Вольф

Во второй половине XIX века люди пришли в эту часть страны в поисках золота. Если вы читали что-то об истории Золотой лихорадки, то знаете, что там, в основном, про то, как люди боролись с трудностями, умирали и отчаянно искали удачу. Раньше я думал, что всеми ими правила корысть. Но потом я понял, какие отважные люди были среди них, если они, покинув родные края, пересекли страну, когда ещё не было машин, автострад, самолётов, даже многих дорог, а потом годы надрывались ради золота, которого хватило бы на то, чтобы выжить.

Возможно, если бы я жил тогда, я тоже стал бы золотоискателем.

Чем старше я становлюсь, тем сильнее ощущаю себя одиноким исследователем в странном новом мире, о котором я почти ничего не знаю, и не уверен, хватит ли мне экипировки для выживания. Я думаю о Николь и её охотничьем ружье, как легко и уверенно её палец переместился на курок, готовый поразить любое живое существо, в которое она целится.

Так что я не могу проигнорировать нравоучения Махеша о мире и вселенской любви, и неважно, что я хорошо понимаю, что нам всем необходимо выживать и мы все знаем, каким образом.

В глубине моих мыслей маячит темнота. Она была там всё время, что я себя помню, но, по крайней мере, то, чему я научился у Махеша, помогает мне держать её под контролем.

Именно эта темнота убила моего отца, по словам мамы. Подтолкнула его всадить пулю в голову, такая внезапная и жестокая смерть, что я не могу представить, как он приставляет дуло к виску, мой нежный папа, пусть земля тебе будет пухом. Уже то, что он прикоснулся к пистолету, для меня непостижимо, не говоря о том, что он наставил на себя дуло и потянул за курок. Как он пришёл к тому, чтобы обладать предметом, несущим такие разрушения?

Как он мог уничтожить свою жизнь, оставив мне только свои каштановые волосы, карие глаза и тёмные закоулки души?

Хорошо, что я ни разу не видел Николь с ружьём после первого дня знакомства. Я не уверен, что смог бы называть её другом, зная, что она тепло относится к этим вещам.

Я пригласил её посмотреть на реку Юба. Она всего в полутора часах ходьбы от деревни, но лучше выйти пораньше и захватить воды. Обнаружить прохладную воду и нырнуть в неё – вот, что кажется единственной стоящей вещью.

Мы идём по тропинке в реке, постепенно спускаясь, и на какое-то мгновение между нами повисла тишина.

Она кажется слегка подавленной с нашей прошлой встречи, под уставшими глазами пролегли тени, но она не говорила, что её что-то беспокоит, а я не спрашивал. Если она захочет мне рассказать, она сама расскажет.

Звук шумящего потока заглушает теперь щебетанье птиц над головой. Я не устаю благодарить природу за то, что вода каким-то чудом ещё здесь, несмотря на засуху. Она течет с ледников холодная, плавать в ней тяжело, а кое-где подстерегают предательские течения, но здесь скалы образуют полузакрытую бухту с бассейном, прекрасно подходящим для плавания.

Когда мы проходим сквозь просвет в скалах, я слышу, как Николь что-то восклицает. Обернувшись, я вижу на её лице восторг.

– Ух ты, настоящая река.

– Ага. Великая Юба во всём великолепии.

Она улыбается, и я вижу, что долгая прогулка пошла на пользу. Она могла бы весь день выполнять задания из бесконечного списка своего папы, а вместо этого она здесь со мной.

– Раньше птиц вокруг было больше, – говорю я, смущаясь, будто бы я хвастаюсь перед ней своей наблюдательностью. – Всех животных было больше, но последние несколько лет, они всё исчезают и исчезают.

– Откуда ты знаешь?

– Засуха. Сама Юба сильно уменьшилась. Я думаю, что большинство животных умерли или переселились туда, где воды больше.

Она всматривается в темноту леса за рекой, будто бы общаясь с ним.

– Что из того, что ты видел там, самое красивое?

«Ты», – почти сказал я. Вместо этого я рассказываю ей о другой прекрасной встрече.

– Однажды я гулял и немного заблудился, так что домой пришлось возвращаться в потёмках. Я шёл по грунтовой дороге, как вдруг увидел, как молодая пума перебегает дорогу в погоне за зайцем. Вышла луна, и я мог их отчётливо видеть, я чуть штаны не намочил.

Напряжение на её лице сменяется улыбкой.

– Потрясающе. Я бы до смерти перепугалась.

– Она всего килограммов двадцать весила, но страшновато. Я какое-то время потом не гулял по темноте.

Я наблюдаю, как она приближается к воде, потом наслоняется, чтобы прикоснуться к ней, подойдя к берегу реки. Целовал ли её кто-то или обнимал ли когда-то?

Подпустит ли она меня?

Я не для этого её сюда привёл или сделал это неосознанно, но я хочу, чтобы она сняла футболку и шорты, представ в сплошном синем купальнике, я знаю, что, в конце концов, мне захочется, чтобы между нами было что-то большее, чем дружба.

Я хочу познать её непостижимым для самого себя образом, и это влечение так сильно, что я чувствую, как вся энергия, накопленная человечеством в прошлом и настоящем, подталкивает меня к этому.

Николь

Многие люди не понимают, что то, что я умею обращаться с оружием, не означает, что люблю его применять.

Но с шести лет папа пытался меня переубедить. В целом, я с этим смирилась. Сначала я тренировалась с пневматической винтовкой. Папа приводил меня на задний двор и говорил целиться в банки, расставленные на заборе, или самодельные бумажные мишени.

Однажды, когда мне было восемь, и я так наловчилась стрелять по мишеням, банкам и теннисным мячикам, которые папа подбрасывал в воздух, папа уговорил меня выстрелить в белку. Когда я действительно подстрелила её, я увидела, как дёрнулось и упало с ветки маленькое бурое тельце, глухо ударившись о землю – я поняла, что только что совершила убийство.

Тогда я была уверена, что я убийца.

В то мгновение, когда я осознала, какую ужасную вещь совершила, я бросила ружьё на землю и заплакала. Папа попытался меня успокоить, сказать, как здорово у меня получилось, что белка не пропадёт – чёрт возьми, мы на ужин её съедим, сказал он – но меня это не утешило. Я только сильнее заплакала, а мама пришла посмотреть, в чём дело. Я бросилась мимо неё в дом и заперлась в своей комнате на всю ночь.

 Я забралась под одеяла, рыдая, мучаясь от картин голодных бельчат в каком-то дупле, которые ждут, когда их мама или папа вернётся к ним.

Это было не то прекрасное начало моей охотничьей карьеры, на которое надеялся папа.

Много лет подряд мне снились кошмары о белке и осиротевших бельчатах. Во всех снах, я радостно стреляла из ружья, пока белка не падала на землю, и тогда меня охватывало такое чувство вины, что, холодея, я могла бы сжаться до точки, обессиленная я смотрела на предсмертные конвульсии бедного животного. У меня было такое чувство, будто мне хватит сил только, чтобы заставить себя двигаться, подойти к белке и взять её, занести в дом и перебинтовать, что я могла бы её вылечить. Но я вновь просыпалась с чувством вины за однажды совершённое убийство.

После этого долгие годы я пыталась всеми способами прекратить тренировки по стрельбе, но папа в этих вопросах так легко не сдавался. В конце концов, я опять стала учиться стрелять, даже получила настоящее ружьё на десятый день рождения, а когда я повзрослела, я начала понимать, что убивать свой ужин, по крайней мере, гуманнее, чем то, что делают с животными на фермах.

 Стать вегетарианкой в нашем доме не стоило и пытаться – с отцом, заядлым охотником, и мамой, которая испытала страшный голод в детстве, а сама я не была так привередлива в еде – так что, пока я питаюсь мясом, я должна мириться с тем, что животных надо убивать. Но удовольствия мне это не доставляет, к великому разочарованию отца.

Иногда я думаю, что жизнь папы не такая уж плохая, не считая пары разочарований, но я – самое крупное из всех.

Есть его воображаемая семья (целая футбольная команда из одних только мальчиков, дополненная парой симпатичных девочек, которые помогают маме на кухне), а есть его реальная семья (я и моя упрямая сестра).

Теперь я совсем не беспокоюсь о папиных разочарованиях. Мама исчезла, и папа ушёл с концами вслед за ней. Сейчас всё, что я знаю о них, кажется ложью, и единственный способ пережить это сумасшедшее лето – это перестать следовать их правилам и создавать свои.

Иззи развалилась на диване в гостиной и машет веером в вытянутой руке перед лицом, поставив босую ступню на кофейный столик, чего бы мы никогда не сделали, если бы родители были рядом.

Я думаю о глупом списке домашних дел и том, что папа сказал подготовить дом к приезду мамы, но она явно не собирается обратно, и больше я не буду делать никаких изматывающих заданий. Папа может всё это сделать сам, когда вернётся. Если вернётся.

Я иду к холодильнику и наливаю Иззи стакан воды. Она в полном недоумении смотрит на меня. Я знаю, что она лелеет надежду на то, что мама придёт и спасёт её, но с каждым днём она унывает всё больше, всё чётче осознаёт, как маловероятно спасение. Мы в плачевном состоянии, но это не раскрывает всей трагедии. Будь сейчас настоящий апокалипсис, мы бы умерли первыми.

– Выпей это, – говорю я, возвращаясь в гостиную.

– Где ты была? – спрашивает она обвиняющим тоном. – Я тут взаперти целый день, с ума схожу от скуки.

– Не ожидала, что моё присутствие тебя развлекает.

– Я не так уж скучаю, презренная. Я просто думаю, что, если ты одна должна за всем присматривать, ты не могла сбежать со своим странным парнем.

– Он не мой парень, – говорю я и иду на кухню, чтобы избежать споров.

– А мама с папой так не скажут, когда вернутся. А вдруг они придут домой, пока тебя нет? Думаешь, я им буду рассказывать, как ты только что ушла в лес за ягодами?

Я думаю о письме, которое я всё ещё не показала Иззи. Я ни в коем случае не должна доставать его сейчас, когда у неё и так настроение ни к чёрту. Но как же соблазнительно воспользоваться этим оружием, чтобы ранить её.

– Что бы ни происходило сейчас в жизни мамы, это нас не касается. Может быть, она встретила парня или что-то ещё.

– Бред!

– Пусть так, но, возможно, что мы её не знаем по-настоящему. Может, у неё кризис среднего возраста или что-то другое. Может быть, она решила поступить в аспирантуру и это интереснее, чем ухаживать за семьёй.

Я вспоминаю о втором письме из папиных документов, про нежеланного ребёнка, и мой живот сжимается. Я пытаюсь представить, что я его тоже показываю Иззи, но это выше моих возможностей. Это слишком не только для её чувств, но и для моих. Притворюсь, что никто больше не знает о том письме, может, оно вообще фальшивое.

Я пожимаю плечами:

– Так бывает.

– Мама и папа женаты! – кричит Иззи, и я замолкаю.

Я бы так же говорила до того, как узнала о предстоящем разводе или, прежде всего, о том, что мама никогда не хотела детей.

Если я не могу защитить себя от худших ошибок своих родителей, может быть, у меня получится уберечь хотя бы Иззи. Я не знаю, каким образом и даже почему мне это необходимо, но прямо сейчас она – это всё, что у меня осталось от семьи. Наверно, дело в этом. Мы должны держаться друг за друга, потому что в последнее время помощи ждать не от кого.

Я сажусь на диван рядом с Иззи и тоже закидываю ноги на столик. Я устала от долгой прогулки и проголодалась, но я не хочу снова есть бобы с обеда на ужин.

– Как насчет взять немного денег, которые оставил папа, прогуляться до города и купить что-нибудь пожевать вроде пиццы? – предлагаю я.

– Пешком до самого города? – Она смотрит на меня, как на сумасшедшую. – Мы могли бы поймать попутку.

Я прикусываю губу. Это прямо противоположно моим представлениям о том, что мы должны были сделать, но я не хочу очередную бессонную ночь провести здесь.

Так что я пожимаю плечами:

– Ладно, почему бы и нет.

Иззи с сомнением смотрит на меня, но потом по её губам медленно растекается улыбка.

– Папа будет в ярости, если узнает, – говорит она.

– Знаю. Но его же здесь нет, так?

Она изучает свои ногти, покрытые свежим ярко-розовым лаком.

– Как ты думаешь, почему папа так странно себя вёл перед отъездом?

Вопрос звучит так, будто она знает ответ, а я нет.

– Нервничал… – предполагаю я. – Он плохо представляет свою жизнь без армии.

– Ты, правда, думаешь, что он хочет, чтобы мы жили здесь? То есть, жили здесь всегда?

Именно так я и думаю, но прямо сейчас мне не хочется этого говорить.

– Я думаю, он просто хочет, чтобы наша жизнь была похожа на приключение. Таким мужчинам как папа необходимо чувствовать, что судьба всего мира держится на их плечах. Им надо чувствовать, что происходящее важнее, чем оно есть на самом деле. Они днём и ночью мечтают об апокалипсисе, о том, как они снова станут героями, повергнут негодяев и защитят своё имущество от мародёров.

Она удивлённо вздыхает.

– Пошли, – говорю я. – Поймаем попутку и в пиццерию.