Николь

В тот момент, когда я увидела, пожалуй, самого странного парня из всех, которых когда-либо встречала, сидящего в домике на дереве – я решила, что мне это кажется. Этот парень вообще бывает на твердой земле?

Я оглянулась вокруг, пытаясь убедиться, что это не сон. И действительно – вокруг все тот же плотный лес, моё тело также ноет и просит влаги как собственно и пять минут тому назад, когда я искала ручей, к которому меня отправил отец.

Вольф спустился по лестнице и подошел ближе. Было видно, что он осторожничает, но уже не так, как при первой встрече. Что-то мне подсказывает, что он не хочет меня здесь видеть.

– Привет, – говорит он. – А где твое ружье?

– Я не на охоте.

– То есть ты не носишь его даже для безопасности? В любой момент ты могла бы столкнуться с милым животным, которое захочешь убить.

– У меня есть нож, – объяснила я, демонстрируя оружие, что лежало в моем заднем кармане. – Как раз для тех случаев, когда я встречаю Бэмби, – кажется, он не понял, шучу я или говорю всерьез. Я же не улыбалась, не желая помогать ему в разгадке.

– Эмм, а как ты тут оказалась?

– Услышала стук.

– Ты гуляла по лесу одна?

– Не совсем гуляла. Я искала ручей по поручению отца.

Вольф указал в том направлении, куда я и собиралась:

– Надо спуститься с холма, пройти где-то минут десять, только ручей почти пересох.

Мне всё равно нужно увидеть его своими глазами.

– Хорошо, спасибо, – сказала я и развернулась, собираясь продолжить свой путь. Однако странное ощущение необходимости задержаться не отпускало меня.

– Подожди, – быстро произнес он. – Если хочешь, могу показать, где у ручья более глубокий бассейн. Правда, это немного подальше. Вдруг ты захочешь поплавать...

– Спасибо, не нужно, – отрезала я. – Я найду.

Если он решил, что я иду к ручью, чтобы искупаться, то не стоит его переубеждать. Незачем объяснять, что моему отцу просто нужно знать, где находятся все ближайшие источники воды.

Он ничего не ответил. А я не могла сдвинуться с места. Наши взгляды задержались друг на друге немного дольше, чем нужно, пока я не отвернулась, делая вид, что решила лучше рассмотреть лес.

– Хочешь, проведу экскурсию по моему дому? – наконец спросил он. – Из его окон открывается чудесный вид.

– Почему ты решил построить дом именно здесь?

– Не знаю, но этот дом – мой храм одиночества.

Теперь, уже я не понимала, шутил он или говорил всерьёз. Поэтому не ответила. Может, «храм одиночества» – это часть его странной религии.

Он придвинул лестницу и махнул рукой, чтобы я шла за ним. Мне не захотелось сопротивляться.

Интерьер дома очень удивил меня: старые окна, полы со щелями, такие же стены. Спасало положение только то, что дом находился посреди леса. Но было такое ощущение, что создатель этого дома явно много пил, раз решил построить дом целиком из окон в разноцветных рамах.

– Так все же, для чего ты его построил?

Он пожал плечами:

– Просто построил и все.

– Без причины?

Я представила, как кто-то из моих друзей решил построить дом глубоко в лесу. Просто так. Как кто-то из них стоит тут без рубашки, с конским хвостом на голове... Странная картина. Она не укладывалась у меня в голове.

Даже дети в мастерской не сделали бы ничего подобного. Бесспорно, в этом домике есть какая-то своя красота, как в скульптуре из музея. Но он точно не для жилья.

– И сколько домов на деревьях ты уже построил?

Он хмурится:

– Кажется, это десятый или одиннадцатый, я уже сбился со счёта.

– Где остальные? – почему-то мне представилось, как эти домики разбросаны по всему лесу, маленькими зданиями, спрятанными от людей.

– В основном, на Садхане, в главной деревне. Когда становится теплее, люди могут отдыхать в них, дома служат для них убежищем.

– Неплохо.

– Но этот дом только для меня.

– Но сюда столько идти...

– Зато мне не нужно его ни с кем делить.

Только сейчас я осознала главную проблему. Дело в том, что сейчас я нахожусь на территории нашей семейной собственности – отсюда видно «границу собственности» – старый забор, который еще указывает линии разделения земли.

– Домик находится на нашей собственности, – выпалила я, прежде чем успела подумать, что снова его обвиняю, будто глупая неадекватная провинциалка с террористическими корнями. Ружья только не хватает.

Его глаза расширились от удивления.

– Правда?

– Да, посмотри на линию забора вон там, – я показываю на расшатанные колышки за окном.

Он долго смотрел в указанную сторону:

– Мм... Как думаешь, твои родители будут против?

– Наверно.

Это было вранье года. Мой отец знает всё о границе собственности. Он не будет против, он будет в ярости. Парень отвернулся и показал на противоположное окно.

– Я выбрал это дерево, потому что оно очень крепкое, в тот момент я и не думал, что нарушаю чьи-то границы.

– Может быть, отец и не найдет это место, – прозвучало не очень убедительно, но, честно говоря, я не уверена, что хочу, чтобы этот парень опять оказался здесь. Непонятно для чего он все это построил, да и о нем мы ничего не знаем. Мало ли.

 – Мне жаль, я не специально, – он пожал плечами, как будто он тут не причем.

В эту минуту я задумалась – а не могло ли быть так, что он всё знал с самого начала и просто не парился об этом?

– Ты планируешь здесь жить или что?

Он опять пожал плечами:

– Из твоих уст это звучит так официально. Я не знаю, честно.

– Ты вложил много сил в постройку этого дома.

Почему-то, он стал меня ужасно раздражать.

– Не переживай, я не хотел устраивать здесь вечеринки. Просто мне нужно место, которое было бы очень далеко от всех людей.

А теперь странная близость нашего одиночества начинает доходить и до меня. Я понимаю, что Вольф начинает меня привлекать и очаровывать, хотя видно, что он не осознаёт этого.

– Мне нужно идти, – выпалила я. – Отец может меня потерять.

Потрясённая тем, что всё это время находилась наедине с парнем, которого абсолютно не знаю, я отхожу к лестнице.

– Ты расскажешь ему об этом? – слышится голос Вольфа.

– Нет... Вернее, не сейчас.

Потому что папе и так хватает проблем с поиском мамы. Я попыталась вообразить, где моя мама, что она думает. Но так и не могла понять причины ее поступка и его значения.

Я не знаю, почему отцу никогда не приходило в голову, что она тоже волнуется. Наверное, она взвалила на себя слишком много. Оглядываясь назад, я думаю о её затуманенном взгляде, когда она задумывалась о студентах, исследованиях. Вспоминаю, как она в этот момент улыбалась... и понимаю, что мы были слишком невнимательны к ней.

А где она теперь?

Что делает?

Вдруг она не вернется?

Образно говоря, в нашей семье отец – это автомобиль. Мама – двигатель. Я хочу сказать, что пускай даже формально машина будет существовать, но ведь без двигателя она работать не будет.

Сейчас я иду на восток, вдоль пологого откоса холма, где все покрывают опавшие листья и ветви деревьев. Я уже привыкаю к этим лесам, где так мало следов существования живых существ, только иногда отпечатки копыт оленей и мелких животных. Дойдя до основания склона, я увидела, какой здесь мог бы быть глубокий ручей, если бы прошлая зима не была такой сухой. Сейчас видно только тоненький поток, едва-едва. Я иду к его основанию по грубой земле, пока не дохожу до небольшого бассейна ручья. Тут я снимаю ботинки, подворачиваю джинсы и просто стою.

В тени вода прохладная. Вообще-то, вся эта вода возникла из-за таяния ледников Сьерра-Невады. Она очень чистая и пригодна для питья.

Но, не думаю, что её хватит надолго.

В Калифорнии дождь идет зимой, а в оставшееся время года воды можно особо не ждать. Когда мне было тринадцать, мы жили в пустыне и не замечали засуху, потому что она постоянная. А теперь стоит подумать о том, где брать питьевую воду.

Вспомнились частые пожары в Калифорнии, начинавшиеся весной. Отец считает, что эти пожары признак неминуемого краха общества, но мне кажется, проблема скорее в сухом климате.

И вообще всё здесь кажется мне неправильным, вся эта идея с переездом и поступок мамы – лишнее тому подтверждение.

Надеюсь, у отца есть план. Обычно у него он есть.

* * * 

Это был второй день, после того, как уехала мама.

Грузовик с вещами прибыл поздно. Вещи были разгружены, и мы их распаковали, в это время отец периодически замирал и посматривал в окно, на пустую дорогу. Он никогда не говорил ничего об исчезновении мамы. Если бы мы с Иззи не были такими разными, возможно, мы обменялись бы взволнованными взглядами или тайком поговорили об этой ситуации. Но, вместо этого, она избегала моего взгляда, когда мы столкнулись в прихожей. Большая часть дня прошла в наведении порядка.

У нас была своя система распаковки вещей, которую оказалось невозможным воплотить в жизнь без участия мамы, поэтому папа перераспределил обязанности так, чтобы всё было полностью распаковано где-то часам к десяти вечера.

На третий день мама всё ещё не вернулась. Наш дом, с его угнетающим фасадом, с появлением наших вещей стал только унылее. Выражение лица отца стало ещё мрачнее, теперь для такого настроения у него был серьезный повод.

На четвёртый день отец сообщил мне, что мы едем в продуктовый. Сестру оставили дома, в то время как мы с отцом сели в грузовик и двинулись в той же самой жуткой тишине, которая возникла с уходом мамы. Но в таком небольшом пространстве я не могу ее не нарушить, она невыносима.

– Куда ушла мама? – задала я вопрос писклявым голосом.

Руки отца крепче сжали руль, и, не разворачиваясь ко мне, он выдал:

– Не знаю.

Я ожидала услышать не это.

– Разве она не сказала хоть что-нибудь, прежде чем уйти? Где она будет? Когда вернется?

– Нет.

– А ее мобильный? – хотя я и спросила, но знаю, что он отключен, я пыталась позвонить с телефона Иззи.

– Она оставила его дома.

– Оо.

М-да. Это похоже на маму. У нее никогда не было привычки брать телефон с собой, к тому же она постоянно забывала его заряжать и просто думала, что ей редко звонят.

– Ты пытался позвонить кому-нибудь из родственников?

– Пару раз, никто не ответил на звонки.

– Наверное, она знала, куда идти, да?

Отец ничего не ответил, и я снова пытаюсь представить маму, где она и что делает... и понимаю, что никакого понятия об этом не имею. Вообще, понимание того, что моя мама – преподаватель было у меня только в мыслях. Даже идея о том, что мама могла мечтать о чем-либо, выходящим за пределы нашего мирка, казалась мне нереальной и неинтересной, как сложные математические вычисления.

– Ты не думал, что она могла пострадать, или что-то серьезное могло случиться? – опять молчание. – Пап? Это не шутки. Что, если она разбилась или заблудилась, или... – Или что? Я не знаю.

– Полиция позвонила бы, случись что-то серьезное. Она не хочет быть найденной, вот что я имею в виду.

– Но почему? – глухо спрашиваю я.

Я знаю почему. Но мне нужно убедиться в правильности догадки. 

– Не знаю.

По тону его голоса было понятно, что тема закрыта. Отец никогда не признается, что чего-то не знает. Только сейчас я понимаю, какая же нетвердая почва у меня под ногами. В жизни я всегда рассчитывала на несколько вещей: на абсолютную уверенность моего отца во всем и на тот факт, что родители вместе.

Не сомневаюсь, папа любит маму. Он может и не показывает этого, но это так. Я уверена. Другое дело, любит ли она его. Я опять в растерянности. За окном мелькает сосновый лес. Мы проезжаем большой знак с медной надписью «Деревня Садхана и Духовный центр».

– Кто там живет в этой Садхане? – спросила я.

– Эти люди – группка сумасшедших язычников.

Я исподтишка взглянула на профиль отца, пока он был занят дорогой. На его голове до сих пор короткая стрижка, хотя он и в отставке. Он не планировал уходить, но так вышло, и мне всегда кажется, что он готов надеть униформу и в любой день вернуться к работе. Я отвожу взгляд, пока он не заметил, как я за ним наблюдаю.

Мне хочется спросить: «Так ты знаешь, кто эти люди?»

Но вместо этого получается:

– То есть, там что-то вроде церкви?

– Там, похоже, живет группа хиппи, которые используют духовность как прикрытие для выращивания травы.

Я вспоминаю Вольфа, парня из леса (и уже не в первый раз). Он странный и сколько бы я ни думала, у меня не получается приобщить его хоть к какой-то категории людей. По-моему, он полная моя противоположность – я-то скучная девочка-ботаник азиатской внешности, обученная охоте.

Знаю, что для людей я – тихоня. Потому что в классе сидела спокойно, не поднимала руку, чтобы другие могли ответить, поскольку знала все ответы на вопросы.

– Давай-ка я кое-что тебе проясню. Мы больше не в военном городке, здесь, в гражданском мире куча сумасшедших – и твоя работа держаться в стороне от этого, понятно?

– А с кем же мне дружить?

– Ни с кем. У тебя есть сестра и этого достаточно.

Я отвернулась к окну и закатила глаза. До чего бредовая идея дружить с Иззи. Он вообще давно ее видел?

– Мы с ней немного разные.

– Не спорь. Вы с Иззи – семья, вам ничего не должно мешать общаться. 

Я подавила громкий вздох.

– Хорошо, пап.

Я слышала от него подобное и раньше. С моей стороны глупо было бы затевать этот разговор, зная, что он ни к чему не приведет. Хотя, может, просто Иззи настолько женственней меня, что он считает, что ей необходим телохранитель?

Он вообще ее не знает.

* * * 

Когда мы возвращаемся домой из продуктового магазина, я помогаю папе выгружать еду из пакетов. Ее так много, что её наверняка хватит на ближайший месяц.

Отец работает в полнейшей тишине. Интересно, надеялся ли он увидеть маму дома?

В кухне он уже распределил шкафы для еды. Я стараюсь положить всё в точности предназначенное для этого место.

Когда не осталось ничего, кроме гигантского мешка сухого риса и пустой канистры, я стала искать отца, чтобы узнать, что с этим делать. У нас уже был случай, когда моль в кладовой всё сожрала. Перерыв весь дом, я нашла отца, сидящим в своем офисе. Он что-то просматривал и иногда делал заметки на страницах.

– Гм… – пытаюсь привлечь его внимание. – Что делать с рисом?

Он нахмурился, как будто не понял вопроса, и эта неопределенность в его глазах пугает. Обычно он выглядит самоуверенно, а тут он показался мне даже хиловатым и как будто постаревшим. Я даже вижу проблески седых волос на голове и глубокие морщины вокруг рта и глаз. Раньше я этого не замечала.

– Я собираюсь уехать на некоторое время, вам придётся побыть одним, – говорит он.

Мне нужно время, чтобы осознать сказанное. А пока я молчу. Не знаю, что ответить.

– Куда ты собираешься?

– Искать маму.

– И сколько ты будешь её искать?

– Столько, сколько потребуется.

– И мы с Иззи будем здесь одни?

У нас ведь даже нет телефона или интернета. У отца был план жить за счет солнечных батарей, но мы их еще не установили.

Хорошо, что хоть электричество есть.

– Да. Здесь достаточно еды, я оставлю вам немного денег. И ружье.

– Но... – вырвалось у меня, прежде чем я успела подумать. Это самое нелюбимое его слово.

Отец строго смотрит на меня.

– Все будет нормально.

В моей голове тысяча вопросов, но пока я их формулировала, отец дал мне какую-то книгу. Я вижу что это «домашняя» книга, где он записывает все, что считает связанным с семьей.

Это какой-то неясный документ, который он написал для мамы, сестры и меня пару лет назад. В него мы, собственно, никогда не смотрели, зато отец к этой книженции обращался при каждой возможности.

Я беру книгу в руки и сжимаю так крепко, как будто я тону, а книга может меня спасти.

Значит, я и Иззи одни в этом разбитом доме, в самой глуши. Звучит ужасно. Но отца это не волнует, он хочет, чтобы я доказала, что смогу выжить в этих обстоятельствах.

Я вглядываюсь в небо, как будто там что-то может быть написано.

Существует миллион причин, почему оставить нас тут вдвоем – плохая идея, но отец просто не сможет сидеть и ждать.

– Где ты будешь ее искать? – наконец спрашиваю я.

– Тебя это не должно волновать, – по его взгляду видно, что он считает, что я «недалекая».

Еще больше вопросов возникает, если подумать о том, что что-то может случиться, ведь мне даже позвонить некому. У отца нет телефона, он думает, что в них нет необходимости. К тому же по нему правительство легко может отследить наше передвижение. Телефон есть у сестры, но связь тут почти не ловит.

– Вы двое продолжайте работать по списку, если все сложится удачно, я вернусь максимум через неделю.

«Если всё сложится удачно...»

Надо постараться не говорить ничего Иззи.

Может и получится, но как я проживу с ней наедине целую неделю?

Или даже больше, чем неделю.

Даже не хочу об этом думать. 

Папа не из тех людей, с которыми можно спорить, даже если ты его дочь. Он настолько уверен в собственной правоте, что любые слова, противоречащие его убеждениям, для него так же достоверны и убедительны, как и жужжание летающей вокруг головы мухи. Это всего-навсего мелкая помеха, от которой надо отмахнуться, а в идеале – раздавить.

Я знаю это столько, сколько себя помню, но выразить свою мысль словами я смогла лишь недавно.

– Где Изабель? – спрашивает он, стремительно проходя мимо стола и беря в руки чемодан, который, я только сейчас это замечаю, стоит возле двери.

– В комнате, наверно.

– Изабель, – кричит он в глубину коридора, – спускайся сюда.

Иззи неторопливо спускается по лестнице, на ногах у неё фиолетовые шлёпанцы с ремешком между большим и указательным пальцами, одета она в джинсовые шорты и слишком открытый топ, так что папа такое точно не одобрит.

Она молча окидывает нас взглядом.

– Я еду искать маму. Твоя сестра за старшую пока меня нет. Ты должна делать все, что она скажет, поняла?

Иззи открывает рот и в ужасе спрашивает:

– Что?

– Ты меня слышала. Я не потерплю никакой дерзости.

– Я тоже хочу поехать, – просит она.

– Ты останешься здесь и будешь ремонтировать дом. Я оставляю вам список дел, которые надо сделать, так что, когда мы с мамой вернёмся, всё должно быть готово.

Не могу представить, что он имеет в виду, говоря о ремонте дома. Мы что, должны закрыть глаза на пятна на стенах и потолке, на сломанные и склеенные изолентой окна, на жуткую атмосферу дома, в котором будто обитают призраки, и просто вести тут хозяйство, словно всё в порядке? Или мы должны проявить талант мастеров на все руки, которого у нас нет, и всё починить?

Он ничего не объясняет, только говорит: «Итак, всё ясно» и идёт по коридору к двери с чемоданом в руке.

Мы с Иззи следуем за ним настолько потрясённые, что нам нечего сказать.

Я стою на крыльце и смотрю, как он уезжает, как его грузовик оставляет за собой облако пыли на иссушенной грунтовой дороге, но я всё ещё надеюсь, что он передумает, осознает, какое это безумие оставить двух девочек-подростков одних в этой глуши на всё время своего отсутствия. Но вот только, когда он о чём-то передумывал?

Почти никогда.

Я оборачиваюсь и смотрю на выражение лица Иззи. Она уже сейчас, как я могу предположить, прокручивает в мыслях, в какие неприятности ввяжется со своей новоприобретённой свободой.

– Мы остаёмся ровно на этом месте, – говорю я, и эта фраза звучит чудаковато, потому что у нас нет машины, чтобы куда-нибудь поехать, а до города миль пять.

И куда бы мы поехали?

Она пожимает плечами.

– Как хочешь, но почему бы и нет, если мы здесь одни? Я собираюсь выяснить, как развлекаются местные.

– Нет, не собираешься. Ты остаёшься здесь, как сказал папа, и помогаешь мне.

Послушав себя со стороны, я понимаю, что выгляжу самой большой тупицей в мире, но что мне ещё сказать?

Правда в том, что у меня вообще нет способов контроля над Иззи. Всю свою жизнь она бушует сильнейшим ураганом, с которым мне надо жить, постоянно опасаясь, какие разрушения он может за собой повлечь.

Она драматично округляет глаза:

– И что с того?

– А то. Если ты не будешь делать, как сказал папа, я ему сразу же расскажу, как ты себя вела, пока его не было.

– Ты расскажешь папе, а я устрою тебе такую жизнь, что ты об этом пожалеешь, – воркует она фальшивым приторным голосом, потом разворачивается и идёт обратно в дом.

Впервые я скучаю по маме. Мы не самые дружные мама с дочкой, и я знаю, что разочаровываю её, когда встаю на сторону папы, но всё-таки. Как она могла оставить нас тут, вот так, без объяснений, без прощаний – без ничего?

Зуд в пальцах призвал взять дневник и ручку, чтобы записать всю эту головоломку, изложить её на бумаге, на которой я могу построить и перестроить свои мысли, пока они не раздавили меня. Мне кажется, что привычку писать я переняла от папы, зачинателя конца света, хотя он даже не знал о моём личном дневнике, в отличие от дневника тренировок по выживанию, который он заставил меня завести. Тот личный дневник – единственный мой бунт, единственное место, где я могу говорить то, что хочется, и не надеяться на одобрение папы.

Я никогда не умела угадывать мамины мысли. Что-то в ней кажется невероятно знакомым – её тёплый запах жасмина, её голос, её широкие скулы, а что-то – таким несовместимым со мной, будто бы она с другой планеты. Мама не из тех, кто любит говорить о своих чувствах, или своём прошлом, или о чём-то личном. Она даёт поручения, спрашивает, как прошёл день, объясняет, как что-то сделать. Но сама она для меня - закрытая книга.

Теперь же меня интересует скрытая сторона мамы, та, которая стремится сорваться и убежать, не попрощавшись, та, у которой, в отличие от меня, достаточно смелости, чтобы противостоять папе. Имя мамы – Мели1, и впервые за свою жизнь я вижу, что она цельная личность, а не просто мама. Та сторона, которую мы не замечали до этого дня, у которой есть надежды, мечты, страсти, никак не связанные с нашей семьёй, – это то, что я хотела бы узнать.

Внутренний мир Мели, мне кажется, гораздо сложнее, чем любой из нас мог представить.