Расставшись с Крийоном на равнине Тюильри, шевалье де Пардальян и герцог Ангулемский миновали мельницу, вращавшую свои крылья на холме Сен-Рок, перешли ров и вернулись в Париж через Монмартрские ворота. Но вместо того, чтобы направиться на постоялый двор «У ворожеи», как предлагал Пардальян, они пересекли город, добрались до улицы Барре, расположенной между Ситэ и Сен-Полем, и вошли в простой дом, где оставили накануне свои нехитрые пожитки.
Дом этот принадлежал Мари Туше, матери юного герцога, и был ею получен от Карла IX. Он полнился воспоминаниями о короле, умершем так рано и такой ужасной смертью…
Все эти памятные предметы — портреты, оружие, охотничий рог, забытые шапочка и камзол, вышитый коврик с девизом «Пленяю всех», несколько томиков стихов Ронсара с пометками покойного короля, кубок позолоченного серебра, прочие мелкие вещицы — Карл Ангулемский рассматривал и перебирал, то и дело испуская меланхолические вздохи.
Карл зазвал Пардальяна к себе за тем, чтобы высказать ему тысячи мыслей, впрочем, сводившиеся к одной-единственной:
— Я влюблен!
Карл считал своими товарищами многих молодых дворян из Орлеана и Иль-де-Франса, но друг у него был один: Пардальян. А ведь он знал его всего лишь двенадцать дней: однажды вечером шевалье, явившийся неизвестно откуда и направлявшийся в Париж, оказался в Орлеане и нанес визит возлюбленной Карла IX. Мари Туше расплакалась, впервые после стольких лет увидев шевалье. Она была очень рада ему и долго рассказывала своему сыну о давних подвигах Пардальяна; юный герцог слушал ее, как слушают рассказы о рыцарских временах… На следующий день Карл Ангулемский собирался в путь; Мари Туше подняла на шевалье умоляющий взгляд:
— Я колебалась, отпуская мое дитя… но я буду спокойна, если вы даруете ему вашу дружбу.
— Сударыня, — сказал шевалье де Пардальян, целуя все еще прекрасную руку Мари Туше, — я направляюсь в Париж, где рассчитываю пробыть довольно долго. Я надеюсь, что господин герцог Ангулемский соблаговолит считать меня одним из своих друзей…
Мать Карла поняла обещание, заключенное в этих словах, и ответила улыбкой, в которой выразилась вся ее признательность. В дороге герцог проникся симпатией к своему спутнику; он не уставал восхищаться беззаботной походкой, звонким смехом, манерами, одновременно непринужденными и благородными, простыми и выразительными, язвительной речью, тонким профилем, дерзким и ироничным взглядом — короче, всем тем, что делало Пардальяна особенным человеком, одним из тех, кого нельзя не заметить.
Ну, а стычка на Гревской площади, решительные действия шевалье, блеск его рапиры перед орущей толпой, его звенящий медью голос: «Трубачи, играйте королевский марш!» — и спасение раненых воинов Крийона внушили юному герцогу чувства восхищенного удивления, застенчивого уважения и благодарности — ведь без шевалье он был бы просто-напросто убит.
Итак, Карл считал Пардальяна своим единственным другом — насколько это слово вообще годится для определения того, перед кем преклоняешься и в ком видишь едва ли не рыцаря из легенды.
После долгих размышлений юноша решил этим вечером за столом говорить только о Виолетте; когда же он описал утреннюю сцену в повозке Бельгодера и объявил о своем твердом намерении отправиться наутро на постоялый двор «Надежда», то выяснилось, что в Пардальяне Карл нашел такого благодарного слушателя и такого превосходного советчика, о каком только может мечтать влюбленный. В течение пяти долгих часов Пардальян терпеливо слушал его, даже не пытаясь остановить поток бурных излияний. Когда же Карл закончил, то шевалье, осушив свой бокал, произнес:
— Любите ее вопреки всему, сударь! И будьте любимы! Дай вам Бог счастья! Цыганка или принцесса — какая разница; если вы ее любите — она звезда, которая указывает вам путь. Любовь, милостивый государь, это лучшее, что придумали люди, чтобы делать вид, будто жизнь их интересует!
С этими горькими словами Пардальян отправился спать, предварительно сообщив Карлу, что завтра утром он пойдет в трактир «У ворожеи» на улицу Сен-Дени, где и будет его ждать, чтобы узнать результаты визита к Бельгодеру.
Карл тоже ушел к себе, однако, разумеется, всю ночь не сомкнул глаз и на рассвете был уже на ногах; около семи часов он выскользнул на улицу… Юный герцог чувствовал, что его сердце полно нежной страсти… Дрожь охватывала Карла, когда перед его внутренним взором представал чистый и совершенный образ той, которую он любил всей душой.
— Вновь увидеть ее! — словно в бреду шептал он. — Вновь увидеть ее и сказать… но осмелюсь ли я?..
Пардальян же спал, как может спать человек, для которого сон в настоящий момент — лучшее занятие. Часов в девять он направился, как и обещал, в «Ворожею» — знаменитую харчевню, где некогда проказничал Рабле, где позднее собирались поэты Плеяды и где сходились нынче многие модные щеголи, привлеченные ароматным паштетом и красотой хозяйки.
Когда шевалье де Пардальян поднялся, не без тайного волнения, по четырем ступеням крыльца и уселся в темном углу большой общей залы, хозяйка с обнаженными по локоть руками и с розовым от отблесков пламени лицом внимательно следила за десятком бекасов и уток с болот, Гранж-Бательер, которые медленно вращались над огнем, покрываясь золотистой корочкой; овчарка с жесткой рыжеватой шерстью лежала, свернувшись, недалеко от очага и тоже наблюдала за дичью. Впрочем, вид у собаки был вполне сытый; она казалась вполне довольной жизнью и явно не желала ничего, кроме покоя.
Югетте, хозяйке трактира, было в ту пору немногим более тридцати трех лет — возраст, когда рубенсовская красота находится в самом расцвете своей пышности; но то ли счастливая натура Югетты уберегла ее от полноты, превращающей самых прелестных женщин в заурядных кумушек, то ли ее мудрость помогла ей взрастить цветок второй молодости быть может, более пленительной, чем первая, то ли, наконец, имелась еще какая-то причина, но Югетта выглядела не более, чем на двадцать шесть лет; ее фигура оставалась стройной, а черты лица были настолько тонки, что ей могли бы позавидовать самые благородные дамы; ее бархатистые глаза, наивные и нежные, всегда радостно сияли.
Вдруг рыжая собака, вздрогнув, повела носом; в ее золотисто-коричневых глазах мелькнуло смятение, и она вскочила, тихо рыча…
— Ну, старый Пипо, — сказала Югетта, — что случилось?
Пес ответил лаем, в котором звучали восторг, удивление и некоторое сомнение, а потом, неистово завиляв обрубком хвоста, стрелой бросился в общую залу. Югетта взяла стопку тарелок и тоже вышла из кухни, чтобы накрыть несколько столов, предназначенных для благородных посетителей…
В тот же миг она услышала счастливое повизгивание овчарки и увидела, что та крутится волчком, неуклюже подпрыгивает и наконец кладет голову на колени мужчине, который что-то нежно говорит собаке и ласкает ее. Югетта резко остановилась, пристально глядя на незнакомца. Глаза ее расширились. Она побледнела.
— Иисусе! — пробормотала она. — Да ведь это…
Тут шевалье поднял голову, и она узнала его.
— Это ты!..
Раздался грохот разбитой посуды: Югетта, всплеснув руками, выпустила стопку тарелок. Сбежались служанки. Хозяйка бросилась вперед, ее грудь вздымалась. Она проговорила слабым голосом:
— Боже мой! Господин шевалье… Это и впрямь вы?..
Пардальян живо поднялся, секунду с нежной улыбкой любовался красавицей, потом схватил ее за руки и, к великому удивлению прислуги, никогда прежде не видевшей, чтобы хозяйка позволяла подобные вольности, расцеловал в обе щеки.
— Мои визиты сюда всегда стоят вам двух или трех десятков тарелок! — смеясь, сказал шевалье, указывая на усыпавшие плитки пола осколки.
Югетта взволнованно рассмеялась.
— Да уж, — воскликнула она, — и вы, и ваш отец причинили нам немалые убытки… так что неудивительно, что господин Грегуар, мой достойный муж, с ужасом ожидал вашего появления…
— А как он поживает, добрый Грегуар? — спросил шевалье, стремясь изменить тему разговора.
— Господь принял его душу. Он умер семь лет тому назад…
Притворство простительно хорошенькой женщине. Воспользовавшись упоминанием о покойном супруге, Югетта дала волю слезам. Но трудно было сказать, что заставило ее плакать — потеря мужа или же неожиданное обретение шевалье де Пардальяна,
— Какого дьявола он умер? — спросил шевалье. — У него же было отменное здоровье…
— Именно, — сказала Югетта, вытирая глаза, — он умер оттого, что слишком хорошо себя чувствовал…
— А! Да… он был изрядно толст… я всегда предупреждал его, что дородность — штука опасная.
Они говорили, что называется, лишь бы не молчать. Югетта украдкой рассматривала Пардальяна; она отметила (возможно, не без задней мысли), что он не разбогател: по некоторым деталям, заметным только внимательному взгляду любящей женщины, — по слегка поношенному камзолу, по утратившим свежесть перьям на шляпе — она поняла, что хотя шевалье уже и не тот горемыка, которого она знавала когда-то, он, тем не менее, не стал и блестящим сеньором, как она было подумала.
— Вы помните, господин шевалье, — сказала она, — ваше последнее посещение «Ворожеи»?.. Тому уже почти пятнадцать лет… Это было в семьдесят третьем… Вы казались печальным… о, таким печальным!.. И вы не хотели открыть мне причину вашего горя…
Пардальян поднял занавеску на окне, у которого он сидел, и, немного побледнев, взглянул на фасад старого дома напротив постоялого двора.
— Там я с ней познакомился, — промолвил он с грустью, — там я увидел ее в первый раз…
«Лоиза…» — прошептала про себя хозяйка.
Пардальян опустил занавеску и засмеялся своим звонким смехом:
— А кстати, госпожа Югетта, у вас еще есть то светлое и коварное вино, которое так любил мой отец?
Хозяйка подала знак, служанка кинулась исполнять приказание, и вскоре Югетта до краев наполнила бокал, который шевалье осушил одним глотком.
— Великолепно! — сказал он. — Сколько его ни выпей, все мало.
Один за другим он опорожнил три или четыре бокала, между тем как хозяйка, подталкиваемая любопытством… или, быть может, той задней мыслью, о которой мы уже упоминали, задавала ему вопрос за вопросом, бередя его душу.
Взгляд Пардальяна помрачнел, беззаботное прежде лицо стало хмурым, губы сжались.
— Знаете, Югетта, — вдруг сказал он, поставив локти на стол, — нет никого в мире, кто любил бы меня… кроме вас…
Собака жалобно и обиженно завыла.
— И кроме тебя! — сказал Пардальян, гладя красивую голову Пипо. — Что ж, поскольку лишь вы двое меня любите, я не вижу причины скрывать от вас тайны своего сердца. — Он помолчал. — Знайте же, госпожа Югетта, что я был так печален тогда потому, что я потерял мою Лоизу…
— Умерла! — сказала хозяйка с искренним и глубоким сочувствием. — Лоиза де Монморанси умерла!..
— Лоиза де Пардальян, графиня де Маржанси, — поправил шевалье. — Она ведь была моей женой, а меня удостоили графского титула. Да, она мертва… В день, когда мы покидали Париж, в тот ужасный день, когда мы шли по колено в крови, обезумев в аду гнусного побоища…
— Святой Варфоломей! — пробормотала, вздрагивая, Югетта.
— Да… Это случилось в тот день, когда мой отец погиб от ран на Монмартрском холме. Это случилось в ту минуту, когда я склонился над отцом, распростертым на траве. Дьявол подкрался и ударил Лоизу кинжалом… Налейте же мне выпить, моя прелестная Югетта.
— О! Это ужасно! — сказала хозяйка. — В один день пережить смерть отца и той, кого вы обожали!..
— Нет! — сказал Пардальян, осушив бокал. — Рана была неглубокой. Лоиза быстро поправилась…
— И что же? — пролепетала хозяйка.
— Мы обвенчались… в Монморанси. Я надеялся, что мы будем счастливы. Тогда я думал, что очутился в раю. Потому что, и вы это знаете (Югетта опустила глаза), я обожал Лоизу, как буду обожать до своего последнего вздоха воспоминания, которые я храню о ней… Я любил этого ангела, сошедшего на землю. Я завоевал ее своим сердцем и своей шпагой… она была моей душой…
Голос Пардальяна едва заметно дрожал, его взгляд был устремлен вдаль, в прошлое…
— Бедный шевалье! Бедная Лоиза! — вздохнула Югетта, забывая о своей любви перед чудом любви чужой.
— Да! А через три месяца ангел улетел… Вскоре после свадьбы я заметил, что Лоиза чахнет. Но я говорил себе, что так сильно люблю ее, что смерть не осмелится приблизиться к ней! Однажды вечером у нее началась лихорадка, а на следующее утро она обвила мою шею руками, что-то прошептала и тихо скончалась, с любовью глядя на меня своими прекрасными голубыми глазами…
Воцарилось долгое молчание.
— Бедный шевалье! Бедная Лоиза! — проговорила наконец хозяйка тем задушевным голосом, который действует на сердечные раны, как целительный бальзам на раны телесные.
И видя, что шевалье молчит, она осторожно спросила:
— Ваша жена умерла от этой лихорадки?
Пардальян поднял на нее тусклый взор и покачал головой:
— Если бы она просто умерла от лихорадки, — сказал он хрипло, — я тоже умер бы, мне бы нечего было делать на этом свете!.. Однако я жил… живу… — добавил он мрачно.
Он стукнул стаканом по столу и тихо проговорил:
— Лоиза была убита…
— Убита? — воскликнула Югетта.
— Да. Тем ударом кинжала… на Монмартрском холме…
— Но вы сказали, шевалье…
— Что рана была неглубокой? Верно; она быстро затянулась. Однако кинжал…
— Что кинжал?..
— Он был отравлен!..
Хозяйка вздрогнула.
— Я без промедления пустился в путь, чтобы настичь того человека. Вот почему, моя добрая Югетта, я доверил вам моего последнего друга… моего пса, моего славного Пипо.
— И вы настигли его… этого человека?
— Нет еще. Он знает, что я ищу его. Четыре раза мне удавалось догнать его… Злодей был в моих руках! Но страх, Югетта, суровый учитель, и он учит спасать свою шкуру: всякий раз в последний момент убийца ускользал от меня… Но я следую за ним по пятам, и ему не уйти… Я шел по его следу в Италии, в Провансе, в Бургундии… Я вел ту жизнь, к которой приучил меня отец… Я покинул Монморанси, обезумев от отчаяния, забыв о своем титуле графа де Маржанси, не взяв с собой ни единого экю. Меня не пугали ни нищета больших дорог, ни бесконечные странствия под ласковым или грозным небом. Часто, очень часто, голодным укладываясь спать на солому, я вспоминал о доброй хозяйке трактира «У ворожеи», у которой всегда был обед, чтобы утолить мой голод, улыбка, чтобы порадовать меня, и слезы, чтобы утешить в горе.
— Увы! — пробормотала Югетта, услышав эти слова. — Вы думали о хозяйке часто, а она о вас… всегда!.. Что же касается обеда, господин шевалье, — добавила она, с улыбкой вздохнув, — то я смею надеяться?..
— А как же, моя добрая Югетта! Вы разве не знаете, что воспоминания всегда возбуждают аппетит?..
И когда хозяйка проворно убежала на кухню, желая собственноручно приготовить обед повкуснее для господина шевалье, последний еле слышно прошептал:
— И не только аппетит, но и жажду мести… О, как же я мечтаю славно угостить моего врага!.. Ваше здоровье, господин Моревер!..
В кухне, вторая дверь которой выходила прямо на улицу, Югетта столкнулась с двумя господами, и один из них сказал ей:
— Ну-ка, хозяйка! Кабинет для моего товарища и меня, четыре бутылки божанси да одну или две утки!
Югетта проводила гостей в кабинет и покинула их, улыбнувшись на прощание:
— Сию минуту вас обслужат, господин Менвиль и господин Моревер!
— Да чтобы как следует! — громко выкрикнул Менвиль вслед хозяйке, закрывавшей за собой дверь кабинета.
Югетта вернулась в большую залу и принялась накрывать стол для Пардальяна. Когда она уже заканчивала, в трактир вошел молодой дворянин, который взволнованно огляделся и, заметив шевалье, устремился к нему.
— Два прибора, госпожа Грегуар! — сказал Пардальян, узнав Карла Ангулемского.
Юный герцог, очень бледный, упал на табурет.
— Пардальян, мой дорогой Пардальян! — пробормотал он. — Я погиб!
— Ба! — сказал Пардальян. — Что случилось? За вами гонятся солдаты господина герцога де Гиза? Или добрая королева Екатерина пригласила вас на завтрак?
— Вы смеетесь над моим горем, а это нехорошо!.. — обиделся юноша.
Глаза шевалье иронически блеснули. Он схватил Карла за руку и, понизив голос, произнес:
— Я никогда не смеюсь над чужим горем. Молодой человек, прошу вас, прислушайтесь к моим словам. Не забывайте, что у Гиза есть кинжал, а у Екатерины — яд! Помните, что мы живем в загадочное и ужасное время, когда меняется весь облик мира, когда смерть разгуливает по Парижу, где самый воздух насыщен ядом, а во всех темных закоулках сверкают кинжалы! В наши дни ручьи в одно мгновение могут наполниться кровью — я видел это собственными глазами! Поэтому нормальным людям приходится постоянно быть настороже — ведь фарс то и дело оборачивается трагедией, что немудрено в стране, где принцы готовы разорвать друг друга на куски, дерясь за трон, а народ ропщет, требуя хозяина, который завтра поставит свой сапог ему на голову… Страх идет рядом с каждым прохожим… и только люди вроде меня могут позволить себе смеяться, хотя чаще всего им хочется плакать… Я все сказал, мой принц. Расскажите же о своем несчастье…
— Эта девушка, — сказал юный герцог, и его глаза наполнились слезами, — девушка, о которой я вам рассказывал и без которой я не могу жить… Пардальян… она исчезла!..
— Бедный маленький герцог! — пробормотал шевалье с затаенной нежностью. — А что говорит цыган?
— Бельгодер? Я его не нашел! Он куда-то скрылся!
— А что говорит хозяин постоялого двора?
— Он клянется всеми богами, что ничего не знает!
— Надо было его вздуть. Это развязало бы ему язык. Продолжайте!
— Но мне больше нечего сказать. Я как безумный обежал все ближайшие площади и улицы, потом вернулся в «Надежду», потом снова отправился на поиски, и вот я здесь… и я в отчаянии…
Пардальян хранил молчание. Он размышлял, рассеянно гладя голову собаки.
— Да, — проворчал он наконец, словно разговаривая сам с собой, — мы и впрямь живем в эпоху похищений, насилия, грабежей, убийств и темных заговоров. Кто может быть заинтересован в исчезновении бедной цыганочки? Не знаю я, и кем может оказаться этот ребенок на самом деле… Мало ли какие связи могут быть у этого Бельгодера… Я видел на берегу Средиземного моря крабов, подозрительных и осторожных, при малейшей опасности скрывающихся в черных норах. Цыган чем-то смахивает на них… у него такие же хитрые повадки, и он столь же увертлив…
— Пардальян, Пардальян, вы убиваете меня!
Шевалье пожал плечами, на мгновение задумался и внимательно посмотрел на собаку. Затем он внезапно спросил:
— Нет ли у вас какой-либо вещи, принадлежавшей этой девушке?
Герцог Ангулемский покраснел, вздохнул и вынул вышитый шелковый шарф.
— Я подобрал его вчера в повозке цыгана, — пролепетал он, протягивая шарф шевалье.
— Скажите лучше, что вы его стащили, — хмыкнул Пардальян, засунул шарф в карман, поднялся и взял свою рапиру. — Возвращайтесь к себе на улицу Барре, сударь, и ждите меня там. Быть может, сегодня вечером или завтра утром я принесу вам новости — у меня есть надежный проводник.
— Проводник? — непонимающе спросил Карл.
— Пипо, в путь! — скомандовал Пардальян собаке, и та громко залаяла. — Вот мой старый и умный товарищ. Я думаю, ты справишься и отведешь твоего хозяина туда, куда доставили бедняжку Виолетту.
Пипо степенно повилял хвостом. В этот момент появилась мадам Югетта, которая принесла превосходный обед: паштет с золотистой корочкой, рыба, фаршированные бекасы, молодая утка, филе косули из Компьенского леса, пирожное «Ворожея», желе из засахаренных фруктов и прочие лакомства — такой обед не смогли бы получить в этой харчевне ни король Франции, ни даже Генрих де Гиз, предводитель Святой Лиги.
— Что случилось? — дрожащим голосом спросила Югетта. — Вы уходите? Не отведав моего обеда?
— Обед достоин двух императоров, — сказал Пардальян, с сожалением глянув на роскошные блюда, источавшие соблазнительные запахи.
— Ах! А я так старалась. Никто другой не имеет на него права!
— Вот как, моя дорогая Югетта? — сказал Пардальян, и в его глазах засветилась добрая насмешка. — Но я собираюсь нынче же пригласить сюда двух императоров. Обещайте обслужить моих гостей, как меня, милая хозяюшка!
— Обещаю, господин шевалье, — ответила ошеломленная трактирщица.
Пардальян величественно пересек залу, которая начала заполняться любителями выпить: офицерами, дворянами, школярами — короче говоря, шумными и элегантными завсегдатаями «Ворожеи». На крыльце он остановился и какое-то время изучал прохожих, выбирая двух человек, достойных его приглашения и великолепного обеда Югетты.
— Эй! — вдруг вскричал он. — Соблаговолите-ка войти, милостивые государи! Да-да, вы, мрачный здоровяк с носом крючком, и вы, жердь с глазами-буравчиками… Я к вам обращаюсь! Окажите мне честь пообедать здесь! Я вас приглашаю!
Оборванцы, которых он остановил, замерли в изумлении, переглянулись, а потом скромно, кланяясь на каждой ступеньке, поднялись на крыльцо.
Это были два невероятно высоких и невероятно тощих субъекта в стоптанных дырявых башмаках, в шляпах со смешными размокшими и поломанными перьями; претенциозные лохмотья выдавали в них нищих комедиантов.
При их появлении в зале раздались возмущенные возгласы. Но Пардальян обвел всех присутствующих взглядом, в котором искрилось такое веселье, что ворчание немедленно прекратилось, а недовольные гримасы сменились улыбками.
Затем он проводил бедолаг к роскошному столу и подал им знак садиться.
Растерянные, потерявшие дар речи приятели повиновались и уселись рядом на краешек табуретов, косясь на шедевры Югетты.
— Как вас зовут, господин Жердь? — спросил Пардальян того из приглашенных, который показался ему более умным. У него было хитроватое лицо и бегающие глазки.
Человек с поклоном ответил:
— Ваша светлость, меня зовут Пикуик.
— Пикуик? Прекрасное имя. Только не называйте меня ваша светлость!.. А вас, господин Ворон?
Другой и впрямь напоминал ворона: прямые черные волосы, зачесанные на лоб, длинный нос крючком, скошенный подбородок…
Он ответил заунывным голосом:
— Ваша светлость, меня зовут Кроасс…
— Кроасс? Великолепно, клянусь Пилатом!.. Но не зовите меня светлостью!.. Ну что ж, господин Пикуик и господин Кроасс, смелее нападайте на бекасов и паштет… Ешьте и пейте, сегодня вы гости шевалье де Пардальяна.. Госпожа Грегуар, вот плата за двух моих товарищей, — добавил шевалье, вложив два золотых экю в руку хозяйки.
И заметив слабый протестующий жест Югетты, ласково произнес:
— Моя дорогая Югетта, вы знаете, что мои гости — это мои гости и что я никогда никому не позволил бы обидеть их — даже господину Грегуару, который был моим другом.
— Уговорили! — сказала прекрасная хозяйка со вздохом. — Но плата слишком велика…
— Ну что ж, остаток вернете моим гостям, — сказал Пардальян.
И поприветствовав двух горемык великолепным рыцарским жестом, шевалье, сопровождаемый Пипо, присоединился к герцогу Ангулемскому, который ждал его на улице.
Господа Кроасс и Пикуик, два «геркулеса» Бельгодера, ошалев от восторга, начали неуверенную атаку, превратившуюся вскоре в жаркую битву.
В то мгновение, когда Пардальян, провожаемый мечтательным взглядом доброй хозяйки, переступал порог трактира, занавеска на двери кабинета поднялась. За стеклом показалось мрачное лицо, перекошенное ненавистью и мертвенно бледное от ужаса. В кабинете, как мы помним, обедал Моревер — человек с отравленным кинжалом, убийца Лоизы де Пардальян, графини де Маржанси, который сейчас следил за спускавшимся с крыльца Пардальяном.