Малочисленных отделений военной контрразведки и локальных нормативных правовых актов по борьбе со шпионажем в отдельных, пусть и стратегически важных, пограничных регионах было недостаточно для организации эффективной борьбы с иностранными разведками в масштабах российского государства. Необходимо было лишить шпионаж как явление благоприятной среды, главное условие формирования которой лежало в несовершенстве текущего законодательства. Соглашаясь с этим, органы высшей исполнительной и законодательной власти приступили к реформированию соответствующих положений Уголовного уложения, которые очень скоро должны были превратиться в надежное средство профилактики, предупреждения и пресечения военно-преступных деяний (шпионажа). А тем преступлениям, которые совершались посредством печатного слова, должны были воспрепятствовать специальные перечни о запрете публикаций на военную и морскую темы, разглашавшие секреты государства.

 

3.1. Принятие закона от 5 июля 1912 г. «О шпионаже»

Понимание размаха военно-разведывательного проникновения иностранных военных и морских министерств в военную, морскую и иные сферы России ставило на повестку дня вопрос о целесообразности обновления текущего законодательства по борьбе с государственной изменой путем шпионажа.

Воспринимая иностранный шпионаж как фактор, способный привести к ускоренной и неочевидной дезорганизации обороноспособности российского государства в условиях приближавшейся войны, 23 мая 1911 г. высшее военное руководство (в лице товарища военного министра А.А. Поливанова) обратилось в Совет министров с предложением пересмотра текущих законоположений о шпионаже. С этой целью для рассмотрения на ближайшем заседании правительства в адрес П.А. Столыпина был направлен «Проект министров Военного и Юстиции об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства» (далее – законопроект о шпионаже или проект закона о шпионаже). Однако законопроект в его первоначальном виде так и не стал поводом для министерских дебатов. По причине своей незавершенности, с опозданием выявленной военными, он был срочно отозван и «препровожден для заключения Государственному секретарю, сенатору Н.Ф. Дерюжинскому».

По истечении восьми месяцев, 16 февраля 1912 г. на обсуждение Совета министров вновь вынесли вопрос о совершенствовании уголовного законодательства в части государственной измены путем шпионажа. Членам правительства предстояло познакомиться с пакетом документов, в разработке которых приняли участие также военный министр и министр юстиции. Они совместно рассмотрели инициативы государственного секретаря и пришли к единому выводу. Как гласит представление № 180 в Совет министров от 31 января 1912 г., некоторые из предложений В.А. Сухомлинов и И.Г. Щегловитов признали справедливыми и внесли в законопроект о шпионаже, остальные же сочли неприемлемыми.

По мнению военных и юристов, документы (прежде всего, проект закона о шпионаже с замечаниями государственного секретаря), ввиду новизны их уголовно-правового потенциала носили «революционный» характер. Убедиться в справедливости этого заключения позволит проведенный нами краткий сравнительный анализ некоторых положений второго (доработанного) варианта проекта закона о шпионаже и статьями 111–119 Уголовного уложения 1903 г. /в редакции 1909 г./ (далее – Уголовное уложение).

Во-первых, в новой фабуле статьи 111 не указывался перечень тех сведений, собирание которых запрещено (в прежней формулировке статьи речь шла о «плане, рисунке, документе, копии с оных или сведениях, которые заведомо долженствовали в видах внешней безопасности России, храниться в тайне»). Следовательно, наказуемым являлось собирание любых сведений и предметов (образцов, макетов и пр.), касающихся военной обороны страны, а не только тех из них, которые считались секретными.

Во-вторых, в отличие от действующих ст. ст. 111–114, где субъект преступления законодателем не уточнялся (в диспозитивной части статей речь шла о «виновном» лице), в проектируемых ст. ст. Ill, 111, 111, 112, 118, 119 (комментариях к ним) назывались конкретные исполнители преступных деяний – «русские подданные и иностранцы, пребывающие в России».

В-третьих, наказуемость по обновленной ст. 1111 (выдержка из этой статьи: «опубликование, сообщение или передача другому лицу, в интересах иностранного государства, долженствующих храниться в тайне сведений…») поставлена в зависимость не только от прямого умысла (как сказано в ст. 111 Уголовного уложения), но и от безразличия к содержанию раскрываемых сведений (например, отдельных журналистов, при освещении военной тематики, больше беспокоила собственная популярность, материальная удовлетворенность и рейтинги конкретных изданий, чем интересы национальной безопасности империи).

В-четвертых, статья 1112 обсуждаемого законопроекта предлагала наказывать виновного в заключении соглашения с правительством или агентом иностранного государства с целью доставления им сведений о внешней безопасности России. Это новшество должно было заменить настоящую редакцию ст. 110 Уголовного уложения, в которой говорилось не о сговоре, а об «обещании виновного содействовать иностранному правительству» (по мнению А.С. Резанова, подобные «обещания» в ходе судебных разбирательств были трудно доказуемыми).

В-пятых, в законопроекте о шпионаже появились две принципиально иные и актуальные в условиях повышенной шпионской опасности нормы права – ст. 1114 и ст. 118. Первая из них предусматривала ответственность за продажу изобретений или усовершенствований, касающихся военной обороны российского государства, вторая – карала за участие в сообществе, составившемся для государственной измены. Обе новеллы не имели аналогов в текущих гражданских, военных и военно-морских уголовных законах и уставах.

Таким образом, будущий закон о шпионаже был призван устранить очевидные законодательные пробелы и ответить на современные внешние вызовы. Благодаря введению уголовного наказания за получение и разглашение сведений о военной обороне России, еще не попавших в разряд секретных, предполагалось нанесение превентивного удара по так называемой визуальной разведке противника (добывание данных о военной топографии, численности и местах дислокации войск, воинском духе, военных смотрах и маневрах, ежегодном количестве новобранцев и др.). События последующих месяцев показали всю обоснованность сделанного шага. Ввиду небезопасности собирания открытых сведений на русском направлении, визуальная разведка в некоторых иностранных спецслужбах утратила ведущую роль как инструмент осведомления. Кроме того, текущее уголовное право должны были дополнить и усилить нормы, предназначение которых сводилось к пресечению военно-технического (военно-промышленного) и группового (организованного) шпионажа. Актуальность, своевременность и практическая необходимость этих новшеств объяснялась распространенностью указанной разновидности и формы преступных проявлений в Санкт-Петербурге и Варшавском генерал-губернаторстве Российской империи (см., например, Приложение 2).

Не меньший интерес членов правительства вызвала «Объяснительная записка к проекту министров военного и юстиции об изменении постановлений главы IV Уголовного уложения о государственной измене путем выдачи государственных тайн» (далее – Объяснительная записка). Из ее подраздела «Современная постановка шпионства» (раздел «Недостатки нашего действующего законодательства в связи с современной постановкой шпионства»), сформулированного в доступной для понимания форме, министры, в первую очередь гражданские министры, узнали об иностранном шпионаже как скрытой и системной угрозе интересам национальной безопасности России. Их вниманию были предложены наиболее известные типологии шпионов, приведены примеры из уголовных дел и др.

Особое место А.С. Резанов, как автор Объяснительной записки, уделил рассмотрению перечня военно-секретных сведений, составляющих актуальный предмет профессиональных предпочтений иностранных разведок. Ссылаясь на факты, ставшие известными судебной практике, он убеждал читателя в том, что информация о русской армии не только добывается (законным или преступным путем), но и передается иностранным правительствам.

Добавим, тем самым наносился непоправимый урон оборонительной мощи России и ее престижу на международной арене. Ибо государство, которое не способно обезопасить свои вооруженные силы от дестабилизирующего воздействия со стороны внешних факторов (в первую очередь, разведывательной деятельности стран предполагаемых противников), не может претендовать на лидирующие позиции в региональной или мировой геополитике. Ярким тому подтверждением стал пошатнувшийся международный авторитет Франции (после 1871 г.) а затем и России (после 1905 г.), ввиду недооценки их правительствами предвоенных возможностей немецкой и японской агентуры по девальвации их вооруженного потенциала.

Судя по смыслу и стилю изложения Объяснительной записки, она была призвана, с одной стороны, показать военно-политическому руководству страны фактические масштабы, опасность и непоправимые последствия иностранного шпионажа, а также несостоятельность имеющихся в стране мер уголовно-правового воздействия в борьбе с этим военно-криминальным феноменом. С другой стороны, ей предстояло найти в умах министров понимание и поддержку на пути скорейшего совершенствования текущего уголовного законодательства.

Не имея возражений против концепции улучшения судебной системы, представленной военным министром и министром юстиции в названных документах, члены Совета министров внесли два частных предложения. В соответствии с первым предусматривалось не допустить распространение действия норм проектируемого закона о шпионаже на территории Великого княжества Финляндского. В обратном случае потребовалась бы предварительная и длительная процедура согласования специфики их регионального применения в финляндском сейме (напомним: политическая элита северной окраины России, ввиду своих сепаратистских настроений, предпочитала препятствовать всему тому, что касалось укрепления ее могущества), и принятие главного законодательного решения в рамках всей империи могло быть затянуто. Между тем, всякая отсрочка в реализации вопроса о борьбе с развитием иностранного «соглядатайства», – по мнению министров, – представляла немалую угрозу для государственной безопасности.

Второе предложение, высказанное министром внутренних дел А.А. Макаровым и госсекретарем Н.Ф. Дерюжинским, сводилось к необходимости внесения поправки в содержание статей 1112 и 1113, согласно которой предлагалось в дополнение к наказуемости военных преступлений (указанной в этих статьях) карать и за покушение на подобные деяния.

После одобрения проекта закона о шпионаже высшим органом исполнительной власти (с учетом частных замечаний, озвученных на его заседании) и на основании вынесенного им постановления, В.А. Сухомлинов и И.Г. Ще-гловитов, согласно установленному порядку, направили пакет соответствующих документов в законодательные учреждения Российской империи.

Прежде чем приступить к изучению «Проекта Министров Военного и Юстиции об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства», постатейных объяснений и Объяснительной записки к указанному проекту (по сути аналогичной тому варианту, с которым работали члены Совета министров), депутаты Государственной Думы получили возможность прочитать «Представление в Государственную думу от 3 марта 1912 г. № 379» (с грифом «Секретно».

По своему назначению представление являлось сопроводительным письмом, которое составили в Главном управлении Генерального штаба. В задачу его авторов – руководителей и делопроизводителей Особого делопроизводства Отдела генерал-квартирмейстера – входила демонстрация размеров и некоторых особенностей иностранного военного шпионажа на российской территории. В тексте, в частности, можно было прочитать: «Ныне наблюдается небывалое развитие военного шпионства, которое утратило уже свой прежний, по преимуществу случайный характер, и превратилось в постоянную сложную организацию, имеющую целью систематическое добывание самых разнообразных сведений обо всем, что так или иначе может способствовать освещению боевой мощи соседних государств».

Подчеркивая проблемный характер государственной измены и иностранного шпионажа (с точки зрения квалификации состава преступления), офицеры Генштаба обратили внимание на то, что в связи с интенсивным развитием военной техники и вооруженных сил европейских и азиатских держав появились новые приемы и методы осведомления об их успехах. Однако ни данное обстоятельство, ни иностранный опыт своевременного и кардинального ужесточения законов по борьбе со шпионажем, долгое время не были учтены отечественным законодателем. Со слов авторов представления, «в России продолжают действовать значительно устаревшие узаконения, вследствие чего, многие шпионские деяния остаются, как показывает судебная практика, ненаказуемыми, не будучи предусмотрены уголовным законом».

Подытоживая сказанное, отметим, что военные, как одна из заинтересованных в скорейшем и беспрепятственном продвижении законопроекта о шпионаже сторон, подготовили убедительное обращение к депутатам. Оно являлось не только обоснованным, с позиции приведенных аргументов, но и психологически оправданным, ввиду воздействия этих доводов на эмоционально-волевую сферу аудитории. Акцент, на наш взгляд, был сделан на наличие максимального уровня опасности национальным интересам России, следствием которого могли стать ее военное ослабление, утрата международного статуса, независимости и территориальной неприкосновенности. «Ненаказуемость преступных деяний, – подчеркивалось в представлении, – открывает широкое поле для тайной разведки в пределах России и широко используется нашими соседями для беспрепятственного проникновения в самые разные стороны государственной обороны Империи».

Единодушно поддержав рассуждения разведчиков о глобальном характере угрозы со стороны иностранных спецслужб и назревшей потребности оптимизации законодательства в части уголовно-правового воздействия на лиц, подозревавшихся в военном шпионаже, депутаты ознакомились с основными документами – текстом объяснительной записки к проекту закона о шпионаже и законопроектом о шпионаже. В итоге «Проект Министров Военного и Юстиции об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства» был одобрен депутатами нижней палаты парламента (см. Приложение 10). Вскоре он нашел поддержку в Государственном Совете, и 5 июля 1912 г. после согласования с царем получил силу закона.

Выводы:

1) Появление в свет «Закона об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства» явилось заметным событием не только в военной, военно-политической и военно-промышленной жизни страны (с позиции укрепления основ ее внешней безопасности). Нормы этого закона, ввиду своей потенциальной эффективности, ясности и однозначности толкования с точки зрения правоприменителя, произвели впечатление на ведущие разведслужбы мира, заметно снизив их профессиональную интенсивность на русском направлении. Один из немецких авторов отмечал, что после ужесточения российского законодательства необходимые сведения немецкая агентурная разведка была вынуждена получать не из русских газет/журналов, а «черпать из французской прессы». Начальник австрийской контрразведки М. Ронге, в свою очередь, дополнял: «Новый закон о шпионаже (т. е. закон от 5 июля 1912 г. – В.З.), разрешавший газетам печатать лишь совершенно маловажные сведения, положил конец умелому использованию этого источника, дававшего много отправных данных».

2) Наряду с очевидными преимуществами закона о шпионаже, у него имелись и слабые стороны. Упомянем об одной из них. Заявив об охране интересов российского государства в сфере военной безопасности, дипломатической безопасности, пограничной безопасности, информационной безопасности, продуктовой безопасности, закон не придал должного значения вопросу морской безопасности (это следует из анализа данного нормативного правового акта). Недостаток специально выделенной из военного лексикона морской терминологии (например, «морская оборона страны», «морское дело», «сооружения, предназначенные для морской обороны») не позволил законодателю сформулировать в законе и комментариях к нему исчерпывающий перечень объектов морской обороны (управления и судостроительные заводы морского министерства, морские крепости, базы флота и др.), представляющих интерес для иностранных морских ведомств в разведывательном отношении.

Несформированность у конкретных исполнителей на местах (спецслужбы, следователи, прокуроры, судьи) полного понимания в части того, что защищать в сфере морских приоритетов, должна была повлечь за собой закономерный вопрос: от кого защищать или кто намерен посягать на незыблемость морских рубежей и суверенитет морской державы? Судя по тому факту, что в предвоенное время в структуре отечественных органов государственной власти так и не были созданы ведомственные отделения морской контрразведки, данный вопрос остался без ответа.

 

3.2. Подготовка перечней военных и военно-морских сведений, оглашение которых в российской печати запрещалось

В целях прекращения «утечки» стратегически важных сведений за рубеж, и, как следствие, недопущения снижения боеспособности вооруженных сил и девальвации их военно-технического оснащения российское правительство продолжило курс на совершенствование уголовного законодательства в сфере борьбы с государственной изменой путем шпионажа.

Вскоре после выхода в свет так называемого закона о шпионаже, по предложению военного и морского министров В.А. Сухомлинова и И.К. Григоровича, началась межведомственная подготовка перечней военных и военно-морских сведений, оглашение которых в российской печати запрещалось (на 1912, 1913 и 1914 г.). Проектируемые подзаконные акты не только должны были облегчить практическую реализацию многих статей упомянутого закона (на стадии квалификации деяния и привлечения к судебной ответственности), но и были призваны стать публичным напоминанием журналистско-издательскому сообществу о наличии закрытых для освещения тем, а также предостережением для военных и морских чинов о недопустимости разглашения служебной тайны.

1 августа 1912 г. министр внутренних дел А.А. Макаров передал на рассмотрение Совета министров первый вариант перечня сведений, нуждающихся в государственной защите. Он включил следующие пункты: «1) Об организации и дислокации армии и флота; 2) О передвижении сухопутных войск, судов, о ходе ремонтных работ на них, о степени боевой готовности судов флота; 3) О проверочных и опытных мобилизациях войсковых и флотских частей; 4) Об образцах вооружения и новых технических средствах, вводимых или испытываемых в войсках, учреждениях или заведениях военного и морского ведомств…; 5) О состоянии запасов в войсках, о ходе снабжения войск и укреплении предметами артиллерийского и инженерного довольствия, о качестве и количестве боевых и иных припасов, находящихся в крепостях, на судах флота и в портах…; 6) О работах на орудийных, оружейных, пороховых и патронных заводах в артиллерийских и инженерных складах…; 7) О приготовительных к войне мероприятиях, как-то: Прекращение увольнения офицеров в отпуск и вызов к своим частям находящихся в отпуске; задержки увольнения нижних чинов в запас; передвижения войск к границам; маневры и подвижные сборы близ границы; 8) О современном состоянии крепостей и укреплений, работах в них, о проектировании новых крепостей и упразднении старых; 9) О принятых в армии и флоте методах стрельбы, боевой подготовке…; 10) О переговорах России с другими державами по вопросам военно-политического характера и военной техники; 11) Характеристики высшего командного состава армии и флота».

После изучения данного проекта, на заседании 16 августа члены правительства, как нам думается, сочли его одобрение небезопасным и преждевременным. Можно выделить три причины последовавшего отказа.

Во-первых, формулировка некоторых пунктов имела абстрактный характер и несла в себе скрытую угрозу общественному мировоззрению и внутренней стабильности самодержавия. Не сумев расставить терминологические акценты, авторы невольно засекретили все вопросы, так или иначе касавшиеся армейской и флотской действительности. Изъятие вооруженных сил из общественной жизни и придание им некоего обособленного («экстерриториального») статуса могло вызвать негодование и протесты у значительной части населения. Нежелательная реакция и непредсказуемые политические последствия были бы неизбежными ввиду лишения народа чувств любования, сострадания и сопереживания к «христолюбивому российскому воинству» и насильственной ревизии в умах людей исторических ценностей, патриотических и великодержавных настроений.

Во-вторых, полный запрет на освещение военной и военно-морской тематики грозил государству не только очередной волной негодования в социальной среде (по сути, в многотысячной читательской массе), но и осложнением и без того напряженных отношений с либеральной прессой. Московские журналисты немедленно сформулировали собственную позицию применительно к нововведениям «триумвирата» (так иронично именовались министры А.А. Макаров, В.А. Сухомлинов и И.К. Григорович в некоторых публикациях того времени). По мнению оставшегося безымянным автора статьи «Печать и вопросы государственной обороны», кстати, четко осознававшего всю степень секретности все тех же опытных мобилизаций или боеготовности крепостей, основная идея ограничительного документа сводилась не столько к сбережению военных секретов, сколько к нападкам на прессу.

Журналистская версия, по нашему мнению, не лишена логики. Руководители охранительно-оборонительного блока царской власти и, прежде всего, морской и военный министры, пытались отмстить «газетчикам» за их болезненную критику в адрес вооруженных сил. В ответ на саркастическое обсуждение ими проблем бесхозяйственности в морском ведомстве или осуждение системы осведомительства в армии, инициаторы запретительной нормы готовились к введению дополнительных административных рычагов подавления свободы слова. В случае успеха, безобидные заметки (с точки зрения корреспондентов) о прибытии, например, в порт Ревеля или Севастополя боевых кораблей, передвижении войск на место проведения маневров могли закончиться для их авторов судебными приговорами.

Проведение контратакующей тактики могло возмутить не только московскую, но и столичную прессу, а вместе с ними и всю российскую общественность, с мнением которой уже нельзя было не считаться.

В.Н. Коковцов, осознавая контрпродуктивность и бесперспективность объявления полной эмоционально-информационной блокады армии и флота, уведомил министра внутренних дел: «…проектируемая мера, в видах целесообразного ее использования, должна получить применение в отношение лишь тех сведений, сохранение коих в тайне вызывается действительною необходимостью с точки зрения интересов государственной обороны».

В-третьих, непрофессионально составленный проект документа стал следствием невысокого профессионализма его авторов. Чиновники Главного управления по делам печати МВД России (как предполагаемые разработчики), специализируясь на цензуре изданий революционного толка и подавлении политического инакомыслия, имели лишь отдаленное представление о приоритетах внешней безопасности государства. Поэтому им не удалось конкретизировать собственное понимание сущности военных секретов и изложить их список в более разумной и обстоятельной редакции.

Завершая обсуждение, Совет министров признал необходимым для выработки более точного перечня сведений (запрещенных к опубликованию), «образовать при МВД под председательством Начальника Главного управления по делам печати Особое совещание из представителей ведомств: военного, морского, внутренних дел, юстиции…».

По итогам деятельности 1-го и 2-го межведомственных совещаний, состоявшихся 3 сентября и 13 октября, на ближайшее рассмотрение Совета министров был вынесен сокращенный и переработанный вариант первого перечня. Одни его положения были упразднены, другие дополнены или заменены новым содержанием. Отказ членов совещаний, общий квалификационный уровень которых заметно возрос, от 4-го пункта (приведенного выше) представляется не только необоснованным, но и опрометчивым. В межвоенный период структурные подразделения военного и морского министерств – Центральная научно-техническая лаборатория и Научно-техническая лаборатория, испытательные полигоны, заводские конструкторские бюро, опытные бассейны и т. п. – были сосредоточены на разработке принципиально иных средств ведения современной войны. Свидетельством тому могут служить работы по созданию автоматической винтовки (ее опытные образцы, предложенные Я.У. Рощепеем, Ф.В. Токаревым и В.Г. Федоровым, превосходили по ряду параметров одно из лучших оружий времен Русско-японской войны – 3-линейную винтовку С.И. Мосина) или эскадренного миноносца «Новик». Следовательно, защита столь важных мероприятий от широкой огласки должна была стать привилегией и первостепенной заботой государства, тем более, того государства, которое находилось в активной фазе мировой гонки вооружений.

Кроме этого, недавней истории журналистики уже были известны примеры преждевременной популяризации преимуществ русской армии. Тогда достоянием читательской аудитории стала практика совершенствования военных аэростатов и бипланов. Полагаем, описания технических индексов, скоростных качеств и полетных характеристик молодого воздухоплавательного флота России не могли не привлечь внимание иностранных дипломатических представителей (военных и морских атташе) или репортеров, которые в силу своих профессиональных обязанностей отслеживали подобные сообщения в российской периодике и популяризировали их на весь мир.

С утратой принципиально важного положения проектируемого перечня (п. 4) совещание, по настоянию Н.А. Монкевица, исключило из него и другой, менее существенный п. 11 «Характеристика высшего командного состава армии и флота». По мысли инициатора, отсутствие критического отношения в газетах к высшему командному составу могло поставить его в «исключительное положение». Данный аргумент, с одной стороны, был обусловлен желанием сбалансировать интересы общего дела с позицией правительства, выступавшего за соблюдение меры в ограничительной политике против прессы. С другой стороны, он объяснялся осознанием целесообразности сохранения публичной оценки личностных и деловых качеств высшего офицерского корпуса для стимулирования его карьерного роста и служебного рвения. Но, пожалуй, суть этого довода сводилась к необходимости учета в проекте перерабатываемого документа лишь эффективных законодательных барьеров (препятствующих разглашению закрытой информации о состоянии вооруженных сил) и удаления из его текста положений, лишенных концептуального смысла.

Н.А. Монкевиц, будучи одним из крупных руководителей центрального аппарата разведки Главного управления Генерального штаба (далее – ГУГШ), настойчиво и неуклонно приближался к своей цели – максимально оптимизировать разрабатываемый перечень сведений. Подспорьем на этом пути явились не только солидарность и конструктивность во взаимоотношениях с министрами. Большое значение имел высокий уровень его собственной квалификации как эксперта по военным вопросам. Доказательством сказанному является тот факт, что начиная с октября 1912 г., как следует из циркуляра министра юстиции к прокурорам судебных палат, именно в ГУГШ направлялись запросы из военных и гражданских «судебных установлений» для проведения экспертизы о секретности тех сведений, в опубликовании которых обвиняются привлеченные к уголовной ответственности за шпионаж лица.

Наряду с удаленными пунктами 4 и 11, участники межведомственных совещаний единогласно пришли к выводу о нужности уточнения пункта 7. Его формулировка была изложена в следующем виде (далее опущенное слово зачеркнуто, а новшества помечены курсивом): «О прекращении увольнения офицеров воинских чинов в отпуск и о вызове к своим частям находящихся в отпуске и в запасе…».

Существенное обновление претерпел и 8-й пункт. К разглашению в прессе не допускались сведения «о современном состоянии и назначении крепостей и укреплений, военных портов и опорных пунктов (баз), о производимых в них работах, о расширении укрепленных и опорных пунктов, а равно о проектировании новых и упразднении существующих».

Вместе с коррективами уже имевшихся положений (мы привели лишь некоторые из них) в проектируемом документе появились новеллы. Долгожданным стал тезис, ограничивавший профессиональную мобильность журналистского сообщества в части освещения «военных и военно-морских мероприятий России за границей». Подтверждением его востребованности могут быть результаты деятельности так называемых фронтовых репортеров минувшей войны. В приграничных и центральных российских газетах они свободно и безнаказанно печатали сообщения на военные темы, в первую очередь, о численности, дислокации и рекогносцировках русских войск в Манчжурии или движении, корабельном составе и местах швартовки эскадры вице-адмирала З.П. Рожественского (о чем говорилось ранее). Транслировавшиеся в режиме реального времени, подобные военные сводки становились достоянием не только патриотически-настроенных подданных России, но и ее врагов, извлекавших для себя информацию оперативно-тактического назначения.

После одобрения представленного «Перечня сведений по военной и военно-морской частям, оглашение которых в печати воспрещается на основании ст. 1 отд. II Закона 5 июля 1912 г. "Об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства"» (далее – Перечень) Советом министров 29 ноября 1912 г. Николай II его утвердил и поставил на Особом журнале Совета министров (от 25 октября 1912 г.) «знак рассмотрения» [603]РГИА. ф. 1276. оп. 8 (1912). д. 403. л. 98.
. Через месяц, получивший юридическую силу первый подзаконный акт, был обнародован не только в официальном источнике «Собрании узаконений и распоряжений Правительства» (№ 247 от 11 декабря 1912 г.), но и в других гражданских и военных изданиях.

В ноябре 1913 г. новый министр внутренних дел Н.А. Маклаков вошел в Совет министров с представлением о продлении срока действия Перечня 1912 г. на один год. Министры поддержали эту инициативу при условии пересмотра его положений с учетом накопленного опыта применения действующего Перечня и возможного осложнения международной обстановки.

Руководствуясь рекомендациями правительства, участники 3-го Особого совещания (восемь представителей от военного и морского ведомств, МВД, Минюста и министерства иностранных дел) признали возможным исключить перечень тех сведений, опубликование которых не может повлечь за собой опасность для государства. Также было решено сформулировать более точно те позиции Перечня, оглашение которых категорически запрещалось. Наметившееся единообразное видение проектируемой нормы права неожиданно сменилось разногласием среди коллектива разработчиков. Генерал Н.А. Монкевиц счел необходимым оставить в новой редакции следующие подпункты: «а) О прекращении увольнения воинских чинов в отпуск и о вызове к своим частям находящихся в отпуску и в запасе; о задержании увольнения нижних чинов в запас, о передвижении войск к границам, о фрахтовке или стягивании коммерческих судов к портам;

б) О военных и военно-морских мероприятиях России за границей». Опираясь на свои знания о методике ведения современной иностранной разведки, он утверждал, что в случае раскрытия в прессе или других печатных источниках этих сведений, они будут использованы возможными противниками России в своих целях и во вред интересам ее внешней безопасности.

Однако доводы Н.А. Монкевица оказались неубедительными и большинством голосов члены Особого совещания высказались против включения спорных, по их мнению, тезисов в окончательный вариант Перечня. Вскоре документ был согласован на заседании правительства (что нашло отражение в резолютивной части Особого журнала Совета министров от 28 ноября и 19 декабря 1913 г.) и 13 января 1914 г. подписан царем.

Второй по счету подзаконный акт – «Перечень сведений по военной и военно-морской частям, оглашение коих в печати воспрещается на основании ст. 1 отд. II Закона 5 июля 1912 г. "Об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства"» был опубликован («Собрание узаконений и распоряжений Правительства» № 26 от 28 января 1914 г.) в следующем виде.

«1. О предполагаемых и вводимых изменениях в вооружении армии и флота.

2. О сформировании новых воинских частей и учреждений армии и флота и об изменении в численном составе существующих.

3. О вооружении строящихся и намеченных к постройке боевых судов флота.

4. О ремонтных работах на судах флота, временно нарушающих их боевую готовность.

5. О количестве боевых припасов и иных запасов для надобностей военного времени в войсках, укрепленных пунктах, портах и на военных судах.

6. О современном боевом состоянии и значении для военного времени крепостей, укреплений, военных портов и опорных пунктов (баз), о производимых в них работах по усилению их боевой готовности, а равно о предположениях по созданию новых и расширению или упразднению существующих укрепленных или опорных пунктов.

7. О боевом маневрировании и производстве стрельб во флоте.

8. О ходе и результатах проверочных и опытных мобилизаций в армии и флоте.

9. О ходе маневров и подвижных сборов в пограничных губерниях и областях.

10. О прекращении увольнения воинских чинов в отпуск и о вызове к своим частям находящихся в отпуске и в запасе, о задержании увольнения нижних чинов в запас, о передвижении войск к границам и о фрахтовке или стягивании коммерческих судов к портам».

Возникает вопрос, почему в список военных и военно-морских сведений, разглашение которых в средствах периодической печати запрещалось, попал и. 10 (т. е. исключенная из проекта Перечня позиция «а»)?

Допускаем, что после процедуры вынесения решения Советом министров и перед одобрением нового Перечня в Царском селе он был несколько расширен. Судя по смысловым акцентам подпункта «а», соответствующая инициатива, прежде всего, должна была исходить от военного ведомства. Единственным человеком, осмелившимся убедить Николая II в первоочередном значении пп. «а» (доказывая значимость достижения положенных норм боевой комплектности штатов сухопутных сил, их оперативного развертывания близ границ и сохранения подобной информации в тайне) в столь деликатной ситуации, на наш взгляд, мог быть В.А. Сухомлинов.

Не имея документального обоснования столь смелого предположения и не желая показаться голословными, сошлемся на письмо № 390 военного министра к В.Н. Коковцову от 17 апреля 1909 г., проливающее некоторый свет на отношение военного министра к проблеме утечки военных секретов посредством печати и косвенно подтверждающее правильность излагаемой авторской мысли. В своем обращении к председателю Совета министров В.А. Сухомлинов не без сожаления описывал всю критичность и безнадежность положения, в котором оказалась сфера военных секретов России. Газеты, обсуждающие их на своих страницах, – говорил он, – осведомляют представителей иностранных армий не только о военных (военно-технических) новшествах и успехах, но и о недостатках и слабых сторонах обороны. Подобные разоблачения приносили «чрезвычайный ущерб этой обороне». Здесь же военный министр уведомлял адресата о том, что в связи с началом реорганизации армии (модернизации ее вооружений) об описанной проблеме извещен царь, который указал «на необходимость обратить на изложенный вопрос внимание».

Итак, отметим, что данное письмо являлось следствием внутреннего побуждения, сигнализировавшего о возникновении очередного вида угроз интересам национальной безопасности российского государства. Если это так, то при всей неоднозначности политической фигуры В.А. Сухомлинова, он был первым высокопоставленным должностным лицом, не только идентифицировавшим эту опасность, но и инициировавшим процесс формирования единообразной позиции на высшем (верховном) уровне государственного управления для организации борьбы с этим криминальным явлением.

Сопоставление двух схожих исторических описаний (авторской интерпретации неизвестного эпизода в ходе разработки Перечня 1913 г. и реакции В.А. Сухомлинова на попытки ослабления обороноспособности России по-средствам журналистских статей) позволяет придти к искомому выводу Военный министр, как глава ведомства, профессиональный военный и политик, был лично заинтересован в срочном дополнении подготовленного Перечня 10-м пунктом, призванным оградить немаловажные вопросы комплектования, боеготовности армии и маневрирования судов флота (в обстановке высокой вероятности начала войны) от излишнего внимания со стороны прессы. Претворению в жизнь этого намерения в рамках «внепроцедурного» режима (В.А. Сухомлинов нередко предпочитал идти в обход Совета министров) способствовало не только непонимание со стороны членов правительства, но и имевшееся у генерала право доступа к царю и его умение влиять на монаршую волю. Этим он и не преминул воспользоваться.

Менее чем через полгода после принятия Перечня 1913 г., отличавшегося на стадии своей подготовки дискуссионностью высказываний и предсказуемостью задействованных политических ухищрений, был представлен одноименный и более объемный по содержанию законодательный акт. Обновленный состав Совета министров согласился с включением в его проект восемнадцати пунктов (см. Приложение 11).

12 июля 1914 г. (за считанные дни до объявления высочайшего указа о всеобщей мобилизации и начала Первой мировой войны) в Красном Селе новый Перечень был завизирован Николаем II. Опубликованный в тот же день в «Собрании узаконений и распоряжений Правительства», он получил силу третьего по счету подзаконного акта.

В сравнении с Перечнями 1912 и 1913 гг., предназначение которых было ориентировано на условия мирного времени и каждый раз истекало спустя год, данный Перечень был введен в действие (в ускоренном порядке) в пред-мобилизационный период для бессрочного функционирования. На момент своего принятия он отличался наличием исчерпывающего списка сведений, защищаемых государством. Причина наращивания темпов правотворчества и расширения его норм объяснялась осложнением международной обстановки и приближающейся военно-политической катастрофой. Используя последнюю возможность для укрепления обороноспособности России, правительство вынужденно прибегло к нестандартному алгоритму действий. Прежде всего, оно безоговорочно поддержало членов Особого совещания (четвертого по счету) как составителей более строгого ограничительного документа. Разделив с ними всю полноту ответственности, главы министерств обратили внимание общественности на то, что Перечень должен дисциплинировать журналистов, редакторов, издателей и стать очередной (в дополнение к закону от 5 июля 1912 г. «О шпионаже») юридической мерой, способной воспрепятствовать иностранному шпионажу в «период политических осложнений».

Кроме этого, издав предвоенный Перечень и расширив инструментарий уголовно-правового преследования некоторых журналистов, правительство прекратило практику «заигрывания» с либеральной прессой. Оно не только пересмотрело свое прежнее отношение к ее деятельности, но и вступило в противоречие с влиятельным политическим лобби в Государственной Думе, поддерживавшим право народа на свободу слова. Высший исполнительный орган власти, по сути, саботировал «Заявление № 73» от 13 октября 1913 г. за подписью 35-ти депутатов. В нем давалась крайне политизированная и однобокая оценка деятельности отдельных структурных учреждений МВД России по соблюдению интересов самодержавия во внутреннем и внешнем контуре его безопасности. «Главное управление по делам печати, – как следовало из обращения, – считает главной своей задачей искоренение всех тех органов печати, которые осмеливаются говорить не в унисон с "видами правительства"».

Однако уже через неделю после выхода в свет «Перечня сведений по военной и военно-морской частям, оглашение коих в печати воспрещается на основании ст. 1 отд. II Закона 5 июля 1912 г. "Об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства"», началась война с Германией и ее союзниками. Политическая элита, как и все российское общество, устранилась от внутринациональных разногласий, споров, конфликтов и объединилась перед лицом внешнего врага.

Подводя итог двухлетнему периоду совместной напряженной работы Особых совещаний по разработке перечней секретных сведений (запрещенных к оглашению в средствах печати) и Совета министров, ответим, пожалуй, на ключевой вопрос: повлияло ли ужесточение уголовного законодательства в сфере борьбы с государственной изменой путем шпионажа на публикационную активность безответственных авторов, писавших на военную и морскую тему?

По полученным нами данным, с июля 1912 по июль 1914 г. количество статей, способных своим содержанием нанести какой-либо ущерб интересам внешней безопасности России, резко сократилось. В периодической продукции за второе полугодие 1912 г. удалось встретить лишь два искомых сообщения (подробнее о них скажем ниже). Из 60-ти петербургских, московских, прибалтийских, виленских, варшавских и дальневосточных газет (более 3000 номеров), увидевших свет в 1913 г. – середине 1914 г., только в 6-ти номерах были обнаружены военные сведения, небезынтересные для разведывательных органов иностранных держав. Они включали в себя описание санитарного состояния сухопутных частей, характеристику успехов военного судостроения и воздухоплавания, обобщение итогов войсковых смотров и маневров и др.

Чтобы согласиться с мизерностью выявленного показателя, сопоставим его с результатом обработки 28-ми газет и журналов, напечатанных в период с 1900 г. по второе полугодие 1912 г. В ходе проведенного исследования (о его эмпирической основе упоминалось выше) мы сумели установить следующее: в каждом четвертом из прочитанных источников встречаются упоминания о секретах армии и флота. Говорит ли это о малочисленности или, напротив, свидетельствует о множественности таких новостей? Сравнивая их число с заметками революционного толка (во время и после первой русской революции), приходим к выводу о том, что оно было невелико. Вспоминая же иностранный опыт и существовавшие в Австро-Венгрии, Германии и Японии «жесткие контрразведывательные режимы» (в том числе предусматривавшие тотальную цензуру прессы), делаем обратное заключение – о регулярном и повсеместном освещении военной и военно-морской проблематики (несекретного/секретного содержания) в отечественной печати. А если учесть тот факт, что общий объем просмотренного газетно-журнального материала был незначительным (всего 28 единиц хранения или 600 номеров), с известной долей вероятности можно утверждать, что за пределами нашего поиска остались сотни периодических и иных печатных изданий, а также десятки публикаций, раскрывавших военные тайны России.

Поэтому, на фоне нередко встречавшихся до 5 июля 1912 г. (т. е. до появления закона о шпионаже) статей о боевой готовности или технической оснащенности российских вооруженных сил, практика их опубликования в гражданской прессе после указанной даты заметно поубавилась. Отметим лишь два упоминания о военных новостях, противоречивших обновленному уголовному законодательству, и о соответствующих санкциях в отношении виновных лиц. Из газеты «Варшавские последние новости» видно, что редактор газеты «Утро России» Николаев за помещенную в № 187 от 14 августа 1912 г. статью «Печать и вопросы государственной обороны» подвергнут градоначальником Варшавы денежному штрафу в размере 500 руб. с заменой при неуплате арестом на срок 3 месяца. Из циркуляра МВД, адресованного губернаторам, узнаем, что 30 декабря 1912 г. петербургский комитет по делам печати наложил арест (т. е. отобрал предназначенные к распространению экземпляры вышедшего периодического издания) на брошюру под заглавием «ОБОРОНА (политико-экономический и стратегический очерк)». Ввиду наличия в ней признаков преступления, против хозяина издавшей ее типографии В.Ф. Кришбаума было возбуждено судебное преследование.

Несмотря на намечавшуюся тенденцию роста всеобщей законопослушности на российском рынке информационных услуг и роста правовой культуры в умах гражданских корреспондентов, Перечни 1912, 1913 и 1914 г., подготовленные центральными исполнительными органами власти, оказались несовершенными. Уязвимым для каждого из них местом, способным разрушить целостность и эффективность функционирования всего их защитного механизма, являлось примечание (раздел «Примечание»). Именно оно выводило за рамки правового поля сведения, которые уже опубликовали или предполагали опубликовать Правительствующий Сенат, военное и морское министерства.

Мы предприняли попытку проведения историко-лингвистической экспертизы наиболее популярных к началу XX в. военных и морских изданий («Артиллерийский журнал», «Интендантский журнал» и «Морской сборник») с целью оценить их привлекательность для потенциальных шпионов. Хронологическим диапазоном наших усилий был определен июль 1912 г. – июнь 1914 г.

К каким выводам удалось придти? Во-первых, все теоретические труды в этих источниках писались не штатными публицистами, а кадровыми военнослужащими, порой имевшими боевой опыт и специализировавшимися в конкретной области военного знания. Во-вторых, языковым особенностям их письменной речи была чужда эмоциональность и восклицательность, пафосность лексики и фразеологии, описательность подачи материала, склонность к постановке риторических вопросов. Напротив, авторский стиль отличался строгим отбором языковых средств, сдержанностью в высказываниях и оценках, обстоятельным характером изложения, обоснованностью тезисов и положений, опорой на эмпирику. В-третьих, многие из публикаций указанных журналов возбуждали опосредованный интерес неприятеля. Примером тому являются сообщения о кадровых перемещениях и циркуляры Главного морского штаба («Морской сборник») или сообщения на военно-хозяйственную тему и циркуляры Главного штаба («Интендантский журнал»). Непосредственное внимание противника приковывалось к разделу «Извлечения из журналов Артиллерийского Комитета Главного артиллерийского управления Военного министерства» («Артиллерийский журнал»), где регулярно помещались сведения, по сути, секретного содержания (об этом мы кратко высказались выше).

Не нужно обладать военно-экспертной квалификацией для того, чтобы придти к мысли о важности и полезности для армий потенциальных врагов России специальных знаний и результатов опытных изысканий, предложенных в следующих «извлечениях»: «О результатах испытания на меткость 48-лн. шрапнелей Николаевского и Пермского заводов стрельбою из гаубицы», «Об испытании 3-дм. и 48-лин. чугунных практических снарядов», «О легковесных 3-дм. гранатах Пермского завода» (анонсировались новые возможности боеприпасов и артиллерии), «О светящихся снарядах Г. Небученова» (шла речь об испытаниях новых орудийных снарядов, способных не только наносить урон вражеским позициям, но и освещать поражаемые цели для более точной корректировки дальнейшего артиллерийского огня) и т. д.

Наименования и суть этих извлечений традиционно давали иностранным военным атташе или офицерам, пребывающим в России («военным туристам»), повод для размышлений. Анализу подвергались количество и места нахождения заводов-подрядчиков военного ведомства, профили их производства, межотраслевые связи, наличие у заводов собственных полигонов, штат и уровень профессионализма инженерного персонала, передовые технические проекты и имена их разработчиков.

Из более чем 1 600 прочитанных нами извлечений из «Артиллерийского журнала» было выделено 80 (некоторые из них упоминались ранее), имевших новационное военно-научное содержание и, по обыкновению, не долженствовавших подлежать огласке. Другие извлечения и полнотекстовые статьи, встречавшиеся в подавляющем большинстве номеров указанного издания за исследуемый временной период, вряд ли можно отнести к разряду уникальных с точки зрения предпочтений иностранных разведок. Однако их ценность заключалась в детальном изложении перед читательской аудиторией текущего состояния орудийного парка русской армии и особенностей его модернизации. Такая информация способствовала формированию у русских офицеров-артиллеристов и иностранных разведчиков общего представления о боевой мощи и перспективах целого рода вооруженных сил России.

В-четвертых, каждый из отмеченных нами ведомственных журналов был ориентирован на широкий и разнообразный круг читателей – армейских и флотских офицеров, юнкеров и гардемаринов военно-учебных заведений, «отставников» и, наконец, многих соотечественников и иностранцев, пристально следивших за реорганизацией сухопутных и возрождением морских сил России после ее поражения в войне с Японией. «Артиллерийский журнал», «Интендантский журнал» и «Морской сборник» удовлетворяли имевшуюся в военной и морской среде и обществе потребность в новых познаниях неограниченными тиражами. Необходимое количество экземпляров выписывалось как в России (стоимость от 4 до 7 руб. в год), так и за рубежом (стоимость от 6 до 10 руб. в год).

Изученные документальные носители военных и военно-морских сведений не оставляют сомнений в том, что они являлись информативными и доступными, а, порой, не имевшими аналогов источниками пополнения и расширения представлений иностранных спецслужб об обороне России.

Тиражирование передовых военных знаний на внешний мир со страниц ведущих органов военной печати стало возможным ввиду их бесцензурности. Данный статус, напомним, был закреплен в разделе «Примечание» соответствующих перечней военных и военно-морских сведений. Образовавшийся законодательный пробел позволил редакторам и военным авторам, если так можно выразиться, на вполне легальных основаниях осведомлять противную сторону обо всех переменах в военно-научной мысли и ее практических результатах. Разглашение военных сведений явилось следствием беспрецедентной практики пренебрежения законами логики и здравого смысла со стороны редакционно-издательского и писательского сообщества военного и морского ведомств (в отличие от их гражданских коллег).

Исключив возможную «утечку» военно значимой информации из средств гражданской печати Перечни, фактически, санкционировали таковую на страницах правительственных изданий и отдельных журналов военного/морского министерств. Половинчатый характер предпринятых контрмер не мог не повлиять на снижение эффективности складывавшейся в России системы противодействия иностранному шпионажу.

Выводы:

1) С наступлением XX в. злободневные военные темы, поднятые столичной прессой, тиражировались по всей России и за ее пределами. Поэтому для получения срочных, своевременных и, нередко, достоверных сообщений о русских вооруженных силах и состоянии их военно-технической укомплектованности (зачастую и неповторимости) иностранным шпионам не обязательно было приезжать в Санкт-Петербург. Они могли знакомиться с соответствующими тематическими подборками, имевшимися в провинциальных российских изданиях (в том числе в тех из них, которые выпускались в приграничных губерниях и генерал-губернаторствах), либо получать «свежие» газеты и журналы по подписке в странах своего пребывания.

2) Озаботившись легкостью утрачиваемых государством военных тайн и масштабностью этого явления, в период с 1912 по 1914 гг. правительство подготовило пакет специальных подзаконных нормативных актов. Основанный на законе от 5 июля 1912 г. «О шпионаже» и не противоречащий ему, каждый из трех Перечней был призван не только ограничить круг военных и морских офицеров, нижних чинов и вольнонаемных служащих, желающих распорядиться сведениями секретного, конфиденциального или доверительного характера в целях личной наживы или обогащения. Их назначение сводилось и к тому, чтобы удержать в рамках законопослушания потенциальных приобретателей и распространителей этой информации – журналистов, редакторов и издателей, стремившихся к повышению собственной популярности и престижности средств периодической печати, которые они представляли.

Формировавшаяся в военных и журналистских кругах атмосфера настороженности перед неотвратимым и суровым уголовным наказанием за государственную измену путем шпионажа, а также обусловленное ею чувство самосохранения должностных лиц способствовали становлению и поддержанию режима секретности в общероссийском информационном пространстве и минимизации неочевидных потерь государства на пути его подготовки к очередной европейской войне.

3) Содержание Перечней не могло претендовать на свою завершенность и абсолютный охват сведений особой важности. Оно претерпевало ежегодные коррективы по двум причинам. Главным образом, перемены были связаны с научно-техническим прогрессом в военной и морской сфере, а также поставкой новых образцов вооружений и военной техники в военные округа и на флот. Кроме того, введение новых ограничений для работы прессы можно было предугадать ввиду наметившейся еще в 1912 г. тенденции роста военно-политических противоречий между Россией и отдельными странами Запада (например, осложнение дипломатических отношений с Австро-Венгрией). Находясь в состоянии ожидания неминуемого вооруженного столкновения, отечественное государство было обязано обезопасить свои военно-оборонные приготовления, ежегодно противопоставляя усилению разведывательной активности противника все более действенные контрмеры.

4) Перечни военных и военно-морских сведений, запрещенных к оглашению в отечественной печати, были «зеркальным» отображением интересов и устремлений разведывательных органов военных, морских и других министерств зарубежных стран в России. Увеличение объема и уточнение содержания Перечней не могло не повлиять на расширение или смену разведывательных парадигм или предпочтений ее военно-политических конкурентов и союзников в канун войны. Наблюдался и обратный процесс. Обнаружившаяся заинтересованность иностранных спецслужб теми или иными сторонами военного и морского дела и его модернизацией в России предусматривала дополнительные ответные санкции в ежегодных Перечнях.

5) После оглашения в прессе закона о шпионаже (и соответствующих подзаконных актов) полномасштабная судебная практика наказания лиц, публикующих сообщения на военную и морскую тему и раскрывающих тем самым важные сведения о российской обороне, так и не сложилась. Если до середины 1912 г. отечественные журналисты, редакторы и издатели не привлекались к уголовной ответственности ввиду несовершенства уголовного законодательства, то после указанной даты с ужесточением соответствующих норм права привлекать было некого. Число «газетчиков», желающих преступить закон, заметно поубавилось.