Один из них

Шерстинки на загривке Джесс поднялись, образовав хохолок. Она протянула пеструю лапку к фигуре кошки, потом отдернула. Фигура была крупнее живой кошки, высокая и царственная, с узкой мордочкой и большими остроконечными ушами, изогнутой спиной и длинным хвостом. Она как будто смотрела на Джесс с высокого подоконника.

— Милая моя, ты как будто призрак увидела! — воскликнул ее человек, откладывая в сторону очки для чтения.

Старик потянулся к Джесс, почесал ее между ушами.

— Уверяю тебя, здесь нечего бояться, да и в любом случае ты же видела ее раньше. Это скульптура Бастет, древней египетской кошачьей богини. Я тебе рассказывал о Египте, об удивительной цивилизации. Предполагается, что самые первые домашние кошки были похожи на Бастет: у них были длинные шеи и гордая походка. Ну, это все знают. Но есть и еще кое-что, неизвестное большинству людей…

Старик встал и медленно пошел к кухне.

Джесс, еще раз оглянувшись на скульптуру Бастет, двинулась за ним.

— Такие истории лучше рассказывать за хорошей чашечкой чая. Думаю, дарджилинг. Хм…

Старик порылся в кухонных шкафах, где ни одна вещь никогда не лежала на своем месте. Кофе хранился в жестяной банке с надписью «Чай», а диетическое печенье высыпалось из банки с надписью «Сахар». Старик подозрительно понюхал печенье и вернул его в банку.

Джесс нетерпеливо расхаживала по кухне, крутилась под ногами старика, позволяя себе время от времени мяукнуть. Но вот он наконец нашел коробку с чаем и налил воды в чайник.

— Снег не будет идти долго, — рассеянно бормотал старик, ища чистую чашку. — Ну, все равно, Джесс… я хочу рассказать тебе нубийскую историю о происхождении рода кошек. Нубия — это древнее название местности между южной частью Египта и Северным Суданом. Говорят, задолго до того, как на земле появились люди, самая первая кошка отчаянно хотела иметь котят, но у нее не было пары. И тогда она совершила нечто необычное, нечто такое, чего больше никогда не совершали кошки…

— Мяу!

— Я как раз к этому и подхожу, — кивнул старик.

Джесс знала, что ему нравится играть в такую игру: делать вид, будто они ведут беседу. Он размешал сахар в чашке — три кусочка.

Джесс ждала, нервно взмахивая хвостом.

— Да, я тебе скажу, что сделала первая кошка: она заплакала. Всего две слезинки, по одной из каждого глаза. И из каждой слезинки появился котенок. — Он не спеша пошел обратно в кабинет, неся чашку с чаем, и Джесс не отставала; ее колокольчик позвякивал. — Дальше все не слишком ясно, однако согласно этой легенде от тех котят произошли две династии: красношерстные абиссинские Тигровые и пятнистые Са Мау. Говорят, что эти племена обладали магическими силами, вроде кошачьего шестого чувства. Са жили в дельте Нила — это на самом севере Египта, где Нил впадает в Средиземное море. Как раз оттуда моя скульптура Бастет. Но мы, люди, имеем привычку узнавать только половину…

— Мяу! Мяу!

— Я тебе объясню, что я подразумеваю под этим, Джесс. — Старик погладил кошку между ушами. — Многие люди знают о кошках Бубастис из дельты Нила, но большинство совершенно не помнят о Тигровых. Тигровые кошки — не из дельты, они из куда более дальних мест, возможно с юга Нубии, а может быть, даже из Северной Эфиопии. Древние нубийцы рисовали на стенах кошек, у которых на одной половине мордочки были пятнышки, а на лбу — едва заметные полоски. Нубия теперь называется Южным Египтом и Северным Суданом, понятно? Я уже упоминал об этом? Возможно, у меня даже где-то есть рисунок…

Он провел пальцами по корешкам нескольких книг в твердых переплетах и наконец достал одну с полки.

— Хм… Давай-ка посмотрим…

Он прищурился на книгу, потом стал искать свои очки и наконец нашел их рядом с фигуркой Бастет.

— Нет. Не вижу ту картинку. Наверное, в другом томе. Может, в том, который я вернул в библиотеку… Ну, все равно это не важно. Наполовину пятнистая, наполовину полосатая мордочка, и считается, что это символизирует двух котят самой первой кошки. Са представляют инстинкт убийства, Тигровые — способность проникновения в суть и дух.

Он сел за письменный стол, медленно листая книгу.

Джесс вспрыгнула к нему на колени. Старик часто становился таким вот рассеянным, он начинал говорить на одну тему, потом на другую, и Джесс ничего не имела против. Но сейчас все было по-другому. Теперь все казалось важным. Она громко мяукнула, прижав уши.

— Хорошо, девочка, ты хочешь узнать побольше о своих далеких предках. Это естественно. — Он почесал ей лоб. — Могу рассказать тебе кое-что по-настоящему странное. Примерно двадцать лет назад одна экспедиция отправилась на поиски захороненных нубийских сокровищ, на границе Египта и Судана. И хотя сокровищ так и не нашли, археологи наткнулись на кое-что другое, такое, чего совсем не ожидали. Это были останки примерно десяти тысяч кошек. Ты можешь такое вообразить, Джесс? Десять тысяч кошек, и на маленькой площади… и умерли они почти столько же лет назад! То есть задолго до того, как даже самые первые стали жить рядом с людьми. Большинство ученых говорят, что кошки были одомашнены четыре тысячи лет назад, хотя вполне может быть, что это случилось и девять тысяч лет назад…

— Мяу!

— Ты понимаешь, что это значит, Джесс? Что те десять тысяч должны были жить сами по себе! Очень странно.

— Мя-а-ау!

— Наверное, ты спрашиваешь, были ли кошки из раскопок похожи на теперешних?

На самом деле Джесс хотела бы знать, почему Мати так похож на Бастет. И еще она помнила первый день знакомства с Мати у шлюза Крессида. Мати почувствовал присутствие Домино, Бинжакса и Риа около прилавка торговца рыбой, почувствовал до того, как увидел их. Необычный талант, сказала она ему тогда. И в самом деле, необычный.

А старик продолжал:

— Ответ — нет. Пусть не слишком, но те кошки отличались от современных домашних кошек. Они были немного крупнее, стройнее… в общем, ничего особенного. Но никто нигде не видел таких животных, они, должно быть, уже исчезли.

Джесс встала на коленях старика и ободряюще мурлыкнула, тычась носом в его лицо, когда он замолк.

— Мурр-р пирр-р пирруп…

— Я так и думал. В истории кроется куда больше того, чем видят наши глаза. Возможно, те кошки были потомками двух изначальных кошачьих племен — Са и Тигровых.

— Мя-а-ау! Мя-а-ау!

— Раскопки прекратили, когда стало ясно, что сокровищ археологам не найти, да к тому же испортились отношения между Египтом и Суданом. Но все старались об этом помалкивать после… Скорее всего мы никогда не узнаем правды. Возможно, там состоялось какое-то огромное собрание кошачьих? Или некая болезнь согнала их всех в одно место, а потом убила?

Джесс посмотрела на окно. Мордочка египетской кошачьей богини отражалась в стекле.

Старик вздохнул и уронил книгу о Древнем Египте на пол.

— Болезнь?.. — Это сказала Джесс. — Нет, не болезнь… Это же очевидно! Почему ты не понимаешь?

Старик потрепал ее по голове. Ее слова звучали для него просто как мяуканье.

Она спрыгнула с его колен и стала расхаживать по комнате.

— Все именно так! — продолжила она, понимая, что это бесполезно. — Два племени никогда бы не встретились для переговоров! Они должны были сойтись для сражения! И то, что нашли батраки, — это следы древней битвы, огромной битвы между двумя племенами! Одно пыталось уничтожить другое. Разве это не очевидно?

— Мяукай, мяукай, Джесс! Думаю, я знаю, что ты пытаешься мне сказать.

Глаза Джесс расширились от волнения. А старик улыбнулся с понимающим видом:

— Ты мне напоминаешь, что пора ложиться спать!

 

Огни Са

В нескольких милях от шлюза Крессида по дороге мчался грузовик. Он ехал без остановки почти с полудня. Мифос, сжавшийся между коробками с компьютерами, не увидел снега, который растаял так же быстро, как выпал. И в темноте кузова он не видел восходящей луны. Но одно он знал наверняка: седиция пострадал, сильно пострадал. Ему сказала об этом интенсивная вибрация в его длинных лапах. Мифос сразу узнал об этом.

Но дитя королевы Тигровых выжило.

Грузовик загрохотал, поворачивая с автострады на узкую дорогу. Он въехал на парковку перед складом на окраине какого-то города. Мифос услышал, как водитель спрыгнул на асфальт и затопал к задней части своего грузовика. Дверцы кузова распахнулись, водитель заглянул внутрь. К нему подошли люди со склада, чтобы разгрузить коробки.

— Ну, начали…

Мифос пулей выскочил наружу и, метнувшись через парковку, мгновенно исчез среди окружавших ее деревьев.

— Эй, вы видели, как что-то выпрыгнуло из моего грузовика? — Водитель вытаращил глаза.

Мужчины со склада заморгали. Они всю ночь провели на ногах.

— Мне показалось, я видел лисицу, или… Не знаю. Большую кошку? Хотя… не уверен, что я вообще что-то видел.

— Тебе почудилось, приятель. Давай занесем эти коробки внутрь и выпьем чайку!

Во дворце в Заказике, там, где некогда стоял древний город Бубастис, это почувствовали все придворные. Дрожь, как небольшое землетрясение. Люди ничего не заметили. По запруженной дороге неслись машины. На базаре туристы торговались из-за сувениров. Шелудивые собаки вынюхивали объедки на углах улиц. Голуби бодро ворковали, сидя на деревьях. Но кошки это ощутили. И Сюзерен знал, что это значит.

— Все складывается, — сказал он главнокомандующему армией Са Мау. Командующий неловко пошевелился в мрачном помещении. — Я вам говорил, ведь так? Я говорил вам, в чем ребенок нуждается сильнее всего? Только вы не ответили.

— В своей матери, о Мудрый Повелитель! Ребенку нужна мать.

— Верно, командир. Вот я и дал ему его матушку.

Сюзерен засмеялся, пронзительно и угрожающе.

Командующий рассматривал каменный пол, ожидая приказов.

Сюзерен перестал смеяться и заговорил серьезно — тихо, почти как во сне, словно сам с собой. Командующий напрягся, чтобы расслышать его голос сквозь бормотание жрецов.

— Время раболепия подходит к концу, а с ним и самый темный период в кошачьей истории. Со смертью седиции моя империя раскинется по всей земле. Я увижу, как наше благородное дело примут все, как восстановятся древние ценности. Никогда больше кошки не посмеют жить как паразиты, позоря Те Бубас, насмехаясь над нашими предками и презирая имя кошки!

— О да, Мудрый Повелитель, — согласился командующий.

Сюзерен повернулся к нему, как будто вдруг вспомнив о его присутствии.

— Седиция в нескольких вздохах от смерти. Я очень облегчил работу Мифосу. Это даже несправедливо, а?

Командующий поднял голову, но не посмотрел в глаза Сюзерену.

— Я уверен, Мифос справится с делом, как нужно, — осторожно сказал он. — Мой лорд, могу ли я сделать для вас что-то конкретное?

Горький голубой дымок лениво вился по палате. Высшие жрецы снова принялись напевать:

— Твоя задача проста, — уверенно произнес Сюзерен. — Подготовь огни.

— Но, мой лорд…

— Подготовь огни! — взорвался Сюзерен.

Несколько молодых жрецов сбились с ритма. Гнев властителя эхом отразился от стен.

— К полнолунию наследник Тигровых будет мертв. — Теперь голос Сюзерена снова звучал тихо, его с трудом можно было слышать сквозь напев жрецов. — Королева Тигровых не потеряла силу, хотя ее империя рухнула. Те Тигровые, что были ей преданны, спрятались под защитой ее сохранившихся чар. Я не могу до них добраться, пока ее магия не иссякла. Но после уничтожения королевы чары живут только благодаря ее сыну, через второе «я» седиции, хотя он сам и не знает этого. Жизнь седиции защищает их, но скоро они останутся одни, дрожащие, без защиты волшебства. И вспыхнут огни Са. И сгорят Тигровые.

 

Цветок пустыни

Снова и снова солнце боролось с луной за власть над землей. Мати видел эти перемены как яростные битвы, в которых армия дня собиралась для победы над ночью. Но луна все выдерживала.

Виноватый молодой человек появился в хирургии в неурочное время, но женщина-ветеринар ничего не имела против дополнительной работы.

— Он выскочил прямо перед моей машиной… Шел снег… Я его не видел…

Он дрожал, стоя в дверях со своим пальто в руках. Приподнял его, чтобы ветеринар могла увидеть в складках плотной ткани маленького котика. Прекрасный кот с красновато-коричневой шерсткой, отливавшей золотом, с большими острыми ушами и длинным хвостом. Ошейника на нем не было. Котик как будто мирно спал, но маленькая капля крови на его носу предупредила ветеринара о том, что тот ранен.

Ветеринар протянула руку к котенку.

— Повезло тебе. Обычно в это время меня здесь уже нет, но я задержалась, пытаясь успокоить некоторых наших стационарных пациентов. Минут пятнадцать-двадцать назад три кошки в клетках для выздоравливающих вдруг начали мяукать как сумасшедшие, просто взбесились. Думаю, собаки удивились не меньше меня. Как будто кошки узнали нечто недоступное остальным! Но это безумие, правда?

Молодой человек лишь пожал плечами.

Хирургическое отделение было пристроено сбоку к ветеринарной лечебнице. В первые два дня ветеринар ухаживала за маленьким котиком наравне с другими пациентами, позволяя ему спокойно дремать в клетке для выздоравливающих. Но ей было грустно оттого, что его никто не разыскивал. На третий день ветеринар перенесла юного беспризорника к себе домой и устроила в корзинке, кормя через капельницу. Это была та самая корзинка, в которой еще недавно спал ее старый кот Паус. Он скончался лишь этой осенью от болезни почек. И ветеринар часто говорила друзьям:

— В моей жизни появилась большая пушистая дыра — там, где раньше был Паус.

Маленький котик продолжал спать. Ветеринар проверила его рентгеном. Удивительно, однако его хрупкое тельце не слишком пострадало. Но удар по голове вызвал сотрясение мозга. После происшествия он до сих пор спал. Но ветеринар почему-то не могла решиться усыпить его, хотя и подозревала, что это было бы милосерднее.

— Ладно, я ему дам еще несколько дней… просто еще несколько дней.

Мати ничего не знал об этом. Его ум, погруженный в глубокие волны сна, блуждал далеко. Мати видел огромные пространства тьмы, тень на тени в черноте, как в бесконечном ночном небе.

— Вот так все было в самом начале.

Мати услышал эти слова, не видя, кто их произнес. Это был голос кошки, но не его матери. Красивый, сильный голос, который как будто возникал из необъятной темноты. Потом стали медленно появляться крохотные точки света, как будто небо посыпали солью.

— Творцы извлекли свет из космоса, чистый и твердый, как алмаз. Они обрушили его вниз и рассыпали по юной земле, словно мелкие песчинки, создавая пустыню без начала или конца. Она была жаркой и голой, как солнце. Мати, ты знаешь, что такое седиция?

Голос не удивил Мати, а вот вопрос — удивил. Обращаясь к нему, голос затянул его в этот странный мир. Мати казалось, что его уносит к пылающей пустыне. Он просто был там, без тела, так же как этот голос звучал, не имея лица.

— Нет, я не знаю.

— Седиция — это дикий цветок, цветок-изгнанник. Он растет там, где, как кажется, совсем нет воды, под тенью камней, почти без воздуха. Он упорно отрицает все законы вселенной. Он просто желает жить и живет. Он живет даже тогда, когда на него охотятся и уничтожают. Чудо жизни сияет в каждом золотом лепестке. Он цветет одно мгновение и тут же увядает.

Мати увидел опаленный песок пустыни. Почувствовал, как его затягивает под него, снова в темноту, где корни, тонкие, как его усы, цепляются за зернистую землю. Крошечное растение поднялось над песком, родился маленький бутон, он раскрылся — и возник одинокий янтарный цветок. И вдруг, не прошло и мгновения, земля ожила, покрылась лесами и океанами, горами и долинами. Мати увидел рыб, плескавшихся в ручьях и реках, пасущихся антилоп, птиц всех цветов и размеров, порхавших среди деревьев. Красота этой земли затопила душу.

— Кто ты? — спросил он у голоса.

— Разве ты меня не видишь?

Мати окинул взглядом земные просторы, снова посмотрел на пустыню, где все началось. Он ожидал увидеть некоего гиганта, способного обладать таким могучим голосом. Но увидел маленькую красновато-коричневую кошку, едва ли крупнее любой другой кошки, — она смотрела через реку. Мати заметил бледные пятнышки на ее спине и странную белую отметину, похожую на распрямившуюся змею.

Она медленно повернулась. Глянула на Мати золотистыми, раскосыми, широко расставленными глазами.

— Теперь ты знаешь, кто я?

— Думаю, да.

— И кто же?

— Ты… Ты самая первая кошка.

— Да. Я — Те Бубас, первая кошка. Меня создали Творцы, и Творцы остались в моей крови, и я отчасти смертная, а отчасти — дух.

Она медленно моргнула.

И в то мгновение, когда ее глаза закрылись, на землю упала тьма.

Но свет вернулся, когда Те Бубас снова посмотрела на Мати:

— А кто ты?

— Я — Мати.

Те Бубас нахмурилась. Ее глаза затуманились. И тут же мир снова стал черным.

 

Прощение

Для людей у шлюза Крессида день выдался самым обычным. На рыночной площади было шумно, охота людей делать покупки никогда не угасала. Но в мире кошек произошли перемены. И начались они с маленького землетрясения, которое только кошки и почувствовали, — а оно случилось, как выяснилось позднее, в то самое мгновение, когда Мати был сбит автомобилем.

Кошки затихли. Они все это ощутили в момент сотрясения — некую странную пустоту.

— Домино?

Трильон остановилась в нескольких шагах от сына в их жилище в катакомбах, наблюдая за ним. Он свернулся у стены, положив голову на передние лапы и обернувшись хвостом. Он лежал так целыми днями, почти не двигаясь.

— Домино, идем наружу, подыши немного свежим воздухом! Съешь что-нибудь.

Домино лишь медленно качнул головой.

Его мать продолжила:

— Ты ведь не знаешь, что случилось с Мати. Ты говоришь, его подобрал какой-то батрак. А у них есть разная сильная медицина. Я уверена, он благополучно поправляется, пока мы тут говорим. И возможно, переберется в какое-то другое место.

— Куда-нибудь, где к нему будут добры, — глухим голосом пробормотал Домино.

— Мы были так уж плохи?

— Да. Только Воробей его защищал.

— Думаю, Пангуру он нравился… — Трильон поймала себя на том, что употребила прошедшее время. — То есть нравится.

Домино зашипел.

— А ты что об этом думаешь? — спросила Трильон.

— Пангуру нельзя доверять.

— Ты с ума сошел? — Трильон была поражена. — Пангур наш вожак! Я понимаю, ты расстроен, но так ни в коем случае нельзя говорить! — Она нервно оглянулась на вход в жилище. — Как бы ни было, Пангур — сильный вожак. И у него доброе сердце. А вожаки Крессиды не всегда были такими; следует полагать, что нам повезло.

Домино посмотрел на мать, широко раскрыв глаза. Он колебался.

— В чем дело, Домино? Что ты от меня скрываешь?

— Я не могу… Я обещал. Обещал Мати.

— Обещал Мати что? Домино, его здесь нет, и мы не знаем…

— Не знаем, вернется ли он? — Домино уставился в пол.

— Домино, ты должен верить, — на этот раз его мать заговорила мягче. — Мне жаль, что я не сразу поверила Мати. Это трудно, он ведь чужак… Он мог оказаться кем угодно, и он, похоже, ничего не знает о самом себе. Но я была здесь, когда он спас Бинжакса, помнишь? Для этого нужна огромная храбрость. И мое мнение о Мати изменилось. Пожалуй, теперь я считаю его весьма замечательным, хотя мне и странно так говорить.

— В самом деле, Амма?

— Конечно. И Пангур это тоже увидел… раньше меня, я уверена. Он что-то упоминал об инстинктах Мати.

Выражение мордочки Домино изменилось, он замкнулся.

— Ах вот как? — напряженно произнес он. — Мало ли что он говорит? Я ему не верю.

— Домино, почему? Если есть что-то дурное, ты должен поделиться со мной… я твоя амма!

— Но я обещал Мати…

— Мы не знаем, вернется ли Мати в ближайшее время, — с тихой властностью заговорила Трильон. — Такова реальность, как бы грустно все ни выглядело. Лучше тебе рассказать мне, что происходит…

Трильон молча выслушала рассказ сына о подозрениях Мати, считавшего, что к наводнению имел отношение кто-то из своих. Она нахмурилась, когда Домино упомянул о встрече Мати с шалианкой, словах Пангура о тяжести власти и том факте, что торговец рыбой, похоже, узнал вожака кошек Крессиды.

Домино рассказал и о разговоре с серым котом, и о том, что Пангур говорил с серым через день или два после того. И закончил словами о странном поведении Мати в тот вечер, когда он шагнул на дорогу.

— Он сказал, что увидел свою амму, а я клянусь, там никого не было! Но он казался таким уверенным. Он не слушал меня, а я старался его остановить! Как будто его голова была где-то в другом месте… очень трудно объяснить.

— Успокойся, Домино, это не твоя вина, ты сделал все, что мог, — постаралась утешить его мать. — Думаю, Мати обладает особой чувствительностью. Возможно, он даже умеет говорить с духами.

— Ты так думаешь?

— Ну, иначе его поведение не объяснишь, разве что сумасшествием. Но я сомневаюсь, что он безумен. Он говорил о какой-то шалианке?

— Да, Эле-как-то там, думаю.

— Этелелдра. — Трильон кивнула. — Мати видел ее в парке, говоришь? Что ж, думаю, такое возможно. Она когда-то жила на рыночной площади.

— В самом деле? Я никогда о ней не слышал.

— А я слышала. Моя бабушка часто о ней говорила. Но, конечно, сама я никогда Этелелдру не видела.

— Что ты имеешь в виду, Амма?

— Я имею в виду, что она жила здесь много смен времен года назад. Должно быть, умерла давным-давно. И все же…

— Мы пошли искать тот пустой дуб — Мати, Джесс и я, но там ее не было… дерева там не было, вообще ничего. Но Мати клялся, что она там была.

— Некоторые вещи объяснить невозможно. Она могла быть там один день и исчезнуть на следующий. «Кошка неизмеримой мудрости» — так говорила о ней моя бабушка. Этелелдра могла входить во Фьяней и разговаривать с духами. Такие, как она, — великая редкость. Может, она и сама стала отчасти духом, кто знает?

Домино неловко повернулся на месте:

— А ты не знаешь?

— Нет, малыш. Есть вещи, которых даже я не знаю.

— Не понимаю. — Домино нахмурился. — Почему Мати мог говорить с Этелелдрой, а мы с Джесс не смогли?

— Трудно сказать. Может, в нем самом есть немножко крови шалиан. В конце концов, мы ничего не знаем о его предках. Его амма могла быть кем угодно. Она и сама могла быть шалианкой!

— Ну да, наверное, — с сомнением произнес Домино.

— Я чувствую, что все это как-то связано с тем, что происходит здесь… что бы здесь ни происходило. Но что меня тревожит больше всего, так это твой рассказ о Пангуре. Я доверяла Пангуру. Я не могу поверить в то, что он желает нам зла.

— Но торговец рыбой узнал его! И Пангур знал серого кота, а Мати сказал, что серый кот вовсе не был дружелюбным, он просто хотел у меня что-то выведать, разнюхать побольше. Как еще ты все это объяснишь? И как насчет тех странных слов Пангура о том, что он увидел свою темную сторону? Он ведь так говорил Мати.

Какое-то время Трильон молча думала.

— Пангур и мне говорил кое-что довольно странное. Я тогда не обратила внимания… Это было в ночь наводнения, сразу после того, как Мати спас Бинжакса. Я стояла невдалеке от берега вместе с Пангуром. И заметила, что он смотрит за реку. У него было странное выражение… Он сказал, будто видел какую-то тень на траве. Но если подумать, это ведь чепуха! Шел сильный дождь, была середина ночи. Никаких теней просто не могло быть!

Домино в недоумении покачал головой.

— Я намерена поговорить с Пангуром! — решительно воскликнула Трильон.

— Амма, ты не можешь! Я обещал Мати!

— Нет, Домино. Я собираюсь все выяснить. А ты оставайся здесь!

Она выскочила из жилища и побежала через катакомбы.

Мгновение поколебавшись, Домино помчался следом за ней. Впервые за много дней он сдвинулся с места.

Они быстро прошли мимо Арабеллы и Финка, сидевших под прилавком на мощеной рыночной площади.

— Эй, что-то случилось? — крикнул Финк.

— Нет! — рявкнула Трильон.

Арабелла и Финк переглянулись. И через мгновение уже бежали следом за Трильон и Домино. Кошки проскочили мимо Синестры и ее мужа Круфа, которые давали урок Бинжаксу и Риа, потом мимо Воробья, грустно сидевшего под вишнями. Вскоре все кошки уже спешили за Трильон и ее взволнованным сыном, перешептываясь о том, что, кажется, что-то не так с Пангуром.

Пангура они нашли на его привычном пустом прилавке; он сидел, оглядывая рыночную площадь. Со своей выгодной позиции Пангур озирал всю площадь с обшитой досками церковью, речной берег, шлюз. При виде приближавшихся кошек он нахмурился.

Трильон остановилась перед прилавком и уставилась на Пангура, стиснув зубы. Домино встал рядом с ней; остальные кошки Крессиды замерли в паре шагов позади.

— Что происходит? — спросил Пангур.

Его голос прозвучал спокойно, но хвост нервно дернулся из стороны в сторону.

— Я хотела задать тебе тот же самый вопрос, — с вызовом бросила Трильон.

Домино посмотрел на мать с удивлением и уважением.

Пангур молча слушал, пока Трильон повторяла рассказ Домино. Она пропустила только упоминание о шалианке и о странном поведении Мати перед несчастным случаем. Вместо этого она сосредоточилась на рыбном торговце и встрече Домино с серым котом.

Пангур слушал ее с мрачным выражением.

— Ты сказал Мати, что увидел свою темную сторону и она тебя испугала. Ты говорил мне, что видел тень на траве. А потом еще был торговец рыбой. Торговец показал на тебя!

После этих слов Трильон умолкла.

Кошки Крессиды во время речи Трильон нервно вздыхали и переговаривались. Теперь они умолкли и приготовились выслушать ответ вожака.

Пангур, который ни звука не произнес в эти минуты, теперь повернулся к Домино:

— Ты видел, как я говорил с тем серым котом? С котом, который тебя расспрашивал о катакомбах и о шлюзе?

Домино уставился в землю:

— Да, сэр.

Кошки снова изумленно вздохнули, как будто в первый раз это услышали.

— Это был не я.

Пангур адресовал свой ответ Домино, потом подчеркнуто повернулся к Трильон, потом посмотрел по очереди на всех собравшихся кошек.

— Сэр, мне очень жаль, но… но это были вы! — выпалил Домино.

— Насколько близко ты видел того кота? Ты стоял рядом с ним?

— Нет, сэр. Он был дальше, у парка, а я был у вишневых деревьев. Но это были вы, я уверен, — черная шкурка, зеленые глаза…

— Это был не я, — повторил Пангур. — Но в каком-то смысле я все же вас подвел.

Кошки переглянулись, потом снова уставились на Пангура.

— Я вас подвел, потому что подозревал это, но ничего не сделал. Наверное, я надеялся, что ошибся. Но мне следовало понять, когда торговец рыбой показал на меня… Он действительно показал на меня, и это меня удивило. Мне следовало все понять, когда в ночь наводнения я увидел кота, наблюдавшего за всем с другого берега реки. Черного кота с зелеными глазами.

— И ты действительно ждешь, что мы поверим, будто некий твой двойник творит зло, а сам ты абсолютно невинен? — резко спросила Синестра.

Кошки рассерженно замяукали.

— Я не снимаю с себя вины. Я ведь уже сказал, что мне следовало понять. Бывает, что мы стараемся чего-то не замечать… Мати был прав. Тот черный кот, без сомнения, искал способ навредить нам. И серый тоже причастен, он из той же стаи. Они, должно быть, увидели в рыбном торговце хорошего помощника: он ненавидит кошек, ему дали повод, и он взял дело в свои руки. Они и предположить не могли, на что он способен, это ясно, однако им было все равно, лишь бы он навредил рыночным кошкам. Откуда ему было знать, что черный и серый — не местные?

— Или что у тебя есть двойник! — прорычал Финк. — Вот уж глупость!

— Я говорю не о двойнике. Я говорю о моем брате.

— Твой брат? — недоверчиво переспросила Трильон. — Ты никогда не упоминал ни о каком брате!

— Да нет у него брата! — оскалилась Арабелла.

Остальные предпочли с ней согласиться.

— Почему мы никогда раньше не слышали ничего об этом брате?

— Почему он не пришел вместе с тобой к шлюзу Крессида?

— Мой брат не пришел вместе со мной сюда, потому что мы никогда не были друзьями, мы соперники, — ответил Пангур. — Он бы хотел сам стать вожаком здесь. Впрочем, он ведь недалеко и всегда был недалеко. Мой брат — моя темная сторона, моя тень. Я именно о нем и упоминал. Но никогда не называл то имя.

Пангур повернулся к Трильон, своей старой подруге.

— Но ты ведь не можешь иметь в виду… — Она умолкла на полуслове.

— Именно могу. Вы все знаете это имя, но не внешность. Мы родились от одной матери. Но я никогда не думал, что дело может дойти до такого. Ханратти. Мой брат Ханратти, который командует Канксами, но не успокоится, пока не захватит и рыночную площадь тоже.

Волна гнева, страха и облегчения прокатилась по скопищу кошек, когда они осознали сказанное вожаком. Пангур вздохнул. Его блестящий черный мех вздрогнул, хвост нервно дернулся. Кошачье сообщество снова повиновалось ему, но какой ценой он этого добился?

 

Братья

— Мы родились три лета назад, в сарае в дальней части сада одного батрака, — там держали дрова. Нас было трое: я, Ханратти и черная кошечка, которая не дожила даже до своего первого рассвета и не успела получить имя. Поначалу мы с Ханратти были неразлучны. Мы бегали за нашей аммой по соседним садам, пугали домашних кошек, чувствовали себя крутыми и гордились собой…

Уши Пангура прижались к голове. Он окинул взглядом свое сообщество.

Кошки сидели молча, ожидая продолжения.

— Я говорю вам это для того, чтобы вы поняли: не всегда все было так, как сейчас. Поначалу мы были друзьями, даже единомышленниками, как и следует братьям. Наша амма любила нас обоих, все готова была сделать для нас, но, по правде говоря, я все-таки был ее любимчиком. Я был сильнее, храбрее. И она частенько говорила, что однажды я стану великим воином, ее гордостью. И я обещал, что так оно и будет.

Когда пришло время расстаться с нашей аммой и пойти своей дорогой, мы с Ханратти ушли вместе. Наверное, большую часть решений принимал я с самого начала. Ханратти был рад просто следовать за мной. Ну, мне так казалось.

Мы тогда много путешествовали, как всякие молодые коты. Я прокладывал путь. Ханратти принимал все. Ему как будто по нраву было даже задерживаться там, где была еда или хорошенькие кошечки. Он, конечно, всегда получал свою долю, но… но только после меня. Однако именно я завоевывал это право. Всегда первым отвечал на вызов бродячих котов, с которыми мы встречались, всегда был готов рискнуть. Я не считал Ханратти хорошим бойцом. Наверное, во многом я его недооценивал.

Кошки Крессиды слушали очень внимательно. Никто не издавал ни звука.

Пангур продолжил:

— Наверное, все то время, когда я был уверен, что Ханратти рад пропускать меня вперед, он втайне накапливал злобу, выжидая момента, когда сможет одолеть меня. Кто знает, когда это началось? Возможно, уже в те недели, когда мы только покинули мать и отправились своей дорогой; а может быть, и раньше, когда мы еще были котятами и играли вместе.

Мы очень далеко ушли от того дровяного сарая в саду батрака. Прошли через много садов, побеждали и проигрывали схватки, ускользали от улфов и двигались вдоль реки. К тому времени, когда мы добрались до парка у шлюза Крессида, я уже чувствовал, что пора остановиться, создать дом. И я сказал Ханратти, что собираюсь пойти на рыночную площадь и завоевать ее и что он может ко мне присоединиться.

К моему изумлению, Ханратти отказался, сказал, что кошки рыночной площади будут принадлежать ему и что это я должен ему служить. Он заявил, что намеренно уступал мне первенство все это время, что ему было полезно держать меня рядом, чтобы я сражался за него, а он ждал подходящего момента, дабы оттолкнуть меня в сторону. Сначала я просто не мог поверить в это. Я не мог понять, почему он так сильно меня возненавидел. Но я не мог позволить никакому коту говорить со мной так, открыто бросить мне вызов, пусть даже это мой родной брат.

И мы схватились. Ханратти дрался яростно, однако я был сильнее. Я вполне мог убить его, но у меня не хватило духа. А может быть, решительности. Так или иначе, я прогнал его от рыночной площади. Он убежал, мяукая, обещая никогда не возвращаться. Но вскоре я узнал, что он подчинил соседнее сообщество Канксов и стал их вожаком. Мне бы сразу понять, что он не успокоится и что я не избавился от него.

Наверное, он провел немало горьких ночей, взывая к луне, проклиная меня, желая моего падения. А потом, в ночь наводнения, когда мне показалось, что я увидел его на другом берегу… Но я не хотел в это верить. В конце концов, он ведь мой брат!..

Над рыночной площадью поднялся ветер.

Пангур покачал головой, как будто стряхивая воспоминания о детстве. И заговорил опять:

— Маленький странный котенок с большими ушами и золотистыми глазами сказал мне, чтобы я доверял своим инстинктам. Но я не послушал его. И теперь этот малыш исчез с рыночной площади, и, возможно, за это нам нужно винить самих себя.

Кошки неловко заерзали на месте. Воробей тихонько мяукнул. Все знали, как он относится к Мати. Только мордочка Бинжакса ничего не выражала; он держался позади всех, вдали от своей семьи.

Заговорила Трильон — тихо, уже не обвиняя:

— И что ты собираешься делать с Ханратти?

Пангур посмотрел на нее в упор. Нежные воспоминания растаяли, их сменили гнев и дурной запах предательства. Взгляд Пангура стал жестким.

— То, что мне следовало сделать уже давно. Я буду с ним драться — до смерти.

 

Между двумя мирами

— Ты близко, Мифос! Никогда еще ты не был так близок к цели! — крикнул Сюзерен сквозь клубящийся в его палате туман. — Духи рассказали о доме какого-то батрака, о кошках в клетках, о раненых улфах, хромых и недужных. Дом, где больные разного рода собраны вместе. Именно там ты найдешь седицию.

Мифос притаился под кустом на обочине дороги. Прищуренными желтыми глазами он смотрел на шумный город. Все вокруг него было и знакомым, и чужим. Здесь было холоднее, зеленее, чем в его родных краях, но точно так же суетились человеческие существа — у них были такие же дороги, такие же машины, такая же грязь. Мифос вытянул шею, направив вперед усы, приоткрыл рот, выставив острые желтоватые клыки. Его шершавый язык по-змеиному шевелился, пробуя воздух. Да, дитя королевы Тигровых было недалеко. Мифос почти ощущал, как медленно вздымается и опадает его грудь, слышал глубокое дыхание, выдававшее сон. Сон и беспомощность. Но где?

И снова голос Сюзерена заговорил с Мифосом из далекого дворца.

— Я покажу тебе. Две тропы ведут к одной цели, одна — в мире плоти, и одна — в мире духов. Фьяней, мир духов, — наша сфера. Используй ее, чтобы поймать седицию. Даже если седиция обладает силой использовать Фьяней со своей стороны, он не может этого знать. Что может знать о таких вещах котенок? Он даже не ведает, кто он таков. А пока он остается в неведении, империи Са ничего не грозит. Пусть Фьяней ведет тебя. Ты уже в равновесии на границе между двумя мирами. И Тигровый уязвим в них обоих.

— Да, о Повелитель, — пробормотал Мифос.

Он забился глубже под куст и закрыл глаза. Тайн во Фьянее было много. Мудрые кошки знали, что благодаря полусну можно было пересекать пространство и даже само время, но только ненадолго. Мифос вспомнил, что говорил ему Сюзерен, когда впервые упомянул о его миссии.

— Остерегайся Фьянея, Мифос, — сказал он. — Пользуйся им мудро. Подожди, пока не окажешься близко к первому «я» седиции, прежде чем войти в полусон и погнаться за ним. Не уходи слишком далеко от своего первого «я» на земле. Ты можешь затеряться во Фьянее и уже не найти обратной дороги… Для кошек, которые знают, как с ним управляться, Фьяней открывает силу куда более великую, чем любая сила на земле. Извлеки ее из Фьянея. Пользуйся своими инстинктами. Ты поймешь, когда это будет нужно.

Мифос теперь находился в нескольких милях от седиции — он это ощущал. Время полусна наконец настало. Здесь, спрятавшись под кустом, застыв в трансе, Мифос мог покинуть свое тело. Но хотя его второе «я» во Фьянее будет не слишком далеко, все равно это было опасно. Под кустом Мифосу могли угрожать пробегающие мимо собаки. Конечно, с приближением опасности он мог очнуться вовремя и сбежать или драться. Возможно. Риск все равно оставался. Однако на этот риск Мифос пошел без колебаний.

Как только перед открытыми, но ничего не видящими уже глазами все расплылось, Мифос позволил своему уму освободиться от мыслей. И когда он погрузился во Фьяней, шум проезжавших мимо машин утих и Мифос услышал напев высших жрецов в далекой палате Сюзерена:

Деревья, здания, автобусы, люди — все отвлекало, все мешало Мифосу выслеживать седицию. На мгновение он почувствовал сильный жар, поднимавшийся от его лап, но потом все физические ощущения рассеялись. Теперь Мифос видел дом болезней, о котором говорил его повелитель: там были собраны вместе пострадавшие и заболевшие животные. Сквозь полусон Мифос наблюдал, и на него волнами накатывало отвращение. Он смотрел на клетки с проволочными дверцами. В них лежали кошки, одурманенные после операций, и собаки, сквозь повязки которых просачивалась кровь. Спаниель с забинтованным хвостом и коническим воротником на шее жалобно поскуливал, трогая лапой проволоку. Мифос отпрянул. Только люди могли придумать такую невероятную пытку.

Пленники в клетках не могли увидеть Мифоса, а он всматривался в них из полусна. Он передвигался свободно, крался по коридору, где пахло дезинфекцией. Проходил мимо одной клетки за другой, но нигде не видел седицию.

Навстречу ему быстро шел человек в белой одежде.

Мифос отступил в мир теней на границе сна и бодрствования.

— Но он был здесь… я его чуял… — прошипел Мифос. — И он все равно где-то рядом.

— Твои чувства тебя не подвели.

Это произнес не голос Сюзерена. Но и этот голос Мифос знал, — голос существа, преданного и Сюзерену, и империи Са.

— Великий дух Алия?

— Да, это я. Твой повелитель просил меня помочь тебе. Ты уже близко. Сделай шаг вперед.

Мифос шагнул к клеткам.

— Нет. В эту сторону. Найди меня.

Мифос повернулся, всматриваясь во Фьяней, полагаясь на голос, отыскивая ту, которая говорила. Но вместо этого увидел тропу к Мати, протянувшуюся перед ним, как черная река. На том конце ее появился спящий котенок, на его красновато-коричневой шерстке играли пятнышки света. Мифос всмотрелся в него, прищурив желтые глаза. Довольное шипение вырвалось между его стиснутыми зубами.

— Наконец-то…

И снова ушел в тень, откуда мог наблюдать, оставаясь незамеченным.

— Охота в двух реальностях все равно остается охотой, — сказал Сюзерен. — Ты неплохо потрудился, Мифос. Ты дважды нашел седицию. Он рядом и в земной плоти и шерстке, раненый, бесчувственный. И он рядом во Фьянее, где он ничто, просто бродяга, затерявшийся в бесконечном лабиринте. Скажи, в каком из миров ты намерен покончить с ним?

Тело Мати лежало неподалеку от хирургии, прямо в соседнем доме, свернувшись в корзинке, и его голова бессильно покоилась на лапах. Второе «я» Мати было еще ближе, оно путалось в лабиринтах Фьянея, слепо нашаривая дорогу, до него Мифос почти мог дотянуться когтистой лапой…

 

За полусном

Усы красно-коричневого котенка дрожали во сне.

— Сон снится, киска? — сказала женщина-ветеринар. Она легонько коснулась лба Мати, потом сменила ему капельницу. — Интересно… Может быть, мышку ловишь во сне?

Она включила телевизор и устроилась на диване, предоставив Мати дремать.

Мати огляделся в тумане сна. Сквозь слои тьмы проступали шевелящиеся тени. Он вошел в полусон, в коридоры Фьянея, как будто шагнул в закат. Купаясь в теплом розовом свете, Мати почувствовал себя ближе к матери, ближе, чем мог припомнить.

— Амма, я знаю, что ты рядом…

— Ты меня чувствуешь, — ответила она. — Твои инстинкты сильны. Это первая опора.

Она посмотрела на него золотыми глазами, похожими на глаза Те Бубас и на его собственные.

Ему отчаянно хотелось прикоснуться к ней. Но в мире полусна не было прикосновений.

— Амма, я позабыл про вторую опору! Мой рассудок подвел меня, даже после того как дух Байо велел мне помнить об опорах, даже после всего! Я думал, это ты на другой стороне дороги, хотя в то же время я понимал, что это не ты… Что-то исказилось ненадолго… Я ощутил это и тогда, когда умерла малиновка… а может, даже раньше.

В сознании Мати прыгали обрывочные мысли и фразы.

— Тебя обманули.

— Амма, кто-то хочет причинить мне зло! Я думаю…

— Да, дитя?

— Я думаю, кто бы это ни был, это он забрал и тебя. Ты говорила, что я должен начать новую жизнь, а потом… потом ты меня покинула. Я думал, ты меня просто бросила. А теперь понимаю, что ты старалась защитить меня…

Голос Мати звучал пронзительно, как металл, бьющий по камню.

— Мне казалось, я смогу тебя защитить, — ответила его мать, — но мне это не удалось. Я недооценила своих врагов. Но все это в прошлом. А теперь они стали твоими врагами, и ты должен устремиться в будущее, чтобы разбить их. Тебе нужно вернуться в мир бодрствования. Смотри!

Мати наблюдал в изумлении. Перед видением матери он увидел маленького темно-рыжего котика, свернувшегося в корзинке, мирно спящего. Он всмотрелся сквозь полусон.

— Это же я! — выдохнул Мати.

Он нервно протянул лапу, чтобы коснуться спящего, но до того было не дотянуться. Мати шагнул вперед, попытался еще раз, но его лапа повисла в воздухе.

— Все равно что пытаться достать луну… Прямо перед носом, но… Я не понимаю.

— Это твое первое «я». Твое физическое «я». Пока оно в безопасности. Но вскоре ты должен найти обратную дорогу к своему телу. Видишь тропу?

Первое «я» Мати вдруг оказалось где-то далеко, почти исчезло из виду. А дорожка между ними выглядела как черная извилистая река. Она напомнила Мати о вздувшихся водах у шлюза Крессида. И кое о чем еще. О реке его детства, огромной и бесконечной. Мати содрогнулся.

— Амма, я бы лучше остался здесь, с тобой…

Черная река растаяла, пока он это говорил; фигурка его первого «я» пропала с глаз.

— Дитя мое, ты должен вернуться в мир яви и разгромить наших врагов. Ты должен уйти из этого места, чтобы спастись. Ты знаешь, где находишься?

— Это то место, куда водила меня шалианка, да? Это полусон, мир духов?

— Верно, дитя мое. Но разве Этелелдра не говорила тебе, что опасно оставаться здесь слишком долго, что лабиринты Фьянея бесконечны, что ты можешь никогда не выбраться отсюда? Разве она не предупреждала, что силы, враждебные всему, во что мы верим, бродят на границах твоего сна? Здесь мы не можем быть в безопасности.

— Но какая разница? Какая разница, жив я или умер?

Жалость к себе исказила тени и краски полусна. Розовый свет сгустился, стал красным.

— Разница возникает в живом мире.

— Не понимаю почему. Не понимаю, какое дело миру до еще одной бродячей кошки…

— Потому что нет такой вещи, как «еще одна бродячая кошка», — вздохнула мать.

— В самом деле, Амма?

— В самом деле. Но это не единственная причина. Дело в том, что ты мой сын… в том, что я обещала когда-то своим друзьям, обещала, что буду оберегать их через тебя, через твою жизнь. Если ты умрешь, они останутся без защиты. И тогда Са…

Она умолкла.

— Амма?

— Все даже хуже… Боюсь, нет в этом мире ни одного уголка, в котором стоило бы жить таким, как мы.

— Я не понимаю…

— Я покажу тебе, какую разницу создает твоя жизнь, какой мир ты оставишь твоим друзьям. Скоро ты столкнешься с тьмой. Тебе не понравится то, что ты увидишь…

Ее голос уже слабел, закатный свет таял вместе с сиянием ее золотых глаз.

— Пожалуйста, Амма! Я боюсь темноты! Мне страшно с ней сталкиваться!

Жалость к себе сменилась страхом, а за страхом последовал всплеск стыда.

Когда его мать ответила, ее голос был тонким и легким, как шуршание ветра в траве.

— Ты должен противостоять своим страхам. Я не могу тебя защитить. И чтобы пролить свет в свой самый темный час, просто говори с собой.

Мати звал мать. Он чувствовал, что падает в какой-то туннель, узкий и темный, как катакомбы у шлюза Крессида, но протянувшийся сквозь всю землю. У него сжимался желудок, цветные пятна плясали в уголках глаз. Две серые башни приняли очертания вишневых деревьев, их голые ветки покачивались на ветру. Старые узкие лодки лежали на речном берегу, как дремлющие крокодилы. А где-то вдали от берега, на прилавке, повернутом к рыночной площади, сидел черный кот, свесив хвост. Кот будто смотрел прямо сквозь Мати, не видя его.

— Пангур? — окликнул его Мати.

Черный кот повернулся и уставился через рыночную площадь.

Сознание Мати бродило вокруг шлюза Крессида. Все выглядело таким же, как он помнил. Батраки шумно болтали возле прилавков, первые лучи весеннего солнца играли на их лицах. Но рынок был и совсем чужим, потому что кошки изменились. Мати увидел Арабеллу, прекрасную персиянку, всегда с таким высокомерным выражением мордочки… только теперь в ней не было высокомерия. Она сидела на булыжниках у края площади. И казалась потерянной.

Воробей устроился под вишневыми деревьями. Это была знакомая картина. Воробью всегда нравилось это место. И все же… это не был Воробей, или не тот Воробей, которого знал Мати. Его добродушная улыбка исчезла. Тонкая струйка слюны стекала из его пасти на подбородок. Невыносимо было видеть его таким.

— Воробей! — позвал Мати. — Воробей!

Рыжий кот поднял голову. И вдруг Мати понял, что в нем не так, что не так во всех них. Их глаза стали пустыми. Зеленое сияние сменилось тенями.

Мати негромко вскрикнул. Он подумал о Джесс, и этой мысли оказалось достаточно, чтобы вызвать ее облик. Мати увидел Джесс, она шла к миске в незнакомой кухне. Постояла несколько мгновений, не двигаясь. Потом рассеянно принялась за еду.

— Она ест! Похоже, ей нравится! Она не такая, как другие!

Сознание Мати наполнилось надеждой.

Джесс перестала жевать. Медленно повернулась к нему. Посмотрела сквозь него. И Мати увидел то же самое выражение, пустые глаза, полные теней. Он звал Джесс, но она его не слышала. Ее тело жило, и все же… Мати не узнавал ее мордочки.

Мати задохнулся от ужаса. Сознание попятилось из коридоров Фьянея к окружавшим его теням. И из этих теней сверкнули на него желтые глаза. Мати посмотрел в эти глаза: как и в глазах своей матери в ее последнюю ночь на земле, он увидел бесконечную горечь, но еще и неутомимую злобу…

Вдали, в мире яви, в корзинке, некогда принадлежавшей коту по имени Паус, тело Мати содрогнулось от страха. Собрав всю свою храбрость, он снова шагнул во Фьяней. Желтые глаза исчезли, но остался ядовитый запах, похожий на вонь тухлых яиц. Однако глаза были близко, они высматривали Мати из мира по ту сторону снов.

Мати отошел дальше в полусон. Воздух здесь был плотным. Мати окружили звуки искаженных голосов, напевающих незнакомую мелодию:

Было очень темно, почти черно. Голоса затихли. Мати начал расслабляться. Его взгляд приспособился к темноте, заметил слабую вспышку впереди. И только тогда он понял, что не один.

В нескольких шагах от него сидел стройный кот с пятнами на выгнутой спине, как у леопарда. Его черные глаза как будто поглощали свет, словно странные черные дыры. Они ничего не отражали. Он повернулся и посмотрел на Мати. И одно-единственное слово, больше похожее на шипение, вырвалось из его пасти:

— Сса-а-а-а…

Вдруг Мати почувствовал это: из него вытягивали свет, в груди вспыхнула острая боль. Тени лишились красок, остались только пятна темноты. Он попытался закричать, но ужас лишил его голоса. И Мати снова полетел куда-то, свет угасал, его разрывала острая боль… Мати словно тонул, но с ним происходило и что-то еще. Неведомо откуда вдруг прорвалась бунтовская сила, Мати рванулся к угасавшему свету.

— Это ты забрал мою амму! — закричал он, молотя лапами, выпустив когти. — Это ты обманул меня на той дороге! Ты ободрал мех с моей спины! Ты украл свет из моих глаз! Но ты ничего не получишь, я тебе не позволю!

Голос Мати уплывал из лабиринтов Фьянея, когда он все глубже, глубже погружался в пучины сна. Но что-то двигалось вместе с ним из полусна: мягкий свет, вместе с Мати опускавшийся в складки темноты. В туннели сна без сновидений.

Старик разговаривал по телефону со своей дочерью. Джесс бродила по кухне. После того как старик рассказал ей о древних кошках, она почти утратила аппетит. Остановившись около кошачьей дверцы, Джесс принялась рассеянно умываться. Она думала о том взгляде, который раз или два замечала у Мати. Рассеянный, отстраненный взгляд, как будто ум Мати занимали куда более важные вещи. И в такие мгновения его глаза словно сияли.

Джесс хотелось, чтобы старик побольше рассказал ей о древних кошках, но, наверное, на это не стило надеяться. Забыв о какой-то теме, он мог очень долго к ней не возвращаться. Может, и никогда не вспомнит. Люди постоянно так поступали. Джесс вернулась в кабинет.

Старик сидел за столом, крепко сжимая телефонную трубку.

— Дети всегда держатся за свою территорию! И тот хулиган вряд ли отступит, пока не захватит половину улицы… я знаю, но тут мало что можно сделать, при его-то упрямстве. Ясно же, что родители просто не могут с ним справиться… Да, да, я понимаю. Просто не повезло, что он тоже в классе Ханны… Ну конечно, ты можешь ее перевести в другую школу, но он ведь все равно останется вашим соседом, разве не так? Так что он на свой лад победит… Конечно нет — я никогда и не предполагал, что Ханна должна просто терпеть все это!

Джесс села на свое обычное место у радиатора. И задумалась над тем, что сказал старик: «Тот хулиган вряд ли отступит…» По какой-то причине эти слова ее поразили. Она подумала о смерти первой малиновки луны урожая и о том, как кошки Крессиды ополчились на Мати. Подумала о наводнении. И снова стала размышлять о необычных качествах Мати: о его внешности, его особых инстинктах, о его странном путешествии на корабле… И наконец стала думать о сражении между двумя кошачьими племенами десять тысяч лет назад.

Она повернулась к окну за фигуркой Бастет, такой похожей на Мати. Небо выглядело чище, чем много дней подряд, и сквозь облака прорывались солнечные лучи.

— Возможно, на следующей неделе, — продолжал старик. — Мне хочется побыть дома как можно дольше, пока Джесс снова привыкает… Да перестань, ты прекрасно знаешь, что она для меня не просто кошка. Бедняжка так исхудала. Я стараюсь ее откормить, но у нее совсем нет аппетита… Обед в воскресенье на следующей неделе? Буду рад прийти. Но ничто не мешает тебе самой наведаться сюда на этой неделе…

Джесс отвела взгляд от окна. Книга о Древнем Египте лежала на полу у ног старика. Это был большой потрепанный том; его, похоже, открывали очень много раз, и несколько страниц загнулись. На одной из приподнявшихся страниц Джесс увидела что-то вроде пятна красного меха. Она подобралась поближе, прижав уши. На картинке была изображена кошка. Одна сторона ее мордочки была костлявой и пятнистой, с широко открытым глазом. А другая…

Джесс медленно покачала головой.

Она подумала о древней вражде, приведшей к большой битве кошек тысячи лет назад. Джесс не понимала, как это произошло или почему, но вдруг почувствовала уверенность, что причина была не в ссоре. И каким-то образом к этому оказался причастен Мати. Более чем причастен: ему грозила опасность.

Джесс снова посмотрела в окно. На небе сквозь облака проглядывал бледный серебристый диск.

Как далеко отсюда до рыночной площади? Как отыскать то место? Ее старик говорил, что никогда бы не догадался, что она могла зайти так далеко на запад, к реке. Запад. Это та сторона, в которой садится солнце. К концу заката она могла бы найти рыночную площадь. Но как только стемнеет, она потеряет ориентиры. Была вторая половина дня. Времени оставалось не слишком много.

Старик продолжал болтать по телефону.

— Да, но весна уже близко, я чувствую… а потому полон оптимизма!

Джесс не смотрела на него. Она вышла из комнаты и выскользнула сквозь кошачью дверцу в кухне.

Наверное, старик это услышал, потому что замолчал.

— Папа? Папа? — гудел голос его дочери из телефонной трубки.

Старик извинился и повесил трубку. Но это не имело значения. Джесс уже выскочила за ограду в конце садика и бежала со всех лап.

 

Боевая песнь

Распевая песню сообщества, кошки Крессиды шагали за своим вожаком. Пангур вел их не спеша, высоко подняв хвост.

Все кошки, пригодные к делу, следовали за ним. Все, да, но кроме Бинжакса, которому было велено охранять катакомбы. И он остался позади, прищурив глаза и размахивая хвостом.

— После того наводнения я как будто стал существом второго сорта, и это на рынке, которым я рожден править! — шипел он себе под нос, пока кошки Крессиды маршировали прочь.

На шлюз Крессида опустились сумерки. Поднялась в небо низкая, почти полная луна. Дойдя до ограды парка, Пангур остановился. Боевая песнь затихла. Кошки перешептывались.

Пангур повернулся и обратился к ним:

— Мы, кошки Крессиды, обычно не заходим в этот парк. И тому есть причина. Канксы живут прямо за ним. — Кошки выразили свое согласие, шипя и подвывая. — Мы всегда старались оставить их в покое, держаться в границах своей Территории. Таково молчаливое соглашение между двумя сообществами кошек, договор, скрепленный правилами чести. Но несколько месяцев назад это соглашение было нарушено. Нарушено моим братом, вожаком Канксов, Ханратти!

Кошки зашипели громче, злее.

— И вот пришло время выступить против Канксов. Мы им покажем, что значит ссориться с кошками Крессиды!

Все замяукали, завыли. Пангур проскользнул под железную ограду, и все остальные — за ним.

Но кошки знали только часть всей истории. Имелась и еще одна причина держаться подальше от парка. Некоторые говорили, что в парке бродят призраки. Риа шла рядом с Домино. Они тревожно переглянулись.

Домино повернулся к матери, шедшей следом за ними.

— Может, я поступил неправильно? — тихо спросил он.

— Нет, сынок. Ты сделал верно, рассказав мне все, и теперь мы тоже поступаем правильно. Иногда просто не остается выбора, приходится столкнуться с врагами. И сейчас как раз такое время. Разве это мы замышляли зло против Канксов?

— Нет, Амма.

— Вот именно. Они сами начали. И не оставили нам выбора.

Домино кивнул и снова повернулся к Пангуру, который как раз прошел мимо цветочных клумб, где должны были скоро расцвести первые нарциссы. Уверенным шагом Пангур вышел на травянистую лужайку, где в ночь наводнения Мати обнаружил дуплистый дуб. В воздухе схватились две малиновки, что-то не поделившие. Они несколько раз кувыркнулись, потом умчались сквозь ветки конского каштана. Пангур оглянулся на свою давнюю подругу Трильон. Никто из кошек Крессиды не произносил ни слова.

Они осторожно пошли дальше через пустой парк, странно затихший. Они двигались на север, где лужайки уже уступали место колючим сорнякам. У дальней границы парка кошки миновали кусты ежевики. Потом, перед каким-то внутренним двором, в круге света мигавшего уличного фонаря, Пангур и его сообщество остановились. Было уже довольно поздно. Никого из людей вокруг. Тесновато, не сравнить с просторами у шлюза Крессида. Когда-то этот двор был великолепным, над ним возвышалось внушительное викторианское здание библиотеки. В центре двора сохранилась платформа для оркестра, где когда-то, давным-давно, люди в белых костюмах с серебряными пуговицами и жестких шляпах дули в трубы и стучали в барабаны. Их горделиво звучащие фанфары зачаровывали толпы зрителей.

Но те времена давно прошли. Платформа разрушалась, каменную кладку усеял голубиный помет. Некогда внушительное здание библиотеки стояло пустым, поскольку представляло опасность для людей. Его окружали уродливые строительные леса. Синий брезент, которым леса были занавешены, на одном углу оборвался и громко хлопал на ветру.

Кошки Крессиды столпились на ступенях, что вели вниз, во двор. Домино и Риа держались рядом, тревожно переглядываясь. Синий брезент в одном месте шевельнулся, отодвинулся от лесов. Из-за него выскочил небольшой серый кот.

Домино повернулся к Трильон:

— Это он, Амма! Тот самый, который приходил на рыночную площадь!

Трильон кивнула. Кошки Крессиды наблюдали за тем, как кошки Канкса одна за другой появлялись из-под брезента, собираясь у фундамента здания. Пангур смотрел спокойно, на его морде ничего не отражалось. Он даже не моргнул, когда вышла последняя кошка, а за ней возник и сам черный кот.

Одним прыжком очутившись перед своим отрядом, кот в упор посмотрел на Пангура точно такими же зелеными глазами.

— Ну-ну, братец, привет, — сказал он.

— Привет-привет, Ханратти, — откликнулся Пангур.

Никто не шелохнулся. Канксы и кошки Крессиды просто нервно наблюдали. Наконец Пангур встал и как бы лениво, боком пошел к Ханратти, не сводя с брата глаз. Вожак Канксов в дальнем конце двора сделал то же самое.

— Я знаю, что это ты приходил к шлюзу Крессида. И ты устроил заговор, чтобы одолеть нас, — начал Пангур. Его сородичи зашипели, но он заставил их умолкнуть, резко взмахнув хвостом. — Скажи, какими средствами ты убедил рыбного торговца открыть шлюз? Ты ведь должен был как-то его заставить? Может быть, мяукал перед его дверью каждую ночь? Или, возможно, постоянно терся у его прилавка?

— Это было нетрудно, — презрительно бросил Ханратти. — Батраки глупы! Ими легко управлять. Особых усилий не понадобилось.

Пангур едва заметно нахмурился. И чуть-чуть приблизился к низкой эстраде в середине двора и к Ханратти, все так же боком.

Ханратти повторил его маневр, тоже сделав маленький шаг вперед и вбок.

— Ты навлек беду на Территорию кошек Крессиды. Теперь мы ответим тем же на твоей Территории, — сказал Пангур.

Его лапы остались стоять на месте, но все его тело прижалось к земле, и Ханратти сделал то же самое.

Первым издал опасный звук Пангур — низкое продолжительное шипение:

— Хиссссссс!

И Ханратти мгновенно откликнулся:

— Хиссссс!

Через несколько мгновений Пангур произнес:

— Мммя-а-а-а-ау!

— Мммя-а-а-а-ау! — повторил Ханратти.

Пангур медленно выпрямился во весь рост. Каждая шерстинка на его теле вздыбилась, усы напряженно повернулись вперед. Когда он заговорил, его голос звучал громко и пронзительно:

— Я — вожак кошек Крессиды, и я приказываю тебе сдаться!

Канксы и кошки Крессиды наблюдали в напряженном молчании. Ханратти на несколько секунд застыл. А потом тоже поднялся во весь рост.

— Я — вожак Канксов, и я не сдаюсь! Ты вторгся на мою Территорию: ты склонишься перед Канксами!

Кое-кто из его сородичей согласно зашипел, но ни один не тронулся с места.

— Отлично, — тихо произнес Пангур.

Старшие из собравшихся кошек застыли, зная, что должно за этим последовать. Пангур сделал шаг вперед и пронзительно запел:

Ханратти тоже сделал шаг вперед и ответил:

Пангур сделал еще два шага вперед и теперь стоял у фундамента каменной эстрады. Еще более пронзительно он пропел следующие слова своей боевой песни:

С этими словами Пангур прыгнул на край каменной платформы. Ханратти как будто на мгновение заколебался. Кошки Крессиды и Канксы двинулись вперед, вытянув шеи. Ханратти, словно решившись, сделал шаг:

Хвост Ханратти слегка дернулся. Черный кот глубоко вздохнул. И вспрыгнул на возвышение.

Женщина-ветеринар несколько раз переключила пультом каналы телевизора. Потом зевнула.

— Пора спать, — сообщила она, ни к кому не обращаясь.

Рядом с ней в плетеной корзинке лежал маленький комок красновато-коричневого меха. Усы Мати подрагивали. Тени Фьянея двигались, таяли. И кто-то звал его.

— Мати, ты слышишь меня? Я — Байо, дух. Ты меня помнишь? Мы разговаривали прежде, в дупле Этелелдры. Тебе пора просыпаться. Ты слишком долго пробыл во Фьянее. Твоя амма предупреждала: для тебя уже небезопасно оставаться здесь. Некая тень падает на твое первое «я». Ты должен найти дорогу к своему телу до того, как ее найдет он. Ты должен проснуться. Должен проснуться…

В дверь что-то стукнуло. Или скорее поскреблось.

Подумав, не случилось ли опять чего на дороге, ветеринар прошла мимо спящего котика в освещенный коридор и посмотрела в дверной глазок.

Мати пошевелился во сне, но не проснулся.

— Мати, ты должен меня услышать! Ты должен проснуться! Проснись!

На крыльце снаружи было темно. Ветеринар набросила на дверь цепочку и приоткрыла ее на несколько дюймов.

— Эй, кто там?

Никто не ответил.

Она окинула взглядом крыльцо. Посмотрела дальше. Калитка, что вела в ее маленький палисадник, покачивалась на петлях. Ветеринар посмотрела на живую изгородь из жимолости, разраставшуюся летом. В серебристом свете ее ветки казались острыми, как когти. Вокруг нее затаились тени. Ветеринар закрыла дверь, сняла цепочку и снова открыла дверь, на этот раз шире. И вышла на крыльцо.

Вокруг явно никого не было. Мимо по улице с гудением проехал мотороллер. Где-то неподалеку залаяла собака. Женщина собралась закрыть дверь.

В тенях вокруг изгороди что-то зашуршало. Женщина прищурилась, всматриваясь. Может быть, ежик? Нет, ведь был еще только март, ежи должны еще спать. Низкое шипение заставило ее вздрогнуть. На нее уставились огромные желтые глаза. И она почуяла легкое дуновение дурного запаха, похожего на вонь тухлых яиц.

Ветеринар захлопнула дверь и заперла на задвижку, ее сердце билось слишком быстро. Она вернулась в коридор.

— Да, определенно пора спать! — сказала она вслух, голосом разгоняя тишину ночи.

И направилась к лестнице наверх.

Потом, спохватившись, вернулась в гостиную и выключила телевизор. Ее волос и шеи коснулся вдруг ветерок. Ветеринар с удивлением обнаружила, что окно чуть приоткрыто и занавеска качается.

Она закрыла окно, повернулась к комнате… и ее взгляд упал на корзинку. Капельница болталась рядом с корзинкой. И как будто…

Ветеринар наклонилась, заглянула под крышу корзинки.

Там было пусто.

 

Зажечь свет

Почти полная луна плыла над низкими облаками, повисшими над рыночной площадью. Булыжники под лапами были холодными, воздух сырым. Джесс ненадолго остановилась, восстанавливая дыхание. Она бежала без передышки до самой ночи, гонясь за исчезающим солнцем, которое садилось за реку. По пути она старалась замечать разные приметы и запахи, чтобы снова не потеряться. Потом она спешила вдоль извилистой реки, и река наконец привела ее к шлюзу Крессида. Но зачем? Чтобы предостеречь кошек. Но о чем?

— Мати! — громко позвала Джесс.

Она должна была отыскать Мати. На рыночной площади было до странности пусто. Ни ночных охотников на грызунов, ни котов, ухаживающих за кошечками… Джесс подошла к вишневым деревьям и входу в катакомбы — и наткнулась на Бинжакса. Тот был явно изумлен, увидев ее.

— Ты зачем вернулась?

— Не важно. Я ищу Мати. Нужно рассказать ему кое-что.

Бинжакс прижал уши.

— Ты не можешь…

— Бинжакс, не начинай! — перебила его Джесс. — Я не в том настроении.

И обошла его, направляясь к катакомбам.

— Нет… я хотел сказать, Мати здесь нет!

Джесс резко обернулась:

— А где он?

— Ну… он… — Бинжакс замялся. — Произошел несчастный случай. На дороге… Он не вернулся.

— Что? — Мордочка Джесс вытянулась. — Не может быть! Ты врешь! Ты всегда был противным лжецом!

— Но это правда. С ним был Домино… Похоже, Мати побежал через дорогу, и Домино не смог его остановить.

— Зачем ему было это делать? Какой смысл?

— Я не знаю… — Бинжакс неловко переступил с лапы на лапу. — Но здесь его нет, так что ты зря тратишь время.

— Но… но он ведь жив, да?

Джесс и Бинжакс не смотрели в глаза друг другу.

— А где все остальные? Пангур? Домино? Где они?

— Дерутся с Канксами.

— Что?!

— Долгая история… Выяснилось, что это Канксы устроили все те неприятности с торговцем рыбой. Ханратти — брат Пангура, и он хотел захватить рыночную площадь.

Джесс рассеянно посмотрела в сторону реки.

— Мне на это плевать! — огрызнулась она. — Где они все?

— Во дворе за парком. Там, где Канксы…

— Что это за вонь?

— Какая вонь? — Бинжакс недоуменно моргнул.

— Неужели не чуешь? Я думала, не заметить невозможно, как будто что-то сдохло.

Бинжакс на мгновение сосредоточился, потом кивнул.

— Не знаю… Я до сих пор не замечал.

— Если увидишь Мати, предупреди его!

Джесс повернулась к парку.

— Предупредить о чем?

Джесс не ответила. Во весь дух она помчалась к железной изгороди, проползла под ней и исчезла в парке.

Бинжакс принюхался к воздуху и посмотрел по сторонам. Внезапно, словно из ниоткуда, подул резкий ветер, ветки вишневых деревьев закачались и задрожали.

Джесс неслась через парк, не обращая внимания на крыс, которые со злобным писком разбегались в разные стороны. Она нашла проход в кустах ежевики на северной стороне парка, пролезла в него и очутилась во дворе Канксов. Там стоял оглушительный кошачий вой.

Пангур и Ханратти сжались в комки на каменном возвышении, а их сородичи сгрудились внизу, угрожающе мяукая, шипя и рыча. На мгновение черные коты показались Джесс одинаковыми, но потом она заметила, что Ханратти немного тоньше, и мордочка у него более узкая, и хвост покороче. Пангур и Ханратти смотрели друг другу в глаза. И у обоих на шкурках уже виднелись капли крови. Ханратти, похоже, пострадал сильнее, один его глаз распух и почти закрылся.

— Пангур, мистер Пангур, сэр, мне крайне необходимо с вами поговорить! — закричала Джесс, проталкиваясь между кошками Крессиды.

К ней повернулись изумленные мордочки. И Пангур, и Ханратти тоже обернулись, отвлекаясь от драки.

— Ты! — воскликнул Пангур. — Иди домой, к твоему батраку, потеряшка!

Кошки Крессиды согласно зашипели, и даже Канксы их поддержали.

Джесс поморщилась:

— Пожалуйста, мистер Пангур, это по-настоящему важно! Мати не тот, кем мы его считали, и он в опасности…

— Мати? — тут же откликнулся Воробей.

— Мати здесь нет, — ответил Пангур.

И снова повернулся к Ханратти.

— Я знаю, но… Он вернется, куда еще-то ему идти? Просто… есть племя, которое называется Са Мау…

— Что ты знаешь о Са? — резко спросил Ханратти, повернувшись и посмотрев на Джесс так, словно только что ее увидел.

— Эти Са — темная сила… Я, вообще-то, не все до конца поняла пока что, но… Но они каким-то образом на все влияют. И Са имеют какое-то отношение к случившемуся с Мати, я уверена!

— Чушь! — воскликнул Ханратти. — Са — это восточные кошки, мудрые и благородные! Посланец самого великого Сюзерена впервые посоветовал мне, как открыть шлюз Крессида!

Пангур в ярости повернулся к брату, его зеленые глаза пылали.

— Это ты следил за мной в ту ночь! Следил после того, как обманом заставил рыбного торговца открыть шлюз!

— И что с того? — прошипел Ханратти. — Посланец Са рассказал мне о рыночной площади и напомнил, что она моя по праву. И почему это мой брат, который старше меня всего на несколько минут, решил, что может считать ее своей собственной? Что этот брат вообще сделал для меня хоть когда-нибудь? И насчет торговца рыбой посланец тоже был прав. Он во многом был прав…

Члены обеих кошачьих стай недоуменно наблюдали за своими вожаками. Перед лицом новых открытий все уже забыли про Джесс.

— И с каких это пор мой брат получает приказы от этого Сюзерена, этого восточного деспота? — зарычал Пангур.

— С тех пор, как понял, где кроется настоящая сила!

— И что Са пообещали тебе? — крикнула Джесс. — Все это ложь! Неужели не понимаешь? Ты не можешь им доверять! Они стоят на стороне зла… они убийцы, они пробуждают губительный инстинкт, они натравливают нас друг на друга! Когда-то уже случилась битва, древняя битва, и… Я хочу сказать, что там, на востоке, есть и другое племя, Тигро…

— И ты позволяешь этой самке, этому котенку, этой потеряшке говорить за тебя?

Ханратти буквально выплевывал каждое слово, в особенности «потеряшка».

— Нет, не позволяю. Я сам говорю за себя и за своих сородичей, — ответил Пангур. — А вот тебя подкупила чужеземная сила — ты еще более продажен, чем я мог вообразить! И ты за это заплатишь!

Пангур бросился на Ханратти, вцепившись передними лапами в плечи брата, а задними колотя его в живот.

Коты превратились в клубок меха, когтей и крови.

— Послушайте меня! — умоляла Джесс. — Мати в опасности… мы должны что-то сделать! Неужели не понимаете, это все и на нас отражается!

Но никто не обращал на нее внимания. Кошки Крессиды и Канкса, встревоженные тем, что ритуальная схватка внезапно превратилась в настоящую кровавую битву, повернулись к каменному возвышению, где впились друг в друга их вожаки. Поражение любого из них означало беду и для всей стаи: подчинение, изгнание, даже смерть…

Мати не совсем был уверен, найдет ли он обратную дорогу к шлюзу Крессида. Но его лапы как будто сами знали, куда бежать. Его разбудил Байо, дух, с которым он разговаривал в дупле Этелелдры. Добрый дух, сказала тогда старая кошка.

Когда Мати проснулся в незнакомом доме, телом он чувствовал себя хорошо. Но его инстинкты каким-то образом пострадали. И они твердили ему на бегу: «Рядом опасность». Однако источник угрозы оставался непонятным. И все равно Мати должен был прийти сюда, на рыночную площадь у речного берега. Ведь у него не было дома, куда он мог бы вернуться.

Осторожно Мати подкрался к площади. Его золотистые глаза впитывали знакомые картины: река вдали, обшитая досками церковь, заброшенный склад… Ум Мати сравнивал эти картины с теми, которые он извлек из Фьянея, из мира духов и из собственного воображения. Слегка ошеломленный, Мати думал о Те Бубас и о своей матери, о королеве, от которой ему досталась красная шкурка.

Потом со вспышкой страха Мати вспомнил кота в тени, того, который преследовал его в волнах сна, и мордочку хозяина этого кота позади теней. Мати знал, что именно эти таинственные кошки каким-то образом виновны в смерти его матери. А теперь они хотели и его смерти тоже. Но почему? Ответ прятался близко, так близко, что Мати почти чувствовал его. Почти…

Но тут его отвлекли другие мысли. Если темный кот убил мать Мати, то, пожалуй, он мог иметь и настоящее тело, живущее за пределами полусна.

«А ведь это значит, что он может быть где-то здесь, он может поджидать меня!» — подумал Мати.

И тревожно огляделся по сторонам.

Ночь была тихой. Ум Мати снова вернулся к его борьбе с темным котом во Фьянее, к тому, как он молотил его лапами… Уши Мати прижались к голове. Безопасно ли возвращаться на рыночную площадь? Он не мог быть уверенным в этом.

«Что же случилось с моими инстинктами, — думал Мати, — с моей способностью рассуждать?» Все знаки были здесь, в этом он не сомневался, но больше не умел их прочитать. Мати ощутил дурной запах, похожий на вонь тухлых яиц. Это не был просто смрад мусорных баков, этот запах заставил шерстку Мати встать дыбом на загривке. Но что он означал?

Мати направился к вишневым деревьям, но остановился. Там был Бинжакс, он смотрел в сторону парка. Мати попятился, решив пройти к дальнему концу катакомб возле шлюза. Но замялся, отвлекшись на шепчущие голоса совсем рядом, — настойчивый зов духов из Фьянея. Голоса смешивались друг с другом, как шум струек воды в большом потоке, и Мати не в силах был их разобрать. Лишь изредка отдельные слова или фразы вырывались из потока, привлекая его внимание.

— Прочь… третья опора… опасность… зажечь свет… темнота… позади тебя…

Бинжакс приблизился на несколько шагов, и Мати метнулся под прилавок, желая избежать столкновения со своим врагом. И тут же задохнулся. Воздух под прилавком был таким дурным, что обжег ему горло. Вонь протухших яиц окружила его в темноте. Мати резко обернулся, сердце колотилось о ребра, и Мати ослабел, увидев те самые желтые глаза.

— Мы уже встречались прежде, Мати, только не в этом мире…

Желтые глаза плыли перед Мати. Всматриваясь в них, Мати увидел многие века лун. Он увидел безграничное ожесточение, неутомимую злобу…

— Мифос… — пробормотал Мати.

Имя сорвалось с его языка, хотя Мати никогда прежде его не слышал.

Мифос, убийца его матери. Он последовал за Мати из его дома в пустыне, оттуда, где когда-то началась вся жизнь, выследил его в мире духов и наконец нашел здесь…

— Ловушка, — сказал Мати.

Опоры инстинкта и суждения как будто растаяли перед ним. Неужели обе они его подвели? В сердце Мати начал разгораться гнев, гнев на духов, которые не сумели его защитить, не сумели предостеречь…

— Ты сбежал от меня во Фьянее, — шипел Мифос. — Но теперь тебе не уйти!

Его желтые глаза источали злобу. Он ухмыльнулся, сверкнув желтоватыми зубами, которые могли разорвать шкуру и плоть, раздробить кости…

В желудке Мати как будто заплясала крыса.

— Мати, беги! — послышался голос из Фьянея.

Голос его матери? Он вывел Мати из оцепенения. Мати выскочил из-под прилавка и помчался к вишневым деревьям. Мифос несся за ним, жесткие подушечки его лап стучали по булыжникам, длинные когти скрипели на камнях, как проволока по стеклу. Он был огромен, могуч и нагонял Мати с каждым шагом. Мати рванулся через рыночную площадь и оказался на месте собрания полной луны. Он метался от прилавка к прилавку, в сторону высокого вяза, на крышу заброшенного склада, потом вдоль сточной канавы к берегу реки. Мати бежал уже вниз по течению, едва касаясь лапами сигаретных окурков и пустых пивных банок, усыпавших его путь. Он поскользнулся на каком-то пакете и сбился с ноги. Ему пришлось прислониться к плакучей иве, чтобы перевести дыхание.

Мифос остановился на расстоянии в пару хвостов.

— И куда ты теперь побежишь, котенок? Если заберешься на дерево, я последую за тобой, я стяну тебя оттуда за хвост. Ты не стоишь даже серьезной дуэли. Я быстро с тобой покончу. Перегрызу горло. Хочешь? Или лучше решишься на смерть воина? Мы можем подраться, если хочешь… тебе это понравится?

Мати покачал головой. Он не мог говорить. Его охватила паника. «Я в ловушке!» — в ужасе думал он.

И тут как бы на границе его зрения, в уголках глаз возникли белые точки. Какие-то слова прорывались сквозь страх. Голос его матери: «Зажги свет… Зажги свет…»

Голос затих.

Мифос бросился на Мати, его коготь царапнул по горлу красного котенка. Голова Мати с глухим стуком ударилась о ствол дерева, и мир поглотила фиолетовая тень.

Пангур прыгнул к Ханратти, но на середине прыжка что-то произошло, он яростно дернулся и упал рядом с братом на каменную площадку. Глаза Ханратти были уже крепко закрыты, несвязные слова срывались с его языка. Джесс посмотрела на окружавших эстраду кошек Крессиды и Канкса. Их мордочки одна за другой искажались болью, растерянностью и страхом. Что-то пробормотал Домино, падая на бок, и его лапы слабо дернулись. А потом и сама Джесс ощутила словно физический удар, но это было страшное отчаяние, горе, стиснувшее ее горло. С тихим криком она согнулась пополам, ошеломленная печалью.

И в то же самое мгновение на домашних кошек, спавших на кроватях или бродивших по садам, навалилось невыносимое отчаяние. Люди проснулись от воя своих любимцев, которые извивались на коврах от невидимых бескровных ран, царапались и жалобно мяукали… Они как будто кричали:

— Помогите! Помогите!

Котята и мудрые старые кошки, жилистые бродячие коты и изнеженные киски с длинной родословной — все они ощутили нестерпимую боль.

Прислонившись к каменному возвышению во дворе Канксов, Джесс закрыла глаза. Что-то как будто пытались вырвать из нее, нечто дорогое ей, вроде внутреннего света. Боль потери этого была сильнее всего, что Джесс могла бы вообразить. Задыхаясь, она открыла глаза и увидела, что Пангур наблюдает за ней.

Он попытался заговорить, но слова не шли. С огромным усилием черный кот подполз ближе, его усы почти коснулись Джесс. И наконец он произнес прерывистым шепотом:

— Что… с нами… происходит?

Джесс содрогнулась и чуть слышно ответила:

— Мати… Са…

Пангур кивнул, с трудом поднимая голову.

А потом ужасное ощущение исчезло так же внезапно, как и возникло. Однако от потрясения кошки дрожали, они были невероятно растеряны. Они переглядывались, прижав уши, расширив глаза.

Пангур заставил себя подняться.

— Кошки шлюза Крессида! — заговорил он дрожащим голосом. — Красноватый котенок по имени Мати где-то на рыночной площади… И кем бы или чем бы ни был этот Са, он хочет убить Мати. Мати в беде, и… а значит, и все мы тоже.

Кошки продолжали переглядываться, пытаясь понять, что все это значит. Ханратти медленно покачал головой.

— Что тут сейчас произошло? — выдохнула Трильон. — И как это связано с Мати?

— Джесс права. Хотя это кажется бессмысленным… Разве вы сами этого не чувствуете? Это Мати охраняет нас от той ужасной пустоты, в которую мы все только что провалились, и ничто другое не защитит нас, если он погибнет! Наша сила вернется вместе с ним. Это верно? — спросил он у Джесс.

— Да, думаю, так, — согласилась она.

— Мы должны отыскать Мати, — продолжил Пангур. — И немедленно!

Трильон кивнула. Пангур неловко спрыгнул с каменной эстрады. Джесс и кошки Крессиды направились за ним; спотыкаясь на ходу, они упорно стремились к кустам ежевики на краю двора.

— Эй, вы ничего не забыли? — крикнул им вслед Ханратти.

Он стоял, покачиваясь, на краю возвышения, один его глаз распух, шерсть была растрепана.

Пангур оглянулся и напрягся, ожидая нападения. Ханратти посмотрел на брата. Он дышал тяжело, но уже медленно втягивал когти в лапы. Откашлявшись, он сказал:

— Вы забыли о нас. Мы вам поможем. — Он спрыгнул с эстрады. — Этого Мати нужно отыскать, а его врага разбить. Помогая Са, я даже не догадывался… Нас обманули. А ты можешь включить нас в свою армию.

Пангур моргнул. Открыл рот, но довольно долго молчал. Наконец пробормотал:

— Спасибо, брат.

И они вместе повели свои стаи под кусты ежевики.

Мати открыл глаза, и краски вернулись. Мифос ослабил хватку и слегка отстранился. На его шее висел Бинжакс.

— Беги, Мати… я его задержу! — выдохнул Бинжакс.

— Ты? — изумленно воскликнул Мати, не веря тому, что его злейший враг ему помогает.

— Я перед тобой в долгу, забыл? Удирай скорее!

Мати вскочил на лапы, бросился к вишневым деревьям и в путаницу катакомб. Мифос зарычал и с силой дернул головой, отшвырнув Бинжакса в окружавшие их кусты. Бинжакс задохнулся.

— Глупец! Думаешь, сможешь меня удержать? — Мифос засмеялся низким, хриплым голосом. — Никто меня не удержит!

Он повернулся к катакомбам, и вокруг него волной разлетелась вонь.

Бинжакс беспомощно наблюдал за ним, пытаясь восстановить дыхание. И когда Мифос дошел до входа в катакомбы, Бинжакс поднял тревогу — низко протяжно завыл.

В глубине подземных ходов Мати услышал лишь слабое гудение. Он помчался по темным коридорам и тут же заблудился; инстинкт подталкивал его к бегству без остановки. Потом он услышал это — скрежет длинных когтей Мифоса по полу туннеля, сначала слабый, потом все более громкий. Мати прополз через узкую щель, сквозь которую не пролезла бы ни одна взрослая кошка, и очутился в широком подземном помещении. Воздух здесь был затхлым, разреженным. Вдали Мати слышал топот лап, и наконец длинные острые когти заскреблись в узкий проход. Паника не оставляла Мати, волнами проносясь по его телу. Он тяжело сглотнул и сосредоточился на том, чтобы восстановить свои ощущения, обострить инстинкты. И молча ждал, пока царапанье не прекратилось. Прижав уши и ощетинив усы, Мати замер.

Мифос тоже умолк по другую сторону прохода. А потом Мати услышал тихий напев, от которого его пробрало холодом:

«Он собирается войти во Фьяней, — в отчаянии подумал Мати. — Он хочет поймать меня там, как уже это делал!»

Через несколько мгновений Мати почувствовал, как полусон зовет его, нашептывает ему на ухо, гудит в его лапах… Жар поднялся от пола катакомб. В полусне никакие стены не остановят Мифоса, никакие физические законы не подействуют на него. Он сможет проскользнуть сквозь любую дверь, он в один момент схватит Мати, его будет не остановить. Но хотя Мати чувствовал это, его мысли путались. Он уже начал погружаться в пространство перед сном, двигаться по дороге к полусну…

«Нет! — подумал Мати. — Я не войду во Фьяней, когда он ждет меня там… он не схватит меня!»

Мати резко очнулся, с силой встряхнул головой. Гудение в лапах затихло, голоса из полусна умолкли. И Мифос молчал, перестал напевать — он вернулся в физический мир. Сквозь стук собственного сердца Мати ощутил разочарование кота, в горле того кипели ругательства и проклятия, но они не превращались в слова, просто ярость трещала вокруг него, как электрические искры на шкуре.

«Все бесполезно, — уныло подумал Мати, — он ведь все равно не отступит. Здесь или во Фьянее он будет вечно преследовать меня».

Немного погодя Мати услышал тихий металлический скрип лап Мифоса по полу катакомб. Скрип удалялся. Мати всмотрелся в темное помещение. И пополз под низким потолком, ища другой выход.

Мифос появился возле вишневых деревьев, когда кошки Крессиды и Канкса подошли к рыночной площади. Числом около сорока, они замерли, выстроившись в полукруг. Чужак сел, всматриваясь в них. Он был крупнее любой обычной кошки, со светлым мехом и коричневыми пятнами на спине, с костлявой мордой и выпученными желтыми глазами. От него исходили резкие, ощутимые волны опасности и силы. Линии его рта были жестокими, и он то ли ухмылялся, то ли готов был угрожающе зарычать. Два вожака, Пангур и Ханратти, тревожно переглянулись.

Пару мгновений все молчали. Темнота, чернее любого ночного неба, опустилась на рыночную площадь. И с темнотой возникли зловещая тишина и отвратительная вонь, похожая на смрад тухлых яиц.

Молчание нарушил Бинжакс. Он подбежал к Пангуру, смущенно глянул на Ханратти и наконец обратился сразу к ним обоим:

— Он пришел за Мати!

— Где Мати? — тут же спросил Домино, делая шаг к Бинжаксу, но не выпуская из виду Мифоса.

— Не знаю, — тихо ответил Бинжакс.

Он уже хотел сказать что-то еще, когда Мифос заговорил властным голосом:

— Я — слуга Сюзерена. Я представляю кошек Са Мау. Я здесь для того, чтобы забрать красного кота.

От Мифоса исходила энергия, подобная электричеству, ошеломившая кошек и заставившая их стиснуть зубы.

— Зачем? — спросил Пангур.

Никто другой не решился произнести ни звука.

— Потому что он не имеет права на существование. Само его рождение — предательство интересов Са. Уйдите с дороги!

Ни одна из кошек не пошевелилась. Мифос мяукнул — это был грубый, хриплый звук, от которого у кошек шерсть стала дыбом.

— Вы все ничто, вы просто одичавшие домашние кошки, живете как попрошайки на краю сообщества батраков! Повелитель прав: такой развращенности необходимо положить конец, и скоро так оно и будет. Вы мне противны, но сегодня я вас не трону. Вы просто уйдете в сторонку. Уйдете в сторону или будете убиты!

— Ты что, сумасшедший? — заговорил Ханратти, кипя гневом. — Ты видишь, сколько нас? Кем ты себя возомнил?

— Я — слуга Сюзерена, единственного истинного Повелителя всех кошек, и я выполню свой долг! Уйдите или умрете! — повторил Мифос.

Он даже не повысил голоса.

— Ты являешься на нашу Территорию и пытаешься здесь распоряжаться? — сказал Пангур. — Мати — член нашего сообщества, и только мы можем решать его судьбу.

— Убирайся лучше, пока мы не вырвали тебе язык за такую наглость! — злобно бросил Ханратти.

И он, загоревшись яростью, начал приближаться к чужаку.

— Как я пройду, вокруг вас или сквозь вас, значения не имеет! — прошипел Мифос.

И в одно мгновение, прежде чем кошки успели понять, что происходит, он одним прыжком преодолел расстояние между ними и впился в горло Ханратти.

А в следующее мгновение вожак Канксов уже неподвижно лежал у его лап.

— Ты умрешь за это! — взревел Пангур.

— Нет! — закричала Джесс, хлопая его лапой. — Нет, он и тебя убьет!

Пангур повернулся к ней:

— Он был моим братом!

— Я знаю, — кивнула Джесс. — Но ты нам нужен, Пангур, нужен больше, чем всегда. Оба сообщества в тебе нуждаются!

— Трус! — воскликнул маленький серый кот из стаи Канксов, преданный Ханратти. Он разозлился на Пангура. — Если ты не можешь защитить честь своего брата, так дай хотя бы мне почтить память нашего вожака!

— Держите его! — приказал Пангур, и несколько кошек, стоявших рядом с серым, окружили его.

Но серый вырвался и с пронзительным визгом устремился к Мифосу.

Мифос уклонился и лапой сбил на землю.

Кошки в ужасе переглянулись.

— Ты можешь перебить нас по одному, — закричал Пангур, — но тебе не одолеть всех разом! Ты вторгся в нашу жизнь, ты назвал нас одичавшими домашними котами! Сэр, ты нас недооценил! Каждый из нас — боец, а вместе мы куда больше, чем простая сумма наших сил! Разве это не так, Канксы? — Пангур повернулся к стае Канксов, стоявших справа от него. — Разве это не так, кошки Крессиды? — Пангур кивнул своей стае слева. — Готовьтесь к нападению! — приказал он.

Кошки замерли. Мифос наблюдал за ними, тихонько рыча. Он как будто говорил: «Ну-ну, старайтесь, я все равно вас перебью».

Пангур кивнул — и обе стаи бросились вперед, сомкнув полукруг перед Мифосом. Но тут же кошки полетели на землю одна за другой.

— Он нас всех убьет, никого не останется! — жалобно воскликнул Финк, видя, как падают собратья.

— Он непобедим! — проныла Риа. — Никто не может до него дотянуться!

— Стойте!

Чей-то голос прогремел над рыночной площадью.

— Хватит проливать за меня кровь!

Мати стоял на булыжниках, его красновато-коричневый мех льнул к телу под холодным ночным ветерком.

Мифос застыл. Кошки попятились.

— Не дайте ему тронуть Мати! — закричала Трильон. — Если Мати умрет, мы все тоже умрем!

— Вы не умрете… но и не останетесь по-настоящему живыми, — заговорил Мати. — Я уже видел это в мире полусна. Этот кот хочет похитить ваш дух, ваше второе «я». Он и его хозяин. Ваше второе «я» — это то, что зажигает свет в ваших глазах и делает каждого из вас самим собой. Я прежде и не знал, что оно существует, но оно всегда с нами. Та шалианка мне все объяснила, а еще лучше я это понял во Фьянее. Оно невидимо, но я знаю, что оно существует. Я узнал, чем становятся кошки без второго «я» — просто чем-то вроде пустой шелухи. Дух — это то, что придает нам всем значение, то, что придает нам смысл, делает нас нужными. — Мати повернулся к Мифосу. — И это также третья опора.

Мифос открыл пасть, словно желая что-то сказать, потом закрыл снова.

Мати пристально смотрел на него, изо всех сил борясь с инстинктом, приказывавшим ему бежать.

— Ты думал, я ничего не знаю об опорах, — сказал он.

— Это совершенно не имеет значения. Все равно для тебя уже слишком поздно.

Теперь Мифос обращался прямо к Мати, не глядя на кошек вокруг.

Все шерстинки Мати встали торчком, как маленькие острые иглы, а дыхание стало коротким. Но взгляд оставался твердым.

— Не дайте ему добраться до Мати! — закричала Арабелла. — Мы все тогда погибнем!

Но остальные кошки молчали. Даже жалобные стоны перепуганных и раненых кошек затихли под далекой луной.

Мати постарался сосредоточить свой ум на Мифосе.

— Мне понадобилось много времени, чтобы понять, кто я таков и что такое ты, но теперь я это ощущаю…

Мифос шагнул к нему.

— Твоя амма тоже это ощущала, только это ее не спасло, — прошипел он.

Мати подавил яростный вопль:

— Она умерла, защищая меня…

— Она умерла напрасно.

Мифос сделал еще шаг, припадая к земле, как крадущийся леопард.

Мати повернул уши к Мифосу, стараясь его расслышать. Неподвижность и тишина ночи наполнились голосами духов. Одни приказывали: «Беги», другие шипели: «Дерись!» Некоторые говорили на древних языках, непонятных Мати. Был ли среди них голос его матери?

Сосредоточившись, Мати сказал себе: это его последний шанс. Мати помнил тишину дуба Этелелдры и пожелал очутиться там. Закрыл глаза. От его лап поднялось тепло.

И вот она появилась — его мать, все такая же прекрасная. Она улыбалась ему, называла по имени.

— Ты не можешь с ним сразиться. Тебе не сбежать от него. Ты должен выплеснуть свой свет.

Голос затих, мордочка матери исчезла.

Мати открыл глаза. Мифос стоял на расстоянии хвоста от него, не больше. Мати заглянул в его злобные желтые глаза, даже не моргнув. В их черной середине он увидел другую фигуру, кота позади тени, Сюзерена, ждавшего вести о гибели Мати.

Мати заговорил как будто сам с собой, это был невнятный шепот…

— Пролей свет в свой самый темный час, просто скажи себе… Себе? Или своему «я»? Моему «я»?..

Кошки подобрались ближе, в отчаянии наблюдая за Мати. Только Джесс держалась позади, она нахмурилась, пытаясь понять то, что рассказывал ее старик, сложить все воедино…

— Я — Мати, — заговорил маленький темно-рыжий котик.

Ничего не произошло.

Мати вспомнил Те Бубас из полусна. О чем она его спрашивала? «А кто ты?» Он тогда тоже сказал: «Я — Мати», и первая кошка как будто была разочарована.

— Это как-то связано с тем, откуда ты пришел! — закричала Джесс. — Как-то связано с Нубией или с двумя котятами первой кошки! Когда-то давно случилась битва, огромная битва… думаю, ты, может быть…

Она умолкла. Мифос изогнул шею и уставился на нее. И под его взглядом Джесс сжалась от ужаса, не в силах произнести еще хоть слово.

Мифос с победоносным видом снова повернулся к Мати.

Тот стремительно оглянулся на Джесс, на других кошек. «Слишком поздно, — подумал он. — Мифос меня поймал… я проиграл». Он почувствовал себя невероятно усталым, как будто слабость и боль проникли в его кости. Ни гнева, ни даже страха — просто невыносимая тоска. Мати опустил голову и закрыл глаза…

И как только его глаза закрылись, он увидел Те Бубас, кормящую двух котят: у одного была пятнистая спинка, у второго — темно-красная шкурка, как у самого Мати. Он увидел на мгновение битву столь огромную, что она не вмещалась в воображение, — битву между двумя племенами, и кошки дрались друг с другом, и их кровь впитывалась в песок пустыни. И наконец он увидел свою мать — она встала, чтобы заговорить перед собравшимися кошками. Бесчисленные красновато-коричневые сидели перед ней, зажмурив глаза, выражая ей полное доверие.

Просто обратись к своему «я».

«Мое „я“», — подумал Мати.

И открыл глаза. Мифос уже стоял так близко, что его вонь была почти нестерпимой.

Мифос засмеялся.

— Но останешься ли ты Мати в смерти? — спросил он.

И присел на задние лапы, готовясь прыгнуть. Громкое шипение вырвалось между его острыми зубами, красными от крови уже павших кошек.

— Да, только мое время еще не пришло. Я — Мати, сын последней королевы абиссинских Тигровых…

Красная улыбка погасла. Глаза Мифоса расширились.

И внутри этих глаз прозвучала бессловесная команда далекого Сюзерена:

— Отведи взгляд, Мифос! Отвернись, закрой глаза!

Мати тоже это услышал, хотя все кошки на мощеной рыночной площади услыхали только низкое завывание ветра.

— Мифос! — приказывал Сюзерен. — Отвернись! Закрой глаза!

Но Мифос не мог закрыть глаза. Еще несколько мгновений назад он мог убить Тигрового кота. Но теперь не в силах был просто отвернуться…

— Помоги мне, Повелитель! — завизжал он сквозь полусон. — Повелитель? Повелитель!

Крик Мифоса пронесся через Фьяней, но его хозяин не ответил. Сюзерен исчез.

А с Мати что-то происходило. Жар в его лапах усилился, усы ощетинились, и вокруг себя он слышал голоса духов: они повторяли его имя, заглушая крики Мифоса.

Взгляд Мати не отрывался от морды Мифоса.

— Я — последний король, наследник древнего трона Тигровых. Я защитник третьей опоры, духа, второго «я» каждой кошки, проходящей через Фьяней по дороге между снами. Я — наследник королевы духа Те Бубас, первой в нашем роду. Потому что у Те Бубас было две дочери, а не одна:

Са и Тигровая, и дух Тигровой продолжает жить во мне!

Светились ли глаза Мати? Чувствовал он себя так, словно их наполнил огонь.

Наконец-то, наконец-то я знаю, кто я! Наконец-то я обрел способность рассуждать! Я — Тигровый кот!

Свет, ярче любого пламени, полыхнул во взгляде Мати, устремленном на Мифоса. Слуга Са жалобно мяукнул и откинул назад голову, как будто его ударили. В золотом свете он превратился сначала в сгусток тьмы, затем в горстку серой пыли. Потом в ничто.

Не прошло и секунды, как место, где стоял Мифос, опустело. Зато между булыжниками выскочил крошечный росток. На ростке появился бутон, он раскрылся и появился прекрасный золотистый цветок. Распустился на одно мгновение и тоже исчез.

А мир изменился. Джесс и все кошки ощутили это. И кошки, мирно спавшие в своих корзинках или бродившие по садам, тоже это почувствовали. Теплому беззвучному сиянию, жившему в них, ничто более не грозило.

Мати улыбнулся.

— Седиция… — тихо произнес он, измученный, но переполненный внезапно пришедшей радостью.

На востоке забрезжил рассвет, мягким янтарным светом коснулся рыночной площади. Джесс, Канксы и кошки Крессиды собрались вокруг маленького красновато-коричневого котика. И все по очереди становились перед королем Тигровых и закрывали глаза.

Мати первым замурлыкал, и это был тихий звук в огромном мире, чуть слышный, затерявшийся в шуме утреннего ветерка. Через несколько мгновений к нему присоединила свой голос Джесс. Потом низко замурлыкали Пангур и Воробей, не открывая глаз. И вскоре уже все кошки мурлыкали в этом таинственном хоре, их голоса, низкие и высокие, громкие и мягкие, наполнили раннее утро. И как будто весь мир задрожал от их голосов. Выше и ниже, громко и мягко… как постоянный и бесконечный шум моря.