Глава 1

Неждана

— Эвон вишь — Вепрь, — вдруг донесся мальчишеский голос, полный страха и восхищения.

— Брешешь, — не веря и все же желая, чтобы это оказалось правдой, высказал сомнение другой мальчишка.

— Собака брешет. Говорю тебе: Вепрь и есть. Ишь страхолюд какой, ворог его, как увидит, тут же обделается, а он его раз — и об колено.

— Я думал, он поболе.

— Да куда боле-то! И без того вон какой здоровый.

Вообще-то особой статью Добролюб не отличался. Да, был крепок. Высок. Но ничего особенного, хотя сила в теле такая, что многие диву даются. Не обидел Бог силушкой, чего уж там. Когда Добролюб слышал из уст окружающих ненавистное прозвище, данное гульдами, он обычно злился. Тому, кто осмеливался назвать его так, доставалось на орехи. Но на кого сейчас прикажете злиться? На ребятишек? Так они не в злобе это говорят, да и смотрят на него как на героя, не меньше. Правда, обидно такое услышать: «Ишь страхолюд какой».

А ведь было время, когда это страшное лицо было пригожим настолько, что девки глаз не сводили, томно вздыхая. Было, да прошло.

Этот мир не был его родиной, хотя тут уж и не скажешь однозначно. Во всяком случае, тело его принадлежало этой то ли реальности, то ли планете: кто знает, куда его занесло — в параллельный мир или на иную планету. Виктор Волков родился на Земле в двадцать первом веке, опережающем по развитию этот мир на несколько веков. Уровень здешней цивилизации напоминал позднее Средневековье той, родной для него Земли. Впрочем, это место для него стало таким же родным, хотя судьба обошлась с ним весьма сурово.

Так уж случилось, что, попав в автомобильную катастрофу, Виктор пришел в себя здесь и оказался при этом в чужом теле, принадлежавшем когда-то скомороху по имени Добролюб, которого привалило деревом. Из обрывочных воспоминаний он сделал вывод, что там, на родине, он погиб, уж слишком серьезным оказалось ДТП, в которое его угораздило попасть. Как так случилось, что душа прежнего владельца тела покинула свою обитель, а его, Волкова, нашла здесь пристанище, ему было невдомек. Но случилось то, что случилось.

В Брячиславии, жителем которой оказался Добролюб, Волков нашел себя. Ему нравилось жить среди этих людей и в этом времени, где все устроено более честно и открыто, а человек стоит ровно столько, сколько стоит его сущность. Хватало и подлости, и злобы, и зависти — обычное в общем-то дело, но все равно справедливости здесь куда больше, чем там, где он жил прежде. Да, здесь можно попасть в холопы и имеется правящий класс. Вот только бояре и дворяне, которые не стесняются подчеркивать свое высокое происхождение, избегают сидеть за одним столом с низшим сословием и откровенно выказывают неприязнь к простолюдинам, по сути, служат этим самым людям. Они не провозглашают пылких и зажигательных лозунгов о равенстве и братстве, они не задумываются о правах человека, мало того — четко указывают на полное бесправие определенных слоев населения. Они могут насмерть запороть своего холопа или убить чужого, отделавшись малой вирой, но при всем при этом они служат людям, даже распоследним холопам. Здесь высокородные не отсиживаются в теплых местечках, посылая на смерть тысячи людей и наживаясь на их крови. Они сами идут в первых рядах на врага. Понятно, что всяких хватает, но это исключение, которое не стоит возводить в правило.

Виктор нашел здесь семью, нашел тех, кто стал для него по-настоящему дорог, хотя все его родные остались там, на оставленной им Земле. А потом в одночасье лишился практически всех, в том числе семьи, жены и дочурки.

Гульды, беспокойные соседи брячиславцев, истово ненавидели всех славен. Время от времени и с завидным упорством они приходили в славенские земли с войной. Именно им Добролюб и обязан своим уродством. Но не за попорченную красоту лютовал он на гульдов. Смерть близких своих никак простить не мог, которых заживо пожгли, а жену перед тем еще и попользовали. Сам он бился, сколько мог, троих срубил, да только и ему досталось. Он потерял сознание, и его посчитали мертвым. Пришел в себя, а подворья-то и нет. Из забытья его вывело горящее бревно раскатившегося сруба, которое и пожгло лицо. Как выжил, и сам не понял, а только когда оклемался, хотел одного… Крови.

За семью он посчитался. Посчитался так, что гульды сильно пожалели о том, что не добили его, когда он лежал посреди полыхающего постоялого двора. На его совести теперь — тысячи жизней ненавистного племени. Виктор не гнушался ничем — он травил, взрывал, жег, стрелял, резал, ни на минуту не задумываясь, прав он или нет. Под его горячую руку, направляемую холодным рассудком, попадали и взрослые, и старики, и дети, но он даже и на секунду не посчитал себя неправым. Что посеешь, то и пожнешь. Буквально омывшись в крови врагов, он все же нашел и непосредственных виновников гибели своих близких. Нашел и покарал. Когда это случилось, тиски, постоянно сжимавшие его грудь, слегка поослабли, а ненависть немного притупилась, вот только не сказать, что окончательно исчезла. Сегодня гульды снова пришли с войной на землю Брячиславии, снова готовы насиловать, убивать, грабить и жечь. Что ж, никто вас сюда не звал.

Виктор бросил последний взгляд на мальчишек, ухмыльнулся. Вот ведь, не хотел пугать, а мальцы с тихим вскриком порскнули с дороги, только пятки засверкали. Да уж, его улыбки сейчас волк испугается и хвост подожмет, что о детях-то говорить. Мысленно махнув на них рукой, он пошел дальше, все больше мрачнея от того, что люди старались податься в стороны, дабы не оказаться у него на пути. Вроде и попривык уже, но иной раз накатывало. Вот и сейчас как оглоблей огрели, даже дыхание сперло.

Люди его, как и ожидалось, находились на подворье. Даже сотники жили в сотницкой казарме, а вот у них — отдельное подворье. По здравому размышлению, воевода решил поселить эту братию обособленно. С одной стороны, отборные бойцы, снаряжения своего — видимо-невидимо, как и имущества. С другой — таких лучше держать в сторонке. Одного взгляда на эти разбойничьи рожи было достаточно, чтобы понять: добра от них не жди. Даже воевода для них не был авторитетом, лишь один человек мог отдавать им команды. Хотя они и считались людьми служилыми, командира своего никак не желали называть десятником — только атаманом и величали.

Во дворе его встретила старушка Любава. Знатная травница и лекарка, к ней люд со всей округи стекается, а она никому и не отказывает. Воевода хотел было возмутиться по поводу присутствия женщины среди военного люда, да потом махнул на все рукой. Вообще многое спускалось Добролюбу. Отчего Любава привязалась к этому человеку, никому было непонятно, но она определенно всегда старалась держаться к нему поближе. Может, оттого, что таким знахаркам время от времени достается от разъяренной толпы, когда ум за разум заходит, а в голове одна каша и хочется всю вину за свои горести свалить на чьи-либо плечи. Для такого дела знахарь подходит как нельзя лучше. Потом и пожалеют, и повинятся, а назад уже ничего не вернуть. А коли рядом с лекаркой приключится такой вот удалец… Нет, злобу лучше выместить на ком-нибудь другом.

— Чего, добрый молодец, голову повесил?

— Скажешь тоже «добрый».

— Добрый-добрый, чай, родичи знали, когда имечко-то давали. А то, что до крови сейчас охочий, дак исцеление твое близко. Скоро совсем появится человек, который жизнь твою перевернет и заставит по-иному на все взглянуть.

— Бабка Любава, ты бросай предрекать-то, — горько усмехнулся Добролюб. — Лекарка да травница ты знатная, на всем свете такой не сыщешь, а вот в будущее ты лучше не зри. Не твое это. Что до доброты, так тебе ведь неведомы мысли мои, а они совсем не добры.

— Дак на ворога идти, откуда тут добру-то быть.

— Бабушка, а есть у тебя травка…

— У меня всякой травки в избытке, и та, что отправить в мир иной может, тоже имеется, потому как если с умом применять, то и она на пользу. Но то не про твою честь, — ничуть не напуганная нахмуренными бровями собеседника, выговорила старушка.

Было дело. Однажды Виктор прокрался в палатки маркитантов и потравил бочки с пивом. Как раз намечался штурм крепости Обережная, в которой сейчас он служил командиром разведчиков, а тогда… Тогда он был простым трактирщиком, израненным и озлобленным, жаждавшим забрать как можно больше жизней гульдов в отместку за то, что совершили их соплеменники. От штурма гульдам пришлось отказаться, так как к утру выяснилось: отравлен целый полк, выжить никто не сумел.

— Бабушка, ты бы сначала выслушала, а потом в крик бросалась.

— Ну говори.

— Нужно колодец потравить в Тихом.

— А я что говорила! — тут же подбоченилась старуха, устремляя на Добролюба победный взгляд и являя собой воплощение неподатливости.

— То, что за смертоубийством к тебе лучше не соваться, я ведаю, потому и прошу тебя не о том, чтобы потравить гульдов насмерть, а о том, чтобы они животами маялись дня два.

— А пока они маются, из них вояки никакие… Ох и баламут!

— Как начнут животами маяться, так их командир пусть и принимает решение. Примет решение отступить — значит, все целы останутся, а пойдут дальше, понадеявшись на свой численный перевес, — ждет их беда, потому как хворый воин и не воин вовсе. Тогда воевода их легко согнет. Но вины твоей в том не будет, грех на их начальнике повиснет, ибо выбор у него имеется.

— Хитро. А ведь не по чести воинской.

— Ой, бабушка, и ты туда же.

— Ладно, чего уж там. Правда, придется извести чуть ли не половину всех запасов трав, намешаю такую бурду, что пронесет основательно. В Тихом два колодца… стало быть, два бурдюка готовить надо. Через пару дней и опасности никакой не останется, — явно успокаивая саму себя, подытожила она. — До полуночи-то время дашь?

— Можно подумать, у меня есть выбор.

Во двор вошла женщина с сильно округлившимся животом.

— Здравствуйте, бабушка Любава, — слегка поклонилась она.

— Чего тебе, Мила? — окидывая недобрым взглядом пришедшую, спросила старуха.

— Так на сносях я. Вот, думаю, как бы не того…

— Иди, Мила, не до тебя сейчас. Если ничего не приключится, то два дня у тебя еще есть.

Недоброе отношение к женщине, да еще и к той, которой вот-вот рожать, могло показаться по крайней мере странным, но ничего странного в поведении лекарки не было. Она-то чай тоже баба, а как порядочная женщина может относиться к гулящей? Срок придет — бабушка поможет, но только ее отношение к этой женщине не изменится. Конечно, гулящая гулящей рознь. Есть такая, что плоть свою тешит, но за дите любого удавит. А есть такая, которая до последней возможности о своей усладе думает, пока срок не приходит, а тогда мертвым младенцем разрешается. Гнать бы такую из села, да и без нее никак. Мужикам-то нет-нет — пар спустить потребно. И женки их о том знают, но виду не подают, будто ослепли и оглохли. А ведь в селе все на виду, да и в городах народу не больно-то много: среди четверых обязательно два знакомца найдутся.

Дверь просторной избы распахнулась, и на крыльцо вышел парнишка лет шестнадцати. Ладный должен был получиться мужик, да вот несчастье приключилось с ним пару лет назад, привалило в бурю деревом. Бабка Любава выходила, но паренька перекосило, так что ни за соху встать, ни другим мужским делом заняться. Не желая быть нахлебником в родительском доме до конца своих дней, паренек прибился к ватаге Добролюба. Ватажники поначалу ворчали по поводу прихоти атамана, с воеводой и вовсе отдельно беседовать пришлось, но Добролюб начальство смог убедить, а бойцы и сами угомонились, когда вдруг выяснилось, что они и обстираны, и снедь готова, и в доме прибрано. Нашел себя парень, хоть и тяжко ему.

— Тихоня, скажи парням, чтобы спать ложились, а потом бабушке Любаве помоги.

— Знать, доброе дело будет, господин десятник? — Лишь он один из всей ватаги десятником его и величает.

— Доброе, я на другие и не способен, — хохотнув и вновь одарив свет своей неподражаемой улыбкой или оскалом, произнес Добролюб, известный окрест под именем Вепрь.

— Смеяна?! Отец Небесный, ты как здесь?.. — Боян стоял, ловя ртом воздух, словно только что пропустил сильнейший удар в душу.

Было с чего. Дочь воеводы Смеяна, законная супруга Бояна, разрешилась от бремени почитай на два месяца раньше срока. Но, слава богу, мальчик родился крепеньким и здоровым. Сейчас она должна была находиться в Звонграде, а вернее, на пути в столицу. Имелся такой обычай: первенца молодая рожала в отцовском доме, коли до него было не слишком далеко. Там под материнским доглядом она проводила и первые пару месяцев, там и крестили ребенка. Если такой возможности не было, матушка приезжала сама и жила все это время рядом с дочкой. Разумный обычай. Кто, как не родная мать, и подскажет, и поддержит, и уму-разуму научит. Свекрови-то они разные бывают. Но даже если в новой семье молодую на руках носят, ей, бедняжке, все равно несладко, ведь из отчего дома уходит в иную семью, со своим укладом, все для нее там непривычно и в новинку.

Вяткины проживали в Брячиславле, столице княжества. Рассудив, что отец будущего ребенка несет службу неподалеку от Звонграда, решили отправить молодку рожать в ее отчий дом. Там и Боян сможет их навещать, и молодую мать будет кому поддержать. Вот только когда стало ясно, что гульды готовы выступить в поход, муж написал Смеяне, чтобы она немедля выезжала к его родителям. Но у нее, видимо, помутился рассудок, коли вместо столицы она направилась прямиком в пограничную крепость, когда война уже началась.

— Боянушка, любый мой, потом, все потом. Сама тебе вожжи принесу и спину под наказание подставлю, только сейчас погоди ругаться, — прижимая к себе младенца, скороговоркой проговорила молодая мать.

— Что стряслось? — Заместитель воеводы и гневаться позабыл, потому как вид жены встревожил его не на шутку.

— Захворал Ратиборушка. Сказывают, у вас тут бабка-кудесница проживает, даже с того света возвращает.

— Ты чем думала! — Это уж вспылил вышедший на крыльцо Градимир. Любил он дочку крепко, да только глупости потакать — последнее дело. — Его лечить нужно, а не в карете раскатывать.

— Отступились лекари! — уже навзрыд закричала Смеяна. И куда делся тот вечно улыбчивый и жизнерадостный лик? Слезы растеклись по красивому, но осунувшемуся лицу.

Вожжи там или строгий выговор, все потом. Кудесница бабка Любава или нет, это уже без разницы, не полкового же коновала призывать. Придется отправлять за бабкой, потом ждать, пока она поглядит мальца, пока сходит за тем, что потребно, а тут, может, счет на минуты идет. Градимир вообще редко когда терялся, вот и сейчас долго раздумывать не стал. Кто сказал, что родители больше него испугались? Чай, внук не чужой младенец.

— Живо в карету.

Оно и недалеко, но все равно быстрее, чем пешком. Боян, хоть и встревожен, а на подворье, занимаемое разведчиками, ступил, не скрывая своего неудовольствия. Будь его воля, то такую горячку нипочем не стал бы пороть. Но кто его станет слушать, уж не тесть — это точно.

— Что стряслось, воевода? — удивленно встретила их лекарка, которая возилась у большого чана, установленного над костром и исходящего паром, разнося окрест запахи, далекие от благовоний.

— Внук приболел, и тяжко.

— Несите за мной.

Сказав это, старуха указала обретавшемуся здесь молодому калеке на котел, приглядывай, мол, и довольно легко для своего древнего вида зашагала к дому. На крыльце появился Добролюб, недоумевая, что это приключилось, эвон целая делегация пожаловала, да еще и бабенка какая-то. Бабенка? СМЕЯНА?! Да что тут происходит-то? Как же, стали ему объяснять, только и успел, что посторониться. При входе — прихожка; из той — два хода: влево — это в помещения, занимаемые десятком, вправо — к бабушке Любаве, у нее только одна комната, но самая большая, хозяйство у травницы немалое.

Пропустив мать с дитем, бабушка захлопнула дверь перед самым носом Градимира: это он гарнизону голова во всем, а ей — не указ. Кто бы сомневался! Виктор только и успел услышать старческое категоричное «неча». Ага, бабушка в своем репертуаре, коли делом занята, так и великого князя не постесняется оставить за дверью. Спрашивать Волков ни о чем не стал. Незачем, и без того понятно, что беда с дитем. Хм. Выходит Смеяна уж родила. «Забудь, — сказал он себе. — Ты всегда знал, что она не для тебя».

Виктор отошел к Тихоне, который колдовал над взваром, готовившимся по особому рецепту лекарки. Вообще-то будь бабушка иного нрава, то приготовила бы такой отвар, что упокоил бы всех гульдов со стопроцентной гарантией. Самая знаменитая отравительница Мария Медичи и ее помощник алхимик в сравнении с ней — просто дети шкодливые, в этом он ничуть не сомневался. Вот только на смертоубийство она нипочем не пошла бы, характер у нее стальной.

Эх, жаль, не подумал сразу. Готовился к войне, готовился серьезно и вдумчиво, множество мудреных придумок воплотил в жизнь. Если их сейчас использовать в бою, то, вполне возможно, удастся разбить армию гульдов, правда, только в одном сражении, не так чтобы и много всего успели изготовить. А тут всего-то и надо, что потравить колодцы — и приходи кума любоваться, пейте люди добрые. Ну да, все мы крепки задним умом.

А это еще что? Нет, насчет мужиков-то понятно, а мамку-то почто выдворила на улицу? Видать, та оказалась больно сердобольной, а это только помеха, вот и разошлась лекарка. Смеяна с плачем припала к груди Бояна, все так же стоящего на крыльце. Тот ее нежно обнял и по стану поглаживает. От этой картины у Виктора аж дыхание сперло. Что это? Ревность? Э-э, парень, так нельзя. А ну-ка, пошел со двора, не то и до беды недалеко. Так, сам себя понукая, он вышел за калитку и направился к воротам от греха подальше. После того, что с ним случилось за последнее время, он очень сильно сомневался, что его не переклинит самым непредсказуемым образом.

Крепость сейчас похожа на растревоженный улей. Народу видимо-невидимо: мало того, что дополнительный полк стрельцов и весь посад за стенами, так еще и почитай со всех окрестных деревень собрались. Весть о том, что великий князь бит на границе и отошел к Кукше, уже всем известна, как известно и то, что два полка гульдов движутся к Обережной. Сам Виктор о тех полках и поведал, вернувшись из разведки. Его парни сейчас отсыпались: почти двое суток в седле провели.

Вообще сейчас и Кукшинский, и Звонградский уезды стояли на ушах. Те, кто поосмотрительнее, бросали дома, собирали скарб, живность и уходили целыми селениями в леса, проклиная на все лады и Карлу, и его племя. Да и по князюшке не забывали пройтись, а то как же — не оборонил. Оставаться дома, когда такое творится, никому не хотелось. Даже свои славены, коли налетят, то разор учинят и надругаться не постесняются, что уж говорить о гульдах, эти вообще жалости не ведают.

На этот раз на постоялом дворе, принадлежащем Виктору, дело было поставлено куда лучше. Все имущество вывезено, станки разобраны и также надежно упрятаны, обильно смазанные салом, чтобы никакая ржа не добралась. Богдану Орехину особо развернуться не получилось, на инструменте удалось заработать только три тысячи. По местным меркам, это огромные деньги (если лошаденку крестьянскую можно и за пять рублей сторговать!), просто можно было получить и гораздо больше. Тем не менее, даже с учетом больших расходов на подготовку к встрече с врагом, в кубышке у Виктора имелось пять тысяч рублей.

Он был прямо-таки богатеем и вполне имел возможность развернуть мануфактуру по производству инструмента по нарезке резьбы. Здесь лерки и метчики, обычные в мире Волкова, могут произвести революцию, а используемым станкам, изготовленным по разработке Виктора, вообще аналогов нет. Вот только закралось к нему в душу сомнение. А позволят ли ему так запросто владеть столь прибыльным производством? Ведь если развернуть хотя бы те станки, что у него уже имелись, он мог получать прибыль минимум две тысячи рублей в месяц, а то и больше. А там, где замешаны деньги… Местный полковой воевода Смолин благоволил Добролюбу, но кто знает, как далеко его благодетельство простирается.

Лиса Отряхина, звонградского купца, через которого шла реализация готовой продукции, мастера чуть не за грудки тягали, требуя продать чудо-инструмент, но тому предложить пока было нечего. Он только и мог, что разводить руками, ссылаясь на неспокойные времена и на то, что изготовитель отчего-то перестал торговать с ним. Всем было невдомек, что производят тот товар на территории Брячиславии.

Виктор подумывал обосноваться в долине, где ему удалось накрыть банду разбойников, но по здравому размышлению решил все же проверить, как там и что. Выводы оказались не в пользу местечка. Ветра там если и дули, то лишь изредка. Обычно стояло полное безветрие, а если ветер и поднимался, то особой силой не отличался. Долина надежно укрыта скалами, становившимися непреступной стеной на пути воздушных потоков. Река полностью перемерзала, несмотря на быстрый бег, может, чуть позже, чем реки со спокойным течением, но ненамного, чтобы это имело решающее значение. А коли привода для станков надежного не будет, то какой смысл городить огород? Ты поди еще все протащи в тот узкий проем да сквозь труднопроходимый лес.

Конечно, можно было обосноваться и там, благо прибыль обещала перекрыть все время вынужденного безделья с лихвой, но Виктор всерьез подумывал о том, чтобы перебраться в Новый Свет. Да, там опасно, но та опасность явная, когда все ясно: вот ты — а вот твой враг, здесь свои — там чужие. До Бога высоко, до царя, то есть до великого князя, далеко, так что можно будет крепко устроиться, да и представители власти там будут посговорчивее, ведь кругом только те, кто готов их сожрать.

— А-а-а!!!

— Убилась!!!

— Лекарку!!! Лекарку зовите!!!

Истеричные женские крики разом вывели Виктора из задумчивости. Бабье племя любит голосить по поводу и без такового, но по интонации можно легко угадать, когда они голосят на публику, чтобы привлечь внимание окружающих, мол, поглядите люди добрые, что деется, когда от горя, а когда просто за компанию, чтобы поддержать товарку. Но этот крик однозначно указывал на то, что случилась нешуточная беда. Волков еще не успел задуматься над вопросом, что же такое могло приключиться, как уже бросился на крики. Не отдавая себе отчета, он выхватил пистоли, словно готовился отразить нападение. Время военное, все помыслы об этом, так что его реакцию понять можно. Но вскоре он увидел, что, хотя беда и приключилась, оружие здесь было лишним.

Толпа расступилась перед ним, словно заросли камышей, которые вроде растут плотно, но противостоять прущему напролом человеку не могут. Люди сами начинали подаваться в стороны, едва заметили, кто именно пробирается сквозь плотные ряды. Когда Виктор оказался в центре скопления людей, то увидел двух баб, склонившихся над телом женщины. Именно эти бабы и взывали о помощи. Быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы узнать в несчастной, что распласталась на земле возле крепостной стены, давешнюю разбитную бабенку Милу, которая была на сносях и коей бабка Любава прочила еще пару дней до родов.

— Что тут стряслось? — присаживаясь на колено и пытаясь нащупать живчик на шее, угрюмо бросил Виктор.

Опешившие бабы тут же позабыли голосить. Исподлобья глядя на страшилище, пристроившееся рядом, одна из них ответила:

— На стене она помогала, оступилась — и вниз головой.

— Головой приложилась?

— Ага.

Не нащупав пульса, Виктор взял покойницу за подбородок, и голова как-то подозрительно легко качнулась в сторону. Похоже, шею сломала. Он взял руку и попробовал нащупать пульс на запястье. Тоже ноль. Положил руку на грудь. Вроде тоже ничего. А хотя… Что-то так слабенько трепещет… Нет, не там, где он пытался почувствовать сердцебиение, но он явно что-то почувствовал. Показалось? Нет, вот опять. Сам не зная отчего, еще не осознав своих действий, он положил ладонь на вздымающийся живот мертвой женщины. Вот оно. Когда Голуба ходила тяжелой, он не раз и не два прикладывался к ее животу, чтобы почувствовать толчки беспокойной Нежданы. Ни с чем иным он не мог это спутать.

Времени на раздумья нет. Впрочем, вполне возможно, что и есть, откуда ему-то знать? Он чай не лекарь и не повитуха. Единственное, в чем Виктор твердо уверен, эта женщина мертва.

— Вот что. Пошли отсюда все, — приказал он зевакам.

Но толпа и не думала расступаться. Тогда Волков поднялся на ноги и, обведя всех тяжелым взглядом, рыкнул:

— Кому сказал пошли прочь!

А вот этого оказалось достаточным. Связываться с этим сумасшедшим, слившим целые реки крови, никто не пожелал. Буквально несколько секунд — и рядом не осталось никого. Нет, толпа его не остановила бы, но то, что он собирался сделать, со стороны могло показаться настолько диким, что, вполне возможно, какая-нибудь баба попыталась бы ему помешать. А тогда могло случиться все, что угодно. Опустившись опять над трупом, Волков выхватил боевой нож и разом вспорол платье и нижнюю рубаху. После этого, мысленно перекрестившись, рассек плоть…

— Ты, сынок, на молодку не серчай. — При этих словах молодой боярич даже скривился. Еще бы, такое вольное обращение. Но бабка Любава словно и не видела ничего. — Если бы еще денек протянула, то потеряли бы вы мальца. Как есть потеряли бы.

— Так теперь все в порядке? — крепко прижав к себе младенца, с надеждой спросила Смеяна.

— Будет в порядке, — убежденно поправила ее старуха. — Поживешь в крепости, полечим твоего Ратиборушку. Выправится, никуда не денется, будет еще вас радовать и докучать своими шалостями.

— Думаешь ли, о чем говоришь, старая! — вскинулся Боян.

Вот ведь какой. Его дитя с того света тянут, а он…

— Боян! — не выдержал Градимир. Понятно, что статус ее намного ниже, но ведь услугу неоценимую оказала. Опять же — возраст уважения требует. — Я тебе не отец, но не думаю, что тому тебя батюшка твой учил. А ты, бабушка, нешто не ведаешь, что творится окрест? Может, вместе со Смеяной в Звонград поедете?

— За заступничество благодарствую, да только мне никуда ехать не нужно. Я все мамке обскажу, настои и травки дам, сама управится. Только изредка навещать буду, глянуть, что да как. А вот мальцу ходу отсюда нет. Не перенесет он пути. В доме, в тепле и уюте ему надлежит быть. Поэтому хоть земля разверзнется, а в дорогу ему никак нельзя. Смерть это верная… Ох, Отец Небесный! Нешто натворил чего, горячая головушка?!

Градимир и Боян недоумевающе переглянулись — уж слишком резкая перемена произошла с бабкой. Но в следующее мгновение сообразили, что смотрит она вовсе не на них, а куда-то им за спину. Мужчины обернулись. Туда же взглянула и Смеяна, все так же прижимая к груди притихшего младенца. К подворью со всех ног бежал Добролюб, с окровавленными лицом и руками, сжимая скинутый с плеч кафтан. Бежал так, словно за ним сто чертей гонятся и вот-вот нагонят.

— Бабушка! Неждана!

— Чего голосишь? Натворил чего?

— Неждана, — протягивая ей свернутый кафтан, тоже в крови, произнес мужчина.

И вот ведь странность: лик страшен настолько, что кажется, иного выражения, кроме свирепости, на нем и быть не может, но вот читаются на лице и страх, и растерянность, и тревога, и еще бог весть что.

— Мила?

— Со стены упала, насмерть расшиблась.

— Ох, Отец Небесный!

Никто еще толком ничего не понял, а бабка уж выхватила из его рук кафтан, как-то подозрительно пискнувший, и стремглав унеслась в дом. Добролюб — за ней. Ага, размечтался! Дверь прямо перед носом захлопнулась, только и услышал:

— Тут побудь.

Что ж, делать нечего. Остался в прихожей, переминаясь с ноги на ногу. Через пару минут бабка вновь появилась на крыльце и глянула на Смеяну:

— Мальца-то грудью кормишь?

— Кормлю, — растерянно ответила та.

— А ну подь сюды.

Вот расскажи кому, не поверят! Старуха из народа отдает приказания боярской дочке. Но никто даже и не подумал возражать властным распоряжениям лекарки, а молодая мать покорно проследовала в дом, все так же прижимая к себе дитя. Когда она вошла в уже знакомую комнату, то увидела, что на столе лежит туго спеленутый младенец, уже начавший хныкать. По опыту Смеяна знала: вот еще чуть — и округа огласится громким, требовательным плачем. Бабка указала на стол, где лежал младенец, и снова распорядилась не допускающим возражений тоном:

— Покормить нужно. Давай сынка подержу.

Боярская кровь есть боярская кровь. И тому, в чьих жилах она течет, не занимать гордости, гонору и спеси. Смеяна всегда знала, какое положение в обществе она занимает, и цену тому положению тоже знала. Вот только материнское чувство особенное. Стоит молодой матери увидеть беспомощное дитя, как разум тут же замолкает, уступая место сердцу. Смеяна, ни на мгновение не задумавшись, согласно кивнула, сунула Ратибора в руки старухе, а сама взяла кулечек и выпростала грудь.

— Ох!

— Что, милая? — участливо спросила старуха.

— Ну и хватка у него.

— У нее. Девка. А что хватка крепкая, так чего удивляться? Кровь — она не водица. А ты чего же сама кормишь? Никак мамку сыскать не смогли? — недоверчиво поинтересовалась Любава.

— Отчего же. Есть мамка, в воеводском доме осталась. Только моя матушка сказывает, что дите непременно должно материнским молоком вскармливаться, в нем сила. Вот коли моего не достает, то кормилица подкармливает.

— Мудра твоя матушка, — кивнула старуха и неожиданно добавила: — От ить беда. Как быть, даже не знаю.

— Что стряслось-то?

— Да по всему видать, мать ее преставилась. Не знаю, как там вышло, но догадку имею, что расшиблась она насмерть, а Добролюб, аспид наш местный, развалил ей уж мертвой живот и вытащил дитя.

— Это как же так-то?!

Что это? Никак страх в глазах мелькнул? Впрочем, что тут удивительного — такие страсти рассказывают.

— А вот так. Если поспеть вовремя, то дитя спасти можно. Он поспел, — пояснила травница.

Теперь в глазах молодой матери читалось восхищение: не каждому дано отважиться на такой поступок, на который решился Добролюб.

— Эвон и пуповину обрезал как зря. Но, видно, Отец Небесный любит его и длань над ним свою распростер. А как теперь быть, и не знаю. Нет среди местных баб кормящих матерей. Не упомню, чтобы такое было: прорва народу — и ни одной с грудничком.

— Так беда-то в чем? Чай, коровки не перевелись. Понятно, что сейчас молока взять неоткуда, но в крепости коров много, сама видела.

— Это так, да только слаба еще девка, ей хоть недельку материнское потребно. Ну да Отец Небесный не оставит. Коли направил туда Добролюба, — а иной вряд ли решился бы, — глядишь, еще разок Неждане поможет.

— Неждане? — переспросила Смеяна.

— Разве не слышала, как он ее величал? Видно, дочурку покойную в ней узрел. Теперь никому не уступит, себе заберет, оно и по праву.

— Как так?

— Дак его это дочка, потому и прежнюю Неждану в ней сразу узрел. Кровь, она сильнее любых уз будет.

— Бабушка, нам ить все едино тут оставаться, так давайте мы к себе ее пока заберем. Мамка-то своего младенчика дома оставила, у родственницы, а как покормит Ратиборушку, так и сцеживает, чтобы не перегорело молоко, так что беды в том не будет.

— Ох-ох-ох, доченька. Тут и без того не ведаю, как быть. Натворила старая головушка, совсем уж ума лишилась.

— Что случилось-то?

— Да случилось, красота ты моя ненаглядная. Ить какое дело, ребеночек этот не от честной мамки, а от гулящей.

При этих словах Смеяна непроизвольно дернулась, отчего Неждана выпустила грудь и тут же потешно зашевелила губами, стараясь вновь ее выискать. Старуха только виновато улыбнулась и собралась уже поменять детей, дабы вернуть матери законного отпрыска и забрать незаконнорожденную. Однако боярышня удивила ее. Слегка отвернувшись, словно желая сказать, мол, не трогай, поправила грудь — и девчушка тут же вцепилась в сосок, вырвав у кормилицы очередной непроизвольный вздох и улыбку.

— Грехи лежат на родителях, — внимательно глядя на младенца, убежденно проговорила она. — В детях нет греха, они чисты и замараться о них нельзя. Так матушка сказывала.

— А как же Боян?

— Было дело, что род наш едва не пресекся и вновь возродился стараниями простого люда, спасшего моего прадеда в младенчестве. Дети боярские молоком холопским взращиваются. А как иначе, так и нельзя?

— Это иное.

— Поймет, — убежденно тряхнула Смеяна головой, уверенная в своей правоте и в своем любимом муже.

Тем временем, наскоро ополоснувшись, Виктор отправился заниматься похоронами Милы, которая все так же лежала у стены, прикрытая остатками платья и платком. Когда он пришел, то обнаружил, что крестьяне не оставили тело без догляда: ее уже успели обмыть, а рядом двое мужиков наскоро ладили гроб из грубо отесанных досок. Люди встретили его настороженными взглядами, осеняя себя косым крестом. Однако когда узнали, что с девочкой вроде как порядок и о ней справляет заботу старая лекарка, немного поостыли, а если косились на Добролюба, то это уж по старой привычке. К детям отношение здесь было особым: человек, который, ничего не убоявшись, спас ребенка, заслуживал уважения. Вот кабы не уберег малютку… А раз так, то…

Время горячее, поэтому с похоронами затягивать никто не стал. Снесли покойницу в церковь, где батюшка ее отпел, а потом — на погост. Виктор не скупясь уплатил всем за старания и помощь. Были и те, кто отказался, но нашлись и те, кто оплату принял. Одним словом, все вышло по-людски. Обошлись без поминального обеда, но Волков всем присутствующим раздал монет, чтобы помянули покойницу, и тут уж от денег никто отказываться не стал, потому как помянуть — дело святое.

 

Глава 2

Лишенный выбора

В путь, как и планировалось, Виктор и его помощники выдвинулись около полуночи, как только взвар был готов. Зелье должно было войти в силу, когда полностью остынет, но времени для этого имелось предостаточно. Конечно, у бабушки выдался тот еще денек, но дело она сделала. В основном за процессом приготовления следил Тихоня, но лекарка заверила, что все в порядке и варево удалось. Виктор отправил Соболя в лесной стан, где базировался десяток Горазда, еще засветло, едва управившись с похоронами. Волков не хотел полагаться лишь на возможность устроить драгунским полкам искусственную дизентерию. Мало ли как оно обернется. Допускать гульдов к крепости он теперь не желал ни под каким предлогом. И не только приказ Градимира стал тому причиной.

Поначалу намеревались просто потравить колодцы: попадутся на удочку — хорошо, а нет — тогда подпустить их к крепости, устроив по пути кровавую баню с помощью имеющегося под рукой снаряжения. Не сказать, что у него достаточно средств: все же много он взять с собой не мог, потому как сложно сохранить все это в тайне. Однако в наличии кое-что имелось: десяток одноразовых картечниц, по десятку надствольных и по шесть ручных гранат на каждого.

Люди вооружены нарезными карабинами и имеют опыт их использования с расстояния шестьсот шагов. Так что мало гульдам точно не показалось бы. А когда враги расположились бы лагерем напротив Обережной, он планировал и дальше портить им кровь, для чего собирался привлечь второй десяток людей и остальные средства, остававшиеся в тайном стане, где сейчас находились все обитатели постоялого двора. С самим-то подворьем он уже заранее простился. Но это ерунда, главное — его люди.

За Градимира и полки, что выдвинутся навстречу противнику, он не переживал. Во-первых, он сразу предупредил воеводу: если вдруг не будет от него посланника, тот должен будет отойти к крепости. Во-вторых, своими действиями он намеревался отсрочить подход врага к Обережной на сутки. До вечера он с парнями кружил бы коршуном над противниками, а к ночи те и сами остановились бы. А там и еще один переход.

Вот только все эти планы пошли псу под хвост. Поначалу в крепости появилась Смеяна. Она вновь заставила учащенно биться сердце Виктора, хотя давно уже мужняя жена и успела стать матерью. Потом Неждана. Что творилось у него в душе, когда он взял в руки младенца, он не смог бы объяснить, даже если бы от этого зависела его жизнь. Словно кто-то переключил какой-то неведомый тумблер: вот был один человек, а вот уж — совсем иной. Нет, в нем не проснулся человеколюбец. Он по-прежнему готов был сражаться с врагом, вторгшимся на землю, ставшую для него родной, но это уже не было самоцелью. Буквально в момент он обрел новый смысл жизни, которым стал маленький комочек, зашедшийся плачем в его руках. Наверное, это было наваждение, но Виктор словно наяву увидел перед собой погибшую Неждану. Сколько он ни тряс головой, наваждение не пропадало.

Виктор хотел вывезти малышку в лесной стан и передать в заботливые руки Беляны. Он верил, что все обойдется, тем паче что и бабушку намеривался отправить туда же, как бы она ни брыкалась. Никого из дорогих его сердцу людей оставлять здесь он не собирается, потому как если не удастся сдержать натиск гульдов, падение крепости лишь вопрос времени, а штурм будет кровавым, сомнений в том не было. Потом выяснилось, что Смеяна не может покинуть крепость: ее мальца ни в коем случае нельзя перевозить в карете. А там и Неждана вдруг оказалась у нее на руках.

Оставить Смеяну в таком опасном месте он не мог. Неждану под самым благовидным предлогом Виктору не отдал воевода. Не было в его словах угрозы, была лишь забота о ребенке, сиротинушке неприкаянной. Ничего не поделаешь, воевода тут закон, а в условиях войны и подавно. Ему и определять, кому удочерять малютку. Вроде все по правилам, но власти обычно в подобные дела не вмешиваются, если только какие-нибудь семьи не подерутся, кому брать заботу о ребенке. Не знали в этом мире приютов, их тут просто не существовало. Осиротевшего ребенка, у которого нет никакой иной родни, брали на воспитание чужие люди, даже если достаток в семье был более чем скромный.

Умен все же Градимир. Как он четко сумел уловить настроение Виктора и упредить его действия. Волкову поначалу и невдомек было, что основную роль в таком развитии событий сыграл не воевода, а Смеяна. У молодой женщины появилось подспудное желание оставить девочку при себе, и то, кем была мать малютки, ее ничуть не смущало. Боян и слышать не желал о том, чтобы его сын и плод гулящей бабы были вскормлены одной грудью, при этом он подразумевал даже не свою жену, а кормилицу. Смеяна стояла на своем твердо, прижимая к себе двоих детей, заливаясь слезами и приговаривая:

— Вот выправят девочку материнским молоком, а потом уж можно будет ее и отдать. Ить нету здесь кормящих! На сносях бабы есть, а с грудничками — нет.

Попробуй повоюй с бабой, в которой мать заговорила. Этот голос никакими вожжами не заставишь замолчать. Бывали случаи, когда молодка с младенцем быстренько забежит в дом к соседке, попросит присмотреть за дитем, чтобы ненароком не зашиб разбушевавшийся муж, а сама шмыг обратно в дом, под мужние крепкие кулаки. И бьют ее смертным боем, и благим матом кричит она от боли, и пощады просит, и старается как-нибудь успокоить разошедшегося мужика, а душа ее спокойна, потому как дите пристроено под доглядом товарки.

Пока Смеяна препиралась с мужем, Градимир отошел в сторонку. Смеяна, конечно, любимая дочка, но чай уж замужем в иной семье, где свой уклад, не следует туда влезать. Он подошел к бабушке да задал пару вопросов: вроде как и заботу о малютке проявил, но вызнал у бесхитростной лекарки все, что нужно. Узнал достаточно, чтобы понять: Неждана сейчас крепче всякой цепи привяжет Добролюба к крепости и заставит превзойти самого себя. Ни на минуту воевода не забывал о том, что обязан исполнить повеление великого князя, хоть на пупе извернувшись.

Вернулся к Бояну и попросил закончить начатый разговор в доме. Мол, нечего Ратибора хворого на улице держать да разговоры разговаривать при всем честном народе. Смеяну с детьми посадили в карету, а Градимир с зятем пошли пешком. О чем они разговаривали, Виктору уж было неведомо, так как о произошедшем он узнал от бабушки Любавы, но догадаться мог, потому как ненавидящий его Боян отчего-то сменил гнев на милость и позволил Смеяне оставить на время девочку у себя.

— Что, Вепрюшка, екнуло сердечко? — пытливо посмотрела на него Любава.

— Не то слово, бабушка, словно в тиски угодило.

— Иначе и быть не может.

— Отчего же?

— Так твоя дочка, касатик. Ты не гляди на меня, как на умалишенную, уж кто-кто, а я знаю, что говорю. Я твою Неждану не видела, но уверена, что они на одно лицо.

Это как же так-то? Ведь за все время он только раз и позволил себе. Не было больше желания, лишь однажды сходил к Миле, когда вернулся из Звонграда, после свадьбы Смеяны — его первой, настоящей, безответной и безнадежной любви. В него тогда словно бес вселился, а потом ничего, отпустило. Но права бабка, у прежней Нежданы и нынешней — одно лицо.

После разговора с лекаркой он бросился в воеводский дом, дабы забрать ребенка, но получил отказ. Мол, недосуг тем делом заниматься, сиротка под доглядом, так чего о том разговаривать? Нужно думать, как ворога бить. Понимал Виктор воеводу. Не одобрял его действий, ярился, камень за пазухой тяжкий заимел, но понимал. А еще понял, что не простит ему этого. Мелькнуло было желание силой забрать Неждану, да та мысль сразу погасла. И отнюдь не полсотни оружных стрельцов, отчего-то рядом с воеводским домом оказавшихся, его остановили. Ну заберет он Неждану, и что дальше? Как быть со Смеяной? Разорвать себе сердце надвое? Не было у него иного выхода, кроме как не допустить врага к крепости.

Виктор и его помощники прибыли в Тихое ближе к полудню. В селе все еще оставалась часть мужиков, тешивших себя надеждой, что беда их все же минует и ворог пройдет стороной. Наивное желание, если учесть тот факт, что вдоль Турани только одна дорога до Обережной и иного пути у гульдских полков быть не может. Пришлось доходчиво разъяснять ситуацию и уговаривать, чтобы не маялись дурью, а попрощались с домами (потому как их все равно пожгут) да уходили в леса к своим близким. Местные, чего доброго, могут бучу учинить, потом мучайся с ними, успокаивай да отгоняй. Рассуждать будут примерно так: «Вот потравят колодцы, а как потом из них воду пить? А ну как гульды потравятся — тогда лютовать начнут и дома точно пожгут». Можно подумать, когда-нибудь иначе было, но попробуй объясни это крестьянам, которые до последнего надеются на лучшую долю и на благосклонность Авося. Выпроводив селян, приступили к работе с колодцами.

— А ну как не станут гульды на постой в Тихом?

— Куда они денутся! Зачем становиться в чистом поле, коли вот она, деревня, нетронутая и обжитая. Так что, Кот, не сомневайся, встанут. Ночи еще прохладные, уж офицеры не откажутся расположиться в домах, — убежденно проговорил Виктор.

Парень только пожал плечами. Быстро пристроив на срубе бурдюк, он вынул затычку, а потом придавил сверху, чтобы побыстрее опорожнить его. Тугая струя тут же зажурчала, падая в колодец.

Передовой разъезд драгун появился уж ближе к вечеру. Очевидно, гульды были уверены, что если гарнизон Обережной и выйдет им навстречу, то не станет отходить слишком далеко от крепости. Буквально через час начали стягиваться и остальные части. Первый полк прошел село насквозь и встал лагерем перед небольшой речушкой, впадающей в Турань. Не меньше двух рот переправились на другой берег, где также стали лагерем. У моста по обоим берегам реки выставили караул.

Речушка-то вроде и небольшая, но глубокая, с ходу не переправишься. Находись село поближе к крепости, Градимиру достаточно было бы встать на ее берегу, и пути тем полкам дальше не было бы. Но при этом противник мог подогнать речные суда и куда быстрее сплавиться по Турани до Обережной. А сколько в том гарнизоне людей оставалось бы? Вот то-то и оно, потеряли бы крепость. Начни воевода отступление — и на его загривке повисли бы гульды. Не было гарнизону сюда ходу, слишком далеко, оттого и не рассматривался этот вариант.

В самом селе остались только драгуны, артиллерия и повозки с припасами. Как и ожидал Виктор, в домах устроились на постой офицеры. Второй полк в село входить не стал, разбил лагерь перед ним. Похоже, с переправой не торопились. Сомнений в том, что славены не решатся на атаку вдали от Обережной, у командира не возникло. Но на всякий случай он все же решил перестраховаться и иметь рубеж в виде реки, дабы избежать внезапного нападения. Двух рот в качестве заслона на том берегу, если кто решит устроить налет и поджечь мост, вполне достаточно.

Вот солдаты начали разводить костры да устанавливать треноги: пора уже озаботиться ужином, ведь целый день на марше — не шутки шутить. Виктор поначалу удивился, отчего это противник не задействовал речные суда, как в прошлую кампанию, но потом пришел к выводу, что скорее всего суда сейчас заняты обслуживанием основной армии, а этому корпусу вменялось всего лишь взять под контроль тракт. Гульды были уверены, что никто не станет отправлять помощь осажденным. Оно и понятно: какая помощь, коли сейчас думы все о другом.

Сведения, доставленные Виктором, еще до конца зимы получили свое подтверждение из других источников, и великий князь приступил к подготовке. За зиму в пограничные крепости завезли припасы, пополнили арсеналы оружием, так чтобы их коменданты могли вооружить большее число ополченцев. Вот только подкрепление направили лишь в Обережную, имеющую наибольшее стратегическое значение.

Едва снег стаял и земля просохла, двинулись к границе и полки. Великий князь решил дать бой гульдам и вывел к Турани семидесятитысячную армию. Гульдов оказалось меньше на десять тысяч, но это не помешало им переправиться, причем в самые сжатые сроки, и подготовиться к встрече славенского войска. Там, у Турани, и произошло сражение, которое Миролюб вчистую проиграл Карлу, несмотря на превосходство и в людях, и в пушках. В этом бою в высшей степени проявили себя полки нового строя под командованием иноземных офицеров, которые служили за славенское золото, и нужно признать — служили исправно. Но те полки не составляли и трети от общего числа.

Карлу удалось опрокинуть стрельцов на левом фланге и обратить противника в бегство. Вот тут-то и проявили себя новые части. Мало того что они неприступной стеной стояли в центре, так еще и приняли на себя основной напор ринувшихся в наступление гульдов. Ведя арьергардные бои, отбивая одну атаку за другой, истекая кровью, они сумели сбить наступательный порыв противника, отступить в полном порядке и предотвратить избиение армии. Именно благодаря им кампания не закончилась, едва начавшись. Армия брячиславцев отошла в полном расстройстве, но не была разбита окончательно.

Гульдам тоже изрядно досталось в том сражении, поэтому две армии сейчас стояли лагерем друг против друга и зализывали раны. Обе стороны спешно готовились к новому сражению. Вот и выходило, что если подкрепления и будут отправлены, то к Кукше, где сейчас находился Миролюб, но никак не к Обережной. Насколько знает Виктор, гульды даже не стали брать пограничные крепости, хотя те сделаны из дерева и огненному бою долго противиться не смогли бы. Вместо этого к Ладе и Забаве отправили по одному полку, чтобы держать их под контролем, — это Карлу куда более выгодно, чем ослаблять свои силы в штурмах крепостей, не имеющих особого значения. Вот если бы разгром был полным, тогда дело иное, а в данной ситуации лучше не торопить события.

Хм… а это еще что за новости? Вон же колодцы со столь желанной водой, холодной и чистой. Так куда же вас черти несут?! Выходит, зря бабушка извела припасы трав. Не удалась ловушка, не попались гульды. Вот ведь напасть! Солдаты, вооружившись различными емкостями, направлялись к речушкам, ручьям, к самой Турани, но никак не к колодцам, подготовленным для встречи дорогих гостей. Видно, из прошлого опыта сделали правильные выводы и готовы проделать лишний путь и использовать воду чуть погрязнее, нежели проверять, решатся ли брячиславцы потравить свои колодцы или нет.

Виктор наблюдал за селом через подзорную трубу, а потому все мог разглядеть в деталях. Качество панорамы так себе, по центру вполне приличное приближение и приемлемая видимость, по краям все расплывается, но зато устройство стоит безумных денег. Волков очень сильно сомневался, стоит ли вываливать огромную сумму за некачественный товар, но его уверяли, будто качество самое что ни на есть высшее. Впрочем, может, так оно и было: поди изготовь в нынешних условиях хорошие линзы.

— Никак зря старались? — в сердцах посетовал находящийся рядом Зван. У него подзорной трубы нет, но тут и невооруженным взглядом видно, что суеты у колодцев, обычной в подобных случаях, нет и в помине.

— Выходит, что зря, — столь же разочарованно крякнул Виктор.

Значит, не по нраву вам колодезная вода. Что ж, видит бог, он хотел обойтись малым. А раз так, то придется действовать иначе. Вот только нужно все доподлинно рассмотреть, что там у них да как, чтобы впотьмах чего не напутать. В том случае, если гульды не попадутся на крючок, он собирался доставить беспокойство врагам, пустить им кровь, но без особого риска для себя и своих людей. Но то было раньше. Сейчас ситуация поменялась в корне. Не мог он позволить противнику дойти до крепости. Даже голову готов был свою положить, лишь бы заставить их повернуть восвояси.

— Что делать-то будем, атаман? — когда они вернулись к остальным, задал интересующий всех вопрос Зван.

— Вы отправитесь к месту встречи с Гораздом и приведете отряд на определенную мною позицию. С рассветом, когда гульды начнут готовиться к выступлению, взорвете мост, обстреляете их из минометов и закидывайте гранатами. Как с этим делом покончите, отходите. Найдете удобное место, снова устроите засаду и повторите. Когда выйдут все сюрпризы, уйдете в леса и станете досаждать ворогу по мере сил и возможностей, ну а коли не захотите, то и винить мне вас не в чем. Зван, передашь Горазду, что я велел указать, где малая казна. Там побольше вашей доли будет, так что обмана с моей стороны нет.

— Ты никак прощаешься с нами, атаман? Что удумал-то? — внимательно посмотрев на Виктора, спросил Зван. Действительно, все выглядело так, словно их вожак свою последнюю волю высказывает.

— Не знаю, сумею ли воротиться. Однажды такое уж проделал, но случится ли то везение вдругорядь, бог весть. На тех повозках, что в центре села, все: и продовольствие, и боевые припасы, эвон и пушки там же. Хочу прокрасться да подпалить огневой запас. Коли полыхнет, то гульдам почитай и воевать не с чем будет. Опять же многие командиры в домах расположились, может, удастся и их приголубить тем взрывом. Не всех, но скольких зацепит.

— А отчего сам-то? — Это Куница не выдержал. Оно и понятно: в отсутствии Соболя он — первый разведчик. Задело, видать.

— Потому как все село гульдами кишит. Потому как мне есть за что так рисковать. У вас такой причины нет.

— Ты нормально-то сказывать можешь? — вновь не выдержал Зван.

— Дите, что я вынул из чрева Милы… Это моя дочка. Неждана.

— Ой ли? — усомнился Куница. — Мила, она разбитная бабенка была, да и ты всего разок к ней и хаживал.

— Говорю, моя дочка. Когда на руки взял, сразу в ней Неждану признал. Опять же бабушка сказывала, а она в этом толк знает. Хотел было вывезти ее из крепости в лесной стан к Беляне, да воевода сиротку под свое крыло взял, обещал опосля пристроить, а покуда в его доме есть кормилица, они и присмотрят. А и то, кто я ей по закону?

История Виктора была известна всем. А потому никто не удивился, узнав, на что он готов ради дочери. Да что там дочь! Было дело, он ради них, людей, по сути, чужих ему, не колеблясь пошел на плаху. Обошлось, слава Отцу Небесному, но никто же не знал заранее, чем все обернется.

— А ведь сказывал я тебе, атаман. Воевода, тот благоволит тебе, но думки завсегда свои имеет, — вздохнул Зван. — Что же ты нам раньше не сказал, что там дочка твоя? Выкрали бы. Да и сейчас все еще можно сделать, тем паче что в крепости гарнизон нынче не тот. А, атаман? Все ладно сделаем. А когда гульды к Обережной подступят, то и кровь гадам пустим, в сторонке отсиживаться не станем, присягу исполним. Все будет по совести, но только не из-под палки.

— Думал о том. Но ведь там еще есть…

— Чего замолчал? Сказывай, — поторопил Зван.

— Неважно. Не могу я иначе. Нужно не допустить гульдов к крепости. А коли мы тут набедокурим, то и у воеводы появится шанс одолеть ворога. Людишек мы покосим, припасов лишим, багинетами они много не навоюют.

— Темнишь ты, атаман, — покачал головой Куница. — Но раз не хочешь сказывать, воля твоя. В стан к ворогу одному лезть не резон, кто-нибудь должен и спину прикрыть, так что я с тобой. Вот только нельзя тебе самому идти, твою рожу и ночью признать недолго.

— Сказываю же, это дело мое.

— Так ты за себя решил, а мы — за себя. Верно сказываю, браты? — задорно улыбнулся Зван.

— А то!

— В корень зришь!

— Ага! — наперебой загомонили ватажники.

— Так что, атаман, думку думай, что мы вместе делать станем, а не порознь, — закончил Куница.

— Спасибо, браты. До гробовой доски не забуду.

— Это мы нипочем не забудем, — возразил Зван. — Были мы тати без роду без племени, подле плахи обретающиеся, а сегодня в люди вышли. Служим, не без того, да только уж не хоронимся по чащобам. Так что сказывай, что делать.

— Кот, отправляйся к Горазду и веди людей туда, куда я указал.

— Ясно. — Тряхнув головой, парень тут же направился к лошади. А к чему время терять? Его, похоже, вовсе не осталось, так что нужно поспешать. Поди еще Горазда найди.

— Куница, — продолжал Виктор, — тебе, как и уговаривались, подрывать мост.

Переправа через речку заминирована, оставалось дернуть за бечевку, что в прибрежные камыши тянется. Был мост — и нет моста, как и тех, кто на нем будет находиться. Этот ход они проделали на случай, если противник не развернется, потравившись колодезной водицей. Так сказать, повод пустить первую кровь. Кунице же эту роль отвели как самому лучшему из разведчиков. Ведь хорониться придется не далее чем в полутора сотнях шагов, в качестве прикрытия от обломков разлетевшегося моста — лишь камыши да откос берега, немного выдающийся в воду. В принципе, мост гульды восстановят довольно споро, материала в виде бревенчатых изб сколько угодно, но хотя бы на полдня их это задержит. А там можно и еще врезать.

— Не согласен, — возразил браконьер. — С мостом почитай любой справится, а вот моя духовушка очень даже может пригодиться, когда в лагерь пойдем. Шума она не создает, бьет, как мушкет, а управиться с ней, кроме меня, некому, разве что ты сумеешь, да у тебя иных забот хватит.

— А то я не ведаю! Да только в лагерь мы ночью пойдем, а мост рвать утром станем, — возразил Виктор. — К тому же ты близко окажешься, так что, пока мы шорох наводить станем, под шумок сможешь офицеров подвыбить, ты уж высматривай кого поважнее.

— А вот это добре, — обрадовавшись, что никто не собирается его лишать удовольствия прогуляться к гульдам, с улыбкой заявил разведчик.

— Да смотри, рвануть нужно будет, едва на мост взойдут драгуны. Они должны будут выдвигаться первыми.

— А коли пехота пойдет?

— Вряд ли. Но если так, то как увидишь, что народу много, сразу взрывай.

— Понял.

— Зван, как и условились, расположитесь на той позиции. Минометами бить по тому берегу, когда народу побольше набежит…

— Так ты же… — перебил было помощник.

— Мы можем и не вернуться, — оборвал его, в свою очередь, Виктор. — Да не забудь тогда уж кого-нибудь отправить в камыши.

— Ясно, — вздохнул тот в ответ. А чего тут может быть неясного?

— А раз всем все ясно, тогда идем на опушку, будем копать позиции, как говорится, за себя и за того парня.

— Это за какого?

— Ну дак бог весть, когда ребята с Гораздом появятся. Может, и на рассвете. Когда же им окапываться?

— Это и под минометы, выходит, копать будем?

— А ты как догадался, Зван?

— Э-эх, мало того, что эти бездельники и половины того не хапнули, что мы, так еще и копать за них.

Ну да, дедовщина, она не в советской армии появилась, так что парней понять можно. Однако нужно отдать им должное: ворчать-то ворчали, но за работу принялись дружно, не забыв помянуть и Кота, самого молодого из них, который избежал нудной работы. Виктор и Куница также взялись за саперные лопатки. Нужно было выждать, пока гульды успокоятся, а раз так, то по одному окопчику для стрельбы с колена они подготовить сумеют, все помощь ребятам.

Место, определенное им для устройства засады, представляло собой открытое поле. На этом участке лес отступал от берега метров на триста — четыреста, крестьяне по обе стороны от деревни устроили росчисти под пашни; на противоположном берегу речушки отвоеванное у чащи пространство было куда более обширным. Так вот, от опушки, где они сейчас устраивали позиции, до окраины села — примерно четыреста метров. Практически идеальные условия для воплощения задуманного, потому как гульдам придется подбираться к ним по открытой местности, и если все пойдет по плану, то выступить смогут только две роты солдат. Многовато, но остановить их вполне реально.

Еще загодя Виктор составил таблицу с ориентирами. Беда сегодняшней артиллерии в том, что при всей своей мощи она не отличается особой точностью. Причин тому было много. Ядро или бомба так же, как и пуля в стволе, имели зазор, отчего точность стрельбы снижалась. Если с гладкоствольными мушкетами проблема во многом решалась при помощи пули Нейслера, то к пушкам подобное не применишь. Навеска пороха не всегда была одинаковой, сравнительно недавно начали применять зарядные картузы, но не повсеместно, да и там с точностью так себе. Немалую роль в этом играла точность определения дальности и прицельные приспособления: зачастую стрельба вообще велась на глазок, что при низкой скорострельности являлось существенным недостатком.

У Виктора со скорострельностью оружия все в полном порядке, по нынешним временам — практически пулемет. Но имелась иная проблема — ограниченность в боезапасе. Богдану при всем его усердии удалось запасти не шибко много боеприпасов. А вот с прицелами практически порядок. Конечно, не оптика, а некое подобие квадранта, но все равно получалось довольно неплохо: недостающее компенсировалось большим количеством осколков и радиусом поражения, сглаживающим неточность прицела. Но все еще оставалась проблема с определением дальности.

Чтобы решить эту проблему, Виктору пришлось во время последнего посещения столицы навестить одного математика и кое-чему у него поучиться. Ну не помнил он тригонометрию! Геометрию еще туда-сюда, на уровне «Пифагоровы штаны на все стороны равны». Что же касается всяких там синусов, косинусов и тангенсов — полный провал. Правда, тут они назывались иначе, но не суть, потому как без них не обойтись. Другое дело, что ему постичь эту науку оказалось куда проще, чем местным. Пришлось слегка раскошелиться на оплату ученому, а потом и на покупку квадранта, который он собирался использовать как дальномер. С учетом предстоящей экономии боеприпасов (а вернее, повышения эффективности их использования) должна получиться просто колоссальная экономия.

Несмотря на то что Горазд должен подвезти всего два миномета, проблем они могут наделать много. Ну не принято тут прятаться от артогня! Скорее даже совсем наоборот — положено выстраиваться в линию, да еще и в несколько шеренг, и изображать из себя стойких оловянных солдатиков. В свете этого свое веское слово должны сказать и гранаты, метаемые при помощи мушкетов. Одним словом, веселье предполагается еще то.

Интересно, эти гульды — больные на голову или все же понатыкали тут секретов? Вообще система охраны Виктору нравилась. Организовали несколько постов, по десятку людей у каждого. Эти архаровцы запалили костры, подле которых и устроились, с двух сторон на расстоянии около двадцати метров маячат часовые, остальные сидят у огня. Разрывы между такими постами довольно большие: если передвигаться во весь рост — не пройти, но если ползком — очень даже возможно. Вот именно это соображение и навевало мысль о секретах.

Виктор и Куница, напялив маскировочные балахоны, довольно медленно, ползком преодолели линию охранения, так и не обнаружив ни одного секрета. Прошло два патруля, а вот секретов — ни одного. Получается, весь расчет делался на ту охрану, вскрыть которую не составляло труда. Да что же они тут, ничего не слышали о диверсантах? Хм… А ведь и правда не слышали. Ну и слава богу.

Зайдя за охранный периметр, Виктор и его спутник поднялись и совершенно открыто пошли в направлении домов, запихав балахоны в плечевые солдатские сумки. Тут теперь главное — не слишком приближаться к караульным и не оказаться на пути очередного патруля. Как и предполагал Виктор, двое солдат в такой же форме, как у всех в лагере, особого интереса ни у кого не вызвали. Ну, это знакомо еще по прошлому разу, когда он подорвал пороховой погреб у Обережной. Основная масса воинов уже улеглась отдыхать, все же на завтра намечен очередной трудный переход, но и бодрствующие тоже имелись.

Хорошо все же, что крестьяне оставили село, уведя с собой заодно и всех собак. Иначе бреху было бы… Однако по улицам все время передвигались два патруля, так что местным шарикам и тузикам и так было бы кого облаивать. Село казалось довольно компактным. Две улицы (одна из них — дорога, нанизывающая на себя все населенные пункты вдоль Турани, а вторая сбегает непосредственно к берегу) пересекались под прямым углом. Посередине — небольшая площадь, точнее, довольно большой участок на пересечении дорог, незастроенный и неогороженный. Вот к нему-то и стремились доморощенные диверсанты. Хотя не такие уж и доморощенные, если припомнить, сколько им уже удалось наворотить.

Черт! Быстро же ходят эти гульды! Или здесь не два патруля, а больше. Виктор и Куница поспешили юркнуть за угол избы. Вроде они и в военной форме, только вот лицом к лицу сталкиваться нежелательно: и без того практически вплотную подошли, совершенно не скрываясь, теперь лучше поберечься. И вообще хватит ходить по дорогам. Надо вот так вот, тишком, огородами. Скромнее нужно быть, скромнее.

У повозок оказалось четверо часовых, но, как всегда, служба организована так себе. Вместо того чтобы разойтись по сторонам и охранять обоз из полутора десятков повозок, тесно сбитых на площадке и по улицам, охранники встали по двое и лясы точат. Вот молодцы. Так держать. Одно плохо: повозка, груз которой Виктор в подзорную трубу точно классифицировал как порох, стояла именно в центре, неподалеку от парочки часовых.

— Может, снимем? — прошептал в самое ухо Куница.

— Ты страхуй и, если что, начинай валить. Попробую все же по-тихому пробраться, лошадей они увели пастись, так что может и получится, — скорее выдохнул, чем произнес Волков.

Напарник только согласно кивнул и изготовился к бою.

Подобраться к повозке оказалось гораздо проще, чем представлялось. Сколько миллионов нервных клеток при этом погибло и какое количество адреналина сейчас бушевало у него в крови, вопрос иной. Главное, что часовые и ухом не повели, продолжая приглушенно разговаривать на своем гортанном языке. Вот она, эта клятая повозка. Верный нож в руке. Этот булатный клинок ему достался от одного из убиенных драгун (тот, наверное, тоже с кого-то снял): великолепная сталь, отличная балансировка, удобная рукоять. С тех пор как он его взял в руки, так с ним и не расставался. Остро отточенная сталь легко взрезала парусину. При этом даже взведенный, как боевая пружина, Виктор почти ничего не услышал, о часовых, продолжающих переговариваться, и упоминать не стоит.

Ага, знакомые бочонки. Ухватив один, Волков аккуратно его приподнял, потом извлек на свет божий и опустил на землю. Пробочка на месте, вот и ладушки. Второй. Тоже с пробочкой. Невольно вспомнилось, как он тогда, под Обережной, мучился с пробкой, вынуть которую получилось только ценой пары сорванных ногтей. Сейчас все прошло гораздо проще. Один бочонок без пробки положил набок, и тут же под отверстием образовалась небольшая горка черного порошка. Второй взял на руки и, просыпая непрерывную дорожку, все так же тишком отправился обратно.

Добравшись до крайней повозки, Виктор дождался, пока пройдет патруль, а потом двинулся к Кунице. Вроде порядок. Вот и дальше бы так же… Они шли, уже вдвоем, еще какое-то время. Все, стоп. И удалились достаточно далеко (по идее, постройки должны будут их прикрыть), и порох в бочонке закончился. Огниво. Высечь искру. Огненная дорожка быстро побежала к повозкам. Ходу!

Нет, насчет того, что таким образом удастся ликвидировать командование, он, конечно, погорячился, но все равно зрелище получилось очень впечатляющее. Они были более чем в сотне метров от места взрыва, но их все же настигло одно из колес. И как только не попало! Иначе без увечий точно не обошлось бы.

Сказать, что поднялась паника, это не сказать ничего. Оно и к лучшему. А что? Все куда-то бегут, что-то кричат. Вот и они беспрепятственно выбежали за пределы села и растворились в темноте. Все хорошо, что хорошо кончается. Хм. В данном случае — начинается. Что ж, с почином.

Вообще-то он ожидал куда большего, ну да грех жаловаться. Уничтожение почти всего обоза тоже чего-то да стоит. Опять же пять изб снесло и раскатало по бревнышку, да за околицей появилось десятка с два крестов. Чем не результат? Маловато, конечно, но ведь основные войска были не в селе, так что столь низким потерям при столь внушительном взрыве особо удивляться не приходится. И потом, наверняка есть и раненые. Как утверждает статистика, их должно быть куда больше, чем погибших, эдак раза в три. Почти сотня солдат. Нормально. Сейчас еще добавим.

Продолжая наблюдение, Виктор невольно припомнил события прошлой ночи. Что-то с ним было не так. Он отчетливо это понимал, но уловить, в чем именно произошли изменения, не мог. Наконец его осенило. Он боялся! Нет, он не столбенел от страха и медвежья болезнь его не одолела, но он боялся погибнуть. Если раньше это было скорее нежеланием покинуть этот бренный мир раньше, чем он сможет расквитаться с врагом, то сейчас это был тот самый страх, который он раньше всякий раз испытывал перед схваткой. С чего бы это? Впрочем, ответ на этот вопрос лежал на поверхности. Неждана. Она не просто появилась в его жизни, эта кнопка, которая еще и не видела ничего, — она вернула его к прежней жизни. У него появился смысл, тот якорь, который теперь удерживал его на этом свете. Появившийся страх был первым предвестником того, что жизнь налаживается и постепенно возвращается на круги своя. Нет, гульдов он не возлюбит, мало того, будет безжалостно истреблять, но прежней жажды крови уже нет, ему больше не хочется рвать всех подряд, ему хочется защищать и заботиться.

Закончив свои наблюдения, Виктор покинул пост и двинулся лесом в обход открытого места, к позиции, которую сейчас занимали его парни. Кот и Горазд легко нашли друг друга: они очень удачно приняли одинаковое решение — придерживаться дороги, а она тут одна. Перед рассветом все бойцы заняли свои места и ожидали команды Волкова. О том, что у них все в порядке, Виктор сообщил лично. Куница сразу направился к своему месту, отведенному ему в этом действе. Все говорило о том, что гульды не утихомирятся до самого рассвета, а при свете солнышка поди проберись по тем камышам, да еще и поспей вовремя. Лучше уж заранее.

— Ну что там? — тут же подбежал Горазд.

— Порядок, — с улыбкой ответил Виктор. — Могло быть и лучше, но надеюсь, что сейчас наверстаем. Только бы у Куницы все срослось.

— Срастется, — уверенно заявил парень.

— Твои как, трясутся?

— Есть маленько. Ведь в деле еще не были, только тренировки. Мы со Званом их распределили вперемешку со старичками, чтобы при надобности они их подстегнули.

— Правильно сделали. Я что-то это упустил.

У Горазда вообще-то не десять человек, а двенадцать, так что весь отряд состоял из двадцати одного бойца. С боевым опытом у них совсем погано, не отправлять же их в Гульдию для получения оного. Чревато. Да что там, даже старички-ватажники имели только опыт коротких схваток или диверсий, в настоящем бою никто из них не участвовал. Виктор мог считаться исключением, но и его настоящая война осталась где-то там, в далеком далеко, на прежней Земле. Вот и выходило, что сегодня всех их ждет боевое крещение. Несмотря на отсутствие боевого опыта, молодые имели преимущество перед старичками, потому как все обучены пользованию и дальномерами, и таблицами, а значит, знали и грамоту. Они имели возможность куда больше упражняться в метании надствольных и обычных гранат, а также в стрельбе из миномета — этого оружия старички не знали вовсе. Так что имеющиеся недостатки молодняк мог компенсировать лучшей обученностью. А вот как они себя поведут, когда пули начнут свистеть над головами, еще предстоит выяснить.

Стараясь не отсвечивать на открытом месте, Виктор прошелся вдоль линии неглубоких окопчиков. Если стоять на колене, то вполне приемлемо, над бруствером будет видна только голова, да и то лишь в оставленном секторе для стрельбы. При желании вполне реально не отсвечивать и там, в конце концов гранаты можно запускать и навесом. Парни нервничают, причем все без исключения. А если быть более точным, то у старичков нервозность наблюдается куда больше: они знают, каково это — сходиться с противником, и прекрасно отдают себе отчет, что, даже если не случится осечки и мост взорвется, как ему и положено, на этом берегу уже находятся две роты пехоты, то есть три сотни солдат. Против двух десятков это много, очень много.

Соотношение один к пятнадцати не баран чихнул. Все будет зависеть от того, насколько хорошо Виктор поработал над новым оружием, от умелого его применения, а главное, от того, выдержат ли нервы. Молодые пребывают в благостном неведении. Нет, они тоже нервничают, но как-то не так и держатся несколько отстраненно. Вот двое у миномета деловито и в который раз перекладывают мины, чтобы удобнее было заряжать. Второй номер передвинул два бурдюка, надутые воздухом и имеющие медные трубки, способные достать до конца деревянного ствола. После десятка выстрелов случаются осечки: сгорающий порох выжигает кислород на дне ствола, и фитиль, пропитанный селитрой, тухнет. Чтобы этого избежать, после каждой серии из десяти выстрелов медная трубка опускается в ствол, вентиль открывается, и из сжимаемого бурдюка в ствол устремляется воздух, несущий с собой необходимый кислород. По этой причине и мины раскладываются небольшими штабелями по десять штук, так проще избежать путаницы.

Сам миномет вообще песня. Кусок ствола лиственницы имеет отверстие примерно девяносто миллиметров, мина проскальзывает с минимальным зазором. Проволокой его оплетать не стали, хотя на базе имелись и такие стволы, просто эти одноразовые, каждый из них должен сделать только по пятьдесят выстрелов, после чего превратится в одноразовую картечницу, а для этого прочности дерева вполне достаточно. Казенная часть упирается в брус, с которым соединена особой скобой. Тренога крепится к стволу посредством хомута, угол возвышения регулируется при помощи винта. К стволу, так же на хомутах, прикреплен и угломер, эдакий прицел. Все соединения — винтовые, при необходимости уже через три минуты металлические части могут быть демонтированы, спасать дерево никто не собирается. Еще пара минут — и в стволе проделывается отверстие буравчиком, ввинчивается колесцовый замок, в ствол загоняется картуз с порохом, поверх него еще один, с картечью, дальше остается только навести на цель, отбежать и дернуть за веревочку. Хотя миномет в основе своей деревянный, не сказать, что он легче стальных собратьев, — даже наоборот, тяжелее. А о габаритах лучше и не вспоминать — довольно громоздкая конструкция. Впрочем, габариты миномета куда скромнее, чем у пушки, к бою изготовить его можно в разы быстрее, а для транспортировки достаточно одной вьючной лошади со специально приспособленным для этого седлом.

Убедившись, что у парней все в порядке, Виктор встал за большим деревом на опушке и вскинул к глазам подзорную трубу. Он не боялся, что заметят блики, об этом позаботится тень деревьев. Сам он одет в одежду защитного цвета, так что, даже если гульды станут рассматривать в оптику, ни черта не заметят.

Насколько он мог судить, с последствиями взрыва, устроенного ночью, уже разобрались. Обломки убрали с дороги. Все, что удалось спасти, разместили по другим повозкам, а что не поместилось — уложили в наспех изготовленные волокуши. Радовало, что спасено было не так чтобы много. Жаль, не удалось повредить повозки с пушками, но сейчас это не имело особого значения. С транспортировкой артиллерии здесь было совсем плохо. Качество стали не позволяло изготовить достаточно прочные оси, а сами пушки были весьма тяжелы: при длительном нахождении в боевом состоянии оси попросту гнулись, а уж при транспортировке и подавно. По этой причине орудия здесь перемещались к месту сражения в разобранном виде, и под транспортировку одной единицы использовалось две-три повозки. Для того чтобы изготовить их к бою, требовалось затратить весь световой день, порой и больше, ну тут уж все зависело от навыков пушкарей. Опять же пороха у них скорее всего оставалось немного, наверняка это зелье было распределено таким образом, чтобы не потерять весь запас разом. После конфуза с колодцами в это верилось легко. Однако Виктор предполагал, что около половины боезапаса ночью взлетело на воздух.

Если им удастся подорвать мост и не допустить к позиции эти две роты, то дальше опасаться нечего. Разумеется, благодаря этому чертову дымному пороху их позицию засекут, но достать их тут практически невозможно, если только из пушек. По известным причинам это пустые опасения. Не сказать, что гульды не могли ничего предпринять, но из всех вариантов самым подходящим был обход со стороны леса. А для этого им придется переправляться через реку на участке реки, находящемся вне пределов видимости противника. С другой стороны, в планы Виктора не входило стоять насмерть на этой опушке. Он хотел нанести максимальные потери гульдам, настолько серьезные, чтобы они все же развернулись обратно из опасения потерпеть поражение от брячиславского воеводы. Нет, изображать из себя взвод, погибающий у деревни Крюково, он вовсе не хотел. Теперь ему есть ради чего жить.

Солдаты по оба берега реки уже свернули лагерь и начали готовиться к выдвижению, впрочем, не особо торопясь. Первыми выдвинулись драгуны. Вообще-то глупость. К чему в лесистой местности в качестве передового дозора использовать кавалерию? Куда более логично было бы пустить пехоту. Но кто сказал, что они будут скакать без оглядки? Помнится, тот десяток драгун, который попал в их засаду, в лесу действовал грамотно и взяли их как раз на открытом месте.

Выстроившись в колонну по двое, драгуны (их было порядка полусотни) ступили на мост. Первая пара уже достигла середины, а всего на мост взошло не больше десятка всадников. Мало, но ведь и речушка узкая. Только бы Куница от жадности не решил дождаться пехоты, которая передвигалась в более плотном построении, а при подрыве, соответственно, понесла бы более ощутимые потери. Почему ничего не происходит? Проклятье! Неужели подвел взрыватель? Но даже если так, то ведь второй бочонок тоже имеет свой — страховка на всякий случай. Не сработали оба? Система не раз проверялась — и ни одной осечки. Гульды обнаружили закладку? Вполне возможно, но ой как нежелательно.

Виктор занервничал. По спине прошел озноб, между лопаток сбежала струйка холодного пота. Около сотни всадников! Да тут даже не понадобится подмога пехоты, драгуны и сами управятся: быстро преодолев открытое пространство, они в мгновение перебьют засаду. Можно, конечно, уйти в лес, но тогда придется все бросить и к противнику попадет много чего интересного. Ведь системы самоликвидации нет и в помине. Гульды наверняка сумеют разобраться с попавшим им в руки богатством, не дураки. Тогда получится, что Волков сотоварищи подложат Брячиславии большую такую свинью.

Взрыв! У Виктора едва ноги не подогнулись от охватившего его облегчения. Оставались еще две роты, но с этим они как-нибудь разберутся с божьей помощью, а нет, так будет время и уйти, и прибраться за собой. Район моста заволокло белым непрозрачным дымом, из которого во все стороны разлетались обломки, земля и камень. Отдаленные крики, полные боли и отчаяния, слышны даже здесь. Вот густое белое облако воспарило ввысь, и его подхватил ветерок, дующий в сторону Турани. Картина прояснилась.

Хм. Взрыв разметал не весь мост, а только две трети. Впрочем, результат все равно отличный. Оставшаяся часть наверняка нуждается в ремонте, столбы опор ближе к противоположному берегу переломало так, что только половина из них торчит из воды, словно гнилые зубы, от остальных не осталось и следа. Часть опор (это у середины реки) осталась на своих местах, с них напрочь снесло настил, но скорее всего использовать их опасно, наверняка потрескались, так что придется или укреплять, или менять.

Досталось не только драгунам, но и уже выстроившимся в походную колонну пехотинцам. Судя по всему, обломки моста влетели в плотное построение и наделали делов. Это в планы Виктора не входило, но не сказать, что было неприятной неожиданностью. Каждый погибший солдат сейчас являлся дробинкой, падавшей на чашу брячиславцев, склоняя весы в их сторону и вынуждая противника отказаться от дальнейшего продвижения вперед. Большего Виктору и не нужно.

Противник заволновался и заметался в панике. Нет, не так. Метались лишь те, кто оказался поблизости от места взрыва, остальные, сохраняя спокойствие, выстраивались в боевые порядки. Походный строй быстро начал трансформироваться в линию, перед строем заметались сержанты и офицеры, спешно готовя подразделения к бою. Та же картина и на этом берегу.

Две роты перемещаются немного в сторону, чтобы при случае оставшиеся на том берегу могли поддержать их огнем с фланга. Иллюзорная надежда, если учесть дальность прицельного огня современных мушкетов. Примерно в течение десяти минут перемещаются и перестраиваются войска, подтягивается полк, расположившийся за селом, а обоз, наоборот, отходит. Быстро же они управляются с подготовкой к бою!

Пора. Первоочередная цель находится на этом берегу, поэтому весь огонь сюда. Конечно, минометам было бы раздолье, если бы пришлось стрелять за речку: там более плотные построения, а потому меньше шансов попусту израсходовать снаряд, но реальная угроза может исходить только от вот этих рот.

— Прицел на четыреста шагов! — Это предельная дальность для надствольных гранат, но разброс не должен быть большим. — Цель — две отдельные роты на этом берегу! — Вообще-то все уже давно оговорено, но, как говорится, повторение — мать учения. К тому же минометам нужно время чтобы изменить прицел: противник сместился в сторону. — Минометным расчетам доложить о готовности!

— Первый готов!

— Второй готов!

— Десятники!

— Первый десяток готов!

— Второй десяток готов!

— Помните, ребята, в рукопашную не вступать! Бить ворога на дистанции! А ну-ка все дружно! Огонь!

У Виктора сейчас в руках тоже карабин с насаженной на него гранатой, а сам он уже в окопчике, незачем отсвечивать. Приклад зажат под мышкой, мишень — в прорези прикрепленного сбоку прицела. Вокруг уже слышатся глухие и одновременно звонкие хлопки выстрелов, первые вестницы уходят к цели. Припоздав на малое мгновение, он также отправляет ребристый гостинец в противника. Быстрый взгляд вдоль позиции. Как и ожидалось, парни не стали мудрить с навесной стрельбой: ни к чему, если можно без риска взять более точный прицел. Позиция, занятая ими, четко обозначается дымками от сгоревшего пороха, так что гадать, откуда пришла беда, гульдам не придется. Что за оружие используют брячиславцы, они тоже сразу поймут, — ручные мортирки. Вызовет недоумение точность стрельбы, но чего только не случается на войне.

Гранаты еще не долетели до цели, когда с небольшим запозданием минометы с глухим «бух» вымели свои снаряды. Фитиль горит в среднем четыре-пять секунд, так что запаздывание вполне объяснимо, а вот дальше минометы начнут опережать стрелков. Наконец среди строя начинают вспухать ватные облачка, и с незначительным интервалом доносятся звуки относительно несильных разрывов. Дыма пока не особо много, поэтому Виктор отчетливо видит, как из строя вываливаются люди, некоторые катаются по траве, наверняка раздаются и крики, но он их не слышит.

Один за другим раздаются два басовитых взрыва, заглушающие все остальное. А чего вы хотели? Чай мина раза в четыре поболее гранаты будет, и заряд у нее куда солиднее. Одна из мин бьет слегка позади строя и словно вминает его с тыла. Вторая угодила точно в строй, и, когда дым рассеялся, там наблюдалась солидная брешь. Удачная стрельба, ничего не скажешь. Такой результат одним лишь умением не объяснить, везение здесь сказало далеко не последнее слово.

Все это он видит, одновременно перезаряжая карабин и готовясь запустить следующий гостинец. Теперь нужно стрелять как можно чаще и точнее, потому что позиция уже обозначилась. Если дымки от карабинов были незначительными и имелся иллюзорный шанс на то, что их не заметят, то от минометов дыма значительно больше. Виктор уже взводил курок, когда один за другим снова раздались глухие голоса минометов. А он что говорил! Эти монстры свое еще возьмут, после магазинных кремневок они самое скорострельное оружие этого мира.

Противник в прицеле. Видны разрывы мин. На этот раз не так удачно, но все равно в молоко не ушли, кого-то задели. Выстрел! Закрутилось, понеслось. Минометы и стрелки бьют уже вразнобой, кто-то управляется быстрее, кто-то медленнее. Стрельба становится практически беспрерывной.

Командиры рот рассредоточивают свои подразделения. Эффективность стрельбы резко снижается, но никак не скорострельность. На гульдов продолжают сыпаться гранаты и мины, унося то одну, то несколько жизней, раня солдат и заставляя их кататься по земле. Воины оглашали окрестности полными боли и страдания криками, которые теперь уже различимы, несмотря на продолжающийся обстрел.

Что это? Прахом пошла вся работа по вычислению дистанций и определению ориентиров. Вместо того чтобы двинуться в наступление и опрокинуть небольшой отряд, гульды спешно переправляются вплавь на тот берег, уходя к своим. Но почему гульды, славящиеся своим упорством и высоким боевым духом, позволили безнаказанно себя расстрелять и обратились в бегство?

«А чего ты, собственно, хотел?» — подумал Виктор. Им ведь невдомек, сколько здесь войск противника: все указывает на то, что тут сосредоточены серьезные силы. Ничем иным такую скорострельность гульды объяснить не могут. Ну да, стрельцы не бьют из пищалей, но по-другому и быть не может, уж больно далеко летят снаряды. Вот пойдут две роты в атаку, а в лесу стоят все два полка из Обережной, больше войскам здесь взяться неоткуда.

Все. Продолжать обстрел — только попусту метать снаряды, а их не так чтобы много. Заставили противника, представляющего непосредственную опасность, отступить и ладушки. Место, где недавно стояли эти роты, усеяны убитыми и ранеными, хорошо различимыми благодаря синим мундирам. Хорошо все же поработали: к переправе двинулись не больше двух третей воинов, а может, и меньше.

— Прекратить огонь!

— Прекратить огонь!

— Хорош, браты! — тут же дублируют команду Горазд и Зван.

Канонада не такая уж и сильная, чтобы невозможно было расслышать команду, поэтому уже через пару секунд наступает тишина.

— Минометы, прицел на шестьсот шагов!

— Есть шестьсот шагов!

— Есть шестьсот шагов! — кричат минометчики. Оба расчета находятся по обе стороны от Виктора, поэтому слышат его хорошо.

Ага, в голосах задор и азарт. А то! Безнаказанный обстрел противника, а главное, наблюдение за тем, как тот несет ощутимые потери, кого хочешь воодушевит. Но уж лучше получать боевое крещение вот так, чем с ходу оказаться в мясорубке лобовой атаки. Как говорится, от простого к сложному.

— Стрелкам вооружиться штуцерами! Прицел шестьсот шагов!

Ну да, вот так вот незатейливо он назвал карабины с нарезными стволами. А зачем изобретать что-то новое, если все это уже было. И не имеет значения, что было не в этом мире. Ему так привычнее. Сам он также вооружился своим револьверным карабином. Оно далековато, конечно, но ведь противник продолжает стоять в строю, и второй полк уже подтянулся. Ну-ну, ребятки, давайте кучнее.

— Огонь!

А получи, фашист, гранату! Нет, тут представителей рейха нет и в помине, но замени фашиста на гульда, а гранату на мину — и все будет в точку. Мины ударили довольно метко, на этот раз в строй попаданий не было, но чушка, нашпигованная порохом и ударившая даже между двумя линиями построений, не нанести потерь не может.

Минометы свое слово сказали. Пора присоединять свой голос к их басу. Послышались выстрелы штуцеров. В свое время было сожжено изрядное количество пороха, чтобы высчитать градуировку прицела.

Никакой теоретической подготовки у Виктора не было. Иным способом, кроме как многократными повторениями, результата он добиться не мог, поэтому засучив рукава принялся за осуществление своих намерений. Нет, не так. Он рассказал о своей идее Богдану и Горазду, благо объяснять, насколько это может оказаться важным, не пришлось. Этот этап был пройден, еще когда высчитывали прицелы под минометы и гранатометы. По совету Волкова из дерева изготовили массивную станину, где намертво зажимался штуцер, и из такого положения производилась стрельба на различные дистанции. Работа кропотливая, отнявшая много времени, но результат был получен. Возможно, будь на месте Виктора тот, кто в ладах с точными науками, все вышло бы проще и быстрее, но ему был доступен только этот метод.

Тем не менее в первую очередь важен результат, а он есть. Несколько фигурок выпали из строя, и мины тут совсем ни при чем. Что ж, это не может не радовать. Приклад привычно уперся в плечо. Рассмотреть отдельных солдат нет никакой возможности, строй предстает перед взором в виде сплошной синей линии. Ладно, значит, будем целиться в эту линию. Выстрел! Вроде есть. Показалось или действительно одна из фигурок выпала из общего строя? Вот же! Когда смотрел на результаты стрельбы других, то видел падающих, а как дошло до себя, ни черта не разобрать. Ну и бог с ними. Кресало на место, взвести курок, посадить строй на мушку. Выстрел!

Поначалу все шло просто замечательно. Гульды добросовестно изображали из себя стойких оловянных солдатиков и, разумеется, несли большие потери. Потом их командующий попытался рассредоточить воинов, но добиться существенного уменьшения потерь ему не удалось. Слишком большое количество людей сосредоточено на сравнительно малом участке. Если эффективность стрелков быстро упала, то мины продолжали собирать обильный урожай смертей. Поэтому совсем скоро части начали отходить. А вслед за отступившими появились разрозненные группы, и, как сумел рассмотреть в подзорную трубу Виктор, они не были вооружены, зато в руках держали носилки и лопаты.

Понятно. Противник ограничивается обстрелом из тяжелого вооружения, а из стрелкового может бить только по большим скоплениям солдат. Гульды и вовсе лишены возможности вести хоть какую-нибудь стрельбу. Брячиславцы врага обстреливают, но никаким иным способом себя не проявляют, а после отвода войск дальше от речушки прекратился и артиллерийский огонь. Наметилось затишье. Славенские мортиры не в состоянии добить до противника, войска себя никак не обозначают, единственная переправа разрушена. Сейчас командующий гульдов лихорадочно обдумывает варианты решения возникшей проблемы. Пока суть да дело, необходимо собрать раненых и похоронить павших. Сначала на своем берегу, а если не встретят противодействия, то и на противоположном.

— Не стрелять! Пусть собирают своих, — не отрываясь от окуляра подзорной трубы, отдал команду Виктор.

Опушка находится на некотором возвышении, а поэтому видно все довольно хорошо, за исключением тех мест, где стелется дым от загоревшихся крайних домов. Неплохо поработали. Потери вполне сопоставимы с тем, как если бы на этом поле гульды столкнулись с гарнизоном Обережной, причем встреча должна была закончиться не в пользу первых.

Пора привести оружие в порядок. Дело это немаловажное. Исправный и почищенный мушкет или пистоль вполне способен спасти твою жизнь, загаженные же могут дать осечку в любой момент. Как известно, по закону подлости это происходит в самое неподходящее время, когда мгновение определяет грань между жизнью и смертью. Громкие слова? Возможно, вот только откуда взялась поговорка об этом своеобразном законе, причем в различных интерпретациях она имеется у многих народов. Так что есть там мистика или нет, лучше содержать оружие в порядке, а тогда уж и шансов нарваться на неприятности будет куда меньше.

Виктор быстро раскидал карабин и принялся за чистку. Он давно уже установил такое правило: даже если ты произвел один выстрел, почисть оружие и подойди к этому столь же серьезно, как и после дюжины выстрелов. С другой стороны, это уже настолько въелось в его натуру, что не отнимало много времени. Пока руки быстро и сноровисто, сами по себе делали привычную работу, голова была занята совсем иными вопросами.

Прошло минут пятнадцать, не больше, когда оба карабина были почищены и снаряжены для боя. А повоевать отряд все еще вполне способен. У бойцов оставалось по десять надствольных и по шесть ручных гранат. Как же все-таки хорошо иметь под седлом крепкого коня, а еще заводных и вьючных лошадей, потому как такое количество снаряжения унести на своих плечах на сколь-нибудь дальнее расстояние просто нереально, а уж воевать, будучи навьюченным, словно мул… Минометы также могли сказать свое веское слово, у них оставалось еще по десятку мин на ствол. Гульды слишком быстро сориентировались и отвели свои части. Можно было, разумеется, обстрелять и разрозненные группы, однако каждая мина влетала в копеечку и требовала определенных затрат труда, так что просто разбазаривать их не хотелось. Имелись и картечницы, но их время придет, когда гульды продолжат-таки движение, а они непременно продолжат поход, потому как заставить их развернуться обратно у Виктора сейчас нет никакой возможности.

— Господин полковник, какие будут приказания?

Барон Мартинсонс не без самодовольства приподнял подбородок и, напустив на себя самый деловой и глубокомысленный вид, осмотрелся. Командование экспедиционным корпусом, включавшим в себя два полка, на него свалилось совершенно неожиданно. Не сказать, что он считал это неверным. Он давно уже полагал, что представитель такого древнего и славного рода, как Мартинсонсы, достоин генеральского чина и несправедливо позабыт. Конечно, его задевал тот факт, что командование ему было пожаловано не королем, а перешло по старшинству в результате гибели прежнего командующего. Тот неосторожно полез на передовую, когда мост взлетел на воздух. Ему, видите ли, понадобилось лично разобраться в диспозиции, чтобы принять решение. Идиот схлопотал славенскую пулю, едва подъехал к разрушенному мосту, причем не один, а вместе со своим заместителем. Хм… два идиота. Настоящему командующему вовсе нет необходимости самому лезть на передовую, для этого есть целый сонм адъютантов и иных офицеров, которые должны поставлять сведения.

Вот он, даже будучи командиром полка, никогда не лезет вперед, потому как является и сердцем, и головой своей части. Лиши организм любого из этих органов — и он умрет, так и полк попросту погибнет без руководства. Потеря даже половины личного состава не может считаться фатальной, тогда как гибель командира станет катастрофой. Он не раз слышал высказывания офицеров, в особенности молодой поросли, что войны выигрываются солдатами. Что за чушь! Войны выигрываются полководцами, но никак не этой серой скотиной. Конечно, гульды, даже крестьяне, стоят куда выше, чем бояре этих славен, но ведь он-то — представитель древнейшего гульдского рода. Что ж, если его не сумел по достоинству оценить король, то провидение само расставило все по своим местам.

— Майор Лиепиньш, вы являетесь знатоком фортеций. Думаю, восстановить мост для вас не будет неподъемной задачей.

— Если славенские мортиры позволят, то, разумеется, нет.

— Превосходно. Сколько вам потребуется времени?

— Трудно сказать. Необходимо обследовать оставшуюся часть моста и опор. После этого я смогу говорить о каких-либо сроках. Хорошо уже то, что с материалом проблем не возникнет, эти дома вполне подойдут.

— Это не ответ, майор.

— Но господин полковник…

— У вас времени — до полудня. Можете привлечь столько людей, сколько вам понадобится. Исполняйте.

— Но славенские пушки…

— Вам не ясен приказ?

— Приказ ясен, но…

— Прекратите пререкаться и приступайте к исполнению.

Майор словно пришибленный покинул наскоро возведенную палатку полковника. Еще бы, командующему не пристало проводить совещания под открытым небом, на виду у солдат. Настоящий командующий должен быть недосягаем, как Господь, его подчиненные это уже давно поняли, теперь пришла пора разъяснить это остальным. Вслед за майором потянулись и остальные. К удивлению барона, один задержался.

— Господин полковник, разрешите высказать свое мнение.

Проклятый выскочка. Когда из полка забрали этого безродного капитана Андриса Пельша, барон Мартинсонс было вздохнул с облегчением, тем более когда на место Пельша прибыл новый командир роты, происходящий из древнего и благородного рода. Но радость была недолгой, потому как этот офицер оказался как раз представителем той самой молодой поросли, которая считает, что знает жизнь лучше старшего поколения. Мелькнула мысль осадить его, так же как и давешнего майора, но этот был из слишком знатного рода, с ним следовало держать ухо востро. К тому же это не могло ударить по авторитету барона, ведь они остались одни.

— Слушаю вас, капитан.

— На мой взгляд, приступать к восстановлению моста сейчас было бы несколько преждевременно. Брячиславцы могут обстрелять команду по ремонту из своих мортир. Мост восстановить они нам не дадут, вдобавок мы понесем неоправданные потери.

— То есть вы предлагаете сидеть здесь и ничего не предпринимать? Вам напомнить, какой приказ нам надлежит выполнить?

— Нам не удастся его выполнить, если мы понесем слишком большие потери, а они и без того значительны.

— Мне это известно. Вам есть что еще сказать, капитан?

— Господин полковник, брячиславцев на том берегу вряд ли много. Комендант Обережной не может себе позволить столь далеко отойти от крепости, это была бы непростительная глупость с его стороны. Если бы у нас были речные суда, мы могли бы обойти их лагерь по Турани, но мы лишены такой возможности. Полагаю, предпочтительнее обойти противника, переправившись через эту речушку выше по течению, в лесистой части. Выйти во фланг засаде, сбить ее и, овладев обоими берегами, восстановить мост, после чего продолжить наступление.

— Если действовать таким образом, то мы потеряем весь день. В приказе же ясно сказано: в кратчайшие сроки перерезать торговый тракт и изолировать гарнизон Обережной. К тому же там не может быть малого количества противника, столько пушек никто не отправит в отрыве от основных сил.

— Но если судить по дымам, то пушек или мортир там не так много. Скорее всего мы имеем дело с какими-то новыми орудиями, обладающими большой скоростью перезарядки.

— Этого не может быть. Если бы такое было возможно, то у нас это оружие уже было бы. Лучшие умы Запада не смогли создать ничего подобного, неужели вы хотите убедить меня в том, что это по силам каким-то грязным славенам? Скорее всего они расположили свои мортиры в лесу, и нам не видны дымы от их выстрелов. Ваше предложение неприемлемо. Можете идти.

Проклятые свиньи! Как такое возможно? Он, представитель древнейшего рода, не мог ошибиться! Все шло хорошо. Солдаты быстро разобрали ближайшие к речке дома и начали сносить материал к берегу. Согласно докладу майора, оставшаяся часть моста практически не пострадала, в незначительном ремонте нуждался только настил. Оставшиеся опоры тоже следует укрепить, после чего они вполне могут справиться со своей задачей. К обеду управиться с ремонтом нет никакой возможности, но уже к трем часам пополудни переправа будет готова. И вот когда на берегу собралось уже достаточно много народу, когда начали появляться первые результаты работы, ударили славенские мортиры. Их там оказалось никак не меньше десятка. Что бы ни говорил этот выскочка, так быстро стрелять не способно ни одно орудие. Даже гульдские пушкари не могли похвастать таким умением, а их армия по праву считалась одной из лучших на Западе. Меткость славен тоже поражала. Что ж, похоже, офицеры из числа западников кое-чему научили этих дикарей.

Работы по восстановлению переправы были безнадежно сорваны, кроме того, это стоило большой крови. Несомненно, главной силой армии являются военачальники, но серой солдатской массе должны противостоять такие же солдаты. Не хотелось признавать очевидное, но, похоже, на этот раз молодой выскочка прав. Потери уже слишком велики, еще немного — и придется задуматься как минимум о прекращении продвижения вперед и затребовать подкрепления. Ладно, пусть так. Но только этому мальчишке не придется торжествовать.

— Марис, это правда? — обратился к давешнему капитану командир третьей роты.

— Что именно?

— Нашим ротам приказано обойти славен с фланга, переправившись выше по течению?

— Мне казалось, я только что это сказал.

— Но это какая-то ерунда. Правильнее было бы выслать разведку, установить численность противника и только после этого предпринимать какие-либо действия.

— Возможно. Но это все потеря времени, которого у нас не так чтобы много.

— Но отправлять две побитые роты, в которых людей едва ли наберется на одну полноценную… Мало того что полковник нас невзлюбил и мы все время движемся в авангарде, так сейчас он решил вообще нас уничтожить.

— Все не так страшно, как кажется на первый взгляд. Вряд ли там много славен, так что и наших побитых рот будет достаточно, чтобы с ними справиться.

— Но такое количество мортир не может быть отправлено в сопровождении жалкой роты.

— А кто говорит о том, что там такое количество артиллерии? Не надо повторять чужие бредни. Судя по дымам, там от силы две мортиры, только очень скорострельные. Вот мы и добудем их для нашего короля. Стоит ли тебе объяснять, что благодаря этому мы имеем шанс оказаться на слуху у его величества? Полковник, этот спесивый тупица, никогда не был в чести у Карла, а после этого похода мнение о нем упадет еще ниже. Уж я-то постараюсь, чтобы он не сумел приписать себе наши заслуги. Так что выше нос, мы ему еще покажем.

Ха! Да ты прямо прозорливый полководец, не иначе. Как все просчитал. С другой стороны, что тут просчитывать? Удивительно, как не просчитался. Ну и ладно, прав тот, кто побеждает. А судя по тому, что пока поле боя остается за ними, прав он.

Поначалу весь отряд продолжал оставаться на прежних позициях. Виктор подозревал, что по сложившейся здесь традиции гульды будут действовать прямо в лоб, и не ошибся. Примерно через полчаса после отвода частей, когда санитары все еще продолжали собирать раненых, а похоронная команда начала сносить к братской могиле павших, появились назначенные в саперы солдаты и принялись спешно разбирать избы. Виктор не мешал им, поджидая, когда на восстановление моста сгонят как можно больше народу. Противник спешил, поэтому не мог не задействовать максимально возможное количество людей, им срочно нужна была переправа.

Предчувствие его не обмануло, вскоре на берегу яблоку негде было упасть. Ну это яблоку, а вот мине… Налет был скоротечным, потребовалось чуть больше минуты, чтобы выпустить весь оставшийся боезапас. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы разметать всю ремонтную бригаду, оставив немалую ее часть лежать на берегу. Если они и после этого по-дурному решат осуществлять дальнейший ремонт, то командующего гульдов нельзя назвать даже идиотом. Какая разница, что у отряда вышли все мины, противник-то этого не знал.

Двоих бойцов с вьючными лошадями он отправил в условленное место, нечего себя обременять снаряжением. Виктор рассчитывал обнаружить место переправы отряда, отправленного во фланг, и сорвать эту попытку. Смысла удерживать старую позицию уже не было. Если удастся предотвратить переправу, хорошо. Не удастся — тогда, не втягиваясь в затяжной бой, они отойдут, и никакие гульды не сумеют их настигнуть в этих лесах. Пусть переправляются: они подготовят им новый сюрприз, потом еще и еще, и так до тех пор, пока будет такая возможность. Если во фланг никого не отправят, тогда они сами ударят по гульдам, когда они вновь примутся за восстановление моста. Их дальнобойные карабины вполне позволяли проделать это, не подвергаясь особому риску.

На берегу они разыскали Куницу, который все время перемещался вдоль реки, высматривая возможное начало переправы. Доклад разведчика не мог не обрадовать. Оказывается, после взрыва моста он сумел подстеречь выехавшего к месту происшествия какого-то важного чина, судя по пышному мундиру, и свалить его. Не повезло и еще одному офицеру, который сразу же начал отдавать слишком много разных распоряжений. Это бывшему браконьеру отчего-то не понравилось, и он приласкал и его. Потом подстрелил еще парочку офицеров, судя по всему, рангом пониже, и, укрываясь камышами, ушел подальше. Никто его не обнаружил, потому как к тому моменту все взоры были прикованы к отряду, засыпавшему своими снарядами гульдов.

Совсем скоро, после появления Волкова с парнями, удалось обнаружить чуть ли не роту врагов, которые весьма недвусмысленно готовились к переправе с использованием подручных средств. Вот при виде их-то и возрадовался Виктор. Часть солдат разместилась в укрытии, явно прикрывая остальных, занятых рубкой камыша, из которого быстро вязали плотики, чтобы погрузить на них амуницию, — самим им предстояло переправляться вплавь. На дворе, конечно, не лето, но вода вполне терпимая даже ночью, это Волков знал по собственному опыту. Этими парнями командовал, очевидно, не дурак, потому как ни один из офицеров не отсвечивал.

Отряд выдвинулся сюда налегке: не больно-то побегаешь, таская на себе по два карабина, паре пистолей и несколько гранат. Так что у каждого было только по штуцеру, они все же куда точнее, а мало ли как все сложится. Еще имелось по паре пистолей, один из которых был заряжен холостым выстрелом. Благодаря небольшой насадке с его помощью вполне можно было метнуть надствольную гранату. Приятных ощущений от такой стрельбы мало, меткость тоже не ахти, но запустить гранату на расстояние полусотни метров с вполне приемлемой точностью возможно. Надствольных гранат было всего по одной штуке, ручных — по три. Виктор хотел максимально разгрузить людей, чтобы обеспечить бо́льшую мобильность.

Ну что ж, все на позиции, пора начинать. Не давать же гульдам возможности начать переправу, их взрыватели не так чувствительны, как в прежнем мире Волкова, так что польза будет, только если граната ударит по земле, а не упадет в воду, тогда она просто утонет, вот и вся недолга. Противника видно прекрасно, чего не скажешь о людях Виктора, обряженных в защитные балахоны и благодаря чему все еще остававшихся незамеченными.

Первый выстрел его. Перехватив двумя руками пистоль, которым специально дополнительно вооружился для этой цели, Волков выбрал примерный угол (уж лучше перелет, так хоть есть возможность, что кого-нибудь заденет осколками, от падения в воду толку никакого) и потянул спуск. Пистоль лягнулся, словно норовистая лошадь, отсушив руки. Неприятно, но вполне терпимо, и чувствительность осталась на уровне. Граната, описав пологую дугу, ударила примерно метрах в пяти от берега, остальные также взорвались вдали от кромки воды. Пара булькнула у камышей. Кто именно так опростоволосился, непонятно, но радует уже то, что найти их на дне реки не смогут, берега тут довольно топкие.

Гульды заметались по берегу, оглашая окрестности криками. Прикрывающие их товарищи тут же начали стрелять по тем местам, где вился дымок. Ох уж этот местный порох! Вокруг тут же басовито зажужжали пули. Ладно. Пистоль — за пояс, карабин — в руки.

— Чего замер, йошки-матрешки! Стреляй! Они сейчас перезаряжаются.

А ты как думал дружочек? Это тебе не безнаказанно расстреливать врага гранатами, здесь и до тебя могут добраться. Страшно? Понятно, что страшно, вот только никто тебя жалеть тут не собирается. Паренек из молодняка нервно сглотнул, тряхнул головой и опасливо подался из-за ствола дерева, выставив карабин. Хотя какой молодой — поди лет двадцать пять, но то по годам, в этом деле возраст измеряется иначе. Как пить дать промажет. Но главное другое. Главное, чтобы он все же выстрелил в сторону противника, сумел перезарядиться и опять выстрелить. Ожидать многого от новобранца (даже от такого, который прошел столь мощную подготовку) в первом бою глупо. Хм. Попал. Ладно, пора и нам.

Карабин привычно уперся в плечо, Виктор повел стволом в сторону, выискивая цель. Нечего стрелять по прикрытию, они сейчас перезаряжаются, и многие попрятались, есть куда более легкая добыча. Он быстро нашел цель. В прорези прицела обозначилась спина бегущего солдата, затянутая в синий мундир. Плавно выбрать спусковой крючок (порох на полке загорелся), подправить прицел. Солдат выгнулся дугой, схлопотав увесистый кусок свинца в спину, слегка обернулся вокруг оси и завалился на бок.

Все это Виктор наблюдает периферийным зрением. Руки привычно изготавливают оружие к бою, а взгляд выискивает следующую цель. Как все же действует сознание в боевой обстановке! То не видишь ничего: картина сужается до одного человека, и ты замечаешь лишь его, не обращая внимания на то, что творится вокруг. То словно наблюдаешь за происходящим со стороны, успевая охватить чуть ли не все поле боя.

Снова приклад упирается в плечо. Снова в прицеле чья-то спина. Еще немного, еще мгновение — и солдат юркнет за спасительные деревья. Не судьба. За деревья он падает словно подкошенный, явно схлопотав горячий гостинец. Оружие снова готово к стрельбе, но на открытом месте больше никого. На берегу лежат неподвижно или в корчах примерно с полсотни человек, может, и больше. Что же, совсем неплохо. Вот выглядывает из-за ствола дерева спина гульда: очевидно, тот перезаряжается и не замечает, что подставляется. Виктор целится в него. Промах. Пуля увязает в коре, но солдатик словно ничего не видит. Перезарядка, снова прицелиться, плавно выбрать спуск, подправить прицел. Солдата буквально выбрасывает из укрытия, но это уже не имеет значения, даже если он и не убит, то серьезно ранен, а раз так, то теперь неинтересен.

Все, открытых целей больше нет, все солдаты укрылись за стволами деревьев или складками местности. Проклятье! Нужно было использовать гранаты не сразу, а вот сейчас, чтобы доставать противника в укрытиях. С другой стороны, той эффективности, что была вначале, не было бы и в помине. Значит, нужно было ограничиться только одной ручной гранатой, а другие заменить надствольными. Ладно, опыт, как и половое бессилие, приходит с годами, в следующий раз будем умнее. Ага, а вот чья-то голова торчит. Погоди, не дергайся…

Ох и умен атаман! Это ж надо, два десятка уже сутки кружат трехтысячное войско и не дают ему сдвинуться с места. Вернее не давали: все указывает на то, что сегодня они все ж таки продолжат свой поход, а что тут поделаешь. Нет, поделать как раз кое-что еще можно, у атамана в загашнике еще что-нибудь найдется, вот только он сказывает, что негоже по мелочам пользовать те заготовки.

Иное дело — стволы от минометов, больно неповоротливые и тяжелые. Их он решил использовать здесь. Конечно, лучше бы ударить картечью по плотному строю, тогда толку куда больше вышло бы, но и так тоже ничего получилось. Ночью тихонько подобрались шагов на полста к тем, кто работал на восстановлении моста. Гульды отчего-то решили, что ночью им сподручнее будет действовать, а может, просто время терять не захотели. Но это их дела, а они с братами выставили снаряженные картечью стволы, отползли в сторонку да ка-ак жахнули. Ору было, просто жуть.

Весь лагерь всполошился, ворог частой гребенкой прошелся по окрестностям. Нет, ну прям как дети! Кто же станет вас, остолопов, дожидаться. Как только запалили картечницы, Соболь вместе с Куницей тут же подались восвояси, от греха подальше. Скольких покосили, не понять, но, должно быть, немало, вон какую тьму народу понагнали на работы. После этого случая гульды выставили оцепление вкруг моста, причем по обоим берегам. Ну и бог с вами, никто вас тут трогать больше не собирается.

Гульды все же свели к берегу еще пару рот и сумели переправиться на другой берег. Не сказать, что это им задешево обошлось, но все же несколько рот они переправили и теперь крепко стояли лагерем на опушке, — это чтобы не повторилась прежняя история. Мост им был необходим, потому как обоз и пушки вплавь не переправишь, вот и охраняли. А ты поди поохраняй, коли ворог, словно маленький комар, подкрадется тихонько, ужалит и снова убегает.

Соболь с Куницей, уже после того как набедокурили с картечницами и из духовушек расстреляли секрет, еще и поизгалялись. Взяли трупы, рассадили кружком, словно те разговаривают между собой. А что, шесть трупов с ранами от огненного боя, а выстрелов никто не слышал, вот и поди догадайся, что тут такое было. Настроение у солдат и без того не ахти, а как поглядят на такое дело, так и с опаской по сторонам смотреть будут. Оно и к лучшему, а брячиславцы еще чего удумают, чтобы эти аспиды от каждого шороха шарахались.

Соболь даже думать перестал, напряженно вслушиваясь в шум леса. Нет, не показалось, вот опять треснула ветка. Гульды, больше некому. О том, что могут обнаружить схрон, он не переживал, чай, не первый год в лесу, от зверя укрыться умеет, так чего от человека не спрятаться. Но всегда была возможность, что выйдут прямиком на яму и наступят на плетенную из веток крышку, а человеческий вес ей нипочем не выдержать. На этот случай укрытие вырыли не так далеко от дороги. А что, вполне разумно. Те, кто пойдет по дороге, не станут туда соваться, незачем, там только что прошло боковое охранение, которому, в свою очередь, нечего делать на обочине, потому как нужно обследовать широкую полосу леса, прилегающую к просеке.

Опять тишина. Ага, а вот и основной отряд. Выходит, гульды вновь в передовой дозор отправили драгун. Сначала Соболь различил топот копыт (чай, в яме сидит, где дрожь земли особо чувствуется), чуть позже послышались всхрапывания лошадей, бряканье упряжи, разговоры солдат. О чем говорят, не разобрать, хотя стараниями атамана гульдскую речь он вполне разбирал. Голоса не сказать что громкие, бубнеж какой-то, только и можно понять, что люди речь ведут. Еще немного, и наступает тишина. Пора.

Соболь аккуратно приподнял крышку и осмотрелся по сторонам. Никого. Всадники уже скрылись за поворотом дороги. Их все еще слышно, но уже не видно, потому как подлесок надежно укрывает их, а заодно и его самого. «Вы ни о чем не думайте, езжайте с богом, — ухмыльнулся про себя Соболь, — вас тоже встретят, только подальше, а мы здесь пока позаботимся о ваших товарищах». Бросив взгляд в сторону, где должен находиться схрон с Куницей, он удовлетворенно кивнул. Тот уже покинул свое укрытие и приступил к работе, стало быть, и ему пора.

Вытащив на свет божий картечницу, Соболь быстро прошел к намеченному дереву неподалеку от дороги. Снаряд тяжелый, но гораздо легче снаряженных минометных стволов, так что ничего страшного, управиться и одному не сложно. Уперев казенную часть в ствол (это чтобы придать большую силу картечи, так сказывал атаман), Соболь пристроился и глянул сквозь прорезанный вдоль ствола желобок, это вроде как прицел. Само собой, картечь разлетится так, что площадь большую займет, однако направление надо бы выдержать. А ну как чуть вверх, или вниз направить, или в сторону, тогда основной заряд мимо и пролетит, а этого не надо. Ствол он наводил не под прямым углом к дороге, а под острым, чтобы заряд прошел через дорогу как бы вдоль: тогда и больше народу заденет, и если вдруг какой разрыв между ротами будет, то все одно кого-нибудь да сразит. Ага, ствол чуть задран вверх, это ничего, вот так вот лопаткой пристукнем рогатину. Во-от, порядок.

Теперь зафиксировать тонкой веревкой, замаскировать — и потянули бечевочку, эвон Куница уж бежит со своим концом. Он свою картечницу устанавливал шагах в пятидесяти отсюда на другой стороне и выцеливал в том же направлении: это чтобы заряды не встретились, нечего по одному и тому же месту бить. А вот растяжку (экое слово мудреное, атаман прямо затейник!) соединят в одно целое, натянут поперек дороги, а уж опосля взведут колесцовые замки. Заденут ту бечевку — и оба заряда сработают одновременно. Теперь порядок, пора и честь знать, тем паче уж слышатся звуки, которые однозначно указывают на то, что походная колонна гульдов на подходе. Милости просим, гости дорогие.

Двое бывших браконьеров переглянулись, сияя лукавыми улыбками, шутливо отвесили земной поклон в сторону приближающегося врага и припустили во все лопатки, углубляясь все дальше в лес. Все, что смогли, они сделали, а насколько хорошо, это уж оценят гульды. Атаман им строго-настрого наказал, не задерживаться, а сразу же уходить к месту сбора. Парни уже были примерно в четверти версты от места засады, когда услышали сдвоенный хлопок и крики, в интонациях которых были и боль, и гнев, и команды, — одним словом, чего там только не было. Затем начали раздаваться беспорядочные выстрелы. Знать, гостинец пришелся по вкусу, эвон как голосят. В очередной раз переглянувшись, они не сговариваясь сплюнули под ноги, что у славен почиталось высшей степенью презрения, и продолжили свой путь. Ничего, лиха беда начало. Они еще покажут.

Виктор повозился, словно наседка, поудобнее устраиваясь в окопчике, немного поправил пучок травы под коленом: при длительном стоянии появляются весьма неприятные ощущения. Надо бы озаботиться наколенниками из твердой кожи с мягкой подкладкой. Почему бы и нет, если так уж сложилось, что то и дело приходится бухаться на колени. Перед лицом врага оно вроде как неприлично, но зато весьма полезно, и как мишень не выставляешься, да и для стрельбы позиция куда более удобная, чем из положения стоя.

За прошедший день они устроили несколько минных закладок на пути движения колонны гульдов. Волков очень надеялся, что все они сработали и осечек не случилось. Лучше бы противнику как можно дольше не понимать, что происходит и как именно славены подрывают мины. Как там обстоит дело с результативностью, предстояло еще выяснить, но он сильно надеялся, что дело обстоит неплохо. Всего было устроено четыре закладки по две мины, его стала пятой. В этом принимали участие только ветераны, у молодняка нервы натянуты как струны, так что могли случиться и ошибки. Парни сначала должны приобрести боевой опыт, чтобы их можно было отпускать в самостоятельный выход. Виктор не без оснований переживал за своих ребят. Все ли сумели избежать прямого столкновения с противником? Нет ли потерь? О себе думал гораздо меньше.

На этот раз целью засады является не колонна, а передовой дозор, рота драгун. Скорость его продвижения во многом определяет темп передвижения всей колонны. Раньше они их не трогали, так как необходимо было устроить несколько засад на основную колонну с целью нанесения максимальных потерь. Теперь пришла очередь этих. А то прут, словно им и сам черт не брат.

На данный момент отряд Виктора имел только четверых раненых, по счастью, ранения были легкими. Умению маскироваться и использовать любые укрытия уделялось при обучении большое внимание, и это дало плоды. Гульды понесли весьма большие потери, если не сказать огромные. Правда, до катастрофических отметка еще не дошла, чем Волков был откровенно недоволен. Противник оставил в Тихом множество раненых под присмотром пары десятков солдат. Возможно, туда же были отправлены и те, кто пострадал в результате диверсий, сколько-то они потеряли убитыми. Но колонна продолжала продвигаться в прежнем направлении, а это значит, что командующий корпусом все еще уверен в своем превосходстве.

Ага. Появились красавцы. Ну-ну. Интересно, сколько народу сейчас уже обошло его с боков. Сидя под крышкой из ветвей, он выглядывает через узкую щель, обнаружить которую снаружи будет весьма непросто, даже если знать об этом окопчике. Впереди движется дозор из десятка всадников. Примерно в ста шагах от них, в пределах видимости, — остальная рота. Грамотно идут, ничего не скажешь. Выждав, пока основная масса всадников войдет в сектор картечниц, Виктор быстро потянул за оба шнурка двух мин. Можно было бы устроить засаду так же, как он приказал сделать парням, но он боялся, что передовой десяток может оказаться достаточно далеко от основного отряда и заряды сработают практически впустую. Как выяснилось, он был прав. Сначала сработала одна мина, потом выбралась слабина и дальнего заряда. Раздался еще взрыв. Крики, стоны, ржание, выстрелы — все это доносится из непроницаемого облака молочно-белого дыма, который в лесу рассеивается весьма неохотно. «Все ребятки, мне пора», — подумал Волков.

Он разом отбросил крышку и обернулся к тому десятку, что оказался у него в тылу. Заметили его практически сразу, драгуны уже развернулись. Раздалось несколько выстрелов. Волков тут же упал на дно окопа. С громким жужжанием пронеслось несколько путь. Вот ведь! Ничего похожего на характерный посвист в его мире. Здесь калибры куда солиднее и пение у вестниц смерти под стать им. Не высовываясь из окопа, он метнул в направлении противника две гранаты и, когда они сработали, в мгновение ока выметнулся на поверхность.

Заряд в гранатах куда меньше, чем в картечницах, поэтому не только звук разрыва уступает им, нет и того непроницаемого облака дыма, так, легкая дымка, которая если и ограничивает видимость, то незначительно. Он успел рассмотреть двух лошадей без седоков и еще одну дергающуюся на земле. Не зря гранатки улетели. Но долго думать над этим некогда, мгновение, да и то на ходу, вот и все, что он может себе позволить. Бегом, надо бегом. Тут недалеко, всего-то с версту. И эту версту нужно пробежать.

Как там было в фильме «Берегись автомобиля»? «Погоня. Какой же детективный сюжет обходится без нее…» Вот только Юрию Деточкину было куда проще: он был на колесах, и в него никто не стрелял. А тут легкие работают, как мехи, и не столько от того, что воздуха не хватает (уж что-что, а физическая форма у него на высоте), сколько из-за хлынувшей в кровь ударной дозы адреналина.

Вж-жью! Зараза, на этот раз прицелились совсем даже неплохо. Нет, ну нужно тебе это было?! Стало жалко попусту переводить заряд, который стоит не так чтобы дешево. Идиот! Жизнь человеческая куда дороже, а уж своя… Теперь затея, которую он считал вполне выполнимой, уже не казалась такой удачной. Стоп. Ругать себя потом будем, сейчас нужно сбить пыл этих гадов. Карабин уже давно в руках, вот эта коряга вполне подойдет.

Виктор с ходу перемахнул препятствие, резко затормозил и обернулся, бухнувшись на колено. Все же нужно будет озаботиться наколенниками. Ага, подумать тебе больше не о чем! Над головой вновь пролетела пуля. Достали. Вон он, дымок, а сквозь него прекрасно виден стрелявший. Адреналин бушует, как адское варево, сердце бухает о ребра как бешеное, но рука не дрожит, в груди закипает такая знакомая холодная ярость. Выстрел! Этот готов. Перезарядка, глаза сами выискивают следующего преследователя. Еще выстрел. Давно бы так. А то взяли моду бегать, словно тут вам и не война вовсе. Потеря двоих заставляет драгун искать прикрытие.

Давать здесь бой в его планы не входит, поэтому, убедившись, что прыть слегка сбавлена, Виктор, пригнувшись, дабы не отсвечивать лишний раз, побежал дальше. Не стоит забывать о том, что в лесу имеются еще и спешившиеся драгуны бокового охранения.

Бах! Бах! Бах! Вжжью! Дурные мысли притягивают неприятности. На этот раз выстрелы звучат слева. Вот же гады! Быстро они подтянулись. Волков прижимается к большому вязу и отчетливо слышит, как в ствол ударяет пуля. А вот теперь он только рад тому, что здесь не знают бездымного пороха. В густом подлеске быстро заметить противников сложно, даже с учетом их ярких мундиров. А вот дымок, как маяк, указывает, где именно нужно искать противника. Два выстрела один за другим, стон раненого. Еще выстрел. Все, никто больше не отсвечивает. Бегом!

Перезаряжаться некогда. Карабин за спину, кольты в руки. Движение справа, что там сзади — не рассмотреть. Вот олух! Они же решили, что он уже расстрелял все свои заряды. Ну сколько можно навьючить на себя оружия? Укрывшись за очередной корягой, Виктор вскинул оба револьвера. За прошедшее время он все же сумел поднатореть в стрельбе с обеих рук. Расстояние едва ли тридцать метров. Гульды бегут совершенно открыто. Сначала он бьет с правой руки, затем — с левой. Двое падают. Быстрая перезарядка. Еще один падает на землю. Следующий выстрел мимо, противник сообразил, что дело тут явно нечисто, и прячется. Может, решили, что здесь еще стрелки, а может, поняли, что имеют дело с весьма дорогим и редким магазинным оружием. Не суть. Обернуться назад и сделать еще пару выстрелов. Все. Ходу!

На большую поляну он выскочил уже с полностью разряженным оружием: перезарядиться никак не получалось, как и еще кого-нибудь подстрелить. Сбивая пыл преследователей, он израсходовал и последнюю пару гранат. Впустую, судя по тому, что никаких криков или стонов он так и не услышал. Все, дальше бежать уже опасно.

Отбежав от кромки леса примерно на тридцать шагов, он с ходу распластался на траве, немного проехавшись по ней брюхом. Едва остановившись, Волков тут же перевернулся на спину, выпростав пару ножей. Перезаряжаться все так же некогда. Трава не очень высока, но ее достаточно, чтобы скрыться от взглядов преследователей, этому способствует и одежда, сливающаяся с местностью. Драгуны сообразили, что у их дичи все же вышли заряды, поэтому, развернувшись широким веером, они не скрываясь выбежали на открытое место.

Как всегда, залп не получился. Ударили вразнобой, с незначительными интервалами и накладывающимися друг на друга выстрелами. Вдогонку звучит еще несколько выстрелов. Тишина. Стрекот кузнечиков, жужжание насекомых: вот же паразиты, живут, словно ничего и не случилось! Вот птицы — это иное, мечутся в высоте и оглашают окрестности своими беспокойными голосами. Значит, несмотря ни на что, он не ошибся и вышел точно на подготовленную засаду. Интересно, все ли сумели вернуться?

— Атаман! Атаман.

— Чего тебе, Зван?

— Жив, что ли?

— И даже не ранен.

Виктор устало поднялся на ноги и встретился взглядом с парнем. Тот улыбался во все тридцать два зуба. Затею Виктора он не одобрял и пытался его отговорить, но тогда Волкову мысль показалась здравой и оправданной. Сейчас он так уже не думал и мысленно клял себя на все лады, вот только внешне этого не показывал.

 

Глава 3

Битва за Обережную

— Я уж думал, ты мертв, как и парни твои, а ты эвон: грязный, помятый, усталый, но живой! — не скрывая облегчения, проговорил Градимир.

Вот поди пойми этого человека. То за горло берет так, что вздохнуть невозможно, да при этом еще и карами стращает, то переживает, как за родного. В том, что воевода искренне рад, Виктор не сомневался. Невооруженным глазом видно, что у воеводы словно камень с души упал: ведь понимал, что снова вынудил старого знакомца, коему не единожды животом обязан, рисковать жизнью в попытке воспрепятствовать подходу врага. И решил, что на этот раз задача и впрямь оказалась для Добролюба неподъемной. Не сказать, что Градимир сильно рассчитывал на удачу, но все же надеялся, иначе не вывел бы полки в поле навстречу противнику. Когда в назначенный срок посыльный от Добролюба не прибыл, воевода обругал себя за потерю хороших бойцов и их десятника в частности. Мысленно обругал, не посвящая в свои думы никого, но он был собой недоволен и переживал утрату. А тут…

— Милостью Отца Небесного мы со смертью пока разными дорогами ходим, — одарив присутствующих своей неподражаемой улыбкой, ответил Виктор.

При этом краем глаза он успел усмотреть, что заместитель воеводы недовольно скривился. Уж этот-то не стал бы огорчаться, коли бы ненавистный висельник погиб. И с чего взъелся на него? До женитьбы он его просто не любил. Оно и понятно: десятник напрямую подчиняется воеводе, остальные побоку. Но после свадьбы в Бояна словно бес вселился. Всякий раз искал повод, чтобы пнуть десятника, и за людьми его следил так, словно только и ждал, чтобы те оступились. Окажись на месте Бояна, допустим, подьячий из Звонграда, было бы понятно, — тот имел огромный зуб лично на Волкова. А этот-то с чего?

— Отчего гонца не прислал?

— Дак не вышла задумка.

— Ну и известил бы.

— К чему? Ведь решили же: коли гонец не явится, ты уведешь полки в Обережную. А мне там каждый человек был нужен. С каверзой ничего не вышло, но мы и так, честным оружием, сумели пустить кровушку ворогу. — Говоря это, Виктор скосил взгляд на Бояна. «Ну-у, боярич, тебе не угодишь, — подумал он. — Когда не по чести действуешь — плохо, ты недоволен. А когда честным оружием — кабы не еще хуже».

— Хорошо погуляли? — А вот Градимир доволен. Такое впечатление, что после того, как он увидел живого Добролюба, ему уже ничто не испортит настроения.

— Неплохо получилось. Мне так думается, что более трети полка мы либо поранили, либо на тот свет спровадили.

— И все это честным оружием? — Боян буквально сочился желчью. Нет, ну что ты будешь делать!

— Дак ить мы в атаку не хаживали. Там гранатку кинем, там стрельнем, там волчью яму устроим. Опять же чуть ли не половину ихнего пороха извели. Тайно пробрались в их лагерь и подорвали, но тут тоже все честь по чести, военной хитростью это деяние называется.

— Ты кто такой, чтобы о чести рассуждать?! — Вяткин-младший даже вскочил на ноги, вперив гневный взгляд в Добролюба. Да сколько можно?! Достал!

— Я тот, кто за обиду виру кровью берет, боярич. Уже брал и, если случится, снова возьму.

— Добролюб… — Ну вот, опять воевода вынужден встрять между этими двоими. Не следовало принимать доклад в присутствии Бояна, но не гнать же его в самом деле, тот уж здесь был, когда десятник заявился.

— Уж не угрожаешь ли ты мне? — вскинулся зять Градимира.

— И в мыслях не было, — тут же открестился десятник, чем удивил воеводу.

Вначале это был тот Добролюб, которого он знал. Сказал обидное слово — получи ответ, восхотел большего — получишь и больше. А тут… Что это? По всему выходит, он как бы уступает Бояну, на попятную идет и чуть ли не жалеет о резкости, что позволил себе. Чудны дела твои, Боже.

— А как же понять твои слова? — Никак не хочет униматься этот молокосос!

— Ты у гульдов поспрошай, боярич. Они тебе все доподлинно разъяснят, — устало вздохнув, проговорил десятник.

— Добролюб! Много на себя берешь.

— Опять казнить станешь, воевода? — Вот ведь. Уж во второй раз за последнее время он, кроме свирепости, что-то еще иное видит в лице этого зверя в человеческом обличье. Неужто не показалось и в страшном оскале видится горестная улыбка? — А давай. Чего уж. Подумаешь, висельник, что верой и правдой долг свой выполняет. Родня, она завсегда ближе будет. Вот заместитель твой тут про честь рассуждает, а по чести ли то, что он тут творит? Чего на меня глядишь? — кивнул десятник Бояну. — Нешто не вижу, что обозлить меня хочешь да под суд подвести?

— Да ты… Ты…

— Боян, охолонись, — вздохнув, остановил Градимир зятя. Тот, не находя слов, уже схватился за сабельку. — Что по гульдам? Правда то, что сказывал тут? — Это уже к Добролюбу.

— Все как есть правда, воевода, — отвернувшись и вперив взгляд в стену, устало ответил Виктор. — Если сегодня в чистое поле стрельцы обережненские выйдут, то ворога одолеют. Хотя бы потому, что огненных припасов ему недостанет для серьезного боя.

— Иди пока. Отдыхай.

Как только дверь за десятником закрылась, Градимир тут же бросил гневный взгляд на Бояна:

— Скажи, зятек, а коли Смеяну и Ратибора ворог пожег бы, что бы ты стал делать? Лить слезы и утирать сопли? Сомневаюсь. Потому как я в тебе мужа вижу. Так чего же ты набросился на того, кто поступает так же, как, случись, поступил бы ты?

— Он смерд и…

— Он воин, — резко перебил его тесть. — И многие в том уже успели убедиться. И в десятке у него настоящие воины, которые за пояс заткнут и наших стрельцов, и посадских. Не понимаешь. Ладно. Вот нас тут более двух тысяч, но не мы, а они, эти разбойничьи рожи, чуть ли не полк извели. Не тот воин, кто обличьем пригож и свои чистые помыслы напоказ выставляет, а тот, кто делом доказывает свое право носить такое звание. Даже если они в будущем палец о палец не ударят, неважно — им уже доказывать ничего не нужно. Вот только не будет этого, потому как и дальше впереди остальных будут. Я тебя уж не раз спрашивал, но на этот раз не выпущу из горницы, пока ответа не получу. Чем тебе насолил Добролюб?

— А отчего ты так его жалуешь? — с вызовом ответил Боян вопросом на вопрос.

— Стало быть, начинать нужно с меня. Будь по-твоему. Трижды я тому скомороху жизнью обязан, но ни разу он меня тем не попрекнул и не напомнил об услуге своей. В третий раз спас он не только меня, но и крепость от решительного приступа. Больше тысячи человек тогда в должниках у него оказались, а ему за это только подворье и восстановили. Ни почестей, ни наград. Вместо этого я лично его за глотку ухватил и определил на службу государеву, силком определил, но служит он не за страх, а за совесть.

— А что же ты дите, которое якобы его дочь, не отдал ему? Не для того ли, чтобы покрепче его привязать? Чтобы у него и мысли не было сбежать?

— Это не «якобы его дочь», а самая всамделишная. А не отдал я ему ее, чтобы заставить извернуться да самого себя превзойти. Но Отцом Небесным клянусь: зайди речь о моей личной пользе, и думки такой не было бы, но тут дело государственное. Вот и выходит, если кого и нужно в бесчестии попрекать, так это меня, а не его.

— Ты это… Батюшка, ты себя-то не кори. Чай, дочке его заботу материнскую дали, какое уж тут бесчестие. Опять же лекарка сказывала, что дитю грудное молоко хотя бы по первости надобно, слаба она, — встревожился Боян, уж больно виноватый вид у тестя получился.

— Этим можно себя успокоить, но правда в том, что за добро я недобрым отдариваюсь, хотя и не ради своей выгоды. — Воевода вновь бросил внимательный и требовательный взгляд на Бояна. — Я на твой вопрос ответил. Теперь жду твоего слова. Ведь нет в тебе спеси, и людей ты всегда ценил по заслугам, за что и люб мне. Так с чего?

— Я это…

— Чего жмешься, как баба? Я ить слову своему хозяин. Сидьмя тут сидеть будешь, пока ответ не дашь. Случись на ворога выйти, так караул у двери поставлю, сам управляться буду.

— Не надо караула, — вздохнул Боян. — Не знаю, как и начать. По первости мне просто пришлось не по нраву то, что ворога они били, про честь не вспоминая, да приказы только твои исполняли, а ведь я не пустое место, я заместитель твой.

— Да как ты не поймешь! Не простые то люди. Ты хоть раз видел, чтобы я им отдавал приказы? Они на службе не из страха за себя, а потому если подадутся в лес, поди потом сыщи их. А коли на большую дорогу выйдут, так и вовсе беда выйдет, больно ловкие. За Добролюбом они пошли и лишь его воле подвластны, потому как никому иному не верят.

— Я уж понял. Обида, конечно, была, но с тем я почти смирился. А вот на свадьбе… Когда он скоморошил на потеху гостям…

— А там-то чего стряслось такого, за чем бы я не усмотрел? Развлекал гостей. Старался от души. Да он тогда словно помолодел и про все свои несчастья позабыл. При чем тут свадьба?

— Смеяна…

— Что Смеяна? Да сказывай, не клещами же из тебя слова тянуть.

— Она как его тогда увидела, так в глазах ее я такую жалость заприметил… Не жалеют так убогих да увечных. То иной взгляд был. Словно дорог он ей. Словно сердце у нее защемило. Да и в его взгляде было что-то похожее на боль утраты. Не знаю я, как это правильно объяснить. Взревновал я.

Говорят, баба сердцем видит. Правильно говорят. Вот только любящее сердце бывает в сто раз более зрячим, равно как и совершенно слепым. Не объяснить этого. Это даже не зрение, а чутье. Сама Смеяна не отдавала себе отчета в своих помыслах, да и не мыслила она о том: если что и было, то упрятано так глубоко, что и сама она ничего не видела. Она не видела, а вот Боян рассмотрел у обоих.

— Ты думаешь, что говоришь-то? — забеспокоился Градимир. — Ты дочку мою хочешь уличить…

— И мысли такой не было, — тут же встрепенулся Боян. — Верна она мне и верной останется до гробовой доски. И любит она меня, я это вижу, чувствую. Сам тем же отплачу. Но есть у нее в сердечке та заноза, а оттого и мне больно. Вот голову готов прозакладывать: отдай мы ему сейчас дочку — и никуда он не уйдет. Вывезет ее в безопасное место, но вернется и будет тут стоять насмерть, потому как Смеяна в крепости.

— Ничего не понимаю.

— Я и сам не понимаю. Но вот уверен, что так оно и будет.

— Ну а коли так, то отчего не воспротивился тому, чтобы кормилица девочку приняла? Ить дите от девки гулящей. Знаю, что тебе это не по нутру.

— Любовь и веру жены испугался потерять. Она материнским чувством преисполнена и искренне о малютке заботится, а сама-то и не ведает, что есть и иное. Его это дочь, вот главное. Хотя она и сама о том не ведает, — повторил Боян.

— А может, ведает?

— Да, о том, что это его дочь, ей ведомо.

— Я об ином.

— Нет. Не потому говорю, что поверить в такое не могу. Не может она так лгать. Я ить чую, что все между нами так же, как и прежде. То самое спрятано очень глубоко.

— А может так статься, что ты видишь то, чего и в помине нет?

— Может, и так, — пожав плечами, легко согласился зять. — Но вот вижу, и все тут.

— Ох, детки, детки. Это что же получается? Даже восхоти я услать его сейчас, он воспротивится. А пока тут он, так вам обоим несладко.

— Не о том думаешь, воевода, — приосанился Боян. По всему было видно, что он принял решение. — Переступлю я через себя. Слово тебе даю. Вот выговорился, и словно гора с плеч. Не было больше сил в себе все это носить. Оно, конечно, можно его и отослать, но твоя правда: нужен этот бывший скоморох тут и хитрости его нужны. Ловок он, а тут сейчас все потребно. Ворог у ворот.

Вот ведь. Выговорился. Самому полегчало — и пошел дальше службу справлять, расправив грудь так, словно и впрямь гору с плеч скинул. А что теперь делать ему? Ить та гора на плечи самого Градимира взвалилась. Если прав Боян, то самое малое, что нужно сделать, устроить так, чтобы между Смеяной и Добролюбом были сотни верст. Разумеется, можно и в ярость впасть, да только верно ли это? Эвон супруга его, мать Смеяны, всю жизнь другого любит, но Градимиру всей душой верна, заботу искреннюю о нем имеет, и сердечко ее за него болит, но права молва людская — сердцу не прикажешь. Неужто Смеяна, как и мать ее… Да нет же. Кто он и кто она, ей известно, и бесчестия она не допустит. Опять же за Бояна идти ее никто не заставлял, люб он ей, в этом воевода уверен.

— Дозволь, воевода.

Легок на помине. Иного времени не мог найти? Градимир против воли устремил на вошедшего хмурый взгляд. Мало того, что тот все время по грани ходит, только воеводе и подчиняется, так еще и вон чего удумал! «Погоди, — осадил сам себя Градимир. — То слова Бояна. Любящее сердце способно увидеть такое, чего и близко нет». Но для спокойствия потребно все же услать этого доброго молодца куда подальше. Куда? Время есть, вопрос еще решится, но услать надо обязательно. Может, и нет ничего, скорее всего это домыслы зятя, однако спокойствие в семье дочки дорогого стоит. Вот только разберутся с теми полками, и сразу надо будет решать.

— Чего тебе? Не все обсказал?

— Дума есть.

— Чего при Бояне молчал, коли думу имеешь?

— Невзлюбил он меня и любую мысль мою в пику примет. А ворога нужно бить, покуда он к стенам не подошел.

— Стало быть, об исполнении воли великого князя печешься?

— О людях думу имею, кои в крепости собрались. Крестьяне да мастеровые — они хлеб растить должны да ремеслами заниматься. Ворога бить и покой обеспечить — это забота не их, а воинов. Коли не по силам будет, то дело иное, но сдается мне, что сил у нас в достатке.

— Коли соотношение в численности будет один к одному, то гульды сильнее окажутся, выучка у них куда лучше. Эвон великий князь: народу поболее, чем Карл имел, а выстоять не сумел. Даже если ты не ошибся и действительно столько людей побил, они все равно числом нас превосходят. Понимаю, что хочешь сказать. У ворога трудности с огненным припасом, но на один бой по-любому хватит, а там и подвезут. Уверен, что гонец с донесением их королю уже отбыл.

— Значит, нужно будет уравнять силы и превзойти их.

— Мудрено говоришь. Ладно, сказывай, чего удумал.

— Я не раз посмеивался над стрельцами нашими, глядючи на то, как они таскают за собой здоровые и неуклюжие пищали, кои чуть ли не ядрами заряжать приходится. Но сейчас видится мне, что если это с умом использовать, то может получиться немалое преимущество.

— Да не тяни ты кота за непотребное место.

— Думаю я, что следует пищали с крупным калибром снарядить картечными зарядами. Один заряд семь картечин вместит, никак не меньше. Подступят гульды, чтобы устроить мушкетную стрельбу, как водится, встанут рядком для дружного залпа, а тут и мы ударим по ним картечью.

— Картечный бой не вчера придуман. Да, выгода будет немалой, вот только мушкет против пищали в скорострельности куда ощутимее выигрывает, а с багинетами может получиться и половчее, чем с бердышами.

— А если против одного залпа, скажем, дать пять? Да потом первая линия отойдет, а вторая еще пяток залпов даст. Первую линию как есть побьем. Да еще если наперед вывести пушки, картечью снаряженные…

— Это как же ты собираешься дать пять залпов? — От хмурого взгляда нет и следа, в глазах — заинтересованность.

— А все просто, воевода. На всю длину ствола протягиваем запальный шнур, а потом начинаем укладывать заряды один на другой. Я так разумею, чтобы дальность приличной оставалась, пяти зарядов будет достаточно. Запаливает стрелец шнур и ждет, пока он прогорит. Когда запал достигнет пороха, тот загорится и выметнет картечь. Шнур от этого не погаснет, а дальше гореть будет, и так, пока все заряды не выйдут.

— Это знакомо. В старину так из тюфяков стрельбу вели, дробом каменным. Хм… А может и получиться. Вот только дымом все заволочет, так что стрельцам уж и не усмотреть будет, где гульды стоят.

— Залпа как такового не получится, стрельба выйдет вразнобой, так что слишком плотного дыма не образуется. К тому же на открытом месте он будет возноситься вверх и ветром его станет сносить. При стрельбе картечью столь уж хороший прицел не надобен, она прилично разлетается. Первый залп и вовсе губительным окажется. Тут еще вот какое дело… Не станем мы в открытом поле стоять. Время пока позволяет, поэтому выкопаем ров с валом. Когда стрельцы в том рву встанут, над валом только их головы и видать будет. А перед рвом поставим рогатки в два-три ряда да волчьих ям нароем. Чтобы гульды не вдруг добрались до нас, а еще залп удалось дать. Взберутся гульды на вал — стрельцы отойдут. Чтобы до них добраться, тем придется в ров спуститься. Хоть тот неглубок получится, да все одно — наши их сверху вниз бить станут. Но то уж крайний случай: сдается мне, не сумеют они добраться до рва.

— И где предлагаешь поставить полки?

— По воинской науке ты у нас мастак. Куда мне против твоего опыта.

— Ты мне зубы не заговаривай. Чай уж подумал обо всем, так что все и выкладывай.

— Вдоль Веселого ручья. Там и сам по себе подъемчик есть, а если еще и вал поставить… Жаль дно твердое, ну да не может быть все идеально.

— Больно широко по фронту получится. Там, почитай, с полверсты будет. Резерва у нас никакого не будет.

— Зато с флангов никто не обойдет. Там сосняк светлый, да все изрезано оврагами с крутыми скатами. Полусотни воинов достанет, чтобы удержать чуть ли не полк. С другого фланга — Турань.

— И кого предлагаешь туда определить?

— Меня с моими парнями, мы в лесу действовать обучены, да твоих боевых холопов. Мушкеты-то у них у всех переделанные, так что по скорострельности нам нипочем не уступят.

— Твоих девять да моих две дюжины — где тут полусотня-то?

— Из пограничной стражи, из тех, кто разбирается в охоте, наберем пару десятков. Я парней своих снарядил винтовальными карабинами, так что охотникам на время боя выдам старые. Вот так полусотня и наберется.

— И что, эти винтовальные тоже в скорости не уступят?

— Не уступят.

— Объяснить, как такое возможно, не желаешь?

Рассказывать ни о чем не хотелось. Но тут ведь какое дело: если и дальше молчать, то и до беды недолго. Пули-то их в гульдах не всегда остаются. Тот, кто насмерть сражен, тайну не выдаст, потому как вскрытие тут никто не делает. А вот когда лечат раненых, то свинец вынимают. Далеко не всегда пуля попадает в кость и деформируется до бесформенного куска, чаще происходит наоборот. Если же выстрел пришелся в мягкие ткани, так пуля и вовсе целехонька. Не такие уж тут и тупицы, чтобы не сложить два и два. В славенах тех пуль нет, так что от них скрыть новую разработку проще простого, а вот в гульдах этих пуль сколько угодно. Попадет образец к кому, кто с головой дружит, и тогда не врагу, а своим удивляться придется.

Руководствуясь именно этим соображением, Виктор недолго думая извлек два патрона и распотрошил их, представив взору воеводы пару образцов пуль, Нейслера и Минье. В нескольких словах рассказал, что да как. Градимир имел достаточный опыт обращения с огнестрельным оружием, чтобы тут же понять суть задумки, а также то, как людям Волкова удавалось вести столь меткую стрельбу.

— Что ж ты раньше молчал, скоморошья твоя душа! — в сердцах ругнулся воевода.

— Оттого и молчал, что одно дело — на стрельбище, иное — в бою. Испытать нужно было.

— Испытал?

— Испытал.

— А о том, что гульды наковыряют из своих солдат твои пули и поймут, что да как, ты подумал?

Все же умен воевода, вот уж чего не отнять! До Виктора это дошло вот только сейчас, а он сразу суть ухватил. И кто сказал, что среди врагов таких умников не окажется? Казалось бы, представитель двадцать первого века, века научно-технического прогресса, однако соображалка не зависит от того, в каком обществе ты вырос. Дуракам вообще закон не писан. Ладно, чего уж теперь-то, лопухнулся. Пищалям те пули без надобности, а вот мушкетам, коими половина армии вооружена, очень даже пригодились бы.

Казалось бы, ничего страшного. Пулелейки можно быстро отлить из бронзы, а там — и сами пули. К новому сражению вполне можно поспеть. Но, как говорится, гладко было на бумаге… Ты поди сначала разберись, какого калибра должны быть те пулелейки. Пуля-то, она расширяется, однако зазор не должен превышать половины миллиметра. Вот и выходит, что сначала нужно перемерить калибры, которые разнятся и на миллиметр, и на два, и лишь после приступать к изготовлению изделия.

— О том я не подумал, — решил не нагнетать обстановку Виктор.

— Оно и видно. Калибр у тебя под иноземные карабины?

— Тот, что для гладкого ствола, — под гульдские.

— Еще лучше.

— Дак оружие у нас в бою взято. А потом какая разница — калибры-то и у гульдов разнятся, разве что не так сильно, как у нас.

— Тут разницы никакой. Но кабы у тебя пулелейки под мушкеты Козминской мануфактуры были, мы бы могли за сутки налить тех пуль хотя бы по десятку на каждый мушкет. И тогда ворогу еще на подходе досталось бы. Винтовальные твои мушкеты на сколько бьют?

— На шестьсот шагов. Но так чтобы уж с уверенностью, наверняка, то на четыреста.

— Значит, так. Гульдские карабины передашь моим холопам. Да не гляди так, на время, потом возверну. На фланге я выставлю пару сотен стрельцов — управятся. Ну а вы с моими холопами выстроитесь в линию, но действовать будете на свое усмотрение. Как ты там сказывал? Пока ворог подойдет на дистанцию прицельной стрельбы, вы уже чуть ли не по десятку выстрелов сумеете сделать?

— Штуцера и поболее успеют, потому как большую дальность имеют.

— Штуцера?

— Ну, мы так винтовальные мушкеты прозываем.

— Понятно. Вот и будете стрелять по способности. Два десятка метких стрелков — это уже не баран чихнул. Где бы пулелейки те заказать, под мушкеты Козминской мануфактуры?.. Ими все полки нового строя вооружены, Миролюбу в предстоящем сражении большая польза с того вышла бы.

— В Звонграде, у златокузнеца Зазули. Он ладил нам наши пулелейки.

— А почему златокузнец?

— Точность большая нужна, кто же лучше него справится.

— Ага, значит, сегодня же батюшке отпишу. Ох, Добролюб, пришибить тебя мало. Ладно, может статься, еще не поздно.

— А что насчет гульдов решим?

— Нечего тут решать. Стрельцам у крыльца скажи, чтобы Бояна ко мне вызвали. Коли хотим поспеть встречу подготовить, то выходить немедля надо.

— Дак пищали проверить потребно, а ну как не выйдет затея!

— Выйдет или нет, выходить навстречу все равно надо. Раз уж так получилось, что и с припасами у них туго, и численность уменьшилась, то не воспользоваться тем было бы глупо.

А вот это другое дело. Виктор не хотел открывать Градимиру, что расчет у него не на одни лишь пищали. У него в запасе имелось еще три десятка картечниц, с помощью которых он намеревался заминировать подходы к позициям стрельцов. Маловато, конечно, но, как говорится, чем богаты. Можно было бы создать мины и из бочонков с порохом, но, во-первых, слишком много пришлось бы извести этого стратегического зелья, а во-вторых, у него нет в запасе колесцовых замков, а с запальными шнурами много не навоюешь, только зря припасы переведешь.

Кроме того, у него в рукаве имелась пара тузов. Первый — это сотня надствольных гранат, которые он вначале собирался использовать с фланга. Гульды в любом случае сразу не начнут обходный маневр, а постараются сперва связать боем основные силы славен, чтобы вынудить их ввести в бой все резервы, и только потом предпримут обход. Ну что ж, ударит он теми гранатами не во фланг, а во фронт. Правда, эффект будет послабее, ведь люди окажутся разбросаны по позиции и массированного обстрела не выйдет, ну да нельзя получить все и сразу.

Второй сюрприз — это Горазд со своим десятком, четырьмя одноразовыми минометами и парой сотен мин. Они должны ударить с фланга и накрыть артиллерию гульдов, а также резервы. Сохатову предстоит самому решить, как лучше. Все зависит от того, где расположатся резерв и пушки. Вот что-что, а минометы Виктор открыто светить не собирался. Если возникнут вопросы, он скажет: «Случилось и случилось, а что да как, ведать не ведаю». Гранаты — это дело иное. Пожалуйста. Ручные мортирки не вчера появились. А какой там запал, поди разбери. Они используют все до последней гранаты, а после он с честными глазами станет утверждать, что в бою использовалась обычная запальная трубка.

Что касается ручных гранат, так их он никогда и не скрывал. Тоже ничего нового, это оружие давно известно. Захотят повторить — милости просим. Впрочем, он уверен, что мучиться с запалами никто не станет. Это лишний труд и деньги, с трубкой или шнуром управляться куда проще. Если только ребристый корпус позаимствуют, когда поймут, сколь велика польза от него. Но пока что-то не поняли. Странно. Вот насчет пуль у Градимира соображалка сразу сработала, а что касается гранат, не усмотрел он пока в этом деле выгоды. Воевода как-то поинтересовался этим оружием, но потом благополучно от него отмахнулся: мол, граната, ну и ладно. Гранаты считались малоэффективным оружием. Еще бы: порой они разрываются на три-четыре части, а фугасного эффекта почти что нет.

Решение проблемы с пищалями откладывать в долгий ящик не стали. Едва Градимир отправил гонца с грамоткой к отцу, как тут же призвал к себе пятерых стрельцов и удалился с ними на стрельбище. Вскоре за стеной послышались выстрелы, заставившие встрепенуться и гарнизон, и всех, кто укрылся за стенами. Оно и понятно: ждут подхода ворога. Но вскоре все успокоились, сообразили, что это воевода позабавиться решил, учение учудил. Шутник, видишь ли!

Виктор непременно поприсутствовал бы на стрельбище, но в тот момент он находился на своем подворье. Чай здоровье не безразмерное, помотало его за эти дни изрядно, нужно хоть немного поспать. Прислушавшись к разноголосой трескотне, он как-то отстраненно решил, что по меньшей мере со скорострельностью не ошибся, а как там обстоит с остальным, узнает позже.

Он уже почти дошел до дома, когда встретил травницу.

— Что головушку повесил?

— Здравствуй, бабушка Любава. Ты никак из дома Бояна идешь?

— Оттуда, милок. Сынишку его проведывала.

— И как там?

— Все слава богу. Лучше пока не становится, но и не хуже, а это — уже большое дело. Ничего, еще малость постоит на месте и пойдет на поправку. Да ты-то чай и не о нем справляешься?

— Отчего же. И о нем. Неча ей тут делать. Коли есть такая возможность, пусть бы ехала.

— Нет ему ходу, — разочарованно покачала бабка головой.

— А Неждана как там?

— Коли было бы плохо, я тебе сама уж давно все обсказала бы. Лопает да спит, что ей станется. Только слышь, сдается мне, что женка боярича себе на уме. Гордись, аспид, боярским молочком дочурку твою потчуют. Не завсегда, но перепадает.

— Ну все, теперь я спокоен. Боярское молоко, оно жуть какое справное против холопского худородного.

— Баламут.

— Есть немного.

А что тут скажешь? Хорошо мужику — вот и шутит. И не гляди, что ликом чистый висельник. Но не только радостная весть о дочке согрела душу. Та, кто ему далеко не безразлична, проявляет заботу о его ребенке. Нет, надежды на что-либо такое у него и в мыслях нет, но вот греет это ничуть не меньше.

— Пока ты к воеводе ходил, я тут ребяток поспрошала. Выходит, зря я травы-то изводила?

— Выходит, что так.

— Но кровушку ворогу ты и без того пустил?

— Пустил, бабушка.

— А как испили бы водицы?

— Поглядел бы, что будет. Ушли бы, так и не тронул бы.

— Ой ли?

— Ну почти не тронул бы. Так, пинка под зад дал бы, чтобы жизнь медом не казалась. Чай их тут никто не ждал.

— Это понятно, война. А что же ты в Тихом-то никого не тронул? Там ить раненых осталась тьма, а людей с ними — твоим татям на один зуб.

— От тебя ли те речи слышу, бабушка?

— Ты меня с собой не путай. Я — одно, ты — иное. И речь сейчас о тебе, баламут.

— Иных забот выше головы было, — пожав плечами, с явным безразличием ответил Виктор.

— Ну и слава Отцу Небесному. Стало быть, прогнал зверюгу.

— Какого… Вон ты о чем. Так ты про Неждану сказывала, когда говорила о том, что скоро появится человек, который жизнь мою поменяет?

— О ней, милок.

— А откуда знала, что так-то будет?

— А не могло быть иначе. Тебе свет не мил был, потому что ты один как перст остался и жить стало не для чего. А дочурка все перевернула. Ить раньше ты смертушки не боялся. Беречь-то себя берег, но не боялся сгинуть, а тут небось иначе все вышло.

— Иначе, — задумчиво произнес Виктор. — Я думал, страху в душе у меня места не осталось, а как пошел в лагерь гульдский, так страх подступил. Я поначалу не понял, что это, лишь потом сообразил. Да только кровушки все так же хочется: как гляну на гульдов, так начинает трясти.

— А чего ты хотел? Зверя, что человеческой крови отведал, охотники завсегда гонят, пока не настигнут, потому как лакомство это для него. Раз попробовав, не отступится, дальше искать станет. Но ты того зверя еще обуздаешь. Дочка заставит, побоишься ее одну без догляда оставить.

Виктор невольно прислушался к самому себе. А ведь права бабка. Когда он понял, что в Тихом под малой охраной остается большое количество раненых, то первым желанием было остаться и вырезать их всех. Он уже готов был отдать соответствующий приказ, когда мысль о противнике, продолжающем продвигаться к крепости, заставила прикусить язык. Эти-то опасности сейчас не представляли, а вот те… Те двигались к Обережной, лишая дорогих ему людей возможности покинуть крепость. Вот только бабушка говорила об одном человеке, а было их двое. Поди пойми ее. Неужели одну из них он потеряет? Спокойно. Ничего лекарка не напутала. Уже потерял. Другому она супруга. Да и не было никогда надежды на то, что он сможет ее вообще обрести. Ну и хвала Отцу Небесному, коли так.

— Иди, милок, спать ложись. Тебе еще потрудиться придется, а для этого силы потребны.

Люди готовы были драться, встать грудью и не позволить ворогу и дальше гулять по их родной земле. Но перед тем как столкнуться с захватчиками, предстояло хорошенько поработать, готовя поле боя. Противник ожидался уже к утру, а значит, чтобы поспеть, придется провести ночь без сна, в трудах.

Не остались в стороне и крестьяне окрестных деревень. Без понукания, по первому призыву оставили они деток малых и стариков, а также свое добро, что в крепость снести успели, вооружились инструментом и потянулись к Веселому ручью. Тот протекал примерно в версте от крепости и прозван был так за особое игривое журчание. Ведь гульды не удовлетворятся тем, что встанут лагерем на тракте. Малые отряды пойдут по окрестностям да пожгут деревеньки, что сейчас пустые стоят. Так было всегда и так будет сейчас, сомнений нет.

Не сказать, что люди готовы вступить в сечу. Если припечет — иное дело, а так… Нет, не готовы. А вот жилы рвать им не впервой. Опять же знают, ради чего стараются. Коли позицию оборудуют ладно, то и стрельцам станет сподручнее бить ворога, а раз такое дело, то и поработать с полным напряжением сил всегда готовы. Если и разгибают спину, чтобы пот утереть да дух перевести, то против стрельцов, трудящихся рядом, отдыхают раза в три реже. Стоит стрелец, ухмыляется, глядя, как крестьяне остервенело вгрызаются в землю или колья забивают, а мужики и ухом не ведут. Пусть стоит, ему силы еще понадобятся. Да только долго лодыря праздновать у служивого не получается. Поглядит, сколько сделано и сколько еще сделать надобно, крякнет и снова за работу примется. Тут на одних крестьян надежи мало, да и не им здесь в сече стоять, так что о себе любимом заботу надо бы проявить.

— Ну и как вам местечко?

— Нормальное место, атаман. — Это, как всегда, Зван за всех отмечается. Как-то само собой получилось, что он вышел в замы Виктора, но тот и не возражал.

— Ты за всех-то не говори, — осматриваясь сквозь прищур и утирая пот, возразил Соболь. Оно и понятно: эвон сколько всего на себе пришлось тащить. Хотя от крепости на подводе довезли, но тут сами растаскивали. А поклажа не из легких: одних гранат килограммов на двадцать наберется, да каждый по три картечницы тащит. — Атаман, ты же сказывал, в лесу встанем.

— Вот браконьерская душа, все-то тебя в лес тянет! — подначивая охотника, ухмыльнулся Зван.

— А ты не скалься. Всяк хорош там, где дело свое знает. Тут и без нас народу в достатке, а вот в лесу мы бы на своем месте были. Даже вы управились бы, хотя и ломитесь вечно, как медведь в малиннике. — Ну, тут он, положим, преувеличил, но все равно другим парням с ним и с Куницей не сравниться.

— Воевода, как прознал про наши возможности, решил, что на открытом месте от наших штуцеров пользы будет поболе. Эвон и карабины забрал, чтобы холопов своих вооружить.

— Хорошо хоть на штуцерах крепеж под прицелы гранатные есть, а то как бы тогда управлялись?

— Кабы иначе было, Кот, я бы нипочем на такое не согласился. И воевода мне тут не указ. Ладно, хватит об этом. Теперь слушайте меня внимательно, действовать будем раздельно, поэтому уясняйте задачу. Как подойдут на шестьсот шагов, начинайте бить пулями по строю. Много не настреляете, но сколько сможете — все на пользу. На трехстах шагах начинайте метать гранаты и, пока не метнете последнюю, не останавливайтесь.

— Ну и какой тогда толк от наших штуцеров? — пожал плечами Зван. — Пока мы последнюю гранату метнем, они уж на дистанцию мушкетного залпа выйдут.

— Ну не рассказывать же воеводе обо всем. Да и подойти так близко они не сумеют. Как метнете последнюю гранату, начинайте выбивать офицеров, да помните, что об этом — молчок. Кто знает, вдруг не понравится боярам, что гульдских дворян какие-то бандитские рожи специально расстреливают.

— А когда не станет офицеров?

— Ты много-то на себя не бери. Там работы непочатый край.

— А все же? Ить стрельцы картечью садить станут, а она косит всех подряд, — не унимался Соболь.

— Так там сержантов еще полно. Сейчас разойдемся по позиции. Каждый пойдет устанавливать картечницы, как я сказывал. Еще вопросы есть?

— Дак а если наши?

— Все уж. Нечего нашим там делать. И еще. В рубку не лезть, ворога с расстояния бить. Этим вы куда более наворотите, чем сабелькой махая, да и себя убережете.

Приглядев себе позицию, Виктор сложил все оружие, кроме пистолей, попросил служивых присмотреть, а сам перемахнул через вал и направился в чистое поле, неся на плече мешок. Ноша нелегкая, веревка больно впивается в плечо, но тут уж ничего не поделаешь. Положи его на загривок, так и вовсе кисло будет, там есть чему давить на тело — чай, не лебяжий пух. Уже светло, но солнце еще не поднялось, оно и к лучшему. Волков и так взопрел, а если солнышко светило бы, так и вовсе потом изошел бы.

— Ты куда? — Стрелецкий десятник внимательно смотрел на Виктора. Есть чему удивляться: работы уже все прекратили, люди отдыхают. Противник ожидается вот-вот, а этот в поле собрался, где ни единой души сейчас.

— Дело одно есть.

— А-а. Ну ты, мил человек, имей думку, что там, за рогатками, шагов на полста, волчьих ям накидано что блох на бездомной собаке.

— Ага. Спасибо, учту.

Вал получился не особо высокий, да и не вал, а скорее бруствер: от дна неглубокого и широкого окопа до верхнего уреза едва полтора метра. Перед валом расположились колья, довольно густо и косо вкопанные в шахматном порядке, дальше — ручей, перед которым пара рядов рогаток. Просто поразительно, сколько можно успеть сделать за неполные день и ночь. Славно потрудились, а главное, не зря. Эта нехитрая фортеция позволит несколько замедлить продвижение противника, а там глядишь — и выиграть время для одного лишнего залпа. В предстоящем бою каждый выстрел будет важным. Чем больше они сумеют подстрелить на подходе, тем с меньшим числом врагом придется драться врукопашную. В том, что до этого дойдет, Виктор не сомневался: народ тут упертый, не то что его современники, переть буром будет, несмотря ни на что. Так что труд не напрасный.

Ага, а вот тут аккуратнее надо. Тут начинается полоса волчьих ям, штука крайне неприятная. Копается небольшая, сантиметров тридцать на тридцать, яма, глубина которой сантиметров пятьдесят. В дно вгоняется три или четыре заостренных колышка. Сверху все это прикрывается тонким слоем дерна, так что и не сразу заметишь, а если в атаку бежишь, так и вовсе шансы малы. Наступи на такую — и тут же провалишься по колено. Даже если обувка слишком хороша и предохранят от кольев, остается еще и весьма высокая вероятность получить перелом.

Это местная технология, Виктор к ней не имел ни малейшего отношения. Но использовалась она очень редко, потому как применить ее можно лишь в оборонительном бою. Но тут эти ямки были как нельзя кстати, потому как Градимир рассчитывал вести бой именно от обороны. Измотать, нанести максимальные потери и контратаковать. Славены могли себе это позволить, гульды — нет. Последним во что бы то ни стало нужно загнать брячиславцев в крепость и встать лагерем на торговом тракте, иначе весь их поход не что иное, как фикция. Поэтому сомневаться не приходится, они будут атаковать.

Отойдя от рогаток на сотню шагов, Виктор приступил к осуществлению задуманного. Извлек две рогатины, быстро вбил заостренные концы в землю, приладил картечницу, взглянул в прорезь, подправил прицел, чтобы не задирало вверх (не для небес припасен свинец, так что нечего его в белый свет выпускать), укрепил веревкой и начал разматывать бечевку растяжки, продевая ее в кольца на концах колышков, вгоняемых в землю. Высоты травы вполне достаточно, чтобы растяжка не бросалась в глаза. Пройдя вперед на десяток шагов, он повернул под прямым углом и сделал еще десяток шагов. Достаточно. Противник будет наступать плотными рядами, так что промазать парни не должны ни при каком раскладе. Вернулся к картечнице, взвел курок, проверил состояние. Порядок. Полегчавший мешок — на плечо, сделать два десятка шагов вправо и все повторить.

— Чего там бродил? — Давешний десятник не только спрашивает, а всем своим видом изображает любопытство. Оно и понятно: вышел в поле с каким-то тяжелым мешком, возился там с чем-то, а вернулся налегке.

— Ворожил на гульдов.

— А твои чего? Я ить видел, что все в поле пошли, эвон двое и сейчас что-то делают.

— И они ворожат.

— А нормально сказывать уж не можешь?

— Меньше будешь знать, лучше будешь спать. — Вот же настырный. Не иначе как сотенный послал. Сами-то они нипочем не опустятся до беседы с десятником из разбойных. Тать он и есть тать, и неважно, что бедокурил в чужой земле.

продекламировал Виктор.

— Эка, как складно. Сам придумал?

— Нет, только «гульдов» вставил, а так один очень мудрый человек тот стих написал.

— Что мудрый, сразу видно, эвон как словеса подобрал складно. А еще чего можешь?

— Некогда. Вон они чай, гульды-то, уж появились. — Вот же растащило десятника на разумное, доброе, вечное. Сейчас здесь начнется и разумное, и доброе, и, самое главное, вечное, потому как очень даже многим этот самый вечный покой гарантирован.

Противник выдвигался из-за возвышенности стройными рядами, если не сказать картинно, Виктор это прекрасно видел в подзорную трубу. Впрочем, никакого позерства в их действиях не было, так здесь воевали, и ничего с этим не поделаешь. До них еще далеко, но слух легко улавливает треск барабанов, четко отбивающих ритм. Первая волна пошла вниз по пологому скату, за ней из-за уреза появилась вторая. Если направление движения не изменится, то скорее всего они будут атаковать центр и правый фланг славен. Нечто подобное Виктор и предполагал, поэтому именно на этом участке они и разместили свои мины.

Могло показаться, что гульды, максимально сжимая свой фронт и насыщая атакующие колонны солдатами, оголяют свой правый фланг, подставляя его под удар. Но это только видимость. Драгунам досталось изрядно, но их все еще оставалось около двух сотен или даже чуть больше. Так что вздумай брячиславцы атаковать во фланг — и будут опрокинуты кавалерией, причем не простой. Драгуны — это не просто конница, фактически это пехота, посаженная на коней. Они вполне способны разметать части славен, спешиться и атаковать укрепления в пешем порядке. Эти части недаром считались элитой гульдской короны, и не только ее, но и других королевств, — туда набирали самых лучших бойцов.

Против них Градимир мог выставить лишь сотню посадской конницы. Тоже не сказать, что подарок. Парни там серьезные, потому как потомственные воины, и готовили их родители не щадя. А все от понимания: пожалей дитятко в учении — и очень может так случиться, что его первый поход окажется последним. Какой родитель такого возжелает! Но двукратное превосходство противника и старое неуклюжее вооружение посадских никуда не денешь, поэтому пока про атаку с фланга можно благополучно позабыть. Как оно будет дальше, покажет время и ход боя.

Ага. Вот и пушечки подтянулись, числом восемь боевых единиц. Расположились опять-таки против правого фланга. Все верно, основной напор придется именно сюда. Впрочем, сейчас от артиллерии толку не особо много. Тут не всегда умудряются попасть в строй, стоящий открыто и неподвижно, что уж говорить о попадании в людей, которые укрылись за бруствером и нос показывать не собираются. Пушки в основном предназначены для стрельбы чугунными ядрами по настильной траектории, в результате чего происходит рикошет и ядро вполне способно скакнуть несколько раз, подобно каменному блинчику на водной глади. Тогда уж при удачном раскладе оно может поранить народ не в одном ряду, а в нескольких, с легкостью прошивая их насквозь, разрывая тела или отрывая конечности. Но то при удачном, уж больно много надежды тут на удачу. А чего вы хотели, если ни прицельных приспособлений, ни дальномеров нет. Все-то на глазок делается — ну и результат соответствующий.

Имеются у пушкарей в запасе и бомбы, но это так… Несерьезно, одним словом. Судите сами: мало того что с точностью не ахти, так еще и калибр ну никак не позволяет заполнить ту бомбу большим количеством пороха. Одним словом, недостатки один в один, как и у гранат, разве что бомба чуток помощнее будет. Нет, в этом плане минометы Виктора куда эффективнее. Тут бы противнику вполне сгодились мортиры. Вот у этих с калибром и зарядом все в порядке, а главное — они способны забросить свои бомбы за бруствер по крутой траектории и рикошетов не предвидится. Пушкам это сделать весьма проблематично, да и бомба, подобно ядру, будет скакать, как взбесившийся лягушонок. Не так, как чугунный шар, все же она легче, но рикошет будет (это если не потеряет запальную трубку), и где она взорвется, одному богу известно. Максимум, что они могут, — срыть землю на бруствере, но это сколько попаданий нужно сделать!

Словом, в предстоящем сражении ценность артиллерии гульдов под большим сомнением. Разве что использовать ее для подавления пушек брячиславцев, выставленных чуть позади и выше позиций. Эдак они вполне сумеют и ядра метать по наступающим колоннам, и картечью угостить поверх голов своих стрельцов.

Примерно полчаса у пушкарей ушло на то, чтобы выставить свои орудия. Все это время пехота стояла неподвижно и в полной тишине ожидала команды к наступлению. И что это за идиотизм? Отчего славенские пушкари-то молчат? У них проблем с запасами пороха нет, они могут исправно обстреливать противника. Может, удача им улыбнется, и они собьют хотя бы одно орудие. А зачем? Мы лучше постоим рядком и подождем, пусть противник устроится поудобнее, чтобы ловчее было стрелять, а потом устроим дуэль, кто кого. Чтобы по-честному. Н-да… Радует хотя бы то, что и противная сторона активностью не отличается. Боже, да была бы у Волкова рота солдат при минометной батарее с достаточным количеством боеприпасов, и никакой воевода с его воинами не нужен! Они бы просто перестреляли врагов.

Бых-бых-бых-гдщ-щ!!!

Итить твою, эдак и оглохнуть можно! От беглого залпа уши заложило так, словно он только что получил контузию. Побочный эффект расположения батареи сзади и на возвышенности. Ладно, с ощущениями разберемся позже. Ну-ка, чего они там настреляли? Нет, это когда-нибудь закончится?! Что за… Ядра дружно взрыли землю со значительным недолетом и, как им и положено, срикошетили. Но не все. Сказалась стрельба по встречному склону, некоторые, угодив в мягкий грунт, зарылись в землю, около половины все же подпрыгнули, но только один раз (угол склона для подобной стрельбы оказался неудачным), так что ни одно ядро не достигло строя. Да-а-а, а как бабахнули!

Гульды ответили не менее глупо, таким же дружным залпом, вот только в отличие от своих противников они дали значительный перелет, причем все вместе. Интересно, а по одному орудию произвести пристрелку не судьба?

Едва произошел обмен залпами, как поле огласили звуки барабанов и труб, после чего, подчиняясь отбиваемому ритму, первая волна качнулась и двинулась в наступление. Вслед за первой пошла вторая. Похоже, началось. Отчего-то вспомнился фильм «Чапаев», где изображалась психическая атака, но, оглядевшись по сторонам, Волков отчего-то отчетливо осознал: этим на психику давить бесполезно. Этих если и собьют, то только силой оружия и никак иначе. Виктор попытался поставить себя на место атакующих. А смог бы он вот так, держа равнение и шагая в ногу, улавливая ритм, отбиваемый барабанами, во весь, мать его, рост идти в атаку? Нет, на фиг такую дискотеку.

Повторный залп. Нет, ну что ты будешь делать! Именно залп и никак иначе. Хм. Прямо сборная России по футболу. Лучше бы оставили прежний прицел да подождали бы еще с минутку. Что толку садить скорострельной стрельбой, если все мимо? На этот раз ядра ударили с перелетом. Причем нет, чтобы упасть за первой линией, тогда ядра гарантированно прокатились бы рикошетом по второй, — нет, надо запулить черт знает куда! Волков пушкарями отдельно никогда не интересовался, но, похоже, наведением орудий там занимается один и тот же человек, уж больно дружно летят ядра.

Ответный залп. Может, на глазок и наугад, но с удачей у гульдов получше будет. Правда, несмотря на то что ядра ударили довольно точно, толку от той стрельбы никакого. Впрочем, тот бедолага, что сейчас заходится криком, точно так не думает: ему оторвало ногу. Как только не умер от болевого шока? Все же крепкий тут народ.

Противник уже вышел на дистанцию открытия огня из штуцеров, когда пушкари дали еще один залп, и на этот раз довольно удачно, словно отыгрывались за прежние неудачи. Чугунные шары, ворвавшись в плотное построение пехоты, проделали буквально просеки среди людей, причем срикошетившие два ядра наворотили дел, пройдясь по нескольким рядам первой волны и прошив ее насквозь. Страшная картина. А этим хоть бы хны. Обходят павших и извивающихся в корчах товарищей и двигаются дальше, смыкая ряды. Стойкие, блин, оловянные солдатики.

На поле то и дело раздавались разрозненные выстрелы. Это парни Виктора из штуцеров забавляются, и не сказать, что безрезультатно. Время от времени Волков видит в подзорную трубу падающих или схватившихся за какую-нибудь конечность солдат, которые тут же бредут в обратном направлении. Если доберутся до лагеря, то для них на сегодня сражение закончено. Но бреши быстро заполняются из задних рядов. Выучка у солдат на высоте.

Он бросил было взгляд на свой карабин, но потом отказался от этой мысли. Его ствол не так точен, как у парней, так что лучше подождать еще немного, не хотелось тратить заряды, когда вероятность промаха все еще велика. С одной стороны, заниматься снаряжением барабанов слегка недосуг, с другой — после того, как он разрядит последний, нужна уже будет вдумчивая чистка, потому как число осечек станет слишком велико. Ну и где ему этим заниматься? Под обстрелом противника, когда вот-вот начнется рукопашная? Глупее не придумаешь. Нет, тогда уж в дело вступят револьверы.

Запах сгоревшего пороха забил нос, хотя стрельцы не произвели ни одного выстрела. С этим вполне справляются пушкари. Хорошо хоть с атмосферным давлением порядок и ветерок присутствует, благодаря чему белые облака легко поднимаются вверх и относятся в сторону. Вот что Виктору мешало занять другую позицию, не возле пушек? К тому же здесь артиллерия всегда оказывается в центре внимания, и солдаты стремятся овладеть именно пушками: это и грозная сила, и дорогие они непомерно. Шутка ли, столько пушечной бронзы! Там ведь не только медь, а еще и какие-то добавки, кроме традиционных.

Может, сменить позицию, пока не поздно? Виктор бросил взгляд на суму, в которой находились гранаты, и плечо болезненно заныло. Ну его. Будь что будет. А если ошибутся с наводкой, когда будут картечью садить? Нет, это было бы слишком: считай, вплотную стоят, да и нет прямо за ним пушек, он как-то между пристроился. Ладно, фаталист хренов, готовь гранаты, уже подходят.

Не сказать, что стрельба отличалась особой меткостью. Сегодня гранаты отчего-то имели слишком большой разлет и с точностью были большие проблемы, но это с лихвой компенсировалось многочисленностью противника. То и дело вспухающие ватные облачка вырывали из строя от одного до нескольких солдат. Свою лепту вносили и орудия, которые продолжали время от времени давать залпы. Противник приблизился, и с меткостью у пушкарей стало куда как лучше. Вот только теперь их было уже не десять, а восемь.

Гульдские пушкари, пристрелявшись, начали вести огонь по способности, стараясь накрыть батарею славен. В ход пошли уже бомбы. Одно орудие опрокинулось в результате прямого попадания, был поврежден лафет. Второе было сбито взрывом бомбы, зарывшейся в бруствер перед орудием. Тяжелая пушка не удержалась и скатилась прямо в окоп со стрельцами, придавив при этом двоих служивых. Ярость схватки, словно снежный ком, нарастала медленно, но неуклонно.

Когда последняя граната улетела в сторону противника, тот уже почти достиг линии картечниц. Стрельцы в который уж раз за сегодня осеняли себя косыми крестами и готовились к стрельбе. Молодые, ошалевшие от беспрерывного грохота орудий, криков, дыма и вони сгоревшего пороха, растерянно осматривались по сторонам: казалось, они готовы дать деру. Однако ветераны не дремали и как могли подбадривали новичков, возвращая их на грешную землю. Порой доходило и до чувствительных затрещин.

Вот теперь можно и пострелять. Виктор отложил гладкоствол и взялся за свой карабин. Взвел курок, посадил на мушку офицера, уже переместившегося с передовой позиции и занявшего место на правом фланге своего подразделения. Там сейчас трое: как видно, ротный и два взводных. Рядом стоит один из сержантов. На другом фланге — один офицер и пара сержантов. Ладно. Задержать дыхание, мазать никак нельзя, он может сделать только тридцать шесть выстрелов. Хотя пока он это сделает, гульды скорее всего уже бросятся вперед с багинетами наперевес. Так… Выбрать слабину. Выстрел! Есть контакт. Взвести курок.

Шесть выстрелов, четверо офицеров. Хорошая работа. Впрочем, не особо, все же стрелять приходится, как на стрельбище, разве что антураж не способствует спокойной и выверенной стрельбе. Что это, опять страх погибнуть? Похоже, именно так. Он чувствует, что в душе что-то поднимается, что-то очень знакомое. Невольно взглянув на себя словно со стороны, он вдруг осознает, что не просто перезаряжает оружие, но при этом еще и улыбается, а кровь бурлит так, будто вместо нее по жилам струится жидкий огонь. Не до самокопаний сейчас.

Карабин готов к бою. Приклад привычно упирается в плечо. В этот момент срабатывает первая картечница. По строю гульдов словно каток прошелся, смяв людей, как траву, и расчистив широкий проход. Некоторые картечины достигают второй линии, сразив еще двоих. Следом срабатывают и остальные. Но это не останавливает атакующих: ряды смыкаются, бреши быстро заполняются, и они продолжают наступать. Нет, пожалуй, насчет одной-единственной роты против полка Волков сильно погорячился. Он и представить себе не может, чтобы они в прежней его жизни вот так слаженно и неумолимо наступали на неприятельские позиции.

Еще один барабан пуст. Перезарядка. Гульды уже остановились примерно в сотне шагов от бруствера и вскинули мушкеты. Стрельцы подпалили запальные шнуры и целятся в ответ. Вопреки ожиданиям Виктора пищалей с героическим калибром оказалось не так много, едва хватило, чтобы выставить одну линию. Залп! Пули свистят над головой, ударяются в бруствер, с противным чавканьем входят в живую плоть. Несколько стрельцов падают на дно окопа: кто ранен, а кто уже недвижим.

Черт! Стрельцы не просто падают, некоторые из них стягивают с бруствера свои пищали, стволы которых смотрят в самые разные стороны, в том числе и на стрельцов, оставшихся в живых.

— Пищали! Подбирайте пищали!

Виктор сам хватает одну и едва успевает направить ее ствол вверх, когда звучит первый выстрел. Вокруг уже трещат вразнобой ответные выстрелы стрельцов. Второй выстрел раздается буквально через пару секунд, но Волков успевает водрузить оружие обратно на бруствер, и картечь уходит в сторону гульдов, не прицельно, но хоть беды не наделала. Перед позицией витает дымовая завеса, но, как и предполагалось, она не непроницаема: сквозь нее видно не так хорошо, но видимость приемлемая. Повсюду звучат выстрелы, раздаются крики. Большинство пищалей упавших стрельцов осталось лежать на бруствере, но уже после первого выстрела их сносит назад, и они начинают бить в самую непредсказуемую сторону, раня своих же. Все это Волков видит периферийным зрением, продолжая сжимать в руках громоздкое и неуклюжее оружие. Последующие три выстрела уже уходят прицельно и вполне удачно.

Все время, пока разряжаются своеобразные пулеметы, противник не стоит столбом: вторая линия спешно выдвигается вперед и готовится к стрельбе. Отстрелявшиеся быстро, но без суеты вгоняют в стволы багинеты, готовясь к атаке. Залп! Виктор успевает заблаговременно укрыться и слышит, как над головой проносится целый рой растревоженных шмелей. Но краем сознания он все же отмечает, что плотность огня стала послабее. Значит, его задумка все же принесла свои плоды, и первая волна понесла значительные потери.

Непроизвольно он обращает внимание на пушки. Гады, еще одну сбили! В этот момент орудия начинают изрыгать огонь и дым. Звук не такой звонкий, выстрелы звучат как-то глухо. Это картечь. Волков снова поднимается над бруствером и хватает свой карабин. Заряды вошли весьма плотно и точно, солдаты стоят в окружении убитых и раненых товарищей, однако не сказать, что они готовы пуститься в бегство. Неприятель снова производит смену шеренг и дает очередной залп.

Виктор выпускает одну пулю за другой, не прячась и практически не целясь, стараясь бить по большим группам солдат, чтобы уменьшить процент промахов. Тщательно целиться некогда, сейчас уже очевидно, что он не успеет расстрелять все барабаны. Последний выстрел. Спокойно. Дальше будет только хуже. Извлечь ершик, прочистить затравочный канал, пройтись по кресалу. Да, время теряется, но это необходимо. Гульды с криками бегут в атаку. Виктор краем глаза замечает, как то один, то другой валятся на землю с дикими криками. Стрельцы пока не стреляют. Вторая и третья линии уже дали залпы, и сейчас все защитники позиции спешно перезаряжаются. Благодаря временному перерыву дым достаточно рассеивается. Хотя видимость сильно упала, но все же происходящее еще видно. Ага, стало быть, свое слово говорят волчьи ямы. Как же гульды близко уже подобрались!

Все, карабин заряжен. Кресало — на место, взвести курок, приложиться, некогда высматривать командиров, им завладевает ярость схватки. Выстрел! Есть. Выстрел! Снова в цель. Барабан пустеет буквально в мгновение ока. Вокруг опять басовитый посвист пуль — это вторая волна вышла на рубеж открытия огня и прикрывает своих товарищей. Такая возможность у них есть, потому как атакующие находятся несколько ниже, а обороняющиеся — даже выше второй волны. Несколько пуль поднимают фонтанчики прямо перед лицом, бросив в глаза землю, но Волков успевает зажмуриться, так что со зрением полный порядок.

Все. Перезаряжаться уже некогда — атакующие у самых рогаток. Виктор начинает хватать гранаты одну за другой и посылать их в наступающих. Раздаются взрывы, но в наступившей какофонии боя они походят на негромкие хлопки. Казалось бы, эффекта от тех гранат чуть, только дым, который застилает обзор. Но это лишь кажется. Несмотря ни на что, Волков все же умудряется рассмотреть падающих солдат, сраженных осколками.

Вот гульды уже растащили рогатины, которые все еще представляют собой неудобство, но сильно препятствовать продвижению уже не в состоянии. Вторая волна продолжает давать залп за залпом. Большинство пуль уходит мимо, но есть и точные выстрелы: то и дело от бруствера отваливаются раненые или убитые стрельцы. Слава богу, их не слишком много. Наконец брячиславцы отвечают, также посылая залп за залпом. Один. Два. Три.

Стрельцы уже хватаются за бердыши, ощупывают свои пистоли, у каждого есть по одному, реже по два. Виктор сжимает в левой руке кольт, в правой оказывается выхваченная сабля. Еще зимой Градимир настоял на том, чтобы десять разведчиков начали изучать это оружие и конный бой, для чего отрядил одного из своих боевых холопов. Поначалу Волков отнесся к этому скептически, так как сходиться в сабельном или конном бою он не планировал. Потом здраво рассудил, что от сумы и от тюрьмы зарекаться глупо, и отдался учению со всем пылом, тем более что зимой в крепости наступила тоска смертная, если не считать поход, но тот длился недолго. Ватажники, воодушевленные примером атамана (к тому же они успели усвоить простое правило — умение и навыки лишними никогда не бывают), с не меньшим усердием начали постигать новую науку. Вот она и пригодилась.

Заряды одного кольта Виктор расстрелял в подбегающих к брустверу гульдов, тщательно целясь, чтобы ни один заряд не прошел мимо. Потом те достигли верхнего уреза, и отчего-то их оказалось слишком много: не иначе как последующая волна нагнала предыдущую и присоединилась к атаке. Первого гульда, спрыгнувшего в окоп, Виктор принял на саблю и, пока клинок был в его теле, второго снял выстрелом из кольта. Вот еще один, набегает сбоку и пытается достать его багинетом, насаженным на ствол мушкета. Виктор отводит острое жало саблей, поворачивается вокруг оси, давая возможность противнику сделать еще пару шагов. Как видно, тот полностью вложился в удар, поэтому сильно приближается и сам выходит на острие сабли с небольшим изгибом, впившейся ему в бок.

Еще один. И снова в ход вступает кольт, уже изготовленный к бою отточенным движением. Солдат словно нарывается на препятствие и падает навзничь, выбросив вперед и вверх ноги. Ничего не поделаешь, у такого калибра останавливающая сила весьма велика. Сабля уже покинула тело поверженного врага.

Опять атака, на этот раз сзади. Виктор едва успевает уклониться и приложиться клинком к мушкету, заставляя его значительно отодвинуться в сторону. Левая рука, живя собственной жизнью, делает движение вперед, прижимая кресало и курок к боку. Мгновение — и оружие заряжено, а в следующий миг палец уже жмет на спуск. Солдат, затянутый в синий мундир с желтыми отворотами, переломился пополам, схватившись за живот, и сунулся лицом под ноги своему противнику.

Спина, туго обтянутая синим сукном. Что-то крича, гульд старается подняться на противоположный скат окопа, достав при этом стрельца, неудачно пытавшегося ударить его бердышом. Тут уж не до благородства: Виктор без затей рубит саблей наотмашь и, несмотря на хаос, беспрестанные крики, стоны, звон стали и выстрелы, отчетливо различает, как с характерным треском поддается сукно, а затем клинок принимает плоть. Солдата выгибает дугой, и он падает на землю.

Виктор еще отдает себе отчет в своих действиях, когда разряжает последний заряд. И тут он понимает, что в траншее остался один, потому как стрельцов из нее уже вытеснили и те продолжают биться, не давая противнику подняться наверх. Кое-где солдатам это удалось, и бойня идет уже наверху. Последнее осмысленное деяние — он подхватывает гульдский мушкет с насаженным на ствол багинетом и с диким ревом бросается в штыковую атаку сразу на двоих солдат, набегающих на него. Дальше только красная пелена на глазах от охватившей его ярости.

— Живой?

— Вроде дышит.

— Это ж сколько он кровушки своей пролил?

— Меньше говори. Давай стаскивай с него этих.

Виктор слышит голоса словно сквозь большие ватные тампоны, заткнутые ему в уши. Голоса кажутся знакомыми. Вот и чувствительность возвращается. С него стягивают какую-то тяжесть, и дышать сразу становится легче. Тело нестерпимо ломит, болит каждая мышца, каждая косточка. Он пытается открыть глаза, но ничего не получается. А может, они открыты и он просто ослеп? Кто-то поднимает его с земли, недолго несет на руках, потом аккуратно кладет на что-то более мягкое, чем земля, за что ему отдельное спасибо.

— Давай стягивай с него кафтан.

— Может, сразу к бабке Любаве?

— Дурень, перевязать сначала надо. Давай помогай.

Когда с него тянут одежду, он наконец издает первый звук — страдальческий стон. Боже, как же все-таки больно! Не иначе как смертушка пришла? «Спокойно, — осадил он себя. — Умирать тебе сейчас никак нельзя. Негоже дочурке сироткой оставаться». Было и куда хуже: со страшными ранами, без лекарской помощи, он не просто выжил, но еще и на гульдов охотился. Глаза… Что с глазами? Ничего не видно.

— Ну что там?

— Не понимаю. Кровищи столько, словно его в ней искупали, а на теле ни единого пореза, только шишка на затылке.

— Чего непонятного? Сам себя и искупал, только кровь та вражья, — сказал кто-то третий, тоже голосом очень знакомым. Точно, Соболь. А те двое — Зван и Кот.

— Ну что, нашли?! — Ага, это Куница.

— Не ори. Не видишь, что ли, — нашли. Похоже, его только по голове и приласкали, но знатно так: слова сказать не может, лишь мычит да стонет.

— Ну чего ты, дубина! Переворачивай, захлебнется!

Ох, ну зачем же так кантовать! Стон захлебывается, так как вверх по пищеводу устремляется содержимое желудка. Но Виктор уже на боку, и рвотная масса истекает на землю. Еще несколько спазмов, и дышать становится значительно легче.

— Глаза… — Голос едва слышен, говорить трудно, каждое слово отдается дикой болью в голове, а голоса окружающих и вообще звуки становятся нереально громкими и четкими настолько, что боль эта буквально вскипает.

— Что — глаза?

— Дурень. Лицо ему омойте. Не видишь, кровь запеклась да веки слепила. — А этот голос совсем не знакомый, но слова звучат для Виктора, как музыка, хотя громкий звук и отдается пульсирующей болью.

На лицо полилась прохладная вода из фляжки. Струйки воды с лица протекают в волосы, принося слабое, но облегчение. Кто-то аккуратно мокрой тряпицей трет лицо. Ощущения какие-то смешанные: с одной стороны, каждое прикосновение пульсирует болезненными толчками в затылке, отдаваясь в лоб и глаза, которые нестерпимо режет, но с другой — несколько смягчает неприятные ощущения.

— Чего тут столпились?

— Да эвон, господин десятник, Добролюба отхаживают.

— Жив, стало быть, ваш Вепрь.

— Ты, дядя, проходи давай, и чтобы кличку эту звериную мы больше не слышали, не то и спрос учинить можно. — Видно, что Зван сам чуть не рычит от злости, наверняка сейчас злым взглядом буравит стрелецкого десятника. Виктор сразу его опознал, тот во время боя находился неподалеку, да и раньше встречались не раз.

— А как его еще величать-то? — ничуть не смутился старый вояка. — Ты бы видел, как он тут бился, — чистый зверюга. Я сколько служу, и в боях бывал не раз, а такого ни разу еще не видел. Все уж отошли из рва, а энтот посреди ворога орудует так, что те к нему и приблизиться боятся. В одиночку на десяток кидался, словно ему и черт не брат. Совсем осатанел.

— Все одно не смей. Не любо ему то имечко.

— Зван…

— Тут я, атаман.

— Оставь.

— Ага, им только попусти…

— Не кричи… Больно.

— Ага. Молчу. — Это уже тихо, едва ли не шепотом.

Голоса и впрямь стихли. Наконец запекшаяся кровь размякла, и ее смогли счистить с ресниц. Виктор, все это время пытавшийся разлепить веки, наконец сумел распахнуть один глаз, не дожидаясь, пока оботрут влагу. Едва он это сделал, как тут же получил целый букет неприятных ощущений. Ударил нестерпимый свет: оказывается, все еще стоял белый день и солнышко весело сверкало на небосводе. Тем, чтобы отвести его в тень, парни не озаботились. В глаз попала и вода с сором, что вкупе с сотрясением мозга было очень неприятно, настолько, что он тут же застонал. Захотел было просто зажмуриться, но соринки заставили часто заморгать, отчего открылся и второй глаз, а неприятные ощущения тут же удвоились.

Наблюдавший за этим десятник недовольно ругнулся и, потеснив Звана, тут же повернул Виктора на бок, после чего обильно полил воду из фляжки на лицо, омывая и щеки, и глаза. Конечно, водица, попавшая на глазные яблоки, тоже не бог весть какое блаженство, но куда лучше сора. Не забыл служивый хорошенько полить и голову, за что болезный был особо благодарен, потому как тут же почувствовал облегчение. Ну и пусть его, пускай величает как хочет. Зато хорошо-то как.

— Ну чего столпились? — поднимаясь на ноги, произнес десятник. — Ладьте носилки и несите его к лекарке. Да поспешайте, хорошо ему прилетело.

Это было последнее, что Волков слышал, так как опять отключился. Но, как потом узнал, он не потерял сознание, а просто уснул, что при сотрясении мозга отнюдь не лишнее. Измученный организм сам определил, что сейчас для него лучше, а потому поспешил юркнуть в спасительный сон. Так что Виктор не помнил ни того, как его доставили в крепость, ни окончания боя.

Когда он опять пришел себя, то осознал, что находится в их избе, а в изголовье сидит Тихоня, как всегда что-то мастеривший. Сейчас у него работы хватало. Виктор отчетливо рассмотрел в его руках свою портупею. Так уж сложилось, что он и его парни были изрядно нагружены оружием: это и кобуры с парой пистолей, и подсумки с гранатами и патронами, и саперная лопатка, и нож, и сабля. Так что сам собой встал вопрос о том, как все это носить поудобнее. Вот и вспомнил Волков про шлею, которую он и его сослуживцы пользовали в армии и которая очень помогала носить с удобством нехитрую солдатскую справу. Разгрузка армейская, конечно, поудобнее будет, но под имеющееся у них вооружение шлея куда сподручнее, просто назвал он ее портупеей. Она была весьма похожа на портупеи, которые он помнил по фильмам о гражданской войне, с двумя плечевыми ремнями, просто шлея ему припомнилась из личного опыта.

— Тихоня.

— Очнулся, господин десятник?

— Как видишь. — Молодец паренек, не кричит, говорит приглушенным голосом, почти шепчет, но Виктор все отчетливо слышит. — Звана кликни.

— Не. Бабушка велела, как только проснешься, ее звать.

— Ты хоть скажи, чем сражение-то кончилось?

— Дак разбили ворога.

Сказав это, парнишка тут же умчался за дверь, а вскоре на смену ему появилась лекарка. Ничуть не церемонясь, она посадила пациента и начала осмотр. Действовала бабушка мягко и умело, то и дело спрашивая, где болит. Виктор отчего-то сразу вспомнил, как она осматривала его в тот день, когда состоялось их знакомство: тогда ему тоже досталось по голове. Боже, сколько же времени с тех пор минуло и сколько всего случилось! Почитай целая жизнь прошла, и не одна.

Наконец осмотр закончился, и по виду старухи было понятно, что она им довольна. Ну и слава Создателю, не хватало еще калекой каким остаться. Любава покинула комнату, и сразу вошел Зван, шикнув на кого-то за дверью, отчего голоса за ней тут же примолкли. Присев напротив, он поздоровался, передал привет от остальных парней, которых бабушка строго-настрого пускать запретила.

— Все живы?

— Не переживай, атаман, все как один. Только Коту немного руку оцарапало пулей, но это так, несерьезно одним словом. Мы ить, как ты и велел, в свару не лезли, все на расстоянии, из-за спин стрельцов били ворога из штуцеров и пистолей, — с явным укором произнес помощник.

Ага, камень в его огород: мол, нам сказывал одно, а сам учудил не пойми что. Ничего тут не скажешь, прав Зван. Просто Виктор и сам не понял, как это случилось. Видимо, когда гульды полезли густо и часто, он потерял голову и отдался ярости схватки, напрочь позабыв о том, что сам же и говорил.

— Как бой прошел? — Стыдно спрашивать, ведь командир должен был сам все увидеть, а приходится выспрашивать, словно там и не находился. Ну да что уж теперь-то.

— Первую волну почитай всю повыбили, на бруствер уж в основном вторая взошла. Воевода в дело все резервы ввел, гульды больно злы в драке оказались. Вот ей-ей, атаман, я едва в штаны не наложил, никогда такого видеть не доводилось.

— А что, гульды со стороны сосняка идти не пытались?

— Нет. Им ту охотку Горазд напрочь отбил. Установил минометы в овраге и начал садить, да так, что мама не горюй. Нам видно не было, гульды те роты за урезом держали, но Горазд сказывает, добренько минами накрыли, народу накрошили — жуть. А как все мины по тем резервам израсходовали, так сразу и подались оттуда, как ты и велел. Даже стволы унесли. Ворог, похоже, и не понял, откуда били.

— Ну это и неудивительно, ведь не просто из оврага, а еще и из-за деревьев, а там подлесок, сосняк уже ближе к ручью начинается.

— Так и есть. Правда, сказывает, хотел он еще и пострелять, если те все же сунутся, но потом передумал, волю твою нарушать не стал.

— И правильно сделал. Воевода как, спрашивал, что мы удумали?

— Спрашивал. Да только, как ты и учил, я ему обсказал, что бочонки с порохом и картечью использовали, а в те бочонки повставляли трофейные пистоли какие похуже. А про то, кто и как накрыл резервы, ведать не ведаю.

— Поверил?

— Насчет бочонков с порохом поверил, а вот насчет резерва, кажется, нет. Велел, как только опамятуешь, ему весть послать. Но я так думаю — неча, эвон в себя еще толком не пришел.

— Правильно думаешь. Ты иди, Зван, что-то спать хочется.

— Отдыхай, атаман.

— Да. Ты там парням от меня кланяйся.

— Обязательно, — сверкнув белозубой улыбкой, заверил ватажник.

 

Глава 4

Дела семейные

— Так, говоришь, пленные сказывали, будто мы против них применили какие-то скорострельные мортиры?

— Так, батюшка. Причем дважды. В первый раз у Тихого, во второй — в бою у Веселого ручья.

— А ты ни о чем подобном не ведаешь?

— Нет, батюшка.

— А что твои стрельцы, ничего такого не заметили?

— Я сам был в том бою не в обозе, так что все видел собственными глазами. Метали они чудные гранаты с помощью мушкетов, на манер ручных мортирок, но о том оружии я давно ведаю. Ладная придумка и мечет те гранаты очень точно. Однако пленные показывают, что разными гранатами их обстреливали, одни послабее, а другие куда как мощнее. Ничего подобного в бою я не видел. Резервы были сильно потрепаны тем обстрелом, но мушкетами дотуда гранату не добросить. Так что есть еще кое-что, чего я пока не видел.

— Стало быть, ты уверен, что это дело рук людей Добролюба?

— В том-то и дело, что нет. Все его люди были на виду. Все от начала и до конца участвовали в бою. Сам Добролюб оказался в рукопашной, да в такой, что все диву даются, как он сумел в той сече выжить. Рассказывают, осатанел настолько, что в одиночку бросался на десяток. Может, еще кто объявился или какая тайная дружина великого князя.

— То его рук дело. Я всегда говорил, что он не так прост, — уверенно возразил Световид. — Гадаешь, отчего я уверен в этом?

— Гадать тут нечего. Он сам доложил, что они потрепали гульдов изрядно: взорвали огненный припас, забросали гранатами и постреляли, а по пути устроили несколько засад, минировав дорогу бочонками с порохом. Как все это было сделано, понять не могу.

— Тем самым оружием, которое ты не видел, он все это и проделал.

— Но кто с тем оружием управлялся? Сказываю же, все его люди на виду были.

— Ой ли, внучек?

— О чем ты, деда? — Не скрывая недоумения, Градимир уставился на старого Радмира.

— Тебе тоже нужно объяснять, Световидушка? А ить все как на ладони. Вначале, еще до беды, что на его голову свалилась, он хотел устроить мануфактуру и построить такие станки, каких ни у кого нет. Ты, сынок, его тогда поддержал, а еще он просил у тебя письмецо к дружку твоему, дабы тот помог ему посмотреть станки иноземных и наших токарей. Потом просил тебя пристроить его холопа с повозкой в караван, который в Рудный град направлялся, чтобы детали к тем станкам отлить.

— Эка, батюшка. Ты еще припомни, что в младость мою было!

— Цыть! — бросил строгий взгляд на сына старик. — Надо будет, так и от сотворения мира рассказ поведу, а ты слушать будешь со вниманием.

— Прости, батюшка.

— Потом гульды налетели и пожгли все его хозяйство, — продолжил степенно дребезжать старческий голос. — А после войны, как мне сказывали холопы, что с тобой, внучек, постоянно пребывают, на том постоялом дворе опять появились ветряки, что и ранее были. Стало быть, станки стоят и работают. У его кузнеца ты мушкеты да пистоли ладил на иной лад. Гранаты чудной формы там же лили, а потом уж и тут, в Звонграде. Чего глядишь? Думаешь, коли стар, так и весточку некому принести? Ошибаешься, сынок. Мушкетов он множество на новые ложа посадил, отчего те стали куда удобнее и немного легче. Гораздо больше десятка их изготовили. Но для всего этого те станки не надобны, а ветряки ветер ловят и вертятся. Для чего? Мне он пустобрехом не показался. Так вот к чему я это все. Не дурень он, оттого и многое втайне делает. Против княжества не умышляет, но и доверия не имеет. Потому и людишек у него может быть поболе, и придумки разные есть, о коих он помалкивает. Вот оттуда и загадки те.

— Это он что же, выходит, дружину целую развел? — В глазах Световида начал зарождаться гнев.

— Не закипай, будто самовар, — отмахнулся старик. — Нешто у него не было и до того десятка добрых бойцов? Может статься, был, и не один. Ить ворога бил, и бил ладно, такое в одиночку не учудишь.

— Тут твоя правда, батюшка.

— Но тогда чего же он? — искренне удивился Градимир. — Вскрылся бы, так князь его от службы освободил бы. И зажил бы он жизнью иной.

— Он к великому князю не вхож и свои мысли до него может донести не иначе, как через нас. Или если подаст челобитную в приказ, о чем мы опять-таки запросто можем прознать. А нам веры у него нет, — вздохнул Световид в ответ на непонятливость сына.

— В корень зришь, сынок, — довольно кивнул Радмир. — Есть у него задумки, и немало их. Вот ты, Градимирушка, сказываешь, что его гранаты против обычных куда лучше. Пули новые от него пришли, а оттого стрельба более меткой и дальней, почитай в два раза, получилась. Кресала новые приладил на простой мушкет, и тот стал бить куда чаще. Переделка не особо дорогой вышла, но очень нужной. Опять же эта его задумка с бочонком пороха, каменным дробом и пистолем… Хотя я уверен, что не было там пистолей. Умен он на всякие придумки, но не знает, как все это вынуть на свет божий, потому как от нас он очень даже может ждать беды. Сколько он роду нашему сделал добра, а чем отплатили? Окрутили службой княжьей пожизненной, причем не по доброй воле. Он сына твоего от смерти спас, а ты ему подворье подсунул, обчищенное вконец, так что стало оно его держать, как якорь.

— Так к добру все, — возмутился Световид.

— К добру, да против воли. Нет у него уверенности, что он вынет свои задумки, а его, к его же пользе, не похолопят. Вот и таится.

— Дак ведь слово боярское…

— А он о том ведает? — безнадежно махнул рукой на сына старик.

— Стало быть, нужно ему о том сказать напрямую, — заявил Световид. — Неча таиться, коли для княжества польза великая может выйти. Эвон у Кукши опять чуть биты не были, кабы Градимир в ослушание не пошел.

Враг на этот раз куда основательнее подошел к подготовке кампании, но вопреки ожиданиям война в очередной раз вышла скоротечной. Не на шутку испугавшийся первого поражения Миролюб неожиданно для всех призвал под Кукшу целых десять полков посадской конницы. А еще призвал ополчение со всей округи, в том числе из Звонграда, практически лишив его защиты. Случилось это настолько быстро, что никто ничего и понять не смог. Ну не ожидали, что князь способен на такую глупость: броситься оголять земли и стягивать все силы в кулак.

Но не превосходство почти в двадцать тысяч решило исход сражения и не применение новомодных пуль в полках нового строя, к тому же и тех и других было не особо много. Гульды даже в этом случае имели все шансы на победу. Собственно, к тому все и шло. Они уже практически продавили центр брячиславцев, когда совершенно неожиданно у них в тылу появились два полка стрельцов при десятке пушек. И виной тому оказался Обережненский воевода.

Разбив полки у своей крепости, да так, что из сечи смогла уйти лишь небольшая часть, Градимир оставил в гарнизоне под командованием Бояна только таможенников, пограничников и ополченцев. Основными же силами выдвинулся к Кукше, хоронясь и двигаясь в основном лесами. Тяжким и долгим вышел переход, но оно и к лучшему, потому как появились аккурат к сражению.

Оповещать Миролюба было недосуг, поэтому полки с ходу ударили в тыл, быстро овладев лагерем, пушками и, главное, пленив короля Карла. Так уж случилось, что войск при нем почти не осталось, потому как уже близился перелом в сражении и все резервы были введены в дело. Брячиславцы очень удивились, когда непрестанно давившие гульды неожиданно остановились и в полном порядке начали отход. Попытки контратаковать ни к чему не привели: противник с трудом, но неизменно отбивал все нападки неприятеля, хотя и продолжал пятиться по всей линии, нанося при этом наседающим славенам ощутимые потери…

Все разрешилось, когда с вестью к Миролюбу прибыл лично Градимир, поставив полки в оборону на опушке леса, где расположилась батарея, имея перед собой неглубокий овраг. Коли возжелают побить полки, то бить придется в лоб, с флангов никак не обойти, так что выстоять они могли без особого труда. Смолин появился не один: в сопровождении сотни посадских он доставил короля Карла к шатру великого князя. Миролюбу пришлось изрядно почесать затылок, как ему поступить: наказать ослушника или наградить человека, переломившего ход не просто сражения, а всей войны. Награда воспоследовала, а в наказание Градимир еще два года должен будет провести в должности воеводы Обережной крепости, раз уж у него так славно получается ее беречь.

— Вот и я о том думаю, — согласился старик. — Он за себя опасается да за людишек своих, за коих ответственность чувствует. Боится, что задумки его много прибытка принесут и тот прибыток нам глаза застит. А того не ведает, что спокойствие княжества для нас дорогого стоит.

— А есть ли там столь великий прибыток? — усомнился Световид.

— Уверен, что есть. Сколько может стоить оружие, с помощью которого пара десятков воинов — сомнительно, что у него больше, — сумела знатно потрепать два полка? А как тем оружием вооружить цельный полк? То-то и оно. А еще сдается мне, тут не только в оружии дело. Есть еще что-то. Я уверен.

— Сегодня же отправлю в Обережную гонца, чтобы Добролюб прибыл сюда. Как говорится, сядем рядком и поговорим ладком, — решил Световид и получил одобрительный кивок отца.

Обманывать бывшего скомороха в его планы никак не входило. Каким бы это ни казалось абсурдом, но у него и в мыслях не было нарушать слово главы рода, данное им тут же, в этой самой горнице. И не имело значения, что все, кто знал о том, сейчас находились здесь же. Все в этом мире имеет цену, и далеко не всегда та цена измеряется златом и серебром: есть такое, что ни за какую деньгу не купить.

— Я вам еще не все обсказал, — начал Градимир, и было видно, что говорить он намерен о вещах серьезных. — Тут дело касаемо нашей семьи…

— Это что же получается, Смеяна… — Выслушав рассказ сына, хмуро начал и осекся Световид.

— Нет, не получается, — твердо возразил Градимир. — В том уверен и сам Боян, хотя и съедает его ревность, как ржа добрый клинок, и я за это голову на плаху положу. Но вот сказать, что зять не прав, я не могу.

— Выходит, Смеяна честь блюдет и сомнений в том никаких быть не может?

— Батюшка, а есть ли у тебя сомнения в твоей невестке?

— Это еще что за весть несказанная!

— Коли не ведаешь, то я скажу. Жена моя всю жизнь другого любит, с младых лет, но ни взглядом, ни делом того не показывает, будучи верной и преданной моей спутницей по жизни. Смеяна — дочь ее и подобного от нее ждать нельзя, а сердце… Сердцу не прикажешь.

— Эвон как все. А я ни сном ни духом. А как же так-то? Ить вижу, что ты не просто по долгу с ней, хотя и без вашего ведома вас окрутили.

— Верно все видишь, люба она мне. До гробовой доски люба. Но сложилось так, как сложилось.

— Значит, в Смеяне уверен?

— Про то уж сказывал.

— Ну и слава Отцу Небесному.

— Погоди. А что же ты только о Смеяне и спрашиваешь? А как же скоморох?.. — удивился было Градимир, но осекся, глядя на отца.

— Видать, пришла пора. Ведаю я о том, что Добролюб в Смеяну влюблен, и давно уж, еще с того дня, как впервые порог нашего дома перешагнул. Однако место свое он знает и всегда знал, а оттого любовь свою от самого себя всегда таил.

— Гхм, — неожиданно закряхтел старик.

— Да брось, батюшка, — отмахнулся было Световид, но, видя, что старик не собирается отступаться, вздохнул и продолжил: — Барон Берзиньш. Когда встал вопрос о том, что или мы его спровадим на тот свет, либо он доберется до тебя, я решил послать Добролюба, дабы он его упокоил и устранил угрозу.

— То я ведаю.

— Ведаешь, да не все. Заставить его такое сделать я не мог. Нужно было, чтобы у него появилось нечто, чего он не захотел бы лишиться, нечто, что можно было бы использовать как поводья. Я так рассудил, что, пока ты в крепости да под крепкой охраной гарнизона, барону до тебя не добраться. Поэтому решил обождать, пока Добролюб не обзаведется семьей, сам, так чтобы ответственность почувствовал, а еще лучше — дождаться, когда женка понесет. На одной деньге далеко не уедешь. Насколько он ловок, не мне тебе рассказывать, попытка же могла быть только одна. А Берзиньш тот, чтоб ему в гробу перевернуться, прости Отец Небесный, достал-таки тебя в крепости и едва ядом не извел. Когда я направился в Обережную, то взял с собой Смеяну, хотя легко мог и оставить дома. Взял с умыслом. По дороге в Обережную мы остановились на постоялом дворе, и я предложил Добролюбу за плату порешить старика. По виду понял, что ни за какие деньги он на такое не пойдет, скорее уж в бега подастся. Настаивать я не стал, но сказал, чтобы подумал, а ответ дал, когда назад поеду. На обратном пути тебя опять попытались убить…

— То был не Берзиньш, — скорее утверждая, чем вопрошая, произнес Градимир.

— Тот болт пустил Прол по моему приказу, а потом скрылся в лесу. Про это знали только трое: мы с батюшкой да он. Теперь знаешь и ты.

Прол мог. Это был не просто боевой холоп, а потомственный охотник, такой, что из арбалета воробья бил влет. Такой маху не даст, а лес ему что дом родной, поди его там сыщи, он и лешака со следа собьет, не то что людей.

— Теперь я тебе скажу, не смей его ни в чем винить. Конь Смеяны запнулся, или она его неожиданно вперед пустила, оттого стрела и царапнула ее. Он как прознал, едва себя живота не лишил, я его почитай из петли вынул.

— На что же мы способны ради родни?

— На многое, сынок. Но если есть возможность не переступать через себя, то так и следует поступать.

— Выходит, он за дочку мою упокоил барона, а не за деньги.

— Выходит, что так. Потом за семью свою порешил прорву народа, и ничто бы его не остановило, кроме смерти. Я так мыслю. Коли уж все складывается подобным образом, нужно его отослать так далеко, чтобы и духу его рядом с нашим родом не было. Оно и за Смеяну будет покойней, и перед Отцом Небесным будем чисты.

— И куда ты думаешь его услать?

— Малагин, батюшка твоего бывшего помощника, легко отделался за трусость свою. Помнишь почему?

— Дак корабли они океанские ладили.

— А для чего, ведаешь?

— В море Миролюб вровень с другими державами выйти хочет, вот и ладит эскадру.

— Непросто тут все. Конечно, и здесь проблем хватает, но имеет он думку основать славенское поселение в Новом Свете. Вот-вот клич бросят. Закон вскорости выйдет, что тем крепостным, которые возжелают по своей воле ехать в колонию, вольная положена. Касается это лишь тех людей, у кого в крепостных более ста душ имеется и не более одной семьи.

— Так это почитай только бояр и коснется.

— Не только, но в основном.

— Предлагаешь Добролюба спровадить в Новый Свет? Не выйдет. Я ведь сказывал, что дочка у него обнаружилась. Грудничковая она, куда ей дорогу осилить. Коли силком выдворим его да с ней несчастье приключится… Беда будет. Тогда уж лучше слово нарушить и лишить его живота. Ему без разницы, кого резать, а мстить он станет люто, про то вы ведаете.

— Да. Об этом я и не подумал.

— Мысль твоя верная, сынок, — вновь подал голос Радмир, — но тут еще подумать нужно, время есть. Посылай гонца за скоморохом.

Опять Звонград. Интересно, зачем он понадобился воеводе? Не иначе как станет пытать насчет изобретений. Слишком много всего непонятного случилось в последнюю кампанию, не могло это пройти незамеченным. Градимир пытался вызнать хоть что-то, да так и ушел несолоно хлебавши. Но версия Виктора была шита белыми нитками, без труда можно определить, что он что-то недоговаривает, а потому вряд воевода удовлетворится полученной информацией.

В предпринятом Градимиром походе десяток Виктора участвовал без своего атамана: все же знатно ему прилетело в голову, едва на тот свет не спровадили. Однако, несмотря на отсутствие начальника, парни оказались на высоте. Из Звана получился достойный командир, который сумел провести ватагу через бои без потерь. Именно благодаря их стараниям, а также стараниям десятка Горазда были обезврежены разъезды противника, которые могли обнаружить передвижения брячеславцев в тылу армии гульдов. Именно их стараниями и умениями был обеспечен скрытный подход полков своевольного воеводы. Как при этом Горазд умудрился не засветить своих ребят, понять сложно, но ему это удалось, и сегодня они уже обладали каким-никаким боевым опытом.

Виктор же все это время провалялся в постели. Даже сейчас, по прошествии полутора месяцев, голова внезапно начинала кружиться и подскакивало давление. Бабушка снабдила его настойками да травами, кои следовало заваривать, и было этих лекарств столько, что пить приходилось чуть ли не через каждый час. Сотрясение головного мозга — вообще штука неприятная и может повлечь самые непредсказуемые последствия. У Виктора были кое-какие сомнения насчет возможностей местной лекарки, но, как говорится, за неимением гербовой пишут на простой. Больше всего Волков боялся оказаться немощным инвалидом. Этот страх в нем сидел настолько сильно, что, несмотря на сомнения, он выполнял все назначения старухи с такой точностью, словно это был воинский распорядок, даже в пути.

По рекомендации бабки Любавы Градимир услал болезного на постоялый двор, где о нем могли проявить заботу и обеспечить ему уход. Виктор даже зубами проскрежетал от злости, когда узнал, что Орехины и Сохатовы самовольно вернулись на подворье. Рано, слишком рано. Все складывается таким образом, что явно придется смазать пятки салом, а они опять выставлялись напоказ. Тут еще и Градимир отчего-то не пожелал отдавать дочурку. Пока Виктор приходил в себя, он услал Смеяну в Звонград, благо Ратибор уже окреп, а с ними отправил и Неждану. По сути, именно по этой причине Волков безропотно ехал в вотчину Смолиных, хотя и подозревал, что поездка может оказаться опасной. Ну не верил он в благородство и тому подобное бла-бла-бла! Уж больно часто его припирали к стенке и брали за глотку.

К подворью Смолиных он подкатил, как барин, сидя в легком экипаже на мягком ходу, которым правил Кот. Можно было и верхом, но бабушка строго-настрого запретила. Она не одобряла и эту поездку, но тут уж ничего не поделаешь — воля полкового воеводы. Так что Виктор совершал это путешествие в неспешном порядке, устроенный со всеми удобствами и обложенный мягкими подушками.

Экипаж этот смастерил Богдан по собственному почину, уж больно мала оказалась бедарка. В ней могли разместиться только два человека, а пассажиров случалось куда больше. Вон хоть взять ежедневные поездки в Приютное за работницами — чуть не на головах друг у друга сиживать приходилось. Теперь было гораздо удобнее. Кстати, это обещало-таки стать дополнительной статьей дохода: Богдану уже поступил заказ от знакомого купца Лиса на это новшество. Так как дел особых пока не предвиделось, кузнец по совету Виктора взялся за заказ, все же Лис — человек полезный. Но от последующих заказов они пока отказывались: мало ли как оно все обернется.

В воротах оказался все тот же старик. Едва рассмотрев колоритную внешность сидящего в повозке, он сразу его узнал и весьма сноровисто принялся отворять ворота. А к чему разводить лишние разговоры, коли насчет этого гостя все известно. Оно вроде как и не по чину — вот так вот раскатывать в чудной повозке, да еще и въезжать на боярское подворье, но болезненный вид мужчины и наличие множества подушек указывали на то, что самостоятельно передвигаться ему сейчас трудно. Вот только людям, что с ним прибыли, старик строго-настрого приказал остаться близ ворот вместе с конями. Если прикажут, так их сопроводят и накормят, а пока будет так, как он сказал. Никто и спорить не стал.

— Здрав будь, воевода-батюшка.

— И тебе скорейшего выздоровления, Добролюб. Не стой, ведаю, что хворый, присядь. Присядь, говорю. Разговор долгий и серьезный, так что силы тебе понадобятся.

Вот такое многообещающее начало. Сиди и думай, к чему все это приведет. Но в голосе слышится прежняя забота, никакой скрытой угрозы не заметно. Что же тут происходит? Для чего его вызвали? Как бы то ни было, не начав разговора, не узнаешь. И прав воевода: силы еще ой как понадобятся. Без лишних разговоров Волков подошел к лавке и, опустившись на нее, облегченно откинулся к бревенчатой стене.

В этот момент дверь отворилась, и в горницу вошел знакомый старик, дядька воеводы. Проявляя уважение к летам, Виктор поднялся и отвесил поклон. Зря он это. Как только кровь прилила к голове, перед глазами тут же все поплыло, и, не подхвати его воевода, Волков непременно ударился бы своей многострадальной частью тела об пол. Старик на это недовольно покачал головой, воевода же, наоборот, усадил страдальца обратно, одобрительно похлопывая по спине. Даже воеводе бывший скоморох скорее изобразил, нежели отбил земной поклон, и тот понимал, что вызвано это не неуважением, а боязнью попросту упасть, что он сейчас и продемонстрировал, выказывая уважение древнему старику.

— Чего поклоны земные отбиваешь, коли немощен? — недовольно проскрипел дедок.

— Дак и сам не ведаю, дедушка, само оно как-то.

— Ты за словесами-то следи, десятник. Ишь, удумал — «дедушка», — недовольно заметил Световид.

— Не суди парня. Чай, сам в свой час не объяснил, кто я, так что неча на зеркало кивать, коли у самого рожа кривая.

— Твоя правда, батюшка.

— Батюшка?! — не удержавшись, выдохнул Виктор. Твою дивизию сто тридцатый полк! Выходит, это отец воеводы! А он-то ему… Ох, держите меня трое. Это же полный абзац!

— Не ожидал, что глава рода боярского тебя внучком величать станет? Да ты дыши, дыши, не то грохнешься в беспамятстве, а нам с поленом говорить не о чем, — проговорил Радмир.

— Стало быть, на судилище меня призвали, — снова откинувшись к стене, как-то равнодушно бросил Виктор.

Что ж, чего-то подобного стоило ожидать. Жаль только дочурку. Как сложится ее судьба? Вырастят ее вольной или будет ей уготована судьба холопская? Оружие при нем, можно и подороже продать свою жизнь, вот только вырваться все равно не выйдет, а Неждану в отместку могут и живота лишить. Чему быть, того не миновать. Придется покорно ждать.

— А есть за что судить? — лукаво улыбнулся воевода. Вот поди пойми его. И вообще, что тут происходит? Да пошло оно все!

— Зачем призвал, воевода? — Голос усталый, так может говорить лишь тот человек, который для себя уже все решил и смирился с судьбой. Поэтому и без разницы ему, кто перед ним: дерзости нет, но и от пиетета ничего не осталось.

— А разговор стародавний продолжить, — наливая квас, произнес Световид. Затем протянул кружку Виктору: — Выпей — может, полегчает.

— Я уж лучше из своей фляжки. Там настой травный.

Произнеся это, Волков и впрямь отстегнул фляжку и сделал два больших глотка, как учила лекарка. Чего она там намешала, ему было невдомек, но только облегчение пришло сразу. Головокружение отступило, и тошнота тут же утихла. Только холодок из груди никуда деваться не хотел, но то уж по другой причине.

— Вижу, полегчало. Тогда продолжим. Помнится, ты мне сказывал, что хочешь мануфактуру открыть, обзавестись семьей и зажить спокойной жизнью. От меня письмо к другу моему старинному просил, побывал на мануфактурах иноземных и наших. А своего дела как не было, так и нет.

— Так ведомо тебе, воевода, что и дом, и семья у меня были. И мануфактура должна была появиться, да не сложилось. Дом и семью пожгли. Видно, спокойное житье не про меня, не сложилось как-то.

— Больно егозлив, вот и не сложилось. Сказано ить в Писании: прощай врагов своих, — возразил Световид.

— Видно, не про меня те слова. Не умею я прощать. Мне ближе иное: око за око.

— У тебя сторицей получается, — покачал головой воевода. — Но не о том речь. Что же ты думаешь и далее вот так зверем лютым прожить? Эдак век у тебя выйдет недолгий.

— Кровушки я уж напился вдоволь и за семью отомстил сполна, да только нынче судьба так уж обернулась, что служба мне выпала пожизненная.

— Световид, хватит ходить вокруг да около, — вмешался старый Радмир. — Не видишь, парень гадает да понять не может, что мы тут удумали.

— Твоя правда, батюшка. Так вот, Добролюб, греха в том, что ты сохнешь по моей внучке, мы никогда не усматривали и не усматриваем. Доколе ты себя в руках держишь и не покушаешься на то, что твоим быть никогда не сможет, от нас беды не жди. Многое нас повязало, но то все в прошлом. Сегодня знай, что род наш тебе не угроза и никогда ею не был, потому как хранит тебя слово главы рода Смолиных и будет хранить, даже когда его не станет. Долгих лет тебе, батюшка.

— Чего уж, все под Богом ходим, и каждому свой век отмерен, — грустно улыбнулся старик.

— А как же род Вяткиных? — не удержался Виктор.

— О том только четверым ведомо, — продолжил воевода, — нам троим да Градимиру, а более знать никому и не надо. С тем вопросом закончили и вспоминать не будем. — Вообще-то вспоминать само как-то получалось, но воевода прав, лучше позабыть, так спокойнее. — Насчет того, что жить тебе незачем, тоже говорить не станем, потому как есть у тебя дочка, а с ней появился смысл за жизнь держаться. Как бы разговор наш ни закончился, сегодня ты с ней домой уедешь.

А вот эти слова никак не могли быть восприняты Виктором спокойно. Только раз он держал на руках Неждану, но уже любил, как и первую свою дочурку. А может, это прежняя любовь нашла продолжение в этом ребенке, как и жизнь первой Нежданы.

— Благодарю, воевода.

— Не за что тебе благодарить, дочка к отцу вернется, то по закону божьему.

— Все одно спасибо. И за заботу о малютке тоже.

— Ладно, о том говорить больше нечего. Поговорим о тебе. Никогда бы не подумал, что обычный скоморох станет отличаться такими умениями. Много ты всего напридумывал.

— Не так, воевода. Я ничего не придумал, просто предложил улучшить, вот и все. Вот пистоль, я ить ничего такого не изобретал, просто попросил мастера сделать его чуть прочнее, остальное — его рук дело. Карабин мой — тоже его работа. Магазинные мушкеты не вчера появились, однако из-за того, что под магазины делаются отверстия в прикладе, мушкет тот лишь для потехи и годен, но никак не для боя, больно хрупок. Если же к этому пистолю приделать приклад и установить ствол подлиннее, получится карабин, который и оземь грохнуть не так страшно. Нужна была просто идея, я ее мастеру и подал. Если на обычные мушкеты и пистоли установить кресало с магазинного пистоля, то будет экономиться время перезарядки, мы с Богданом просто повторили работу мастера Лукаса. С гранатами тоже ничего удивительного. Мы всего-то отлили корпус с канавками, и теперь, когда порох загорается, чугун разрывает по тем канавкам, потому как там стенки тоньше, оттого и осколков больше, а значит, и вреда ворогу.

— А кто тебе подсказал насаживать те гранаты на мушкет?

— Стрельцы. Они как-то заехали на подворье, и у одного из них была ручная мортирка. Вот и подумал я, как бы сделать так, чтобы и гранату можно было метнуть, и мортирку за собой не таскать, потому как лишний груз получается.

— А мину, каменным дробом начиненную, как придумал?

— Дак голь на выдумки хитра. Тут тоже ничего сложного. Малый бочонок с порохом — в большой, а вокруг — каменный дроб. Порох взрывается и разбрасывает все окрест. Можно и огненным шнуром поджигать, но так время не подгадать. А если пистоль старый да разболтанный использовать, который только и остается, что выбросить, куда сподручнее получается. Подошел ворог, ты за веревочку дернул и подорвал тогда, когда нужно.

— И пули сами собой получились?

— Нет. Я видел во Фрязии, как один охотник такие пули ладил для своего мушкета. Сказывал, порох больно дорог, так что каждый промах по кошелю бьет, а так ладно получается.

— Отчего же у западников таких пуль нет?

— Почем мне знать-то, воевода? Может, таил старик тот секрет от всех. Я его тогда из реки вынул, вот и не стал от меня таиться, да и какое дело до пуль какому-то скомороху.

— А для винтовальных мушкетов?

— То уж я сам. Заметил, что при стрельбе из винтовального карабина пуля куда хуже бьет, чем из гладкого ствола. Долго понять не мог, в чем дело, но потом сообразил стрельнуть в мягкий тюфяк, чтобы пуля не смялась, да поглядел на нее. Оказывается, нарезы там слизывает, а тогда уж получается, что дым вокруг пули идет и нет той точности. Решил попробовать сделать пулю длинной, а оно возьми и получись. Почитай, что и случайно вышло.

— Не многовато ли случайностей вокруг тебя?

— Дак и подле Градимира в том лесу я тоже случайно оказался. Откуда нам знать, какими дорогами нас поведет Отец Небесный.

— А что скажешь насчет скорострельных мортир?

— Дак сказывал уже сыну твоему: не ведаю, об чем речь. Гранаты мушкетами мы метали, а что там гульдам со страху показалось, то уж их пытать надо. У страха глаза велики.

— А сколько у тебя людей, Добролюб? — вкрадчиво вопросил старик.

— В ватаге было два десятка. Да от них вреда княжеству никакого, только польза получилась. А когда нас Градимир на подворье обложил, второго десятка там не было. Вот так и вышло, что только часть ватаги на службу попала.

Наглухо запереться и все отрицать было бы чересчур глупо. А вот выдать часть правды с удобоваримым объяснением — это уж совсем иное. Да и выдал он почти все, только про минометы и картечницы умолчал. Нельзя выдавать на гора все и сразу. Конечно, княжеству от этого может выйти большая польза, вот только это не его проблема. А потом, мог ведь и вред получиться. Все же в промышленном отношении славенские княжества и Брячиславия в частности сильно уступают западникам, так что вырвись эта новинка наружу — и вреда могло получиться куда больше. Элементарные пули уже могли бедой обернуться, ведь как только западники поймут, что к чему, куда проще используют эту задумку, у них-то такой дикой чехарды с калибрами нет.

— Ох непрост ты, скоморох, — в который уж раз заявил воевода. — Тут ить какое дело… Все-то ты правильно излагаешь, но отчего-то, кроме тебя, до этого никто не додумался, хотя все и на поверхности лежит, а ты раз-два — и приходи кума любоваться. Ладно, чего только не бывает. Но давай вернемся к твоему житию. Отсидеться втихую у тебя не выйдет. Если гульды пока не прознали, кто такой Вепрь, то уж скоро все узнают, а тогда и тебе, и задумкам твоим конец один. Доберутся до тебя, а там, глядишь, и до дочурки твоей. Эвон у меня от одного едва получилось сына оборонить. А сколько у тебя доброжелателей? По всему выходит, что уезжать тебе надо, да так далеко, чтобы никто достать не мог.

Ох, божечки, опять заботу начинают проявлять. Значит, жди беды. Что же ты на этот раз придумал, воевода? Ты ить завсегда мягко стелешь, да жестко спать. Что ж, сейчас все и разъяснится.

— Великий князь в мудрости своей решил основать колонию в Новом Свете. Места те опасные, дикими народами населенные, но зато опознать именно тебя там будет некому.

— А просто отпустить не хочешь, воевода?

— А я тебя и не держу. Только совет даю.

Может, послать всех и воспользоваться тем, что его никто не держит? Как же, «не держит»! Воевода княжеству верой и правдой служит, как и предки его, как и сыновья, а потому человека, из-за которого родине может грозить беда, так просто не отпустит. По сути, он уже указал, куда именно можно отправиться Виктору. Стоп. А чего ерепениться? Ведь и без того собирался поступить именно так. Вот только сейчас оно не ко времени. Если хотя бы до весны оттянуть время, то можно куда основательнее подготовиться и людишек подобрать. А-а, пропадай моя телега!

— Мысль отправиться за океан мне по душе, однако нет желания ехать не подготовившись. Ведь не один я, есть и люди, кои со мной по доброй воле, есть и холопы. А главное, и сам я после ранения не оправился, и дочурка пока еще грудничок слабый. Так что в этом году нам ходу в дальний путь нет. С другой стороны, твоя правда — гульды всегда могут прознать, кто такой Вепрь и где его можно найти, а может, уже знают, больно приметное у меня обличье.

— К чему ты клонишь, Добролюб?

— К тому, воевода, что на время мне и людям моим схорониться надо в каком-нибудь укромном уголке, а уж следующей весной мы готовы двинуться в путь. Помощь мне твоя надобна, но не за просто так, а к взаимной выгоде. Ты вспомнил о мануфактуре, значит, помнишь и о том, что я сказывал про станки. Так вот, я сумел изготовить те станки. Не успел начать дело, но станки есть, и они готовы к работе.

— Ты еще сказывал, будто не ведаешь пока, что станешь ладить на той мануфактуре.

— Времени прошло достаточно, так что теперь знаю. Изделия принесут большую прибыль и пользы от них будет в избытке. Посели меня в тихом месте, приставь ко мне людишек смышленых, чтобы науку перенять смогли, а на следующий год я оставлю тебе мастеров, кои смогут на тех станках работать. Выделишь из своей казны серебро, мы в Рудном закажем станки, ты сможешь поставить их вместо моих. А как я уеду, получишь свою мануфактуру.

— Много серебра-то потребно?

— Много, воевода. Но если положишь еще больше и закажешь несколько станков, то все это окупится меньше, чем за год, и прибыль потечет прямо в твою казну.

— Искушаешь?

— Предлагаю выгодное нам обоим дело.

Воевода бросил взгляд на отца. Разумеется, он сам мог принять решение, но, коли уж так сложилось, что разговор при старике, хотелось бы получить одобрение. Радмир только легонько кивнул в знак согласия. Вот и ладно.

— Что ж, подберем тебе тихий уголок.

— Только не совсем тихий, а такой, чтобы ветра были частыми, у меня от ветряков все работает.

— А чем тебе река не блажит? Понятно, что на постоялом дворе речки не было, но можно и иное место подобрать.

— Река — помощница только до ледостава, а ветер всегда дует, а значит, и станки работать станут круглый год, лишь в безветрие встанут, но таких дней в году мало случится. Так что неспроста я на ветер надежу возложил… Да, чуть не позабыл. Строение мануфактуры той тоже за твой счет пойдет.

— Эка!

— Дак тебе все останется, воевода. Чай, не порушу, все как есть оставлю.

— Чего еще возжелаешь?

— Более ничего.

— Вот тебе мое слово. Строить станешь за свое серебро, чай, достаточно награбил в свое время. Коли польза от твоей мануфактуры и впрямь будет, то я тебе твои затраты восполню.

— Как скажешь, воевода.

— Вот и ладно. В крепость можешь больше не возвращаться, со службой я улажу.

— А люди мои как?

— Там края опасные и люди, искушенные в ратном деле, лишними никак не будут.

— Иными словами, они останутся на службе и только отбудут к новому месту?

— Нет. Они тоже уйдут со службы, но при условии, что вместе с тобой отбудут в Новый Свет. Все два десятка, — с нажимом закончил воевода.

А что тут скажешь? Остается только соглашаться, что Волков и сделал без промедления.

Была мысль замылить станки и способ изготовления лерок и метчиков, но лишь мелькнула и пропала. За все в этой жизни нужно платить. Зато у него будет фора во времени и возможность подзаработать. Отправляться на новое место с минимумом из того, что может понадобиться, глупо. Одно дело, если земля под ногами горит, а когда есть возможность подготовиться в течение года, продумать, как и что лучше сделать, то не стоит от нее отказываться. В конце концов он отправляется не в поездку, а переезжает на новое место жительства. Нужно будет сделать очень много, в том числе и снаряжение пополнить. Уж больно поиздержались, а там как пить дать придется воевать: не на пустые земли идут, там хозяева имеются. Так что зацикливаться на одной резьбе глупо, тем более что это актуально лишь здесь, где развита хоть какая-то промышленность. Что-нибудь еще придумает.

Как ни надеялся Виктор на иное, Неждану вынесла мамка, что была при Смеяне. Едва осознав, что опять думает о запретном плоде, Волков мысленно выругал себя. Ну не судьба, что тут поделаешь, а раз так, то думай об ином. Вот только не получалось это ни в какую. До самого момента, пока спеленутый младенец не оказался у него в руках, не получалось, а едва это случилось, мысли сами свернули в иное русло. Ни о чем другом, кроме как о дочери, он думать уже не мог. Взяв ее на руки, Волков замер, внимательно всматриваясь в детские черты спящей малышки, не в силах отвести взор. Нет, не ошибся он тогда — одно лицо. Уверен, открой она глазки — и цвет их окажется один в один.

— Гхм… Добролюб.

— А? Что? — встрепенулся Виктор, замерший каменным изваянием со счастливой улыбкой. Вот ведь поди пойми, как такая улыбка возможна на обезображенном лице, но, видно, возможна, коли все это смогли рассмотреть без труда.

— Может, все-таки поедем? Или ты прямо посреди двора заночевать собрался?

Виктор внимательно посмотрел на Звана. Ишь, лыбится, словно рубль нашел. Хотел было одернуть, но лицо вновь озарилось счастьем и умиротворенностью. Да, не все гладко: и трудностей еще достанет, и опасности впереди ждут нешуточные, но сейчас, обретя то, что считал навеки потерянным, он по-настоящему счастлив, а с остальным, бог даст, разберутся.

— Давай прямиком в какой трактир, — наконец угнездившись на сиденье и пристроив дочь на руках, приказал Виктор.

— Ты это, атаман… Сам ведь сказывал, что в Звонграде нам лучше не задерживаться, «друзей» у тебя тут слишком много. Небо ясное, дочурку твою мы и в поле со всем прилежанием пристроим, так что любо-дорого будет, кони отдохнули… Чего время тянуть?

— А Неждане припас взять? Ить ее нашими разносолами не накормишь.

— Так в короб уж все уложили. Там и пеленки, и бутылочки, и молочко, с дитем ты управляться вроде и сам умеешь. Так чего рассусоливать?

— Самих-то накормили?

— И нас накормили, и тебе обед прихватили, чай, вы там лишь разговоры разговаривали. Да и свои припасы имеются.

— Тогда в путь, только к Лису заскочим на минутку.

Показалось или и впрямь кто-то из окна на втором этаже его высматривает? Да нет же, конечно, показалось, с чего бы… Да и некому, то, наверное, ветерок занавеску треплет. Ну что ж, бог даст, больше он на это подворье не вернется. Ну его, тут не поймешь, где найдешь, а где потеряешь.

И вовсе он не страшный. Тогда на свадьбе она растерялась или даже испугалась, но это ведь оттого, что помнился ей совсем иной лик. Ну да, слышала она о том, что досталось ему, но и предположить не могла, что настолько. Прошло совсем немного времени, и он уж не казался таким уродливым, а глядя на то, как он скоморошничает, она вовсе позабыла о его увечье и стала видеть его именно таким, каким помнила по прошлому. Там же, на крепостном дворе, она и вовсе увидела иного человека. Обличье-то чуть ли не звериное, а на деле — обычный растерянный и даже испуганный человек.

Вот и сейчас, спрятавшись за занавеской, она смотрела на переполненного счастьем и нежностью мужчину, а не на зверя лютого, обагренного кровью по самую маковку, готового в любой момент рвать ворога до последней возможности. А ведь знала точно, что он именно таков и доказал это уже не единожды. Чувствовало сердце иной он. Вон стоит, трепетно держа младенца на руках, словно в соляной столб обратился, с застывшим на лике выражением искренней радости. Чуют это и его соратники: мнутся, но боятся потревожить своего десятника, внезапно обретшего часть некогда утраченного.

О чем он сейчас думает? Может, о ней? О той, которая была его спутницей, одарившей тихим семейным счастьем? Нет. Сомнительно это. Тогда бы на лице промелькнула тень, а ее нет. Все помыслы легко читаются на челе, и направлены они лишь на дочурку. Последняя мысль отчего-то успокоила сердечко, ни с того ни с сего затрепетавшее. С чего бы это? Может, оттого, что ей было искренне жаль этого человека, который уверовал, будто ему в этой жизни уготована судьба неприкаянного беспощадного мстителя, а тут внезапно обрел новый смысл своего бренного существования, светлый и достойный. А может, оттого, что не хочется отдавать малютку, к коей уж успела попривыкнуть, не делая различий между ней и сыном. Конечно, именно поэтому, отчего же еще.

— Смеяна, что ты тут? — донесся голос мамки. Странно, боярышня и не услышала, как отворилась дверь, а ведь та слегка скрипит.

— Да вот гляжу, как Неждану забирают.

— А он что же, все еще во дворе?

— Вон садится в повозку.

— Ох, голуба моя. Гляжу, ты к девочке-то прикипеть успела, эвон и в дорогу сама покормила, не поспеть за тобой.

Вот такие дела. Смеяна не раз и не два нарушала волю супруга своего и сама кормила малышку, хотя все были уверены, что тем занимается кормилица. Отчего так, она и не знала, просто брала младенца и пристраивала к груди. Пеняла ей на то мамка, да только эдак несерьезно, потому как имела тут свою думку.

— Не иначе как девочку хотела, а уродился богатырь, — понятливо кивнув, все же высказала кормилица свое понимание происходящего.

А как же иначе. Это мужья желают сыновей, а женка, даже коли всем своим видом выказывает поддержку мужу, всегда желает иметь дочь. Баба, у коей одни сыновья, вообще обделена Отцом Небесным. Сыны, подрастая, завсегда к отцу тянутся, а девки — они к матери поближе. Правда, в боярских семьях заботу о чадах имеют мужья: именно они приставляют к деткам кормилиц, нянек и дядек. Женам же доставалась роль монашки, запертой в своей келье, с тем лишь отличием, что супруг мужний долг справляет. Недостатка она ни в чем не знала, но и света белого не видела. Однако были нередки и такие семьи, как смолинская, у коих жена вовсе не походила на узницу. С восшествием на великое княжение Миролюба этот древний обычай медленно и стремительно рушился. Так что молодежь уж по-иному смотрела на житье, а как станет их больше, так перемены неизменно наступят.

Из стоящей в углу колыбельки послышалось кряхтенье, которое обещало перерасти в здоровый и требовательный крик. Боярич обещал вымахать в косую сажень в плечах, уж больно прожорлив для своего возраста. Даже несмотря на перенесенную болезнь, весьма увесист и боек. Хвороба, хвала Отцу Небесному, отступила, и малыш очень быстро восстанавливался, набирая вес не по дням, а по часам.

Мамка скосила взгляд на Смеяну, мол, и как быть, грудь-то у матери пуста. В ответ молодка шутя нахмурила брови и склонила набок головку, мол, чего вопрошаешь, нешто не ведаешь, что и как делать. Кормилица только ухмыльнулась, тряхнула головой и, подойдя к колыбельке, взяла спеленатого малыша на руки:

— Иди сюда, радость моя ненаглядная, матушка твоя совсем уж про тебя позабыла, все больше девок привечает. А как быть такому богатырю без молока-то!

— Зарина!

— Да молчу я, молчу, — все так же лукаво улыбаясь и выпрастывая грудь, проговорила женщина.

 

Глава 5

Сборы

— Ну как там малышка? — Виктор, не скрывая тревоги, посмотрел на подошедших бабку Любаву, с которой никак не желал расставаться, и Беляну.

Жена Богдана высоко несла свой живот. Вот уж молодые, времени даром не теряют, а и то верно: какие их годы, в самый сок взошли. При виде тяжелой Беляны у Виктора с одной стороны тепло по сердцу разлилось, с другой засосало под ложечкой. Если выступать по весне, а иначе никак нельзя, то дитю едва полгода минет. Неизвестно, как младенец перенесет переход через океан, ведь плыть придется от полутора до двух месяцев. Жаль, если им придется остаться здесь, Волкову вообще не хотелось ни с кем расставаться. Но тут дело такое, только добровольно и никак иначе. Ватажники из старичков все как один заявили, что готовы ехать хоть к черту на кулички, и это уже грело, потому как воевода тысячу раз прав, нельзя иначе.

— Ладно все с твоей дочуркой, — с добродушной улыбкой заверила лекарка. — Здоровое дите и дорогу перенесло хорошо. Наелась и спит.

Наконец все собрались за большим столом. Богдан нежно обнял и легонько притянул к себе Беляну, а та и не противилась, склонив голову на крутое плечо. По счастью, постояльцев не было, девки приютнинские уже ушли, и можно было говорить свободно, не опасаясь, что их подслушают. Разговор же предстоял серьезный. Виктор прекрасно осознавал, что ему необходимо торопиться, и дело вовсе не в том, что он опасался мести от гульдов. Просто отсчет времени уже начался, и каждый потерянный впустую день для него оборачивался большими потерями, потому как сделать нужно слишком много, а времени в обрез.

— Ну сказывай, чего удумал? — вопросил Богдан.

— Перво-наперво о главном. Дела складываются так, что мне нужно уезжать из Брячиславии. Уезжать навсегда.

— Как же это? — Богдан встрепенулся.

Беляна, оторвав голову от мужнина плеча, устремила на Виктора удивленный взгляд. Горазд молча откинулся к стене, словно впечатался в нее. Только бабушка Любава как-то понимающе посмотрела на Волкова и грустно улыбнулась.

— Стало быть, воевода услать тебя решил, — словно зная то, чего не знал никто иной, уверенно произнесла она.

— Не воевода. Слишком много я всего наворотил, чтобы я и те, кто близ меня, чувствовали себя здесь в безопасности. Как говорится, с дурной головой ногам покоя нет. Прикрой я свое обличье обычным платком, и ничего не было бы, но, когда кровь в голову ударила, ни о чем не думал, а потом уж поздно было. Значит, так. Подворье это я продаю, Лис Отряхин уж купца на него ищет. Не глядите на меня так. Опасно здесь оставаться. Погоди, Богдан, — остановил открывшего было рот кузнеца Виктор. — Дай сказать, а там уж и решать станем. Воевода предоставит нам место, где мы сможем поставить мануфактуру. Там построим бараки, в коих поселимся и сами. До весны станем ладить известный тебе инструмент, ладить так много, насколько возможно. К началу весны воевода пришлет людишек, чтобы мы могли научить их работать на тех станках и их обслуживать. Заработать, по моим прикидкам, должны будем изрядно. На то серебро закупим различного припаса, чтобы в чужих краях не было ни в чем недостатка. Там место голое, так что ничто лишним не окажется.

— А куда хоть собрался-то нас тащить? — все же поинтересовался Богдан.

— Вас — только туда, где станем ладить мануфактуру. И не тащить, а просить помочь. Вы люди вольные, и указывать вам я ничего не могу. За службу отблагодарю достойно. Настолько, что ты и сам сможешь свою мануфактуру наладить и жить где-нибудь близ стольного града. У границы вам делать нечего, обоснуетесь там, где вас никто и знать не знает.

— Это ты что же, нас гонишь? — возмутился Горазд.

— Воевода велел, чтобы все мои ватажники вместе со мной убирались. Я так думаю, он боится, что не найдут они себя в мирной жизни и подадутся на большую дорогу, а опыта у них в том изрядно, так что и бед может выйти множество.

— Хитер воевода, — довольно разулыбался Горазд.

Но Виктор тут же приспустил его на землю:

— Не улыбайся. То касается всех остальных, но не тебя. Ты глава рода, и на тебе большая ответственность — мальцы, не вошедшие в возраст.

— Дак ить Богдан…

— А ты что же, опять руки умоешь?

Укор Виктора, высказанный с твердостью металла, заставил парня понуриться.

— Погоди, — огладив бороду, все же вмешался Богдан. И, хотя Виктор недовольно скривился, продолжил: — Ты толком скажи, куда собрался и почему нам с тобой нельзя? А то совсем запутал, одна мануфактура, иная, стольный град приплел.

— По весне путь мне выпадает в Новый Свет.

— Да ведь там народы дикие проживают, — удивилась жена Богдана.

Полезно все же работать на постоялом дворе. Из каких только краев народ сюда не заезжает и какие только байки не рассказывает, вот и про Новый Свет слышала Беляна. Конечно, рассказы скорее всего сильно приукрашены, но хоть представление имеет, что это и где находится.

— Проживают, — согласно кивнул Волков. — А еще, чтобы до тех земель добраться, два месяца нужно морем-океаном плыть на больших кораблях. Там же, полагаю, рады нам не будут и придется биться за свое новое жилье. Хотя, думаю, может, получится и миром договориться, коли предложить им что-нибудь полезное.

Говоря это, Виктор вдруг вспомнил, как на уроках истории учитель рассказывал, как белые купили у индейцев остров Манхэттен за пять стальных ножей. Пожалуй, они найдут что предложить, дабы выторговать себе небольшой клочок земли, им много не надо. Правда, это станет возможно, если Миролюб не пошлет во главе экспедиции какого-нибудь дуболома, но с тем придется позже разбираться.

Новость для всех оказалась сногсшибательной. Единственным, кто ни на мгновение ни в чем не усомнился, стал Горазд. Парень надулся. Эвон, все, значит, в дальние края, а он словно прикован к семье.

— А меня что же, тоже погонишь? — спросила травница.

— Попривык я к тебе, бабушка, да ведь дорога дальняя и места те дикие и опасные, как тебя страгивать?

— Нешто там мое лекарство не занадобится?

— Лекарка нигде лишней не будет, и дурень тот, кто иначе считает.

— Стало быть, берешь?

— Если пожелаешь. А вы не гоношитесь, — тут же пристукнул рукой о столешницу Виктор. — Нас с бабушкой тут ничто не держит, нам собраться — только подпоясаться. Своему здоровью она сама хозяйка. Коли считает, что выдержит дальний путь, то так оно и будет, кому, как не ей, знать. Вы иное. Дите у вас будет грудничковое, куда ему такое осилить, а семейство при вас должно быть.

— Верно сказываешь, Добролюб, — вдруг подбоченился Горазд. — Ты, матушка, не серчай на меня. Хвала Отцу Небесному, твоя жизнь обустроена и за Богданом ты будешь как за каменной стеной…

— Ты это к чему? — опять набычился Виктор. — Сказано же, тебе за семью ответ держать.

— А я и держу. Я сейчас как голова сказываю. Не век парням под крылышком мамкиным сидеть. Опять же станки ты свои с собой заберешь, а ребятки в той науке преуспели. Мне занятие тоже найдется, и за братьями присмотрю. Так что ни от чего я не бегу. Мы с братьями едем с тобой. Благослови, матушка.

А что тут поделаешь? Прав старшенький, потому как не получится всю жизнь над ребятками наседкой просидеть, уж близок тот день, когда разлетятся птенцы. Хотелось бы, чтобы поблизости были, но, может, так оно и к лучшему. Хотя и корит себя Добролюб, что через него их жизнь рушится, но ведь это не так, тут скорее наоборот. Присмотрит он за мальчиками и Горазду укорот даст, пока те на ноги крепко не станут. Осенила она старшего сына крестом и отерла уголком платка глаза.

— Что ж, выходит, с этим решили, — вздохнул Виктор, стараясь, чтобы никто не заметил облегчения в его голосе.

Положа руку на сердце, он должен признать, что ему будет проще обойтись без Горазда, а вот его братья очень пригодятся, иначе опять все с нуля придется начать. Еще лучше, кабы и Богдан отправился с ним за моря, но это пустые мечты. Видно, что мечется мужик, словно птица, угодившая в силки, но вырваться ему не по силам. Семья вяжет похлеще любых пут, потому как тут ответственность нешуточная. Одной он уже лишился, Бог дал ему второй шанс, за который он будет зубами держаться. Наизнанку вывернется, но сделает все возможное, чтобы вдругорядь такое не повторилось.

— Далее. Пока обустраиваться на новом месте будем да все построим, время как раз к осени. Надобно в этом году должок с приютнинских получить.

— Не рассчитаться им, — угрюмо бросил Богдан. — Урожай нынче никудышный. Кабы обычный год, так не беда, а как долг отдавать — не потянут.

— Ведаю. К тому и речь.

— Стало быть, все же хочешь похолопить.

— Да. Не гляди на меня, словно обвинить в чем хочешь. Все будет именно так, как я и сказывал. Пять лет. После этого станут вольными. Захотят возвернуться, так тому и быть: не просто вернутся, а еще и подворьями крепкими тут обзаведутся. Ты знаешь, мое слово крепко. Нужны будут там люди, дел много. А после, я уверен, не захотят они оттуда вертаться, всю свою казну на то готов прозакладывать. Потому как там все будет по-иному: до Бога высоко, до великого князя далеко, так что жизнь станет не в пример лучше.

— Так ить там бояре будут, а к ним та поговорка тоже подходит.

— Бояре будут, да только их там раз-два и обчелся. Места дальние, глухие и опасные, так что поостерегутся они безобразничать, не то на голову себе беду накликают. А главное, люди там под моей рукой будут. Сомневаюсь, что найдется такой дуболом, который возжелает с Вепрем связываться, он ить зверюга без князя в голове. Опять же два десятка воинов, а скольких стрельцов сумеет туда направить великий князь? Так что те два десятка — сила немалая, больно хлопотно рядиться да задираться.

Последнее ему удалось высказать с таким сарказмом, что все присутствующие невольно улыбнулись. Вот и ладушки. Не сказать, что Виктору было приятно вот так круто менять жизни десяткам людей: ведь были еще и те, коих ему уступил Лис, а там тоже больше трех десятков душ. Опять же сам-то он нипочем не отправился бы в столь опасный переход с Нежданой, пока той не исполнится хотя бы год, у крестьян же наверняка найдутся груднички, и, как они перенесут долгий переход, одному богу известно. Хорошо бы озаботиться своим кораблем, тогда можно обеспечить максимально комфортное размещение людей, чтобы избежать несчастий. Но то пустые мечты. Даже с учетом того, что он собирается заработать весьма внушительную сумму, таких денег ему нипочем не скопить.

Место боярин подобрал хорошее во всех отношениях. Тут намечалось поставить жилые бараки. Вокруг густой лес, тихо и уютно. Небольшая речушка вполне отвечала хозяйственным нуждам. Строевого леса тоже с избытком. Конечно, строить из сырого материала как бы неправильно, но ждать, пока он поспеет, тоже некогда. Ничего, пойдут щели — их и дополнительно проконопатить можно. Время — оно дороже этих неудобств.

К северу от планируемого поселка имелся высокий холм с относительно лысой вершиной, поросшей светлым сосняком. Как раз то, что нужно: можно сразу валить деревья и пускать их на постройки. Придется ладить лестницу, иначе до мануфактуры добираться трудновато: летом еще туда-сюда, а зимой прямо беда. Для грузов придется стелить дорогу, которая вокруг холма пойдет, хорошо хоть просеку рубить практически не придется, деревья растут вполне просторно, повозкам особой помехи не будет. Имелась пара промоин, через которые проще бросить мостки, чем огибать их вкруговую.

В чистом поле было бы куда проще, но это только с одной стороны, а с другой — построек нужно сладить много, а значит, и леса требуется немало. К тому же всего-то в паре верст отсюда проходил тот самый большой торговый тракт, хотя места и необжитые. Тут если кому и селиться — только охотникам, но никак не крестьянам, больно много работы, чтобы росчисти устроить. Можно еще и лесопилку поставить, но одна в этих краях имелась, только вниз по течению речки, которая имела запруду, чтобы подавать воду на большие колеса. Так что лес пока вырубался вокруг нее, а до этих владений руки еще не дошли.

Дорогу сюда специально тоже не стали ладить, ни к чему. Понадобится воеводе, пусть сам и ладит, а Виктору вполне достаточно и той стежки, что осталась за подводами. Стежка извивается замысловатыми изгибами и петлями вокруг деревьев и оврагов, отчего ее протяженность увеличилась вдвое против прямого пути. Ну да не все коту масленица. Главное, что на том холме, до вершины которого можно добраться с относительной легкостью, ветра дули с завидным постоянством и силой. Словом, для ветряного движителя самое то, а это главное.

Виктор был уверен, что боярину здесь держать мануфактуру тоже будет удобно. Впрочем, будь иные обстоятельства, он и сам бы не выбрал именно это место. Осмотревшись окрест, Богдан предположил, что, возможно, в будущем здесь планировалось устроить и еще одну лесопилку. Река — вон она, под боком, место удобное для плотины имеется, строевого леса вокруг хоть ж… много, одним словом.

Волков поначалу заволновался, что поселок смоет вешними водами или обильным ливнем, все же у основания холма расположились. Но старшина строительной артели успокоил его, заявив, что если деревья на этом склоне трогать поменьше, то лес вполне защитит постройки. Основные потоки бегут как раз по тем промоинам, что больше походят на небольшие овраги. Ну и ладно, раз так, потому как лес на склоне трогать и не планируется, только вершину надобно расчистить.

Пара дней ушла на то, чтобы осмотреться и прикинуть, как тут и что будет. Больно не хотелось переделывать, время дорого. Опять же переделки воевода компенсировать ему не станет, все пойдет из его кармана. Пока начальствующие лица осматривались, остальные активно заготавливали строительный материал: вокруг слышались беспрерывные удары топоров, визг пил и окрики работников.

Кроме плотницкой артели, Виктор привел сюда со всем скарбом и своих холопов, которые до этого времени проживали в своих домах, точно уверенные, что их господином является купец. Этот незлобивый человек и в их дела почти не влезал, разве что причитающееся забирал, а в остальном они жили своим привычным укладом. А тут как гром среди ясного неба. Новый хозяин — и переезд в полную неизвестность. Но такова доля холопская, ничего с тем не поделаешь.

Едва увидев своих холопов, Виктор тут же понял, что слегка попал. Всего их было пять семей, тридцать две души. Пятеро взрослых мужиков, столько же баб, четверо уже немощных стариков, четверо мальчиков возраста от двенадцати до пятнадцати лет, три девки-подростка, остальные — детвора от грудничкового возраста до одиннадцати лет. Ну и какая, спрашивается, от них реальная польза? Народу вроде как много, а на деле только пять работников, в крайнем случае — семь. А ему бы работных побольше. Пришлось задействовать и баб, иного выхода не было.

Впредь будет наука, нечего покупать кота в мешке. Это ж сколько он потерял на этом деле! Ведь на подворье у Истомы детворы почитай и не было. И без того людишек немного, так еще и мал мала меньше. Нет, точно из него купец никудышный. Хоть бы компенсацию какую стребовал, ведь, почитай, пятьдесят гривен убытку, сто пятьдесят рублей, шутка ли. Хм. Неслабо. А если учесть разницу между стоимостью взрослого и ребенка… Ой, мама, как же он его нагрел! Ну, Лис! Стоп. Сам дурак. Все спешка. Хотелось поскорее убраться из града, больно подьячий ему не понравился — такой если в холку вцепится, мало не покажется. Кстати, еще ничего не закончилось. Так что поосмотрительнее надо быть.

К тому моменту, когда планировалось запускать станки, численность населения поселка должна была сильно возрасти. Подходил срок расплаты приютнинцев, и если не произойдет ничего экстраординарного, то под его руку подпадут семь семей. Богдан не одобрял задумку Виктора, кто бы сомневался, сам хаживал по холопской дорожке и, хотя ему повезло с хозяином, цену неволе все же знал. Но понимал он и то, что под рукой Добролюба крестьянам будет куда лучше, чем под кем иным, а петлю на шею себе они уж накинули, оставалось только выждать и затянуть ее. Так что к поручению Волкова он подошел со всей серьезностью и подобрал такие семьи, где малолетних детей, почитай, и не было. Всего набиралось сорок три души, из которых только трое — старики, а полноценных работников получалось аж восемнадцать мужиков и подростков.

Виктор не сомневался, что сумеет их всех посадить на корабли, предоставляемые великим князем. Иные хозяева только руки от радости потрут: ведь чем быстрее заполнятся свободные места на палубах, тем меньше семей уйдет от них. А тут по всему выходило, что один корабль почти полностью заполнят его люди. Опять же большое количество холопов ему выгодно, ведь они не подпадали под закон Миролюба, который даровал свободу только тем, кто добровольно изъявил желание переселиться в Новый Свет. Эти ехали по воле своего хозяина, а значит, и там оставались холопами. Эдак у него должно оказаться наибольшее количество душ, а с таким человеком уж и считаться придется, что будет выгодно и его холопам.

Было дело, Виктор задумался о том, чем же он лучше других. Ведь, по сути, он поступал ничуть не лучше, чем поступали с ним. Но, наверное, натура человеческая такова. Пока касается тебя, ты недоволен, ершишься, ругаешься, в бессилии сжимаешь кулаки и думаешь, что весь мир ополчился против тебя. Но вот приходит твой черед — и сам поступаешь точно так же, потому что иного пути просто не видишь. Можно ли этим оправдаться? Наверное, нет. Вот только правда у каждого своя. Виктор считал себя правым, потому что на сегодняшний день те, кто пошел за ним, выиграли во всем, а добровольно с ним оказалась лишь семья Сохатовых. Ватажников, тех вообще силой пришлось склонять, но сегодня, имея возможность покинуть его, все они предпочли остаться и отправиться за океан. Исключение — первая семья Богдана и жена с дочерью самого Виктора, но тут вмешалась война, форсмажор, так сказать. Поэтому он не сомневался, что сможет обеспечить крестьянам куда лучшую жизнь, чем нынешнее их бытие, в свою очередь, эта уверенность помогала ему продолжать считать себя правым.

Приютнинцы уже знали, что он за человек, этим же, из глухой деревеньки, все чин чином разъяснял Богдан. Вот он, мол, я: и в холопстве не бедствовал, и вольный нынче, и женку мою с детьми сын выкупил на деньги, дарованные Добролюбом работнику своему за службу верную. Крестьяне опасливо и как бы между делом старались подступиться к Горазду и исподволь вызнать у него, не брехня ли. Бабы вились возле Беляны, вызнавая, правда ли. По всему выходило, что обмана нет. И если сказал новый хозяин, что при доброй работе через пять лет смогут выкупиться, значит, так и будет. Не будь этого, глядишь, осенили бы себя крестом и подались бы в бега на Длань: там-то опасно, но земля славенская.

Восполняя недостачу рабочих рук, пришлось приставить к делу ватажников. Те помялись, но потом все же принялись за давно позабытый физический труд. Да, братцы, это вам не в казаков-разбойников играть. Не сказать, что парни прозябали в лени, трудиться им приходилось изрядно, да только это иной труд: работа на лесоповале и строительстве сильно отличается от тренировок и марш-бросков. Но Виктор заверил их, что как только в них надобность отпадет, примутся они за давно привычные занятия. Он ни на минуту не забывал, куда именно они отправляются, и понимал, что стоящие бойцы там будут нужны ничуть не меньше, чем крестьяне, а значит, сноровку им терять никак нельзя.

В строительстве не принимали никакого участия только Богдан и младшие братья Горазда. Этим в первую очередь сладили небольшую кузню, а скорее навес, эдакую времяночку, и они там готовили все, что необходимо для запуска планируемого к установке оборудования, которого должно быть вдвое больше прежнего. Виктор намеревался запустить все имеющиеся у него мощности, чтобы получить максимум прибыли, какая только возможна.

В начале сентября (или, как его тут называли, вересеня) поселок и мануфактура были полностью готовы, оборудование установили, проверили и запустили. Сейчас использовалась только половина станков, элементарно не хватало рабочих рук, но работа все же началась, мало того, все работоспособное мужское население было вовлечено в процесс обучения.

К концу месяца людей стало значительно больше. Приютнинцы, как ожидалось, не смогли расплатиться по долгам и угодили в неволю, в результате чего им пришлось переехать на новое место жительства и поселиться в общем бараке. Не сказать, что от такой перемены своего статуса они были в восторге, но приняли это стойко, хотя и не скрывали уныния. Немаловажную роль в этом сыграло и изменение быта. Если раньше они жили небогато, но зато каждая семья имела свое подворье, теперь приходилось ютиться в небольших помещениях.

Виктору приходилось наблюдать, как проживали офицерские семьи в бараках, и он знал, что общие проблемы и быт сплачивали их. Несмотря на то что люди были разные, со своими проблемами и тараканами в голове, жили они вполне дружно. Видел он, и как жили в малосемейных общежитиях, — тоже довольно дружно. Но, как говорится, не путайте туризм с постоянным проживанием. Он-то наблюдал за этим со стороны, в свои нечастые посещения, и вроде все выглядело вполне пристойно, если не благостно.

Здесь оказалось все совсем иначе. Чуть ли не каждый день ему приходилось влезать в бытовые вопросы, судить и рядить, разрешать скандалы и ссоры, которые возникали с завидным постоянством, подчас по нескольку раз на дню. Это отнимало силы, нервы, а главное — время. Не давало сосредоточиться на жизненно необходимых вопросах. Люди словно взбесились и были готовы рвать друг друга из-за любого пустяка. А ведь совсем недавно были добрыми соседями. Ну да, были, — каждый на своем подворье, со своим укладом, а тут их в общежитие, где почти все общее и необходимо чем-то поступиться, потому как личное жилье и барак сравнивать никак нельзя.

Можно бы и не обращать на это внимания, предоставив им самим решать свои мелкие проблемы. Со временем все устаканится само собой. Однако им предстояло ехать в такие края, где просто жизненно необходимо поддерживать друг друга, потому как одиночкам там не выжить. А из мелких бытовых ссор порой получалась самая натуральная кровная вражда. Виктор вдруг осознал, что, сам того не ведая, стремясь обустроить собственный быт и обеспечить будущее дочери, взвалил на себя очень тяжкую ношу. Но ему нужны эти люди, если он по-прежнему хотел добиться поставленной цели.

В процессе разбирательств он с удивлением обнаружил, что корень зла не в мужчинах, а в женщинах. Именно они оказывались зачинщицами практически всех скандалов; даже когда в бороды друг другу вцеплялись мужики, за ними обязательно маячили их жены, беспрестанно пилившие и науськивавшие своих мужей, дабы отвоевать большее жизненное пространство и привилегии для своих семей. Нормальное в общем-то желание. Это мужики в своем доме чуть ли не гости, потому как их задача — быть добытчиками, дом же целиком и полностью лежит на плечах хозяйки, где она властвует практически безраздельно. Тем не менее всеобщий раздор Волкову совсем не блажил.

Самое удивительное, что подобные процессы начались и среди первых поселенцев, чего раньше не наблюдалось. Постепенно до Виктора стало доходить, что корень зла — в безделье. Мужики целые дни проводили в цехах, постигая новую для себя науку. Недостаток станков Волков решил компенсировать введением круглосуточной работы в три смены. Нет, он вовсе не задумывался о правах человека и о восьмичасовом рабочем дне, ему необходимо было задействовать все мужское население, чтобы все они овладевали новыми навыками. Как только появится возможность расширить станочный парк, будет пересмотрен и график работы, а пока люди должны нарабатывать практический опыт. Для ночных смен были закуплены новые и довольно дорогие керосиновые лампы. Ага, оказывается, уже есть такие, и даже со стеклянными колбами. Правда, несмотря на использование какой-то фракции нефти, керосином там и не пахло. Но света они давали значительно больше, чем масляные, хотя и коптили ничуть не слабее. Но главное, это качественное освещение.

Так вот. Женская половина как-то выпала из его поля зрения и фактически оказалась предоставлена самой себе. Ну сколько нужно времени, чтобы обиходить скотину и прибраться в небольших клетушках? И что прикажете делать все остальное время? А вот над этим надо подумать. И думы те были далеко не радужными. Необходимо срочно их чем-то занять. Пока кипело строительство и женщины из первой волны были полностью в нем задействованы, все шло нормально. Все уставали, и на дрязги сил не оставалось. А вот теперь появилось свободное время, той усталости уже нет — и приходи кума любоваться. Правда, среди первых поселенок ссор было значительно меньше, но все же случались.

— Ума не приложу, чем занять баб, — вздохнув, посетовал Виктор, обращаясь к Богдану. — Они ведь мало того, что друг с другом сцепляются, так еще и мужей в свои склоки впутывают.

— Ну и пусть их. Люди, они никогда в мире не живут, все время что-то делят, — изрек глубокую мысль кузнец.

— Ну и что прикажешь с ними делать, когда они окажутся на тесном корабле, да еще и путь долгий? Как их держать в узде два месяца, пока будет длиться плавание, если они даже здесь готовы порвать друг друга? Опять же и там придется начинать не с отдельных домов, а именно с бараков. Нужно срочно чем-то озадачить баб, чтобы на дурные мысли времени оставалось меньше. Эвон, первые живут куда дружнее, потому как поначалу не просто проживали вместе, но еще и работой были обременены, отчего получше привыкли к общему житию.

— И чем ты хочешь их озадачить?

— Не знаю. Может, поставить небольшой барак, а в нем станки ткацкие?

— Новомодные, с бегающим челном, — с надеждой проговорил Богдан.

Об этой новинке Виктор сам рассказал кузнецу. Весьма примечательный станок, настоящий прорыв для текущей действительности, считай, полная механизация и повышение производительности в несколько раз. Приводился он в действие посредством тягловой силы обычного ослика, вращающего привод, причем тот обеспечивал работу не одного, а сразу двух, а то и трех станков, обслуживать же их мог один человек. Богдан уже хотел заполучить себе в руки образец, чтобы поглядеть, как там и что, уж больно его увлекало всякое новаторство. Но имелось одно «но».

— Нет. Закупать станки — больно дорогое удовольствие. Оно, конечно, окупится, но время будет потеряно, а его не так чтобы и много, чуть больше полугода. Их мало закупить, необходимо, чтобы они еще и смогли вернуть все серебро, да и прибыль дать. Да и некогда этим заниматься. Есть у меня иные планы. Так что нужно будет плотников нанять, пусть сладят обычные, да нити закупим. Главное — занять баб, чтобы от безделья не маялись, не то вот, ей-ей, до беды недалеко. Как там Беляна? Оправилась после родов?

При этих словах на лице кузнеца расцвела счастливая улыбка. А чего удивляться? Ведь он стал не просто в очередной раз отцом, он возрождался к новой жизни, обретая вновь то, что было некогда утрачено. Тот, кто не терял, вряд ли поймет, каково это. Виктор понимал, а потому и сам разулыбался. Чудно́, но улыбка на оскал уже походила куда меньше. Вообще появление в его жизни Нежданы изменило даже внешний облик Добролюба, хотя это казалось невозможным.

— Оправилась, слава богу. И даже считает себя счастливой, потому как после четверых сорванцов у нее теперь есть дочка. Так что можешь уже не стесняться и переносить дочку к ней. Она просила об этом, соскучилась.

— Я не о том. Боюсь, мне придется просить ее заняться этим бабьим бунтом, что потребует немалых сил.

— Если ты думаешь, будто все это время ты один утихомиривал женское племя, то ошибаешься: к ней каждый день бегают, даже сразу после ее родов заявились.

А вот это для Виктора было новостью. Впрочем, Беляна была при нем ключницей и заведовала всеми бытовыми вопросами. Просто он не вдавался особо в возникшую проблему. Нет, скорее не так. Он занимался последствиями, а нужно было определить причину. Лишь когда он осознал это и всерьез подумал о взаимоотношениях в поселке, до него наконец дошло, где собака зарыта, а произошло это лишь сегодня.

Решение о ткацкой мануфактуре пришло к нему спонтанно, только сейчас. Кстати, эти станки тоже будут стоить денег, только гораздо меньших, и обещали себя окупить сравнительно быстро, во всяком случае быстрее, нежели новое изобретение. Тут и выгодно отличающаяся цена, и поставить их можно в кратчайшие сроки. Главное же, он мог устроить этим строптивицам круглосуточную работу, эдак часов по двенадцать, с пересменами в воскресенье. Ага, рабочий день побольше, чем мужикам, чтобы неповадно было ссориться.

Здешние женщины куда более выносливы, чем представительницы слабого пола из мира Виктора. После родов прошла почти неделя, так что ничего удивительного, что Беляна уже принялась выполнять свои рабочие обязанности. Это ему минус, что, увлекшись производственными процессами, он не обращал никакого внимания на брожение в поселке. Ведь, по сути, сейчас у них, так сказать, тренировка по устройству поселка на голом месте в кратчайшие сроки. Тут и навыки нарабатывались, и сразу примечалось, чего делать не следует, чтобы не переделывать, и выяснялось, какой инструмент и в каком количестве надобен. Одним словом, много чего происходило, так что, даже если воевода ничего не заплатит (хотя это сомнительно), польза от такого пребывания все одно будет большая.

— Ладно, с Беляной еще поговорю. А сейчас скажи, кто из ребят Сохатовых самый смышленый?

— Хочешь поручить какое-то дело?

— Хочу забрать его с собой в Брячиславль и определить в ученики к одному оружейнику.

— Так они вроде все с тобой собираются ехать, а обучение оружейному делу — дело долгое, — заволновался Богдан.

Оно понятно. Вроде и глава рода есть, Горазд, и решение принял ехать в дальние края, вот только этот мужик не просто оженился на их мамке, а самым натуральным образом проявлял о них отеческую заботу. Как это парнишку несмышленого в большой град отпускать, где соблазнов столько, что и голову недолго потерять без догляда-то родительского!

— Потому и нужен самый сообразительный, чтобы все хватал влет. Да не переживай ты так, я ведь с ним останусь, тоже подмастерьем, так что под присмотром будет.

— Хочешь наладить оружейное дело?

— Есть такая мысль.

— Дело непростое. Не потянешь.

— Ты не забыл, сколько раз сомневался во мне?

— Мишку определяй, — нехотя выдал кузнец.

— Младшего? Думаешь, потянет?

— Не думал бы, не говорил. Я ведь так понимаю, тебе нужно будет перенять все ухватки, а дальше сам будешь мудрить, как все лучше сделать. А этот как раз самый сообразительный из них, и память хорошая. Только тяжко будет без него. Учеников-то прорва, а учить некому.

— Справитесь. Мне одному трудновато будет ухватить всю суть, вдвоем оно сподручнее. Можно бы и из ватажников кого определить, все равно один не поеду, но они все либо из крестьян, либо из охотников, к мастеровому делу никаким боком.

— А как же двое горшечников?

— Богдан…

— А, ну да. Нет, ну я к тому, что мастеровые. — Вот не хочет мужик отпускать парнишку, хоть тресни. Но тут уж ничего не поделаешь. Если удастся его задумка…

— И помни, уже к первому желтеню мануфактура должна заработать на полную.

— Так ведь меньше месяца времени, — возмутился кузнец.

— Знаю, но вам-то нужно учить только инструмент выделывать, а это — дело нехитрое. Остальное постигнут позже, постепенно, а вот это — первоочередное, через него главная деньга должна прийти.

— Сделаем, — вздохнув, заверил Богдан.

После относительно тихого житья в лесной чащобе шум столицы оглушал. Всюду слышны голоса, крики, смех, скрип колес, топот лошадей, стуки топоров и молотков. Запахи града тоже отличаются от тех, что витают в их новом поселке. Вроде и схожесть есть, ведь и там, и тут люди проживают, но здесь ароматы гуще и крепче. Повсюду вдоль заборов — трава, деревьев из-за оград выглядывает множество, но запах их практически не ощущается, потому как забивается иными.

Определяться с ночлегом Виктор не спешил. Перво-наперво дело, а уж потом все остальное. Время к обеду приближается, но с едой можно и потерпеть, завтрак был хотя и из походного котелка, зато весьма обильным, так что до чувства голода еще далеко. Вот только усталость подобралась и требует дать роздых телу, не иначе как почуяв человеческое жилье. Путь до Брячиславля они проделали весьма споро, считай, в полтора раза быстрее, чем обычные путешественники, отчего ночевать зачастую приходилось в чистом поле. Усталость же имеет свойство накапливаться, вот и своевольничала сейчас, требуя к себе внимания. Только придется ей еще потерпеть. Времени совсем нет, оно течет, словно вода сквозь решето.

Можно, конечно, людей отправить на тот самый постоялый двор, что нынче по-новомодному зовется гостиницей (в угоду великому князю, потому как он перед иноземцами все же пиетет имеет), но одному разгуливать по столице нет никакого желания, мало ли что. Нет, так надежнее будет, зря он, что ли, с собой весь старый десяток упер. Сам Виктор обрядился в плащ по западной моде с высоким воротником, да в шляпу с большими полями, бороду и усы сбрил. Теперь его шрамы не так бросались в глаза, а отсюда и вероятность быть узнанным — куда меньше.

Иноземная слобода встретила их все тем же шумом, разве что одеяния людей, попадающихся по пути, были в основном на западный манер. Оно и понятно, место компактного, так сказать, проживания: тут на одного славена приходилось чуть ли не четверо иноземцев. Нигде не задерживаясь, Виктор проследовал прямиком к знакомой лавке оружейника, расположенной на первом этаже небольшого дома. Второй этаж был отведен под проживание. На заднем дворе располагались мастерская, малая кузня и литейная, такое в жилом доме не обустроишь, больно шумное хозяйство.

— День добрый, мастер Лукас.

— О-о, это вы, молодой человек.

— Вижу, признали.

— Как не признать. Уверен, что и многие иные вас без труда признают, — внимательно глядя ему в глаза, произнес оружейник.

Понятно. Выходит, дурная слава о нем все еще гремит или по меньшей мере не думает забываться. Плохо. Ему ведь здесь обретаться около месяца, а может, и дольше. Все зависит от того, насколько быстро они управятся. Если, конечно, мастер согласится на его условия.

Тут ведь какое дело. Он собирался запустить свою лапу в секреты старого оружейника, а местные мастера ой как не любили, когда в их производственные тайны лезли. Они оберегали их пуще глаза, что также являлось немалым тормозом в развитии. Впрочем, они этим зарабатывали на жизнь, а кому захочется плодить конкурентов. Вот взять хотя бы Лукаса. Не так чтобы и много покупателей на его револьверы — больно дорогие, — оттого и ладит обычные пистоли и мушкеты. Не совсем обычные, все же работу делает мастер, но зато значительно дешевле.

— Осуждаете? Поди уж и жалеете, что снабдили меня своим оружием?

— Все зависит от того, что из услышанного мной правда, а что вымысел.

— Правда в том, что я мстил за свою семью.

— И на большую дорогу выходил?

— Выходил. Вот только может ли кто сказать, что я кого иного трогал, кроме гульдов? К примеру, ваших соотечественников из Фрязии я не раз отпускал с миром, даже счастливого пути желал. Понимаю, у вас имеются партнеры из гульдов, но то были наши счеты.

— Были?

— Были, мастер. Были да прошли. В расчете мы.

— Ну и как, легче стало?

— Стало. Знаю, что говорят, будто месть облегчения не приносит, но мне помогло.

— А девочка та, из почтовой кареты?

— А дочка моя, коей и года от роду не было? Бросьте эту тему. Я счет гульдам выставил и плату получил сполна. Теперь их черед. Захотят посчитаться — посчитаемся. Только один совет для них есть, коли у вас такие знакомцы имеются: пусть уж сразу наповал бьют, потому как однажды меня уже не добили.

— А замок Берзиньша и церковь?

— Сказал же, хватит о том.

— И все же?

— Слишком многие, прикрываясь моим именем, решали свои проблемы, господин Лукас. Может, и сейчас какой Вепрь по Гульдии бродит и грабежи учиняет, убивая всех подряд. Вот вы помянули почтовую карету. И кто мне мог помешать перебить их всех, дабы никто не поведал о том, что это я напал на них? Никто, кроме меня самого. Только однажды я убил всех, когда напал на отряд драгун, но то были воины.

— Чем могу быть полезен? — первым решил соскочить со скользкой темы мастер.

— Думаю я отправиться на Длань. Там мне будет куда как спокойнее.

— Спорное утверждение, должен вам заметить, — покачал головой Лукас.

Оно и понятно, слава об этой реке и вольнице на ней гремела повсюду, но сведения были противоречивыми. Дланьцы постоянно жили в состоянии войны: то сами непрерывно совершали набеги, то отбивали оные со стороны кочевников, причем далеко не всегда удачно. Опасное место, хотя и вольное. Ну, почти вольное. Там все же были свои законы, и куда более жесткие, нежели у государей. За большинство провинностей придавали смерти лютой. Чтобы просто расстреляли или отрубили голову — не дождешься, с выдумкой народец.

— Согласен, но тем не менее.

— Хотите закупиться оружием? Должен вас разочаровать: тех образцов, что предпочитаете вы, у меня нет. Они слишком дороги, так что я их делаю под заказ. Но желающих не особо много. Кроме вас, только один и был. Боярич Смолин, если не ошибаюсь.

Ага. Оценил, выходит, Градимир оружие. Вполне ожидаемо. Те револьверы Виктору уж не раз службу добрую сослужили: и в грязи валялись, и оземь бряцались, да ничего-то им не сделалось. Виктор оглядел прилавок и стены. Все так. Имеется пара «лукасов» в ореховых футлярах, еще три пары пистолей с богато изукрашенной насечкой и тоже в футлярах, несколько мушкетов… А вот и карабин, сделанный под «лукасовский» манер: мастер все же перенял идею, но изготовил образец подешевле, чтобы иметь возможность продать. А вот те три мушкета отчего-то отдельно висят. Богато изукрашены, да ведь и остальные стволы не армейские, серые и безликие.

— А почему те мушкеты висят отдельно?

— Это магазинные мушкеты. Видите, у них более массивные приклады, где расположены магазины под порох и пули. Кресало обычное, мое, однако тоже побольше и не откидывается, а отталкивается вперед. Когда взводишь курок, кресало под действием пружины само возвращается назад и досыпает порох на полку. Тридцать выстрелов без перезарядки и чистки.

Ого, а у мастера явный прогресс. Револьверы Виктора только восемнадцать могут дать, потом нужна частичная чистка, хотя бы сухим ершиком, а после тридцати шести — полный абзац, требуется вдумчивая чистка всего оружия.

— Понятно. Только то оружие для меня бесполезно. Оно требует слишком бережного отношения, для походной жизни и для боя никак не пригодно.

— Я помню ваши требования, поэтому и говорю, что для вас у меня нет ничего. Но я готов принять заказ.

Выходит, западническая солидарность, проявляемая иноземцами в славенских княжествах, не такая уж и крепкая штука. Возможность получить хорошую прибыль не останавливает оружейника и позволяет снабдить оружием знаменитого Вепря. Это уже хорошо.

— Вы правы, господин Лукас, я действительно хочу сделать заказ. Правда, он несколько необычный.

— Опять хотите предложить что-то новое? Появились идеи? — Глазки аж загорелись.

Понятно, что оружие, созданное по задумке Виктора, получилось дорогим настолько, что покупателя на него днем с огнем не сыщешь. Но видно, что у старика (впрочем, не такого уж и старика — лет пятьдесят, может, чуть больше) пытливый ум и страстная натура. Любит он свое дело, а таким на месте стоять скучно, они стараются создать что-то новое. Вот хотя бы те магазинные мушкеты. Все три хоть и немного, но отличаются друг от друга. Вон тот, с самым большим прикладом, наверное, первый образец; второй — уже более прикладистый и аккуратный; третий сильно походит на второй, но зато с другим кресалом, а значит, и иной затравочной полкой. Кстати, на них тоже не больно-то много покупателей, раз все три висят на стене. Ведь понятно же, что пока ладил следующий, предыдущий уже висел на витрине. Все-таки дорогой товар у мастера, следовательно, и продается тяжко.

— Есть кое-что новое, но мне оно неинтересно, а вам, если еще не дошла новость, очень даже пригодится. А вот идея появилась, и она вам может не понравиться.

— Хм… Ну давайте с того, что мне может не понравиться.

— Э-э, нет, мастер Лукас, — шутливо погрозил Виктор. — Так не пойдет. Услышите — прогоните, а мне потом мучиться и думать, как своего добиться.

— Выходит, сначала умаслить хотите. — Не спрашивает, просто констатирует и при этом лукаво смотрит на Виктора, явно принимая правила игры.

— Точно.

— Тогда умасливайте.

— Вы слышали что-нибудь о новых пулях?

— Нет.

— Вот они…

Виктор выложил образцы и рассказал об особенностях пуль Минье и Нейслера. Идея Лукасу понравилась, но не сказать, что так уж сильно вдохновила. Оно и понятно: совсем скоро такими пулями будет вооружена армия, а тогда какой уж тут эксклюзив. Правда, теперь можно сделать нарезной ствол на обычный пистоль и увеличить его прицельную дальность до ста шагов. Но ведь и сам пистоль станет гораздо дороже стоить. Вторая пуля увеличивала прицельную дальность для обычного гладкоствола вдвое против прежнего, не ведя к удорожанию оружия, но это скоро будет повсеместно. Далее последовал совет по поводу установки кресал самого мастера на обычные пистоли и мушкеты. Тоже не сказать, что от этой идеи тот пришел в восторг. А что тут удивительного? Можно подумать, он раньше до этого додуматься не мог. Но его оружие все больше не для боя, а для статуса, а задумка хороша именно в боевых условиях. Одним словом, все мимо. Что ж, попытаться стоило. Правда, лучше было бы подумать об аргументах мастера заранее, ведь все на поверхности, и не пришлось бы сейчас краснеть.

— Выходит, подмаслить вас не получилось. Тогда вот.

Виктор достал из мешка, с которым пришел, деревянный ящик. При виде ящика у Лукаса тут же загорелись глазки. Ага. Значит, об инструменте для нарезания резьбы ему известно. Ящичек мастер признал сразу, оно и понятно: деланы-то одним и тем же человеком под один стандарт. Судя по реакции, оружейник либо не сумел сразу оценить новинку, оттого и не приобрел ее, пока такие были в продаже, либо ему не досталось. Ведь в настоящее время таких наборов попросту не существует. Виктор знал, что были те, кто пытался воссоздать инструмент, однако, используя образцы, сделать это не так-то просто: качество сильно уступало, и изделие служило гораздо меньше. А чего вы хотите? Контрафакт, он и есть контрафакт, у него лишь одно преимущество — дешевизна. Для создания оригинала нужен токарный станок, каковые имелись у одного Виктора. Так что с инструментом он попал в яблочко.

— Вижу, вам это знакомо.

— У меня есть подобный инструмент, однако качество так себе. Признаться, я очень жалею, что не поверил сразу в новинку. А потом было уже поздно. Я давно кружусь вокруг лавки того купца, но все безрезультатно. Сегодня даже плохие подделки стоят по сто пятьдесят рублей, ведь такие наборы, как у вас, просто не купить. Вы хотите его продать мне?

— Это часть договора. — Говорить о том, что в скором времени этот инструмент опять появится, и в куда больших количествах, Виктор не собирался. К тому моменту, когда это случится, он планирует закончить дела с мастером.

— Какого договора?

— Я хочу заказать у вас револьверный карабин, такой же, как у меня, а также один револьвер.

— А вместо оплаты вы хотите предоставить этот инструмент? — Недовольство мастера понятно, цена при таком раскладе увеличивается чуть ли не вдвое.

— Что-то наподобие. Погодите, господин Лукас, сначала выслушайте. Вы не просто изготовите это оружие, вы возьмете к себе двух учеников… Да погодите вы. Помимо этого инструмента, вы получите двойную оплату за ваши изделия.

— И вы хотите, чтобы я за тройную цену выдал вам свои секреты?

— Понимаю. Что вы скажете насчет пятерной цены?

— Молодой человек…

— Мастер, — подняв руку в примирительном жесте, перебил его Виктор, — давайте будем реалистами. Я не знаю, сколько вы продали револьверов старой конструкции, но я знаю точно, что новой вами изготовлено только две пары пистолей и один карабин, итого пять единиц за два года. Вы считаете, это много? Я смотрю на ваши образцы и вижу, что револьверных типов у вас мало, а новых образцов и вовсе нет. Появились магазинные мушкеты — подозреваю, что они проще в изготовлении, а стало быть, и дешевле. Фактически у вас нет покупателей на револьверы. Далее. Мне не составит труда разобрать свое оружие и понять его устройство, чтобы потом воссоздать. Здесь все дело во времени, и всего лишь. Эта сделка выгодна нам обоим. Вы получаете свою плату, я экономлю время. Более того, вы не получаете конкурента, потому как оставаться там, где до меня могут легко дотянуться мстители, в мои планы не входит, а значит, я буду далеко от вас. Конечно, я буду делать это оружие, но покупать его станут дланьцы, а они никогда не будут вашими покупателями. Так что вы ничего не теряете. Теперь решайте, я назвал последнюю цену.

— Мне нужно подумать.

— Разумеется. Я зайду завтра утром. А это, — Виктор положил руку на ящик с инструментом, — пусть останется у вас. Он в любом случае предназначался вам. Либо вы его купите, либо возьмете как часть оплаты за обучение, решать вам.

— Как он к вам попал?

— Это имеет значение? Не волнуйтесь, на нем нет ни капли крови, он достался мне абсолютно честным путем.

Теперь предстояло решить вопрос с проживанием. Покинув оружейную лавку, он в сопровождении парней направился прямиком к постоялому двору, где в свое время уже останавливался. Однако доехать до места им было не суждено. Нет, ничего не случилось. Просто Виктором вдруг овладела паранойя. Ага, вот так вот: то сам черт не брат, то вдруг стал слишком много думать о собственной безопасности. Не сказать, что в нем проснулся страх. Не за себя он боялся. Всякий раз, когда мысли сворачивали в сторону смерти, он начинал бояться за свою дочь, у которой в этом мире нет никого, кроме него. Случись с ним несчастье, просто невозможно предугадать, как сложится ее судьба.

Поэтому он внезапно поменял направление и двинулся к рыночной площади. Все элементарно. За какие-то копейки можно снять небольшое подворье где-нибудь в мастеровой слободке. По этой дорожке он уже хаживал, и преимущества такого жилья ему прекрасно знакомы. Тут, конечно, столица, цены высокие, но уж за рубль они точно найдут требуемое. В этом случае он выигрывал сразу по нескольким пунктам: это и дешевле, чем платить за постой, и охрану организовать куда проще, и от случайных встреч можно уберечься с большей гарантией. По кабакам и иным увеселительным заведениям он шляться не собирался, как говорится: работа — дом, дом — работа.

В том, что мастер примет его предложение, Волков не сомневался ни на мгновение. Тот, по сути, и выбора-то лишен. На сегодняшний день технологии не столь уж мудреные, разновидностей сталей не особо много, их, считай, и нет. Оружие изготавливается только из двух сортов. Сальджукская оружейная сталь — это тамошний булат, процесс его получения весьма трудоемкий, требующий многократной, до пары сотен циклов, проковки. В основном идет на изготовление клинков. Делают из него и мушкетные стволы, но только очень дорогие, эксклюзив. Второй, вязкое железо, изготовить куда проще, но он и по качеству уступает первому. Основная масса стволов именно из него и производится. Вот у Виктора, например, такой и есть, от гладкоствола его отличают более толстые стенки. Так что, по сути, остается только механика. Повторить ее не слишком трудно, но процесс изучения может занять неприлично много времени, которого нет. Ну, о том уж говорилось.

Как он и ожидал, долго мучиться с поиском хорошего места не пришлось. Почти сразу нашлась одна разбитная бабенка, которая сдавала внаем домик с подворьем и постройками. Обычно она имела дело с залетными купцами, которым не хотелось чересчур тратиться на постоялые дворы, так что за месячный постой она взяла рубль. Это не расстроило Виктора, потому как все одно дешевле, чем проживание одиннадцати человек в гостинице. В последнее время он вынужден куда более внимательно следить за своими финансами: переселение и обустройство мануфактуры влетело в копеечку. Вот еще и мастеру Лукасу придется заплатить просто безобразно крупную сумму. Дорогая наука получается.

Устроились вполне неплохо. Домик хотя и небольшой, но легко вместил их всех, тем более что трое всегда бодрствовали, охрана была круглосуточной, все снаряжение держали в постоянной готовности. Трое же всегда выступали в качестве сопровождения и находились с учениками в мастерской оружейника. Да-да, мастер Лукас дал-таки добро на обучение Виктора и Мишки. Не сказать, что он не был удивлен составом учеников, он мог подумать о ком угодно, только не о самом Волкове и каком-то мальчишке.

Виктор справедливо рассудил, что если будет кататься туда-сюда, то толку от такой учебы будет мало. Сам путь был неблизким, так что вскоре по приезде ему предстояло бы уже двигаться в обратном направлении. А так и время экономится, и он сам вникнет в процесс изготовления оружия, а значит, по ходу, пока будет корячиться, придумает, как лучше автоматизировать какие-либо процессы. Ленивая натура представителя более позднего времени и знакомство с механикой станут неплохим подспорьем. Так что если будет возможно внести какую-никакую механизацию (а в этом он не сомневался), то никто лучше него с этим не справится.

Проектирование и изготовление новых станков должно было вылиться в круглую сумму, так что он невольно начинал задумываться, а удастся ли ему заработать за имеющееся время или это так и останется лишь намерением. Ведь вполне может быть, что у него ничего не выйдет. Но самое главное, все, что он тут сейчас напридумывает, не принесет ровным счетом ничего, кроме трат, потому как стоить будет дорого и окупится лишь при массовом производстве. А когда удастся наладить то производство, одному богу известно. Но если удастся… Это будет джек-пот! Он сможет производить куда более сложное и дорогое оружие в бо́льших объемах, чем сейчас производятся обычные мушкеты и пистоли. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Для ватаги потянулись нудные и однообразные дни. Беспрестанные караулы, сопровождение атамана в мастерскую, скучные дежурства во дворе мастерской, пока тот вместе со своим малолетним помощником работали по заданию мастера Лукаса. Тоска, одним словом. Хоть бы какое нападение! Или на худой конец драка бы какая приключилась. Даже в кабак ходить не дозволялось. Выпить — это пожалуйста, но лишь когда свободен и только втроем (это если по-серьезному хочется), однако просто напиваться, находясь на снимаемом подворье, неинтересно. Не возбранялось пиво в небольших количествах во время еды, которую также готовили сами. Хорошо, что в воскресенье за это дело брался сам атаман, у него получалось на удивление вкусно.

А вот Виктору и Мишке скучать не приходилось. Господин Лукас нагружал их по полной, предоставляя заготовки и объясняя, что и как следует сделать. Им оставалось только проявлять усердие и старание, потому как халтуру тот не принимал. К счастью, Виктору удалось его убедить, что в декоративной насечке он не нуждается, его интересует только практическая сторона, чтобы все работало так, как и положено. К концу первой недели у Виктора уже появились три части, которые можно было изготовить методом штамповки, на них одних можно сэкономить целых семь дней. Две из них — холодным методом, одна — горячим. С помощью горячей штампуются барабаны. Хорошо уже то, что для всего этого было достаточно одного пресса, в котором, правда, придется менять пуансон и молот, иными словами — рабочие части. Заниматься изготовлением отдельных прессов под отдельные детали имело смысл только при поистине массовом производстве, о чем он пока не думал.

Когда дело дошло до стволов, Волков воочию убедился, насколько сложен в изготовлении этот основной элемент огнестрельного оружия. Сначала металл раскатывали в полосу, затем разогревали и по спирали внахлест наматывали на гладкую оправку (стальной стержень диаметром чуть меньше того, который нужно было получить), при этом проваривая изделие ковкой. На эту процедуру Виктору и Мишке позволено было только смотреть, задавая вопросы. Работа была тонкой и требовала мастерства, которое за месяц никак не получить, но ведь они хотели знать, вот теперь знают. Теперь было понятно, отчего калибр, применяемый Лукасом, был наименьшим: еще меньший таким методом сделать просто нереально. Одно то, что ему удавалось-таки добиться подобного, было уже удивительным.

Да, Виктор теперь знал то, о чем раньше лишь слышал. Он точно уяснил, что этот метод ему не годится. На изготовление пары стволов для карабина и револьвера понадобилось четыре дня. После поковки пришел черед сверления под нужный диаметр. Допотопное сверло срезало все неровности и огрехи, затем наступал черед развертки, а далее — шлифовки. Шлифовка проходила в несколько этапов, с каждым разом применялась все более мелкая фракция полировочного порошка.

Само собой вспомнилось факультативное занятие в техникуме по глубокому сверлению. Стволы здесь не сверлили, а сваривали, но ведь это не значит, что он не может рассверливать. Он учился довольно хорошо, любил все потрогать своими руками, а потому помнил все неплохо. Правда, каким образом можно изготовить подобное сверло, он не знал, но всегда можно что-то придумать, потому что такая скорость выполнения работ, мягко говоря, неприемлема.

После того, как требуемая гладкость была достигнута, Лукас приступил к устройству нарезов. Добивался он этого холодной ковкой при помощи трех оправок. Внутренняя оправка обладала зеркально нанесенными нарезами и была прикреплена к стержню длиннее ствола. У двух внешних имелись полукруглые выемки под наружный диаметр ствола. Оправки были небольшой ширины и располагались точно друг напротив друга. Ствол насаживался на оправку с нарезами, при этом его клали на одну половину внешней оправки, как на наковальню, и прикрывали сверху второй половиной, имеющей направляющие стержни, которые (для предотвращения соскальзывания) входили в отверстия на нижней части. А дальше… Дальше — только сила и мастерство молотобойца и мастера, проталкивающего ствол и продвигающего внутреннюю оправку по длине ствола. Вернее оправка-то оставалась на месте, двигался сам ствол, при этом проворачиваясь вокруг оси на угол, задаваемый нарезами на оправке. Работа эта заняла весь световой день и, разумеется, не была непрерывной. Когда же по окончании Волков поглядел вовнутрь, то прямо-таки поразился — его взор выхватил гладко полированный ствол с аккуратным и ладным винтом нарезов, разве что не хромированный. А вот на молотобойца и самого мастера смотреть не хотелось, потому как они вымотались до последнего — поистине адский труд.

Далее он и Мишка, пыхтя и попеременно вращая ручку точила, наводили внешний лоск на тех стволах. Круг из мягкого песчаника стачивал все неровности и шероховатости, придавая уже практически готовому стволу гладкую форму. После этого следовало бы приступить к насечке и украшению, но этот пункт пропустили. Вот чего не стали пропускать, так это клеймо мастера. Ученики-неумехи лишь придали изделию внешний лоск, остальное же — работа оружейника и его подмастерья, дюжего фрязича.

Все эти дни, возвращаясь на подворье, Виктор неустанно насиловал свою память, стараясь вспомнить все о глубоком сверлении, а также всячески прикидывая, как механизировать процесс изготовления деталей. Постепенно у него получился чертеж пресса, а также трехсекционного молота для проковки нарезов. Хорошо бы сделать четыре секции, но тут он пас, поскольку не знал, как обеспечить одновременный удар по всем частям. С тремя же все было более или менее понятно: нижний — неподвижный, он же наковальня, два подходят сверху и под углом, по которым бьют молоты, двигающиеся по направляющим, поднимаемые и отпускаемые одновременно единым механизмом. Подача ствола — при помощи бабки, где ствол закреплен жестко, сама же бабка вращается вокруг своей оси. Одним словом, очень похоже на его токарный станок, только функции у него иные, и ни для чего другого он применяться не может.

Сверло, насколько он помнил, должно быть прямым, с выбранной четвертью по оси и по всей длине. В остальных трех четвертях имеется сквозное отверстие, через которое под давлением подается охлаждающе-смазывающая жидкость: это может быть и вода, но лучше масло. Вот как получить это самое отверстие, он не знал. Однако, подумав, решил, что тонкой трубки из бронзы, которая ляжет в угол проточки на сверле, будет достаточно. Диаметр будет порядка двенадцати миллиметров (меньше — это уже слишком сложно), так что места для отвода стружки с избытком масла окажется вполне достаточно. Правда, масло — дорогой продукт, но можно будет внизу устроить поддон, так что все стечет туда, затем его отфильтровать и как минимум две трети можно использовать повторно.

По его прикидкам, качества тех стальных прутов, что поставляет Лис, будет вполне достаточно, так как работать придется с вязким железом, которое значительно уступает стали по прочности. Для сверления можно использовать и их токарный станок, при этом неподвижное сверло будет подаваться бабкой вперед, а ствол, зажатый в суппорте, вращаться. Хм. Должно получиться. Вот ей-ей, должно. А тогда за день один человек может изготовить около десятка заготовок стволов, а если работать в две смены, то и целых два десятка. Да здесь такие объемы никому и не снились!

Наконец дело дошло и до крепления ствола к рамке. Если к своим системам мастер приваривал верхнюю планку, то здесь на месте посадки ствола имелось широкое кольцо. Лукас его разогрел, а потом насадил на него холодный ствол, слегка оправил кольцо и дал остыть. Все, приходи кума любоваться.

Но Виктору это опять пришлось не по нраву. Дело в том, что нарезы у таких стволов имели плохую привычку стираться, и довольно быстро. Вот, к примеру, его ствол уже нужно менять, причем как на карабине, так и на кольтах, остальные же механизмы были в порядке. Вообще-то оружие здесь служило весьма долгий срок и даже передавалось по наследству, однако не время определяет срок службы, а частота использования. Стрелять столько, сколько это делал Виктор и его люди, никому и в голову не приходило. Еще бы, переводить дорогой порох на какое-то баловство!

Кстати, воспользовавшись своим пребыванием здесь, он проделал операцию по замене стволов, при этом сумев таки угодить мастеру, когда тот увидел его прицельную планку на карабине. Виктор без лишних разговоров объяснил, как именно производилась пристрелка, за что мастер был благодарен, тем более что ему позволили скопировать изделие, не затребовав за это плату. Стволы изготавливает один и тот же оружейник, так что большой разницы в стрельбе не предвидится, и эта планка вполне подойдет даже для системы самого Лукаса, правда, при условии, что он сделает оружие под пулю Минье, иначе все придется начинать сначала.

Однако, наблюдая за процедурой реставрации, он пришел к выводу, что ствол все же нужно сажать на резьбовое соединение, а чтобы исключить самооткручивание — зафиксировать его шпонкой, которую потом заклепать. Оружие после смены ствола можно и заново пристрелять, зато не нужно будет менять его на новое, что и проще, и дешевле.

То ли его никто не признал (все же в столице Виктор старался лишний раз не отсвечивать), то ли никто не решился связываться с человеком, которого всегда сопровождали как минимум трое до зубов вооруженных бойцов, но пребывание в столице прошло без происшествий. К началу осенней распутицы отряд благополучно вернулся в поселок. Люди были изрядно измучены: Волков гнал вперед, давая роздых только лошадям и отводя на сон не больше шести часов, отчего зачастую приходилось становиться биваком в чистом поле и обходиться без горячей пищи. Он буквально физически ощущал, как неумолимо течет время, и течение это было весьма быстрым.

В поселке, хвала Отцу Небесному, все было ладно. Поначалу сочувствовавшая попавшим в неволю Беляна (а как же иначе, сама хаживала по той дорожке) взяла-таки бабье племя в оборот и теперь держала их в ежовых рукавицах, не давая распоясаться. Появился сруб, в котором установили ткацкие станки, и теперь все были при деле, выдавая готовую продукцию.

Посещение Лиса перед отъездом Виктора в столицу тоже не прошло даром. В настоящий момент в поселке не было недостатка в сырье, хватало и нитей для ткачих, и заготовок для токарного цеха, вышедшего на полную мощность. Причем никакая распутица не грозила оставить работников без занятия, все было завезено с изрядным запасом. Купец уже забрал первую партию инструмента и был приятно удивлен объемами.

— Он как увидел, сколько мы тут наворотили, чуть за голову не схватился. Говорит, что эдак мы ему всю торговлю порушим, потому как цену можем сбить, — улыбаясь во все тридцать два зуба, рассказывал Богдан. — Но потом успокоился и сказал, чтобы ладили столько, сколько сможем, мол, он все пристроит в лучшем виде, правда денег у него столько не было. Но я, как ты и велел, отдал ему все, частью — вместо платы за сталь, а частью — в расчете, что он потом восполнит. — Богдан вопросительно посмотрел на Виктора, но получил одобрительный кивок. — Я так понял, что он часть собирается гнать к западникам. Правда, был недоволен, что клеймо мы изменили. Сказывает, что к тому клейму отношение уж иное.

— Тут ничего не поделаешь, — умиротворенно баюкая дочку и не отводя взгляда от спящего младенца, ответил Виктор. — Попривыкнут к новому, тем более что качество то же. Или нет?

— За работу не переживай. Главное, чтобы купец из нужной стали пруты поставлял, а тут все ладно будет. Мужики уж приноровились. В чем ином пока дуболомы, но эту науку постигли добре.

— Вот и ладно. А насчет клейма… Тут ведь дело какое. Мы сколько денег заработали, а в казну ничего не обломилось. Как прознают, что укрыли, так нам мало не покажется. Лис это тоже понимает, а потому, чую, что основное пойдет к западникам и в империю, да еще и контрабандой, ему с серебром расставаться тоже не блажит. Так что у западников наш инструмент будет стоить куда дороже, он ведь не отдаст ниже той цены, что установил, даже контрабандистам.

— Он такой, своего не упустит. Я чего подумал… А что, если нам самим продавать наш товар? Ить сколько на нас зарабатывает, аспид!

— Каждый должен заниматься своим делом. А если честно, то некогда мне такое на свои плечи взгромождать. У меня опять головушка полна всякого разного. Так что готовься. Как наладится зимник, отправишься в путь-дорожку. Как, Беляна, отпустишь суженого?

— Оно бы… Но ведь ты не спросишь, все одно ушлешь.

— Ушлю, — вздохнул Виктор. — То нужно и мне, и вам, чтобы потом крепко встать на ноги, мне — там, вам — тут. Ничего, вначале всегда так тяжко, а как наладится все, то и жизнь станет поспокойней. Эвон как в поселке у нас, то дым коромыслом стоял, а сейчас вполне себе пристойно: и дело у всех есть, и жизнь наладилась сытая. Только тут все не наше. Так что все еще будет, только потерпеть надо.

— Да чего ты меня уговариваешь, — разулыбалась женщина. — Нешто дура какая неразумная. Понимаю чай, все.

— Кстати, Богдан. Я так разумею, что не у всех мужичков одинаково получается, есть и те, кто похуже.

— Ясное дело.

— Тогда думу имей. Нужно начинать лить гранаты и мины, да остальное все ладить. Так что отбирай на то людей. Когда в Рудный направишься, дам тебе чертежи миномета, нужно делать из железа.

— Нешто воевать опять собрался?

— Там все может быть. Один мудрец сказал: «Хочешь мира — готовься к войне». Золотые слова. С местными и договориться можно, нам найдется, что им предложить, только дурень может называть всех дикарями неразумными. Разум у них есть, так что человек завсегда свою выгоду рассмотрит. Как поймут, сколько можно будет получить от торговли с нами, так и сами потянутся. А вот западники нам точно житья не дадут. Не захотят они, чтобы мы в Новом Свете закрепились. Но людям сказывать о том не надо, не то решат, что Длань — она и поближе, и породнее будет, славенами опять же населенная.

— Стало быть, сказывать им, что все благостно будет?

— Именно так и никак иначе. Конечно, будет тяжко, да только уверен, что все одно лучше, чем было у них раньше.

— А может, она, Длань-то, и впрямь поближе будет?

Показалось или кузнец с надеждой вопрошает? Да нет, не показалось, именно что с надеждой. Выходит, хочется ему остаться с Виктором, вон и Беляна как-то по-особому стрельнула глазками. Обоюдное, получается, желание. Ее понять можно, мальчики все как один отправляются за океан, неважно, что уж, почитай, мужи взрослые, для мамки они завсегда чада. Богдан, похоже, и насчет парнишек имеет думу, успел все же прикипеть, и к Виктору тянется. Вот только есть одно «но» — для малышки это было бы слишком опасное путешествие.

— В том-то и дело, что поближе, а мне нужно подальше.

Виктор не обманывал себя и всегда имел в виду своих благодетелей. Намек их он уловил хорошо. Так что слово там или нет, но ему явно дали понять — лучше бы держаться подальше от Старого Света. А потом в последнее время его все чаще одолевали кое-какие мысли и начала вырисовываться цель, пока туманная, больше похожая на ощущения, но ему хотелось уже чего-то иного, нежели просто безбедная старость. А Новый Свет он и есть новый, он лучше всего подходит для этого, там нет ничего устоявшегося, там все только нарождается и формируется.

На следующий же день Богдан начал трудиться, буквально надрываясь, чтобы поспеть везде. Он нужен был для организации производства мин и гранат. Он нужен был на прежнем производстве: необходимо убедиться, что все будет работать так, как надо. Он нужен был Виктору, приступившему к изготовлению прототипов будущих станков. До установления зимника необходимо наладить работу, чтобы в отсутствие Богдана все продолжало работать, как хорошо отлаженный часовой механизм.

Виктор тоже спешил, и эта торопливость обуславливалась не только отбытием Богдана в Рудный, которому предстояло сделать там большой заказ на немалую сумму (и она скорее всего еще больше возрастет из-за срочности). Немаловажным является тот факт, что не все удастся закупить, на это попросту может не хватить денег, ведь одного только пороха нужны прямо-таки огромные запасы. Впоследствии будет налажено его производство, но нельзя ставить себя в зависимость от наличия этого стратегически важного продукта.

Закупать его слишком дорого, так что Волков решил попросту прихватизировать порох все у тех же гульдов. Нанести последний визит вежливости, так сказать, и плевать на все запреты. Но на этот раз он будет действовать аккуратно, исподволь, никоим образом не засвечиваясь. Ему нужен только порох. Со всем остальным можно разобраться и честным путем.

Удивительное дело, при мысли о еще недавно столь ненавидимом племени он вдруг обнаружил, что его больше не душит всепожирающая, холодная и расчетливая ярость. Нет, он не возлюбил их, но это уже было не то. В той прошлой жизни Виктор не любил кавказцев, однако это не заставляло его желать их крови. Он вполне мирно и на равных общался со сверстниками, спокойно воспринимал то, что знакомые кавказцы называли его братским сердцем. Просто никогда не доверял и не оборачивался к ним спиной, ожидая, что они вполне способны ударить в спину. Своя кровь и своя вера для них значили все же больше, чем дружба с иноверцами. Можно ли их за это винить? Пожалуй, что и нет. Такому можно только позавидовать.

Вот и гульдов он стал воспринимать подобным образом. Неужели бабка была права и он излечился? А как же тогда тот бой у Обережной? Ведь он не просто бился, не просто потерял над собой контроль в пылу схватки. Нет, он упивался боем, а главное, тем, что вокруг текут потоки гульдской крови, обагрявшей его все больше, с каждым новым убитым или раненым. Сейчас он уже ясно отдавал себе в этом отчет и не мог поручиться, что подобное не произойдет, когда он окажется в Гульдии. Или все же мог, потому что его окончательно отпустило? Тут дело такое: пока не проверишь, не узнаешь.

Как ни странно, работа продвигалась быстро. Волков даже старался об этом не думать, чтобы не приведи бог не сглазить. Сверло изготовили сразу. Сначала обточили стальной прут под нужный диаметр, затем на фрезе выточили четверть. Виктор мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Для проточки мечиков совсем не нужны большие размеры станины, но в свое время он озаботился крупным запасом, так, на всякий случай, а оно вона как — пригодилось. Трубку сладили из медной полосы, свернув ее на оправке, а затем пропаяв продольный шов оловом. С подачей масла под давлением тоже трудностей никаких, обычный шприц, хотя и большого размера, с манжетой на штоке из куска кожи и с грузом на обратной стороне. Получилось несколько громоздко и неказисто, не без того, но и иначе никак, процесс сверления должен быть непрерывным, а значит, и масла должно хватить с избытком.

Заготовку под ствол изготовили самостоятельно, выковав ее из куска вязкого железа, а затем обработав на станке. Неудобство было в том, что под это занятие приходилось отвлекать оборудование от производства основной продукции, но тут уж никуда не денешься. С другой стороны, не сказать, что это критично. Уже через три дня приступили к сверлению. Вот тут пришлось попотеть, пока удалось вычислить нужный угол заточки сверла. Хорошо все же, что Виктор в свое время не просто посещал техникум, чтобы получить «корочку», а действительно учился в удовольствие и с интересом, поэтому очень многое угнездилось в его голове.

С первым стволом они промучились два дня, но зато второй был готов уже через четыре часа. Токарный станок вполне справился с поставленной задачей. С подачей сверла возникли трудности, потому как нужно было обеспечить подачу с постоянным давлением и скоростью, что весьма сложно сделать вручную. Пришлось покорпеть с устройством привода. Справились через неделю, но опять возникла сложность. Ветряной привод не мог обеспечить равномерного вращения, несмотря на устройство, стабилизирующее разворот лопастей. Значит, нужно думать о водяном приводе. Как иначе добиться ровной работы, Виктор не представлял. Таких сложностей не возникало при наружной обработке деталей, все же глубокое сверление оказалось делом куда более трудным и требующим гораздо большей точности.

С молотом удалось закончить уже после того, как установился зимник. Рабочие части молота вполне смогли изготовить своими силами на имеющемся оборудовании. Но Виктора вновь ждало разочарование. Трехсекционный молот никак не хотел работать. Не получалось добиться одновременного удара молотов по пуансонам, сила удара была недостаточной, приходилось делать множество повторений, чтобы добиться смятия металла, отчего получалось все что угодно, только не ствол. Абракадабра какая-то. Мало того, собранная в основном из деревянных частей конструкция смогла осилить изготовление лишь одного ствола, а вернее, того, что стволом назвать нельзя.

Рассудив здраво, Виктор решил отказаться от такой конструкции и применить двухсекционный молот. Но так даже и лучше. Ведь этот процесс по-хорошему был обычной штамповкой, меняй наковальню с пуансоном — и пожалуйста, штампуй что-то другое. Получался универсальный молот, который можно было использовать подо что угодно, а не только для изготовления нарезов ствола.

Попотели, переделали и опробовали. На этот раз заработало. Правда, приемлемое качество получилось лишь у первой половины ствола, дальнейшая работа являлась явным браком. Деревянная станина успела разболтаться, и о точности работы можно было позабыть. Не сказать, что Виктора это расстроило. Неудачу он списывал на ненадежность конструкции, массивная станина из металла должна была решить эту проблему. А главное, он получал универсальное оборудование, только меняй рабочие части.

Богдана он провожал, испытывая полное удовлетворение. Даже если не удастся наладить производство оружия, в чем он искренне сомневался, можно взять на себя поставки стволов. Весьма прибыльная статья, если учесть, что за сутки один станок и двое рабочих могли выдать не два десятка стволов, как он думал изначально, но однозначно больше дюжины, а пара станков — так и около трех десятков. Весьма впечатляюще.

Его планам выдвинуться одновременно с кузнецом осуществиться было не суждено. Смолин-старший все еще не появился, и его следовало ждать со дня на день. Если тот решит оставить себе мануфактуру и продолжить выпуск инструмента, сейчас самое время для инспекции. Рабочих-то можно подготовить и за месяц. Виктор не планировал проводить полное обучение, пусть до всего доходят своим умом, а вот станки заказывать уже пора. Вряд ли боярин захочет обменять новые изделия на уже побывавшие в употреблении, значит, необходимо провести работы по демонтажу, монтажу и настройке, да еще и изготовить для каждого из них приводы. Одним словом, время уже пришло, и дальше затягивать с этим нельзя.

Воевода появился через неделю после отбытия Богдана. Виктор, не скрывая ничего, показал весь процесс производства и амбарные книги, в которых была записана вся бухгалтерия. Глядя на эти толстые книги со страницами из бумаги низкого качества, он мысленно представлял бухгалтерию из оставленного им мира. Не сказать, что Волков в этом разбирался, но пару раз ему доводилось посещать финансовую святая святых предприятия. И бумаг, и персонала там было куда больше, нежели здесь. Но, несмотря на кажущуюся простоту, в нескольких толстых книгах было учтено все, от гвоздя до последней копейки.

Единственное, о чем он умолчал, так это о намерении начать производство оружия. Ни к чему попусту трепать языком, он и без того отдает в руки воеводы весьма выгодное производство. Настолько выгодное, что тот уже через несколько лет сможет в значительной мере увеличить родовую казну.

Разумеется, Добролюб говорил воеводе, что ожидает большой прибыли, но так говорят многие, начиная новое предприятие. Отчасти чтобы уверить в том самих себя, отчасти пребывая в уверенности, что иначе и быть не может, отчасти испытывая желание пустить пыль в глаза остальным, мол, знай наших. Однако то, что увидел Смолин, его действительно поразило. Такой колоссальной прибыли он просто не ожидал, а бывший скоморох, как видно, не только не приукрасил, а даже приуменьшил возможности новой мануфактуры.

Воевода настолько проникся новшеством, что решил было тут же направить людей для обучения. А зачем откладывать в долгий ящик? Видя блеск в глазах прекрасно владеющего собой боярина, Виктор даже подумал о том, что тот способен нарушить свое слово. Здесь пахло очень большими деньгами, так что возможно все.

— Не думаю, что есть необходимость присылать твоих людей сейчас, батюшка-воевода.

— Отчего так? — вскинул бровь Смолин, устремив на Виктора внимательный взгляд.

— Людей мы успеем подготовить и за месяц, так что нет необходимости сейчас толкаться задами.

— А установить станки?

— И наши станки разберем, и твои установим, причем твои людишки и будут участвовать в установке вместе с моими. Так наука лучше дойдет. Поймут и устройство механизмов. Ты вместе с ними сразу и приказчика присылай, что ведать мануфактурой станет. Я думаю, к началу кветеня самое время будет, чтобы к травеню все было закончено. Нам ить уже нужно будет сворачиваться и направляться в Астрань, чтобы на корабль грузиться.

— Ладно. Ты, наверное, лучше знаешь, как тут должно быть.

— Не сомневайся, воевода. Покуда твоя мануфактура не заработает, мои мастера тут побудут и за всем приглядят. Сам я, как ты понимаешь, все осилить не смогу.

— Это понятно, эдакую махину нужно доставить до Астрани. Тут такой караван получится, что залюбуешься. Я гляжу, скотины изрядно у тебя.

— И еще будет. И скотина, и подводы. Там ведь неоткуда взять будет.

— Хм. Так тут тогда только под тебя отдельный корабль понадобится.

— А разве великому князю не все равно? Ведь главное, чтобы людишек побольше отбыло в Новый Свет, а с одним мной или вольными, то ему без разницы. Да и не займем мы весь корабль.

— Это так, да только, кроме твоего скарба, туда еще и товары будут направлены, и иные грузы, в коих там нужда великая, а ты эдак чуть ли не все трюмы займешь. Ладно, время пока есть, над тем еще помозгую. А чего это ты тут еще и ткацкую мануфактуру затеял?

— То не мануфактура, а слезы одни, воевода-батюшка, от нужды и завел. Бабы извели вконец, пришлось думать, как их занять, чтобы мысли дурные в голову меньше лезли, ить смуту развели и промеж собой, и мужей подбивали. А тебе, коли захочешь тут мануфактуру ткацкую ладить, посоветую иноземные станки покупать: один такой четырех, а то и пяти старых станков стоит, и народу для них меньше нужно.

— А сам-то отчего наши старинные славенские поставил?

— Дак цели у меня совсем иные, да и не успели бы они себя окупить, времени-то у меня и вовсе нет. А тебя никто не торопит. И при деле все будут, и копейка отовсюду пойдет.

— Разумно. Пожалуй, в твоих словах резон немалый есть.

— Только, воевода, коли решишь ставить мануфактуру, нужно бы человечка в Рудный отправить. Я туда Богдана, кузнеца своего старшего, услал заказывать части на станки, ведь там неоткуда брать будет, коли нужда приключится. Так что пока он там, то закажет все необходимое и еще до распутицы доставит сюда.

— Я вот что думаю. А не может так случиться, что в инструменте том вскорости надобность отпадет? Ить вона сколько ладишь.

— Воевода, этой мануфактуре не покрыть потребностей даже Брячиславии, а сколько еще государств имеется.

— Узнавал я. Ладят такой инструмент. Не так чтобы много, но ладят и ценой он подешевле.

— Верно. Вот только тот инструмент отличается от этого, как клинок булатный от клинка из дурного железа, как работа доброго мастера от работы подмастерья. Без таких станков доброго инструмента не сладить, так что будет спрос, не сомневайся. Даже если вдесятеро против нынешнего делать станешь, внакладе не останешься, в том голову готов прозакладывать. Тем паче что я могу и человека присоветовать, который может наладить продажу всего, так что и голова твоя болеть ни о чем не станет. Это небезызвестный тебе купец звонградский Лис Отряхин. Можешь его к себе призвать и поспрошать. Я-то уеду, а он останется, так что и веры его словам у тебя поболе будет.

— С чего это ты взял, что у меня к тебе веры нет?

— Прости, воевода.

— Прощаю. Но на будущее уразумей: мне без разницы, где ты окажешься. Коли что недоброе умыслишь против рода моего, слово батюшки более не властно будет надо мной. Теперь далее. Во сколько тебе обошлось все это строительство? Показывай, ведь все уже посчитал. Изрядно, — вскинув брови домиком, озадаченно произнес боярин. — Не хмурься. Получишь все сполна. Вот только если еще что удумаешь, прежде спроси.

— Тогда, может, сразу?

— О как! Говори.

— Хочу по весне сладить водяное колесо вон там, ниже поселка. Я так разумею, что, если у меня ничего не выйдет, ты все равно сможешь поставить тут лесопилку. Строевого леса тут много, так что на пользу будет.

— Еще что-нибудь удумал?

— Удумал, да только той уверенности, как с этим, нет. Может, и не выйдет. Земля ведь твоя, без твоего ведома ладить не получится.

— Лес взять позволяю, постройку возвести тоже, но деньги за это уже не получишь.

— Благодарствую, воевода. — А что он еще мог сказать? Только поблагодарить.

Виктор все же решил попробовать новый станок для сверления стволов от водяного привода. Напор воды постоянный, от этого станок станет работать ровно — и качество будет куда лучше. Опять же к весне доставят и механический молот, он же пресс, а для него водяной привод будет куда лучше. Все же, чтобы поднять вверх такой вес, нужно ладить слишком большой ветряк. Его и испытывали-то, поднимая пуансон при помощи быков, а потом сбрасывали.

Воевода уехал, довольный инспекцией. Виктор был доволен не меньше. Впрочем, ненадолго. Время уходило неудержимо, так что следовало торопиться, впереди было слишком много дел.

Господи, что творится в Гульдии в последние годы! Раньше по стране рыскал ненасытный Вепрь, от которого каждый ждал беды. Умники могут рассуждать сколько угодно, но в селении никто не сомневался, что замок их барона вознес на воздух именно этот славенский зверь, уничтожив всю роту драгун. Никто не спасся: ни ветераны, прошедшие сквозь горнило нескольких войн и множества схваток, ни прислуга, ни сам молодой барон Берзиньш. Этот слуга сатаны затмил собой всех самых прославленных разбойников.

Но эти, хвала небесам, гульды. Правда, лица у них закрыты платками, но сомнений нет: это его соплеменники, а главарь, судя по выговору, и вовсе родом из столицы. Значит, и уговориться с ними можно, это не кровожадные славены, которые убивают всех подряд без разбора. Но как они могли отважиться напасть на его дом? Конечно, из-за своего ремесла он вынужден проживать на окраине, тут и близость реки необходима, чтобы мельница работала, и изготовление пороха — дело небезопасное, так что соседи подворья свои поставили все же подальше от него. Но не настолько, чтобы кто-то мог напасть вот так, в открытую.

— Погреб пуст, нашли только два малых бочонка, — наклонившись к самому уху Виктора, скорее выдохнул, чем произнес Зван.

В ответ Волков только согласно кивнул. Что же, вполне ожидаемо. Нет, надежда затариться высококачественным порохом все же была, но он не особо на это рассчитывал. Зима, река встала. Замерла и мельница, без которой о больших объемах производства и речи быть не могло. Так что мануфактура в настоящий момент простаивала, прежние же запасы были вывезены с наступлением холодов. Оно и понятно: нечего стратегическому припасу храниться в частных руках. Та же пара бочонков объяснялась скорее всего тем, что, не желая попусту терять время, хозяин все же продолжал изготавливать малое количество, чтобы сбывать его контрабандистам.

В любом случае основную добычу Виктор собирался взять в другом месте. Была одна наработка. Он решил совершить этот налет именно по той причине, что у него образовался запас времени. Кстати, затея была довольно опасна, и, несмотря на то что все было продумано, результат мог оказаться весьма непредсказуемым, все же рота солдат в противниках. Зато вопрос можно было закрыть разом. Сомнительно, что можно надеяться на повторение сценария прошлой зимы. Тогда гульды забили свои арсеналы в приграничных областях до отказа, только так можно было объяснить тот склад на мануфактуре, заполненный бочками с порохом. Устраивать же налет на гарнизон… По большому счету при нападении на замок им несказанно повезло, на повтор подобного лучше не рассчитывать.

Свободно на гульдском говорил только Волков, остальные использовали лишь те фразы из своего небогатого словарного запаса, которые научились проговаривать чисто. Лица прикрыты, бороды сбриты, хотя на морозе это скорее минус, чем плюс, одежда гульдская, в меру ношенная, так что признать в них славен мудрено. И, судя по виду пленников, никто так и не признал.

На подворье, которое он выбрал в качестве цели, находилась только дюжина домочадцев и слуг, поэтому всех удалось скрутить относительно просто и быстро. Перебить пришлось только четверых матерых псов, с которыми договориться ну никак не получилось бы. Вышла кое-какая потасовка, не без того, но в целом все прошло тихо и без смертоубийства, насчет чего Виктор предупредил всех особо: бить крепко, но не насмерть и не калечить. Конечно, нельзя столь сильно ограничивать людей во время боевой операции, но, с другой стороны, тут и воинов не было, лишь обычные обыватели. Обособленность подворья сыграла им на руку, никто тревогу не поднял.

Разумеется, риск. Но если удастся наладить производство револьверов, то без этого пороха ему не обойтись. Опять же все оружие его ватажников имело особые кресала, которым так нужно было именно это зелье, сгорающее практически без остатка и оставляющее меньше копоти.

— Гадаешь, старик, что нам понадобилось?

— И в толк не возьму, отчего господину вознамерилось нападать на меня. Здесь вы не найдете ни серебра, ни тем более золота.

— У человека, занимающегося изготовлением пороха, да еще и такого славного, найдется и то и другое. Но твоя правда, не столько, сколько у знатного дворянина. И нападать на твое подворье — риск, который может не окупиться. Но ведь это смотря что искать. Нужное мне у тебя есть.

— Что же это, господин?

— Знания, старик, знания. Я не стану тебя пытать, куда ты спрятал свое богатство, не стану забирать ничего из твоего имущества, все твои домочадцы перед тобой и за исключением пары шишек и синяков иного ущерба не имеют. Так все и останется, я заберу только порох и знания, если ты поделишься ими со мной. До рассвета еще далеко, так что время есть. Ох, старик, не советую запираться и играть в молчанку, — перехватив насупленный и упрямый взгляд главы семейства, устрашающе произнес Виктор. Но затем его голос изменился. Теперь он словно пытался вразумить неразумного: — Понимаю, что это твой семейный секрет, но, подумай, стоит ли его уносить с собой в могилу. Ведь ты не просто умрешь, а сначала увидишь, как всех твоих домашних спровадят на тот свет. Поверь, оно того не стоит, я знаю.

— А почему тебе не убить нас, когда я тебе выдам секрет? — с вызовом произнес пленник.

Хм. А дедок с характером.

— Ты видишь наши лица, старик? А зачем нам их скрывать, если мы все равно вас убьем и никто не сумеет нас узнать?

Старик внимательно посмотрел на вожака налетчиков. Тот был закутан в платок так, что только глаза и были видны, причем один закрыт черной повязкой. Либо он лишился его, либо решил выдать себя за одноглазого, примета заметная, иди потом ищи одноглазого, когда у него оба на месте. Да, скорее всего так и есть, они всячески пытаются остаться неузнанными, вон даже никто друг к другу не обращается по имени. Значит, это кто-то из конкурентов.

— А откуда мне знать, что это не уловка, чтобы успокоить меня?

В голосе появились сомнение. Это хорошо. Виктору вовсе не блажило применять меры допроса. Казалось бы, перед ним гульды и нечего тут рассусоливать, но вот отчего-то не хотелось понапрасну проливать кровь, а уж пытать и подавно. Он видел не просто гульдов, которых еще недавно ненавидел всей душой, а обычных людей, добывающих хлеб насущный тяжким и, что уж там говорить, опасным трудом. Перед ним была семья, самая обычная семья со своими радостями и горестями, своим укладом. Что-то он размяк. А ну как упрется старик, то что же, уйдет несолоно хлебавши? Да нет, просто так он не уйдет и нужное получит в любом случае, случись дойдет до плохого, он пойдет до конца.

— Знать этого ты не можешь, — соглашаясь, кивнул вожак. — Но и выхода у тебя иного нет. Мы теряем время. Рассвет наступит тогда, когда ему предначертано Господом нашим, и, если к тому времени я не узнаю требуемого, выбора у тебя не останется. Как я и сказал, убью всех на твоих глазах. Но сохраню жизнь твоему сыну, который наверняка знает секрет. Я увезу его с собой, посажу на цепь, буду пытать до тех пор, пока не получу нужное. Он будет меня умолять о скорой смерти, и я ее ему подарю, но только после того, как овладею секретом. Он все расскажет, только мертвые могут хранить молчание, остальные рано или поздно начинают говорить. Итак, что ты решил?

— Пойдемте в мастерскую, — тяжко вздохнул старик.

Мастер отчего-то не сомневался, что если он станет упираться, то все будет именно так, как говорит этот странный вожак, который то уговаривает, то говорит так, словно вколачивает стальные гвозди. Если же проявить покорность, есть шанс, что тот сдержит свое слово. Нет, с припрятанным серебром придется расстаться, тут он не верил налетчику, но жизнь своим домочадцам спасти можно, о себе он как-то даже и не думал.

— Это правильное решение, — удовлетворенно кивнул Виктор, пропуская мастера вперед, при этом и не думая его развязывать, — мало ли какие сюрпризы имеются в этом доме. Развяжет в мастерской, и там они будут за ним присматривать в несколько пар глаз. Береженого Бог бережет, а не береженого конвой стережет.

Виктор не удовлетворился разъяснениями старого пороховых дел мастера. Он забрал записи, предоставленные стариком. Тот без особого труда мог все восстановить по памяти, в этом сомнений нет никаких, и здесь ему ущерба не будет. Затем Волков заставил его изготовить пробную партию, благо в ингредиентах проблем не было. Сам повторил весь процесс, и в обоих случаях получился тот самый качественный порох. Здесь ничего не делалось на глаз, а отмерялось на весах в строгой пропорции. Сера и селитра предварительно проходили дополнительную очистку, сам процесс этой очистки они не повторяли, но тот был подробнейшим образом описан в записях. Да и сам старик разъяснил настолько доходчиво, что и дурак поймет, что да как. На всякий случай Волков взял образцы серы, селитры и даже древесного угля.

После этого старика вновь проводили в большую комнату, где собрали всех домочадцев, и крепко связали. Убедившись в очередной раз, что все надежно повязаны по рукам и ногам, Виктор встал у самой двери и вогнал в деревянный пол нож.

— Ты молод и крепок, — обратился он к сыну мастера, — так что сумеешь подобраться к ножу и перерезать веревки, а затем освободить остальных. Конечно, после этого ты можешь броситься в замок к барону и сообщить о случившемся, тот отправит за нами погоню, и кто знает, как все обернется. Но я не советую поступать так, потому что если нас настигнут, то вас всех ждет смерть. Как видите, я хозяин своему слову. Лучше приведите свой дом в порядок, уберите убитых псов и живите так, как жили раньше, словно ничего не произошло. Вы будете живы, у вас будет прежнее занятие, а скоро позабудется и эта ночь. Это лучшее, что вы можете сделать.

Остаток ночи ватажники провели в седле, стараясь за ночь уйти как можно дальше, строго придерживаясь дорог. Нечего было и думать о том, чтобы бить след по целине, здесь у них опыта уже предостаточно. Конечно, сомнительно, чтобы их недавние пленники бросились к барону с сообщением о нападении, но такое было возможно, поэтому они преодолели несколько развилок, поворачивая в разные стороны. В этих их метаниях прослеживался все же некий смысл, потому что они неизменно старались смещаться к югу. Дело в том, что в одном из лесных оврагов их дожидались четверо с парой десятков вьючных лошадей. Виктору было нужно много пороха.

Едва мысли свернули к лошадям, как тут же припомнился разговор с боярином, откровенно выказавшим озабоченность. Интересно, а не сильно ли Виктор раскатал губу? Тут ведь дело какое. Только лошадей получалось за пять десятков, да коровки, да овечки, да свинок сколько-то нужно прихватить. Эдак больше сотни голов получается. Людишек вместе с экипажем выходит за сотню, да еще и станки, отнюдь не легкие, инструмент, оружие, припасы продовольствия. Ну и какой корабль все это осилит?

Нет, галеоны, которые построил боярин Малагин, вполне способны на такое. Но это получается, что один из кораблей никого, кроме его людей и скарба, взять не сможет, это ведь не океанский лайнер или сухогруз из его мира. Получается хороший такой перебор. Миролюб скорее всего заинтересован в переброске именно колонистов с минимумом инструмента и припасов, так что его наполеоновские планы никак не вписываются в концепцию политики княжества.

Да-а, что ни говори, а вопрос серьезный. Отправляться к черту на кулички, чтобы там не устраивать новую жизнь, а выживать — удовольствие ниже среднего. Самое смешное, что и винить в этом некого, потому как это обычная политика колонизации, что сейчас имеет место. В развитии производств на тех дальних берегах никто не заинтересован, колонии нужны как сырьевой придаток и как рынок сбыта продукции, изготавливаемой в метрополии. Скорее всего именно по этой причине скотина и лошади в тех местах стоили чуть ли не на вес серебра, много ведь не увезешь.

Может, зафрахтовать отдельный корабль? Мысль интересная. А во что это выльется? Достанет ли у него средств на подобное? Вот же удумал! Бегает тут по просторам Гульдии, думает и гадает, как раздобыть огненный припас, секреты выведывает, а шапка-то уж не по Сеньке. Мало того, еще станков назаказывал, а это опять и место, и вес. Нет, рассчитывать на корабли княжества, пожалуй, глупо. Остается фрахт, нужно срочно разузнать, сколько будет стоить рейс в Новый Свет. Если в пределах тысячи рублей, то это еще терпимо, хоть и дорого… Впрочем, даже если и больше, так что с того, выхода-то нет.

Сразу по возвращении нужно будет навестить боярина. Ну эти его казенные корабли, пусть трубит отбой. Не хватало еще в последний момент хвататься за голову. Поселенцев наверняка готовят загодя. Зарезервируют места под Виктора и будут сидеть на попе ровно, а он взбрыкнет и не поедет со всеми. Нет, оказаться на слуху у великого князя не хочется, мало ли как оно обернется, колония колонией, но ведь власть его распространяется и туда.

Что ж, в любом случае это дело будущего, сейчас главное — с пользой провести рейд и постараться проделать все без потерь. Ему предстоит нелегкое предприятие, и каждый человек очень дорог. Каждый, начиная от ватажника и заканчивая младенцем, ведь они — кирпичики, из которых будет строиться благосостояние Нежданы и его спокойная старость, если таковая ему светит, что весьма сомнительно при его неуемной натуре и взрывном характере. Опять мысли куда-то не туда свернули.

Парней нашли там, где и оставили. Все было в порядке, если позабыть о холоде. Впрочем, им-то как раз было попроще, потому что, будучи на длительной стоянке, они озаботились просторным шалашом, что вкупе с оврагом позволило им устроиться с относительным комфортом, чего не скажешь о только что прибывших и изрядно продрогших. Вот интересно, отчего эти западники предпочитают столь непрактичную одежду, больше подходящую для более мягкого климата?

— Как дела, Соболь?

— Порядок, Добролюб. Дичь пока не появлялась, Куница с Травнем сейчас следят за дорогой.

— Ясно. У вас чего горячего нет?

— А ты разве слышишь запах горячего? Но не переживай, нам тут удалось подстрелить оленя, мигом все организуем.

— А чего костерок такой маленький? — зябко вытянул руки над пламенем Зван.

— Вот пойдите и порубите дровишек, глядишь, и кровушку по жилам разгоните.

Обед уже подходил к концу, когда появились запыхавшиеся разведчики. Увидев, что весь отряд в сборе, Куница степенно присел у огня и, приняв кусок горячего, сочащегося соком мяса, впился в него зубами. Виктор, прожевав кусок, устремил на браконьера внимательный взгляд. Тот решил не испытывать судьбу, но первую порцию все же проглотил.

— Три повозки, груженные с верхом, полурота солдат, головной дозор — десяток с сержантом. На место выйдут через пару часов.

Выслушав лаконичный доклад, Виктор одобрительно кивнул, словно говоря, что разведчик может продолжить прием пищи. Что ж, это объясняло неторопливость Куницы, времени было предостаточно, так что и он пусть подкрепится, и им закончить трапезу совсем не помешает.

Конечно, с дюжиной против полусотни — расклад не в пользу ватажников, но это как считать. Если грудь в грудь, то действительно не очень. Хотя и тут можно почесать в затылке, парни уж давно не увальни деревенские и боевым опытом обзавелись изрядным. Эвон в войну как лихо гульдские разъезды изводили, и за все время только пара-тройка раненых. Но тут Виктор решил действовать как на войне, то есть не экономить. У каждого с собой во вьюке была картечница, и он решил использовать их все, многократно перекрыв сектора обстрела. Если после этого кто выживет, это будет чудом. Впрочем, уж где-где, а на войне место чуду есть всегда.

Дорога в этом месте делала большую петлю, уж больно этот участок леса изобиловал оврагами. Разведчики обнаружили солдат в начале петли, а засаду решили устроить в ее конце, лагерь же располагался примерно посредине, это если по прямой. Так что на месте они были задолго до появления цели.

По прибытии сразу же начали устанавливать сюрпризы. Озаботиться этим раньше было никак нельзя: порох на затравочной полке вполне мог отсыреть, иди тогда воюй, если выйдет осечка. Растяжек не натягивали, спусковой механизм предстояло задействовать вручную, но так даже надежнее. А потом заранее не предусмотришь, на каком расстоянии друг от друга будут двигаться десятки. Сейчас же они действовали, имея представление о расположении отряда противника.

Картечницы располагали таким образом, чтобы они стреляли под острым углом к дороге и, как уже говорилось, их сектора перекрывали друг друга. Все же накрыть весь караван одним залпом — дело не из простых, это не одну картечницу подорвать в нужное время. Словом, точно ничего не рассчитаешь и не подгадаешь. Закончив установку, Виктор вооружился лапой ели и двинулся вверх по склону, к намеченному для позиции дереву, тщательно заметая след. После чего удобно пристроился и замер, усиленно изображая из себя сугроб, чему способствовал комбинезон из тщательно отбеленного полотна.

Примерно через полчаса появились гульды. Вовремя, а то он уж начал подмерзать. Дело в том, что в рейд они отправились в иноземном одеянии (мало ли как оно обернется, лучше подстраховаться), а одежонка у гульдов, как уже говорилось, слегка непрактичная, а может, они более закаленные. Виктор, как всегда, занял позицию на острие, иными словами, его задача — головной дозор, как и задача Кота, замершего напротив. Виктор почувствовал, как в груди гулко застучало сердце, а по жилам начал растекаться огонь. Вот и адреналинчик пошел. Что это, опять страх? Похоже, именно так, но это ничего, это даже хорошо, это значит, что не все в нем отмерло. Живем!!!

Солдаты дошли до намеченного ориентира, и Виктор дернул за шнур. Сначала вспухло облако дыма, а затем раздался оглушительный грохот. Вторя ему, послышалось еще несколько разрывов, быстро слившихся в непрерывный гул. А потом всю дорогу заволокло облаком белого дыма, плавно и величаво поднимающегося вверх. Сквозь непроницаемую завесу раздавались только крики, стоны, подвывания и ржание лошадей. Послышался голос, явно отдающий команды, призывающий всех укрыться и приготовиться к бою. Слышались и крики нескольких человек, которые иначе как паническими назвать было нельзя. Неужели там кто-то выжил, после такой концентрации картечи? Видимо, именно так и есть.

Вот из облака, в которое тщательно всматривался Волков, выбежал молоденький солдат, которому посчастливилось выжить в том аду. Глаза навыкате, рот широко раскрыт, жадно хватает воздух, треуголки нет, одежда в беспорядке, левый рукав залит кровью, но он, похоже, этого не замечает. Паника во всей своей красе. Виктор вскинул карабин, который тоже был обмотан белыми бинтами, посадил солдата на мушку и выстрелил. Тот запнулся и полетел кувырком, после чего замер в сугробе. Взгляд в сторону Кота. Сидит как мышь. Хм. Скорее как кот, стерегущий свою добычу. Если не знать, куда смотреть, то и не заметишь. С ним заранее оговорено, что он стреляет лишь в том случае, если побегут больше трех человек, все же в запасе только один выстрел.

Нет, нужно во что бы то ни стало озаботиться оружием для парней. Можно и заказать мастеру Лукасу, но обойдется это дороже, чем изготовить станки. Нет уж, лучше самим попробовать. Вот если не выйдет… Не выйдет, тогда придется ехать с тем, что есть, потому как Лукасу нипочем не успеть все сладить, да и деньгами разбрасываться не следует, они еще понадобятся. Как говорится, гладко было на бумаге да забыли про овраги, а по ним ходить. Всегда планируешь одно, а на поверку — иное.

Вот еще один. Выстрел! И этот уткнулся в сугроб. С другой стороны также раздалась пара выстрелов. Объятые паникой оставшиеся в живых гульды разбегаются по дороге, даже не мысля бежать в лес. А может, все дело в том, что у бежавших мозги как раз не работают и они просто не соображают, что делают, действуя на инстинктах. Сколько же их выжило? А что было бы, если бы их оказалась именно рота, как им, собственно, и говорил тот гонец, которого они перехватили три дня назад? Дерьмово было бы, уж больно Виктор поверил в свои задумки.

Дым наконец рассеялся настолько, что сквозь него, как в тумане, обозначились очертания повозок. Видимость улучшается с каждой секундой. Вот лошадям не повезло, им досталось всем до последней, только три из них продолжают биться в упряжи, агонизируя и хрипя от бессилия. То тут, то там видны люди, одни лежат без движения, другие слабо шевелятся. Но есть и выжившие. Вон один, спрятался за повозкой, крепко сжимая вскинутый мушкет, всматривается в склон, выискивая нападающих. Под повозкой видны черные отметины, как пить дать порох. Все же у свинцовых пуль есть неоспоримое преимущество: они легко сминаются и не дают искру, иначе тут было бы гораздо веселее.

Виктор берет его на прицел, но не успевает. Справа раздается выстрел, и солдата бросает на повозку, после чего он скатывается по ее борту на снег. Понятно, Кот забеспокоился, что ему не дадут пострелять, и использовал свой шанс. Виктор скосил взгляд на парня, который спешно перезаряжался. Впрочем, все верно. Приказ был отдан насчет разбегающихся солдат, а сейчас никто не бежит.

Вновь взгляд на дорогу. Еще один. И тут не судьба, кто-то его опередил. Гульдам спрятаться негде, их обстреливают со всех сторон, друг в друга попасть ватажники не боятся, потому как расположились на склонах возвышенности. Раздается еще несколько выстрелов. Пожалуй, что и все. Теперь контроль — и быстренько заняться добычей.

Интересно, они все бочонки попортили или все же найдутся целые? Не суть. Это было предусмотрено, потому и бурдюки имеются, пересыплют, если целой тары окажется совсем уж мало. Так лошадям будет даже удобнее. Вот только время. Все же шум они подняли изрядный. Ерунда, ничего гульды не успеют, если только поблизости не окажется какой военный отряд, что весьма сомнительно. Все, за дело.

 

Глава 6

Сделка

— Значит, вы хотите зафрахтовать корабль в Новый Свет?

— Именно. Мне сказали, вы являетесь владельцем барка и сейчас ищите фрахт. Также меня уверили, что ваше судно способно не только пересечь океан, но и перевезти изрядный груз.

— А как же иначе. У меня ведь не военный корабль, мне, чем больше груза возьму, тем выгоднее.

— А как с размещением пассажиров?

— Как и везде. С десяток расположить в каютах смогу. Если больше, то с условиями паршиво.

— А если скотина и лошади?

— Переселенцы?

— Да. Решили попытать судьбу в Новом Свете.

— Слишком дорогая для вас выйдет затея, — перегнав трубку из одного угла рта в другой и пыхнув душистым табаком, произнес шкипер.

— Отчего же? Фрахт он и есть фрахт, — постарался тут же остудить моряка Виктор. С ценами он худо-бедно разобрался, а потому позволить себя банально развести никак не хотел.

— Не все так просто. Западные королевства не больно-то радостно восприняли новость о том, что славены решили обосноваться на берегах Нового Света. В особенности Гульдия, эти ядом так и брызжут. Слышал, что один фрегат даже пытался напасть на брячиславскую колонию, едва те обосновались, да просчитался немного. В самый разгар баталии из-за мыса появились ваши галеоны, пришлось ему уходить на всех парусах.

Шкипер не врал. Виктор уже слышал эту историю от славенских моряков. Действительно, подгадав, когда галеоны уйдут, один из капитанов решил разгромить новую колонию, расположившуюся на севере континента. Однако колонистам повезло. Разбушевавшийся шторм нанес брячиславским кораблям повреждения, и капитаны не рискнули отправиться в дальний путь, поэтому решили вернуться в надежную бухту, чтобы основательно отремонтироваться. Обустроенного порта там не оказалось, но зато имелся тихий угол и можно было раздобыть необходимую древесину. Ремонт вышел так себе, но на переход хватило. Вот тогда-то они и появились как гром среди ясного неба, капитану гульдов оставалось только радоваться, что шлюпки с десантом не успели отдалиться от своего корабля, так что обошлось, только оружием побряцали.

Корабли простояли в бухте около месяца. Со своими неисправностями они управились и раньше, но было принято решение оказать помощь колонистам. За это время совместными усилиями успели возвести две батареи, чем во многом обезопасили колонию. Правда, о повторном рейсе пришлось позабыть. Изначально планировалось сделать два рейса, вторым доставить еще поселенцев и дополнительные припасы, после чего, перезимовав в Новом Свете, по весне двинуться в обратный путь.

По всему выходило, что если бы Виктор даже надумал отправиться на этих кораблях, то у него ничего не вышло бы. В этом году также планировалось сделать два рейса. Первым должны были уйти те, кого не вывезли в прошлый раз, почти год они прожили в Астрани за казенный счет. Правда, вторым рейсом они ушли бы точно, тем более что в строй должны были войти еще две бригантины, которые для казны строили в складчину несколько бояр. Весьма затратное предприятие, нужно заметить. Каждая бригантина обходилась в десять тысяч рублей, и это без учета вооружения.

Брячиславский флаг, развевающийся на мачтах вполне современных боевых кораблей, сильно раздражал западников, иначе объяснить тот факт, что три балатонских корабля напали на два славенских галеона, просто нельзя. Вот только им пришлось умыться. Миролюб был далеко не глуп, а потому укомплектованию экипажей уделялось серьезное внимание. Палубная команда состояла сплошь из жителей Астрани, сызмальства знакомых с морской наукой, разве что бороздили они моря на судах куда более скромных. Суда эти отдаленно напоминали ладьи, но больших размеров и с иной парусной оснасткой. Офицеры и шкиперы тоже были из местных, поднаторевших в науке противостояния пиратам, коими воды Теплого моря буквально кишели, сколько их ни изводили. Вероятно, все дело в двойных стандартах, потому как одних привечала империя, других — Клузиум, третьих — Айрынское ханство. С наукой маневрирования они знакомы хорошо.

Канониры ничем не уступали западникам, а то и превосходили их. Это с ручным огнестрелом у славен был загон, а пушки они распробовали сразу, еще на заре их появления, пушкари здесь были весьма достойные. Нужно еще отметить то обстоятельство, что жалованье на славенских кораблях было вдвое выше против принятого у западников, так что набирали самых лучших.

Тот бой разрешился именно в артиллерийском противостоянии, и брячиславцы показали всему миру, что трогать их, имея преимущество три к двум, лучше не надо. От потопления двух кораблей капитанов удержало лишь строгое указание великого князя сильно не зарываться и только в случае крайней нужды биться до последнего. Третий корабль балатонцев, получив незначительные повреждения, предпочел ретироваться, к этому весьма располагало зрелище двух избитых собратьев.

По этому поводу вышел какой-то дипломатический скандал, который, впрочем, быстро замяли. Миролюба уверили, будто адмирал, командовавший отрядом, завидев неизвестный флаг, решил, что это пираты, поскольку те использовали самые разнообразные вымпелы. Морякам никто не поверил, но предпочли не обострять.

В подобной ситуации требование повышенной платы было оправданным, но Виктор вовсе не жаждал расставаться с деньгами, даже не попытавшись сбить цену.

— Не вижу никаких сложностей, господин Гейтс. Вас фрахтует не великий князь, а частное лицо, поэтому вам нет необходимости поднимать брячиславский флаг, идите под родным киренаикским. Не думаю, что найдется много желающих портить отношения с вашим королевством. Разумеется, остаются еще и пираты, но тем все равно кого грабить.

— Да, Киренаику лишний раз задевать никто не захочет, — самодовольно согласился шкипер, но затем развел руками и продолжил: — Разве что сама Киренаика.

— Не понял.

— Что же тут не понятного? У нашего короля тоже весьма обширные владения в Новом Свете и далекоидущие планы, поэтому наличие еще одного конкурента ему никак не понравится, как и то, что этих самых конкурентов доставляют на землю обетованную под его флагом. Мне проще потерять деньги, чем вызвать неудовольствие моего короля. Да, сейчас у меня нет фрахта и я терплю какие-то убытки, выплачивая жалованье бездельничающим матросам и платя портовые сборы за стоянку, но это не будет длиться вечно.

— И какова ваша цена?

— Триста имперских цехинов.

— Это больше тысячи двухсот рублей, — быстро прикинув курс, вскинул брови Виктор. Что ж, могло быть и хуже, но все одно дорого.

— Нет-нет, триста цехинов. Лучше уж иметь дело с имперским золотом, чем с брячиславским рублем.

— Хорошо, договорились. Только учтите: никакого дополнительного груза. Уверяю вас, нашего скарба с избытком хватит, чтобы забить все ваши трюмы.

— Даже так? — разочарованно протянул капитан. Как видно, у него все же был расчет подзаработать еще, но слово уж сказано.

— Именно так.

— Сколько людей?

— Сто два человека, включая детей.

— Плохо. Разумеется, для вас, — вновь пустив облако ароматного дыма к закопченному потолку трактира, резюмировал шкипер. — Моя посудина не безразмерная. С таким количеством людей нечего и думать о том, чтобы взять еще и живность. В лучшем случае — с десяток свиней, а то и меньше, да кое-какую птицу в клетках. Так что от лошадей и скота вам придется избавиться здесь. Кстати, сколько их у вас?

— Пятьдесят лошадей, два десятка коров и столько же быков.

— Ого! Вы хотите забить до отказа мой корабль людьми и скарбом, да еще и увезти целую прорву живности. С такими переселенцами мне еще не приходилось иметь дело. Примите совет: избавьтесь от живности или ищите скотовозку, специально приспособленную для перевозки животных. Хотя с этим у вас ничего не получится.

— Отчего так?

— Те, кто занимается перевозкой скота, зарабатывают слишком хорошо, чтобы согласиться на простой фрахт.

— Почему же вам не заняться столь прибыльным предприятием?

— Потому что каждый должен заниматься своим делом. Мой корабль не так хорош для этого занятия, как может показаться на первый взгляд. Вы, наверное, думаете, что достаточно устроить стойла — и все в порядке, но это не так. У этих судов особая постройка, они тяжелее, устойчивее, меньше подвержены качке. Правда, они медлительные.

— Но ведь вы порой перевозите скот, если уже ходили в рейсы с переселенцами?

— Разумеется. И при этом, как бы ни старались их владельцы, около половины не выдерживает длительного перехода. Но это не мои потери, и деньги я беру вперед, ведь и некоторые из пассажиров также не выдерживают плавания. Похороны в таких переходах — обычное дело.

— Не слишком откровенно? Не боитесь отвадить потенциальных пассажиров?

— Нет. Отправляясь в подобное плавание, люди уже принимают для себя решение и о возможных опасностях знают, а если это и откровение для них, зачастую мосты уже сожжены и иного пути для них нет.

— А как же свиньи?

— О-о, свиньи, собаки и птица легче всех переносят путь, даже лучше людей, поэтому на них и не заработать. А потом они довольно резво плодятся, так что в них недостатка в Новом Свете нет.

Разыскать дьяка и составить договор было несложно. Плохо было иное: с момента подписания договора портовые сборы уплачивал уже наниматель, а караван с переселенцами еще не прибыл. Он был весьма громоздким, потому как люди двигались со всем скарбом, а значит, и медлительным. Караван, растянувшийся на добрую версту, должен прибыть не раньше чем через неделю, а то и позже: мало ли какие задержки в пути могут приключиться.

Виктор с десятком Звана отправился вперед, так как ему предстояло решить вопрос с фрахтом судна, что отнюдь не было так просто, как могло показаться. То, что ему удалось нанять корабль в течение недели, можно считать большой удачей. Астрань — не маленький порт, однако со свободными кораблями тут очень непросто. Вполне могло выйти и так, что в поисках судна пришлось бы отправиться в Сальджукскую империю или во Фрязию. Поэтому лучше уж уплатить портовые сборы за пару недель, чем потом локти кусать.

На брячиславские корабли ему рассчитывать уже не приходилось, потому как его в расчет больше не брали. Почему так? А просто все. Решил двигать своим ходом? МО-ЛО-ДЕЦ!!! Флаг тебе в руки и попутный ветер в спину. Есть иные желающие, у которых и имущества поменьше, и нет возможности самостоятельно организовать плавание, только за казенный счет. А тебе и деваться некуда: только вперед, потому как негде осесть, просто не позволят — насчет колоний Миролюб настроен весьма решительно.

Тогда остается одно направление — на Длань. Попробуй. Далеко ли уйдешь, обремененный имуществом? Догонят и развернут в обратную сторону, да еще и нажитое непосильным трудом могут изъять в казну, оставят лишь самое необходимое. Ты ведь не боярин, а обычный смерд, ничем примечательным не отличившийся перед государем. Интересно? А то! Вот такие пироги с котятами. Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

Была и иная причина. Необходимо закупить корм для скотины, продовольствие, посевной материал, инвентарь да много еще чего. А все это — время. И деньги, что уж там. Так что выезжать вперед резон был. Списки того, что необходимо закупить, у Виктора имелись, все же не зря они корпели над ними всю зиму. Ох и изрядно получалось. Но тут уж никуда не денешься. Виктор твердо решил, что не позволит людям испытывать нужду в чем-либо. Мало того, уже на второй год намеревался поставить нормальное поселение, а бараки, в которых они будут зимовать, использовать под склады. Нет, выживать он не хотел. Бед и без того хватит с головой. Западники встретили славен в штыки, как там сложится с местными, неизвестно, а если сюда добавятся еще голод и неустроенный быт… Лучше не надо.

— Здрав будь, дорогой сват. — Световид встречал дорогого гостя на крыльце, чего удостаивались очень немногие.

— И тебе здравствовать, — угрюмо поздоровался Вяткин со старинным товарищем.

Можно бы и обидеться на такое приветствие, ведь честь по чести вышел к дорогим гостям, но Световид слишком хорошо знал Бажена, чтобы не понять: стряслось что-то из ряда вон выходящее, а коли так, нечего разговоры на крыльце разговаривать. Смолин тут же пропустил гостя в дом. Видно, беседа предстоит серьезная, эвон какой Вяткин хмурый.

— Что случилось, Бажен? Чего мрачен, как грозовая туча? — тут же засыпал друга вопросами Световид.

— Горе у меня, дружище. Такое горе, что и не знаю, как быть.

— Поведай, вместе подумаем, как беду твою разрешить.

— Боян в беду попал. Помнишь ли, по осени его определили помощником боярина Паршина да с посольством в Сальджукскую империю отправили?

— Как не помнить. Смеяна-то к нам приехала. Скучно ей в сельце, что ты на прокорм сыну оставил, вот и уговорила мужа позволить ей здесь его возвращения дожидаться.

— Ага. То ведаю, потому и приехал. — Вяткин был в полном расстройстве.

— Да ты толком-то сказывай, что с Бояном?

— На обратном пути на их корабль напали клузиумские пираты.

— Погиб?

— Если бы. Пленили все посольство, но Боян, горячая головушка, просто так не дался. Дрался до последней возможности, пока его не срубили, а потом раненого не повязали. Тот пират затребовал выкуп за все посольство. Выкуп богатый, но получил все в полной мере. Отпустил всех, кроме Бояна. Тот, пока дрался, зарубил единственного сына того пирата, так что отпускать его этот аспид ни в какую не хочет. Паршин сказывает, что лекарю велел лечить Бояна, как его самого, и коли не выживет — голову с плеч. А сына тем временем на цепи держат.

— Знать, хочет получить с тебя больше, чем за все посольство, — уверенно произнес Световид. А как иначе-то, ведь ясное дело, что за родную кровь и плату хочется получить посолиднее.

— Не о здоровье он его печется, и серебро ему глаза не застит. Излечить пленника хочет, а потом мучениям придать.

— Как так? Пират ведь.

— Видно, родная кровь и для пирата не водица, — горестно вздохнул боярин.

— И что теперь думаешь делать?

— Ума не приложу. Старшие сыны на дыбки встали, рвались брата освобождать, насилу урезонил. В Астрань поеду, поищу горячие головушки, иные наши астраньцы тем пиратам ничем не уступят. Если не живого привезу, то хоть от мучений избавлю.

— Сам, выходит, решил?

— Не могу я сыновьями рисковать. Сил все еще в достатке, так что сам. Наберу ватагу, да и удумаем чего.

— Клузиумцы — они злы в драке, не так просто будет найти тех, кто против них встанет.

— Ведаю, что выкуп обойдется дешевле, чем вызволить даже тело сына, но за ценой не постою. Теперь даже если Боян смерть легкую примет, покоя знать не буду, ведь не в сече, а от руки подлой. Нам бы только того разбойника разыскать. Со мной две сотни боевых холопов, враз на абордаж возьмем.

Световиду было понятно горе Бажена, сам не так давно на многое был готов ради Градимира. Но как помочь старинному товарищу, он не знал. Оставалось только поддержать в его начинании. А как же Смеяна? Внучка любимая, радость сердечная. Что бы они ни думали, как бы ни гадали, а ведь она искренне любит мужа, невозможно так светиться от счастья, коли живешь с нелюбимым. Понятно, почему о случившемся Вяткин никому не сообщал: невестка и ему была по сердцу, берег как мог.

Повисшее неловкое молчание нарушил легкий, нерешительный стук в дверь. При этом звуке Смолин вскинулся и упер хмурый взгляд в дубовые доски. Кому там не ясно, что тревожить хозяина сейчас не с руки?

— Войди.

— Прости, боярин благодетель, — тут же ввалился и согнулся в земном поклоне дворовый, прекрасно понимавший, что Смолин насколько справедлив, настолько и крут на расправу.

— Сказывай.

— Гонец от великого князя прибыл. Сказывает, что немедленно должен видеть боярина Вяткина.

— Не успел. — Бажен опять исторг тяжкий вздох, и не просто тяжкий, а болезненный: сквозь вздох послышался стон, полный отчаяния. Младший у него в любимцах был, как и у остальных родичей.

— Зови.

— «Назад в Брячиславль, сам и со всеми холопами, до последнего человека». — Закончив читать грамоту, Вяткин в бессилии уронил руку, в которой сжимал бумагу, и понурился так, словно из него вынули душу.

Что тут поделаешь, великий князь хоть и прозывается Миролюбом, но к исполнению своей воли относится ревностно. Можно ею и пренебречь, когда дело кровиночки касается, но тогда есть риск гнев на весь род навлечь. С другой стороны, негоже так государю поступать. Неужели не понимает, что, стараясь сохранить для государства полезного во всех отношениях мужа, он рискует попросту его потерять, а через это огрести неприятности сторицей?

— Нешто князюшка настолько неразумен? — Имея в виду именно это, возмутился Смолин.

— Отчего же, разумен. Этот же гонец сейчас спешит в Астрань с повелением капитанам галеонов немедля выйти в море, разыскать и покарать разбойника. Случится надобность — по способности войти в гавань Клузиума и взять пирата на абордаж там, так как отказ возвернуть представителя посольства бьет по чести государя. Да только пустое то. Нет у них шанса войти в гавань, перетопят их, как котят. Форты там сильны, к тому же в гавани найдутся иные суда. Да и не спустит Клузиум этого славенам, учинят такую охоту, что Миролюб не возрадуется. Так что про порт — это пустое, для меня писаное. Уверен, что в грамоте к капитанам по-иному расписано.

— Выходит, в море он их вышлет… Случись повстречать пирата — они его возьмут, нет — возвернутся, потому как пора подошла в Новый Свет путь держать. Но ты ведь знаешь Миролюба, он от своего не отступится.

— Разумеется. Мало того, труп того разбойника к моим ногам бросят, в том сомнений нет. Да только Бояна мне не вырвать.

— Смеяну не забирай, — глухо попросил Световид. — С матерью ей все легче будет. Как разрешится с Бояном, тогда и пришлю.

— Добро. Только… Ты бы не сказывал пока. А я до столицы тогда уж среднего отправлю, не сможет и тут на пути встать князь. Меня как мужа государственного приструнить и сберечь для службы — его право, а сына моего удержать не сможет.

— Торопись.

Да, шанс спасти Бояна еще был, однако время терять нельзя.

Едва Вяткин покинул подворье, в комнату вошла Смеяна:

— Дедушка, а что это батюшка эдак стремглав умчался? Не поздоровался, внука не повидал? Случилось чего?

Стоит, сложив ладошки на груди, понурилась, словно скромница воспитанная, но из-под густых бровей на деда устремлен внимательный взгляд, полный тревоги. Отец Небесный, и за что ему это все! Бажен, боясь, что не сможет выглядеть спокойно и собранно, решил уехать, ни на минуту не задерживаясь в доме старинного друга. Вот молодец! Можно подумать, что ему, Световиду, легче будет смотреть на внучку, держа за пазухой тяжкую весть о ее суженом. Ох, дружище, попомнишь еще этот выверт.

— Деда, что стряслось-то? — повторила вопрос Смеяна.

— С чего ты это взяла, внучка?

— А хотя бы с того, что ты внучкой меня величал, только когда приласкать да пожалеть хотел, а так — только Смеяной или егозой прозывал.

— Дак какая же ты теперь егоза, коли сама уж мамка?

— Утром я тоже была матерью и сынка на руках держала, однако оставалась «как есть егозой». С Бояном что-то?

— С Бояном все слава богу, — поспешно ответил боярин.

Вот только зря он так поспешил, потому как теперь на него смотрели глаза, полные слез, страха и еще бог ведает чего. Если бы он вздернул бровь, как-нибудь потянул время, возмутился бы неприличествующему обращению к деду, ибо не след надоедать главе рода, то тогда бы у него был шанс ее обмануть. А так… Она едва смогла сделать шаг в сторону, чтобы не осесть прямо на пол, и, придерживаясь за стенку, тяжело опустилась на лавку.

— Что с ним?

— Смеяна, ты не волнуйся…

— Что с ним? — чуть не крича, выпалила молодая женщина.

— Ты, баба, совсем разум потеряла?!

Любимица там или нет, но лишь одному человеку во всем свете дозволено поднимать на него голос, да и тот нынче немощен и лежит пластом в светелке. Радмир за последний год сильно сдал. Лекари сказывали, что, возможно, до конца лета не дотянет.

— Дедушка, миленький, бей меня, колоти, только, Отцом Небесным заклинаю, не таи от меня ничего! — бросившись на колени и сложив руки в мольбе, стала просить Смеяна.

Вид у нее был в этот момент до того трогательный и беззащитный, а мольба настолько искренняя, что Световид неожиданно для себя почувствовал головокружение и сам опустился на лавку. Плохая весть, хуже некуда, но скрывать от внучки ее он больше не мог. Ох, Бажен, попомнишь еще.

— Беда с ладой твоей, голубка.

— Жив?

— Лучше бы помер.

— Деда, не томи, мне ить так только хуже.

— Пират клузиумский взял корабль с посольством на абордаж да пленил все посольство. Потребовал выкуп. Миролюб выкуп уплатил, разбойник всех отпустил. Всех, кроме Бояна, — тот во время абордажа зарубил его сына единственного. Он за Бояна хочет отдельный выкуп получить, гораздо больший, вот свекор твой и везет тот выкуп, — решил все же схитрить боярин.

Вот только не вязалось что-то. Коли так, то отчего же Бажену не повидаться с невесткой и с внуком не потетешкаться? Конечно, потеря большая получается, но жизнь кровиночки всяко дороже, это она уж теперь знала точно, сама мать. Опять же и Радмира не навестил, а это прямое неуважение к роду Смолиных. Поэтому в Световида уперся требовательный взгляд внучки, мол, начал, так сказывай все до конца. Но тот, как видно, решил придерживаться именно этой версии.

— Деда, коли скрыл что, коли не всю правду сказал, век не забуду и нога моя порог дома твоего не переступит. Под забором помирать буду, а руку твою не приму. — Вся в отца, сказала как отрезала.

— Ну… там еще закавыка есть. Раненный он тяжко, и в цепях его держат, помереть может, — решил все же подстраховаться Смолин.

— Не все сказываешь, деда, — уверенно прошептала она. — Свекор, он ведь с тобой в молодости полки водил, храбрости у него в достатке, но встретиться со мной не возжелал. — А вот теперь голос тверд, хотя в глазах все еще слезы стоят. Как есть в отца.

— Ну чего ты хочешь от меня? Ить все сказал!

— Правду, деда. Всю как есть правду. Ведь не в злате дело, так?

— Бажен предложил тому пирату цену, однако тот возжелал излечить Бояна, чтобы мученической смерти придать, — все же сдался Световид.

— Отец Небесный, спаси и сохрани!

— Бажен направился в Астрань с боевыми холопами, чтобы нанять корабль и извести разбойника, да только великий князь развернул его обратно. Вяткин теперь среднего хочет отправить, так что не все потеряно. Молись, внучка, Отец Небесный не допустит.

Внучка ушла, неся в себе тяжкий груз, вот только Световиду ничуть не полегчало от того, что он все ей рассказал. Он искренне и всем сердцем ее любил, но, как помочь, не знал. Оставить свой пост и отправиться в дальний путь он не мог. Бажен вынужден вернуться в столицу, возможно, он отправит гонца к сыну, но время уходит немилосердно. Рисковать своими детьми Смолин не хотел, ведь это море, а там все иначе, нежели на суше. Да даже возжелай он кого отправить, бесполезно: младшие далеко, Градимир тоже на службе. В конце концов он не готов рисковать своими сыновьями ради спасения зятя.

Как всегда в трудные минуты, он, сам того не осознавая, направился к отцу. Понятно, что тот немощен и даже подняться не может, но об этом он вспомнил, лишь когда переступил порог светелки и увидел лежащего на полатях отца, укрытого медвежьей шкурой.

— Здрав будь, батюшка.

— Это тебе здравствовать, а я уж последние денечки доживаю, — тяжко дыша, проскрипел старик.

— Батюшка…

— Молчи. Знаю, что сказываю. Чего заявился-то?

— Просто навестить тебя.

— Иных забот мало? Сказывай, ить вижу, совет надобен.

Старик слушал абсолютно спокойно, устремив взгляд в потолок. Даже тени не промелькнуло на его челе. Световид даже усомнился, при памяти ли старик, но остановиться не решился и выложил все. Как выяснилось, Радмир был при памяти, просто бурная жизнь, полная опасностей и ответственности за других людей, когда приходится принимать самые жесткие решения, закалили его настолько, что он воспринял ситуацию куда спокойнее сына.

— Что думаешь делать? — поинтересовался старик.

— Не ведаю, батюшка. Остается только ждать.

— А что скоморох? Уже уплыл в Новый Свет?

— Не должен. Думаешь…

— Не прост тот скоморох, так что управится.

— Не согласится он, только если слово твое порушим и в угол припрем.

— Слово мое крепко, помни о том, Световид. — Вот ведь немощен, но в слабом голосе прорезалась сталь.

— Тогда и не знаю, как его убедить в это дело вмешаться. Деньгой его не прельстить, он и без того в достатке.

— Деньгой его прельстить всегда было сложно, они ему надобны, но взор не застят.

— Смеяна?

— Только ей по силам спасти своего суженого. Тут никаким кораблям и пушкам не управиться, а скоморох больно ловок, так что коли он не сделает, то не управится никто.

— Не больно ли много ты о нем думаешь, батюшка? — Мысль о том, что он сам толкнет внучку на встречу, от которой всячески хотел ее уберечь, Световиду явно не нравилась.

— Когда-то и я тебя о том спросил. Может, и кто иной справится, да только из таких нам ведом лишь этот.

— Может, ты и прав, — нехотя согласился воевода.

— Но взяться за это его сумеет уговорить одна Смеяна и никто иной. Если мы порушим слово и возьмем его за горло, то наживем себе врага смертного, а он уж доказал, что во врагах его иметь — себе дороже выйдет. Если хочешь помочь зятю и внучке, иного пути у тебя нет, как нет и времени.

— По всему выходит, ты прав. Смеяна разумом крепка и Бояна любит, в том сомнений нет. — Это уже сказано, скорее чтобы успокоить самого себя.

— Позови Смеяну, сам обскажу. Боюсь уж не дождусь пташку, заодно и попрощаюсь.

Град странный, совсем не похожий на иные славенские грады, имеющие в основном деревянные строения. Здесь тоже таких домов хватало, лес без особых трудов сплавлялся по реке. Разве что путь плоты со строительным лесом должны были проделать изрядный. Места эти голые, кругом — открытые степные просторы, лишь вдоль рек, ериков и ручьев встречались рощи, вытягивавшиеся тонкой полосой. Где этих рощ было изрядное количество, там образовывались целые лесные массивы, но лес тот был худым, для построек негодным.

Больше половины домов были каменными, вернее из кирпича, уж чего-чего, а глины здесь в избытке, как и песка. Немало и домов, у которых только первый этаж выполнен из кирпича, а второй сложен из бревен. Чисто бревенчатые — только на окраинах, где проживали горожане с меньшим достатком. Даже при отсутствии поблизости лесов деревянные постройки все же дешевле. В деревнях окрест и вовсе преобладали хатки из сырца, обмазанного глиной и выбеленного известью. Изредка такие дома встречались и в граде, но все же были малочисленными.

Улицы в центре выглядели спланированными, хотя и оставались узкими и кривоватыми. Некоторые имели мощенные все тем же кирпичом дорожки для пешеходов. Мостить этим материалом дороги — гиблое дело, это не камень, а потому быстро придет в негодность, поэтому в редкие дожди, осенью и весной, проехать по ним, утопая в глине чуть не по тележные оси, весьма проблематично. Тут мог помочь только камень, но с этим материалом и вовсе плохо.

В районе порта и в центре дороги облагорожены дощатыми настилами. Тоже материал так себе, но такую дорогу куда проще и дешевле привести в порядок, нежели перестилать кирпичом, цена которого все же кусалась изрядно.

Еще поражало многолюдье. Даже в стольном граде на улицах куда как меньше народу, а тут прямо столпотворение какое-то. Все куда-то спешат, о чем-то беседуют, толкутся возле многочисленных лавок. Много иноземцев, причем не только западников, есть и представители языческих народов, а также дети степи, имперцы, которые всегда держатся наособицу, и клузиумцы, жители пиратской вольницы и центра работорговли, но их от имперцев отличить трудно. Есть и вовсе непонятно откуда прибывшие путешественники.

Астрань. Единственный град Брячиславии, в коем имеется порт. Морские ворота княжества — на всем побережье больше нет такой удобной гавани. Массивная песчаная коса глубоко вдавалась в море, беря начало на южной оконечности града и изгибаясь к северу, охватывая просторную бухту, оставляя широкий проход на внутренний рейд. Здесь всегда тихо. Даже во время сильнейших зимних штормов и бурь на глади бухты ощущалась лишь легкая качка. Более удобного места на побережье Теплого моря не найти.

Только гавань Венеты, столицы Сальджукской империи, превосходила астраньскую, но там этого добились, приложив значительные усилия, — перегородив широкий вход в бухту искусственным молом. Сделано это было еще в древние времена, и сказывают, что народу там померло просто прорва. Поговаривали даже, что костей на том молу ничуть не меньше, чем камней, но, как бы то ни было, роль свою он выполнял исправно, отгораживая самую обширную гавань в известном мире.

Астрань была купеческим градом, так что стоит ли удивляться ее многолюдью? Ведь половина народу здесь — гости, прибывшие либо по морю, доставляя заморские товары, либо по рекам, это уже славенские купцы из центральных районов. Были и сухопутные караваны, причем не только из славенских княжеств, но и из Айрынского ханства. При всей вражде и частых пограничных конфликтах торговля жила по своим законам.

Казалось бы, в этом муравейнике найти одного-единственного человека — задача невыполнимая. Смеяна откровенно растерялась, выглядывая в окно кареты. Как ей отыскать здесь Добролюба, к которому посоветовал обратиться прадед? К тому же среди бродящих по улицам людей немало бандитских рож. Тут уж появилась мысль и о том, как бы сохранить богатую казну, что она везла с собой: все серебро, что ей оставил Боян, да еще и серебро, переданное дедом. Предприятие предстояло не из дешевых. Впрочем, ее сопровождал десяток боевых холопов: четверо — люди Бояна и шестерых отправил Световид. Люди все бывалые, с богатым боевым опытом. В этом она убедилась, когда на них в пути напала разбойничья ватага. Холопы без труда отбили нападение с большим уроном для нападающих, притом сами не потеряли никого, лишь один получил легкое ранение, скорее даже царапину. Но вот тут, в этой толчее, она отчего-то усомнилась в их способностях, даже непроизвольно прижала к себе сына, с которым наотрез отказалась расставаться и взяла его с собой.

Как говорится, не так страшен черт, как его малюют. Не так много людей собирается пересечь океан и отправиться в Новый Свет, причем не абы как, а наняв для этого целый корабль. Земля слухами полнится. Уже через два часа небольшая кавалькада из одной кареты и десятка всадников въехала на просторный постоялый двор.

Подворье обширное, явно не ночлежка для небогатых постояльцев. Двор покрыт дощатым настилом, все чисто и пригоже. Кирпичный двухэтажный дом. Часть первого этажа отведена под просторный обеденный зал, в другом крыле — комнаты для постояльцев, второй этаж — также со съемными помещениями, в северном крыле несколько комнат отведены под семью хозяина. Справа и слева — кирпичные хозяйственные постройки и конюшни с высокими крышами-сеновалами, а также жильем для семей холопов, что помогали хозяину управляться с немалым хозяйством.

Сезон был уже в разгаре, но, как видно, на подворье места имелись. Вот в травень, во время весенней ярмарки, тут будет не протолкнуться. Все выглядит прилично, так что вполне можно остановиться прямо здесь. Но это если удастся уговориться. Впрочем, коли не выйдет, просто так, несолоно хлебавши Смеяна уезжать не собиралась, попробует найти иной выход. Конечно, в этих делах она не понимала ровным счетом ничего, но, во всяком случае, попытается, а там и Угрюм приедет, это средний из сыновей боярина Вяткина.

Этот уж точно своего добьется. Случись разбойнику попасть в его руки, тому не позавидуешь, зря такое неприветливое имечко не дадут. К тому же братца своего он любил искренне и даже в младые лета всегда за него заступался. Бывало секли его за проказы Бояна, так как вину его на себя принимал, а он безропотно сносил наказания. Тот, имея куда более бойкую натуру, тоже всегда тянулся к вечно хмурому брату и даже брал на себя вину уже за его проказы, но всегда был оттесняем в сторону и наказания избегал. Все как-то сразу верили в то, что вина именно на Угрюме, а младшенький просто из любви старается уберечь непутевого брата.

И с супружницей будущей Угрюма свел именно Боян. Угрюм, натура целостная, как-то в одночасье и без оглядки влюбился в деву, вот только его хватало лишь на то, чтобы столбенеть при виде своей лады. Младший, едва прознав про это, тут же взял девку в оборот и, исхитрившись, сумел свести этих двоих, а там и батюшку уговорить отправиться со сватовством. Ему тогда едва семнадцать исполнилось. Как ни странно, но жизнерадостная Синица и этот немногословный, злой и страшный в гневе муж составили хорошую пару. Но год назад беда случилась. Синица не смогла разродиться третьим ребенком и вместе с нерожденным сыном отдала богу душу, оставив Угрюма вдовцом при сынишке и дочке.

Добролюба на месте не оказалось, но нашлись трое из его ватажников, что на всякий случай оставались при хозяйстве. Град торговый, народу здесь в избытке, и люд тот самый многообразный, занятиями разными пробавляющийся. Лобное место никогда не пустовало: то в колодки кто закованный, то на виселице кто болтается, а каждую пятницу суды проходят, где провинившихся нещадно секут, жгут каленым железом и живота лишают. По-разному бывает, потому как лихого народцу хватает и укорот им давать нужно.

Как сообщили холопу, коего Смеяна отправила все разузнать, Добролюб должен появиться к обеду, потому как отправился по делам. Забот у него хватало, только успевай поворачиваться. Что-то уже нужно было грузить на корабль, который был нанят и принимал в свои трюмы закупленные товары. Вскорости ожидался караван с переселенцами, до его прибытия нужно закончить все приготовления, дабы оставалось лишь погрузить людей с их скарбом да и отчаливать. В зиму те места довольно суровы, поэтому затягивать с отплытием нет никакого резона, нужно обустроиться до наступления холодов.

Вот он. Высокий, статный, движется так, словно все время настороже и готов к нападению. Походка уверенная и мягкая одновременно, ну да, чисто котяра матерый и жизнью битый. Такого враз не срубишь, а, глянув, предпочтешь отойти в сторону, потому как опасностью от него веет за версту, и лицо безобразное тут вовсе ни при чем. Хм… А ведь не такое уж и безобразное, оно скорее… Растерянное. Эвон встал при входе, быстро осмотрелся и прямиком к ней. Что это? Походка. Она словно изменилась. Руки собственной жизнью живут, эвон пистоли ощупал, потом отдернул кисти да губами зашевелил, словно самого себя ругаючи. Тут и недовольство на челе легко различимо. Горе у нее, а вот глядючи на него, едва не прыснула, насилу сдержалась, но уголки губ все же слегка дрогнули. Заметил. Покраснел, словно девица. Ой, а чего это у нее щеки-то горят и сердечко забилось часто-часто? А в груди какой-то холодок прокатился…

— З… Гхм. Здрава будь, боярышня.

— И тебе… кхм… здравствовать, Добролюб. — Надо же, и у нее в горле перхает. Да что же это сегодня такое творится-то?! А то и творится, что слова прадеда из головы не идут. Нешто правда? Да, похоже, что-то такое есть.

— Мне мои хлопцы сказывали, искала ты меня. Так я вот… Ну… Внимаю.

Эвон даже растерялся. Интересно, он себя боится или ее? А может, о приличии печется, чтобы молодка глупостей каких не наделала по неопытности своей?

— Присел бы. Разговор к тебе имеется, а так только голову задирать.

— Не по чину мне рассиживаться с тобой за одним столом.

Вообще-то доля истины в том есть, и немалая, но с другой стороны, говорить приходится громко, так что и посторонние уши слышат. А к чему посторонним внимать то, чего они слышать не должны? Виктор все прекрасно понял, да и первые мгновения растерянности уж прошли, поэтому он легко согласился с требовательным взглядом и присел. Его дело — упредить. Не прислушалась — что ж, баба взрослая, мать уж, так что свой разум имеет. Да и чего ей, собственно, опасаться досужих разговоров, эвон за спиной стоят два дюжих холопа при оружии, эти честь госпожи соблюдут.

— Слушаю тебя, боярышня. — Ну, слава Отцу Небесному, хоть голос подчиняться стал, хотя холодок из груди никуда не делся.

— Не ведаю, слышал ли о том, что с мужем моим приключилось.

Как не слышал. О том уж сколько времени Астрань судачит, новость — уж и не новость, а так, старая сплетня. Не сказать, что он обрадовался тому известию, но и воспринял равнодушно. А с чего ему горем убиваться или сочувствием проникаться? Любви промеж них отродясь не водилось. Мало того, он точно знал, случись возможность — постарался бы схарчить его молодой боярич, да так, чтобы и косточек не осталось.

— Слышал, боярышня, — холодно ответил он. Вот о ком о ком, а о Бояне говорить — ну никакого желания.

— Свекор мой выкуп богатый тому разбойнику посулил, да тать отверг серебро.

— О том ведаю. Как и о том, что он грозился предать Бояна лютой смерти.

— Все так. Я хочу вызволить мужа.

Если вначале какая-то растерянность была и щеки алым полыхнули, то теперь голос тверд и в нем трепет слышится, и трепет тот к суженому относится. Щеки еще ярче вспыхнули, но на лике не замешательство, а тревога. И в глазах боязнь. Люб он ей. А чего ты, собственно, хотел? Чтобы по тебе она сохла? Дурень стоеросовый. Раскатал губу.

— А я-то тут при чем? — Хм. Резко как-то получилось. Так, спокойно. Ну да, хочет она мужу помочь, что же тут такого особенного, это ведь не повод так разговаривать с той, кто стоит выше тебя не на ступень, а гораздо выше. Эвон тебя куда решили услать, чтобы разум тебе не застило. — Ты прости, боярышня, да только это дело боярина Вяткина и рода его, ко мне касательства не имеющее. У меня своих забот полон рот. И людишек, за коих я ответ держу, в избытке.

— Боярин Вяткин сам отправился в Астрань, дабы нанять корабль да отплыть на поиски того разбойника, но с полдороги его развернул великий князь и повелел обратно в стольный град вернуться.

— Насколько мне помнится, у него есть и иные сыновья, так что найдется кому заняться делами семейными.

— Добролюб, нешто не понимаешь, что, пока они начнут действовать, времени минует много? Его и без того минуло изрядно. Тут каждый день на вес золота.

— Неужто хочешь, чтобы я в одиночку твоего суженого из плена вызволил? Так забот у меня полным-полна коробочка.

— Но того, что это тебе не по силам, не сказываешь?

— Мало ли о чем я не сказываю. Это не значит, что мне все по плечу.

Возмущению Виктора не было предела. Да, он любил Смеяну, любил всем сердцем и всем остальным, чем можно было любить, но вот так легко воспринять то, что его хотят отправить на явную смерть ради спасения другого, того, кто ей люб, он не мог. Не просто не мог — его трясло от злости на эту бабу. Вот поди и издохни, но доставь мне моего суженого-ряженого. Картина маслом, блин!

— Выкуп за Бояна обещан великий, — продолжала гнуть свое Смеяна. — Как сладишь дело, все то серебро твоим будет. Не сумеешь возвернуть его живым, только тело доставишь, — голос предательски дрогнул, — получишь половину. А если голову татя того с телом мужа моего — так и все сполна.

— Прости, боярышня, но серебра у меня в избытке и думами иными голова переполнена.

— Стало быть, добро, родом моим принесенное, вот так легко позабудешь?

— Добро, говоришь? Добра от рода Смолиных я видел немало, вот только счеты меж нами все уж разрешены, за все я сполна отплатил. Или еще какой должок припомнил воевода-батюшка? Так ты сказывай, я долги завсегда возвертаю, да сторицей.

Слова сквозь зубы цедит, и теперь она видит перед собой зверя лютого и непокорного. Не только она, эвон холопы напряглись и вперед подались, дабы случись что, упредить и за хозяйку вступиться. От Добролюба сейчас опасность исходит волной, ее руками пощупать можно — густая, как кисель у доброй хозяйки. Вепрь. Как есть Вепрь. Вот только нет в ней страха. Что это? Никак она им любуется? Дикий. Необузданный. Такой… Такой… Если кто с той задачей и справится, так только он. Прав старый Радмир. Тысячу раз прав.

— Гвоздь, Лунь, отойдите.

— Дак…

— Кому сказано.

Ого! Мы еще и гневаться умеем. А на личике — ни страха, ни растерянности. Настоящая внучка своего деда и дочь своего отца. «Что же ты мне поведать такого запредельного желаешь, чтобы уши чужие не слышали? — подумал Виктор. — А может, и мне того… Отойти, от греха подальше?» Что-то подсказывало, что сказанное ему может не понравиться. Уж больно решительный у боярышни вид. Опять же сорвался. Отец Небесный, сколько раз сам себе пенял на это — и снова-здорово!

— Поклон тебе, Добролюб, от деда. Прости, сразу запамятовала передать.

— Сказывал же, нет у меня долгов перед воеводой, как и перед батюшкой твоим, — вновь загоношился Виктор.

— Не от моего деда поклон-то, а от твоего. Так и сказывал — кланяйся, мол, внучку.

— Радмир… — Нет, не вопросом это звучало, а безграничным удивлением.

Вот знал, что тот куда опаснее своего сына, потому как умудрен летами и временем бурным, в коем младость его прошла. Ведь это при его твердой руке и воле Звонград из пепла в последний раз возродился и стал краше прежнего. Поразузнал о том. Но зная, что его опасаться следует больше остальных, отчего-то уважал его не в пример сильнее.

— Радмир, — согласно кивнула она, внимательно глядя на собеседника, — прадед мой родной. Он мне много чего обсказал. И то, что его уста исторгли, покуда в точности сбывается, поэтому и тому, что глаз с меня не сводишь и сохнешь по мне, тоже верю. Да и сама давно приметила, что взглядом меня поедаешь всякий раз, когда видишь. Ему же в том ты честно признался. Иль не так?

— Коли он все тебе обсказал, то должен был поведать и то, что надежд пустых я никогда в сердце не имел.

— Не имел, — вновь согласно кивнула она. — Но только когда меня стрела вражья коснулась, ты виновного в том разыскал и покарал смертью.

— За плату.

— Врешь. Я помню тот взгляд. От серебра ты не откажешься, но не застит оно тебе взор. Сколько угодно божись и клянись, но я знаю, почему тогда ты это сделал. Узнала о том недавно, но все ведаю точно.

— А коли так, то неужто думаешь, будто я вызовусь спасать того, в ком могу соперника видеть, хотя и не светит мне тебя получить? Того, от кого всякий раз беды ждал, потому как ненавидит он меня, хотя пакости от меня никогда не видел? Того, кто изничтожить меня всегда был готов, и только воля батюшки твоего удерживала его?

— А почему не светит?

— Что не светит? — растерялся Виктор.

— Почему тебе не светит меня получить?

— …?

— Вот тебе слово мое. Коли Бояна живым доставишь, то, кроме серебра, ты и меня получишь. Всего раз, но всю как есть получишь.

Картина маслом. Занавес. Полный абзац. Он едва не уронил на стол челюсть. А затем сжал ее до скрежета зубного. Эвон, значит, как она его любит, коли готова ради спасения мужа честью своей поступиться. Здесь ведь не западные королевства и не империя, где нравы куда проще и большинство благородных дам чуть не долгом своим считают наставить рога своим мужьям, где донжуанство почитается за весьма достойное деяние. У славен неверной жене за прелюбодеяние клетка железная грозила, подвешенная на центральной площади, и смерть голодная, позорная, а тому, кто возжелал чужую жену, уготована смерть на колу. Правда, распространялось это в основном на благородное сословие, но она-то и была из благородных. Имелись у прежнего Добролюба полюбовницы из боярского рода, но те — без князя в голове, да и сам скоморох тем еще пройдохой безбашенным был.

— Чего молчишь? — сквозь зубы процедила Смеяна. А и то. Эдакое предложить — и нарваться на молчание. Тут сама готова сквозь землю провалиться да язык себе отрезать, а этот…

— Гхм. Прости меня, боярышня, за речи неразумные. Все исполню как есть и серебром плату за то возьму, коли выйдет волю твою исполнить. Коли сам сгину, то плату отдай моему человечку, кузнецу Богдану, он сумеет ею распорядиться.

— А…

— Не было ни о чем больше разговору и того я не слышал, — решительно рубанул Виктор, заставив собеседницу в очередной раз покраснеть.

Хотя куда дальше-то — и без того красная как мак, но, видно, имелся еще запас. Волков невольно и в который раз залюбовался ею. Растерянная и гневная одновременно, она еще краше и желаннее, вот только не про него этот плод. Не по Сеньке шапка. Он желал ее, да что там — жаждал, но так — не хотел. Только не так. Только не в силу обстоятельств. Иначе. Но не так.

Поднявшись, Виктор поклонился ей и решительно направился на выход. Ведь еще ватажникам объяснить, к чему ему все это понадобилось. О том, чтобы одному такое дело осилить, не может идти и речи. Но он-то знал, за что рисковал, а им-то зачем? А серебро — чем не повод, чтобы рискнуть своей жизнью? Ведь они сделали свой выбор задолго до того, как повстречали его. И сейчас идут за ним, зная, что это опасно. Светлое будущее на какие-то средства строить нужно. И наконец, срок, который им предстоит провести с ним, еще не истек. Впрочем, его отношение к ним уже сильно изменилось, как и их к нему, они теперь боевые товарищи, от разбойничьей ватаги только и осталось, что его продолжают атаманом величать.

Ватажников он нашел на завалинке у конюшни. Солнышко в Астрани жаркое, вот и расположились парни в тенечке. Не было лишь Травня, ему выпал черед за комнатами присматривать, где снаряжение и казна находились. Оно вроде и день, да только расслабляться никак нельзя.

— Прохладу вкушаете?

— Так в наших краях куда прохладнее, атаман, — весело скалясь, проговорил Соболь. — А я так и вовсе все время по лесам шастаю, там постоянно тенечек, благодать.

— А чего тебя боярышня разыскивала? — эдак с ленцой поинтересовался Зван, которого изрядно разморило сегодняшнее шастанье по граду. Кажется, и не особо далеко все находится, но солнышко и впрямь жаркое.

— Да вот сказывает, мол, имею лишнее серебро, да не знаю, кому его отдать.

При этих словах Зван, как гончая, сразу сделал стойку. Нет, не от жажды денег. В отличие от остальных он сразу просек, что дело тут неладное. Он вообще к представителям рода Смолиных всегда с опаской относился и Добролюба не единожды просил подальше от них держаться.

— А разве у нас серебра мало?

— Зван, деньга — она лишней никогда не будет.

— Так денег у нас и без того в достатке. Эвон всю скотину и лошадей распродавать придется. Коровки да быки — это так себе, но на лошадках приподнимем изрядно.

— Изрядно. Вот только скажи, сможем мы там без животины обойтись? Нет. Придется закупать, а кони да коровы там ой как дороги. Так что серебро лишним точно не будет.

— Это так, да вот со Смолиными связываться…

— А серебро не от Смолиных придет.

— Ясное дело, что от Вяткиных. Не иначе как супружника ее вызволить нужно.

— Нужно.

— Атаман, мы ить все больше по лесам, море только тут и увидели, а разбойник тот морской.

— Ну не век же он в море ходит. Но твоя правда: море — это иное, так что со мной пойдут только те, кто добровольно изъявит желание.

— Чего гомонишь, Зван? В лесу, конечно, краше, землица опять же под ногами твердая, — задумчиво почесал затылок Куница, — да где наша не пропадала! Только, атаман, учти, это ведь не речку переплыть, так что, коли посудина на дно пойдет, ты меня сам вытаскивать будешь, я это море ни в жисть не переплыву.

В ответ раздался дружный хохот, который бальзамом пролился на душу Виктора. Смеялись все, а громче всех Зван. Он мог сколько угодно сомневаться и высказывать свое особое мнение, но нипочем не оставит того, за которым решил идти до конца. Что ж, теперь осталось собраться. Ах да! Нужно еще и корабль найти, чтобы до Клузиума добраться. Хм. А чего его искать — эвон стоит. Ну да, договор был о том, чтобы плыть до Нового Света, но чего попусту стоять-то? Пока суть да дело, подзаработают слегка. Понятно, что с пиратами торговцу не тягаться, но ведь Виктор и не собирался устраивать морскую баталию.

 

Глава 7

Пиратская гавань

Если смотреть на Клузиум с большой высоты — так, чтобы обозреть его весь, — то он напоминает мультяшного крокодила с непропорционально большой головой и маленьким телом, который прилег отдохнуть на песочке, поджав под себя лапки. Город-порт Патта, главный порт страны, он же оплот пиратов, располагался как раз на темечке этого крокодила. Расположение весьма удобное, так как отсюда можно легко контролировать Вайский пролив, отделяющий Клузиум от материка и от Сальджукской империи. Одним броском можно выйти и к Венете, столице и главному порту империи. Название города в переводе с клузиумского означало «порт». Вот так вот незатейливо.

Некогда этот остров входил в состав империи, впрочем, как и весь запад материка. До славенских земель рука имперцев так и не дотянулась, во многом это оказалось минусом для самих славен, которые некогда сумели остановить завоевателей, несущих просвещение и прогресс на остриях своих мечей. Нет, славены не являлись более искушенными в ратном деле, чем западники, просто так уж совпало, что имперцы, дойдя до Турани, выдохлись, а захваченные территории то и дело оказывались охваченными бунтами и восстаниями. А потом имперцы были вынуждены откатиться назад, потеряв половину своих прежних владений. Но западные королевства все же получили свою толику прогресса и знаний от завоевателей, чего не произошло с восточными территориями.

В те же времена откололся и Клузиум. Государство оказалось достаточно сильным, чтобы противостоять притязаниям империи, а потому сумело отстоять свою независимость и сегодня стояло чуть не вровень с самым сильным государством известного мира. По сути, это был осколок империи. Общие корни, та же архитектура, та же культура, да что там — основное население острова составляли сальджукцы, чего не было в самой империи, где доля их едва переваливала треть от общего числа подданных.

В Теплом море фактически властвовали два флота, сальджукский и клузиумский. Оба государства вели постоянное соперничество в Новом Свете, стараясь оттяпать как можно больший кусок лучших земель. Результатом этого противостояния были частые войны. Вот только если в дальних краях происходили морские сражения, то у себя под боком они обходились простым бряцанием оружия. Иногда эскадры сходились в баталиях, которые никогда не перерастали в настоящие сражения, и зачастую схватки ограничивались простой демонстрацией силы или непродолжительной артиллерийской дуэлью, как правило, с больших расстояний, а оттого и с мизерным результатом. Бывало, что при явном превосходстве адмиралы всячески старались уничтожить или пленить корабль противника, иногда с положительным результатом.

Виктору было не понять смысла этой мышиной возни, но из того, что ему рассказал кормчий, он сделал вывод, что соперники попросту боятся решительных сражений в Теплом море, так как не могут быть уверены в результате. Ведь решительное поражение одной стороны сразу нарушит сложившееся статус-кво и даст неоспоримое преимущество противной. Вот и щипали соперники друг друга понемногу. Боясь сойтись грудь в грудь, они всячески привечали пиратов самого разного пошиба, что позволяло нанести урон недругу, ничем не рискуя. Время от времени возникали дипломатические скандалы, писались различные ноты протеста, а порой велись вялотекущие войны. Но дальше этого не заходило.

Патта не являлась столицей страны, это был обычный торговый порт. Вернее не обычный, а очень большой — центр морской торговли Клузиума в Теплом море. Однако отличить торговцев от пиратов здесь практически невозможно. Разве что пираты предпочитали не особо крупные и быстроходные суда, среди которых преобладали шлюпы и бригантины с непропорционально многочисленными экипажами. Пираты предпочитали не курочить корабли и ограничиваться картечными залпами и абордажами. К чему дырявить посудину, которая, по сути, также является товаром? А потом, не всегда трюмы их маленьких кораблей могли вместить в себя груз жертвы, так что лучше его доставить на том судне, которое, собственно, и перевозило груз.

Как таковой вольницы у разбойников не было, они прекрасно знали, какие суда грабить можно, а какие лучше обойти стороной. Те, кто не ведал границ, легко попадали на виселицу, причем наказанию подвергался не только капитан, но и вся команда, что сильно отрезвляло романтиков морских просторов. Кому захочется расстаться с жизнью из-за жадности капитана? Лучше ходить с подведенным брюхом, чем раскачиваться в петле на вольном ветру.

Проход в гавань Патты был узким, сама гавань не особо просторна, так что большинство капитанов отстаивались на внешнем рейде, предпочитая входить в сам порт только для того, чтобы принять или разгрузить груз. Конечно, на внешнем рейде не так спокойно, как на внутреннем, а если поднимется буря, волнение бывает весьма существенным, хотя и не опасным, если не сорвет якоря. Но такие бури были весьма редки, зато плата за стоянку значительно меньше. На внутреннем рейде она была в буквальном смысле почасовой. Этим и объясняется то обстоятельство, что при небольших размерах внутреннего рейда тесноты там никогда не водилось.

В планы Виктора переплата не входила, как не входило и излишнее привлечение внимания к своей персоне. Ему никоим образом не хотелось светиться в качестве представителя славен. Была одна задумка, и, если все выгорит именно так, как он планирует, все обойдется вообще без кровопролития.

Как выяснилось, он сильно просчитался, полагая, что у него имеется корабль. Капитан нанятого судна категорически отказался иметь какие бы то ни было дела с пиратами. И без того каждый раз, когда суешься в Вайский пролив, ломаешь голову, повезет или не повезет, а если пиратская братия начнет целенаправленную охоту, то шансы резко падают. К тому же он готов взяться за перевозку, но никак не готов подписываться под военную операцию. Заверения Виктора в том, что в его планы вовсе не входит брать пиратов на абордаж, его не убедили.

Пришлось искать стороннее судно. Не сказать, что это было простое дело, но через пару дней все же удалось найти одного контрабандиста, готового рискнуть за звонкую монету. Тот не испытывал никакого пиетета по отношению к разбойникам, так как ему было без разницы, где те базируются: они все готовы схарчить его на завтрак. Вот только за те десять лет, что он водил свою «щуку» (тип славенского судна, которому отдавали предпочтение контрабандисты), никому еще не удавалось взять его в оборот, а ему ни разу не довелось избавиться от груза, чтобы облегчить кораблик.

Длина судна — не больше двадцати пяти метров, а ширина по палубе — около шести. Узкое и маневренное, подверженное сильной качке, но вместе с тем очень быстроходное, имеющее две жестко закрепленные мачты с подвижными реями и с прямыми парусами. Два кливера, косых паруса, крепятся к бушприту. Кораблик вполне уверенно мог двигаться и против ветра. По форме он чем-то напоминал поморские кочи, имел надстройки на корме и на носу, верхнюю палубу и трюм. Не сказать, что узкие и хищные обводы позволяли иметь просторный трюм и перевозить большое количество груза, но для контрабандиста этого и не нужно, его задача — быть незаметным, быстрым и вертким, чтобы избежать нежелательных встреч. Все это у «щуки» присутствовало, иначе она не смогла бы служить верой и правдой своему владельцу столь продолжительное время.

Экипаж кораблика насчитывал двадцать человек, чего было вполне достаточно и чтобы управляться с парусным вооружением, и чтобы в случае необходимости использовать восемь пар весел, — это было вполне возможным ввиду не таких уж высоких бортов. Из-за этого могло сложиться впечатление, что «щука» не способна выдержать шторм, но кормчий утверждал, что его «Шустрый», — именно так называлось суденышко, — способен выдержать весьма серьезное волнение, но признавал, что от осенних и зимних штормов, отличающихся особой силой и продолжительностью, предпочитает беречься.

Портовый чиновник на палубе долго не задержался. Только велел вызвать наверх всех членов команды, пересчитал их по головам, удовлетворился заявлением, что судно рыболовное и в трюме рыба, после чего принял причитающееся за стоянку на внешнем рейде, а также пошлину за торговлю рыбой и ретировался. Его путь на шлюпке от небольшого деревянного причала для лодок до корабля занял куда больше времени, чем так называемый досмотр вновь прибывших.

Виктор и его люди так и не вышли на палубу, оставаясь в кормовой надстройке, где имелись крохотные, не больше купе в железнодорожном вагоне, каюты. Кстати, койки были также откидными, рассчитанными на четверых. Столика, правда, не было. Как пояснил кормчий, если весь груз не удавалось разместить в трюме, то использовались эти помещения, а команда располагалась с куда меньшими удобствами. Сейчас в качестве груза рассматривались люди Виктора, так что команда не роптала. Что с них взять, груз — он и есть груз, тем паче за него хорошо заплатили.

— Странно как-то все прошло, — произнес Виктор, обращаясь к кормчему, когда тот заглянул в каюту.

— А чего странного? Он меня давно знает и знает, чем я пробавляюсь, за то и мзду имеет. Ладно, вы до ночи на палубу не суйтесь, а как стемнеет, мы вас в лучшем виде свезем на берег.

— Боишься, что прознают о лишних пассажирах?

— С чего бы? — искренне удивился контрабандист. — Вы для меня всего лишь товар, как и тот, что в трюме лежит.

— Так ты груженый?

— Эх вы, крысы сухопутные, груженый корабль от порожнего отличить не можете, а туда же — с пиратами тягаться.

— Погоди, так ты все едино сюда направлялся?

— Ну да. Дела у меня здесь. Но если оказия вышла двойную выгоду поиметь, то отчего бы и нет. А на палубе не показываться я вам говорю, чтобы вас со мной не увязали, вы ведь по горячему делу сюда прибыли, а у контрабандистов и пиратов есть неписаное правило — в порту не гадить. Эвон вишь шлюп стоит? — кивнул кормчий в открытое окошко, забранное слюдой, но по причине духоты открытое нараспашку. — То капитан пиратский, Смолет прозывается, два раза за мной гонялся и оба раза с носом остался. Четверых его барбосов мы из мушкетов крепостных израсходовали, а он троих наших к Отцу Небесному спровадил да одного покалечил, обезножил, ты видел его. — Ага, был один в команде, что на деревяшке скакал, резво так, не всякий здоровый угонится. — Так мы с ним не раз в граде встречались, да и сейчас эвон раскланивались.

— Стоп. Ты хочешь сказать, что этот пират два раза пытался взять тебя на абордаж, но ты сумел уйти, да еще и людишек вы друг у друга покрошили, а сейчас мирно стоите в порту?

— Вот странный человек. А я тебе про что толкую!

— Так вы, получается, враги?

— Нет. Не враги. У него свое занятие — изловить корабль да пограбить, у меня свое — обмануть всех и убежать с товаром. Какие же враги, коли каждый своим делом занят? Если в море повстречаемся, то все сызнова начнем, каждый свое будет гнуть. Но в водах Клузиума не моги трогать никого, не то всех псов спустят.

— Так, а чего же он тебя не потопил, когда понял, что ты уйти можешь?

— А какой ему с того прок? Ну потопит он меня, а где выгода?

— А какая выгода, коли ты уйдешь?

— Так в следующий раз могу попасться.

— Все, запутался.

— А и не забивай голову.

— Так если ты поможешь захватить пиратский корабль, никто за тобой гоняться не станет?

— Ну как же, с расспросами полезут, мол, как умудрился эдакое провернуть, их ведь даже на этом шлюпе, почитай, вчетверо больше, чем нас. Но это если в кабаке где.

— И никто слова не скажет?

— Нет, ну могут на поединок вызвать, все честь по чести. Чтобы в драке или из-за угла — дураки, конечно, есть, но не так чтобы много, законы тут суровы. Кто первым за оружие схватился, — тому голову с плеч. И плевать, кто драку начал. Драться дерись, но к оружию руку не тяни.

— Ладно. А что с контрабандой? Вот так вот каждый легко может привести ее, дать мзду чиновнику, и все шито-крыто?

— Коли с головой дружишь и пользу приносишь, так и есть.

— И какой товар ты возишь?

— А вот это тебя не касаемо. Ты хотел в Клузиум? Пожалте. Хотел, чтобы я помог с пиратом поквитаться в открытом море, без пушечной пальбы? С тем еще посчитаемся. А туда, куда не след, нос не суй. И еще. Коли порушишь закон в Клузиуме, меж нами расчет. Мне сюда, даст Отец Небесный, еще ходить и ходить, так что сам понимаешь.

— Понимаю.

Вообще-то Виктор ничего не понимал, больно уж все как-то просто и в то же время запутанно. Враги не враги, друзья не друзья, пираты, но строго блюдут законы Клузиума. Какая-то борьба и единство противоположностей. Ну прямо как в тех фильмах про мафию: «Ничего личного, просто бизнес».

— Ты лучше скажи, корабль того пирата, Бургаса, здесь? — решил все же перейти к злободневному Виктор.

— Вон он стоит. Судя по всему, в море выходить покуда не собирается. Но точнее тебе обскажу к ночи, когда с делами покончу и обратно вернусь.

Как выяснилось позже, Клузиум не был уникальным в своем отношении к пиратам и контрабандистам, так было везде, где привечали этот народец. И те и другие были взяты на карандаш, и о них знали практически все, но старались не трогать, доколе от них польза и они берегов не путают. Однако стоило кому возомнить, что он волен в своих поступках, тут и приходила расплата. И ведь все чин чином, показательный суд и казнь, просто торжество закона и порядка.

Исключением была разве что Астрань, там тать мог появиться только как честный купец и никак иначе. Да и то — коли найдутся видоки, что в пиратстве уличат, не сносить головы. Поэтому лихие старались обходить неразумных славен стороной. Контрабандисты обделывали свои дела тихо, на пустынном берегу, чему способствовали их суда с мелкой осадкой. Брячиславия не входила в «клуб избранных», где фактически были только два государства, Сальджукская империя и Клузиум. Айрынское ханство тоже привечало пиратов, но то была отдельная история, и в Теплом море пираты старались появляться лишь ради торговли в основном живым товаром. На Клузиуме все еще сохранялась работорговля, и рабы оттуда шли по самым разным направлениям. Так что с пиратами Брячиславия не заигрывала.

Возжелай Миролюб высунуться дальше, чем ему позволяют, — и не миновать ему совместного набега со стороны старинных врагов, которые тут же позабудут о своих распрях, дабы приструнить потенциального соперника. Смешно, но славены, прежде чем начать строить военные корабли, заручились поддержкой этих двух держав, и те пошли навстречу, строго ограничив количество кораблей. Суда строились для колоний, кои должны были устраиваться на северных территориях, то есть в соперничество западным королевствам. Чем больше там склок, тем больше шансов, что тем королям будет не до южных территорий.

С Фрязией история была в чем-то схожей. Там имелись свои каперы, но действовали они только в Новом Свете, здесь же им поднять голову не давали. Хотя им никто не мог запретить иметь свой флот, и они его имели, однако небольшой. У этого королевства не было потенциала Брячиславии, а строительство и, главное, содержание военного корабля — дело весьма затратное, не каждой казне посильное, поэтому никто их ограничивать не собирался, они с этим вполне справляются и сами.

Виктор искренне пытался понять все хитросплетения местной политики, но все же должен был признать, что его мозг отказывается что-либо понять. Ну и бог с ними. В конце концов не его дело. Остается просто принять все как данность, ему не вершить великих дел, затрагивающих государственные интересы, так что пусть сами разбираются. С него достанет, коли он сумеет устроиться с максимально возможным комфортом и в безопасности.

Безопасность. Что-то не похоже, будто он ищет ее. Что бы ни делал, за что бы ни взялся, все время оказывается на грани, когда одного неверного движения достаточно, чтобы сверзиться в пропасть. Просто идиотизм какой-то. Ну вот какого черта он ввязался в это гиблое дело? Нет, как действовать, он уже в принципе знал, и общий план в голове созрел, мало того — был доведен до остальных, в части, их касающейся, разумеется. Однако толком объяснить даже самому себе, зачем ему это нужно, он не мог. Вот нужно, и все. Не может он иначе. Дурдом, одним словом.

Отец Небесный, и зачем он ее повстречал на своем пути? Ладно бы надежда какая была. Так ведь нет ее и в помине. Сделка, что она предложила, — это не то. На это он не согласен. Либо все и сразу, либо и даром не надо. Но и отказать не сумел. Ну сказано же — дурдом, а дуракам лишь там и место. Оставалась еще и Неждана. Но за нее он был относительно спокоен. За малюткой есть кому присмотреть. Если в этом предприятии он лишится живота, то никто ее преследовать не станет. Оно, конечно… Но ведь не разорваться надвое. Так — плохо, эдак — тоже не лучше. А ему покоя в душе хочется, вот и мечется. Поди разбери, отчего так. Чужая душа — потемки.

На берег его свезли, когда уже стемнело. Свезли не одного, но та четверка должна была от него держаться особняком и вступать в дело лишь в крайнем случае. Иными словами, если Виктора будут лишать живота. А до той поры они друг друга в глаза не видели. Волков собирался выдать себя за гульда — зря, что ли, у него чистый столичный выговор имеется.

Кстати, к удивлению Виктора, баркасы, принявшие груз из трюмов «Шустрого», направились не к городу, а куда-то на выход из бухты. Скорее всего разгрузятся где-нибудь поодаль, а потом уж товар сушей пойдет к месту назначения. Хотя все и шито белыми нитками, но приличия здесь старались соблюдать и берега не путать. Ох и странно тут все, без пол-литра не разберешься. Ну и бог с ними.

Ял с корабля на внешнем рейде мог причалить только к деревянным пирсам, на внутренний рейд им хода не было. Хочешь в город? Без проблем. Пересекаешь скалистый перешеек (тут и широкая лестница имеется, вырубленная в скалах очень удобно), переходишь на внутренний рейд и там нанимаешь лодку. Можно и в обход, вот только наемных экипажей тут нет, не существует здесь еще извозчиков. Но дорога есть, без нее никак, потому как на оконечности того языка располагается форт, который без сухопутного пути обойтись совершенно не может. Однако желающих совершить такую длительную пешую прогулку не находилось, лучше уж с лодочником.

Город как город, ничего примечательного. Дома каменные, оштукатуренные и побеленные известью. Разве что мостовая имеется. Вроде как не особо чистая, под ногами скорее шуршит, чем цокает, но ее наличие в порту уже удивляло. Вот и все впечатления. Улицы без освещения. Но у входов в многочисленные трактиры горит по одному факелу, это чтобы клиенты ноги не переломали на ступенях порожков, ну и вывеску сумели рассмотреть. Однако осветить улицу они не могли. Днем тоже ничего не удалось рассмотреть, потому как «Шустрый» встал в стороне от прохода, и они могли созерцать только скалистый природный мол.

Насколько сумел разузнать кормчий, «Ворон», бригантина Бургаса, вернулся только вчера, и поход оказался неудачным. Нет, приз они привели, вот только торговцы, имперцы, оказались на редкость зубастыми и упертыми, так что имелись серьезные потери. Сейчас капитан их восполнял. А вот это Виктору на руку, потому как полностью соответствует его планам и снимает дополнительную головную боль. Изначально план предусматривал убийство нескольких членов экипажа, что должны были провернуть ватажники. Открывшиеся обстоятельства касательно убийств в Клузиуме делали это мероприятие еще более опасным, но иного выхода Виктор не видел. Он хотел провернуть финт с «троянским конем», а для этого нужна была вакансия в команде у пирата. Но все одно к одному.

Какие бы суровые законы ни были, но такое развеселое местечко никак не могло обойтись без лихих людишек, которые совершенно не связаны с морем, а вполне обходятся дарами суши. Поэтому Виктор старался двигаться по узким улицам, где едва могли разминуться две кареты, с крайней осторожностью. Одинокий гуляка для ночных крыс — это самое то, что надо. Конечно, его страховали идущие в отдалении парни, но раскрывать свое знакомство с ними раньше времени из-за случайной встречи как-то не хотелось. Волков старался обходить углы по большой дуге, а к чернеющим непроглядным мраком нишам не приближаться и вовсе.

Ага, кажется, вот оно, нужное. Надпись не разобрать, сальджукская письменность для него все равно что древние иероглифы, но не рассмотреть развеселого дельфина, держащего в плавнике кружку с большой шапкой пены, весьма сложно. Кстати, нарисовано просто превосходно, аниматоры из его прошлого обзавидовались бы мастерству здешнего художника. Только эта вывеска, стоившая хороших денег, говорила о том, что заведение не для пьяной матросни, хотя до порта рукой подать. «Друг моряка», именно это было написано на вывеске. Все так, как сказывал кормчий, объясняя, где можно найти Бургаса в этот час. Что подразумевал хозяин под словом «друг», дельфина или выпивку, было непонятно, но это Виктора мало интересовало.

То, что заведение не для рядовых граждан, видно сразу. Хотя в нос тут же ударил кислый запах, столь свойственный всем питейным заведениям, смешанный с запахами всевозможных блюд, но помещение оказалось довольно чистым. Полы из каменной плитки тщательно вымыты и выметены, даже при наличии множества посетителей грязь в глаза не бросается. Ага, а вон одна из служанок, сноровисто орудуя веником и совком, заметает пол у одного из столиков, как видно, недавно освободившегося.

Публика весьма разнообразна по одеянию, но тем не менее сразу видно, что здесь собрались морские разбойники. Одежды — из богатых тканей. Нередко можно заметить серебряное и золотое шитье. Причем частенько один и тот же человек одет в наряды, явно добытые в разных странах.

Вон сидит один: на западнический камзол, подпоясанный айрынским кушаком, накинут богато расшитый золотом славенский кафтан, на поясе — богато изукрашенная сабля, как видно, работы какого-то племени язычников, уж больно чудной клинок. Виктору отчего-то сразу припомнился ятаган, он раньше видел такое оружие в фильмах, но здесь ничего подобного встречать не приходилось. Из-за кушака торчат пистоли, рукояти которых с золотой насечкой. Явно сальджукская работа, а может, и клузиумская. Как уже говорилось, между ними больше общего, чем различий. На ногах — сафьяновые сапоги с настолько загнутыми носами, что принадлежность не определить. И также с золотым шитьем. Пальцы унизаны перстнями с самоцветами и алмазами, в ухе — серьга с крупным рубином. Все это венчает голова с короткими черными курчавыми волосами и небольшим шрамом на левой щеке. Его в свое время заботливо обработали, так что он оставался бы практически незаметен, если бы не загар, на фоне которого шрам выделялся тонкой белесой линией.

Крепкий мужчина, за сорок, разодетый, как павлин, обливался потом, но стойко терпел неудобства. Горделиво приосанившись, он с чувством собственного достоинства осматривался по сторонам. Еще бы. Кто в этот сезон может с ним тягаться, коли сам морской владыка ему ворожит? Ни одного выхода в море без добычи. Он уже взял три приза, причем один из них оказался весьма прибыльным, а ведь сезон только вошел в разгар. То ли еще будет.

Виктор лишь мельком осмотрел Бургаса (а это был именно он, у Волкова было достаточно точное описание), после чего прошел к освободившемуся столику. Нет, тот ничем особо не отличался от остальных посетителей. Они были разодеты столь же вычурно и также терпели неудобства в связи с большим количеством одежды, но иначе никак. Стоящие бойцы никогда не пойдут на службу к оборванцу, потому что если капитан оборванец, то с удачей у него проблемы. Ну и кто пожелает наниматься на корабль, где придется влачить жалкое существование? А сойдя с такого на берег, будешь не гулять в кабаках от души, а считать медяки, чтобы хватило на самое дешевое пойло. На подобное согласно только полное отребье и ничтожество, а с такими бойцами даже при четырехкратном превосходстве вполне возможно проиграть абордаж. Кстати, не выдумка — было несколько случаев за последние полсотни лет.

— Принеси что-нибудь поесть, — произнес Волков по-гульдски.

Служанка, подошедшая принять заказ, глупо таращилась на посетителя, ни слова не понимая. Ясное дело, гульды здесь не особо часто попадаются.

— Поесть, говорю, принеси, да мяса побольше, — произнес он уже на фряжском.

А вот эти явно бывали в Клузиуме куда чаще, потому как она наконец сообразила, что от нее хотят, согласно кивнула и шмыгнула в сторону кухни. Вскоре появилась вновь, неся поднос, уставленный тарелками, в центре которого высилось большое блюдо с мясом, исходящим паром. Когда она выставила все на стол, Виктор легким, пренебрежительным движением отодвинул от себя кружку с пивом, велев унести.

Несмотря на то что заведение было довольно приличным, кухня Виктору не понравилась. Возможно, все дело в том, что здесь преобладала грубая пища, самое оно для пиратской вольницы, а иные посетители сюда не захаживали. Что с того, что это капитаны и офицеры, — к знатным кулинарным изыскам они не привыкли. Было бы что выпить и чем закусить, остальное не так важно. Может, он ошибался, и это было обычной пищей среднего класса, поскольку сомнительно, чтобы благородные предпочитали такие блюда, но в чем-либо быть уверенным нельзя, он практически ничего не знал об этом месте.

Когда голод был утолен, Виктор подозвал к себе трактирщика. Не мог же он начинать разговор сразу с капитанами и уж тем более с самим Бургасом. В идеале тот должен сам предложить наем.

— Чего изволит господин? — чуть не елейным голоском поинтересовался кабатчик, разумеется, на фряжском и с куда более заметным акцентом, чем у Виктора.

Вид человека, одетого в добротную, но довольно простую одежду, не мог возбудить чрезмерного уважения. Скорее всего любезный тон хозяина вызван свирепым обличьем Виктора. Здесь не было ни Нежданы, ни Смеяны, ни кого иного, дорогого сердцу Волкова, мало того, дело предстояло опасное, так что вид его был именно таким, какой и приличествует знаменитому Вепрю. Нет, специально он ничего не разыгрывал, оно само так получалось.

— Не знаешь, не нужен ли на какой корабль стоящий боец?

— Вы, вероятно, здесь недавно?

— Заметно?

— Дело в том, что в моем заведении никогда не решался вопрос о найме матросов на корабли. Здесь бывают только капитаны и офицеры, а наймом занимаются боцманы в куда более дешевых заведениях.

— По дешевым заведениям пусть дешевки ошиваются.

— Вы настолько хороши?

— Ты капитан?

— Нет.

— Тогда пшел вон. И вели принести кружку холодной воды.

Это было сказано довольно громко, так как трактирщик, не желая испытывать судьбу, поспешил ретироваться, и последние слова понеслись ему вслед. В ответ на реплику Виктора послышались смешки — очевидно, многие разумели фряжскую речь. Усмешки можно расценивать по-разному: может, что-то развеселое творилось за столами весельчаков, может, смех вызван именно его словами, поди разбери. Но парочка особо расхристанных и самоуверенных молодчиков недвусмысленно посматривала в его сторону. Влепить бы им по пуле в лоб, но можно нарваться на неприятности. Поэтому он просто посмотрел каждому из них в глаза, а потом улыбнулся своей неподражаемой улыбкой. Те, чтобы сохранить лицо, еще разок ухмыльнулись, а затем отвернулись, продолжив свою беседу.

Поднесли воду. Виктор достал небольшую серебряную коробочку. Открыв ее, он подцепил маленький серый шарик, отправил его в рот и начал рассасывать, как леденец. По мере того, как он все это проделывал, некоторые из присутствующих посмотрели на него иными глазами. Так можно было пользовать только один продукт, и действительно — лучше бы иметь под рукой кружку с холодной водой, от теплой только хуже.

Цена одного такого шарика была повыше, чем стоил бочонок пива, а эффект… Нет, опьянеть до одури (что вполне возможно при употреблении такого количества пива) не опьянеешь, но чувствовать себя будешь очень комфортно. Тут только один момент: кто слишком увлекается, запросто может стать рабом этих шариков, которые и стоили дорого, и были большой редкостью. Ну и опять же от количества принятого за раз зелья тоже немало зависит — можно просто отключиться с глупой улыбкой, а тогда хоть режь, человек ничего не почувствует.

Виктор в бытность свою на Земле никогда не увлекался наркотиками, мало того, не имел даже опыта курения обычной вроде бы конопли, поэтому понятия не имел, с чем имеет дело. Но, как это зелье действует, знал. Просветил тот лекарь из Астрани, у которого он эти шарики покупал. Делали их из какой-то травы, что растет в степи, причем, судя по ограниченному количеству (этим и определялась цена), в большом количестве та травка не произрастала. А может, все дело в том, что лишь весьма малая часть большого стога травы уходила в эти катышки. Одним словом, черт ногу сломит, его все это не особо интересовало, главное, что отвечало его намерениям.

Вкус горький — дальше некуда, но это неизбежно и нужно перетерпеть, что сделать весьма непросто. Рассосав шарик до кашицы, Виктор припал к кружке с колодезной водой и одним махом ее осушил. Рисковать и принимать настоящий наркотик он не стал, а потому его роль исполнил катыш мякоти ржаного хлеба, благо по цвету почти не отличишь. Но сыграл все по правилам, чтобы ни у кого сомнений не возникло. Кстати заметить, остальные шарики были самыми настоящими. Проделав эту процедуру, он с блаженством откинулся к стене, как человек, опрокинувший кувшин вина.

Из-под прищуренных век он видел, как подозвал к себе трактирщика один из посетителей и о чем-то спросил. Получил ответ, после чего отпустил с миром. Не Бургас. Жаль. Ладно, время пока терпит. Он просидел так с полчаса, но все безрезультатно. Его персона больше никого не заинтересовала. Чтобы не привлекать излишнего внимания, в конце концов он поднялся и направился на выход. Здесь не повезло. Нужно двигать в трактир «Пьяный боцман», где обычно вербовались новички.

Заведение это оказалось на редкость загаженным, переполненным и, соответственно, шумным. Всего лишь за пять минут, что там находился Виктор, успело произойти две скоротечные потасовки. Впрочем, без особых последствий: стычки заканчивались, не приобретая массового характера, едва один из соперников оказывался в нокауте. Мебель тоже не пострадала, так как была насколько неказистой и массивной, настолько же и прочной. Разбитая глиняная посуда не в счет.

Оказаться среди новобранцев экипажа «Ворона» оказалось проще пареной репы. Стоило только подойти к боцману и назвать себя, после чего он вносил тебя в списки. Но, как выяснилось, не все так просто. Ты становился всего лишь соискателем места. Окончательный отбор должен произвести лично капитан на борту своей бригантины, так что внесение в списки ничего еще не решало. Боцман честно предупреждал, чтобы кандидат хорошенько подумал, так как не прошедшему отбор предстояло добираться до берега вплавь. Бургаса не очень заботили те, кто не принадлежал к команде, а потому транспорт им не предоставлялся, их просто вышвыривали за борт. Корабль стоял не особо далеко от берега, так что добраться до него вплавь не составляло труда, но факт оставался фактом.

Если откинуть в сторону грязь, что имела место в порту, город производил хорошее впечатление. Выбеленные дома, крытые красной черепицей, взбегали вверх по склону горы, перемежаясь с зелеными кронами деревьев, образуя улицы и кварталы. Вкупе с южным солнцем да на фоне голубого неба, если смотреть от порта… Картинка. К тому же уже в паре кварталов отсюда улицы были куда чище, и с каждым кварталом от порта город становился все ухоженнее. Это по рассказам Окуня, кормчего «Шустрого», — Виктору было некогда заниматься осмотром достопримечательностей.

В отличие от остальных соискателей Волков решил пренебречь любезностью капитана, предоставившего целых две шлюпки для доставки пополнения на борт. Капитану требуется всего десять человек, а в шлюпках, по прикидкам Виктора, находилось больше трех десятков. Хм. Однако, конкурс. Он предпочел добраться до борта на наемном ялике, велев лодочнику ждать его возвращения. Как бы там ни было, но плыть до берега в его планы не входило.

Боцман, увидев это, одобрительно ухмыльнулся, но все же подал знак лодочнику, чтобы тот слегка отдалился. Нечего стоять у борта. Что ж, его право. Осмотром вновь прибывшего старый морской волк также остался доволен, если не сказать, что сильно удивлен. Вчера этот тип кутался в плащ, а потому его снаряжение было не рассмотреть, сегодня же плащ остался в ялике и перед ним предстал до зубов вооруженный боец. И как вооруженный! О таком оружии боцману приходилось лишь слышать. А если учесть, что никто из новичков фактически не имел оружия, разве что ножи (но это скорее средство обихода), то…

Новобранцы построились в неровную шеренгу, что называется — как бык поссал. А вскоре появился и капитан в сопровождении трех офицеров. Один из них, штурман, остался в стороне, двое других сопровождали капитана до конца. На этот раз Бургас был одет куда скромнее. Скорее всего на борту он предпочитал вычурности удобство, поэтому был облачен в ботфорты из мягкой кожи, облегающие брюки и просторную белую рубаху. Дополняли образ широкий пояс с заткнутыми за него двумя пистолями, абордажная сабля и кинжал.

Капитан подходил к очередному кандидату, осматривал, задавал пару вопросов, после чего порой следовал вопрос от одного из офицеров, затем переходили к следующему. Нередко капитан подавал сигнал, и двое дюжих матросов, подхватив неудачника, подводили его к противоположному от берега борту и под улюлюканье команды скидывали в воду. Никто и не думал оказывать сопротивление. С одной стороны, каждого честно предупреждал боцман, с другой — если Виктор все правильно понял, — сейчас на бригантине находилось девяносто заматеревших в морских боях матросов. Короче, возмущаться себе дороже.

Виктор встал в самом конце шеренги. Стоял спокойно, скрестив руки на груди. Если получится проникнуть в состав экипажа, хорошо, если нет — тогда план «Б». Как говорил один киногерой: «План «Б» — это всегда больно». Значит, будет больно. Правда, и труднее одновременно. Этот вариант предусматривал подрыв корабля, устроить который не так сложно: достаточно просто изготовить самодельную мину с механическим взрывателем. В этом случае можно было заполучить только труп Бояна, да и тот придется как-то извлекать из утробы трюма, что и было бы самым трудным. Но нет совершенства под луной. По большому счету, ему плевать на боярича. Конечно, жалко Смеяну, но никто не виноват в том, что Боян сделал все возможное, дабы заслужить нелюбовь Виктора.

Их оставалось на борту еще двенадцать, когда, наконец, очередь дошла до него. Внимательнее взглянув на капитана, Виктор понял, что это опасный тип. На него смотрели умные глаза волевого человека. Ничего удивительного: дураки здесь долго не живут, а слабохарактерные не выходят в капитаны.

— Как звать?

Голос не соответствует внешности крепкого и плечистого пирата, он куда больше подошел бы человеку тщедушного телосложения. Но Виктора удивило то, что капитан обратился к нему на гульдском. Выговор, конечно, не столичный, но сам факт о многом говорит. Выходит, он запомнил его по трактиру. Интересно, к добру это или захочет увидеть, как Виктор плавает? Служить в качестве развлечения для команды Волков не хотел, и он ясно дал понять это всем, когда прибыл на своем транспорте.

— Вепрь.

— Разве я спросил тебя о твоем прозвище?

— А здесь что, набирают на королевский флот?

— Хм. С характером.

— Скажем так, я знаю себе цену.

— На кораблях ходил?

— Разве что добрался до Клузиума.

— И зачем тогда ты здесь нужен?

В ответ Виктор ухмыльнулся, отчего оба офицера непроизвольно сжали рукояти сабель, на которых лежали их кисти. Не обращая внимания на их телодвижения, Волков скинул с плеча карабин и взвел курок:

— Укажи цель.

— Даже так? — с нескрываемым интересом произнес капитан, слегка склонив голову к правому плечу и внимательно глядя на наглеца. Затем обернулся и указал на плавающих примерно в сотне метров четырех бакланов: — Подстрели одного из них.

Задача очень непростая для обычного мушкета, дистанция практически запредельная, а птица не особо велика. Ничего не ответив, Виктор вскинул карабин, а через секунду раздался выстрел. Одна из птиц тут же забилась в воде, остальные резво замахали крыльями и понеслись по водной глади, словно торпедные катера. Оторваться от воды сумели только два баклана, подняться выше, чем на три метра, — один, уйти ни одна птица не смогла.

— Как-то так, капитан.

— Клык?

— Не знаю, как к Бону в абордажную команду, но в мушкетеры — лучше и не надо.

Ага, получается, набираются абордажники и мушкетеры. Ничего удивительного: палубная команда редко участвует в абордажах, и потери в их среде существенно ниже. Ну, это если не дойдет до горячего, стоящие бойцы в их среде — редкость.

— Того и вот этого — за борт. А ты, Вепрь, пойдем со мной.

Каюта капитана была отражением Бургаса, того пирата, что Виктор увидел вчера. Вычурная, богато обставленная до полной безвкусицы. Наверное, это тоже антураж для посторонних глаз, потому как ее владелец в первую очередь предпочитал удобство, а не выпендреж. На борту ему ничего и никому доказывать не нужно, весь бисер предназначался для посторонних глаз. В каюте же приходилось принимать других капитанов и иных гостей, так что нужно было соответствовать общепринятым нормам.

— Значит, говоришь, по дешевым заведениям пусть дешевки ошиваются? — О как, все приметил. — Ну и как же ты оказался там, где мой боцман набирал команду?

— Зашел в несколько заведений, в одном из них боцман вел запись. Записался, — пожав плечами, ответил Виктор.

— А как же дешевки?

— Хм. Оно так, да только почесал я в затылке, подумал и понял, что тут я никто и зовут меня никак. С чего-то начинать надо, начну снизу, не беда.

— Хочешь стать капитаном?

— Если в море не наскучит, как на берегу, то почему бы и нет.

— А на берегу стало скучно?

— Стало.

— Расскажи о себе.

— Хочешь знать, что за птица прилетела к тебе на палубу? Законно. Сбил я шайку и гулял по дорогам. Хорошо гулял, с прибылью. Все мои разбойнички, что живы остались, с достойным кушем осели в разных местах. Но мне на месте не сидится. Скучно. На берегу я вроде уже все испытал, решил пощекотать нервы в море. Вот и все.

— Слышал я об одном Вепре, только он вроде славенин.

— Ха! Значит, и досюда слава докатилась. Это греет.

— Так ты славенин?

— Отчего же — гульд, как и ты. Немного говорю по-славенски, вот и морочил голову всем. А что, все ищут славенина, так и пусть ищут, а там еще и страх. Одним словом, главное — поднять муть, а там можно ловить рыбку почти без опаски.

— Хитер. Хашш давно распробовал?

— И это приметил. Глазастый ты, капитан. Давно, но разума не теряю, свою норму знаю. И от вина можно стать пропойцей, но ты ведь не стал.

— Ну что ж, давай выпьем, раз уж речь зашла о вине, — берясь за серебряный кувшин с узким и высоким горлышком, предложил капитан.

— Извини, но ни вина, ни пива я не пью. После хашша это не то.

— Дорогое удовольствие, — отпив из кубка, заметил Бургас.

— А разве я сказал, что когда-то бедствовал или нужда меня привела к тебе? — Виктор извлек кошель и подбросил его на ладони. — Здесь сотня цехинов, больше восьмисот талеров. В другом есть и серебро, но это на всякие расходы. Есть и прикопанное на берегу. У твоих офицеров такие деньги водятся?

— Странный ты.

— Нормальный.

— Двум зверям в одной берлоге не ужиться.

— Мне твое место без надобности, и в морском деле я ничего не соображаю, так что тебе я не соперник. А захочу свой корабль, так раздобуду. Держать силой ведь не станешь?

— Не стану. А что скажешь, если мои офицеры начнут на тебя волком смотреть? Ведь могут подумать, что ты их подсиживаешь.

— Мне казалось, что глупых ты бы офицерами не назначил. Если кто погибнет и ты решишь поставить меня на его место, так тому и быть, а нет — так это дело твое.

— И ты вот так просто подчинишься?

— К чему допросы? Ты не судья, я не на суде. Сказал же хочу попробовать себя в море.

— А ты понимаешь, что ты простой матрос, так что придется и палубу драить, и иные поручения выполнять? Как с этим смирится Вепрь?

— Нормально, пока акулой не назовут. А как назовут, тогда к этому разговору и вернемся.

— Ладно. Пока убедил. Оружие все сдай Клыку, он ведает арсеналом, у меня на корабле с оружием только офицеры и боцман ходят. Получишь, когда дойдет до дела.

— Капитан, а ты представляешь, сколько это оружие стоит? Вижу, что очень приблизительно. Полторы тысячи талеров. Ты не гляди, что клинки в ножнах без изысков и рукояти потертые. Это булат, что твою саблю перерубит и не зазубрится. И это все в арсенал?

— Тут мои законы, Вепрь. Твое твоим и останется, но оружие все хранится в арсенале. Нож можешь оставить. Вот станешь офицером, тогда дело другое. И деньги давай сюда. Положу в судовую казну, будут в целости. Не хватало еще, чтобы у тебя потянули, а ты потом начал крушить всех направо и налево. Или так, или за борт, — уловив упрямый взгляд, подытожил Бургас.

— Ладно. Убедил. Только тогда условие одно есть. — Сказав это, Виктор наткнулся на очень недовольный взгляд. Тормози, и без того буром прешь, как ледокол на торосы! — Все, понял. Просьба.

— Говори.

— Карабин и пистоли мои очень капризные, а здесь все время сырость. Назначь час, когда я смогу получать их и чистить, хотя бы через день. Какой прок, если во время боя они начнут давать осечки? А так я ведь еще до абордажа многих положу, сам видел.

— Вижу, теперь ты понял. С этим к Клыку, он твой командир. Погоди, — окликнул он уже направившегося на выход новобранца. — Хашш. Положи коробочку на стол. Вернемся в порт — получишь обратно, у меня на корабле ни вино, ничто иное не в чести.

Сначала Виктор забрал свои пожитки из ялика, расплатился с лодочником и только потом отправился на поиски своего непосредственного начальника. Впрочем, поиски — это так, к слову. Тот был на шканцах вместе со штурманом и мирно покуривал трубку. Нарвался на выговор, не без того. Оказывается, вот так, за здорово живешь, на шканцах рядовым членам экипажа делать нечего. Обошлось устным предупреждением, на первый раз сделали скидку на незнание. Его облик и умение владеть оружием, которое все еще было при нем, вполне к этому располагали.

Разговор с командиром мушкетеров, а вернее с квартирмейстером, вторым человеком после капитана, вышел примерно таким же, как и с Бургасом. Против ожиданий Виктора тот не особо переживал за свое место — видать, хорошо знал себе цену. Когда же Волков заговорил об уходе за оружием, тот взглянул на новичка с куда большим уважением:

— Наши не очень любят возиться с оружием, чистить чуть ли не силой заставлять приходится.

— Дураки потому что. Сколько раз оно мне жизнь спасало, я и счет потерял. Можешь не верить, но ни одной осечки за все время, даже когда у меня был самый старый и разболтанный пистоль.

Когда они прошли в арсенал, Виктор даже скривился, увидев, в каком состоянии находится оружие. Клинки не особо привлекли его внимание, но от вида загвазданных всевозможных мушкетов и пистолей его перекосило. Калибров тут тоже было что блох на собаке, но все же Клык постарался их рассортировать. Имелся и запас пуль. Видно, что тот к оружию относится с уважением, вот собственные пистоли за поясом горят от чистоты, а тут… Но из-под палки — оно и есть из-под палки.

— Что, не нравится?

— Они хотя бы стреляют?

— Стреляют. Через раз, чтоб им! — скорее всего имея в виду своих подчиненных, ответил новый начальник.

Говорили они на фряжском, оба с акцентом. Клык был балатонцем, но они вполне понимали друг друга. Виктору уже попеняли, дескать, пора учить сальджукский, тут треть команды — сальджукцы, да и в городе будет куда проще. Обещал озаботиться, хотя был уверен, что это лишнее, — не собирался он столько времени пробыть с пиратами.

— А что, правду сказал капитан, будто мне и палубу придется драить, и всякое другое исполнять?

— Разумеется. А уж тебе, новичку, так и вовсе как за здравствуй.

— А если эти работы как-то заменить?

— Это как?

— А давай я займусь арсеналом. Понимаю, новичка — и сразу в арсенал, но ведь это не дело, — обвел рукой помещение Виктор. — Нет мне доверия, так назначь кого со мной.

— Не хочется тебе палубу драить и на камбузе в рыбьих потрохах возиться? — При упоминании последнего Волкова аж передернуло, а на губах Клыка заиграла хитрая улыбка.

— Не хочется. Ты пойми, ведь не из попрошаек подзаборных и не от нужды я тут, — начал было уверять Виктор, но нарвался на глухую стену непонимания.

— А если скажу «нет»?

— Нет так нет, сам ведь пришел, никто силком не тянул, — попытался выказать покорность новичок.

— Через палубу и трюмы проходят все без исключения. И я в свое время прошел. И на камбузе с рыбьими потрохами возиться приходилось. Но я подумаю, как тебе помочь, — вновь улыбнувшись реакции на «камбуз», закончил Клык.

«Ворон» простоял в порту еще пару дней, все же пора горячая, так что рассиживаться на берегу нечего. Волка ноги кормят, а пирата — рейды. Придет сезон штормов, тогда и отдохнут от дел праведных, а сейчас как у крестьян — каждый день год кормит. Команда усиленно готовилась к выходу в море. Дело это серьезное и полумер не приемлет, цистерны с пресной водой и кладовая забивались до предела. Никогда нельзя сказать точно, сколько продлится плавание. Возвращаться в порт несолоно хлебавши только потому, что закончились припасы, никому не хотелось. А потом было еще и такое понятие, как штиль. Подобное явление больше характерно для середины лета, но это не значит, что оно не может иметь место в конце весны.

«Только не в терновый куст…» Знакомо? Надо думать, что да. Вот так и с Виктором. От работ на палубе его освободили, но на кухне он должен был помогать каждый день. До обеда он поступал в распоряжение корабельного кока, но отказываться от добровольного порыва Вепря Клык все же не хотел. После обеда Виктор постоянно возился с оружием. Не один. За ним постоянно присматривал кто-то из мушкетеров. Ну не помогал же, в самом деле. То, как он елозил промасленной ветошью по мушкету, назвать чисткой никак нельзя. Но Волков на это смотрел сквозь пальцы. Да, чумазый и промасленный донельзя, но он всем своим видом выказывал усердие. Ведь понятно, что берут на слабо. Ему доставалось больше всех из новобранцев, у которых было время перевести дух. Работали они с полагающейся полуденной сиестой, а бывший разбойник этой привилегии был лишен. Не выдержит, сорвется — никто не виноват.

Виктор не просто чистил оружие, он еще и проявлял инициативу. Вооружившись доступным инструментом, он доводил до нормы разболтавшиеся механизмы и даже забраковал три мушкета, предложив выбросить их за борт, от греха подальше.

— Ты думай, что говоришь, Вепрь. Выбросить практически новые мушкеты. Сам догадался?

— Не выбрасывай, — легко согласился Виктор с Клыком. — Только скажи, кому эти мушкеты выдашь.

— Это зачем?

— А чтобы я рядом с тем идиотом не стоял. Говорю же, раковины в стволе большие, в любой момент разорвать может. И пружины тоже проржавели настолько, что вот-вот лопнут. Нет ухода за мушкетами — вот и получайте полной мерой.

— Ладно, я тебя понял. Но выбросить мы их все равно не можем. Ты их подальше пока припрячь, а там как возьмем трофеи, так и избавимся.

— Это как?

— Да просто. Выдадим эти за трофейные и избавимся, как от ненужного хлама, а на их место — нормальные.

— Ага, понял.

А чего, собственно, непонятного? Как видно, капитан всех держал за причинное место, а весь огнестрел был на совести Клыка.

За это время Виктор успел выяснить, что Боян жив. Еще бы. В первый же вечер по кораблю разнесся душераздирающий крик, который наверняка был слышен и окрест. Ему объяснили, что и как. Капитан выполнил свое намерение и подлечил-таки пленника, после чего принялся над ним измываться. Нечасто, так, помучает-помучает, а потом лекаря к нему — и чтобы выжил непременно.

Говорят, что сынишку, семнадцатилетнего парня, он сильно любил, хотя и держал в черном теле. Воспитывал характер и достойную себе смену. Жены у него не было, хотя и имелся свой дом в городе, как положено — с прислугой из невольников. Матерью парнишки была какая-то плененная дворянка, красивая, и Бургас по-своему ее любил. По-особенному так. Была она его рабыней, благо рабство здесь не было пороком, о женитьбе он и не помышлял. Что там да как, никому неизвестно, но говорят, как-то она вырвалась из дома и утопилась. История темная, но, с другой стороны, кому есть дело до какой-то там невольницы.

Виктор было заволновался, что пленника могут высадить на берег и определить в подвал в доме капитана, но страхи оказались напрасными. Никто его не собирался никуда свозить, его место в трюме.

 

Глава 8

Пират

Выход корабля в море оказался делом вполне себе рутинным. Поднялся на палубу чиновник, капитан уладил необходимые формальности — и все. Осталось ставить паруса и с якоря сниматься. Для Виктора так и вовсе все прошло незаметно. Он, как всегда в первой половине дня, был на побегушках у кока. Драил, чистил, резал, носил, топил камбузную печь, всячески пытаясь не заслужить неудовольствия кока. А сегодня он и вовсе был сама предупредительность.

Вепрь очень страдал от южной жары (еще бы, ведь из северных широт), поэтому при себе всегда имел флягу с водой, к которой периодически прикладывался. Наблюдая за этим, Клык пару раз проверял его на предмет употребления хашша, но ничего предосудительного не обнаруживал. Ну мучается человек от жажды, с кем не бывает.

Когда каша была практически готова, Виктор улучил момент и, воспользовавшись тем, что кок вышел с камбуза, быстро открыл флягу и вылил ее содержимое в большой бак, не забыв и кастрюльку, в которой готовился обед для офицеров. После чего тщательно перемешал содержимое и вернулся к своим обязанностям. На этот раз в его фляге была не просто вода, а адская смесь отравы, с которой он уже был хорошо знаком.

Изначально он собирался пойти по проторенной дорожке и отравить вино, до которого все пираты были весьма охочи. Именно по этой причине он сразу выдал себя за поклонника хашша, равнодушного к выпивке. Это в общем-то соответствовало действительности. Редко кто из потребляющих наркотик баловался еще и горячительными напитками, в этом случае очень быстро начинала проявляться зависимость к зелью. Вот только случилась незадача. Бургас был сторонником жесткой дисциплины. Мало того что все серьезное оружие держится под замком, так еще и вина на корабле днем с огнем не сыскать. Разве что в каюте капитана. Но и то капитан держал спиртное лишь на всякий случай: вдруг что приключится, нельзя ударить в грязь лицом, репутация прежде всего. Так что и сам Бургас не злоупотреблял вином, и остальные мучились с сухими глотками.

Едва это осознав, Виктор тут же перестроился и начал работать над другой версией поведения. Отсюда и постоянная жажда, и фляга на боку, и наряды на камбуз, к назначению которых он фактически сам подтолкнул Клыка. Когда выход был найден, Волков извлек припрятанную отраву и воспользовался своим реквизитом. Все бы хорошо, но имелось и одно «но». Далеко не все питались стряпней кока, во всяком случае в начале похода, пока имелись свои запасы, прихваченные с берега. Этот дородный мужик каким-то образом умудрялся готовить исключительно вкусные блюда для командования и совсем даже не вкусные для остальных. Может, дело в объемах, а может, в том, что он не считал нужным стараться для команды. Бывали случаи, когда ему хотели что-то предъявить, но безрезультатно. Оно и сам дядька не промах. Говорили, что он не стесняется ходить на абордаж и не раз удостаивался двойной доли за то, что первым ступал на палубу какого-нибудь торговца. Так что капитан, заметив первые признаки возмущения, тут же ставил недовольных на место.

Обед прошел без эксцессов. Все, кто питался из общего котла, получили свою порцию и спокойно вкушали заслуженную пищу, расположившись где придется. Оставались те, кто стоял на вахте, но их успеют еще покормить: яд не сразу подействует, часа два есть. Плохо другое. Как минимум человек двадцать не прикоснулись к еде, предпочтя свои запасы. Кто-то из стоящих на вахте тоже не проявит энтузиазма. Но командование, включая боцмана, дружно проследовало отобедать в капитанскую каюту, и то хорошо.

— Ну, я пойду, — распрямляясь и хрустя суставами, обратился Виктор к коку, который вовсе не комплексовал, потребляя кашу из общего котла.

— Посуду опять кто другой будет мыть?

— Как всегда. Ты же знаешь, я после обеда в арсенал.

— И охота тебе было подвязываться под это дело?

— Люблю я с оружием возиться. А потом, это только сначала трудно. Дальше будет легче, и с камбузом от меня отстанут. А когда оружие в порядок приведу, останется только поддерживать его в надлежащем виде. Зато меня больше никуда привлекать не станут.

— Уверен?

— Тебя же не привлекают.

— Ну это я… Я — кок.

— А я буду оружейным мастером.

— Ха! Ну иди, оружейный мастер. А чего не обедаешь-то?

— Поел уже, пока ты кашеварил. Бывай.

Вообще-то Виктор не ел. Еще чего не хватало. По всему выходит, будет заваруха, а с полным брюхом идти в бой — себе дороже. Лучше уж так. Подойдя к борту, он бросил взгляд назад и сразу заметил небольшой парус следующего одним с ними курсом судна, покинувшего гавань вслед за ними. Это «Шустрый» Окуня. Дальше был виден еще один парус. Однако сегодня что-то слишком оживленно. Патта, конечно, большой порт, но сомнительно, что выход трех кораблей с минимальным отрывом — обычное для него явление. С другой стороны, чего только не бывает в этом мире.

Вон появился уже отобедавший Клык и по устоявшейся привычке высматривает его. Что ж, хорошо, что хоть что-то неизменно. Похоже, квартирмейстер твердо решил навести порядок в арсенале. Может, уже подумывает о своем корабле? Прости приятель, но не судьба. Как бы все ни закончилось для Виктора, тебе капитаном не быть никогда. Клык наконец нашел своего подчиненного и поманил за собой, затем подозвал еще одного. Ну да, без сопровождения Виктора в арсенал пока не пускали.

Отрывистые команды, возбужденный гомон и топот ног, несмотря на то что экипаж «Шустрого» по палубе щеголял в постолах. Вот часто простукала деревяшка Хряща. Что там такого стряслось, что все засуетились? Зван посмотрел на тех, с кем делил каюту, словно ждал, что получит ответ от них.

Десяток в полном составе сейчас находился в своих каютах и деловито, без суеты, приводил в порядок оружие. Они уже несколько дней на воде, а дело могло оказаться горячим. Мало ли что там наобещал атаман, жизнь — она штука такая, не знаешь, где споткнешься, поэтому порох в зарядах лучше переснарядить. Виктору удалось-таки наладить процесс изготовления нового оружия. Не сказать, что все прошло гладко, но по десятку карабинов и кольтов все же произвести удалось. Не хватило времени закончить перевооружение всей ватаги, но и это было уже немало, а главное, процесс уже опробован, остается собрать станки на новом месте и можно налаживать производство. Все отправившиеся с атаманом были вооружены по новому образцу.

Как и ожидалось, не получив ответа от своих товарищей, Зван, оставшийся за старшего, направился на палубу. В морском деле он соображал слабо (да чего там, ни черта не соображал!), но даже он понял, что курс преследуемой бригантины, паруса которой белели далеко впереди, и курс «щуки» не совпадали. «Шустрый» отчего-то свернул влево и возвращаться на прежнее направление вроде как не собирался. Интересно девки пляшут.

— Окунь, ты ничего не напутал? Бригантина, вон она.

— Вижу, не слепой.

— Тогда объясни, что ты тут вытворяешь.

— А ты погляди туда.

— Ну, корабль, — глянув в указанном направлении, сделал лаконичный вывод Зван.

— Не узнаешь?

— Нет. А должен?

— Э-эх, черви земляные. Свалились вы на мою голову.

— Ты за словесами-то следи. И толком объясни, что с тем кораблем не так.

— То шлюп моего давнего приятеля Смолета, «Баклан», — с явным недовольством пояснил кормчий.

Однако Зван пропустил недовольство мимо ушей, потому как было прекрасно видно, что относится оно к тому самому капитану и его кораблю.

— Это тот, что рядом с нами на рейде стоял?

— Он самый.

— Выходит, за прошлые обиды посчитаться решил?

— Выходит, что так. Кол ему в задницу!

— И что будешь делать?

— Уходить буду, что же еще. У него на борту десять пушек да четыре кулеврины. У нас — сам видишь. Так что только уходить.

— Если поспеем к бригантине…

— Ты смеешься? Какая бригантина? Тут бы самим ноги унести. Да не гляди ты на меня так. «Шустрый» — он, конечно, шустрый, да только по прямой нам от «Баклана» не уйти. Ход у него повыше будет. Вот в поворотистости он уступит, так что вилять придется до ночи, а потом отрываться.

— Ты ума лишился, кормчий?! Там же Добролюб уж начал. Если всех не оприходует, то ему одному не выдюжить. Ты же по рукам ударил.

— Ударил, — начал заводиться Окунь. Как видно, поступиться словом ему никак не блажило, но не все так просто. — В уговоре было сказано: без пушечной пальбы и с малым риском. А Смолет — это риск немалый, и пушки у него есть, которые он в ход пустит.

— Отворачивай к бригантине, кому говорю! Там атаман, его никак оставлять нельзя.

— Слушай, Зван, шел бы ты в каюту и сидел там вместе со своими парнями, здесь вы только мешать будете. Кончен разговор.

Десятник в бессильной злобе сжал кулаки, а потом, бросив последний взгляд на догоняющее их судно, процедил сквозь зубы забористое ругательство и направился в каюту. Как видно, кормчий вполне удовлетворился тем, что ему больше никто не мешает, и вернулся к управлению корабликом. Вот только зря он решил, что он первый после Бога, в любой иной ситуации так оно и есть, быть может, но не сейчас.

Не прошло и десяти минут, как на палубе появилось десять человек, все были вооружены до зубов и настроены весьма решительно. Не произнеся ни слова, они быстро распределились по всему небольшому пространству корабля и взяли его под контроль. Еще минута — и Зван полностью убедился в том, что вся команда «Шустрого» на палубе и в настоящий момент контролируется его людьми.

— Ты чего творишь?! — искренне возмутился кормчий.

Оно и понятно: какому капитану понравится, что на его корабле вдруг произошел переворот? А ничем иным это и не было, потому как парни держали под прицелом всю команду, в настоящий момент безоружную.

— Атамана я не брошу, — спокойно заявил Зван. — Ты не можешь гнаться за бригантиной, потому как тогда тебя нагонит этот самый Смолет. Значит, нужно подумать, как сделать так, чтобы были и овцы целы, и волки сыты.

— Не дури, парень. Нет у нас выхода. Добролюба жаль, но что мы можем поделать?

— Выход всегда есть. Было дело, мы два полка гульдов остановили двумя десятками, так что и тут управимся.

— Тут тебе не леса, засаду не устроишь, тут все как на ладони. Так что остается уворачиваться, а как стемнеет — уходить. Или ты решил тот шлюп на абордаж взять?!

— А почему нет?

— Ты вообще в своем уме?!

— Ты не ори. Говорю же, давай подумаем. Сколько у Смолета на борту человек?

— Восемь десятков.

— Нету у него столько народу, — покачал головой Зван. — Утром на берег сошло не меньше двух десятков, а то и больше. Думаешь, он успел собрать своих людей? Не успел, потому как он их до сих пор собирал бы. Погнался он за тобой, а у тебя команда два десятка, мы на палубе за все время появлялись только ночью, когда нас рассмотреть они не могли. Вот и выходит, что он с неполным экипажем выскочил, чтобы тебя схомутать и обратно вернуться. Так?

— Ну вроде так.

— Получается, их сейчас вдвое против нашего.

— Вдвое, не один к одному. И пушки опять же.

— Ядрами по тебе он палить станет?

— Не дурак он нас топить, но нам много и не надо. Картечью станет садить или книппелями, чтобы такелаж порушить.

— Но ты раньше уворачивался?

— Ну уворачивался.

— Значит, увернешься еще раз. Подойдем с разряженного борта и покажем им кузькину мать.

— А по две кулеврины с борта? Они ить картечью заряжены и, как только мы подойдем, саданут в упор.

— Значит, будем еще думать. Ты пойми только одно — выбора у вас нет. Либо мы вместе сделаем так, как надо, либо мы сами попробуем сделать по-своему, а вас повяжем — и в трюм. Если у нас выгорит — ладно, а нет — вы целехоньки останетесь. Только сдается мне, тот Смолет с большой радостью вас на невольничий рынок свезет. Не гляди на меня так. Я ить тебе сказал: атамана я не брошу. А сейчас, пока суть да дело, поворачивай за «Вороном», нечего его далеко отпускать. Подойдет тот «Баклан», еще покружимся — и бригантина в отрыв уйдет. Не должны мы ее потерять. От себя скажу, оплату вы втрое против прежнего получите. Все, командуй и давай думать.

«Шустрый» вновь поменял курс и теперь на всех парусах погнался за бригантиной. «Баклан» тоже сменил направление и сейчас двигался слегка под углом, что позволяло быстрее сократить расстояние до убегающего корабля контрабандистов. Не сказать, что это обстоятельство не обрадовало его капитана. Смолет, конечно, хотел посчитаться с Окунем, дважды оставлявшего его с носом, но во главе угла все же была добыча, а такие, как этот кормчий, с дешевым товаром никогда дело не имели. Взять такого контрабандиста было подчас куда выгоднее, чем крупного купца. Так что, месть местью, но в первую очередь он думал о выгоде.

Ближе к обеду «пират» заметно приблизился к «щуке», та была на расстоянии не дальше четырех миль от бригантины. Ближе подходить к более крупному «пирату» не следовало. Не хватало еще, чтобы и он решил попробовать погнаться за ними. А так, риска никакого. Капитан «Ворона» не дурак и понимает, что гоняться за таким юрким, а главное, быстроходным суденышком — гиблое дело. Так что нейтралитет с его стороны гарантирован. А вот со шлюпом начиналась пляска смерти.

Как выяснилось, контрабандисты к вопросу безопасности подходили весьма серьезно. У них были предусмотрены дощатые щиты, которые устанавливались на фальшборт. Стена получалась не сплошная, но вполне достаточная, чтобы затруднить работу стрелкам противной стороны и уменьшить потери среди экипажа. Щиты были весьма прочными, чтобы выдержать пулю из мушкета, выпущенную с минимального расстояния. Правда, это никак не относилось к картечи.

Если расстояние, к примеру, хотя бы в кабельтов, то вполне держали, но если ближе — вероятность пробития увеличивалась, а на расстоянии в сто метров щиты против картечи были просто бесполезны. Можно сделать их и толще, но от этого они стали бы и тяжелее, и более громоздкими, сплошное неудобство, одним словом, и ненужный перегруз для маленького суденышка.

Пираты таким не заморачивались. Тому было несколько причин. Излюбленным и основным приемом ведения боя у них был абордаж, а щиты в этом деле — скорее помеха, нежели подспорье. Они никогда не задумывались над тем, какие потери понесут во время боя: чем больше членов команды погибнет, тем больше доля каждого из экипажа. Восполнить же потери проще простого. Достаточно вернуться в порт с добычей — и от желающих попытать счастья на морских просторах не будет отбоя. Они и в бой предпочитали ходить с минимумом одежды, не говоря уже о каких-то кирасах, которые, по их мнению, стесняли движения, а при падении пирата в воду и вовсе превращались в излишний груз, активно тянущий на дно.

У контрабандистов все было иначе. Здесь подбирались не сорвиголовы, а люди, зачастую обремененные семьями, и их деятельность рассчитана именно на содержание семей. Далеко не каждого капитан возьмет в команду, предпочитали вообще придерживаться старинных связей, нередко на одном и том же корабле трудились поколениями, принимая эстафету от отцов. Дело это тонкое, все время под угрозой разоблачения и предания суду, так что надежность и преданность человека не менее ценны, чем его профессиональные качества. Яркий пример — одноногий Хрящ, которого и не подумали списывать из-за увечья. Отсюда и нелюбовь ко всякого рода авантюрам типа перестрелок с пиратами. Лучше уклониться, закружить охотника и, юркнув в ночь или туман, оторваться от погони.

Но на этот раз они лишены выбора. Тройная плата — оно, конечно, хорошо, но терять людей Окуню вовсе не улыбалось, поэтому он послал бы Звана вместе с платой куда подальше. Но тут дело оборачивалось так, что возжелай он этого — и неприятности могли начаться задолго до подхода пиратов. И людей бы он потерял изрядно, в этом сомнений никаких, и от разбойников не сумел бы уйти — попросту не хватит людей для эффективного маневрирования.

Маневр на парусном судне — это не просто переложить руль и изменить курс. К каждому повороту нужно готовиться, на ходу менять постановку парусов, где-то подтянуть, где-то ослабить, и еще бог знает сколько «где-то», все зависит от ветра, волнения на море, местоположения кораблей, отдаленности от берега, наличия подводных скал… да много от чего. Людей же на «контрабандисте» — лишь с небольшим запасом, а зачастую и без оного, им на абордаж не ходить.

— Не боись, Окунь, все будет нормально, — подбодрил Зван кормчего, нервно теребившего бороду.

— Какое, к черту, «нормально»! Сказать кому, что я решил биться с «пиратом», так за умалишенного примут. Может, все же того… Не бойцы мы.

— Зато мы бойцы первостатейные.

— И много ты бился в море?

— Опять пустое говоришь. Дело делай.

Расстояние сократилось до кабельтова, когда по левому борту шлюпа ударили четыре пушки. Еще две были по корме, но их «пират» использовать не мог, потому как для этого нужно изменить курс, а значит, дать добыче шанс сманеврировать. Это возможно с тихоходным торговцем, но неприемлемо для той дичи, с которой он имел дело сейчас. Этому только дай возможность — сразу ускользнет.

— Книппелями бьют, — когда над головой с противным воем пронеслись снаряды, резюмировал кормчий.

Предпринять что-либо он не успел. Чутье у кормчего слегка притупилось необычностью ситуации, отчего нервишки пошаливали и всего потряхивало. Но помог низкий профессионализм пиратских канониров. Только один заряд угодил в парус, проделав в нем изрядную прореху. Будь ветер посвежее или парусина плохого качества — и вполне вероятно, что они бы уже слышали треск разрываемой материи. Но Бог миловал, и удачный выстрел никоим образом не сказался на ходе судна.

А вот на такой подарок Зван и не надеялся. Очевидно, Смолет решил, что у него на борту достаточно народу, чтобы управиться с экипажем «щуки», а, главное, сбить ход и лишить ее маневренности. Разумеется, книппеля на кулевринах не шли ни в какое сравнение с таковыми у пушек, но вот практика показала, что он не ошибся и эффект от двух маленьких и поворотистых проказниц куда выше, чем от старших товарок. Все, славенин, считай, уже в руках. Шлюп резко пошел на сближение, пока добыча разбиралась с парусами.

На «Шустром» часть команды и впрямь спешила закрепить парус, вот только о бегстве уже никто не думал. Одни изначально не собирались никуда бежать, другие уже осознали, что убежать не получится, и, переполненные злобой как на пассажиров, так и на преследователей, набирались решимости, чтобы принять свой последний бой.

— Начали! — прокричал Зван.

По этой команде Соболь и Куница припали к карабинам, пристроившись за щитами, и открыли огонь по обслуге кулеврин. Эти маленькие орудия можно было куда проще и быстрее перезарядить, и если заряд окажется картечным (а это скорее всего будет именно так, ведь корабли сейчас сходились для ближнего боя), то бед они понаделают много. Расположены они выше надстроек «щуки», так что бить будут над щитами. Главное, не дать им больше выстрелить.

Раздались первые выстрелы, которые затем стали раздаваться один за другим. Наличие под ногами качающейся палубы и постоянно меняющаяся дистанция вносили, разумеется, свои коррективы. Далеко не каждый выстрел достигал цели, но все же попадания были. За короткий срок они расстреляли по одному барабану, при этом израсходовав обслугу. У каждой кулеврины суетились по два человека, так что вскоре пиратам пришлось задуматься об их замене, что, впрочем, не заняло много времени, как и перезарядка карабинов у бывших браконьеров. Когда было израсходовано по второму барабану, корабли успели сблизиться на расстояние мушкетного выстрела.

На «пирате» у бортов уже столпились стрелки, изготавливающиеся к залпу. Дабы не искушать судьбу, Зван решил не мешать этому намерению: он приказал парням укрыться и сам выполнил свою же команду. Залп! Дробный грохот свинца по дереву и густой вой проносящихся мимо плотным роем пуль. Но пока не слышно ни стонов, ни вскриков, только злая ругань. Это хорошо — выходит, счет пока в их пользу. И дальше бы так.

Не сказать, что Смолет спорол глупость, приказав открыть огонь по уже укрывшемуся противнику. Тут свой расчет. Пока люди на преследуемом корабле ищут укрытие, судном заниматься практически некому, а это выигранное время, которое работает на «пирата». Счет идет уже на секунды, так что каждое мгновение, упущенное контрабандистами и выигранное им, ему на руку.

— Гранатами бей!

Ватажники похватали карабины, уже изготовленные к стрельбе гранатами, и быстро припали к прицелу. Расстояние, считай, на прямой выстрел, разброс минимальный. С нервами у всех порядок, на суше бывало и похуже — и то не тряслись как осиновый лист. Хлопки, несущиеся один за другим на фоне залпа пиратов, звучат как-то несерьезно, а вот эффект… Ни одна граната не прошла мимо цели. Все же просто-таки огромное количество сожженного на беспрестанных занятиях пороха дает одно неоспоримое преимущество — у стрелков нарабатываются столь необходимые навыки и опыт, что весьма положительно сказывается на результативности.

Вместе с хлопками разрывов гранат с «пирата» слышатся крики, переполненные страдания и боли. Странно было бы скорее иное, при такой-то скученности на палубе. Это внесло некоторое смятение в ряды нападающих, но не сказать, чтобы лишило их решимости, потому как гневных криков и ругани ничуть не меньше, а то и больше. Но некогда о том думать.

— Ватага, огонь!

Ватажники расположились на юте и баке, так как только их надстройки дотягивают до уровня палубы шлюпа и представляют собой удобную позицию для ведения эффективной стрельбы. Экипаж прячется на палубе, им стрелять бесполезно, потому как они находятся ниже и лишь зря будут расходовать заряды, создавая ненужный шум. Их черед настанет, когда пираты пойдут на абордаж, с этой целью их мушкеты заряжены картечью. Ну как «картечью» — рублеными кусками свинца, гвоздей и иного хлама. Стрелки из них так себе, а с таким зарядом они могут не особо заботиться о выцеливании противника, достаточно просто навести ствол в нужном направлении. При палубной тесноте и героических калибрах их мушкетов — самое то.

Находясь в практически идеальных условиях, на малом расстоянии, стрелки тут же начали споро прореживать ряды готовящихся к абордажу. Соболь и Куница, разведенные по юту и баку для большей отдачи, не забывали о том, что их основная задача — это кулеврины, к которым уже успели приставить новую обслугу. Впрочем, те не смогли добиться чего-либо путного: слишком мало времени и слишком меткие стрелки противника, которые особо и не целились, ведя огонь практически навскидку и теперь уже без промахов. Шутка ли — дистанция не больше тридцати метров.

Прочие ватажники отставали по меткости от своих лучших стрелков. В это свою лепту вносили и непривычные условия, и нервозная обстановка боя, и то, что противник использовал прикрытия. Это не ют и не бак, где есть лишь перила, за которыми не укрыться, но все же не менее трети зарядов достигали своей цели, раня и убивая пиратов, что неизменно приводило к выводу бойцов из строя.

Пираты несли просто огромные потери, с таким им никогда не приходилось сталкиваться. Нельзя сказать, что там собрались плохие вояки, просто они оказались не готовы к столь плотному обстрелу и скорострельному оружию. Все всегда было просто. Вывалить к борту, прицелиться, дать залп, дождаться залпа противника, если позволяет время, перезарядиться и повторить все по-новому. Всегда. Но только не сейчас. Сначала непонятно как заброшенные на борт гранаты, взявшие свою дань, потом эта стрельба. Контрабандисты не делали залпов, били вразнобой, но казалось, количеству их зарядов не будет конца. Они все продолжали и продолжали стрелять. Именно повторные выстрелы принесли основные потери, так как после залпа команда шлюпа поспешила найти укрытие, а после выстрелов противника снова показалась, вот тут-то им всем и досталось. Выстрелы и не думали прекращаться. Они сообразили, что что-то не так, а потому вновь укрылись.

Наконец это прекратилось, и пираты, успев перезарядить мушкеты, посыпали из укрытий, чтобы дать следующий залп. Ни кулеврины, ни пушки еще не были изготовлены, так как к ним не давали подойти стрелки с «щуки». Вся артиллерия, кроме кормовых пушек, была расположена на верхней палубе, а потому те, кто упорно продолжал их заряжать, были вынуждены покидать укрытие и неизменно оказывались под обстрелом. Глупо выцеливать того, кто укрывается, когда есть те, кто пренебрегает укрытием и подставляется под выстрел. Тем более в условиях, когда важно в кратчайшие сроки сократить количество нападающих.

— Пищали, огонь! — Отдавая команду, Зван мысленно обругал себя, ведь парням еще запальный шнур подпаливать, да пока он прогорит… Добролюб, поди, не увлекся бы настолько. Хотя… Эвон в бою у Обережной: им сказывал одно, а сам…

Крепостная пищаль — оружие, заслуживающее особого внимания. Вес около пуда, ствол длиной больше полутора метров, стреляет фактически маленьким ядром диаметром миллиметров двадцать пять. Причем стреляет довольно далеко, вдвое против обычного мушкета. О том, чтобы бить из этого монстра с рук или даже при помощи бердыша, нечего и мечтать, для того он имеет вертлюг, прямо как на кулеврине. Для их использования в перилах и в фальшборте были проделаны специальные отверстия, это позволяло и с весом справиться, и во многом гасило большую отдачу.

Сейчас те пищали, которых на «Шустром» было четыре, заряжены картечью, причем в каждой было запыжовано по семь зарядов. Зван не мудрствуя лукаво использовал задумку Добролюба. Будет еще один подарочек для пиратов, у них сегодня вообще денек на сюрпризы выдался славный. А как отстреляются пищали, последует и еще один. Веселье, одним словом.

Запальный шнур — это не его более поздний потомок по прозванию бикфордов шнур, он прогорает куда быстрее, вот только не так быстро, как хотелось бы. Стрелки пристроились за щитами, только узкая щель между парой, чтобы пищаль установить можно было. Подпалили шнур, установили свою артиллерию и ждут, пока прогорит. Не успели. Залп пиратов раздался раньше.

Зван, укрывшись за щитом, спешно перезаряжает карабин. Вновь дробный звук ударяющихся в дерево пуль. А вот этот какой-то странный. Словно чавкнул кто-то. Звук был настолько необычный, что ватажник непроизвольно осмотрелся. Йошки-матрешки! Эвон как оно! Стрелок из команды «Шустрого», припавший к прицелу пищали, сейчас лежал на палубе, вокруг него быстро растекалась большая лужа крови. Верхней части головы практически не было. Такое впечатление, что голова лопнула, как южный плод, что арбузом прозывается, — доводилось пробовать в Астрани. Один он даже по неловкости уронил. Так вот — очень похоже. Видать, знатный кусок прилетел, да и дистанция такая, что камнем добросишь без труда.

Слышатся стоны и крики с палубы, еще кого-то задело, да не одного. Но о том думать сейчас некогда. Пищаль, оставшись без присмотра, задрала курящийся дымком ствол в небо, еще малость — и начнет палить. А вот это врешь! Павших оплакивать и раненых обихаживать потом будем. Зван быстро подхватил приклад и пристроился для стрельбы. Борт «Баклана» — в каких-то двадцати шагах. Разбойники уже забрасывают абордажные крючья, столпившись у борта. Еще пара секунд. Бабах! Эвон! Ну прямо пушка!

Рой картечи с визгом уходит в скопление пиратов, яростно размахивающих саблями и пистолями. Он видит, как картечь приголубила сразу двоих, все же куча смертоносных ос не успевает достаточно рассеяться. Кто-то, заметив выстрел, садит из пистоля, пуля с глухим стуком входит в дерево где-то сбоку. В голове мелькает картина снесенной наполовину головы стрелка. Вовремя, ничего не скажешь. Еще секунда. Бабах! Тоже неплохо. Вот только разума Зван не теряет. Изначально он хотел дать отстреляться пищалям, да, видно, не судьба, слишком все быстро происходит.

— Гранатами бей!

На борт вражеского корабля тут же полетели чугунные чушки. Ватажники бросают их не скупясь, не тот момент, чтобы экономить. Следующему выстрелу уже вторят разрывы гранат. Куница, израсходовав свои, тут же подхватывает те, что изготовил Зван, и также отправляет их в полет. После чего вооружается карабином и начинает садить по всем, кого только замечает. Остальные ватажники не отстают, не время ждать команды, эвон все как получается, еще малость — и до абордажа дойдет.

Выстрелы, крики, брань, стоны, разрывы, — сплошной тарарам. Одна из гранат подпаливает картузы с порохом, который начал гореть, выделяя целое облако дыма. Корабли начинает заволакивать дымом, словно из пушек палят. Стреляют с обеих сторон. Команда «Шустрого» все же не выдерживает. Вид наваливающегося борта «пирата» и столпившегося противника, раненые и погибшие товарищи — все это делает свое дело, и контрабандисты начинают бить из своих мушкетов, внося свою лепту в какофонию боя. Расстреляв заряды в карабинах, ватажники тут же выхватывают пистоли — слишком близко противник, слишком велика вероятность абордажа.

Наконец заряды в пищали закончились. Зван хватается за карабин, но не спешит, водит стволом из стороны в сторону. Выстрелы прекратились, сейчас все спешно перезаряжаются. Слышны только стоны, подвывания, скрип рангоута, плеск воды. Пороховой дым быстро рассеивается, чему способствует ветер, относящий его в сторону. В пределах видимости ни одного разбойника, только тела павших да раненые, ох и покрошили! Те, кто цел, попрятались.

«Баклан» немного вырвался вперед, все же уравнять скорость двум кораблям не так-то просто. Но нужно отдать должное капитану пиратского корабля, свое дело он знает туго. Вот так грамотно, с ходу подвести корабль, чтобы забросить абордажные крючья, — это надо талант иметь. Впрочем, Звану это ни о чем не говорит. Кораблям разбежаться не дают абордажные крючья с закрепленными к борту «пирата» концами, заброшенные на борт «Шустрого». Их просто не успели притянуть друг к другу, но этот процесс уже запущен. Вырываясь вперед, «Баклан» натянул веревки, и отстающий «Шустрый» постепенно подтягивался к борту противника. Если не перерубить веревки, то совсем скоро носовая часть «контрабандиста» приблизится вплотную к корме «пирата».

На борту виден небольшой пожар. Ну как пожар — что-то лениво горит, испуская черный дым. Похоже, от сгоревшего пороха что-то загорелось, но никак не хочет разгораться сильнее.

— Перед боем, видать, водой все обдали, чтобы сильного пожара не случилось, — шепотом произносит оказавшийся рядом кормчий. Зван только скосил на него взгляд: что ж, тому виднее, он в море словно у себя дома. — А неслабо побили аспидов. Что дальше? Пойдем на абордаж?

— Некогда, да и людей потерять можем изрядно, а у нас еще дело есть. Паруса бы ему попортить, чтобы за нами не увязался, а то оставшиеся станут садить из пушек, мало не покажется.

Решение нужно принимать как можно быстрее. Еще немного — и «Шустрого» отнесет к корме «Баклана» настолько, что они перестанут контролировать палубу «пирата», а тогда снова поднимут голову выжившие. До этого момента на стороне обороняющихся было преимущество за счет неожиданных сюрпризов, но сейчас все могло измениться. У пиратов тоже есть гранаты, не такие эффективные, как у ватажников, но тоже малоприятные. Мест для укрытия на палубе «щуки» поменьше будет, чем на шлюпе. А если дойдет до абордажа…

Пираты привыкли биться на качающейся тесной палубе, в рукопашных схватках опыта у них побольше, чем у обороняющихся. Как только сойдутся грудь в грудь, может выйти все что угодно, потому как люди Добролюба лишатся главного преимущества — возможности использовать свою меткость в стрельбе. Остаются еще и пистоли, так что пиратам легко точно не придется и скорее всего они все же проиграют. Но и противная сторона понесет невосполнимые потери, а ведь впереди предстоит еще и самое главное. Происходящее сейчас — лишь досадное дополнение.

— Зван, а может, намотаем паклю на болты, подпалим да пустим в паруса? — Арбалеты были при них. Планируя подобную операцию, Виктор не мог пренебречь бесшумным оружием.

— Парусина сухая, очень даже загорится, — перехватив взгляд Звана, тут же с готовностью ответил Окунь. Все же не блажило мужику идти на абордаж. И без того потерял людей, а сколько еще придется потерять. И все через этих аспидов! Но делать нечего, сейчас они в одной лодке. Хм. «Щуке».

С делом управились довольно споро. Кораблям сойтись так и не дали, перерубив веревки абордажных крючьев, потому как вполне мог запутаться такелаж, а тогда так просто не отвалишь. Пока распутаешь тросы, пока растолкаешь суда — это все время. Случись такое — и проще сойтись в рукопашной, чем расцеплять корабли. Болты с горящей промасленной паклей впились в паруса, и огонь тут же начал лизать полотно парусины. Хм. А ничего так получилось, эвон как разгорается.

«Баклан», вырвавшийся вперед, начал постепенно терять ход. Ничего удивительного, когда паруса пылают. Корабль вряд ли сгорит, пираты с огнем управятся, они к такому привычные. «Шустрый» начал его обходить. Куница и Соболь как лучшие стрелки заняли позицию на юте и внимательно приглядывали за палубой, пока она была в их поле зрения. Парочка татей пыталась покинуть свои укрытия, но безуспешно. Одного метким выстрелом снял Соболь, второго двумя выстрелами загнал обратно Куница. Нечего.

Хм. А «Ворон» не особо отдалился. Сколько же продлился бой? Казалось, прошла целая вечность, а оно вон как — выходит всего-то ничего. Зван вскинул к глазам подзорную трубу, чтобы обозреть пиратскую бригантину, нет ли знака от Добролюба.

— А зачем ты переснаряжаешь свое оружие? — в очередной раз скривившись и помассировав не на шутку расшалившийся живот, поинтересовался приставленный к Виктору пират.

— Море. Если порох отсыреет, то какая тогда стрельба, одни сплошные осечки.

— Так когда тот бой случится, только Господу ведомо.

— Оружие нужно в порядке содержать. Вы от своей лени мушкеты вон до чего довели. Ох!

Виктор вдруг переломился пополам и откинулся к дощатой стене арсенала. Его напарник мучился животом уже минут десять, но Волков не спешил симулировать, нужно было вначале привести к нормальному бою оружие. А вот теперь очень даже можно. Яд не сразу свалит с ног, сначала изрядно помучает, да и потом не вдруг убьет. Смерть мучительная и долгая, вот только уже никто ничего не сможет сделать, сильная боль гарантированно обездвижит.

— Что, и тебя проняло?

— Ага. Что-то Арис сегодня себя превзошел.

— Странно как-то живот болит, по нужде совсем не хочется, а внутри все огнем горит.

— Это точно. Мм, — скрючившись в позе эмбриона, простонал Виктор, сильно сжав живот и мелко засучив ногами.

Напарник по арсеналу — уже серый, словно труп. Не будь у него сильного загара, был бы бледным как полотно. Тянуть время, изо всех сил тянуть время. Тех, кто не вкусил отравы, и без того слишком много, так что нужно дождаться, когда яд подействует основательно, чтобы никто из отравившихся не смог принять участие в предстоящих событиях.

Дверь в арсенал внезапно распахнулась, и на пороге появился Клык. Ты что же, бродяга, суп не ешь, что ли? Неприятная неожиданность — наличие начальствующего лица, способного внести порядок в ряды оставшихся на ногах. Это большая проблема, словно их и без того мало.

— И эти, — прозвучал усталый голос Клыка.

Как видно, он уже с ног сбился, обходя весь корабль и силясь понять, что тут вообще происходит. В голосе квартирмейстера не только усталость, но, как показалось Виктору, еще и разочарование.

— Ариса на камбузе скрутило, этот здесь валяется. Так кто же тогда? — Это один из мушкетеров.

Виктор был шапочно с ним знаком. Разводить близкие знакомства в его планы не входило — незачем, коли им служить вместе до первого выхода в море, а тем более если хочешь забрать его жизнь.

Похоже, во внезапно навалившуюся эпидемию ни Клык, ни остальные члены команды не верили. Эпидемия так внезапно не проявляется, это дело постепенное, растягивающееся на дни, а то и на недели. Оставалось только отравление.

— Бадди, ты уверен, что всех новичков скрутило?

— Всех, Клык. Припасов ни у кого из них не было, а у кого были, так отобрали, новички должны начинать с общей баланды, ты же знаешь. Оставался только этот, но он тоже того… Долго не протянет.

— Выходит, кто-то из старичков, — резюмировал офицер. — Значит, так. Доверять я могу только своим людям. Бон, Дик, остаетесь у арсенала и крюйт-камеры, никого близко не подпускать. На батарейную палубу не выходите, сюда ведет только один трап, так что незаметно никто не подберется. Вы, пятеро, — со мной.

— Маловато нас, Клык.

— Восемь человек с оружием вполне достаточно, чтобы командовать неполными тремя десятками.

— На палубе нас будет всего шестеро. Может, все же подключим абордажников?

— Бадди, если мне не изменяет память, их десяток, слишком много тех, кому я не могу доверять полностью.

— Мы вместе уже долгое время.

— Как и с остальными, кто не потравлен. Главное, что интересует пирата, — это золото. Тот брячиславский вельможа обещал слишком хороший выкуп за своего сына. Любого могли подкупить. Помнишь того славенского контрабандиста, что появился на рейде за несколько дней до нашего выхода? Едва мы вышли в море, они двинулись за нами. Не удивлюсь, если у них на борту не контрабандный товар, а несколько десятков воинов. Я верю только вам, тем, кто в бою прикрывает мою спину.

— И что мы будем делать дальше?

— Мы вернемся в Патту. Потом отправим известие тому славенину о выкупе. Он получит своего сына, а мы — наше золото. Бургас сейчас валяется в каюте и протянет не дольше остальных. Я же никогда не любил его ублюдка и мстить за него не собираюсь.

При этих словах Виктор вновь застонал, и на этот раз он не играл. Влипнуть в такое дерьмо! Продумать сложную комбинацию, сунуться с головой в пасть к опасному зверю, остаться одному против более чем трех десятков… А нужно-то было всего лишь прибить этого Бургаса в тихом ночном переулке. Дальше жадная натура пиратов сама все сделала бы, и Бояну никто не причинил бы увечий. Ох, правду говорят — за дурной головой ногам покоя нет.

— А если и тот сосунок тоже?

— Если и издохнет, то только от ран, которые нанес ему Бургас, — отмахнулся Клык. — После того как с ним позабавился капитан, его кормят только бульончиком. Так что нам нужно лишь позаботиться о том, чтобы он не отдал концы раньше времени. Все, вооружайтесь.

Виктор искоса продолжал следить за происходящим в арсенале. Пираты из команды Клыка быстро начали разбирать оружие, словно предстоял неслабый бой. Нацепив на себя портупею со специальными гнездами, спешно запихивали в них по нескольку пистолей, не забыв по паре сунуть и за пояс. Каждый повесил на бок по клинку и взял мушкет.

Быстрее всех вооружились те пятеро, которым предстояло отправиться наверх. Покончив с этим, они тут же поспешили покинуть помещение. Клык немного замешкался, вертя в руках незнакомые револьверы Виктора, на которые всегда посматривал с нескрываемой завистью.

Наблюдая за этим, Волков едва сдержался, чтобы не кинуться на квартирмейстера прямо сейчас. Это никак не входило в его планы. Ситуация и без того складывалась аховая, а тут еще и лишиться своего преимущества в большом количестве зарядов и скорострельности. Внезапно напасть на троих Виктор не боялся. Риск, конечно, есть, но справиться вполне реально. Тут иное. Ведь те пятеро не поднялись на палубу, они просто вышли, чтобы не создавать толкучку, в арсенале было не так уж много места. Появиться на палубе до зубов вооруженными, но без офицера, они все же не рискнули. Ну и как разбираться сразу со всеми? Да никак, это гарантированная смерть.

По счастью, пират, тяжко вздохнув, не взял малознакомое оружие, предпочтя то, которое было знакомо не в пример лучше. Случись сражаться, руки должны действовать автоматически, без участия разума, а если каждый раз вспоминать, что и как делать, это приведет к потере времени, а в боевой обстановке мгновение подчас определяло грань между жизнью и смертью. Так что Клык выбрал то оружие, которым хорошо владел, и отложил в сторону желанное. Ну и правильно. Нечего. Хозяин и так помрет, а оружие перейдет к тебе по праву. К гадалке не ходи — уже примериваешься к капитанской каюте. А кому, собственно говоря, еще претендовать, как не второму человеку на корабле.

— С этими что делать? — поинтересовался один из мушкетеров.

— Вынесите их в проход.

— А может, того?.. Чтобы не мучились.

— Это наши соратники. Если сами попросят, тогда и того.

— Кто же об этом просить будет?

— Вот и вынесите их, а там придем в Патту, может, какой лекарь и поможет. Наш тоже любителем черепахового супа оказался.

Виктора и его напарника вынесли из помещения. Клык запер дверь и ушел в сопровождении пятерых устанавливать свою полную и безоговорочную власть. Бог в помощь. Виктор поглядел на отравленного пирата. Тот слабо поскуливал и изредка сучил ногами. Не боец. Даже когда говорили о том, чтобы добить, он не пытался как-то возразить. Этот страдалец был для Виктора как индикатор. Стало быть, пора.

В свете новых обстоятельств можно было бы чудесным образом излечиться и дать деру. Бояна и без того выкупят. Вот только сделать это нереально. За борт-то выбросишься, но на «Шустрого» весть о том не передашь, коррективы в план не внесешь. Если выживешь один из всей команды, сами пираты и прибьют. И без того взяли его под подозрение, да только он вовремя сымитировал отравление. Спасибо маленькому шарику хашша, от которого опьянения не вышло, лишь какая-то ненормальная бодрость по всему телу разлилась, а вот лицо очень даже натурально побледнело.

Их немного оттащили в сторону, чтобы, случись драться, они не мешали. Очевидно, поднимать на батарейную палубу было лень. Что ж, за это отдельное спасибо. Виктор тихо приподнялся и, стоя на одном колене, метнул клинки с двух рук. Кто же оставляет за спиной потенциального противника. Вообще, коли есть подозрение, то суньте нож, так, на всякий случай, и вся недолга. А теперь лежите и уже даже ножками не сучите.

Ладно, надо разбираться с замком, а то этот гад ключ унес с собой. Хорошо хоть Виктор к этому был готов: конструкцию замка, врезанного в дверь, успел изучить и ключик хорошо рассмотрел. Достав изогнутую проволочку, он прильнул к двери и стал старательно шуровать нехитрым инструментом в утробе замка. Вскоре щелкнуло. Не сказать, что все прошло легко, пальцы и ладонь ощутимо побаливали, несмотря на загрубевшую кожу. Если эти гады оружие содержали абы как, то что говорить о замках.

Затащил вовнутрь тела́, чтобы раньше времени буча не поднялась. Люди Клыка сейчас слишком заняты и сюда не вернутся, пока корабль не войдет в гавань, а больше никто и не знает о том, что в коридоре должны валяться двое отравленных, а не один. Зарезанные — дело иное, тут сразу может начаться тарарам.

Быстро вооружиться, пояс на место, проверить пистоли, не натворил ли чего Клык. Нормально. Четыре гранаты по подсумкам. Карабин за спину. Как там с ножами? Порядок, в ножнах ходят легко. Взглянул на свою саблю. Нет. Лишнее, только стеснять будет. Ну что ж, вроде готов. С Богом.

Прежде чем направиться к трапу, Виктор быстро вогнал в замочные скважины арсенала и крюйт-камеры деревянные чопики. Основательно так, чтобы их ничем не подцепить, — замок не сквозной, так что вовнутрь не протолкнешь, только выковыривать. К гадалке не ходи — как только обозначится конкретный враг, Клык начнет вооружать всех оставшихся членов команды. А так придется помучиться. Гораздо быстрее будет прорубить дверь, чем выковырять затычку. Но это опять время, которое работало на Виктора.

Он осторожно выглянул на батарейную палубу, которая одновременно выполняла и роль матросского кубрика. Все более или менее важные члены экипажа проживали в каютах, располагавшихся на двух кормовых ярусах. То тут, то там валяются скрюченные пираты, многие подвесные койки натянуты, большинство их занято страдальцами. Где-то внутри колыхнулась жалость к этим людям, жизнь которых он забрал фактически просто так, ведь лично ему они ничего плохого не сделали. Да что такое, раньше у него подобных мыслей не возникало. Стоп! Это тати. Тебе и твоим людям, между прочим, проходить Вайским проливом, где ты очень даже мог с ними познакомиться. Ну и сколько шансов уйти от такого корабля на том барке? Понятно, что ты мог с ними и не встретиться, но это тати, а значит — никаких сомнений.

Так, вроде никого из тех, кто избегнул отравления. Ничего удивительного, сейчас не особо много народу, а с парусами как-то нужно управляться. С другой стороны, сомнительно, что для этого понадобятся все. Как там сказал Клык — три десятка. Итак, восемь мушкетеров, десяток абордажников, тогда получается дюжина или чуть больше палубной команды. Достаточно ли этого? Ну если очень припечет. Тут иное, вряд ли Клык захочет кого-то упускать из виду, так что все будут на палубе или на реях. Вот и ладушки. Сейчас лишние встречи совсем нежелательны.

Ага, как же, размечтался. Вон кто-то копается в вещах. Хм. А ведь по всему выходит, что он нашел ту самую крысу, про которую уже успел услышать. Так звали тех, кто воровал у своих же. Имелся такой индивидуум на «Вороне», вот только за руку вора пока никто не поймал. «Уговорили, проклятые, сделаю доброе дело», — усмехнулся Виктор.

Все прошло тихо и почти буднично. Впрочем, это ведь не в лесу подкрадываться к ворогу, где в любой момент под ногой может оказаться сухая ветка. Вор почувствовал неладное, когда Виктор уже стоял у него за спиной. Дернулся было, но Волков тут же схватил его руку в болевой захват, лишая возможности двигаться, и практически сразу ухватил за горло, изо всех сил сдавливая яблоко. Тот успел только тихонько вскрикнуть. Если бы не боялся привлечь внимание, — все же застигли на воровстве, — то успел бы поднять тревогу, но вышло так, как вышло.

Выдавливая дух из пирата, Виктор как-то отстраненно подумал о том, что куда чище и быстрее было бы свернуть тому шею. Правда, это только в кино выглядит проще, на деле провести этот прием очень сложно; может, и возможно, но он придерживался обратного мнения, а потому и не практиковался в этом деле. Уж лучше вот так, по старинке. Вскоре пират прекратил сопротивляться и безвольно повис на руках Волкова. Вроде готов. Только теперь он посмотрел, кого принесло в его руки. Ну хоть в чем-то повезло. Это был один из команды Клыка. Значит, одним вооруженным меньше. Славно.

Попрятав оружие убитого, он направился к кормовым каютам, решив начать приборку оттуда. Если уж есть возможность, нужно максимально долгое время оставаться незамеченным, а там глядишь — повезет и еще кого прихватит по-тихому. Но теперь он не собирался вести себя аккуратно, поэтому вооружился ножами.

Дверь, ведущая с батарейной палубы в кормовые помещения, оказалась незапертой, и пройти туда не составило труда. В каютах на нижнем ярусе располагаются боцман, канонир, командир абордажников, судовой врач и наиболее уважаемые члены экипажа. На верхнем, что возвышается над палубой, — только каюты капитана, квартирмейстера и шкипера, а так же кают-компания.

Ничего так кораблик, здесь с удобствами можно разместить больше десяти пассажиров. Впрочем, чему удивляться, судно строилось в первую очередь как торговое, а значит, и наличие гостей тоже учитывалось. Можно было бы удивиться столь серьезному вооружению, но скорее всего судно было довооружено уже после того, как досталось пиратам. Вообще-то наличие столь серьезной артиллерии на пиратском корабле было нетипичным, обычно они предпочитали маленькие и верткие корабли с большим экипажем.

Проникнув в узкий коридор, Виктор замер и прислушался, силясь на слух определить, нет ли здесь кого. Из каюты боцмана послышался стук, словно кто-то что-то обронил. Значит, сначала туда. В помещение он решил не входить, а обождать у двери. Не та ситуация, чтобы находящийся там задержался надолго. Так и вышло. Едва он занял позицию, как дверь открылась и в коридор вывалился голый по пояс человек. «Не боцман», — про себя мгновенно определил Виктор, при этом прикрывая ему рот и вгоняя клинок в почку. Для верности еще один удар. Втолкнуть тело в каюту, быстро осмотреться. Здесь больше никого. Осмотр остальных кают также никого не выявил.

Ситуация к любопытству не располагала, но ему все же стало интересно, кого он оприходовал. Как выяснилось, это был один из абордажников. Нашлась и причина его нахождения здесь. Кожаный мешочек внушительных размеров, явно набитый не песком. Хм. Еще одна крыса? Или этот решил воспользоваться наследством по случаю гибели владельца? Ладно, не суть.

Трап в верхние помещения. Опять узкий полутемный коридорчик. Но тут никого. Все помещения пусты, если позабыть об их обитателях, которые безвольно лежат в койках, изо всех сил борясь за жизнь. Вот только бесполезно это. Как бы то ни было, полностью полагать на действия яда глупо. Мало ли, может, кто-то сумеет преодолеть спазмы и поднять тревогу. Так что каждому по двадцать сантиметров холодной стали, чтобы чувствовать себя в безопасности.

С палубы слышатся голоса, кто-то отдает команды, кто-то их дублирует. Все как обычно, если не думать о слышавшихся стонах: те, кто покрепче, все еще подавали признаки жизни и в кому впадать не спешили. Похоже, никто и не думает о неповиновении, смена командования прошла тихо и мирно. Впрочем, чего такого особенного в том, что Клык встал у руля, после того как выбыл капитан? Вооружение мушкетеров тоже никого особо не удивило, все удовлетворились объяснением офицера о наличии на корабле предателя. Разве что стали посматривать друг на друга с нескрываемым подозрением, ведь этот гад должен быть среди живых.

Все. Тихая охота окончена. Теперь нужно выходить. Опасно? Не без того. Но корабль заканчивал разворот, это чувствовалось по легкому крену. Почти все сейчас на реях, управляются с парусами. Еще чуть — и ситуация поменяется, так что времени терять никак нельзя.

Приняв решение, Виктор слегка приоткрыл дверь и в образовавшуюся щель глянул на палубу. Повсюду лежат в различных позах люди, но они его мало интересуют. Ага, а вот и двое из команды Клыка стоят, о чем-то беседуя и посматривая на то, как команда управляется с кораблем. Сколько там людей на шканцах, непонятно: может, только Клык, а может, вместе с ним и рулевой. Нет, отсюда выходить опасно.

Выход на палубу через эту дверь нужно оставить на крайний случай. Виктор решил проработать еще один вариант. Пройдя в каюту капитана, уже покоящегося с миром, он выглянул в распахнутое окно. Трудновато, не без того, но вполне возможно. Вот только если народу там окажется больше, чем один человек, будет кисло. Работать он сможет лишь одной рукой, второй придется держаться. Но даже если он ничего не сумеет предпринять, есть возможность посмотреть и оценить ситуацию у штурвала.

В который уже раз Виктор помянул добрым словом прежнее занятие Добролюба и то, что сам он, в свою очередь, постоянно следил за сохранением формы. Не будь его тело тренированным, то ни черта бы у него не получилось. Все же он везунчик. Никого лишнего, один Клык, стоящий у колеса штурвала, это все упрощает. Отец Небесный, на помощь не уповаю, но хотя бы не мешай. Начали.

Взяв зажатый в зубах клинок, он перво-наперво перерезал веревку, и кормовой флаг, трепетавший на ветру, тут же опал. Это сигнал «щуке», пусть подтягиваются. Управившись с этим, он метнул нож в спину квартирмейстера, после чего, даже не глядя на результат, единым махом прыгнул на палубу. Теперь счет не то что на секунды, на мгновения. Тело упало в тот момент, когда Виктор оказался на палубе. Несколько размашистых шагов — и он уже у перил ограждения, ножи в руках. Привлеченные подозрительным шумом матросы оборачиваются, но поздно, клинки уже в воздухе. Мгновение — и пираты валятся на палубу, хрипя и царапая стальные жала, глубоко засевшие в их телах.

Карабин, словно живое существо, прыгает из-за спины в руки. Сухой щелчок курка, глаза уже выискивают членов команды Клыка. Они — цель номер один, потому как только они способны поразить его на расстоянии. Их должно быть еще двое. Есть. Вон они, на баке, один уже в прицеле. Слышатся тревожные крики матросов, распределившихся по вантам и реям. Выстрел! Первый готов. Он даже не понял сути тревожных выкриков. Второй все прекрасно осознал, но срабатывает стереотип мышления, действует он именно так, как здесь и принято: вскидывает мушкет, чтобы поразить стрелка, которого отлично видит. Глупо. Нужно было сразу искать укрытие. Двойной щелчок поставленного на место кресала и взводимого курка одновременно с проворотом барабана. Выстрел! Матроса отбрасывает на спину.

Рядом с ногой в доски палубы входит знатный тесак. Кто-то решил распрощаться с единственным своим оружием, чтобы поразить стрелка. То ли недостало мастерства, то ли исполнить это с качающейся мачты куда сложнее, но его постигла неудача. Вон еще один замахивается ножом. Выстрел! Матрос срывается вниз и, задев несколько канатов оснастки, с глухим стуком падает на палубу.

Виктор стреляет настолько быстро, насколько это вообще возможно, стараясь все время быть в движении, потому как могут появиться еще желающие достать его на расстоянии. Но таких больше нет. Он делает еще три выстрела, и каждый из них — в цель. Проходит всего секунд десять, но на палубе уже не меньше шести человек, которые соскользнули с рей при помощи свисающих канатов, сдирая в кровь ладони.

Карабин в сторону, мгновение — и в его руках кольты. Сдвоенный выстрел — и двое из бегущих в его направлении с ножами, изготовленными к схватке, опрокидываются на спину. Может показаться, что в этом ничего сложного, расстояние — не больше десяти метров, но это только видимость. Стрельба с двух рук — дело непростое, требующее длительных тренировок, которые он сейчас поминает добрым словом. Выверенное движение вдоль бедер, оружие снова готово к бою. Руки разведены в стороны, и, когда по обоим трапам на шканцы почти одновременно взбегают еще двое, звучат выстрелы с минимальным разрывом, и оба в цель. Тут уж он бьет в упор, промазать очень сложно, хотя если запаниковать, позволить нервам возобладать над тобой, то вполне реально запороть и такой выстрел. Но Виктор на удивление спокоен, он действует словно автомат, полностью отстранившись и отдавшись своим инстинктам бойца, которые успели в нем развиться за прошедшее время.

Снова готов. Двое склоняются над убитыми мушкетерами и завладевают их оружием. Сработал рефлекс. При виде вооруженного противника хочется как можно быстрее найти оружие, чтобы выступить на равных. Отдайся они своей ярости и последуй за своими товарищами — шансов у них было бы куда больше, а вот у Виктора они быстро приближались бы к нулю. Эти парни привыкли к рукопашным, и тот факт, что они сумели перейти в категорию старичков, указывал на то, что драться они умеют. Два выстрела — и завладевшие огнестрельным оружием пираты уже никак не могут повлиять на дальнейший ход событий.

Выстрел! Левое плечо обожгло, словно кто-то приложил раскаленный прут. Но из-за адреналина, хлынувшего единым могучим потоком, Волков отмечает это как-то отстраненно, как бы со стороны, боль притуплена. Им сейчас завладела эйфория боя, и нужно что-то более ощутимое, чтобы заставить его выйти из равновесия, чем какая-то царапина.

Взгляд в ту сторону, где должен располагаться стрелок. Понятно. Кто-то из матросов завладел мушкетом одного из убитых на носу мушкетеров и сейчас тянется к другому мушкету. Виктор стреляет из двух стволов с минимальным разрывом. Расстояние около тридцати метров, но только одна пуля ранит стрелка в ногу, вторая бьет в фальшборт за его спиной. Но это на некоторое время гарантированно выводит его из строя.

На палубе людей все больше и больше. Многие бросаются к трапам и скрываются на артиллерийской палубе. Предугадать, что именно они собираются делать, несложно. Им необходимо оружие, которое находится в арсенале. Другие кидаются к убитым, чтобы подобрать их оружие. Виктор стреляет, но, израсходовав последние четыре заряда, сумел добиться лишь одного попадания. Затем он уходит за единственное доступное ему укрытие — короб механизма штурвала, в который бьет запоздалая пуля.

На время в воздухе повисает тишина, нарушаемая только криком чаек, скрипом рангоута, плеском воды за бортом и приглушенными ругательствами врагов. Он спешно перезаряжает револьверы, о карабине мыслей нет никаких, потому как на это недостанет времени. Он все время прислушивается к тому, что происходит вокруг, и периодически выглядывает из укрытия, дабы вовремя заметить того, кто решится броситься вперед. Теперь это весьма опасно, потому как в их распоряжении имеется около дюжины пистолей с портупей убитых на баке мушкетеров.

Мысленно сам собой в голове выкладывается счет убитых. Получается восемнадцать, а если считать раненного в ногу, то девятнадцать. Ого! Рэмбо, блин! Вот что значит внезапность и преимущество вооруженного против безоружных на тесной палубе. Но теперь все. Фактор неожиданности использован по полной, теперь придется воевать, а не стрелять в безоружных. Буром они больше не попрут.

Виктор в очередной раз выглянул из-за короба, и в то же мгновение в доски обшивки с глухим стуком ударила пуля. Но он все же заметил, что вдоль обоих бортов, прикрывая друг друга и используя в качестве прикрытия баркас, крышки люков, бухты канатов, пушки, — одним словом, все, что только может служить укрытием, пираты пошли в атаку. Времени совсем не оставалось.

К этому моменту он успел перезарядить лишь один револьвер. Больше для того, чтобы выиграть время, он выхватил две гранаты и бросил их по сторонам палубы, так чтобы они откатились к фальшбортам. Для этого совсем не обязательно показываться на глаза противнику, и те не стреляют. Два взрыва звучат с небольшим интервалом. Слышится крик раненого. К сожалению, только одного. Но зато атака временно захлебнулась.

Наконец он закончил перезарядку и выглянул с уже изготовленными к бою кольтами. Вовремя, ничего не скажешь. Можно было и догадаться, что разрывы гранат если и задержат их, то совсем не надолго. Слева трое уже взбегают на лестницу. Сразу два выстрела, одна из пуль расщепила доску, и в щеку впивается щепка. Виктор стреляет в ответ и одновременно поднимается на ноги. Опасно, конечно, но встречать атакующих на закорках еще опаснее.

Попала в цель лишь одна пуля. Атакующих теперь двое, и взвести курки он больше не успевает. Вместо этого он бьет первого в грудь ногой. Схлопотав таранный удар, тот отлетает на идущего следом и непроизвольно стреляет из пистоля в белый свет, как в копейку. Пока на левом трапе образовалась маленькая куча-мала, Виктор обращает свой взор на правый. Там только один противник. Гранатой задело сразу двоих? Одновременно с этой мыслью он выпускает в него пулю и переключает свое внимание на последних двоих.

Разобравшись с ними, он смотрит на море. Ага, «щука» держит курс к бригантине. Ладушки. Кстати, что там за дела? Какой-то корабль небольших размеров стоит с полыхающими парусами, но «Шустрый» вроде бодренько так несется на всех парусах к «Ворону», впрочем, он скорее идет на пересечку. Что ж, осталось недолго.

Бах! Вжью!

Ох, мать! Тот самый пират, которого он ранил в ногу, все же сумел перезарядить мушкет и пальнуть. Виктор хорошо его рассмотрел: хотя тот пытается спрятаться, но как-то неудачно. То, что голова спрятана, вовсе не означает, что его не видно. Волкову прекрасно видна изрядная часть спины. Тщательно прицелившись, он выпускает заряд в последнего дееспособного противника из оставшихся на палубе. После этого он вновь начинает перезаряжаться и спускается по трапу. Конечно, лучше дождаться подмоги, но раздающиеся из трюма удары топора возвещают о том, что противник вскоре не просто доберется до оружия, но и до пороха, а значит, сможет зарядить орудия или взорвать бригантину к чертям собачьим. Ох, дела наши тяжкие!

Опять узкий коридор, трап вниз, еще один коридор… Тут никого. Осторожно приблизиться к двери, выглянуть на батарейную палубу, аккуратно так, достаточно и маленькой щелочки. Крюйт-камера расположена ближе к корме, так что он отчетливо увидел стоящих у люка троих пиратов, которые в настоящий момент вооружены до зубов. До них метров шесть, не больше.

По сторонам они смотрят внимательно, поэтому долго Виктору наблюдать не пришлось. Раздался выстрел, и он уже в который раз за сегодня услышал стук свинца о сухое дерево. Очевидно, стреляли из пистоля, мушкет непременно пробил бы дверь насквозь. Кстати, двое вооружены как раз мушкетами. Едва эта мысль обожгла сознание, как он плюхнулся на пол. Но никто не стрелял. Видимо, палить наобум им не хотелось, мушкетов только два, а пистолей побольше будет.

Выходит, арсенал вскрыт. А чего тогда топор продолжает стучать как заведенный? Крюйт-камера! Они во что бы то ни стало хотят добраться до запасов пороха! Но раз топор все еще стучит, значит, дверь пока не поддалась. Думая об этом, он уже тянет из подсумка гранату.

Виктор вновь приоткрыл дверь, но на этот раз он не стал выглядывать, а катнул в щель гранату. Раздались еще два выстрела из пистолей и мушкетный выстрел. Не стой он на четвереньках, непременно получил бы увесистый свинцовый шар, а так тот прошел высоко над головой. Взрыв! Толкнув дверь, он ворвался на батарейную палубу, держа пистоли на изготовку. В просторном помещении висит белесый дым, но не сказать, что он застилает обзор, все же в заряде не особо много пороху. Видно если и не четко, то терпимо. Один корчится на палубе. Двое других, оглушенные и дезориентированные, ничего предпринять не успевают.

Два торопливых выстрела — и Виктор уже у люка. Что там? Уже проломили дверь или прекратили работу из-за взрыва? Виктор взялся за последнюю гранату и в сомнении замер. Крюйт-камере в общем-то много и не надо, но, с другой стороны, иначе вниз и не спуститься. А-а-а, черт, конец один! Доведенные до отчаяния пираты вполне могут подорвать корабль, а если они еще не вскрыли дверь, то и опасности никакой.

Граната летит вниз, а когда взрывается, следом сквозь выметнувшийся оттуда дым ныряет и сам Виктор. Раздаются три торопливых выстрела, а через несколько секунд над проемом появляется усталый и грязный Волков.

Парни сноровисто поднимались на палубу и, прикрывая друг друга, разбегались по палубе, беря ее под контроль. Вот только никого, кто бы мог им оказать сопротивление, в поле зрения не наблюдалось. Виктор сидел на бухте каната, устало привалившись к фок-мачте, и с какой-то отстраненностью наблюдал за происходящим.

— Атаман! Ты в порядке?! — Зван обеспокоенно осматривает своего командира и отмечает, что на плече есть царапина, солидная, но уже не кровит, в правую щеку впилась крупная щепа, и опять никакого кровотечения. В целом вроде нормально.

— Мужики, а где вас носило? Меня же тут чуть не сожрали, — отчего-то вспомнив реплику червяка из бородатого анекдота, рассмеялся Виктор.

 

Глава 9

Первый после Бога

По возвращении в Астрань никакого фурора или чего-то отдаленно напоминающего торжественную встречу, разумеется, не было. На борт «Ворона» поднялся портовый чиновник, поинтересовался принадлежностью корабля и грузом, после чего получил причитающееся и убыл восвояси. Правда, настоятельно рекомендовал в кратчайшие сроки обратиться к полковому воеводе с прошением о выдаче необходимых бумаг. Чего только не бывает в море, да и не перепадет от этого чиновнику, так что к тому, что ему сообщил Виктор, он отнесся вполне прохладно.

А вот воевода с искренним удивлением взирал на представшего перед ним мужчину в зверином обличье. За свои пятьдесят лет он встречал много наглецов, но чтобы вот такого, который станет, глядя в глаза, беззастенчиво врать… Нет, такие ему не попадались. Ведь терпение у воеводы не безграничное, чтобы выслушивать всякие байки, с ним надо как на духу, как на исповеди. Потому как характером он крут. С другой стороны, глупцом не был никогда.

Виктор долго ломал голову, как быть с кораблем, который так непросто ему достался. Окунь и члены его команды, понятное дело, ни на что не претендовали, это добыча, а они в плавании были по найму и плату получили сполна. Зван, паразит такой, пообещал тройную плату, словно у контрабандистов был иной выход. Впрочем, Бог с ними. Подряжались-то на одно, участвовать пришлось в другом, опять же двое убитых, трое раненых, причем одного едва довезли, и, выживет ли, неизвестно.

Едва узнав о том, что караван уже прибыл, Виктор поспешил отправить на тот постоялый двор гонца. Во-первых, нужно отменить распоряжение о продаже скотины. Он очень надеялся, что за те пару дней обстоятельные Богдан и Беляна еще не успели все пустить с молотка. Во-вторых, надо попросить бабушку Любаву посмотреть раненых, все же люди получили ранения, вытаскивая его из переделки. В настоящий момент они находились на «Вороне», который куда больше подходит для их перевозки. Там же были и еще пять человек из команды «щуки». Ох и намаялись же они с этим переходом! Мало того что людей в обрез, так еще с морской наукой незнакомы, но ничего, помаленьку-полегоньку все же управились.

«Шустрый» задерживался с прибытием по известным причинам. Награда там или нет, но груз нужно сбросить в надежном месте. Дело прежде всего. А уж потом с пустым трюмом и со всем уважением — в порт. Бригантина могла и в море обождать полдня, но раненые ждать не могли, им срочно нужна была квалифицированная помощь, так что пришлось разделиться.

Ну и немаловажен был молодой боярич Вяткин, над которым Бургас покуражился от души. Хорошо хоть живым и при памяти доставили, а то об их «любви» давно известно, еще пустят слух, будто Добролюб пришиб его из-за давних распрей. Так что оповестить гонец должен был и Смеяну. Вот сразу пусть убедятся, что к плохому самочувствию Бояна он не имеет никакого отношения. Конечно, и за труп обещали плату, да только как бы та плата плахой не обернулась. Лучше уж так.

А насчет корабля он все же придумал. Помнится, еще на прежней Земле он смотрел документальный фильм о пиратах Карибского моря. Кажется, эта идея принадлежала Эдварду Тичу. Обосновавшись на берегу и приняв личину добропорядочного сквайра, он измыслил особый вид пиратства. Он вдруг стал обнаруживать в море бесхозные корабли, которые, согласно существующему закону, становились собственностью нашедшего. Кажется, такое положение существует и по сей день. Ну, в смысле там, откуда он прибыл. Нетрудно догадаться, как пират организовывал бесхозность кораблей: его претензии просто некому было оспорить, ведь никто из членов экипажа не выживал. С тамошним губернатором у него имелась договоренность. Так что до определенного времени все было шито-крыто.

Окунь пояснил, что это вполне существует и здесь. Все, что нашел в море, бесхозное. Оно твое по праву, и никто не может его оспорить. А кто, собственно, оспорит, коли вся команда до последнего человека крабов кормит? Боян не в счет. Даже если кто и захочет обратить на это внимание, он там был в качестве товара, но никак не члена экипажа. Да и сомнительно, что кто-то из Вяткиных захочет так отплатить за услугу. Это нужно скорее для Клузиума, никто иной в этом отношении даже не вякнет, а империя так и вовсе еще похлопает в ладошки, ведь одним клузиумским пиратом стало меньше.

И вот теперь астраньский воевода взирал на того, кто с самым честным видом (насколько позволяла бандитская внешность) сообщает ему о счастливой находке.

— Это получается, что ты отправился на Клузиум, чтобы выкупить молодого боярича, уплатил откуп, а когда ворочался обратно, то встретил брошенный корабль?

— Именно так и было, воевода-батюшка.

— Ты за кого меня принимаешь? Хочешь, чтобы я поверил в такую басню?

— Истинную правду сказываю, — прижав руки к груди, продолжал уверять Виктор.

— Так, может, там зараза какая, от которой и померли все, а ты ее в Астрань прямиком доставил.

— Нету там ничего. Кабы от болезней люди погибали, то тела непременно были бы, тогда я и сам на борт не взошел бы. Но никого там не было: ни людей, ни трупов.

— А корабль прозывается «Ворон», капитан коего держал в плену боярича Вяткина и капитану коего ты откуп отдал?

— Ну да. Отец Небесный ведет нас своими путями, для нас неисповедимыми.

— Да-а, такое и впрямь только Отцу Небесному под силу. Вот только я не вчера родился. И помнится мне, тот пират отказался брать выкуп за боярича.

— Передумал он, воевода-батюшка, жадная натура свое взяла.

— Ты кому врешь?!

— Не гневайся, воевода-батюшка, — смиренно опустив глаза, вдруг заговорил твердым голосом Виктор. — Но ить правда — она разная бывает. Мы здесь, на корабле пиратов, из их команды никого не осталось. Боярич, кровинка древнего рода, хотя и нездоров, но на родину возвернулся. Так чья правда должна быть известна всем окрест, наша или Клузиума?

— Хм. Так ты мне-то правду скажи.

— Я тебе правду и сказываю. Самую что ни на есть. И ты можешь Отцом Небесным любому поклясться, что сказываешь правду, ибо иного не ведаешь.

— Стало быть, подтверждаешь, что все, что ранее тут говорил, правда?

— От первого и до последнего слова, воевода-батюшка.

Неглуп воевода. Оно, конечно, хотелось бы поставить наглеца на место и вызнать все доподлинно, мелькнула даже мысль о пыточной. Но потом он здраво рассудил, что прав этот шельмец. Кто пострадал? Пираты, от коих одни неприятности. А тут боярича из неволи вызволили, опять же со старшим Вяткиным он знался хорошо, и тот нынче взлетел повыше самого воеводы. Да и случись какие неприятности, то он может, положа руку на сердце, заявить, что ничего не знал.

— Ладно, убедил. Верю. Я так понимаю, тебе бумага на находку нужна?

— Нужна, воевода-батюшка, дабы корабль этот под флагом Брячиславии в дальние моря хаживал и пользу княжеству приносил.

Ага. Это еще один плюс воеводе. Можно сказать, его стараниями в княжестве еще одно судно образовалось, причем вполне законное. То, что оно не казенное, а частному лицу принадлежит, не беда. Миролюб вовсе не собирался подминать все корабли под свою руку, просто желающие строить большие корабли для себя никак сыскиваться не хотели. Опять же будь корабль военным, еще могли бы быть трудности, а это торговая посудина. Так что все одно к одному.

— Доставишь двоих видоков к дьяку. Он опросные листы запишет, а там уж мне бумаги подаст с твоим прошением. Все, можешь идти.

Ясно. Решил на всякий случай все же подстраховаться. Вот и ладушки, это Виктора вполне устраивало. Время вполне позволяет, над корабликом нужно будет еще потрудиться. Он сейчас не готов справиться с той задачей, которую на него собираются возложить. Да и команды пока не было. Тот еще геморрой мог получиться.

Дьяк надолго их не задержал. Быстро записал показания, не особо вдаваясь в тонкости, после чего составил прошение от имени Виктора и взял причитающуюся пошлину. Волков решил не пускать дело на самотек и присовокупил к прошению пять рублей. Дьяк отнесся к делу с пониманием и заверил, что сам известит нового владельца судна, когда патент будет готов. По виду чиновника Виктор сразу смекнул, что пошел по правильному пути. Одно дело — исполнять долг, но ведь к своим обязанностям можно подходить по-разному, и сроки могут быть с большим разбегом.

На постоялом дворе все было слава богу. Переезд каравана прошел без происшествий, никто даже животом не маялся. Как заверила бабка Любава, никого из своих людей Окунь больше не потеряет, все раненые выправятся. А вот с Бояном совсем худо. Перестарался Бургас изрядно. Парень отходил. Может, и протянет пару дней, но не больше. Хорошо хотя бы то, что он при памяти и способен разговаривать. Ну и ляд с ним. Добролюб свое дело сделал. Может, можно было бы сладить и удачнее, он не забывал слова Клыка, но уж Вяткины собирались действовать ничуть не лучшими методами. Им его живым из лап пирата вовсе не получить было, как и само тело, которое просто предали бы морю.

К вечеру на постоялый двор заявился капитан нанятого судна, явно взвинченный. Ему стало известно о том, что вошедшая сегодня в гавань бригантина принадлежит не кому иному, как его нанимателю. Понятно, переволновался мужик. Еще бы, выгодный фрахт трещал по всем швам. Однако Виктор заверил его, что договоренность остается в силе и что два корабля куда больше отвечают его требованиям, чем один. Правда, практичный владелец парусника тут же вскинулся, когда понял, что ему придется простоять в Астрани, пока «Ворона» не приведут в порядок в соответствии с требованиями для перевозки животных и не наберут команду. Это как же, терять просто так месяц!

Киренаикец тут же начал выдвигать предложения по использованию этого времени к своей выгоде, а именно, принять какой-нибудь груз и совершить плавание по Теплому морю. Мол, и клиент уже есть. Но тут Виктор твердо заявил, что согласен оговорить условия простоя. Найти корабль в Новый Свет, да еще и из самой Астрани, дело вовсе не тривиальное, так что он готов потерять еще толику денег, но чтобы судно было под рукой. Море оно такое — может шторм случиться, могут пираты повстречаться, а то и в дальнем порту кто-нибудь предложит более выгодный контракт. Деньги-то вперед не плачены, лишь договор составлен, но кто сказал, что западнику нельзя пренебречь обещанием славену? Договорились.

Едва Виктор распрощался со шкипером, как появился Окунь. На бригантине обнаружилась изрядная казна: успешное начало сезона у Бургаса оказалось большой удачей для Виктора. Так что он и без боярской награды мог обойтись, и в кубышке немало осталось, и с контрабандистом расплатился честь по чести, да еще и за перегон корабля отдельно приплатил.

Но пренебрегать переданными деньгами Виктор не стал. После подсчетов вдруг выяснилось, что его капитал возрос более чем втрое. Это он удачно сплавал, или, как моряки говорят правильно, сходил. Хм. Нужно привыкать, чтобы не выглядеть совсем уж бледно, все же судовладелец. Вроде документа правообладателя пока нет, но это дело времени, притом не столь уж и продолжительного.

— Поблагодарить хотел за заботу о раненых, — присев напротив Виктора, произнес Окунь.

— Это не меня, а бабушку нужно благодарить.

— Ей уже поклонился и добрым словом, и деньгой, да ведь она не сама на корабле появилась, ты призвал.

— Ну тогда не за что.

— Я тут слышал, ты на призе своем в Новый Свет собрался?

— Хочешь шкипером ко мне?

— Э нет, от добра добра не ищут. Но тут уж так вышло, что хотя я и потерял двоих в этом рейсе, но и заработал изрядно. Опять же договор с тобой честь по чести исполнил. Ну чего скалишься? Ну да, под стволами мушкетов твоих душегубов, но ведь исполнил.

— Исполнил, исполнил, не кипи, как самовар. Вот хочешь, сейчас на площадь выйду и во всеуслышание заявлю, что знатный контрабандист Окунь слову своему хозяин?

— Нет. Так не хочу. И не контрабандист я, а честный муж Астраньский, рыбной ловлей пробавляющийся. О том всем ведомо, пусть и далее так будет.

— Пусть, — легко согласился Виктор.

— Кому надо, тот и так узнает, — уточнил свою позицию кормчий. — Я тебе не о том хотел сказать. Есть у меня один паренек на примете. Морскому делу знатно обучен, хаживал на иноземных судах.

— Отчего же не сосватать его на те корабли, что вскорости в строй войдут?

— Можно и туда, да тут ведь дело какое. Капитаном ему не стать, в лучшем случае только боцманом, потому как он без роду без племени. Да и патента капитанского нет. К тому же служба на княжьих кораблях пожизненная.

— А у меня, выходит, может сразу в капитаны скакнуть? Ты меня за кого принимаешь? Как я смогу довериться тому, о ком ничего не знаю? Да еще и без патента!

— Патента нет, но кормчий он знатный. Опять же в тех местах бывал. Молодым ведь на месте не сидится, хочется мир посмотреть, вот и посмотрел да обучился многому.

— А ну как он и себя, и нас на корм рыбам пустит?

— Не стал бы я тебе неуча подсовывать и кровиночку на убой посылать. Племяш он мой родный, так что сомневайся я в нем, то советовать не стал бы, не враг, чай. Как брату на том свете в глаза глядеть буду? Но вот случилась оказия пособить парнишке, так отчего же не сделать. К тому же команда тебе потребна будет, тут я снова пособлю племяшу. Наберем добрых моряков, чтобы и дело знали, и в подспорье парнишке были, а не бузотеры какие.

— Тут ведь дело какое. Я обратно не собираюсь возвращаться, а так, чтобы корабль в одной стороне, а я в другой… Непорядок получается. Пока по морям ходит, ладно, но порт приписки там, где я буду.

— Гхм. Не успел еще отчалить, а уж сманиваешь к себе насовсем. Тебе главное — корабль довести и людей доставить в сохранности, ну а как приветить людишек, чтобы они при тебе остались, уж сам решишь.

— И что, вот так вот кровинушку отпустишь?

— Скучно ему в Теплом море, когда из конца в конец за несколько дней обернуться можно. Все одно не удержу. А ты вроде мужик справный, иначе твои обормоты не рвались бы за тобой в пекло. Глядишь, присмотришь за ним.

— Ну присылай его. Устрою ему экзамен.

— Так ты же ни уха ни рыла в нашем деле. Ты уж извини.

— Я-то да, а вот нанятый мною шкипер очень даже разбирается, придется его еще деньгой одарить, чтобы он парнишку поэкзаменовал.

Вроде и глупо так поступать, но по всему выходило, что парень и впрямь толковый. Окунь сам знает, насколько может быть опасным море, и нипочем не стал бы рекомендовать родного племянника, коли не считал бы его достойным. Ведь тот по недомыслию мог и корабль угробить, и себя грешного, а в этих краях родственные узы значили очень много. К тому же заиметь шкипера из славен куда предпочтительнее, но стоящие кормчие — они все с семьями и на совсем уж большие сроки от родного очага не оторвутся, а зимовать так и вовсе только дома будут. Иное дело, коли на службу государеву поступать, тут уж никуда не денешься, просто нет выбора. Великому князю не больно-то возразишь. Хотя и не хочется с вольготной жизнью прощаться, но приходится.

Вот же гадство. Вроде и провел на корабле всего ничего, а поди ж ты, привык к постоянной качке, так что теперь и не уснешь. Нет ни скрипа такелажа, ни мерного покачивания на волне, словно в колыбельке, а вполне себе твердо стоящая на грешной земле кровать да то разрастающийся, то затихающий брех собак. Виктор в очередной раз перевернулся на другой бок и постарался отстраниться от окружающего мира, изгнав все мысли из головы. Обычно это средство помогало.

Далеко за полночь он все же умудрился задремать, но, видно, не судьба. Кто-то аккуратно, словно котенок, заскреб в дверь. Виктор подумал даже, что ему померещилось, уж больно осторожно и тихо скреблись. Спать с незапертой дверью дураков нет. Мало того, он и оружие, изготовленное к бою, держал при себе. Вот вроде уже ничего и нет. Нет, вот опять. Сам не зная почему, Виктор решил подыграть тому, кто за дверью. Правда, не забыв прихватить кольты. Мало ли.

— Кто? — встав рядом с дверью и держа оружие наизготовку, поинтересовался он.

— Я.

От этого «я» он едва не выронил из рук оружие. Слово было произнесено еле слышным шепотом из-за двери, но ничто не смогло изменить этого голоса. Не веря самому себе, он суетливо отодвинул засов и, слегка толкнув дверь, сделал пару шагов назад. Дверь отворилась до конца и тут же была закрыта, едва пропустив вовнутрь легкую фигурку в ночной рубашке, закутанную в просторную шаль. Смеяна! Она в любом наряде обворожительна и надолго приковывает взгляд, заставляя думать лишь о ней, а в этом…

— Не ждал? — понурившись, чуть слышно спросила она срывающимся голосом.

— Н… Гхм. Ты как тут? Случилось чего?

— Нет. Просто…

— Понятно, — вдруг начал злиться Виктор. Спроси его, на кого направлена та злость, он не нашелся бы, что ответить. Он был зол на нее, он был зол на себя и на весь белый свет в придачу. — Значится, слово боярское дорогого стоит. Да только и для меня оно не пустой звук. Сказывал же, плату серебром возьму.

— Глупый. Отец Небесный, какой же ты глупый! — вскинулась она, жарко зашептав. — И я дурында, коли раньше в себе разобраться не смогла. Думала, что Боян моя судьба, а как тогда силы в себе нашла сказать, так с того дня и покоя не ведаю. Люб ты мне.

— А как же Боян?

— И он люб. Но вы разные. И к тебе сердечко тянется, хотя и мыслю, что вместе нам не быть. Но уж одна ночь наша, и никто тебя у меня сегодня не заберет: ни дочка твоя, ни супруга покойная, которую по сей день чтишь. Мой. Сегодня — мой. Даже если погонишь, никуда не уйду.

Последние слова она говорила, уже прильнув к могучей груди и обдавая его своим жарким дыханием. Глухо брякнули выроненные пистоли, а руки сами собой обняли податливое тело. Разверзнись сейчас под ним земля, он и тогда не выпустил бы эту женщину. Ворвись сюда кто, и он не задумываясь убил бы любого. Он был готов уничтожить весь свет, если только кто попытался бы помешать им в этот момент. Сейчас на всем белом свете для него существовали лишь это мгновение и ОНА, столь желанная и наконец обретенная.

Карета плавно покачивалась, катя по мягкой полевой дороге и вздымая за собой пыль. Благо возница особо не погонял и кони шли легкой рысью. Будь иначе, пыли было бы столько, что она забила бы весь экипаж и дышать стало бы нечем. Впрочем, ее хватало и сейчас, поэтому время от времени раздавались чиханья.

В очередной раз чихнув, Смеяна вдруг вспомнила, как все же привольно путешествовать верхом. Там, конечно, пыли тоже в достатке, тем более что двигаться приходится в окружении боевых холопов, но зато тебя овевает вольный ветер и самочувствие много лучше, чем когда едешь в душной карете с поднятыми окнами. Опускать их никак нельзя, иначе пыли станет не в пример больше, настолько, что не поможет и появившийся сквозняк. К тому же сквозняк вреден для годовалого сына.

Мысль не смогла в достаточной мере задержаться на верховой езде и плавно свернула на дела насущные. Отец Небесный, за что ей это! Чем она прогневала Бога, что он послал такое испытание? Все верно. Прелюбодеяние — тяжкий грех, и с тем ей теперь жить до конца дней своих. Никто ей не сможет помочь. Видно, судьба такая.

Два дня после той ночи она жила, словно сама не своя. Едва появлялся Добролюб, ее сердце начинало петь, а на щеках сам собой загорался румянец. Оборачиваясь спиной, чувствовала его взгляд, и от этого у нее словно крылья вырастали. Когда же возвращалась в светелку, где лежал Боян, на грудь наваливалась непереносимая тяжесть и сердце начинало болеть от нестерпимой боли. Кто же из них дороже? Ответа на этот вопрос она не знала и сейчас.

К исходу второго дня в Астрани появился Угрюм. Боян будто ждал прибытия старшего брата. Ему как-то сразу полегчало. Поговорил с ним, а потом тихо отошел. В граде их теперь больше ничто не удерживало. Уже наутро скорбная процессия двинулась в обратный путь. Сердце Смеяны при этом разрывалось на части от охватившего ее горя. Одного любимого она везла, чтобы схоронить в родовой усыпальнице, второй был жив, но и его она потеряла на всю жизнь, потому как совсем скоро он направится за океан, откуда уже не вернется.

Но беды молодой женщины на этом не закончились. Угрюм возжелал по праву близкого родственника жениться на Смеяне. Не будь у нее детей или родись дочь, она могла и отказаться от подобной чести, но у нее был сын, потомок рода Вяткиных, Вяткин по крови и по праву. Теоретически он являлся наследником рода, хотя на деле такое было маловероятным. С другой стороны, среди Смолиных еще жив пример того, как младший отпрыск неожиданно оказался единственным, кто мог наследовать древнему роду.

По всему выходило, что Угрюм имел право взять жену своего брата и воспитать его сына. Это было совсем необязательно, и вдова могла пойти за другого, при этом сын так и остался бы Вяткиным, но старший брат, сам вдовый, возжелал воспользоваться древним правом и никто ему в том не мог воспрепятствовать.

Не сказать, что Угрюм был плох, жесток или имел какой иной изъян. Нелюдим, малообщителен — это да. Даже с женой, в коей души не чаял, разговаривал так, словно слова через губу выплевывал. Но при этом они друг друга любили и жили ладно. В общении с детьми он преображался, дурачился и играл с ними, так что сразу и не поверишь, что это тот самый Угрюм. Этот мужчина мог быть завидной партией, вот только иначе, кроме как старшего брата покойного мужа, Смеяна его воспринимать не могла. Но и поделать что-либо не в ее власти.

Вскоре карета вкатила во двор господского дома, который находился в сельце, пожалованном главой рода сыну на прокорм. Ничего у нее не было своего, только наряды да украшения, в остальном жила милостью свекра. У Бояна имелось какое-никакое жалованье, но оно было скорее символическим, потому как род сам заботился о своих отпрысках. Нет, винить кого-то в жадности она не собиралась. Владения должны переходить по наследству к старшему сыну единой и неделимой вотчиной, дробить их никто не собирался, так как это неизменно вело к ослаблению рода.

Решением Вяткина-старшего Угрюм и Смеяна после венчания будут жить именно в этом селе. Здесь решили и венчаться, как минет сорок дней. Ни о какой свадьбе и речи быть не может. Коли выдержали бы год, тогда дело иное, а так только венчание в узком семейном кругу. Лишь теперь Смеяна вдруг поняла, насколько желал ее Угрюм, коли настоял на минимальном сроке, дозволенном приличиями и церковью.

Неделя прошла в какой-то отстраненности, она словно со стороны наблюдала за собой, за тем, как она ела, распоряжалась по хозяйству, заботилась о сыне. Все это время она была рассеянна, могла по нескольку раз отдать один и тот же приказ или вовсе противоречить самой себе. Но одно она знала точно: даже если ее разбудить среди ночи, безошибочно ответит, сколько дней осталось до венчания. Каждый прошедший день, каждый закат отдавались в ее груди тяжким и протяжным звоном, слышимым только ею.

Вот еще один день миновал. Осталось десять. Усадьба и село погрузились в сон. Она подошла к колыбельке, в которой мирно спал сын, рожденный в любви. Да, она согрешила, но она искренне любила мужа. Что ж, пора смириться с потерей. Может, и права молва: стерпится — слюбится. И иные дети у нее будут, и будет она их любить. Даже если муж нелюбим, дети — они всегда подле сердца матери.

Она едва не закричала дурным голосом, когда в окно ввалился какой-то мужчина в странной одежде, с лицом, изборожденным шрамами. Ну чистый висельник! Такое зрелище кого угодно напугает до колик, да и некому иному так вламываться в дом, кроме татя. Однако она вовремя рассмотрела и узнала этого человека. Зажав ладошками рот, едва сумела подавить чуть не вырвавшийся испуганный крик, отчего в светелке раздался только слабый сдавленный писк. Добролюб! Но как?!

Виктор стоял и смотрел на ту, ради которой был готов на многое и в общем-то сейчас и делающий это самое «многое». Этот поступок делал его врагом одного из самых могущественных родов Брячиславии. Вот только чихать он хотел на все. Если бы Смеяна ничего не предприняла, если бы не пришла к нему той ночью… А теперь он не мог позволить себе потерять ее опять. Вот если она сама прогонит, оттолкнет… Будет тяжко, но зато все точки будут расставлены.

После той ночи он буквально преобразился. Его просто переполняла энергия, и он с удвоенным усилием взялся за воплощение в жизнь своих планов. Одного мимолетного взгляда на Смеяну было достаточно, чтобы эта энергия начала бурлить, а мысль о том, что Бояну осталось недолго, вообще заставляла всего трепетать. Грешно ждать чьей-то смерти с таким нетерпением. Порой на него накатывало чувство вины и мучили угрызения совести. Но не сказать, что подобные сожаления могли удержаться в его голове надолго. В конце концов он сделал все от него зависящее, чтобы спасти жизнь Бояна. Да, можно было реально ее спасти, а не доставить израненного человека, чтобы он умер на руках близких, но это была глупость, непредусмотрительность, все что угодно, но не злой умысел или трезвый расчет.

Когда Смеяна уехала в сопровождении брата покойного боярича, Виктор вдруг полностью осознал, что это все, конец. Она была с ним только раз, и, как сказала, была вся без остатка. Это все, что она могла дать ему и, судя по всему, взять себе. Отдайся она ему просто так, во исполнение своего слова, он все одно сделал бы это. Заявлять самому себе, что такого ему не надо, и удержаться от подобного соблазна — вещи абсолютно разные. Когда тебя переполняют чувства на протяжении длительного времени, ты просто не способен отказаться. Иное дело, что порой случается так, что твои ожидания не оправдываются и тебя охватывает разочарование. Но вот он разочарован не был. А главное — то, что сказала Смеяна. Он не был ей безразличен, это не было простым исполнением обещания, она сама желала этого и не из-за похоти. Тут еще и бабка Любава выступила в роли истопника и подкинула пару поленьев, когда, не подумав, напомнила о том, как Смеяна своей грудью кормила Неждану поначалу и продолжала кормить, когда малышку забрали в дом Бояна, едва узнала, что малютка — дочь Добролюба.

С отъездом Вяткиной Виктор вновь изменился, вот только не в лучшую сторону. На него часто накатывала апатия, и он забрасывал заботы, связанные с переездом, пуская все на самотек. Однако дела все равно двигались вперед, и силой, заставляющей его делать хоть что-то, была дочь. Потетешкавшись с Нежданой, Волков возвращался к подготовке, но задора и огня уже не было. Все время после отъезда любимой он походил на тягловую лошадь, тянущую тяжелогруженую повозку и понукаемую возницей.

В немалой степени снаряжение кораблей и людей в дальнее странствие легло на плечи Богдана и Беляны, которые были теперь заинтересованы в отплытии лично, поэтому старались не за страх, а за совесть. Наличие второго корабля во многом снимало сложности по комфортному размещению нуждающихся в этом детей, стариков и беременных женщин (несмотря на строгие наставления Виктора, таких было три). Ничего, бог даст, все срастется, как надо. Так вот, эта пара тоже изъявила желание отправиться в дальнее путешествие и никаких возражений слушать не хотела. Вообще-то Виктор ни разу не был против, тем более что на «Вороне» будет находиться и их лекарка. Волков твердо решил не допустить гибели даже одного человека, а потому все рекомендации лекарки и бывалых моряков выполнялись неукоснительно, невзирая на лишние затраты.

Беляна, не полагаясь на свои познания и опыт, не стеснялась советоваться с бабами по поводу того, что им может еще понадобиться, стараясь ничего не упустить. Богдан также старался вовсю использовать тот факт, что у них в распоряжении теперь появился еще один корабль, способный унести большой груз. Так что в числе закупленного был и хороший запас железа. Разумеется, они не принимали решения самостоятельно, а советовались с Виктором, но он одобрительно кивал, не забывая, правда, обратиться к капитанам кораблей, которым были даны четкие указания не допустить перегруза судов. Однако с этим, похоже, проблем возникнуть не должно, скорее у него иссякнет казна.

Наконец снаряжение кораблей было закончено. За это время «Ворон» успел сделать пробный двухдневный выход в море с новой командой и под руководством молодого капитана, за которым присматривал шкипер, разумеется, за отдельную плату. Все прошло великолепно, и иноземец остался доволен как действиями капитана, так и самой команды.

Первым в море вышел зафрахтованный барк. Он имел более низкий ход, поэтому должен был добраться до порта Саны на западном побережье Сальджукской империи, где ему предстояло пополнить припасы и дождаться подхода «Ворона», который задерживался с отплытием. Виктор решил оставить старое название, только его переписали на славенском.

Когда оставалось поднять паруса и отправиться в плавание, Виктор вдруг понял, что не сможет просто так уехать. Он назначил крайний срок, до которого его следовало ждать, и один, со сменными лошадьми, тронулся в дальний путь. Порывавшихся его сопровождать ватажников он просто остановил и велел не дергаться. Это его личное дело и его риск, никого подставлять он не собирался, и случись что — за все ответит сам.

Добравшись до Брячиславля в рекордные сроки, он узнал обо всем, что произошло со Смеяной, а также о близкой свадьбе с Угрюмом и о том, что она в настоящий момент скорбит о покойном супруге в селе, отданном им на прокорм. Вот только есть ли у нее желание выйти замуж за брата Бояна или она поступает так под тяжестью обстоятельств, все еще оставалось неизвестным, и он намеревался выяснить это доподлинно.

Пару дней он наблюдал за господской усадьбой, расположившись на высокой сосне и делая по ночам вылазки. За это время он успел разобраться и с системой охраны, и с расположением обитателей дома. Так что действовал не наобум, а вполне продуманно, с холодным и ясным расчетом, используя все свои навыки, наработанные за прошедшее бурное время.

— Здравствуй, Смеяна. Ты уж прости, что как тать к тебе пробрался, но с красного крыльца меня никто не впустил бы.

— Но…

— Охранник-холоп жив, только оглушил я его да связал. Хотел поговорить с тобой. Мой корабль уже готов выйти в море, осталось лишь распустить паруса. Но вот жизни мне без тебя нет. Если сказанное тобой не пустое, то хочу позвать тебя с собой.

— Нет. Не могу я. Мне ведь скоро под венец.

— Значит, ты сама желаешь Угрюма, — горестно произнес Виктор. Он не вопрошал, а говорил как человек, которого постигло большое разочарование, как пришибленный горем страдалец.

— То неважно, — тяжко опустившись на лавку и понурившись, ответила молодая женщина. Однако ее несчастный вид вдруг взбодрил Виктора. Она не хочет этого! Она вынуждена так поступить, но не хочет!

— Смеяна, брось все и иди со мной. Ведь вижу, что не мил тебе Угрюм и идти ты за него не желаешь. Ведь ты хочешь быть со мной. Хочешь, но не можешь, потому как считаешь, что это недостойно дочери боярина. Но что недостойного в любви? Там, в Новом Свете, все по-иному, и там мы будем счастливы.

— Да я бы с радостью отправилась с тобой, но закон на стороне Угрюма и его родовичей. Мой сын — Вяткин, и брат Бояна желает взять о нем заботу. Если поступлю по-своему, то не будет нам прощения.

— Плевать. Нам бы только до Астрани добраться, а там ищи-свищи. А как до новых берегов доберемся, так нам сам черт не брат. Пусть попробуют до нас дотянуться.

— Дак там ведь тоже власть великого князя.

— Какое ему дело до того, что Вяткины не смогли совладать со своей невесткой? То дело семейное, так что пусть сами и разбираются.

— Даже коли и так. А как быть с многолетней дружбой меж родами Смолиных и Вяткиных? Посеять раздор и вражду?

— Пустое. Ты сейчас к роду Смолиных не принадлежишь. Ты вообще была бы вольна делать все что угодно, если бы Угрюму не возжелалось тебя получить. Ты Вяткина, и поступки твои повредить Смолиным никак не могут.

— Нельзя так.

— Можно, — убежденно сказал, словно припечатал, Виктор. — Нельзя измываться над собой, коли можно избежать этого и быть счастливой. Решай. Времени нет вовсе. Либо ты пойдешь с тем, кого любишь, и проживешь остаток дней счастливой, либо будешь всю оставшуюся жизнь мучиться и сожалеть о том, что не сделала один-единственный шаг, способный изменить всю твою жизнь.

— Но как же так-то?! Нет. Нет, я не могу. Уходи, Добролюб. Богом тебя заклинаю, не мучь ни себя, ни меня.

— Смеяна!

— Уходи.

Что ж, он хотел расставить все точки. Расставил. Правда, расчет был на совсем иной результат, но вышло так, как вышло. Главное слово было за ней, потому что именно Смеяне предстояло сделать выбор. Именно она была связана по рукам и ногам, и это ей нужно было порвать оковы. Она сделала свой выбор, и теперь им с этим жить. Жить порознь, каждому своей жизнью, и лучше как можно быстрее позабыть друг о друге. Вначале будет трудно и больно, но время и большие расстояния помогут если не излечиться полностью, то притупить боль, он это знал точно. Сейчас же нужно просто уйти и ни в коем случае не оборачиваться, иначе сделать это не останется сил.

— Отец Небесный, да что же это! Любый!

Смеяна, не отдавая себе отчета, бросилась к отвернувшемуся от нее мужчине и повисла на нем, желая всеми силами удержать его подле себя. Волков весь сжался, едва сдерживаясь, чтобы не дать волю чувствам. Чертова баба! Она что думает, ему сейчас легко?! Стоять! Не оборачиваться! Кулаки сжимаются с яростной силой, так что пальцы побелели, а в суставах образовалась ломота, челюсти сжаты так, что еще малость — и зубы начнут крошиться. На лбу выступила холодная испарина, а в глазах появилась вселенская печаль и боль. Но она ничего этого не видит, лишь чувствует, как он весь напрягся, разом превратившись в камень. Только не оборачиваться, потому как это будет конец. Никого он больше не будет слушать, а схватит в охапку свою ладу и потащит ее с собой, как бы она ни брыкалась. Он вдруг ощутил это всем своим существом, в нем вдруг проснулся зверь, живущий инстинктами и берущий все, что считает своим по праву, не спрашивая никого. Пока он его сдерживает, но еще чуть-чуть — и плотина рухнет, а дикарь вырвется наружу.

— Прости меня, дуру грешную. Согласна. Я на все согласна. Даже если придется конец принять, то вместе с тобой.

А вот теперь только бы не потерять голову. Ага. Легко сказать. Смеяна тут же оказалась в крепких объятиях, и он с жадностью впился в ее губы. Страсть волной начала подниматься в них, угрожая затопить собой все. Да что там грозить, когда она, трясясь как осиновый лист, уже тянет его к постели, а он, как телок, идет на привязи, не в силах противостоять собственным желаниям.

Однако толика здравого смысла у него все же еще осталась, и он сумел-таки вынырнуть из затягивающего омута. Больно! Боже, как же больно! Душа разрывается на части оттого, что приходится гасить всеобъемлющий восторг. Стоять, телячья немочь!

— Милая, лада моя. Потом. Все потом. Нужно торопиться. Обряжайся для верховой езды, возьми вещи для сына и все.

— Д-да, к-конечно. Ой, а как же…

— Больше ничего не бери. Ночь уж на убыль пошла, нужно спешить.

Виктор не мог знать наверняка, согласится ли Смеяна, но надежду на то имел, а потому и позаботился обо всем. Сейчас на опушке леса их дожидались четыре лошади, одна из которых оседлана дамским седлом. Волков помнил, что Смеяна хорошая наездница, сейчас это как нельзя кстати, от будущего счастья их отделяли лишь скорость, выносливость лошадей и их силы.

Чего стоила им та многодневная скачка, лучше и не вспоминать, потому как вымотались они до последнего. В Астрань прибыли на взмыленных лошадях, едва не падая от истощения. Как ни странно, но легче всего перенес тяжелое путешествие маленький Ратибор, проведший почти весь путь на руках Виктора, что измотало того почище любых иных нагрузок. Усталые, изможденные, но счастливые, они поспели к сроку, назначенному Виктором, и даже на три дня раньше. Поди пойми этих влюбленных, на что они способны, когда оказываются вместе и задаются общей целью.

Знай Вяткины, откуда пришла беда и в каком направлении искать беглянку, скорее всего им все же удалось бы настигнуть беглецов. Но, как говорится, у убегающего одна дорога, у догоняющего — сотня. Видно, Отец Небесный простер над ними длань: весь путь они проделали без происшествий и лишних задержек, двигаясь настолько быстро, насколько это вообще было возможно в данное время.

Виктор открыл глаза и взглянул на низкий потолок просторной каюты, чувствуя, как уже привычно покачивается его ложе. Скрип такелажа, качка, слышащиеся команды… Если ты хоть раз путешествовал на корабле, то навсегда запомнишь признаки, указывающие на то, что корабль находится в движении.

Он чуть повернул голову и увидел сидящую у распахнутого окна Смеяну. Подле ее ног копошились, перебирая нехитрые игрушки, двое ребятишек годовалого возраста, мальчик и девочка. Молодка наблюдала за этой возней, светясь тихой, умиротворенной улыбкой.

Сколько бы он ни провалялся, она спала значительно меньше. Вопреки расхожему мнению женщины все же куда более выносливы, чем мужчины, и восстановить силы они могут гораздо быстрее. Вот и его любимая встала раньше него. Мало того — уже проявляет заботу об их детях. Виктор невольно залюбовался представшей картиной и, перекатившись для удобства на бок, млея от охватившей его нежности, стал всматриваться в персонажей этого полотна, сотканного самой жизнью.

В этот момент он почувствовал себя фениксом, возродившимся из пепла. Вон у окна те, кто стал его путеводной звездой из мрака, в котором он пребывал долгое время. Именно они вновь внесли в его жизнь смысл и стали его опорой.

— Ой! Ты уж проснулся.

— Ага.

— И давно за нами наблюдаешь?

— Не знаю, — искренне ответил Виктор, вновь расцветая счастливой улыбкой. Он и впрямь потерял счет времени.

— Есть будешь? Я сейчас попрошу Беляну и…

— Нет. Это потом.

— Ты не голоден?

— Голоден и готов быка съесть, но это подождет. — Виктор легко соскочил на пол, или палубу, с этим нужно будет еще разобраться, а затем спешно оделся. — Вот уладим одно дельце, а тогда уж и поедим.

Выйдя на палубу, он тут же оказался под жаркими лучами солнца. В каюте было куда прохладнее: там и тень, и сквознячок гуляет. Здесь же стояла самая натуральная жара, от которой не спасал и ветер. Люди старались располагаться в тени от парусов, на баке растянули тент, под которым также расположились пассажиры. По вантам и реям сноровисто движутся матросы, споро управляясь с оснасткой: видно, корабль готовится к какому-то маневру. Для Виктора это темный лес, но догадаться о чем-то таком можно. Иначе зачем заставлять людей скакать на верхотуре, словно обезьян? Море относительно спокойное, лишь незначительная волна, которую и волнением-то не назовешь. Корабль летит под всеми парусами.

До ноздрей донесся запах навоза, свежего молока и сена. Ну прямо утро в деревне! Большая часть батарейной палубы сейчас отведена под скотину и лошадей. От пушек Виктор отказываться не стал. Можно было их продать, но денег на закупку всего необходимого хватило и без того, еще и осталось, а пушки — это дело такое, никогда не помешают, ведь не в обжитые края собрались. Там все может случиться: от столкновения с аборигенами до нападения беспокойных соседей или пиратов. Против последних аргумент в виде установленных в нужном месте пушек самый весомый.

В планы Виктора теперь вовсе не входило селиться в славенской колонии. Ну их к ляду. Мало ли как там и что, ведь Вяткины так просто обиду не спустят. Сомнительно, что великий князь влезет в эту склоку, но зато родовичам покойного мужа Смеяны, а главное, униженному и оскорбленному Угрюму, куда легче будет добраться до обидчиков на славенской территории. Так что лучше создать новое поселение. С одной стороны, вроде и опаснее, чем сходить на берег там, где уже есть соплеменники, но с другой — от своих же опасности ждать и стоит. Да и Миролюбу такой расклад на руку — вместо одного поселения появятся сразу два.

Виктор поднялся на шканцы, теперь-то уж его никто не одернет, все-таки его корабль-то. Поздоровался со Студнем, как звали молодого, лет двадцати пяти, капитана. Поинтересовался делами на корабле, а потом огорошил вопросом:

— А правда ли, что капитан на корабле — первый после Бога?

Студень с нескрываемым подозрением взглянул на Виктора. Не покушается ли тот на права капитана? Ведь как ни крути, а он владелец судна. Ох, недаром все шкиперы, с кем ему доводилось ходить по морям, всегда как огня боялись присутствия на корабле его владельца.

— Правда, — осторожно ответил он, еще не понимая, куда клонит собеседник.

— Выходит, случись отпевать кого, ты имеешь все права сделать это вместо священника?

— Ну да. Только все здоровы, а питание такое, что нечего и мечтать. Эвон и молоко парное, и сыр свежайший, и сметана, и яйца, я и не припомню такого, сколь по морям хаживаю. Опять же и цинга нам не грозит, запаслись основательно, опыт у меня в таких долгих переходах есть, так что отсюда беды не жди.

— Ага. Тогда, получается, и окрестить кого сможешь?

— Могу, — вконец растерялся Студень. — Да нам ведь столько в пути не быть, чтобы в море кто разродился, я у бабушки Любавы о том уж узнавал.

— А вот, скажем, обвенчать кого?

Так вот куда клонит Добролюб. О его похождениях и о том, кого он привез, парню уж было известно, поэтому при последних словах он понимающе улыбнулся. А что, Добролюб ему нравился, несмотря на его отталкивающее обличье. Люди, знавшие его куда дольше, к нему не просто с уважением, а даже с любовью относились, — человек, видно, достойный. Да и за то время, что Студень знал его, он уже успел проникнуться к нему почтением.

— Могу и обвенчать. Только потом нужно в церкви запись подобающую сделать после моего подтверждения.

— Но даже до того, сколько бы времени ни прошло, брак тот действительный?

— Так и есть.

— Отлично. Готовься, через час будем венчаться.

— Да как же это? — изумился Студень. — Я ведь никогда… Мне подготовиться надо. В Писание заглянуть, чтобы все ладно, по Закону Божьему. А может, погодим до Саны? Там чин чином в церкви и обвенчаетесь, — попытался он все же свалить со своих плеч ответственность.

— Дотуда сколько еще идти, а мне все, уж край как невтерпеж. Там, конечно, церковь посетим, чай, православная, и запись сделаем, но венчаться будем через час.

Размечтался! Когда Беляна узнала, что удумал этот олух, то едва не набросилась на него с кулаками. А как же! Обед-то праздничный устраивать нужно, и никто лучше нее с тем не сладит, поэтому ее он поставил в известность в первую очередь после капитана. Не желая слушать никаких отговорок, она усадила его есть прямо на камбузе, потому как ходу ему в свою каюту не было, а сама убежала, чтобы огорошить неожиданной вестью Смеяну. Ну не успел он сказать, что молодая как бы еще не в курсе намеченного мероприятия!.. В общем, за час не поспели, но еще задолго до заката все было готово…

— Ох и баламут ты, Добролюб, — прильнув к груди мужа и счастливо улыбаясь, вынесла вердикт Смеяна.

— А что не так-то? — шутливо возмутился Виктор, прижимая к себе супругу и скосив на нее взгляд.

— Дак ведь хоть бы спросил, согласна ли я. А может, я просто сбежала, чтобы от постылого брака избавиться.

— А как же «любый мой»? Или уж и не люб?

— Да, люб, люб, успокойся. Просто как-то оно все не по-людски. Опять же без церкви.

— Я столько не выдержал бы, а ты без венчания к себе не допустила бы, чай, нам среди этих людей жить и их уважение для нас не последнее дело.

— А тебе так хотелось?

— А ты разве не заметила?

— Как же, не заметишь тут, — прыснула, уткнувшись в грудь мужа, молодая. Но затем посерьезнела, приподнялась и, заглянув в его глаза, спросила: — И как теперь все будет?

— Как в сказке: «И жили они долго и счастливо».

— Ой ли? Сказки — они сказки и есть, а быль — оно иное.

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.

— Складно, — все так же серьезно глядя в его глаза, произнесла она.

— Знаешь, один мой знакомый сказал золотые слова: «Если ты однажды проснулся и почувствовал, что у тебя нет проблем, пощупай воздух перед собой, нет ли там крышки гроба, потому как проблем нет только у мертвых». Конечно, будут и трудности, и волнения, и опасности, и радости, и горести, но ведь теперь мы вместе, а значит, нам все по плечу. Горы своротим, реки вспять поворотим, превратим пустыню в цветущий сад. Мне сейчас все по плечу. Ты просто верь в меня, и я всего достигну.

— Я верю, — кивнула она, и впрямь веря. Потому как вид у Добролюба был такой, будто под каждым словом он готов подписаться собственной кровью.