Плоды вдохновения

Иванов Александр Александрович

Из книги «Пегас – не роскошь» (1979)

 

 

Весь в голубом

(Константин Ваншенкин)

Мне мила любая Черточка твоя, Словно голубая Лирика моя. Трепетна и томна, Чуточку сладка, Несколько альбомна, Капельку горька. Я всегда с тобою. Ты всегда со мной. Небо голубое, Шарфик голубой. Быть с тобою сладко. Ты мила, я мил. Острая нехватка Розовых чернил.

 

Мой пес и я

(Владимир Костров)

Мой пес и я! Нельзя словами Нас достоверно описать. Есть много общего меж нами – Чутье и верность, ум и стать. Есть даже общее в обличье, Не то чтоб сходство, а чуть-чуть… Но ряд существенных различий Я не могу не подчеркнуть. Не курит он, хоть это жалко, А то ведь мог бы угощать. Мой пес не ездит на рыбалку Денька на три, четыре, пять… Все понимает он отлично, Но молчуном слывет зато. Он ест все то, что я обычно, Но пьет совсем, совсем не то… Короче, лишена собака Нам, людям, свойственных грехов. Но что ценней всего, однако,– Не пишет, умница, стихов!

 

День в гиперборее

(Юнна Мориц)

Как у нас в Гиперборее, Там, где бегают кентавры, Соблазнительные феи Днем и ночью бьют в литавры. Там лежит раскрытый томик, Не прочитанный Сатиром. Там стоит дощатый домик, Называемый сортиром. Одиссей свое отплавал, Греет пузо под навесом. Перед богом хитрый дьявол Так и ходит мелким бесом. Едут музы в Сиракузы, Не убит еще Патрокл. На Олимпе в моде блюзы, Гоголь-моголь и Софокл. Зевс в объятиях Морфея, Вельзевул песочит зама. Незаконный сын Орфея Спит, наклюкавшись бальзама. Сел Гомер за фортепьяно, Звон идет на всю катушку. Посреди дубравы рьяно Соблазняет бык пастушку. Пляшет Плоть в обнимку с Духом, Сладко чмокая и блея. А в углу, собравшись с духом, Сочиняю под Рабле я…

 

Покамест я…

(Станислав Куняев)

Покамест Пушкин есть и Блок, литература нас врачует. Литература нам не впрок, покамест Кобзев есть и Чуев. Покамест все чего-то ждут, и всяк покамест что-то ищет. Покамест нищие живут и на кладбище ветер свищет. Мы будем жить, а выйдет срок, то пусть земля нам будет пухом. И в жизни тот не одинок, кто уважает нищих духом. Покамест жив, цени свой труд, в бессмертье душу окуная… А пародисты не умрут, покамест не иссяк Куняев.

 

Не до Европ

(Ольга Фокина)

Мне рано в Европы, ребята, Меня не зови, Лиссабон: Мне ехать еще рановато В Мадрид, Копенгаген и Бонн. Билет уж заранее куплен В деревню, где буду бродить. Не сетуйте, Лондон и Дублин, Придется уж вам погодить. Мужайся, красавица Вена, Боюсь, мы не свидимся, Киль… Ведь мне, говоря откровенно, Милей вологодская пыль. Не ждите, Альпийские горы, Не хнычьте, меня не виня… Какие поди разговоры В Европах идут про меня! Смеются Женева и Канны, От смеха Афины в слезах: – Мадам, вам действительно рано, Сидите в своих Вологдах…

 

Делай, как я

(Александр Кушнер)

Когда пьешь кофе натощак И забываешь о еде, Ты поступаешь, как Бальзак, Который Оноре и де. Когда в тебе бурлит сарказм И ты от гнева возбужден, Ты просто вылитый Эразм, Что в Роттердаме был рожден. Когда, освободясь от брюк, Ложишься навзничь на диван, То поступаешь ты, мой друг, Как мсье Гюи де Мопассан. Когда ты вечером один И с чаем кушаешь безе, Ты Салтыков тире Щедрин И плюс Щедрин тире Бизе. Когда ж, допустим, твой стишок Изящной полон чепухи, То поступаешь ты, дружок, Как Кушнер, пишущий стихи.

 

Расплата

(Владимир Сергеев)

Быть может, я опасность прозевал, А может быть, дорога виновата, Но на меня наехал самосвал, И я подумал: вот она, расплата! За то, что был я с женщинами крут, За грубый нрав – солдат ведь, не овечка. В стихи мои доныне так и прут Соленые солдатские словечки… И я сказал, отряхивая пыль И глядя на обломки самосвала: – Вы верьте мне. Так было. Это – быль. Хоть не могло так быть и не бывало…

 

Девушки и женщины

(Валентин Сорокин)

Влюбчивый, доверчивый, земной, Я достоин пращура Адама. Девушки, обиженные мной, Вы уже не девушки, а дамы. У одной – бедою сомкнут рот, Чистый лоб печален и бескровен. У другой – совсем наоборот: Грустные глаза, ресницы, брови. А у третьей – скулы сведены И ночами мучает одышка, А у этой – легкие больны И растет разбойником парнишка. Ометелен, знойчат и фырчист[ 3 ], Не плененный скукой, как и все мы, Женщины, я перед вами чист, Не могу я сразу быть со всеми! Я вас всех по-прежнему люблю, Сердце по кусочкам растащили… Только об одном судьбу молю: Только бы жене не сообщили…

 

Для тех, кто спит

(Яков Белинский)

Спит весь животный мир. Спит верности осел. Спит зависти тапир. И ревности козел. Спит радости гиббон. Забвенья спит кабан. Спит хладнокровья слон. Сомненья пеликан. Спит жадности питон. Надежды бегемот. Невежества тритон. И скромности енот. Спит щедрости хорек. Распутства гамадрил. Покоя спит сурок. Злодейства крокодил. Спит грубости свинья… Спокойной ночи всем! Не сплю один лишь я… Спасибо, милый Брем!

 

Восточное пристрастье

(Елена Николаевская)

…Нет, что ни говори, недаром, Дыханья не переводя, Сижу, с волнением и жаром Стихи друзей переводя. Как свет, как ощущенье счастья, Вошло, как видно, в плоть мою Вполне восточное пристрастье: Все что увижу – то пою… Живут в Армении армяне, Грузины в Грузии живут. В Москве в «Ромэн» живут цыгане, Они танцуют и поют. У молодых соседей – Надька, Дочурка, ростом не видна. И в Киеве, конечно, дядька, А в огороде – бузина. Один мой друг, явив отвагу, Сказал мне, осушив стакан: – Переводи, но не бумагу, Прошу тебя, Елена-джан[ 4 ]!

 

Маясь животом

(Лев Ошанин)

В далекой экзотической стране, Где все принципиально чуждо мне, Но кое-что достойно уваженья, Смотрел сегодня танец живота. Живот хорош, но в общем – срамота. Сплошное, я считаю, разложенье! Не отведя пылавшего лица, Я этот ужас вынес до конца, Чуть шевеля сведенными губами: Восточная красавица, зачем Ты свой живот показываешь всем?! С тобой бы нам потолковать на БАМе… Восточная красотка хороша! Но кровью облилась моя душа, Ведь так недалеко и до конфуза… Халат взяла бы или хоть пальто, А то нагая… Это же не то, Что греет сердце члена профсоюза! Восточная красавица, прости, Но я хотел бы для тебя найти Достойное эпохи нашей дело. Чтоб ты смогла познать любовь и труд, Но я боюсь, что этот факт сочтут Вмешательством во внутреннее тело…

 

Разговор

(Римма Казакова)

Повстречался мне нежданно и лишил покоя. И что я ему желанна показал рукою. Молча я взглянула страстно, слова не сказала и рукой, что я согласна, тут же показала. Образец любовной страсти нами был показан. Разговор влюбленным, к счастью, противопоказан. А потом горела лампа, молча мы курили, молча думали: «И ладно, и поговорили…» Так вот счастье и куется издавна, веками… Всем же только остается развести руками.

 

Путь к мудрости

(Алексей Марков)

Всю ночь себя колесовал, Расстреливал и вешал. Я так себя разрисовал, Что утром сам опешил. Зато когда наутро встал – Совсем другое дело! Душою за ночь мягким стал, А тело – затвердело. Молчанье гордое храня, Я сел на одеяло. Бескомпромиссностью меня Обратно обуяло! И – дальше больше! – мудрость вдруг Во мне заговорила. И снова ахнули вокруг: – А вот и наш мудрило!

 

Он может, но…

(Николай Доризо)

Санкт-Петербург взволнован очень. Разгул царизма. Мрак и тлен. Печален, хмур и озабочен Барон Луи де Геккерен. Он молвит сыну осторожно: – Зачем нам Пушкин? Видит бог, Стреляться с кем угодно можно, Ты в Доризо стрельни, сынок! – С улыбкой грустной бесконечно Дантес взирает на него. – Могу и в Доризо, конечно, Какая разница, в кого… – Но вдруг лицо его скривилось, И прошептал он как во сне: – Но кто тогда, скажи на милость, Хоть словом вспомнит обо мне?!..

 

Ужин в колхозе

(Давид Самойлов)

– Никак Самойлов! – крикнул Цыганов (Он был глухой). – Ты вовремя, ей-богу! Хозяйка постаралась, стол готов, Давай закусим, выпьем понемногу… А стол ломился! Милосердный бог! Как говорится: все отдай – и мало! Цвели томаты, розовело сало, Моченая антоновка, чеснок, Баранья ножка, с яблоками утка, Цыплята табака (мне стало жутко), В сметане караси, белужий бок, Молочный поросенок, лук зеленый, Квашеная капуста! Груздь соленый Подмигивал как будто! Ветчина Была ошеломляюще нежна! Кровавый ростбиф, колбаса салями, Телятина, и рябчик с трюфелями, И куропатка! Думаете, вру? Лежали перепелки как живые, Копченый сиг, стерлядки паровые, Внесли в бочонке красную икру! Лежал осетр! А дальше – что я вижу! – Гигант омар (намедни из Парижа!) На блюдо свежих устриц вперил глаз… А вальдшнепы, румяные как бабы! Особый запах источали крабы, Благоухал в шампанском ананас!.. «Ну, наконец-то! – думал я. – Чичас!.. Закусим, выпьем, эх, святое дело!» (В графинчике проклятая белела(!) Лафитник выпить требовал тотчас! Я сел к столу… Смотрела Цыганова, Как подцепил я вилкой огурец, И вот когда, казалось, все готово, Тут Иванов (что ждать от Иванова?!) Пародией огрел меня, подлец!..

 

Али я не я

(Борис Примеров)

Как теперя я Что-то сам не свой. Хошь в носу ширяй, Хошь в окошко вой. Эх, печаль-тоска, Нутряная боль! Шебуршит мысля: В деревеньку, что ль? У меня Москва Да в печенках вся. И чего я в ей Ошиваюся?.. Иссушила кровь Маета моя. И не тута я, И не тама я… Стал кумекать я: Аль пойтить в собес? А намедни мне Голос был с небес: – Боря, свет ты наш, Бог тебя спаси, И на кой ты бес Стилизуисси?!..

 

О пользе скандалов

(Евгений Долматовский)

Ни разу малодушно не винил Я жизнь свою за горькие уроки… Я был влюблен и как-то сочинил Избраннице лирические строки. Скользнула по лицу любимой тень, И вспыхнул взгляд, такой обычно кроткий… Последнее, что видел я в тот день, Был черный диск чугунной сковородки. Скандал? Увы! Но я привык страдать, Поэтам ли робеть перед скандалом! А как же со стихами быть? Отдать На растерзанье критикам-шакалам? Насмешек не боюсь, я не такой; Быть может, притвориться альтруистом, Свои стихи своею же рукой Взять и швырнуть гиенам-пародистам? Но я мудрей и дальновидней был, Я сохранил их! И в тайник не спрятал. Не разорвал, не сжег, не утопил, Не обольщайтесь – я их напечатал!

 

Я и Соня, или Более чем всерьез

(Роберт Рождественский)

…А меня дома ждет Лорен Соня. Мне домой топать – что лететь к солнцу. А она в слезы, скачет как мячик: – Что ж ты так поздно, милый мой мальчик? – Я ей спокойно: – Да брось ты, Соня… Постели койку и утри сопли. – А она плачет, говорит: – Робик!.. – и – долой платье, и меня – в лобик… Задремал утром, так устал за ночь… Вдруг меня будто кто-то хвать за нос! Рвут меня когти, крики: – Встань, соня! Я тебе, котик, покажу Соню!!

 

Дерзновенность

(Екатерина Шевелева)

Здоровье ухудшалось постепенно, Районный врач подозревал гастрит. Но оказалось, что скала Шопена Во мне самой торжественно парит. Ночами я особенно в ударе, Волшебный звук я издаю во сне; Но это просто скрипка Страдивари Сама собой пиликает во мне. И без того был организм издерган, В глазах темно и в голове туман… И вот уже во мне не просто орган – Нашли собора Домского орган! Потом нашли палитру Модильяни, Елисавет Петровны канапе, Подтяжки Фета, галстук Мастроянни, Автограф Евтушенко и т.п. Врачи ломали головы. Однако Рентгеноснимок тайну выдает: Представьте, что во мне сидит собака Качалова! И лапу подает! Непросто изучить мою натуру, Зато теперь я обучаю всласть, Во-первых, как войти в литературу, И во-вторых, – в историю попасть.

 

Пенелопа

(Андрей Дементьев)

Хоть о себе писать неловко, но я недаром реалист; ко мне пристала Пенелопа, как, извиняюсь, банный лист. Она такая неземная, и ясный взгляд, и чистый лоб. И я, конечно, это знаю: что я, не знаю Пенелоп?! Я долго думал: в чем причина моих успехов и побед? Наверно, я такой мужчина, каких и в Греции-то нет… До этого была Даная… За мной ходила целый год. И Афродита это знает, но от меня не отстает. Шла бы ты домой, Пенелопа!

 

Воздаяние

(Василий Федоров)

Шел я как-то, трали-вали, С выраженьем на лице. И подумал: не пора ли Сдать экзамен За лицей? Как-никак я дока в лирах, Правда, конкурс – будь здоров! Много этих… в вицмундирах, Как их там?.. Профессоров. В жар кидает… Вдруг сомлею, Не попасть бы тут впросак. По-французски не парлею, Знамо, Истинный русак! Стар Державин. Был, да вышел… Как бы в ящик не сыграл… На середку тут я вышел, В груди воздуху набрал, Как запел про урожаи Да про Вегу как пошел!.. Посинел старик Державин, Крикнул: «Ах!» – И в гроб сошел.

 

Посвящение Ларисе Васильевой

Увы, сатиры нет без риска, с годами множатся грехи… Ужель Васильева Лариса перестает писать стихи!.. Неужто буду я в убытке и пробил мой последний час?.. И впрямь ее творений слитки дороже золота подчас. Прощай, созданье дорогое, мы были вместе столько лет! С другим, тем более с другою вовек я не утешусь. Нет, я жить могу и дальше смело, мне не пристала роль скупца: того, что ты создать успела, с лихвой мне хватит до конца!

 

Стоеросовый дубок

(Владимир Гордейчев)

Лягушатило пруд захудалистый, булькотела гармонь у ворот. По деревне, с утра напивалистый, дотемна гулеванил народ. В луже хрюкало свинство щетинисто, стадо вымисто перло с лугов. Пастушок загинал матерщинисто, аж испужно шатало коров. Я седалил у тына развалисто и стихи горлопанил им вслед. На меня близоручил мигалисто Мой родной глухоманистый дед. – Хорошо! – бормотал он гундосово, ощербатя беззубистый рот. – Только оченно уж стоеросово, да иначе и быть не могет…

 

Душа в теле

(Эдуард Асадов)

Девушка со взглядом яснозвездным, День настанет и в твоей судьбе. Где-то, как-то, рано или поздно Подойдет мужчина и к тебе. Вздрогнет сердце сладко и тревожно. Так чудесны девичьи мечты! Восемь дней гуляйте с ним – и можно На девятый перейти на «ты». Можно день, допустим на тридцатый За руку себя позволить взять. И примерно на шестидесятый В щеку разрешить поцеловать. После этого не увлекаться, Не сводить с мужчины строгих глаз. В губы – не взасос – поцеловаться В день подачи заявленья в загс. Дальше важно жарких слов не слышать, Мол, да ладно… ну теперь чего ж… Так скажи: – Покеда не запишуть, И не думай! Погоди… Не трожь!.. Лишь потом, отметив это дело, Весело, с родными, вот теперь Пусть доходит очередь до тела. Все законно. Закрывайте дверь.

 

Бес соблазна

(Евгений Храмов)

Посмотрите! Не напрасно вы оглянетесь, друзья! Эта женщина прекрасна, но еще прекрасней я! Эта женщина со мною! Это я ее веду! И с улыбкой неземною это с нею я иду! Посмотрите, как сияют чудных глаз ее зрачки! Посмотрите, как сверкают на моем носу очки! Как зеленое в полоску этой женщине идет! Как курю я папироску, от которой дым идет! Я не зря рожден поэтом, я уже едва дышу, Я об этом, я об этом непременно напишу! Я веду ее под ручку из музея в ресторан. Авторучка, авторучка мне буквально жжет карман! Я иду и сочиняю, строчки прыгают, звеня, Как прекрасно оттеняю я ее, она – меня! Мы – само очарованье! И поэзия сама – Способ самолюбованья, плод игривого ума…

 

Компромисс

(Владимир Солоухин)

Итак, любовь. Восторг души и тела. Источник вдохновенья, наконец! И все ж был прав неистовый Отелло: «Молилась ли ты на ночь?..» И – конец. И у меня случилось так. Подперло. Она сильна как смерть. Но я сильней. Хватило б силы взять ее за горло И задушить. И не писать о ней! Но, полиставши Уголовный кодекс, Сообразил, что и любовь права. И плюнул я тогда на этот комплекс. И я свободен. И любовь жива.

 

Глоток

(Белла Ахмадулина)

Проснуться утром, грешной и святой, вникать в значенье зябкою гортанью того, что обретает очертанья сифона с газированной водой. Витал в несоразмерности мытарств невнятный знак, что это все неправда, что ночью в зоосаде два гепарда дрались, как одеяло и матрац. Литературовед по мне скулит, шурша во тьме убогостью бумаги, не устоять перед соблазном влаги зрачком чернейшим скорбно мне велит. Серебряный стучался молоток по лбу того, кто обречен, как зебра тщетою лба, несовершенством зева не просто пить, но совершать глоток! Престранный гость скребется у дверей, блестя зрачком, светлей аквамарина. О мой Булат! О Анна! О Марина! О бедный Женя! Боря и Андрей! Из полумрака выступил босой мой странный гость, чья нищая бездомность чрезмерно отражала несъедобность вчерашних бутербродов с колбасой.

Он вырос предо мной, как вырастают за ночь грибы в убогой переделкинской роще, его ослепительно белое лицо опалило меня смертным огнем, и я ожила. Он горестно спросил: «Еще глоточек?» Ошеломленная, плача от нежности к себе и от гордости за себя, я хотела упасть на колени, но вместо этого запрокинула голову и ответила надменно: «Благодарю вас, я уже…»

Спросила я: – Вы любите театр? – Но сирый гость не возжелал блаженства, в изгибах своего несовершенства он мне сказал: – Накиньте смерть ондатр! Вскричала я: – Вы, сударь, не Антей! Поскольку пьете воду без сиропа, не то что я. Я от углов сиротства оберегаю острие локтей. Высокопарности был чужд мой дух, я потянулась к зябкости сифона, а рядом с ним четыре граммофона звучанием мой утруждали слух. Вздох утоленья мне грозил бедой за чернокнижья вдохновенный выпорх! О чем писать теперь, когда он выпит, сосудик с газированной водой?!..

 

Крик рака

(Виктор Соснора)

Я начинаю. Не чих (чу?): чин чином. То торс перса (Аттила, лей!) грех Греки? Не Гамаюна потомок юн: крем в реку, как Козлоногу в узле узд? – злоб зуды. Ироник муки, кумиров кум – крик рака. Не свист стыдобы, не трут утр, карк крика. Не кукареку в реке (кровь!), корм Греке… Неси к носу, а Вы – косой, Вам – кваса. Добряк в дерби – бродягам брод: суть всуе, и брадобрею гибрид бедр – бром с бренди. У Вас зразы (и я созрел!) Псом в Сопот. А языкается заплетык – нак тадо.

 

После сладкого сна

(Анисим Кронгауз)

Многие (Писать о том противно; Знаю я немало слабых душ!) День свой начинают примитивно – Чистят зубы, Принимают душ. Я же, встав с постели, Изначально Сам с собою начинаю бой. Голову кладу на наковальню, Молот поднимаю над собой, Опускаю… Так проходят годы. Результаты, в общем, неплохи: Промахнусь – берусь за переводы, Попаду – Сажусь писать стихи…

 

Сам себе звезда

(Егор Самченко)

Я вышел на дорогу Один без дураков. Пустыня внемлет богу, Но я-то не таков! Лежит на сердце камень, А звезды ни гугу… Но уж зато руками Я говорить могу. У классиков житуха Была… А что у нас? Заместо глаза ухо, Заместо уха глаз… Мне, правда, намекали, Мол, не пиши ногой, Не говори руками, А думай – головой!

 

Все может быть

(Дмитрий Смирнов)

Все может быть. Да, быть все может. Поставят столб. Вокруг столба, Который хворостом обложат, Сбежится зрителей толпа. Произнесет сурово слово Литературоведов суд. Поэта Дмитрия Смирнова Из каземата принесут. И к делу подошьют бумажки И, давши рвению простор, Литфонд торжественно бедняжке Вручит путевку на костер. Сгорит Смирнов… Великий боже, Ты воплям грешника не внял… За что его? А все за то же: За то, что ересь сочинял.

 

Уход Фонякова из дома рано утром по своим делам

(Илья Фоняков)

Парк пел и плакал на ветру, Выл бестолково. Хватились в доме поутру: Нет Фонякова! В саду следы от башмаков… Стол, кресло, полка. Куда ж девался Фоняков? Ведь не иголка. Вон приготовлена еда И стынет кофе. Неужто сгинул навсегда, Как на Голгофе?! Все в панике, кричат: «Эге!» – Ворон пугают. Ведь как-никак спецкор «ЛГ», Стихи слагает! Неужто вышел просто так И не вернется? Ведь он писатель как-никак, Он издается! Ушел, быть может, как Толстой, Судьбу почуяв? Ведь как-никак не Островой, Не Феликс Чуев! И только дворник дед Егор Стоит смеется: – Да просто вышел он во двор, Сейчас вернется…

 

На пути к себе

(Вадим Шефнер)

Безусловно не веря приметам, Чертовщиной мозги не губя, Тем не менее перед рассветом На дороге я встретил себя. Удивился, конечно, но все же Удивления не показал. Я представился: «Шефнер». Я тоже Поклонился и «Шефнер» сказал. Мы друг другу понравились сразу. Элегантны и тот и другой. Я промолвил какую-то фразу, Я ответил и шаркнул ногой. Много в жизни мы оба видали, Но свидание пользу сулит. Я себе рассказал о Дедале, Я поведал себе о Лилит. Я и я очарованы были, Расставались уже как друзья. Долго шляпы по воздуху плыли, Долго я улыбался и я. К чудесам мы приучены веком, Но такое – непросто суметь! С умным, знаете ли, человеком Удовольствие дело иметь!

 

Кремень с гаком

(Егор Исаев)

А день-то бы-ыл! Не день, А праздник вечный, Коси, коса! А что ж, оно ведь так! А что коса? Коса, она конечно, На то она, коса, и есть. Не гак. А гак-то как? И то сказать, Со смаком! А смак – он что? Да просто – смак и смак. Не упредишь, Ведь он-то – гак за гаком! – Изглубока, горстьми, На то и гак! А ежли конь? Он что? Да тут и вовсе, Навроде да. Не конь, а помело. Куда за ним? Да некуда… А возит! Оно ведь так. Куда ж его?.. Тягло Из тех времен… А без тягла? Не в паре ж Тащиться с ним! А душу – распотешь! И – градус внутрь! Нутро – Его ожваришь – И с перецоком – в тень! А гак-то где ж? Забыли, что ль? Куда там! Не иголка, Степану что? И Нюрка – нипочем. Не охмуришь! Оно ведь не без толку, Не в баню! Не заманишь калачом. Поехали! Да те ль они, ворота? А ну-ка, тпру! Ищи их, тормоза… И – вот оно! С налета, с поворота – Кувырк! – Разрыв-трава, кремень-слеза.

 

Эксперимент

(Виктор Парфентьев)

Со вторника эксперимент Как начался, так не кончался… И так как я не элемент, То к понедельнику распался. Глядела горестно жена Глазами обреченной птицы, Как быстро муж распался на Элементарные частицы. Непрочен наш материал, Точней, он вовсе пустяковый… И по частицам собирал Меня инспектор участковый. Не зря один интеллигент Сказал, сомнения развеяв: – Парфентьев – это элемент, Не знал о коем Менделеев…

 

Кое-что о потолке

(Вадим Кузнецов)

Я живу не скучаю, сяду в свой уголок, выпью вечером чаю и плюю в потолок. От волнений не ежусь, мне они нипочем. Ни о чем не тревожусь и пишу ни о чем… Выражаю отменно самобытность свою. Посижу вдохновенно и опять поплюю. Наблюдать интересно, как ложатся плевки… Да и мыслям не тесно, да и строчки легки. Чтим занятия те мы, что пришлись по нутру. Есть и выгода: темы с потолка я беру. И плевать продолжаю смачно, наискосок. Потолок уважаю! К счастью, мой – невысок…

 

Архивная быль

(Владимир Рецептер)

Терпенья и мужества впрок накопив, душою возвышен и тонок, как ныне сбирается прямо в архив наш интеллигентный потомок. Хватило бы только старанья и сил в бесценные вникнуть страницы… И вдруг, замирая, потомок спросил: – А где тут Рецептер хранится? Хранитель архива, бессмертных кумир, сказал ему: – Сам удивляюсь! Здесь Пушкин, там Хаустов, ниже – Шекспир, Рецептера нет, извиняюсь! – Да как же! – воскликнул потомок, дрожа и мысленно с жизнью прощаясь. – Ты режешь, папаша, меня без ножа, ведь я ж по нему защищаюсь! Он столько гипотез и столько идей, как помнится, выдвинул славных, что должен среди знаменитых людей в архиве пылиться на равных! Ответил хранитель, взглянув из-под век, спокойным пытаясь казаться: – Не лучше ли вам, молодой человек, за первоисточники взяться…

 

Что делать?

(Нина Королева)

Я первого забыла. И второй Из памяти ушел, как в лес охотник… А первый, между прочим, был герой. Второй был мореплаватель. Нет, плотник! Мой третий был красив. Четвертый – лыс, Но так умен, что мне с ним было тяжко. Мой пятый строен был как кипарис, И жалко, что загнулся он, бедняжка… Шестой, седьмой, восьмой… Да что же я? Что обо мне подумают отныне? Ведь это все не я, а лишь моя Лирическая слишком героиня! Что делать мне? И что мне делать с ней? Пора бы ей уже остановиться… Мне кажется, необходимо ей Немедленно в кого-нибудь влюбиться!

 

С кем поведешься

(Евгений Антошкин)

Не всем дано понять, возможно, Полет Возвышенных идей. И мне тоскливо и тревожно Среди Вменяемых людей. Совсем другое дело – психи! Порой буйны, Порой тихи. С каким они восторгом тихим Бормочут вслух Мои стихи! Их жизнь близка мне и знакома, Я среди них Во всей красе! Я им кричу: – У вас все дома? – Они в ответ кричат: – Не все! Да разве выразить словами То, как я Удовлетворен. Ведь я и сам – но между нами! – С недавних пор Наполеон!

 

Пропавший день

(Александр Шевелев)

Я пробудился в девять двадцать, сказав себе: «Пора вставать!» Поел и вышел прогуляться примерно в десять сорок пять. Пешком по Невскому я влекся, порхало солнце надо мной. В двенадцать десять я увлекся красивой женщиной одной. Пошел за нею. Вдохновенье снедало грудь. Глаза зажглись. И – о волшебное мгновенье! – в семнадцать тридцать мы сошлись у гастронома. Так ранима была душа на склоне дня!.. Она прошла с улыбкой мимо и не заметила меня. Пришел домой я, дверью хлопнул и понял, севши на диван, что я, дурак, весь день ухлопал на изнурительный роман.

 

Бесовские штучки

(Юрий Панкратов)

Нечестивы и рогаты, непричесаны и сивы, прибывали делегаты на конгресс нечистой силы. Собрались в кружок у дуба и мигали виновато, все пытали друг у друга: – Братцы, кто такой Панкратов?! Ведьм немедля допросили: – Что за шутки, в самом деле? – Но они заголосили: – Ночью мы не разглядели!.. Домовой пожал плечами, в стенограмме бес напутал. Водяной сказал, скучая: – Может, кто его попутал?.. Делегаты повздыхали, – тут сам черт сломает ногу! И хвостами помахали, и послать решили… к богу! …Обижаться я не вправе, но придется потрудиться, о своей чертовской славе сочиняя небылицы.

 

Сколько будет дважды два

(Лев Куклин)

Я когда-то мечтал инженером стать горным, В этом деле хотел получить я права. Но везде мне вопрос задавали упорно: – Сколько будет, товарищ Куклин, дважды два? – Пять! – всегда отвечал я упрямо и гордо, В эту цифру вложив темперамент и злость. Инженером, увы, а тем более горным, К сожалению, так мне и не довелось… Я хотел быть актером, врачом и матросом, Стать ботаником чуть не решил я едва. И повсюду меня изводили вопросом: – Сколько будет, товарищ Куклин, дважды два? Улыбались, не то еще, дескать, мы спросим… Стал везде отвечать я по-разному всем: «Шесть», «одиннадцать», «тридцать один», «сорок восемь», Как-то сам удивился, ответив: «Сто семь!» Кто, не помню, помог мне однажды советом, Поклониться советчику рад и сейчас: – Ваш единственный путь – становиться поэтом, Ибо уровень знаний подходит как раз… И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично. Издаюсь, исполняюсь, хоть в мэтры бери… Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично: Дважды два – как известно и школьнику – три!

 

На задворках

(Евгений Елисеев)

Кто-то любит горки, кто-то – в поле спать. Я люблю задворки – чисто благодать! Дрема дух треножит цельный божий день. Всяк стоит как может, я стою как пень. Думать – энто точно – лучше стоя пнем вислоухой ночью, лупоглазым днем. Бьешься над вопросом, ажно вымок весь. А потянешь носом – хоть топор повесь. Хорошо, укромно, как иначе быть… Тут мысля истомна – инда да кубыть. Если ж мыслей нету, господи спаси, выручить поэта может «гой еси»!

 

Тайна жизни

(Василий Захарченко)

Я часто замираю перед тайной, Я бы назвал ее – преображенье. Загадочнее тайны нет нигде. …Немыслимо бывает пробужденье: Глаза разлепишь – что за наважденье? – Лежать лежишь, но неизвестно где… А в голове – все бури мирозданья, Да что там бури – просто катаклизмы, Как написал бы Лавренев – разлом! Глаза на лбу, в них молнии сверкают, Язык шершавый, в членах колотун, Ни встать ни сесть, Во рту бог знает что, Не то Ваала пасть, не то клоака, Выпрыгивает сердце из груди, И что вчера случилось – помнишь смутно… И тут, я вам скажу, одно спасенье, Верней сказать, единственное средство. Берешь его дрожащими руками В каком-нибудь вместительном сосуде, Подносишь к огнедышащему рту!.. Струится он, прохладный, мутноватый, Грозово жгучий, острый, животворный!.. Захлебываясь, ты его отведал – И к жизни возвратился и расцвел! Есть в жизни тайна! Имя ей – рассол.

 

Смертельный номер

(Лада Одинцова)

Себя я странно чувствую весной: Весна – А я ищу глазами ветку. Веревку взять бы, в петлю головой И – ножками отбросить табуретку… Без этих грез я не живу и дня, Приходит лето, соловьям не спится. Кто в отпуск, кто на дачу, А меня Преследует желанье утопиться. Про осень я уже не говорю. До одури, до головокруженья Я вся в огне, Я мысленно горю, Испытывая зуд самосожженья. Мне хочется зимою в ванну лечь, Не совладав с мгновенною любовью, Вскрыв бритвой вены, Медленно истечь Горячей поэтическою кровью… Вы не волнуйтесь! Это я шучу, Не забывая дать себе отсрочки. О смерти бойко в рифму щебечу, Слова изящно складывая в строчки…

 

Продолжатель

(Александр Ревич)

Скажу тебе: «Унылая пора». Ты скажешь мне: «Очей очарованье». Красиво сказано! Что значит дарованье И резвость шаловливого пера! Продолжу я: «Приятна мне твоя…» «Прощальная краса», – ты мне ответишь. Подумать только! Да ведь строки эти ж Стихами могут стать, считаю я. «Люблю я пышное…» – продолжу мысль свою. Добавишь ты: «Природы увяданье». Какая музыка! И словосочетанье! Я просто сам себя не узнаю… «В багрец и в золото»! – вскричу тебе вослед. «Одетые леса», – закончишь ты печально… Наш разговор подслушан был случайно, И стало ясно всем, что я – поэт.

 

Призыв

(Григорий Корин)

Ты пиши, пиши, пиши, Сочиняй весь век, Потому что пародист – Тоже человек. Он не хочет затянуть Туже поясок. Для него твои стихи – Хлебушка кусок. Ты пиши и мой призыв Не сочти за лесть, Потому что пародист Тоже хочет есть!