Подготовка к первому отчетно-перевыборному собранию клуба началась в конце предыдущего года. Секции провели заседания, обсудили итоги своей деятельности, сформулировали предложения будущему правлению клуба.
Из отчетного доклада Игоря Адамацкого:
Начиная работу, члены Правления трезво сознавали, что им терять нечего, но есть что защищать: независимость, личное достоинство. Будущее клуба во многом зависело от того, как клуб сумеет служить интересам своих членов, интересам и целям того культурного движения, участниками которого мы являемся…
Правление начало работать упорно, методически, несмотря на инерцию и абсурдность внешней среды. Были опробованы такие формы работы, как ознакомительные вечера, вечера памяти, вечера переводов, гостевые встречи, театрализованные импровизации. Каждый член клуба мог представить себя на своем творческом вечере… Из клуба «в себе» мы постепенно становимся Клубом «для себя и для других». Начались выступления на других площадках, с чтениями выступили А. Драгомощенко, И. Смирнов, А. Бартов, в феврале состоится поэтический вечер в Доме писателей… В целом правление работало «без выходных», едва ли не каждый день что-то делалось, преодолевалось, настраивалось, и, хотя не вся эта работа была на виду, информация о проделанном правлением доводилась до всех.
Находясь в новых, непривычных условиях, Клуб выжил…
Как показали выборы, проведенные тайным голосованием, состав новоизбранного правления сохранился прежний, за исключением К. Бутырина, которого выдвинула секция прозаиков на место взявшей самоотвод С. Вовиной.
И. Адамацкий – 40 голосов.
Б. Иванов – 41 голос.
Ю. Новиков – 39 голосов.
С. Стратановский – 40 голосов.
А. Драгомощенко – 28 голосов.
Н. Подольский – 43 голоса.
К. Бутырин – 43 голоса.
О. Охапкин – 23, В. Ширали – 8. По одному голосу подано за В. Кривулина, Е. Игнатову и Э. Шнейдермана, 2 – за М. Берга.
На собрании присутствовало 43 члена клуба.
В правление поступило заявление от Олега Охапкина, в котором он попросил освободить его от обязанностей члена клуба за «полнейшую неспособность к сотрудничеству с кем бы то ни было, неколлегиальность мышления, религиозный склад ума…»
Мой выход из числа членов клуба прошу рассматривать как последнюю мою лепту в дело второй литературной действительности и первый вклад в дело воссоединения трех литературных действительностей (советской, подсоветской и несоветской) в единое культурное целое русской советской литературы, считая таковое воссоединение безотлагательным, назревшим и неизбежным.Русский поэт Олег Охапкин. 14.01.1983
Первые клубные занятия показали, насколько фальшиво название движения, к которому мы относимся, – «андеграунд». Все жаждали публичных выступлений. С начала года дни недели были распределены между секциями: понедельник – критики, среда – поэты, четверг – прозаики, пятница – переводчики, на последние пятницы месяца планировались выступления гостей: музыкантов, иногородних литераторов, нечленов клуба. Составлялся месячный план, рассылаемый членам клуба по почте.
Мероприятия на улице Петра Лаврова стали посещать завсегдатаи наших вечеров в музее Ф. М. Достоевского, вход свободный. Правление собиралось каждый месяц; заседания были открыты для всех членов клуба. Ключ к помещению находился в распоряжении правления.
В журнале «Регулярные ведомости» за 1983 год можно прочесть о встрече правления клуба с секретариатом ЛО ССП. Любопытен перечень обсужденных вопросов:
1) о ротаторных сборниках произведений членов клуба; 2) о платных выступлениях в домах культуры; 3) о ремонте помещения клуба на улице Петра Лаврова, 5; 4) о выпуске членских билетов клуба; 5) о документальном оформлении помещения за нашей организацией; 6) о поэтическом вечере в Доме писателя.
Еще интереснее результат этих переговоров:
1) вопрос о ротаторе потребует дополнительных консультаций (консультации продолжались до кончины советской власти);
2) вопрос о платных выступлениях сложен из-за сложившейся практики финансирования выступлений через бюро пропаганды и потребует обсуждения текстов для выступлений на методическом совете ЛО ССП (вопрос был «замылен» сразу и навсегда) ;
3) помощь в ремонте помещения будет оказана через Литфонд, после переговоров секретариата с Мустафаевым И. М. (помощь не была оказана. Ее оказал наш прозаик, он же архитектор-строитель, И. Смирнов: он договорился с бригадиром ремонтников);
4) вопрос о членских билетах в принципе может быть решен, хотя ЛО СПП сознает, что тем самым берет на себя дополнительную ответственность (вопрос не был решен, ответственность секретариата не возросла, а члены клуба напрасно соревновались на лучший вариант «корочек»);
5) документальное оформление помещения клуба будет произведено в ближайшее время (было произведено, но не на клуб, а на Ю. Андреева. И на том спасибо).
Поэтический вечер в Доме писателя действительно состоялся.
Из публикации «Регулярных ведомостей» о поэтическом вечере 22 февраля 1983 года в Доме писателя:
«23 февраля – первое выступление на чужой территории – в Доме писателя. Зал рассчитан на 200 человек, желающих попасть на вечер в два раза больше. «Лишние» толпятся перед входной дверью Дома, перепалка с вахтерами. Шанс попасть один: вытребовать к проходной важное лицо ССП или клуба.
В зале мертвая тишина. Юрий Андреев ведет вечер. Как договаривались, он отметил из представленных поэтами стихотворений те, которые к чтению были допущены. Выступили О. Бешенковская, А. Драгомощенко, В. Кривулин, С. Стратановский, Б. Куприянов, В. Нестеровский, О. Охапкин, Е. Шварц, Э. Шнейдерман, Е. Игнатова. Всех слушали с большим напряжением. Чувствовалось, поэзия непривычна, неожиданна, темы неофициальной литературы неизвестны, эстетика – тоже. Слушатель пытается уловить подтекст – в нем он привык находить тайный смысл текста и ждет скандала. Тайного смысла нет, поэтическая речь ничего не скрывает. Замечаю: Кривулин и Елена Шварц выходят за границу разрешенных куратором стихов.
Долго не отпускают Елену Шварц. Нам аплодировали как команде, которая приехала из другого города и победила. Премьера пошла клубу на пользу. Представитель обкома после вечера порекомендовал Андрееву не медлить с передачей сборника в Горлит. Из приватных разговоров можно заключить, что новых врагов клуб не нажил, а вот у сомневающихся и явных противников часть заблуждений рассеялась. Любопытно одно из заявлений: „Порадовал нравственно-эстетический рост, мы видели зрелых интересных авторов, не склонных к скандальности“».
Через год зал Дома писателя соберет секцию прозы.
Афиша марта-апреля
11 марта секция поэзии проводит обсуждение нового сборника С. Стратановского (П. Лаврова, начало в 19.00).
15 марта в Музее-квартире Ф. М. Достоевского моно-вечер О. Охапкина. 18.30.
17 марта секция прозы обсуждает повесть В. И. Аксенова. 19.00.
22 марта общее собрание членов клуба (П. Лаврова, 19.00).
23 марта заседание секции критики (П. Лаврова, 19.00).
29 марта моновечер А. Миронова (Музей-квартира Ф. М. Достоевского, 18.30).
1–3 апреля конференция «Традиция и культура» (П. Лаврова, 5).
РАЗНОЕ
Вам необходимо до конца месяца погасить задолженность за почтовые расходы в сумме 2 рублей. Сдавать секретарю.
Желаем успеха! 34
Из записей И. Адамацкого:
2 марта 1983 г.
Еще одна встреча в приемной УКГБ: Коршунов, Иванов, Драгомощенко, Новиков, Адамацкий. Мы делаем последнюю попытку помочь Долинину, суд над которым должен состояться вот-вот. Говорили об общественном защитнике, о нравственном императиве, о письме в его защиту.
…Спрашиваю Соловьева:
– Ваши личные планы на ближайшие пятнадцать лет?
– Могу сказать о планах на ближайшие два года. Когда меня поставили на неофициальную культуру, я понял, что прежними методами проблему не решить. Политический выигрыш мы получим даже в случае неудачи с клубом.
План на воскресенье
1. Обить оргалитом торцовые стены помещения.
2. Покрасить верхние части и обшить оргалитом низ лицевой и задней стенки.
3. Покрасить стены в маленькой комнате.
4. Покрасить окна и двери.
5. Навесить дверь в маленькой комнате.
6. Принести с пр. Чернышевского стулья и плинтусы.
Дело Вячеслава Долинина (продолжение)
4 марта на Петра Лаврова, 5, общее собрание клуба. За год многие привыкли к атмосфере свободного общения, к ощущению пути к свободе – медленного, но верного направления. Суд над Долининым представлялся на этом фоне каким-то диким, взывающим в равной степени к реакции отстранения и протеста. Правление предполагало, что собрание примет заявление в защиту Долинина. Но получилось иначе.
После собрания я написал письмо, в котором так описал развернувшуюся баталию:
«Никогда клубная дискуссия не была такой сумбурной, таким резким столкновением определенных принципов. Этические и правовые проблемы, уроки истории и соображения реалистического порядка, заявления личных позиций и стремление определить место клуба на карте больших явлений и идей – все было затронуто, выдвинуто, оспорено или поддержано, все это включалось в поиск того, что можно было признать очевидным с точки зрения нравственного долга, закона, культурной ситуации. Логика абсурда, которая в равной мере оправдывает поступок и ничегонеделание, также эксплуатировалась в диспуте».
Готовясь к этому собранию, правление сформулировало свои предложения, исходя из той роли, которую клуб начал играть в культурной и общественной жизни города. Сочиняя проект заявления, я чувствовал, что мы вплотную подошли к границе, отделяющей Утопию-2, с ее провозглашенной компетенцией на поле культурного движения, от правозащитной деятельности, с ее отсылками к квазиправовым нормам советского суда. Дискуссия показала, что эту отсылку многим участникам собрания было понять труднее всего. Подавляющее большинство впервые оказалось в ситуации, когда требовалось публично заявить о своей общественной позиции. Что только не поднималось из глубины души! И страхи, и расчеты, и боязнь уронить себя в глазах товарищей.
Вместе с тем даже самые горячие сторонники невмешательства не оправдывали суд над Долининым. Тут проходила линия, отделяющая официалов от неофициалов. Союз писателей все 50 лет своего существования травил, разоблачал, призывал к наказанию своих коллег, вызвавших неудовольствие власти, ни одна организация, даже местная, не решалась встать на защиту своего товарища, коллеги, литератора. На собрании говорили:
«Клуб – не политическая организация, Долинина будут судить по политической статье, он публично заявил, что встал на путь активного раскаяния и свою вину признал. Защищать Долинина – значит одобрить его действия. С какой стати!»
«Хорошо, мы сделаем заявление в его защиту, но мы же понимаем, на решения суда оно никак не повлияет, а интересы клуба пострадают».
Борис Лихтенфельд призвал собрание заявить протест против суда над Долининым. Речь Елены Игнатовой была сумбурной, но ее смысл, в общем, был таким же.
Я попытался объяснить, что до суда вина подследственного не является доказанной, даже если он признал свою вину. Наша защита не будет выражением солидарности с любыми действиями нашего товарища, мы будем защищать того человека, которого хорошо знаем и чьи поступки не связаны с преступными мотивами… Его обращение к политической деятельности можно объяснить как следствие ситуации, когда творчество авторов неполитических произведений подавляется политикой власти, когда их вынуждают прибегать к политическим приемам борьбы за право на свободное творчество. Мнение нашего коллектива может быть выражено выдвижением общественного защитника – я брался выступить в этом качестве, или направлением в суд ходатайства: при рассмотрении дела Долинина учесть мнение его коллег по клубу.
В приведенном заявлении читатель встретит ту же мысль: мы живем уже в новом времени – в этом новом времени, времени перемен, бывшие оппоненты должны в конструктивной деятельности развязать узлы возникших в прошлом противоречий.
А дальше столкновение Утопии-1 и Утопии-2. Андреев заявил: если письмо будет направлено от имени клуба, тогда Союз писателей откажется от клуба. И. Адамацкий тотчас парировал: если Союз захочет сказать нам «до свидания», мы ответим тем же самым. Столкновение было таким яростным, что казалось, еще немного – начнется рукопашная.
Стало ясно, что общественного защитника клуб выдвинуть не сумеет, для этого нужно было, чтобы проголосовало большинство его членов – более тридцати пяти. Под письмом после редакционных поправок готово было подписаться лишь 22 человека.
Из записей Адамацкого:
Решили вернуться к обсуждению вариантов письма 11 марта. Обсуждение затянулось до полуночи. 22 марта состоялось последнее обсуждение. Присутствовало 37 литераторов + записка Андреева, он уехал в Тюмень на конференцию. Письмо – обращение к суду – подписали 20 человек.
Т. Михайлова, поэтесса, сказала, что подписывать не будет, потому что… у нее двое детей.
Спустя много лет Елена Игнатова описала свое двойственное восприятие происходящего в клубе. Читая ее воспоминания, видишь, как коверкал сознание людей в СССР имплантированный механизм страха. Преодолев табу осторожности и совершив, поддавшись эмоциям, искренний поступок, человек снова отдает себя во власть страха, клянет себя за непозволительную смелость. Когда же видит людей, которые подобные поступки совершают и не трусят, то их принимает за «стукачей», выполняющих провокационные задания. Так он спасает от собственного презрения свое я.
Игнатова пишет: «Если собрать воедино все сплетни, то все сколько-нибудь заметные члены клуба оказались бы агентами». В этих же воспоминаниях она воскрешает свои состояния подозрительности и недоверия. После выступления на собрании в защиту Долинина многие ей звонили, чтобы выразить восхищение ее смелостью, «это было как самосожжение; кто-то даже упомянул Жанну д’Арк…». Каково ей это было слышать! Когда она вернулась домой, ее охватил ужас, вместе с мужем они стали ждать неминуемого ареста, обсуждали: «если меня посадят, как растить сына». «Наутро позвонил председатель клуба и сказал, что он составил письмо в защиту Долинина и я должна его подписать. Я ответила: „Нет! Довольно с меня участвовать в чужой игре!“ Позже мне сказали, что отказались почти все, и письмо так и не было отослано».
Арест Долинина и последовавшие за этим события показали: большинство членов клуба не хотели иметь ничего общего с политикой, но значительная часть готова была морально защищать жертв политических репрессий, – среди них, как правило, литераторы, выделяющиеся общественной активностью. Поддержку политике репрессий не выразил никто, даже В. Нестеровский, усердно демонстрирующий власти свою преданность.
Куратор клуба Ю. Андреев вел себя так, как это и положено писателю с членскими книжками ССП и КПСС.
В Ленинградский городской суд
ЗАЯВЛЕНИЕ
В июне 1982 г. был арестован и в скором времени предстанет перед судом Вячеслав Долинин. Он, как и мы, являемся членом творческого объединения литераторов «Клуб-81». Многие из нас знали его по службе, многие поддерживали с ним товарищеские и дружеские отношения. Считаем необходимым высказать то, что может послужить более полному выяснению обстоятельств дела. Члены клуба в разной степени знакомы с В. Долининым, поэтому в этом заявлении, подписанном нами, отмечены лишь всем нам известные и наиболее важные, на наш взгляд, факты.
С точки зрения членов клуба, знавших Долинина, он является честным, искренним и порядочным человеком. Вот почему его арест явился для нас полностью неожиданным. Считаем необходимым подчеркнуть, что перед судом предстанет человек широкой культуры и разнообразных интересов. Долинин интересовался философией и социологией, историей культуры. Высокий уровень знаний в этих областях не вызывает у нас сомнений. В течение многих лет он живо интересовался новейшей русской литературой, собирал книги и рукописи современных авторов. Он особенно хорошо знает ленинградскую поэзию. Его активный интерес к литературе объясняет, почему Вячеслав Долинин знаком со многими членами нашего клуба и почему он вошел в его состав.
Для нас очевидно, что увлеченность Долинина проблемами современной культуры не была связана с какими-либо корыстными или иными целями. Он стремился определить свою позицию на основе критического анализа и нравственного долга. Укажем на одну из проблем, которая, как нам кажется, имеет непосредственное отношение к судьбе В. Долинина.
За последнее десятилетие все очевиднее становился факт, что заметная часть литераторов, художников, критиков оставалась за пределами нормального культурного процесса, – явление, которое получило название «неофициальная культура». Чувство ненужности, отверженности пережили многие из нас. Существование этой проблемы сейчас осознано государственными и творческими организациями. Управление культуры Ленинграда, ЛО ССП и другие учреждения в последние годы предпринимают практические шаги, чтобы эту проблему решить. Проведение выставок художников, открытие литературного объединения Клуб-81 свидетельствуют об этом.
Нам не известно, какие деяния вменяются Долинину в вину. Мы знаем, что создание нашего клуба было встречено им с полным одобрением. Он не только вступил в его члены, но с присущей ему увлеченностью включился в работу, внося инициативу и добросовестность. По нашему убеждению, Долинин, как человек последовательный, занял позицию нашего творческого объединения – позицию гуманистических традиций русской литературы, патриотизма и личной ответственности. Мы не сомневаемся в том, что все его действия продиктованы нравственными соображениями. Нам трудно допустить, что Вячеслав Долинин был способен на противозаконные деяния, и мы надеемся, что суд беспристрастно разберется в обстоятельствах дела.
Мы просим суд с вниманием отнестись к нашему заявлению, огласить во время судебного разбирательства и приобщить к делу.
22 марта 1983 г.
Члены Клуба-81: В. Кривулин, Е. Звягин, О. Бешенковская, Е. Пазухин, Б. Лихтенфельд, Дианова, М. Берг, Б. Дышленко, С. Стратановский, А. Миронов, Ф. Чирсков, А. Степанов, А. Илин, И. Адамацкий, С. Коровин, Н. Подольский, Б. Иванов, К. Бутырин.
В судебной канцелярии, куда я принес письмо, вытаращили глаза. Там знали, что завтра начнется политический процесс, – заявление в поддержку «антисоветчика» было актом вызывающим.
Из записей Адамацкого:
Тотчас после суда Ю. Андреев активно начал требовать, чтобы правление публично исключило В. Долинина из членов клуба. Я также активно, а временами резко возражал. Тогда Андреев начал обхаживать остальных членов правления, но поддержки не получил.
Долинин остался членом Клуба-81.
Из воспоминаний Долинина:
Оказавшись в лагере в Пермской области, я получал отрывочную информацию о жизни клуба. Некоторые литераторы писали в зону. Часть писем я получил, часть была украдена или конфискована КГБ. Предлоги для конфискации сегодня выглядят диковато. Так, письмо Охапкина конфисковано из-за его «религиозного содержания», письмо Кривулина – из-за «условностей в тексте стихотворений».
8–10 апреля
Прежде конференции культурного движения часовщики проводили подпольно под угрозой ареста или высылки. Теперь мероприятия такого рода клуб начал проводить открыто ежегодно и с большим размахом. Первая клубная научно-теоретическая конференция на тему «Культура и традиция», начавшись в пятницу 8 апреля в музее Ф. М. Достоевского, продолжалась два дня на Петра Лаврова, 5. Потребовалось два с лишним года, чтобы решить скромный вопрос: где полсотни питерских литераторов могут собраться, чтобы поговорить на интересующую их тему. В то же время было ощущение: налицо огромное завоевание культурного движения: оно на пути, на котором его уже не остановить. Тема «Культура и традиция» позволяла провести границу между официальной и независимой культурой не в политических измерениях, а культурологических – в перспективе исторического времени.
Из записок Адамацкого «Внутри и рядом»:
Для нас это был настоящий марафон, уровень и глубина докладов были достаточно высоки. Началась конференция докладом Б. Иванова «Культура и традиция: Общая постановка проблемы». Иванов, одетый, как всегда, с полным пренебрежением к собственному виду… говорил, изредка поглядывая на «товарища из райкома», пришедшего взглянуть и нас услышать. «Товарищ» так ничего и не понял – это было видно по его лицу – и вскоре смотался 38 . Следующим был доклад Ю. Андреева «Новое и старое в искусстве». Здесь тотчас обозначилось, что уважаемый доктор наук просто-напросто «не дотягивает до алгебры искусства. Он говорил с великим апломбом, возможно внутренне сознавая, что что-то не так…» За Андреевым пошел Ю. Новиков – «Эволюция изобразительного искусства и городской фольклор». Юра, как всегда, выдержан, умен, точен и чуток.
На второй день С. Родыгин: «Этно– и топонимика Беломоро-Балтийского региона. Ближневосточные и средиземноморские параллели», Э. Горошевский: «Пятая ступень развития театра: мифопоэтическая система», С. Курехин «О порочности метода открытой формы в так называемой „серьезной музыке“», А. Кан «Вопросы „роковой музыки“», В. Кривулин «Городской фольклор», М. Берг «Об игровом характере искусства», С. Бернадский «О социальных перспективах новаторства (на материале социологических исследований)», К. Бутырин «Три функции литературной мистификации: вчера и сегодня», С. Григорьев: «Книжная графика. Проблемы и возможные пути развития», Е. Пазухин: «Кое-что о бегемоте», В. Кушев «„Преступление и наказание“ Ф. Достоевского как иконический текст второго ранга».
Для себя я отметил неожиданность Курехина и Кривулина – интересные соображения… Вся конференция была событием. Едва ли официальный Союз писателей был бы способен брать такие «интегралы», какие брались в клубе 39 .
В своем докладе я говорил, что традиционное искусство базируется на сакральной идеологической базе и на веровании в сакральные статусы институций Церкви и государства. Традиционный базис в России двойной: это Социализм со своими идеалами и целями, со своими преданиями, подвижниками и героями, со своими представлениями о прошлом, настоящим и будущем, с сакральными институтами – Партией и Государством, со своим каноническим искусством, и это – христианское Православие. Первый охватывает все сферы гражданской, публичной, производственной сфер, второй углублен в приватную жизнь. Только когда мы говорим о Социализме и Православии, мы имеем дело с точным употреблением слова – «традиция», «традиционный». Когда говорим о традиции символизма или реализма, о занимаемых ими позициях в истории национальной и мировой культуры, мы отмечаем, что некоторые их знаковые элементы транслируются за пределы их конструктов в виде тех или иных «клише». Эти клише могут претендовать на культовое значение, но им не стать идеологическими базами для сакральных институтов. (Вспомним судьбу футуризма.) Но обрести популярность, стать модой, «течением», фактом прогресса, знаком определенных перемен, служить средством самовыражения и обозначения – да.
Кризис традиционного искусства наступает не как кризис целей и моральных норм, взятых самих по себе, а как несоответствие этих норм существующей действительности – реализм замещает место веры в сакральное. Канонические формы традиционного общества открываются перед человеком в виде ложных эквивалентов идеального.
Мы, таким образом, разделяем с социалистическим реализмом сферы действительности: соцреализм основан на идейно-государственной нормативной основе, неофициальное искусство – на реальности и ее проблематичности. Но этот реализм не охватывает все направления культурного движения. Тенденции романтизма, «клише» символизма, абстрактного искусства, абсурдизма, «условного реализма», к которому я вслед за творчеством Ф. Кафки отношу прозу Стругацких, Бориса Дышленко, Н. Подольского, открывают перед людьми сложную картину, но той же реальности…
11 апреля
На беседу во Фрунзенский отдел КГБ вызвали Бориса Лихтенфельда. Предметом беседы с поэтом послужили его стихи «религиозно-пропагандистского характера». Капитан не угрожал нашему коллеге, больше хвалил свое учреждение: «Мы создали ваш клуб, теперь хорошо и вам – вы можете читать свои произведения не по квартирам, а прилюдно, и нам хорошо – вы у нас как на ладони». Офицер правильно воспринял первые уроки культурного плюрализма – даже солженицынские «Один день Ивана Денисовича» и «Раковый корпус», с точки зрения КГБ, не являются антисоветскими. Такие мирные беседы с участием гэбистов, как правило, заканчиваются предложением записать телефон ведомства на случай продолжения общения, с советом «зашифровать первые три цифры».
Клуб понемногу становился местом, куда можно прийти и хотелось прийти. В помещении сокрушены ветхие перегородки, убрана громоздкая печь. Появилась кое-какая мебель – столы, стулья, скамейки. Подключен газ. На стенах закрепили бра. Члены секций могут здесь собираться и общаться. Студия Горошевского, пока чердак на Чернышевского, 3, не был реконструирован, тоже занималась здесь репетициями, прозаик Петр Кожевников отрабатывал днем приемы восточной борьбы… Никто не вторгался в нашу мирную жизнь. Распространялись разговоры, что где-то под потолком вмонтирован «жучок», но это не стоило наших забот. У нас были другие враги – профессиональные: Коршунов много раз повторял, что КГБ литературой не занимается.
Андреев познакомил нас с рецензией на клубный сборник «Круг», который он составил. Эта рецензия дезавуировала не только творчество клубных авторов, но и его как составителя, что оказало большое влияние на наши дальнейшие отношения с куратором и заставило клуб несколько лет вести дипломатическую войну, от которой зависела судьба сборника и перспектива новых публикаций. В активе у нас был один козырь.
После «бульдозерной выставки», после волны послаблений и определенных гарантий, полученных независимыми художниками, не менее раздражающей власть стала проблема самиздата, которая казалась решаемой при условии его аполитичности. Ю. Андреев добросовестно указания выполнил. Забавны были его усилия превратить повесть Бориса Дышленко «Мясо» в произведение антиколониального смысла, в то время как его автор вымышленным государством метил в Страну Советов. Дышленко жаловался, что Андреев просит его заменить сосны пальмами и сменить пейзаж. Я говорил коллеге: «Соглашайся. Если в повести даже будут прыгать кенгуру, читатель поймет, что описываемый там порядок наш – советский». Несколько лет (!) решался вопрос, оставить повесть с пальмами в составе «Круга» или убрать. Убрали. И, казалось бы, спорить с составителем уже не о чем.
Но рецензент думал иначе. Сборник «Круг», составленный профессором ЛГУ, членом КПСС, рецензентом обкома КПСС, куратором клуба Ю. Андреевым, отдадим на суд Дмитрию Хренкову – редактору журнала «Нева». Приведем рецензию целиком, чтобы получить представление важного и ответственного деятеля о задачах советского искусства, о его границах, о его отношении к человеку. Итак:
«…речь пойдет о литературном сборнике, составленном из произведений людей, имеющих советский паспорт, скорее имитирующих чуждую нам идеологию, чем исповедующих ее. Конечно, эти люди тоже нуждаются в нашем внимании, должны быть окружены той атмосферой, которая не позволила бы множиться вредным микробам… Но это внимание отнюдь не может означать всепрощение, уступок, сдачу наших позиций, заигрывание с инакомыслящими, решившими собраться в одном подобном литературном объединении, кружке пишущих людей, якобы выражающих свое несогласие с проводимой в стране культурной политикой. Конечно, среди них есть заблуждающиеся и особо нуждающиеся в нашей помощи, тем более если люди способные. Тут затраты могут окупиться и не только вернут к активной общественной деятельности способных, но еще и покажут щедрость страны, ее готовность подать руку павшим или готовым упасть.
Наша советская жизнь дает много примеров, когда вдумчивая работа с инакомыслящими и инакодействующими приносила добрые плоды. Думаю, что и работа Ю. Андреева принесет их.
Но я решительно против заигрывания с теми, кто хочет поживиться на своем якобы неприятии советской власти, несогласии с принципами социалистической культуры.
Нетрудно представить огромность работы, которая была проделана при составлении сборника „Круг“. Но при всех благих намерениях составителя она не что иное, как попытка не понять, а отступить. Да, среди участников сборника есть, бесспорно, люди талантливые. Они нуждаются в поддержке. Приходится удивляться, почему в свое время не была напечатана статья Е. Игнатовой („Соблазны пошлости“) о творчестве А. Вознесенского. Автор статьи чутко уловил противоречие в творчестве известного поэта, подметил опасные тенденции, ушел от той апологетичности, с которой наши критики вдруг сразу заговорили о действительно талантливом поэте, совершенно не заметив серьезных недостатков в его работе. Статья Игнатовой мне кажется наиболее сильной в сборнике – и среди прозы, и среди поэзии, и критики.
В сборнике напечатан В. Шалыт… это хорошие публицистические стихи… Можно назвать еще несколько авторов, которые по недоумению оказались в „Круге“. Они здоровые люди, не рядящиеся ни в какие одежды, которые могли бы на другом карнавале заставить кого-то поверить, что носители их, видите ли, с чем-то принципиально не согласны.
Но я не вижу основания для того, чтобы смешивать всех этих людей, способных и гримасничающих, в одной книге. Не нужно ли разделить чистых и нечистых?
Ведь „Круг“ не просто еще один сборник, охватывающий почти все жанры литературы. Кто возражал бы против сборника участников литературных объединений по типу „Нарвская застава“? Там собираются единомышленники, объединенные совместной работой и т. п. Здесь – люди, пытающиеся прожить за счет ссор с советской властью…
По-моему, мы правильно сделаем, если начнем печатать отдельных участников „Круга“ в журналах и других сборниках, если проверим лучших из них и поможем стать твердо на ноги, но откажемся от широковещательной акции – издать их, чтобы преуменьшить опасность, которую они якобы (!) представляют.
Никакие ссылки на то, что советская власть гуманна, что, дескать, нужно показать Западу, что мы никого не преследуем за идеологию, не выдерживает критики. Так что затея с нынешним „Кругом“ кажется мне не только неправомерной, но и вредной.
…Игры в идеологию – вредные игры. Не к лицу они нам. Да и вряд ли можно от таких игр ждать что-нибудь путного. Вспомним тот факт, что в свое время Лениздат чуть ли не обязали выпустить сборник стихов В. Ширали, якобы для того, чтобы расколоть его единоверцев. А на поверку Ширали оказался просто пьяницей и хулиганом, и издательству потом пришлось держать ответ перед московской милицией. Так и „Неве“ было предложено с той же целью напечатать несколько стихотворений В. Нестеровского. Мы уламывали его, отбирая из толстой пачки стихов лучшие, просили что-то в них исправить, а он, дыша винным перегаром, упорствовал и не скрывал, будто знает, что все равно будет напечатан, что редакция „получила указание“ и деваться ей некуда. Потом выяснилось, что „Нева“ просто перепечатала стихи Нестеровского, уже давно опубликованные в зарубежных изданиях.
Вот рассказ „Понедельник, 13 сентября“ В. Аксенова, которым открывается сборник. Думается, что рассказ написан человеком небездарным. Но его умение расходится с тем, что выходит из-под пера: нарочито оглупленные люди, атмосфера всеобщего пьянства и дурости, нежелание считаться с реалиями… Возможно, в каких-то отдельных положениях автор прав, во всяком случае, близок к истине, но совокупность деталей создает искривленную картину. Упор на лагерное прошлое – тоже попытка эпатировать читателя, а не доказать ему что-то.
О рассказе И. Адамацкого „Каникулы в августе“: рассказ написан про получеловеков, которые для чего-то женятся, дерутся, учатся, любят или играют в любовь… Вроде бы временами – и сколок жизни. Но для чего он сделан? Литература – штука активная… Адамацкий либо не хочет знать этого, либо думает провести нас.
Надо заметить, многие авторы прозаических произведений „Круга“ не очень высокого мнения о своем читателе. Он для них либо придурок, либо человек, ничего не знающий, слепой, не понимающий ни слов, ни формул. Его легко оплести, увести в иной мир, пусть выдуманный, скорее надуманный, ибо авторы сами не знают того, другого, мира. Так, мне кажется, думает Б. Улановская… Это не поток сознания, а попытка остановить мысль сумасшедшей. Да и само письмо, да простится это, больное, не человеческой болью, а автора, чем-то ущемленного, обиженного. В таком состоянии писать нельзя.
Повесть Б. Дышленко „Мясо“… маскировка не помогает автору. Игра со стеком и английская фамилия полковника в реалиях советской жизни сразу снимает налет ироничности, который мог бы послужить автору…
Нельзя отказать в способностях Н. Подольскому, написавшему „Замерзшие корабли“. Но путешествие поэта по пустынному городу и заброшенному дому возвращает нас к давно прочитанному из книг иных авторов. Своей философией, своей точкой зрения автор не располагает. Мы видим, что он может писать, но для чего? Неужели только для того, чтобы сказать: „Поэту была подарена редкая привилегия: два года житья в городе он почти не имел столкновений с людьми административными, с представителями закона и соседями, одним словом, с людьми, не обязательно поголовно злыми, но изгоняющими музу поэта далеко и надолго“… и все сразу превращается в литературщину.
Из одаренных прозаиков мне хотелось бы отметить П. Кожевникова. Однако с его „Двумя тетрадями“ согласиться невозможно. И не только потому, что все герои рассказа – ученики ПТУ – все время пьянствуют, развратничают, а потому, что непонятно, для чего все это написано. Что осуждается? Что проповедуется, каков идеал? Где выход? Увы, вопросы остаются без ответа. У автора была заманчивая идея высветлить Галю, показать в ней нечто возвышенное, не позволяющее опускаться до тех пьяных баб с тройными складками на животе, которые охотно раздеваются перед мальчиками, годящимися им в сыновья. Но где-то он побоялся, а не выйдет ли он за рамки тех мер и требований, которыми руководствуются его товарищи по „Кругу“, пошел на измену себе, своей боли, своего дарования. Жаль.
Из всей прозы идейных возражений не вызывает, пожалуй, лишь повесть „Прошлогодний снег“ Ф. Чирскова… Повесть Чирскова при надлежащей доработке может быть напечатана. Он человек способный, хотя странно забывчивый: именно поэтому повесть собой представляет сочетание повести и рассказа.
Стихотворный раздел сборника представляется более благополучным, хотя и там много вторичных, напоминающих переводы с чужих языков, излишне усложненных по форме стихотворений… Тяжкое впечатление оставляют стихи А. Драгомощенко „Великое однообразие любви“. Тут налицо желание ни слова просто не сказать. Трудно согласиться с автором, когда он видит в любовнице сестру. Куда ни шло бы это в лирических признаниях, а вот как с таким убеждением ложиться ему в постель?
Есть неплохие стихи у Нестеровского, Игнатовой и особенно у Шалыта. Из поэзии можно сделать сборник. Как? Дела издательства. Но это в принципе возможно.
…Статью „Эволюция самодеятельного искусства“ следует посмотреть специалисту. На мой взгляд, автор не прав, когда выдвигает лозунг „назад к примитиву“. Развитие искусства шло обратным путем: от примитива к классике. Мне показалось странным, что, перечисляя учеников профессора Осмеркина, автор забыл назвать самого талантливого из них – Е. Моисеенко.
…Сборник, если и возможно его существование, может появиться не потому, что авторы не приемлют наших идей, наш образ жизни, и не потому, что мы хотим кому-то за границей показать, что у нас, дескать, свобода слова. Враки! Мы хотим дать жилую площадь талантливым, может быть, мыслящим несколько иначе, чем многие, но талантливостью своей завоевавшим право выйти к читателю. Не перепевы западных бардов, не попытки с негодными средствами очернить советских людей, не нарочитые поделки, вроде „Игры с природой“, а живое слово, а мысль, а форма, пусть необычная, – вот что может дать сборнику право на существование. И никаких идейных уступок!
Я прекрасно понимаю, что запальчивость – не лучший советчик, что мог бы детально разобрать достоинства и недостатки представленных произведений. Видимо, это нужно делать в иной, действительно студийной обстановке. Но передо мной – не школьное сочинение, а авторы – не мальчики и девочки, которым так нужна благожелательность в начале пути. Речь идет о том, что может появиться книга, обращенная против меня, моих товарищей, погибших на войне, и тех, кто сегодня живет трудной жизнью, но верит в идеалы. Как же я могу сохранить спокойствие? Возможно, я с авторами говорил бы в другой тональности. Но рецензия адресована издательству, составителю.
И еще одно соображение. Под некоторыми текстами проставлены даты. Они говорят о том, что вещи написаны давно, может быть, до той работы, которую стал проводить Ю. Андреев. Так не стоит ли попросить новое?
А главное, не стоит ли порекомендовать действительно талантливым людям, того заслуживающим, обратиться в издательства и журналы? Не нужно возводить между ними и читателями искусственные барьеры. Это превратило бы законное раздражение из чувства просто в бетон, осознанный и непробиваемый. Тогда дело – труба. Тогда будет трудно помочь заблуждающимся».
Эту рецензию современный читатель должен прочесть не спеша, вдумчиво, чтобы познакомиться с реальным лицом «социалистического реализма», действующим, господствующим, беспощадным ко всему от него отклоняющемуся, распространяющего свою власть шире литературы – и на судьбу тех, кто пытается противоречить ему, над ним посмеяться. Отвратительна ненависть к свободе, к культуре, высокомерие холуйской службы, которое держится на единственном основании – круговой поруке таких же, как Хренков. Слово «идеология» и Хренков, и обкомовский работник Петров произносят с угрожающим придыханием. С чем, собственно, идеология враждует? – С гуманизмом.
Оценки сборника Хренковым мало чем отличаются от оценок, услышанных ранее от Ю. Андреева: «мрак», «мертвечина», «нет одухотворенных целей, за которые можно было бы умереть…» Но если наверху решили не преследовать неантисоветскую литературу, то редактор «Невы» и тысячи служак в этом решении разглядели вредную «игру в идеологию». Андреев воспринял ее всерьез, как партийно-политическую задачу – предоставить место в литературе талантливым авторам, далеким от политических тем, признать суверенность тем индивидуальной жизни. Советская культурная политика недалеко ушла от бойни сталинских лет. Приведу тех времен «внутреннюю рецензию» Н. Лесючевского на стихи Бориса Корнилова, расстрелянного НКВД в 1938 году:
«Ознакомившись с данными мне для анализа стихами Б. Корнилова, могу сказать следующее. В стихах много враждебного нам, издевательских над советской жизнью, клеветнических и т. п. мотивов. Политический смысл Корнилов выражает в прямой ясной форме, протащив под маской „чисто лирического“ стихотворения, под маской воспевания природы… В творчестве Б. Корнилова имеется ряд стихотворений с откровенно кулацким, враждебным социализму содержанием. Эти стихотворения не случайны. Однозвучные с ними прорываются во многих других стихотворениях. Это говорит об устойчивости антисоветских настроений у Корнилова. Б. Корнилов пытается замаскировать подлинный контрреволюционный смысл своих произведений, прибегая к методу „двух смыслов“: поверхностного – для обмана и внутреннего, глубокого – подлинного».
Хренков вышел из сталинской эпохи. Встретится сборник «Круг» и с Лесючевским.
Стоит обратить внимание, как грубо поэту навязывается преступный умысел!
Хренков, с его культурным архаизмом, предлагает Андрееву, в сущности, встать в оппозицию к Обкому, воспротивиться переменам в культурной политике даже в той самой малой степени, на которую руководство готово пойти. О сверхосторожности эстетического отбора говорят те ступени, которые «Круг» прошел, прежде чем попал в руки рецензенту. Каждый автор, прекрасно понимая, кто будет редактором и издателем сборника, как правило, отбирал вещи наиболее от политических проблем отвлеченные. Из этих мирных вещей Андреев отобрал одну четвертую часть, а в итоге в сборник вошло не более 40 процентов уже отобранного. Горлит – политический страж на охране ворот, ведущих в типографские цеха, дважды вникал в сочинения. Но и в таком стерилизованном виде новая литература для Хренкова неприемлема.
В этом эпизоде как в капле воды отразилось приближающееся внутреннее разложение командной системы.
Чтобы выйти из положения после погромной рецензии Хренкова, Андрееву нужно было организовать на сборник отзывы авторитетных писателей, не оспаривающих его издание. З0 октября 1983 года на встрече с правлением куратор заверяет, что к концу года будут написаны рецензии Граниным, Конецким и Шефнером, предполагая, что их оценка «Круга» будет положительной.
Однако рецензирование продолжалось в течение всего 1984 года.
Американский десант
Начало лета 1983 года. Звонит Алик Кан, активист ленинградского джазового клуба «Квадрат» – в Клубе-81 он возглавляет музыкальную секцию. От него узнаю, что группа американских музыкантов, поэтов и кинорежиссеров приехала к нам по туристской визе, имея обещания своих друзей в Советском Союзе организовать выступления музыкантов и встречи с нашими литераторами. Погрузив инструменты и аппаратуру, они вылетели в СССР, рассчитывая на выступления в Москве и Вильнюсе, но им решительно отказали. На содействие американского посольства они рассчитывать не могут, поскольку их приезд не является официальным. Все они – члены клуба, созданного собственными усилиями при Центре поэзии Сан-Францисского университета. Через несколько дней срок визы истекает.
– Можно ли что-нибудь предпринять? Можно ли спасти положение?
Я потрясен этой историей. Мне стыдно за страну, которую оккупировало наглое варварское племя и бесконтрольно ею распоряжается. Мы привыкли, мы стерпим. Но как смотреть в глаза людей, которые приезжают к нам! Разве мы не виноваты в том, что у нас возможно такое свинство! Я сказал, пусть приезжают в Ленинград – Клуб-81 организует выступление музыкантов в музее Достоевского.
– Одного отделения им хватит?
– Да, они уже ни на что не рассчитывают.
Правление клуба самостоятельно составляло месячный план своих мероприятий; куратор от ЛО ССП Ю. Андреев получал его от нас по почте. Клуб далеко не всегда следовал плану: вдруг в Питер заявились поэты московской фронды – экспромтом организуем их чтение или приплюсовываем к уже объявленным дополнительные мероприятия. Андреев на вечерах присутствовал не всегда; еще существовала Белла Нуриевна – директор музея, она настороженно относилась к нам и еще больше к публике, которая наши вечера посещала. По наплыву гостей в музей можно было догадаться, что информация о необычном концерте распространилась по городу. Все проходы заняты. Откуда-то принесены тумбочки, на которых устраиваются незнакомые люди. Не верю своим глазам! Это Анника Бакстром, которую не видел много лет: в страну ее не пускали. Она сопровождает группу шведских студентов и каким-то образом узнала об этом вечере…
Вентилятор с трудом перетряхивает воздух. На стенах работы Всеволода Иванова. Его не знает никто, но по работам узнаются его учителя: Модильяни плюс Михаил Шемякин – думаю, величины, в принципе, соразмерные. Там, где у Шемякина ирония, а у Модильяни – грация, у автора, простите, манерность.
– Шестидесятые годы, шестидесятые… – бормочет бородатый мэтр.
– От Юрия Новикова узнаем, что Всеволод Иванов выставляется впервые. Ивановых прибыло.
– Зал на этот раз особенно сложен. Профессор и сайгоновец, завсегдатаи клуба и оказавшиеся здесь по случаю – все жаждали впечатлений.
– В зале есть накрахмаленные…
– Возможны неловкости с американцами…
Недоброжелателей нет, накрахмаленные парализованы духотой, на гостей из-за океана – они сгруппировались в вестибюле – никакого особого внимания.
Кривулина слушают невнимательно. В зал продолжают вносить то стул, то скамейку, потом ящики. Я сижу традиционно в первом ряду, но между мной и сценой уже два-три ряда ящиков и музейной мебели.
…Героем выступления была Валентина Понамарева. Певица уже не раз выступала с группами во главе с Чекасиным и Курехиным. Ей обычно отводилась роль одного из «инструментов», но на этом вечере она солировала – и Курехин, и Гребенщиков, а затем американский саксофонист Брюс Экли пристраивались к той музыкальной интонации, которую она великолепно вела, все более захватывая зал… Ее импровизации при всем их разнообразии и неожиданности были, как могли бы сказать структуралисты, «коннотацией магических песнопений»: заговоров, заклинаний, языческих молитв, что в свое время эксплуатировала перуанская певица Има Сумак…
Наступает мертвая тишина. В зал заглядывают американские гости. На сцену поднимается Алик Кан. Он представляет залу американских музыкантов, рассказывает о целях их приезда в Советский Союз.
Квартет ROVA играет авангард. Играет раскованно и сосредоточенно одновременно. Как красив зал: лицами, вниманием к происходящему – предзнаменованием каких-то близких и неизбежных перемен. Саксофонисты ROVA играли в музее то, что хотели. Это была одночасовая программа, состоящая из пяти-шести частей.
Строгое поведение на сцене, если не считать вольностью – присесть на сцене, когда играют партнеры, чтобы перевести дыхание и сделать два глотка – пива? минеральной воды? Никакого шоу, никаких перемещений, никаких отвлекающих от музыки жестов. Композиции суховаты и угловаты. Мелодии заменены мелодикой – сочетанием звуков и инструментов. Мелодика иногда неожиданная, иногда монотонная, исполнение уверенное, временами виртуозное. Никаких ассоциаций, никаких намеков – форсируется самодавление замкнутой системы звуков…
Аплодисменты, все взволнованы. На улице темнеет. Гости фотографируют и в зале, и на улице. Нашего чернобородого Василия Аксенова (не путать с Аксеновым эмигрантским!), ни на кого не похожего, снимают все. Кан и Драгомощенко – толмачи.
Особенно они пригодились на следующий день, когда мы встретились на квартире Наля Подольского: открываешь окно и выходишь на крышу старого пятиэтажного дома…
Один из наших поэтов, принявший участие во встрече, стал развивать свои взгляды на искусство. Чарльз Шер отнес его высказывания к романтической концепции искусства и спросил, есть ли среди членов Клуба-81 литераторы, которые пишут реалистические вещи. Такой поворот в беседе озадачил моих земляков, ибо, в системе их представлений, от авангардистов можно было ожидать самых парадоксальных взглядов на искусство, но только не связанных с реализмом. Мы не услышали от Шера развития этой темы, но он высказал одну мысль, которой я воспользуюсь и на свой страх и риск разовью в контексте других высказываний наших гостей. Он сказал, что художник должен полностью принимать выводы, которые следуют из осознания реальности, какой бы она ни была и какие бы выводы не предопределяла. Но дух американской культуры традиционно неотделим от нравственной позиции индивида. Поэтому я задал ему вопрос, нельзя ли его взгляды определить как стоицизм? На что Чарльз выразил свое полное согласие.
Но Шер озадачил меня, отрицательно отозвавшись о связи реализма с личностью. В этой связи он усмотрел диалектику, которую «американцы никогда не понимали и никогда не поймут». Вероятно, думаю я, американцы просто не замечают в своих свободных поступках личный фактор, тогда как каждый свободный поступок в нашей стране рассматривается как нелояльный. Для нас проблема самоутверждения – проблема идейно-политического конфликта, столкновение и борьба с системой. Организация выступления музыкантов, сам наш разговор потребовали личного мужества, потому что свобода в СССР – это личное достояние, ворованный воздух; я ведь заранее знал, что за концертом последует расследование: «Кто разрешил, кто должен ответить за самовольство»…
Беседа с авангардистами из Штатов, несмотря на ее пунктирность, была для меня с познавательной точки зрения чрезвычайно интересной. Сам дух разговоров решительно отвергал те предрассудки, от которых мы не свободны, то причисляя авангард к сугубо формалистическим направлениям, то наделяя его стремлением к разрушению и экстравагантности. В то время я публиковал в «Часах» статью «Реализм и личность», в которой утверждал, что к авангарду в искусстве относится то, что «расширяет горизонт обозначаемой реальности». Авангард – лидер в развитии мирового реализма, авангард – религия эпохи фактичности и достоверности, его пророк Галилей: «А все-таки она вертится!» Эта формулировка воспринимается как попытка соединить несоединимое, ибо реализм в представлениях моих современников – направление традиционное, авангард ничего общего с реализмом иметь не может.
…На этой встрече не было блудного сына, и никто не произносил проповедей. Конечная цель – понимание друг друга – своеобразный классицизм уравновешенности. На фотографии, сделанной там под крышей, я вижу лица своих увлеченных разговором друзей.
Думаю, большинство из нас чувствовали: мы очень разные. Наши гости удивлялись иному: наш клуб напоминал их собственный. В самом деле, мы не имеем широких контактов с читателями, не имеют его и наши гости. Их аполитичность связывается с нашим убеждением, что искусство не является служанкой ни идеологии, ни философии и непозволительно причислять его к аппарату пропаганды. Сходство есть и в том, что и мы, и они уделяем много времени общению между собой, служа друг другу и читателями, и авторами, и критиками. Мы, как и они, понимаем искусство как фундаментально целое, не проводя радикальных различий между музыкой, поэзией, прозой, театром и живописью. И лишь критика в нашем неофициальном искусстве все еще изрядно отстает от искусства, в то время как американцы воспринимают критику как органическую часть своего художественного опыта…
Аркадий Драгомощенко:
Я вспоминаю нашу первую встречу. Среди них поэты, музыканты, критики… Лин Хиджинян – поэт, критик, прозаик, редактор и издатель поэтического издательства «Туумба–пресс», соредактор теоретического журнала «Поэтика»… Джекки Окс – кинорежиссер, на свой страх и риск снявшая картину об использовании во вьетнамской войне «оранжевого реактива», печально известного химического оружия… Стефан Роджер – поэт, писатель. Джордж Мэтингли – редактор и издатель «Блу-виндпресс», Чарльз Шер – композитор, критик и др. Два дня напряженных, изматывающих, прекрасных разговоров и обо всем сразу, и понемногу о разном – о том, кого читать, какова сегодня поэзия и что такое поэзия мысли, интеллекта, и о том, нужна ли поэзия вообще, и кто читатель, семантика или синтаксис! И сколько стоит килограмм огурцов, и бывают ли зимой белые ночи – бывают, конечно же, бывают, – каковы тиражи книг и каким должен быть критик. Еще жив был Виктор Шкловский, и о нем, о русской школе анализа, о Вильяме Карлосе Вильямсе, Хлебникове и о другом – о мере ответственности, которую несет художник, хочет он того или нет.
Клуб искупил грех хамства власти. Американцы вернулись домой, переполненные впечатлениями.
Для нас эта встреча содержала приятную неожиданность. Наша культуроцентристская ориентированность полностью совпадала с ориентированностью гостей. О политике ни слова. Политика – то, что уродует жизнь людей и народов, культура – не знает границ. Таков был дух встреч… Затем последовало требование объяснить: «Кто разрешил несанкционированное выступление американцев?!!»
Объяснение в высокопартийном стиле написал Аркадий Драгомощенко.
Представителю ЛО ССП,
главному редактору «Библиотеки поэта»,
доктору филологических наук
Ю. А. Андрееву
В июне сего года Ленинград посетила группа американских писателей, поэтов, издателей, музыкантов (известный всему миру квартет саксофонистов РОВА). Во время пребывания в нашем городе они имели возможность посетить Клуб-81, о существовании которого не имели представления, встретиться с правлением Клуба-81, с его членами, работа которых, творческие планы, взгляды на ряд предметов вызвали немалое внимание и подлинный интерес.
Сам факт их приезда в Советский Союз нам представляется многозначительным: в условиях чрезвычайной международной напряженности, встретив недвусмысленную реакцию администрации Рейгана на свое желание посетить СССР, лишившись тем самым финансовых возможностей осуществить поездку, поскольку все программы, связанные так или иначе с культурным обменом, практически закрыты правительством США, – они были вынуждены в течение двух лет собирать средства среди сочувствующих или разделяющих их взгляды общественных организаций и просто людей, желающих узнать правду о Советском Союзе и выразивших им свое доверие. Поездка, как написал в письме один из ее участников, завершилась триумфально . Около двух недель на встречах, пресс-конференциях в Беркли, Сан-Франциско, Окленде представители делегации рассказывали о своем путешествии, отвечали – без преувеличений! – на тысячи вопросов, делились впечатлениями от встреч с представителями поэзии, прозы, музыки, культуры нашей страны.
Следует пассаж, рассчитанный на чтение идеологического цензора, смысл которого: ничего нового мы не узнали, все, что они говорили нам, было известно из переводов, опубликованных в наших журналах, и «еще более подробно по работам советских исследователей американской литературы, в целом сочувственно и по достоинству оценивших их нравственно-эстетические поиски, и четкому общественно выраженному отношению к внутренней и внешней политике США того периода. Нам известны те вехи, их помнит и прогрессивная Америка: война во Вьетнаме, позор Уотергейта…»
Аркадий Драгомощенко не только продемонстрировал искусное владение языком официоза, но и ходы его партийно-монастырского мышления:
«В ходе последовавшей переписки правление Клуба-81 поняло: диалог с литераторами Калифорнии может строиться на основе сегментарного совпадения литературных интенций, обоюдного желания разобраться в проблемах современной поэтики». И далее о поисках ценностей, «способных противостоять угрозе миру». «Сегментарное совпадение литературных интенций» – можно считать шедевром дипломатической неопределенности. Здесь и планы американской стороны «на участие в Московской международной книжной ярмарке», и переговоры о возможности публикации в Соединенных Штатах подборки поэзии и прозы членов Клуба-81. «Со стороны клуба, – пишет Драгомощенко, – переводчики уже приступили к работе, занялись переводами американских поэтов». Из письма директора Сан-Францисского центра поэзии Джима Хартса Драгомощенко цитирует: «Нам бы хотелось прислать приглашение нескольким членам Клуба-81, чтобы вы представили свое творчество в США» – и ответ от правления клуба: «…ваше приглашение членам Клуба-81 мы рассматриваем как начало сотрудничества и при благоприятных обстоятельствах воспользуемся Вашей любезностью».
Последовало деловое приглашение:
«Дорогой Аркадий Драгомощенко!
По поручению Центра поэзии Сан-Францисского университета я пишу Вам, чтобы пригласить лично Вас, Игоря Адамацкого, Александра Кана и Владимира Кучерявкина представить свое творчество здесь, в Центре. Лучше всего было бы организовать трех-, четырехдневную конференцию, включая знакомство с рукописями, публичные выступления и чтение».
Завязалась переписка. Лин Хиджинян начала изучать русский язык, переводить поэтов клуба, переводчики клуба перевели несколько ее стихотворений. И не только ее, С. Магид переводил Кларка Кулиджа, С. Хренов – Роберта Перельмана. В этой работе принимали участие В. Кучерявкин, Д. Волчек, М. Хазин…
К поездкам писателей за рубеж власти относились как к делу первостепенной государственной важности. Делегировать нас в роли посланцев советской литературы в Штаты власти, конечно, отказались, ВААПом были отклонены и предложения Лин Хиджинян о договоре на перевод клубных поэтов.
Из письма Лин Хиджинян:Лин
С тех пор как мы вернулись, мой сын, по его словам, стал испытывать ностальгию по России. Звучит это довольно дико, хотя я начинаю его понемногу понимать. Вот почему и собираюсь приняться за изучение русского языка. Но еще и для того, чтобы читать ваши работы и вернуться в Ленинград.
Признаться, я немного расстроена оттого, что наша встреча оказалась такой короткой. Было и есть множество вещей, о которых хотелось бы поговорить подробней, и литература занимает среди них не последнее место…
Вечер с американцами окончательно испортил отношения клуба с директрисой музея Б. Рыбалко. Она категорически заявила, что отказывается в будущем предоставлять клубу зал для вечеров. Мы не чувствовали себя обязанными согласовывать с кем-либо программы наших вечеров. Официальные лица посещали их в редких случаях, но все наши мероприятия могли посещать беспрепятственно – возможно, кто-то хотел остаться инкогнито. Претензии к нам предъявлялись в основном из-за богемной публики. Я оборонялся: «Кто-то оставил на лестнице пустую бутылку, кто-то пришел с серьгой в ухе, но не для них же мы здесь проводим мероприятия!..» Полуподвал на Петра Лаврова, 5, стал главным местом проведения работы, включая конференции, гостевые выступления, тематические дискуссии.
На другой день, после отъезда американской группы из Ленинграда, у Виктора Кривулина был обыск по делу Владимира Альбрехта – активиста правозащитного движения. В 1982 году этот московский математик провел в Ленинграде две квартирные лекции. Альбрехт рассказывал о том, как следует держаться во время обыска, ареста, следствия и на суде. Одна из лекций прошла у Кривулина. Дело Альбрехта послужило поводом для обыска у поэта, который дал чекистам неплохой улов: он публиковался в тамиздате и самиздате, принимал дома иностранцев. По протоколу было изъято около 140 наименований.
Из записей И. Адамацкого:
Срочно собралось правление. Решили писать два письма, одно письмо пишет Кривулин, другое – я, как председатель правления клуба. Вот оно:
«Прокурору г. Ленинграда
тов. Васильеву В. Д.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Настоящим правление Клуба-81, творческого объединения литераторов, подтверждает, что большая часть изъятых при обыске у Кривулина В. Б. 16 июня с. г. машинописных материалов представляет собой собственность Клуба-81. Кривулин В. Б. является руководителем секции поэзии и по характеру деятельности обязан был знакомиться с текстами произведений членов Клуба-81 на предмет анализа, практического рассмотрения и редактирования.
Правление клуба убеждено, что изъятые у Кривулина машинописные тексты по сути не могут представлять интереса для следственных работников, поскольку являются рабочими материалами и черновиками, носящими сугубо литературный характер внутриклубного профессионального использования.
(Перечислены материалы, которые должны быть возвращены „по принадлежности и в кратчайший срок“.) О принятых по заявлению мерах прошу сообщить по указанному адресу.
И. Адамацкий, председатель правления Клуба-81».
Изъятые у Кривулина материалы уехали в Москву, затем вернулись обратно, не считая двух книг, отобранных московским Горлитом, остальное 6 сентября было возвращено В. Кривулину, в том числе и его роман под сочным названием «Шмон» (этот роман, так и не дописанный, изымался дважды).
Эпизод с письмом прокурору и возвращением изъятого при обыске заметно повысил авторитет клуба как действенного защитника своих членов, повлиял и на отношение к клубу самого Кривулина. Поэт не скрывал, что вступал в клуб, чтобы его развалить. Клуб, созданный литераторами как агрегация их актуальных интересов, должен, считало правление, терпимо относиться к странностям своих членов – к их эгоцентричности и эксцентричности. Нельзя было морализировать по каждому представившемуся поводу. Осуждению, бесспорно, подлежали поступки, прямо направленные против общеклубных интересов и в ущерб культурному движению в целом. Кому-то делали выговор, кто-то лишался права посещать, например, театральную студию, кого-то из клуба изгнали (об этом ниже).
Но если говорить о Кривулине, клуб гордился им как поэтом, ценил как участника дискуссий и конференций. На каждом ежегодном отчетно-перевыборном собрании он выдвигался в состав правления, но результаты тайного голосования каждый раз были не в его пользу, – все знали, что в практических коллективных делах поэт-фантазер очень непоследователен.
Новое помещение
Вспоминает И. Адамацкий:
Соловьев в разговоре со мной сказал: «Мы получим политический выигрыш в любом случае, независимо от того, будет клуб существовать или его придется закрыть».
Я ответил: «Мы постараемся доказать, что клуб будет существовать, а выигрыш получит власть уже другая».
22 августа правление отправило очередное письмо в обком КПСС. В нем говорилось:
Единственность, уникальность того культурного контекста, в котором работает Клуб-81, заключается в том, что целое поколение ленинградских литераторов, музыкантов, художников оказались в едином культурном движении, направленном к глубинному осознанию современности, к синтезу образной мысли, к выработке большого стиля культуры. К сожалению, такое уникальное явление, как Клуб-81, который в силу исторических причин мог возникнуть только в настоящее время и только в Ленинграде, оказывается в неблагоприятных условиях существования: Клуб-81 до сих пор не имеет ни официально признанного статуса, ни постоянного помещения, пригодного для работы секций и театральной студии; не имеет постоянных контактов с издательскими организациями; лишен всякой прессы <…>. Несмотря на многочисленные обещания, ни одна из этих проблем не решена.
Далее высказывалась надежда на встречу правления с секретарем Обкома Захаровым и содействие в решении проблем.
Ответа не было, но Адамацкий записался на прием, когда в Смольном передавал письмо правле-ния, нарушив тем самым наше правило: не ходить на встречу с официальными лицами в одиночку. Таким образом мы подчеркивали общественный статус визита и существо проблем, которые нас заботят, и предупреждали подмену общественных отношений личными.
В «Записках» И. Адамацкий так описал свою вылазку в Смольный:
Разговаривали со мной двое – Барабанщиков Г. С. и Попов А. А. Сначала пришел Попов, с которым мы тотчас не понравились друг другу. Он сразу заявил, жалуясь, что его заставили прочитать рукопись нашего клубного сборника, а он, Попов, книг-то не успевает прочитывать. Попов занимается литературой, курирует Союз писателей и в постоянном контакте с Федоровой В. Н., оргсекретарем Союза. Будучи человеком кислым, желчным, больным, способен нагнать скуку на всякого. Через двадцать минут разговора у него тряслись руки. Потом пришел Барабанщиков. Сказал, что ради меня прервал разговор с замминистра просвещения. …Он пытался, было, коснуться темы марксизма и культуры, но понял, что зря…
Результатом этого разговора – он длился чуть более часа – было, во-первых, то, что Андреев пришел во гнев, во-вторых, правление подставило меня в качестве виноватого, в-третьих, и это самое главное, клуб получил для студии-театра помещение – мансарду на Чернышевского, 3, кв. 7… Э. Горошевский… к осени 83-го уже репетировал «730 шагов» В. Кушева и другие вещи.
В конце 1983 года прошло отчетно-перевыборное собрание. В «Записках» Адамацкий подвел общий итог деятельности клуба: «Было проведено общеклубных встреч и мероприятий – 26, заседаний секций – около 80, заседаний правления в основном в расширенном составе – 25, теоретических семинаров – 5».
Среди сохранившихся бумаг тезисы моего выступления, в котором я изложил политическую программу клуба.
НАШ ПУТЬ – НЕ ПУТЬ КОНФРОНТАЦИИ, А ПУТЬ НАДСТРАИВАНИЯ – ОБРАЗОВАНИЯ НОВЫХ КАПИЛЛЯРОВ В ТЕЛЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ И КУЛЬТУРЫ. МЫ ДОЛЖНЫ ПОНИМАТЬ СВОЮ ЦЕННОСТЬ НЕ КАК ОТДЕЛЬНУЮ ОТ СИСТЕМЫ СУЩЕСТВУЮЩЕЙ РЕАЛЬНОСТИ, А КАК ЕЕ НОВУЮ ЧАСТЬ, КАК ПОЗИТИВ.
ОЩУЩЕНИЕ КРИЗИСА СИТУАЦИИ, КОТОРУЮ МНОГИЕ ИЗ НАС СЕЙЧАС ЧУВСТВУЮТ, СОПРОВОЖДАЕТ ВАЖНЫЙ, НО ТОЛЬКО НАЧАЛЬНЫЙ МОМЕНТ НАШЕЙ КУЛЬТУРНОЙ ПРОПИСКИ. ЕГО НАДО ПЕРЕЖИТЬ, ПРЕДПОЛАГАЯ, ЧТО, ЕСЛИ МЫ ЕГО ПЕРЕЖИВЕМ, ПЕРЕД НАМИ ВОЗНИКНУТ СКРОМНЫЕ, НО ВСЕ ЖЕ БОЛЕЕ ШИРОКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ, ЧЕМ СЕГОДНЯШНИЕ. НО КРИЗИСНАЯ СИТУАЦИЯ ЕЩЕ ДОЛГО БУДЕТ СОХРАНЯТЬСЯ.
НИ НА СЕКУНДУ НЕЛЬЗЯ БЫТЬ УПОЕННЫМИ, НЕЛЬЗЯ ГОРЯЧИТЕЛЬНЫМ МЫСЛЯМ КРУЖИТЬ ГОЛОВУ. И КАЖДАЯ СИТУАЦИЯ БУДЕТ ТРЕБОВАТЬ НЕТРИВИАЛЬНЫХ РЕШЕНИЙ.
НАС МАЛО. СРЕДИ НАС НЕТ ЛИШНИХ. БУДЕМ ОЦЕНИВАТЬ КАЖДОГО КАК НЕОТЪЕМЛЕМУЮ ЧАСТЬ НАШЕГО ОБЩЕГО КАПИТАЛА.
Итоги года
В 1983 году клуб самостоятельно заявил о своих гражданских позициях в «деле Долинина» и организацией наделавшего большой шум американского концерта в музее Ф. М. Достоевского. Наша политика не признавала за властью ее исключительные права на управление всеми важными сторонами нашей жизни. От нас требовали объяснений, устных и письменных, и мы их давали, доказывали, что хорошего честного человека нельзя наказывать, а организаторам дружеского общения с представителями враждебной нам страны – это и есть борьба за мир – нужно разрешить ответную поездку – это и есть встать на «вахту мира».
В 1983 году обнажилось неоднозначное отношение к сборнику «Круг» среди представителей официальной литературы. Распространилась молва о готовящемся к публикации сборнике, напичканном антисовом и аморализмом. Машинописный экземпляр в стенах Смольного переходил как самиздат из рук в руки. Читали чиновники, которые по своему положению должны были с ним познакомиться, и читали из любопытства. «Круг» обманывал ожидания читателей. Сборник был вычищен Андреевым даже от намеков на что-то крамольное, если в каких-то текстах что-то и таилось. Но у независимого творчества, помимо партийных идеологов от литературы, был еще один противник – советская служивая литература. Многообразием тематики и литературных персонажей, спецификой своей лексики и самостоятельно развиваемых традиций новая литература ее раздражала. С ее беспомощными враждебными нападками мы познакомимся после публикации «Круга».
Когда в конце 1982 года куратор сообщил нам, что претензий к просмотренному материалу у цензуры нет, я, воодушевленный этим известием, поверил, что сборник увидит свет уже в следующем 1983 году. Я и не предполагал тогда, что очередная задача Андреева найти «Кругу» авторитетного благосклонного рецензента окажется не только трудной, но и прямо-таки неразрешимой. Сборник будет рецензироваться весь 1984-й и начало 1985 года!
Секретариат СП и отдел культуры Дзержинского райисполкома обязывали правление Клуба доводить до них планы своей работы, а также «сведения обо всех мероприятиях, проводимых вне плана»; все вопросы, «непосредственно относящиеся к деятельности клуба, должны с ними согласовываться». Никаким организациям, названным и неназванным, например, КГБ, о планах и проводимых мероприятиях клуб не докладывал. Даже Андреев только после его упреков и напоминаний стал получать нашу ежемесячную рассылку. Однажды внушительного вида райисполкомовская дама появилась на Петра Лаврова, 5, на занятии поэтической секции. Поэты горячо говорили о стихах, кажется, Кулиджа. Она не задавала вопросов, а ей никто не объяснял темы спора. Более десяти минут она не выдержала. Клуб был не для всех – литературно-профессиональный. П. Коршунов понимал это и часто говорил «мы литературой не занимаемся». Он зазывал правление на улицу Чайковского, где находилась приемная его организации, или появлялся на наших собраниях, когда считал нужным о чемлибо предупредить или проинформировать.
В городе нас привлекали своим размахом, иронией, артистизмом выступления группы Сергея Курехина «Популярная механика», мы знакомились с «новыми художниками» Тимура Новикова и митьками Дмитрия Шагина, самый молодой член нашего клуба Д. Волчек начал издавать журнал «Молчание» (через два года он переименует его в «Митин журнал») – эти явления принадлежали новому литературному поколению.
Комическая коллизия возникала каждый год в связи с положением устава, согласно которому все члены клуба должны были получить удостоверение о своей принадлежности к официальной организации. Адамацкий превратил напоминание о «корочках» в разновидность пытки. При каждом своем визите в СП он спрашивал: «Уважаемый секретариат, сколько можно обещать и не выполнять обещание!» Оказывалось, что вопрос не простой, необходимо множество согласований. Адамацкий начинал выяснять, кто конкретно препятствует этому дружескому акту. Товарищи продолжали выворачиваться: «Мы узнавали, за изготовление нужно заплатить деньги, а денег у Союза писателей нет!» «Мы соберем!» – наступал Адамацкий с наигранной страстью буденовца. В следующий раз ему похоронным голосом говорили: «Увы, в типографиях нет нужного материала…» А вскоре не стало и советской власти.
В конце декабря в издательство «Советский писатель» были поданы заявки на «Круг-2», составленный по тем же разделам, что и «Круг», и сборник рассказов «Вечера на Кузнечном», составленный секцией прозы.