Изабель

Так как мама ушла, а папа вёл себя так, будто конец света, наконец, наступил, а он оказался к нему совершенно не готов, нам с Николь удалось уговорить его на одну вещь. Теперь он не против того, чтобы мы учились в институте в городе. Может быть, это не похоже на великое достижение, но поживи в нашем доме в режиме 24/7 и сам увидишь, как тебе захочется прыгнуть в жёлтый школьный автобус и умчаться в обычный американский институт.

На самом деле он согласился только потому, что ему не хотелось самостоятельно заниматься нашим образованием. Это, по словам папы – женское занятие.

Неважно.

Теперь я новенькая, прогуливаюсь по шумным коридорам, заполненным людьми, и чувствую себя кинозвездой в собственном фильме об институтской жизни. Точно так же я себе всё представляла, намного лучше, чем в средней школе. Я пробегаюсь взглядом по номерам аудиторий, пытаясь найти ту, в которой будут проходить подготовительные занятия. Когда я нахожу свой кабинет, я вижу там на первом ряду симпатичного парня. Он поднимает на меня взгляд, и я отворачиваюсь.

Я пообещала себе, что больше никаких парней, по крайней мере, в ближайшее время. Я не знаю, как справиться со всеми впечатлениями от того, что произошло между нами с Кивой, но я знаю, что у меня есть время, и ещё я уверена, что мне не надо больше быть такой наивной. Я думаю о Хелен, той женщине, к которой я приходила и с которой разговаривала ещё пару раз. Она предложила мне свои услуги терапевта, или вроде того, бесплатно, и мне нравится общаться с ней.

Николь было не на руку, чтобы я пошла в институт, но она не устраивала из-за этого сцен. Она молча ехала со мной в автобусе этим утром, наверно, ей стало легче от того, что мне надо было уехать от папы.

После того, как вернулся, он, как зомби, постоянно чинит сломанные вещи в доме. Их список слишком большой, чтобы утверждать, что он много оттуда сделал.

Он не говорит о маме, но пару дней назад мы получили от неё другое письмо, в котором она сообщает, что поступила в университет в Дейвисе всего пару часов назад. Она написала, что записалась волонтёром в Медицинский Институт Исследований Неврологических Расстройств и надеется когда-нибудь устроиться там на работу. Она изучает что-то вроде прикладного поведенческого анализа, и теперь она на самом деле кажется счастливой и довольной всем этим – работой с кричащими детьми и прочим. Приглашения нет, ну и ладно. Мне кажется, то, что она счастлива, это замечательно, и она сказала, что скоро сможет приехать к нам и забрать нас на выходные, остановившись где-нибудь пожить.

Кажется, папа не замечает и того, что Николь больше не слушается его. После того, как он ударил её, она так и не говорила с ним по-нормальному, ограничиваясь самыми элементарными словами.

Такой – своевольной, открытой с другой стороны – Николь нравится мне намного больше. Мне не стыдно быть её сестрой, особенно после того, как она проделала дыру в стене, только чтобы отпугнуть Киву и остальных парней и защитить меня. Такой сестрой я даже могла бы немного гордиться, если бы она одевалась поприличнее.

Вольф

Анника находит меня, когда я вожусь в курятнике с курами, которые ищут жуков и выдергивают ростки редко попадающейся зелени, пробившейся из-под земли. Теперь, когда они уже склевали все крошки от моего бутерброда, которым я перекусил, они потеряли ко мне интерес, и я могу наблюдать за их глуповатыми неуклюжими движениями. Она проезжает мимо и замечает, как я сижу в окружении трёх кур породы Плимутрок, красивых птиц с чёрно-белым, будто тщательно подстриженным оперением. Она направляет машину к обочине просёлочной дороги, желудок у меня проваливается куда-то вниз, когда она глушит двигатель.

Она целенаправленно идёт ко мне, полы белой юбки обвиваются вокруг лодыжек, волосы собраны в пучок. Благодаря солнечным очкам, у меня не возникло чувства приближающейся ссоры.

– Вольфик, – зовёт она. – Я искала тебя, и вот ты тут с курами.

Я ничего не отвечаю, просто смотрю, как она открывает калитку и поднимает подол юбки, чтобы пройти через двор. Через несколько секунд она садится рядом со мной на траву и вздыхает.

– Мне кажется, что ты прячешься от меня, - говорит она.

– Неправда.

– Завтра снова в школу, да?

Я пожимаю плечами. Переходным годом называется выпускной год в Школе Всемирного Спокойствия. Переход во взрослую жизнь, какой бы она ни была. Я не могу представить, чем он так ценен, после такого безумного лета.

– Ты же собираешься?

– Я не знаю.

– Может быть, стоит сменить обстановку. Я думаю о том, чтобы поехать в Германию. Ты хочешь поехать со мной?

От удивления я не знаю, что сказать. Анника никогда не показывала бурного горячего желания вернуться в родную страну. По моим наблюдениям, она настолько американка, насколько немка способна ей стать.

Мне интересно, поедет ли её парень, но я не решаюсь спросить.

– Почему? – в итоге выпаливаю я, так как в горле у меня будто застрял ком.

– Почему я собираюсь поехать в Германию или почему я приглашаю тебя с собой?

– И то, и другое.

– Пока я была в реабилитационном центре, я встретила человека. Он пригласил меня жить у себя в Берлине.

– Ты встретила кого-то, и это не Марк, на лечении?

– Мы с Марком не так хорошо подходим друг другу. Он понимает.

– Так что ты спрашиваешь, хочу ли я поехать и жить с тобой и каким-то незнакомым мне типом в Берлине?

– Ты можешь съездить и решить сам, захочешь ли ты остаться там или вернуться сюда.

– Нет, – отвечаю я, не давая себе даже подумать о такой ситуации.

Очередной глубокий вздох. Пару секунд она не произносит ни слова, а самая дерзкая курица в загоне, Лулу, подходит ближе и клюёт меня в ногу.

– Дело в том, что здесь мне сложно оставаться трезвой. Я думаю, в Берлине будет легче, когда мой приятель тоже не пьёт.

– Так тебе будет лучше.

– Я думаю, что не должна ехать без тебя. Я всё ещё твоя мама, ты же знаешь.

– Спорный вопрос, – фыркаю, хотя я даже не подумал о жестокости тех слов, которые срываются у меня с языка.

– Ты имеешь полное право злиться.

– Здорово.

– Я хочу сказать, что собираюсь поехать, но не желаю ехать без тебя.

– Ты собираешься силой тащить меня в Германию?

Она опять замолкает, её взгляд перебегает с горизонта на меня и обратно.

– Я не поеду без тебя. Я останусь здесь.

– Не надо, пожалуйста. Только не из-за меня. Мне одному здесь будет хорошо.

– Меня не было рядом с тобой год, Вольф, и я вернулась, чтобы увидеть тебя, каким бы ты ни был, главное, живым.

Я начинаю подниматься, потому что мне уже надоело слушать её любительский анализ моей психики, но на какое-то мгновение она хватает меня за руку и останавливает.

– Мы ещё не закончили, – говорит она голосом наставника, который от неё редко услышишь.

Я плюхаюсь обратно, обхватываю руками колени и смотрю прямо перед собой, чтобы не встречаться с её многозначительным взглядом.

– Ты не можешь закрыться от всего мира. Это плохо заканчивается. Твой папа так сделал.

Сравнение меня с папой – это совсем не то, что я ожидал услышать сейчас.

– Существует огромная разница. Он накачивал себя наркотиками. А я нет.

– Рада, что ты так не делаешь. Ты сильнее, чем он, сильнее, чем я. Ты же знаешь, я горжусь тобой.

Мне становится неловко, но тут мне приходит в голову мысль. Может, она действительно решила принять обет трезвости на этот раз?

Может, она действительно говорит то, что думает?

Когда смотрю на Аннику, я вижу ту же женщину, которую всегда знал. Я прожил с ней жизнь, пытаясь спасти её от себя самой, пытаясь защититься от неё самому, но не сильно преуспевая в обоих делах.

– Я знаю, что сложно доверять зависимому человеку, Вольф. Я знаю, что никогда не давала тебе серьезного повода доверять мне, так что ты правильно делаешь, когда относишься ко мне с опасением. Но я не хочу бросать тебя снова.

Она говорит последние слова, будто бы она только сейчас осознала, что так всё и есть на самом деле. И я не знаю, достаточно ли этого для изменений.

– Решать тебе, – говорю, а в горле пересохло настолько, что я едва выдавливаю из себя звуки.

Она кладёт руку мне на плечо, и на этот раз я не убираю её.

* * *

Когда удушающая августовская жара продолжилась и в сентябре, никто не удивился. В воздухе всё ещё витает лёгкий запах дыма, хотя пожары более-менее удалось сдержать на севере. Иногда ночью дым настолько сгущается, что я всё ещё не могу спать в доме на дереве.

Меня тянет наружу, поэтому я столько брожу по тропинкам вокруг Юбы или вдоль её берегов, которые не задел огонь, сколько могу. Я плаваю в одиночестве, думая о Николь, о том, придёт ли она когда-нибудь к реке, чтобы отыскать меня.

А если она придёт, возьмёт ли она с собой ружьё?

Что она сделает? Как я отреагирую я на это?

Я представляю себе её такой, какой она была, когда целовала меня в домике на дереве, – бесконечно спокойной, как она раздевается и прыгает в ледяную воду за мной, но едва мой мозг начинает думать об этом, как сразу же прекращает, потому что действительно не хочет узнать продолжение. Что-то со мной явно не так, потому что я не могу мечтать о девушке, но всё дело в том, что не хочу мучить себя вещами, которых у меня нет. Я боюсь, что, если позволю себе желать Николь, по-настоящему желать её, ничто другое не сможет утолить мою страсть.

Я хочу прийти к ней, но не иду. Я понимаю, что после возвращения отца мой приход обернётся для неё только проблемами. Я прислушиваюсь, и до меня доносятся звуки выстрелов вдалеке, от которых я неизменно вздрагиваю. Стрельба, не сомневаюсь, идёт с их участка, потому что этот звук появился только после их приезда и редко когда раздавался раньше.

Я плаваю, пока терпеть холодную воду я больше не могу ни секунды, тогда я выхожу на берег и растягиваюсь на тёплых скалах у реки, подставляя тело жгучим лучам. Я ведь решил вернуться в школу – не для того, чтобы нагнать выпускной год, о котором я вспомнил в последний момент, – но я заставляю себя задуматься о выпускном проекте, который должен быть чем-то вроде итога всего того, чему я научился за школьные годы. Я изучаю жизнь местных пчёл. Последние два года я высаживаю растения, благоприятно влияющие на пчелиную популяцию, и призываю остальных к этому же. Теперь мне надо собрать данные, отражающие плоды моих стараний, оформить их в исследовательской работе, сделать выводы, учитывая всё факторы, которые могли бы повлиять на результаты, а факторов предостаточно. Лесные пожары, например. Мигрируют ли из-за них пчелы в другое место?

Хруст щебня от чьих-то шагов привлекает моё внимание, я сажусь, и не могу поверить в то, что открылось моим глазам.

С холма по тропинке спускается Николь. Она движется так же естественно, также не подозревая о своей грациозности, как она двигалась, когда я впервые её увидел. По животу растекается тепло нетерпения. Я не знаю, видит ли она меня отсюда, потому что она смотрит под ноги, чтобы не упасть, но у подножия она понимает взгляд и направляется ко мне.

Николь

Когда я не нашла Вольфа у дома на дереве, угадать, где он мог бы быть в такой жаркий день, как сегодня, не составило труда. Сверху, под прикрытием деревьев, я смотрю, как он плавает, его обнажённый торс блестит на солнце. Слишком яркие воспоминания о прикосновениях к его коже, его тепло и запах – это всё, что мне надо, когда мы рядом.

Я не знаю, чего я жду. Я пришла, чтобы поговорить с ним, но я не знаю, что ему сказать.

Наконец, когда он лежит на солнце на берегу реки, я собираю волю в кулак, чтобы пойти к нему и уже там сказать то, что придёт в голову.

Я не уверена даже, захочет ли он меня видеть после того, как я прогнала его месяц назад и пробила в стене дыру, чтобы отпугнуть его.

– Эй, – окликаю я его, подойдя достаточно близко, чтобы меня было слышно за гулом потока.

– Сама ты эй.

Плотные пряди мокрых волос обрамляют его лицо, делая его ещё более прекрасным, чем обычно. Сначала я не могу подобрать слова, поэтому я сажусь рядом с ним и смотрю на воду.

– Пришла поплавать?

– Нет, но сейчас, когда я уже тут, это звучит привлекательно.

– Я по тебе скучал.

Я смотрю на него, подозревая, что он шутит, но он говорит серьёзно.

– Папа вернулся, – говорю я.

– Я знаю.

– Это было ужасно.

– Ты в порядке?

– Да, – говорю я, и это правда. Мне становится лучше.

– Что с мамой?

– Думаю, что она правильно поступила, уехав от нас. Это похоже на безумие, что ли. С какой-то точки зрения это – верный шаг.

Я рассказываю ему о родителях, о том, какие они разные, о конце папиной карьеры, о решении мамы уехать, пока не поздно. Раскрыв все карты, я чувствую, что в этом нет ничего постыдного. Просто такова жизнь. Неприятности случаются, а ты из них выпутываешься.

Вольф, сидящий рядом, молчит, он из тех людей, которые слушают всем своим существом. Ему не надо издавать звуки, которые делают другие, чтобы показать, что они слушают, потому что и так ясно, что всё его внимание сосредоточено на мне.

Это его качество, как и все остальные, убеждает меня в том, что он один из тех редчайших людей, которых я когда-либо встречала, из тех экзотических, вымирающих видов.

– Так твой папа смирился с тем, что твоя мама уехала, чтобы спасти всех?

Я усмехаюсь.

– Насколько маме сейчас хорошо, настолько папе – плохо.

Какое-то время мы оба молчим. Ястреб парит над нами и приземляется на ветку дерева поблизости, а мы смотрим, как он останавливается на пару мгновений, потом вновь взлетая и улетая за реку.

– Слушай, – начинаю я. – Мне жаль, что так вышло во время эвакуации.

– В меня тогда впервые в жизни стреляли.

– Я не стреляла в тебя. Я стреляла в стену. Чтобы отпугнуть тебя.

– Зачем?

Потом я рассказываю ему о том, что произошло между Иззи и Кивой, что она ни в коем случае не могла сесть в ним в автобус и уехать.

Вольф слушает, а его молчание так ощутимо, будто кто-то третий сидит рядом с нами. В итоге он произносит:

– Вот бы ты сказала мне это раньше. Этот проклятый идиот…

– Не говори ничего, пожалуйста. Она просто хочет идти дальше, и мне это кажется единственным выходом. Ладно?

Пару мгновений он молчит, а потом кивает.

– В любом случае, хотя папа съехал с катушек из-за маминого ухода, он разрешил нам ходить в школу в городе, и всё стало немного налаживаться с началом учебного года. Он ремонтирует дом, а мы весь день проводим вне дома.

– Как тебе школа?

– Я думаю, что тебя там не хватает.

Он странно на меня смотрит, будто бы не понимает, серьёзно ли я говорю или шучу.

– Думаю, нашу школу ты даже не рассматривала? – спрашивает он.

Я смеюсь.

– Не в этой жизни. Но она хорошая. Иззи всегда мечтала о нормальном институте, так что её мечта сбывается, а я просто рада быть подальше от дома.

– У Иззи тоже всё в порядке?

Я призадумалась. Мы никогда не общались с Иззи так тесно, но за последнее время отношения между нами потеплели. Она со мной разговаривает. Спрашивает и просит совета. Будто бы, раз мамы нет рядом, я – тот единственный человек, которому она может доверять.

– Да, в порядке. Не то, чтобы она такая же бесстрашная, как раньше, но институт пошёл ей на пользу. Она с удовольствием уезжает из дома, от папы и проводит весь день с обычными ребятами.

Я знаю, что он думает о том, что произошло в сарае и как сильно это могло её потрясти, но он больше ничего не говорит по этому поводу, и я ему благодарна. Свой рассказ я заканчиваю тем, как я могла бы защитить её, и размышляю обо всём том, что пошло не так.

Я думаю, что, в конце концов, мы поняли, что способны пережить всё, что бы на нас ни обрушилось, по-другому. Без папиной помощи.

– Хочешь поплавать? – спрашивает Вольф, и я вижу, как он потягивается и встаёт.

– Конечно, – говорю я, осознавая только теперь, что я не взяла купальник. На нём только пара чёрных боксеров.

Я снова пытаюсь представить, что бы сказал папа обо всём происходящем, и в минуту высочайшего откровения я понимаю, что это ничего не меняет. Для меня это никогда больше не будет ничего значить. Он не тот, перед кем я должна ещё когда-то отчитываться. После того, что случилось этим летом, я ни перед кем не отвечаю, кроме себя. Он может вышвырнуть меня пинком из дома, если захочет.

Я всё равно найду способ выжить.

Я тоже встаю, и, не думая о том, что делаю, снимаю джинсы, майку и остаюсь только в трусиках. На мгновение я ловлю взгляд Вольфа, который не могу расшифровать. Что там? Может, любопытство?

Неважно.

Я иду к воде и, не привыкая к температуре воды, не колеблясь, я просто иду, пока не оказываюсь по колено в воде, а потом ныряю. От воды, как от электрошока, от её ледяного холода, от непередаваемого чувства облегчения перехватывает дыхание. Я ныряю с головой и рывком выплываю на поверхность, жадно ловя воздух.

Когда я оборачиваюсь, Вольф стоит прямо за мной, уже промокший, он улыбается и смеётся.

– Если ты побудешь тут всего минуту, то привыкнешь к холоду, – советует он.

Я снова ныряю, а когда я поднимаюсь за глотком воздуха, он стоит чуть ближе, на расстоянии вытянутой руки.

Воздух за последние полчаса усилился, и небо над нами, которое было пепельно-серым от дыма пожаров, посветлело, стало кристально-голубым, впервые за последнее время.

Я тянусь и беру Вольфа за руку. Я не знаю, о чём я думала, когда делала это, но, когда мы соприкасаемся, я знаю. Я притягиваю его ближе, пока он не оказывается прямо передо мной, кожа наших мокрых холодных тел соприкасается. И я целую его.

Это лучшее, что я когда-либо испытывала. Мне в голову приходит мысль, что вкус еды раскрывается гораздо ярче, когда ты действительно неподдельно голодный. Может быть, между нами происходит что-то подобное.

Я действительно и неподдельно истосковалась по этому.

Его руки скользят по моей талии, и я исчезаю во вкусе его губ, его прикосновении к моей коже. Я обёрнута в объятия единственного в мире человека, которому я могу полностью доверять.

Я чуть-чуть отстраняюсь, чтобы перевести дыхание, и ловлю его настороженный взгляд.

– Ты всё ещё в порядке? – спрашивает он.

– Я больше, чем в порядке.

Холодное прикосновение потока стало теперь нежным, желанным, хотя от него немеют пальцы. Мне так много хочется сказать, но ни одна мысль не приходит в голову. Остаётся только надеяться, что моё молчание говорит о многом.

– Я скучал по тебе, – говорит он.

– Да?

– Да.

– Я тоже скучала по тебе, – говорю я. – Я кое-что поняла, пока пыталась держаться подальше.

– Что ты не можешь жить без меня?

Я улыбаюсь.

– Я поняла, как сильно мне нравится быть рядом с тобой.

Он снова целует меня, на этот раз медленно, растягивая каждое мгновение. Где-то в вышине кричит ястреб. Нещадно палящее солнце согревает наши обнажённые тела, а мы в этот момент самые счастливые создания в этом лесу. Мы часть каждого живого организма, что нас окружают, и мы сами целый мир внутри нас.

КОНЕЦ

Notes

[

←1

]

В англоязычных источниках имя Maly означает blossom «цветение». (Прим.пер.).

[

←2

]

Организация Анонимных алкоголиков. (Прим.пер.).