Изабель

Я, наконец-то, могу выбраться из этой дыры.

Последние пять дней я провела здесь взаперти, умирая со скуки, наблюдая за тем, как со стен осыпается краска, пока Ники бегает вокруг, стуча молотком, прикрепляя всё, ведя себя так, будто мы оказались в телешоу «Маленький домик в прериях», которое папа показывал нам, когда мы просили посмотреть телевизор.

Сначала я не знала, за какое время можно добраться до города и даже как там оказаться, но потом меня осенило: автостоп. Я вполне справлюсь с этим. Мне надо всего лишь внимательно смотреть, какому автомобилю голосую. Чтобы в нём не ехали подозрительные личности, серийные убийцы и так далее.

Мне всего лишь надо выйти на шоссе, поймать попутку, и я смогу уехать за сотни миль отсюда на несколько часов.

Меня останавливает только мысль о том, что мама может вернуться домой в любой момент.

В любую минуту…

Даже когда прошла уже почти целая неделя? Я с ума схожу от ожидания.

Кроме того, моя сестра вкалывает, как рабыня, на этой непереносимой жаре, строит клумбы, приколачивая друг к другу доски, выпалывает сорняки, копается в грязи с тяпкой по невообразимым для меня причинам.

Она пытается привлечь меня к домашним делам, но действенного способа для этого просто нет.

На это нет никакой надежды.

Вчера утром среди вещей в сарае я нашла лежанку, ещё я нашла пляжное полотенце в ванной, достала бикини, забытое на дне ящика комода. Потом я весь день читала журнал Cosmo, принесённый домой контрабандой, его я обнаружила в маминой заначке. Нам, подросткам, категорически запрещено было читать журналы, если только на них не стоял заголовок вроде «Домашнее консервирование для подростков», но папе никогда не удавалось убедить маму в дьявольском влиянии поп-культуры.

Из-за которой мама, наверно, и сбежала.

С пятачка на шоссе, на котором мой телефон ловит ровно на десять процентов, я отправила ей сообщений пятьдесят после отъезда, но всё ещё не знаю, прочитала ли она хоть одно из них. В них написано что-то вроде:

«Куда ты уехала?»

«Когда ты вернёшься?»

«Ты должна вернуться. Папа сходит с ума».

«Почему ты мне не ответила?»

«Папа оставил нас здесь одних. Я позвоню в службу опеки детей, если ты не вернёшься ПРЯМО СЕЙЧАС!!!!!!»

И так далее.

Я не собиралась исполнять угрозу из последнего сообщения, потому что, хотя я, возможно, могу раз-другой припугнуть этим Ники, чтобы она оставила меня в покое, я осознаю, что, если позвоню в службу опеки, я, в конце концов, окажусь в каком-то жутком доме для подростков, или в приюте, или ещё где-то, и, скорее всего, стану сексуально озабоченной, потому что в таких местах это – обычное дело.

На секунду я решила рискнуть, ведь только так я получила бы приличный кондиционер, телевизор и человеческую еду, но потом поняла, что это того не стоит.

Нет, мне надо найти маму.

Она единственная в этой безумной семье понимает меня, поэтому я совершенно обескуражена тем, что она смогла уйти без меня. Она знает, как сильно я ненавижу это место.

Я абсолютно (почти) убеждена, что она рано или поздно придёт. Если бы меня кто-нибудь спросил, я бы искренне ответила, что она всего лишь уехала на продолжительные спа-процедуры и, возможно, побежала на марафон по магазинам пока решает, как вытащить семью из этого ночного кошмара.

Может быть, она подумывает о разводе, но это же не конец света.

Я имею в виду, что, насколько я вообще разбираюсь в жизни, жить здесь – это конец света.

Я думаю, что плохая сторона жизни в том, что мне надо бы было иногда приезжать домой к отцу, чтобы навещать его, а лучшая – в том, что у мамы полно родственников в Южной Калифорнии – Лонг-Бич, Ньюпорт-Бич, Хантингтон-Бич (все города заканчиваются на «бич» (beach «пляж» – Прим.пер.)) – так что мы могли бы переехать с ней к побережью и больше не притворяться кроткими монашками. Мы могли бы пожить с кузинами, пока не найдём собственное жильё, которое, конечно же, окажется престижным кооперативом с выходом к океану, еще мы могли объедаться каждый вечер и никогда бы больше не консервировали бы продукты.

Может быть, прямо сейчас она подыскивает нам дом.

На мгновение я испытываю приступ вины. Я люблю папу и всё такое, и я совсем не хочу, чтобы они разводились, но ему жизненно необходимо трезво посмотреть на все эти игры в выживание. В любом случае, он не тот идеальный парень, каким хочет казаться.

Когда подходит к концу второй день приёма солнечных ванн, чтения всех журналов «Cosmo», которые я смогла найти, Николь, еле волоча ноги, возвращается из сарая, грязная и потная.

От этого зрелища мне хочется проверить свои ногти, я только недавно их выкрасила в прекрасный апельсиновый металлик, который ошеломительно сочетается с цветом кожи, и про себя я отмечаю, что вечером надо нанести закрепляющий слой.

– Ты уже ужинаешь? – спрашивает меня Ники.

– Нет.

Она поворачивается и идёт к дому, её костлявые плечи опали, и мне почти стыдно. Ники так сложно любить, у нас ничего общего, но она, как-никак, единственный человек, которого я вижу в последние дни. Я думаю, мне надо попробовать с ней подружиться или ещё как-то сблизиться.

Для себя я принимаю решение быть отзывчивее к ней, но это продолжается только час или два (то есть это могло бы длиться и дольше, если бы мы не встречались, но в тот момент, когда мы начинаем разговаривать, я вдруг не могу вспомнить, почему хотела быть милой).

Она так раздражает. Она будто бы папочкин робот с промытыми мозгами.

Но готовит она в разы лучше, чем я.

Если я буду добра с ней, она, наверно, приготовит что-то вроде шоколадных печений на десерт, а то сэндвичами с арахисовым маслом и джемом я не только не наедаюсь, но мне ещё и дурно от них становится.

Солнце зашло за верхушки деревьев, так что теперь, куда бы ни села, я всегда в тени, поэтому встаю и иду за Ники в дом, думая, как бы подобраться к щедрой стороне сестры. Я могла бы заглянуть в папин список дел и сделать из него что-нибудь наименее противное. Или я могла бы сделать то, чем сама потом воспользовалась бы, и попробовать отскрести грязную ванну так, чтобы позже её принять.

Сделаю и то, и другое. Сначала список дел, потом ванна. Тогда она сможет испечь печенье, пока я отмокаю в чистой ванне.

Но в доме я слышу душераздирающий урчащий звук, исходящий от стен, будто бы дом страдает. Я иду на звук по коридору, захожу в ванную, где Николь уставилась на водопроводный кран, из которого ничего не льётся.

– Что это за звук? – спрашиваю я.

– Ты о трубах? – отзывается она.

Будто я знаю.

– Господи, что с ними не так?

Она коротко выдыхает.

– Воды нет, видишь?

Она открывает и закрывает кран, потом повторяет свои действия.

– Я думаю, что такой звук возникает из-за воздуха в трубах.

В животе урчит от ужаса.

Нет воды?

Я весь день пролежала на солнце, от меня пахнет кремом для загара и потом. Мне надо помыться или я взорвусь от бешенства.

– Тогда мы просто вызовем водопроводчика, или кого-там, он приедет и всё починит, верно?

Она садится на край ванны и пристально на меня смотрит.

– Здесь не поможет водопроводчик. У нас здесь свой колодец.

– Колодец? Тот, в который надо опускать ведро на верёвке?

– Нет, не сосем. Это такой… Я даже не знаю, как он устроен.

– Тогда мы должны позвонить тому, кто знает. Я не собираюсь жить без воды.

Она суёт большой палец в рот, чтобы откусить кусочек ногтя, но едва кладёт его между зубами, до неё доходит, что она делает, так что она прячет руку между ногами. Давным-давно родители запретили ей грызть ногти, так что она никогда не делает это на людях. Но по её уродливым обгрызанным ногтям отчётливо видно, что она всё ещё их кусает.

– Мы не можем никому позвонить, даже если твой телефон заработает. У нас нет денег, чтобы им заплатить, и если кто-нибудь узнает, что мы остались здесь одни, у мамы с папой из-за нас могут быть проблемы.

– Мы просто скажем, что мама с папой на какое-то время уехали.

– На то, чтобы это починить, могут уйти дни, и, как я сказала, у нас нет денег на мастера.

Мне так тошно от того, что она так поступает, будто бы у неё своих мозгов нет, так что я хочу взять её за плечи и встряхнуть, но она выше и сильнее меня, так что я иду на кухню, в которой видела местный телефонный справочник. Я уже начинаю листать страницы, как до меня доходит, что я без понятия, что искать.

Мастер колодцев? В секции на букву «М» нет ничего подходящего.

Николь идёт за мной на кухню и вырывает справочник.

– Прекрати, – приказывает она. – Дай подумать. Может быть, я придумаю, как починить его самой.

– Ты же дурочка, – говорю я, в основном потому, что у меня туман в голове, а не потому, что это правда.

Я иду в свою комнату и всё переворачиваю вверх дном, пока не нахожу припрятанные со дня рождения деньги. У меня почти двести долларов сбережений, о которых мне совсем не хочется говорить Николь, потому что она потратит их на какую-нибудь чушь, вроде оптовых мешков с бобами. Но я могла бы взять десять долларов, поймать попутку до города и купить себе что-нибудь на ужин.

Я выгляжу малопривлекательно, так что пытаюсь убрать запах пота очищающими салфетками для лица, которые нашла в косметичке, заново расчёсываю волосы, собираю их в хвост и надеваю любимую кепку. Потом надеваю чистую одежду и выгляжу почти нормально. Брызгаю дезодорантом и пшикаю туалетной водой, которую мама подарила мне на Рождество, даже несмотря на то, что папа запрещает нам пользоваться духами, так что я пахну тоже вполне сносно.

Едва верится, что я, наконец, обрела настоящую свободу в первый раз за всю жизнь и даже не могу принять душ, прежде чем ей насладиться. Единственное я знаю точно – я не собираюсь упускать момент.

Когда Николь отворачивается, я выскальзываю во входную дверь, осторожно прикрываю её, чтобы та не скрипнула, и направляюсь к городу, пока не стемнело.

Лоурель

Когда мы едем в минивене Паули вместе с самим Паули и Кивой, мы замечаем на обочине девочку, она неуверенно поднимает палец, словно сомневается, действительно ли она хочет, чтобы кто-то её подобрал. Она молода и привлекательна, ей около 13-15 лет, тип её фигуры притягивает взгляды таких парней, как Кива, подобно блестящим предметам.

– Что тут у нас? – спрашивает Кива, пока Паули притормаживает и пододвигается к обочине, где гравий соприкасается с травой.

Я опускаю окно.

– Тебя подбросить?

Она вымученно улыбается.

– Я еду в город, нам по пути?

– Сегодня твой день.

Кива перегибается через сиденье и открывает дверь с её стороны, а я уже знаю, по какому сценарию будут развиваться события. Он из кожи вон вылезет, чтобы проникнуть к ней в трусы, и если только у неё не стальная воля, то он в этом преуспеет. Он в зените пубертатного периода, ему шестнадцать, он до смешного стремится так быстро отдалить от себя девственность, как только может.

Эта девочка же выглядит свежей. Нетронутой. Взглянув на неё вблизи, я бы предположила, что ей четырнадцать.

Я чувствую искусственный клубничный запах, когда она садится в машину, а когда поворачиваюсь к ней, замечаю её сходство с одной из двух новых девочек, которых описал Вольф. Та же оливкового оттенка кожа, те же тёмные прямые волосы, те же слегка азиатские черты.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Изабель.

– Я Лоурель, а это Паули, – говорю я, кивая на водителя.

– Я Кива, – откликается Кива с заднего сиденья.

– Спасибо, что подобрали меня.

– Тебя родители никогда не учили, что нельзя ловить попутки? – спрашивает Паули, вглядываясь в неё через зеркало заднего вида, в его голосе звучат флиртующие нотки, хотя он стопроцентный гей.

Она пожимает плечами.

– Может, и учили.

– Ты, наверно, здесь недавно. Иначе я бы тебя узнал, – говорит Кива.

– Я здесь на время. Ребята, вы в старших классах здесь учитесь?

– Не совсем, – говорю я. – Мы учимся в школе Садхана.

– Я – выпускник школы жизни, – говорит Паули.

– Я изучаю искусство бытия, – говорит Кива, и это очень на него похоже. В последнее время я ни разу не видела, чтобы Кива сунул нос в какую-нибудь книгу.

– Мы решили, что пойдём учиться во Всемирный Колледж Спокойствия.

– Всемирный Колледж Спокойствия. Это же не просто название, да?

– Ага.

– Ребята, вы вместе живёте? – спрашивает девочка.

– Что-то типа того, – отвечает Паули. – Ты должна прийти и посмотреть, как мы живём. Это перевернёт твой мир.

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Не знаю, может ли кучка хиппи в общежитиях и хижинах кого-то впечатлить, но я там жила почти всю жизнь, так что, наверно, отношусь к этому предвзято. Я знаю, что является деревней хиппи, а что – нет. Я знаю, что она так и не оправдала тех духовных идеалов, на которых была заложена, и меня это, в любом случае, не беспокоит, но я терпеть не могу, когда люди говорят о ней, как об исключительной форме рая.

Скорее, это место, где люди сбегают от реальности. Сомнительное место для детей. Я знала о сексе всё к тому времени, как мне исполнилось шесть, потому что видела так много накуренных придурков, которые занимались этим у всех на виду, и попробовала на себе гораздо больше к тому времени, как достигла возраста этой девочки. Какие истории я бы ей рассказала… То есть, кто-то в Садхане и правда стремится к просветлению и всему прочему, но деревня привлекает и многих полоумных, людей, которые не хотят жить в реальном мире с его реальными трудностями.

Но за это я их не виню.

Когда на радио заиграла любимая Паули композиция группы Queen, он настолько прибавил громкость, что никто не смог разговаривать. Подгоняемый ритмом музыки, он едет быстрее. Стремительно приближаясь к городу, мы видим, как вдали над горами распространяется дым от ближайшего стихийного лесного пожара. Эта опасность нависла над нами уже давно, но пожары случаются в этой части штата ежегодно, как сменяются времена года. К этому времени года в Сьерре так жарко и сухо, что пламя не остановить.

Иногда мне нравится, как сверкает красным ночь, и как дым заполняет долины и окрашивает воздух в бежевые оттенки. Это похоже на конец света.

От этого я вспоминаю о девушке с ружьём, которую Вольф видел в лесу. Я наклоняюсь к приёмнику и выключаю радио, когда мы приближаемся к городу.

– У тебя есть ружьё? – спрашиваю я Изабель, и брови у Кивы ползут на лоб.

Изабель недовольно морщится.

– У сестры есть. Не у меня.

– Твоя семья – сюрвивалисты?

Её лицо искажается гримасой боли.

– Ммм, папа – что-то вроде сюрвивалиста.

По её напряжённым губам я вижу, что задела её за живое, затронув что-то, о чём она не хочет разговаривать.

– Правда? Ты сюрвивалист? – спрашивает Паули.

– Вы что, ребята, верите, что грядёт зомби-апокалипсис? – спрашивает Кива, который обожает зомби.

Не понимаю, как кому-то могут нравиться зомби.

– Ни в коем случае. Но папа из их числа, и сестра тоже. Он ей совсем мозги промыл.

Сюрвивалисты с пушками поселились прямо рядом с нашей мирной и беззаботной коммуной? От такого невероятного совпадения я чуть не смеюсь в полный голос. Мне жизненно необходимо встретиться с её сестрой с пушкой как можно скорее и выяснить, что у неё за дело.

Николь

Когда я понимаю, что Изабель пропала, я стараюсь не паниковать. То есть, в любом случае, как далеко она могла бы добраться? Она абсолютно не ориентируется, и у неё нет денег. Но когда я представляю себе, как она ловит попутку и садится в машину к какому-то злоумышленнику, сердце переполняется ужасом. Папа доверил мне заботу о сестре, о доме, обо всём – и теперь всё рушится. Я уже провалила задание, а ещё даже недели не прошло.

Сначала я обыскиваю дом и его окружение, надеясь на то, что она моет пол в сарае, или ищет что-то в гараже, или, что совсем невероятно, гуляет где-то в лесу, но часть меня знает, что эти поиски бесполезны. По тишине, по мирному спокойствию, на которое Иззи не способна, я вижу, что одна. Она постоянно что-то напевает себе под нос, или копошится где-то, или жалуется на скуку.

Я вспоминаю о велосипеде в гараже и иду за ним. Может быть, я смогу перехватить её, пока её не подобрала попутка, если поеду достаточно быстро. Когда я застёгиваю шлем, то понимаю, что обе шины сдуты. Конечно. На велосипеде никто не ездил, пока мы собирались и переезжали. Только у меня в семье есть велосипед. У сестры был один, но в прошлом году она оставила его без замка у школы, и его угнали, а папа отказался покупать новый.

Я оглядываюсь кругом в поисках насоса, но всё, что вижу - это так и не распакованные коробки, потому что папа не включает распаковывание вещей в наше безумное расписание. Он не предполагал, торопясь уехать, что мне может понадобиться велосипед, чтобы погнаться за сестрой. Бормоча ругательства, я снимаю шлем и решаю бежать за сестрой.

А потом я думаю, а что, если я её не догоню? Что, если я просто позволю ей самой понять, что сбегать вот так – плохая идея? У меня всё ещё остаётся нешуточная проблема, с которой надо разобраться – отсутствие воды.

Возможно, она сама вернётся. Возможно, я беспокоюсь по пустякам.

Возможно.