"Офигели! Совсем офигели!!!" — повторял он про себя, двигаясь по пыльной тропе по направлению к дому мадам Безносюк. "Герыч — в аптеке! Это сейчас запросто какой‑нибудь нарик подрежет. Что за привычка долбаная лизать Европу во все места не глядя? Дебилизм какой‑то комплекс неполноценности, как у прыщавого подростка перед опытной бабой. Страна на подъеме, называется. Конфетки- бараночки. Хруст французской булки. Кондомы со швами и без. Прямо хоть обратно в обезьянник просись."

Он опомнился и сбавил шаг, чтобы не привлекать внимание.

А чем мы лучше‑то, подумал Виктор. Кто еще не забыл в девяностых рекламу солпадеина? "Нанесите удар первыми…" Кодеинсодержащий препарат свободно, без рецепта. И ведь кто‑то разрешил. Кто‑то нажился.

— И дело совершилося — а,

— Теперь я стал злодей!

Со стороны Десны навстречу Виктору шло пять подгулявших парней, по виду мастеровых. На всякий случай Виктор не спеша перешел на другую сторону, сделав вид, что его привлекает листок, белевший на дощатом заборе между домами. Братья по классу под газом не всегда склонны к родственным отношениям.

Листок был тиснут на серой бумаге, похожей на оберточную. Буквы расплывались. Компания на другой стороне улицы еще не проследовала, и Виктор приблизился к забору.

"Товарищи!

Россия самая большая и богатая страна в мире, но население ее живет в бедности. Все богатства достаются кучке прохвостов — буржуев, попов и чиновников…"

"Прокламация!" — мелькнуло в голове у Виктора. "Вот черт, еще чего доброго за чтение заметут… а то и расклейку повесят."

Он изменил курс на девяносто и стал приближаться к середине проезжей части.

— Поберегись!

Виктор едва отшатнулся — мимо него на дутых шинах пронеслась извозчичья пролетка, обдав пылью.

"Блин, где же тут ходить нормально? Еще не хватало — "попал под лошадь"… А, впрочем, что прокламация? Я человек случайный, думал — кто жилье сдает. "

И он сошел на тропу по правой стороне.

Церковная улица в этой реальности как бы служила гранью между городом и деревней. Слева от Виктора росла городская часть, с ровными прямоугольниками улиц, как в регулярном парке; здесь сносились старые деревянные казармы и возводились каменные особняки, доходные дома, коттеджи и разные учреждения; линия же двухэтажек по правую сторону скрывала за собой нарезанную ровными ломтями по диагонали деревенскую часть; там произвольно росли избы, мычал скот, лаяли собаки и голосили петухи.

Дом мадам Безносюк, к счастью, оказался на указанном месте, и выглядел весьма респектабельно — оштукатуренный, квадратный, с большими трехстворчатыми окнами по углам, украшенным лепным оргаментом низким треугольным портиком над входом, и декоративными перилами на крыше.

"Не хухры — мухры", подумал Виктор, оглядывая жилище. "Может, Мах ошибся? Или нарочно указал апартаменты, где три шкуры сдерут? Ладно, увидим."

Застекленная дверь в парадное была открыта, и Виктор вошел внутрь, тут же поняв смысл остекления: электрических лампочек в подъезде не было, было что‑то вроде кронштейна под керосиновый фонарь, на котором не висело ничего. На лестничную клетку выходили пара дверей и пара окошек из ванных; возле пузатых, непривычных кнопок электрического звонка белели списки проживающих.

" Странно, электричества вроде как нет, а электрозвонок имеется. Странно."

Виктор начал с первой квартиры.

"Безносюк Федора Игнатьевна — 1 раз."

Он надавил кнопку: где‑то в глубине раздалась приглушенная трель. После одного длинного за дверью наступила тишина, и Виктор уже хотел звонить повторно, но тут за филенкой раздался недовольный голос и забренчал затвор.

— Чего вы так долго звоните, элементы разрядите! Проходите. С инспекцией пришли? У меня уже и пожарники были, и санврач, и фининспекция. Или опять Бухтеев жаловался? Так он кляузник, этот Бухтеев, он вечно пишет. Он давеча, представляете, какую чушь написал — будто мадам Строкова на него порчу наводит. Вот видели, а?

Безносюк препроводила Виктора в крайнюю комнату от двери; комната оказалась кабинетом, и возле печки здесь была прорублена еще одна дверь, видимо, в гостиную. Хозяйке на вид было лет под сорок; приглаженные пробором ее темные волосы слегка топорщились, черты лица были крупными, и у глаз уже залегли ранние морщины. Тонкая синяя жакетка, не подчеркивающая, впрочем, давно утраченной стройности фигуры, была надета на черное платье.

— Так чем обязана‑то я вашим визитом, сударь, простите, как вас величают‑то?

— Виктор Сергеевич. Понимаете, я — от Маха.

— И что же? Он прислал вас вернуть два рубля, что он занимал три дни назад?

— Федора Игнатьевна, — деликатно ответил Виктор, — Мах, к сожалению, ничего мне не сказал о своих финансовых делах, он просто порекомендовал вас, как лучший вариант для съема жилья. Очень хвалил.

— "Очень хвалил"! Ах, шельмец! Нет, чтобы деньги вернуть! И какое жилье хотите снять?

— Да пока скромную комнату. Пока. Я здесь недавно, багаж пока не прибыл, так что много места не потребуется.

— Скромную комнату! Да вы меня разорите с Махом! Покойный муж строил этот дом в расчете, что придут господа и снимут квартиры с хорошей меблировкой! Так нет — Глынов приедь да и вложи капитал в доходные дома на Елецкой! Теперь кому я здесь сдаю? Я сдаю комнаты и углы в этих квартирах, сама живу в двух комнатах, — тут голос ее дрогнул, — а ведь какие квартиры! С прислугой! Ну что смотрите, есть у меня комната. Семь рублей в месяц без самовара и прислуги, плата за две недели вперед.

— Семь рублей? — переспросил Виктор, мысленно сопоставив стартовый капитал с ценой.

— А вы как хотели? — Можете за пять найти, но с уборной во дворе. А тут даже ванна имеется! Это ж культура!

— Прекрасно, — без особого энтузиазма согласился Виктор, — я ценю культуру за два рубля в месяц. Но тогда, может, сперва посмотрим комнату?

Он уже ожидал, что ему покажут вонючий клоповник. Но действительность оказалась лучше. Комната была бывшей детской, на втором этаже, с окном в сторону Мининского училища, с голубенькими обоями и довольно чистая. От входа справа стояли деревянная кровать, комод для белья с керосиновой лампой ("блин, надо ж спички купить!"), и еще одна кровать, раскладная, была засунута в угол между комодом и окном. По левую руку от входа, у окна, громоздкий шкаф с одной створкой загораживал дверь в смежную комнату, а рядом с дверью выступал угол печки и рядом на стене торчала вешалка. Посреди комнаты стоял черный, довольно лебезный столик с парой стульев, над окном висела длинная, до пола, штора, а на полу от двери до окна протянулся домотканый половик.

— Вы не смотрите, мышей и насекомых всяких нет! — чуть резковатым тоном воскликнула хозяйка. — Продукты и посуду на кухне держите, в шкафчике. Ну, говорите же, согласны, али я более выгодного жильца подожду. На квартеры‑то у нас большой спрос, людишек с деревни понаехамши, ежели чего, так и вдвоем полукомнату сымут.

— Ладно, — махнул рукой Виктор, — лучшего, пожалуй, искать уже поздно.

Он отсчитал три с полтиной; Федора Игнатьевна выудила откуда‑то из складок одежды связку ключей и отцепила от них три на потертом шнурке: от комнаты, от парадного и от черной лестницы.

— Глядите, не потеряйте! Запомните, вам четыре звонка! — молвила она, уже покидая детскую; шаги ее удалились по коридору и хлопнула входная дверь.

За окном сгущались сумерки. Виктор отдернул штору, затем осторожно взял лампу на комоде и поболтал. Внутри заплескалось.

"Так, керосин пока есть. Спички надо срочно. И пожрать. А, черт, забыл у хозяйки спросить. Ладно, по дороге у кого‑нибудь."

Из любопытства он заглянул в ящики комода; в верхних обнаружилось несколько глиняных тарелок, кружка и ложка, в нижних среди постельного белья валялся видимо, кем‑то забытый, женский чепчик. Виктор вздохнул, задвинул ящики, и, выйдя в коридор, запер дверь; откуда‑то справа доносилось тихое пение, запах дымка и горячего постного масла.

"Кухня. Надо там спросить."

У большой дровяной плиты стояла пышная молодая женщина, каштановые волосы которой были убраны под застиранный голубоватый платок; выливая блинное тесто из глубокой плошки на шкворчащую сковороду, она напевала низким грудным голосом:

— Бродяга Байкал переехал,

Навстречу родимая мать:

— Ах, здравствуй, ах здравствуй, сыночек!

— Здоровы ль отец мой и брат?

— Добрый вечер, — поздоровался Виктор. — Я ваш новый сосед, Виктор Сергеевич… на время остановился в вашем… в Бежице, в общем.

Женщина повернулась, и поставила плошки на стол; круглое лицо ее засияло.

— А я Надя, — улыбнулась она, — так и зовите. Я вон в той комнате живу, дверь у парадной лестницы видите? Как скучно станет, приходите, оладушков поедим, — и она подмигнула, — как соседу, скидку, сделаю.

— Так вы это… — Виктор старался подобрать подходящее слово, — подрабатываете?

— Я обычно у сада работаю, или в пивной, когда холодно. Ну вы знаете, как публичные дома закрыть велели, так и бродим, как бездомные. Вот иной раз и погода плохая, и народу в настроении нет. А свойские, соседские, они даже и лучше. И у дохтура я проверенная.

— Спасибо, но не сейчас.

— Ну, когда душе угодно будет, оно ж дело такое. У нас квартера хорошая. Вон рядом братья Кабановы живут, что из Рогнедино на заработках тута. Они по пьяни только на улице куролесють, а как домой придут, так тихенько, хозяйки страшатся. Они скорей в участке переночуют, чем с пьяной рожей хозяйке на глаза.

— А чего ж так?

— А кто его знает. Небось, приучены отца — матери бояться, и то правильно. А рядом с вами печатник Климов живет, бобыль, ночью в типографии работает, а днем спит. Только он не жилец, ему грудь свинец проел. Кашляет много и кровь идет. Да, а вот еще комнатка прислуги, ее Сенька — вор снимает.

— Сидел, что ли?

— Где сидел?

— Ну, в тюрьме, где там.

— Не, не поймали пока. Вы не бойтесь, он редко захаживает, и своих не трогает. В Брянске промышляет, али еще где, а сюда иногда на ночь захаживает; оттого ему окна не надо.

Надя улыбнулась. "А ведь могла замуж выйти, сейчас бы дети вокруг бегали, смотрели…" — подумалось Виктору.

— Спасибо за информацию…

Каждый из жильцов имел на кухне шкафчик с врезным замком. Открыв свой, Виктор обнаружил жестяной чайник, сковороду, пару кастрюль, простые фаянсовые тарелки и три чашки. Полки для продуктов были пусты.

— Надежда, а где тут спички можно сейчас купить? И из продуктов чего?

— Спичек? Так это у Гунина лавка рядом на Банной, там и всякое по хозяйственному делу есть, и недорого берет.

— Еще раз спасибо…

— Да вы не спасайтесь, вы спрашивайте. Я баба простая, молодая, незамужняя, а то вы уж очень так деликатно, аж прямо до неловкости.

— Понял. А Банная, она где?

— А где Старая Баня. Мимо училища и сразу направо, не доходя.

И она принялась переворачивать поспевшие блины деревянной лопаткой.