И снова в путь… «Ловко отомстил Разбогатеев… Твоими руками»

Он прокрался во тьме мимо спящих домов, перешел по шаткому мостику овраг. Здесь город кончался и начиналось песчаное поле. Он бегом пересек открытое место и вошел в сосняк. Только здесь он почувствовал себя в относительной безопасности.

Отсюда начиналась дорога в его родные места — в Салбан, где три года назад он оставил мать и отца. Сейчас он со стыдом подумал о том, что ни разу не написал им ни строчки, оправдываясь тем, что они все равно не умеют читать. Он не знал, здоровы они или болеют, хватает еды или они голодают. Впрочем, что об этом гадать — были нищими, нищими и остались, забитыми, несчастными, без сыновней поддержки. И вот теперь он идет не помогать, а просить о помощи.

Мать поймет и простит, а отец… Отец, пожалуй, перепугается. Он ведь всегда и всего боялся, а тут надо спасать не просто сына — большевика. Да и сын вроде уже не сын — продан… Нелегко понять сложности нового времени человеку, всю жизнь прожившему во тьме. Ничего. Уосук не задержится в Салбане. Он же понимает, что именно здесь будут искать его в первую очередь.

Сначала Уосук шел по дороге, но ноги увязали в песке, и он свернул на поросшую редкой травой обочину. Пройдя несколько верст, он почувствовал, что валится с ног от усталости. Дорога повернула в алас. На противоположной стороне аласа темнел незавершенный зарод. «Стогометальщики, наверно, оставили в шалаше чайник или котелок. Попить бы горячего чаю», — подумал Уосук и двинулся к зароду.

Возле шалаша он нашел еще теплое кострище, над которым поднимался легкий дымок. «Неужели они ночуют здесь?» Шалаш оказался пустым. Уосук раздул костер, подогрел чайник и развернул Варварин узелок. В тряпице он обнаружил хлеб, кусок вареного мяса, осьмушку чая и две коробки спичек.

Подкрепившись, Уосук забрался в шалаш и без сновидений проспал до рассвета.

И снова в путь… Он шел по тракту, хотя понимал, что здесь легко попасться в лапы белых — другой дороги он не знал. Он чутко прислушивался к лесным звукам, опасаясь погони. И вот в середине дня сзади действительно послышался топот копыт. Беглец свернул с дороги и залег в молодом ельнике. Показалась бричка. В ней сидел Разбогатеев. Сзади скакали конные милиционеры. Сколько их было — Уосук сосчитать не успел.

«Дальше идти нельзя. Придется ждать, пока они не вернутся», — решил Уосук. Он нашел сухую ложбинку, натаскал туда березовых и лиственничных ветвей и лег. До Салбана оставалось верст пятнадцать, значит, раньше ночи им не обернуться. Уосук задремал. Кончился день, высыпали звезды — преследователи не возвращались. Наверное, заночевали в наслеге. Прошла ночь, засияло солнце. Уосук не трогался с места.

Разбогатеев проехал назад в полдень. Уосуку показалось, что на этот раз милиционеров стало меньше. Значит, где-то устроена засада? Где же? В отцовской юрте?

Уосук решил выждать. Он смастерил над своим лежбищем навес и, экономно тратя еду, просидел еще трое суток. За все это время по дороге не прошел и не проехал ни один человек.

Погода менялась в день по нескольку раз. То лил дождь, то дул ледяной ветер. Солнце выглядывало все реже. Кончилась еда. «Неужели они до сих пор там? Или я ошибся, и в Салбане никто не остался?»

Еще день-два — и он вообще не сможет двинуться. Нет, надо все-таки идти. Пусть засада. Помогут отец и мать лишь бы только увидеть их подальше от юрты…

Вдали послышалась монотонная якутская песня. Уосук присмотрелся. На дороге показался бык, неторопливо шествующий в сторону Салбана. За ним волочились тяжелые сани, на которых с вожжами в руках восседал крепкий старичок с бронзовым лицом и белой бородкой.

«Только сядет якут на быка — певец», — припомнил Уосук присловье. Он встал, отряхнул пиджак и. чтобы не испугать старика, подождал, пока он проедет. Затем вышел на дорогу и негромко позвал:

— Отец! Эй, отец!

Старик остановил быка и обернулся:

— Э-э, человек! Откуда взялся? Кэпсё!

— Ты куда едешь?

— На дальнее озеро. Рыбу ловить.

— До Салбана доедешь?

— Э-э, нет. Версты три останется.

— Подвези, отец!

Рыбак как будто обрадовался.

— Садись! Бык у меня сильный потянет и двоих. Опять же веселей..

Бык размеренно шел без понуканий, видимо хорошо зная дорогу. Некоторое время старик молчал, присматриваясь к юноше.

— Что-то я тебя раньше не видел!

— Я не здешний. Из Вилюйска иду.

— И все пешком? А по одежке судя, не из бедных.

— Как раз из бедняков. Самых последних… Я, отец, в Якутске учился. Вдруг — революция. Семинарию закрыли. Теперь вот домой иду. Денег на ямщика нет, потому и пешком.

— Далеко, стало быть, идешь?

— В Белое. Слыхал, может?

— Нет, не слыхал.

«Еще бы ты слыхал». — улыбнулся Уосук. Название это он только что придумал.

— А Салбан тебе зачем? Ночевать будешь?

— У Никифора Токура. Знаешь?

— Знаю такого… — недобро протянул старик. — Он что же, родня тебе?

— Сын его со мной учился.

Старик проворчал что-то себе под нос.

— Как живут Токуры, старина? — с замиранием сердца спросил Уосук, готовый к самым горьким вестям.

— Как не жить! Живут, перебрасываясь кусками сала. Нам такого богатства не видать, — осуждающе проговорил старик.

— Ты шутишь, что ли?

— Какие там шутки! Ты сам-то бывал у Токура?

— Давно… Проезжал лет пять тому через Салбан.

— То-то и оно. Токур теперь богач из богачей. Не в дырявой юрте — в настоящих хоромах живет!

— Что за чудеса!

— Пожалуй, не поверишь. Сына своего единственного купцу продал. Того самого, с которым ты учился. Продал ребенка и сам продался — первым помощником стал у купца. Берет у него чай, табак, водку, тряпье разное и обменивает в наслеге на пушнину, скот, масло. Само собой, не без выгоды для себя. Оделся-обулся, скот завел… Дальше — больше. Обнес столбовой изгородью летнее пастбище Улахан-Сысы и дом себе там поставил. Раньше полнаслега скотину пасло, а нынче одни Токуры блаженствуют. Бедняки шум подняли, к князю своему, Хахарову, кинулись, а тот: «Никифор теперь родственник купца Разбогатеева, не знаете, что ли? Помалкивайте, пока целы!» Пожаловались салбанцы начальству вилюйскому. Прибыл заседатель — и прямо к Токуру. Чем угощал его Никифор — неведомо, только на другой день собрал заседатель народ и сказал: «Никифора Токурова не трогать! Это пастбище принадлежит ему». И укатил.

«Неужели все это правда? Да, облагодетельствовал меня купец… кругом озолотил! И меня, и моего отца купил. Не поймет меня отец, не поймет…»

Бык не спеша перебирал копытами, шумела тайга. Уосук сбивчиво и невпопад отвечал на вопросы старика. «Разбогател отец. Небось батраков завел. Мучит их так же, как его мучили. Что скажу ему? Что? Как в глаза погляжу? Есть несчастные — без отца. А у меня сразу два. Лучше бы мне не знать такого счастья…»

— Что замолчал, парень? — повысил голос рыбак. — Проголодался небось?

— Это верно, — слабо улыбнулся Уосук.

Старик молодо спрыгнул с саней, вытащил чайник, развел у дороги костер. Уосук с жадностью накинулся на лепешки. Старик сочувственно покачал головой.

— Я здесь сворачиваю. А тебе прямо, — сказал он.

— Что ж, — встал Уосук, — спасибо тебе, отец. За все спасибо!

Он крепко пожал старику руку и зашагал по дороге. Еда придала ему сил, он шел бодро и быстро. Солнце клонилось к закату, когда тайга расступилась и Уосук оказался на берегу Джелеккёя. Он сразу узнал родное озеро. На противоположном берегу чернела покосившаяся юрта.

Вблизи заброшенное жилище показалось еще горемычнее. Глиняная обмазка наполовину обвалилась со стен, обнажив тощие жерди. Окна зияли черными дырами, у порога валялась снятая с петель дверь. Уосук шагнул в юрту. Правая сторона камелька, у которой он любил греться зимними вечерами, обрушилась. На земляном полу желтели потрескавшиеся деревянные миски, среди них Уосук увидел и крохотную — свою, напомнившую ему безвозвратное босоногое детство. Он осторожно поднял ее, сдул пыль и положил в карман.

«Значит, в Улахан-Сысы», — подумал он.

Он плохо знал дорогу к этому аласу и, пока добрался, солнце зашло. В густых сумерках он увидел большой господский дом и несколько построек вокруг. В хотоне звякали ведра — должно быть, доили коров. Уосук в нерешительности остановился. Куда идти? В дом? А если засада? Мать, наверно, в хотоне — где же еще будет хозяйка в час дойки? Уосук покружил по опушке, присматриваясь, и двинулся к хотону. Вдруг где-то рядом блеснула слабая вспышка, и в то же мгновение страшный удар в грудь опрокинул Уосука навзничь.

* * *

Исчезновение Уосука обнаружил Разбогатеев. Проходя утром мимо чулана, он почувствовал что-то неладное и дернул замок. Тот открылся. Разбогатеев рванул дверь — чулан был пуст.

Караульщики принялись винить друг друга и Варвару. Разбогатеев не стал их слушать. Он бросился к начальнику милиции.

Был произведен обыск у всех подозреваемых, в том числе у Староватова. Потом Разбогатееву пришло в голову, что Уосук направился в наслег — к отцу.

— Как волка ни корми — все в лес смотрит, — сквозь зубы процедил купец.

Он тут же двинулся в Салбан. По пути у него в голове созрел коварный план.

— Я приехал, чтобы предупредить тебя, мой друг и помощник, — сказал он Токуру. — Из вилюйской тюрьмы сбежало несколько бандитов. Направились в вашу сторону, грабя всех мало-мальски имущих.

— Что же делать? — испугался Никифор.

— Я тебе оставлю двух милиционеров. Когда опасность минует, отпустишь их.

— Спасибо, Николай Алексеевич. Век буду помнить!

Сам тоже не зевай. Бандиты вооружены. Если увидишь хоть одного — стреляй сразу, не жди, пока тебя укокошат.

Разбогатеев уехал. А для Никифора начались тревожные дни. Один из оставленных купцом людей охранял дом, другой — амбар. А Никифор с ружьем залег у хотона. Прошло три дня и три ночи. Бандитов не было в помине.

«Наверно, мимо прошли, стал успокаиваться Токур. — Посижу сегодня и хватит». Он улегся на своем привычном месте. Женщины, среди них и худая как щепка, до поры состарившаяся Елена — богатство не пошло ей впрок, — доили коров.

Смеркалось. Вдруг на опушке показался силуэт человека. Какое-то время пришелец неуверенно топтался на месте, внимательно вглядываясь в усадьбу. «Выбирает, откуда лучше напасть», — похолодел Токур. Человек двинулся прямо к хотону. Был он в городском пиджаке, без шапки. «Бандит! Сейчас он кликнет своих!» — мелькнуло в голове Токура, и в то же мгновение он нажал курок.

Грянул выстрел. Коровы испуганно замычали и шарахнулись, разлив молоко. Женщины ахнули.

— Зачем стрелял? С ума сошел? — сердито бросила Елена.

— Кажется, я попал в бандита, — пробормотал Токур, выходя из укрытия.

К упавшему подбежал милиционер и ощупал.

— Убит, — сказал он.

— Убит? — вскричал Никифор: он узнал сына.

— Еще бы — с пяти шагов. Всю грудь разворотило.

Из хотона выбежала Елена. Мгновение она стояла над убитым и вдруг рухнула на сына.

— Погубил! Сына погубил! О, горе, горе! — завопила она, обливаясь слезами.

— Темнота… темнота… — бормотал Никифор. — Темнота виновата! Не разглядел! Не успел разглядеть!

Уосук слабо застонал и зашевелился.

— Он жив! — перекрестился Никифор.

— Кто стрелял? — чуть слышно прошептал Уосук.

— Я, сынок, я! — рыдая, ответил Никифор. — Темнота, темнота! Не разглядел!

— А зачем… стрелял… в безоружного…

— Боялся! Тойон Разбогатеев сказал, что меня бандиты грабить собираются!

— Ловко отомстил Разбогатеев… Твоими руками. Темнота, говоришь… Да, только начали мы выходить из тьмы…

Он заметил Елену.

— Мама, ты? Не плачь, родная. Не плачь…

Он замолчал — навсегда.

Всю свою недолгую жизнь рвался он из тьмы к свету. Тьма убила его.

Но свет революции, свет новой жизни она уже не могла погасить.