Наташа хлестнула Воронка прутом, и молодой горячий конь, шарахнувшись, вынес ее из темных ворот конюшни на солнечный двор.

Вдали, в мареве высоких метельчатых трав, дыбился крутой правый берег Оки, сливаясь с бескрайним простором заливных лугов. «За Оку, к старице!» — мелькнуло в голове Наташи, и она, покрепче натянув поводья, приникла к трепетной шее коня.

Воронок вдохнул полной грудью вольный ветер, весело заржал, понесся мимо тальников по гулкой зеленой равнине, разбрызгивая копытами светлые капли холодной утренней росы и лепестки ромашек. Черная грива коня больно хлестала Наташу по глазам, но девушка, казалось, ничего не замечала, ею овладел мальчишеский азарт:

«Вот так Воронок, вот так молодец!»

Наташе хотелось все быстрей и быстрей мчаться по лугу, сердце ее в каком-то безудержном, бесшабашном ликовании рвалось вперед. Из-под копыт Воронка летели очумелые тяжелые шмели, выпархивали птахи, с тугим звоном рассек воздух упругим крылом чибис и, кренясь, подался вдоль небольшого озерка, плескавшегося в венке золотисто-желтых калужниц. До слуха Наташи долго еще доносился его жалобный, берущий за сердце писк…

Встречный прохладный ветер обжигал щеки, луг казался Наташе каким-то необыкновенно ярким, праздничным. Она никогда еще не видела его таким. Полевица, тимофеевка, донник вымахали почти в пояс человеку. В лиловой утренней дымке трав угольками горел багровый клевер, голубели колокольчики. Глаза Наташи блестели от радости: утром получила из города письмо, глянула — от Бориса! Не читала, летела вскачь со строки на строку. Одно только слово и запомнила: «Выезжай!» Оттого и без ума теперь. Подумать только — Борис приглашает в ансамбль!..

В прошлом году по заокским районам совершали концертную поездку артисты. Микулинцы слушали концерт как раз на этом лугу возле Оки. Наташа была в восторге от лирической сценки «Подмосковные вечера», где Борис исполнял роль влюбленного паренька. Ах как легко плясал он! Шутка ли — солист ансамбля! И девчонки хорошо плясали, нет, не плясали, а плыли, как лебедушки, и ей, Наташе, захотелось тогда быть на их месте, там, на сцене, удивлять и радовать людей.

Артисты заночевали в Микулине, а на другой день кто-то надоумил пригласить их на просмотр сельской самодеятельности. Наташа в «Русской сюите» вышла с сольной пляской. Стройная, тоненькая, в белом платьице, она чем-то напоминала молодую вешнюю березку. Ей очень много и горячо аплодировали, а когда кончился просмотр, Борис прибежал за кулисы и спросил:

— Где тут ваша березка?

Наташа было спряталась, но Борис нашел ее. Они весь вечер бродили вдоль Оки, и Борис, под сильным впечатлением от «Русской сюиты», говорил:

— Молодец, Наташа. Жалко одного — вам не хватает хорошей школы, легкости и изящества. Ведь у вас талант! Вы не танцуете — вы живете на сцене, вся, вся!

Наташа, краснея, опускала глаза. Ей нравился этот городской вежливый парень.

— Пошли бы в наш ансамбль, когда кончите десятилетку?

Она ничего не сказала, согласившись лишь отвечать на письма. И вот Борис прислал весточку: сначала поклон, затем несколько слов о прошлогоднем — про лужок на берегу Оки, где они долго бродили, а потом…. Он зовет в город и о столице что-то намекает — на днях едут выступать в Кремлевский театр, со временем Борис думает устроиться солистом в ансамбль Игоря Моисеева. «Где только не перебываем! Ведь ансамбль Моисеева, шутка ли!» Наташа вскинула голову, пришпорила коня. Вперед, Воронок, вперед! Все признают, что у нее выразительные глаза и непередаваемо интересное лицо. Она будет такой же знаменитостью, как Любовь Орлова… Хорошо бы еще в кино пригласили сниматься!..

Воронок понимает Наташины мысли, он тоже рад всему тому, чему радуется и сама Наташа. Он несется легкой иноходью. Высокие метелки трав хлещут по Наташиным ногам, остро пахнет, кружит голову сбитый копытом стебель аира. Наташе кажется, что у нее выросли крылья. Она теперь уже не замечает ни колокольчиков, ни златоцветов, ни пурпурных журавельников. Взгляд ее устремился вдаль, за Оку, туда, где смыкаются темно-синий зубчатый лес и небо.

На душе легко. Не печалит и то, что в аттестате по математике — тройка. «Ну и пусть, мне небось не расчетами трасс космических кораблей заниматься. Танцору главное — ноги».

Вдруг Воронок дрогнул и нерешительно повел ушами… Наташа как бы очнулась: «Что с тобой, Воронок?» Глянула вперед — за волной высоких густых трав узкая, ослепительно яркая на утреннем солнце полоска Оки. Всей реки не видно — она где-то шумит внизу, спрятанная от взгляда крутым берегом.

Наташе казалось, что вот сейчас Воронок сделает головокружительный прыжок и перемахнет на ту сторону, в Заречье, точно так же, как перемахивал когда-то горы и реки сказочный Иванушкин Конек-Горбунок…

Широка левобережная сторона поймы. А правый берег крутой-крутой… Если смотреть на него снизу, от воды, то кажется, никак не одолеть его. С обрыва к воде вьется узкая тропинка-ниточка, протоптанная овцами. Осторожно, очень осторожно нужно ступать по ней, чтобы не сломать шею. Наташа частенько бегала босиком по обрывистым карнизам речного яра, а вот на лошади никогда еще не приходилось спускаться…

Говорят, на этой круче когда-то русские конники ждали татар, и было тут страшное побоище…

Воронок замер у самого края обрыва, повернув к Наташе голову. Перебирая удила, он словно спрашивал: «Ну что же теперь?» Наташа растерялась и тоже посмотрела на Воронка. «Я не знаю, что теперь делать, но мы должны быть на той стороне», — говорил ее взгляд.

Наташа посмотрела вниз. Ока была неспокойна. Ветер-свежак гнал к правому берегу по камням гудящий накат. Волны, яростно кипя и торопясь куда-то, озорно наваливались одна на другую, глухо шлепаясь о прибрежные валуны.

«Смогу или не смогу?» — подумала Наташа, чувствуя сильное биение сердца.

— Ну-ну, Воронок, не бойся, — ободряла она коня. Воронок топтался на месте, всхрапывал, затем, слегка припав на задние ноги, осторожно начал спускаться по тропинке с обрыва. Наташа вся напряглась, как струна. Из-под копыт Воронка, шурша, покатились мелкие камни, потек сухой песок. Страшно! Конь чутко прощупывал копытом путь, то и дело оступаясь. Наташа старалась не смотреть вниз — там, где-то далеко-далеко у подножия обрыва, ярилась, била о камни волна. В одном месте тропинка так сузилась, что Воронок едва сумел переставить ноги; задубевший от ветра суглинок и песок поползли под его тяжестью вниз, в потоке песка поплыл огромный куст чертополоха, увлекая за собой коня и Наташу.

«Спрыгнуть? — мелькнула мысль. — Коню легче будет». Но было уже поздно… Наташа еще крепче вцепилась руками в гриву, зашептала:

— Ну-ну, Воронок, ну…

Воронок, едва успев перескочить передними ногами на каменный выступ, с трудом выбрался из оползня.

— Молодец, Воронок, умница, — шептала, успокаивая коня, Наташа, и Воронок, будто понимая ее, старался идти осторожней. До воды оставалось каких-нибудь два-три метра. Конь вспотел, обмяк от напряжения и уже не мог больше сдерживать себя — съехал в воду, точно на лыжах, по крутому спуску, в потоке гальки и струящегося песка. Зеленовато-светлая волна хлестнула его по ногам и в подбрюшье. Брызги долетели до Наташиных коленок, и она вздрогнула. Войдя в воду, конь с жадностью начал пить. Наташа спешилась. Воронок пил долго, с наслаждением, потом на минутку оторвался от воды, дохнул на Наташу пережеванным сеном и речными запахами, играя, потянулся к плечу девушки, осторожно прихватил губами рукав…

— Не озоруй! — беззлобно сказала Наташа, касаясь ладонью гривы коня. Она часто баловала Воронка то сахаром, то хлебом, ласкала и журила его, и конь весело ржал, когда Наташа приближалась к нему.

Как только Воронок напился, она взяла его под уздцы и повела за собой на стремнину. Они поплыли рядом. Воронок плыл неровно, толчками: то покажется из воды черная лоснящаяся грудь, то видны одни лишь ноздри. Наташа старалась все время не выпускать из рук повода и не отставать от Воронка.

Если бы в этот момент кто-нибудь посмотрел с противоположного, припойменного берега на стремя реки, то опытным глазом сразу бы, вероятно, заметил две точки — темную и светлую: из воды виднелись морда коня и копна рыжих Наташиных волос. Некоторое время они держались рядом, а потом Наташа начала чуть-чуть отставать, но, миновав быстрину, снова поравнялась с Воронком. Обе точки, наконец, стали заметно расти. Воронок, нащупав передними ногами дно, заржал. Наташа плыла рядом, вцепившись в гриву коня рукой. Минута, другая, и вот они уже бредут по мелководью к берегу, мокрые, усталые. Наташа, слегка дрожа, взбирается на Воронка и мчится по речной косе навстречу солнцу.

А на крутом правом берегу, откуда только что спустилась Наташа, появляется тщедушная фигура конюха дяди Матвея, и на всю Оку звенит его тонкий, комариный голос:

— Наташка, дьявол, опять угнала Воронка! Вот я тебя выпорю хворостиной — будешь знать.

— Я сейчас, дядя Матвей, я сейчас, — оправдывается Наташа. — Надо же Воронку поразмяться, совсем застоялся. — И, не поворачивая коня, мчится дальше в луга. А сзади все доносится голос конюха:

— Вот обтреплю ухи — небо с овчинку покажется. Безотцовщина!

Старик еще бубнит что-то, сыплет угрозы, а Наташи и след простыл.

Над широкой поймой реки поднялось жаркое солнце, разомлели травы. Впереди, под кустом лозы, Наташа увидела пастуха — Федя спал как убитый, вольно раскинувшись на густой примятой траве.

«Ишь шалопутный, нашел себе курорт!» — подумала Наташа и осадила Воронка. Федя не шелохнулся. Кажется, его не проймет не только стук копыт, но и пушечный выстрел. Легонько склонившись с коня, Наташа изловчилась и наотмашь огрела по голым Фединым ногам хворостиной. Тот открыл осоловелые, заспанные глаза и хрипло спросил:

— Чего ты, сумасшедшая, тут носишься?

Наташа, вздыбив приплясывающего Воронка, завертелась вокруг Феди.

— А-а, Феденька, ясный месяц, как ваше самочувствие? Какой сон видели? Как спали? Как почивали?

Федя нахмурился, сплюнул сквозь зубы и, тупо глядя на Наташу, снова спросил:

— Чего носишься, сатана?

— А ты чего дрыхнешь? Телята разбежались.

— Никуда не денутся. Феняшка их сейчас чистит, а мне дала поспать, всю ночь пас. А вот скажи на милость, с какой радости ты жеребца гоняешь?

— А вот с такой: письмо получила, еду работать в театр. Понимаешь?

Федя, заметив шалое сияние Наташиных глаз, спросил:

— В театр? Кем же это? Не уборщицей ли?

— Ох, и глуп же ты, Федька! Артисткой приглашают.

— На сцену?

— Конечно, на сцену, в ансамбль!

— Врешь!

— А чего врать-то. «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой!..»

Парень вдруг приподнялся и, щуря заспанные глаза, раскатился таким заразительно-громким смехом, что Наташа растерялась.

— Ты что, с ума спятил или кондрашка тебя хватил?

Он ничего не ответил и захохотал еще пуще.

— Уморила! — проговорил наконец пастух бессильным от смеха голосом, дурашливо катаясь по траве. — Артистка!

— Ну и ладно, губошлеп, посмотрим еще!

Наташа хлестнула прутом по Воронку и чуть не растоптала Федю.

— Осади коня, носом за облака зацепишь, приземлись, артистка! — бросил ей вслед парень. Но девушка больше не удостоила его и словом. Конь рывком пошел в намет, и через несколько минут Наташа оказалась у реки.

Глядя на угрюмые лобастые кручи правобережья, она вдруг ни с того ни с сего подумала: «А что, в самом деле, примут ли сразу на сцену?.. Как пойдет моя жизнь? — Наташа вновь посмотрела на обрывистый спуск и задумалась. — Верно говорят, у каждого человека встречается в жизни своя узкая тропинка, и надо суметь пройти по ней…»