I. Гроза
Прошло три месяца. Девятого августа 1745 года Людовик XV после трехмесячной военной кампании вступил в столицу своего королевства во всем величии славы. На перекрестках горожане устраивали танцы, вечером на улицах пускали фейерверки. Два дома на улице Сент-Оноре были украшены и иллюминированы особенно празднично: дом Дажé, королевского парикмахера, и Рупара, чулочника.
Рупар стоял перед лавкой, закинув руки за спину и вздернув кверху нос, чтобы лучше любоваться своей иллюминацией. Его окружала группа соседей.
— Как чудесны слава и победа! — восклицал Рупар. — И как подумаешь, что я, говорящий с вами, лично присутствовал при этом!
— Да, ведь вы были при Фонтенуа, — сказал кто-то из соседей, с восторгом сложив руки.
— Был. Я победитель!
— И не были ранены?
— Нет, но мог бы быть ранен!
— Так вы были в сражении?
— Был ли я в сражении! — вскрикнул Рупар. — Но я больше ничего не делал! Я слышал, как свистели пули, я видел мертвых и раненых.
— Уж не произвел ли вас король в генералы? — спросил молодой белокурый приказчик чулочника.
— Я не просил его, — скромно ответил Рупар, — однако я присутствовал при сражении.
— Спрятавшись в комнате по другую сторону реки, — сказала Урсула, вышедшая из лавки. — Уж лучше тебе меньше хвастаться своими подвигами! Если бы все солдаты у короля были такими, он проиграл бы сражение.
— Но, моя подруженька, мне кажется, что…
Урсула перешла через улицу, не выслушав своего мужа, и встретила Арманду, выходившую из салона Дажé.
— А я шла за вами, — сказала Арманда. — Нисетта и Сабина хотят посоветоваться с вами насчет подвенечных платьев, которые только что принесли.
— Значит, свадьбы состоятся скоро?
— На будущей неделе.
— Почему же не на этой? Сегодня только понедельник.
— Жильбера нет в Париже. Он был вынужден уехать по делам, и вернется только в пятницу или субботу. Войдите, — прибавила Арманда, переступая порог салона. — Вы увидите моего нового друга.
— Кто это?
— Войдите, войдите, увидите!
Урсула вошла первой, Арманда вслед за ней. В эту минуту по внутренней лестнице спустились два человека: первым был Ролан, сменивший мундир на свой прежний костюм, вторым — лейб-гвардейский сержант.
— Месье Тюлип! — Урсула всплеснула руками.
— Собственной персоной! — ответил Тюлип, любезно кланяясь.
— Вы в Париже!
— С нынешнего утра. Я имею честь находиться в конвое его величества и вступил в Париж вместе с королем. Ролан заставил меня поклясться, что мой первый визит будет к нему, и я сдержал слово.
— А Нанон? — спросила Урсула.
— Милая маркитантка? И она также вернулась. Она там, наверху, с девицами, любуется нарядом.
— Пойдем скорей! — сказала Урсула.
Обе женщины проворно взбежали по лестнице.
— Славно надумал король взять меня в конвойные! — сказал сержант, подбоченясь. — Получается, я как раз поспел на свадьбу. Теперь уж потанцую с красавицами!
И Тюлип начал петь и приплясывать прямо в салоне. Приказчики парикмахера смотрели на гвардейского сержанта с восторгом. Делая па, Тюлип дотанцевал до порога салона и замер, смотря на улицу.
— Что это у меня, куриная слепота или нет? Кого это я там вижу? Это невероятное брюхо, это красное лицо… это он, мой приятель, мой гость!
Бросившись на улицу, он подбежал к группе, собравшейся перед лавкой чулочника. Рупар вскрикнул:
— Тюлип!
— Мой спутник в походе! — закричал сержант.
Схватив Рупара в объятия, он прижал его к сердцу с таким порывом, что у чулочника захватило дух.
— Ну, Рупар, ты узнаешь меня? — вскрикнул Тюлип.
— Узнаю ли я вас, сержант…
— Берегись, берегись! — вдруг раздался голос извозчика.
Быстро мчавшаяся карета остановилась у дома парикмахера, дверца отворилась, и Дажé соскочил на землю.
— А! Вот Дажé! — обрадовался Тюлип. — Я пойду к нему узнать…
Отодвинув Рупара, он подошел к лавке, в которую вошел парикмахер. Дажé держал за руки Ролана. Он казался очень взволнованным, но это волнение было приятное.
— Пойдем к Сабине, — сказал он, — я с ней должен поговорить в первую очередь.
Он прошел на лестницу, за ним Ролан и Тюлип. На площадке верхнего этажа они услыхали оживленный разговор в комнате Сабины, в той комнате, куда шесть месяцев назад молодую девушку принесли без чувств, всю в крови. Дажé открыл дверь. Сабина, Нисетта, Урсула и Арманда рассматривали с величайшим вниманием два белых платья, лежавших на стульях. Нанон стояла чуть позади и также изучала наряды. Целая коллекция белья, лент, юбок была разложена на других стульях и на кровати. Обе молодые девушки, маркитантка и соседки говорили одновременно, рассуждая с чрезвычайным воодушевлением. При шуме отворившейся двери они замолкли и обернулись.
— Отец! — обрадовалась Сабина, подбегая к Дажé.
— Месье Дажé! — воскликнула Нисетта.
Парикмахер, поцеловавший Сабину, обернулся к Нисетте.
— Почему бы тебе не звать меня так же, как Сабина? — спросил он. — Разве я не отец твой?
— Пока нет, — ответила Нисетта, краснея.
— Сегодня — нет, но скоро стану им.
Вошли Ролан и Фанфан.
— Любимые дети, — спросил Дажé, — вы счастливы?
— О да! — ответили Сабина и Нисетта.
Дажé поцеловал обеих в лоб.
— А ты, Ролан? — спросил он.
— И я тоже, отец, — ответил молодой человек, — я счастлив, но счастье мое станет полным только в тот день, когда Жильбер будет с нами.
— Жильбер приедет в субботу.
— И цель его путешествия такая чудесная, такая славная! — сказала Нисетта.
— Мы получаем от него письма каждый день, — прибавил Дажé.
— Это правда, — сказала Сабина, вздыхая, — но я согласна с моим братом: я желала бы, чтобы Жильбер уже был здесь.
— Повторяю тебе, что он будет здесь в субботу, — продолжал Дажé. — Король сказал мне это сегодня.
— Король! — вскрикнули женщины.
— Да. Пока я причесывал сегодня его величество, мы разговаривали, как это часто случается. Король говорил со мной о моих детях. Я поблагодарил короля за то, что он удостоил Жильбера чести быть посланным в Шателеро, на оружейный завод, выбрать шпагу, которая будет преподнесена герцогу де Ришелье за услугу, оказанную при Фонтенуа. Король улыбнулся, слушая меня. «Но если вы довольны, Дажé, — сказал он мне, — то ваша дочь должна быть недовольна отсутствием жениха». Я признался королю, что Сабина часто вздыхала и что отсутствие Жильбера отсрочило вашу свадьбу. Король сказал мне, что послал приказ Жильберу вернуться не позже субботы, потом, взяв со стола бумагу, добавил: «Теперь не будет никакого замедления, Дажé. Вот этим указом я освобождаю вашего сына от службы, хотя он вступил в армию как волонтер».
Дажé вынул из кармана указ и подал его Ролану.
— Вот теперь ты свободен! — сказал он.
— Как король добр! — вскрикнул Ролан.
— Добр, да не совсем, — проворчал Тюлип.
— Как? — спросил Ролан. — Что вы хотите сказать?
— Я говорю, что не следовало лишать прекрасной военной карьеры молодца, который мог бы со временем сделаться полковником! Ведь ты отважно шел рядом со мной на английскую колонну! Отправить тебя в отставку — большая ошибка, и если бы король посоветовался со мной…
— К счастью, он этого не сделал, — перебил, смеясь, Ролан.
— Сделанного не воротишь. Хватит об этом говорить, меня он в отставку не пошлет, или я…
Сильный удар грома перебил сержанта.
— Разве на улице гроза? — спросила Сабина.
— Ну да, — ответила Нанон, подойдя к окну. — Только что небо было ясным, а теперь сплошь покрылось тучами.
— Опять гром! — сказала Нисетта.
— Страшная гроза над Парижем! — прибавила Урсула, высунувшись посмотреть.
Действительно, начиналась гроза, одна из тех августовских гроз, которые рождаются внезапно, разражаются с бешенством и проходят так же быстро, как и являются. Молния прорезала тучи, осветила небо, затмив белым ослепительным светом красные огни иллюминации. Раздался удар грома, еще более мощный.
— Я боюсь! — сказала Нисетта, сложив руки.
— Вот еще! — возразила Нанон. — Пушки Фонтенуа и не так гремели.
— И то верно, — подтвердила Урсула.
Крупные капли дождя застучали о подоконник. Через минуту улица, наполненная народом, опустела. Все жители стояли у окон и дверей. Вдали послышался приближающийся стук колес экипажа. Пробило половину девятого. Воздух был тяжел, густ, насыщен электричеством. Тюлип взял свою шляпу.
— Вы уходите? — сказали ему.
— Я должен вернуться к своему посту, — ответил он.
Стук экипажа приблизился. Тюлип поклонился и вышел в сопровождении Ролана, который пошел отворить дверь на улицу. Карета как раз поравнялась с салоном Дажé.
— Это карета графа де Шароле. — Ролан узнал ливреи лакеев. — Он живет в Шальо с тех пор, как Петушиный Рыцарь сжег его особняк на улице Фран-Буржуа.
— До свидания, — сказал сержант, пожимая руку Ролана.
— Ты промокнешь.
— Пустяки, не растаю!
Он повернул в ту сторону, куда поехала карета.
II. В Бове
Раздался оглушительный удар грома, и молния прорезала небо с запада на восток огненным зигзагом. Ураганный вихрь пронесся над Парижем, согнул деревья, сорвал крыши. Потом наступила секунда глубокой тишины, секунда оцепенения, и дождь полил как из ведра. Дождь сопровождался молнией, громом, ветром. Сточных труб было тогда мало — вода на улицах превратилась в потоки. Карета графа Шароле виляла по грязи, извозчик прятал голову в плечи, подставляя ветру и дождю свою шляпу. Граф де Шароле сидел в карете один, в левом ее углу, положив ноги на переднюю скамейку. Он дремал, то есть был погружен в то приятное состояние, которое уже не бодрствование, но еще не сон. Часть Парижа, в которую въехала карета, была тогда совершенно не заселена. Несмотря на грозу, сила которой не уменьшалась, карета катилась быстро и скоро приблизилась к горе Шальо. Лошади понеслись быстрее, поднимаясь в гору. Вдруг раздалось пение петуха. В эту самую минуту грянул громовый раскат, молния прорезала тучи, и все четыре лошади упали на землю. Толчок был так силен, что извозчик свалился с козел прямо в грязь. Тут же четыре сильные руки схватили его и связали. Четыре человека в то же мгновение сбросили лакеев на землю и также связали их. Обе дверцы кареты распахнулись, и по три человека встали перед каждой из них. Шароле, не успев проснуться, был схвачен, связан и вытащен из кареты. Постромки лошадей были обрезаны, лошади вскочили под ударами бичей и умчались в разные стороны. Извозчика и лакеев бросили в карету и заперли дверцы. Шароле понесли к аллее на Елисейских Полях и посадили в почтовый экипаж, запряженный шестеркой, с извозчиком и форейтором. Два человека в черных бархатных масках сели в карету вместе с ним. Еще два сели на козлы возле извозчика, двое встали на запятки. Четверо других вскочили на лошадей, ждавших с левой стороны. Раздалось «кукареку», после чего экипаж и всадники направились к дороге в Сен-Дени.
Оставив этот город справа, карета в сопровождении четырех всадников повернула к Понтуазу.
После отъезда из Парижа не было произнесено ни одного слова. Люди в карете хранили молчание. После одиннадцати часов в темноте стали различимы зубчатые башни собора Бове. Весь город спал, нигде не было видно ни единого огня. Карета остановилась на берегу Авелона. Четыре человека сошли с лошадей. Дверца открылась, и один человек вышел из кареты. Оставшийся в карете высадил графа де Шароле, которого приняли два человека и отнесли на берег.
Ехавшие в карете шли впереди, остальные замыкали шествие. Напротив кареты был дом с красивым фасадом. Ворота его отворились без шума. Карета въехала на внутренний двор, ворота закрылись. Люди подошли к берегу, где под ивами была привязана лодка. Шароле положили на дно лодки, два человека в масках сели на корме, четверо взялись за весла.
Лодка пересекла реку и, обогнув город, причалила у больших деревьев. Тут стояла рыбачья хижина, и в ту минуту, когда лодка причалила, дверь хижины отворилась, из нее вышел человек. Послышалось тихое «кукареку». Люди вышли из лодки, рыбак помогал им, удерживая лодку багром. Два человека вынесли Шароле на руках и вошли в узкую улицу, совершенно пустынную и тихую. Люди шли медленно и бесшумно. В середине улицы, слева, возвышался большой черный дом. Люди остановились перед этим домом. Шедший впереди человек в маске наклонился, сунул правую руку под дверь, и она тотчас отворилась. Все вошли, и дверь затворилась сама собой. Люди вошли в низкую комнату, стены которой, необыкновенно толстые, не должны были пропустить ни малейшего звука. Шароле посадили в кресло. По знаку первого человека в маске четверо сопровождавших вышли из комнаты и закрыли дверь. Двое в масках остались наедине с Шароле. Длинную широкую комнату со сводами освещали многочисленные лампы, прибитые к стенам. Один из похитителей, тот, который велел выйти людям, пристально смотрел на Шароле. Со связанными руками и ногами, с кляпом во рту, Шароле сидел неподвижно и безмолвно.
— Выньте кляп и перережьте веревки на руках и ногах, — велел человек, стоявший перед графом.
Его спутник поспешно исполнил приказ. Сделавшись свободным в движениях, Шароле вздохнул с облегчением. С тех пор как лошади его упали, граф в первый раз смог говорить и шевелить руками.
— Узнаю я, наконец, где нахожусь? — сказал он, вставая и топая ногой.
— В городе, где правосудие зависит от вас, монсеньор, — ответил человек в маске. — Вы в Бове, в нескольких лье от вашего поместья Фоссе.
— Кто же меня привез сюда?
— Я.
— Кто ты такой, осмеливающийся поднять руку на принца крови?
— Я тот, кому король заранее подписал помилование, если он вас убьет.
— Убийство! — сказал Шароле, побледнев.
— Нет. Если бы я хотел вас убить, я бы давно сделал это, но у нас разные вкусы, принц. Я не люблю убийств, я предоставляю их вам, — изменив тон, но, сохраняя угрожающее выражение, продолжал незнакомец. — Вы хотите знать, кто я? Вам недолго придется ждать ответа.
Человек в маске ударил в гонг, стоявший возле него на столе. Дверь открылась, и вошли два человека, ведя третьего, босого и с непокрытой головой. Грубая рубашка была его единственной одеждой, руки связаны за спиной, а шея обвязана веревкой.
Этого человека поставили напротив Шароле, вслед за этим люди, которые привели его, покинули комнату.
— Граф де Шароле, имею честь представить вам старого приятеля, которого вы не видели очень давно, — барона де Монжуа. — Сделав шаг назад и скрестив руки на груди, человек в маске прибавил: — Теперь скажу, кто я. Я Жильбер, сын Рено, оружейника с набережной Феррайль, того, которого вы приказали осудить судьям этого города, монсеньор, 25 января 1725 года, того, чье мертвое тело вздернули на виселицу 30 января.
Наступила минута страшного молчания.
— Тридцатого января 1725 года, пока вы ужинали с вашими друзьями у Бриссо на улице Вербуа, я был здесь. Я был тогда молод, мне было всего двенадцать лет. Я увидел тело моего отца на виселице. Ночью я, держась за веревку, влез наверх, поцеловал моего отца, и, наклонившись к его уху, шепнул: «Отец мой, я отомщу за тебя, клянусь тебе. Тот, кто виновен в твоей смерти, умрет так, как ты, и там, где ты». Прошло двадцать лет и шесть месяцев, как я дал клятву. В эту ночь я сдержу ее. Вот подлый убийца моего отца! — прибавил он, указывая на Монжуа. — Он умрет. А вы, Шароле, его гнусный сообщник, отомстите за меня. Этот человек умрет от вашей руки. Его я приговорил к смерти, а вас — к роли его палача.
— Негодяй! — сказал Шароле. — Ты смеешь оскорблять принца крови!
— Это отнюдь не первое мое оскорбление. Мы давно знаем друг друга, месье де Шароле! Это я ограбил ваш замок Эмеранвилль, это я посадил вас на целую ночь в нечистоты, это я сжег ваш особняк на улице Фран-Буржуа! Вы слышали произнесенный приговор? Граф де Шароле, вы повесите этого человека, как он повесил моего отца, и подпишете вашим именем протокол казни. Вы сделаете это без малейшего протеста, не говоря ни одного слова. При малейшем колебании я прострелю вам голову. Посмотрите прямо мне в лицо: двадцать лет назад меня звали Жильбер Рено, а теперь меня зовут Петушиный Рыцарь!
Сорвав плащ и маску, Рыцарь предстал во всем своем могуществе.
— Вы понимаете, — продолжал он, — что должны сделать то, что я хочу. Впрочем, это покажется вам забавным, граф! Вы стреляете, как в кроликов, в бедных людей, работающих на расстоянии выстрела, но вы никогда не вешали. Это доставит вам удовольствие.
«Кукареку!» — послышался пронзительный крик.
Дверь открылась, и вошли семь человек. У всех в петлицах платьев или на шляпах были перья различного цвета. Они схватили Монжуа и Шароле.
— На виселицу! — приказал Петушиный Рыцарь.
Каждый, кому пришлось в эту ночь находиться на площади в Бове, смог присутствовать при странном и жутком зрелище. На этой площади высились позорный столб и виселица. Ровно в полночь группа людей молча двигалась под виселицей, потом тень медленно поднялась по ступеням длинной лестницы. Среди глубокой тишины с верха лестницы на помост упала веревка. Люди стояли на помосте. Вот группа раздвинулась, и можно было увидеть человека, качавшегося в петле. Другой человек был привязан за руки к ногам повешенного. Руки этого человека были развязаны, он тяжело упал, и повешенный остался один, медленно вертясь на веревке. Прошло четверть часа, а стоявшие под виселицей и на помосте не сделали ни одного движения. Потом раздалось тихое «кукареку», и все быстро разошлись. Под виселицей остался лишь мужчина в черном плаще. Он поднял голову, протянул правую руку к небу, а левую приложил к сердцу.
— Отец мой! — сказал он. — Твой сын сдержал клятву, ты отомщен!
III. Улица Вербуа
Пробило половину первого ночи, и лодка опять переплывала через Авелон в обратную сторону. Два человека выпрыгнули на берег, за ними сошел граф де Шароле, руки которого теперь были свободны, а с ним вместе Петушиный Рыцарь. Лицо Рыцаря было открыто. С ним шел мужчина в маске. Это был В. Двое других следовали за ними, и все семеро шли по берегу. Только что они достигли мостовой, как ворота большого дома отворились, и подъехала карета, запряженная шестеркой. Открыв дверцу, В вошел первым, за ним Шароле, потом Петушиный Рыцарь, четверо остальных сели верхом. Карета поехала по парижской дороге.
Возвращение свершилось с такой же быстротой, как и приезд. Они двинулись в путь в половине первого, а в три часа утра виднелись уже мельницы Монмартра, раскинувшие в ночной темноте свои белые крылья. Карета въехала в Париж через ворота Сен-Мартен и остановилась у стены аббатства Сен-Мартен де Шап. Рыцарь, В и Шароле покинули карету и в сопровождении четырех всадников, сошедших с лошадей, повернули направо и оказались на улице Вербуа. Рыцарь шел первым, В за ним, рядом с Шароле. Они остановились перед домиком в два этажа, перед которым тридцатого января, как мы знаем, стояли три человека: А, Б, В. Рыцарь открыл дверь, вошел, впустил Шароле и В. Схватив за руку графа, он быстро потащил его, не говоря ни слова, по темным комнатам дома и дошел до крыльца, спускавшегося в сад.
Тридцатого января шел снег, погода стояла холодная, деревья были голы, сад пуст и печален. В эту августовскую ночь сад был великолепен, свеж и зелен. Рыцарь, все еще держа за руку графа, заставил его спуститься в сад. В шел за ними. Они прошли густые аллеи и дошли до середины, где возвышалось абрикосовое дерево, давно уже засохшее. Ничего не могло быть печальнее этой части сада, походившей на кладбище. Рыцарь, Шароле и В подошли к абрикосовому дереву. Под ним лежало тело человека высокого роста со связанными руками. Рыцарь обернулся к Шароле и сказал:
— Мы стоим на том самом месте, где в ночь на 30 января 1725 года убили мою мать. Это вы велели арестовать Морлиера, который мог бы помешать этому преступлению; это вы предложили прогулку по льду в Версале, чтобы дом был пуст; это вы, наконец, все приготовили для преступления; а вот тот, кто совершил его, вот мерзавец, задушивший мою мать!.. Он также умрет, как и тот, которого вы повесили, и убьете его вы, как убили другого. Ты, граф, был орудием, помогавшим поразить невинных, ты станешь рукой, которая поразит виновных. Удави этого, как ты повесил первого!
Схватив графа, он толкнул его к князю, лежавшему без движения под абрикосовым деревом.
IV. Исповедь
Шесть часов пробили часы на парижском соборе, одна из дверей которого была открыта. В это утро, когда никто еще не проснулся в Париже, человек, закутанный в широкий плащ, в шляпе, надвинутой на лоб, вошел в храм. Без сомнения, его ждали, потому что в ту минуту, как он вошел, прелат прошел через хоры. Этот прелат, руки которого были скрещены на груди, а голова клонилась к плечу, был одет в фиолетовую мантию епископа. Это действительно был епископ, монсеньор де Мирпуа, самый уважаемый и самый строгий прелат во Франции. Его опередил аббат, отворивший ему дверь в исповедальню. Через несколько секунд человек, вошедший в церковь прошел в исповедальню и опустился на колени. Встав с колен после довольно продолжительного времени, он перекрестился и стал ждать. Дверь отворилась, и епископ вышел.
— Пойдемте, сын мой, — сказал он шепотом, направляясь к ризнице.
Там их ждали два аббата; епископ переговорил с ними шепотом, потом, сделав знак рукой тому, кто исповедовался у него, открыл дверь, ведущую в монастырь. У этой двери стояла карета. Лакей отворил дверцу, прелат сел в карету, а за ним вошел исповедовавшийся и сел напротив епископа. Карета тронулась и через десять минут остановилась у особняка прелата. Епископ вышел из кареты первым, взошел на лестницу, потом в молельню. Незнакомец следовал за ним. Прелат сел на стул и указал на другой своему спутнику, который принял это приглашение с поклоном.
— Итак, вы Петушиный Рыцарь? — спросил Мирпуа, смотря на человека, сидевшего напротив него.
— Да, монсеньор, — ответил тот.
— Петушиный Рыцарь, разбойник!
— Для тех, кто меня не знает, но вы слышали всю мою исповедь, вы знаете, кто я. Я ни разу не тронул невинного, я сделался орудием правосудия судьбы, каравшим виновных, пренебрегавших человеческими законами. Десять лет я шел по этому тяжкому пути. Я вырвал из нечистых рук более шести миллионов ливров, отдав их страдавшим от нищеты и голода. Ни один ливр из этих денег не попал в мой кошелек и не послужил для моей сестры. Ночи я проводил как таинственный мститель общества, а дни — как честный труженик. Я был Петушиным Рыцарем, разбойником — от заката до восхода солнца, а днем я был Жильбером-оружейником! Если бы мои родители не пали жертвой подлых убийц, я не жил бы этой жизнью. Но когда я увидел, что мой отец осужден постыдно, когда я узнал, что мать моя задушена, я возненавидел это общество, поставившее себя вне закона, и начал беспощадную войну с ним!
Рыцарь смотрел на прелата, глаза которого были прикованы к нему.
— О! Вы должны понять меня, монсеньор, — продолжал Рыцарь, — жажда справедливости, живущая в моем сердце, это не мое лишь достояние. Многие думают или скоро будут думать так, как я… немного пройдет лет, и вся Франция потянется к справедливости и свободе! Но не в этом дело, — продолжал Рыцарь, переменив тон, — речь идет обо мне одном. Я сказал вам все, и если вы знаете, что толкнуло меня на этот путь, то знайте, что я отомстил за себя в эту самую ночь или, лучше сказать, отомстил за тех, кто страдал.
— Вы не имели права действовать таким образом, — сказал де Мирпуа.
— Но если бы я оставил в живых этих чудовищ, они погубили бы еще множество невинных.
— Господь запрещает мщение!
— Господь не запрещает убивать ядовитую змею.
— Змея не человек, она не может раскаяться.
— Умоляю вас, монсеньор, призовите на мою будущность милосердие Божие!
— Как вы собираетесь жить теперь?
— Я вам сказал и повторю снова: отомстив, я хочу отказаться от двойного существования, которое я вел до этого дня. Петушиный Рыцарь умер, Жильбер жив. Счастье еще возможно для меня на земле. Я люблю Сабину. Я буду работать, и мы будем счастливы. Эта-то любовь и привела меня к вам.
— Вас привела ко мне любовь? Объясните, сын мой.
— Сабина — девушка праведная, монсеньор. Обманывать ее далее было бы невозможно. Признаться ей во всем я не могу, однако я люблю ее. Ради нее я отказываюсь от своего таинственного и безграничного могущества. Прочтите в моем сердце и в моей душе: для того чтобы стать супругом Сабины перед Богом, я должен встать перед алтарем, а для этого мной должна руководить ваша рука. Вы знаете все, ответьте, могу ли надеяться?
Прелат помолчал, по-видимому погруженный в раздумье, затем встал и подошел к Петушиному Рыцарю медленным, торжественным шагом.
— Поклянитесь вечным спасением вашей души, что вы сказали правду, — проговорил он.
Жильбер воздел обе руки.
— Клянусь, — сказал он, — клянусь перед отцом моим и моей матерью, которые теперь в чертогах Господа и слышат меня!
— Клянитесь, что вы никогда не карали невинного.
— Клянусь!
— Поклянитесь, что вы всегда действовали по велению сердца, а не повинуясь злодейскому чувству.
— Клянусь!
— Клянитесь, что с этого часа, исключая законной обороны, вы никогда не поразите человека, как бы ни был он виновен!
— Клянусь!
Прелат протянул руки над головой Жильбера.
— Милосердие и прощение Господа неисчерпаемы, — произнес он.
— Отец мой, — сказал Жильбер, становясь на колени, — окажите мне последнюю милость.
— Чего вы хотите, сын мой?
— Я мог похоронить тело моего отца на святом кладбище, но тело моей матери остается там, где его погребли преступники. Вам известно, что три месяца назад в лесу Сенар один человек имел счастье спасти жизнь его величества, которого чуть не убил кабан?
— Знаю.
— Это я спас короля.
— Неужели?
— Да. Король обещал мне исполнить мою первую просьбу. Пусть же его величество позволит мне похоронить мою мать на кладбище.
— Я увижу его величество в совете сегодня утром и передам ему вашу просьбу.
Жильбер приподнялся с колен.
— Позволите ли поцеловать вашу руку?
Прелат протянул Жильберу свою руку, на пальце которой сверкало кольцо.
V. Венчание
В этот вечер граф де Сен-Жермен приехал к маркизе де Помпадур и был принят очень любезно. Очаровательная гостиная, меблированная с изяществом и роскошью, была полна хорошеньких женщин, и граф оказался единственным мужчиной в этом обществе.
— В самом деле, граф, это не плутовство? — сказала маркиза, улыбаясь и жеманясь.
— Уверяю вас, — ответил Сен-Жермен с самым серьезным видом, — что я никогда не плутую.
— Однако это до того странно, что надо считать или чудом, или шуткой.
— Это ни то ни другое, маркиза.
— А что же?
— Достижение науки.
— О! — удивились дамы.
— Пусть маркиза попробует сама, — сказал Сен-Жермен, — тогда она убедится.
— Дайте мне конфетницу.
Сен-Жермен взял со стола, стоявшего посреди гостиной, небольшую черепаховую конфетницу удивительной работы. Верх ее был украшен великолепным агатом, почти таким же большим, как сама крышка.
— Откройте крышку, маркиза, — предложил Сен-Жермен.
Маркиза повиновалась.
— Посмотрите хорошенько на крышку, — многозначительно продолжал граф, стоя чуть поодаль от стола.
— Смотрю, граф, — ответила прелестная маркиза.
— На что это вы смотрите с таким любопытством, мадам? — спросил мужской голос.
Маркиза обернулась.
— Король! — воскликнула она.
Она поспешно подбежала к Людовику XV, который вошел, по своему обыкновению, без доклада. Граф де Сен-Жермен низко поклонился королю.
— На что вы смотрите? — спросил король.
— На эту коробочку, государь, — ответила маркиза.
Она подала королю черепаховую конфетницу.
— Изумительная вещица, — сказал Людовик.
— Государь, — продолжал граф, — потрудитесь взглянуть на крышку и сверху, и снизу.
— Смотрю с обеих сторон, граф.
— Позвольте мне спросить ваше величество, что вы изволите видеть?
— Я вижу прекрасный агат. Мне кажется, что я и не могу видеть ничего другого…
— Можете, — возразила маркиза.
Сен-Жермен взял с ближайшего стола небольшую спиртовую лампу и поставил ее на стол перед королем.
— Государь, — сказал он, — поднесите эту конфетницу к лампе так, чтобы крышка оказалась внизу.
— Так? — спросил Людовик XV, ставя конфетницу.
— Да, государь.
Агат конфетницы оказался над горелкой лампы. Сен-Жермен пошел было к камину, но вдруг остановился.
— Я хотел бы, чтобы мой опыт не вызывал никаких сомнений, — сказал он, — поэтому я не прикоснусь ни к чему. Ваше величество положили конфетницу на лампу, я до нее не дотрагивался даже пальцем, не так ли?
— Конечно, — кивнул Людовик.
— Пусть же маркиза сама возьмет с камина вон ту розовую свечку и ею зажжет фитиль лампы.
Маркиза так и сделала — вспыхнуло синеватое пламя.
— Я прошу ваше величество и этих дам встать вокруг стола, но чуть поодаль, — сказал Сен-Жермен.
Граф вынул из кармана часы и взглянул на циферблат.
— Еще минуту, — попросил он. — Теперь я прошу взять эту конфетницу щипцами, ваше величество.
Сен-Жермен подал королю длинные щипцы, которые извлек из кармана своего платья. Король осторожно взял ими конфетницу и положил ее на стол. Крик удивления вырвался у всех. Агат на крышке исчез, а вместо него появилась эмалевая миниатюра, изображавшая пастушку с барашками. Король раскрыл конфетницу и внимательно рассмотрел крышку.
— Как странно, — сказал он. — Куда же девался агат?
— Вашему величеству угодно его видеть? — спросил Сен-Жермен.
— Конечно, граф. И не только мне одному.
— Возьмите щипцы и положите конфетницу под лампу.
Король положил. Через минуту на крышке снова появился агат.
— Вот так чудеса! — воскликнул король, смеясь при столь необъяснимой метаморфозе. — А я хотел сделать подарок.
— Подарок? — удивилась маркиза.
— Даже два, мадам.
— Кому же, государь?
— Дочери и невестке Дажé.
— Вспомнила, они же сегодня выходят замуж!
— Я обещал им, маркиза, что вы будете присутствовать при венчании.
— Очень рада, государь. И вы хотите подарить им эту конфетницу?
— Хотел, но теперь начинаю думать, что эта вещица может быть творением демона.
— Что же вы им подарите?
— Что вы пожелаете, маркиза.
— Государь, вы мне предоставляете право выбора?
— Да… но не разоряйте меня. Разорять короля — значит разорять государство.
Постучали в дверь.
— Войдите, — сказал король.
Бине, верный камердинер, вошел и доложил:
— Государь, женихи и невесты приехали.
— А Мирпуа?
— В капелле.
— Разве епископ Мирпуа будет венчать? — с удивлением спросила маркиза Помпадур.
— Он сам этого захотел.
— Это очень лестно для венчающихся.
— Пойдемте в капеллу, маркиза, — сказал король. — Приглашаю и вас присутствовать при венчании, — обратился он к Сен-Жермену, — но с условием, чтобы вы не превратили новобрачных так, как превратили агат.
— Государь, я не обладаю таким могуществом.
— Но граф де Сен-Жермен может предсказать будущее молодым супругам, — сказала маркиза Помпадур.
Граф де Сен-Жермен сделал утвердительный знак.
— Велите позвать сюда молодых, государь, граф им предскажет будущее.
— Это невозможно, маркиза, — с живостью возразил Сен-Жермен.
— Почему?
— Потому что книга будущего раскроется только после венчания.
Король подал руку маркизе де Помпадур:
— Пойдемте в капеллу, мадам. Нас ждут.
Король и дамы сошли с лестницы, ведущей к капелле замка. Сен-Жермен шел следом. Нисетта, Сабина, Жильбер, Ролан, Дажé и родственники ждали у входа в капеллу. Нисетта и Сабина были обворожительны в своих подвенечных нарядах. Встав между ними и взяв обеих за руки, король выразил каждой свое восхищение. Теперь оставалось совершить заключительное таинство — обряд венчания. В капелле епископ со служкой уже ждали молодых у аналоя. Пока внимание присутствующих было сосредоточено на короле и прелестных невестах, Жильбер отыскал взглядом Сен-Жермена и кивнул ему. Граф незаметно подошел.
— Ну что? — спросил Жильбер тихо.
— Все прошло прекрасно, — сказал Сен-Жермен.
— Вам все удалось?
— Вполне.
— Если так, вам — могущество, а мне — счастье.
— Это ваше желание?
— Это необходимость. Последний совет, любезный В. Продолжайте дело, начатое мной и, чтобы мое отсутствие так и осталось незамеченным, всегда имейте возле себя человека в маске, который играл бы ту же роль, какую играли вы.
— Но добьется ли этот человек той степени необходимого сходства, того искусственного сходства, которое являлось нашей силой и залогом нашего будущего?
— Вы можете действовать, употребляя прежние проверенные средства.
— Начальник…
— Молчите, не произносите больше никогда этого слова. Когда я переступлю порог этой капеллы, я не буду более вас знать.
Маркиза де Помпадур обратилась к королю с просьбой начать венчание. Присутствующие оживились, направляясь ко входу в капеллу. Король шел впереди, ведя Сабину под руку. Жильбер вел за руку сестру. На пороге он на мгновение оглянулся, обменялся последним многозначительным взглядом с графом де Сен-Жерменом и вошел под своды королевской капеллы.
