Оказавшись наедине с Фаустой, Пардальян заговорил:
— Сударыня, я буду с вами откровенен. Объявляю сразу — завтра утром я уезжаю во Францию. Три дня размышлял я над вашим предложением и понял, что могу сказать только твердое «нет!»
Очевидно, мне следует объяснить вам причины моего отказа…
Вы спросите: «А зачем же вы тогда явились в Италию, во Флоренцию и, наконец, в Рим?» Я и сам задавал себе этот вопрос. И вот что я понял. Я приехал сюда потому, что там, на берегу Луары, и после, в рыбацкой хижине, мне показалось, что вы пережили глубокое потрясение и свет вспыхнул в потемках вашей души. И я решил, что я, ваш бывший враг, а ныне союзник, смогу помочь вам излечиться окончательно. Признаюсь, я был слишком самонадеян. Я не разглядел вас как следует, я ошибся, когда подумал, будто в силах повлиять на вас… Я решил, что смогу вернуть принцессу Фаусту на путь добра и тем самым помочь ей избежать многих страданий. Может, тогда вы перестали бы причинять зло людям… Я рассчитывал на доброе слово, на искренность и открытость…
Увидев вас три дня назад, я сразу понял, что жестоко ошибся. Ваша речь убедила меня, что вы все та же… И, простите, сударыня, я испугался вас, потому что не понимаю вашу душу. То, что я счел лучом света, оказалось на самом деле зловещим блеском молнии, осветившей ваши новые страшные замыслы…
А теперь, сударыня, перейдем к делу. Я не собираюсь захватывать замок Сант-Анджело и арестовывать Сикста V. Я не буду командовать вашими солдатами и держать в страхе Рим. Я не желаю возглавлять армию, которую вы намерены собрать. Pi не потому, что я не верю в вашу победу, и не потому что я устал или не смогу справиться с тысячами вооруженных людей… Все проще: мне внушают отвращение те, кто, набрав множество солдат, сразу кидается грабить, убивать, жечь и притеснять. Их войско налетает на города и селения, словно стая саранчи, уничтожающая все на своем пути. Иногда такие люди преследуют великие цели, но, по-моему, если по их вине гибнут бедные крестьяне и страдают дети, то дело их проклято и изначально обречено. Я всем сердцем ненавижу убийц, сударыня! Мне жаль любого, попавшегося им на пути. Эти честолюбцы ищут славы, но слава, замешанная на крови, отвратительна. Они мне отвратительны и напоминают тех бандитов, которых вздергивают на виселице по приговору суда….
Это, конечно, жалкие резоны для такого возвышенного ума, как ваш. Так перейдем же от общих рассуждений к частным, простым…
Я не могу принять ваше предложение, поскольку мне претит сама мысль о том, чтобы заманить в ловушку немощного старца… Папа мне ничего плохого не сделал и на мою свободу не покушался… Да, я убил Гиза, но убил его в честном поединке. Я дождался подходящего момента и сказал ему: «Защищайся!» Герцог де Гиз и Моревер умели владеть шпагой! Но Сикст V? С чего вдруг я стану мстить ему? Он меня не оскорблял…
Мне остается добавить очень немного… Я уеду, но, уезжая, я желал бы увериться, что мы расстаемся друзьями… Может, моя прямота вновь возродит в вашей душе ненависть, какую вы прежде питали ко мне, но за себя я скажу: не считайте меня своим врагом! Я готов забыть все, готов забыть и вашу железную вершу, и ищеек Гиза, которых вы натравили на меня, и все остальное, Я сохраню в памяти лишь образ той женщины, с какой говорил тогда на берегу Луары…
Пардальян с облегчением вздохнул и вытер пот со лба.
«Слава Богу! Объяснился… — подумал он. — Легче пережить десяток дуэлей, чем один такой разговор!»
Фауста слушала Пардальяна, закрыв глаза. Ничто не омрачало ее чистое, мраморное чело. Она оставалась совершенно спокойна, словно слушала не гордую отповедь, а льстивые комплименты. Когда Пардальян кончил говорить, она, не обращая на него внимания, ударила молоточком в гонг. Явилась Мирти.
— Делай, что я приказала! — холодно произнесла Фауста.
Пардальян заметил, как побледнела служанка. Она хотела что-то возразить, но Фауста взглядом велела ей молчать. Мирти как-то странно взглянула на шевалье и вышла.
Пардальян проверил, на месте ли кинжал и шпага, и приготовился к неприятным сюрпризам. Он был уверен, что Фауста задумала убить его. Сейчас в зал ворвется дюжина вооруженных людей и…
Но Фауста молчала и словно прислушивалась.
— Сударыня, — тихо, но с угрозой в голосе спросил шевалье, — что должна сделать ваша служанка?
Фауста будто очнулась, повернулась к шевалье — и он не узнал ее лица! Перед ним была восхитительная женщина, обезумевшая от страсти. Глаза ее горели пламенем, на ярких губах сияла улыбка. Неприступная девственница, высокомерная, горделивая царица, всегда спокойная и холодная, словно мраморная статуя, исчезла бесследно. Пардальян видел подле себя грешную земную женщину, которую пожирал огонь любви. Одним движением она сбросила с плеч белое льняное одеяние — и восхищенный Пардальян залюбовался прекрасной наготой ее тела, могущего сравниться с изваяниями великого Микельанджело.
Фауста заговорила горячо и нежно. Голос ее прерывался от бушевавших в сердце чувств:
— Я люблю тебя, люблю, а ты меня отвергаешь… Я люблю тебя, а ты отталкиваешь меня… Я всю жизнь презирала мужчин, но тебе я отдаюсь… возьми меня, я твоя! Клянусь, этот час наш и только наш… Я принадлежу тебе, а ты мне…
Фауста медленно приблизилась; ее точеные руки обняли Пардальяна за шею, обольстительное тело прильнуло к нему.
— Фауста! Фауста! — теряя голову, прошептал шевалье.
Он тоже обезумел от страсти, она пьянила его, как вино, проникала, словно смертельный яд, в каждую клеточку тела…
Фауста коснулась своими губами его губ. Пардальян попытался стряхнуть наваждение, смутно чувствуя, что ему угрожает опасность. Но объятия Фаусты становились все более страстными, и он забыл обо всем на свете. Любовь овладела всем его существом, всеми его мыслями, его душой и телом… Его чувство к этой женщине расцвело мгновенно, подобно чудовищному цветку, который быстро распускается под жаркими лучами коварного тропического солнца…
— Ты победил, — шептала Фауста, — победил… но я счастлива… А ты знаешь, что я делала, чтобы завладеть тобой?
— Перестань, — откликнулся шевалье, — какое это имеет значение… Дай мне любоваться тобой…
— Ты должен знать… должен… Я хотела убить тебя! Да… Мы умрем, умрем вместе… Вчера я велела принести во дворец дрова и хворост. Сейчас Мирти подожжет дом. Мы уже горим… Палаццо-Риденте горит… Мы одни, и под нами уже занимается огромный костер.
— Я люблю тебя! — шептал обезумевший Пардальян. — Смерть? Костер? Пусть так! Я готов умереть вместе с тобой!.. Я словно во сне… И смерть для меня будет просто сном!..
Прошло какое-то время, может, час, а, может, и больше… Пардальян не чувствовал, как бежали минуты…
Когда миновали первые восторги и шевалье очнулся, он заметил, что едкий дым проникает в зал сквозь щели в полу. Он поискал взглядом Фаусту, но не нашел ее. Пардальян вскочил и замер, прислушиваясь. Откуда-то издалека до него донесся странный, зловещий смех. Потом все заглушил шум пожара, завывание огня, треск дерева, грохот рушащихся балок. Однако голосов шевалье не услышал…
И тут, наконец, шевалье понял страшную правду. Фауста приказала запереть их в Палаццо-Риденте! Пожар объял весь дворец, и они неминуемо погибнут! Пардальян уже задыхался, но мысль о Фаусте не оставляла его. Теперь он готов был простить ей все…
— Фауста! Фауста! — закричал шевалье.
Надо спасти ее, спасти обязательно! И снова Пардальян услышал адский смех, а потом увидел принцессу… Фауста стояла в клубах черного дыма, вокруг извивались языки пламени. Она была словно призрак, словно сказочная фея…
Пардальян бросился к ней: ноги не слушались его, дым застилал глаза.
— Фауста! Сюда! Ко мне! Я спасу тебя! — кричал он.
Но из клубов дыма раздался ее голос — равнодушный, холодный, суровый голос властительницы:
— Я буду жить! Да, Пардальян, я буду жить, а ты умрешь! Ты неуязвим для клинка, но любовь Фаусты убила тебя! Прощай, Пардальян!
И она исчезла.
Пардальян понял, что обречен на смерть. Дым душил его. Пламя пробивалось через пол, все пути к спасению были отрезаны. Наконец обрушилась та обитая железом дверь, через которую они вошли сюда. За ней открылось настоящее пекло: лестница была вся охвачена огнем. Пардальян отступил.
Секунд через десять раздался страшный грохот. Это обрушился лестничный пролет… Пардальян понял, что погиб! Голова его кружилась… Смерть приближалась к нему, приближалась неотвратимо…
Вдруг он почувствовал, что откуда-то в комнату проникает чистый воздух; сквозняк немного разогнал дым. Он увидал на противоположной стене окно (прежде оно пропускало свет на лестничную площадку). Рамы уже выгорели, а стекла лопнули от жара.
Пардальян взглянул внимательней, оценивая расстояние, отделявшее его от окна, и решительно сбросил камзол. Затем он отцепил шпагу, отступил как можно дальше, разбежался и прыгнул…
Именно в эту минуту пожар охватил весь зал, языки пламени ярко-оранжевыми вихрями взлетели к потолку. Но Пардальян уже висел на стене, уцепившись за край окна.
Он победил огненный смерч! Он перелетел через пропасть!. Еще одно усилие, и вот он уже на подоконнике. С наружной стороны дворца под окнами располагался широкий каменный выступ. Пардальян выбрался на него и оказался над улицей. Внизу толпились люди, привлеченные пожаром. Глазам шевалье предстала величественная панорама Рима: холмы, колокольни, купола, дворцы… А за его спиной, внутри Палаццо-Риденте, бушевало пламя и клубился черный едкий дым. Палаццо-Риденте, дворец Лукреции Борджиа, обращался в руины.
Стоя на карнизе, Пардальян дышал полной грудью и никак не мог надышаться. Наконец, прижавшись спиной к стене и стараясь не смотреть вниз, он начал медленно передвигаться по каменному выступу. Мало-помалу к нему возвращалось обычное хладнокровие. Он дошел по карнизу до угла, обойдя очаг пожара. Оказавшись у боковой стены Палаццо-Риденте, он глянул вниз и убедился, что этой стороной дворец обращен к Тибру. Шевалье не раздумывая кинулся в реку…
Через несколько минут он выбрался на набережную, а спустя еще полчаса был уже в гостинице «У доброго парижанина». Все обитатели гостиницы и сам хозяин убежали поглазеть на пожар, так что возвращения шевалье никто не заметил. А он добрался до своей комнаты и упал на постель. Скоро Пардальян спал тяжелым сном.
Рано утром хозяин, выполняя уговор, разбудил Пардальяна и с улыбкой представил ему счет. Шевалье попросил любезного трактирщика купить ему камзол, перевязь, шляпу и шпагу. Он объяснил хозяину, что вчера вечером, отбиваясь от банды грабителей, потерял значительную часть гардероба. Парижанин поцокал языком в знак сочувствия и тут же сбегал и купил все необходимое.
— А пожар вы видели? — поинтересовался хозяин, пока шевалье одевался.
— Нет, — ответил Пардальян. — Итак, вот вам десять экю и три ливра по счету. А вот золотой за ваш подробный рассказ о пожаре. Вы такой изумительный рассказчик!
— Ах. сударь, — ответил хозяин, — такой комплимент стоит десять экю…
И француз в красках описал пожар, причем гость слушал его очень внимательно.
— Знаете ли. сударь, — закончил свое повествование хозяин, — все думали, будто со времен Лукреции Борджиа во дворце никто не живет… а там жила одна дама, очень важная дама, говорят, мятежница. Восстала против Его Святейшества…
— И что с ней стало?
— Погибла, сударь, погибла в огне… все так говорят.
Хозяин еще что-то рассказывал, но Пардальян его уже не слушал.
Значит, Фауста мертва? Пардальян побледнел, вспомнив ту. которая столько раз пыталась убить его, а в результате погибла сама. Ужасная смерть!.. Но ведь она сама разожгла этот огонь!
Шевалье решительно встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли:
— Умерла Фауста, а с ней умерло и прошлое!.. Надо смотреть в будущее!
Когда шевалье уже был в седле, хозяин поднес ему на дорожку стаканчик бургундского, который приберегал для особо дорогих гостей. Через полчаса Пардальян уже выезжал из Рима.
Но Фауста была жива. В тот момент, когда шевалье покидал Рим, она находилась в замке Сант-Анджело вместе со своей служанкой Мирти. Их заперли под охраной в отдаленной комнате.
После того как Мирти по приказу своей госпожи подожгла вязанки дров на первом этаже, она вышла из дворца. Мирти ждала хозяйку, как ей и было приказано, у боковой двери в левом крыле здания, куда— пламя добралось не сразу. Собралась толпа, но зеваки стояли со стороны фасада, где огонь бушевал особенно яростно. Служанка заметила, что какие-то странные личности шныряют вокруг Палаццо-Риденте, мало интересуясь пожаром. Но Мирти так волновалась за Фаусту, что тут же позабыла о них.
Время шло, а Фауста все не появлялась. Огонь уже перекинулся на левое крыло. Наконец распахнулась боковая дверь, и на улицу выбежала принцесса. Мирти несказанно обрадовалась.
Однако те самые люди, что следили за дворцом, моментально оказались рядом и окружили служанку и госпожу. Один из них положил руку на плечо Фаусты и вполголоса произнес:
— Вы — принцесса Фауста! Мы уже неделю следим за этим дворцом. По приказу Его Святейшества я арестую вас. Будьте любезны следовать за нами и не поднимать шума. Лишь в этом случае вы сможете рассчитывать на снисхождение святого отца…
Фауста подняла глаза к небесам и горестно вздохнула.
Через минуту ее уже втолкнули в закрытую карету…