Писатель-издатель-читатель в капиталистическом обществе

Б. А. Фролов:

Издатели капиталистических стран признают, что осуществляемая их правительствами экономическая и социальная политика неминуемо приводит к жесткой регламентации количества и содержания издаваемой литературы, к искусственному сокращению спроса на книги.

Георгий Миронов:

«Свободный мир» ведет свою неравную борьбу с книгой двумя путями: запрещая, уничтожая книги, закрывая к ним доступ и… снижая количество потенциальных читателей.

Фред Уайтхед, Джон Кроуфорд :

Хотя пролетарская литература сохраняет определенную жизнеспособность и сегодня, нынешний этап ее развития, быть может, самый трудный.

В. Симонов:

Писательница и профессор университета Маргарет Рэндолл перестала существовать для чиновничества, раскатывающего красные ковры перед беглым диктатором Тхиеу и окружающего облаком гостеприимства гаитянского тирана Бэ-би-Дока.

A. Брук:

Возможность преодоления финансовых трудностей он [Г. Браун] видит лишь в частных пожертвованиях, так как, по его мнению, нужды культуры и образования не являются вопросами первостепенной важности для нынешнего правительства США.

B. Симонов:

Сама тема цензуры — под цензурой.

Е. А. Зачевский:

В ФРГ нужно обладать большим гражданским мужеством, чтобы открыто выступать против милитаризма и реваншизма.

Лев Токарев:

Престиж литературных премий продолжает падать. Все реже их удостаиваются произведения, открывающие новые пути в литературе, ставящие острые проблемы современной действительности.

Александр Сабов:

За последние шесть лет во Франции взорвано 35 книжных магазинов. Если считать также издательства и типографии, счет жертв перевалит за полторы сотни.

 

Все на продажу!

Б. А. Фролов

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДЕЛА И КНИЖНОЙ ТОРГОВЛИ ЗА РУБЕЖОМ

С изобретением печатного станка слово, воспроизведенное в десятках, сотнях и тысячах оттисков, становится активным орудием просвещения и воспитания, инструментом распространения знаний. По мере совершенствования издательской техники книга, став дешевле и, следовательно, доступнее, превращается в мощное политическое и идеологическое оружие. Ее воздействие отныне можно проследить в самых различных сферах общественной жизни.

Вместе с тем существует и обратная связь: не только производственные возможности, но и общеобразовательный и культурный уровень населения, осуществляемая правительствами политика социального развития, образования, культуры оказывают существенное влияние на состояние книжного рынка разных стран, платежеспособного спроса населения.

В принятой XXVII съездом КПСС Программе партии отмечено, что капитализм, последний в истории человечества эксплуататорский строй, дав мощный толчок развитию производительных сил, превратился затем в преграду на пути социального прогресса. Это, естественно, отразилось и на состоянии книжного рынка капиталистических стран. Дело в том, что в капиталистическом обществе книгоиздание является лишь составной частью «большого бизнеса», а книга для издателя — обычный товар.

В ходе дискуссий на XXII конгрессе Международной ассоциации издателей, состоявшемся в 1984 году в Мексике, подчеркивалось, что издатели осуществляют коммерческую деятельность, аналогичную деятельности всех других предпринимателей, имеющих целью производить и продавать товары. Неся высокую ответственность перед обществом в публикации произведений науки, культуры и искусства, издатели могут работать лишь при условии, что получат соответственную экономическую выгоду от реализации своей продукции.

По оценке ЮНЕСКО, мировое производство книг за период с 1950 по 1980 год увеличилось с 230 тыс. до 670 тыс. названий, или в 2,9 раза. Определить тираж изданных книг сложнее, но есть основание считать, что он увеличивался более быстрыми темпами — с 2,5 млрд. до 9 млрд. экземпляров. Таким образом, рост издания книг опережал в указанные годы рост населения (1,8 раза) и числа грамотных (2,1 раза). На каждого потенциального читателя в 1950 году приходилось по 2,1 книги, а в 1980 году — 3,9.

Особенно заметно возросло производство книг в 1960–1965 и 1975–1980 годы. В первом случае это совпало с периодом деколонизации многих ранее зависимых стран, которые, получив независимость, стали активно развивать собственную издательскую промышленность. (Более 40 стран получили независимость только в период с 1962 по 1965 год.) Резкое сокращение темпов роста издательской деятельности в начале 1970-х годов и рост ее в начале 1980-х связаны главным образом с циклическим характером развития экономики капиталистических стран. Не успев как следует оправиться от кризиса начала 1970-х годов, экономика капиталистических стран пережила новый существенный спад в 1980-е годы. Это сказалось и на книгоиздании.

«Социальный демонтаж» — уменьшение государственных затрат на здравоохранение, образование, науку, жилищное строительство, культуру, охрану окружающей среды, спорт, инфраструктуру — становится характерной особенностью «антикризисной» политики большинства буржуазных правительств. В последнее десятилетие безработица не уменьшается даже в периоды относительного оживления экономики. Число «лишних людей» в индустриально развитых странах достигло 35 млн., т. е. стало больше, чем во время Великого кризиса 1929–1933 годов. Хроническая безработица и сокращение ассигнований на социальные нужды приводят к тому, что даже самая богатая капиталистическая страна — США — занимает лишь 49-е место в мире по уровню грамотности населения. В США насчитывается 27 млн. неграмотных взрослых, и число их каждый год увеличивается на 2,25 млн. Более того, высказывается опасение, что издатели теряют будущий рынок, так как постоянное сокращение в капиталистических странах школьных библиотек приводит к ослаблению у детей интереса к чтению. Не лучше обстоит дело и с высшим образованием: оно становится привилегией богатых. Только за последние три года его стоимость на Западе возросла более чем на 30 процентов. Большинство граждан США считают, что скоро американцу со средним доходом обучение в колледже будет просто не по карману.

На упоминавшемся уже XXII конгрессе Международной ассоциации издателей отмечалось, что если и впредь будет расти безработица, особенно среди молодежи, в обществе усилятся политическая напряженность, социальные волнения, насилие. Господствующие круги на Западе пытаются заглушить критику, голоса инакомыслящих, свободу информации. Представитель норвежских издателей Андреас Скартвейт заявил по этому поводу на конгрессе: «Свобода информации — прекрасный, но очень нежный цветок: слишком холодный ветер убивает его».

Издатели капиталистических стран признают, что осуществляемая их правительствами экономическая и социальная политика неминуемо приводит к жесткой регламентации количества и содержания издаваемой литературы, к искусственному сокращению спроса на книги. Кроме того, книгоиздателям капиталистических стран все явственнее становится противоречие между возрастающими производственными возможностями и ограниченным покупательским спросом на книжном рынке. Конкурентная борьба не дает возможности беспредельно увеличивать цены на книги, поэтому обеспечить ожидаемую прибыль издательству может лишь книга, изданная большим тиражом (бестселлер). Расчет же на реализацию большого тиража в капиталистических странах становится все рискованнее. Разрешить это противоречие издатели стремятся путем активного участия в издании учебников (которые, хотя и в сокращающихся размерах, все же гарантируются государственными субсидиями), а также увеличением публикаций книг для массового читателя, т. е. книг, содержание которых позволяет рассчитывать на продажу большого их тиража.

Во всех промышленно развитых капиталистических странах учебники и учебные пособия приносят основную долю поступлений от реализации книжной продукции отрасли. Так, в США 40 процентов оборота приходится на учебники. При этом издание их сосредоточено в руках крупнейших фирм. Из 13 крупнейших американских издательств — пять являются одновременно ведущими фирмами по выпуску учебников. Доходы издательства «МакГроу-Хилл», например, от реализации книжной продукции формировались в 1983 году на 48 процентов за счет учебников для высших учебных заведений, на 35 — для начальных и средних школ, на 14 — за счет пособий для домашнего обучения и только на 3 процента — за счет продажи коммерческих изданий.

В период между 1955 и 1965 годами происходила модификация коммерческой политики крупнейших издательств капиталистических стран, приведшая к определенному изменению культурных навыков читателей. Речь идет о широком издании дешевых книг для массового читателя. В различных странах такие издания получили разные названия: «книги в мягкой обложке» — в США и Англии, «книги карманного формата» — в ФРГ, книги «бунко» — в Японии. Они несколько отличны по внешнему виду (в ФРГ, например, такие книги первоначально редко издавались в мягкой обложке), но принцип их издания един: доступное самому широкому кругу читателей содержание, стандартизация объема и размера, минимальные затраты на единицу продукции, возможность распространения не только через специализированную сбытовую сеть, большой тираж, дающий возможность значительно снизить расходы по изданию и реализации каждой книги. Издание бестселлера большим тиражом по низкой цене при сокращающемся спросе на книжную продукцию и инфляционном росте цен на все товары и услуги, включая книги, создает неуверенность в определении реальных перспектив сбыта конкретной книги. Взять на себя риск значительных первоначальных затрат на публикацию книги большим тиражом могут только издательства, обладающие значительными материальными ресурсами. Поэтому издание книг для массового читателя сосредоточили в своих руках крупнейшие фирмы промышленно развитых капиталистических стран.

Фирмы, рассчитывающие на выпуск бестселлеров, не могут ограничиваться изданием небольшого числа книг.

Чем больше новых названий будет выпущено издательством, тем больше вероятность, что среди них действительно окажутся бестселлеры. Это приводит к быстрому росту выпуска книг по числу названий: с 1950 по 1970 год издание книг в мире увеличилось с 2,5 до 8 млрд. экземпляров, т. е. в 3,2 раза. В ФРГ, например, было издано книг карманного формата в 1961 году — 1070 названий, в 1971–3350, а в 1982–8602. Это означает, что доля книг карманного формата возросла с 4,6 процента от общего издания в 1961 году до 14,6 процента в 1982, т. е. прирост составил 300 процентов, а для внутреннего рынка страны это увеличение соответствует 800 процентам. В 1963 году 13 процентов проданных американскими фирмами книг для взрослых были в мягкой обложке и 87 — в переплете. В 1982 году это соотношение составляло соответственно 32 и 68 процентов. Если принять во внимание, что американской статистикой не учтено издание в мягкой обложке учебников, то соотношение это существенно увеличивается в пользу книг в мягкой обложке.

В апреле 1984 года в газетных киосках Италии появился новый вид издательской продукции — «книга-газета». По внешнему виду это обычная газета, но ее наполнение — полный текст какого-либо художественного произведения. Стоит такое издание дешевле пачки сигарет, поэтому предполагается, что читатель будет обращаться с ним более свободно, чем с книгой — делать пометки, читать вне дома. Тираж изданий до 100 тыс. экземпляров.

Обострение экономического кризиса в начале 1980-х годов сказалось и на сбыте книжной продукции. Лишь 33–40 процентов книг, выпускаемых в США на коммерческих условиях, приносят прибыль, а розничная книготорговая сеть возвращает издателям 25 процентов книг, выпущенных в переплете и 35 процентов — в мягкой обложке.

Если 10 лет назад книги в переплете и в мягкой обложке дополняли друг друга, то сейчас они конкурируют: все чаще читатель вынужден ждать, когда книга будет переиздана в мягкой обложке, чтобы купить ее по более низкой цене. Происходит заметное разграничение рынка в зависимости от вида издания. Обострение конкурентной борьбы не только между издателями, но и между различными видами изданий приводит к тому, что выпуск книги больше не дает издателям уверенности в реальном ее сбыте.

Конъюнктурные изменения книжного рынка наглядно демонстрируют превращение выгодных сторон выпуска книги большим тиражом в орудие острейшей конкурентной борьбы за рынки сбыта книжной продукции. Ориентация на издание бестселлеров в существующих условиях не плод изобретательности предприимчивого издателя — она продиктована объективной закономерностью развития книжного рынка капиталистических стран. Вместе с тем, достигнув определенного уровня, такая ориентация сама стала оказывать существенное влияние на конъюнктуру книжного рынка, на структуру и организационные формы издательского дела.

Необходимость мобилизации крупных средств для издания большого числа книг значительными тиражами, обострение конкурентной борьбы приводят ко все большей концентрации издательского дела. Так, в 1983 году выручка 13 крупнейших издательств США составила около половины общей суммы выручки от торговли книгами. Во Франции 28 из 600 книгоиздательских фирм издали в 1982 году 56 процентов названий книг. Из 2000 итальянских издательств 10 выпускают 60 процентов издаваемой в стране литературы. Только 2,9 процента от общего числа действующих в ФРГ издательств поставляют на рынок около 50 процентов книжной продукции. В Великобритании в 1984 году из 2000 издательских фирм 200 выпустили более 90 процентов книжной продукции страны. Концентрация издательского дела в руках крупнейших фирм не уменьшает остроты конкурентной борьбы, а ставит ее на более высокий уровень. В 1984 году, например, корпорация «Галф энд Вестэрн Индастриас Инк», в состав которой входит крупнейшее издательство США «Саймон энд Шустер», приобрела за 706 млн. долл. акции другой издательской фирмы — «Прентис Холл Инк». Эта операция, как полагают, окажет воздействие на все области книгоиздательской деятельности страны. Но не только прямые поглощения или слияния изменяют структуру книгоиздательской деятельности. Ожесточенная борьба за рынки сбыта приводит к резкому изменению соотношения сил между конкурентами. Так, обострившийся кризис начала 1980 годов внес существенные изменения в определение значимости поставщиков книжной продукции на итальянский рынок. Если до 1980 года говорилось о господстве на нем трех издательских концернов этой страны, то сейчас практически все основные позиции принадлежат издательской фирме «Мондадори».

Из этого не следует делать вывод, что мелкие фирмы обречены на исчезновение. Именно в издательском деле они продолжают играть важную роль, хотя многие из них ежегодно исчезают и не меньше возникают вновь. На счастливый шанс надеются, как правило, хорошо осведомленные в издательском деле люди, знающие, что приобрести право на публикацию удачного произведения может и самое маленькое издательство. Даже из крупнейших издательств раздаются порой призывы поощрять мелкие фирмы. За этими призывами скрывается желание использовать финансовые возможности, знания и энтузиазм сотрудников мелких фирм для подыскания произведений, отвечающих запросам читателей, стремление возложить на мелкие фирмы черновую работу по определению потенциальных бестселлеров, способных принести прибыль, которая различными путями в конечном счете попадает в карман магнатов.

О том, что далеко не всем мелким фирмам и уж во всяком случае не часто выпадает счастливый шанс, свидетельствует тот факт, что в США, например, три из десяти вновь созданных мелких издательств прекращали свое существование через три года, почти шесть — в течение пяти лет и более восьми — в течение десяти лет.

Рассчитывая на публикацию бестселлера, издатель нередко заранее ориентируется при формировании портфеля издаваемых им книг на самые примитивные вкусы читателей: секс, культ силы, развлекательность, обывательские интересы. Издателю, следовательно, чтобы вовремя войти и выйти из очередного цикла моды и подражания, важно хорошо знать не законы искусства, а законы рынка, а подсчет разошедшихся экземпляров становится чуть ли не единственным критерием творческого успеха автора и, разумеется, коммерческого успеха фирмы.

Крупнейшие фирмы, однако, не склонны руководствоваться только вкусами читателей. Они прибегают к испытанным методам проталкивания своих товаров на рынок — к широкой рекламе. Опираясь на достижения современной науки, используя все технические средства массовой информации (кино, телевидение, радио, прессу), реклама умело манипулирует сознанием и поведением потенциальных потребителей, эксплуатирует их предрассудки и исподволь внушает желания.

Таким образом, книгоиздание в промышленно развитых капиталистических странах превратилось в составную часть «большого бизнеса», создающего своего рода питательную среду, в которой расцветает предпринимательская деятельность крупнейших корпораций. В товар обращается все — наука и образование, искусство и культура, лишь бы покупатель был платежеспособен. Неизбежное следствие концентрации издательского дела — навязывание читателю мнения издателя.

Однобокую политику в формировании тематики издаваемых книг в той или иной мере вынуждены признать и некоторые западные специалисты в области книгоиздательской деятельности. Так, в статье, помещенной первоначально в газете «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» от 6 апреля 1984 года и затем перепечатанной в журнале западногерманских издателей «Бёрсенблатт», высказывается мнение о связи книгоиздательской и социальной политики. Отмечается, в частности, что в отделах книжных магазинов, торгующих литературой, адресованной широкому кругу читателей, предлагаются в основном сборники афоризмов, практических советов по благоустройству быта, книжки с картинками. Такой набор предлагаемого чтива не может не оказать влияния на умы и настроения читателей. Это обстоятельство автор статьи увязывает с результатами исследования западногерманского Института по изучению общественного мнения, свидетельствующими о том, что треть населения ФРГ вообще не читает книг, что уменьшает число граждан, стремящихся к постижению нового, готовых к эксперименту, уверенных в своих суждениях, обладающих любопытством, фантазией и упорством. В статье констатируется, что пренебрежительное отношение к чтению книг отрицательно сказывается на развитии интеллектуальных способностей, силе самовыражения и творческого потенциала общества.

Не менее унылую картину рисует представитель скандинавских издателей А. Скартвейт. На упоминавшемся уже XXII конгрессе Международной ассоциации издателей он отметил: стремление ускорить оборачиваемость привело к резкому сокращению срока жизни книги. Становится невозможным, утверждает он, приобрести книгу, изданную даже всего три года назад: она не переиздается и отсутствует на складах. Произведения классиков практически не издаются, по крайней мере в таких небольших странах, как Норвегия. «Это означает, что классики и мудрые голоса постепенно замолкают, а с ними и наша история».

Происходящие в книгоиздательской деятельности изменения с полной очевидностью подтверждают, что эта сфера является частным случаем проявления содержащегося в Программе КПСС вывода об отличии современного капитализма от того, каким он был в начале и даже середине XX века. Еще недавно происшедшие за последние 20–25 лет изменения в книгоиздательском деле специалисты квалифицировали как революцию в мире книг. По строгой же оценке Международного конгресса книги, проведенного ЮНЕСКО в 1982 году, значительное увеличение количества издаваемых книг объясняется благоприятной конъюнктурой развития экономики западных стран в 1960-е годы, но не революционными изменениями. Структура книгоиздательского дела и книжной торговли, равно как и их техническое оснащение, не претерпели коренных, принципиальных изменений. Значительным в истекшие годы стало широкое издание книг в мягкой обложке, книг для массового читателя, оказавших существенное влияние на организационные формы книгоиздания, а также на вкусы и культурные навыки читателя. Однако революционными эти изменения назвать нельзя потому, что они не устранили негативные явления в книгоиздательском деле, а многие из вновь приобретенных навыков, характеризующих культуру чтения, не стали фактором, благоприятно влияющим на развитие культуры человеческого общества.

Участники XXII конгресса Международной ассоциации издателей единодушно отмечали вместе с тем, что мы являемся свидетелями начала новой эры книгоиздательства, основанной как на внедрении электронной техники в производственный процесс, так и на применении ее в качестве носителя информации и средства доведения информации до широкого круга потребителей.

Принцип широкого распространения книжной продукции за счет сокращения расходов на издание тиража, по мнению специалистов, достиг естественного предела: только стоимость бумаги составляет от 50 до 75 процентов от общей стоимости книги, значительно возросла стоимость рабочей силы, а это оставляет весьма ограниченные возможности для маневрирования с ценой книги. Традиционный метод печатания не позволяет и дальше существенно совершенствовать производство при сохранении его рентабельности. Возникла необходимость поиска новых решений. Издатели все более активно обращаются к ЭВМ.

Электронно-вычислительная техника позволяет автоматизировать весь издательский процесс. Внедрение ЭВМ удешевляет процесс набора, снижает стоимость перепечатки и правки оригинала, облегчает верстку полос, позволяет полностью исключить или существенно сократить процесс корректуры гранок, так как окончательный вариант текста можно воспроизводить на экране дисплея или получать в виде распечатки с лазерного печатающего устройства.

Внедрение электронной техники в книгоиздание позволило значительно сократить трудовые затраты, почти в пять раз повысило производительность труда при выполнении художественно-графических работ и публикации иллюстративных материалов. Простота копирования с помощью компьютера напечатанного текста или графического изображения во многом облегчила проблему издания материалов небольшим тиражом. Копирование небольшим тиражом журнальных статей, учебной литературы несколько изменило функции библиотек. Быстрое развитие системы телекоммуникации дало возможность немедленно передавать на расстояние тексты, изображения или нотации.

Обширные возможности применения электронной техники привели к быстрому росту этой отрасли производства. ЭВМ все больше конкурируют с книгой. Разнообразные электронные игры, в основу которых положено моделирование реальных и воображаемых ситуаций, становятся важным элементом системы образования. Обучение стало реальной областью применения персональных компьютеров. Созданы компьютеры, совместимые со стандартными телевизорами и кассетными магнитофонами, и для многих родителей их покупка стала необходимостью, если они хотят поднять успеваемость

своих детей. Но чтобы привести в действие компьютер, надо приобрести для него программное обеспечение. Сложилась ситуация, когда на каждые 3 долл., расходуемые на приобретение ЭВМ, 1 долл. приходится на программное обеспечение. В 1982 году затраты американских покупателей на программы ЭВМ оценивались в 200–300 млн. долл. Предполагалось, что через пять лет сумма эта достигнет 5 млрд. долл. В 1985–1986 гг., как полагали, соотношение это составит 1:1. Действительность внесла, однако, коррективы в указанную оценку. К настоящему времени темпы роста реализации программного обеспечения несколько снизились. Практика показала, что рынок оказался весьма чувствительным к однотипности электронной техники, и некоторые виды ее были сняты с производства, а ряд фирм прекратили деятельность в этой области.

Однако внедрение ЭВМ в издательское дело позволило некоторым обозревателям утверждать, что 1980-е годы будут свидетелями медленного, но неуклонного скольжения к забвению книги в том качестве, в каком мы ее привыкли видеть.

Оценка роли книги в современных условиях далеко не единодушна и во многом носит дискуссионный характер. В различных источниках публикуются как тревожные высказывания, так и весьма оптимистические. Отмечается, например, что в США с распространением электронных средств массовой коммуникации реализация научно-технических изданий сократилась в 1980 году по сравнению с 1972 годом на 30 процентов. Английские исследователи также считают, что новая техника снизит потребности в издательской продукции на бумажном носителе.

Участники конференции, проведенной в 1983 году по инициативе французского журнала полиграфистов «Карактэр» и Американской ассоциации издателей, пришли к выводу, что развитие электронных средств массовой коммуникации не приведет к исчезновению печатных средств информации. Мотивировалось это тем, что прогнозы об исчезновении школьных учебников в связи с усиливающимся внедрением ЭВМ в процесс обучения, о вытеснении изоизданий видеокассетами не оправдались.

Во время работы книжной ярмарки во Франкфурте-на-Майне (1984) члены Международной ассоциации издателей разработали и опубликовали итоги дискуссий на XXII конгрессе ассоциации. В документе говорится, в частности, что издательское дело не сводится только к выпуску книг и журналов, но включает все виды современной коммуникационной деятельности. При этом указывается, что, если издательства хотят распространить свое влияние и на сферу электронных средств информации, они должны осуществлять более крупные капиталовложения в организацию их производства, хотя возврат вложенных средств будет на начальной стадии более медленным по сравнению с традиционным книгоизданием. Эта рекомендация, которая может быть истолкована чуть ли не в качестве акта самопожертвования на благо человечества, при более тщательном рассмотрении происходящих изменений в издательском деле практически отражает уже созданные финансовые и организационные предпосылки в этом направлении.

Продолжающаяся концентрация огромных материальных ресурсов не ограничивалась привлечением средств только из области книгоиздательской отрасли. Например, упоминавшийся уже американский конгломерат «Галф энд Вестерн», основные капиталы которого вложены в авиа- и автомобилестроение, электронику, пищевую промышленность, начал вторжение в издательское дело с 1966 года, а приобретение им таких фирм, как «Саймон энд Шустер» (1977) и «Прентис Холл» (1984), означало создание самого крупного в мире издательского объединения. Наличие же в составе концерна крупнейшей кинокомпании «Пэйрэмаунт пикчез» превратило его в важнейшую составную часть информационного и культурно-развлекательного бизнеса страны. Это далеко не единственный случай, свидетельствующий о том, что процесс обобществления и концентрации капитала приводит к созданию крупных концернов, сосредоточивающих в своих руках всю сферу массовой информации и пропаганды, в которую входят печать, радио, телевидение, кино. Таким образом одновременно создается монополия крупной буржуазии на средства информации, процессы воспитания, пропаганды, формирования массового сознания.

Вместе с тем нельзя не отметить и в этом случае преобладания финансового начала над творческим. Для концерна не имеет значения качество информации. Важно только следить за тем, чтобы вид носителя информации отвечал требованиям рынка, а ее содержание соответствовало вкусам покупателей. Об этом свидетельствует уже сформировавшийся на Западе обширный рынок компьютерных игр для детей и взрослых с политическим подтекстом, других игр, способствующих развитию и поддержанию у человека низменных инстинктов. Из числа продаваемых, например в Англии, готовых видеозаписей 54 процента составляют художественные фильмы, 21 процент — порнография, 8 процентов посвящены спорту, 5 процентов — концертам поп-музыки, 22 процента — прочие.

Происходящие в области книгоиздательского дела изменения неизбежно влекут за собой и изменения в области книжной торговли. В капиталистических странах резко обострилась борьба между издателями и торговыми организациями за распределение доходов от реализации книжной продукции. Как известно, традиционная сеть книготорговых магазинов осуществляет свою деятельность за счет скидки с прейскурантной розничной цены книги, определяемой издателем в момент передачи ее для реализации. Стремление издателей максимально сократить размер скидки приводит к расширению торговли книгами в обход законодательства.

Книги в мягкой обложке, книги для массового читателя все чаще продаются не только в специализированных книжных магазинах, но и в крупных универсальных магазинах, торговых точках, расположенных в местах скопления людей (авиа- и железнодорожные вокзалы, например), в газетных киосках и т. п. Это приводит к ломке традиционных связей издателей с торговой сетью, но издатели успешно пользуются такой возможностью для расширения рынка сбыта.

Еще более сложные процессы произошли за последнее время в области внешней торговли книжными изданиями. Так как сбыт продукции на внутреннем книжном рынке промышленно развитых капиталистических стран с каждым годом затрудняется, издатели вынуждены уделять все большее внимание внешним рынкам. При этом постоянно увеличивается обмен книжной продукцией между промышленно развитыми странами. Вместе с тем американский обозреватель Горден Грахам охарактеризовал 1970-е годы как прекращение того периода, когда Европа и США взаимно обменивались книжной продукцией и взаимно утоляли голод третьего мира на этот товар.

В результате острейшей конкурентной борьбы соотношение удельного веса основных поставщиков книжной продукции на внешние рынки за последние 25–30 лет резко изменилось. В 1946 году экспорт книг из США, например, составлял 0,1 процента от общего объема их производства, а в 1983 году он увеличился до 8 процентов. Рост этот обусловлен изданием книг в мягкой обложке для массового читателя в странах Европы и Азии, переизданием дешевых учебников для колледжей, созданием и приобретением дочерних фирм в других странах, увеличением издания книг на испанском языке для стран Латинской Америки. А вот доля экспорта в публикациях английских издателей сократилась с 44 процентов в 1977 году до 35–30 процентов в последние годы.

Внимание издателей промышленно развитых капиталистических стран все более привлекает возможность сбыта книг в развивающиеся страны, испытывающие острую потребность в учебной и технической литературе.

Публикуемые ЮНЕСКО данные свидетельствуют, что с 1960 по 1980 год число изданий во всем мире увеличилось в 2,2 раза, но при этом в развитых странах оно удвоилось, а в развивающихся утроилось. Вместе с тем удельный вес книг, издаваемых в развивающихся странах, увеличился за этот период лишь с 14 до 20 процентов, т. е. основную часть книг издают промышленно развитые страны.

Причина такого положения кратко изложена в Программе КПСС: «Используя экономическую и технологическую зависимость, неравноправное положение освободившихся стран в мировом капиталистическом хозяйстве, империализм нещадно эксплуатирует их, взимая многомиллиардную дань, истощающую экономику этих государств. Гигантская задолженность стран Азии, Африки и Латинской Америки индустриально развитым капиталистическим государствам стала одним из важных каналов их эксплуатации империализмом, прежде всего американским».

Дороговизна экспортируемых промышленно развитыми капиталистическими странами книг, желание издателей извлечь немедленные и максимальные прибыли породили уродливое массовое явление, получившее название «издательское пиратство».

Международный союз издателей определил «издательское пиратство» как «воспроизведение документов, защищенных авторским правом, национальным или международным, без согласия обладателя… такого права, без выплаты гонорара… и в большинстве случаев без указания источников». При этом «пиратская» деятельность не ограничивается только выпуском книг, но во все большей степени затрагивает и все виды механической записи. В Великобритании, например, 86 процентов владельцев видеомагнитофонов предпочитают сами изготовлять видеозаписи. Вместе с тем число торговцев видеокассетами увеличилось с 5 тыс. в 1980 году до 15 тыс. в 1982 году. Из них 7–8 тыс. занимаются исключительно продажей видеокассет, причем не менее 70 процентов программных видеокассет — «пиратские».

Поначалу «издательское пиратство» было явлением чисто экономическим: перепечатка уже изданной книги без уплаты гонорара и продажа ее по более низкой цене приносили прибыль. Процветанию этого бизнеса способствовали запутанность во многих странах законодательства об авторском праве, территориальная удаленность издательств, страдающих от «пиратства», от тех стран, где это «пиратство» осуществляется, высокая стоимость судебных издержек и др. Но со временем выявились и социально-политические последствия этого явления. «Пиратское» издание книг тормозит развитие издательской деятельности, затрудняет исследования в области книгоиздания, а в некоторых странах даже поставило под угрозу само существование издательского дела. Создается реальная угроза развитию международной книготорговли, авторскому праву.

«Издательское пиратство» в развивающихся странах приводит к негативным процессам в социально-экономической области: сокращению производства на отдельных предприятиях книгоиздательской отрасли и, как следствие, к росту безработицы среди рабочих и служащих издательств и типографий; к дестабилизации книгоиздания; к наводнению рынка фотокопиями книг самого низкопробного содержания; к распространению книг, имеющих опасную идеологическую направленность. «Пиратские» перепечатки учебников, например в Испании, Нидерландах и на Кипре, были обусловлены быстро увеличивающимся разрывом между ценой книги и материальными возможностями студентов.

Огромные масштабы этого явления, серьезные экономические и социально-политические его последствия побудили Международный союз издателей создать в 1982 году фонд по борьбе с «пиратством». Борьбу американских издательств против выпуска «пиратских» изданий возглавила Американская ассоциация издателей. В Великобритании в 1983 году 108 книгоиздательских фирм начали «кампанию против книжного пиратства», обязавшись в течение трех лет отчислять 1 процент выручки от экспорта книжной продукции, чтобы добиться вступления каждой страны в одну из двух международных конвенций об авторском праве, запретить нарушения авторских прав.

«Кампания против книжного пиратства», как полагают, дала определенные результаты. Так, правительство Южной Кореи (второго после Тайваня поставщика «пиратских» изданий на мировой рынок) сообщило о своем намерении вступить не позднее 1988 года в члены конвенции по защите авторских прав. Однако быстрого и простого решения проблем в этой сфере деятельности ожидать не приходится. Это объясняется огромными прибылями от «пиратского» бизнеса (по подсчетам специалистов, «издатели-пираты» получают прибыль в четыре-пять раз большую, чем легальные издатели). Практика показывает, что общество, основная цель которого — получение максимальной прибыли на вложенный капитал, лишено возможности активно воздействовать на целенаправленное формирование социальной структуры. Жестокая конкуренция становится основной его движущей силой.

Антигуманная идеология современного капитализма наносит все больший ущерб духовному миру людей. Культ индивидуализма, насилия и вседозволенности, злобная антикоммунистическая пропаганда, эксплуатация культуры в качестве источника наживы ведут к насаждению бездуховности, к моральной деградации. Империализм породил массовую преступность и терроризм, захлестнувшие капиталистическое общество. Все более пагубной становится роль буржуазных средств массовой информации, одурманивающих сознание людей в интересах господствующего класса.

Создание информационно-пропагандистских комплексов, исполняющих роль долговременного идеологического средства воздействия на массы, в период обострения идеологической борьбы санкционируется на Западе соответствующими государственными организациями. Так, до 1967 года ЦРУ, например, субсидировало или одобрило издание 1 тыс. книг, пропагандирующих «американский образ жизни» среди зарубежных читателей. Экспорт и распространение американских книг взяты под особое наблюдение и контроль Госдепартамента США. Информационное агентство Соединенных Штатов (ЮСИА) непосредственно занято расширением сети так называемых информационных центров за границей. На начало 1983 года в рамках ЮСИА действовало свыше 200 отделений, издающих в 125 странах десятки журналов, бюллетеней, имеющих в своем распоряжении мощные радиосредства. Усиленно ведет психологическую войну Пентагон. Управление по связям с общественностью Пентагона ежегодно выпускает до 8 млн. экземпляров книг и брошюр антисоветской, антисоциалистической направленности, сотни фильмов, более 3 тыс. радиопрограмм.

Наступлением на умы людей с целью очернить социализм, оклеветать советскую действительность, приукрасить империализм занято большое число людей, на их деятельность затрачиваются огромные средства. Только в ЮСИА служат около 8 тыс. человек. Бюджет этой организации в 1983 году составлял 640 млн. долл. А всего на подрывную деятельность конгресс США ежегодно выделяет свыше 3 млрд. долл.

Активное участие государства в финансировании идеологической агрессии на зарубежные страны дает возможность крупнейшим монополиям распределять огромные ассигнования не только между поставщиками оружия, но и между идеологическими защитниками и пропагандистами военной истерии. В результате правительства капиталистических стран решают поставленные перед ними политические задачи, а монополистический капитал получает гарантированные прибыли от выполнения государственных заказов.

Все это с полной очевидностью подтверждает, что к области книжного издания, как и средств массовой информации в целом, может быть отнесен сделанный в Программе КПСС вывод: «Наука и техника нашего времени дают возможность обеспечить на Земле изобилие

благ, создать материальные условия для процветания общества, для развития личности. И они же, эти творения ума и рук человека, — силою классового эгоизма, ради обогащения властвующей в капиталистическом мире элиты — обращаются против него самого. Таково кричащее противоречие, с которым пришло человечество к порогу XXI века».

 

Книга: преступник и жертва

Георгий Миронов

Буржуазная идеология в борьбе с передовой идеологией современности — марксизмом-ленинизмом — всегда уделяла должное внимание литературе, книге. Наши идейные противники прекрасно понимают, что книга, прежде всего художественная, опосредованно воздействуя на сознание и подсознание системой эмоциональных символов, может стать проводником выгодных буржуазной идеологии стереотипов мышления и поведения, средством отвлечения от острых социальных проблем, «фабрикой грез»… Но книга может нести и передовые социальные идеи, формировать в человеке стремление к борьбе, к сопротивлению. Вот почему в стратегии буржуазной идеологии отношение к книге, художественной литературе двойственное. С одной стороны, чем меньше обыватель читает, тем лучше, тем легче манипулировать его сознанием имиджами (образами) масс-медиа. С другой стороны, тем, кто все-таки читает, можно предложить литературу, произведения, авторы которых — выполняя социальный заказ или под воздействием самоцензуры — формируют у читателей стереотипы, имиджи, которые «работают» на сверхзадачу буржуазной идеологии. Думается, читателям этого сборника будет интересно и полезно знать, как классовый противник использует художественную литературу для воздействия на массы, какую «книжную политику» проводят сегодня правящие круги капиталистических стран.

«Книги, вот кто враг. Они извращают факты, приукрашивают реальность, заставляют размышлять, искажают сознание, словом, мешают людям быть счастливыми. Вот почему в одной неизвестной стране, в не столь уж и отдаленную эпоху… в городах жгли книги». Так начинает французский кинорежиссер Франсуа Трюффо сценарий фильма «451° по Фаренгейту», поставленного им по мотивам романа Рея Брэдбери.

«…В не столь уж и отдаленную эпоху…» Фантастика? Отнюдь. Вот страна традиционно высокой культуры, давшая мировой литературе немало блестящих имен, — Франция. Сегодня в городах этой страны… жгут книги! Нет, не так, как это делалось в фашистской Германии — на площадях, с «разрешения властей», не так, как это описано в романе Брэдбери. Книги жгут не власти, даже не обыватели. Жгут экстремисты, неофашисты. За последние шесть лет сожжено 35 книжных магазинов, в том числе поджигались магазины советской, арабской, палестинской книги… Показательно, что в 1983 году был подожжен книжный магазин «1984» — он был так назван в честь романа Джорджа Оруэлла, вышедшего из печати в 1948 году… В этом романе Оруэлл писал, что год 1984 станет годом расцвета буржуазных свобод в капиталистическом мире и заката свобод в мирз социалистическом… В 1984-м эти «предвидения», как известно, не оправдались. Если не считать «расцветом свобод» право поджигать книжные магазины. Впрочем, может быть, это не характерная тенденция для «западного мира», поджигают ведь экстремисты, представители, так сказать, «неправительственных организаций». Но вот те же 80-е годы XX века. Соединенные Штаты Америки. «Если вам хочется жечь книги, — прекрасно, жгите!». Эти слова принадлежат не обезумевшему фанатику из подпольной неофашистской секты. Они произнесены преподобным Дж. Заррисом, главой иллинойского филиала организации «Моральное большинство Америки», весьма близкой к администрации Рейгана и игравшей до 1986 года роль своеобразной неофициальной правительственной цензуры в США. (Созданная в 1979 году, эта организация с 3 января 1986 года реорганизована в «Федерацию за свободу». Ее бюджет возрос с 7 до 12 млн. долл. в год. Во главе ее по-прежнему преподобный Джерри Фолуэлл, реакционер и лидер архиреакционеров США.) Когда-то эту непривлекательную реакционную роль играл печально известный сенатор Джозеф Маккарти, рассылавший, например, гонцов по библиотекам страны с целью

изъятия неугодных ему книг. Те странные для американцев времена замечательный драматург Лиллиан Хелман назвала «временами негодяев». Сегодня эти «времена», увы, повторяются. Под давлением «Морального большинства Америки», этой современной клерикально-реакционной инквизиции в сфере культуры, были запрещены романы Хемингуэя, Марка Твена, Стейнбека. Не найдешь сегодня в американской библиотеке «Бойню номер пять» К. Воннегута. Изъята «Уловка-22» Дж. Хеллера. Сатира, социальная, критическая фантастика нынче не в моде. И уж вовсе не приходится удивляться, что нет в библиотеках произведений темнокожих жителей США: запрещены и изъяты, в частности, книги П. Томаса «На этих мерзких улицах» и Эл. Кливер «Душа на льду», — больно уж неприглядная картина возникает перед их читателем: Америка расовой дискриминации, разжигания расовой ненависти, Америка шовинистического угара. Бессмысленно запрещать книги, содержащие критику в адрес такой Америки. Ибо именно такую Америку увидели тысячи участников и гостей Олимпийских игр 1984 года. Но ведь закрывают-то доступ к таким книгам не зарубежным читателям, своим. Оберегают обывателя от какого бы то ни было «негативного воздействия» литературы. И кампания эта все ширится. Глава Бюро интеллектуальной свободы Американской библиотечной ассоциации Джудит Кругг, заметив эту тенденцию, подчеркивает: «Если в середине 1970-х годов ежегодно отмечалось до 100 случаев изъятия книг из библиотек, то в середине 1980-х — до 1000 случаев». Причем, как подчеркивает журнал «Нбюсрипаблик», «об истинных масштабах самостийной цензуры можно только догадываться». «Литературными куклуксклановцами» называют сегодня прогрессивные американцы этих самостийных цензоров. Понять их возмущение нетрудно, ведь из библиотек на свалку выбрасываются, по свидетельству прессы, сотни произведений, в том числе составляющих гордость американской и мировой литературы. Предпочтение, разумеется, отдается книгам, содержащим какой бы то ни было критический взгляд на «ценности» американского образа жизни. Как признал обозреватель «Нью-Йорк таймс ревью», сжигаются, изымаются из библиотек и книжных магазинов, замораживаются на стадии производства в типографиях, не допускаются на страницы журналов прежде всего те книги, в которых дается нелицеприятный портрет американских властей, содержится критика в адрес большого бизнеса, высказываются радикальные политические идеи.

«Свободный мир» ведет свою неравную борьбу с книгой двумя путями: запрещая, уничтожая книги, закрывая к ним доступ и… снижая количество потенциальных читателей. И в этом тоже есть логика идеологической стратегии: чем неграмотнее, необразованнее, некультурнее будет обыватель, тем легче манипулировать его сознанием. Да и с цензурой меньше забот: нет нужды запрещать книги, которые некому читать… В несоциалистическом мире сегодня насчитывается 800 млн. неграмотных. Сюда входят и жители освободившихся стран, оставшиеся неграмотными в результате колониальной и неоколониальной политики империализма. Но сюда входят и жители развитых капиталистических стран. Так, по свидетельству французского журнала «Сьянсэви», в странах Западной Европы насчитывается 15 млн. неграмотных. Испанский журнал «Камбио-16» сообщил тем испанцам, которые умеют читать, что более половины их соотечественников не прочли за всю свою жизнь ни одной книги. И это в стране Сервантеса и Лорки! Но в Испании, где так остра сегодня проблема неграмотности — последствие десятилетий черной диктатуры Франко, делают шаги навстречу книге. Широкая кампания, направленная на то, чтобы помочь испанцам полюбить книгу, организована прогрессивной общественностью, министерством культуры страны. Беспокоит проблема неграмотности, безразличия и даже ненависти к книге и прогрессивную общественность США. Да только вот правительственные круги не пытаются решить эту проблему, напротив, постоянно ее усложняют, сокращая субсидии на развитие образования, запрещая лучшие книги Америки… По данным Университета штата Техас, в США насчитывается 27 млн. неграмотных, 20 процентов населения страны неспособны правильно писать и читать. Особенно тревожит думающих американцев положение с неграмотностью молодежи. Как свидетельствует американский социолог Рудольф Флеш, около 40 процентов 17-летних американцев функционально неграмотны, т. е. не в состоянии понять книгу, если даже попытаются ее читать. Показательно, что по этой печальной статистике США догоняют Бирму, страну, в силу исторического развития не имеющую и тысячной доли тех возможностей для развития образования и книгоиздательской деятельности, которые имеют США. Показательно и другое: эти сведения Р. Флеш привел в книге» Почему Джонни все еще не умеет читать». Но напрасно вы будете пытаться получить эту книгу в американской библиотеке… Стыдливые фарисеи из «Морального большинства Америки» поспешили рекомендовать изъять ее из книжных фондов. Может быть, им стыдно за неграмотную Америку? Вряд ли, просто это попытка скрыть от средних американцев еще один критический анализ.

Причем тенденция пренебрежительного, а то и откровенно ненавистного отношения к книге идет сверху. В американских газетах сообщалось, например, что, по свидетельству его близких, Рейган смолоду не читал книг. И вот ведь что интересно: книги у него в домашней библиотеке были, но, расставленные однажды… декоратором, они с тех пор бережно охранялись от пыли. «Я смертельно испуган тем, что его переизберут. Он очень поверхностный человек», — отметил Аллан Пост, хорошо и много лет знающий Р. Рейгана, накануне переизбрания Рейгана на пост президента. Однако кое-кого в США устраивают не только малограмотные обыватели, но и поверхностные президенты: и теми, и другими в этом случае легче манипулировать. Не этим ли объясняется факт, что в богатейшей стране западного мира издается книг на душу населения в 35 раз меньше, чем в небольшой и небогатой Исландии, что по переводам художественной литературы США занимают одно из последних мест среди капиталистических стран. 27 млн. неграмотных, 25 млн. малограмотных — не слишком ли много для страны, кичащейся тем, что она занимает «передовые позиции в мире»? При таком отношении к образованию вряд ли кого удивит, что американцы в массе своей отличаются удивительным невежеством. По данным анкетирования, проведенного группой независимых социологов, 94 процента американцев ничего не слышали о первой мировой войне, 68 процентов — о второй, а из тех, кто хоть что-то о ней слышал, многие считают, что она была развязана СССР, а победили в ней США. Да что там говорить, свою недавнюю историю американцы знают плохо: 44 процента опрошенных не знают об убийстве Кеннеди, 32 — о высадке американцев на Луне, по данным другого исследования, 40 процентов учеников средних школ считают Израиль арабской страной, а Таиланд — островом, где правит Чан Кайши.

Все эти статистические и социологические сведения западный читатель не найдет утром на первых полосах газет. Уж в очень резкое противоречие вступает эта грустная статистика с широковещательными заявлениями буржуазных пропагандистов о «царстве свобод» в западном мире. О каких уж свободах тут говорить, если нет элементарной свободы научиться читать и писать, не говоря уж о том, чтобы получить дорогостоящее высшее образование.

Буржуазные масс-медиа трубят о том, что в «свободном западном мире» каждый волен публиковать то, что ему хочется. Это на практике возможно лишь в том случае, если желание совпадет с желанием сильных мира сего. В противном случае книга, разумеется, света не увидит. «США — это единственная, наверное, страна в мире, у которой не хватает гордости, чтобы постоянно печатать своих авторов», — с грустью констатирует американский литературный критик Эдмунд Уилсон. Прогрессивных американских писателей сегодня за рубежом, например в нашей стране, знают гораздо лучше, чем в Америке. Ну, а тем, кто готов прославлять американский образ жизни и его воплощение — имидж «помудревшего» за годы правления в Белом доме Ронни Рейгана, таким авторам — зеленая улица. Вот и приходится прогрессивным американским писателям отмечать в своей национальной литературе грустные тенденции: не хватает «героев» в литературе, на примере которых у читателей воспитывались бы гуманистические идеалы, — подчеркивает Сэм Шеппард…

Если нет в литературе героев, их необходимо создать, — решают «литературоведы» из Белого дома. Героев, нужных Америке Рейгана. Если рейгановскую идею ядерной войны может поддержать только дикарь или дебил, значит в литературе нужно создавать привлекательный имидж «недумающего и нерассуждающего патриота». Только тупица не поймет, куда ведет Америку внутренняя и внешняя политика Рейгана, только трус не решится ради спасения своих близких, своей родины выступить против этого реакционного курса. Значит литература должна либо формировать такого труса, либо так запугать обывателя мифами о «советской военной угрозе», чтобы этот «имидж страха» перед русскими вытеснил другой гнетущий сознание образ — страха перед ответным ударом, безработицей и нищетой.

Возникает чудовищный заколдованный круг. По данным Эн-би-си, «когда уровень безработицы в США поднимается на 1 процент, число самоубийств возрастает на 4 процента, убийств — на 5, пациентов психиатрических клиник — на 3, заключенных в тюрьмах — на 4, смертность — на 2 процента». Таковы социальные последствия политики Рейгана. Но в каких процентах измерить культурные последствия этой политики? Страх перед безработицей, перед ростом преступности — он из жизни… Но он и из литературы, насаждающей чувство страха, формирующей имидж пассивности, бессмысленности сопротивления властям.

Но вот что интересно: рядом с «инспирированными» или созданными из сугубо коммерческих соображений произведениями, формирующими у читателя безволие и слабость, в 1980-е годы по США распространилась лавина книг, населенных «сильными личностями». Вот лишь несколько примеров: почти одновременно выходят из печати книги А. Мендела «М. Бакунин» и Э. Крэнкшоу «Бисмарк»; сразу две книги получили американские читатели о Муссолини — Д. Смита и А. Джойса; А. Джонг порадовал любителей изящной словесности книгой «Жизнь и время Г. Распутина»; «сильной личностью» (невольно вспомнит читатель его антисоветскую «фултоновскую» речь) представляется сегодня и Уинстон Черчилль, и о нем две книги получает любознательный читатель — «Черчилль. Молодой человек торопится» Т. Моргана и «Черчилль и де Голль» Ф. Кирсоуди; о том, каким волевым и сильным должен быть руководитель государства, читатель узнает из книги Н. Маккензи «Бегство с острова Эльба. Падение и побег Наполеона»… Книги эти далеко не равнозначны — ни по сверхзадаче авторов, ни по художественным достоинствам. Но поставленные рядом, в списке… Это уже тенденция. Они работают на имидж буржуазной идеологии: авторитарные режимы эффективнее демократических… Стиль руководства «вождей» прошлого может быть полезен сегодня… «Сильные личности» приходят тогда, когда они нужны нации… И так далее. Зачем они нужны буржуазной идеологии, эти имиджи? Невооруженным глазом видно — Америка переживает кризис личностей. Вспомните бесцветных ее президентов последних лет, как правило, бесславно, а то и со скандалом покидавших «овальный кабинет» Белого дома. Американцы заражены скепсисом по отношению к администрации. Эрозия веры в саму систему (!) вызывает сегодня у американцев духовную недостаточность. Вот откуда то совершенно невероятное идеологическое шоу во время Олимпиады-84, направленное на прославление американского образа жизни. Вот откуда те миллионные тиражи мемуарных, исторических, документальных и художественных книг, прославляющих сильную личность во главе государства вообще и во главе американского государства в частности. Шовинистический шабаш, напоминающий выход охотнорядцев на очередной погром, — явление не случайное в современной Америке. Это не случайно прорвавшийся, а посеянный и любовно взращенный буржуазными идеологами шовинизм, это результат многолетней обработки умов. Увы. и при помощи литературы.

«В целях сохранения прибылей и власти элита развращает массы, но и сама развращается массами, так как для обеспечения собственного господства создает неполноценную литературу. Результатом этой диалектики является упадок всего общества». Нужны ли комментарии к этому пессимистическому, но сегодня как никогда справедливому замечанию американского социолога Майкла Харрингтона? Разве только одно замечание: это признание я выписал из книги Харринггона, изданной в Нью-Йорке в… 1965 году. Книга называлась «Случайное столетие» (можно перевести и как «Нечаянный век»). Двадцать лет прошло… А ведь книга Майкла Харрингтона — не футурологическое исследование. Но то, что два десятилетия назад казалось тревожной тенденцией, сегодня, увы, становится нормой.

Итак, и это признают сами американцы: сегодня в Америке создается «неполноценная литература», цель которой — развращение масс, манипулирование их сознанием. Разумеется, эта литература далеко не всегда создается по прямому «социальному заказу» буржуазной идеологии. Нередко появлению такой литературы способствует и самоцензура авторов. И погоня за прибылью. И самообман. «Мы даем американцам именно то, чего бы им больше всего хотелось». Эти слова принадлежат кинорежиссеру Спилбергу, «счастливчику Спилбергу», как его называют коллеги за то, что он получает от своих коммерческих лент, таких, как «Челюсти», «Контакты третьей степени», «Звездный путь-2» и др., прибыли, которые другим и не снились. Так вот, Спилберг «давал» американцам фильмы с космическими супергероями, насыщенные жестокостью, а потом сделал добрый и гуманный фильм «Внеземной», суть которого можно было бы свести к такому тезису: мыслящие существа способны найти общий язык, даже живя в различных галактиках, а уж на одной-то Земле и вовсе можно попытаться понять друг друга. И этот фильм принес ему не меньше прибылей, чем, скажем, «Челюсти»: кинозрители Запада устали от жестокости, от пропаганды ненависти.

Так чего же больше всего хочется самим американцам? Ответ не так, видимо, прост, как это пытаются представить те, кто создает произведения «массовой культуры». Имеет место своего рода подстановка: «массовая культура» якобы дает массовому потребителю этой культуры то, что он от нее ожидает, формируя поделками «масс-культуры» низкопробный вкус, невысокие духовные потребности, запросы, а потом — отвечает на эти запросы, давая массам свою низкопробную продукцию. Круг замкнулся. Потребитель получил то, «что ему больше всего хочется»…

И создает «массолит» конвейер, с которого сходит литература, метко названная «жвачкой для ума». Масштабы этой «фабрики грез» просто грандиозные. 35 млрд. страниц в год составляет продукция американского «массолита». Канадское издательство «Арлекин» только в 1982 году продало 218 млн. экземпляров так называемых «розовых» романов в 52 странах мира. В 1983 году оборот фирмы превысил 350 млн. долл. Несколько итальянских фирм только в 1983 году продали более 32 млн. экземпляров книг низкопробных «розовых» серий. Объем этих книжек, пишет итальянский еженедельник «Панорама», в среднем 150 страниц; чтобы их можно было прочесть за полдня, словарь прост и прямолинеен и состоит из 350–400 самых расхожих слов. Постепенно «субкультура» вытесняет подлинную культуру, псевдолитература — литературу. А поскольку главный девиз этой «массовой литературы» — «Назад от действительности!», нетрудно понять, что она приносит не только коммерческие прибыли, но и политический капитал. Вот почему у «массолита» такие возможности. Вот почему конвейер работает без остановок. При всех незначительных различиях, фирмы «массолита» работают по одной модели. Работай по такой модели — и все будут довольны: и власти, ибо ты работаешь на их «спокойствие», и читатели, ибо ты освобождаешь их от необходимости думать, и ты сам, ибо материальные проблемы твои решены. И ты сам, если только тебя не мучает совесть… «Бросьте принимать жизнь всерьез!» — это девиз не только коммерческой «массовой литературы». Это и один из весьма выгодных буржуазной идеологии имиджей, стереотипов поведения и мышления, старательно насаждаемых в массах с помощью средств литературы и искусства.

Удачно сказал по этому поводу американский критик Дж. Сазерленд в своей книге «Бестселлер», вышедшей из печати в 1981 году: литература «массолита» — это литература с высокой степенью предсказуемости. И речь идет не только о предсказуемости сюжета. Нетрудно предсказать и идеологическое содержание такой литературы, заложенные в ней идеологические имиджи. «Если бы вдруг «массолит» перестал приносить доходы, — точно подметила газета «Монинг стар» (в январе 1983 г.), власти должны были бы взять расходы на себя: идеологическая прибыль с лихвой окупила бы затраты».

Разумеется, «массолит» каждой из капиталистических стран, при всех объективных сходствах, имеет и свою специфику, зачастую объясняемую причинами исторического характера. Так, скажем, отличие «массовой литературы» США прежде всего в том, что она повышенно активна в утверждении идеалов американского общества. Она формирует 100-процентных американцев. А что такое 100-процентный француз, англичанин, итальянец? Ассоциации чисто внешние, национальные… Вот 100-процентный американец — это человек, на 100 процентов преданный американским «идеалам», американскому образу жизни, системе идеологических стереотипов, которые так старательно формирует сегодня (сегодня — во «времена Рейгана» — старательнее, чем когда-либо) американская массовая литература.

Меняется тактика буржуазной идеологии, изыскиваются все новыё и новые формы воздействия на сознание и подсознание людей — как у себя в стране, так и за рубежом, идет поиск новых методов «психологической войны» против мира социализма с использованием каналов литературы и искусства. Меняется и «массолит». Если ранее для нее были характерны грубоватая апологетика, откровенная лакировка американской действительности, то сегодня это считается «дурным тоном». Ибо бессмысленно утверждать, что в Америке Рейгана, Америке, попирающей международное право, врывающейся в мирные дома гренадцев и сальвадорцев, взрывающей мирные суда в портах Никарагуа, в Америке расовой дискриминации, бесправия, безработицы, в этой Америке все в порядке, ибо невооруженным глазом видно: порядка-то и нет… Так появляется в «массолите» новая тенденция: воспевать американский образ жизни через… «откровенный разговор» о еще кое-где имеющихся недостатках и недочетах. Так «массолит» становится для буржуазной идеологии своеобразным «клапаном» для выпуска пара недовольства. Так появляются в рамках «массолита» псевдокритические произведения, выполняющие заданную буржуазной идеологией роль. И даже король американского «массолита» миллионер-писатель Гарольд Роббинс создает роман из жизни… рабочего класса — «Воспоминание об одном дне». Очередной миф о настоящем американце, вступающем в борьбу за интересы народа и одерживающем победу. У главного героя — профсоюзного лидера Дэна Хаггинса — много врагов: и тайных и явных. Явные — это капиталисты (написанные с доброй симпатией капиталистом Роббинсом), тайные — это коммунисты, интеллигенты, «высоколобые». Коммунисты науськивают рабочих на предпринимателей, что ведет к ненужным жертвам. А ведь можно и договориться с этими явными врагами рабочих — капиталистами. И возникнет гармония, классовый мир, и доходы каждый будет получать в зависимости от своего вклада в общее дело.

Тут идеологический имидж прост: классовый мир, бессмысленность любого выступления против властей. Власти в этом романе не критикуются.

А вот автор книги «Луковое поле» Джозеф Уэмбо смело нацеливает острие своего критического романа во власть предержащих. Только это критика справа. Она тоже выгодна буржуазной идеологии. Имя писателя советским читателям и любителям кино знакомо — по его сценарию был снят фильм «Новые центурионы», прославляющий «замечательных американских полицейских», фильм лживый, формирующий весьма выгодные буржуазной идеологии имиджи, который, увы, широко прошел и по киноэкранам нашей страны. Бывший служащий лос-анджелесской полиции создал свой новый роман на основе материалов нашумевшего процесса об убийстве полицейского. Во время уличной демонстрации один полицейский был убит, второй стал калекой. Неважно, что стреляли в них не демонстранты, а экстремисты-провокаторы. Важно — для автора, что с нарушителями порядка церемониться негоже — с цветными, с коммунистами, рабочими, борцами за мир… Это тоже «критика капиталистической системы». Только критика справа.

Подобный имидж создает в своем романе и Дороти Унак, также бывшая служащая полиции, только на этот раз нью-йоркской. «Закон и порядок» — роман о трех поколениях американских полицейских. Старший — О’Мэлли — похотлив, жесток, корыстолюбив. Средний — его сын Брайен — делает свое «святое дело», стремясь не нарушить ни букву, ни дух Закона. Он вынужден покрывать коррупцию и жестокость своих подчиненных во имя «высоких целей» — чтобы не разочаровать верящих полиции «средних американцев». Его сын Патрик, возмущенный конформизмом отца, срывает с себя бляху полицейского. «Я стараюсь найти выход, сынок, — говорит в душещипательной, мелодраматической сцене отец сыну. — Постарайся и ты… Но нельзя сидеть сложа руки».

Рейган, придя к власти, призвал американцев «не критиковать, а создавать, не выступать против администрации, а помогать ей избавить Америку от ее недостатков». Смело подхватывает романистка сформулированный президентом имидж. И формирует еще один. Ведь Патрик в романе, бывший солдат американской армии во Вьетнаме, — герой явно положительный. Сегодня американский «массолит» буквально захлестнули герои, бывшие солдаты и офицеры армии США, в прошлом воевавшие во Вьетнаме. Это почти всегда — герои явно положительные. Так формируется еще один имидж: если эти конкретные люди, воевавшие во Вьетнаме, такие славные парни, то, может быть, и все эти слухи о зверствах коммандос, «зеленых беретов» в Индокитае — только слухи. Так «отмывается» литературой от «грязной войны» американская армия. Сегодня это особенно необходимо Америке Рейгана, чтобы привлечь в эту армию все новых и новых новобранцев, «защитников свободы» в горячих точках планеты. Романы, подобные названным выше, показывают: эти парни — просто 100-процентные американцы, преданные американскому образу жизни. Так американский «массолит» разрабатывает концепцию личности, которая призвана оказывать деструктивное воздействие на общественное сознание, прививать массам веру в моральные ценности капиталистического общества, в необходимость защиты этих ценностей. Даже путем критики, если это «критика справа».

А параллельно развивается «массолит утверждения». Типичный пример этого направления — роман Слоуна Уилсона «Человек в сером фланелевом костюме», рассказывающий о среднем американце, трудолюбивом, исполнительном, законопослушном. С этого романа Уилсон начал свой путь в литературе в 1955 году. И вот его новый роман, ставший бестселлером, — «Ледовые братья». Роман о второй мировой войне. Автор воевал и сумел насытить роман множеством точных деталей, вызывающих доверие читателя. Уилсон — писатель небесталанный, это не литературный поденщик, поставляющий «массолиту» бездарные «розовые» поделки. Тем опаснее его романы, ибо через правду частностей идет писатель к большой лжи. Главный урок, который читатель вынесет из романа об американских моряках 1940-х годов, в том, что высшая доблесть — подчинение начальству, высший патриотизм — выполнение любого чудовищного приказа. Если сегодня нужно убивать немцев (не потому, что они фашисты, а потому, что приказано), завтра — корейцев или вьетнамцев, послезавтра — русских, значит нужно убивать, ибо командир сказал, что они враги Америки! Очень удобный для Америки Рейгана имидж создает Слоун Уилсон…

Если говорить о новых жанровых тенденциях в американском «массолите», то тут необходимо отметить новый взрыв интереса издателей и читателей к документальной прозе, к мемуарам. Разумеется, они не выпадают из общего «литературного процесса массолита», они тоже несут нужные буржуазной идеологии имиджи.

Казалось бы, какой идеологический капитал можно нажить на порнографии? Коммерческий? — и то с трудом, учитывая повсеместное снижение интереса к книжной или кинопорнографии западных читателей и зрителей. Оказывается, можно. Американская актриса Линда Лавлейс, снявшаяся в фильме «Глубокое горло», принесшем 600 млн. долл. прибыли и поразившем видавших виды критиков и зрителей разнузданным садомазохизмом (фильм назвали в прессе «учебником порнографии»), написала мемуары «Внутри Линды Лавлейс» (можно перевести и так: «Линда Лавлейс изнутри»). Порнокнижонка, написанная вульгарным языком, — так охарактеризовала ее лондонская «Таймс». Общественность Англии подала в суд на английскую издательскую фирму, распространившую это макулатурное чудовище гигантским тиражом на Британских островах. Состоялся суд. «Я не мыслю цивилизацию без проституции», — заявил на суде издатель. Решение суда: запретить эту книгу нельзя, ибо «это было бы посягательство на интеллектуальную свободу свободного общества». Бессмысленно в этом «свободном обществе» пытаться издать книгу, критикующую правительство или рассказывающую правду о другом мире — мире социализма. А вот для порномемуаров — свобода. Свобода и для мемуаров уголовников — маффиози. Написал гангстер Гарри Грей (Давид Ааронсон) о том, как непросто быть гангстером, вышиб слезу у сентиментальных читательниц, и вот уже на гребне успеха снимается фильм «Однажды в Америке» (режиссер Серджио Леоне), да еще и показывается как серьезное кинематографическое произведение на Каннском фестивале 1984 года. Для таких сюжетов — полная свобода. В конце концов, маффиози — это тоже американцы, причем нередко более 100-процентные, чем какие-либо другие. Вспомните роман Марио Пьюозо и одноименный фильм Френсиса Копполы «Крестный отец». Как отметил в одном интервью М. Брандо, исполнитель главной роли в фильме, его герой — дон Вито Корлеоне — «обыкновенный американский магнат большого бизнеса, делающий все для процветания своей семьи, своего класса, его тактика мало отличается от той, что применяет «Дженерал моторе» в борьбе со своими конкурентами». Суметь вызвать симпатию к «хорошим маффиози», значит что-то объяснить обывателю, экстраполировать эту симпатию на всех 100-процентных американцев: магнатов и полицейских, солдат армии и гангстеров…

Но публикация «массолитом» мемуаров не всегда несет такой сравнительно простой имидж. Иногда этот жанр служит теме «критики справа», иногда — смещению идеологического акцента. Вот два примера. В моде нынче политические детективы на документальной основе. Создал такой труд и бывший вице-президент США Спиро Агню (ушедший в отставку еще из правительства Никсона в связи с разоблачением в неуплате налогов). Его роман «Решение Кэнфилда», вышедший из печати в 1976 году, рисует годы 1983–1986, так что его уместно вспомнить и сегодня. Администрация переживает тяжелые времена: слишком либерален президент, попустительствуя проискам врагов демократии, слишком доверчив, идеалистичен. Враги нации втягивают его в интригу, результат — вынужденная отставка. Имидж: только сильный, жесткий президент может сегодня спасти нацию. Роман, переизданный и рекламируемый, служит и сегодня буржуазной идеологии, подсказывая среднему американцу ответ: нужен такой президент, как Ронни Рейган, за него-то и надо голосовать, если ты предан своей родине. Иной имидж создает роман Андерсона «Любовница президента». Как смело, на первый взгляд, воспроизводится атмосфера интриг, царящая в «коридорах власти», как яростно обличается связь бизнеса и политики в штате Колумбия. Но почему такой «смелый, остросоциальный» роман выходит столь большими тиражами? Неужто просмотрела неофициальная цензура? Объясняется все просто: после «Уотергейта» отрицать наличие коррупции среди власть предержащих стало бессмысленно. И… происходит «интеграция критики»: политический скандал подается как развлечение, социальная острота снимается, акцент с политического сюжета перемещается на альковный.

Позвольте, читатель, представить вам еще одну тенденцию западного «массолита» — тоже мемуары, только не бывших политических деятелей, засевших за беллетризованные воспоминания, а журналистов, побывавших или работавших в социалистических странах и опубликовавших свои «строго документальные» записки.

Одна из нашумевших в последнее время работ такого рода — книга Майкла Биньона, бывшего корреспондента лондонской «Таймс» в Москве, «Жизнь в России», выпущенная издательством «Биллинг энд Санс». Эта книга предназначена, что называется, для «внутреннего употребления» — для создания выгодных буржуазной идеологии имиджей Советского Союза, советского образа жизни у западного обывателя. Поскольку большинство читателей Биньона никогда в Москве не были, они доверчиво внимают рассказам бывалого журналиста. Чего только нет в мемуарах корреспондента «Таймс», больше похожих на авантюрный роман, нежели на строго документальное повествование, созданное на основе журналистских дневников! Здесь и существующие якобы в нашей стране «гетто для иностранцев», и мифы о «духовной подавленности» советских людей, «одурманенных коммунистической пропагандой», и «избавление Москвы от инакомыслящих» под «предлогом» превратить нашу столицу в образцовый город, и попытка доказать, что СССР — «родина и стимулятор международного терроризма».

Книга звучит в унисон с пропагандистскими призывами «команды Рейгана» разоблачать «происки Москвы», но с точки зрения реализма явно фальшивит. Кто же заказывает такую «музыку»? В качестве ответа на этот вопрос приведем опубликованный в нью-йоркской «Дейли уорлд» фельетон Майка Куина «Золотые трубы Йап-Йапа». На острове Йап^Йап готовятся к очередным свободным, демократическим выборам. Оказавшегося здесь журналиста приглашают участвовать в торжествах. Как проходит голосование? — спрашивает он. Очень просто, отвечают ему, — люди свое согласие или несогласие выражают тем, что дуют в золотые трубы… Наступил момент выборов. Вышли десять человек, подули в золотые трубы. Выборы окончены! Что же, никто не был против кандидатов? — спрашивает журналист. Может быть, и были, — отвечают ему, — только у них не было золотых труб, чтобы протрубить, в соответствии с демократией, свое несогласие.

Нужны ли комментарии? И так все понятно: у кого «золотые трубы», тот и диктует, тот и заказывает музыку.

Парадоксы этого «закона» нередко приобретают кощунственный характер. В 1983 году в ФРГ, в издательстве «Друффель-ферлаг», вышла из печати книга

Германа Гисслера «Другой Гитлер». Книга откровенно прославляла «выдающегося архитектора» и «обаятельного человека» — Адольфа Гитлера. Но, когда «Общество людей, преследовавшихся при нацизме» подало на издательство в суд, суд в иске отказал. Словом, «те, кто пропагандируют преступления СС и нацистских военных преступников, могут не опасаться должного возмездия», — писала по этому поводу газета «Тат» — орган Общества. Вроде бы свобода печати, свобода слова… Но вот другой пример — в той же ФРГ в феврале 1983 года суд по трудовым конфликтам земли Шлезвиг-Гольштейн санкционировал увольнение наборщика Дитера Шлихтинга из типографии «Норд-Оффсет Зонтаг унд Ваххольц» в Эллербеке за то, что он откровенно осудил выпуск издательством пронацистской, антикоммунистической литературы и отказался набирать эти книги.

К сожалению, наборщики французской типографии вовремя не забастовали и антисоветский роман «Попов» Поля-Лу Сулитцера вышел в свет, да еще и получил громкую рекламу масс-медиа правого толка. Еще бы, ведь роман формирует очень выгодный буржуазной идеологии имидж «экспансионизма СССР». Главный герой романа — «красный банкир» Попов — проник с «советским капиталом» в 450 тыс. западных фирм (!), воздействуя этим капиталом на биржу, вызывая панику, финансовые кризисы в странах Запада, а следовательно, и инфляцию, и безработицу… Вот такой незатейливый идеологический сюжет: и своих капиталистов и политиков, не сумевших справиться с экономическими трудностями 1980-х годов, обелили, и «красных» очернили.

Еще один удобный жанр — научная фантастика… Но поскольку новых романов, несущих в своих бумажных недрах нужные буржуазной идеологии имиджи, не хватает, изыскивают полузабытые старые и, если они «соответствуют», широко рекламируют. Но при продаже подержанного товара, в том числе и идеологического, как известно, не обойтись без конфуза. Такой конфуз произошел с попыткой преподнести в качестве «гениально сбывшегося пророчества писателя» роман Джорджа Оруэлла (настоящее имя Эрик Артур Блэр) «1984», написанный в 1948 году (некоторые критики высказывали предположение, что время действия было выбрано автором произвольно: он просто переставил две цифры, взяв за основу год издания книги). Незадолго до того Оруэлл разразился антисоветским романом «Ферма животных». Однако роман этот прошел как-то незаметно, не принеся ни славы, ни денег, ни творческого удовлетворения. А вот второй — антиутопия «1984» — стал, по свидетельству «ниспровергателей марксизма», «выдающимся антикоммунистическим трактатом».

Роман сделали даже обязательным чтением для американских школьников. Очень уж близки были организаторам антикоммунистического «крестового похода» зловещие пророчества Оруэлла. И тут произошла необычная метаморфоза: то, что одним показалось пророчеством относительно развития социалистического общества, в 1984–1986 годах многим представилось калькой с общества капиталистического. Ибо зловещие сцены чудовищной бездуховности, давления властей на психику рядовых граждан, отсутствие элементарных свобод, преследование инакомыслящих, — все, о чем Оруэлл писал как будто применительно к будущему коммунистическому обществу, сегодня воспринимается уж очень близким тому, что творится в «свободных» США. «Кошмары Оруэлла обернулись явью в обществе потребления» — таково было авторитетное мнение составителей сборника «Побываем в 1984-м», выпущенного в Нью-Йорке. Даже газета «Вашингтон пост», которую в прокоммунистических симпатиях обвинить трудно, писала в связи с наступлением 1984 года: «Придуманное Оруэллом «двоемыслие» (имеется в виду созданная фантазией писателя картина сосуществования в сознании человека регламентированного, обязательного для всех мышления и остатков собственных мыслей, — так, во всяком случае, это происходит с сознанием главного героя романа Уинстона Смита. — Г. М.) давно стало официальным языком и образом мышления в Вашингтоне».

«Книги, вот кто враг. Они извращают факты, приукрашивают реальность, заставляют размышлять, искажают сознание…»

Горькая ирония этих слов особенно понятна сегодня, когда книга оказывается в самом центре идеологической борьбы. Для наших идейных противников книга и враг, если она несет в себе правду, и сообщник, если под призывные звуки «золотых труб» формирует выгодные буржуазной идеологии имиджи. Пропагандистские имиджи, которые мы должны уметь распознавать.

 

Трудные пути прогрессивной книги в США

Фред Уайтхед, Джон Кроуфорд

Взаимоотношения между прогрессивной литературой и официальной идеологией в любой период времени были у нас сложны. Наш американский опыт свидетельствует о том, что экономические и политические кризисы приводят к созданию массовых оппозиционных движений, и движения эти рождают литературу, близкую их идеалам. За последние 100 лет это наблюдалось во время популистского взрыва 1980-х годов, в пору «золотого века» социалистического движения — с 1905 по 1920 год — и в период Великой депрессии 1930-х. Были, напротив, и «добрые времена», когда верх брал консерватизм: «джазовых 1920-х», молчаливого поколения 1950-х и так называемого «Я-поколения», перешагнувшего из 1970-х в 1980-е. Можно, разумеется, говорить лишь об относительной стабильности этих периодов, ибо «добрые» эти времена были, каждое по-своему, отмечены известным цинизмом, интеллектуальной робостью, в науке — отвлеченным академизмом, а в политике — подготовкой к войне. Но даже в годы репрессий создавалась прогрессивная литература: левая литература времен маккартизма и литература угнетенных национальных меньшинств в наши дни.

Подобного рода парадокс всегда следует принимать во внимание: разломы надстройки могут время от времени сопровождаться вспышками творческой энергии — свет литературы способен пробиваться и сквозь пелену неблагоприятных условий. Поэтому очень важно отдавать себе отчет в преемственности периодов культурной жизни, тем более что сегодняшняя картина ее чрезвычайно фрагментарна.

Нынешнюю ситуацию в США легче понять, если учитывать маккартизм 1950-х, который, наложив своего рода социальный запрет на радикальные идеи и все наследие радикализма, почти искоренил движение левых, вынудив его к отступлению на широком фронте. Можно привести тому множество примеров: массовые увольнения преподавателей школ и колледжей, киноработников и издательских редакторов; «черные списки» деятелей культуры; высылки, тюремные заключения коммунистов. Все это наложило глубокий психологический отпечаток на культуру Америки, вот почему и возникшее в 1960-е годы движение «новой левой», с его пафосом борьбы за гражданские права и против войны, никак не осмысляло себя в контексте национальной истории, оно было как бы лишено всякой опоры в прошлом. «Новые левые» нажимали на стихийность «хеппенинга» — в литературе это отозвалось «ротапринтной революцией»: кустарное производство книг, отпечатанных на мимеографе, выпуск малоформатных подпольных газет анархистского содержания. Продукция эта зачастую отличалась низким литературным качеством.

Хотя крупные коммерческие издательства публикуют время от времени прогрессивные книги, как правило, они остаются — в лучшем случае — в пределах либерализма. В 1950-е годы существовали реальные «черные списки» писателей-радикалов, сегодня книги откровенно левого толка просто объявляются «неприемлемыми для публикации». То, что произведения немногих талантливых писателей, выступающих за мир, таких, как поэт Уильям Стаффорд, прозаик Курт Воннегут и другие, выпускаются крупными издательствами, является лишь исключением, подтверждающим правило. Вот почему за рамками этой статьи останутся, сколь бы интересными они ни были, течения, охватываемые коммерческим книгоизданием — то есть монополистическими издательствами, располагающими огромными средствами для рекламы и сбыта своей продукции.

В периоды массовых движений — популистского 1890-х годов, социалистического 1910-х и коммунистического 1930-х — существовала широкая сеть распространения газет, книг и журналов. Почти непрерывно, начиная с 1910-х годов, действовала так называемая «малая пресса» — типично авангардистская, нечто вроде «надомного производства» для мелкой буржуазии, распространявшаяся тиражами в несколько сот экземпляров. Неровная в творческом смысле, склонная к манерности и самолюбованию, она привлекала тех, кто мог при случае восстать против пуританской традиции и ценностей истеблишмента. В то же время в рамках «малой прессы» работали и радикально и даже пролетарски настроенные писатели — среди них те, кто сотрудничал в издававшихся в конце 1920-х — в 1930-е годы журналах прозаика и публициста Джека Конроя «Поэт-мятежник. Интернационал песни», «Наковальня» и «Новая наковальня».

Конрой провозглашал: «Мы предпочитаем грубую силу изысканной банальности», выступая, таким образом, как решительный противник буржуазного нарциссизма и искренний сторонник пролетарской литературы. Позднее, в 1960-е годы, мы стали свидетелями учреждения Национального фонда помощи развитию искусств, включавшего и Программу по литературе, которая предусматривала содействие «малой прессе», видя в ней существенный резерв национальной культуры. Конечно, средства фонда отпускаются главным образом на осуществление замыслов самовлюбленной мелкой буржуазии, не имеющей, разумеется, ничего общего с интересами пролетарского искусства, но кое-что перепадает порой и различным прогрессивным начинаниям. Например, одна из финансированных Фондом программ стала свидетельством признания достижений ветеранов — Джека Конроя, Томаса Макграта, Меридел Лесур, Джона Бичера.

Нынешняя ситуация примечательна появлением нового передового отряда радикалов — пока еще весьма малочисленного и находящегося во враждебном окружении, располагающего скромными средствами и не имеющего необходимой организации, но гораздо решительнее других берущего на вооружение опыт радикальных движений прошлого (и извлекающего из него уроки!). Эта ситуация может быть проиллюстрирована на примере издания и восприятия творчества Томаса Макграта.

Он родился в Северной Дакоте в 1916 году в семье фермера. Учился в университете Северной Дакоты и Луизианы, работал сварщиком в судостроительной промышленности в Нью-Джерси, преподавал в различных колледжах и в 1950-е годы был в «черных списках». Первую книгу Макграта издал в 1941 году его друг Элан Суоллоу, организовавший в помещении гаража небольшую типографию. (Спустя много лет, уже после смерти Суоллоу, эта типография значительно расширилась, став одним из крупнейших издательств на Западе Соединенных Штатов.) В той же маленькой типографии была издана и эпическая поэма Макграта «Письмо воображаемому другу». Все 22 книги стихов и прозы Макграта вышли в различных маленьких издательствах. За более чем 40 лет работы ни одна из его книг не увидела свет в издательстве коммерческом.

Тем не менее Макграт известен теперь как один из лучших и наиболее полно осуществивших себя радикальных писателей — ветеранов нашей литературы. Его достижения в области эстетики и теории, равно как и в области собственно литературного творчества, оказали сильное влияние на политически ангажированных писателей молодого поколения. В 1983 году выходящий в родном штате поэта ежеквартальник «Норс Дакота куотерли» удостоил его подборки воспоминаний и стихов, а также очерков о его творчестве. Нам здесь, в Соединенных Штатах, было чрезвычайно приятно узнать, что московское издательство «Радуга» выпустило сборник его сочинений тиражом 50 тыс. экземпляров. Это самый большой тираж, каким его произведения выходили где бы то ни было в мире.

В числе радикальных писателей-ветеранов следует назвать и Меридел Лесур. До первой мировой войны ее деятельность была связана со старой социалистической партией. В 1924 году Меридел Лесур вступила в Коммунистическую партию. В 1930-х годах она приобрела большую известность как писательница, а в 1950-х годах была занесена в «черные списки». Многие ее работы в то время выходили в маленьких издательствах, хотя, как это ни парадоксально, несколько ее детских книжек были опубликованы в середине 1950-х годов и издательствами коммерческими.

«Уэст-энд пресс» первым начало переиздавать книги Лесур: в 1977 году оно выпустило два сборника рассказов, а затем роман «Девушка», написанный в 1939 году и напечатанный впервые лишь 40 лет спустя. Сборники ее избранных сочинений — от самых ранних до нынешних — напечатало влиятельное издательство

«Феминист пресс». Сборник разошелся в количестве 30 тыс. экземпляров. «Воскрешение» Лесур способствовало успехам женского движения, выразителем которого и является это издательство.

В своем творчестве Лесур всегда удивительно тонко чувствовала язык простых, трудовых людей, особенно ту его сферу, которую называют «устной традицией» — с ее золотоносной жилой фольклора, песен, анекдотов, историй и легенд. В более поздний период она еще углубила свое мастерство, прибегая к экспериментам в области формы — одновременно и общедоступной и новаторской, и создала то, что сама она называет «романом без существительных» (существительные, с ее точки зрения, — «изобретение капитализма»).

На девятом десятке она словно бы обрела второе дыхание, она колесит по стране на автобусах, записывая рассказы, выступает на самых разных собраниях и конференциях. Для сегодняшней американской литературы она то же, чем была, скажем, Анна Зегерс для литературы ГДР.

Таким образом, и Макграт и Лесур олицетворяют собой опыт великого и вдохновенного прошлого — не только творчеством, но и публичными выступлениями в самых разных концах страны, обширной перепиской, непоколебимой верностью духу прогрессивной и радикальной демократической культуры.

Феминистская пресса специализируется на выпуске произведений малоизвестных или забытых и непубликуемых книг, написанных женщинами, в том числе женщинами-работницами, как, например, Ребекка Хардинг Дэвис, или цветными, как Зора Нил Херстон. Она тесно связана со всевозможными женскими просветительскими организациями, программами в колледжах и университетах; печатает учебники, библиографии, различные пособия для этих программ. Правда, деятельность феминистской прессы сводится, скорее, к переизданию, нежели к публикации новых книг. В Соединенных Штатах женское движение весьма широко распространено и достаточно хорошо организовано, поддерживает множество связей, проводит постоянные конференции, издает самые разные журналы и т. д. В больших и малых городах по всей стране прогрессивную литературу широкого спектра можно найти только в магазинах, связанных с женским движением.

Другое важное достижение последних 15 лет — небывалый расцвет так называемых «этнических» издательств, выпускающих произведения писателей из угнетаемых национальных меньшинств. Можно, к примеру, назвать влиятельное издательство «Бродсайд пресс» Дадли Рэндолла, которое в 1960-е годы опубликовало произведения десятков авторов из движения «Черная власть». Некоторые из этих писателей выражали узконационалистическую точку зрения, но другие, такие, как Рэндолл, придерживались гораздо более широких интернационалистских взглядов. Факт исключительный: антология Рэндолла «Черные поэты» была выпущена большой коммерческой печатью и включает немало стихотворных подборок писателей — активистов движения, что делает ее признанным эталоном такой литературы.

Нью-йоркское издательство «Китчен тейбл пресс», руководимое коллективом женщин, просуществовало не так уж долго, но успело продать несколько тысяч экземпляров антологий цветных писательниц, особенно нынешнего поколения. Эти книги, широко представившие их лучшие работы, получили положительную оценку и были включены в программы многих колледжей и университетов. Несомненно, они восполнили недостаток в литературе этого типа, спрос на которую большие издательства удовлетворять не стремятся.

Испаноговорящие общины в Соединенных Штатах весьма разнообразны по этническим и культурным традициям — от пуэрториканцев и доминиканцев, живущих преимущественно в Нью-Йорке и на Восточном побережье, до мексиканцев, обосновавшихся на Юго-Западе. Последних иногда называют «чиканос», и термин этот распространяют порой на испаноязычные общины Америки вообще (хотя по этому вопросу очень много спорят: какое определение уместнее — народы испанской ли, латинской ли культуры…). Так или иначе, но именно эта культура, быстро развиваясь, выдвинула множество хороших писателей. Пожалуй, самый известный из них сейчас Рудольф Анайя. За последние десять лет его роман «Благослови меня, Ультима», выпущенный еще одним из маленьких издательств, разошелся тиражом более 200 тыс. экземпляров. Рассказ о судьбе маленького мальчика из небольшой отдаленной деревни ведется в романе на фоне событий, происходящих в Нью-Мехико во время второй мировой войны. В подлинно лирической манере здесь живо воссоздана богатая фольклорная традиция «чиканос».

В одном из номеров «Контакта П», журнала, выпускаемого «малой прессой», дан обзор более 30 книг, созданных авторами из латинских общин по всей стране. Большинство из них вышли в последние два года. Этому направлению культуры значительный импульс сообщили мексиканская школа муральной живописи, а также творчество Пабло Неруды, Габриэля Гарсиа Маркеса и Эрнесто Карденаля.

Литературное творчество коренных американцев, или индейцев, в последнее время также переживает возрождение, особенно после знаменитого восстания индейцев в Вундид Ни в 1973 году и последовавших за ним преследований многих участников движения за равноправие индейцев. В стране существует множество активно действующих индейских газет и журналов. Издательство колледжа общины навахо в Аризоне выпустило представительную антологию произведений малых жанров художественной прозы, созданных коренными американцами. Ее прекрасно составил Саймон Ортис — сегодня, с нашей точки зрения, один из лучших прозаиков в стране.

Ортис также пишет стихи и выступает как публицист, рассказывая о нищете и угнетении своего народа, — в частности, описывает ситуацию на железных дорогах и урановых шахтах. С горечью говорит он о расизме, составной части системы угнетения. Примечательно, что Ортис понимает необходимость совместной с представителями других рас борьбы против этого зла. Он помнит и упорно напоминает о великих битвах — таких, как восстание индейцев пуэбло 1680 года, как ужасная резня при Сэнд-Крике в 1863-м, тем самым восстанавливая существенные связи между нашим настоящим и прошлым.

Нас очень обрадовал факт недавней публикации антологии литератур коренных американцев (включающей и произведения Ортиса) в СССР, стране, постоянно показывающей пример заботы о сохранении и развитии языков, литератур и культур национальных меньшинств.

Продолжая обзор, следует сказать, что у пролетарских писателей США до недавнего времени не было необходимой организации. Несомненно, есть немало хороших рабочих писателей почти в любой отрасли промышленности, но в литературном мире к ним относятся более пренебрежительно, чем к кому бы то ни было. Коллектив авторов и художников издающегося в Пенсильвании журнала «Миллханк геральд» составляют рабочие сталелитейных заводов Питсбурга. Не ограничиваясь изданием журнала, они постепенно вторгаются и в сферу телевидения, выступая на актуальнейшие темы безработицы и обнищания городов.

Отличный небольшой журнал «Токинг юнион» выходит три раза в год. Он сосредоточивает внимание на истории рабочего движения, фольклоре, народной музыке. Тираж его невелик, но качество высоко.

Эмманюэл Фрид — пожалуй, лучший наш драматург, пишущий на рабочую тему. За последние десять лет его пьесы ставились в ряде театров по всей стране. Например, «Птица додо» рассказывает о рабочем-литейщике, который в условиях всеобщей жестокости и насилия пытается побороть в себе отчаяние и привычку к выпивке. Что особенно следует подчеркнуть, говоря о пьесах Фрида, это отсутствие в них какой бы то ни было сентиментальности и идеализации рабочих. Автор рисует представителей рабочего класса в условиях капитализма во всей реальной сложности их характеров, со свойственными им заблуждениями и мучительной смятенностью.

Ключевой для рабочих писателей США остается проблема слабой организации профсоюзного движения, особенно политической робости его «лидеров», опасающихся радикализма, исконно присущего народной истории и народной культуре. Не случайно, кстати, иные из этих «лидеров» в своей политической деятельности связаны ныне с ЦРУ и правым крылом социал-демократии. И хоть пролетарская литература сохраняет определенную жизнеспособность и сегодня, нынешний этап ее развития, быть может, самый трудный.

Следует отметить роль университетов и колледжей: некоторые публикуют время от времени неплохие книги прогрессивного направления. К примеру, издательство университета штата Луизиана выпустило весьма ценное собрание печатных работ и выступлений Кейт Ричардз О'Хэйр, которую в 1910-е годы называли «первой дамой американского социализма». А издательство университета штата Оклахома вновь напечатало автобиографию Оскара Эмеринджера, современника О’Хэйр, известного в те времена как «Марк Твен американского социализма».

Издательство университета Небраски наметило широкую программу переиздания важнейших произведений литературы американского Запада и Среднего Запада, в частности, недавно здесь вышла вновь «Страна северной звезды» — поэтическая история американского народа, написанная Меридел Лесур. Интересный факт, связанный с этой программой: издатели ухитряются продавать свои книги не только в книжных магазинах, но л в музеях, туристских центрах и даже на автостоянках магистралей, чтобы американцы могли встречаться с хорошей литературой и в самых «нелитературных» местах.

Наконец, существуют некоторые левые в политическом отношении издательства, которые время от времени выпускают художественную литературу. Издательство «Интернэшнл паблишерз», издавна связанное с Коммунистической партией, нынче в основном посвятило себя выпуску книг по общественно-политическим наукам. Аналогично и независимое левое «Мансли ревью пресс» проявляет большой интерес к социальным наукам, но, случается, печатает и значительные произведения художественной литературы.

«Лоренс Хилл и К°» из Коннектикута издает классические романы радикального направления: «Железную пяту» Джека Лондона, «Обездоленного» Джека Конроя (последний недавно вышел в СССР в 45-томной Библиотеке литературы США).

Необходимо также помнить, что в той области литературы, которую мы здесь рассматриваем, постоянно пересекается множество различных течений и происходит их взаимное обогащение. Скажем, Саймон Ортис решительно возражает против того, чтобы его считали только «индейским писателем». Он ощущает себя шире — писателем рабочего класса.

Как же распространяется прогрессивная литература? Вопрос ключевой.

В течение нескольких лет Программа по литературе Национального фонда помощи развитию искусств выделяла кое-какие средства на распространение и таких книг. Однако позднее субсидии на нужды книготорговли были резко сокращены. Тем не менее с 1978 года существует книготорговое агентство «Мидуэст дистрибьютора» (Канзас-Сити), которое способствует распространению продукции «малой прессы» не только в своем ареале, но и на остальной территории страны. Оно выпускает ежегодно около 100 каталогов и периодические приложения к ним. Разработав две специальные программы (первая связана с темой труда в литературе, вторая — с многонациональной литературой страны), оно стремится познакомить читателей со всеми опубликованными книгами писателей-ветеранов, таких, как Макграт, Лесур и Конрой, а также бурно заполняющих литературную арену молодых авторов. Это агентство регулярно поставляет книги в более чем 100 магазинов, а кроме того, обслуживает учителей, индивидуальных покупателей и библиотеки.

К сожалению, маленькие книжные магазины имеют тенденцию к исчезновению, так как не выдерживают конкуренции с монополистическими книжными концернами, сосредоточивающими свои магазины в больших торговых центрах. Подавляющее большинство книг, выходящих сегодня в Соединенных Штатах, продается через посредство всего лишь трех гигантских концернов. Подобно коммерческим издательствам, они не заинтересованы в продаже книг прогрессивных и радикальных авторов, которым, следовательно, самим приходится пробивать себе дорогу к покупателю.

Нельзя не сказать о том, что прогрессивные книги не столь уж часто включаются как учебные тексты в программы школ и колледжей. Зачастую и прогрессивно, более того — радикально настроенные педагоги опасаются использовать подобные произведения даже на университетском уровне. Таким образом, страх перед репрессиями эры маккартизма сказывается еще и сегодня, усиленный волной аналогичных репрессий и увольнений, имевших место во времена Никсона.

Есть, правда, бесстрашные учителя, особенно среди представителей угнетаемых национальностей, для которых вопрос стоит буквально так: сохранится или не сохранится их национальная словесность как таковая.

Рассмотренные здесь процессы развиваются более или менее параллельно, но сливаются нечасто, разве что случайно. Талантливые писатели есть, разумеется, везде, но обычно их творчество существует в региональном и (или) этническом контексте, а порой и вовсе изолированно, что является следствием индивидуализма, распространенного в нашем обществе в целом. Сегодня, однако, можно обнаружить гораздо больше, чем каких-нибудь пять лет тому назад, нитей, связывающих различные национальные меньшинства между собой и даже в какой-то степени их — с белым большинством населения страны. Эти факты полностью игнорируются и замалчиваются официальными средствами массовой информации, такими, как влиятельные газеты, телевидение и либеральные журналы.

Можно выделить три типа прогрессивных книг, пользующихся наибольшим спросом: 1) произведения, обладающие высокими литературными достоинствами и отвечающие задачам определенного движения (Меридел Лесур и женское движение, Рудольфо Анайя и «чиканос»); 2) широкоохватные и хорошо составленные антологии; 3) прошедшая проверку временем классика — к примеру, автобиографии активистов массовых движений, таких, как Матушка Джонс.

Кстати, весьма поучителен факт неизменной популярности автобиографий как прогрессивного жанра нашей литературы. Вероятно, эта популярность основана на неотъемлемой черте нашей культуры — богатой традиции «рассказывания историй», восходящей к творчеству Ирвинга и Твена, идущей еще дальше, в глубь веков, к фольклорной культуре. Кроме того, жанр автобиографий дает читателю непосредственно, «из первых рук» представление об описываемых событиях, сообщая произведению дух истинного реализма, противостоящий лживому идеализму массовой буржуазной культуры.

Нарисованная картина, при всей ее фрагментарности, свидетельствует о жизнеспособности прогрессивной литературы, но также и о немалой раздробленности сил прогрессивных литераторов. Художественное качество этой литературы нынче гораздо выше, чем 15 или даже 10 лет назад, она стала более зрелой, обогатилась опытом и знанием, добытыми нашими предшественниками, теми, кто шел впереди нас. Наши лучшие молодые писатели, выходя из определенной местной среды, поднимаются до осмысления проблем своего региона и — шире — своей этнической группы, а в последнее время устанавливают связи и с другими этническими объединениями.

Но среди нерешенных наших проблем — отсутствие прогрессивного общенационального журнала, освещающего вопросы культуры, такого, какие у нас существовали начиная с 1910-х до 1940-х годов и даже в 1950-х. Кроме того, нам недостает сплоченной писательской организации работников культуры, четкой политической программы и регулярных мероприятий типа конференций и фестивалей, привычных сегодня для социалистических стран и даже для многих стран Западной Европы.

На протяжении всей своей истории американцы ставили во главу угла не чтение и образование, но Действие. Затруднения, порождаемые экономическим кризисом, стимулируют развитие многих из перечисленных выше тенденций, общественных движений и групп, теснее сплавляют их, сплачивают союзы и массовые организации, политическая программа которых затрагивает и вопросы культуры, способствуя борьбе за наше общее будущее в мирном мире.

Перевод с английского И. Дорониной

 

Изгнание совести

В. Симонов

В других американских семьях перед обедом молятся. Складывают ладони у подбородка и молча застывают над тарелкой.

Здесь играли музыку. Отец, седой, красивый своей мудрой старостью патриарх, играл на скрипке то, что играл, наверное, всю жизнь — скачущий, прозрачный мотив. В нем было что-то от шарманки: неторопливый, размеренный бег мелодии по кругу.

Под такую музыку в салунах танцуют «сквэрданс» — народный танец американской глубинки. Здесь, в городе Альбукерке, он еще не пал ниц перед рок-музыкой. Альбукерк — это в приграничном штате Нью-Мексико. В краю еще не вытоптанных традиций.

Потом сели за праздничный стол, к пирогам с почками, с яблоками.

Сегодня, 28 марта — юбилей отца. Джону Рэндоллу исполнилось восемьдесят лет.

Только почему невесело за этим семейным столом, вокруг которого в кои-то веки сошелся вместе весь клан Рэндоллов?

Стол небольшой, круглый. Все сидят рядом, локоть к локтю. Но что-то недоброе уже витает над этим местом семейных трапез, что-то уже отсекает Маргарет от домашнего очага, возводит невидимую стенку между ней и гнездом Рэндоллов, городом Альбукерком, самой Америкой.

Власти щедро одарили старика отца к юбилею — в этот же день суд в Эль-Пасо, штат Техас, окончательно отказал его дочери в американском гражданстве» Маргарет Рэндолл, американку, рожденную от американцев на земле Америки, известную поэтессу и публициста, автора 40 книг, профессора университета штата Нью-Мексико, исследователя латиноамериканской культуры, талантливого фотожурналиста, хотят изгнать из ее собственной страны.

Где-то в недрах госдепартамента люди в мышиных костюмах без устали множат обращения к другим государствам — главным образом социалистическим — с призывом не чинить препятствий объединению семей. Семья… Хельсинки… Заключительный акт… Кто-то на перекрестках Нью-Йорка приколачивает таблички к уличным фонарям: тупик имени такого, садик имени сякого. Увековечивают неких «восточных диссидентов».

А вот вам американская семья Рэндоллов. Ее бестрепетно рубят пограничным шлагбаумом на две части. Дочь гонят прочь от престарелых родителей — пусть помирают в одиночестве. Надо проучить.

За мысли оставляют без отчизны. За творчество — без родного дома.

И что-то не слышу я стука молотков местных правозащитников, приколачивающих к уличному фонарю табличку: «Авеню Маргарет Рэндолл». Все тихо в казенной Америке. Торжественно молчит она, до предела довольная собой.

Только бьются в этой тщеславной тишине, мечутся загнанные звуки скрипки на том семейном юбилее в Альбукерке, что обернулся мигом разлуки. Старик Рэндолл играет теперь ленноновскую мелодию «Дайте миру шанс». Он помнит, как с этим гимном «цветочных детей» юная Маргарет вступала в жизнь…

КОЛЬЦО ИЗ ТУСКЛОГО МЕТАЛЛА

«Я решила: если хочу стать поэтом, нужно поселиться именно там», — скажет через много лет Маргарет Рэндолл.

Там — это в нижнем Манхэттене, в шумных, не засыпающих ночью кварталах Гринвич-Виллидж, обители нью-йоркской богемы и тогдашних битников.

В конце пятидесятых Маргарет ютилась там в комнатушке, пристроенной к художественной галерее, где подрабатывала, грунтуя холсты, позируя живописцам, и писала стихи. Сначала это были подражания кумиру юного поколения Аллену Гинзбергу. Потом зазвучал собственный голос.

О политических симпатиях юной поэтессы знал весь город. ФБР не нужно было посылать к ней филеров — бери фотоаппарат и щелкай. Вот она на демонстрации солидарности с моряками корабля «Санта Мария», взбунтовавшимися против тирании в Португалии. Вот подписывает манифест артистического Нью-Йорка, осуждающий вторжение в залив Свиней. Опять демонстрация против строительства ядерных убежищ. И снова с мегафоном в руках там она, Маргарет Рэндолл: «Не верьте, люди! Ядерную войну в погребе не пересидишь!»

Романтические ветры юности заносят ее в Мексику.

Здесь нищета хуже, чем в Нью-Йорке. Отсюда пристройка к художественной галерее в Гринвич-Виллидж кажется дворцом. Маргарет работает акушеркой в бедняцких кварталах.

Борьба против социальной несправедливости становится для Маргарет призванием жизни. А оружием — печатное слово. Вместе с мексиканским поэтом Серхио Мондрагоном она редактирует знаменитый двуязычный литературный журнал «Эль-Корно Эмплумадо», тот, что стал духовным мостом между писателями-демократами Северной Америки и Мексики.

Журнал, конечно, не кормил — он сам существовал на пожертвования. Маргарет перебивалась уроками английского, переводила рисованные книжки — «комиксы», но на жизнь все равно не хватало. Статус иностранки обрекал на низкооплачиваемую работу. Трое детей подрастали, их рубашки ветшали, башмаки разваливались, а в семейном кошельке было больше счетов, чем монет.

Вот когда Маргарет решилась на этот шаг — приняла мексиканское гражданство. По законам это вовсе не обязывало ее отказываться от гражданства американского. Но американское консульство, что давно шпионило за «красной» поэтессой, почуяло: вот он, сладкий миг мщения! У Рэндолл отняли паспорт с лысым американским орлом, а с ним формально и родину. Началось линчевание мыслей.

А мысли Маргарет устремлялись в те латиноамериканские края, где зарождались новые отношения человека с обществом.

В 1967 году она едет на Кубу на писательскую конференцию.

«Куба перевернула всю мою жизнь, — скажет она потом репортеру «Вашингтон пост». — Перевернула целиком. Политически. В социальном плане. В личном».

«Перевернула? — усмехнулся агент ФБР, аккуратно вклеивая газетную вырезку в досье Рэндолл. — Ну, ну. Припомним». Фэбээровские папки пухли, выстраивались, как шеренга полицейских.

Октябрь 1974-го. До падения Сайгона остаются считанные месяцы. Чутко улавливая творческой душой, где именно делается история, Маргарет Рэндолл летит на место событий. Ее вывод: американский солдат во Вьетнаме вполне подходит под определение военного преступника.

Вернувшись из поездки, Маргарет выплескивает свои думы, настроения в статье для американского журнала «Дух народа».

«Война кончилась, и вьетнамская революция одержала свою величайшую победу, — пишет она. — Империализм США потерпел крупнейшее поражение. Это стратегический поворотный пункт в его скольжении к закату».

Слова еретика. А если учесть, что Белый дом как раз зашелся тогда в трауре по вьетнамской неудаче, то вообще антигосударственное подстрекательство. На Маргарет Рэндолл спустили газетчиков пожелтее: «Предательница! Сначала родину променяла, теперь сыплешь ей соль на рану!»

Один репортер углядел на руке у Маргарет странное, из тусклого серого металла кольцо. А это что такое?

Оказалось, выковано из брони американского бомбардировщика, сбитого над Вьетнамом. В память о миллионах безвинных крестьян, кого крылатый американский гуманизм благословил с небес напалмом.

Из кольца мигом раздули грязную сенсацию: «Она носит украшение, сделанное из гробов наших боевых пилотов! Окольцованный агент мирового коммунизма!..»

Ракурс травли был один и тот же: «неопатриоты» глумились над патриотом.

Маргарет Рэндолл влекло домой, в Соединенные Штаты. В марте 1984 года, оказавшись здесь с временной визой, она пришла на прием к чиновнику службы иммиграции и натурализации:

— Настаиваю, чтобы мне вернули американское гражданство…

В ЧЕМ КАЗЕННОЕ СЧАСТЬЕ?

На телефонной линии Нью-Йорк — Альбукерк бушуют, накатываются волнами статические разряды. Говорю с Шерон Декайзер, близкой родственницей Маргарет, ее большим другом. Самой писательницы нет — собирает материал для новой книги где-то на Восточном побережье.

Хочу разобраться в фактах, вокруг которых недобро кружит здешняя пресса. Чем вызвана просьба Маргарет Рэндолл о возвращении? Ведь пишут разное: «Радикал берется за ум», «Все мы в юности марксисты…»

«Ее убеждения не изменились, — отметает эти газетные «шапки» моя собеседница. — Чему меняться? Это уже не просто мировоззрение, это пятьдесят лет жизни».

Дело в другом, объясняет она. Прежде всего Маргарет имеет на американское гражданство все права. Ведь вы помните, как его у нее отобрали? Подло, без необходимого по американским законам добровольного и осознанного согласия.

Кроме того, многое изменилось в личной судьбе писательницы. Два года назад она вышла замуж за известного американского поэта Флойда Александера — еще один, кстати сказать, бесспорный резон, чтобы вернуть то, чего ее лишили. Родители у Маргарет в преклонном возрасте, за ними надо ухаживать. Наконец, сама она считает, что только в родном доме найдет сейчас тот душевный покой, который необходим, чтобы осмыслить испытанное, пережитое за 20 лет скитаний.

В конце концов, чем опасна Америке ее преданная, талантливая дочь, отлученная только за один грех — вольные мысли?

«Опасна!» — шепнули штемпелем чины службы иммиграции и натурализации. 11 октября 1984 года они учинили Маргарет Рэндолл многочасовой допрос: во что веруешь, каким богам поклоняешься? Затем какой-то идеологический эксперт изучил пять из сорока книг Рэндолл.

В итоге на свет появилась такая литературно-полицейская рецензия: «Ее сочинения выходят далеко за рамки простого несогласия или критики Соединенных Штатов и их политики».

Соответственно служба иммиграции и натурализации отщелкала в какой-то графе 2 октября 1985 года: в просьбе о возвращении гражданства отказать. Предложить выехать из США до 30 октября, а если не выедет — депортировать силой.

Все. Толстые папки захлопнулись. Ящики картотек задвинулись.

Писательница и профессор университета Маргарет Рэндолл перестала существовать для чиновничества, раскатывающего красные ковры перед беглым диктатором Тхиеу и окружающего облаком гостеприимства гаитянского тирана Бэби-Дока.

Не страдаешь ли ты моральным дальтонизмом, казенная Америка? Предаешь анафеме за мысли.

Но у очень многих американцев нормальное зрение. Неправедное изгнание Маргарет Рэндолл подняло шторм протестов. Одиннадцать писателей, в том числе Артур Миллер, Уильям Стайрон, Курт Воннегут и Норман Сейлер, возбудили судебный иск с требованием пересмотреть решение о депортации. Две общественные организации — «Центр конституционных прав» и «Американский союз за гражданские свободы» — назначили адвокатов, чтобы защищать Маргарет Рэндолл в суде. По всей стране идет сбор денег в помощь писательнице.

Настроения этой встревоженной Америки точно выразил Джон Николс, автор книг «Возвращение домой» и «Нирвана блюз». «Когда правительство США преследует деятелей культуры такого масштаба, как Маргарет Рэндолл, — воскликнул он, — это трагедия! Настоящая трагедия!»

Зато так называемые «профессиональные правозащитники» вдруг впали в немоту. На недавнем 48-м конгрессе Пенклуба в Нью-Йорке я, как ни прислушивался, имени Рэндолл так и не услышал. А ведь бедняжку свободу творчества и злюку цензуру в иных речах поминали в каждой фразе.

Пляска прессы вокруг дела Рэндолл подняла со дна, взбаламутила все темные силы, какие только есть в Америке, — неонацистов, куклуксклановцев, фанатиков формулы, т. е. всего «белого, англосаксонского, протестантского». В университетский кабинет Маргарет вломилось нечто небритое, в нахлобученной бейсбольной кепке: «Вот что, комми! Убирайся живой или унесут в гробу!..» Группа студентов — «неопатриотов» из тех, кто создал группу «за точность в науке» и шпионит за прогрессивными преподавателями колледжей, подбросила конверт. Там был автобусный билет Альбукерк — Эль-Пасо и несколько долларов на такси — ровно до городка Сьюдад-Хуарес, что по ту сторону мексиканской границы.

Жижа разгоряченного неомаккартизма выталкивала честную совесть за пограничный шлагбаум.

И, наконец, 28 марта 1986 года, в день отцовского юбилея, суд в Эль-Пасо подтвердил тот самый приговор Маргарет Рэндолл, рожденной в Нью-Йорке 6 декабря 1936 года, — гражданство США не возвращать. Ни сейчас, ни в будущем.

— Более грубое нарушение наших иммиграционных законов и международных норм трудно вообразить. Судили не по обстоятельствам дела. Судили за то, что у человека в голове, — говорит Дэвид Коул, один из защитников Маргарет Рэндолл. Мы беседуем с ним в нью-йоркском отделении «Центра конституционных прав».

— Какие международные нормы вы имеете в виду?

— Устав ООН. Заключительный акт Хельсинкского совещания. Везде есть положения, касающиеся объединения семей. В Эль-Пасо их растоптали.

— Что же дальше?

— К сожалению, с формальной точки зрения писательница теперь навсегда останется иностранкой в своем отечестве. Да еще неизвестно, останется ли. В июле суд будет решать, дать ли ей постоянный вид на жительство.

— Надежда есть?

— Мало. Против Рэндолл используют закон Маккарена — Уолтера, а вы знаете, что это такое. Ссылаясь на него, суд в Эль-Пасо, скажем, утверждал, будто Маргарет «не способствует счастью Соединенных Штатов». Есть в законе и такая формулировка, запрещающая въезд в страну.

— А в чем счастье, там не говорится?

— Выходит, в репрессиях…

«Я — АМЕРИКАНКА!»

Закон Маккарена — Уолтера, принятый в 1952 году, — это страшное проклятие, оставленное Америке эрой маккартизма.

На сегодняшний день в нем перечислены 33 причины, по которым можно отказать иностранцу во въезде в Соединенные Штаты. Нежелательны прежде всего преступники и лица с опасными заразными заболеваниями. Но острие закона направлено, конечно, против «заразных идей». Он запрещает доступ в страну лицам, которые или исповедуют сами, или имеют какое-то, пусть самое косвенное, отношение к тем, кто исповедует «экономические международные и правительственные доктрины мирового коммунизма».

Короче, надо думать в унисон Вашингтону. Мыслишь иначе? — Подрывной элемент. Стоп, въезда в США тебе нет.

Черносотенный характер этого законодательного сочинения открылся еще Гарри Трумэну. «Редко какой закон демонстрировал такую подозрительность как к собственным гражданам, так и к чужестранцам — причем во времена, когда мы нуждаемся в единстве у себя дома и в доверии наших друзей за рубежом…» — признал он. Тогда же, в 1952 году, президент наложил на законопроект вето, но ему не хватило двух голосов в сенате и восемнадцати — в палате представителей. По сей день этот закон остается позором Америки. И коньком реакционеров.

«Хотя администрация Рейгана не пускает в страну, пожалуй, столько же людей, сколько и предыдущие администрации, последние запреты на въезд особенно

бросаются в глаза, — пишет американский журнал «Импэкт», — ссылаясь на коммунистические связи или защиту национальных интересов, рейгановская администрация отказывает активистам движения за мир, сторонникам ядерного разоружения и защитникам окружающей среды». А поскольку хорошие писатели не прячутся от всех этих важнейших проблем, то и писателям — тоже.

В разное время нежелательными для США по этой причине были Габриэль Гарсиа Маркес, Карлос Фуэнтес, Грэм Грин, Фарли Моуэт, Клод Симон…

В случае с Маргарет Рэндолл постыдный закон применили даже не к иностранному лицу — а к дочери Америки.

Что все-таки есть такое в ее книгах, от чего здешние верхи приходят в бешенство?

…Я перечитываю изданные в Нью-Йорке и Канаде томики в скромных бумажных обложках, листаю страницы с талантливыми, говорящими о зорком глазе автора фотографиями и, кажется, начинаю понимать, почему чинам из службы иммиграции так хочется изгнать из Америки «красного дьявола».

Маргарет пишет не просто о Кубе, Никарагуа, Вьетнаме. Она сопоставляет социальную новь этих государств с хорошо знакомым ей официальным ликом самой богатой страны Запада и дает возможность читателю самому сделать вывод.

«Женщины Кубы: 20 лет спустя». Издана пять лет назад. Но трудовая Америка по-прежнему зачитывается этой книгой. Как решают женский вопрос на мятежном острове? Маргарет Рэндолл рассказывает об этом в форме бесед с простыми американками.

«Мой кубинский опыт, который я несла в эти пестрые аудитории, подвергался проверке, обсуждался, обогащался этими людьми, принадлежавшими к разным социальным слоям, — пишет автор. — Студентки из национальных меньшинств, студентки, совмещающие учебу с трудом, хотели знать, действительно ли на Кубе нет больше безработицы. Мои студентки из колледжа писали сочинения о том, как некоторые перемены в жизни кубинской женщины соотносятся с их собственной жизнью…»

Вот это «соотношение» и есть тот страшный криминал, за который власти травят Маргарет Рэндолл.

Ее книга блестяще доказывает: освобождение женщины приходит вместе с социальной революцией.

В Америке же, иронизирует автор, теория другая. О ней кричит реклама дамских сигарет «Ларк Лайт», которой обклеены городские автобусы. На плакатах шикарная блондинка пускает кольца дыма в лицо еще более шикарной брюнетке. Подпись: «Я прошла долгий путь, крошка, в борьбе за свои женские права! Теперь у меня есть свои собственные сигареты!»

В книгах «Дочери Сандино» и «Решаясь на сальто в воздухе» Маргарет Рэндолл исследует средствами страстной публицистики душу другой запретной страны — Никарагуа. Это серия интервью с никарагуанскими писателями, с активистками женского движения. В то время как администрация Рейгана уже отсчитывает 100 миллионов долларов на свержение правительства сандинистов, читатель книг убеждается: народ Никарагуа приветствует революционные перемены и готов на все, чтобы отстоять их от «контрас», этих наймитов ЦРУ.

И снова — сопоставления, разрушающие неправду. Вот что более всего ненавистно вашингтонским цензорам.

В предисловии к книге «Решаясь на сальто в воздухе» Маргарет Рэндолл пишет: «Мы говорили о том, каково значение искусства в потребительском обществе и каково его значение в новом обществе Никарагуа, где люди, прошедшие через дорого оплаченную ими войну, строят мир, где каждую моральную и художественную ценность поднимают с пола, отогревают в руках, изучают, оценивают в сопоставлении с препятствиями, которые могут сокрушить ее, а затем… бережно взращивают».

Для Вашингтона Маргарет Рэндолл — опасность, от которой надо избавить страну. Для истории она вдохновенный летописец социального прогресса американского континента. Не случайно герои ее книг вдруг как бы сходят со страниц на авансцену мировой политики.

Одна из глав «Дочери Сандино» посвящена Норе Асторга, бойцу Фронта национального освобождения имени Сандино, матери четырех сыновей, совершившей легендарный подвиг. В годы гражданской войны она помогла патриотам казнить генерала Переса Вегу, ближайшего приспешника Сомосы, агента ЦРУ и садиста, которого вся страна прозвала псом.

Теперь я часто вижу эту изящную, волевую женщину в коридорах небоскреба на Ист-Ривер. Нора Асторга достойно представляет Никарагуа в Организации Объединенных Наций.

Талант Маргарет Рэндолл отдан идеям и людям, за которыми будущее Западного полушария. О себе она говорит так:

— Когда меня спрашивают, «кто ты такая?», я всегда отвечала и буду отвечать: «Я — американка!»

Маргарет Рэндолл права — совесть страны неподвластна изгнанию.

 

Падение престижа американской книги за рубежом

А. Брук

Дж. Й. Коул, исполнительный директор Книжного центра США, отмечает, что с середины 1960-х годов наблюдается резкое падение экспорта американской книги, уменьшение числа частных и государственных организаций по распространению американской литературы в зарубежных странах, сокращение объема книжной продукции, издаваемой в США для распространения за рубежом. Так, с 1963 по 1982 год за рубежом было закрыто более пятидесяти американских библиотек, а число книг (в основном переводов с английского), изданных Информационным агентством США (ЮСИА) в соответствии с принятой программой книгоиздания, по сравнению с 1965 годом сократилось более чем в 20 раз (12,5 млн. в 1965 году и 600 тыс. в 1982 году).

Книжный центр США и международное отделение Ассоциации американских издателей поручили консультанту по вопросам книгоиздания К. Г. Бенджамину провести подробное исследование причин сокращения распространения американской книги за рубежом и выработать рекомендации для выхода из создавшегося положения.

Доклад, подготовленный на основе результатов исследования, назван «Падение престижа американской книги в развивающихся странах», однако он содержит информацию, касающуюся и других зарубежных стран. В докладе освещаются проблемы экспорта книг из США, значение издания литературы на различных языках, место и роль публикаций на английском языке в западноевропейских странах. Автор доклада сравнивает американскую программу пропаганды книги и чтения за рубежом с программой подобного рода в других странах. Приложение к докладу содержит статистические таблицы по экспорту различных видов книжной продукции с 1974 по 1980 год и распространению американских книг и журналов в странах Азии за 1954–1981 годы. Цифровые и графические данные свидетельствуют о неуклонном сокращении начиная с 1967 года числа книг (как на английском языке, так и переводных), изданных по программе ЮСИА для распространения за рубежом.

К. Г. Бенджамин объясняет создавшееся положение, названное в международной книжной программе ЮСИА 1981 года «книжным кризисом», причинами чисто экономического характера. В частности, он отмечает, что книжная продукция приносит сейчас весьма незначительную долю прибылей (всего 0,23—0,26 процента) в общем объеме американского экспорта. Таким образом, падение интереса частного сектора к книгоиздательскому делу вызвано, по мнению автора, нерентабельностью внешней торговли книгами.

Докладчик также серьезно обеспокоен сокращением правительственных ассигнований на книгоиздательскую деятельность и тем, что такие страны, как Великобритания, Франция и Советский Союз, легко заполнили пробелы, вызванные уменьшением экспорта американской литературы.

Участники симпозиума, на котором был прочитан доклад, проявили значительный интерес к книгоиздательской деятельности Советского Союза и отметили важнейшую роль СССР в современном книгоиздании. На симпозиуме также была признана весьма успешной реализация программ пропаганды книги и чтения за рубежом, разработанных специалистами из Великобритании. (Фонд 84 английских библиотек, расположенных в различных странах мира, составляет 1 млн 700 тыс. единиц хранения, т. е. в два раза больше, чем в американских библиотеках, находящихся за пределами США.)

Автор статьи в журнале Дж. Й. Коул отмечает определенные трудности частного сектора в реализации программ пропаганды американской книги за рубежом. Эти трудности во многом являются следствием государственной экономической политики Соединенных Штатов. Среди факторов, препятствующих выполнению программы бесплатного распространения американской книжной продукции в развивающихся странах, экспертами названы: величина американской экспортной пошлины, делающая более приемлемым для издателей уничтожение книг, чем передачу их в дар библиотекам, нехватка государственных и частных средств на транспортировку книг, опасения некоторых издателей, что практика бесплатного распространения книг вызовет падение спроса на книжном рынке, недостаток эффективных методов отбора литературы для бесплатного распространения.

В целом же автор считает, что главной причиной создавшегося положения является ослабление внимания американского правительства и американских книгоиздателей к пропаганде, изданию и распространению американских книг за рубежом. Подтверждением этому может служить высказывание заведующего отделом культурных центров и ресурсов ЮСИА Г. Брауна о том, что программы по пропаганде книг и чтения представляют собой один из наиболее вероятных объектов сокращения государственных ассигнований. Возможность преодоления финансовых трудностей он видит лишь в частных пожертвованиях, так как, по его мнению, нужды культуры и образования не являются вопросами первостепенной важности для нынешнего правительства США.

 

Диссидент Робин Гуд

В. Симонов

Охранник отбирает у меня папку для бумаг. Обшаривает взглядом с ног до головы, очевидно, в поисках емких карманов, где я мог бы унести ценный экспонат.

Таковых не обнаружено, и меня впускают в зал. Первое, на что натыкаюсь, — это портативный компьютер. На зеленоватом экране мерно, в ритм капель воды, которые камень точат, вспыхивают имена: Чарлз Дарвин, Теодор Драйзер, Уильям Фолкнер, Джозеф Хеллер…

Над каждым именем загорается надпись: «Подвергнут цензуре».

Где подвергнут? Кем? По какой причине? Не в курсе умный компьютер. Капли точат некое абстрактное зло почти вне времени и уж точно вне пространства.

Я в Нью-Йоркской публичной библиотеке. На выставке, угрюмо озаглавленной: «Цензура: пятьсот лет конфликта». Как поясняет проспект, имеется в виду «нескончаемая борьба между свободой выражения и угрозой угнетения» в применении к печатному слову.

Дерзко задумано! И главное, у кого обнаружилась такая тяга к защите общества! Деньги на организацию выставки дали нефтяной гигант «Эксон корпорейшн», некий «Фонд Дж. М. Каплана», журнальный концерн «Тайм инкорпорейтед» и прочие частные филантропы. В другой раз не скажешь, что будто капитал волнует лишь умножение прибыли.

Разумеется, если общество устраивает столь деликатную выставку, то уже сам факт свидетельствует о нравственном здоровье этого общества и его относительной непричастности к порицаемому явлению. Договорились? На выставке я обогатил себя несколько разрозненными, но любопытными сведениями.

В 1977 году в Англии жертвой цензуры стала гравюрка неизвестного художника. Вот она на стене под стеклом: кобыла взбрыкнула, и наездник летит в комической позе наземь. Подпись: «Лошадь Америка, сбрасывающая своего хозяина». Да-а… Надеюсь, организаторам выставки не влетит, если какой-нибудь вашингтонский чин усмотрит в экспонате предвыборную агитку демократов?

Где-то перед выходом на улицу экспозиция второпях касается положения в Соединенных Штатах. Ну что ж, немножко погрешили цензурой и американцы. Были отдельные эксцессы в историческом плане. Вот, скажем, отец нации Томас Джефферсон сочинил первый вариант Декларации независимости, а из него кто-то вырубил фразу о женщинах и рабах. Вот и обошли эти категории граждан равенством и свободой, что, впрочем, никак не умаляет ценности исторического документа.

Зато позднее цензура в Америке стала вымирающей особью, на манер китайской панды. Помнится, кто-то похитил пару абзацев в «Хижине дяди Тома» Бичер-Стоу, слегка пощипал твеновские «Приключения Гекльберри Финна» — и все. Вентиль хлещущего потока идей с тех пор не закручивали.

Более того, экспозиция намекает: одной голой цензурой типичного американца теперь не возьмешь. «Мы стали обществом, где чтение превратилось в необычный вид деятельности в отличие от обычных», — напоминает один из стендов. Обычный вид деятельности — это, скажем, просмотр телепередач. Так зачем кромсать книжки, если их все равно мало кто читает!

Тут маршрут выставки вытолкнул меня на улицу. Я вышел и вошел снова. Мне чего-то недоставало. Где «гвоздь» экспозиции? Где самый главный зал?

Разыгравшееся воображение в деталях рисовало мне его содержимое. В одном углу горой до потолка — те 600 названий книг, которые вышвырнуты сегодня с полок публичных библиотек США, изгнаны из школ, занесены в «черные списки» издательств.

«Убить пересмешника» Харпер Ли соседствует с «Дневником Анны Франк», «Венецианский купец» Шекспира с «Суровым испытанием» Артура Миллера.

Разные книги — разные обвинения. В одной слишком много жестокости, хотя речь идет о войне. Другая якобы аморальна — герой дважды воскликнул «черт возьми».

Нет маски, какую бы не напялило на себя чудовище здешней политической цензуры. Фред Хечингер, один из исследователей литературной инквизиции в Америке 1980-х годов, так объясняет ее нынешний разгул: «Это происходит потому, что хорошие книги часто заставляют читателя задуматься о нерешенных проблемах».

В отдельной витрине — «Приключения Робин Гуда». Подпись: «Опасный диссидент из Ноттингема. Призывает к перераспределению доходов».

И рядом — недавний доклад «Американского союза в защиту гражданских свобод», который обвиняет администрацию Рейгана в «беспрецедентной враждебности к свободе слова» и в создании «мощной системы цензуры внутри федерального правительства».

Где этот зал?

Охранник вернул мне папку и сказал, что о таком зале он не слыхал.

Возможно, в этом и состоит вся прелесть выставки в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Сама тема цензуры — под цензурой.

 

«Дело Кёппена» еще не закрыто

Е. А. Зачевский

В Бонне после прихода к власти правительства христианских демократов вновь запахло «свежей краской, всеобщим обновлением и реставрацией». Эти слова Вольфганга Кёппена, выдающегося современного западногерманского писателя-антифашиста, относящиеся к первым годам существования Федеративной Республики, в значительной степени остаются верными и для нынешней ситуации в ФРГ. Призывы к «духовно-моральному обновлению» социально-политического климата в стране настойчиво раздаются сегодня в речах лидеров ХДС, которые любят называть себя «политическими внуками» Аденауэра.

Призывы эти были услышаны, и снова зазвучали «шлягеры» времен «холодной войны» о пересмотре восточных границ, о «сильной руке», о происках Москвы.

Со старыми «песнями» пришли и старые обиды, вспомнили и о старых врагах. В числе первых, на кого обратили внимание новоявленные «внуки» Аденауэра, был Вольфганг Кёппен, творчество которого вновь стало предметом отнюдь не литературной дискуссии, развернувшейся на страницах влиятельного журнала «Шпигель» и крупнейшей в Европе еженедельной газеты «Цайт».

Выбор объекта для дискуссии не случаен — в литературе ФРГ 1950-х годов, как, впрочем, и сейчас, не было и нет равных Кёппену по силе обличения всех и всяческих проявлений милитаризма, реваншизма и неонацизма. Три знаменитых романа писателя «Голуби в траве», «Теплица» и «Смерть в Риме» были настолько беспощадно разоблачительны по отношению к западно-германскому «обществу потребления», что буржуазная критика, окрестившая Кёппена эпитетами из арсенала геббельсовского ведомства («плохой немец», «вредитель», «безродный интеллигентишка»), предпочла замолчать эти книги.

Но замолчать такого писателя, как Кёппен, оказалось нелегко. И тогда была предпринята более тонкая попытка «обезвредить» смутьяна. Используя растущую с каждым годом известность писателя как в стране, так и за рубежом (он становится прижизненным классиком литературы ФРГ), критика начала превозносить блестящий стиль Кёппена (что само по себе верно), намеренно игнорируя при этом опосредованность этого стиля социально-политической проблематикой книг писателя. За всем этим кроется настойчивое желание заслонить общественно-политическое лицо Кёппена, завести писателя в священную рощу «каллиграфического эстетизма», да там его и оставить.

Однако и здесь не удалось достигнуть желаемых результатов. Кёппен не отказался от своих взглядов, хотя и вынужден был на длительное время как романист замолчать. Затянувшееся молчание Кёппена вызвало всевозможные догадки и домыслы, суть которых сводилась к тому, что писателям ранга Кёппена почти невозможно вести диалог с обществом, не желающим задуматься над своим будущим, равнодушным к социально-политическим проблемам. Так возникло «дело Кёппена», которое и по сей день еще не закрыто. Хотя на Кёппена в 60—70-е годы обрушился буквально поток литературных премий («Кёппена хвалили не за то, что он написал, а за то, о чем он умолчал», — язвительно заметил один из критиков), писатель не последовал совету видного представителя «группы 47» Вольфганга Хильдесхаймера лучше направить свои усилия на поиски общего языка с читателями, «чем говорить им обидные резкости, высмеивать их патриотизм или обращаться к ним с литературными манифестами, которые, по существу, видимо, правильны, но были бы действеннее и яснее, если бы не та тонкая ирония, которую немцы не могут переваривать».

Кёппен не поступился своими принципами, и об этом достаточно убедительно говорит автобиографическая повесть писателя «Юность» (1976), в которой он прямо заявил, что фашизм не есть случайное явление, а закономерное следствие развития страны, где преступнее действия военщины и промышленного капитала не получили должного отпора. И эта позиция писателя находит отклик у широких кругов читателей ФРГ.

События последних лет красноречиво говорят о том, что интерес к творчеству Кёппена, особенно среди студенческой молодежи, не ослабевает. В 1981 году прогрессивная общественность ФРГ широко отметила семидесятипятилетие Кёппена. Издательство «Зуркамп» к этой дате приурочило выпуск его книги «Жалкие писаки», вобравшей в себя статьи и эссе о литературе и встреченной восторженно критикой; в этом же году Кёппен читает в переполненных аудиториях университета во Франкфурте-на-Майне цикл лекций на тему «Является ли писатель бесполезным человеком?»; там же открывается первая выставка, посвященная Кёппену. В 1982 году писателю присуждается почетная премия города Мюнхена. В начале 1983 года на страницах газеты «Франкфуртер Альгемайне», а затем и отдельным изданием появляется его довоенный роман «Стена шатается»; осенью этого же года Кёппен становится первым лауреатом премии имени Арно Шмидта — неутомимого экспериментатора, одного из зачинателей современной литературы ФРГ.

Такая активность автора, которого некоторые критики поспешили списать в тираж, пришлась не по вкусу правым силам в ФРГ, и они развернули недвусмысленную кампанию по дискредитации его жизненных и творческих позиций. Показательно, что в этом хоре ниспровергателей особенно громко зазвучал голос шефа литературного отдела «независимой» газеты «Цайт» Фрица Раддаца, известного своим дремучим антикоммунизмом, научной некомпетентностью и задиристостью ультралевацкого свойства. Забегая вперед, можно добавить, что именно в силу этих своих качеств ему и пришлось в конце 1985 года уйти из газеты, ибо скандалы, возникавшие после публикаций Раддаца, не выдерживали никакой критики даже по западным меркам.

Для атаки против Кёппена Раддац использовал новейшие работы таких реакционных исследователей, как Г. Д. Шэфер и К. Прюмм, предпринявших попытку пересмотреть историю немецкой литературы XX века, и в частности, историю немецкой литературы периода фашистской диктатуры и первых послевоенных лет, связывая как бы воедино эти два взаимоисключающих этапа развития немецкой литературы, с целью разрушения «легенд», «разоблачения» тех или иных авторов, выискивания в их творчестве, а еще больше — в их личной жизни, различного рода отрицательных явлений, должных, по мнению сторонников этой тенденции, раскрыть истинное лицо художника. Как справедливо и не без иронии заметила в своей книге «Литература времен Аденауэра» западногерманский критик Э. Эндрес, «если в пятидесятых годах была тенденция каждого обелять, то в конце семидесятых годов наметилась установка всех понемножку в чем-либо обвинять».

Лидер этого направления Г. Д. Шэфер сосредоточил основное внимание на судьбах писателей, начинавших свой творческий путь в годы фашизма, но не принимавших фашистской действительности, находившихся в пассивной оппозиции нацистской идеологии. Подавляющее большинство из них сыграло значительную роль в деле становления и развития послевоенной западно-германской литературы, составило ее прогрессивное ядро, последовательно выступало против проявлений неофашизма и милитаризма.

Но усилия Шэфера и популяризация его идей Раддацом направлены не на раскрытие идейных и художественных особенностей произведений этих писателей. Напротив, весь пафос их выступлений состоит в том, чтобы дискредитировать писателей демократической направленности, посеять сомнения в их личной и гражданской порядочности, обвинив их, убежденных антифашистов, чуть ли не в пособничестве нацистским преступникам. Тот факт, что Альфред Андерш, Гюнтер Айх, Вольфганг Борхерт, Гюнтер Вайзенборн, Вольфганг Кёппен и ряд других писателей публиковали свои произведения во времена нацистской диктатуры или не эмигрировали из страны, расценивается Шэфером и Раддацом как политический криминал, порочащий их и не дающий им морального права осуждать фашизм. «Как немецкий народ, — пишет Шэфер, — для того чтобы уйти от проблемы «вины», приписывал Гитлеру после «катастрофы» демоническую сверхсилу, так и многие писатели и публицисты преувеличивают крайности реакционной политики национал-социалистов в области искусства… То, что эту литературу терпели в «третьем рейхе», связано с готовностью какой-то части этого поколения, при всем неприятии им фашистской идеологии, признать политические условия гитлеровского государства».

Именно с таких позиций выступил Раддац против Кёппена и ряда других писателей в своей печально знаменитой статье «Мы будем и дальше творить, если даже весь мир окажется в развалинах…» (1979), заголовок которой уже красноречиво свидетельствовал о провокационных намерениях Раддаца, о его оскорбительном отношении к писателям демократической направленности, ибо заголовок этот является парафразом строки из нацистского марша «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир»: «Мы будем и дальше шагать, если даже весь мир окажется в развалинах». В этой статье Раддац попытался усомниться в истинности антифашистских взглядов Кёппена, основываясь лишь на том, что писатель не эмигрировал из страны после прихода к власти Гитлера и, более того, издал там два своих первых романа — «История несчастной любви» (1934) и «Стена шатается» (1935), последний из которых даже переиздал в 1939 году под названием «Долг», что-де прямо говорит о близости Кёппена идеям национал-социализма.

Если учесть, что эта статья Раддаца изобиловала гнусными измышлениями и откровенными нелепостями, касавшимися не только Кёппена, но и ряда других известных писателей и деятелей культуры ФРГ, ГДР, Швейцарии, то можно себе представить размеры скандала и возмущения, вызванных после ее появления. Даже такой консервативный критик, как Марсель Райх-Раницкий, вынужден был на страницах «Франкфуртер Альгемайне» публично отчитать завравшегося коллегу и высказать справедливое сомнение в профессиональной пригодности его в качестве шефа литературного отдела газеты, считающейся рупором либеральной интеллигенции ФРГ.

Но Раддац не успокоился. В марте 1983 года в связи с переизданием романа Кёппена «Стена шатается» он публикует статью с интригующим названием «Новый взгляд на Кёппена», где речь идет не о самой книге, а о том, насколько отдельные фразы романа выдают якобы фашистские симпатии Кёппена. И здесь Раддац опять обращается за «помощью» к трудам названных нами литературоведов ФРГ, приводя с соответствующим комментарием высказывание, например, К. Прюмма о том, что «непримиримость, с которой Кёппен и по сей день ведет борьбу против отрицания или преуменьшения опасности нацистского прошлого, конечно же, определяется в значительной мере мучительным сознанием того, насколько близко сходились его собственные желания с соблазнительными сторонами национал-социализма».

Чтобы понять всю лживость утверждений Раддаца и ему подобных, вероятно, надо напомнить читателю некоторые детали биографии Кёппена времен гитлеровской диктатуры.

Действительно, Кёппен остался в фашистской Германии, надеясь, как и некоторые его современники, что нацисты долго не продержатся. Он продолжал работать в литературном отделе известной газеты «Берлинер Бёрзен-Курир», публикуя смелые по тем временам статьи. Кёппен никогда не был активным борцом («Как человек я бессилен, но как писатель — нет»), но у него хватило мужества отказаться от заманчивого предложения занять пост главного редактора большой столичной газеты «Берлинер цайтунг ам Абенд», хотя он уже знал о том, что через несколько недель «Берлинер Бёрзен-Курир» навсегда прекратит свое существование. «Я был слишком неизвестен, чтобы подвергаться преследованиям, но все же достаточно известен, чтобы подвергнуться искушению», — вспоминал позднее писатель.

Между тем Кёппен заканчивает свой первый роман «История несчастной любви», который выходит осенью 1934 года в издательстве Бруно Кассирера, вынужденного вскоре покинуть Германию по причине «неарийского» происхождения. Автор в это время уже находился в Голландии без средств к существованию, ибо нацисты запретили издательству переводить авторский гонорар Кёппену, запретив заодно и саму книгу после разносной статьи «одного тогда коричневого, а сегодня — христианского критика», требовавшего отправить писателя в концентрационный лагерь.

В 1935 году в том же издательстве, что свидетельствует об определенном гражданском мужестве Кёппена, выходит его второй роман «Стена шатается», который вскоре также был запрещен. В 1939 году друзьям писателя Гансу Бреннеру и Максу Тау удается переиздать этот роман под названием «Долг». Играя на понятии долга как высшей прусской добродетели, столь часто превозносимой нацистами, и вводя тем самым в заблуждение цензуру, они преследовали не только практические цели — поддержать материально Кёппена, вернувшегося в 1938 году в Германию, но и стремились ознакомить немецкого читателя с произведением, направленным против гитлеровского режима. Читатели тех лет, рано научившиеся читать между строк, справедливо расценивали этот роман как смелую параболу, раскрывающую на материале внешне нейтральном жестокую повседневность фашистского террора. «Я был в ужасе от того, что происходило в Германии, и попытался изобразить в замаскированном виде этот ужас», — скажет впоследствии Кёппен.

Композиционно роман построен на противопоставлении двух миров — мифического государства на Балканах (читай: третий рейх) и Германии до и после первой мировой войны.

Главный герой романа, архитектор фон Зюде во время поездки на Балканы попадает в гущу борьбы прогрессивных сил против кровавого режима, царящего в некоей маленькой стране. «Ты знаешь, о чем шепчутся здесь за занавешенными окнами и плотно закрытыми дверями, когда обсуждают действия правителей и те бедствия, которые они приносят? — спрашивает фон Зюде его возлюбленная Орлога, активная противница деспотического режима. — Среди множества опасностей и угроз страшнейших пыток, тюрем и смертей молодость страны жертвует собой, чтобы освободить народ от ига угнетателей… И все-таки живее, чем их собственная жизнь, привкус крови на языке у каждого, когда они думают об убитых, расстрелянных и униженных».

«Привкус крови на языке» остался и у фон Зюде — в борьбе с поработителями своей страны погибает Орлога, любовью которой он так дорожил. Одинокий и внутренне сломленный фон Зюде, пытаясь найти утешение в слепом исполнении долга, служит архитектором в маленьком городке Восточной Пруссии. Но окружающая действительность неумолимо врывается в размеренную жизнь фон Зюде, втягивая его в водоворот начинающейся Ноябрьской революции 1918 г. Постепенно он приходит к убеждению, что слепое выполнение долга само по себе ничего не значит. Истинный долг заключается в том, чтобы спасти молодое поколение (племянника Герта, его друзей-рабочих) от надвигающегося фашизма.

Кёппен как писатель уже знает, что поражение Ноябрьской революции создало благоприятные условия для возникновения фашизма в Германии, а сейчас вместе со своим героем он может только с горечью констатировать: их поколение спасовало, не смогло исполнить свой высший долг — противостоять надвигающейся реакции.

Именно в этом ключе разрабатывал Кёппен тему «долга» в романе, и именно так он был понят современниками, о чем говорят, например, отзывы Г. Иеринга, Г. Гессе. Однако Раддац, в желании дискредитировать Кёппена, представить его чуть ли не тайным воздыхателем фашистов и поэтому якобы зло сетующим в своих послевоенных романах по поводу неудавшегося социально-политического эксперимента, намеренно игнорирует композиционную особенность романа и занимается передергиванием цитат.

Были предприняты и другие попытки «пересмотреть» творчество Кёппена. Так, например, журнал «Шпигель» разразился в январе 1983 года довольно развязной статьей одного из своих редакторов, профессионального скандалиста от литературы Кристиана Шультце-Герштайна против «культа Кёппена».

Автор статьи притворно недоумевает, разве Кёппен был подвергнут критикой остракизму за свои послевоенные романы? И приводит в качестве контрдовода положительные отзывы прессы ФРГ о первом послевоенном романе писателя «Голуби в траве» (1951), который, действительно, в основном был встречен благожелательно. Но Шультце-Герштайн почему-то умалчивает о том, что наиболее «прозорливые» из правых критиков уже тогда обратили внимание на то, что антифашизм молодого писателя не дань времени, а выражение его принципиальной гражданской позиции, и уже тогда обвинили Кёппена в предвзятости суждений о действительности тех лет.

«Голуби в траве» — роман-предупреждение об опасности возрождения фашизма и милитаризма в ФРГ — изображает западногерманское общество в преддверии так называемого «экономического чуда». Писатель уловил в атмосфере лихорадочного накопления материальных благ шаткость и неопределенность политического сознания в стране, когда достаточно появиться новому «фюреру» с подходящей экономической программой — и в стране опять возродится фашизм.

В 1953 году выходит роман Кёппена «Теплица», одно из немногих произведений литературы ФРГ, затрагивающих основы западногерманской государственности (боннская политика, парламент, партийные хитросплетения), что сразу же вызвало резкие отклики в прессе. Безуспешная попытка героя книги, депутата бундестага Феликса Кетенхейве, как-то противостоять планам правительства по ремилитаризации ФРГ заканчивается трагически. Кетенхейве кончает жизнь самоубийством. Но поражение героя оборачивается победой автора — Кёппену удалось точно назвать адреса тех лиц и группировок, которые заинтересованы в ремилитаризации ФРГ, в возрождении фашизма. Интересы монополий определяют политическую погоду в стране, а не партии и не бундестаг. Отсюда и гневная тирада одного из трубадуров «холодной войны» Клауса Харпрехта в газете «Крист унд Вельт», с пеной у рта доказывавшего своим читателям, что «лучше уж примириться с мыслью, что поле молодой современной немецкой литературы несколько десятилетий останется невозделанным, нежели видеть его злонамеренно использованным». Тогда же Эрнст фон Заломон, писатель, известный в прошлом своими профашистскими взглядами, попытался на страницах архиреакционной газеты «Вельт» сделать то же самое, что предпринял в «Шпигеле» Шультце-Герштайн, — приглушить социально-политическую сторону творчества Кёппена, заявив, что «Теплица» не направлена против политики Бонна, что эта книга «миролюбива и умиротворяюща». Так говорить о «Теплице» мог только человек, или не понявший, или не захотевший понять ее сути.

После выхода в 1954 году романа «Смерть в Риме», где писатель, как никогда, резок и беспощаден в изображении фашизма и милитаризма, за Кёппеном прочно укрепляется слава «осквернителя национальных святынь». Герои книги — бывший эсэсовский генерал Юдеян и его нынешний покровитель обер-бургомистр Пфаффрат — представители того мира, который еще достаточно силен, чтобы ввергнуть страну в пучину новых бедствий. Но разоблаченный и осмеянный писателем, этот мир уже теряет свою устрашающую силу. Неудивительно, что буржуазная критика ФРГ предпочла воздержаться от пространных комментариев по поводу романа «Смерть в Риме», создав тем самым стену молчания вокруг Кёппена; те же немногие отклики, которые появились в печати, были, как правило, анонимными и носили злобный характер.

Из всего сказанного видно, что отношения Кёппена с критикой ФРГ складывались не так уж идиллически, как это хочет представить Шультце-Герштайн, и об истинном положении дел он, конечно, и не напишет, ибо тогда теряется смысл его выступления. Недаром солидная газета «Франкфуртер Рундшау» откровенно посмеялась над вздорностью его доводов и необыкновенной легкостью снаряжения, с которым Шультце-Герштайн собрался в поход против Кёппена.

Тот факт, что писатели ранга Кёппена вновь становятся объектом злобной критики, говорит о заметном крене вправо в общественной и культурной жизни ФРГ. И как подтверждение этому еще одно красноречивое событие — недавний скандал с присуждением, а вернее — с лишением уже присужденной ранее премии Герберта Ахтернбуша, известного писателя, прославившегося также своими сюрреалистическими фильмами, в которых он в гротесковой манере высмеивает всё и вся. «Дело Ахтернбуша» тем более примечательно, что этот писатель является своеобразной противоположностью Кёппену, ибо основным эстетическим кредо его творчества можно считать известные принципы так называемой «кёльнской школы нового реализма», декларировавшие неприятие всякой идеологии и отказ от социальной ангажированности искусства. И если писатели с такой программой начинают подвергаться травле и поношениям, то можно себе представить степень размаха деятельности правых в ФРГ.

Ахтернбуша часто называют «баварским гением», вкладывая в эти слова известную долю иронии, насмешки и одновременно восхищения и удивления. Поэт, писатель, драматург, киносценарист, режиссер, продюсер, постановщик фильмов, актер, художник — такие разносторонние качества предполагают натуру творческую, с широким кругозором. Все это у Ахтернбуша есть. Однако эти качества подчинены одной цели — самоизображению и самоосуществлению в искусстве. Большинство его произведений — это нескончаемый гимн Ахтернбушу, реальности его существования.

В бесконечных вариациях на тему «жизнь Ахтернбуша» писатель создает в духе Фолкнера свой Йокнапатоф, герои которого переходят из книги в книгу, произвольно меняют в пределах одного произведения имена и даже пол. Миграция эта сопровождается обильным самоцитированием героев, и поэтому, например, Зузн, литературная родословная которой очень запутана (она и мать, и сестра автора, и его страдающая муза, и жена, и возлюбленная, и, наконец, она — это и сам Ахтернбуш), повторяет слово в слово или с некоторыми вариациями одни и те же фразы в книге «Оболочка» (1969), в романе «Битва Александра» (1971), в киносценарии «Привет, Бавария!» (1978), в пьесе «Зузн» (1980) и в ряде других произведений.

По принципу свободной миграции создаются и книги Ахтернбуша, в чем автор откровенно сознается: «Однажды я закончил одну из моих книг обращением к читателю, где просил после моей смерти расшить все мои книги и сложить их по собственному усмотрению. Так как это предложение заинтересовало меня самого, я его осуществил».

Критика была в восторге от этого новшества, а читатели отнеслись к нему прохладно — книги Ахтернбуша не покупали. Читателя можно понять. Кому охота заниматься расшифровкой, например, книги «1969», где собраны первые, наиболее закодированные экспериментальные «тексты» Ахтернбуша. Так, начатое письмо Мартину Вальзеру обрывается описанием крика детей писателя, что заставляет его сразу же перейти к проблемам воспитания; не успев развить эту мысль, Ахтернбуш тут же пускается в рассуждения по поводу необычной формы своего носа, чрезмерная изогнутость которого вызывает у автора предположение о своем происхождении от индейцев Перу, хотя сам он считает себя далай-ламой, и далее речь идет о взаимоотношениях Тибета и Китая в стародавние времена, свидетелем которых, как и прибытия Кортеса в Южную Америку, Ахтернбуш, конечно же, был.

Отсутствие контакта с читателем беспокоит Ахтернбуша, и в последующих своих книгах он пытается, не меняя манеры письма, давать советы, как читать его произведения, кратко пересказывать их содержание. Более того, в его «текстах» начинают появляться элементы социальной критики, правда, осторожной и ограниченной. Писатель не так уж далек от жизненного кредо своего прадеда: «Короля и кайзера нужно принимать как должное, здесь уж ничего не изменишь». Ахтернбуш, собственно, ничего и не собирается изменять, ибо ему нечего предложить взамен, да и не ’способен он на решительные действия: «Это лучше получается у какого-нибудь Хоххута». Но как писатель он создает свой, подвластный ему мир, понимаемый как компенсация его гражданской несостоятельности. Отсюда и анархическое жонглирование материалом, частое обращение к теме всемирной катастрофы, где погибает отвергаемое им буржуазное общество. И хотя писатель в пределах выдуманного им мира безжалостно расправляется со всеми неугодными ему социально-политическими формациями и не жалеет грозных слов в адрес государства — поработителя личности, государству, как и буржуазному обществу, по едкому замечанию рецензента газеты «Вельт», ввиду очевидного бессилия автора, нет нужды беспокоиться. Какая разница в оценке творчества писателя, если сравнить гневные выступления той же газеты против Кёппена!

Неудачи на литературном поприще привели Ахтернбуша в кино и театр, и здесь, пожалуй, лучше всего проявилась неуемная фантазия писателя, которому вообще близка природа кинематографа, его поэтика (наплыв, монтаж, связь по ассоциации).

Все фильмы, поставленные Ахтернбушем по своим собственным сценариям («Андекские страсти», 1974; «Пловцы через Атлантику», 1976; «Пивной бой», 1977; «Привет, Бавария!», 1978; «Негр Эрвин», 1980; «Призрак», 1983), были отмечены критикой как заметные явления в кинематографии ФРГ. Но суть всех кинопроизведений Ахтернбуша остается прежней: бессилие и растерянность личности перед тупой и необоримой властью безликого государства. Учитель Герберт («Андекские страсти»), трагикомическая пара Хайнц и Герберт («Пловцы через Атлантику») ощущают себя личностями только в мире мечты и фантазии. Любое же

Соприкосновение с миром реальности кончается для них трагически.

Ахтернбуша терпели и снисходительно смотрели на его выходки до тех пор, пока он занимался критикой вообще. Но когда бездумный анархизм стал уступать место осознанной социальной критике, отношение к Ахтернбушу резко переменилось. Уже в пьесе «Элла» (1975) проявились первые признаки нового критического настроя писателя. История женщины, жизнь которой была сплошной цепью страданий и унижений (в семье, в психиатрической клинике, в тюрьме), история последовательного и методичного уничтожения человека обществом впечатляла своей страшной обыденностью, обычностью чудовищного, бытующего в этом обществе.

Пьесы «Густ» и «Зузн» (1980) подтвердили, что «Элла» не была случайностью. В монологе-исповеди «Густ» старик поденщик у постели умирающей жены рассказывает о своей жизни, которую и жизнью-то нельзя назвать. Если Элла, несмотря на все издевательства, в глубине души, неосознанно, выступала против своих мучителей, если Зузн, отдавшая свое тело на поругание, но сохранившая верность простым идеалам добра и порядочности, кончает жизнь самоубийством и тем самым по-своему выражает протест против буржуазного общества, то Густ в постоянной борьбе за кусок хлеба превратился в покорное животное, которое и в мечтах не может себе представить жизнь иной. От него веет какой-то дремучей и несокрушимой тупостью. И вдруг эта застывшая глыба взрывается в неистовой ярости — неожиданно Густ осознает, что прожитая жизнь оказалась сплошным обманом. Его обманывали все, и больше всего государство: «Политика — это такая паскуда!.. А больше всего портит народ государство. И смеющийся полицейский, и молящаяся монахиня — хуже не придумаешь. Самый последний террорист мне больше по душе, чем первый человек из ХСС».

Соответствующая реакция не замедлила последовать. Руководство ХСС на специальном заседании устами генерального секретаря партии Эдмунда Штойбера без обиняков дало понять Ахтернбушу, что политика не его ума дело: «Политика отделяет нас хорошо и точно от некоторых сотрясателей небес, политиканов от кино, которые, возможно, где-то и проясняют кинонебосклон, но в той же степени в другом месте затемняют его».

Но грозный окрик не смутил писателя, о чем убедительно свидетельствуют такие произведения, как «Дом на берегу Нила» (1981), «Бунт» (1982), в которых сквозь призму сюрреалистических видений просматриваются контуры фашистского государства нового типа: «Фашизм жив. Демократия соорудила в каждом мозгу маленькую собственную газовую камеру. Повсюду царит промышленный фашизм».

В этой обстановке совершенно естественными кажутся рассуждения обывателей о том, что они ничего не знали о преступлениях нацистов. Учитель, делясь со своими учениками воспоминаниями о войне, говорит, что он часто проезжал тогда мимо Освенцима и «там всегда было так тихо, и уж если бы фашисты там убивали евреев, то он бы услышал какой-то шум. А раз он ничего не слышал, значит и неправда все это». Один из героев фильма «Последнее убежище» (1981) горестно замечает: «Мне с трудом удалось разгадать, что же заключено в немцах, и я скажу — влечение к убийству. Старательнейшая страсть к убийству. И эта страсть сделала их самым знаменитым народом… Все, что сейчас кажется нам важным, забудется, но никогда не будут забыты немцы — народ-убийца».

Последний фильм Ахтернбуша «Призрак» (1983) вызвал большой переполох в клерикальных кругах ФРГ. История Христа, покинувшего распятье в сельской церкви и отправившегося странствовать по Баварии, вылилась в едкую сатиру на государство и церковь, превративших религию в источник наживы и беззастенчивого обмана верующих.

И тут уже ХСС перешел от слов к делу. Строптивый автор был наказан самим министром внутренних дел ФРГ Фридрихом Циммерманом, который вопреки мнению жюри приказал отобрать у Ахтернбуша федеральную премию за фильм «Призрак», присужденную ему предшественником Циммермана из правительства социал-демократов. «Призрак», по мнению господина министра, оскорбляет чувства налогоплательщиков и подрывает их доверие к правительству.

Казалось бы, на этом можно поставить точку, так как и без того ясно, что политический климат в ФРГ неблагоприятен для демократически настроенных деятелей культуры. Однако ситуация в культурной жизни страны после отмеченных событий с Кёппеном и Ахтернбушем обострилась до такой степени, что в ход пущена уже государственная машина подавления выступлений инакомыслящих. Речь идет о скандальном судебном процессе против известного писателя и ученого Вальтера Иенса, который обвиняется в «недостойном поведении по отношению к государству», выразившемся в пикетировании американской военной базы в Мутлангене в июне 1984 года.

Кто же такой Вальтер Иене и в чем он провинился перед западногерманской Фемидой?

Имя Вальтера Иенса, крупного ученого-античника, писателя, эссеиста, литературного критика, неразрывно связано с историей и культурой ФРГ. Связь эта многогранна и на первый взгляд может показаться необычной. Действительно, чего ради маститый профессор Тюбингского университета, знаток поэтики античной драмы, занимается, например, рецензированием телепередач, включая даже футбольные матчи (за что и получил шутливое прозвище «футбольный Лессинг»), пишет романы, пьесы, интересуется современной литературой, является непременным участником, а иногда и инициатором жарких литературных дискуссий, полемизирует с политиками, оказывается в рядах демонстрантов, протестующих против размещения в ФРГ ракетно-ядерного оружия, вступает в конфликты с властями? Все это как-то не вяжется с привычным образом академического ученого, да Иене меньше всего и походит на кабинетного затворника, хотя и является с 1963 года заведующим кафедрой классической филологии и риторики, почетным доктором Стокгольмского университета.

Иене относится к тому демократическому авангарду поколения первых послевоенных лет, которое мечтало построить на немецкой земле новую жизнь, которое видело в разгроме фашистской Германии залог будущего, демократического переустройства в стране и которое вскоре убедилось в призрачности своих мечтаний. Убедилось, но не отказалось от них. Об этом красноречиво говорит деятельность «группы 47» — творческого объединения прогрессивных западногерманских писателей, сам факт создания которого расценивался его устроителями как «акт самозащиты против псевдоавторитетов… и вновь собирающихся сил шовинизма» (А. Андерш).

Несмотря на то, что Иене только с 1950 года становится постоянным членом «группы 47», к нему с полным правом можно отнести слова Ганса Вернера Рихтера, одного из основателей этого объединения, о том, что «группу 47» создавали не литераторы, а «политически ангажированные публицисты с литературным честолюбием».

Не оставляя научной деятельности (статьи и монографии Пенса по проблемам классической филологии и современной литературы высоко ценятся как студентами, так и специалистами), он выступил в 1950—1960-х годах с художественными произведениями, которые обратили на себя внимание не только в ФРГ, но и за ее пределами. Прозу Пенса можно определить как «философски сконструированную беллетристику» в духе Сартра или Камю, тем более, что философия французского экзистенциализма близка его мировоззрению.

Свои художественные произведения Иене рассматривает как испытательный полигон, где опробуются и совершенствуются различные стороны «интеллектуального романа», понимаемого им как синтез «поэзии науки» и «лирического сознания». Однако при всей кажущейся вневременности произведений Иенса они обусловлены проблемами времени. Писатель не утруждает себя поисками оригинальных сюжетов, используя подчас материалы культурного наследия прошлого, особенно античности. Но Иенсу свойственно «договаривать» то, о чем умолчали его предшественники. Он исследует и доводит до логического конца сюжетную посылку, скажем, того же Хаксли, создавая антиутопию «Нет — миру обвиняемых» (1950), где рассматривает проблему «вины и ответственности», столь актуальную для литературы ФРГ, вызывая в памяти читателя картины фашистского прошлого, предостерегая тем самым против забвения уроков истории.

В его романе «Завещание Одиссея» (1957) античный миф обретает реальность, сопоставимую с реальностью нашего времени. События давних лет, лишенные исторической дистанции, сакральной таинственности, овеянной вековыми традициями и бесчисленными хрестоматиями, становятся близкими современному читателю в их человеческой причинности, опосредованности всего происходящего людскими деяниями, а не божественным промыслом. И поэтому Троянская война и связанные с нею несчастья и разрушения вызывают живые и устойчивые ассоциации с вполне конкретными событиями — второй мировой войной, тем более, что писатель обильно уснащает свой рассказ всевозможными намеками, отсылками, а то и просто цитатами, по которым легко угадывается наше время.

В, казалось бы, сниженном, обретшем плоть и кровь пересказе древнего мифа остро и неожиданно прозвучала тема борьбы за мир. Одиссей-миротворец, а не хитрый и удачливый путешественник и воин встает перед нами. И это не случайно.

Иене является принципиальным противником «чистого искусства», постоянно и страстно отстаивая его общественную значимость и социальную обусловленность. Это едва ли не единственный буржуазный критик, неустанно предостерегающий писателей ФРГ против тенденции избранности, против игнорирования некоторыми из них широких читательских масс, и в частности, рабочего класса. Вслед за Брехтом, обвинявшим в 1920-х годах буржуазную немецкую литературу в пренебрежении такими явлениями, как «деньги, нефть, железные дороги, парламент, наемный труд, земля», Иене призывает писателей ФРГ обратиться к миру труда: «Где портрет рабочего, где фигура каменщика, где действуют фабричные девушки?.. Работаем ли мы еще? Разве наш повседневный труд так уж совсем незначителен? Разве действительно ничего не происходит между заводскими воротами и монтажным цехом?»

В своей страстной речи на Третьем конгрессе Союза немецких писателей в 1974 году Иене справедливо связал элитарные тенденции в буржуазной литературе и искусстве с аполитичностью, консерватизмом и в конечном итоге с фашизмом: «В нашей стране… литература снова имеет тенденцию обратиться в «чистую поэзию». Поэзия как алиби, как удостоверение причастности к культуре, как прекрасный призрак и прелестная ирреальность. Искусство, которым можно наслаждаться после дневных трудов. Искусство, как его понимал любитель камерного музицирования Гейдрих или охранник из Освенцима, в квартире которого рядом с дюреровским «Зайцем» висело изображение Уты из Наумбурга. Высокий знак качества поэзии как олицетворение политики невмешательства… Этим попыткам использовать нас в подобных целях мы должны оказывать сопротивление».

Поступки Иенса не расходятся с его словами. Когда в середине 1970-х годов в общественной жизни ФРГ заметно активизировались правые силы, когда среди определенной части западногерманской интеллигенции зримо обозначились тенденции к пересмотру политической истории Германии в сторону реабилитации фашизма, Иене был в числе тех, кто осудил подобные настроения. В 1979 году, отвечая на оскорбительные обвинения Раддаца в адрес прогрессивной литературы ФРГ о якобы имевшейся приверженности ее наиболее известных авторов нацистской идеологии, Иене выступил с резкой статьей, в которой дал высокую оценку мужественной позиции как писателей так называемой «внутренней эмиграции», так и молодых авторов, начинавших свой творческий путь в годы фашизма, но находившихся в оппозиции нацистской диктатуре, назвав их хранителями гуманистических традиций немецкой культуры, представителями «другой Германии».

И в наши дни проблема «другой Германии» не потеряла актуальности. На Западе, когда заходит речь о борьбе писателей за мир, часто задают вопрос — «что может слово против пули?» Ответом на него служит реакция официальных властей ФРГ на политическую деятельность Иенса. От мелких булавочных уколов (запрет на выступление в культурном центре небольшого городка Зульцбах-Розенберг, отказ предоставить кафедру для чтения лекций в Гамбургском университете) правые силы переходят к более серьезным действиям, о чем свидетельствует судебная расправа над Пенсом. Пикетирование американской военной базы в Мутлангене находится в прямой связи с постановкой в 1983 году в Гамбурге антивоенной пьесы Иенса «Гибель», навеянной «Троянцами» Еврипида. Там и здесь Иене предостерегает против ядерной катастрофы, против новой войны, в которой не будет ни победителей, ни побежденных.

В приветственном адресе, преподнесенном Иенсу в 1983 году по случаю его шестидесятилетия, немногословный В. Кёппен писал: «Иене является глашатаем немецкой демократии, нашей любви к миру, проповедником разума, архитектором принципа мудрости, благожелательным и строгим критиком современной литературы. Я удивляюсь тому, что он у нас есть!»

Удивление и восхищение Кёппена понятны, ибо он увидел в Иенсе соратника по борьбе против сил реакции. В ФРГ нужно обладать большим гражданским мужеством, чтобы открыто выступать против милитаризма и реваншизма. Именно за это мужество и судили Иенса вместе с другими участниками антивоенного движения, квалифицировав естественное и благородное стремление к миру как «недостойное поведение».

Три писателя, три разных судьбы, объединенных одной общей целью — не допустить повторения ужасов прошлого, не допустить возникновения новой войны, не допустить уничтожения человеческой цивилизации. Борьба за эти благородные идеалы связана с большими трудностями, и поэтому «дело Кёппена», как и «дело Ахтернбуша», равно и «дело Иенса», еще не закрыто.

 

Дьявол в теле и бес в голове

Лев Токарев

ЗАМЕТКИ О ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРЕМИЯХ ВО ФРАНЦИИ

«Литературные премии — это как церковный звон, напоминающий прихожанам, что месса существует». В сезон премий — апогей его приходится на ноябрь — Франция, словно подтверждая правоту этой шутки известного писателя Ролана Доржелеса, вспоминает, что литература тоже существует. «Большая пресса», радио и телевидение, поклонники словесного искусства и люди, чуждые музам, спорят и гадают, кто из писателей вытянет счастливый билет в «лотерее» и получит одну из пяти самых престижных премий — Гонкуровскую, Ренодо, Интераллье, Фемина и Медичи. И каждую осень неизбежно, как листопад, в парижском литературном мире с новой силой вспыхивает дискуссия на тему «Чему служат премии и нужны ли они вообще?».

Давно отмечено, что в наш прозаический век даже изящная словесность не может обойтись без статистики и социологии. Электронная революция в средствах массовой коммуникации, чьи апологеты множество раз предрекали закат «эры Гутенберга», не остановила победное шествие книги. Последние годы развитые страны капиталистического мира переживают настоящий книжный бум. Франция — не исключение. По данным Национального синдиката книгоиздательств, только в 1984 году в стране увидело свет 12 100 новинок. Суммарный тираж этих книг в том же году превысил 371 млн экз.

В этом море печатного слова велика доля художественной литературы. Вот несколько красноречивых цифр. По традиции литературный сезон начинается во Франции 1 сентября; к этому числу издательства предлагают на книжный рынок новинки художественной прозы. В 1984 году одновременно вышло 187 романов, в 1983-м — 204. И это не считая огромного количества литературных эссе — жанра, чрезвычайно развитого на родине Монтеня.

Что же происходит с этой массой литературной продукции? Если верить недавним социологическим исследованиям, проведенным во Франции, 80 процентов этих сочинений на следующий год будут забыты. А через 20 лет 99 процентов произведений современных французских литераторов канут в забвение. Вывод, конечно, малоутешительный, но приучающий писателя к скромности и глубочайшей ответственности за свое творчество.

Задача выделить из потока художественных произведений вещи серьезные, значительные, характерные для нынешнего литературного процесса, — дело нелегкое. Любой роман — особенно книга дебютанта — в этих условиях рискует затеряться, остаться совершенно незамеченным, не встретиться с читателем. Привлечь к книге читательское внимание, по сути, можно тремя путями: рекламой, текущей литературной критикой, которой в основном занимаются популярные газеты и еженедельники, или премиями. Всевозможных литературных наград во Франции насчитывается более 1500. Не обходится и без курьезов: есть, например, премия за самую плохую книгу года. Однако «хорошо» получить даже такую «награду»; на автора, пусть хоть на самое короткое мгновенье, обратится заинтересованный взор прессы и публики.

С полной уверенностью можно утверждать, что нынешний западный читатель не верит издательской рекламе. Действительно, судя по анонсам в «большой прессе», сегодня во Франции издаются только шедевры. Приведу несколько примеров подобной рекламы из популярного ежемесячного журнала «Магазин литтерер» (октябрь, 1985). Рекламу романа писательницы Клэр Галлуа «А если говорить о любви» сопровождает цитата критика газеты «Фигаро» Жана Шалона. «Клэр Галлуа проявляет себя как бесстрашная и виртуозная исследовательница чувств, — пишет он. — Изящество ее стиля, ее страсть к истине достаточны для того, чтобы превратить этот роман в классическое произведение наших дней, а его героиню — в образец современной женщины». Издательская реклама романа прозаика Жака Сергина «Я — из нации волков» короче, но выразительнее: «Уникальная книга, написанная гигантом». О романе Жанны Шампьон «Бункер» говорится, что «эта книга доказывает: Ж. Шампьон — одна из лучших писателей нашего времени». Такими «грандиозными» оценками реклама награждает почти все произведения. И никак нельзя понять, почему же 80 процентов из них, согласно неумолимой статистике, никто не вспоминает через год.

Сложнее обстоит дело с текущей критикой. Она во Франции, надо признать, крайне субъективна и часто ограничивается беглыми впечатлениями от прочитанного, не вдаваясь в серьезный анализ содержания и формы произведений. Как правило, критики ведущих газет и журналов тоже занимаются «скрытой» рекламой, пытаясь обосновать, почему та или иная книга фигурирует в списках «бестселлеров».

Современная французская критика разноречива: один и тот же роман может взахлеб расхваливать «правый» критик и изничтожать «левый». Единодушие в критических оценках — явление крайне редкое. К тому же многие литературные обозреватели жалуются, что критику не читают и она практически не влияет на литературный процесс наших дней, положение книжного рынка, политику крупных издательств.

Однако среди сегодняшних французских критиков есть исключение. Это — основатель и редактор литературного ежемесячника «Лир» («Lire») Бернар Пиво. «Лир» — самый популярный литературный журнал в Западной Европе — выходит очень большим для Франции тиражом в 125 000 экз. Но основную аудиторию Бернар Пиво нашел на телевидении; он — ведущий литературной программы «Апостроф», которую смотрит 5 млн. человек. Передача продолжительностью 90 минут прошла уже более 500 раз. И, вопреки пророчествам о конце «эры Гутенберга», телевидение оказалось талантливым пропагандистом книги. Бернар Пиво однажды пригласил в «Апостроф» известного американского прозаика Уильяма Стайрона. На следующий день после передачи было продано 25 000 экземпляров французского перевода романа У. Стайрона «Выбор Софии». Этот факт доказывает лишь одно: подлинную литературу необходимо всеми способами доносить до широкого читателя.

Но важнейшим «механизмом» доведения до читателя серьезной литературы во Франции по-прежнему остаются литературные премии, о которых яростно спорят почти целое столетие (Гонкуровская премия была впервые присуждена 21 декабря 1903 года).

«Премии больше не котируются», — гласит броский заголовок анкеты, которую провел парижский еженедельник-«Экспресс». Но 55 процентов опрошенных все-таки считают, что премированная книга — добротное произведение словесного искусства. Журнал «Лир» в 1981 году провел такую же анкету. Тогда 77 процентов читателей заявили, что премия вовсе не гарантирует художественного качества. Закоренелые скептики упрямо продолжают твердить, что выбор жюри всегда плох и все литературные награды надо упразднить,

Из этих дебатов неумолимо следует вывод: престиж литературных премий продолжает падать. Все реже их удостаиваются произведения, открывающие новые пути в литературе, ставящие острые проблемы современной действительности. «Кризис премий» осложняется и тем, что книжный рынок Франции функционирует по законам американизированной «системы бестселлеров». «Я хочу быть автором бестселлеров, а не лауреатом премии», — откровенно призналась популярная писательница Женевьев Дорманн. Бестселлер — это прежде всего тиражи, а значит, прибыли для крупных издательств, оказывающих на решения жюри мощное давление. Не надо забывать и о всесилии средств массовой информации, которые благодаря настойчивой, умелой рекламе сделали бестселлерами немало посредственных сочинений. «Знамение времени в том, — пишет «Экспресс», — что уже не лауреат нуждается в премии, чтобы сбывать свои книги, а Гонкуровская премия нуждается в лауреате, который позолотит ее герб». Такого лауреата Академия Гонкуров нашла в лице писательницы Маргерит Дюрас, присудив премию 1984 года ее роману «Любовник».

«ПИСАТЬ — НИЧЕГО НЕ ОЗНАЧАЕТ…»

Академия Гонкуров учреждена в 1896 году, хотя официально она начала действовать в 1902 году. Правительство Франции признало ее «общественно полезной» в 1903 году. Согласно воле Эдмона де Гонкура, Академия состоит из десяти членов — известных писателей. В завещании учредителя содержалось положение о статуте Гонкуровской премии, которая призвана увенчивать «молодость, оригинальность таланта, новые тенденции в мысли и художественной форме». Пожелание Эдмона де Гонкура выполнялось нё всегда. Но среди лауреатов Г онкуровской премии мы встречаем имена Анри Барбюса и Марселя Пруста, Жоржа Дюамеля и Мориса Женевуа, Андре Мальро и Анри Труайя, Эльзы Триоле и Мориса Дрюона, Робера Мерля и Роже Вайяна, Симоны де Бовуар и Армана Лану, Бернара Клавеля и Паскаля Ленэ. Этот список, естественно, ограничивается писателями, с творчеством которых хорошо знакомы советские читатели.

В 80-е годы наблюдается интересный процесс: Гонкуровской премии, как правило, удостаиваются не молодые, свежие таланты, а маститые, признанные писатели. В 1981 году премию получил знаменитый журналист и популярный прозаик Люсьен Бодар за автобиографический роман «Анна-Мария», в котором он рассказал о своей матери. Я сознательно выбрал Люсьена Бодара для того, чтобы сравнить его творчество с романом Маргерит Дюрас.

Люсьен Бодар родился в 1914 году в Китае, где его отец служил консулом. Первым языком будущего писателя был китайский. Выдающийся знаток Китая (перу Л. Бодара принадлежит несколько книг об этой стране, в том числе объемистая биография Мао Цзэдуна) и Юго-Восточной Азии, он много лет был в этом регионе ведущим репортером крупной парижской газеты «Франс-Суар». Широкую известность получила его документальная трилогия «Война в Индокитае», в которой Бодар воссоздал, по сути, историю грязной колониальной войны Франции против Вьетнама. В 1973 году вышел его первый роман «Господин консул», открывающий обширный биографический цикл. Роман был удостоен премии Интераллье, которая присуждается журналистам за художественные произведения. Кстати, Люсьен Бодар — член жюри этой премии. Затем последовали романы «Сын консула» (1975), «Долина роз» (1977) и «Анна-Мария» (1981). Все они имели большой успех, переведены на ряд языков. «Гонкуровская премия, — писала газета «Монд», — поздно увенчивает позднюю литературную карьеру Люсьена Бодара».

Но главное — не в этом «послужном списке». В незаурядной личности и творчестве Люсьена Бодара своеобразно отразились многие противоречия, свойственные буржуазному интеллигенту современности. Это показывает яркая автохарактеристика, созданная писателем. Себя Люсьен Бодар называет «неистовым индивидуалистом, своего рода аристократом, которому не нравятся критерии аристократии, но который способен понять ее красоты». Этот все повидавший на своем веку человек устал от истории и «больше не интересуется мировыми событиями: кризисами, войнами, революциями». Ему надоела «вечная монотонность торжествующей глупости». Никаких иллюзий насчет будущего он не питает и совершенно равнодушен к суете «общества потребления». Люсьен Бодар исповедует весьма модную теперь среди французской творческой интеллигенции «усталость от идеологии». «Я презираю общие идеи, — заявляет писатель, — то есть все те идеи, какие я сам не извлекаю из сплетения фактов. Я презираю идеологии, потому что они являются только упрощением, всегда вырождаясь, когда они побеждают, и приводя в отчаяние, пока они не добились победы. Я не думаю, что все идеи ложны, но я крайне им не доверяю и к тому же они нагоняют на меня скуку». Эту же мысль выразительнее и короче формулирует и Маргерит Дюрас: «Человек должен перестать быть теоретическим дураком». Писательские манеры у Люсьена Бодара и Маргерит Дюрас совершенно различны, но их объединяет комплекс идейных и психологических настроений, обрисованный выше, комплекс «усталости от идеологии и истории».

Будучи свидетелем многих значительных событий нашего века — особенно в Азии, — Люсьен Бодар извлекает из них лишь урок исторического фатализма. Писатель признается, что в глубине его души живет «культ героев», хотя история смела все дорогое сердцу сына французского консула: «Мои герои погибли так же, как все гибнет вокруг меня: моя Франция, мои предрассудки, империя, превосходство белой расы». Люсьен Бодар утверждает, что всю жизнь присутствует при «деградации Франции». Мировосприятие писателя проникнуто всеобъемлющим скептицизмом, который, однако, не поколебал двух очень удобных для Люсьена Бодара принципов: жить в свое удовольствие и писать вне каких-либо идеологических рамок. Именно поэтому его художественной манере присущ объективизм. «У меня есть сердце, — пишет он, — но прежде всего у меня есть глаз, этакий шар, в котором отражаются все образы мира, главным образом самые резкие и кровавые». Окончательно открещиваясь от политики, Люсьен Бодар аттестует себя «профессиональным наблюдателем жизни». Как видим, идейно-творческая программа гонкуровского лауреата 1981 года весьма далека от заветов Эдмона де Гонкура, от «новых тенденций в мысли и художественной форме».

То же можно сказать и о семидесятилетней Маргерит Дюрас — авторе более десятка романов, множества пьес, киносценариев и других «текстов». Она уже давно приобрела мировую известность. По сценариям писательницы поставлены знакомые советским зрителям фильмы «Хиросима, любовь моя» и «Столь долгое отсутствие». О Маргерит Дюрас существует обширная критическая литература; французские историки современной литературы видят в ней одну из ключевых фигур «литературного движения эпохи 1950—1970-х годов».

Писательница родилась в Индокитае, где прожила до 18 лет. Первая ее книга вышла в 1943 году, но настоящее признание принес Дюрас роман «С заступом против Тихого океана» (1950). Написанный в духе неореализма, этот роман с большой силой раскрывал правду о колониальном Индокитае, о чудовищной нищете вьетнамцев и страшном произволе колонизаторов, о серой, скучной и тусклой жизни французов-колонистов.

Однако Маргерит Дюрас не пошла по пути реалистического, социально значимого искусства.

В середине 1950-х годов она резко меняет манеру письма, все больше приближаясь к стилю так называемого «нового романа». Главной темой ее творчества становятся проблемы некоммуникабельности, роковые страсти — любовь, ревность, «чистое эротическое желание». Романы «Лошадки Тарквинии», «Моряк из Гибралтара», «Сквер», «Модерато кантабиле», «Пол-одиннадцатого в летний вечер», «Любовь» и другие лишены сюжета, в них не найти полнокровных, психологически мотивированных характеров. Персонажи Маргерит Дюрас существуют, «сами не зная почему», «затерянные в холодном и равнодушном мире». Это поистине «люди без свойств», «полые люди», некие тени, лунатики, полубессознательные пленники одиночества, невыразимых желаний и молчания. «Я кружусь на месте в моих книгах», — признавалась писательница. Подобной философии жизни соответствует и стиль Дюрас: главное для нее — создать «минимальный текст», выразить невыразимое, передать пустоту чувств абсолютно чуждых друг другу людей, зафиксировать «пульсацию чистой страсти» и сказать о всевластии молчания. Французская критика верно подметила, что подобная литература находится «по ту сторону человека».

Роман «Любовник» не внес ничего принципиально нового в творчество Дюрас. Но эта автобиографическая книжка всего в 142 страницы пользовалась и пользуется неслыханным успехом. Год она возглавляла списки бестселлеров, ее тираж превысил млн. экземпляров (огромное для Франции число). Пресса пишет об «историческом успехе», «триумфе»; критика слагает восторженные гимны таланту и мастерству писательницы. Слава романа докатилась даже до Америки, и его удостоил похвалы влиятельный еженедельник «Ньюсуик».

Чем объяснить этот феномен? Сама писательница усматривает причину успеха «Любовника» в «жажде» читателей, лишенных на протяжении многих лет «читабельной литературы». Суждение нарочито парадоксальное потому, что за Маргерит Дюрас прочно закрепилась репутация «трудного автора». И «Любовнику», написанному ясным, прозрачным языком, тоже свойственна весьма изощренная техника письма: постоянные переходы в повествовании от первого лица к третьему, сложные инверсии стиля, хронологические смещения.

К разгадке успеха романа, думается, близко подошел безымянный французский читатель, чье письмо процитировано в журнале «Лир». Нужно быть большим писателем, замечает он, чтобы «столь естественно передать такие лишенные всяких условностей чувства, которые без таланта автора показались бы чудовищными». Это верная мысль. «Любовник» прежде всего привлекает остропикантным сюжетом и шокирует предельной откровенностью писательницы.

Действие происходит в конце 1920-х годов в Сайгоне. Маргерит Дюрас еще нет шестнадцати, она учится в лицее и проживает в пансионе. Ее мать — учительница, отец умер, у Дюрас — два брата. Писательница физически ощутимо воссоздает затхлый мирок мелкобуржуазной семьи, где господствует «стыд за нищету», где не бывает праздников, где «все ненавидят жизнь и друг друга». В семье отсутствуют духовные интересы. Когда Дюрас говорит матери, что она мечтает писать, та называет это «детской блажью». Все поглощены одной заботой — заработать денег и вырваться отсюда в Париж, где наступит «настоящая жизнь».

Но девочке удалось «вырваться» из ненавистной семьи уже в Сайгоне. На пароме через реку Меконг (Дюрас называет ее «рекой скорби») девочка встретила китайца лет тридцати, который предложил подвезти ее в своем роскошном лимузине. Девочка выглядела экстравагантно: на ней шелковое платье с большим декольте, перехваченное в талии кожаным поясом, золоченые туфли на высоких каблуках, мужская широкополая шляпа; она вызывающе накрашена. Этот странный наряд, как смутно догадывается девочка, делает ее «открытой желанию» мужчин.

Китаец, оказывается, учился в Париже, он единственный сын ростовщика-миллионера и владелец шикарной холостяцкой квартиры, куда в один прекрасный день он и приводит девочку. Она становится его любовницей, а фактически — содержанкой. Любовник дарит Маргерит Дюрас бриллианты, покупает туалеты, водит ее вместе с матерью и братьями в дорогие рестораны и бары Сайгона. Все для девочки потонуло в «потоке желания», в «бесформенном, просто ни с чем не сравнимом море» — в наслаждении. Они уже «не могут перестать любить». Их связь продолжается полтора года; потом девочка — Маргерит Дюрас — возвращается во Францию совершенно опустошенной. Такова эта грустная повесть о необычной, скандальной первой любви.

Этот эпизод вполне мог остаться личным воспоминанием Маргерит Дюрас. Но для написания романа мало простого факта биографии, нужны еще и авторская концепция жизни, художественное обобщение, творческая философия. В сущности, «Любовник» — это книга, как пишет Дюрас, о «мрачной и страшной глубине плоти», о силе «чистого желания». Любовь героев романа лишена радости, легкости, просветленности, понимания. Холостяцкая квартира кажется девочке «местом смерти, насилия, боли, отчаяния, бесчестья». Путь к счастью, думает она, лежит только через ужас и горе, через «муки желания». Любовники находятся вместе, но они изначально одиноки, их терзает страх, ибо они нутром сознают, что все потонет в «необъятности смерти». Маргерит Дюрас убеждена, что это и есть та первозданная человеческая невинность, которая не сводима ни к каким социальным измерениям личности, некая вневременная и абсолютная мораль «чистоты». Согласно этой беспросветно мрачной философии, человек по сути своей оказывается жалкой соломинкой, которую, словно «река скорби» Меконг, несет в ничто мутный поток времени, желания и смерти.

В романе Дюрас высказала свое нынешнее творческое кредо. «Писать — ничего не означает», — заявила она журналу «Лир», утверждая, что именно таков смысл ее нашумевшей книжки. Однако она и здесь непоследовательна. Политика, причем весьма сомнительного свойства, зримо присутствует в романе. Вспоминая о войне, оккупации и Сопротивлении, писательница устанавливает «абсолютное, окончательное равенство» между коллаборационистами, которые предавали Францию, и коммунистами, которые сражались за ее свободу (после войны Дюрас несколько лет состояла в рядах ФКП). Тех и других объединяет, по ее словам, «суеверие», заключающееся в том, что они «верят в политическое решение личной проблемы». Так презрение к «общим идеям», о которых говорит Люсьен Бодар, оборачивается у Маргерит Дюрас очень неразборчивой аполитичностью.

Маргерит Дюрас дает в романе короткий, но выразительный портрет своего старшего брата. Мелкий садист и вор, который обокрал умирающую мать и родную сестру, картежник, пьяница и куритель опиума, мошенник и сутенер, «убийца без оружия», как она его называет, стал в годы оккупации прислужником нацистов, выдавая невинных людей. Этого подлеца сильнее других детей любила мать. Он подох совсем одиноким в своей пустой квартире, откуда спустил все, вплоть до простыней. Но Дюрас прощает его, полагая, что так должны поступить и его жертвы: ведь коллаборационизм не принес старшему брату «решения личной проблемы». Предательство и подлость были его «чистыми желаниями». Так «чистое искусство» («писать — ничего не означает») подыгрывает буржуазной пропаганде, которая неистово клевещет на движение Сопротивления, пытаясь поставить на одну доску палачей и жертвы. Сенсационный роман Маргерит Дюрас лишний раз доказывает старую истину, что нельзя создавать литературу ни о чем и из ничего, что история и политика неминуемо настигнут писателя, пусть даже он и повествует о «безумной любви» французской девочки и богатого китайца.

ПУТЯМИ ЦИНИЗМА И НЕНАВИСТИ

«Если бы я был поэтом, то воспел бы ужас жизни, если бы я был музыкантом, то передал бы идиотский смех и бессильные слезы, жуткую суматоху заблудших, ожидающих ударов судьбы среди руин. Если бы стал художником, то изобразил бы небо цвета пыли, нависшее над миром». Такими словами выразил свое эстетическое кредо «новый философ» Бернар-Анри Леви в скандально нашумевшем эссе «Варварство с человеческим лицом». Но он предпочел не обращаться к поэзии, музыке и живописи, а написал огромный роман «Бес в голове», за который получил престижную премию Медичи. Эта книга, подобно «Любовнику», много месяцев значилась в списках бестселлеров, она уже переиздана большим тиражом в серии «Карманная книга».

Дебютант в жанре романа, Бернар-Анри Леви — отнюдь не новичок в литературе. Признанный лидер «новых философов», одна из «звезд» интеллектуального Парижа, он с 1973 года издал пять книг эссе, вызвавших шумную полемику. О его творческой программе нельзя сказать, что «писать — ничего не означает». По темпераменту и манере письма Леви — памфлетист, реакционный — в самом точном смысле этого понятия — публицист, ловкий демагог и фальсификатор истории. Яростные антикоммунисты и антисоветчики, «новые философы» призывали организовать моральное и идейное сопротивление марксизму и реальному социализму, оплевывая прогресс и разум, демократию и гуманизм. Однако сегодня, когда на идеологической сцене Франции все громче звучит сплоченный хор «новых правых», рекламный блеск «новой философии» сильно потускнел и явно нуждается в подмалевке. «Центральная идея «новой философии» в том, — отмечал Генеральный секретарь ФКП Жорж Марше, — что невозможна и не нужна никакая революция, ни во что нельзя верить, не на что надеяться, человечество осуждено на поражение и унижение». Бернар-Анри Леви использовал форму романа, чтобы оживить систему подобных идей и настроений.

Правая парижская пресса с восторгом приветствовала книгу Леви. Рецензент еженедельника «Фигаро магазин» пастор Брюкберже нашел в романе «новое дыхание», узрел в нем некое «обещание освобождения», правда непонятно, от кого и чего. Он отыскал в книге «ненависть ко всем видам тоталитаризма», а истерические инвективы Леви против жизни, человека и общества даже сравнил — ни много, ни мало! — с гениальными «Мыслями» Паскаля. Восторг этот становится понятным, когда внимательнее присмотришься к содержанию и идейной проблематике объемистого романа шумного «нового философа».

Автор строит роман как расследование жизни главного героя Бенжамена К., родившегося в 1942 году в богатой буржуазной семье. Совершенно очевидно, что Бенжамен К. — «черное существо», находящееся в «точке пересечения самых темных сил эпохи», — это двойник Бернара-Анри Леви. Замысел романа невероятно претенциозен: Леви пытается создать портрет поколения, панораму века, дать образ «героя нашего времени», сказать обо всем. «Бес в голове» пестр, как калейдоскоп. «Что это такое? — вопрошает издательская аннотация на обложке. — История любви? Семейный роман? Рассказ о шпионаже? Фреска полувека? Метафизическая притча? Повесть о воспитании чувств? Галантная и чувственная хроника? «Бес в голове» — это все вместе взятое». Однако жанровая и стилистическая пестрота не нарушает идеологической заданности романа как своего рода художественной иллюстрации «новой философии». Правда, здесь сразу же следует подчеркнуть, что ни философской, ни литературной новизны в романе нет.

Бенжамен К. в изображении Леви предстает этаким романтическим и демоническим сверхчеловеком. Он — «гигант, ангел, полубог, фаворит удачи, шедевр природы», «герой, божественный авантюрист», неотразимый соблазнитель женщин. Обладатель «современного и оригинального ума», литературного таланта, «он все может»… Прибавьте к этому, что он не испытывает нужды в деньгах. С детства Бенжамен К. одержим манией величия: он видит себя «гением слова», будь то Гёте, Шекспир, Сервантес или — на худой конец — Франсуаза Саган (Б.-А. Леви — человек без юмора), или же президентом, лауреатом Нобелевской премии. Жизнь представляется ему музыкальной партитурой, которую следует исполнять одновременно в нескольких регистрах.

Однако главное в другом: Бенжамен К. мечтает, стремится «убить в себе старого человека», «сломать пополам историю и заново начать несчастную историю мира». Венцом его дерзаний выступает желание создать… новое человечество. Бальзаковский Растиньяк, который всего лишь жаждал завоевать Париж, рядом с Бенжаменом выглядит скромным школьником, примерным пай-мальчиком.

Преследуя свои цели, Бенжамен К. даже на короткое время поступает работать на завод компании «Рено», провокационно призывая трудящихся к террору и так называемому «прямому действию». Неутомимый путешественник, он, неся свои «идеи», побывал в США и Мексике, в Латинской Америке и Индии. Одному ему и автору ведомыми каналами Бенжамен К. даже проник в лагерь Организации освобождения Палестины, а потом оказался связанным с «красными бригадами» в Италии. Эти эпизоды романа недалеко ушли от «Парижских тайн» Эжена Сю. Их «документальную» основу автор вполне мог почерпнуть в сенсационных репортажах еженедельников типа «Пари-Матч» или «Фигаро магазин». Правда, однажды, в поисках «горючего» политического материала, Бернар-Анри Леви, переодетый душманом, принимал участие в провокационной акции против народного Афганистана. Как писала газета «Монд», Леви «слишком озабочен собственной известностью» и готов на все ради рекламы. Буржуазная пресса отмечала, что политическим, актуальным страницам романа трудно поверить.

Бернар-Анри Леви вполне в духе бульварного романа с продолжениями живописует пути, по которым Бенжамен движется к своим «великим» целям. «Бес в голове» — это мини-энциклопедия литературных, политических и идеологических мод и поветрий буржуазного Парижа начиная с конца 1950-х годов. Как губка, Бенжамен впитывает в себя все — сюрреализм и рок-н-ролл, «дикую красоту» американской массовой культуры и авангардистскую заумь парижской литературной богемы. Он успевает всюду — в фешенебельные кабачки и на собрания бедных студентов, где «осуждают режим и буржуазию». И без устали любит — богатых и зрелых женщин, студенток, модисток, политических авантюристок…

Однако странная вещь — чем бы ни занимался Бенжамен К., он всегда проигрывает. Жизнь для него — «огромное, фундаментальное разочарование». Эта беспросветно мрачная философия — выражение пессимизма и самого Леви. «Абсолютная смерть, — писал он в эссе «Варварство с человеческим лицом», — это объективное настоящее человечества».

Разочарования постигают героя романа потому, что над Бенжаменом с самого рождения тяготеет проклятие. В разгадке сего — его тайна и идейный смысл «Беса в голове». Вину за все злосчастья Бенжамена несет его отец Эдуард. Во время оккупации он был коллаборационистом, причем, как говорит один из персонажей, «самого худшего толка». Обделывая темные делишки с нацистами, он даже повесил в рабочем кабинете портрет Гитлера и требовал от служащих фашистского приветствия. Этот преданный лакей фюрера, нацепив форму СС, отправился в составе легиона французских волонтеров на Восточный фронт, в «антибольшевистский крестовый поход». Но воинственный Эдуард «не сумел изменить ход войны», как с грустью пишет в дневнике мать Бенжамена. Он дезертировал и вернулся во Францию, где был арестован и расстрелян. Так рухнула голубая мечта Эдуарда — создать «из смеси науки и национал-социализма» форму будущей Европы. Крах всех иллюзий и надежд наступает у Бенжамена К., когда он «берет на душу вину своего отца», но оказывается бессильным «переиграть» историю в папенькином, фашистском духе. Поэтому жизнь и делается для него «самым жестоким из наказаний».

До конца мелкий бес терроризма, Бенжамен К. (он случайно убил полицейского и, поскитавшись по Западной Европе, осел в Иерусалиме) раскрывается в той части романа, которая названа «Исповедь Б. К.». Она прямо-таки сочится ненавистью к миру, разуму и человеку. Бенжамен К. не верит в бога и не выносит самого себя. Жизнь представляется ему теперь «смешным театром теней», человечество — «обезумевшим муравейником», XX век — «непрочитываемым и хаотичным». Он убежден, что всегда побеждают «смерть, зло, дьявол». Разум бессилен, а народ «глуп». «Ничто, одно ничто после жизни, целиком отданной служению небытию», — провозглашает он, хотя считает подвигом свое «самое полное банкротство».

Бенжамен К. утробной ненавистью ненавидит собственную родину: «Единодушно фашистская Франция на трупе моего отца вновь вернула себе антифашистскую добродетель». Он ждет, чтобы пришли новые варвары и все переиграли, чтобы они «выстрелами вылечили Человека от людей, а Человечество — от гуманоидов». Он бредит «братством и чистотой террора». Однако даже в ожидании смерти Бенжамен К. успевает припугнуть читателей угрозой «победы советизма» во всемирном масштабе. Главными ценностями жизни в его глазах предстают смерть и эротика, которая правит всем. То есть «чистое желание», что прославляет в романе «Любовник» и гонкуровский лауреат Маргерит Дюрас.

На страницах романа Бернар-Анри Леви выводит и самого себя, описывая свою встречу с Бенжаменом К. в Иерусалиме. Он кокетливо изображает себя пылким молодым человеком с «лиловыми тенями под глазами», с «тонкими, чуткими пальцами пианиста», «гривой черных, как у индейца, волос» — реклама никогда не помешает. Однако наблюдательный Бенжамен нашел в облике «нового философа» «выражение обманщика или комедианта». И посему счел нужным отправить именно ему в Париж свою «Исповедь», как достойному духовному наследнику.

Программа, высказанная Бенжаменом К. в «Исповеди», насквозь пронизана фашистской идеологией. Он готов подохнуть, как бездомный пес, но лишь при условии, что вместе с ним умрет весь мир, остановится жизнь, планета взлетит на воздух и свершится апокалипсис. Вот почему пути героя и автора «Беса в голове», по мнению газеты «Юманите», ведут «к цинизму и гнусности». Газета «Монд», отмечая, что Бернар-Анри Леви «прошел мимо подлинных проблем века», выразила недоумение, почему премия Медичи присуждена подобному роману. Ответить на этот вопрос несложно: «Бес в голове» отлично вписывается в ту беспрецедентную по размаху антикоммунистическую и антисоветскую кампанию, которую в последние годы ведут крайне правые, реакционные силы Франции.

Разумеется, «Любовник» и «Бес в голове» — только два примера из французской литературы наших дней. Не может не насторожить, что именно книги Маргерит Дюрас и Бернара-Анри Леви обрели такой успех, оказавшись в центре литературной жизни Франции. Но есть в современной французской прозе и другие произведения, авторы которых заняты исследованием настоящей жизни, с ее сложностями и проблемами, а не живописанием «чистой любви» или пропагандой цинизма и ненависти.

К таким книгам можно отнести роман молодого писателя Янна Кеффелека (род. в 1949) «Варварские свадьбы», удостоенный Гонкуровской премии 1985 года. Его первый роман «Черное очарование», вышедший двумя годами раньше, привлек внимание критики и читателей.

«Варварские свадьбы» — книга страшная, но написанная исключительно талантливо. В ней много патологического, извращенного, тягостно-иррационального, однако это — не самоцель автора. Писатель не боится сказать правду о том грязном и страшном, что он видит в нынешней жизни буржуазного общества.

Роман начинается с чудовищной сцены. Трое пьяных американских солдат (идет 1945 год) зверски насилуют четырнадцатилетнюю девушку Николь Бланшар. От этой «варварской свадьбы» рождается ребенок — Людовик. Это ни в чем не повинное существо мать ненавидит; он напоминает ей о пережитом кошмаре. Родители Николь, стремясь скрыть позор дочери, упрятывают ребенка на чердак, где держат взаперти до семи лет. Людовик превращается в странное создание с изувеченной психикой, в изгоя, над которым издеваются все. Николь выходит замуж за добродушного механика Мишо; Людовик живет в новой семье. Однако мать, не желая его видеть, отдает сына в Центр для слаборазвитых детей, где изощренные издевательства над ним продолжаются. Людовик убегает из Центра и скрывается несколько месяцев в обломках выброшенного на берег корабля (действие происходит в Бретани). Всю жизнь мальчика преследует одна мечта: добиться материнской любви и ласки, хоть раз назвать Николь мамой. Чтобы снова заманить Людовика в Центр, мать приходит к нему на корабль. Он убивает ее и бросается с ней вместе (вторая «варварская свадьба») в бушующий прибой.

«Я хотел, — говорил Янн Кеффелек в интервью, — показать тиранию предрассудков». Но замысел романа гораздо шире и глубже. По существу, писатель создал сильную, емкую по смыслу притчу о дегуманизации, бесчеловечности буржуазного образа жизни. В самом деле, страшно, холодно и неуютно жить в мире, где разрушается самая главная связь на земле — связь материнства с детством.

Французская критика высоко оценивает вполне зрелое мастерство Кеффелека. «Рассказ о крестном пути мальчика, — отмечал Венсан Ландель в журнале «Магазин литтерер», — писатель ведет с ошеломляющей простотой». На 6-м Парижском салоне книги, который состоялся весной 1986 года, Янн Кеффелек был признан самым перспективным дебютантом в жанре романа. Думается, Академия Гонкуров выполнила на сей раз завет своего создателя и увенчала премией произведение молодого, оригинального и талантливого писателя, от которого вправе многого ожидать современная французская проза.

…Однажды известная романистка Жозан Дюранто с тонкой иронией заметила, что во Франции издатели, словно портные, живут будущим. Подобно законодателям моды, парижские издатели каждый год, ранней весной, уже начинают лихорадочно искать книги, которые осенью, в разгар «сезона премий», они смогут вывести на старт гонки за литературными наградами. Но лукавое сравнение Жозан Дюранто «хромает», в этой шутке не вся правда. Подлинная литература неподвластна изменчивой моде. Всесильное время все поставит на свои места, и забвенья избегнут лишь те создания слова, которые несут истину о жизни и человеке.

 

«Фаренгейт» против поджигателей

Александр Сабов

След, по которому я шел, оказался запутанным. Где надлежало быть Ассоциации в защиту книжных магазинов, там располагался… храм. О господи, да никак это к тебе в гости занесло меня ни свет ни заря? В глубине двора, меж церковных построек, мелькнула красная сутана. Я бросился догонять. Кюре! В домашнем халате помидорного цвета, в тапочках на босу ногу.

— Ассоциация «Фаренгейт»? — переспросил кюре, кутаясь в сутану-халат. — Нет, это не здесь. Вам надо пройти на улицу Бланш Мэзон, в книжный магазин «Жонас». Отсюда минут десять ходу…

— Но почему же адрес… — начал я.

— Да, ассоциация пользуется почтовым адресом нашего храма. Почему? Поймете на месте…

Магазин был еще закрыт.

Я прогулялся туда-сюда, невольно отмечая про себя, насколько здесь, в восточном Париже, меньше реклам, глуше городские краски. В архитектурные ансамбли с регулярностью припева врываются скучные заборы и длинные, без окон, стены. Здесь живет рабочий люд. Много иммигрантов. А на дверях запертого пока книжного магазинчика — мозаика объявлений: серьезная молодая девица готова сидеть вечерами с ребенком из приличного семейства; студенты университета готовы поработать где угодно и кем угодно, только свистни; кто-то предлагает обучать таким и этаким языкам — плата поурочно; продают попугая, покупают дрозда; ищут редкую книгу, попутчиков в дальнюю поездку…

Жизнь в Париже рассредоточена по коммунам. Это малейшая — меньше не бывает — административная клеточка со всем набором коммунальных заведений и служб. Свой управсовет, свои школы, булочные, рынок, церковь и т. д., включая и книжный магазин, иногда не один. Роль таких вот коммунальных книжных магазинчиков, не блещущих неоном и с виду невзрачных, очень велика, ибо привычных для нас с вами общедоступных библиотек здесь, по существу, нет.

Мой кофе допит. Расплачиваясь, спрашиваю бармена:

— Давно ли напротив вас располагается магазин «Жонас»?

— Нет, мосье, это мое кафе расположено напротив «Жонаса»! — парирует бармен. — В прошлом году мы справили его юбилей: четверть века! А два года назад, между прочим, «Жонас» победил на конкурсе книжных витрин Парижа, который проводило издательство «Вюибер». В награду владельцы магазина, супруги Броскевичи, и оба их продавца, Брижит и Лео, должны были на три дня съездить в Нью-Йорк…

— И не поехали?

— Произошло нечто ужасное, мосье. В то утро, когда чиновник принес в «Жонас» четыре путевки для путешествия, на месте книжного магазина он обнаружил одни дымящиеся угли! Полночи мы всей коммуной тушили пожар…

Вы, конечно, знаете нормальную температуру человеческого тела по шкале Цельсия. Ну, а по шкале Фаренгейта? Справочник точных сведений «Гиннес» отвечает: 98,4°. Известие о поджоге магазина бросило Анри Броскевича в такой жар, что состояние своего духа по Фаренгейту он обозначил отметкой 451 (именно при такой температуре горит бумага)…

Французская Ассоциация в защиту книжных магазинов избрала себе имя «Фаренгейт». Это организация книгопротивопожарная. Зачем она понадобилась?

Лишь в 1981–1986 гг. в стране взорвано 35 книжных магазинов. Если считать также издательства и типографии, счет жертв перевалит за полторы сотни. Список, который подготовила ассоциация «Фаренгейт», читать тревожно и страшно. Парижский магазин «Глоб». Магазин арабской книги, палестинские магазины… Парижский магазин издательства «Масперо» недавно взорвали в 43-й раз. Думаю, что справочник «Гиннес» мог бы зафиксировать эту цифру как абсолютный рекорд войны против книг, развязанной в мирное время. «Масперо» — издательство гошистского направления, потому-то фашисты жалуют его особым вниманием.

Магазин «1984» в том же 13-м районе Парижа, где находится и «Жонас», подожгли немедленно после того, как разошлись участники дискуссии «Психология и фашизм». В данном случае бомбометателей вряд ли привлекла вывеска, списанная буквально с титульной страницы романа Джорджа Оруэлла. Роман «1984», один из первых литературных продуктов «холодной войны» (написан в 1948 году), к указанному на обложке сроку предрекал полный расцвет западных свобод и полный закат свобод в социалистическом мире. Парадокс: 30 с лишним лет спустя, буквально на пороге 1984-го, под вывеской, списанной у Оруэлла, западные книгопродавцы и читатели провели дискуссию явно противоположного толка! За что и поплатились…

В манифестах, которыми, как правило, сопровождаются книжные пожары, бомбометатели тщательно прячут свои имена, зато свое политическое лицо ничуть не маскируют. «Черный эскадрон», «Моральный порядок», ФАНЕ — Федерация национального и европейского действия… Парижу известно, что под этими названиями скрываются неонацистские банды, малочисленные, но опасные. ФАНЕ недавно была запрещена и распущена специальным правительственным декретом. Однако тут же зарегистрировалась под именем… ФНЕ, не сменив даже адреса.

— А вас-то за что? — спросил я мосье Броскевича. — Чем и кому не угодили?

— А у меня, видите ли, до сих пор собираются друзья свободного Алжира, те, кто выступал против ОАС. В помещении магазина у нас что-то вроде клуба. Самая плохая торговля у меня, если хотите знать, по субботам. Зато как раз по субботам больше всего народу… Собираемся когда за чашкой кофе, когда и за стаканчиком вина. Без этого книжный магазин мертв. Тогда уж лучше по почте торговать.

— О чем же вы спорите?

— Ну, о чем могут спорить книжники в таком районе, как наш! Да обо всем на свете, мосье! О работе и о ценах, о политике и разоружении, о войне и мире. Иммигрантов волнуют их права, пенсионеров — новый порядок выдачи пенсий. Конечно, спорим и о книгах, с них-то обычно все разговоры и начинаются. И вот меня уже три раза поджигает какой-то «комитет антимарксистских репрессий».

— Чем же может тут помочь ассоциация, которую вы создали? Что она собой представляет?

— Это общество, которое объединяет книготорговцев и читателей. В ассоциацию записались все — и я, и моя жена, и мои продавцы, и бармен из кафе напротив, и кюре из соседней церкви, и пенсионеры, и молодые люди есть… Мы бьем Tpeeoiy. Мы собираем средства для помощи погорельцам. Знаете, когда книжные пожары полыхают особенно часто? Накануне выборов. Вот и меня в первый раз подпалили в марте 1981 года. Потом к власти пришло левое правительство. Я думал: утихнет. Нет, через три месяца подожгли опять, через год — снова. Это уже в третий раз. Сейчас близятся муниципальные выборы, живешь буквально как на углях. Я и гошистов-то, мосье, не люблю, но должен признать, что у них привычки палить книги нет. Это чисто фашистский почерк — сеять террор и страх. И не передать, как я расстроился после первого пожара. Руки совсем опустились. А теперь уже вроде и попривык. Не запугаешь меня — ведь вся коммуна со мной…

— Почему же в объявлениях о «Фаренгейте», которые вы печатаете в газетах, сообщается адрес церкви?

— Да я нисколько не скрываю, что «Фаренгейт» начался с «Жонаса», но все же… свой адрес печатать — это же прямо в огонь лезть. А на храм божий рука у них, надеюсь, не поднимется. Какой-никакой крест на них, я думаю, есть?..

Есть, да и то в виде свастики. Человечество еще не забыло, да и не забудет костров, полыхавших на площадях в годы «третьего рейха». Те костры удалось потушить ценой неисчислимых жертв, принесенных всем человечеством. Но языки пламени все еще вырываются наружу из живучих неонацистских подполий. Впрочем, каких же подполий? Они ведь прячут только свои имена, но отнюдь не лица и не взгляды свои.