Менты останавливают нас на Лазо, за пару минут до того, как мы свернули бы на Гоголя и уже не встретились бы им.
- Молодые люди! - окликает нас один, выходя из «уазика». - Можно вас на минуточку?
Вот и все. Наше путешествие окончено. Сойти с ума на даче нам не грозит. Нас ждет лагерь, и, конечно же, расплата за побег и убийство. Страшная расплата, без сомнения. Наверное, лучше нарваться на пулю сейчас, чем попасть в руки тому прапору.
Но менты – не солдаты; у них пулю выпросить сложнее, они, как-никак, под законом ходят. Холодный разум, чистые руки и все такое...
Мент обходит машину и направляется к нам; за ним вылезает напарник, поправляя автомат, и останавливается, озирая нас цепким взглядом.
- Можно полубоваться на ваши докуме..? - начинает подходящий к нам мент и не договаривает, останавливается в двух метрах.
- Ба! - произносит он. - Слышь, Костян, да это зомбаки!
- Ага, я уже просёк, - отвечает автоматчик.
- И что мы теперь с ними делать будем?
- Да похуй, - равнодушно отзывается Костян. - Как скажешь.
- Ну что, в кандей их? - предлагает первый.
- Нахуй они нужны! - приоткрывает свою дверь водитель. - Я эту вонь не повезу! Машину ты будешь мыть?! Вызывай труповозку и сдавай.
- Труповозку заебемся ждать сейчас, - зевает Костян. - Может, пусть пиздуют?
На лице стоящего напротив нас отражается внутренняя борьба.
Ну, давай, оборотень, садись в свою машину и валите отсюда. У вас есть дела поважнее, чем возиться с двумя трупами! Нам нельзя обратно в лагерь...
- Не, - произносит оборотень после минутного раздумья. - Чего там, вчера, за ориентировку давали по зомбакам?
- Да хэзэ, - отзывается автоматчик. - Я не помню. Что-то типа побега было, из лагеря.
Если бы у меня была кровь, я бы почувствовал сейчас, как она похолодела. Но я не чувствую ничего, кроме безнадежной тоски и усталости. И мне жалку Аню.
- Но там девки, вроде, не было, - добавляет Костян.
- Да не, была как раз, - возражает первый.
- Серый, - вмешивается водитель, - оно тебе надо, а? Под конец смены? Если сейчас повезем их, сам прикинь: пока оформим, пока сдадимся, пока ты машину помоешь... Никакого навара, один головняк.
Мой тезка-оборотень задумчиво смотрит на нас, поигрывая желваками.
- А может это..? - обращается он к напарникам. - На карьер? Постреляем, а?
- С тридцати метров! - оживляется автоматчик. - А чего, можно!
- Я не повезу, - качает головой водитель. - Да и конец смены уже. Заебало все.
И тут с Гоголя выруливает автозак. Я узна ю этот тип машин в любых обстоятельствах и легко отличу его от хлебовозки, от мебельного фургона, от рыночного развозчика – от чего угодно. За последние месяцы я наездил в автозаках столько, что изучил их вдоль и поперек.
- О! - радуется мент-водитель. - Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет на хуй!
Менты машут руками, останавливают машину, за рулем которой сидит солдат с нашивками ефрейтора, и о чем-то долго переговариваются с сидящим рядом с шофером прапорщиком.
- Ну, чего там? - спрашивает водитель у вернувшегося автоматчика.
- Да все заебись! - радостно отвечает тот. - Лагерные с грузом из комендатуры едут.
- Э, трупаки! - кричит он нам. - Рванули к автозаку!
- Повезло! - улыбается водитель, явно довольный тем, что не придется под конец смены возиться с нами.
Мы забираемся в фургон, где уже сидят на скамье четверо наших собратьев по несчастью. Когда за нами с громким лязгом закрывается дверь, я не сажусь на скамью. Я объясняю Анне, что ме ста в машине достаточно, поэтому нам лучше лечь на пол – ведь неизвестно, сколько придется ехать.
Я ложусь на тряский пол и закрываю глаза. Мне не охота разговаривать и я не обращаю внимания на девушку, которая тянет и тянет меня за руку.
Как ни странно, я чувствую огромное облечение. Оттого, что к нам, наконец, вернулась определенность. Оттого, что не нужно больше задавать себе эти бесконечные вопросы «Зачем?» и «Куда?» и искать на них ответы.
Этот наш глупый побег и все последующие никчемные метания были совершенно лишены смысла и перспективы. Я только зря погубил жизнь солдата, который хоть и был мразью, но, в конце концов, всего лишь делал свою работу. Я убил двух рецидивистов, которые меня об этом не просили, хотя и думаю, что сделал для них благое дело. Все это было напрасно и бессмысленно. Наше место – в лагере, если уж дьявол или бог не захотел, чтобы мы спокойно лежали на кладбище и никому не мешали. В лагере не нужно отвечать на вопросы, не нужно думать, а главное – нет никакой реальной или надуманной цели, ради которой ты начинаешь совершать дурацкие необдуманные поступки.
Я искренне рад, что возвращаюсь туда, откуда по глупости вырвался. Да, наверняка, там меня ждет смерть, окончательная и бесповоротная. Но я нисколько не боюсь ее, и более того – я ее жду. Это неправильно, когда в мертвое тело попадает живой разум со всеми его желаниями, мечтами и памятью о настоящей живой жизни.
Что там Анна спрашивала про душу?.. Да, ошибка природы, сбитой с толку иммунормом, заключается в том, что душа не покидает мертвое тело. Душа остается в трупе и пытается продолжать жить в нем, как ни в чем не бывало, как в живом. И чем больше позволяет себе душа, тем ей делается хуже, больней.
Но ничего, теперь все будет хорошо.
Теперь будет смерть – легкая и безболезненная.
Но вы, живые люди...
Я имею полное право пожалеть о том, что умерев, не стал зомби, или вампиром, или еще какой-нибудь подобной дрянью, фантазиями о которой вы так любите щекотать себе нервы. Людоеды с ненасытной жаждой крови – это как раз те мертвые, которых вы заслуживаете!
Ничего, ничего, иммунорм еще не закончил свое шествие по планете; сатана так легко не отказывается от задуманного. Представьте, сколько этой дряни попало в страны третьего мира, во все эти зимбабвы и анголы. И никто в тамошнем бардаке не запретит его к использованию. А потом наверняка появятся подпольные лаборатории, которые научатся получать иммунорм... И однажды наступит день, когда нас, мертвых, станет больше, чем вас, пока еще живых. И тогда уже вы будете гнить в лагерях, которые сами же и построили...
Я открываю глаза и, повернув голову, встречаю обращенный на меня взгляд Анны.
- О чем ты думал? - спрашивает она. - Ты улыбался.
- О том, что все будет хорошо, - отвечаю я.
Хочется пить. Наша бутылка давно была пуста. Да и все равно у меня ее выбили из рук перед посадкой в машину.
- А разве может быть все хорошо? - поднимает брови девушка.
Я не отвечаю, потому что не знаю, что ответить.
Четверо наших попутчиков тупо и равнодушно смотрят на то, как мы жестикулируем. Выглядят они плохо – наверное, был большой до-реанимационный период.
- Я боюсь остаться одна, - говорит Аня. - Боюсь, что нас разведут по разным камерам.
- До камеры дело, может, и не дойдет, - улыбаюсь я. - Но если что, держись за меня покрепче.
Я тоже не представляю себе прежнего одиночества. И если нас не убьют сразу, я сделаю все, чтобы... А что, собственно, я могу сделать?..