Глава 1
Из воспоминаний Трущева
«…телефонный звонок поднял меня с постели. За последний месяц впервые добрался до дома, не успел прикоснуться головой к подушке – и на тебе!
Явился в кабинет к Федотову. Комиссар госбезопасности, словом не обмолвившись о причине вызова, приказал следовать за ним. Странным показалось мне, что направлялись мы не в кабинет Меркулова, уже с полгода являвшегося нашим непосредственным начальником, а в кабинет Берии. У нас не принято задавать начальству вопросы, поэтому, шагая в ногу с Петром Васильевичем, я рискнул обратиться к коммунистическим богам – неужели опять к Петробычу?! Ничего более обоснованного на ум не приходило.
Берия был бледен как смерть, я таким его еще не видал. Я знавал его всяким – самодовольным, суровым, с землистым от усталости лицом. Видал озабоченным, но бледным до синевы, до полного отлива крови от щек, ни разу. Как, впрочем, и веселым. Жизнерадостным и улыбчивым он становился только в присутствии вождя.
Что Берия!
Взглянули бы вы на Меркулова. Этот вообще был ни жив ни мертв. Видать, Петробыч вновь прошелся по драматическому дару свежеиспеченного наркома. Только Фитин и начальник ГРУ Ильичев держались спокойно, как и подобает генералам. Впрочем, выдержка тоже давалась им с трудом – у обоих на лбу броско выступали капельки пота.
Увидев эти капельки, мы с Федотовым невольно подтянулись. Не буду уточнять, что и в каком месте во мне затрепетало.
Наперекор характеру Лаврентий Павлович вел себя сдержанно, кратко сообщил о полученном приказе отменить запланированное покушение на «объект номер раз».
– Верховный приказал создать межведомственную группу под моим руководством. Дело на контроле у ставки, а Бойкий не виходит на связ. Ему были даны две шифртелеграммы об отмене операции, а он молчит.
Он сделал короткую паузу и огорченно добавил:
– Молчит, подлец! – потом нарком обратился к присутствующим. – Дальнейшее понятно?
Фитин позволил себе сделать уточнение:
– Он не только оглох, но еще и сменил адрес. Никто не знает, где теперь его искать. Ему в помощь были посланы из Югославии два боевика. Они исчезли вместе с Бойким.
Нарком поморщился, но одергивать Фитина не стал.
Он обратился ко мне:
– Трющев?! Где твои близнецы?
– Первый в Швеции, в нашем посольстве, ждет оказии для переправы на нашу территорию. Второй в Берлине.
– Переправа отменяется! Пусть отправляется в Берлин и отыщет этого свихнувшегося инициативщика! Пусть докажет, что мы не зря доверяли ему! Два дня на подготовку операции. Шееля задействовать только в крайнем случае – для консультаций и подстраховки.
Выполняйте!»
«…ситуация непростая.
Все мои попытки выяснить, по какой причине Петробыч отдал такой странный приказ, были сразу пресечены Федотовым.
– Приказы не обсуждаются.
Легко сказать – «не обсуждаются»!
Начиная с Древнего мира и кончая подготовкой покушений на Ленина, Индиру Ганди или Кастро, задача устранения такого рода объектов в военное время являлось приоритетной в работе любой спецслужбы. Например, исполнением приговоров занимался всем известный Герой Советского Союза Николай Кузнецов. В 1942 году английские спецслужбы руками чешских патриотов убрали Гейдриха. В 1943 году был взорван в своей постели наместник Белоруссии Вильгельм Кубе. Что уж говорить о негодяе, по чьей вине на нашей земле был устроен кромешный ад. В случае оккупации Москвы в 1941 году известный композитор Книппер, брат знаменитой кинодивы Анны Снеговой, должен был совершить покушение на фюрера, собиравшегося посетить поверженную Москву.
С осени сорок первого руководство НКВД держало в уме эту конечную цель наших усилий. Об этом вслух старались не говорить, но многие – группа Судоплатова, например, или Первое управление Фитина – упорно и целенаправленно работали над тем, чтобы вывести нашего человека как можно ближе к источнику стратегических решений, принимаемых в Германии». И на тебе – отменяется!
«Федотов снял очки, оторвал голову от бумаг и близоруко уставился на меня.
Я невольно подтянулся.
Комиссар закурил и, скрывая лицо за папиросным дымком, поделился:
– Когда на расширенном заседании ГКО Меркулов доложил, что в самое ближайшее время смертный приговор «объекту номер раз» может быть приведен в исполнение, Сталин неожиданно поставил вопрос – а стоит ли спешить? Что мы выигрываем и что мы проигрываем? Свою позицию он не разъяснил и неожиданно приступил к опросу присутствующих – как каждый из них относится к устранению Гитлера?
Начали с военных, приглашенных на совещание по особому распоряжению Сталина.
Встал Рокоссовский.
От имени Генерального штаба и командующих фронтами он заявил:
– Сложившийся стиль управления немецкими войсками, сосредоточение всех полномочий в руках Гитлера вполне устраивает нас в стратегическом плане. Изменение существующего порядка может повлечь далеко идущие последствия. В интересах скорейшего окончания войны необходимо сохранить статус-кво в германском руководстве. Никаких перетрясок, тем более покушений!
Сталин предложил:
– Обоснуйте вашу точку зрения, товарищ Рокоссовский.
– За два военных года не только Красная Армия, но и ее противник многому научились. Те, кто на стороне Германии начинал войну командирами дивизий, сейчас командуют корпусами, а то и армиями. Манштейн взлетел из корпусных генералов до командующего группой армий «Юг». Правде следует смотреть в глаза, – закончил Рокоссовский. – Пока немцы воюют лучше нас. Лучше планируют, лучше берегут живую силу.
– В чем же они проигрывают? – спросил его Сталин.
– В соотношении живой силы, в материально-техническом обеспечении, в оперативных мероприятиях, но главное – в общей оценке ситуации и принятии стратегических решений. Они до сих пор выдают желаемое за действительное и пытаются исправить положение исходя из этих превратных представлений. Вспомните, Иосиф Виссарионович, как вы удивились, когда я с нескрываемой радостью сообщил вам о начале немецкого наступления под Курском. Если немцам удастся сместить верховного главнокомандующего, – смягчил формулировку Рокоссовский, – они постараются исправить эти недостатки. В первую очередь откажутся от изживших себя принципов «ни шагу назад», «держаться до последнего солдата» и перейдут к маневренной обороне. К сожалению, немецкие генералы и в теоретическом и в практическом плане лучше подготовлены к использованию такой формы современной войны. Я утверждаю – в любом случае победа будет за нами, однако война может затянуться, а это новые жертвы…
Сталин некоторое время расхаживал по кабинету, затем указал трубкой в сторону Рокоссовского.
– Это только часть проблемы, товарищ Рокоссовский, и не самая острая. У нас есть данные, что те, кто ставит своей целью сместить Гитлера, активно ищут контакты с нашими западными союзниками. Нельзя исключить, что с устранением Гитлера новое руководство Германии сумеет договориться с ними. В этом случае мы можем остаться не только один на один с фашистским зверем, но и оказаться перед лицом мощной коалиции…»
«Федотов притушил папиросу, надел очки и в упор взглянул на меня.
– Понял, откуда ветер дует?
Я кивнул.
Федотов спросил:
– Так как же будем искать «мстителя», Николай Михайлович? Какие есть предложения? С чего начнем?»
* * *
«…ближе других – на дистанцию пистолетного выстрела – к объекту сумел подобраться агент Бойкий, в миру Волошевский Игорь Львович.
Операция началась в сорок первом. Подготавливая, по указанию Сталина, ликвидацию Блюменталь-Тамарина, в НКВД решили воспользоваться родственными связями Волошевского, приходившегося предателю племянником.
Зимой 1942 года, после короткой подготовки в разведшколе, Бойкий перебежал к врагу. Интересно, что в руках в качестве пропуска на ту сторону он держал листовку, составленную дядей Севой.
– Ты вот что, Николай Михайлович, собери все, что у нас есть на Бойкого-Волошевского, и к вечеру подготовь конкретные предложения».
* * *
Из воспоминаний Трущева
«…к вербовке племянника Блюменталь-Тамарина я не имел отношения. Этим делом занимался комиссар госбезопасности Ильин, получивший приказ отыскать человека, способного разделаться с артистом. Он же угадал перспективы, которые открывало перед Бойким родство с предателем, о чем и составил служебную записку на имя наркома НКГБ Меркулова. Берия доложил Сталину соображения Ильина. Петробыч, еще в ноябре 1941 года в категорической форме приказавший немедленно заткнуть рот этому «пародисту» Блюменталю, согласился с тем, что спешить в таких делах не следует, и дал добро на стратегическое расширение миссии Волошевского».
«…Волошевский был настоящий спортсмен. В нем не было никакой расхлябанности. Человек решительный, умеющий постоять за себя и, главное, всегда готовый дать сдачи.
Успешно перебравшись через линию фронта и легализовавшись с помощью дяди, подтвердившего родство, Бойкий затем неожиданно подвис в воздухе. Блюменталь под самыми разными предлогами избегал встреч с внезапно объявившимся племянником. Единственное, чем он помог Волошевскому, это пристроил его в Русский комитет, который возглавлял генерал Власов, да и то на рядовую должность.
Это отчуждение для многих, имевших отношение к операции «Вендетта», казалось невероятным, хотя, с моей точки зрения, в поведении Блюменталь-Тамарина не было ничего странного. Этот вывод подтвердили и результаты спецпроверки. Человек, рискнувший дергать Сталина за усы, передразнивать его и, что возмутительнее всего, рассказывать его голосом в радиоэфире антисемитские анекдоты, должен был ежеминутно трястись от страха. У Блюменталя не было улик, однако он ничуточки не заблуждался насчет появления Игоря на германской стороне. С точки зрения знатока человеческой души, а в этом известному актеру трудно было отказать, чемпион Ленинграда и страны, старший сержант, заряжающий зенитного расчета, никак не мог без тайного умысла переметнуться к врагу.
Вывод: со стороны Блюменталь-Тамарина подобраться к объекту не было никакой возможности».
«…Волошевскому помог случай.
На официальном чемпионате Европы по боксу, проведенном в 1943 году, он познакомился со знаменитым немецким боксером Максом Шмелингом, который в тридцать шестом году сумел послать в нокаут самого Джо Луиса.
Шмелинг, считавшийся любимцем Гитлера, подарил Волошевскому свою фотографию с автографом, что открыло перед Бойким многие двери в Берлине».
«…успех забрезжил, когда в середине сорок третьего года Волошевскому посчастливилось быть представленным государственной актрисе рейха Анне Снеговой. На одном из благотворительных концертов дядя Сева был вынужден познакомить племянника со звездой немецкого экрана».
«… это известие вызвало бурную радость на Лубянке. От меня не укрылось, что не один Берия уже втайне начал прокалывал дырочку под орден. Наша страсть к праздникам иногда доходила до смешного. До меня, например, доходили слухи, что в руководстве тогда еще объединенного наркомата обсуждалось предложение – неплохо бы устроить покушение на фюрера ко дню Двадцать пятой годовщины Великого Октября».
Вечером мы с Федотовым взялись за работу. Прикидывали разные возможности.
– Как насчет помощников Бойкого? – спросил Федотов. – Может, достать его с этой стороны? Дай-ка мне досье…
Итак:
«Оболенский Владимир Петрович, оперативный псевдоним Лямпе, он же князь Майсурадзе, он же месье Преваль. Бывший корнет царской армии. Воевал в корпусе Кутепова. Завербован в Югославии в 1933 году. Профессионал высокого класса, специалист по взрывным устройствам. Прекрасно образован. Храбр, циничен, расчетлив. В боевой работе ориентируется отлично.
Голицын Александр Сергеевич, оперативный псевдоним Подхватов, он же Петренко, бывший поручик гвардии Семеновского полка. Воевал в дивизии Маркова. Завербован в Югославии в 1933 году.
По своим качествам исключительно толковый работник. Опытный, хорошо подготовленный специалист по взрывным устройствам.
К нашим заданиям относится серьезно и выполняет их точно в соответствии с указаниями. В боевой работе зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.
– Нет, – подытожил Федотов. – Это опытные волки. Офицерье! Такие не следят.
Начальник в упор взглянул на меня.
– С чего начнем, Николай Михайлович? Какие есть предложения?
– С переброски Закруткина в Берлин. Надо радировать Второму – пусть задействует дочку Майендорфа. Это самый надежный вариант. Комплект документов на три разные фамилии ждет Первого в Берлине. Кроме того, необходимо дать Второму самые подробные сведения о Снеговой. Также необходимо позволить им связаться с артисткой. Для этого нужны особые полномочия.
– С ума сошел?! – опешил Федотов. – Я с этим к Берии не пойду.
Я промолчал.
Я знал – пойдет.
Кстати, Берия принял эту идею на удивление спокойно, даже не выразился в дружеской форме по поводу «моих викрутасов». По-видимому, он уже успел все просчитать. Ни слова не говоря, Палыч приказал мне сопровождать его в Кремль».
* * *
Из воспоминаний Трущева
«Что касается Снеговой, ни ее, ни другие, сходные источники информации, к которым, например, можно отнести известного сторонника и прежнего личного друга Гитлера, Вальтера Стеннеса, приятеля Геринга князя Радзивилла, – ни в коем случае нельзя считать агентами в формальном смысле этого слова. Они, скорее, являлись доброжелателями и «друзьями». Снеговой в голову не пришло бы добывать номера дивизий, перебрасываемых на Восточный фронт. Ценность этих источников состояла в том, что они давали как бы общую картину происходящего в высших кругах нацистского руководства – сообщали о слухах, возможных назначениях, вариантах решений, внутренней подоплеке их принятия. Например, в разгар Сталинградской битвы, когда выяснилась невозможность сбросить в реку оборонявшие узкую полоску берега советские дивизии и дальнейшие попытки захватить эти последние сотни метров до Волги теряли всякий военный смысл, Геббельс в присутствии Снеговой не без сожаления выразился в том смысле, что фюрер никогда не уйдет из Сталинграда. Свою мысль он подтвердил тем, что «фюрер, в частности, считает, что на месте этого города находилась столица Хазарского каганата, поэтому удар в направлении Волги рассматривается им как уничтожение гнезда древнего иудаизма. Всякое сопротивление в этом районе должно быть подавлено силой оружия».
Связь с этими лицами осуществлял не кто иной, как полковник Закруткин, доставлявший информацию лично Петробычу. Кстати, этим и объяснялось его достаточно независимое положение в круге тех лиц, которые имели доступ к Сталину».
«Это было мое последнее свидание с Петробычем.
Сталин поздоровался, спросил – как дела? Выслушав Берию, сообщившего, что Бойкий не отвечает на шифртелеграммы, поменял адрес и, по-видимому, крепко вбил в голову, что убийство Гитлера – святой долг каждого советского человека, Сталин заметил:
– Его можно понять, но простить нельзя. Речь идет об операции стратегического значения, о жизнях сотен тысяч наших бойцов, поэтому вы вправе использовать любые меры для предотвращения акции. Негодяй пока нужен живым. Понятно, товарищ Трющев?
– Так точно, товарищ Сталин.
На этом встреча закончилась».
Глава 2
Барон, переславший мне отрывки из воспоминаний Трущева, не поленился густо нашпиговать их своими «жизненными наблюдениями».
Еще на отдыхе в Турции его без конца донимал творческий зуд. На этот раз он развернулся по полной. Мне пришлось долго просеивать сквозь сито современных требований к авантюрным романам «литературные красоты» и «психологические подробности», которыми барон изрядно нашпиговал свои тексты. Пришлось также недрогнувшей рукой пройтись по неуместным антимониям, касавшимся его взаимоотношений с Магдаленой фон Майендорф, без которых, как Шеель уверял в «преамбуле», история «чахнет, теряет стройность и становится похожей на палку.
Или на полицейскую дубинку».
Я сохранил только его хронологию.
* * *
«5 октября 1943 года. Ужин у Майендорфов
Дядя Людвиг за столом вел себя раскованно. Не в пример Магди, которая после поездки в Копенгаген упорно избегала меня, он, по-видимому, уже считал меня членом семьи. К настороженности его дочери я относился с пониманием и не педалировал события.
За столом генерал неожиданно обрушился на Канариса.
– Какой провал! Какая недопустимая расхлябанность! Еско, ты должен иметь в виду – фюрер устроил этому ротозею в адмиральских погонах зубодробительный разнос. На совещании в ставке он в упор поинтересовался – знакомо ли начальнику военной разведки имя Альберт Эйнштейн?
… – Конечно, мой фюрер.
– Тем хуже. Почему тогда его выпустили из страны?
Канарис доложил:
– Эйнштейн – физик, эмигрировал из Германий лет десять назад. Сейчас живет в США. Мой фюрер, на должность руководителя абвера я был назначен спустя несколько лет после его отъезда.
– И за все эти десять лет вы ни разу не удосужились поинтересоваться, чем этот «физик» занимается в Америке. Ну, а о Нильсе Боре вы слыхали? Где он? Не знаете, адмирал? Что же, я просвещу вас. Бор тоже удрал и сейчас под именем Николы Бейкера разгуливает в Америке. Хорошо, если бы он только разгуливал… Нет, в компании с Эйнштейном и другими негодяями они денно и нощно трудятся на созданием урановой бомбы. У них одна цель – создать смертоносное сверхоружие и обрушить его на наши головы!
После короткой паузы фюрер напомнил:
– Насколько мне известно, операция «Июльский снег» была поручена вам. Что же вы молчите?
– Бор находился под постоянным надзором гестапо, – парировал Канарис.
– Нет, адмирал! – перебил его фюрер. – Именно вы несете ответственность за то, что ваши люди предоставили ему возможность бежать! Вы согласны со мной, Гиммлер?
…После короткой паузы Майендорф подытожил.
– Теперь дело за малым – отыскать Бора! Это дело моих сотрудников. Они уже освоили метод сверхчувственного обнаружения вражеских подводных лодок по карте, так что пусть потрудятся на новом поприще.
Я позволил себе вставить замечание:
– На мой взгляд, дядя Людвиг, неплохо бы к методам сверхчувственного обнаружения добавить обычные розыскные меры. Например, поинтересоваться у наших ученых, где может скрываться этот двурушник?
– Это само собой! – подтвердил Майендорф. – Я уже допросил руководителя нашего атомного проекта Вальтера Герлаха. Оказывается, Бор вовсе не в Америке. Он разгуливает по Лондону.
Этот разговор произвел сокрушительный эффект на Магди. Она неожиданно согласилась посетить со мной театр. В машине у меня лежал огромный букет алых роз.
– Какой прекрасный букет! – восхитилась Магдалена. – Это мне?
– Прости, но это для нашей примы Снеговой. Знала бы ты, с каким трудом и за какие деньги мне удалось достать билеты на спектакль. Фюрер старается не пропускать ни одного спектакля с ее участием.
Магди мало интересовали театральные пристрастия фюрера. У нее на этот счет была своя, женская, точка зрения.
– Ты собираешься вручать алые розы другой женщине при мне? Ты меня ни в грош ни ставишь! Конечно, кто я тебе? Агент под каким-то номером. Под каким номером я числюсь в твоей картотеке, Еско?
– Магди, послушай, в этом букете нет ничего личного. Только работа.
– Ага, новое задание!
– Да, и ты могла бы помочь.
– Что на этот раз?
– Так, пустяк! Съездить в Копенгаген и передать документы Первому.
– Чтобы этот большевистский террорист смог пробраться в столицу рейха?! Алекс, я давно хотела поговорить с тобой. Я была уверена, что ты использовал меня в Копенгагене для каких-то неблаговидных целей. Признаю, я ошибалась. Папа подтвердил, что твоя просьба действительно была связана с Бором, но это ничего не меняет. Я хочу сказать, что ни словом не обмолвлюсь о поездке в Копенгаген, но больше никаких заданий! Дело даже не в том, что мне страшно. Просто я не хочу обманывать папу и вообще…
Она заплакала.
Я притормозил машину у обочины. Слезы у Магди тут же прекратились.
– Ты высадишь меня из машины? Ты застрелишь меня здесь, среди развалин?
– Тебе доставляет удовольствие мучить меня? – спросил я. – В чем я провинился перед тобой? Зачем доставал твою кошку? Разве я в чем-то обманул тебя, Магди? Ты не верила в спасение Бора – хорошо. Ты не хочешь помочь мне – ладно, но при чем тут слезы?
Она промокнула глаза, затем деловито, как это присуще истинной арийке, поинтересовалась:
– Что вы задумали на этот раз? Наверное, что-то ужасное? Что-то гадкое и отвратительное?
Я был готов к этому вопросу и заранее продумал ответ. Он не делает мне чести – я поступил вопреки самым строгим инструкциям, всяким мыслимым и немыслимым приказам, здравому смыслу, наконец, но у меня не было выбора.
Я сказал ей правду.
– Мы получили приказ спасти фюрера.
Магди открыла рот и так и сидела, пока я не напомнил, что мы можем опоздать на спектакль.
Она пришла в себя и почему-то шепотом призналась:
– Ваше коварство безгранично! Это внушает мне ужас. Кто руководит тобой, Еско? Дьявол?
– В данном случае я получил приказ от Первого.
Магди задумалась. Я тронулся с места, минуя Потсдамерплац, выехал на Герингштрассе, набрал скорость. Впрочем, что это была за скорость! Машина петляла по освобожденной от обломков части улицы. Дома по обе стороны лежали в развалинах. Кое-где развалины еще дымились. Русские военнопленные, обходя лужи с горящим фосфором, разбирали завалы. Их вид был ужасен. Я подумал, что среди них могли быть мои товарищи по межпланетному кружку в Свердловске. Это придало мне силы.
Магди задумчиво произнесла:
– Этот Первый вовсе не страшный. И даже милый, если не знать о его зверином оскале большевика. Еско, я окончательно запуталась.
Я вспомнил командовавшего мною дьявола и бесов вокруг него и рассмеялся.
– Неужели это так смешно? – ужаснулась Магди.
– Это грустно, дорогая. У меня к тебе только одна просьба: давай оставим все по-прежнему, а твой ужас, коварство красных и прочую ерунду спрячем от чужих глаз. Если ты не желаешь видеть меня, если моя физиономия у тебя, кроме страха и презрения, ничего не вызывает…
– Почему же!.. – перебила меня Магди. – Я этого не говорила.
– Благодарю. В любом случае давай сохраним мою тайну в тайне. А сейчас я готов отвезти тебя домой, а сам отправлюсь в театр. Мне очень важно именно сегодня вручить букет адресату. Я не имею права обсуждать приказы. И не хочу!
Ткнуть бы ее носом в перетаскивающих камни, шатающихся под весом камней пленных! Я презирал тех, кто заставляет людей, несущих тяжести, обходить лужи с пылающим фосфором! Если уронишь, тебя заставят поднять камень голыми руками! К сожалению, такой метод воздействия на члена Glaube und Schönheit был преждевременен, пусть даже, как призналась Магди, она вступила в союз, чтобы не портить карьеру папе. До согласия нам еще было брести и брести.
– Я поеду с тобой, – не задумываясь откликнулась Магди. – Я не знаю, что вы там задумали… но все-таки интересно, что вы задумали? По крайней мере, это выглядит очень романтично – букет роз, известная актриса. А как вы будете спасать фюрера?
Я едва не застонал. У меня было очень мало времени, а тут любимая женщина со своими, как сказал бы Трущев, антимониями.
Насчет «любимой», я тогда уже не сомневался и оказался прав, в чем можно было убедиться в Турции».
«8 октября 1943 года
На Ангальтском вокзале встретил Первого. Пришлось переодеться в штатское, наклеить усы.
Ненавижу всякого рода переодевания!
При Магди Первый держался любезно, но, добравшись до пансиона фрау Марты, дал волю ярости.
– Знаешь, какой приказ я получил из Лубянки? Спасти Гитлера! Любой ценой!!! Они что, окончательно сошли с ума?! Ладно Бор. Я могу понять, что в Москве ищут к нему подходы, он что-то знает об урановой взрывчатке. Но спасать Гитлера?! Ангела бездны! Да еще ценой жизни?! – далее пошел изощренный мат. – Да я бы его собственными руками!..
– Ты предпочел бы как можно скорее победить в войне или затянуть боевые действия? Каждый день война уносит тысячи и тысячи твоих соотечественников.
Анатолий уставился на меня как на умалишенного.
– Ели ты такой умный, поделись своими выводами.
Пришлось объяснить:
– Толик, неужели ты до сих пор не понял, что Германия неотвратимо скатывается в пропасть. Если датчане, ближайшие союзники, спят и видят, как бы избавиться от иноземной опеки, о чем говорить?!
После паузы я поделился с большевистским агентом:
– Знаешь, с чем здесь связывают скорую победу? С пушками, стреляющими на 600 км, гигантскими бомбардировщиками, но больше всего здесь восхищаются невероятной силы бомбой – «самый большой самолет сможет поднять на борт лишь одну такую штуковину. Двенадцати таких громадин хватит, чтобы уничтожить город с населением в миллион человек». Страну денно и нощно успокаивают слухами о «чудо-оружии», которое в нужный момент повернет ход войны.
И люди верят! Или хотят верить. Как не верить, если сам министр вооружений Шпеер заявляет: «Техническое превосходство обеспечит нам скорую победу. Затяжная война будет выиграна посредством «вундерваффе». Слепой тащит за собой в пропасть слепых.
Я дал Первому время осознать сказанное, затем спросил.
– Зачем же менять коней на переправе?
Закруткин долго, покусывая губы, обдумывал сказанное, затем поинтересовался:
– Ты вроде бы немец. Тебе не жалко немцев?
– Это единственное лекарство. Если тебе доставляет удовольствие мучить меня такого рода вопросами, сообщи, какие распоряжения ты получил насчет меня, и я оставлю тебя в покое. Поступай как знаешь. Кстати, революция была единственным лекарством для русских. Если бы не семнадцатый год, сейчас у вас не было бы ни Екатеринбурга, ни Свердловска. Если кто-то утверждает обратное, он лжет. И лжет сознательно.
Первый насупился.
– Ты не имеешь права бросить меня в такой момент. Я не волшебник. Как мне в одиночку отыскать в этом логове Бойкого? И вообще…
– Тогда, будь любезен, не теряй головы.
– Голову, – поправил меня филолог от НКВД.
– Это у вас в Москве «голову», а у нас в Берлине – «головы»! Задание трудное. Времени на антимонии нет. Делим задачу. Я – анализирую и на подхвате, ты за следака. Вопросы есть, капитан?
– Так точно, товарищ лейтенант!
– Что, произвели? – удивился я.
– Не только произвели, но и Петьку взяли на воспитание. После смерти бабушки его отправили в детский дом. Трущев привез его в Москву. Теперь шефство над ним взяла Светлана.
– Эта та, которая онемела со страху?
– Видал бы ты эту немую! Такая красавица растет!»
«9 октября
Первый же день поисков принес неожиданный результат.
Я всегда говорил, что Толик родился в рубашке. Нюх не подвел его и на этот раз. Можешь назвать его счастливчиком, хотя с оперативной точки зрения обострение обстановки вокруг Бойкого вряд ли можно было считать удачей.
В Русском комитете генерала Власова Первый профессионально вышел на секретаршу-немку. Она сообщила, что Волошевский уже две недели не появляется на службе. По личному распоряжению генерала его якобы отправили в командировку. На самом деле он усиленно тренируется в спортзале в компании со Шмелингом. В Русском комитете очень заинтересованы, чтобы Волошевский победил на очередном чемпионате Европы по боксу, который должен состояться в конце года в Булони.
Первый подцепил секретаршу на дешевый предрассудок – мы бьем красных на фронте, а они здесь готовятся к соревнованиям?!
У фрау от злости даже глазки заиграли.
– Скоро эти русские сядут нам на голову даже здесь, в Берлине!
После паузы она с намеком добавила:
– Кстати, не только военные испытывают повышенный интерес к этому вырождающемуся славянину! Как раз перед вашим приходом кое-кто тоже интересовался Волошевским. Их было двое. Оба в черных плащах. Один высокий, с неприятным лицом, другой толстячок с длинными залысинами. Оба вежливы и улыбчивы. Они заявили, что хотят пригласить этого унтерменша тренером к своим парням. Каково!
Это была новость так новость!
Мы переварили ее ночью, в пансионе. С одной стороны, дело значительно упрощалось. Оставалось только найти Бойкого и сдать его этим двоим, чья служебная принадлежность сомнений не вызывала. После чего, доложив наверх, что задание выполнено, можно было прокалывать дырочки под ордена.
С другой – заслужил ли такое наказание Волошевский и посланные ему в помощь специалисты? Как ни крути, но мы были однополчане, пусть даже наш научный руководитель на Лубянке санкционировал использование любых мер, которые могли бы дать результат.
Эту задачку сразу не решишь, здесь ставкой была жизнь. Одно дело – сохранить жизнь фюреру – пусть помучается, негодяй! Пусть еще поверховодит! Пусть собственными глазами увидит крах арийского дома. Другое – желание помочь Волошевскому. Между этими двумя раздирающими душу антимониями – приказ, за которым стоит воля Петробыча и его правда.
Из комментариев барона Алекса-Еско фон Шееля
– …была глубокая ночь. Было томительное ощущение внутреннего несогласия с необходимостью предать Волошевского и двух его товарищей, чьей судьбе тоже вряд ли позавидуешь. Из гвардейских офицеров – в эмиграцию, потом – в объятия ЧК. Наконец, важное задание в Берлине, и в итоге гибель от рук своих же товарищей.
В этих превратностях было много схожего с моей судьбой. Но как мы могли спасти их? Это угнетало больше, чем судьба тысячи фюреров. Говорю без бравады – если бы Закруткину приказали ухлопать Гитлера, он счел бы это за великую честь.
Но что произойдет, если мы проморгаем и Бойкий сумеет рвануть бомбу?
То, что мститель решил рвануть, у нас не вызывало сомнений. На Лубянке тоже. В пространной шифртелеграмме, переданной по радио, сообщалось – покушение имеет шанс на успех только во время представления в Немецком драматическом театре на Шуманштрассе. Других возможностей подобраться на убойную дистанцию у Волошевского не было. Это давало слабую надежду перехватить мстителя.
Мы слова друг другу не сказали, мы уже тогда были как братья. Между нами было согласие по самому важному, самому острому вопросу – что есть жизнь и какова ее цена, а это, знаете ли… Надо попробовать, иначе нам не будет покоя. Не тому учил нас Трущев, не для того он рисковал головой, спасая Первого от самого себя в Калуге, а меня – от самого себя же в Швейцарии. То же самое можно сказать о Нильсе Боре. Не для того он проникал в тайны атомного ядра, чтобы мы вот так, походя, сдали Волошевского и потом ходили, потирали руки – как мы его, а-а? Тяп, ляп – и готово!
У нас было несомненное преимущество – мы были лучше информированы о намерениях Бойкого, следовательно, мы обгоняли гестапо. С другой стороны, неизвестно, по какой причине тайная полиция заинтересовалось Волошевским? Это был самый острый вопрос. Если их интерес связан со Снеговой, нам не останется ничего другого, как сдать Бойкого и всю его компанию. Но это решение должно быть обоюдосогласованным, иначе мы больше никогда не смогли бы взглянуть в глаза друг другу.
* * *
Навестив Майендорфов на следующий день, я завел разговор о предстоящем чемпионате Европы по боксу, который должен был состояться в Булони. Я уверенно заявил, что на этот раз питомцы Макса Шмелинга разгромят всех конкурентов из неполноценных рас и обеспечат Германии превосходство не только в области духа, но и в физической мощи.
Майендорф выразил сомнение.
– Ты еще молод, Еско. У тебя не хватает опыта. Эти недоноски как быки. Они глупы, но понимают, что в случае поражения их тут же отвезут на бойню, поэтому они будут биться не щадя жизни. И это правильно. В этом мире сильнейший должен побеждать не только теоретически, но практически.
– Так-то оно так, но наш Макс, оказывается, тренирует не только наших ребят, но и какого-то Волошевски. Говорят, этот русский перебежчик уже однажды отобрал титул у представителя люфтваффе?
– Это ничего не значит, дружище. Такие, как Власов или Волошевски, тоже нужны. Управлять Россией без русских – это пустые мечтания. Рейхсминистр четко дал установку: «…нам нужны проверенные, отведавшие крови соплеменников кадры из унтерменшей». На днях рейхсминистру был представлен доклад, в котором утверждается, что процент арийской крови среди русских значительно выше, чем мы предполагали. Отсюда их временные успехи на фронте.
Я под столом наступил Магди на ногу.
– Я хочу посмотреть на наших боксеров! – неожиданно заявила Магди. – Я всегда восторгалась Шмелингом. Он так чудесно сыграл в «Любви на ринге»! Он и Снегова были просто бесподобны. Кстати, Еско, я смотрела этот фильм, когда твой папа увез тебя в Россию. Мне тогда повезло, и я взяла автограф у «красавчика Макса».
Дядя Людвиг удивленно глянул на дочь.
– Никогда не знал, что ты увлекаешься боксом, – признался он. – Я мог бы привезти кучу его автографов. После того как Шмелинга тяжело ранили во время высадки десантников на Крите, я помог ему встать на ноги. Он ни в чем не откажет моей дочери.
12 октября
Шмелинг не отказал. Более того, он согласился подбросить нас на квартиру Волошевского – пусть Магди познакомится с его учеником.
– Этот русский – крепкий парень. Он утверждает, что у себя в России был чемпионом Ленинграда и призером чемпионата страны. Кстати, Шеель, если желаете потренироваться, приходите ко мне. Бокс сродни искусству. Глядя, как боксирует тот или иной спортсмен, я могу сказать, что он из себя представляет.
Я отказался, потому что всегда предпочитал боксу межпланетные полеты. Не хватало, чтобы какой-нибудь эсэсовец – а их у Шмелинга в спортзале было предостаточно – вышиб мне мозги.
То-то обрадуется Дорнбергер!
Макс подвез нас на Бремерштрассе, где располагалась прежняя квартира Бойкого и откуда он сбежал несколько недель назад. Мы поднялись на лестничную площадку. Боксер нажал на кнопку звонка.
Тишина.
Нажал еще раз.
Верьте не верьте, но я не без опаски ждал – вот сейчас распахнется дверь, оттуда вывалится оперативная группа и начнет крутить нам руки. Шмелинг, конечно, успеет врезать кому-нибудь по физиономии, а вот мне ни в коем случае нельзя ввязываться в драку. Не дай Бог, ссадина или кровоподтек. Что тогда будет с Первым? Придется нанести ему такое же увечье, как и мне. Впрочем, я не терял надежду, что Шмелинг и Магди помогут мне выкарабкаться из этой непростой ситуации.
За дверью было тихо.
– По-видимому, русского нет дома, – заявил Шмелинг.
В этот момент дверь квартиры напротив отворилась, оттуда выбежала фрау в домашнем халате и с фото в руках. Она бросилась к Шмелингу, протянула снимок.
– Господин Шмелинг, я так рада! Не могли бы вы подписать вашу фотографию?
Макс молча подписал снимок.
– Майн Гот! – восхитилась фрау. – Теперь у меня есть автограф гордости нации.
– Скажите, фрау…
– Фрау Доббель, будьте любезны.
– Скажите, фрау Доббель, где ваш сосед?
– Ах, этот русский! Он был такой скрытный! К сожалению, он исчез две недели назад. Я уже сообщила куда следует.
– Жаль, – расстроился Шмелинг. – Он был мне нужен. До свидания, фрау Доббель.
Женщина проводила нас до лестницы. Мы начали спускаться. Я обернулся – женщина доброжелательно осклабилась и помахала рукой. Я рискнул вернуться.
– Не подскажете, фрау Доббель, по какой причине герр Волошевски съехал с квартиры и где его теперь можно найти?
– Понятия не имею. Я же говорила, он такой скрытный. Недавно у него в квартире поселились два странных господина. Я напомнила герру Волошевски, что их необходимо зарегистрировать, но он не послушал. Пришлось самой пойти в полицейский участок.
– Вы поступили как настоящая патриотка, фрау Доббель.
– Рада слышать, герр офицер.
Уже на улице, распрощавшись со Шмелингом, я представил, как фрау Доббель часа в два ночи – раньше Волошевский вряд ли рискнул провести на конспиративную квартиру посланных ему на подмогу боевиков – прильнула к глазку и пытается разглядеть незнакомцев. Интересно, дождалась ли она рассвета или сразу помчалась в гестапо?
Когда мы простились со Шмелингом, Магди поинтересовалась:
– Я сделала все правильно? Я страшно рисковала. Где ты будешь теперь искать этого Волошевски? Я могла бы спросить у папы.
У меня перехватило дыхание.
– Ты все сделала правильно, Магди. Риска никакого не было, но я прошу – навсегда забудь эту фамилию, иначе быть беде. И ни слова папе, хорошо?
Она кивнула, потом добавила:
– Ты считаешь меня полной дурой, Еско? Тебе доставляет удовольствие считать меня полной дурой!..
И так далее».
Глава 3
Из комментариев барона Алекса-Еско фон Шееля
…Теперь можно было рискнуть. Мы с Первым пришли к согласованному выводу, что терять такого ценного работника, как Волошевский, тем более сдавать его костоломам из гестапо, нельзя. Из имеющихся данных стало ясно: его связь со Снеговой не зафиксирована, иначе Бойкого давно на свете не было бы. Теперь весь вопрос в том, кто первым выйдет на него.
Повезло Первому. Правда, даже теперь, спустя полвека я не берусь утверждать, что это была удача.
14 октября
…когда я добрался до пансиона фрау Марты и черным ходом прошел в комнату Закруткина, тот изо всех сил прижимал к лицу мокрый платок.
Я отвел его руку – на лице Первого красовался внушительный кровоподтек.
Я едва удержался от смеха, хотя в нашем положении смеяться было нечему.
– Кто это тебя?!
– Волошевский! Совсем распустился, негодяй! Поднял руку на офицера! Слушай, давай сдадим его со всеми потрохами. Белую сволочь мне вообще не жалко. Наверное, настреляли красных во время Гражданской, так что им всем туда и дорога.
Я внимательно осмотрел синяк. Он был не так страшен – усиленный массаж, косметика, и через пару дней глаз будет в порядке. Денег на частную клинику у нас хватит.
– Выкладывай.
– Бойкого я засек возле театра. Он явился на спектакль, прошел через служебный вход.
Давали какую-то мелодраму. По случаю отъезда на Восточной фронт в театр пригнали очередную порцию кандидатов в офицеры. Утром перед ними выступил господин Геббельс, где они от души накричались здравиц в честь фюрера. Вечером для подъема духа им организовали посещение сентиментально-нацистской развлекаловки.
Волошевского отыскал в фойе, затем прошел за ним в зал.
Сел поблизости. Перед началом спектакля ознакомился с программкой, в которую была вложена инструкция, как вести себя после объявления воздушной тревоги. Хочешь ознакомиться? Я захватил эту бумаженцию с собой.
Он протянул мне сложенный вдвое листок.
«…поскольку в здании театра нет бомбоубежища, см. карту. На карте показано, как добраться до вашего убежища, которое значится под номером один».
Анатолий пояснил:
– В зависимости от номера кресла, которое тебе досталось. Есть еще убежища номер два и три. Ошибиться нельзя, иначе не пустят.
«Тревога будет объявлена со сцены. После объявления тревоги необходимо, соблюдая спокойствие, взять свою шляпу и пальто в гардеробе и следовать в бомбоубежище. Когда бомбардировка закончится, вы должны вернуться в театр, сдать пальто и шляпу. Спектакль будет продолжен с того места, где прервался.
Не допускать тревоги.
Действовать строго по инструкции».
Закруткин с любопытством наблюдал за мной. Непонятно, что он нашел странного в этом документе? Спроси любого немца, и он подтвердит, что лучше иметь инструкцию, чем не иметь.
У Первого, правда, хватило ума не начинать дискуссию по поводу нашей национальной привычки к порядку. Он отыгрался на пьесе.
– Сюжет проще не бывает. Некая фрейлейн, член Союза нацистских женщин, получает с фронта известие о том, что ее жених пропал без вести.
Я не стал дожидаться, когда герой, сумевший пробиться к своим через тылы большевистских зверей, устоявший перед чарами очаровательной унтерменши, завербовавший по дороге красного генерала, а также сколотивший группу таких же отважных, как и он, оказавшихся в окружении суперменов, окажется в Берлине и попадет в объятия любимой. Я последовал за Волошевским. Тот сумел свободно пройти за кулисы, а это много значило.
Коротко об обстановке. Зал не слишком вместительный, но красивый. На третьем ярусе, прямо напротив сцены, государственная ложа. Попасть туда невозможно, но за определенную мзду можно устроить ее посещение. Мне намекнули, мол, в этом нет ничего невозможного. К сожалению, этот вариант вряд ли что-либо дает нам в смысле результата, так как никто не может сказать, когда фюрер появится в театре. К тому же для нас участие в темных делишках исключается. Наиболее реальная возможность – взорвать нижнюю ложу. Там тоже есть охрана, но пустячная, из каких-то инвалидов.
Я познакомился с ними. С инвалидами можно договориться. Они же намекнули насчет ложи фюрера – если есть желание и деньги…
Бойкого я дождался на улице. Он появился из служебного входа и двинулся вниз по Бремерштрассе. Топтунов не было, выходит, коллеги из гестапо еще не добрались до него. Затем нажал на газ, догнал боксера, остановился, распахнул дверцу.
– Не подскажете, как мне добраться до Фридрихштрассе?
Бойкий наклонился и начал объяснять: сначала налево, потом направо… Я кивал и как бы между делом назвал пароль. Он на мгновение замер. Я предложил ему сесть в машину. Он подчинился. Приказание захлопнуть дверь выполнил беспрекословно, чем сразу подкупил меня. Я спросил, куда он перебрался?
Он ответил, что это далеко, в Лихтенберге, и скоро комендантский час.
– Ничего, у меня есть пропуск, – успокоил я Бойкого, затем спросил: – Приказ из Москвы получил?
Он кивнул.
– Почему не выходишь на связь?
Волошевский усмехнулся.
– Когда все готово?
– Решил, что умнее других?
Он ответил не сразу. Видно, тысячу раз проигрывал в голове этот разговор – прикидывал, как вывернуться. Сначала решил давить на психику.
– Вы были в Ленинграде зимой сорок первого?
– Нет, не приходилось.
– А мне приходилось. Что же это за приказ такой – миловать убийцу?
– Он не только убийца, но и руководитель государства, с которым мы ведем войну.
– Это оставим для партсобрания, а пока…
В следующий момент он ловко, коротким правым крюком ударил меня в лицо. Удар у него оказался что надо. Я сразу вырубился, а когда пришел в себя, Бойкого и след простыл.
Первый с нескрываемой тоской признался:
– Выходит, я не Трущев. Не смог найти подход. Впрочем, хоть ты и хитрый, он и тебя бы уделал. Я, может, и справился бы с ним, но не в машине.
Я незамедлительно набрал по телефону условленный номер в Кладове. Попросил к телефону фрау Снегову. Она подошла. Я напомнил о букете.
Артистка положила трубку. Я с недоумением уставился на Второго. Тот развел руками.
У нас не было времени разводить руками. Пришлось, невзирая на риск, вновь торчать возле служебного подъезда. Я не мог поручить связь с артисткой этому простофиле Закруткину. Спасало только, что октябрь того года выдался в Берлине на редкость дождливым, это защищало от бомбежек. Руин вокруг театра было достаточно. Непонятно, как он сам еще уцелел.
* * *
18 октября
Поджидая Снегову, я действовал на авось. Мало ли куда могла закатиться государственная актриса рейха после спектакля! Может, к самому Геббельсу, который любил собирать артистов у себя на даче в Ланке. Это по дороге в Пренцлау, шестьдесят километров от Берлина. У меня бензина не хватит.
Мне повезло на третью ночь. Снегова последней вышла из служебного входа. Дверь за ней закрыл какой-то безрукий инвалид. Актриса вместо того, чтобы сесть в свой припаркованный возле театра «фиат», помчалась к трамвайной остановке, чтобы успеть на подходящий состав.
Не успела.
Я подъехал к остановке, распахнул дверцу, тихо выговорил по-русски:
– Госпожа Снегова, у меня нет другого выхода.
Анна поколебалась и села в машину.
– Я запомнила вас, – неожиданно резким, недовольным голосом заявила она. – Это вы подарили букет?
– Так точно. У вас прекрасная память на лица.
– Иначе мне не выжить в этом лучшем из миров. Зачем звонили по телефону? Что вы хотите?
– Прежде всего, подбросить вас домой. Почему вы не воспользовались своей машиной?
– Потому что простым гражданам выдают пятнадцать литров на месяц. Это как раз на одну поездку до моего дома в Кладове. Все остальное топливо – собственность вермахта.
– Считайте, вам повезло и сегодня вы сэкономите. Мне приказано выразить вам соболезнование по случаю кончины матери.
– Приказано? Я полагала, что это долг каждого порядочного человека.
– Именно так. Приказ я исполнил, а теперь от имени Родины прошу – держитесь, Анна Константиновна. Еще немного, еще чуть-чуть…
Мы ехали по ночному Берлину. Анна молчала, а мне стало хорошо, будто я еду по ночной Москве и в машине рядом со мной сидит Тамара. Впрочем, я не отказался бы и от Магди, но только по мирному Берлину.
Наступит ли такое время?
– Что вы хотите?
– Мне нужен пропуск в театр. Пусть это будет контрамарка. Это трудно?
– Нет, это не трудно, но… и это все?
– Нет. Мне бы хотелось пройти к вам за кулисы. Пусть охрана увидит меня, пусть меня увидят ваши коллеги. Хотелось бы познакомиться с директором театра. Возможно, я буду со своей невестой.
– У вас есть невеста?
– Да, и она очень любит меня.
Анна возмутилась.
– Какая душераздирающая сентиментальность! Особенно в сопровождении непрекращающихся бомбежек. Вы зря нахватались от немцев подобной ерунды – это очень практичный и жесткий народ.
– Я – немец, мне всегда была чужда сентиментальность.
– Я не хотела вас обидеть.
– Что вы, фрау Снегова, – я перешел на немецкий. – Вы упомянули о бомбежках. Кстати, как у вас соблюдается инструкция о поведении граждан в момент объявления воздушной тревоги?
– Неукоснительно. Никого не надо подгонять. У нас есть команда – два не годных к службе инвалида, они строго следят, чтобы все вовремя покинули здание. Потом сами со всех ног мчатся в укрытие. Назад практически никто не возвращается, разве что инвалиды. Они запирают служебный вход и тоже уходят.
– Где расположено бомбоубежище?
– Через площадь.
Она молчала до самого Симменсштадта, потом спросила по-русски.
– Что там, на фронте?
– Победа будет за нами.
– И на том спасибо.
* * *
20 октября
Мне не пришлось уговаривать Магди посетить театр. Она, при всей неприязни к большевикам, мечтала познакомиться со Снеговой. В свою очередь прима представила нас директору, который любезно согласился показать нам свой театр. Мы осмотрели зал, посетили фойе, прошли по внутренним помещениям.
Сигнал воздушной тревоги застал нас на третьем ярусе, где располагалась государственная ложа. Услышав сирену, Снегова, Магди, директор, все прочие сотрудники – осветители, гримерши, инвалиды во главе с уполномоченным от партии – во исполнение инструкции, прихватив плащи и шляпы, со всех ног помчались к выходам.
В этой суматохе было проще простого затеряться в фойе.
Гул нарастал, было страшно. С первыми бомбовыми раскатами, покатившимися по затемненному Берлину, я тщательно осмотрел запломбированную дверь, ведущую в отсек, где помещалась ложа фюрера. В окнах подрагивали стекла, стены, словно живые, ходило ходуном, однако дверь держалась намертво. Не только Волошевский, но и мышь не смогла бы проникнуть в расположенные за дубовой дверью помещения.
Пришлось взять паузу.
Через окно я наблюдал за цепочкой ярких вспышек на противоположном берегу Шпрее. Это было далеко, где-то на юге города в районе аэродрома Темпельхоф.
Мне припомнился рассказ Снеговой – за день до посещения фюрера в театр налетала орда всякого рода следопытов. Они вскрывали заветную дверь и начинали обыскивать государственную ложу и все примыкающие к ней помещения. Вынюхивали каждый сантиметр.
Попробовать проникнуть из зала? Бессмысленно. Скорее всего, в ложе установлены скрытые микрофоны.
После окончания проверки в фойе негласно выставлялся караул. Во время спектакля места во всех соседних ложах занимали люди из спецслужб и проверенные партийные чиновники с семьями.
Добраться до фюрера можно только снизу.
Я направился на второй ярус. Шел не таясь. Как только прикрыл за собой дверь, грохот разрывов сразу стих.
Ложа как ложа. Сразу за дверью предбанник, в предбаннике тумба в виде античной колонны высотой в полтора метра. Изготовлена из искусственного мрамора, внутри, скорее всего, пустая, но все равно невероятно тяжелая. Директор рассказал нам с Магди (скорее Магдалене, чем мне), что точно такая же подставка находится наверху. Перед началом спектакля дежурный адъютант ставит на нее вазон с приготовленными для примы цветами.
Интересный момент – подставка в нижней ложе считается запасной. Был случай, когда во время бомбежки тумба, стоявшая в государственной ложе, упала и треснула. Ее отправили в ремонт, а наверх перетащили ту, что находилась внизу. Когда отремонтированную подставку вернули в театр, всю операцию повторили в обратном порядке.
Такая щепетильность удивительна даже в Германии. Я поинтересовался, зачем лишние хлопоты? Директор объяснил – фюрер, войдя в ложу, сразу заметил подмену и поинтересовался, в чем дело.
– Я, знаете ли, всегда лично встречаю вождя. С готовностью и непоколебимой верой в победу я поздравил его с выдающейся зоркостью и заодно объяснил причину. Для всех нас этот случай стал отличным уроком. Фюрер замечает все! – восхитился директор, затем вполне буднично добавил: – Поэтому солдаты СС и таскают подставку.
В темноте, при удалявшихся звуках разрывов и синем свете фонарика, я осмотрел тумбу. По самым скромным прикидкам для результата требовалось не менее трех, а то и пяти килограммов взрывчатки, а это немало. Могло ли такое количество поместиться в колонне, если учесть, что одна килограммовая шашка представляет собой упаковку размером с толстый роман? Если да, то как добраться до внутренней полости?
Я попытался сдвинуть подставку. Удалось с трудом – видно, колонну на всякий случай не стали крепить к полу наглухо. В таком случае ее, наверное, можно положить на пол? Тяжелая, donner wetter! Отдышавшись, при белом свете фонарика, я внимательно оглядел основание. Оно было прикрыто куском фанеры. Отвернул шурупы, снять фанеру. Открылась небольшая полость, выше она была надежно зацементирована.
Цемент свежий. В цементе отверстие, откуда выглядывала металлическая трубка. Что можно было спрятать в полости и затем прикрыть фанерой? Уж не взрыватель ли?
Решение представлялось оптимальным. Корнет Оболенский и поручик Голицын хорошо знали свое дело. Адскую машину запрессовали в тумбу, которую вряд ли тронут без особого на этот счет распоряжения, а если и тронут, будут обращаться с предельной осторожностью. Значит, дело только за взрывателем.
Я присел рядом с тумбой, сдвинул фуражку на затылок, прикинул – каким он должен быть, взрыватель? Понятно, что с часовым механизмом. Я прислушался – тиканья не уловил. Следовательно, взрыватель не установлен. Вывод – для окончательного снаряжения СВУ (самодельное взрывное устройство) подрывнику необходимо точно знать, во-первых, день появления фюрера, во-вторых, иметь возможность проникнуть в ложу за сутки-двое до начала спектакля.
Мелькнула мысль – попытаться немедленно извлечь СВУ. Пусть Волошевский помучается.
Решение ошибочное. Без инструментов вытащить мину не получится. К тому же на полу останутся следы, а привлекать внимание гестапо к махинациям Бойкого мне не хотелось, и вовсе не из человеколюбия. Закруткин и я по уши влезли в это дерьмо. Гестапо не составит труда вычислить нас.
Или одного из нас.
Вывод – проследить, когда Бойкий, будь он проклят, явится вставить взрыватель.
Как это можно узнать наверняка?
22 октября
В министерстве удалось выяснить – фюрер находится в Восточной Пруссии, прячется в своем «Волчьем логове». Впрочем, для многих это не было секретом. Другое дело – намеченный на ноябрь график его перемещений. Чтобы проникнуть в эту тайну, пришлось изловчиться. Помог Майендорф, живо откликнувшийся на просьбу дочери взглянуть на фюрера, по слухам собиравшегося посетить Немецкий театр.
– Этого нельзя исключать.
Затем, что-то прикинув, он перечислил.
– Второго ноября фюрер должен выступить перед выпускниками военных училищ в Бреслау.
– Почему в Бреслау?
– Потому, – ответил дядя Людвиг, – что в берлинский Спортпаласт попала бомба. Здание теперь непригодно для проведения важнейших государственных мероприятий. Это вызвало нескрываемый гнев фюрера. Он обрушился на Геринга – где его хваленые люфтваффе? Где непроницаемая противовоздушная оборона? К сожалению, при личной встрече фюрер ни словом не упрекнул рейхсмаршала.
Генерал, переварив обиду на Геринга, продолжил:
– Главное мероприятие ноября назначено на воскресенье, восьмого. В этот день фюрер должен выступить в Мюнхене перед «старыми борцами». Обычно перед выступлением фюрер отдыхает. Эти несколько дней так и называются «неделей отдохновения», так что он вполне может посетить театр. Насколько мне известно, 5 ноября состоится пятисотый спектакль по пьесе «Любимая». Фюрер обожает эту пьесу. Он как-то упомянул: «Нам повезло, что в Берлине есть такие дамы, как актрисы Лил Даговер, Ольга Чехова и Тиана Лемниц». Так что вполне может быть.
1 ноября
Ночью мы с Закруткиным проанализировали ситуацию. К тому времени удалось выяснить – ажиотаж вокруг пятисотого спектакля намечался небывалый. Если бы не знакомство с Майендорфом, мне вряд ли удалось бы достать билеты.
День Ч приближался.
Мы оба согласились, этот фанатик не откажется от своего замысла. Исходить мы обязаны из того, что вся информация, которая доступна нам, может стать доступной и для Бойкого. Отсюда вывод – другого шанса у него не будет. Следовательно, кто-то из нас двоих всю эту неделю постоянно должен быть на посту.
Так начались наши ночные дежурства. Основную тяжесть работы взял на себя Первый. Риска практически не было – инвалиды прикормлены. Наше лицо в театре примелькалось. Ключи от служебного входа и ложи на втором ярусе я сумел раздобыть заранее.
В театре фюрер всегда появлялся незаметно, примерно спустя полчаса после начала представления. Поскольку он знал текст пьесы наизусть, сюжет его не интересовал. Его радовала Анна Снегова, игравшая простушку, на глазах дуреющую от любви, которая давала ей силы противостоять жизненным невзгодам.
Директор театра, получив сигнал от охраны, что «гость прибыл», не спешил прерывать действие. Тем не менее в зале сразу пробегал шепоток, затем наступала напряженная тишина.
Представление в представлении начиналось после реплики Снеговой, обращенной к главному герою:
– Ты здесь, Адди?
Директор давал отмашку, зал вставал. Занавес сдвигался и раздвигался, оркестр исполнял «Вахту на Рейне», и публика встречала выходившего из-за портьеры к барьеру фюрера плотным и многоголосым «Зиг хайль!»
* * *
Этот момент Шеель в своих комментариях уточнил следующим образом: «…затем действие продолжалось на повышенной чувствительной ноте».
Что бы это значило, я понять не мог, поэтому оставил эту фразу в качестве образчика литературного творчества нашего доблестного разведчика.
Глава 4
Из комментариев барона Алекса-Еско фон Шееля
3 ноября
– …не скрою, за эту неделю я не раз обращался к небесам с просьбой разбомбить этот балаган к чертовой матери.
Хлопот меньше.
Если прибавить, что в этом случае приказ Москвы можно было бы считать выполненным, такой исход устроил бы всех – фюрера, Сталина, Берию, Закруткина, Снегову, меня и Магди, чье уважение к моим дьявольским способностям за эти дни возросло до невероятных пределов. Этот страх, смешанный с восторгом тайны, доставлял ей необыкновенные чувственные наслаждения.
Мне тоже.
Разве что Волошевский начал бы от злости грызть собственный кулак, но в этом случае дальнейшая судьба «бойкого» боксера была бы в его собственных руках.
Восторжествовала бы высшая – или, по иной терминологии, «Божественная» – справедливость. К сожалению, по мнению Трущева, таковой не существует. Нет высшей справедливости – есть Божий суд, и никакой мистики в этом понятии нет и быть не может. Сократ от НКВД утверждал, справедливость – дело исключительно человеческих рук. Нам самим, убеждал меня майор госбезопасности, нужно крепко потрудиться, чтобы через согласие прийти к справедливости.
Не знаю, от кого Николай Михайлович набрался этой дури, скорее всего от небезызвестного Вольфа Мессинга, однако в любом случае Провидение отвернулось от нас. Английские самолеты будто нарочно обходили кварталы на северном берегу Шпрее стороной. Бомбили рейхстаг, заводы в Моабите, железнодорожные узлы – на Фридрихштрассе, Потсдамплац, остров Мите лежал в развалинах, а театр стоял как заговоренный. Пришлось рисковать головой, поджидая момент, когда свихнувший патриот отважится проникнуть в ложу и поставить взрыватель.
* * *
Бойкий проник в здание за три дня до юбилея, что еще раз подтвердило – взрывники у Бойкого классные. Собрать взрыватель, обеспечивающий такую точность, способны не многие.
Но русскому офицеру все по плечу!
Интересно, было ли им известно задание Бойкого?
Полагаю, да. Так или иначе Волошевскому надо было детально описать условия, в которых СВУ придется сработать, иначе трудно добиться нужного результата, а уж сделать выводы из этих данных таким молодцам, как корнет Оболенский и поручик Голицын, было раз плюнуть. Верьте не верьте, но мне хотелось взглянуть на этих людей. Наши судьбы были во многом схожи, но это так, к слову.
– …когда была объявлена тревога и вопреки инструкции, требовавшей от всех, кто находился в здании, в случае объявления тревоги «взять в гардеробе свои плащи и шляпы», – публика, позабыв о верхней одежде, сломя головы помчалась через площадь.
Ночь выдалась лунная. Бледный свет только усиливал ощущение неотвратимой, сводящей с ума беды, которую придвигал к Берлину нараставший за стенами театра рокот. Воздушные бои начались задолго до столицы, и в окно были видны световые лучи прожекторов, вспышки разрывов, мельтешение огней, подтверждавших эволюции летательных аппаратов в небе над столицей рейха.
Бойкий шел не таясь. Я поджидал его за портьерой в фойе. Брать нарушителя следует возле двери в ложу, пока будет возиться с замком. Затем тепленького дотащить до машины, в которой дежурил Первый, и, считай, дело сделано. Дальше пусть он решает сам. Документы были готовы, Бойкого ждали во Франции. Там ему была приготовлена лежка.
Имея дело с человеком, обладающим нокаутирующим ударом, удобнее всего бить рукоятью пистолета по голове. Я уже совсем было собрался выйти из укрытия, как засек странное движение на верхней площадке лестницы. Что-то вроде сгустка мрака двигалось вслед за Волошевским.
Я затаил дыхание.
Из мрака выдвинулась невысокая плотная фигура. Скользила профессионально, не сразу различишь.
Сказать, что перед глазами пробежала вся моя жизнь или, что правдоподобнее, все возможные варианты моих действий, которые продумал заранее и которые рухнули в один момент, не берусь.
Волошевский вошел в ложу, агент замер.
Я тоже.
Волошевский появился через несколько минут. Должен заметить, что в ложе он действовал бесшумно. А вот в фойе позволил себе расслабиться и, не таясь, звучно ступая, двинулся к выходу. Толстяк последовал за ним. Когда они скрылись на лестнице, я фонариком дал в окно знак Первому – тревога, приготовиться! – затем последовал за толстяком. Волошевский миновал проходную, вышел через служебный вход, тихо затворил за собой дверь. Как только Бойкий покинул здание, преследователь расслабился, поспешил за Бойким. В дверях я догнал толстяка, ударил рукоятью пистолета по голове. Тот упал. Я обыскал, забрал оружие, нашел значок – так и есть, гестапо!
Что делать? Уходить? Поздно. Решил рискнуть. Одна надежда на Первого. На этот раз он не должен упустить Бойкого.
Толстяк пришел в себя. Чтобы не было шума, зажал ему рот рукой. Взгляд у гестаповца из испуганного стал осмысленным.
Я тихо спросил:
– Geheime Staatspolizei?
Тот кивнул и попытался встать. Я не стал возражать и в свою очередь представился:
– Abwehr-zweite.
Он попытался взять меня на испуг. Начал грозить трибуналом – противодействие тайной полиции и так далее.
Я показал ему его значок и посоветовал помалкивать. Его начальству будет очень интересно узнать, почему он лишился значка и позволил обездвижить себя. Затем добавил:
– Кроме того, приятель, полагаю, здесь нас ждет такая пожива, что обоим хватит.
Толстяк оказался смышленым малым. Он признался:
– Нас двое.
– Выходит, делим на троих. Всем хватит по жирному куску. Вы еще не докладывали наверх?
– Нет, мы только что засекли русского. Он крутился возле театра.
– Догадались зачем?
Толстяк прикинулся дурачком.
– Пока нет. Может, у него здесь явка. Или логово. Место удобное – ночью, во время бомбежки, здесь пусто как у дьявола в брюхе.
– А если дело не в явке и не в тайном убежище?
Он сразу смекнул, к чему я веду, однако продолжал изображать из себя лопуха.
– А в чем?
– А в том, что нам с твоим напарником следует немедленно обговорить еще одну идею. Ложа-то находится под государственной. Очень удобно для закладки адской машины. Смекнул?
Я раскрыл карты.
– Послушай, приятель, нам повезло, мы оба вышли на этого русского. Мы оба засекли его. Теперь осталось только расстроить его дьявольский план. Если мы поведем себя по-умному и не станем ставить друг другу подножку, наград с лихвой хватит на троих. Плохо, что мы упустили его.
– Ну, это пустяк, – ухмыльнулся толстяк. – Он скрывается где-то в районе Лихтенберга. Отыскать его – дело нескольких часов.
– Даже нескольких часов может оказаться чересчур много. В любом случае мы должны все обговорить до тонкостей, иначе я свяжу тебя и первым доложу наверх.
– Ладно, – согласился он, – хотя не в наших правилах делиться добычей, но будь по-твоему. Верни оружие и значок.
– Это хорошо, что мы сумели договориться. Но все-таки ты пойдешь впереди. Я отдам оружие и значок у машины. Когда договоримся.
Толстяк скривился так, как может скривиться только агент гестапо, однако выбора у него не было.
Мы вышли на улицу, прошли с сотню метров и приблизились к черному «опелю».
Толстяк заранее поднял руки и помахал ими в знак того, что все в порядке. Когда мы приблизились и мне стало удобно стрелять, я выстрелил сначала в одного, потом в другого. Затолкал их в машину и отогнал ее в развалины.
* * *
В ложу мы с Закруткиным пробрались вдвоем. Теперь можно было не таиться. Что касается Бойкого, Толик и на этот раз упустил его.
Он так и выразился.
– Черт! Скрылся в развалинах. Попади он только мне в руки!..
Я ни словом не упрекнул его, важнее было обезвредить мину. Это мы сделали, но ситуация очень изменилась. Гибель двух сотрудников гестапо грозила Бойкому большими неприятностями. Теперь за него возьмутся всерьез.
В пансионате, выпив коньяка, мы долго сидели друг напротив друга. Неожиданно Первый развел руками.
– Как его теперь найти? Прикажешь прочесать Лихтенберг? Пусть сам выкручивается.
– Согласен. Только самому ему не выкрутиться. Как и тем двоим.
– С белогвардейщиной разговор короткий – не мы, так гестапо.
– А если с тобой так?
– Скажу, не повезло. Лихтенберг большой, с десяток тысяч населения. Это полиции пара пустяков, поднимут на ноги своих осведомителей – и кончен бал, а мы!..
– Волошевский псих? – спросил я напарника.
Толик кивнул.
– Значит, не усидит в Лихтенберге?
– Ты имеешь в виду?..
– Он не может не полюбоваться на свою работу.
* * *
Это был исторический спектакль, по крайней мере для меня. Сошлось все сразу – фюрер, невзрачный, бледный, едва сумевший вскинуть правую руку, при этом его левая рука заметно подрагивала; волнение Магди, с затаенной надеждой ожидавшей – неужели с фюрером что-то случится?! Восторг Майендорфа и подобных ему, в мундирах и без мундиров, с небывалым энтузиазмом приветствовавших человека, который, по моему мнению, никак не заслуживал чести быть источником стратегических решений. Я не мог отделаться от мысли, что Гитлер, этот мелкий ничтожный человечек, не более чем исполнитель чужой воли. Согласен, в этом предположении было мало смысла и много фантазии, и я пытался найти объяснение необъяснимому, но так было!
К сожалению, этот увлекательный повод для наблюдения прервал служитель театра, передавший мне записку: «Срочно на выход!»
* * *
Мы перехватили Бойкого в пивной, откуда открывался вид на фасад театра. Над главным входом уныло болтались два флага со свастикой. Дождь поливал обвисшие полотнища, а также двух СС, выставленных на ступенях.
В бирштубе мы зашли по очереди. Нам не надо было уговариваться, как взять его в тиски, – мы понимали друг друга без слов. Первый устроился за соседним столом, торцом выходившим к окну. Волошевский не обратил на него внимания. Он нетерпеливо посматривал на часы. Я приземлился возле Волошевского.
Бойкий и на этот раз лопухнулся – приближение исторического момента лишило его остатков осторожности. Он становился опасен. Медлить было нельзя. Какой выкрутас он выкинет, когда обнаружит, что мина не сработала, трудно было предположить.
Первый споро подсел к Бойкому с противоположной стороны. Я успел перехватить его руку, которую он держал в кармане.
Волошевский вздрогнул, пытался высвободить руку.
Я предупредил:
– Тихо. Поднимешь шум, погибнешь и утянешь нас за собой, а нам еще воевать и воевать. Не в пример тем, которые боксеры, которые свое мнение ставят выше приказа Родины.
Мы плотно прихватили его с двух сторон. Первый с силой прижал к его боку дуло пистолета, заставил вытащить руку из кармана. Я тут же обыскал карманы. Так и есть – граната, завернутая в газету. Вот неугомонный – с гранатой передвигаться по Берлину!
Бойкий глянул на меня, на Первого – мы оба были в военной форме, похожи до ужаса.
Волошевский опустил голову.
– Дьяволы!
– Возможно, но сейчас мы работаем спасателями. Или нянями. Вытираем сопли. Это против нашей воли, но приказ есть приказ. Мы не из тех, кто пренебрегает приказами.
– Что вы понимаете, спасатели! Кого вы спасаете?! – начал было Волошевский, но Первый крепко сжал ему руку болевым приемом.
– Игорь, – продолжил я. – По званию я выше тебя. Я приказываю: тихо встаем, выходим. Едем в Лихтенберг. Там ты получаешь новые документы, явку во Франции. Твои напарники возвращаются в Югославию. Ты все понял?
Волошевский кивнул.
– Это первое. Второе – забудь, что нас двое. Если схватят, говори что хочешь, но о нас ни слова. Нам еще здесь работать. Понятно?
– Да.
– Что такое «да», товарищ старший сержант? Как надо отвечать офицеру?
– Так точно.
– Тогда пошли. Старший, – я кивком указал на Закруткина, – будет держать тебя на мушке. На всякий случай.
– Отставить всякий случай. Я все понял, товарищ…
– Лейтенант.
– Так точно, товарищ лейтенант.
* * *
Если кто-то спросит, как мы выиграли войну, – так и выиграли. Мы – свою, Волошевский, ухитрившийся добраться до Лиона, связаться с маки и пустить под откос состав с оружием, – свою.
Трущев – свою.
Твой дед, отец и брат – свою. Даже если он пал смертью храбрых.
А этих, с противоположной стороны, настигла кого пуля, кого яд. Даже тем, кто спасся и выжил, пришлось признать, что согласие лучше вражды, лучше единения.
Даже согласие с унтерменшами!