На оперативном совещании речь шла о серии квартирных краж. Точнее, о трех кражах, совершенных неизвестными лицами в жилищном кооперативе «Медик». Все произошло в течение одной недели, причем замки открывались не отмычками, а хорошо подобранными ключами. Грабители входили в квартиры как к себе домой.

Необходимо отметить, что один из пострадавших, профессор Озадовский, известный в городе психиатр, жил бобылем и практически все свое время проводил на кафедре, которой заведовал на протяжении доброй четверти века. А двое других были женаты, но детей в их семьях не было, поэтому в дневное время их квартиры были пусты.

Вот, пожалуй, и все, чем располагало следствие, если не считать того, что жена одного из пострадавших, стоматолога Задереева, кстати, тоже работающего в психиатрической больнице, находилась на специализации в Москве, а соседка, чья квартира расположена на одной лестничной площадке с уже упомянутым стоматологом, в момент ограбления была на рынке. Ей дали отгул за ночное дежурство в аптеке. Кроме того, из трех ограблений было заявлено только два.

Вот тогда начальник уголовного розыска подполковник Шрамко, ведущий совещание, и рубанул воздух ладонью, дескать, в отношении преступников установка прежняя: искать и карать, несмотря на трудности в стране. И этот резкий, несвойственный ему жест, и жестко-осуждающий тон фразы, после которой неожиданно возникла пауза, как бы обращали к одному-единственному выводу: да, правильно, людей надо принимать такими, какие они есть, и ничего за них не додумывать, но это в быту, а в угрозыске…

Инспектора Климова заинтересовал стоматолог. Тот даже дверной замок после ограбления не поменял. И это настораживало. Климов узнал об ограблении его квартиры случайно, из телефонного разговора с главврачом психбольницы. Тот интересовался ходом следствия. Должно быть, по просьбе Озадовского. Из этого же разговора Климов узнал, что Задереев организовал стоматологический кооператив «Дантист». Прикидывая так и этак, почему новоиспеченный кооператор не стал звонить во все колокола и сообщать в милицию об ограблении своей квартиры, Шрамко, продолжая совещание, высказал мысль, что, возможно, умолчание связано с тем, что люди стали зажиточней, многие научились пускать деньги в оборот. Да иначе и быть не может: кто присматривается к экономике и социальным проблемам, от того не ускользнет сущность явлений, происходящих в обществе. Перестройка побудила к действиям, и кое-кого не к тем, какие нужны честным гражданам. Шрамко имел в виду угонщиков, домушников и шулеров, чья активность уже стала притчей во языцех.

Невольно заговорили о природе человеческих взаимоотношений. Помощник Климова Гульнов увлекся, начал сыпать афоризмами и договорился до того, что когда что-то делаешь для собственного брюха, не всегда лучше, чем когда работаешь на государство, потому что только песня, которую спел для души, становится лучшей из твоих песен.

Климов с ним не согласился, высказав мысль о том, что Андрей с излишней романтичностью смотрит на милицейский сыск. Вот уж с чем нельзя сравнивать их работу, так это с песней, уж больно высокопарно. Тут как во время стрельбы: поразил короткими очередями три мишени — получи пятерочку. Завалил одну — отходи, три очка не сумма. Бери пистолет. Совмещай мишень и прорезь с мушкой.

Гульнов стал возражать, они заспорили, но полковник Шрамко их прервал. По мнению начальства, работники уголовного розыска должны понимать, какие идеи и чувства, применительно к обстоятельствам, стоит брать в расчет, а какие нет.

Климов молча проглотил пилюлю. Люди отдают предпочтение не тому, кто что-то делает, а тем, кто приставлен оценивать сделанное. Или, как любит повторять Шрамко: могущественный может быть беспечным, но беспечный никогда не станет могущественным. Да и вообще, лучший способ испортить человека — это хвалить его без устали, а главное, по пустякам.

Временно оказавшись на месте Шрамко, инспектор весь месяц тяготился своим положением. Исполняющий обязанности… Есть еще одно такое понятие, звучащее не менее красиво и загадочно: неврастения. Понимать сотрудников, подчиненных, сослуживцев и быть в свою очередь верно понятым — завидный удел человека, связанного служебными узами с разными людьми. Или найдешь себя, или окончательно потеряешь. Пан или пропал. Человек, способный управлять другими, управлять, а не командовать, большая редкость. Нужно иметь очень много работающих извилин в голове, а Климов не хотел переоценивать себя. Со временем, быть может, из него начальник и получится, а пока и в майорах походит.

— Ладно, работайте. — Шрамко вышел из-за стола, и все встали. — Спешить не будем, а поторопиться надо.

«Наверно, так легче, когда жизнь не дает передышки, — думал Климов, спускаясь по лестнице на свой второй этаж. — Не успеешь одно доделать, другое наваливается».

Следом за ним через ступеньку сбегал Андрей Гульнов.

В коридоре инспектора ждала пожилая женщина. Она была в темно-сером плаще и такого же цвета велюровой шляпке. Выражение обиды и покорности делало ее лицо несчастным. Так сидят под дверью зубника. С видом обреченного на муки человека. А в глазах готовность к подвигу и ужас перед собственной решимостью его совершить.

«Не иначе как жена Задереева вернулась со специализации и обнаружила еще одну пропажу в обворованной квартире. — Заметив посетительницу, Климов ускорил шаг. — А скорее всего, пришла с требованием произвести дознание: где находился ее благоверный в ночь, когда обчистили квартиру. Для многих жен этот вопрос всегда бывает главным, тем более что из квартиры вынесли всего лишь семь видеокассет, мужскую кожаную куртку за пятьсот тысяч рублей и пыжиковую ушанку. Для стоматолога, организовавшего кооператив, это не деньги».

— Здравствуйте, вы… — неуверенным тоном человека, нуждающегося в жалости и понимании, заговорила женщина и, прижимая к груди сумочку, просяще подалась к нему. Словно боясь, что ее не выслушают, заторопилась: — Мне нужен Климов, я по делу…

— По какому? — машинально спросил он и лишь затем ответил на приветствие. — Извините, здравствуйте.

— Вы Климов?

— Я.

— Юрий Васильевич?

— Он самый.

— Господи…

— Проходите, пожалуйста.

— Спасибо.

Пропустив нежданную просительницу в кабинет, Климов обернулся к шедшему следом Андрею и сказал, чтобы тот созвонился с администрацией психиатрической больницы.

— Возьми у них список сотрудников, заодно и рабочие графики их не забудь.

Женщина продолжала стоять посередине комнаты.

— Да вы садитесь.

Она повернулась к нему, и ее довольно миловидное лицо заметно побледнело. Большие серые глаза смотрели так, как смотрят на икону.

— Я не сумасшедшая…

Климов слегка пожал плечами и прошел к столу.

— Прошу вас, — и указал на стул. Но та продолжала стоять, вцепившись в сумочку из синего кожзаменителя.

— Я в своем уме…

Голос ее возбужденно задрожал, сорвался, и она прикрыла рот рукой.

Понять что-либо было крайне трудно.

Испытывая замешательство, Климов, наверное, с минуту смотрел на нее молча, прикидывая в уме, на какой день и час пригласить ее для разговора, но потом ему стало совестно, и он почти насильно усадил ее в жесткое, но все-таки кресло.

— Успокойтесь, я вас слушаю.

Женщина посмотрела на него с тем особенным выражением боли и обиды, когда нет сил, чтобы не расплакаться.

— Я видела его! Вы понимаете, я видела.

На какое-то мгновение Климову сделалось не по себе. О ком это она?

Его заплакавшая собеседница уткнулась в носовой платок.

— Простите.

Отерев слезы, она открыла сумочку и вынула сложенный вдвое плотный лист бумаги. Передавая его Климову, она с трогательной робостью попробовала улыбнуться.

— Я вам верю.

Интересно, что обращавшиеся в уголовный розыск в своих заявлениях зачастую указывали одну просьбу: пусть в их конфликте разберется майор Климов. Как будто он был адвокат. Складывалось впечатление, что о нем уже ходят легенды как о сыщике, способном найти выход из любой затруднительной ситуации. Одним казалось, что он способен раскрывать загадочные преступления, не выходя из управления, другие, веря в его честность и принципиальность, просили наказать зарвавшегося карьериста и хапугу. Словом, есть такой, который…

Климов разгладил на столе врученный ему лист бумаги и, подперев ладонью подбородок, стал читать.

В заявлении на имя начальника милиции содержалась просьба разыскать Легостаева Игоря Валентиновича, 1962 года рождения, русского, пропавшего без вести в 1980 году, во время выполнения им интернационального долга в Афганистане.

Резолюция гласила, что заниматься этим поручается майору Климову. Старшему оперуполномоченному и все такое.

Этого мне только не хватало, в сердцах подумал он и отодвинул от себя текст заявления. Настроение было не из лучших. И так дел по горло…

— Извините, но с подобной просьбой надо обращаться в Министерство обороны.

Женщина еще раз заглянула в сумочку и вытащила новую бумагу.

— Понимаете, я все это прошла: и министерство, и госпиталя…

В ее глазах опять стояли слезы.

Взяв предложенный ему ответ из министерства, Климов удостоверился, что рядовой десантных войск Легостаев И. В. в списках погибших и раненых за период с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот восемьдесят первый год не значится, и аккуратненько сложил его по старым сгибам вчетверо.

Промокнув под глазами, просительница жалобно заговорила:

— Видите ли, я давно смирилась. А два дня назад… Нет, не могу!

Отвернувшись, она часто-часто заморгала, и щеки ее стали мокрыми.

Так плачут в тайном горе, про себя, стараясь не выказывать мучительную боль.

Разглядывая странную особу, больше плачущую, нежели излагающую суть своего дела, Климов заметил у нее на виске багрово-черный кровоподтек и привычно решил, что это след семейной ссоры.

— Вы замужем?

Она отрицательно мотнула головой. Потом отерла щеки и уточнила вслух:

— Одна.

В голосе прозвучала такая тихая, такая неизбывная печаль, что он не стал касаться этой темы. Мало ли отчего она живет без мужа и мало ли причин для синяка. Может, мыла пол, ударилась о ножку стула, может… но не в этом закавыка. Главное, городской уголовный розыск не имеет отношения к делам в Афганистане. Не та епархия.

Воспользовавшись тем, что слезы обессиливают, если они от души, Климов бережно сложил заявление, присоединил к нему ответ из министерства и протянул их Легостаевой:

— Извините, у меня другой немного профиль. Кражи, знаете, убийства… дел хватает.

— А мое?

Что-то вроде тихого помешательства исказило ее облик.

— Я ведь видела его… позавчера.

Продолжая держать на весу ненужные ему бумаги, Климов вздохнул. Волна внезапной жалости окатила его сердце. Но что же делать? Он не солнце, всех не обогреет.

С мучительной неловкостью он все же возвратил ей заявление и, скорее машинально, чем осознанно, спросил:

— Кого вы видели?

— Своего сына.

— Когда?

— Позавчера.

Она уже овладела собой, но продолжала смотреть на Климова, будто он отличался от всех известных ей людей сверхъестественной силой или мог проходить сквозь стены, не говоря уже о таких пустяках, как розыск без вести пропавших.

«М-да», — подумал Климов и придвинул к себе телефон. Надо научиться любить свою работу с открытыми глазами.

— И где же вы, простите, его видели?

— О! — вытянула вперед руку с зажатым в ней платком Легостаева, суетливо выражая благодарность за желание понять и выслушать ее. — Я так испугалась, что сердце зашлось. Потом окликнула его, но он не обернулся. Быстро-быстро пошел, как чужой…

— Где? Когда? В какое время?

Он хотел было позвонить в бюро технической экспертизы, поинтересоваться, нет ли чего новенького по его делам, но вынужден был положить трубку на место и отодвинуть телефон. Та умоляющая беззащитность, с какой Легостаева вновь подалась к нему, окончательно смутила Климова, и он, неизвестно отчего пряча глаза, полез в ящик стола и достал чистый бланк протокола.

Факты сильнее эмоций.

— Давайте по порядку. Имя, отчество, фамилия.

— С ним творится что-то непонятное. Пропадет он без меня.

Пришлось постучать шариковой ручкой по столу.

— Вы слышите меня?

— Да, да, — с поспешной угодливостью придвинулась к нему поближе Легостаева и утвердительно кивнула головой. — Я слышу.

— Имя, отчество…

— Легостаев Игорь.

— Игорь…

— Валентинович.

Климов посмотрел на свою запись и недовольно поморщился. Черт возьми, испортил протокол! Надо повнимательнее быть. Скомкав испорченный бланк, он швырнул его в корзину и достал новый.

Уловив тень недовольства на его лице, Легостаева прижала к груди сумочку.

— Что-то не так?

Он не ответил. Разгладил лист, сосредоточился.

— Как вас зовут?

— Елена Константиновна.

— Легостаева через «е»?

— Да, как и сына.

— Фамилия ваша? Девичья?

— Нет, мужа.

Где-то в глубине души он уже знал, что новый розыск будет не из легких.