…На западе, где‑то над куполами церкви Троицы Живоначальной, в небе золотились перистые облака. Вечерняя прохлада, покидая старицы и болота, вновь наползала на низину левобережья: земля еще не была глубоко прогрета весенним теплом. Базар закрывался, и телеги, под нуканье возниц, разъезжались по улицам — кроме тех, кто приехал из дальних сел, и остановился либо в заводском Доме Приезжих, либо, кто победнее — у Гоныхова, в потемневшей деревянной казарме, видневшейся у Кордона. Виктор уже успел узнать, что вокруг этой гостиницы ошивается всякая шпана в надежде опоить какого‑нибудь доверчивого мужика и спереть выручку. Осматривать окрестности не было никакого желания. Прямо с крыльца трактира Виктор свернул на Карачевскую, где вдали, за низенькими еще деревцами, виднелась несокрушимая твердыня будущего Старого Корпуса.

Законы жанра требуют, чтобы после таких событий главный герой напряг мозги и начал разгадывать хитрые комбинации спецслужб. Конечно, автор мог бы написать, что Виктор Сергеевич, придя домой, нарисовал на листках бумаги Брусникина, Веристова и кого‑нибудь еще, и предавался информации к размышлению. Профессиональный разведчик именно так и поступил бы. А потом нашел выход и сжег рисунки в пепельнице. И чтобы это было на стыке седьмой и восьмой серий, и чтобы зритель тоже всю ночь не спал и ждал, что же придумает главный герой.

Но мысли Виктора Сергеевича пошли совсем в другом направлении.

"Допустим, переиграть их мне все равно не удастся", думал он. "Какой у меня выход? Как спасались во времена репрессий? Бегством? Куда? Ты здесь, как белая ворона. Уйти к большевикам — подпольщикам? За провокатора примут, сто пудов. Чем спасались еще? Сталину письма писали родственники. Тут ни родственников, ни хрена. Как спасались, думай… Еще бежали в глухие места. Ладно, за неимением лучшего. Так. Кому больше повезло? Инженеры в шараги попадали со смертными приговорами. Уже лучше. Хорошо жить в стране с большим историческим опытом, после того, как этот опыт уже прошли."

Виктор Сергеевич так увлекся, что чуть не отдавил лапу попавшейся под ноге дворняге, что бесцельно носилась взад и вперед по глубокой, как море, пыли, покрывавшей проезжую часть Карачевской. Напуганное животное с визгом бросилось прочь, разгоняя мирно квохтавших на обочине пестрых курей.

"Танк надо делать. Могут отложить исполнение приговора, потом и заменить пожизненным. А дальше — работать, кинуть идею тюремного КБ, а там, глядишь, и пересмотр. Государство не может быть глухим к положению человека, за которым стоят интересы крупного капитала."

В лицо ему уже дышала вечерняя свежесть; в начале мае земля еще не так нагрета солнечными лучами, еще чувствуется в ней остаток зимних холодов. "Как медленно здесь тянется время", подумал Виктор. "Ни телевизора, ни Интернет. Слушать гармошку, сидеть на завалинке… Впрочем, в парке вроде есть какие‑то развлечения, надо будет на выходные сходить."

Ночь он спал на удивление спокойно, хотя идиллической деревенской тишины за окном не наблюдалось. То лаяли собаки, то неподалеку весело, с девичьим привизгом, давили песнюка под двухрядку, причем гармонист явно филармониев не кончал, и, в довершение всего, где‑то в соседском доме после десяти доносился истошный детский крик — жестокое обращение в воспитательных целях, похоже, не было здесь чем‑то необычным.

Как ни странно, в квартире дома Безносюк не чувствовалось духа коммуналки; скорее, что‑то от очень дешевой гостиницы или пансиона. Жильцы, сметенные в кучу обстоятельствами, словно осенняя листва метлой дворника, немного чурались друг друга, мало разговаривали и не заводили совместных дел, и даже возня на кухне у плиты не вызывала оживления и споров. Дом был похож на купейный вагон в экспрессе "Десна", где усталые пассажиры лишь спешили скоротать ночь, чтобы утром, зевая и потягиваясь, стать в очередь к умывальнику, наблюдая в окно за тем, как в синем предутреннем тумане мелькают блекнущие огни пригородов столицы. Даже если люди застревали здесь надолго, они вели себя так, словно завтра поутру готовились съехать на другую, более подобающую им квартиру. Дом Безносюк жил ожиданием лучших обстоятельств.

На работе тоже как‑то все показалось обыденно и привычно, и даже счетная линейка перестала смущать его сувенирным блеском полированного металла. Виктор усиленно вспоминал учебник Козлова и Талу "Конструкция и расчет танков", с которым он увидел свет в одном и том же пятьдесят восьмом (незаменимая книга для попадания в довоенный Союз).

Чтобы создать танк, как и любую машину, надо начинать от печки, то — есть от основных параметров. Первым делом Виктор выяснил, что двухсотсильная восьмицилиндровая "Испано — сюиза" обеспечит его детищу целых двенадцать с половиной лошадиных сил на тонну, то — есть почти как у "Шермана" второй мировой.

Дальше надо было определяться с компоновкой. Несмотря на всю заманчивость, от идеи разместить двигатель спереди пришлось отказаться сразу: при уровне грамотности восемнадцатого года легкий доступ к бензиновому сердцу танка стал едва ли не главным условием. Первые же прорисовки классической схемы показали полный облом с желанной трехдюймовкой Лендера: корпус разъезжался по ширине на три метра из‑за широкого погона башни (для тех, кто не в танке — это такая большая круглая дырка с опорой, на которую ставится башня), и вес безобразно вылезал за все мыслимые ограничения. Ужать габариты позволяли только 57–миллиметровки, но подходящую зенитку Розенберга военные полностью забирали на автомобильные установки.

"Может, не выделываться, и норденфельдовскую забодяжить? Ту же, что у немцев — их в России производят пушки, в смысле… Не — а, не пойдет. Мы не можем, как Сталин, задавить массой выпуска Т-34, масштаб у нас пока не тот. Нужно что‑то такое, что немцев ошарашит, заставит перестраивать производство на ходу… ударит в гигантоманию. Да, ударит в гигантоманию, в попытку создать то, что они технически не вытянут. Нужно орудие, чтоб расстреливать их жестянки на любой дистанции, и чтобы потом брало противоснарядную. Пусть гонятся за непоражаемым танком и надорвутся".

После долгого копания в бумагах удалось обнаружить что‑то подходящее — пушку Гочкиса того же калибра 57 мм с длинным стволом. Их в свое время заказали для флота добрую сотню, но потом решили сменить на более мощные, и стратегическое имущество спокойно пылилось на складах. На танке творение неплохо смотрелось бы и в сорок первом: снаряд весом в два с половиной килограмма покидал ствол, почти втрое обгоняя звук выстрела. Огорчало, правда, низкое могущество осколочно — фугасных снарядов, но только по сравнению с орудием тридцатьчетверки; немцы в начале войны на свои танки ставили пушку еще меньшего калибра. Первую партию вполне удавалось вооружить, и это давало тайм — аут, чтобы закупить или начать выпускать большую партию.

В конце концов, Виктору удалось сделать ширину танка чуть больше двух с половиной метров при высоте чуть меньше двух метров с третью. По длине изделие вылезало метров на пять с половиной, что для преодоления рвов вполне хватало. Тут же, как змея из‑под колоды, вылезла другая проблема: казенная часть пушки не позволяла разместить в башне троих. Утешало лишь то, что у поступавших в германскую армию легких и средних немецких танков фирмы "Крупп" в башне тоже было по два человека, а во французских танках вообще один.

"В общем, вырисовался у меня "Валентайн" лендлизовский", заключил Виктор, глядя на перетертый ватман. "Ладно. Нет в мире совершенства… Переходим к погону. Кольца для опоры под башню точим на колесотокарном, зубья… А, черт, на чем же внутренние зубья‑то на механизме поворота делать? Долбить на карусельном? А где карусельный, я ж его на заводе не видел… Стоп, делали тут как‑то портальный кран, для него же шестерня не меньше, они же как‑то его сварганили?"

Виктор встал, уже готовый рвануть ко вторым проходным в архив, но тут на глаза ему попались толстые томики Хютте; он ухватил первый попавшийся, отшвырнул, затем второй, и, наконец, в третьем стал лихорадочно перелистывать страницы.

"О как. Значит, просто фрезеруют каждый зуб отдельно и крепят. Махать ту Люсю… Опять дороже выходит. Все за счет стоимости…"

Машинально он погрыз кончик "Кохинора"; спохватившись, он положил карандаш в стаканчик.

"А не выйдет, как всегда? Прекрасная машина в одном экземпляре? Как "Буран" или "Каспийский монстр"? Да, под этот танк хотят пробить целый завод. Но войну‑то ждут к осени. Планируют, что она будет несколько лет, позиционная? А танки противника? Как‑то нелогично."

— Вам что‑нибудь подсказать? — спросил Самонов.

— Нет, спасибо. Это у меня творческий процесс такой…

"А что если здесь правительству нужна этакая хрущевская "кузькина мать"? Ведь у Королева Р-7 тоже штучная продукция, но это не важно. Не было важно. Важно показать уровень. "Пусть нас лапотной Расеей называет Пентагон, а мы в космос запустили лапоть ровно десять тонн". Гитлер в двадцатых писал в "Майн Кампф", что русские не могут даже грузовика сделать, а тут такой вот ахтунг панцер. И можно говорить, что будем лепить на конвейере, как сосиски. Оно ж режим секретности, сразу не проверят. Выиграли время, построили заводы. В четырнадцатом германская революция, это сработало однократно. Сейчас должно сработать что‑то другое. Может быть, это и есть задание."

К полудню зашел Бахрушев.

— Ну, как самочувствие больного? — спросил он с явной надеждой.

— Будет жить, — небрежно бросил Виктор, — если, конечно, долго выхаживать.

Бахрушев углубился в бумаги.

— Похоже, вы ошиблись в расчетах, — с ходу заявил он. — Лобовая броня до сорока… какой сорока, у вас тут верхний лист до пятидесяти миллиметров. Вес должен быть больше двадцати тонн. Представляете, какой должен быть каркас?

— В том‑то и пойнт, как говорят в Англии. Никакого каркаса. Толстые бронелисты сам себе каркас. Обрабатываем по шаблонам и крепим болтами и шпонками. Правда, дороже, но в серии можно использовать литье. Литая броня хуже катаной, но у нас запас по толщине. В дальнейшем надо будет внедрять сварку электрической дугой… тут я в тетрадке набросал, но это дальняя перспектива, тут надо не меньше университетской лаборатории, но — окупится, сварка пойдет и для вагонов, и для локомотивов, для всего.

— Ладно, про сварку потом. Ну, тогда… Тогда, пожалуй, это лучшее из того, что я видел. И всего лишь какая‑то мелочь, сталь Гадфильда… А катки, значит, у вас на листовых рессорах?

— Ну у нас же их делают для паровозов… В дальнейшем лучше на торсионах, но это требует проработки. Все‑таки сорок пять километров в час.

Бахрушев ошалело взглянул на него.

— Скорость товарного поезда? Сударь, вы не ошиблись?

— Ну, это по шоссе и при максимальной форсировке двигателя. Возможно, двигатель придется дефорсировать, да и по мере износа мощность будет снижаться. С учетом этого можно гарантировать не менее тридцати пяти. По полю боя будет максимум пятнадцать, большего водитель просто не выдержит. Зато после прорыва можно преследовать неприятеля. Только вот все за счет высоких трудозатрат получается.

— Ну, за это не беспокойтесь. Народу с деревень много идет. Почему мы это не придумали раньше? И всего лишь секрет в стали Гадфильда.

Почему это не придумали раньше в России, подумал Виктор. Сталь сталью, могли бы ресурсом пожертвовать. Дорого? Но на "царь — танк" деньги нашлись. Война раньше началась? Но ведь Россия у нас, в нашей истории могла помочь зажечь революционный пожар в Германии. Все социалисты думали, что мировая революция начнется именно в Германии, тут бы им и… Кайзер же российской посодействовал. Побоялись подкормить революционеров? Родственные связи по линии царицы повлияли? Какая‑то странная цепь обстоятельств, подумал Виктор, помешала в нашей реальности сделать разные очевидные мелочи, которые догадались сделать тут. А может, это у нас попаданцы помешали, а здесь — естественный ход истории?

— Иван Семенович, а на "Баян" какое орудие ставить пытались?

— Сорокасемилиметровую пушку Гочкиса.

— Попробуйте тридцатисемимиллиметровый автомат Маклена и Льюиса, тот, что с начальной скоростью шестьсот пятьдесят. Для траншейных она и слишком шикарна, да и в броннике грязи поменьше…