1—3. Тогда семеро доблестных царских сыновей рода Рагху избрали Кушу, старшего и рождением, и достоинствами, верховным правителем, коему полагалась лучшая доля во всем; ибо наследственной была в том роду братская любовь. Хотя самыми различными были их предприятия — преимущественно то было строительство мостов, сельское хозяйство, приручение слонов, — ни один из них не преступал границы отведенных ему владений, как моря не выходят за пределы своих берегов. От долей четверорукого бога вели они свое происхождение; теперь их стало восьмеро продолжателей рода, чьи неиссякаемы были щедроты, как неиссякаем мускус у восьмерых первозданных слонов, возникших из священных песнопений.

4—6. Однажды в полночь Куша пробудился в своей спальне. Слуги спали, светильники горели неярко. Он же увидел в покое деву, которую никогда не видел ранее; она была одета как жена, разлученная с мужем, находящимся в дороге. Она приветствовала его пожеланием победы и, смиренно сложив руки в ладони, стала перед царем, победителем врагов, равным Индре отвагой, чьи богатства принадлежали добродетельным, чьи родичи были безраздельно преданы ему. Сын Рамы, изумленный, приподнялся на ложе и обратился к ней, вошедшей во дворец через запертые на засовы двери, как образ, вошедший на поверхность зеркала отражением:

7—8. «Ты вошла в дом сквозь запертую дверь, хотя непохоже, чтобы ты обладала силой йоги. Подобная лотосу, побитому холодом, ты являешь удрученный вид. Кто ты, красавица, чья ты жена? Зачем ты пришла ко мне? Расскажи мне, но помни, что мыслям потомков Рагху, обуздавших страсти, чуждо посягновение на любовь чужих жен».

9—22. Она отвечала ему: «Знай, о царь, я, безвинная, — я и есть то божество, что хранит город, лишенный ныне властителя и покинутый жителями которые все ушли за твоим отцом на небо, когда он оставил земную жизнь. Я, что некогда затмила Алаку богатством, явленным в празднествах, справлявшихся в городе постоянно по царскому указу, низведена до жалкого этого состояния теперь, при твоем правлении, о могущественный отпрыск Солнечного рода! В городе, покинутом царем, обрушились сотни кровель и башен, обветшали крепостные стены, и подобна я теперь солнцу на закатном небе, на котором бурный ветер разметал облака. На главной улице, где некогда ночами спешили на свидания юные горожанки, звеня блестящими браслетами, рыщут теперь в поисках падали шакалихи и завывают, оскалив пасти. Воды прудов, где плескались руки красавиц, развлекавшихся игрою в час купанья, мутят теперь рога диких буйволов. Ручные павлины одичали и переселились с поломанных насестов на деревья, замолкли звуки тамбуринов, под которые они плясали в былые времена, и выгорело от лесных пожаров их роскошное оперенье. На ступенях лестниц, некогда отмеченных следами женских ножек, выкрашенных лаком, отпечатались теперь кровавые лапы тигра, растерзавшего только что оленя. На стенах изображения слонов, купающихся в прудах и получающих в дар от слоних стебли лотоса, исцарапаны когтями разъяренных львов, которыми виски их разодраны, словно стрекалами. На дворцовых колоннах поблекли изображения женщин и стерлась краска, а на груди у них повисла вместо покрова сброшенная змеиная кожа. Стены домов, когда-то сверкавшие, как жемчуг, в лунном сиянии, теперь не светятся, почерневшие от времени и заросшие ползучими травами. Мои садовые лианы, цветы с которых срывали, осторожно пригибая ветви, игривые девы, растерзаны ныне лесными обезьянами и дикарями. Из окон не светят по ночам огни, и не выглядывают из них лица красавиц; их затянула паутина, и не вьется из них дымок. И грустно мне глядеть на воды Сараю, куда уже не попадают благовония во время омовений, и на берегах уже не свершаются приношения богам, и покинутые стоят тростниковые хижины. Поэтому надлежит тебе оставить эту обитель и вернуться ко мне, твоей наследственной столице, как оставил отец твой принятый им образ человека и вернулся в образ Высшего Духа».

23—24. «Да будет так», — согласился на ее зов достойный потомок Рагху, почувствовавший к ней благорасположение. И воплотившаяся воочию богиня-покровительница города, выразив радость на лике своем, — исчезла. На следующее утро царь рассказал об этом необычайном событии брахманам, бывшим при его дворе, и они поздравили его с тем, что наследственная столица сама избрала его своим владыкой.

25—31. Передав власть в Кушавати брахманам, знатокам Вед, царь с обитательницами женских покоев дворца выступил в день, благоприятный для путешествия, направляясь в Айодхью, сопровождаемый войсками, как ветер облаками. В пути войско было ему столицей с садами из стягов, с игральными горками-слонами и домами-колесницами. И текло то воинство потоком к прежней их стране, предводительствуемое царем под белым зонтом, как стремится океан к своим берегам в час прилива, словно предводительствуемый белым месяцем. И земля, изнемогая под тяжкой поступью царских ратей, словно возносилась в небо вторым шагом Вишну в виде огромного облака пыли. Войско растянулось по дороге, и видел ли кто-нибудь его полки в тылу, выступающие в поход, или головные части, уже становящиеся лагерем, или движущиеся в середине, ему казалось, что оно все перед его глазами. А истечения мускуса у слонов и удары конских копыт по дороге обращали пыль в грязь и грязь опять в пыль попеременно. Когда же войско разбилось на колонны, продвигаясь по долинам и склонам гор Виндхья, шум, поднятый им, отдавался эхом в горных пещерах, соперничая с шумом реки Ревы.

32—34. Меж тем как покраснели колеса царской колесницы от размолотых ими на горных дорогах минералов и грохот барабанов смешался с топотом идущей рати, властитель миновал горы Виндхья, бросив лишь благосклонный взгляд на дары, принесенные лесными племенами. В святом месте, где он переправился через реку по мосту из выстроившихся в ряд слонов, о который разбивались волны потока, стаи белых лебедей, поднявшиеся в небо, словно стали сами собою белыми султанами для царя. И он склонился к водам реки трех потоков, которые бороздили многочисленные суда, той реки, что возвела в обитель бессмертных его предков, чьи тела испепелил гневный Капила.

35—37. И еще через несколько дней, в конце своего путешествия Куша достиг берегов Сараю и увидел сотни жертвенных столбов на квадратных подножьях, установленных для царей рода Рагху, покровительствующих обрядам в своих владениях. Ветер, веющий от садов его наследственной столицы, нежно колеблющий цветущие ветви деревьев, коснувшись прохладных вод Сараю, приветственно встретил его и его утомленное войско. И могучий царь, знамя своего рода, гроза врагов и друг своих подданных, стал с войском лагерем с развевающимися стягами в окрестностях города.

38—40. Он призвал цехи мастеров, чтобы заново отстроить этот город, пришедший в запустение, для чего снабдил их всеми необходимыми материалами. После же отважный потомок Рагху устроил торжественный обряд новоселья с жертвоприношениями животных; жрецы, искушенные в такого рода обрядах, выдержав предварительно пост, совершили их по правилам для столицы, в которой воздвигнуты были великолепные храмы. Он же вступил в новый дворец, получивший наименование царского, как образ влюбленного входит в сердце возлюбленной; и всем приближенным своим он отвел в городе чертоги сообразно их сану.

41—42. И столица с рядами лавок, где выставлены были в изобилии товары, с конями в стойлах, слонами, привязанными к столбам в должных местах, выглядела, как дева, должным образом и уместно украсившая стан свой драгоценностями. И сын царевны Митхилы, пребывая в этой обители рода Рагху, восстановленной в прежнем своем великолепии, не променял бы ее ни на град царя небес, ни на чертоги владыки Алаки.

43—53. Потом наступило лето, словно для того только, чтобы милых его сердцу дев одеть в нарядные платья, усыпанные драгоценностями, белую грудь украсить жемчужным ожерельем и накинуть тончайшую шелковую ткань, колышущуюся от легчайшего вздоха. Солнце приблизилось с той стороны, что отмечена знаком Агастьи, а север растопил снега на вершинах Хималая, словно проливших хладные слезы облегчения. День возрос значительно вместе со зноем, а ночь столь же значительно истощилась; и оба подобны стали мужу и жене, ведущим себя противоположно друг другу вследствие ссоры, за которой следует раскаяние. Вода в городских прудах заметно убыла, обнажив нижние ступени спусков, покрытые мхом, отчего поднялись стебли лотосов, и доходила женщинам только до бедер. В лесах пчела опускалась на каждый бутон цветущей по вечерам лозы жасмина, распространяющей благоухание из раскрывшихся лепестков, словно задалась целью их пересчитать. И цветок сириса над ухом девы поник, хотя не выпал совсем, приклеиваясь лепестками к щеке, на которой свежие царапинки заливает потом. Богатые горожане укрывались от зноя летних дней в тени, возлежа на плитах из лунных камней, покрытых сандалом, которые орошались искусственными дождями из установленных в домах душевых приспособлений. И Кама, чья власть пошла на убыль с минованием весны, возвращал ее себе в девичьих волосах, влажных и распущенных после купания, в которые, умащенные благовониями, вплетались потом вечерние цветы жасмина. Протянувшийся с ветви побег арджуны, порозовевший от цветочной пыльцы, выглядел, как тетива на луке бога, живущего в душе, надломленном гневом Шивы, испепелившего его тело. Опьяняющим благоуханием сорванной ветки манго, и старого вина, и расцветшей бегонии лето искупает все свои прегрешения против племени влюбленных. В самую знойную пору лета двое становятся особенно любы людям — царь на троне, почитание стоп которого спасает от нужды, и месяц на небе, лучи которого несут с собой прохладу.

54—57. Однажды царь решил развлечься с юными девами купанием в водах Сараю, столь привлекательной летом, когда резвятся в ее волнах фламинго и цветут лианы в прибрежных садах. И он, равный Вишну сиянием, затеял игры там, достойные его богатства и величия, меж тем как были разбиты шатры по берегам и рыбаки выловили из воды крокодилов. Девы, спускаясь толпами к воде, звоном браслетов ножных и стуком сталкивающихся ручных вспугивали стаи фламинго в реке. Царь же сел в лодку, чтобы полюбоваться оттуда, как они будут резвиться в волнах, брызжа водою друг в друга; и он обратился к служанке Кирате, сопровождавшей его с опахалом из волос яка в руках:

58—67. «Посмотри, сотни дев из моих дворцовых покоев взволновали воды реки Сараю, которые смывают сандаловые умащения с тел и потому окрашиваются в различные цвета, уподобляясь облакам на закате. Волны, бегущие по воде от лодок, смывают сурьму с лиц моих дев, но та же вода возвращает им красу, зажигая огонь в их очах. Опьяненные игрою, они лениво шевелят в воде руками, украшенными браслетами, от тяжести бедер и грудей им трудно держаться на волнах. И цветы сириса, смытые из их ушей во время игры в воде, крутятся в плещущих волнах, обманывая рыб, которые устремляются к ним, принимая за съедобные водоросли. Самозабвенно плеща руками по воде, не замечают девы, что рвутся гирлянды на их шеях и спадают среди брызг, как жемчужины их груди осыпающих. Для них, игривых, здесь, на реке, под рукою все сравнения, призванные оттенить их красоту: водоворотов — с пупками, волн — с бровями, чакравак, летающих парами, — с персями. И плеск волн под ударами их ладоней сладкозвучно сочетается с их пением, и певучая слаженность эта становится еще полногласней, переплетаясь с мелодичным воркованием павлинов, вздымающих пышное оперение на берегу. Украшенные пояса, намокшие в воде, уже не звенят, слипшиеся на бедрах с шелковым платьем, подобные созвездиям, блеск которых затмился сиянием луны. И у дев, вздымающих руками, красуясь, фонтаны и получающих от подруг такие же ливни в лицо, вода потоками, порозовевшими от шафрана, стекает с прямых прядей волос. Во время игры в воде волосы у девы распустились, румяна смылись, жемчужные серьги повисли на нитях, выпав из ушей, но лицо ее при том все равно прелестно».

68—71. И царь с гирляндою, качающейся на груди, выбрался из лодки в воду и стал там играть с ними, как могучий лесной слон с приставшей к плечу вырванной лилией со слонихами. И вместе с блистательным властителем еще прелестнее выглядели эти девы. Жемчужины и сами услаждают взор, но насколько ярче блистают они в сочетании с лучезарным сапфиром! Любовно опрыскали его девы разноцветными водами из золотых шприцев, и он прекрасен был, как царь гор, омытый потоками вод, насыщенных минералами. И, купаясь в этой лучшей из рек со своими придворными девами, царь подражал играм Вождя Ветров, развлекающегося с апсарами в небесной Ганге.

72—76. И в то время, когда он там купался, он обронил в воду, не заметив того, браслет-талисман, подаренный некогда Агастьей Раме, который передал его потом Куше вместе с царством. Но когда, накупавшись вдоволь с женами, он вышел из реки и направился к шатру на берегу — одеваясь, он тут же обнаружил, что дарующий победу браслет исчез с его руки. Этой утраты он снести не мог — не из любви к драгоценностям, для мудрого царя они не дороже цветов, но браслет носил его отец и он даровал победу. Царь тотчас повелел всем искусным ныряльщикам из рыбаков искать пропажу. Они принялись нырять в воды Сараю, но поиски были тщетны и наконец, не выказывая на лицах усталости, они молвили царю: «Государь, мы старались как могли, но не нашли твое украшение, оброненное в воду. Наверное, обитающий здесь, в омуте, змей Кумуда похитил его из жадности».

77—81. Тогда лучник, натянув тетиву, с глазами, покрасневшими от гнева, вышел на берег и взял стрелу, заклятую именем Великого Орла, предназначенную для истребления змей. Но едва он наложил ее на тетиву, забурлила вода и взметнулись волны-руки над тем глубоким омутом и ринулись на берег. Страшный рев раздался, словно дикий слон попал в яму-западню. И из омута, распугивая крокодилов, поднялся царственный наг, неся перед собою деву, — подобный древу царя богов, поднявшемуся с Лакшми из океана во время пахтания. Владыка племен увидел, что он приближается с тем украшением в руках, чтобы вернуть его, и опустил орлиную стрелу; ибо праведные не упорствуют в гневе, когда вызвавший его проявляет покорность. Кумуда, ведающий мощь той стрелы, приветствовал, однако, с гордо поднятой головою Кушу, сына Владыки трех миров, грозящего врагам своей отвагой, того, чьей головы коснулась вода обряда помазания, и так сказал ему:

82—85. «Ведомо мне, что ты — лишь иной образ того, кто воплотился под именем сына земного Вишну; неужели стал бы я мешать развлечениям твоим, высокочтимый? Но эта юная дева, играя, забросила вверх мяч и в поисках его увидела твой талисман победы, низвергнувшийся, подобно метеору, и она взяла его из любопытства. Пусть же он опять украсит твою могучую руку, спускающуюся до колен, на которой отпечаталась прочно полоса от тетивы и которая служит железной преградой, замыкающей врата земли. И более того, о царь, да удостоишься ты принять эту младшую сестру мою, зовущуюся Кумудвати, которая желает искупить свой проступок долгим служением у ног твоих».

86—88. С этими словами Кумуда отдал драгоценность и вместе с родичами своими заключил брачный союз с царем, который назвал его своим досточтимым свойственником; следуя закону, он выдал за него деву-невесту, рода своего украшение. И когда во время свадебного обряда перед вздымающимся ввысь священным огнем жених взял ее руку со счастливым шерстяным кольцом на запястье, звуки небесных литавр раздались, разносясь до пределов земли, и чудесные облака в вышине пролили дожди дивно благоухающих цветов. Так породнился наг с сыном царевны Митхилы, родным сыном Владыки трех миров, а Куша — с ним, потомком Такшаки в пятом поколении. Один избавился от страха перед сыном Винаты, враждебным ему из-за смерти своего отца, другой, любимый подданными, стал править страною, где змеи были неопасны людям.