Пушкин всю недолгую жизнь свою думал не только о поэзии, о личном литературном творчестве, но и о печати как о средстве распространения литературы и науки в человеческих массах. Отличный практик, заботливый хозяин, он и Девять Муз хотел заставить работать у себя над строительством культуры; наш великий поэт, при высочайшем эстетическом совершенстве своих творений, однако, никогда не был «чистым эстетом». Его эстетика — это сама жизненная, рвущаяся вперед правда, это его, Пушкина, простота, доступная всем людям. Чем совершеннее пушкинское творение, тем глубже, активнее входит оно в массы.

В заботах о народных массах, об их культуре, как мы видели, Пушкин всю свою жизнь мечтал о собственном органе печати. Он принимает непосредственное участие в «Московском телеграфе», «Московском вестнике», в «Литературной газете»… Он получает разрешение на открытие своей газеты, но отказывается от него. Это все не то.

И наконец он добивается того, что ему нужно: ему разрешен, и он сам ведет ежеквартальный журнал «Современник».

17 апреля 1836 года вышла первая книжка «Современника», том в объеме 320 страниц; журнал выходил один раз в три месяца.

Первый том открыло как бы программное стихотворение Пушкина «Пир Петра Первого» — этот шедевр пушкинского стиля, полный блеска, движения, силы, правды. Праздничные салюты пушек совершенно явственно отзываются в созвучиях:

…В царском доме пир веселый; Речь гостей хмельна, шумна; И Нева пальбой тяжелой Далеко потрясена.

Петр для Пушкина — сила организующая, примирительная. Разумная и вместе с тем «революционная голова». Снова и снова кладет свои усилия Пушкин, чтобы напомнить о том, что там, в Сибири, томятся «братья и друзья», что глава государства должен быть «памятью незлобен»…

Петр ведь:

…с подданным мирится; Виноватому вину Отпуская, веселится; Кружку пенит с ним одну; И в чело его целует, Светел сердцем и лицом; И прощенье торжествует, Как победу над врагом;

Вот он, главный лейтмотив «Современника»: свобода! Прощение декабристам! Наука! Общая работа!

«Россия представлялась Ибрагиму огромной мастеровою, — читаем мы в «Арапе Петра Великого», — где движутся одни машины, где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом». Такой же, по петровскому образцу, представлялась Россия и Пушкину.

В этом же первом номере помещены «Скупой рыцарь» и «Андрей Шенье»; из прозы — «Путешествие в Арзрум». Тут же мы видим «Коляску» и «Утро делового человека» Гоголя.

«Современник» явился продолжателем линии «Литературной газеты», да и состав ближайших сотрудников свидетельствовал это же. Рядом с Пушкиным мы видим имена Жуковского, Плетнева, Вяземского, Дениса Давыдова, Гоголя.

Гоголь принимал сперва непосредственное участие в составлении и подготовке первого тома «Современника», работал и в редакции, и в типографии, что было вполне понятно при его личной привязанности к Пушкину. И перу Гоголя принадлежала программная статья в первом номере — «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 гг.».

Однако эта статья Гоголя оказалась острого, задорного, невыдержанного характера, что вызвало полемику, а это было для Пушкина нежелательно. Он, напротив того, предполагал в своем журнале держаться тона спокойного, чтобы, ставя известные общие проблемы у себя, помогать в дружественном обсуждении этих проблем и в других журналах. Между тем, разбирая только что вышедший альманах «Новоселье», Гоголь сравнил его «с тощим котом, мяукающим на кровле опустелого дома». Главные же упреки Гоголь в этой статье обрушил на редактора этого альманаха Сенковского — барона Брамбеуса, за то, что многое в своей критике тот излагал в очень легкой, шутливой, доступной для всех форме, а также и за то, что он «помещает много объявлений», и т. д.

Одним словом, программная эта статья была такова, что не могла не вызвать досадной полемики как с «Библиотекой для чтения» — журналом тоже А. Ф. Смирдина, тоже под редакцией О. И. Сенковского, так равно и с сильной булгаринской группой, в то время как дела самого «Современника» в смысле тиража не могли на первых порах быть блестящими. Нужно было время окрепнуть.

Вполне естествен вопрос: как мог Пушкин пропустить такую неловкую статью?

Объяснение в том, что первый том «Современника» выходил в апреле 1836 года, а 29 марта скончалась мать поэта, Н. О. Пушкина, и сын отвозил ее тело для погребения в Святогорский монастырь, откуда вернулся лишь 16 апреля. «Журнал мой вышел без меня…» — писал Пушкин Погодину.

Выступление Гоголя доставило Пушкину много хлопот. В 1954 году в Ленинградской библиотеке имени Салтыкова-Щедрина обнаружен первый том «Современника»; где в оглавлении указано имя Н. В. Гоголя как автора неловкой этой статьи, чего не было в вышедших копиях. Для этого, судя по разнице в шрифтах, пришлось перебрать и переверстать последние двадцать четыре страницы.

Пушкин пошел на это, чтобы спасти Гоголя: предстояла премьера «Ревизора», заботливо организованная кружком Пушкина и А. О. Россет, и на Гоголя должна была обрушиться мстительная критика конкурентов. Пушкин принял удар на себя, и «Ревизор» Гоголя имел полный успех, но все удары обрушились на самого Пушкина.

Пушкин только в третьем томе «Современника» вынужден был поместить под видом «Письма к издателю» свое объяснительное письмо, подписанное «А. Б.» и помеченное «23-м апреля 1836 г. в городе Твери».

Это «Письмо» снабжено «редакционным примечанием», то есть уже определенно исходящим от самого Пушкина:

«Статья «О движении журнальной литературы» напечатана в Моем журнале, но из сего еще не следует, чтобы все мнения, в ней выраженные с такою юношескою живостию и прямодушием, были совершенно сходны с моими собственными. Вo всяком случае, она не есть и не могла быть программою «Современника».

В результате Гоголь обиделся на Пушкина, не простил ему этого и прекратил свое участие в «Современнике», несмотря на всю свою привязанность Пушкину, несмотря даже на то, что Пушкин всегда помогал ему со всей своей великолепной щедростью и подарил ему темы «Ревизора» и «Мертвых душ» — главных гоголевских творений.

В том же первом номере «Современника» была напечатана критическая статья Пушкина «Вечера на хуторе близ Диканьки».

«…Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставила нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина!… Г-н Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале».

И во втором томе «Современника» мы видим уже блестящую рецензию на постановку «Ревизора».

Остаются считанные месяцы жизни Пушкина. Поэт всецело занят своим журналом. Он энергично собирает к себе всех, кто может ему помочь в его издании. Через Нащокина он приглашает к себе в журнал Белинского и получает ответ, что Белинский «будет счастлив работать с Пушкиным».

В замечательной статье своей «Джон Теннер» Пушкин необычайно остро, и тонко, и совершенно «по-современному», провидчески характеризует состояние цивилизации США.

«Уважение к сему новому народу и к его уложению (законам. — Вс. И.), плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё, возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбись надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».

Картина, нарисованная Пушкиным в журнальной статье о книге «Записки» Джона Теннера, стопроцентно верна и теперь — через полтораста лет после того, как она написана: время, истекшее с той поры, доказало ее справедливость и тонкую прозорливости. Однако несомненно и то, что такие далеко смотрящие, зоркие статьи привлекают внимание очень ограниченного круга людей, и большого спроса на журнал, а следовательно, большого материального успеха они не создают.

Четвертая книжка «Современника» вышла в ноябре и по отделу поэзии дала читателям восемь стихотворений Тютчева.

В ней Россия увидала наконец и впервые прочитала «Капитанскую дочку» Пушкина, эту лучшую работу о Пугачеве и его времени в русской литературе. Этой короткой и ясной, в полном смысле «учено-художественной» повести русское общество обязано своим представлением о грандиозной исторической фигуре Пугачева.

Сложен раздел Пушкина о Ломоносове, включенный им в статью «Путешествие из Москвы в Петербург», представляющую собою систематический критический разбор книги А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Едучи в обратном направлении и потому читая книгу Радищева в обратном порядке — «от Москвы к Петербургу», Пушкин исследует ее содержание, насколько оно соответствует современной ему действительности.

Работая над статьей этой, опубликованной уже посмертно, Пушкин настроен критически к Радищеву. В позднейшей статье о Радищеве, законченной 3 апреля 1836 года и предназначавшейся для «Современника», Пушкин указывает на главное положительное качество его как писателя — на громадную его смелость.

«Рыцарская совестливость», удивительное самоотвержение очаровали Пушкина в Радищеве.

Но Пушкин и спорит с ним по ряду пунктов: он вообще никогда не изъявляет готовности принимать чужие мнения сразу, полностью и безоговорочно. «Многое переменилось со времен Радищева…» — пишет он. Однако в главке «Медное» Пушкин совершенно согласно с Радищевым возмущается рабством, то есть крепостным правом, по поводу встреченных публикаций о продаже с торгов имущества отставного капитана Г. — и «при нем шесть душ мужского и женского полу». «Следует картина, ужасная тем, что она правдоподобна, — пишет Пушкин. — Не стану теряться вслед за Радищевым в его… искренних мечтаниях… с которыми на сей раз соглашаюсь поневоле…» Но ответ Пушкина Радищеву относительно Ломоносова совершенно созвучен нашей современности: «Ломоносов был великий человек, — пишет Пушкин уже без всяких обиняков. — Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». Не поэзия вовсе ломоносовская важна, «Ломоносов сам не дорожил своею поэзиею и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высокоторжественный день тезоименитства и проч. С каким презрением говорит он о Сумарокове, об этом человеке, который ни о чем, кроме как о бедном своем рифмачестве, не думает!» Зато с каким жаром говорит он (Ломоносов. — Вс. И.) о науках, о просвещении». Наука, а не поэзия — главное для Ломоносова.

Для доказательства этого важного своего положения Пушкин не стесняется обстоятельно документировать: он приводит очень убедительно длинный, подробный рапорт Ломоносова графу Шувалову с отчетом о своей научной работе в 1751–1757 годах.

Ломоносов для Пушкина — образец научного работника, и он в № 3 «Современника» касается смело тех недостатков, которые он видит кругом в работе современных ему ученых.

«В наше время, — пишет он в рецензии без подписи на историческую книгу «Словарь о святых, прославленных в российской церкви», — главный недостаток, отзывающийся во всех почти ученых произведениях, есть отсутствие труда. Редко случаетея критике указывать на плоды других изучений и терпеливых разысканий. Что же из того происходит? Наши так называемые ученые принуждены заменять существенные достоинства изворотами более или менее удачными: порицанием предшественников, новизною взглядов, приноровлением модных понятий к старым давно известные предметам и пр. Таковые средства (которые, в некотором смысле, можно назвать шарлатанством) не подвигают науки ни на шаг, поселяют жалкий дух сомнения и отрицания в умах незрелых и слабых и печалят людей истинно ученых и здравомыслящих».

Пушкин очень много работал над «Современником» — исследователями подсчитано, что целая треть текста «Современника» за 1836 год напитана самим Пушкиным.

Даже 26 января, то есть накануне дня дуэли, Пушкин на балу у графини Разумовской встречает П. А. Вяземского и просит его написать князю Козловскому — напомнить тому, что он обещал ему, Пушкину, дать в журнал статью по новой теории паровых машин… Великий поэт интересуется уже техникой. |

Вполне приятно, что работа в «Современнике» поглощала Пушкина; надо было добиваться успеха, и не только морального, но и материального: нужны были деньги, а деньги, по выражению Ф. М. Достоевского, — это «отчеканенная свобода», и Пушкин упорно ведет свое собственное издательское предприятие как заправский деловой человек.

Но Пушкин не мог быть только издателем, и потом груз его забот и работ возрастал безмерно к концу 1836-го, последнего полного года его жизни. Все волновало, все отзывалось эхом в душе поэта, и мы имеем в его творчестве свидетельство его широкой души.

19 октября 1836 года исполнялось 25-летие Лицея. Пушкин среди всех забот и работ пишет свое последнее послание. Оно начинается светлым воспоминанием:

Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался… Теперь не то… Просторнее, грустнее мы сидим, И реже смех средь песен раздается, И чаще мы вздыхаем и молчим.

Это послание так и читано было — неоконченным:

И над землей сошлися новы тучи, И ураган их…

Грозила миру война. И в душе Пушкина бушевал тоже ураган.

В этот день, 19 октября, он много работал — писал знаменитое письмо к Чаадаеву в ответ на то самое «Философическое письмо», за публикацию которого был закрыт надеждинский «Телескоп» в Москве, а автор П. Я. Чаадаев был объявлен сумасшедшим.

Пушкин был потрясен сомнениями Чаадаева, но он выдерживает натиск этого урагана мыслей и находит достойный ответ. Пушкин в ответе обращается к нашей истории.

— У нас есть история! — восклицает он сквозь чаадаевский ураган мыслей. — История — наш защитник!

«А Петр Великий, который один есть целая всемирная история!.. и (положа руку на сердце) разве не находите вы… чего-то такого, что поразит будущего историка?.. я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками— я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, как нам бог ее дал».

Щедрый во всем — в энергии, в творчестве, в мысли. он особенно богат — щедр в искренности. Какая смелость честной и доброй мысли!

Занятый беспредельно издательством, Пушкин не оставляет творчества. Чтобы издавать журнал, надо иметь то, что в нем печатать. И мы знаем, что «в портфеле» Пушкина в это время есть «кое-что». 1 ноября Пушкин читает у князя Вяземского «Капитанскую дочку».

Какая смелость! Какая искренность! Какая правда! В мороз николаевщины воспеть Пугачева! Повесть, прошедшая, идущая и имеющая ходить и читаться в публике при всех русских исторических режимах, нестареющий, увлекательный исторический рассказ!

Это было торжество Пушкина, его подлинный вековой успех.

Но тенью неотступно крадется за сиянием Пушкина его роковая судьба, следит и бьет из-за угла.

4 ноября 1836 года поэт получает одновременно три анонимных письма, одинаковое содержание которых известно полтораста лет всей России, подлое письмо, карающее его честь как мужа, как главы семьи, как дворянина.

Работа, творчество, хлопоты нарушены, семейная жизнь злобно опоганена, предстоит бой, схватка в темноте с невидимым врагом не только одного поэта, а и всего русского народа.

Но есть для поэта ведь и «упоение в бою… и в разъяренном океане…». И счастлив тот, кто средь волненья их обретать и ведать мог!»

И в это самое время, еще более наращивая накал душевных переживаний поэта, в Петербурге происходит событие, для поэта чрезвычайно важное.

27 ноября в Большом театре подымает занавес первое представление оперы М. И. Глинки «Иван Сусанин», как эта опера называется в наше время. Тогда она по приказанию самого царя получила наименование «Жизнь за царя».

Спектакль был пышный, и опера Глинки была взошедшей ранней музыкальной зарей, предвещавшей Пушкину его мировую славу.

«Я был вчера на открытии театра, — пишет Александр Иванович Тургенев своему брату Николаю Ивановичу в Лондон, — ставили новую русскую оперу «Семейство Сусаниных» композитора Глинки, и все было превосходно: постановка, костюмы, публика, музыка, балеты. Двор присутствовал в полном составе. Ложи были украшены нарядными женщинами. Я нашел Жуковского в добром здоровье, Вяземский менее грустен…»

Спектакль, можно сказать, явился музыкальным утверждением патриотической народной концепции Пушкина: опера «Семейство Сусаниных» полностью поддержала положение Пушкина о народном мнении как основе движения национальной истории России.

Эта опера, задуманная Глинкой под влиянием Пушкина, в тесном сотрудничестве с Жуковским, явившаяся выражением утопической тогда идеи русской народной государственности, стала в мировом репертуаре предтечей европейского большого композитора Р. Вагнера, его опер с циклом «Кольцо Нибелунгов» в центре, воспевающим немецкую героику (оперы «Золото Рейна», «Валькирии», «Зигфрид», «Гибель богов»).

Опера «Семейство Сусаниных» тематически связана с «Борисом Годуновым» как торжество народного завершения конфликта между преступлением Годунова и народом.

«Мне отмщение и аз воздам», — как бы повторяет тут Глинка толстовский грозный эпиграф к «Анне Карениной». Личные замыслы Бориса Годунова, названного Димитрия, польской авантюрной интервенции падают пред скромными народными вождями — Дм. Пожарским и К. Мининым — «нижегородским мещанином», вся же страна наша является как бы одним «Семейством Сусаниных», костромских крестьян, великолепными хорами и колоколами утвержденной народной власти.

Торжество Глинки в музыке оперы было вместе и торжеством Пушкина в национальной мысли.

Ни для Глинки, ни для Пушкина никакой разделяющей «бездны» не существовало: оба наши гения музыки и поэзии обладали в высшей степени даром проникновения в культуры других народов, оба прежде всего несли с собой мир, который тогда Европа получила после погрома Москвы «Наполеоном-буяном», в кампаниях с 12 народами Запада.

Премьера эта оперы Глинки стала, по существу, признанием взглядов поэта, в чем отказано было, как мы видели, «Борису Годунову». И тот же А. Тургенев сообщает брату Николаю, заканчивая свое письмо, что на блестящей премьере Пушкин был очень «озабочен одним семейным делом», и читатель, конечно, догадывается, что это за дело.

Мучительно все переживая, Пушкин безмолвствовал. И только по одному признаку можно судить о том, какая буря «кипела в его груди», о том, как ясно понимал Пушкин, какую трудную борьбу он вел в тот последний в его жизни ноябрь, слушая восторженное ликование народа в финале «Ивана Сусанина».

А 13 декабря старый друг молодости Пушкина А. В. Всеволожский — как водилось тогда — дает веселый дружеский обед в честь успеха М. И. Глинки и его оперы. За обедом хором друзей был исполнен экспромтом шуточный «Канон в честь М. И. Глинки», четыре куплета которого были сочинены четырьмя авторами:

Пой в восторге, русский хор, Вышла новая новинка. Веселися, Русь! наш Глинка — Уж не Глинка, а фарфор!

Первый куплет сочинил М. Ю. Виельгорский, композитор.

Второй куплет — князь П. А. Вяземский.

За прекрасную новинку Славить будет глас молвы Нашего Орфея Глинку От Неглинной до Невы.

В. А. Жуковский выступил так:

В честь толь славные новинки Грянь, труба и барабан, Выпьем за здоровье Глинки Мы глинтвейну стакан.

Последний же куплет пера самого А. С. Пушкина обращает сразу на себя наше внимание мрачностью своего содержания:

Слушая сию новинку, Зависть, злобой омрачась, Пусть скрежещет, но уж Глинку Затоптать не может в грязь.

Знамя победы народной здесь горит на грозовом фронте той великой борьбы, которую темная зависть ведет против светлых гениев, борьбы, запечатленной Пушкиным в «маленькой трагедии» о Моцарте и Сальери, этой схватки за гармонию между светлым гением и скупой алгеброй.

Так через музыку введенный другом Глинкой Пушкин вошел в первый Пантеон национальных искусств.

И великий композитор, признательный М. И. Глинка, отметил это событие спустя шесть лет.

В 1842 году на сцене Большого театра ставится вторая и последняя опера Глинки — «Руслан и Людмила», эта музыкальная драма обобщенной мировой борьбы Добра против Зла. Пушкин уже лёг в Святогорской обители, но память о нем, о его деле витает на сценах всего мира. Седобородый славный певец Баян под звоны гуслей в первом действии поет свою вторую песню — печальный гимн памяти уже ушедшего Пушкина:

Есть пустынный край, Безотрадный брег. Там — на полночи далеко. Солнце летнее На долины там Сквозь туман глядит Без лучей! Но века пройдут, И на бедный край Доля дивная Низойдет. Там младой певец В славу родины На златых струнах Воспоет. И Людмилу нам С ее витязем От забвения сохранит. Но не долог срок На земле певцу… Все бессмертные — в небесах.

В сотнях изданий, в миллионных тиражах, на многих языках музыкальные издания идут в народ — пушкинские песни и романсы, десятки опер на пушкинские темы, в роскошно оформленных театрах и многочисленных клубах, при чудесных хорах и оркестрах, при участии чудесных певцов и певиц, в бесконечных радиопередачах — уже целых полтора века Пушкин идет и идет в народ.

Какие образы, какие мотивы, какие декорации, какая душевная реакция в массах! Мы всюду видим и слышим пушкинские мотивы и настроения: в «Иване Сусанине», в «Руслане и Людмиле», в «Борисе Годунове», в «Русалке», «Князе Игоре», в «Сказке о царе Салтане», «Золотом петушке», в «Евгении Онегине», в «Мазепе», в «Пиковой даме», «Дубровском», в «Алеко».

Пушкин и Глинка озвучили историю и быт русского народа, и Мусоргский, и «Могучая кучка», и Чайковский вошли в великий хор, славящий дело Пушкина.