ФЕОФАН ЗЛОПРАВДОВ

ПРО ЛЮБОВЬ

I

Недавно мне сказала одна хорошая знакомая:

- Феофанчик, ты же ни черта не понимаешь в женщинах. Ты никогда никого не любил. Кроме себя, разумеется, а это не в счет. И ты не пишешь о любви, несмотря на многочисленные твои заверения. Ты пишешь о гимнастике. Понимаешь, гим-нас-ти-ке! А это скучно.

- Я пишу о любви, - со слабой улыбкой возразил я. - Я любил и люблю. Господи, да я раз в полгода непременно когонибудь люблю! Вот сейчас, например, я люблю тебя, а ты не хочешь этого замечать. И вообще я перманентно люблю всех женщин. Разом и скопом, кроме тех, которые уже доказали, что их не стоит любить, но это другой разговор. Так что ты ошибаешься, Ксеня. Я все время люблю. Я вообще любвеобильный...

Круглое лицо моей знакомой сморщилось, словно ей в рот попало что-то кислое.

- Вот-вот, о чем я и говорю. Ты не любишь, ты просто желаешь их. Не любовь это, а похоть... Ладно, не рычи секс, гимнастика.

Я налил еще по рюмке коньяку, который мы оба предпочитали более других напитков. За открытым окном очень изредка пробегали машины. Был вечер, потому что ощутимо темнело. Но лампу я не включал. Все можно было прекрасно различать, кроме шрифта в толстой книжке, которую знакомая держала на коленях. То ли чтобы защититься от меня чужими, написанными не мной словами, то ли в качестве продолжения миниюбки своей, чтобы мой нахальный взгляд не лазил слишком далеко по ногам.

- Не люблю спорить, - сказал я. - Но по-моему, ты пускаешься в спор на пустом месте. В сущности, я и не говорил, что эти рассказы о любви. Они и не о сексе. И даже не о женщинах. Женщины вообще там - второстепенные персонажи, а главный герой один. Рассказы же эти - об одиночестве. Удивляюсь, что ты этого не поняла... Причем не об одиночестве героя - бог с ним! Об одиночестве всех нас. Все мы - я, ты, окружающие нас близкие - одиноки. У нас потому много друзей, что ими мы пытаемся заслониться от лежащей впереди пустоты. Но друзья заслоняют от пустоты лишь дневной. А ей на смену приходит пустота ночная, непроглядная, непробиваемая, страшнее скалящегося черепа. Неужели ты ни разу не взглянула в ее бессмысленные глаза? Не верю, глядела... И вот, чтобы спастись от этих глаз, мы бросаемся в объятия друг к другу, и любим друг друга, и спим вместе... Бог и создал любовь для спасения людей от этого ночного чудовища. Разве ты не замечала, Ксенька, что когда женщина хочет наказать мужчину, она сидит с ним вечер, и они славно беседуют, и пьют что-нибудь вкусное. А потом она говорит: "Мне пора", и за ее спиной скалит зубы призрак одиночества. "Останься", - шепчет с замершим сердцем мужчина. "Нет", - говорит она и уходит. Так погиб Маяковский. И многие другие... Бывает, конечно, и наоборот, но редко. Мужчины редко бывают такими жестокими...

- Мужчины гораздо чаще бывают кобелями, - усмехается знакомая.

Я наливаю еще по рюмке коньяку. Хорошо он идет, если мелкими глоточками, и никакой закуски не надо. Знакомая, впрочем, все равно закусывает. Я - нет, чтобы не перебивать вкус коньяка. Темнеет еще сильнее, хотя лицо знакомой еще по-прежнему видно. Она поджимает ноги на диван. Книга сползает с них и закрывается. Белеют красивые колени. Так и хочется их погладить, но я сдерживаюсь. Как всегда, боюсь, что меня неправильно поймут. А потом, когда уже поздно, вечно оказывается, что это я неправильно понял, что она неправильно поймет. Но уже поздно. За всю жизнь я так и не научился доверять своей интуиции и порывам. А жаль...

- Смотря, что вкладывать в слово "кобель", - говорю я, поднимая свою рюмку. Гляжу сквозь нее, но ничего не видно. Без света коньяк просто темный, как вода в омуте, где водятся черти.

- А что ни вкладывай, получается одно и то же, - говорит знакомая. - Самое поганое, что знаешь все наперед. Они всегда поступают так, как тебе будет известно. Понимаешь, заранее знаешь, чего он хочет и что будет делать...и чем все закончится. И не было еще ни одного, который вдруг повернулся бы неожиданной стороной, сделал бы что-то такое, о чем я даже не думала. Или хотя бы сказал. Скучно...

- И я? - шепчу я с улыбкой, не отрывая взгляда от рюмки.

- Конечно, и ты, Феофанчик, - грустно смеется знакомая. - Мы вот сидим тут, болтаем о высоких материях, и я наперед знаю, что ты хочешь... Ты гладишь мне руку, пальцы твои чуть подрагивают. Ты хочешь поцеловать меня. Хочешь погладить мои ноги. Потом хочешь меня раздеть. И все завершится той же гимнастикой. Скучно все, скучно...

- Знаешь, Ксеня, а ведь ты не права, - вздыхаю я, допивая рюмку и ставлю на столик. - Вернее, права меньше чем наполовину. Где-то на треть. Конечно, я тоже мужчина и хочу всего этого. Но это не главное. Главное в том, чтобы не остаться на всю ночь с одиночеством. Чтобы ты была рядом. И вовсе не обязательно заниматься, как ты говоришь, гимнастикой, это не самоцель. Просто одежда как-то мешает духовному сближению. Не просто приятно ласкать и чтобы тебя ласкали, но именно в эти моменты или часы мы не чужие друг другу, мы свои и потому не можем быть одинокими. Можно прекрасно и без гимнастики. Я бы не был разочарован, если бы мы всю ночь пролежали рядом, и я бы гладил тебя, очень нежно и чутко, и мы говорили бы о чем угодно, а потом просто уснули. Я бы не был разочарован, лишь бы не была разочарована ты, если бы тебе не захотелось большего. А ты говоришь - гимнастика... Нет же, нет! Сближение душ, а ведь это и есть любовь...

- Врешь ты все, Феофанчик, - ласково говорит знакомая и тоже допивает коньяк, а в бутылке уже пусто, как в склепе. Сам прекрасно знаешь, что врешь.

- Знаю, - с грустью не могу удержаться я. - Что поделаешь, если ты считаешь, что ты одна способна любить и страдать, а всем остальным отказываешь в этом праве. Если считаешь, что остальные стремятся только к гимнастике и ничего им больше не нужно. Мне тебя не переубедить. Мне просто тебя искренне жалко.

- Мне пора, - твердо говорит знакомая и поднимается с дивана.

- Останься, - шепчу я, не трогаясь с места. Сердце делает перебой, хотя я прекрасно знаю, что после этого слова ничего не изменится. Я вообще сомневаюсь, что слова могут что-либо изменить. Хотя иногда кажется - могут.

- Нет, - качает головой знакомая. - Нет, Феофанчик. В этом бы не было смысла.

- Все равно напишу рассказ о любви, - говорю я ей в спину. - Такой рассказ, что даже ты признаешь - это про любовь.

- Не напишешь, Феофанчик, не выйдет, - не оборачиваясь, отвечает знакомая. - Для этого самому надо любить...

2

Рассказ о любви. Сюжетов вертится масса, море, я просто тону в них и не знаю, что выбрать. Я не беру за мерку то, что назвала бы любовью знакомая. Я пишу не для нее. Пишу я всегда только для себя, хотя часто с подначек окружающих. Итак, любовь, любовь...

"Живет себе человек. Приходит к нему друг с невестой. Или с любовницей - теперь это не разберешь, не прошлый век. Потом эта женщина приходит одна... и отдается. Не совсем точно, просто так у них получается само собой ("Вот, опять гимнастика, - слышен ироничный голос знакомой. - Причем здесь любовь?" К черту такие мысли, к черту! Дальше!..) Человек понимает, что любит ее. Она говорит, что любит его. Три месяца все прекрасно и удивительно. Потом она возвращается к другу этого человека... Черно. Месяц жизнь катится по инерции, без всякого желания. Случайно (а может и нет, кто знает?) встречается она и спрашивает: "Ты меня уже не любишь?" Жизнь начинается снова. Два месяца все опять прекрасно и удивительно. Потом она говорит: "Я тебя люблю на всю жизнь, но в постели ты не в моем вкусе." Пять лет он не дотрагивается до нее. Они часто встречаются, чисто платонически. Что он чувствует при этом - не передать, это можно лишь пережить. Что испытывает она - неизвестно, тайна. У нее много любовников сменяют друг друга, но она по-прежнему говорит человеку, что он для нее самый главный и единственный. Слова, противоречащие делам... А может, и нет, смотря как взглянуть. Временами он ненавидит ее, временами жить без нее не может. Беда вся не в том, что они не ложатся в постель. Просто раз за разом человек видит, как она отдаляется от него, замыкаясь в непробиваемой скорлупе. Пять лет он хранит ей верность. На шестой понимает, что это ее не трогает. Ей все равно. У него появляются женщины. Она отдаляется все больше, затягиваясь голубым туманом неизбывной тоски. Это все, что остается от его любви, и человек понимает, что эта тоска ему - на всю жизнь..."

"Живет себе человек. Знакомится с женщиной. Она приезжая и скоро должна уехать. Разведенная, одинокая, близкая по духу. Человек тоже холост и одинок. Ничего такого не происходит в эти недолгие встречи (не усмехайся, знакомая, никакой гимнастики!). Она уезжает, и человек постепенно понимает, что любит ее. Он приезжает к ней в город, они очень мило встречаются. Человек признается ей в любви и предлагает выйти за него. Отказ. Твердый, нерушимый, железобетонный... Потом по несколько раз в год она приезжает в командировки и живет у этого человека. Они спят в одной комнате, но на разных постелях, они много разговаривают, пьют вино, им хорошо друг с другом (и опять никакой гимнастики, знакомая, клянусь!). Так проходит девять лет. Человек по-прежнему любит ее, но никогда ни словом не признается в этом. За это время она выходит там, у себя в городе, замуж. У нее уже дети. С человеком она по-прежнему встречается несколько раз в год. Они переписываюся. У нее уже нелады с мужем и близок развод, она не скрывает ничего этого в письмах. И вдруг приезжает... И был вечер, и была ночь. Единственная ночь, безумная ночь, когда чувства смяты и выплеснуты наружу, когда двое стали единым целым и никого больше не было в целом мире (вот она, твоя гимнастика!). Единственная ночь... А наутро она уехала. И разводится с мужем раздумала. И опять покатилось, потянулось времечко. А человек все ждет, хотя такая ночь, быть может, никогда не повторится. Никогда..." И это тоже любовь?

"Совсем маленький сюжет. Человек стоял на остановке. Была осень, был мелкий дождик. "Извините, закурить не найдется?" - хрипловатый, но трезвый голос. Она стояла в тонком платьице, маленькая, худенькая, зябко обхватив хрупкие плечи. Он предложил ей сигарету. Он накинул ей на плечи свою куртку. Подошел троллейбус и оказалось, что им по пути. По дороге они немного разговорились. Обычный разговор. "Как вас зовут?" В ответ она чертит имя пальчиком на запотевшем стекле. "А где вы живете?" Молчание и загадочная улыбка. Она встает. "Мне выходить". А взгляд призывный. Он понимает, что надо вставать, проводить ее до дома и... Но он едет на работу. У него ночная смена. И он остается сидеть, кивнув на прощание. Вот и все. Больше он никогда ее не видел. Только почему и теперь, двенадцать лет спустя, он все вспоминает ее хрупкие плечи, голос и пальчик, рисующий на стекле имя?..." А что это, тоже любовь?

Сюжеты, сюжеты... Они вьются, как мухи, они толкают друг друга, и все про любовь, и все неповторимые, но одновременно и в чем-то похожие. Может быть, именно в чувствах?

А если еще учесть, что все рассказанное про одного и того же человека. А если еще представить при этом, что все рассказанное - и многое, многое другое, что осталось пока за кадром - происходило с одним человеком не поочередно, а враз, одновременно. Что же тогда - все же любовь?... Не знаю, не знаю. Знаю только, что тогда это буду я, Феофанчик, как он есть, открытый перед Господом и читателями, выплескивающий на страницы все до самого дна в надежде, что хоть кто-то это прочтет, и проникнется, и не повторит моей жизни... Не потому, что она плохая или бестолковая, а потому, что она - моя. Мне другой не надо, но ведь вам тоже не надо никакой другой жизни, кроме вашей собственной.

3

И была жизнь, и была любовь. Такова c'est la vie.

И была любовь, отделенная от секса. И был секс без любви.

И все это было прекрасно, каждое в своем роде. И все это было горько и больно, потому, что не может быть счастья без боли. Они всегда идут друг за другом, а иногда и вперемешку.

Мне чаще достается как раз вперемешку. В первую очередь из-за внешности. Я не красавец, не Шварцнеггер какой-нибудь. Я тощий и длинный, рыжий, сутулый, очкарик. Типичная карикатура на интеллигента. Я до сих пор не умею бить в морду первым, а вторым не всегда уже удается. Возможно, я думаю так много о женщинах лишь потому, что женщины не кидаются на меня с первого взгляда. Ко мне им надо сначала привыкать, а это доступно не каждой. Но я не плачусь на судьбу. Мне спасает ирония и любовь. Ирония по отношению к себе и к миру, любовь - к женщинам.

И любовь была, есть и будет со мною, покуда я жив. И жив я, пока горит во мне эта любовь. А если когда-нибудь потухнет, и я стану бесчувственным производителем, то я наверное, умру.

Рано утром, когда стелется над городом туман, я выхожу на балкон, вздрагивая от прохлады и щурясь, потому, что забыл на столе очки. Я стою, вцепившись в холодные и мокрые от росы перила, до тех пор, пока все тело не покрывается гусиной кожей.

Сегодня придет она, моя неверящая ни во что знакомая, на последнюю бутылку коньяка. Потому что завтра она уезжает в далекий свой город, и я не увижу ее год, а то и больше. Если увижу когда-нибудь вообще.

Я не знаю, что и как будет сегодня. Я никогда не строю планов даже на один день, особенно когда предстоит встреча с женщиной. В прошлый раз она мне сказала, что предугадывает поступки окружающих, и ей скучно. Бедная глупенькая девочка тридцати с лишним лет. Зачем, зачем тебе это нужно - предугадывать, проникать в будущее, строить планы? Я могу предсказывать будущее на месяцы, а то и годы людям, которых я не знаю. Я пробовал делать это, и всегда выходило удачно. Но я никогда, никогда не обращаю этот дар на себя. Это слишком печально - знать свое будущее.

Поэтому я не знаю, что будет сегодня, когда придет она, трагичная моя знакомая, и я открою бутылку темного, светящегося изнутри напитка. Возможно, не будет ничего: выпьем, поговорим, и я провожу ее в неизвестность. Но даже если на какой-то трепетный миг пробежит неуловимая искра, протянется хоть на минуту ненадежная ниточка понимания, если свершится это вечно неожиданное чудо, я буду счастлив. Потому что сегодня я люблю тебя, моя горько-сладкая и непредсказуемая, люблю несмотря ни на что, вопреки всему, и хочу, чтобы сегодня ты хоть немного отдохнула душой и расслабилась перед тем, как завтрашний жестокий день снова бросит тебя в пучину штормов и землетрясений, имя которым - жизнь.