Никита шел так уверено, будто это была его собственная дача. Шел так, как если бы в темноте видел, словно кошка. Провел меня через грядки, лязгнул калиткой, повел рукой в приглашающем жесте.
— Давай прогуляемся. Подышим…
У меня словно язык отнялся. Шел за ним, как кролик за удавом.
Когда мы вышли за пределы дачного участка и побрели по дороге между заборов, хрустя щебенкой, ко мне, наконец, вернулся дар речи.
— А… этот? — спросил я, с трудом подбирая слова и указывая в сторону калитки, через которую мы вышли. — В смысле… как с ним быть?
— А никак, — сказал Никита. — Полежит немного и оклемается. Это он с перепою упал. Пусть проспится.
Я прекрасно видел, что упал тот тип не с перепою, поэтому спросил Никиту:
— Зачем ты так с ним? Он же ничего такого не сделал, просто…
— А у меня характер скверный, — перебил он.
Он допил бутылку и выкинул ее в придорожную канаву.
— Я даже к психоаналитику хожу, представляешь? — добавил Никита. — Толку никакого, конечно. Как найдет на меня — все, хоть всех святых выноси.
Я промолчал.
— И потом, надо же было мне тебя убедить… Теперь-то убедил?
Мне стало не по себе. Мне и так было уже нехорошо, потому что я весь вечер форсированно боролся за хорошее настроение, и для этого пришлось довольно много выпить. С настроением ничего не получилось, зато вот с психом этим скорешились. Я даже не помнил, с чего начался наш разговор.
— С чего начался наш разговор? — спросил я, морща лоб и пытаясь соображать трезво.
— Ты предлагал мне выпить, — охотно сообщил Никита. — За крушение твоей любви и твоих юношеских идеалов. Кажется, так.
— Понятно, — сказал я. — А вампиры причем?
Никита указал на лавку при дороге. Это была даже не лавка, а бревно, завалинка. На такой завалинке, по моим представлениям, должны сидеть деревенские бабушки и лузгать семечки.
Никита уселся, вытащил из кармана пачку сигарет. Закурив, сказал:
— О вампирах у нас зашло, потому что я предложил тебе вариант.
— Какой вариант? — спросил я, потирая лицо ладонями. Меня мутило.
— Вариант решения твоей проблемы.
— Чушь какая-то, — сказал я. К горлу подступил комок.
Сдержаться не получилось. Я вскочил и отбежал к зарослям крапивы.
Никита терпеливо ждал, мерцая в темноте огоньком сигареты.
Я вернулся, вытирая рот тыльной стороной руки.
— Перебрал, кажется, — сказал я виновато, садясь рядом с ним.
Мы сидели и молчали.
— Давай так, — сказал Никита. — Я тебе силу и власть, а ты мне душу. Идет?
Я снова засмеялся. Очень нервный получился смех, срывающийся.
— Странный ты парень, Никитос! — сказал я ему развязно.
Он ничего не говорил, пялился на меня, как на глянцевый разворот из «Плэйбоя».
Черт, да он же маньяк, осенило меня.
Молодец, Диня, сказал я себе. Сначала накирялся в одно рыло, потом с маньяком скорешился, а теперь сидишь с ним на скамейке посреди какого-то садового товарищества в семидесяти километрах от Москвы, и он, значит, к тебе клеится. Называется, попал…
— Да никакой я не маньяк, — сказал Никита с обиженной интонацией. — Придумаешь тоже. Меньше телевизор смотри, Яблоков.
Фамилию мою, конечно, не особо трудно запомнить, но я совершено не помнил, чтобы называл ее своему новому приятелю. И еще… про маньяка я что, вслух говорил?
Сбежать от него, подумал я. Сейчас… Главное собраться. Рвану к дому, обратно к ребятам. А там свет горит, народ толпится. Все пьяные, веселятся. Там спасусь.
— Ох, — Никита печально покачал головой, затушил окурок каблуком.
На ногах у него были высокие шнурованные ботинки, вроде армейских.
— Ох, Яблоков, — сказал Никита. — Вот сколько фильмов снято на эту тему, сколько книжек понаписано. А все равно, каждый раз главный герой начинает в этом месте ломаться. Начинаются всякие сомнения, розовые сопли…
— Что? — спросил я вяло.
— Да не ждет там тебя никто.
— Где?
— В доме. Где еще? Ну, кто там, Денис? Приятели твои институтские — да они все в хлам уже убрались. Прибежишь ты сейчас к ним, начнешь орать «помогите, ко мне маниак пристал». Над тобой поржут все хором. И забудут. Тебя и так за дурака все держат, так ты этот имидж, понимаешь, только закрепишь. Понял?
— Неправда, — сказал я.
— Что именно?
— Что… все за дурака, — я замялся. — Неправда… Они нормальные ребята… ну…
Словарный запас у меня иссяк.
— Ну-ну, — передразнил Никита. — Баранки гну.
Он встал со скамьи. Навис надо мной черной тенью.
— Эй, Денис? — сказал он. — Давай, решайся!
— Да о чем ты городишь?! — вскинулся я. — Ты чего докопался до меня?
Я хотел было вскочить, отпихнуть его в кусты и воспользоваться своим вариантом отступления, но что-то случилось со мной. Будто какой-то невидимый пресс вдавил меня в завалинку. Ни рукой, ни ногой я больше не мог пошевелить.
— Вот так, — сказал Никита назидательно. — Не все так просто, как ты думал.
— Ты кто такой? — спросил я его еле слышно.
— Я же тебе пытался объяснить. А ты ржать начал…
— Гребаный вампир?! Ну конечно… Крышенку давно подлатывал?!
— Да спокойнее, — насмешливо сказал он. — Спокойнее, Денис. Вампиров не бывает, не сикайся в штаники.
Я чувствовал, как давит на меня невидимая сила, давит так, что сложно становится дышать.
— Отпусти меня! — прошипел я.
Никита вздохнул, пожал плечами. Сел на завалинку рядом со мной.
Невидимый пресс отпустил. Я снова мог шевелить конечностями. Ноги и руки снова мне подчинялись. Я согнул колено, разогнул.
Вот теперь и убегу, подумал я. Это мне просто по пьяни всякое мерещится.
Но бежать я никуда не стал.
— Ты уж извини, что все так сумбурно, — сказал Никита виновато. — Просто я сам в этом бизнесе недавно. Так что, будешь слушать? Или идешь обратно? Держать не буду, честное пионерское!
— Буду слушать, — сказал я не своим голосом.
Я пялился прямо перед собой. В глубокой луже посреди дороги отражались крошечные блики от далекого фонаря.
— Я знал, что ты парень разумный, — сказал Никита, вытаскивая новую сигарету. — Короче, слушай…
Он раскурил сигарету, выдохнул дым.
— История примерно такая, — начал Никита. — Их было двое, он и она… Нет, какое-то банальное начало. Лучше так… Жил-был на свете мальчик. Жил-был, значит. Учился в школе. Потом школу кончил, пошел в универ. А там встретил девочку. Девочка была красивая и умная, но несколько… эээ… холодная. У девочки было много негативного опыта. В ее-то годы, хе-хе. Мальчик был слегка стеснительный, робкий. Он жил мечтами, витал в облаках. Читал дофига книжек, потому что. И вот так ему сильно хотелось быть всегда душой компании, зажигать среди народа, и, в особенности, производить впечатление на девочек… Так хотелось, что ни в сказке сказать, ни пером описать! И, в особенности, хотелось произвести впечатление на ту девочку, которую я уже упоминал. Мечтал мальчик об успехах и славе, но никто его не ценил, потому что вел он себя как бука. И в сердце его, хм, как водится, вспыхнул огонь страсти. Но девочка, казалось, не замечала его робких и неуклюжих попыток. Или же просто не воспринимала его всерьез. Она считала, что он хороший мальчик. Но не больше. Она, наверное, даже немножко жалела его. А он, этот мальчик, был готов на все ради ее внимания…
— Завязывай с этим дерьмом! — не выдержал я. — Какого рожна ты мне городишь?!
Он усмехнулся.
— Знаешь, Денис, я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Я понимаю, как ты переживаешь из-за того, что не можешь воплотить в жизнь свои мечты. Но выход есть всегда. Все очень просто!
— О чем ты, мать твою? — наш разговор казался мне частью тяжелого пьяного забытья.
— Я предоставлю тебе выбор, которого не было у меня… — он прекратил улыбаться, пронзил меня насквозь нехорошим стеклянным взглядом.
И заржал.
— Да хорош, Яблоков, ты что, фильм этот не видел?! Га-га-га!
Этот подонок развлекался. Но все то, что он нес до этого… Он что, следил за мной? Или у такого кретина, как я, все на физиономии написано?!
— Если серьезно, — продолжил Никита, и улыбка его снова погасла. — Ты мне просто понравился, правда. Нет, не делай такое лицо, ориентация у меня нормальная. Чисто по-человечески понравился. Я тоже когда-то был типа тебя. Это у меня быстро прошло.
— Слушай, кончай дурить! — пробормотал я. — Я не знаю, какой наркотой ты ширяешься, но мне не нравится наш разговор.
— Ты можешь стать одним из нас, — перебил он. — и перед тобой откроются неведомые раньше перспективы. Станешь одним из нас, и сможешь исполнить все свои самые заветные мечты…
В моей голове от алкогольных паров не осталось и следа.
— Что это еще за «мы»? Гребаная аль-каида?…
— Проще показать, — сказал он. — Забавно все-таки. Прямо как в кино. Всегда мечтал отыграть Лестата, гы-гы!
Да я просто сплю, догадался я. Вот в чем дело, я наклюкался и уснул. Ничего страшного, наверняка скоро я проснусь и поеду обратно в Москву. Если хватит места в машине — круто, а нет — потащусь вместе с остальными непроспавшимися рожами к московской электричке, а завтра пойду на зачет, и все будет как всегда.
Странный парень продолжал буравить меня терпеливым взглядом.
Все стихло. Лишь ветви деревьев еле слышно перешептывались с ветром. Кажется, ночь затаила дыхание.
— Ты ведь из наших, — добавил он. — Я точно знал это, прежде чем начал разговор. Иначе, я бы и не начинал его. Ты ведь помнишь, какого цвета ярость?
— Рыжая, — ответил я, не задумываясь. Произнес одними губами. — Рыжая, как ржавчина…
Я закрыл глаза, потому что мне стало по-настоящему страшно.
Не знаю, каким образом, но он залез ко мне в голову. В самый далекий чуланчик, забитый досками, покрытыми толстым слоем пыли.
Ярость была рыжего цвета. Рыжая, как ржавчина.
Их было трое здоровых лбов, и один ударил меня в живот, а второй загоготал. Глаза у меня застилали слезы, и мне было страшно смотреть на них, но я не закрывал глаза, а смотрел за спину самому здоровому, в синем адидасовском костюме, кличка у него была Штырь. За его спиной была кафельная плитка школьного сортира, выведенные несмывающимся маркером аршинные буквы СЕКТОР ГАЗА и труба. Ржавая облезлая труба. На нее я смотрел, а потом ржавчина стала превращаться в ярость…
— НЕТ! — заорал я в голос, вздрагивая.
— Ага! — сказал Никита, дико сверкнув глазами. — ВСПОМНИЛ, НАКОНЕЦ?!
— Откуда ты знаешь?! Откуда ты, говнюк, знаешь об этом?
— Ты не один такой, — сказал он. — Нас полно. Весь мир, Яблоков. Это могут делать все, просто не всякий проявляется. Девяносто восемь процентов живет, не зная об этих штуках до самой смерти, а два процента трутся среди нас. Ты видишь их в метро, в винном отделе супермаркета, в кафешечке, ты проходишь мимо и не знаешь о них ничего. Понимаешь, парень, о чем я? Смотри мне в глаза! Спокойно! В глаза!
Мы встретились взглядами.
Я дважды моргнул, не выдержав этой игры в гляделки.
И еще я почувствовал, будто что-то изменилось…
Вдруг мне стало очень легко. Словно тело мое разом потеряло свой вес, стало мягким, ватным, податливым, а затем я полностью утратил свой контроль над ним.
Я пошел вслед за поднявшимся со ступенек Никитой. Пошел по улочке поселка, куда-то за его пределы, в сторону леса.
А вокруг кружилось ЭТО. То, что пришло тогда из ржавчины.
Хотя я с самого начала знал, что эта несчастная труба здесь не причем, как и эти несчастные дураки, которых увозили из школы на «скорой». Я сбежал из сортира сразу после того, как это случилось. И никому ни о чем не стал говорить. Они тоже никому не рассказали. Глупо было бы рассказывать, как троих десятиклассников уделал восьмиклашка паршивый. И КАК уделал. Дело было не в них, не в трубе и не в ржавчине. Дело было в ярости, во мне и в том, что я видел сейчас вокруг.
Роящиеся черные точки, как клубы мошкары, как рассыпанный черный перец. Мириады черных точек вокруг.
То, что родилось из моей ярости, обиды и злобы.
Мне стало лучше. Я старался не вспоминать об этом много лет. До сегодняшней ночи. Теперь же, когда не просто вспомнил, а опять увидел, благодаря этому странному парню, мне вдруг стало очень, очень хорошо.
Я чувствовал себя невероятно веселым, беспечным, ни одна мысль не задерживалась в моей голове дольше, чем на секунду.
А еще я слышал музыку — божественную чарующую музыку, полную восторга, любви и нежности. В гуле черной невесомой мошкары, дребезжании тысяч комаров, звоне густых облаков гнуса.
Музыка звучала, музыка вела меня и Никиту через ночной поселок.
«Узнаешь?»
Его голос звучал прямо в моей голове.
«Да», ответил я мысленно.
Он обернулся, кивнул.
Отчаянно забрехала собака. Надрывно, истошно.
Морок пропал. Исчезли вьющиеся вокруг нас мутные клубы черных точек.
Мы стояли на краю поселка, в зыбком лунном свете, и собака лаяла за забором. Лаяла на нас. Она почувствовала нас.
Никита повернулся к забору, за которым надрывалась собака. Пристально посмотрел на доски, покрытые облупившейся краской, посмотрел сквозь них.
Лай прервался, перешел в тихий скулеж.
Никита перевел взгляд на меня. Глаза его горели желтым огнем, а вместо зрачков роились крошечные черные столбики. Черные вихри.
Я почувствовал короткий болезненный укол. Как в поликлинике, когда делают прививку. Но укол приходился не в какую-то отдельную взятую часть моего тела. А куда-то внутрь, в самое нутро. В то, что невозможно выложить на стол прозектора, невозможно потрогать руками.
Прививка. В следующее мгновение я даже смог понять, что именно мне привили.
Боль пронзила тело. Я ощущал — всем телом, каждой его мышцей, каждой его клеткой, каждым волоском, каждой частицей. Я ощущал… смерть. Мне привили смерть.
И холодное, леденящее дыхание роящихся черных вихрей.
Боль кончилась разом.
И звуки, сотни тысяч звуков в один миг ударили по ушам. Шелест листьев, шорохи и негромкое пение птиц в глубине леса, и где-то далеко — шум проносящихся по трассе машин и стук колес электрички, и даже — смех моих однокурсников и музыка, играющая в доме, который покинули мы с Никитой.
Как четко, как необычайно четко я стал слышать. И каким ярким, каким удивительно интересным стал мир вокруг — ночной лес, полный тысяч крошечных деталей, которых я не замечал никогда раньше. Как зорко я стал видеть.
— Что… это? — спросил я, едва ворочая языком. Во рту у меня пересохло, в глотке застрял комок.
— Добро пожаловать в «минусы», братан, — сказал Никита, улыбаясь.