Глава одиннадцатая
Я надеялся, что по возвращении в Англию на Кьюбе-стрит меня будет ждать письмо от Кэролайн, но письма не было. На следующий день, ближе к вечеру, я поехал в центр и встал перед входом в Англо-Балканскую меховую компанию с огромным букетом роз, дожидаясь окончания рабочего дня. Вышла Бренда в компании двух сотрудниц, вышел посыльный Джим. Последним вышел сам мистер Мейтленд, который запер контору. Я так готовился к встрече с Кэролайн! Предвкушал наше воссоединение, придумывал, что я скажу… А теперь, не застав Кэролайн там, где рассчитывал ее увидеть, я так растерялся от неожиданности, что даже не подошел к мистеру Мейтленду.
Однако на следующий день я снова поехал туда и специально дождался Бренду.
– Бренда, привет. Помнишь меня? Я Каспар.
– Конечно, я тебя помню.
Она явно занервничала и попыталась ускорить шаг, но от меня было не так-то легко отделаться.
– Хочешь чего-нибудь выпить? Могу я тебя угостить?
– Нет, спасибо. Это очень любезно, но мне надо домой. Боюсь, я спешу. Меня ждут.
– Удели мне всего пять минут, – я схватил ее за локоть и развернул лицом к себе, так чтобы видеть ее глаза. У нее были прямые каштановые волосы и круглое, чуть полноватое, но все же вполне привлекательное лицо. В ее взгляде читалась упрямая неприязнь.
– Бренда, где Кэролайн? Почему она не на работе?
– Я не знаю, – сказала она со слезами в голосе. – Она не ходит на работу с июля. Она даже не увольнялась. Никому ничего не сказала. Просто однажды она не пришла, и с тех пор ее не было. Я, правда, не знаю. И не смотри на меня так, мне не нравится, как ты смотришь. Извини, но мне надо идти.
Когда я услышал ее ответ, у меня внутри все оборвалось. Но я еще крепче сжал ее локоть.
– Но ты должна что-то знать. Скажи мне. Пожалуйста. Теперь в ее голосе явственно слышались нотки истерики:
– Отпусти меня. Ты отвратительный человек! Мы с ней были подругами, но ты испортил ее. Ты и твои ужасные друзья. Если хочешь знать правду, я думала, что она сбежала с тобой.
Она закрыла лицо руками. Сперва я подумал, что она хочет закрыться от моего взгляда, но потом увидел, что она действительно плачет. Наконец она успокоилась и вновь посмотрела на меня, все так же сердито и недружелюбно.
– Я тебе не нравлюсь, да? Ты мне тоже не нравишься. Если ты сейчас же меня не отпустишь, я позову полисмена. Я тебя ненавижу! Ненавижу!
Удивленный этой ребяческой вспышкой раздражения на грани истерики, я отпустил ее руку. Промучившись пару минут, я решил съездить в Патни и зашагал к автобусной остановке. В тот день, когда мы все ездили в Брайтон, мы с Оливером и Хорхе заезжали за Кэролайн к ее дому, но я не очень запомнил дорогу, и достаточно долго искал ее дом, и когда наконец позвонил в дверь, было уже достаточно поздно.
Дверь открыл пожилой мужчина – должно быть, папа.
Я вежливо приподнял шляпу.
– Добрый вечер, сэр. Простите за беспокойство, а мисс Бигли дома? Мне бы хотелось с ней поговорить, если можно.
Мужчина поморщился от отвращения.
– Уходите.
– Я не коммивояжер, я ничего не продаю.
– Я знаю, кто вы. Я вас очень прошу, уходите, иначе я сделаю что-то такое, о чем потом буду жалеть.
Дверь захлопнулась у меня перед носом. Я опять позвонил, но мне не открыли, хотя я слышал, как мама с папой о чем-то яростно спорят внутри.
Тогда я закричал во весь голос:
– Кэролайн, дорогая, если ты дома, выйди ко мне на минутку. Пожалуйста. Это я, Каспар! Кэролайн! Кэролайн! Прости меня. Я виноват. Кэролайн, я не могу без тебя…
Впрочем, я успокоился очень быстро и, перейдя через улицу, уселся на низком каменном ограждении у дома напротив, и сидел там, наверное, еще часа два, надеясь хоть мельком увидеть в окне Кэролайн, хотя какая-то часть моего существа уже знала, что она больше здесь не живет.
На следующий день я написал Кэролайн два письма: на домашний адрес и на адрес ее конторы, для последующей передачи. Не зная, что делать дальше, я пошел навестить Маккеллара. С тех пор, как я был у него в последний раз, он обзавелся монументальным стоматологическим креслом, которое поднималось и опускалось при помощи ножного насоса. Маккеллар убрал с полок все книги, освободив место под черепа. Один череп был весь иссверлен маленькими дырочками, замазанными какой-то блескучей мастикой, наподобие пастообразных самоцветов. У второго на месте отсутствующих зубов красовались крошечные электрические лампочки, которые, к тому же, горели. Остальные я даже не стал рассматривать.
Маккеллар спросил, как я съездил в Германию, но я предпочел не вдаваться в подробности и поинтересовался, как продвигается его «Слепой Пью глядит в прошлое», и когда у меня будет текст, который я смог бы проиллюстрировать.
Маккеллар вздохнул.
– Как сие не прискорбно, но «Пью» продвигается натужно. На самом деле, он не продвигается вовсе. Никак не могу заставить пиратов подняться на борт. Приходится их буквально подталкивать по трапу. И еще мне не слышно, что они говорят, и приходится выдумывать все диалоги за них. Если я создаю ситуацию, которая требует каких-то действий, скажем, шторм в открытом море, они просто стоят и ждут, пока я не скажу им, что надо делать. Я себя чувствую маленькой девочкой, которая играет одна, и устроила воображаемый ужин для кукол.
Маккеллар снова вздохнул и продолжил:
– Помнишь, Оливер всегда говорил, что эмоциональный капитал писателя ограничен, и что его накопление происходит в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, и нужно стараться скопить как можно больше, чтобы потом хватило на всю жизнь? А я, кажется, не рассчитал и уже все истратил.
– Кстати, есть какие-то новости от Оливера?
– Вообще никаких. Никто ничего не знает. Нед очень обеспокоен. Уровень смертности среди добровольцев в Испании достаточно высок, и от Оливера нет никаких известий. Как бы там ни было… в общем… единственное, что меня по-настоящему интересует в моих пиратах, так это их зубы…
И Маккеллар пустился в пространные рассуждения об истории стоматологии и гигиене полости рта. Сказал, что подумывает о том, чтобы вообще прекратить писать книги и выучится на дантиста. Но все упирается в деньги. А издатель по-прежнему не проявляет особенного интереса к его «Дантисту с Дикого Запада»…
В конце концов, мне удалось завести разговор о том, о чем мне действительно хотелось поговорить. Я рассказал Маккеллару о Кэролайн и о ее таинственном исчезновении.
Маккеллар проявил сочувствие, но только до определенных пределов.
– Жалко, конечно. Очаровательная была девушка. Мне она очень нравилась. Хотя, с другой стороны, может быть, оно и к лучшему. Тебе без нее будет лучше. Все же она была недалекой. Помню, однажды, когда тебя не было, в группе зашел разговор о тебе и о ней, и Оливер тогда процитировал Бодлера: «Глупость – украшение красоты; она помогает сохранить красоту».
Меня удивило (хотя чему тут удивляться?), что мои отношения с Кэролайн обсуждались в братстве у нас за спиной. И мне, разумеется, было не очень приятно, что мои друзья объявили Кэролайн хорошенькой дурочкой.
– Нед однажды сказал, что она очень умная женщина.
– Да, у Неда все женщины умные, если они ему нравятся. Он, должно быть, и Феликс считает умной. И, знаешь, хотя Нед, вероятно, умнее нас с тобой вместе взятых, его суждения о людях подчас поражают своей убогостью.
– Ладно, речь не о том. Будь Кэролайн хоть тупицей, хоть гением, мне нужно найти ее. Может быть, ты мне подскажешь, что делать?
– Это же очевидно. Странно, что ты сам не додумался. Cherchez l’homme*. Разыщи этого Клайва Джеркина, про которого ты говорил.
* Ищите мужчину (фр.). Парафраз известного выражения «Ищите женщину».
Да, это было вполне очевидно. По крайней мере, теперь, когда Маккеллар это озвучил. Я вполне искренне полагал, что активно ищу Кэролайн, хотя, если по правде, я старался не думать о том, где она может быть. Я подсознательно тянул время, потому что был почти уверен, что найду Кэролайн у Клайва, и когда я ее найду – я поклялся себе, что заставлю себя сделать так, как велела мне Трилби. Я предложу им себя -целиком, без остатка, – и стану им нежным любовником. Им обоим.
Мы с Маккелларом еще немного поговорили, но я был подавлен, и ему тоже было невесело, и вместе нам было тоскливее вдвойне, так что, хотя Брайони, жена Маккеллара, предложила мне остаться на ужин, я очень скоро откланялся.
На розыски Клайва Джеркина у меня ушло полтора дня. Если бы не его несколько странное имя, я бы, наверное, никогда его не нашел. Начав поиски с Сити, я в конечном итоге нашел его в офисе на Бромптон-роуд. Я пришел к нему после обеда. Секретарша, сидевшая за столом в дальнем конце мраморного вестибюля, остановила меня и спросила, есть ли у меня договоренность о встрече. Я ответил, что нет, но попросил передать мистеру Джеркину, что меня зовут Каспар, и я пришел по поводу Кэролайн.
Секретарша позвонила Клайву по телефону, и уже через минуту он вышел ко мне. Он протянул мне руку, и я неохотно ее пожал.
– Так вы тот самый Каспар, о котором мне столько рассказывали! Потрясающе! Вы представлялись в ее рассказах таким исключительным человеком, что, признаюсь, я даже подумал, что она вас выдумывает. Очень рад познакомиться! Знаете что. Я все равно собирался обедать. Здесь за углом есть один замечательный ресторанчик. Итальянская кухня. Пойдемте, я угощаю.
Не дожидаясь ответа, он чуть ли не под руку вывел меня из конторы и повел в ресторан. Я был смущен и растерян. Я совершенно не так представлял себе нашу первую встречу, и уж точно не ожидал такого душевного приема. А то, что было потом, оказалось еще неожиданнее. Мы не прошли и пяти шагов, как он вдруг обернулся ко мне и спросил:
– Кстати, а как поживает Кэролайн?
– То есть, что значит, как подживает? Я думал, она с вами. Он решительно покачал головой.
– Нет. С чего бы ей быть со мной? Я не видел ее уже пару месяцев и полагал, что она уехала с вами в Париж или куда-то еще. Нет? Стало быть, она провела нас обоих. Так что, выходит, мы с вами парочка болванов.
Это был долгий обед, очень долгий. Клайв даже послал официанта в контору, чтобы тот предупредил секретаршу, что мистер Джеркин задерживается и просит ее отменить все назначенные на сегодня встречи. Сперва я его расспросил об их встречах с Кэролайн и об их любительском театре. Как оказалось, она была очень хорошей актрисой. Восхищение Клайва не знало границ.
– Удивительная девушка! Настоящая английская роза! Таких теперь больше не делают!
Однако, за исключением нескольких поцелуев и страстных объятий, по большей части – за сценой во время репетиций «Вихря», между ними ничего не было. Кэролайн объявила Клайву, что хочет, чтобы их отношения были чисто платоническими.
Кстати, Клайв мне понравился. Приятный, разносторонний, целеустремленный молодой человек с живыми яркими глазами, маленькими и блестящими, как у воробушка. Его интересовало буквально все. В последний год он особенно увлекся «длинными волосами и эклектичным богемным стилем».
– Когда я увидел всю вашу компанию на Трафальгарской площади и ту женщину с розами на голове, я специально пошел на выставку сюрреалистов. Мне очень понравилось. Это было красиво и необычно. Я хорошо помню ваш «Букинистический магазинчик № 1», хотя, конечно, тогда я еще не знал, что он ваш. Очень здорово сделано. Техника – потрясающая.
Он подлил мне еще вина, а потом наклонился через стол и прошептал с заговорщеским видом:
– Но ведь это все в шутку, я правильно понимаю? Старина Джеркин умеет хранить секреты, так что можете мне довериться. Я никому не скажу. Это останется между нами. Сюрреализм – интересное направление, но в конечном итоге это отчасти и шутка. И это здорово, по-настоящему здорово, потому что такое искусство заставляет нас думать… таких, как я… оно задевает нас, будоражит, издевается над нашими буржуазными предрассудками и заставляет тем самым встряхнуться, взглянуть на вещи иначе, увидеть их с неожиданной стороны… все эти растекающиеся часы и меховые чайные чашки… и все-таки сюрреализма – это шутка. Скажите, что я не ошибся.
Я решительно покачал головой, хотя про себя и признал, что в отдельных случаях, как, например, с Маккелларом, Клайв был отчасти прав.
Клайв, как выяснилось, читал книги писателей-сюрреалистов, в частности Дэвида Гаскойна и Герберта Рида, и ему хотелось обсудить со мною прочитанное. Я был ему интересен как ярко выраженный представитель сюрреализма, но еще больше я был ему интересен как человек. Отчасти по той причине, что Кэролайн много рассказывала обо мне. Но не только поэтому.
– Я не знаю, как это выразить, – сказал он. – Не могу подобрать правильные слова. Но когда я был маленьким, мне хотелось сбежать из дома с бродячим цирком. Конечно, я никуда не сбежал. Когда я уехал из дома, я уехал учиться в Итон и Оксфорд. А вы, по-моему, такой человек, который если решит сбежать с цирком, то возьмет и сбежит. На самом деле, я вам благодарен – таким людям, как вы. Просто за то, что вы есть. Понимаете, в последнее время я часто задумываюсь о том, что бы из меня получилось, если бы я действительно поступил в цирк, или стал бы художником на Монмартре, или наемником в армии в какой-нибудь южноамериканской стране. Тогда я был бы таким же, как вы. Я имею в виду, вы – это я, которым я мог бы стать, если бы выбрал другую дорогу в жизни. Любой выбор – это столько упущенных возможностей. Господи, я все так запутанно излагаю.
Я при всем желании не мог ответить ему взаимностью, поскольку в детстве, естественно, не мечтал убежать из дома, чтобы стать коммерсантом или посредником в сделках, к тому же, в тот день все мои мысли были заняты лишь Кэролайн. Я думал о том, как бы все повернулось, если бы по возвращении в Англию я узнал, что они с Клайвом Джеркином поженились. Как я пришел бы к ним в дом, и что бы я сделал, чтобы стать третьим в их паре, полноценным и полноправным участником этого ненормального menage a trois*. Как бы все это смотрелось на практике, если бы я попытался любить Клайва так же, как любит его Кэролайн, и взял бы в рот его член, а он тем временем продолжал бы разглагольствовать о богемном образе жизни. Я всегда отличался богатым воображением, но тут оно меня подвело.
– Дам тебе пенни, если скажешь, о чем сейчас думаешь, -сказал Клайв, который, наконец, заметил, что я весь погружен в свои мысли и уже не участвую в разговоре.
– Да так, ни о чем… Простите, пожалуйста, но Кэролайн, правда, не с вами? И вы, правда, не знаете, где она?
– О Господи! Я думал, что этот вопрос мы закрыли уже в начале. Я действительно не знаю, где сейчас эта милая девочка.
Он достал из кармана бумажник, из бумажника – фотографию, и протянул ее мне. Я тупо уставился на изображение хорошенькой молодой женщины с пухлым детским лицом и темными кудрявыми волосами.
– Это Салли, – с гордостью проговорил Клайв. – В марте мы с ней поженимся.
И вдруг его осенила мысль.
– Знаете что, приходите ко мне на свадьбу. Я пришлю вам приглашение. Мне будет значительно интереснее общаться с вами, чем с кошмарными родственниками моей Салли. Я ее очень люблю, но ее семейство – это что-то с чем-то. Обязательно приходите.
Я уклончиво улыбнулся.
– Но как же Кэролайн? Где мне найти ее? – упорствовал я. Клайв задумался.
– Вам нужен частный детектив. Обратитесь в агентство.
– Да, но как мне найти агентство?
– Я не знаю, но попрошу секретаршу, чтобы она занялась этим вопросом. Дайте мне ваш адрес. Я с вами свяжусь. Это будет забавно!
Сразу после ресторана я отправился к Неду. Когда я пришел, Нед сидел за столом и намазывал масло на хлеб остро заточенной опасной бритвой. У него были гости, вернее, гость.
* Семья на троих (фр.)
Молодой человек, которого я не знал. Дверь в соседнюю комнату была открыта. Феликс спала на кровати. Видимо отсыпалась с похмелья.
– Дженни только что ушла. Вы с ней разминулись буквально на пять минут, – сказал Нед, кивая на стул. – Она говорила, что встретила Монику. Дня три-четыре назад. Ты, наверное, слышал, что Моника сейчас участвует в «Наблюдении масс» и мотается туда-сюда между Блэкхитом и Болтоном на своей старой жестянке. Но все интереснее, чем мы думали. По словам Хамфри Дженнингса, человека, с которым она работает, они там не только проводят опросы насчет политических взглядов и собирают статистику о том, что люди едят и что носят. Нет, их главная цель: сделать так, чтобы все наблюдали за всеми, и постоянно держались настороже, и подмечали любое, пусть даже самое малое, проявление бессознательных импульсов, с тем, чтобы составить наиболее полную картину коллективного бессознательного, которое проявляет себя в повседневных вещах и событиях. «Наблюдение масс» постепенно перерастает в проект широкомасштабного психоанализа будничной жизни. Я думаю, что все это следует обсудить на ближайшем собрании братства, и хочу предложить, чтобы все члены «Серапионовых братьев» записались в «Наблюдение масс» и немедленно приступили к сбору материалов. Пожалуй, начать стоит с пабов. Записывать все разговоры, случайно подслушанные за соседними столиками, засекать время, за сколько люди выпивают стакан целиком, вести наблюдение за тем, в какой момент в разговоре они закуривают – и все в том лее роде. С «Наблюдением масс» поиск Чудесного выйдет на новый, более научный уровень.
Это было вполне в духе Неда. Меня не было несколько месяцев, я просто исчез, не сказав никому ни слова, и за все это время ни разу не написал Неду или кому-то еще из братства, однако он даже не полюбопытствовал, почему я пропал так надолго, и где я был. Нед, как обычно, был занят только собой и тем, что его в данный момент увлекало.
Я вежливо кивнул незнакомому молодому человеку, и только тогда Нед спохватился:
– Ой, да. Я забыл. Каспар, это Марк. Новобранец в «Серапионовых братьях». Он только недавно вернулся из Португалии. Он… какое там было слово?… a, monachino, специалист по растлению монахинь. Он их соблазняет.
– Привет, Марк. А чем ты еще занимаешься?
С виду он был вылитый херувим с пухлыми щечками, но мефистофельский изгиб бровей портил все благостное впечатление. В ответ на мой вопрос он лишь улыбнулся и пожал плечами.
– Он возводит соблазн в ранг искусства, – заметил Нед.
– А почему только монахинь? – полюбопытствовал я.
– Они хорошо пахнут, – наконец, подал голос Марк.
Я уже понял, что разговора у нас не получится, и опять обратился к Неду:
– Я был в Германии, Нед. Я видел будущее, и оно нас не любит.
Я рассказал про Выставку дегенеративного искусства, про свои наблюдения о нарастающей милитаризации Германии, про законы против евреев, про движение «Сила через радость» и т.д., и т.п.
Марк молча ушел. Почти сразу, как только я начал рассказ. Неда, безусловно, заинтересовало «дегенеративное» искусство, но он не любил говорить о политике, и хотя выслушал меня до конца, ему было явно не очень уютно.
– Темные сущности, которые до сего времени существовали лишь в страшных сказках, теперь проникают в реальность. Мы с нацистами чем-то похожи, Нед, – заключил я. – И мы, и они ищем встречи с Иррациональным, но стоит пожать ему руку, и можно лишиться руки.
На что Нед ответил:
– Пойдем прошвырнемся по пабам. Сегодня я собираюсь напиться. Так, чтобы забыть обо всем, о чем я успел передумать за всю свою жизнь.
Он пошел в спальню переодеваться, а сонная Феликс выползла в столовую и нежно чмокнула меня в щечку.
– Каспар, старый хрен, где тебя черти носили? Я так рада, что ты вернулся. Может, ты вправишь Неду мозги. Поговори с ним, пожалуйста. Он помешался на этой оргии – по-настоящему помешался. Это уже патология. Сначала он поручил Адриану изучить древнеримские вакханалии и дионисийские ритуалы, но теперь, когда появился этот кошмарный Марк, все стало уже совсем мрачно. Они с Недом штудируют маркиза де Сада и Антонена Арто и рассуждают, как эта оргия уложится в принципы Театра жестокости. Поговори с ним, Каспар. Тебя он, может быть, и послушает. Мне не нравятся его настроения.
Я рассеянно кивнул. Нед вернулся в гостиную, и мы с ним вышли на улицу. Я твердо решил, что уже пора вылить пару ушатов холодной воды на великий проект по оргии, может быть, даже сегодня. Но сперва мне хотелось поговорить с Недом о Кэролайн, и когда мы уселись в «Геркулесовых столпах» и взяли по пиву, я рассказал ему вкратце, что произошло между нами с Кэролайн до моего отъезда в Германию, и о ее таинственном исчезновении.
– Я утратил ее любовь, и это была единственная утрата, которая для меня что-то значит. В ней – вся моя жизнь. Я не могу без нее, Нед. Я не видел ее три месяца, и за эти три месяца я понял, что она мне нужна больше жизни. Если я не добьюсь ее, я умру. И это не просто слова. Я уже подумываю о самоубийстве.
Нед воспринял мое заявление на удивление спокойно.
– Да, может быть, это выход. Но ты уверен, что из жизни вообще можно выйти? Уйти – да, но не выйти.
Мы смотрели каждый в свою кружку, и я раздумывал над этим пугающим образом, обозначенным Недом: жизнь как замкнутый на себе кошмар, из которого не выйти, потому что все двери закрыты и заперты на замок. Потом я продолжил:
– Я сам не пойму, почему так получилось – это просто какое-то наваждение. Как будто она меня приворожила. Захватила меня целиком, все мое существо. Я понимаю умсм, что она совершенно обычная, и в ней нет ничего особенного; но я не могу без нее, не могу. Мне нужна только она. Ни деньги, ни слава, ни счастье, ни даже жизнь – только она, Кэролайн. Я постоянно думаю о ней: что она говорила, как двигалась, как смотрела. Я одержим этой женщиной. Но почему? Почему?
– Ну, это просто, – ответил Нед. – Все дело в опознавательных сексуальных сигналах и бессознательных реакциях. Твое подсознание реагирует на ее грудь и задницу. Разум здесь ни при чем. В данном случае действуют только гормоны. Точно так же лабораторные мыши реагируют на определенные запахи, которые их возбуждают, а самки павлина – на развернутый хвост самца, один вид которого автоматически пробуждает желание спариться. А что касается Кэролайн, ее реакции подсознательно обусловлены стремлением к продолжению рода и необходимостью найти подходящую пару и подходящее место для обустройства гнезда, прежде чем приступить непосредственно к воспроизведению потомства. В этой связи показательны брачные предпочтения калифорнийской плодовой мушки, dropsophila pseudo obscura. В ходе масштабных и длительных наблюдений ученые установили, что самки плодовой мушки предпочитают самцов с редкой раскраской тем, чья раскраска статистически ближе к средней. В принципе, я бы сказал, что у тебя были очень хорошие шансы. Ты видный мужчина, у тебя необычная внешность. Ты вообще человек явно не ординарный.
– Но я же пытаюсь привлечь не плодовую мушку.
Мне очень хотелось поговорить о Кэролайн подольше, но к нам подошел Джон Гастхорн, эксцентричный маньяк-библиофил и сочинитель романов ужасов. Он сидел неподалеку, случайно подслушал наш разговор и тоже решил поучаствовать. Помню, мы заговорили о самоубийстве, и Гастхорн процитировал Марка Аврелия: «Ни с кем не случается ничего такого, чего он не в силах был бы вынести». Потом Гастхорн завел разговор о моем цикле картин «Букинистический магазинчик» и поинтересовался, случаен ли выбор названий на корешках нарисованных книг, или они несут определенную смысловую нагрузку. Потом Нед принялся уговаривать Гастхорна принять участие в оргии «Серапионовых братьев».
– Каспар очень вовремя вернулся в Англию. Оргия пройдет в клубе «Дохлая крыса», в следующий четверг. Наконец-то мы с Марком все организовали.
– А это действительно необходимо, Нед? – спросил я.
– Безусловно. И тебе, Каспар, особенно. Ты хотя бы поймешь, что с анатомической точки зрения, в приложении к сексу, Кэролайн – это просто дыра, к которой еще прилагается тело. В этом смысле она ничем не отличается от любой другой женщины. Влагалище у всех одинаковое. Самое главное – это влагалище, а все остальное лишь необязательное дополнение.
Я хотел возразить, что если все остальное – это необязательное дополнение, то почему он всегда спит только с красивыми женщинами, вот, в частности, с Феликс? Но Нед продолжал, повернувшись к Гастхорну:
– Оргия станет мощным ударом по рациональному. Это будет возвращение к первобытному ритуалу, наделенному вейкой силой. Все должно проходить стихийно, чтобы каждый
участник почувствовал свою сопричастность к творению события. К тому же, я приготовил сюрприз, и могу сказать точно: эта оргия запомнится всем надолго.
Разговор перешел на других членов группы. Нед сказал, что беспокоится за Оливера. Никто даже не знает, жив он еще или нет.
Гастхорн неожиданно указал пальцем на человека, выпивавшего в одиночестве в дальнем конце зала.
– Видите этого человека? Он был в Испании, воевал в троцкистском ополчении. Может быть, он что-то знает про Гуливера. Давайте я вас представлю.
Сегодня все знают про Джорджа Оруэлла, но до войны и до выхода «Скотного двора» и «1984» он был не столь широко известен. То есть, как я понимаю, он и тогда был достаточно знаменит, но поскольку мы с Недом читали только писателей-сюрреалистов и совершенно не интересовались политикой, мы о нем даже не слышали. А он, похоже, ни разу не слышал о нас. Во всяком случае, когда Гастхорн нас представил, Оруэлл не подал виду, что наши имена ему хоть сколько-нибудь знакомы. У него было морщинистое и вытянутое, слегка «лошадиное» лицо. Как и Клайв, он закончил Итон, но в отличие от Клайва, не производил впечатление человека, который учился в привилегированном частном колледже. У него был глубокий, ко до странности блеклый голос. Монотонная манера речи слегка напоминала Хорхе. Позднее я узнал, что Оруэлл был ранен в шею на Арагонском фронте, и после этого у него навсегда изменился голос.
Он производил впечатление человека приветливого и вполне дружелюбного, и Нед спросил, не встречался ли ему в Испании такой Оливер Зорг. Нам повезло. Оруэлл действительно встречался с Оливером и хорошо его помнил. Дело было в Мадриде, в книжном магазине.
– Он искал англо-испанский словарь. Он был какой-то растерянный, словно не понимал, что вообще происходит.
У него даже не было денег на словарь. Мы с ним встречались всего один раз. Я воевал в ополчении у троцкистов, а он был с анархистами. Насколько я понял, в анархизме он тоже не разбирался. Я так и не понял, что с ним творится. То есть, он был нормальный, вполне вменяемый, но какой-то излишне нервный и очень бледный, и что-то рассказывал о женщине, от которой пытается убежать. Впрочем, я сам был не в форме. Мы все были не в форме. Вы даже не представляете, что это такое. А тем, кто сражается вместе с троцкистами и анархистами, тяжелее вдвойне. Нас убивают не только фашисты, но еще и коммунисты. Если ваш друг уцелеет, это будет большая удача. Вы не знаете, что такое война. Но скоро узнаете, потому что нацисты придут и в Англию, и немецкие бомбы посыплются градом на улицы Лондона, и мы лишимся всех наших милых уютных пабов. Бомбардировщики всегда прорываются к цели. Но все в Англии старательно делают вид, что если мы будем и дальше сидеть и вообще ничего не делать, то война нас не коснется.
Оруэлл неожиданно вскинул руки, словно опрокидывая невидимый стол.
– Англия, просыпайся! Уже хватит спать! Посетители в баре, все, как один, обернулись на шум и тут
же смущенно отвели глаза.
Когда Оруэлл более-менее успокоился, Нед спросил, не знает ли он, где Оливер сейчас. Оруэлл покачал головой:
– Нет, не знаю. Я вернулся в Англию в июне, а с тех пор многое произошло. Я только помню, что он произвел на меня странное впечатление. Такой весь изнеженный, неприспособленный… декадентский…
И тут у него на лице отразилась пронзительная неприязнь.
– Я понял, кто вы такие, – сказал он с отвращением. – Вы «Серапионовы братья». А вы, – он ткнул пальцем мне в грудь, -вы рисуете эти пакостные картинки. И за каким, интересно, хреном?! Ваши так называемые произведения, это что-то немыслимое, нездоровое, мерзость как она есть, полное нравственное разложение. Но вы называете это искусством и хотите, чтобы мы вас считали художником. Буквально позавчера я видел в одной галерее ваш «Букинистический магазин № 4», и меня чуть не стошнило.
(В «Букинистическом магазине № 4» корешки книг сочатся кровью и спермой, которые стекают тоненькими ручейками на пыльный пол и собираются в лужицы.)
Оруэлл продолжал:
– Мне он напомнил Сальвадора Дали, его самые отвратительные поделки вроде «Великого рукоблуда» или этого мерзкого «Черепа, содомизирующего рояль». Вы, сюрреалисты -эстетические бандиты и паразиты. Существуете только за счет своих дойных коров, богатеньких дегенератов типа Эдварда Джеймса и Хорхе Аргуэльеса.
В ответ я заорал так же громко, как Оруэлл:
– Я буквально на днях вернулся из Германии. Вам, наверное, будет приятно узнать, что нацисты полностью разделяют ваши взгляды.
– Мне не надо рассказывать про нацистов и фашистов. Я воевал с ними в Испании. А что сделали вы для борьбы против фашизма?!
Теперь и Нед тоже кричал:
– Мы, к вашему сведению, тоже не принимаем фашизм. И если мы будем бороться, то будем бороться не только с фашистами, но и с такими вот самодовольными пуританами, типа вас, которые погрязли в своей ограниченности и хотят навязать ее всем и вся. Вы считаете, что все поголовно должны быть такими же скучными, серыми и унылыми, как вы сами. Хороший товарищ, он никогда не смеется. Вы считаете само собой разумеющимся, что политика, которой как раз и управляют такие, как вы, и которая есть чистой воды мошенничество, это самое важное в жизни, а все остальное вы просто не видите. Не замечаете ничего: ни любви, ни тайны. Ваша политика – смерть души. Пойдем, Каспар, мы уходим.
Еще через два паба мы оказались в «Пшеничном снопе» на Рэтбоун-плейс, и я принялся рассказывать Неду о своих безуспешных попытках держать под контролем гипнагогические видения и вступать в контакт с их обитателями.
– Я думал, она целиком в моей власти, но эта девушка, Трилби… но она меня обманула… во всяком случае, скрыла часть правды. Она должна была предупредить меня, что Кэролайн пропала, и что я не найду ее по возращении в Англию. И еще она должна была сказать, что у них с Клайвом не было ничего серьезного. Трилби следует наказать – и Трилби, и всю эту теплую компанию лживых образов из моего подсознания. Но я не знаю, как это сделать. Должен быть способ, как вытянуть из них правду. Пусть даже под пыткой. Но они слишком зыбкие и текучие, эти образы. Они всегда ускользают. И поскольку у них нет физических тел, они, вероятно, не восприимчивы к боли.
– Не увлекайся, Каспар. По-моему, ты сейчас не совсем в том состоянии, чтобы рассуждать здраво. И потом, было бы несправедливо наказывать Трилби, ведь, по сути, она тебя не обманула. Она дала тебе лучший совет из всех, что сумело найти твое собственное подсознание, полагаясь на ту информацию, которая была доступна на тот момент. Но твое подсознание – это вовсе не непогрешимый оракул, и в этом смысле на него полагаться не стоит. Нет, для того чтобы найти Кэролайн и понять, как ее завоевать, тебе следует подключить коллективное бессознательное.
– Замечательно, но как это сделать?
– Меньше думать и больше стараться. Главное, сосредоточиться.
– Но на чем? И, кстати, где оно обитает, это коллективное бессознательное? Где его можно застать? У тебя есть его адрес?
Нед долго молчал. Я очень надеялся, что он собирается с мыслями, чтобы ответить мне что-нибудь умное, но, честно сказать, я боялся, что он для этого слишком пьян и теперь просто пытается вспомнить, о чем мы только что говорили. Хотя, в конечно итоге, он все-таки выдал ответ:
– Нет, твой подход – в корне неверный. У тебя, как у отдельного индивидуума, просто по определению не может быть коллективного бессознательного. Оно общее, одно на всех. Ты его делишь со всеми, кто есть в этом пабе, и со всеми, кто есть в Лондоне и вообще во всем мире. Тебе нужно провести опрос, что-нибудь наподобие «Наблюдения масс» для коллективного бессознательного.
Нед заметно воодушевился. Ему явно понравилась эта идея, и он тут же пустился ее развивать:
– Разумеется, тебе не удастся отпросить все население земного шара, но что ты можешь и должен сделать, так это попробовать охватить по возможности больше народу. Начать можно с «Серапионовых братьев», но этого мало. Подходи к людям на улицах, предлагай им деньги, чтобы они разрешили себя загипнотизировать, и пусть они отвечают на твои вопросы в состоянии соприкосновения с их собственными гипнагогическими видениями. Это будет новаторская работа. Ты станешь первопроходцем. Магелланом или Пастером коллективного бессознательного.
Я не разделял его энтузиазма. То, что он предлагал, было в принципе неосуществимо. Во-первых, Нед даже не подозревал, сколько сил отнимает гипноз. Всякий раз, когда я пытался кого-то загипнотизировать, я буквально физически ощущал, как разряжаюсь. Вся заключенная во мне энергия – мое внутреннее электричество – вытекала наружу через глаза. При всем желании я не смогу загипнотизировать столько народу (несколько сотен, если не несколько тысяч), потому что умру от истощения еще в самом начале. Во-вторых, далеко не все люди способны увидеть гипнагогические картины. Этой способностью обладает примерно один человек из пяти. И, разумеется, прохожие на улицах явно сочтут меня за ненормального, если я буду хватать их за руки и предлагать деньги за то, чтобы они разрешили их загипнотизировать. Я не думаю, что кто-нибудь согласится. Маккеллар был прав. Нед – человек, безусловно, умный, но его суждения и вправду подчас поражают своей убогостью.
– Так, – сказал Нед. – По-моему, мне уже хватит пить.
Я удивился и даже слегка испугался, потому что когда Нед устраивал большой выход по пабам, обычно он не умел вовремя остановиться и всегда доходил до последней черты. Должно быть, заметив мое замешательство, он добавил:
– Если я выпью еще, меня вырвет. Мне нужно кое-что другое. Пойдем, что ли, на Кейбл-стрит.
Когда мы направились на выход, меня окликнул Алистер Кроули, которого я не заметил раньше:
– Мой мальчик! Как успехи на ниве гипноза? Нашел книгу доктора Акселя? – проговорил он со зловещим смешком. Он сидел за столиком у самой двери и попытался перехватить меня, но я увернулся, и мы с Недом вышли на улицу.
На Кейбл-стрит, наверное, самой грязной и самой запущенной улице в городе, располагался известный опиумный притон Честного Чена, который тогда, в предвоенные годы, считался самым роскошным среди заведений подобного рода. Слуги-китайцы в традиционных нарядах бесшумно ступали по толстым коврам, подавая гостям, возлежазшим на мягких подушках на ложах, отгороженных плотными непрозрачными занавесками, длинные тонкие трубки, подогретые катышки опиума и горячий зеленый чай. «Les vrais paradis sont les para-dis artificiels»*. Ступорозные посетители, вдыхавшие сладкий дурман в тот вечер, представляли собой причудливую смесь интеллектуалов из Мейфэра и матросов из домов, приправленную «щепоткой» живописных китайцев из Ист-Энда. Две женщины в красных атласных платьях танцевали друг с другом, но никто не обращал на них внимания.
Больше мы с Недом не разговаривали. Откинувшись на подушках на своем ложе, я закрыл глаза и погрузился в гипнагогические видения, размышляя о тайнах и загадочных совпадениях, связанных с Кэролайн: ее первый выход в питейное заведение, когда она пришла в паб одна, без компании; ее тайная вылазка в музей восковых фигур в Париже; ее актерский талант; ее решение одеться Марией Антуаннетой на Бал Искусств в Челси; ее настойчивые просьбы, чтобы я ходил в темных очках; ее подлинная или выдуманная беременность; ее таинственное исчезновение. Наверняка, все это взаимосвязано. Но прежде чем я сумел уловить эту связь, ход моих мыслей сбился, и мне вдруг подумалось, что, может быть, дело не в Кэролайн, а во мне. Быть может, она избегает меня и прячется, потому что я сам ее оттолкнул – своим поведением, которое, надо признать, становилось все более непредсказуемым и странным день ото дня. Во мне бурлили стихийные силы, токи бурной энергии, и если я не сумел их укротить – кого мне винить, кроме себя самого? Я сам творец своего несчастья. Теперь я понял (с большим опозданием), что в ту минуту, когда я приступил к изучению «Гипноза. Практического руководства» доктора Акселя, я продал душу Дьяволу. Я процитировал про себя: «…ибо душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней. Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал, как человек без силы, между мертвыми брошенный – как убитые, лежащие во гробе, о которых Ты уже не вспоминаешь и которые от руки Твоей отринуты. Ты положил меня в ров преисподней, во мрак, в бездну, в смерть»**.
* Подлинный рай – рай искусственный (фр.). Цитата из Шарля Бодлера.
** Псалтырь. Псалом 87, 4-7.
Действие опиума проявляется тонко и незаметно, и далеко не сразу. Во всяком случае, в ту ночь мне пришлось ждать достаточно долго. Но, наконец, я закрыл глаза и приготовился к путешествию по сумрачным опиумным ландшафтам в погоне за Трилби. Едва я смежил веки, как передо мною предстала процессия невест в ослепительно-белых платьях. Они неторопливо спускались вниз по деревянной спиральной лестнице. Мне вдруг пришло в голову, что среди них может Сыть Трилби, но их лица скрывали плотные вуали, и я их не видел. У подножия лестницы располагался китайский театр. На сцене стоял мандарин. Его яркий наряд менял цвет и фасон буквально на глазах. Выбравшись из китайского театра, я подумал о том, что мне, наверное, надо сходить в музей Гревен и посмотреть, что там было такого, что привлекло Кэролайн. Быть может, я далее встречу Кэролайн среди восковых фигур! Но я не сумел найти вход. На самом деле, я обошел весь квартал, но ни в одном здании не было дверей. Вновь появились невесты. Они гуляли по улицам без дверей, по французским садам и паркам. Должно быть, они разговаривали друг с другом, но из-за плотных вуалей я не мог прочитать по губам, что они говорят. Наконец я оставил бесплодные попытки найти вход в музей Гревен и лег спать на траве в тихом парке.
Утром мы с Недом, словно в тумане, покинули «Дом безмятежности» Честного Чена и, распрощавшись друг с другом, разошлись по домам.
– Надеюсь увидеть тебя на оргии, – сказал Нед. – Для меня это важно, чтобы ты пришел.
Дома, на Кьюбе-стрит, меня ждала почтовая открытка от Клайва. Там было написано:
«Игра начинается! Господа Мелдрум, Фрейни и Хьюджес, частные детективы, Грейт-Портленд-стрит № 39 – это именно те, кто вам нужен. Держите меня в курсе, если будут какие-то новости.
Всего наилучшего, Клайв».
Похоже, что Клайв от души забавлялся, но я был встревожен всерьез, потому что не исключал и такой возможности, что Кэролайн угрожает опасность. Я не стал завтракать. Опиум отбивает аппетит. Я по-прежнему чувствовал себя странно, но все равно поспешил на Грейт-Портленд-стрит.
Табличка на двери с окошком из матированного стекла сообщала, что господа Мелдрум, Фрейни и Хьюджес имеют лицензию Британской ассоциации детективных агентств. Я постучал и вошел, не дожидаясь ответа. За столом, заставленным радиоаппаратурой, сидел крошечный человечек с длинными темными волосами и уныло обвисшими усами. На столе также присутствовали три телефонных аппарата, три больших пепельницы и спортивная газета. Все стены были заклеены картами и газетными вырезками. Она вырезка из «Evening Standart» извещала большими жирными буквами: «ДОНАЛЬД МЕЛДРУМ. ЧЕЛОВЕК С ТЫСЯЧЕЙ ЛИЦ». В общем и целом обстановка напоминала старое Bureau central des recherches surrealistes* (насколько я представлял его по рассказам), располагавшееся в свое время на улице Гренель в Париже. Бюро занималось созданием архивов всего, что касается бессознательной деятельности ума: снов, фантазий, тайных желаний, случайных встреч, удивительных совпадений, и странных событий, которые можно было рассматривать как послания бессознательного. Информация, поступавшая от членов сюрреалистических объединений, тщательно обрабатывалась и изучалась. Это было еще в двадцатых, причем Бюро просуществовало чуть больше года, после чего благополучно закрылось.
Я обратился к маленькому человечку, сидевшему за столом. – Вы кто? – спросил я.
* Бюро сюрреалистических исследований (фр.)
– Я Мелдрум, – тихо ответил он и указал мне на кресло с другой стороны стола. Он прикурил сигарету и только потом предложил закурить и мне.
– А вы?
– Каспар. Просто Каспар.
– Ага. – Мелдрум напустил на себя понимающий вид. Он, наверное, решил, что «Каспар» – это такое вымышленное имя наподобие воровской клички, которым я назвался с целью соблюсти анонимность.
Я спросил его, какого рода работу выполняет агентство, и он ответил, что они занимаются, по большей части, мошенническими страховыми требованиями, но так же различными исковыми заявлениями, разводами, проверкой подлинных биографических данных и финансового положения предполагаемых женихов и невест, выявлением воровства в магазинах и на торговых складах и поиском пропавших без вести людей. Рассказывая о своей работе, Мелдрум нервно смеялся.
Я сказал, что хочу обратиться к нему по поводу пропавшего без вести человека, и рассказал о Кэролайн – не все, разумеется, а лишь то, что счел нужным, – об обстоятельствах нашего с ней знакомства и о ее таинственном исчезновении. Пока я говорил, Мелдрум делал пометки у себя в блокноте, то и дело перебивая меня, чтобы уточнить, как правильно пишутся слова типа «Серапионовы», «сюрреалист» и «Элюар», при этом он бормотал что-то себе под нос и посмеивался в усы, как будто ему с трудом верилось в то, что я ему говорил. Когда я закончил, он стал задавать мне вопросы.
– А эта ваша знакомая… у нее… э… как у нее с головой?
– Что вы имеете в виду?
– Ха-ха. Нет, ничего. Не обращайте внимания, это неважно… Она, случайно, не была католичкой?
– Нет. А почему вы об этом спросили?
– Чтобы не тратить зря время на проверку монастырей. А вы не знаете, она часто бывала в швейных ателье и в магазинах готового платья?
– Да, достаточно часто. Я бы далее сказал, очень часто.
А это валено?
– Ха-ха-ха. Да. Нет. Наверное, не важно… но, знаете ли, ходят слухи… ха-ха! Да!
– Какие слухи?
– Да разные слухи. Хорошенькая молодая женщина приходит к портному. Идет в кабинку примерить платье, а обратно уже не выходит. Платок с эфиром, прижатый к лицу – и ее потихоньку выносят из ателье в упаковочном ящике. Хорошо организованная группировка белых работорговцев тайком вывозит ее за границу. Ее запирают в каюте какого-нибудь контрабандного судна, идущего курсом в Макао или Шанхай. Там ее продают кому-нибудь из многочисленных китайских вождей. Говорят, они высоко ценят английских девушек. Их приучают к наркотикам и превращают в сексуальных рабынь. Ха-ха-ха! Разумеется, вероятность ничтожно мала, но проверить все-таки не помешает. И, опять же, поскольку нацисты в Германии подвергают евреев гонениям, многие евреи – торговцы мехами из Лейпцига сейчас переехали в Лондон, так что возникла жестокая конкуренция между коммерческими меховыми компаниями. Не исключена и такая возможность, что ваша Кэролайн стала жертвой торговой войны. Также мне надо задать вам один деликатный вопрос. Она принимала наркотики?
– Нет. Насколько я знаю, нет.
До меня вдруг дошло, что он говорит о Кэролайн в прошедшем времени.
– Вы считаете, что ее уже нет в живых?
– Ха-ха-ха! Нет, вовсе не обязательно. Сейчас еще рано впадать в уныние. Но если вы читаете газеты, вы должны знать о маньяке, убивающем женщин и расчленяющем их тела. Я, безусловно, проверю все морги.
(В то время я вообще не читал газет и, разумеется, не знал ни о каком маньяке.)
– Скажу вам по секрету, полиция подозревает некоего капитана Уиллоуби, который, насколько я знаю, сбежал на континент. Однако, нет никаких доказательств, что он действительно тот самый маньяк.
Потом Мелдрум вдруг посерьезнел, надолго задумался и спросил:
– А за то время, пока вы с ней общались, в ее поведении не было ничего странного? Вы ничего не заметили?
– Всего пару раз. Когда мы были в Париже, она тайком от меня ходила в музей восковых фигур. И потом, уже в Англии, она настойчиво просила меня приходить на свидания в темных очках. Это началось за несколько месяцев до нашей последней встречи.
– И судя по вашему рассказу, можно предположить, что вы были последним, кто видел ее живой? Ха-ха-ха.
Раньше я как-то об этом не думал. Мне показалось, что после того, как Мелдрум произнес это вслух, он стал еще более нервным и дерганым. Я тоже разволновался. Меня почему-то нервировало электрическое оборудование в кабинете, и еще у меня было странное чувство, что мое собственное внутреннее электричество истекает наружу через глаза. Я украдкой взглянул на хихикающего Мелдрума, и мне вдруг пришло в голову, что он, может быть, подозревает меня в убийстве Кэролайн. При таком варианте развития событий, я мог убить ее в припадке ревности, в состоянии полного помрачения, а потом обратиться в сыскную контору, либо чтобы отвести от себя подозрения, либо из-за провала в памяти – допустим, сработал некий защитный механизм, и я вполне искренне забыл о том, как убил Кэролайн, а потом спрятал тело. Мелдрум заметил, что я наблюдаю за ним, и поспешно отвел взгляд.
– Дело пропавшей машинистки! Ха-ха-ха! Да. Звучит интригующе. Гинея в день, плюс текущие расходы. Аванс – десять гиней. У вас есть фотография мисс Бигли?
Я передал ему фотографию и деньги.
– Какая куколка! Настоящая красавица, как вы и рассказывали!
Он поспешно выпроводил меня из конторы.
– Первый отчет вы получите в течение десяти дней.
В четверг я встретился с Клайвом. Он пригласил меня на обед в дорогой ресторан и, расспросив во всех подробностях о визите в контору Мелдрума, Фрейни и Хьюджеса, завел разговор о политике и искусстве. Похоже, он сильно разочаровался, когда узнал, что я не большевик, поскольку всегда был уверен, что все авангардные художники – большевики, и всякий мужчина, носящий длинные волосы, считает Россию страной будущего. Мало того, что я не был большевиком, я вообще наотрез отказался говорить о политике. Так что Клайву пришлось удовольствоваться искусством. Еще в нашу первую встречу он говорил, что сюрреализм – интересное, интригующее направление, но было вполне очевидно, что всерьез он его не принимает. Помнится, в тот вечер Клайв упорно пытался заставить меня согласиться, что абстрактное искусство – это движение вперед, и что такие художники и скульпторы, как Бен Никол-сон, Генри Мур и члены группы «Первый взвод», уже сейчас творят искусство будущего. Я сказал ему, что меня не особенно интересует движение вперед, равно как и механический прогресс, который он живописал с таким пылом. На самом деле, меня больше интересует движение назад и вглубь.
По ряду причин, которые прояснятся чуть позже, у меня не сохранилось сколько-нибудь вразумительных воспоминаний о событиях тех последних недель 1937-го года. Встреча с Клайвом за ленчем стала последним более-менее значимым эпизодом, который случился до оргии в клубе «Дохлая крыса».
