Как я говорила, Бассейн находился в районе 90-х номеров домов по Вест Энд Авеню, не так далеко от Школы Святой Троицы. Хотя я избегала ходить туда, я не могла не признать, что он был по-своему красив. Стены были покрыты золотой, белой и бирюзовой мозаичной плиткой, и хотя тут уже много лет никто не плавал, в воздухе все еще чуть уловимо пахло хлоркой. Так как весь бассейн находился под землей, тут было тихо и прохладно, а звуки распространялись странным и непредсказуемым образом. Папа выбрал это место, так как его можно было легко охранять, стоило оно недорого и было явно более удобным, чем старые кабинеты в Вилльямсбурге. Полагаю, это место привлекало его и с эстетической точки зрения. Одной из главных причин, почему я не любила посещать Бассейн, было то, что он будил во мне воспоминания о папе.

Толстяк ждал в вестибюле вместе с Джексом.

— Я бы хотела поговорить с дядей Юрием и Микки. Они тут?

— Конечно, детка, — ответил Толстяк. — Они все еще в кабинете. Прости, но мне придется обыскать тебя перед входом.

Я подняла руки и сказала:

— Надеюсь, ты уже переболел ветрянкой.

— Мне сделали прививку в детстве, — сказал он, ощупывая мою одежду. — Готово. Как ты справлялась с зудом?

— Пыталась сосредоточить весь зуд в одной-двух точках. Думала, что если я расковыряю один волдырь, то не замечу остальных.

— Ну да. И как, сработало?

— Не так чтобы очень, — призналась я.

Я обратила внимание, что Джекс не сказал ни слова с тех пор, как я вошла. Молчаливость была не в его привычках, и я вспомнила, что сказал Юджи насчет нездорового влияния Джекса на моего брата.

— Привет, Джекс, — поздоровалась я.

— Рад тебя видеть, Анни.

— Так что там случилось сегодня с Лео? Я слышала, что ты был с ним все время.

Джекс запустил пальцы в волосы.

— Ты знаешь своего брата лучше, чем кто бы то ни было. Порой всякое выводит его из себя. Я думаю, что он переживал из-за смерти бабушки и выплеснул это на Микки.

— Но почему именно на Микки, а не, положим, на тебя? Разве ты не стоял ближе?

— Боже мой, Анни, я не знаю. Микки — засранец. Может, он посмеялся над Лео. Кто, черт побери, знает? Я не слежу за своим братом, как и за твоим. — Он повернулся к Толстяку: — Ничего, если я сейчас пойду? Умираю с голода.

Толстяк кивнул:

— Да, но мне нужно вернуться домой к восьми, так что не задерживайся.

— Прости, если был резок с тобой, Анни, у меня полно забот, — сказал Джекс и ушел.

— Не злись на него, должно быть, у него месячные, — заметил Толстяк и направил меня дальше, — тебе лучше идти, если хочешь поговорить с Юрием и Микки.

Кабинет Юрия был в центре раздевалки. Одну стену целиком занимало огромное окно. В сочетании с большим выпуклым зеркалом в верхней части стены оно позволяло легко увидеть, кто входит и выходит, вне зависимости от того, в какой части кабинета стоит наблюдатель. Поэтому я даже не успела постучать, как меня уже пригласили войти.

— Анни, рад тебя видеть, — сказал дядя Юрий, привстав. — Жаль, что тебя не было на поминках, но по твоему лицу видно, что ты все еще болеешь.

— Мне уже лучше, — уверила я и поцеловала его в обе щеки, как велел обычай.

— Привет, Аня, — поздоровался Микки, притаившийся в углу.

Я заметила, что на его щеке был небольшой синяк; с Лео он обошелся гораздо жестче.

— Ты должна была остаться в кровати, — сказал дядя Юрий. — Что тебя вынудило встать, малышка Аня?

— Я пришла принести извинения за поведение моего брата. Лео не всегда думает перед тем, как начать действовать; думаю, он был эмоционально нестабилен из-за поминок.

— Не беспокойся, девочка, — сказал он. — Мы знаем, что Лео, — он подобрал нужное слово, — чувствителен, но мы по-прежнему будем рады видеть его здесь.

Я посмотрела на Микки, согласен ли он.

— Я хочу, чтобы ты знала, что я не сделал ничего, что бы могло его спровоцировать, — сказал тот. — И мне ужасно неловко, что я ударил кого-то, — теперь он рылся в памяти в поисках подходящего эвфемизма, — вроде него. Это недостойно.

— А теперь поцелуй кузину и все забудем, — проинструктировал дядя Юрий.

— Я не болел ветрянкой, — заметил Микки. — Не обижайся, Аня, прививки не дают стопроцентной гарантии.

— Все в порядке, — уверила я. — Как прошел твой медовый месяц?

— Его не было, я не мог бросить работу. Юджи Оно стоял у меня над душой, и мы все еще, представь себе, разбираемся с последствиями отравления фретоксином, хотя прошло уже много месяцев.

— Вы узнали, кто это сделал?

Микки покачал головой:

— Многие начинают подозревать, что это дело своих рук.

— Хватит говорить о бизнесе, Анни не интересно это слушать, — сказал дядя Юрий.

Я кивнула и обернулась к Юрию.

— Может быть, будет лучше, если Лео прекратит тут работать? — предложила я.

— Не стоит, — уверил меня дядя Юрий. — Он прекрасный работник, а то, что случилось, останется без последствий. Скажи Лео, что завтра у него выходной, а в понедельник пусть приходит как обычно.

Дядя Юрий предложил мне чашку чая, но я ответила, что мне пора домой.

— Как у вас дела с тех пор, как Галина отошла в лучший мир? — спросил он. — Ты и твои родные, вы справляетесь?

Я утвердительно кивнула. По правде говоря, мне не казалось, что мы справляемся, но последнее, чего бы мне хотелось, — это помощи Семьи.

Когда я вернулась домой, все было тихо. Из-под двери комнаты сестры был виден свет; обычно это означало, что она занимается. Имоджин мыла посуду, хотя это не входило в ее обязанности. Я пошла на кухню, чтобы поговорить с ней.

— Я приготовила обед и дала твоему брату аспирин, — сказала она.

— Очень вам благодарна. Вы могли бы этого не делать.

Она выключила воду.

— Я очень беспокоюсь о тебе, твоем брате и твоей сестре, Анни. Даже несмотря на то, что Галина мертва, я все равно беспокоюсь о вас.

Я кивнула, и тут мне на ум пришло то, что я сочла хорошей идеей.

— Я надеюсь, вас не оскорбит, если я предложу вам остаться тут на несколько недель? Я знаю, что ваша профессия — сиделка, а не нянечка, но мне правда нужна помощь. И для них обстановка станет более привычной. — Я махнула рукой в сторону наших комнат. — Мистер Киплинг будет выплачивать вам ту же зарплату, что и обычно.

— Только если мне не придется выносить судно. — Она улыбнулась.

— Если вы захотите побыть у нас, можно использовать комнату бабушки.

— Звучит неплохо, Анни. Честно говоря, я надеялась, что ты это предложишь.

Хотя я не слишком люблю нежничанья, я обняла Имоджин. Она широко раскрыла передо мной руки, и было бы невежливо не обнять ее.

Она предложила мне разогреть еду, но я отказалась: желудок все еще бунтовал.

— Тост? — спросила она.

Надо признать, звучало заманчиво.

Она обрезала у хлеба корочки и положила тост на симпатичную фарфоровую тарелочку, а потом отправила меня в кровать.

Когда я вошла в комнату, оказалось, меня там ждал Вин. Он читал книгу.

— О, я и не знала, что ты все еще здесь.

— Ты ушла, не попрощавшись, — сказал Вин, положив книгу на кровать (книга принадлежала Имоджин). — Я не знал, куда ты пошла, и ждал, надеясь, что тебя не убьют. А теперь, когда я вижу, что ты жива, могу и уйти.

Вин встал. Он был почти на голову выше меня, и рядом с ним я чувствовала себя малявкой.

— Прости, я не могла отложить этот вопрос.

— Не могла отложить? Самое лучшее, что ты можешь придумать для извинения?

Он улыбался, когда говорил эти слова.

— Ну, моя жизнь — сложная штука. Мне правда жаль.

Он нахмурил брови и поцеловал меня:

— Ты прощена.

— Я сегодня только и делаю, что извиняюсь. Уже начинаю чувствовать себя самым виноватым человеком на земле.

— Не суди себя строго. Сомневаюсь, что ты — самая виноватая. Земля очень большая.

— Ну спасибо.

— Я уже начал беспокоиться, не убежала ли ты с Юджи. Так ведь его имя?

— Да.

— И начал ревновать.

— Не начинай, Юджи двадцать три, и он слишком стар для меня.

— И ты предпочитаешь меня, да?

— Ну да, конечно, я предпочитаю тебя. Хватит строить из себя дурачка, Вин.

— Двадцать три не такой уж большой возраст, — поддразнивал он. — Когда тебе будет восемнадцать, ему исполнится всего лишь двадцать пять.

— Забавно, точно так же Нетти говорила о тебе. Разница в том, что ты всего на четыре года старше ее.

— Что, Нетти на меня запала?

Я широко раскрыла глаза:

— Ты что, не видишь? Она почти помешалась на тебе.

Он покачал головой:

— Очень мило.

Зазвенел дверной звонок, я подошла к двери и посмотрела в глазок. Там стоял человек, которого я никогда в жизни не видела, и держал в руках картонный ящик, обернутый в целлофан (дорогая штука, сейчас нечасто такое встретишь — целлофан не перерабатывается). Человек был ниже, чем я, а его руки были подозрительно тонкими по сравнению с круглым животом. Хотелось бы знать, действительно ли он такой толстый или его живот — фальшивка, скрывающая что-нибудь опасное, типа оружия.

— Доставка для Ани Баланчиной, — сказал он.

— От кого? — спросила я, не открывая дверь.

— Не могу сказать.

— Минутку, — ответила я и пошла к бабушкиному шкафу, чтобы достать папин пистолет. Я заткнула его за пояс юбки и вернулась в прихожую. Накинув на дверь цепочку, я слегка приоткрыла дверь.

— Что в коробке? — спросила я.

— Если я расскажу, это испортит сюрприз, — сказал посыльный.

— Я не люблю сюрпризы.

— Да перестаньте, все девчонки их любят.

— Но не я. — И я начала закрывать дверь.

— Подождите! Это цветы. Получите их, хорошо? Вы последний из моих заказов на сегодня.

— Но я не жду никаких цветов.

— В том-то и дело. Люди обычно не ждут цветов.

В его словах был смысл.

— Распишитесь здесь. — Он протянул мне коробку и затем электронное устройство и попросил, чтобы я подписала.

Я сказала, что лучше не буду этого делать.

— Да перестань, детка, хватит усложнять мне жизнь. Подпишись здесь, пожалуйста.

— Почему бы вам не сделать это за меня?

— Годится, — ответил он и пробормотал себе под нос: — В наше время дети стали такие невоспитанные.

Я принесла неожиданно тяжелую коробку на кухню и разрезала целлофан ножом. В неглубокой квадратной вазе стояло двадцать четыре розы с короткими стеблями. Это были самые красивые цветы, которые мне когда-либо посылали. Там же лежал бумажный конверт кремового цвета, на котором было написано мое имя. Я вскрыла его и прочла следующее:

«Дорогая Аня, приношу свои извинения, что жестко говорил с тобой сегодня. Ты перенесла очень тяжелую потерю, а я вел себя как безмозглый грубиян.

Твой старый друг (надеюсь), Юджи Оно.

Я больше всех понимаю, какие жертвы ты приносишь. Знай, что ты не одна и у тебя есть друг.

P. S. Однажды, когда я еще был ребенком, у меня были причины, чтобы впасть в бездну отчаяния. Твой отец поделился со мной следующим: «Более всего мы боимся не того, что мы неполноценны, а того, что наша мощь безгранична». Эти слова навсегда остались со мной, и поэтому сегодня я передаю их тебе.

P. P. S. Может быть, когда-нибудь ты сможешь приехать в Киото».

Буквы были очень мелкие и аккуратные — автору надо было вместить весь текст на открытку. Мне казалось, что это написано рукой Юджи — похоже, он зашел в магазин цветов по дороге в аэропорт, — и это в сочетании с формулировкой было знаком глубокого уважения. Кроме того, он преподнес мне еще один подарок — слова моего отца. Они останутся со мной надолго, даже когда розы умрут. Я склонилась, чтобы понюхать розы. Их запах был свежим и мирным, словно они пришли из мира, где я никогда не была, но не теряла надежды когда-нибудь появиться. Я не особо люблю цветы, но эти… Надо признаться, они были красивы. Я опустила письмо в карман, и тут на кухню зашел Вин. Он спросил меня, кто прислал цветы, и, не знаю почему, я соврала:

— Один из родственников не смог присутствовать на похоронах бабушки.

— Выглядят дорого, — отметил он. — Мне пора идти, встречаюсь кое с кем из «группы».

— Так быстро? — сегодня я с ним почти не виделась.

— Аня, я тут провел восемь часов!

Вин ушел, и я села у кухонного стола, рядом с моими розами, и перечитала открытку. Хотелось бы знать, почему Юджи был в бездне отчаяния. Не связано ли это со смертью его отца? Или это случилось раньше? Я вспомнила, что когда-то его похищали, еще мальчиком. Вроде бы тогда (хотя я точно не помню) он потерял палец.

И снова я перечитала открытку; можно сказать, благодаря ей я почувствовала, что меня кто-то увидел и понял.

Я провела почти всю свою жизнь, пытаясь сделать нас невидимыми, то есть живыми и здоровыми. И тут кто-то догадался, кто-то увидел, кто-то передо мной извинился. И не просто кто-то, а человек, который находился в такой же ситуации, который знал ее изнутри, который страдал так же, как и я.

Я больше не была одна.

Я положила открытку обратно в карман и пошла в комнату бабушки, чтобы вернуть пистолет в шкаф.