1—3. Тогда властитель Видарбхи направился в тот город, взяв с собою вместе с достойным женихом сестру, воочию подобную Девасене, сопровождаемой богом Скандой. Цари же, померкшие, как звезды на заре, вернулись к своим станам, обиженные за свою красу и облачения, и каждый был удручен неудачей своего сватовства к сестре Бходжи. И несомненно, только благодаря покровительству богини Шачи никто не нарушил порядка на сваямваре, и потому осталось мирным собрание царей, хотя и снедала их ревность к потомку Какутстхи.

4—12. Между тем жених с невестою достигли главной улицы, устланной свежими приношениями цветов, украшенной арками, блистающими, как радуги, и осененной знаменами, дающими укрытие от зноя. Тогда городские красавицы, оставив прочие свои заботы, поспешили к золотым окнам своих домов, любопытствуя взглянуть на него, и так повели они себя: одна, заторопившись вдруг, чтобы взглянуть наружу, бросила заплетать густые пряди волос, которые поддерживала рукою, и цветы, просыпавшиеся из распустившихся кудрей, усеяли пол, пока она бежала к окну; другая, выдернув ножку из рук служанки, покрывавшей лаком пятку, побежала, не дожидаясь, пока он высохнет, и оставила цепочку красных следов на полу до самого окна; третья только что успела подвести правый глаз сурьмою и, оставив левый ненакрашеным, направилась к окну с карандашом в руке; еще другая дева застыла, устремив взор чрез оконную решетку и придерживая рукой спадающее платье, узел на котором она не успела затянуть, и блеск драгоценных камней играет на ее полуобнаженном стане; а у той, вскочившей поспешно, не закончив завязывать пояс, на каждом заплетающемся шагу посыпались с него бриллианты, он же волочился за ней, зацепившись за пятку. И окна домов, сквозь решетки которых виднелись во множестве любопытные лица юных дев, чьи уста благоухали сладким вином, а глаза метали трепетные взгляды, подобные черным пчелам, казалось, украсились тысячью лотосов. Впиваясь глазами в сына Рагху, девы словно забыли о прочих предметах, другим чувствам доступных, — все они, можно было подумать, сосредоточились в зрении.

13—16. «Хорошо сделала сестра Бходжи, что не предоставила царям заочно выбирать ее, но сочла за благо сваямвару. Разве обрела бы она иначе столь достойного ее супруга, как Богиня Лотоса — Нараяну. Если бы не соединил Творец этих двоих, наделенных несравненной красотою, напрасен был бы труд Владыки рожденных, эту красоту создавший. Поистине, то сами божественные Рати и Смара, ведь недаром выбрала царевна равного себе среди тысяч царей — помнит душа о событиях прежних воплощений», — внимая таким речам из уст горожанок, ласкающим слух, прибыл царский сын во дворец тестя, украшенный должным образом по случаю свадебных торжеств.

17—28. Немедля сошел он тогда со слонихи и, подав руку властителю Камарупы, вошел, ведомый Видарбхийцем, во внутренний двор, как в сердца дворцовых дев. Воссев на роскошно убранном троне, он принял дары для гостя — драгоценные камни, мед с молоком, шелковые одежды от Бходжи — вместе с чарующими взорами красавиц. Одетого в шелка, его провели к невесте смиренные стражи терема, как лучи молодого месяца приводят к берегу океан, сверкающий пеной волн. Там почтенный жрец государя бходжей принес в жертву огню — сам огонь в себе носящий — топленое масло и прочее и, призвав тот огонь в свидетели бракосочетания, соединил торжественно невесту с женихом. И царский сын воссиял еще ярче, когда с невестой они соединили руки, — так еще прекрасней становится манго, когда листва его перевивается лианой ашоки. Трепет, поднимающий волоски на теле, охватил руку жениха, и увлажнились пальцы на руке невесты; в этот миг соединения рук любовь их равно разделилась меж ними. И любовь вселила робость во взгляды обоих, — жаждущие приковаться к дорогому лицу, искоса они метались втайне, чтобы, встретившись ненароком, отпрянуть в испуге. Слева направо обошли они пылающий огонь, ныне связанные неразлучно, и блистательна была красота этой царственной четы, подобной дню и ночи в их шествии вокруг горы Меру. Тяжелобедрая, с очами томной чакоры, свершила робкая невеста, следуя указаниям родового жреца, приношение жареным зерном на священный огонь. И священный дым поднялся от огня, благоухающий возлияниями, листьями мимозы и рисовым зерном, завившись у щек ее, подобный лотосу над ухом ее; а на лице невесты, которое по обычаю обряда она подставила дыму, потекла сурьма у глаз, увяли цветы, украшавшие уши, и щеки покраснели. И царевич с царевною воссели на золотом сиденье, а горожане, царь с родичами и почтенные жены в установленном порядке посыпали их ливнями влажных неочищенных ячменных зерен.

29—31. После чего тот несметно богатый государь, светоч рода Бходжей, выдав сестру замуж, повелел своим сановникам почтить приемом каждого из других царей. Цари же, скрывая негодование под личиною ликования, подобные чистым на поверхности озерам, таящим крокодилов на дне, распрощались с владыкой Видарбхи и отбыли, как бы воздав за оказанные почести свадебными дарами. Но уже раньше все они вступили в заговор — с целью похитить при отъезде желанную деву они устроили засаду на пути Аджи.

32—33. Между тем правитель кратхов и кайшиков, справивший свадьбу своей младшей сестры, дав за нею в приданое полагающееся богатство, отпустил и сына Рагху; он отправился с ним проводить его, по миновании же трех привалов в пути расстался с Аджей, прославленным в трех мирах, как месяц, сблизившись с солнцем до предела, потом удаляется от него.

34—35. А каждый из тех царей уже обозлен был против властителя Кошалы, отобравшего у них дани, и потому не могли потерпеть заговорщики, чтобы сыну его досталось то сокровище среди женщин. И когда он с царевной бходжей приблизился к ним, надменный сонм царственных воителей преградил ему путь, как враг Индры — богу Вишну на третьем его шаге, обретшему богатства от Бали.

36—49. Царевич поручил охранять ее отцовскому советнику с немалым войском, сам же встретил рать царей, как река Шона бурлящими волнами встречает вторгающиеся в нее воды Ганги. Сошлись в бою пеший воин с пехотинцем, колесница с колесницей, конник с таким же всадником, воин на слоне с боевым слоном, — равный с равным. Гремели боевые барабаны, и шум битвы заглушал голоса лучников, потому не выкликали они имена родов своих, а только посредством стрел с вырезанными на них именами сообщали их друг другу. Пыль, поднятая копытами коней, еще гуще становилась от колесниц, и от хлопающих ушей слонов она вздымалась тучами, застлавшими солнце, словно покрывалом; и она оседала на развеваемых ветром знаменах с изображениями рыб, так что казалось — рыбы те пьют нахлынувшую помутившуюся воду. Только по стуку колес узнавалась колесница, по звону бубенцов — слон, и в облаках пыли только голоса, произносящие имена вождей, позволяли отличить соратников от врагов. Но потоки крови из нанесенных оружием ран на телах воинов, слонов и коней разрежали, словно солнце на заре, ту мглу, застилавшую взор на поле сражения. И столп пыли, коего подножье осело на землю, пропитанное кровью, а вершина отделилась, несомая ветром, уподобился дыму от огня, тлеющего понизу углями. Оправившись от нанесенных ударов, воины, уцелевшие на колесницах, порицая своих возничих, вновь поворотили коней в гущу боя, яростно сокрушая врагов, их ранивших прежде, которых узнавали по уже замеченным стягам. Стрелы искусных лучников, хотя полет их прерывали, рассекая надвое, вражеские стрелы, все же достигали цели своими железными наконечниками, увлекаемыми неудержимой скоростью. Когда острые, как бритва, лезвия пущенных стрел отделяли от плеч головы погонщиков слонов, волосы их запутывались в когтях налетавших коршунов, отчего не сразу они падали на землю Вот всадник нанес удар врагу, но не пользуется тем, что тот, припавший, уклоняясь, к конской шее, не может разить в ответ, и нового удара не наносит. Слоны, извергая из хоботов воду, тушили огонь, вспыхивавший от искр, высекаемых ударами об их огромные бивни обнаженных мечей отчаянно бьющихся латников. И поле сражения подобно было пиршественному чертогу Смерти, в котором кровь лилась, как вино, отрубленные стрелами головы были плодами, а кубками — свалившиеся с голов воинов шлемы.

50—54. Там жадная шакалица отбирает добычу у стервятников, терзавших с обоих концов отрубленную руку, но, расцарапав себе нёбо шипами наручника, выпускает ее из пасти. Вот воин, которому враг снес голову мечом, возносится тотчас на небесной колеснице в объятьях божественной девы, прильнувшей к нему слева, и видит с высоты собственный обезглавленный труп, танцующий на поле битвы. Другие воины, у которых были убиты колесничие, занимают их место, а когда лишаются коней, продолжают бой пешими на палицах, когда же ломается оружие, бьются голыми руками не на жизнь, а насмерть. И вот двое, поразившие друг друга и одновременно испустившие дух, уже как бессмертные души вступают в спор из-за апсары, низошедшей к ним обоим. И оба войска, вступившие в бой, одерживали победу и терпели поражение попеременно вследствие взаимных промахов, как две волны в океане, вздымаемые ветрами спереди и сзади.

55—58. Войско Аджи было разбито противником, но он, великомощный, сам обрушился на вражескую рать; ветер может развеять дым, но огонь остается там, где есть хворост для него. Одетый в латы, с луком и колчаном, доблестный герой на колеснице в одиночку остановил воинство царей, как Великий Вепрь — воды океана, хлынувшие на землю в конце кальпы. В битве правой, левой ли рукой он успевал доставать из колчана стрелы — казалось, они сами возникают на тетиве, натянутой до уха, насмерть поражающие врагов. И головы врагов, отсеченные его крестообразными стрелами, усеяли землю — издающие воинственные клики, с губами, закушенными в ярости до крови, и нахмуренными бровями.

59—60. Всеми родами войск во главе с боевыми слонами, оружием всех видов, пробивающим латы, изо всех сил противостали ему в битве властители земли — все до единого. И только верхушка его стяга виднелась за тучею стрел, которыми осыпали его колесницу враги, как солнце, выглядывающее едва из предрассветной мглы.

61—62. Царевич же, сын верховного властителя, красотой подобный вооруженному цветами богу, употребил тогда против царей полученное им от Приямвады оружие гандхарвов, повергающее в сон, сам от сна отрешенный. И застыло все войско царей во власти сна — руки их не в силах были натянуть тетиву, сбились набок шлемы.

63—65. И тогда царевич приложил раковину к губам, на которых его возлюбленная запечатлела поцелуй; и он затрубил в нее, словно он пил из нее, несравненный герой, свою воплощенную славу. Заслышав знакомый голос трубы, вновь собрались на поле боя его воины и узрели его среди врагов, погруженных в сон, словно отражение месяца в пруду среди лотосов, сомкнувших лепестки. И на знаменах тех царей он начертал окровавленными остриями своих стрел: «Опять лишены вы славы сыном Рагху, но — из милосердия — не жизни!»

66. Положив руку на конец лука, он снял шлем, растрепав волосы, капли пота выступили от усталости на его челе. Подойдя к перепуганной возлюбленной, он молвил:

67. «Взгляни, о царевна Видарбхи, я разрешаю тебе здесь лицезреть врагов, у которых теперь и дитя без труда отберет оружие. Так пытались они в бою обрести тебя, но ты — под моею надежной защитой».

68—70. И лицо ее сразу прояснилось, когда страх, вызванный врагами, покинул ее, как снова ясным становится зеркало, когда сотрут с него влагу, нанесенную дыханием. Но, как ни обрадовалась царевна, из робости только устами подруг — не сама — поздравила она возлюбленного супруга с победой; так иссушенная земля благодарит облака за свежие капли дождя криками павлинов. Пыль, поднятая в бою колесницами и конями, запорошила ее кудри, и он, безупречный, ввел ее в дом свой как воплощенное божество своей победы.

71. Уже знавший обо всем, что произошло с ним в пути, Рагху приветствовал возвратившегося с достойной супругой и с победою сына. Возложив на него семейные заботы, он пожелал уйти от мира; ибо ничто не держит в доме потомков Солнечного рода, когда они знают, что есть кому принять бремя правления им.