Признак оперы

/  Искусство и культура /  Искусство

Василий Бархатов: «Время художников, которые пребывают в образе, заламывая руки, закатывая глаза и вздымая клешни к небу, прошло»

 

Стовосьмидесятый по счету сезон Михайловский театр встретил с новым худруком оперы. 27 октября в Санкт-Петербурге состоится юбилейный гала-концерт, который замыслил и поставил тридцатилетний Василий Бархатов. Контракт с ним заключен на три года. Юный по академическим меркам режиссер успел поработать и в Мариинке, и в Большом. При этом Бархатов не считает себя революционером, но уверен, что пора стряхнуть вековую пыль с бархатных кулис…

— Бороду отпустить не пробовали, Василий? Или хотя бы усы?

— Для пущей солидности? Думал, но понял, что вряд ли поможет. Мне и законные годы не дают, всегда думают, что еще моложе. На тему моего возраста начали шутить давно и продолжают до сих пор.

— Слышал, вас называют Зельдиным наоборот. Дескать, так долго на сцене не живут и так рано не начинают…

— Вспоминаю, как знакомился с Юрием Темиркановым, и тот, окинув меня взглядом с ног до головы, сказал с непередаваемым акцентом: «Рановато начал…» В моем случае обычно сравнивают количество поставленных спектаклей с прожитыми годами.

— А сколько, кстати, у вас постановок?

— С десяток наберется.

— Ну да, только в Мариинке семь.

— Если не восемь. С учетом «Русалки», премьера которой состоялась в конце мая… Годы и несолидная для оперного режиссера внешность — мой бич. Недавно помогал Наталье Водяновой, которая раз в два года организовывает благотворительный бал, собирая деньги для фонда помощи детям-аутистам и страдающим синдромом Дауна. Последний такой вечер проходил в Опере Монте-Карло. Участвовали Валерий Гергиев, Диана Вишнёва, Максим Венгеров, Ильдар Абдразаков... Я рассчитывал отсидеться за кулисами, но английский комик Джеймс Корден, который вел программу, в финале пригласил меня на сцену. Первая его шутка была: He looks like twelve, but he is very successful! Мол, он выглядит, как двенадцатилетний, но уже успешен. Джеймс закончил: Get out, boy! Свободен, парень! Так обычно сынкам говорят. И небрежно подтолкнул меня со сцены. И я понял: даже если остроумный англичанин начинает с возраста, никуда не деться. Остается нести крест. Думаю, и на гробовой доске, когда скончаюсь лет в семьдесят, если, конечно, доживу, напишут: «Бывший вундеркинд Вася Бархатов…»

— Но ведь это правда: были самым молодым оперным режиссером, стали самым молодым худруком оперы.

— Мой приход в Михайловский театр со стороны, наверное, выглядит неким экспромтом, спонтанным решением, хотя понадобилось немало времени, чтобы мы с Кехманом синхронизировались, как два айфона, и договорились о дальнейших совместных шагах.

— До «Летучего голландца» вы же здесь ничего не делали?

— С Михайловским театром раньше сталкивался лишь однажды: когда готовил юбилей Елены Образцовой. Я был совсем молодой и крепко, на мой взгляд, напортачил. Знаете, студенты часто допускают такую ошибку: им кажется, если придумал нечто интересное, уже и осуществил. Словом, в тот раз я сработал не шибко профессионально, но, слава богу, именинница осталась довольна… Надо сказать, я никогда не стремился возглавить труппу какого-либо театра, меня вполне устраивала роль вольного стрелка, который проживает такие одноразовые истории, ставя сегодня спектакль здесь, а завтра — там. Впрочем, и нынешний контракт с Михайловским не требует моего ежедневного присутствия в театре. Разумеется, буду проводить в нем много времени, но не в режиме с девяти утра до шести вечера.

— Вы ведь подписались на три сезона, до возраста Христа?

— Надеюсь, не распнут… Ближайшей моей премьерой должна стать опера «Немаяковский» московского композитора Алексея Сюмака. Это рассказ не о жизни Владимира Владимировича, а о том, что происходило после его смерти. Собственно, события на сцене и начинаются с выстрела из пистолета… Скорее всего, премьера случится в будущем феврале. В конце сезона хочу перенести на сцену Михайловского постановку «Евгения Онегина» из Литовской национальной оперы, но, разумеется, не делать это механически. Все-таки тот спектакль я выпускал в 2012-м.

Если интересно, могу объяснить, почему согласился на предложение Михайловского. Переговоры шли два года, я много работал, ставил в других театрах, успел побыть членом Общественной палаты и выйти из нее, попал в Совет по культуре при президенте и выпал из него… Я искал способ защиты интересов молодых режиссеров и композиторов, но в итоге понял, что не там ищу. Есть люди, заточенные на достижение конкретных целей через публичную политику, однако я не из их числа. Конечно, можно было бы сильно напрячься и изобразить из себя серьезного номенклатурного работника, только, боюсь, все равно не получилось бы.

— Так вы вышли добровольно?

— В Кремль вернулся Владимир Путин, и в Совете по культуре произошла плановая ротация. А из Общественной палаты я ушел по собственному желанию, написал заявление. Мне надоело, не участвуя ни в каких акциях, постоянно оказываться меж двух огней. После выборов в Госдуму, вы помните, в Москве поднялась мощная протестная волна. Я ставил оперу в Вильнюсе и с изумлением читал в Интернете новости о себе. Якобы рассекретили досье на членов Общественной палаты с характеристиками типа «характер нордический, лоялен к власти и беспощаден к ее врагам». Почти как у Штирлица. Мои оппозиционные друзья требовали публичных опровержений, я не чувствовал за собой вины и не собирался оправдываться. Тем не менее заниматься перетягиванием каната тоже не хотел и в мае 2012-го написал заявление о выходе из ОП. Спросил, как это сделать, мне ответили, что в произвольной форме, поскольку раньше по доброй воле никто не уходил.

— Как мотивировали?

— Объяснил, что много работаю, ставлю в разных городах и странах...

— Словом, сослались на занятость .

— Но это правда! Понимал, что реально занимаю в Общественной палате чье-то место. Человек мог бы приносить практическую пользу. Скажем, Евгений Миронов, который в тысячу раз более загружен, чем я, успевал отвечать на письма людей, куда-то ездил, с кем-то встречался. У меня так не получалось. Я работал над спектаклем и ни о чем, кроме судьбы Ленского, в тот момент не мог думать. Не хватало ни времени, ни сил. Даже на близких, включая единственную дочь. Не привык подводить тех, кто на меня рассчитывает, поэтому самым правильным был выход из Общественной палаты. Провел в ней один сезон, говоря театральным языком.

— Получается, «Опергруппу» вы создавали уже после ухода из коридоров власти?

— Да я там никогда и не разгуливал, говорю же... Что касается «Опергруппы», это ежегодный проект в поддержку современного российского оперного искусства. Собственно, он возник как материализация моего чувства вины за то, что раньше не сумел помочь молодым режиссерам и композиторам. Я пошел к Александру Авдееву, тогдашнему министру культуры, поделился идеей, и он сказал: «Да». И Владимир Мединский сегодня на нашей стороне. Так появились пять новых спектаклей, мы увидели интересных, по-настоящему выстреливших молодых режиссеров. Для музыкальных людей имена звучавших композиторов — Сергей Невский, Дмитрий Курляндский, Алексей Сюмак — хорошо известны, но есть и дебютанты. В любом случае «Опергруппа» продолжит работу. А для меня в процессе этого эксперимента стало ясно, что я созрел для работы над художественной политикой отдельно взятого театра. Надеюсь, мне есть, что ему дать.

— Скромно!

— Понимаю, есть иные масштабы, хочу приглашать западных режиссеров и композиторов, которых, на мой взгляд, недостаточно часто зовут. Готов рисковать с молодыми. В этом смысле знаю, на кого равняться. На Валерия Гергиева. Пожалуй, лишь он в нашей стране позволяет себе смелые музыкальные и театральные эксперименты.

— Ну да, вас он пустил на сцену Мариинки в двадцать два года от роду.

— Дело не только во мне. Валерий Абисалович — единственный, кто не забывает ныне здравствующих питерских композиторов, постоянно ставит их произведения либо исполняет в концертной программе. И постоянно дает шанс молодым. Но репертуар Михайловского, конечно, будет сильно отличаться.

— С учетом ваших постановок в Мариинке логично было предположить: если Бархатов и пойдет куда-то на постоянку, то к Гергиеву. У Михайловского, согласитесь, репутация пожиже. Даже не так: не у театра, а у руководителя. Там — столп, мировая величина, а тут, извините, обанкротившийся торговец бананами и апельсинами… Валерий Абисалович не приревновал вас?

— Вы же сами сказали: масштабы разные. Где он и где я… Считаю Гергиева своим крестным отцом, благодаря ему я состоялся, он по-прежнему доверяет мне максимально ответственные и важные лично для него события вроде открытия Новой сцены Мариинки, которое мы готовили вместе. И, конечно, я неоднократно обсуждал с Гергиевым возможное назначение в Михайловский, он меня понял. Мои спектакли продолжат идти в Мариинке, а в новом сезоне собираемся восстановить и старую работу, которая не шла на сцене шесть лет.

— Уж не «Бенвенуто Челлини» со Шнуром?

— Нет-нет. Мы несколько раз хотели вернуть оперу Берлиоза на сцену, но очень трудно свести графики театра и Сережи Шнурова, чтобы все прозвучало, как и задумывалось.

— Было ведь лишь два спектакля. Это знак неудачи?

— Произведение сложное, требующее большого напряжения сил… Так получилось.

— Может, все изначально задумывалось ради эпатажа публики Мариинки?

— Знающие Сергея лишь по группе «Ленинград», мягко говоря, заблуждаются на его счет. Это пугающе образованный человек, интеллектуал. Уместнее говорить не об эпатаже, а о культурном обмене. Шнуров порадовал собственную маму, выйдя на сцену театра, куда она в детстве его водила, я же свою шокировал, снявшись в клипе у Сергея…

— Он ведь крестный вашей Полины? Своим крестным называете Гергиева, а дочке, значит, выбрали Шнурова?

— Я делал это не для светской хроники. Более того, не люблю распространяться на сей счет, но раз вы в курсе... Сергей сам вызвался участвовать в крестинах, а мы с женой с радостью согласились. Лучшего человека для этого не найти! Все произошло в Удомле, маленьком городе под Тверью, где я снимал фильм «Атомный Иван». В картине играла Екатерина Васильева, которая каждое мое появление встречала строгим вопросом: «Ты Полину крестил?» Я отвечал: «Екатерина Сергеевна, вот-вот! Со дня на день!» Она в шутку отвечала: «Выйди из гримерки! Не буду с тобой репетировать!» Вдруг звонит Сережа и говорит, что отыграл концерт в Нижнем Новгороде, направляется на машине в Питер, а по дороге хочет завернуть к нам. Я решил: это знак. Мы договорились с местным батюшкой и на следующий день в обеденный перерыв всей съемочной группой приехали в церковь крестить Полину.

— Фильмом своим, к слову, вы довольны?

— Так скажу: не считаю его ни провалом, ни шедевром. Он до сих пор ездит по разного рода сомнительным фестивалям от Калуги до Ямайки и выигрывает там разного рода сомнительные призы. Недавно «Атомный Иван» участвовал в конкурсе в Рио-де-Жанейро. Было так обидно! Я ведь всегда мечтал, как великий комбинатор, пройтись по Копакабане в белых штанах. Без дела в Бразилию не полетишь, надо найти время, а тут картину пригласили, вроде есть повод, но фестиваль начинался за пять дней до выпуска «Русалки» в Мариинке, и, подозреваю, никто из участников постановки не оценил бы, если бы я заикнулся об отъезде. Наверное, люди бы решили, что у Васи поехала крыша, он сошел с ума… Мол, Питер, прощай! Рио, привет! Предпремьерные прогоны — самое время путешествовать…

— Картина была для вас экспериментом?

— Скорее пробой пера. Есть же расхожий штамп, что кинорежиссеры халявят в опере, а театральные не умеют снимать кино, получается плоский кадр. Вот я и решил проверить себя.

— И как?

— Хочу снять фильм по повести Евгения Замятина «Наводнение». Правда, еще не знаю, когда и как. Это планы на завтра. Получится — замечательно, если нет, значит, не судьба. Все же кино не мое основное занятие, я специалист по другим гайкам.

— У вас и с телевидением был роман.

— Флирт. Хорошие люди с Первого канала пригласили похулиганить, я с удовольствием согласился поработать на проектах Yesterday live, «Оливье-шоу», «Призрак оперы». После последнего, собственно, к опере и вернулся, хотя было много других телепредложений. Как говорится, сколько веревочке ни виться…

— Оперный партер потом губы не кривил, дескать, Бархатов в попсу ударился?

— Ну да, в академических кругах мне настучали по голове. Спрашивали: «Хоть за достойные деньги продался?» Я и не скрываю, что одной ногой постоял в своеобразном оперном капустнике. Хотя знаю людей, которые именно после этого телешоу впервые пришли в оперу. Как в старом анекдоте: «Оказывается, это ария, а не мелодия из мобильника». Мы ведь не утверждали, будто Филипп Киркоров и Ани Лорак должны петь в Большом театре. Ну и кроме того, я не с любой реакцией публики готов согласиться. Даже из партера. Сейчас, увы, почти нет зрителей, которые шли бы на спектакль, чтобы самостоятельно думать, анализировать, вникать в смысл происходящего на сцене. Основная масса жаждет получить удовольствие: «Сделайте мне приятно!»

— Зал полон, а зрителей нет?

— Не хочу никого обижать, но порой слышу, мол, сходил на «Евгения Онегина», а там такой ужас, такой ужас! Тянет спросить: уважаемый, вы афишу видели, знаете, чья постановка? Когда таблетку пьете, наверное, сначала описание препарата читаете? Или глотаете, не глядя, беленькое и кругленькое в надежде: вдруг поможет? Снотворное вряд ли избавит от головной боли или запора. У каждого режиссера свой язык, манера. На берегу поинтересуйтесь, чтобы потом не сетовать и не разочаровываться. На сайте одного из театров зрительница написала отзыв, ставший в нашей среде хрестоматийным анекдотом: «Сходила в оперу. Как говна объелась». И подпись: «Профессор Петрова». Что тут добавить?

Да, есть группа людей, которая обслуживает ряд провинциальных и не только театров, где им говорят: «Хотим «Аиду» со слонами, тюрбанами на головах, золотом и опахалами». И кто-то это делает. О себе могу сказать: в театре специально под заказ не работаю. Либо поддерживаю предлагаемое название, поскольку сам думал об этом произведении, либо отказываюсь. Да, в силу профессии смогу поставить что угодно. Хоть «Чиполлино», хоть «Улисса». Спектакль может получиться более или менее удачным, пошлым или остроумным, но я должен испытывать интерес к материалу, чтобы взяться за постановку. Нельзя с холодным носом препарировать произведения композиторов, которые вкладывали в музыку душу и личные интимные проблемы. Это как в центре реабилитации. Входит человек и говорит: «Здравствуйте, Меня зовут Дмитрий Шостакович, вот моя история». А я отвечаю: «Добрый день! Вася. Вот моя…» В результате может что-то склеиться, получиться честная работа. Когда же тебе все равно, что Катерина Измайлова, что Чио-Чио-сан, трудно рассчитывать на взаимность.

— Впечатление, что вы ее особо не ищете.

— Ошибаетесь. Никогда не стремился кого-то шокировать, тем не менее после первых же моих работ заговорили, что это смотреть невозможно, мол, Бархатов современный режиссер, а молодые не смыслят в опере. Другие критики упрекали в излишней академичности. В какой-то момент устал объяснять и доказывать, поняв бессмысленность занятия. Пока не придумал форму отказа от интервью, но это необходимо сделать. Я сказал уже все, что мог и хотел, нужна пауза. По сотому разу повторять, как в школе играл на балалайке и случайно поступил на музыкальную режиссуру в РАТИ с подачи будущего мастера? Новых подробностей не вспомню, а упражняться в красноречии, раскрашивая словесными оборотами одну и ту же историю, несолидно. К тому же, что бы ни рассказывал, при вводе в интернет-поисковик моей фамилии чаще всего всплывают три темы — жена, родители и гей. Это волнует аудиторию в первую очередь. Про оперные постановки в топах поиска нет ни слова…

Впрочем, и на Западе жалуются, что интерес к опере снизился, правильного зрителя стало меньше, хотя, к счастью, он есть. Мир столкнулся с кризисом режиссерского языка, от которого зависит, куда дальше пойдет театр. Было, казалось бы, все — классика, символизм, реализм, увлечение техническими наворотами. Теперь надо понять новую форму. На Западе смелее идут на эксперименты, но за последний год ничего до глубины души меня не потрясло, свежим ветром с ног не сбило. Вот так чтобы ах! Раньше тон задавала Германия, сейчас она несколько потеряла темп, хотя это по-прежнему самая оперная страна в мире. Там в каждой деревне готовы ставить «Кольцо нибелунга». Уверен, в Германии русских опер играют больше, чем в России. Не случайно и мировая премьера «Идиота» Мечислава Вайнберга прошла не так давно в Мангейме. Опера, к слову, гениальная! Я четыре часа сидел затаив дыхание.

— Хочется попробовать там свои силы, Василий?

— Уже делаю первые шаги. В том же Мангейме будет моя постановка…

— Может, для вас Михайловский — окно в Европу?

— Одно другому не помеха. Да, я смогу предложить европейским театрам делать копродукцию, играть спектакли совместно и там, и здесь, чтобы в Петербурге можно было увидеть некоторые мои работы, сделанные за бугром. Другое дело, что это не первоочередная моя задача. Сейчас намерен сконцентрироваться на Михайловском. При этом не собираюсь изображать из себя Чайльд Гарольда, мол, не подходите, я оперу думаю. Время художников, которые пребывают в образе, заламывая руки, закатывая глаза и вздымая клешни к небу, прошло. На авансцену выходят вменяемые, с долей здорового цинизма люди, адекватно относящиеся к себе и окружающему миру. Надеюсь, смогу не отвлекаться более на пиар оперы, в энный раз рассказывая, как Валерий Гергиев доверил мне, юнцу, сцену Мариинки, а займусь своими спектаклями. Очень на это рассчитываю…

— У вас ведь за плечами три самостоятельных прыжка с парашютом? Работу худруком можно сравнить с затяжным?

— Это все же другое… Прошлой зимой я увлекся серфингом. Пожалуй, Михайловский для меня — попытка поймать волну. И подчинить себе. Не слишком пафосно сказал?

Санкт-Петербург — Москва