Расставшись с безумной цыганкой, Фауста вернулась в монастырь и попросила проводить ее к настоятельнице. Та приняла ее как всегда: почтительно, но настороженно — в святой обители Фаусту побаивались. Мать настоятельница, Клодина де Бовилье, не раз спрашивала себя, кто же на самом деле эта женщина. Действительно ли она обладает таинственной властью или же просто умело ведет интриги? Вас интересует, что нужно было самой Клодине де Бовилье? Аббатиса хотела одного: чтобы монастырь разбогател… тогда она тоже станет богата.

Клодина была женщиной беззаботной, незлой, не склонной к размышлениям. Более всего на свете она любила комфорт и удовольствия. Она обожала драгоценности и дорогие наряды, вкусные яства и тонкое белье. Нет ничего зазорного в том, что женщина склонна к роскоши, но, согласитесь, настоятельнице монастыря не пристало слишком уж увлекаться подобными вещами. Фауста много наобещала красавице монахине, будущей любовнице Генриха IV, так что святая мать с тревожным нетерпением ожидала каждого визита своей покровительницы.

Клодина де Бовилье знала о заговоре, направленном против Генриха III. знала о том, что на престол должен взойти Гиз. Она рассчитывала, что с воцарением Лотарингского дома придет и ее час. Новый король осыплет монастырь золотом — так обещала Фауста. А Клодине де Бовилье было известно об огромном влиянии прекрасной итальянки на Генриха де Гиза. Итак, настоятельница со всем почтением встретила Фаусту, хотя в глубине души легкомысленная монахиня не очень-то верила ее обещаниям и относилась к ним, как к некоему полумифическому наследству: может, достанется, а может, и уплывет.

Поэтому со своей посетительницей аббатиса была притворно любезна, даже медоточива, но при этом держалась настороженно. Клодина де Бовилье согласилась спрятать Виолетту, но не очень-то заботилась об охране пленницы. Она препоручила эту неприятную обязанность двум бестолковым монахиням, возложив всю ответственность на них.

Этих двух сестер наш читатель уже знает: сестра Марьянж и сестра Филомена. Не так давно до настоятельницы дошли слухи, что надзирательницам помогают какие-то два верзилы, поселившиеся прямо в монастырской ограде; впрочем ее не очень-то обеспокоило вторжение мужчин на территорию святой обители.

Возможно, если бы Фауста осознала, насколько беззаботна Клодина де Бовилье, она не стала бы поручать ей охрану пленницы. Но Фауста, как и многие люди, привыкшие властвовать, убедила себя, что ее окружают только преданные слуги.

Когда Фауста вошла к настоятельнице, та как раз просматривала счета. С горечью убедилась святая мать в том, что монастырю до конца года необходимо где-то достать шесть тысяч ливров.

Обитель получала ежегодную субсидию в две тысячи ливров, но после бегства Генриха III все выплаты из королевской казны прекратились. Сестрам грозила уже не бедность, а нищета. Клодина де Бовилье перебирала в уме имена тех состоятельных дворян, на чью благосклонность она могла бы рассчитывать…

В этот момент и появилась Фауста. Клодина встала и низко поклонилась.

— Чем вы занимаетесь, дитя мое? — спросила Фауста.

(Она была одного возраста с аббатисой, но подобное обращение никому из двух женщин не казалось странным. )

— Ах, сударыня, — вздохнула Клодина, — я просматривала счета обители.

— И что же? — сказала Фауста, располагаясь в кресле.

— Боюсь, наши сестры умрут с голоду, если небо не пошлет нам манну небесную.

— Господь питал свой народ и в пустыне, — многозначительно произнесла Фауста.

— Увы, прошли те времена, когда под ударом жезла Моисеева из скалы мог забить источник. Как ни ищу, я не могу найти способ удовлетворить наших многочисленных кредиторов, едва ли не осаждающих монастырь.

— Давайте поговорим подробней. Сколько вы тратите в год? — поинтересовалась гостья. — Я имею в виду вас лично…

— Я уже давно отвыкла от роскоши. На себя и на сестер, что прислуживают мне, я трачу не более двадцати тысяч ежегодно.

— Монастырь получает субсидию в две тысячи ливров, на содержание монахинь идет по меньшей мере десять… Откуда вы брали недостающие двадцать восемь тысяч?

Клодина мило улыбнулась — она, конечно, могла бы ответить на вопрос принцессы, но предпочла промолчать. Впрочем, аббатиса выразительно посмотрела на гостью, а затем указала взглядом на список, лежавший на столе, — там были перечислены состоятельные дворяне, пользовавшиеся благорасположением настоятельницы. Фауста взяла бумагу, пробежала глазами по строчкам, все поняла и вздохнула:

— Бедная женщина!

Услышав слова сочувствия, Клодина залилась краской, словно ее оскорбили. Может, Фауста добивалась как раз этого — чтобы в душе монахини взыграла гордость?..

— Сударыня, — дрожащим голосом произнесла настоятельница, и на глазах у нее блеснули слезы, — разве я виновата? Если бы у меня были деньги, я, разумеется, была бы свободна в выборе… но у нас не то что денег, у нас хлеба нет…

Она замолчала, но потом уверенно продолжила:

— Когда сестра экономка приходит ко мне и говорит, что сегодня несчастным монахиням нечем пообедать, когда я знаю, что в обительской кухне уже два дня не разжигали огня, я пытаюсь найти выход… и поскольку у меня уже не осталось драгоценностей, которые можно продать, я продаю… что могу. Кроме того, сударыня, я немало сделала для герцога де Гиза. А что он сделал для меня? Благодаря мне многие дворяне, чья помощь для герцога бесценна, стали активными приверженцами Католической Лиги. Я отдала герцогу все, что у меня было. А он отделывается одними обещаниями.

Клодина, чувствовалось, негодовала — этого-то Фаусте и надо было.

— Похоже, вы вот-вот переметнетесь к сторонникам короля? — холодно спросила гостья.

— К сторонникам Валуа? Да! Более того, я готова перебежать на сторону Генриха Наваррского! Мы хотим жить, сударыня, только и всего! Кто имеет право обвинять меня?!

Фауста нежно улыбнулась:

— Дитя мое, видимо, ваши силы и терпение на исходе…

— Да, и таких, как я, немало среди приверженцев Лиги. А что со мной будет в нынешнее смутное время, когда… ох, простите, сударыня…

— Говорите, говорите смело.

— Вы догадались, откуда я беру деньги, и вот теперь… с тех пор как герцог де Гиз получил власть в столице…

Клодина снова замолкла.

— Я поняла, — продолжила за нее Фауста, — теперь ваши любовники заняты войной да политикой и пренебрегают радостями любви.

— Именно так, сударыня. А что будет со мной и с нашими бедными сестрами? Только ваша поддержка и спасает нас.

— Скажите же, сколько вам нужно…

— Боюсь произнести, сударыня, но без шести тысяч ливров монастырю не обойтись.

— А если я предоставлю в ваше распоряжение тысяч двадцать?

— Ах, сударыня, мы будем спасены! — воскликнула обрадованная Клодина.

— И вы сможете спокойно ожидать наступления великих событий?

— Конечно, только бы дождаться обещанных денег…

— Ждать придется недолго. Давайте договоримся: двадцать второго октября…

— Мне подходит этот день, сударыня.

— Итак, двадцать второго октября пошлите кого-нибудь ко мне во дворец, и вам доставят двести тысяч ливров, как и было условленно.

Клодина от неожиданности даже вскочила:

— Такая… такая огромная сумма!.. Вы, наверное, оговорились…

— Вовсе нет, дитя мое. Повторяю: двести тысяч ливров.

— Не может быть? — прошептала потрясенная до глубины души настоятельница.

— Вы их получите, но при условии, что накануне, то есть двадцать первого октября, вы мне поможете в одном деле, которое для меня исключительно важно.

— Ах, сударыня, конечно… все, что смогу… только скажите…

— Вот и договорились. Когда придет время, я вам объясню, что и как надо сделать. А сейчас, пожалуйста, пришлите ко мне ту из ваших пленниц, что. зовут Жанной.

Ошеломленная Клодина бросилась прочь и через несколько минут вернулась, ведя за руку Жанну Фурко, девушку, что разделяла заточение с Виолеттой.

Жанне пообещали, что она вскоре увидится со своей сестрой Мадлен, и девушка каждый день ждала встречи. Она уже сто раз рассказала Виолетте о своих злоключениях и неожиданном освобождении. Ее с сестрой заперли в темнице в Бастилии, и девушки приготовились к смерти. Однажды ночью в камеру вошли люди; Жанна решила, что настал ее последний час и сейчас их с сестрой поведут на виселицу. Но появилась прекрасная женщина, которая склонилась над девушкой со словами:

— Жанна Фурко, вы не умрете. Вы будете жить, более того, обретете свободу.

— А Мадлен? — воскликнула Жанна.

— Мадлен уже освободили, она в безопасности.

Потрясенная девушка, чудом избегнувшая смерти, последовала за своей освободительницей. Ее отвели к закрытой карете, что стояла во дворе крепости, какой-то мужчина подсадил ее и сам сел рядом, а затем карета двинулась в путь. Остановилась она у монастыря на холме Монмартр. Там девушку заперли в домике, находившемся внутри монастырской ограды.

С тех пор Жанна ждала. О той незнакомке, что вырвала ее из лап тюремщиков, она вспоминала то с благодарностью, то с каким-то страхом. Что за женщина явилась в Бастилию? Жанна строила всякие предположения и наконец решила, что какая-нибудь влиятельная придворная дама попросту сжалилась над молоденькими узницами.

Когда девушку привели к Фаусте, она ее не узнала: незнакомка, спустившаяся в темницу Бастилии, носила на лице маску.

Итак, молодая, хорошенькая, смертельно перепуганная девица предстала перед Фаустой. Та внимательно всмотрелась, чтобы убедиться: перед ней действительно дочь Бельгодера. А вслух Фауста сказала:

— Вы меня узнаете?

Жанна Фурко (правильней называть ее Стелла) отрицательно покачала головой.

— Я — та женщина, которую вы видели в тюремном подземелье, — продолжила Фауста.

Жанна радостно вскрикнула, глаза ее заблестели. Девушка кинулась к Фаусте и поцеловала ей руку.

— Ах, сударыня, — прошептала Жанна, — как я счастлива, что могу отблагодарить вас! С той ночи я не переставала ни на минуту думать о своей благодетельнице… я с нетерпением ждала того часа, когда смогу сказать вам, что благословляю ваше имя, но…

Жанна остановилась и подняла на Фаусту глаза, в которых стояли слезы.

— Говорите, говорите же без опаски, — ласково подбодрила девушку гостья.

— Да, я чувствую, что вы очень добры, сударыня… скажите, я найду Мадлен, мою сестру Мадлен?

Как ни бесстрастна была Фауста, при этом имени она вздрогнула: ее внутреннему взору представилось страшное зрелище — пылающий посреди Гревской площади костер, виселица над ним, бесстыдно обнаженное тело мертвой Мадлен Фурко, рухнувшее в огонь, дрожащая, полубезумная Виолетта, которую тащат к соседнему костру… Но тут неведомо откуда появился шевалье де Пардальян и спас девушку… Эти воспоминания наполнили безжалостное сердце Фаусты горечью и досадой. Однако она ласково произнесла:

— Дитя мое, скоро вы увидитесь с Мадлен.

— Правда? — обрадовалась Жанна.

— И даже очень скоро… — подтвердила Фауста, — но сегодня я приехала к вам, в ваше убежище, желая поговорить об одном серьезном деле. Скажите, милая, вы хорошо помните вашего отца?

— Конечно, — ответила девушка и разрыдалась. — Как я могу его забыть? Он так любил нас, меня и сестру… всего четыре месяца назад мы были вместе…

— А мать?

Жанна посмотрела на гостью с удивлением.

— Мать? — переспросила девушка.

— Ну да, вашу мать вы помните?

— Сударыня, вы, очевидно, не знаете: моя мать умерла вскоре после моего рождения. Мадлен старше, она, наверное, смогла бы рассказать о нашей матери… она мне часто о ней говорила… а я была совсем крошкой и ничего не помню.

— А что рассказывала ваша сестра? Какой была ваша мать? Верно, красавица?

— Мадлен часто повторяла, что матушка считалась необыкновенной красавицей.

— А глаза? У нее были голубые глаза?

— Да, сударыня, — ответила Жанна.

— И длинные светлые волосы?

— Да, Мадлен так и говорила… но неужели вы знали нашу матушку?

— Я ее знаю, — спокойно произнесла Фауста.

— Господи, сударыня, — встрепенулась Жанна, — что вы такое говорите?

— Повторяю: я знаю вашу мать!

— Но вы говорите так, словно она жива… а она ведь давно умерла…

— Скажите, дитя мое, — продолжала Фауста, — а отец часто рассказывал вам о матери?

— Никогда, сударыня!

Фауста поняла, что сама судьба помогает ей. А девушка тем временем добавила:

— Наверное, отцу тяжело было вспоминать о ней… он так страдал после смерти жены… во всяком случае Мадлен именно так объясняла его замкнутость.

— А если я вам скажу, что есть и другая причина? Дело в том, что ваша мать не умерла, а просто исчезла!

— Не может быть! — в ужасе прошептала Жанна.

— Почему — «не может»? Представьте себе, что ваша мать заболела во время великого избиения гугенотов… Что она, скажем, сошла с ума…

Жанна слушала и не верила своим ушам. Ей казалось, что все это — лишь странный сон.

— Итак, если ваша мать после пережитых несчастий потеряла рассудок, если ваш отец отчаялся вылечить супругу, если в приступе безумия она сбежала из дома, если ваш отец искал, но так и не нашел несчастную, то вполне естественно, что он счел за благо объявить своим дочерям о смерти матери…

— Сударыня, о, сударыня! — взмолилась Жанна Фурко. — Пощадите, я, кажется, тоже сойду сейчас с ума!

— Так знайте же, Жанна, то, что я рассказала — не мои домыслы, но чистая правда.

— Нет, нет, не может быть!

— Однако же это так и есть! — твердо произнесла Фауста.

Жанна закрыла лицо руками и тихо зарыдала. Клодина де Бовилье наблюдала за этой сценой с радостью и умиротворением. Она часто спрашивала себя, какие цели преследует Фауста, и теперь настоятельнице показалось, что ее благодетельница делает доброе дело. Впрочем, обещанные двести тысяч ливров так ослепили беззаботную Клодину, что она не слишком старалась вникать в суть происходящего. Фауста же склонилась над Жанной, обняла ее за плечи и ласково сказала:

— Не плачьте, бедное дитя! Хотя нет, можете плакать, ведь ваша мать еще не исцелилась… Но я знаю, как вернуть ей разум… Я отведу вас к ней, и вы поможете бедняжке выздороветь…