Теперь расскажем, что произошло с Жанной де Пьенн, Лоизой, шевалье де Пардальяном и Франсуа де Монморанси, когда они наконец попали в древний родовой замок, в окрестностях которого и началась эта история. Но прежде, чем устремиться в Монморанси, бросим прощальный взгляд на прочих участников описанных нами трагических событий.

Моревер помчался в Рим, к папе с вестью о блистательной победе над еретиками. Проезжая по Франции, он всюду видел кровь… Пролитая в Париже, она постепенно растекалась по всей стране. В Риме Моревер прожил целый год. Чем же он там занимался? Это станет нам известно позже. В тот день, когда Моревер вскочил в седло, чтобы отправиться в Париж (а было это 1 сентября 1577 года), в глазах его сверкала злобная радость. Он дотронулся пальцами до шрама, которым наградил его когда-то шевалье де Пардальян, и прошипел:

— Вот теперь можно и встретиться, дорогой мой Пардальян!

Югетта и ее муж, милейший Грегуар, отсиделись в подполе у родных. Когда Париж немного успокоился, Югетта засобиралась было назад, на постоялый двор, но благоразумный Грегуар резонно заметил, что в городе еще опасно: что ни день — убийства или похороны. Естественно, сам он, Ландри Грегуар, слава Богу, правоверный католик, но, когда перережут всех еретиков, могут добраться и до него — ведь он, как ни крути, помогал скрыться Пардальяну. Югетта признала, что ее муж прав, и они уехали в Провен, на родину мадам Грегуар. Там супруги провели три года, и у почтеннейшего Грегуара появилась надежда, что в столице о нем забыли — и, значит, можно вернуться. Так он и поступил, хотя и без большой радости.

Итак, 18 июня 1575 года постоялый двор «У ворожеи», название для которого придумал сам Рабле, возродился из пепла и вновь стал лучшим в квартале.

Милейший Ландри Грегуар от пережитых потрясений несколько похудел, но вскоре вновь обрел солидный, упитанный вид, а лицо его достигло абсолютного сходства с полной луной.

Мадам Югетта, по-прежнему хорошенькая, приветливая и добрая, была истинным украшением славного заведения. Но что-то в ней изменилось. Она часто грустила, а иногда, замерев на пороге, задумчиво смотрела вдаль, с трепетом ожидая, что вот-вот по улице Сен-Дени снова проедет всадник на гнедом коне и остановится у ее дверей. А он все не ехал и не ехал…

Брат Тибо скончался недели через три после дня святого Варфоломея при весьма странных обстоятельствах.

В то воскресенье маленький Жак-Клеман захотел пойти на кладбище, к могиле своей матери. Одного его не пустили: боялись, что он расскажет кому-нибудь правду про чудесный боярышник. С мальчиком отправился брат Тибо.

День выдался очень жаркий, солнце палило немилосердно. Оказавшись на кладбище, Жак-Клеман очень расстроился, не обнаружив на могиле своего куста. Он спросил брата Тибо, куда подевался боярышник. Монах с достоинством объяснил, что цветы, скорее всего, унес дьявол, поскольку покойница уж очень много грешила.

Малыш задумался, слезы выступили у него на глазах, и он сказал:

— Ну и пусть!.. Я сделаю для мамы розовый куст… еще красивее, а к розам привяжу веточку орешника: его нечистая сила боится…

Малыш принялся вырывать с могильного холмика сорную траву. Монах стоял рядом, обливаясь потом, и торопил Жака-Клемана:

— Пойдем, хватит, пора в монастырь.

Брат Тибо снял скуфейку и вытер платком пот с лысины.

— Что-то мне нехорошо! — пробормотал монах.

И вдруг упал прямо на могилу, сраженный солнечным ударом. Его доставили в обитель, но он так и не очнулся. К вечеру брат Тибо умер.

Брат Любен провел остаток жизни в монастыре. Его считали святым, и он в обители как сыр в масле катался: и кормили его сытно, и поили вдоволь. Умер он в 1579 году, в своей келье, вечером, в окружении дюжины пустых бутылок. Горлышко тринадцатой он крепко сжимал в руке.

По Парижу распространился слух, что знаменитый брат Любен, чудотворец, в святости почил в монастыре. Целый день парижане чередой проходили мимо тела брата Любена. Лучшей эпитафией ему были слова парнишки по имени Браваш (в Париже полно таких мальчишек). Взглянув на телеса святого, Браваш воскликнул:

— Это и есть чудотворец? Да в раю такого стула не найдут, чтобы его выдержал!

За столь оскорбительные высказывания причетник едва не оторвал Бравашу ухо. Паренька пинками выгнали из церкви.

Жак-Клеман по-прежнему жил в обители, а когда ему исполнилось тринадцать, перешел в монастырь кордильеров.

Руджьери в кошмарные дни кровавой бойни не появлялся из своей лаборатории, часами сидя возле забальзамированного тела Марийяка. Он выписал из Италии прекрасную глыбу мрамора, из которой изготовили строгое надгробье. Звездочет распорядился высечь на нем одно лишь имя — имя своего несчастного сына: Деодат.

С тех пор Руджьери проводил дни в одиночестве, поглощенный своими исследованиями. Он бился над решением неразрешимых проблем… Ночи он проводил в башне, наблюдая за звездами, а дни — в мрачных раздумьях, устроившись в кресле и вперив застывший взгляд в одну точку.

Похоже, даже Екатерина в какой-то момент начала его опасаться. Она хотела вовлечь астролога в судебное разбирательство по делу Ла Моля и графа Коконнаса, которых обвиняли в колдовстве. Однако королева-мать страшилась, видимо, не столько Руджьери, сколько тех разоблачений, которые он мог сделать на суде. Потому флорентийца едва не отправили быстренько на костер, но Екатерина сама и спасла его, снова осыпала милостями, и астролог, надо думать, оказал королеве еще немало секретных услуг.

После Варфоломеевской ночи герцог де Гиз возвратился в Шампань (он был губернатором этой провинции). Маршал де Данвиль отбыл в Гиень, которой управлял. Генриху де Гизу было ясно, что Екатерина, получив поздравления от папы римского и короля Испании, торжествует… Но Гиз, разумеется, не отказался от своих честолюбивых планов. Покидая Париж, он оглянулся и погрозил Лувру кулаком:

— Ничего! Я еще вернусь!

Данвиль же, узнав, что его брат и Жанна де Пьенн поселились в замке Монморанси, впал в непонятное оцепенение и тяжко занедужил. Но его железный организм справился с хворью, а ярость и мечта о мести не позволяли Анри де Монморанси покинуть этот мир. И, уезжая из Парижа, он мысленно обратился к Франсуа:

— Я вернусь! Мы еще увидимся, братец!

Теперь же, читатель, заглянем в Венсеннский замок, королевскую резиденцию и королевскую темницу. Со времени ужасной резни в Париже, когда с ведома короля Карла IX были зверски убиты его гости, пролетел уже год, девять месяцев и шесть дней. Король был теперь очень одинок: Карла окружали интриганы, нетерпеливо ждавшие его кончины и открыто оскорблявшие государя. Он полностью передал бразды правления королеве-матери. Карл отлично знал, что все — мать, братья, придворные — полагают, что он слишком зажился на этом свете. А ведь ему было всего двадцать три года. Брантом отмечает, что, перебираясь из Лувра в Венсеннский замок, король вскричал:

— Уж очень они меня ненавидят! Могли бы потерпеть, пока я умру!

В Венсенне, вокруг которого буйно зеленели густые леса, Карл немного успокоился. Но он очень боялся ночей… Как только король закрывал глаза, перед ним возникали тени людей, молящих о пощаде. Он мирно засыпал лишь тогда, когда старая кормилица, сидя у его ложа, рассказывала ему на ночь древние сказки о благородных рыцарях. Карл вел себя, как испуганный ребенок, которого нужно приласкать и утешить.

Он с удовольствием занимался в замке музыкой, обожал слушать хор и сам подпевал, приглашал музыкантов и подолгу толковал с ними об искусстве. Однако порой он внезапно переставал петь, резко бледнел и начинал трястись, словно в лихорадке. Те, кто видел короля в такие моменты, запомнили его шепот:

— Сколько крови! Сколько смертей! О Боже, прости меня, смилуйся надо мной!..

И он захлебывался слезами, после чего обычно начинался тяжелый припадок. После приступа король чувствовал себя измученным и несчастным… Почти каждый день Мари Туше наносила ему тайные визиты.

29 мая было для Карла мучительным днем. Всю предыдущую ночь он бредил, его терзали кошмары, и кормилица, как ни старалась, не могла успокоить его. Он дико рыдал и умолял призраков оставить его в покое. Лишь утром королю стало легче.

Итак, дивным летним утром 30 мая 1574 года Карл IX находился в своих апартаментах. Сгорбившись, он слонялся по комнате; его щеки ввалились, в запавших глазах горел лихорадочный огонь. Этот молодой человек выглядел как старик, проживший долгую нелегкую жизнь…

Король ежеминутно подходил к окну, приподнимал штору и без конца твердил:

— Она не приедет… кормилица, не приедет…

— Сир, гонца отправили лишь в семь, — напоминала старая кормилица, — а сейчас только полдевятого… она обязательно приедет.

— А д'Антрег? За ним послали? Где он?

— Уже здесь, сир. Ожидает за дверью.

Франсуа де Бальзак д'Антрег, юный дворянин, один из немногих искренне преданных Карлу людей, два дня назад по приказу короля был назначен губернатором Орлеана.

Орлеан! Родина Мари Туше!

Что же замыслил Карл IX? Скоро нам станет об этом известно, читатель…

В девять дверь в королевские апартаменты открылась. На пороге стояла Мари Туше с малышом на руках. Увидев ее, глаза короля просветлели от счастья. Мари передала мальчика кормилице, а сама кинулась к Карлу. Она похудела, побледнела, но вполне сохранила ту нежную неброскую красоту, которая делала ее неповторимой.

Глаза Мари наполнились слезами, когда она заметила, что состояние короля ухудшилось и что он скверно выглядит. Она опустилась на стул, притянула к себе Карла, как когда-то в особнячке на улице Барре, и крепко обняла его, не в силах произнести ни слова.

На этот раз Карл попытался утешить Мари. Из последних сил он заговорил:

— Мари, послушай… Я обречен, скоро умру… возможно, завтра, а возможно, и сегодня.

— Карл, милый Карл, ты будешь жить! Эти печальные мысли — от тоски и угрызений совести… Будь прокляты те, кто толкнул тебя на кровопролитие, пусть на них падет вина за гибель невинных людей…

— Нет, Мари, я чувствую, что конец мой недалек… Может, ты приедешь завтра или послезавтра, и уже не найдешь меня здесь. Не нужно плакать, послушай меня… Я хочу, чтобы ты жила в счастье и довольстве… хотя бы для того, чтобы наш сын не осыпал меня потом проклятиями…

— Карл, ты терзаешь мое сердце…

— Знаю, ангел мой, знаю… Но это необходимо. Я пригласил тебя нынче, чтобы сообщить, какова моя последняя воля… Ты обязана выслушать. Это — приказ короля.

— О Карл! Любимый мой! Твоя воля для меня священна!

— Мари, ради тебя, ради нашего ребенка, ради того, чтобы я спокойно прожил последние из отпущенных мне часов дай мне слово, что выполнишь мою просьбу и после моей смерти не нарушишь обещания.

— Клянусь вам, сир!

— Хорошо. Знаю, ты не нарушишь клятвы — даже когда поймешь, чего я хочу от тебя. Так вот, Мари, я вот-вот скончаюсь, ты останешься одна. Мои недруги начнут преследовать тебя, чтобы наказать ту, в ком было счастье всей моей жизни.

— Это пустяки! — вскричала Мари. Она уже догадывалась, о чем хочет попросить ее Карл. — Все равно жизнь моя превратится в ад, если вас не будет рядом… Да и кому придет в голову преследовать бедную женщину, озабоченную лишь одним — воспитанием своего сына.

— Ах, Мари, ты их не знаешь! Тебя бы они, может, и пожалели… Но ребенка!.. Это королевское дитя, его попытаются удалить подальше от престола, а лучший способ удалить подальше — это отправить на тот свет!

Мари Туше издала крик ужаса и затрепетала.

— Его убьют, Мари! Куда бы ты ни уехала, где бы ни скрылась — отравят… или зарежут!

— Перестань! О-о, перестань!

— Есть лишь один способ сохранить мальчику жизнь. Пусть рядом с ним и рядом с тобой будет преданный, добрый и смелый человек, который сможет защитить вас обоих. Он получит такое право, взяв тебя в жены!.. Меня окружают недруги и заговорщики, но есть один дворянин, который мне дорог… Надеюсь, ты тоже полюбишь д'Антрега… когда обвенчаешься с ним.

— Сир!.. Карл!..

— Такова моя последняя воля, — заявил Карл.

— Карл, милый! — простонала Мари.

— Воля короля! — добавил Карл.

— Я исполню ее, — тихо сказала молодая женщина. — Да, исполню! Ради малыша, ради нашего сына…

По знаку короля кормилица ввела в комнату Франсуа д'Антрега.

— Подойди, друг мой! — улыбнулся ему Карл. — Еще раз спрашиваю тебя, готов ли ты сдержать клятву, данную мне вчера?

— Я поклялся, сир, а я не привык клясться дважды.

— Ты обещал сочетаться браком с женщиной, на которую я укажу, усыновить ее сына и растить его как родного, как плоть от плоти твоей.

— Сир, — ответил д'Антрег. — Я догадываюсь, что вы поручаете мне заботиться о вашем ребенке. Вы предлагаете мне, по крайней мере, в глазах окружающих, стать мужем мадам Мари… так?

— Так, друг мой.

— Я дал вам клятву, сир, и сдержу ее; дам свое имя той, которую вы любили; благородный герб моего рода, моя шпага и мой разум оградят ее от любых врагов — ее и королевского сына.

Мари Туше плакала, закрыв лицо руками.

Юный дворянин взглянул на нее и добавил:

— Не беспокойтесь, мадам… я никогда не злоупотреблю своим положением. Наша женитьба даст мне лишь одно право — право заботиться о вас, обеспечить вам спокойную жизнь, защитить от интриганов.

Д'Антрег, беря на себя столь трудные обязательства, был вполне искренен.

Карл IX, чуть порозовевший от радостного волнения, взял руку Мари и вложил ее в ладонь д'Антрега.

— Дети мои, — промолвил король. И слова эти не прозвучали неуместно в устах умирающего. — Дети мои, да благословит вас Господь!

Король взял на руки сына и привлек к себе, думая о том, что против этого крохотного существа, возможно, уже плетутся мрачные интриги… Потом король поцеловал мальчика и передал его Мари Туше.

— Мари! — прошептал Карл, — мне известно, что дни мои сочтены; прошу тебя, приезжай в Венсенн каждое утро.

— Разумеется, дорогой мой Карл! Если бы я только могла жить здесь, я бы ухаживала за тобой, сидела подле тебя ночами… и ты бы поправился!..

Король отрицательно покачал головой.

— Д'Антрег, проводи ее… Вам надо спешить, скоро сюда явится моя матушка.

Мари и Карл обнялись.

— До завтра! — шепнула Мари.

— До завтра! — откликнулся король.

Они поцеловались, обменялись долгим прощальным взглядом, и Мари покинула комнату; д'Антрег сопровождал ее.

Когда Мари у ворот замка садилась в экипаж, а д'Антрег — на своего скакуна, вдали показались верховые, галопом мчавшиеся к Венсеннскому замку. Экипаж Мари покатил вперед, а д'Антрег ненадолго задержался, чтобы взглянуть, кто же это так спешит к государю. Он узнал всадника, шагов на пятьдесят опережавшего остальных. Д'Антрег побледнел и пробормотал:

— Это король Польши! Похоже, Карл на самом деле умирает: воронье уже кружится над ним!

Он пустил коня рысью и, нагнав карету Мари Туше, поехал вместе с ней в Париж.

Карл IX остался вдвоем с кормилицей.

— Как хотелось бы еще чуть-чуть пожить! — прошептал король. — Пожить в свое удовольствие, как простой человек, в тиши полей: пить и есть, не боясь ядов; не высматривать во тьме кинжал заговорщика. Вот они, мечты королей… Жить! Просто существовать! Господи, даруй мне покой, сжалься надо мной!

И слезы скатились по впалым щекам короля.

— Матушка не посетит меня? — поинтересовался Карл.

В то утро Екатерина и правда не зашла в королевские апартаменты. Видимо, с появлением в Венсенне того всадника, которого разглядел на дороге д'Антрег, королева-мать была слишком занята.

— Помоги мне лечь, кормилица! — попросил усталый Карл.

Старуха уложила короля на громадную кровать, заботливо подоткнула одеяло, и обессиленный Карл закрыл глаза.

«Ему лучше», — решила кормилица и вышла из комнаты.

Когда Карл IX понял, что возле него никого нет, он поднял веки.

— Один! — пробормотал он. — Совсем один! Вокруг тишина! Все меня бросили, ни придворных, ни стражи! Им известно, что я умираю…

Так оно и было: король остался в полном одиночестве. Тишина, царившая в его апартаментах, была символом забвения. Лишь старая кормилица иногда заглядывала в его опочивальню.

Но когда Карл прислушивался, ему чудилось, что замок наполняется каким-то непривычным шумом. Звучали быстрые шаги, веселые и радостные голоса… Так шумит толпа, толпа придворных, которые торопятся собраться вокруг короля… Кого же приветствовали они как монарха, в то время как он, французский государь, лежал здесь один, лицом к лицу со смертью?..

Пролетело несколько часов. Даже кормилица не заходила больше: может, ее за чем-нибудь отправили, чтобы она не рассказала королю, что же делается в его замке.

К вечеру Карл пожелал встать и ударил в гонг. Однако никто не появился. Тогда король попробовал встать сам, без посторонней помощи, но не смог и в изнеможении рухнул на постель. Он со страхом ощутил, что остатки сил покидают его.

Так он лежал, измученный, в холодном поту, дрожащий от ужаса. Он хотел крикнуть, но сумел издать лишь слабый писк.

— О Господи! — простонал Карл. — Это конец!..

Внезапно он резко приподнялся и застучал зубами… На него надвигался кошмарный припадок…

В комнате сгущались сумерки. Сидя на своем ложе, Карл правой рукой все отгонял подступавших призраков, а левой нервно тянул на себя одеяло, словно пытаясь спрятаться за ним.

— Кровь! — вопил он. — Зачем столько крови! Смилуйтесь! Кто, кто взывает к моей милости?! Кто вы? Это ты, Колиньи? И ты, Клермон, чего ты хочешь? И ты здесь, Ла Рошфуко? И ты, Кавень? И Ла Форс? И Пон? И Рамус? Ты явился сюда, Ла Тремуй? И ты, Ла Плас? Зачем вы пришли? Что вам от меня надо?.. О Боже! Они заполнили всю спальню! Они везде, везде… и в коридоре, и на галерее, и в замке, и во дворе… Они шагают по ступеням, входят сюда… Кто вы? Что вам нужно? На помощь! Кто-нибудь! На помощь! Зачем вы пришли? Убить меня?.. Стоны, хрипы… Колокола! Колокола звонят!.. У меня трещит голова. Я глохну от этого воя… Перестаньте! Не надо! Не терзайте меня…

Внезапно Карл IX замолчал. Его дикие вопли перешли в жалобный вой, и, вцепившись в волосы руками, король громко зарыдал.

— О Боже! Боже! Прости меня! — простонал он.

Вдруг король протянул к невидимым призракам тощие руки:

— Простите, простите… Я проклят…

Снаружи стало совсем темно, но в комнате появился свет — принесли светильники, и постель умирающего обступили не призраки, а живые люди… придворные, герцог Анжуйский… Мрачная фигура, с головы до ног в черном, склонилась над Карлом — Екатерина Медичи, королева-мать!

Старая королева ледяными пальцами дотронулась до лба больного и прошептала:

— Дитя мое…

Карл IX отчаянно закричал от страха и попытался оттолкнуть эту руку. Потом приподнялся, обвел всех сумасшедшим взором и снова рухнул на подушки.

Из самых глубин души его вырвался хрип:

— Кровь!..

На сей раз его бред материализовался.

В постели и правда была кровь. Простыни покрылись красными пятнышками! Кровь! Страшный кровавый пот агонии выступил на теле умирающего . Карл в клочья разорвал на груди рубашку конвульсивно скрюченными пальцами. И все, кто был в опочивальне, со страхом и омерзением увидели кровь на груди и руках короля!

Даже Екатерина в ужасе отшатнулась и закрыла глаза.

А Карл захрипел еще громче, и снова отчаянный вопль прорезал безмолвие опочивальни:

— Кровь на мне!

Внезапно рот его скривился, губы изогнулись, и жуткий, зловещий хохот вырвался из уст короля. Услышав этот смех, все присутствующие оцепенели от ужаса. А Карл хохотал — и хохот, похожий на вой, заполнил опочивальню, становясь все громче, отчетливее, звучней…

И вдруг смех оборвался. Карл рухнул на подушки… он был мертв…

Королева склонилась над ложем, провела рукой по груди сына, и ладонь Екатерины покраснела от крови.

Тогда Екатерина резко выпрямилась, повернулась к белому как мел герцогу Анжуйскому и окровавленными пальцами сжала руку своего любимого сына Генриха… Она взглянула на придворных и воскликнула звучно и торжественно:

— Господа! Да здравствует король!

Так умер Карл IX. Страшная кончина, кровавый пот, таинственная болезнь — может, все это было карой за Варфоломеевскую ночь? Действительно, удары судьбы рано или поздно настигают того, кто совершил злодеяния. Так что ничего удивительного нет в чудовищной и мучительной смерти короля Карла.

Мы должны сказать, что не избежала возмездия и Екатерина Медичи. Преступная мать, она творила злодеяния ради своего сына Генриха, ради него она убивала, отравляла, бросала в тюрьму. Но ее обожаемый сын всю жизнь ненавидел и презирал матушку. Перед смертью королева-мать познала всю горечь сыновней неблагодарности…

Что же касается герцога Гиза… Впрочем, рассказ о нем будет еще продолжен…