Кралова Голя, что высится над обширными лесами и живописной долиной верхнего Грона, – гора историческая. Ее могучая вершина безлесна; никогда не затихает ветер ни ее вольных просторах, залитых солнцем. В туманы и грозы, под ветром и солнечными лучами одиноко стоит на Краловой Голе поросший мхом, старый каменный стол. Всеми забытый, выглядывает он из травы, вереска и зарослей низкорослого горного сосняка.

Некогда, много-много лет назад, видывал он гостей, и широкие окрестности Голи оглашались криками охотников и звуками рога. Это было в ту пору, когда навещал его владыка Венгерской земли – веселый король Матвей.

Каждой раз, охотясь в окрестностях – в Липтовских горах или Зволенских лесах – на медведей и диких кабанов, отдыхал он тут со своей многочисленной свитой. Король был в охотничьем костюме, золотой рог висел у него на перевязи. Магнаты щеголяли богатыми доломанами, блестящими коваными поясами и шапками из дорогого меха, отделанными перьями. В руках у них были копья, за поясами-охотничьи ножи. Пышные усы украшали их бритые загорелые лица.

Взобравшись на гору, все усаживались вокруг каменного стола. Свора собак ложилась у ног охотников, жадно глотая прохладный горный воздух. Слуги и крестьяне из ближнего селенья выкладывали из корзин на стол яства и вина. И, сидя за каменным столом, высоко-высоко над долиной, весело пировал король со своими панами. С наслаждением обозревал он величественные горы, спускавшиеся по их склонам темные, дремучие леса, зеленые долины, затопленные потоками золотого света. Солнце ярко освещало и белые домики земанов, и рдеющие крыши замков, что высились над усадебными строениями и крестьянскими хатами. Широко и далеко раскинулась прекрасная Словацкая земля.

Так бывало при короле Матвее…

После его смерти тихо стало на Краловой Голе, каменный стол был надолго забыт.

В замках и поместьях бесчинствовали своевольные паны. В деревнях давили крестьян непосильный труд и неволя. Великие обиды чинились народу. Паны и земаны заставляли крестьян дни и ночи гнуть спину на барщине. В страхе перед солдатчиной неспокойно спали парни.

Невмоготу стало людям. Спасаясь от панского гнета, бежали молодые словаки из деревень в далекие горы. Становились они там вольными горными хлопцами. Свободные просторы карпатских голей были их домом, а леса – надежной охраной.

В те тяжелые времена оживилась Кралова Голя. Снова уселась за каменный стол дружина со своим предводителем. Но не король то был, а горный хлопец – Яношик из Тярховой, что в Горнотренчинском крае. И с ним не магнаты, не ясновельможные паны в доломанах и кованых поясах, а «вольница» – одиннадцать удалых молодцов в широкополых войлочных шляпах, зеленых рубахах, в белых суконных портах с широкими поясами и кожаных лаптях. Не было у них мечей и дорогого оружия, зато у каждого на боку – нож в ножнах, два пистолета за поясом, валашка в руке да ружье-самострел за плечами. Звались удальцы: Суровец, Адамчик, Грай-нога, Потучик, Гарай, Угорчик, Тарко, Муха, Дюрица, Михальчик и Ильчик-хитрец, большой мастер играть на волынке.

Лишь в суровую зимнюю пору не собирались молодцы вокруг каменного стола на Краловой Голе. С ранней весны до студеной зимы выходили они на особую охоту. Водил их Яношик отбирать у панов неправедно нажитое богатство, бороться с несправедливостью, защищать бедных, обездоленных земляков. Всем сердцем жалел словак Яношик свой томящийся в тяжелом рабстве народ. И если не мог помочь ему выйти из неволи, то хоть мстил за него.

Были и свои счеты у Яношика с панами. Вдоволь натерпелись и он и отец его жестокого насилия и горя. Так и не видал старик счастья за всю свою долгую жизнь. Одно горячее желание было у старого газды: чтобы жилось сыну лучше, чем ему самому. По совету своего родича решил он отдать бойкого и сметливого мальчика в школу. И стал учиться Яношик в Кежмарке латыни и всему прочему, чтобы когда-нибудь стать священником. Ради ученья сына старик урывал у себя последние крохи.

Не понравилось его милости, вельможному магнату, что задумал крестьянин сделать своего сына паном, разгневался он, что уйдет Яношик из-под его власти, и стал притеснять старого газду как только мог. А власть магната в то время не знала предела. Чинил он произвол и обиды людям, а управы на него не найдешь. Никто не смел карать вельможного пана.

Бывало только возьмется отец Яношика за неотложную работу на своем поле, а уж зовут его – бросай все да беги на барщину. И, как назло, только придет самая пора либо косить, либо сено сушить, либо снопы убирать, глядишь – уж бежит за ним панский гайдук. А на барщине держат до тех пор, пока свое сено промокнет да сопреет, а хлеб перезреет. Тяжелым испытанием была для старика и десятина. Никак не мог он угодить пану, все было тому не по вкусу. Привезет бывало старый газда кур либо гусей, глядишь – гонят его из замка, говорят, что, мол, худа и мала птица, давай пожирней да покрупней.

И так и сяк притеснял и мучил пан старого газду, но ради сына тот все терпеливо сносил. А когда подчас становилось невмоготу и приходила горькая мысль, что не избыть ему тяжкой доли, утешался старик думами о Яношике: не будут паны властны над сыном, сам он паном будет. Не забудет тогда Яношик своего отца. Даст ему хоть перед смертью пожить на покое…

Яношик учился охотно; легко давалась ему наука. Но вдруг пришел конец его ученью. Из родной деревни приехал человек с вестью, что мать лежит в тяжелом недуге, что близка ее смерть. Просит она, чтобы поспешил он домой: хочет старушка проститься с единственным сыном.

Исполнился тогда Яношику двадцать один год. Не мешкая, пустился он в путь. Вот перед ним и родная деревня. Но лишь только перешагнул он порог, лишь только свиделся с матерью, как следом за ним вошел загорелый панский гайдук с черными усами и приказал строго-настрого, чтобы с утра старый газда с сыном-студентом явились на барщину: сено сушить.

Убитый горем, Яношик едва расслышал слова гайдука, но старик хорошо его понял и, хоть всегда шел на барщину беспрекословно, на этот раз медлил. Ведь жена при смерти, того гляди умрет. Гайдук видел это своими глазами. Авось, доложит в панской канцелярии. Уж если по такой причине не придет один раз газда на работу, не могут за это взыскать с него строго. В первый раз ведь ослушался. А Яношик?.. Не для того вызвал он сына из города, чтоб работать на барщине. Да и студент он, скоро будет священником… И как уйти ему от умирающей матери? Должен же пан над ним сжалиться!

Но нет у панов жалости. В полдень опять примчался гайдук, но на этот раз не один, а с подручными. На глазах умирающей женщины с бранью и криком набросились они на старика и Яношика, схватили их, связали и поволокли в замок.

Там, в сводчатом покое, поджидал их пан – «земной бог». На приготовленных скамьях лежали связки ореховых прутьев. Увидев газду с сыном, он пришел в ярость. Крича и ругаясь, приказал он положить обоих на скамьи да покрепче прикрутить ремнями. А сам уселся на стул, скрестил ноги и, закурив трубку, стал покрикивать:

– А ну-ка, всыпьте им! Эй, эконом, считай! По сотне розог каждому, да погорячее! А ты, – обратился он к Яношику со злой усмешкой, – увидишь! Я тебе покажу латынь! Я тебя выучу на пана!

Начали гайдуки избивать их изо всей силы, без всякого милосердия. Недолго терпел старый газда; от лютой боли потерял он сознание, и не успел эконом насчитать сто ударов, как скончался в муках бедняга.

Сын побои выдержал, не мог только ни встать, ни повернуться от боли. Тогда бросили Яношика и его замученного до смерти отца на телегу с навозом и отвезли их в родную деревню. Мать еще дышала, но, увидев мертвого мужа и едва живого сына, вздохнула и умерла, сокрушенная горем.

А Яношик, как поправился и набрался сил, исчез из деревни. Не возвратился он в город, в школу, а тайно ушел в горы. Спрятали его там пастухи в своих уединенных шалашах. Тут-то и приключилось с ним дивное диво.

Однажды пошел он к роднику набрать ведро воды. Верный его пес, единственная память о родном доме, бежал за ним. Родник выбивался из-под скалы, заросшей кустами боярышника и диких роз. Пока хозяин черпал воду, пес бегал по зарослям. Вдруг он принялся так неистово лаять, что Яношик невольно повернулся и прислушался. Ему показалось, что в кустах кто-то плачет. Прикрикнув на собаку и отогнав ее, Яношик полез в кустарник.

Среди зарослей диких роз, как дивное видение, предстала перед ним прекрасная девушка в белой одежде. Поблагодарив Яношика за то, что он отогнал пса, сказала девушка, что исполнит любое его желание.

– Силы хочу! – недолго думая, воскликнул Яношик. Неспроста пожелал силы Яношик. Решил он наказать жестоких панов за все те обиды, что причинили они народу.

И дала ему горная дева пояс с волшебным корнем да валашку. В той валашке таилась сила целой сотни человек. И пока оставалась в руках у Яношика та валашка, никто не мог его одолеть.

* * *

С той поры начал Яношик мстить за себя и за исстрадавшийся словацкий народ. И прозвали бедняки Яношика и его вольницу добрыми хлопцами. Всюду принимали их, как желанных гостей, а в минуту опасности укрывали в горных шалашах и в деревнях. Когда же ударяли морозы и глубокие снега засыпали горы и долы, Яношик и его молодцы спокойно жили в домах у хозяев под видом работников.

Но лишь только бук начинал распускаться, уходили они в горы на «добычу»…

Не проливал Яношик человеческой крови. И сам не убивал и другим не велел. Нападали они лишь на богатых и сильных.

– Отдавай богу душу, а нам деньги! – кричали хлопцы, угрожающе сверкая оружием.

Чаще всего охотились они за жестокими панами и земанами. Выследив «добычу», Яношик выходил из засады и кричал громовым голосом:

– Поди-ка сюда, пан! Хватит тебе драть семь шкур с крестьян!

Панское добро Яношик делил по числу товарищей, на равные части. Свою долю он либо отдавал бедным и обездоленным, либо прятал в расселинах скал, пещерах и дуплах старых деревьев. Много у него было тайников, где хранились и деньги, и сукна, и разное оружие. Говорят, что немало кремницких дукатов доброй чеканки закопал он в ямы, чтобы не попали они в руки ни панам, ни разбойникам.

Хаживал Яношик в пещеру, что на горе Вапоре, где тоже хранились дукаты. А с Вапора, говорят, был у него протянут ременный мост прямо на Новый Замок. Видывала Яношика в гостях у себя и крутая скалистая гора Градова, что над самым Тисовцем.

Любил Яношик музыку и песни. Сидя вечерами в пастушьем шалаше, охотно слушал он игру на пастушьей дудке. А когда девушки заводили песни, собравшись в кружок на лужайке, просил их Яношик петь еще и еще и не жалел золота в награду.

Бывало и так: соберется вольница высоко на Краловой Голе, в темном ущелье или безопасном месте в лесу, разожгут хлопцы костер, и прикажет тут Яношик бойкому Ильчику играть на волынке. И заиграет Ильчик на своей волынке с тремя дырочками. А играл Ильчик так, что звуки далеко-далеко разносились по горам и лесам и веселили сердца горных хлопцев. Сидит Яношик, потягивает из своей деревянной трубки в медной и латунной оправе, выложенной рыбьей костью, и разглаживаются складки на его хмуром лице.

Случалось, что и более тихо проводила этот поздний час вольница на Краловой Голе. Бывало это тогда, когда попадался в лесу хлопцам в руки прохожий либо бродячий студент. Знал каждый хлопец, что угодит этим Яношику.

И будь то начинающий или студент старшего курса – всякий бледнел и дрожал от страха, попав на Кралову Голю и увидев там за каменным столом вооруженных с ног до головы хлопцев, озаренных пламенем костра, а вокруг них страшно рычащих и лающих псов. Но собаки затихали, Ильчик клал волынку на камень, и никто не смел слова вымолвить, когда Яношик начинал говорить со студентом. Не ругался он, не кричал, а, как настоящий священник, говорил по-латыни. Расспрашивал он студента обо всем, задавал ему вопросы, как на экзамене, потешался над его изумлением и растерянностью, смеялся над его ошибками и хвалил за удачные ответы. А если студент был со старшего курса, приказывал ему Яношик читать проповедь.

Хлопцы подбрасывали хворост в костер, огонь весело трещал, дым поднимался вверх в темноту, пламя высоко взвивалось и озаряло Голю и вершины горных великанов, теряющиеся в ночном мраке. Студенту приказывали стать на камень, и волей-неволей приходилось ему читать проповедь.

Плавно текли его речи о благочестивых людях, об их добрых делах, о награде в загробной жизни… Высоко в горах, под звездным небом, становилось тихо и торжественно, как в церкви. Лишь порой слышались вздохи охваченных порывом набожности хлопцев, а кто и утирал слезу. И сам атаман, слушая слова проповедника о смерти, о конце всего сущего, задумчиво склонял голову.

Студент умолкал. Все говорили «аминь», и вновь раздавался голос Яношика. Напоминал он товарищам, что должны они накрепко помнить, какой клятвой связали себя, должны с неправдой бороться, а без причины не обижать никого.

Угощал Яношик студента-проповедника чем только мог. А утром, когда отпускал его, насыпал полную шапку дукатов либо приказывал хлопцам отмерить ему сукна на новое платье. Притаскивали хлопцы штуку сукна и мерили его диковинной мерой: от одного бука к другому. Далеко стояли друг от друга старые, могучие буки. Еле-еле уносил студент такой подарок.

Любимым местом Яношика была Кралова Голя. Тут-то и довелось ему раз схватиться с тремя жупами сразу. Выслали паны гайдуков и целое войско изловить Яношика, да не вышло у них ничего, и с позором повернули они вспять. А расправился с ними Яношик один, со своей валашкой, что рубила, как сотня бойцов.

Бывал Яношик и в Просечной и в Римавской долинах. Убил он там в бою генерала, что шел на него с шестьюстами солдат. Как пал в бою генерал – разбежались солдаты во все стороны.

Любил Яношик ходить переодетым. То бродил он от деревни к деревне в обличье нищего, то появлялся в городе в одежде монаха. А то, нарядившись паном, верхом на коне являлся нежданно-негаданно в замок и принимал почести, подобающие знатному гостю. Потом забирал все, что хотел, подчас наказывал жестокого хозяина и уезжал себе спокойно со своими хлопцами, переодетыми слугами и гайдуками. Случалось, известит он треугольным письмом, чтобы ждали его в Липтове, а на другой день, словно дикий овес взойдет, где его не сеяли, окажется там, где его и не ждали, – на другом конце Словацкой земли.

Расставят на него сети – ускользнет, как угорь. Зайдет в корчму недалеко от деревни, ест, пьет, веселится с парнями – и вдруг скроется из глаз. И только на другой день узнавали паны, где он был, что делал и как ушел от них почти из-под рук.

Так ходил он по горам много лет. Мстил панам, помогал бедным, защищал обездоленных. Во многих поместьях, во многих замках магнаты стали лучше обращаться с крепостными-не из милосердия, конечно, а из страха перед местью Яношика.

Сгубила Яношика измена. Коварный музыкант Ильчик выдал панам место, где скрывался Яношик, и сказал, как его поймать. Помогал изменнику за иудины сребренники какой-то газда-предатель. Этого газду Яношик хорошо знал, и потому, когда однажды зимой приехал газда в горы, чтобы позвать Яношика в гости, тот, не подозревая измены, доверчиво сел к нему в сани. Лишь только доехали они до деревни и вылезли из саней, выманил газда у Яношика его могучую валашку. А в избе уже сидели в засаде гайдуки с солдатами.

Едва переступил Яношик порог, как поскользнулся и упал: насыпали ему враги гороху под ноги. Навалились гайдуки на Яношика и связали по рукам и ногам. Но одним рывком разорвал Яношик веревки и давай хлестать солдат и гайдуков, приговаривая с насмешкой:

– Эй, сколько вас, сушеных, пойдет на фунт?

Плохо пришлось гайдукам, начали они отступать к дверям. Но тут какая-то сморщенная старуха визгливо крикнула с печи:

– Перерубите ему пояс!

Ударил один солдат, да так метко, что сразу перерубил пояс с волшебным корнем, что дала ему горная дева. Лопнул корень, и пропала сила Яношика. Без валашки и пояса не мог одолеть он врагов. Снова связали его, положили в сани и отвезли в тюрьму. Было это в Кленовце, близ Тисовца, у газды Благи.

Держали Яношика сначала в старой Граховской башне, а потом перевели во Врановский замок, что близ Святого Микулаша. В мрачном подземелье лежал Яношик, прикованный к стене, и лишь для допросов и пыток выводили его из темницы.

Горько и тяжко ему было. Но не о себе, не о своей судьбе были думы Яношика, а о друзьях и больше всего о бедном народе. С грустью вспоминал он свободу и свою вольницу, вспоминал, как сиживал он с хлопцами на Краловой Голе, как ходил с ними по зеленым лесам, по горам и долам, на утренней заре и под мерцающими звездами, под солнечными лучами и при сиянии месяца. Вспоминал Яношик о словацком народе и глубоко вздыхал:

– Ох, бедный люд, кто теперь заступится за тебя! Один всемогущий бог остался твоей защитой!

А потом привели Яношика на суд в Липтовский Святой Микулаш и осудили на смерть. Было это в 1713 году, в тринадцатый день марта месяца.

Окруженный солдатами, сопровождаемый толпой народа, смело шел Яношик к виселице. Был он еще молод и полон сил. В последний раз взглянул он на горы, в последний раз взглянул на леса, на прекрасное солнце. Но не пал он духом, а твердо шагал, гордо подняв голову. И четыре раза прошелся в танце Яношик вокруг виселицы, чтобы видели паны, что не страшна ему смерть.

Так кончил свои дни добрый горный хлопец Яношик.

А что сталось с могучей валашкой?

Завладев ею, паны укрыли валашку за семью замками, за семью дверями. Но не осталась она взаперти. Начала валашка рубить первую дверь. Рубила-рубила, прорубила одну – принялась за другую, за третью. И так добралась она до седьмой. Рубит валашка последнюю дверь, а Яношика на казнь ведут. Одолела валашка и седьмую, последнюю дверь, но уже поздно было – Яношик испустил дух.

А валашка скрылась в горах. На любимой Яношиком Краловой Голе вонзилась она в дерево, да так и осталась навеки.

А что сталось с горными хлопцами?

Недобрый был их конец. Оставшись без атамана, не смогла «вольница» противиться панской силе. Переловили хлопцев одного за другим, побросали в тюрьму, и там кончили они дни свои. Многие, как и Яношик, приняли лютую смерть. Тяжкие муки выпали на долю Якуба Суровца: колесовали беднягу. Не помог ему и самодельный самопал-двустволка, громовый выстрел которого наводил бывало страх на врагов и прохожих.

Погибли горные хлопцы, но не забыты их имена. С особой любовью хранит народная память имя Яношика.

Помнит народ все места, где он хаживал и жил, помнит все его тропинки, пещеры. А больше всего ходит рассказов о кладах, что прятал он в дупла старых дубов или в расселины обрывистых скал.

До сих пор кое-где в словацких деревнях висят в хатах картинки с изображением горных хлопцев, нарисованных красками по стеклу, – в зеленых рубахах, белых портах и широких поясах, с валашкой в руке и ружьем за плечами.

В длинные зимние вечера вспомнит старый газда давно минувшие времена и обязательно начнет рассказ о горных хлопцах. Он покажет вам на картинке и Суровца, размахивающего валашкой над головой, и Грайногу, перескакивающего через буки и ели, и всех остальных добрых хлопцев, а прежде всех – Яношика. Поведает старик о его силе, о том, сколько он претерпел, как мстил панам за словацкий народ, как преследовали его за то и как погубили.

Тихо в избе, разве только у кого вздох тяжелый сорвется. Жалко всем доброго хлопца.

А убеленный сединами газда махнет рукой и добавит:

– Да воздаст ему бог! Ведь за то пострадал он, что защищал свой народ… Но есть старинное пророчество – верьте ему, дети: опять придет Яношик словакам на помощь. И тогда жизнь станет лучше… Уж поскорей бы пришел!