Помолчав, Фауста продолжила:

— Теперь я познакомлю вас со своим планом относительно юного короля Людовика XIII. Чтобы сделать вас королем Франции, нам необходимо избавиться от него.

То ли случайно, то ли следуя тонкому расчету, она произнесла эти слова с такой зловещей интонацией, что герцог вздрогнул.

— О! Неужели вы готовите ему… участь его отца?

Фауста томно взглянула на собеседника своими огромными бархатными глазами и увидела, как побледнел герцог; зубы его стучали от страха. Но ей необходимо было знать, до какой степени она могла рассчитывать на него и что именно заставит его отказаться от своих честолюбивых замыслов. Голос ее посуровел, и слово, какое не осмелился произнести Ангулем, слетело с ее уст, разя, словно удар кинжала:

— То есть прикажу убить его? А почему бы и нет, если у нас не будет иного выхода?

И она вперила в герцога мрачный взор.

Тщеславие побудило бывшего друга Пардальяна наделать множество серьезных ошибок, за которые он расплатился долгими годами заключения. Но какие бы интриги ни плел герцог Ангулемский, он никогда не допускал даже мысли об умерщвлении своего соперника. Мы уверены, что его вспыльчивая и искренняя натура никогда бы не позволила ему дойти до подобной крайности. Фауста же с присущей ей жестокостью внезапно заставила его решать вопрос об убийстве юного французского монарха. И он отступил. Опустив голову, он тяжело дышал, на лбу его выступили крупные капли пота.

— Надеюсь, подобные пустяки вас не остановят? — надменно произнесла Фауста. — Вы сами только что сказали, что нельзя зажарить яичницы, не разбив яиц.

Пылающий взор Фаусты, устремленный на несчастного герцога, старался внушить ему такую же безжалостную непреклонность. Но Карл только сумел пролепетать:

— Это ужасно!

Однако она поняла, что одержала верх. Вероятно, сам герцог искал лишь предлога, чтобы заставить умолкнуть свою бунтующую совесть. И тут-то Фауста пришла ему на помощь.

— В сущности, чего вам тревожиться? — произнесла она со свойственным ей высокомерием. — Разумеется, я не поручу исполнять эту работу вам. Речь идет только о том, чтобы отдать нужный приказ… Приказ, обрекающий его на смерть… Вы же хотите царствовать. Неужели вы считаете, что, поднявшись на трон, вы не станете отдавать подобного рода приказания? Неужели вы навсегда останетесь таким же нерешительным, как сейчас? Если так, то вам лучше даже не пытаться взойти на ту вершину, где перестают действовать законы и предрассудки стада, именуемого человеческим сообществом. Высота доступна только королям, они — наместники Господа на земле; у вас же закружится голова, вы сорветесь вниз и сломаете себе шею. Если у вас не хватает мужества приказать казнить человека, лучше оставайтесь тем, что вы есть сейчас.

Слова эти, а еще больше тон, каким они были произнесены, обожгли герцога, подобно удару кнута. Он мгновенно отбросил прочь последние сомнения.

— Вы правы, — решительно произнес он. — У меня был приступ слабости. Более он не повторится.

И желая показать, что он избавился от предрассудка, именуемого щепетильностью, Карл поинтересовался:

— А у вас есть кто-нибудь, кто бы исполнил эту работу?

Фауста — и тут надо отдать ей должное — прибегала к убийству только тогда, когда оно было ей совершенно необходимо. В таких случаях она забывала обо всех человеческих чувствах и ничто не могло ни взволновать ее, ни разжалобить. Все средства, включая самые жестокие, были хороши для достижения поставленной цели, и принцесса, не испытывая ни малейших угрызений совести, разила того, кто осмеливался вставать у нее на пути. Но мы обязаны признать, что она надеялась найти способ заставить Людовика XIII добровольно уступить трон герцогу Ангулемскому и оставить юного короля в живых. Смерть сына Генриха IV не входила в ее планы. Однако решив проверить, готов ли герцог идти до конца ради задуманного ею предприятия, она, не колеблясь, утвердительно ответила на поставленный им вопрос:

— Да.

Она лгала. И снова справедливости ради нам приходится признать, что лгать ей доводилось крайне редко. Сейчас она считала свою ложь оправданной и даже неизбежной. Мы же упомянули о ней потому, что эта маленькая неправда повлекла за собой целую вереницу недоразумений, приведших вскоре к неожиданным последствиям. Но — обо всем по порядку.

Побуждаемый острым любопытством, герцог спросил:

— Как же зовут нового Равальяка?

На этот раз Фауста замешкалась с ответом; она не предполагала убивать короля, а поэтому не задумывалась, кто сможет исполнить подобное приказание. Однако замешательство ее было столь кратким, что не только герцог, но и проницательный Пардальян ничего не заметили. Она ответила наугад:

— Некий юный искатель приключений, не имеющий ни гроша за душой; он с недавних пор состоит у меня на службе.

Она решила, что герцог удовлетворится таким ответом, но ошиблась.

— Прошу вас, назовите имя… — настаивал он. — Я должен знать его.

Действительно, Ангулем имел на это право: разве не он был более всех заинтересован в этом страшном преступлении?

Фауста уже не колебалась. Хотя юный авантюрист недавно поступил к ней на службу, она уже запомнила его имя.

— Это граф Одэ де Вальвер, — ответила она.

Герцог Ангулемский порылся в памяти: имя это было ему совершенно незнакомо.

— А вы уверены, что он выполнит подобный приказ? — переспросил он, помолчав.

— Честно говоря, пока не знаю, — ответила Фауста.

— Черт возьми! — воскликнул герцог. — Но это же надо выяснить!

Фауста, знавшая, что ей теперь нужно говорить, улыбнулась и уверенно сказала:

— Этот молодой человек влюблен. Влюблен так, как могут любить только редкие натуры. Влюблен до безумия. Это самозабвенная, всепоглощающая страсть… подобная той, какую вы некогда испытали к вашей Виолетте, на которой впоследствии женились. Такая страсть делает человека способным на любые безумства, он равно может совершать геройские поступки и преступления — в зависимости от того, куда его направить: к добру или ко злу. А когда знаешь, как взяться за дело, от страстного влюбленного можно получить все, что пожелаешь. Вы согласны?

— Но я не понимаю, куда вы клоните, — нетерпеливо произнес герцог.

— Сейчас поймете, — заверила его Фауста. — Девушка, в которую влюблен этот молодой человек, имеет очень много общего с Виолеттой: недаром я только что упомянула о ней. Как и Виолетту, ее в раннем детстве похитили и воспитали чужие люди. Виолетта пела на улицах, эта девушка продает цветы. Парижане называют ее Мюгеттой, или Мюгеттой-Ландышем. Виолетта…

— Виолетта, — резко перебил ее герцог, ибо сравнения Фаусты вызывали у него глухое раздражение, — происходила из знатной семьи: ее мать была из дома Монтегю, а отцом был — принц Фарнезе.

— Именно к этому я и собиралась перейти, — мягко улыбаясь, ответила Фауста и как ни в чем не бывало продолжала: — Как и Виолетта, Мюгетта принадлежит к знатному роду. И так же, как Виолетта, она не знает своих родителей. Теперь слушайте, герцог: я единственная, кому известна тайна происхождения этой девушки: только я знаю имена ее родителей. Сейчас я вам открою их. Вот уже семнадцать лет, как они считают ее умершей.

— Так сколько же ей лет? — поинтересовался Ангулем, которого эта история начинала занимать.

— Ей семнадцать. Родители считают, что она умерла в день своего рождения.

Улыбка, которой Фауста сопроводила эти слова, была столь выразительна, что герцог тотчас понял, чего она не договорила, и с искренним возмущением воскликнул:

— Как, родители сами захотели умертвить ее?.. Кто же эти чудовища, решившие погубить собственное дитя?..

Фауста не ответила, только улыбнулась еще более многозначительно и проговорила:

— История маленькой Мюгетты представляет для вас особый интерес, герцог. Поэтому я расскажу ее вам во всех подробностях. Однако рассказ мой будет долог, поэтому пока мы его отложим. Сейчас вам достаточно знать, что вы станете бороться против родителей этой девушки. Они стоят между вами и троном, принадлежащим вам по праву. У вас нет более могущественных и более опасных врагов, чем они. Ибо, как я уже сказала, они богаты, знатны и могущественны.

— Что ж, — воскликнул заинтригованный герцог, — мы вспомним прежние времена, когда нам доводилось сражаться и не с такими противниками. К тому же сейчас вы на моей стороне. Черт раздери, как говаривал мой отец, король Карл, я уверен, что вы, зная о грозящей опасности, наверняка приняли меры, дабы предотвратить ее.

— Разумеется, герцог: я решила сделать так, чтобы эта девушка помогла нам.

— Но каким же образом вы этого добьетесь?

— Я сумела привязать к себе эту бедную уличную цветочницу, не знающую иного имени, кроме того, которым наградили ее парижане; сумела завоевать ее любовь.

— Иначе и быть не могло! — торжествующе воскликнул герцог. — Итак, теперь эта девушка смотрит на мир вашими глазами!

— Вы правы, — улыбнулась Фауста. — Эта девушка — игрушка в моих руках, я сделаю из нее все, что захочу. Осознанно или нет, но она будет исполнять все мои приказы. Словом, возвращаясь к графу де Вальверу, я хочу сказать, что в тот день, когда он понадобится, я прибегну к услугам его возлюбленной.

— И она — быть может, сама того не зная — сделает из него то, что герцогиня де Монпансье сделала некогда из монаха Жака Клемана! — восхитился герцог и тут же разразился восторженными комплиментами: — О, принцесса, это просто невероятно! Как же вы умны, как изобретательны! О, я помню, как в свое время ваши изысканные интриги осложняли мне жизнь!

И куда только подевались его сомнения, его совесть и честь?! Герцог и думать забыл, что сейчас он вместе с Фаустой замышлял гнусное убийство! Узнав же о том, что невинная девушка должна стать орудием в руках коварной принцессы, он, зрелый мужчина, радовался как дитя. Десять лет тюрьмы ничему не научили герцога, он не замечал, как становится послушной марионеткой у страшного кукловода, дергающего за ниточки в соответствии со своими желаниями.

Фауста, удовлетворенная тем, что сумела-таки переубедить герцога, наградила его очаровательной, хотя и слегка презрительной улыбкой. Впрочем, в своем теперешнем состоянии Ангулем не мог заметить таких нюансов. Фауста же как всегда спокойно произнесла:

— Надеюсь, однако, что все это только прожекты, ибо девушка нужна нам для других целей.

Герцог замер от изумления. Он был так удивлен, что даже не подумал порадоваться тому, что, быть может, не станет виновником отвратительного убийства, замысел которого только что обсуждался в этой комнате.

Принцесса же почему-то перевела взгляд на дверь и насторожилась. Ни Карл Ангулемский, ни Пардальян не услышали легкого поскребывания, а Фауста уловила его и сразу догадалась, что это дает знать о себе ее верный д'Альбаран. Отлично понимая, что великан-испанец мог позволить себе прервать ее беседу с гостем только в том случае, если произошло нечто чрезвычайное, она, не меняя выражения лица и чуть повысив голос, произнесла:

— Входи, д'Альбаран.

На пороге мгновенно возник ее верный слуга с запечатанным конвертом в руке. С присущей ему флегматичностью он медленной тяжелой поступью подошел к своей госпоже и, смотря ей прямо в глаза, протянул письмо. Глядя на его спокойное лицо и медлительные движения, можно было подумать, что речь идет об обычных повседневных делах. Действительно, отдавая конверт Фаусте, д'Альбаран, слегка растягивая слова, лаконично произнес:

— Срочная почта.

Фауста взяла письмо и, обернувшись к Ангулему, любезно спросила:

— Вы позволите, герцог?

Герцог кивнул в знак согласия. Сохраняя прежнюю безмятежность, Фауста сломала печать, развернула лист и прочла его. Она осталась невозмутимой и бесстрастной, однако содержание этого послания заставило ее похолодеть.

Письмо было составлено д'Альбараном; он сам и доставил его своей госпоже. В нем говорилось:

«Некий человек постучал в дверь с черного хода и назвал имя Ла Горель. Это не был Ландри Кокнар, то есть единственный посетитель, имеющий право пользоваться данным паролем, поэтому караульные отвели его в известную Вам приемную и отправились предупредить меня. Когда я пришел, незнакомец уже исчез. Так как он не мог выйти из дворца, я отправился на его поиски и в конце концов обнаружил его сейчас: он находится в чулане без окон и подслушивает Ваш разговор. Я приказал запереть его там и принять прочие меры предосторожности. Несмотря на то, что незнакомец старательно кутался в плащ, один из караульных утверждает, что узнал в нем шевалье де Пардальяна».

Надо было обладать удивительной выдержкой Фаусты, дабы, узнав столь неожиданную и столь неприятную новость, сохранить полнейшую невозмутимость. И тем не менее руки выдали волнение: ее тонкие пальцы судорожно скомкали роковую записку. Но это было единственным проявлением чувств, которое она себе позволила. А так как лицо ее было по-прежнему спокойным, то герцог Ангулемский, не подозревая о надвигающейся страшной грозе, с улыбкой поинтересовался:

— Плохие новости, принцесса?

Улыбнувшись в ответ, Фауста задумчиво произнесла:

— Пока не знаю.

Однако она уже приняла решение и была готова действовать.

— Все просто замечательно, — сказала она д'Альбарану, — я сейчас иду.

Одновременно взор ее повелел испанцу быть готовым ко всему.