Огненно-рыжий кленовый лист кружился в потоке холодного ветра, плавно опускаясь вниз. Лист покачивал резными краями, похожими на крылья бабочки. Вращался, изгибался, танцевал в невидимых вихрях. То терял высоту, то снова набирал. Танцуя с ветром, кружил и кружил, приближаясь к земле. Новый свежий порыв подхватил его, прекращая танец. Он опустился на спинку длинной обшарпанной скамейки, тщательно изрезанной матюгами и обильно помеченной птицами.

Лист замер на ней, закончив полет.

— Алексей, ты меня слушаешь?

— Да-да, слушаю.

Я оторвал взгляд от спинки скамьи, засыпанной палой листвой.

На ней мы сидели, двое собеседников, я и он. Старые приятели.

— Когда его видели в последний раз? — спросил я.

Мой собеседник помедлил. Он вообще не любил спешить.

Изящный старик, он был похож на пожилого состоявшегося деятеля культуры. К примеру, режиссера какого-нибудь небольшого столичного театра.

Не сводя с меня пронзительных синих глаз, которые так и просились на очередную картину Глазунова, он перекинул ногу на ногу.

Помолчал, раздумывая. Наконец сказал:

— Все это началось неделю назад. Он должен был выполнить совершенно пустячное поручение. Я отправил ему на встречу своего человека, но Максим не явился. Мы попытались связаться с ним, он не ответил, — старик выдержал паузу. — Сначала я не хотел привлекать тебя. Ты же ни на что не годен. Но у нас, к сожалению, ничего не получилось.

Он был прав.

Я ни на что не годен. Я для него — отработанный материал.

Это я, а не он, был стариком. Искалеченный изнутри дряхлый двадцатипятилетний старик.

Но если ничего не получилось даже у них? Я-то здесь причем?

Очередной порыв ветра засыпал красно-желтым крышу стоящего за ажурной оградой парка черного автомобиля.

Представительская иномарка, вроде и не слишком вызывающая, но далеко не ширпотреб. В этом городе иметь такую могут позволить себе немногие. У старика безупречный вкус.

— Чего вы от меня хотите? — спросил я.

Я чувствовал себя уставшим, разбитым, больным. В последнее время я редко выбирался за пределы квартиры. Разве что за очередной партией вина в магазин через улицу.

Мне было неуютно здесь и сейчас, под его холодным взглядом. Хотелось убраться подальше.

Он вытащил из внутреннего кармана пальто и протянул мне объемистый бумажный конверт.

— Тут документы, деньги и кое-какие оплаченные квитанции. Прямо сейчас, не заходя домой, ты отправишься по адресу, указанному вот здесь, — поверх конверта лег небольшой листок бумаги, исписанный мелким почерком. — Да, чуть не забыл, — из кармана появились ключи с брелком. — Ребята уже подогнали туда твою новую машину.

Я криво усмехнулся. Хотя бы пешком не придется бегать, как в прошлый раз. Уже хорошо.

А вот мобильник мне не полагается. Специфика работы.

— Что это за место? — спросил я.

— Увидишь все сам. Приедешь и разберешься на месте.

Я потер щеку. Не мешало бы побриться.

— Тогда я забегу в квартиру, захвачу свои…

— Нет, — оборвал старик. — Ты отправляешься в указанную точку прямо сейчас, Алексей. И на старой квартире больше не появляться.

Хорошее начало.

Что, интересно, произойдет с моим прежним местом обитания? Под дверью укрепят растяжку с гранатой? Возле подъезда обоснуется фургончик, начиненный следящей аппаратурой, с парой спецов, не спящих ни днем, ни ночью?

— Ну, спасибо большое.

— Не за что. Помни, ты должен вести себя крайне внимательно. Осторожно. Думаю не надо объяснять, почему?

Я машинально прижал левый локоть к боку. Туда, где прятался под курткой, свитером и футболкой, неровный выпуклый шрам.

Может, мне стоило умереть тогда? Было бы гораздо проще. Гораздо проще и гораздо лучше.

— Не надо объяснять. Что еще?

— Как приедешь на место, не спеши сразу действовать. Осмотрись, отдохни, — старик оглядел меня так, как филателист оглядывает случайно подвернувшуюся малоценную марку. — Выглядишь ты погано. Ты похож на раздавленного червяка, Алексей. Мне это не нравиться. Сначала соберись и приведи себя в порядок. Потом начинай действовать. Ты снова в игре.

Мне захотелось заорать на него.

Заорать, брызгая слюной и обкладывая его матерной бранью, вцепиться в воротник, с размаху ударить его, по самоуверенному его высокомерному лицу, по этому его тошноту вызывающему неизменному аристократическому лику. И чтобы кровища брызгами хлестнула по его аккуратной окладистой белой бородке! Вмазать от души! И бить, бить, бить его…

Я кивнул.

Возможно, он прочитал мои мысли.

Старик задумчиво поддел носком безупречно начищенного ботинка сухой желтый лист.

— Есть подозрения, — сказал он негромко. — что Максим теперь по другую сторону баррикад.

— Бред! — я повернулся к нему. Ярость, зародившись яркой вспышкой, сразу спала, и ей на смену пришла вязкая апатия. — Ведь это же полный бред! Как вы вообще могли такое предположить?!

Он ничего не сказал в ответ.

— Это же Максим, — добавил я, сдавленно усмехаясь. — Это же не я.

Старик посмотрел на меня. Со смесью отвращения и жалости.

— Знаю, — жестко бросил он. — Но мы не можем отметать и такой вариант. Самое плохое в том, что место, куда ты сейчас направишься, контролируется… м-м-м… скажем так, конкурентами нашей конторы.

Ах, вот оно что. С этого и надо было начинать.

— Ясно, — я встал со скамьи. Молодцевато прищелкнул каблуками. — Разрешите идти?

Он скривился, как будто откусил изрядный кусок от лимона:

— Хоть в этом ты не изменился, Алексей…

И в глазах его промелькнуло что-то прежнее. Из тех еще времен, когда мы все…

Мне не хотелось вспоминать.

— Я надеюсь, ты сможешь взять себя в руки, — добавил старик. — Удачи, Леша!

Он подмигнул мне, поднялся со скамейки.

Запахнув пальто, размеренным пружинистым шагом бодрящегося пенсионера направился к ожидавшей его шикарной машине.

Я смотрел удаляющемуся старику в спину, сжимал в руках выданный им пакет, нервно барабанил по нему пальцами. И беззвучно твердил самому себе, не веря в то, что говорю: ты в игре, парень, ты снова в игре.

* * *

Терпеть не могу рейсовые автобусы.

Вместе со мной, облепив все соседние сиденья, ехали какие-то шумные студенты. Всю дорогу они трепались, слушали музыку с мобильных, чпокали пивными банками и переставляли с места на место сложенные этюдники. Надо полагать, они ехали на пленэр, запечатлевать левитановскую «золотую осень».

Осень за окном была вовсе не золотой, а рыже-бурой.

Яркие огненные всполохи облетающей листвы изредка проскальзывали в однотонной бурой грязи и слякоти. Вспыхнув, терялись в ней, оставляя ощущение сумрачной тоски.

Мне не хотелось смотреть ни на эту рыже-бурую осень, ни на студентов.

Хотелось уснуть, забыться сном, а там — будь что будет.

Но дружный хохот и периодические вскрики всю дорогу мешали мне отключиться.

Скрестив руки на груди и зарывшись носом в шарф и поднятый воротник куртки, я мрачно смотрел в окно.

Оконное стекло было пыльным изнутри.

У тех, кто ездил в этом автобусе до меня, видимо не было никакой охоты пялиться в окна. Поперек горла им, наверное, стояло то, что можно было увидеть за ними.

Я потер пыльное стекло пальцами, вытер с них пыль о джинсы.

Снаружи окно автобуса быстро покрывалось пеленой дождевых капель.

Мимо дороги проносился, словно в унылом сне, однообразный подмосковный пейзаж.

Пустые поля, лесополосы, мачты ЛЭП, перекрестки, посты ДПС, бензоколонки, придорожные кафешки и шашлычные, строительные рынки, потемневшие от времени и дождей низенькие заборы и домики садовых товариществ, обшарпанные серые здания и ангары, и снова лесополосы, поля, столбы…

Глядя на все это, я, наконец, задремал, провалился в вязкий сон без сновидений.

Лишь когда кто-то начал тормошить меня за плечо, я вздрогнул, заполошно огляделся и понял, что прибыл на место.

Моя остановка была конечной.

С улыбкой кивнув сердобольному морщинистому дедку, который меня разбудил, я вышел из автобуса.

Тут же я едва не провалился в глубокую лужу, которая затопила остановку, подмывая мутными волнами покосившийся шест с желтой табличкой.

Точка моего назначения была видна отсюда невооруженным глазом.

В конце еловой аллеи, начинавшейся за остановкой, располагался длинный трехэтажный корпус. Позади него виднелся заросший деревьями склон. Между древесных стволов темнела вода. Гостиница, назначенная шефом отправной точкой моего предприятия, стояла поблизости от водохранилища.

Профсоюзный дом отдыха, оставшийся с советских времен и переделанный в четырехзвездный отель.

Почему старик отправил меня сюда?

Дорогой наш товарищ шеф… Я представил его аристократический лик. Мысленно спросил — зачем? Дорогой товарищ шеф молчал.

Интересно, как, по его мнению, я должен начинать поиски Максима, сидя в этой дыре? С чего хотя бы начинать?

Предназначенная мне машина действительно стояла на пустой стоянке. Я легко угадал ее — других машин там просто не было. «БМВ» цвета мокрого асфальта. Судя по внешнему виду, она явно тянула на мою ровесницу. Может, даже была постарше.

Что других машин не наблюдалось, меня совершенно не удивило. Не сезон для постояльцев. Да и кому захочется в такую дыру тащиться?

Ну и пусть, это даже к лучшему.

Куда мне теперь ехать на выданной благодетелями машине я не представлял. Сиди и жди неизвестно чего. Ладно, это как раз не в первый раз. Это мне было уже давно знакомо.

Я вошел внутрь, поздоровался с сонным типом за стойкой портье, назвал ему свою фамилию. Для меня был заказан номер на первом этаже. Двухместный, аккуратный, хоть и с налетом сурового спартанского духа. Небольшая спальня с мрачным квадратным шкафом. Гостиная с кушеткой, тумбой и газетным столиком, с креслом и шторами неприятной желтушной расцветки. Выход на балкон.

Посреди гостиной поджидали меня раздутый чемодан и две спортивных сумки с вещами. Кто-то уже успел выгрести их из моей квартиры и доставить сюда. Оперативно работают.

Вот интересно, а квартиру мою они, наверное, подожгли после ухода? Устроили, к примеру, взрыв бытового газа? Или сотворили еще что-нибудь в таком же духе? С них станется.

Вот, наверное, будет хозяйка-съемщица удивлена моему исчезновению, женщина жадная, но практичная. Или старик и о ней не забыл, отслюнил пачку купюр? Старик всегда внимателен к мелочам.

Я порылся в сумках, проводя ревизию.

Наркотики, оружие и взрывчатка обнаружены не были. Весь мой гардероб — футболки, джинсы, рубашки, свитера, нижнее белье — был очень тщательно уложен и упакован чьими-то заботливыми руками. Меня аж передернуло.

Зато остались, видимо навсегда, в моем прежнем обиталище и несчастные скукожившиеся кактусы, за которыми я перестал ухаживать еще полгода назад. И обширная моя библиотека. И купленная на кровно заработанные денежки бытовая техника. Даже не представляю, как распорядится этими сокровищами старик. Наверное, раздаст голодающим детям Сомали.

А еще на дне одной из сумок, под вещами, я нашел маленькую резную фигурку, изображавшую сурового нахохлившегося филина. Ту самую фигурку, которую Генка притащил года два назад, из командировки, откуда-то с Алтая. И подарил мне, с пожеланием успешно развивать свои способности. Мол, талисман поспособствует.

Да уж, способности… Генка… Словно все это происходило тысячу лет назад. Словно все это было не со мной.

И вот надо же, заметили эту мелочь, про которую я сам давно забыл, не упустили из виду, прихватили.

Я повертел филина в руках, невесело усмехнулся, спрятал в карман.

Упрятав часть вещей в шкаф, я пинками отправил опустевшие сумки и чемодан под стол.

Выбрался на балкон, поглядел на подступающий к гостинице запущенный парк. Даже не парк, самый настоящий лес.

Балкон нависал над землей, при желании можно было спрыгнуть через перила и отправиться гулять.

Бродить, зарываясь ботинками в опавшую листву, глядя на пасмурное небо.

Мне всегда нравилась осень.

Вместо прогулки я направился в бар.

* * *

В баре было пусто. Лишь в дальнем углу коротала время за раскладными шахматами пара иностранцев в возрасте. Они походили на потрепанные манекены, усаженные за стол для оживления интерьера.

Приземлившись на крутящийся стул возле стойки, я заказал у молчаливого бармена рюмку коньяка, опрокинул, закусил долькой лимона.

Телевизор над стойкой работал с выключенным звуком.

Показывали какое-то дубовое ток-шоу. Я понаблюдал некоторое время за бурной мимикой ведущего. В глазах за стеклами очков светилось вакхическое безумие. Периодически камера оператора наезжала на неистово аплодирующий зрительный зал. При выключенном звуке особенно странно смотрелись немые, каменные лица зрителей, отчаянно сводящих и разводящих ладони по неслышной команде режиссера.

Вот она, наша жизнь. Живем, радуемся по календарю, аплодируем по команде. С каменными лицами и без слов.

Жестом попросив бармена повторить, я стал думать, что делать дальше.

Итак, если бы я был не я, как говаривал Пьер Безухов… Если бы я был не я теперешний, а я еще полгода назад, то…

Я бы не стал задавать шефу лишних вопросов. Сделано.

Я бы молча подчинился и приехал на место. Сделано.

И с ходу начал бы заниматься тем, чего от меня добивается шеф. Стал бы делать то, чему нас так долго и тщательно учили.

Специалисты третьего отдела, на внутреннем сленге — «троечники», «ищейки», «искатели», «нюхачи», «индикаторы».

Мне, почему-то, больше всего нравилась последняя наша кличка.

Мы, третий отдел. Нет, нас не учили снимать с опустошенных стаканов отпечатки пальцев, или по грязи на обуви определять, в каком именно районе города вляпался данный гражданин. Хотя у нас был, к примеру, спецкурс по огнестрельной стрельбе. И по прикладной психологии. И по мистическим практикам индейцев Латинской Америки. И было несколько лекций по основам уфологии. Да и еще по целой куче очень интересных специализаций, которые в целом составляли довольно экзотический букет.

Но суть нашей работы была в другом.

Мне всегда очень смешно читать объявления в газетах, рекламирующие услуги экстрасенсов. Я ржу в голос, когда смотрю голливудские фильмы ужасов. А возле разделов книжных магазинов, над которыми висит табличка «магия, эзотерика, астрология» вообще можно животик надорвать.

Вот только куда отнести нас? Как мы должны выглядеть со стороны?

Современные волшебники? Да любой мальчишка знает о волшебстве больше нас.

«Дяденька, а сделай файерболл», скажет мне он. «Извини, малыш, я не умею», отвечу я.

«Ну а сквозь стенку хоть пройди» скажет ребенок снисходительно. «Да вот видишь ли, пожалуй, не получится».

«Ну хоть превратись в летучую мышь чтоли?» презрительно бросит малыш. И я разведу руками в извиняющемся жесте.

«Так ты не маг, ты — отстой», скажет мне добрый ребенок. И будет прав.

Я заказал третью рюмку.

Бармен, мерно переминая жвачку квадратной челюстью, поглядел на меня оценивающим взглядом.

Пусть пялится, плевать.

Я подпер щеку ладонью и уставился поверх батареи бутылок за спиной бармена.

Специалист-индикатор это, прежде всего, очень чувствительный человек.

«Мамуля, в этой книжке плохие картинки-и-и, головка бо-бо» — Извини, малыш, у художника просто были тяжелые личные обстоятельства, а тут еще и сроки поджимали, и вообще рисовалось не в лучшем расположении духа.

«Пацаны, давайте не полезем на эту стройку, да ну ее в…» — Зря вы ребята, меня не послушали, но ничего, Рыжего скоро выпишут, и может, он даже сможет ходить без костылей.

«Прости, милая, но я думаю, что нам надо расстаться» — Я знаю, что я подлец, но тот парень, которого ты встретишь послезавтра в районе шести вечера возле перехода у метро, будет самое то, это точно.

«Знаете, я конечно всего лишь младший менеджер, но не советовал бы вам заключать сделку с этим человеком» — Уволили? Какая разница, если через месяц в офис наведываются «маски-шоу», а генеральный ударяется в бега.

Дело даже не в осторожности, предусмотрительности или трусости.

Мы просто умеем видеть то, что не видят другие.

Для хорошего «индикатора» будущее всегда ярче прошлого. Для хорошего «индикатора» мысли всегда важнее слов.

Расплатившись, я напялил куртку и, замотав шею толстым колючим шарфом кирпичного цвета, отправился на прогулку.

Прошелся по хвойной аллее до залитой гигантской лужей пустой остановки. Не спеша вернулся к корпусу. Обошел его по периметру, по скользкой тропинке спустился к воде. Прогулялся до песчаного берега водохранилища.

По свинцовой поверхности воды пробегала мелкая рябь. Возле далекого причала лежали, зарывшись в песок, перевернутые лодки.

На берегу дети в осенних шапках и куртках строили из влажного песка громадный замок. Было что-то мистическое, что-то нереальное и недетское в их сосредоточенной молчаливой работе. Они казались жрецами, пытающимися вернуть в мир жаркое летнее солнце. И вопреки законам природы продлить его недолгую жизнь с помощью своих строгих и молчаливых ритуалов.

Я повернулся спиной к воде, внимательно глядя под ноги, вскарабкался по склону, углубился в лес.

На ветру шумели кроны сосен, подошвы ботинок утопали в рыжем ковре из опавших хвойных игл.

Можно было приступать к делу прямо сейчас. Но старик сам сказал, вести себя осторожнее. Так и сделаем.

Подышим сначала местным воздухом, приглядимся, адаптируемся. А потом уже, помолясь, приступим…

Когда я вернулся к гостинице, на стоянке прибавилась еще одна машина. Изрядно политая грязью бежевая «вольво».

И номер этой машины мне был прекрасно знаком.

Я помедлил перед входом. Мне совершенно не хотелось видеть того, кто приехал. Но ошиваться на ступенях возле дверей, подставляясь колючему холодному ветру, было глупо.

Рано или поздно жизнь должна была свести нас вновь. Пускай это и произойдет теперь.

В холле, под сенью размашистого фикуса, сидел в кресле широкоплечий парень в расстегнутом светлом пальто. Выглядел он как ожившая реклама сети модных магазинов мужской одежды.

Глядя поверх зеркальных солнечных очков, какие любят носить штатовские пилоты, он сосредоточенно изучал журнал, посвященный купле-продаже недвижимости.

Заметив меня, парень отложил журнал и поднялся навстречу.

Некоторое время мы молчали.

— Привет, — сказал я первым. — Как сам?

Это было очень нелепо. Но я не представлял, как можно начать разговор с ним. После того, что произошло почти полгода назад.

— Ничего, — хрипло ответил Фролов с тенью улыбки. — А ты?

— Вполне.

За зеркальными стеклами очков я не видел его глаз. Так было даже проще.

— Меня к тебе шеф прислал, — сказал он. — Для усиления.

Я кивнул. Все было понятно.

— Пошли что ли в номер, — промямлил я. — Чего мы тут-то, как эти…

Фролов развел руками. Мол, веди.

Когда-то мы были друзьями. Очень близкими друзьями. До тех пор, пока я не сорвался. С того проклятого дня мы не пересекались. Я не знал, о чем с ним говорить теперь, как себя вести, чего ждать от него. Но если старик прислал его сюда — значит так надо.

— Ой, чуть не забыл! — всплеснул руками Фролов, останавливаясь. — у меня чего есть…

Он вернулся к фикусу и извлек из-под кресла увесистый пакет. В нем что-то отчетливо звякнуло.

* * *

Фролов отставил пластиковый стаканчик. Нахмурился, подпер щеки кулаками, уставившись в распахнутое окно.

И хрипло затянул:

— Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома-а-а…

Покачав головой, я принялся разливать по очередному кругу.

— …Снова между нами гора-ада-а-а…

Я протянул Фролову его стаканчик.

— Вот все-таки классный ты мужик, Леха! — оборвал он сам себя, не допев. — Вот сколько я тебя знаю — вот какой ты.

Он показал большой палец.

— Че-ло-век! — заголосил он, страшно вращая глазами.

— Это звучит гордо! — проорал я в ответ, подаваясь вперед.

Мы столкнулись лбами над журнальным столиком, заваленным распакованными нарезками и заставленным бутылками. Произошла заминка.

Фролов выпил, с шумом занюхал рукавом пальто, прослезился и доверительно сказал:

— Повел ты себя конечно, как говн…

— Но-но! — я предостерегающе помотал пальцем у него перед носом. — Поп-прошу!

— Виноват! — Фролов поднял ладони вверх. — Виноват, из-зиняюсь! А наливай! — он махнул обеими руками, и покачнулся.

— А и налью! — дерзко парировал я.

Мы выпили еще.

Фролов бессмысленно похлопал глазами.

— А давай еще эту, ща! — заголосил он, рубя воздух ладонью — На-на-на-а-а…

Я не успел понять, какую песню он собрался петь.

На лице Фролова появилась скука, он махнул рукой. Плавно уткнулся носом в сложенные на столе ручищи и мерно засопел.

Срубило парня, бывает.

Меня слегка мутило. Зато окружающий мир теперь приятно вращался вокруг меня. Чувствовать себя центром мира — это всегда приятно.

Я стал отрешенно смотреть в балконную дверь, по стеклу которой барабанили редкие капли.

Как забавно, подумал я с пьяной многозначительностью, здесь, как и в автобусе, на котором я сюда приехал, тоже окна пыльные. Пыльные изнутри.

И дело даже не в том, что гостиница паршивая, и так сказать, рум-сервис даже окно протереть не может. Наверное, дело в том, что через эти окна открывается такой вид, на который никому не хочется смотреть.

Пыльные окна, везде и всюду. И некому смотреть сквозь них.

Снаружи, в темноте, мокро шелестела листва. И иногда подвывал жалобно ветер, как собака, изгнанная злым хозяином из дома навстречу непогоде.

Мне стало тоскливо и неуютно.

Я накинул на плечи куртку, поежился. Потянулся через столик, чтобы растолкать Фролова. Со стуком опрокинул запечатанную бутылку водки, до которой у нас не дошли руки.

Я уловил нечто краешком сознания, сквозь мутные алкогольные пары, почувствовал нечто подозрительное. Да, сначала я почувствовал, как озарение. Вздрогнул.

На мгновение даже хмель вылетел из головы. А потом снова накатил густой волной, заставляя веки налиться тяжестью.

Я медленно повернулся к балконной двери.

И увидел пятно света на стекле. Тотчас оно пропало.

Я очень осторожно, на цыпочках, подошел к двери, стараясь держаться за шторой.

Разглядеть сквозь пыльное, к тому же порядком запотевшее окно, что творится снаружи, было решительно невозможно.

В темноте по ту сторону стекла снова мигнул свет.

Никаких сомнений быть не могло — кто-то подает мне в окно знаки сильным фонарем. «А зачем вы светили свечой в окошко, Бэрримор?»

Я аккуратно взялся за ручку балконной двери. И с силой провернул ее. Дверь отворилась, скрипнув, в лицо мне попали мелкие капли дождя.

Я тихонько выглянул наружу.

Должно быть, он уже давно стоял под балконом. Совершенно не обращая внимания на дождь. Ждал.

— Кто там с тобой? — негромко спросил Максим, блеснув глазами из-под надвинутого капюшона.

— Фролов, — ответил я в той же тональности.

— Иди сюда.

Почему-то я сразу послушался.

Может быть потому, что я слушался его всегда. Всегда доверял ему, потому что он был сильнее, честнее, смелее. Он был лучше. И главное, он был друг.

Я аккуратно закрыл за собой скрипучую дверь, стараясь не разбудить Фролова. Взявшись за мокрые перила, растопырившись, как паук, перебрался на ту сторону. Получилось вполне ловко, хоть и раскачивало меня, как прогулочную яхту на волнах Атлантики. Я был изрядно навеселе.

— Пошли, — буркнул Максим.

Он зашагал в сторону зарослей, на ходу пряча фонарик в карман.

— Максим, а что…

— Потом! — оборвал он. — Идем со мной.

— Каторжник Сэлдон, — буркнул я обиженно.

Максим промолчал.

Меня поводило из стороны в сторону, и все происходящее казалось веселым приключением.

Очень хотелось сообщить Максиму, что я безумно рад его видеть и вообще соскучился. Но приступ пьяного дружелюбия обязывал меня слушаться вновь обретенного товарища. И не расстраивать его неуместными монологами.

Я попытался пробубнить себе под нос выплывший из подсознания веселый мотивчик, но короткий взгляд, брошенный Максимом через плечо, заставил меня заткнуться.

Мы вышли к краю гостиничной территории. Здесь было нечто вроде беседки. Деревянные скамейки и стол под навесом. За такими по моим представлениям пенсионеры должны играть летними вечерами в домино или преферанс. Обмахиваясь соломенными шляпами.

Спрятавшись под навесом от дождя, который забарабанил с удвоенной силой, мы уселись на скамью.

— Ну? — спросил я с видом крайнего недовольства. — Теперь будешь говорить?!

— Ты какого рожна здесь делаешь?! — Максим грубо схватил меня за воротник.

В отличие от Фролова он не походил на ожившую античную статую, играющую выпуклыми мускулами. Скорее он был очень жилистый. Но хватка у него была железная.

— Отпусти ты! — зашипел я, пытаясь вырваться. — Полоумный!

— Извини, — Максим дернулся, отвернулся.

Сбросил с головы капюшон, взъерошил короткие темные волосы. Вытащил из кармана пачку сигарет, жадно закурил.

— Дай мне, — попросил я.

— Ты же не куришь? — Максим удивленно зыркнул на меня.

— Дай!

Он дал мне прикурить. Я затянулся, чуть не закашлялся с непривычки. Курил я и правда очень редко. Да еще сигареты у него были крепкие.

— Что. Ты. Здесь. Делаешь. — повторил Максим по слогам.

— Выполняю приказ Черномора, что же еще.

Это была наша старая шутка. Дядька Черномор и его тридцать три богатыря — то есть мы. Тогда нас было даже больше, чем тридцать три. Да нас и сейчас много. Единственное что изменилось — этого «нас» больше нет. По крайней мере, для меня.

— Так, — Максим выдохнул дым, на миг зажмурился. — Лешка, ты же не у дел?

Действительно, и кого я собственно хотел обмануть? Ведь все же в курсе, кто и что я такое. Всем давно про меня все известно. Личное дело Дениса Каштанова закрыто и сдано в архив. Желаем успехов, идите в жопу.

— Значит, снова при делах, — я жадно затянулся табачным дымом. Какие крепкие сигареты у него, все-таки.

— Лешка! — Максим выбросил окурок, обернулся ко мне, обхватил за плечи. — Лешка, послушай меня! Это очень важно! Я не знаю, что тебе наплел старик — но ты поверь мне, слышишь? Завтра же! Завтра же утром собирай шмотки и езжай в Москву. Наплюй на все и забудь, хорошо?

— Макс?!

— Ты понял меня? Леша, завтра же ты уезжаешь в Москву. Пообещай мне!

— Да пусти ты! — я отстранился.

Выпуская дым, закинул ногу на ногу:

— Вот еще, с чего бы вдруг, — начал я развязно. — Меня отрывают от важных дел. Да, представь себе, Макс, у меня важные дела, работа! От-твес-ственная. Личная жизнь опять же… налаживается. И тут мне звонит Черномор, мол, приезжай-выручай. Борода дыбом, глаза по пять копеек! Макс пропал, такое дело, надо срочно ехать искать. Я приезжаю, а он сам является, в окошко фонариком светит. Беглый каторжник. Что я должен думать? Как это называется? А?!

— Нажрался!

Макс ощерил зубы в усмешке. В его улыбке всегда проглядывало что-то звериное. Он был хищник.

— Нажрался, сволочь. Что ты несешь, Лешка? Эх…

Он отвернулся. Сплюнул себе под ноги, обхватил руками плечи, зябко поежился.

— Так в чем дело, Макс? — холодно осведомился я, разглядывая огонек сигареты. — Не хочешь ввести меня в курс?

— В курс тебя? — прохрипел он, слепо глядя куда-то вперед и раскачиваясь. — Изволь. Здесь, совсем рядом, пешком дойти можно, находится небольшой городок, называется Краснорецк. Оказалось, настоящая дыра. Задание у меня было проще простого. Забрать оттуда одного мальчишку, отвезти к нам, в офис. Как два пальца об асфальт — туда и обратно сгонять курьером. Мальчишка этот из другого города, потерял обоих родителей в автокатастрофе, жил у тетки. Он несовершеннолетний, а тут еще такое навалилось. Тетка, сестра матери, забрала его к себе, сюда в Краснорецк. Устроила в школу, она сама учительницей работает. Ну, вот и представь… Мальчишка новенький. Незнакомый класс. Мало того, что новичок, так еще из другого города. А подростки, они же, как звери. Начали его травить, как водится, всем коллективом. И тут понеслось. То одного сопляка инфарктом прихватит. То другой под машину попал средь бела дня. Третий, здоровый жлоб, кровь с молоком, вдруг ни с того ни с сего впал в депрессию, чуть с крыши не сиганул, еле отговорили. А мальчишка ничего не понимает. Огрызается — да, ну может пару раз отбивался на переменах, вмазал кому-нибудь. Не более. Но все его обидчики, один за другим, получают от некоей невидимой силы хорошего такого леща по морде. Несчастные случаи, случайности. Улавливаешь суть? В общем, плохо ему было очень. И он начал проявляться. Раскрываться. Понимаешь, о чем я?

Я кивнул, жадно слушая.

— Шеф эту ситуацию отрыл в региональной сводке, сличил факты. Парня решено было забрать к нам. Я приезжаю в Краснорецк. Но оказалось, что тут у них не просто дыра, а самый настоящий гадюшник. «Минус» на «минусе». У них тут что-то вроде санатория, стекаются раны зализывать, суки. Естественно мальчишку они обнаружили быстрее, чем мы. И решили использовать как наживку. В общем, я влип. Но это не главное…

Максим резко оглянулся, стал пристально всматриваться куда-то в сторону гостиницы.

— Показалось, — он посмотрел на меня. — Но главное, Лешка, этот парень, этот мой мальчишка — он…

Со стороны деревьев послышался отчетливый хруст ветки.

Я еще не успел ничего почувствовать, а Максим уже вскочил, пряча руку в карман плаща.

Из-за кустов показался Фролов. Он выглядел совершенно трезвым. И в руке у него был пистолет.

— Макси-и-ик! — ласково позвал он. — А я тебя вижу!

Максим промолчал, едва заметно, плавно подаваясь вбок, отстраняясь от скамьи.

— Эй, вы чего? — севшим голосом сказал я. — Ребята?!

— Максик, вынь ручку из кармана, — ласково продолжал Фролов, приближаясь. — Ну что у тебя там, перочинный ножик? Прекрати!

У него же там фонарик, подумал я с чувством болезненной мутной отстраненности.

— Тебе чего надо? — хрипло бросил Максим.

В его голосе я ощутил такую ледяную ненависть, что по спине побежали мурашки.

— Папа ругается, ты расстроил его. Это очень нехорошо с твоей стороны. — Фролов остановился в нескольких шагах. — Ну, прекрати, мой хороший, вынь ручку из кармашка.

Это было как в дурном сне.

Невыносимо медленно Максим стал вытаскивать руку из кармана, и я уже понял, что он собирается делать.

И конечно понял Фролов, на лице которого все еще плясала глумливая улыбочка.

А рука Максима, облепленная рукавом насквозь мокрого темного плаща, продолжала плыть сквозь ночной сумрак. И побелевшие пальцы сжимали рукоятку «беретты».

И когда раздался первый выстрел, время, словно опомнившись, вдруг побежало в ускоренном бешеном темпе.

Максим успел выстрелить еще дважды.

Фролов перекатился по грязным листьям, пачкая свое роскошное кашемировое пальто, и тоже выпалил, навскидку, наугад.

Уже в спину убегающему Максиму.

— Стоять, сука! — надсадно заорал Фролов, пытаясь вскочить на ноги, оскальзываясь на мокрой листве. — Стоять!

Максим уже не стрелял. Он очень быстро и сосредоточенно, отмахивая свободной рукой, словно на утренней пробежке, спешил прочь. Темный силуэт его плаща мелькал среди светлых вертикалей берез.

— Леха, держи его! Леха, че стоишь?! — орал Фролов, продолжая скользить по склону, никак не в силах удержать равновесие, размахивая зажатым в кулаке пистолетом. — Леха, вали его!!!

А я, в который уже раз, вдруг почувствовал ставшее привычным серое удушье. Ватный ком в горле. И сугробы серой ваты со всех сторон, сковывающие движения, облепляющие липким коконом. Вязкий плен. Мягкая обволакивающая пелена. И я не в силах разорвать ее, не в силах сопротивляться. И мне некуда было бежать.

Я съехал со скамьи на землю, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

Согнулся, спрятал лицо в ладонях. Мои собственные руки едва слушались меня. Пальцы мелко дрожали.

* * *

— Да ладно тебе, — бубнил Фролов, — чего ты расклеился? Ну, сорвались нервишки, бывает.

Я никак не мог успокоиться.

Фролов в охапку дотащил меня до гостиницы, усадил в номере. Налил в пластиковый стаканчик водки.

Я залпом выпил, резко и шумно выдохнул.

И снова затрясся в беззвучной истерике.

— Возьми себя в руки, ты же мужик, — бормотал Фролов. — Соберись, Леха.

В голосе его я чувствовал даже не жалость, а какое-то торжествующее облегчение. Мол, это не мне так паршиво, это не я такая тряпка, а вот он, малохольный.

«Индикаторы», прежде всего, очень чувствительные люди.

— Ты же его провоцировал, — разлепив губы, выдохнул я.

Голос у меня дрожал и срывался.

— Ты провоцировал его. Ты нарочно!

— Тьфу ты, мля! — Фролов наполнил свой стакан, выпил. Крякнув, закусил куском ветчины. Проговорил с набитым ртом. — Ты как фкольник, мля. Я порафаюсь.

Наконец он прожевал, икнул. Добавил с выражением:

— Мы здесь, Леша, не в игрушки играем. Этот мудила в меня сам палить начал. Прошу заметить. О чем я сегодня же, — он посмотрел на часы. — В семь нуль-нуль, доложу дорогому нашему господину шефу. И ты, Лешик, будешь свидетелем.

— Да что с ним такое?! — я вцепился пальцами в волосы, откинулся на спинку кушетки. — Почему он так поступил?!

— А хрен его знает, — пожал плечами Фролов, продолжая жрать. — Может, сбрендил. Ты же у нас Индикатор — ты должен его чувствовать.

— Не могу я. Здесь какая-то атмосфера, — я развел руками. — Черт, не знаю, как объяснить. Все давит. Все вокруг очень густое, темное. Сложно уцепиться хоть за что-то. Да вы еще палить начали, уроды. А я не могу, когда так!

Фролов, наконец, дожевал и кивнул:

— Ну значит, я к дорогому господину шефу, а ты сиди тут слезки размазывай, — подытожил он.

— Да пошел ты! — сорвался я. — Иди ты со своим дорогим господином нахрен! Полено ты тупое, терминатор.

Фролов изменился в лице. Медленно встал с кресла, сделал несколько шагов по направлению к двери. А потом, будто бы вспомнив, обернулся и сказал очень вежливо и негромко:

— Лучше, Каштанов, быть тупым поленом. Чем как ты, обугленной головешечкой.

Он подхватил со стола нераспечатанную бутылку, повертел ее в руках, раздумывая. Поставил на стол.

И вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Я встал с кушетки, подошел к окну. Прислонился лбом к влажному стеклу. Пыль на стекле превратилась в едва заметные грязноватые разводы.

Дождь прекратился, но небо затягивали тучи, и на улице по-прежнему царил полумрак.

Со стороны гостиничного подъезда послышался отрывистый писк сигнализации, затем хлопнула дверца.

Потом раздался мерный шум двигателя, плеск луж, а затем рокот мотора стал удаляться, пока не стих вовсе.