ТАЙНЫ ЛУННОЙ ГОНКИ

Караш Юрий Юрьевич

Глава 3

ОТ «ЛУННОЙ ГОНКИ» К «РУКОПОЖАТИЮ В КОСМОСЕ»

(конец 1960-х — начало 1970-х гг.)

 

 

Разрядка

В начале книги я упомянул о первом наиболее известном и значительном эпизоде в советско-американском сотрудничестве в космосе — полете «Союз — Аполлон». Рассмотрение этого проекта не входит в число задач книги, однако, поскольку он последовал прямо за «лунной гонкой», было бы неправильно хотя бы вкратце не рассказать о том, как из величайшего соперничества в космосе смогло вырасти, пусть и не сравнимое по масштабам с «битвой за Луну», но все же сотрудничество.

Период в истории советско/российско-американского сотрудничества в космосе, который начался вскоре после окончания «лунной гонки» и привел к «рукопожатию в космосе» в 1975 г., и по сей день вызывает немало вопросов. Ни у Брежнева, ни у Никсона, бывших главами государств, когда родилась идея ЭПАС (напомню, что это официальное название программы — «экспериментальный проект Аполлон — Союз»), отнюдь не было того «космического» энтузиазма, который наблюдался у их предшественников — Хрущева, Кеннеди и Джонсона. Более того, ни Брежнев, ни Никсон отнюдь не собирались превращать космос в «сферу совместных интересов» Советского Союза и Соединенных Штатов или же активно способствовать двустороннему сотрудничеству в космосе. Несмотря на то, что, по мысли американского президента, одной из «опор» для «моста» между США и СССР могло бы стать, в том числе, научно-техническое сотрудничество, космическое партнерство рассматривалось лишь в качестве одного из элементов подобной «опоры». Как же получилось, что именно во времена Брежнева — Никсона, а после — Брежнева — Форда советско-американское сотрудничество в космосе перешло из области надежд и планов в практическую плоскость и достигло своего пика в виде ЭПАС? Ответ на этот вопрос станет важным подспорьем в понимании механизмов советско/российско-американского взаимодействия за пределами атмосферы.

Факторы, которые оказали воздействие на сотрудничество двух стран в космосе в конце 1960-х — начале 1970-х гг., можно условно разделить на две категории. Первая — комплекс внутренних и внешних факторов, повлиявших на общие двусторонние отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Вторая — факторы, порожденные изменениями в космической промышленности и космической политике обоих государств.

Как показал анализ истории попыток советско-американского взаимодействия в космосе, одной из важнейших преград на пути двустороннего сотрудничества в этой сфере был весьма холодный политический климат в отношениях между двумя странами. Напрашивается вывод: чтобы у этого сотрудничества появился шанс, необходимо было «отогреть» советско-американские отношения.

По мнению многих экспертов, 1969 год стал своего рода переломным моментом в ходе холодной войны, после которого началась «разрядка». Подобные изменения на международной арене были продуктом, в первую очередь, внутренних перемен в СССР и США. В конце 1960-х гг. Советский Союз в целом достиг военно-стратегического паритета с Соединенными Штатами, если не по качеству (способности ракеты нести несколько боеголовок), то — по количеству баллистических ракет. Предложив Москве провести переговоры по ограничению стратегических вооружений, Вашингтон тем самым признал появившуюся у СССР и США возможность гарантированно уничтожить друг друга.

Для Кремля подобное признание de facto означало, что по меньшей мере одна из целей, провозглашенных руководством страны, а именно — создание сверхдержавы, не уступающей другой сверхдержаве — США, как минимум в военной мощи достигнута. Теперь можно было сосредоточить больше сил и средств на решении внутренних экономических проблем СССР. А их к тому времени накопилось немало. В 1964-1965 гг. началась хозяйственная реформа в СССР, главным вдохновителем которой стал А. Н. Косыгин. Суть ее заключалась в том, чтобы обеспечить существенный сдвиг экономической системы в переходе к рыночному механизму хозяйствования за счет расширения хозяйственной самостоятельности и ответственности, ориентации производственных единиц на получение прибыли и создание экономической заинтересованности в улучшении производственных результатов. Однако к концу 1960-х гг., вследствие дальнейшего укрепления административно-командной системы в СССР, робкие попытки либерализации советской экономики постепенно сошли на нет. Режим Брежнева нуждался в иностранных инвестициях с тем, чтобы обеспечить экономический рост страны или по крайней мере предотвратить ее хозяйственную стагнацию. Разрядка, благоприятствовавшая развитию торговли между Советским Союзом и западными государствами, способствовала привлечению «капиталистических» денег в «цитадель социализма».

Впрочем, потепление отношений с Западом использовалось руководителем Кремля для решения не только экономических, но и внутриполитических проблем. Так, в начале 1970-х гг. Брежнев вывел из состава Политбюро бывшего Первого секретаря компартии Украины Петра Шелеста.

Одним из формальных предлогов для подобного решения стало выступление Шелеста против политики разрядки.

Международная обстановка также способствовала разрядке. В конце 1960-х годов в Европе наметилась тенденция на «оттаивание» отношений с Советским Союзом. Тенденция эта была всячески поддержана Кремлем, который давно стремился восстановить миролюбивый имидж СССР, изрядно подпорченный советским вторжением в Чехословакию в 1968 г.

Немалое беспокойство доставляли Москве и процессы, происходящие на восточных рубежах страны. Речь идет об обострении китайско-советских отношений, пик которого пришелся на пограничный конфликт между двумя странами вокруг острова Даманский в марте 1969 г., а также о сближении Китая и США. Окончание холодной войны с Соединенными Штатами могло предотвратить если не дальнейший рост напряженности в отношениях между СССР и КНР, то по крайней мере формирование мощного антисоветского альянса двух крупнейших держав.

Символическое совпадение — именно в тот день, когда Советский Союз начал с Китаем переговоры по урегулированию пограничных проблем, а именно 20 октября 1969 г., посол СССР в США Анатолий Добрынин встретился с президентом Никсоном, чтобы уведомить последнего о готовности Москвы начать предварительные переговоры с Вашингтоном по ограничению стратегических вооружений.

Надо сказать, что и администрация Никсона была не прочь подсократить военный бюджет США. Начало 1970-х годов было отмечено нарастанием экономических проблем в Америке, которые требовали немалых средств для их решения. Окончание гонки вооружений с СССР и постепенное свертывание прямого американского участия в войне во Вьетнаме позволяло уменьшить военные расходы. Как мудрый политик Никсон понимал, что Советский Союз и США входят в новую эру стратегического паритета. По его мнению, США уже не могли восстановить над СССР то военное превосходство, которое имели предыдущие двадцать лет, однако при этом сохраняли достаточно силы, чтобы убедить Москву пойти на переговоры с Вашингтоном. Пожалуй, из всех своих предшественников на посту главы Белого дома (за исключением, может быть, Эйзенхауэра, который взаимодействовал с советским руководством не только в бытность свою президентом, но и во время Второй мировой войны в роли командующего войсками союзников в Европе) Никсон знал Советский Союз лучше всех. Отчасти благодаря непосредственному знакомству со Страной Советов в ходе визитов: в 1959 г. в должности вице-президента, а в 1965-1967 гг. — как частного лица. Понимал он и то, что приобретенная им репутация консерватора, республиканца, а также последовательного антикоммуниста защитит его от любых обвинений в излишнем либерализме по отношению к Советскому Союзу. У президентов-демократов подобного «щита» не было.

Кое-что в отношении к разрядке роднило глав Белого дома и Кремля. Никсон, как и Брежнев, использовал идею окончания холодной войны для достижения собственных политических целей. В обращении к нации в январе 1969 г. по случаю вступления в должность президента он сказал: «впервые, потому что народы планеты хотят мира, а главы государств боятся войны, время работает на мир». Более того, он выразил уверенность, что:

«…наибольшую честь, которую может оказать история — это наградить титулом миротворца. Данная честь может выпасть на долю Америки — помочь планете выйти из низины хаоса и взойти на возвышенность мира — то, о чем мечтал человек с момента зарождения цивилизации… После периода раздоров мы входим в эру переговоров» [536] .

Подобное обращение было весьма неожиданным шагом со стороны Никсона, который никогда не проявлял дружеских чувств по отношению к «социалистическому лагерю». Однако это был продуманный ход, ибо порой, отказавшись от стереотипов, политик может укрепить свою репутацию как государственного деятеля. Так и произошло в случае с Никсоном, ибо разрядка явно помогла ему переизбраться на следующий срок в ноябре 1972 г. Более того, если пересмотр традиционных идеологических ценностей мог оттолкнуть прежних сторонников, то «приток новых и приятно удивленных (подобным пересмотром. — Ю. К.) союзников более чем компенсировал (потерю «старой гвардии». — Ю. К.)». Одним из таких новых союзников стал Генри Киссинджер, который, подобно Никсону, «уловил момент» и был готов использовать его для окончания холодной войны. Включение Киссинджера в команду Никсона придало импульс не только процессу разрядки. Киссинджер стал еще и одним из главных сторонников ЭПАС.

 

Окончание «лунной гонки»

Завершение великого соревнования в космосе, успехи и неудачи в космосе, вместе с изменениями в советской и американской космической политике, также способствовали ренессансу идеи о сотрудничестве двух стран за пределами атмосферы. Но прежде чем говорить о том, как эти факторы благоприятствовали «космическому» сближению двух стран, равно как и о том, почему Советский Союз не только не пришел в «лунной гонке» вторым, но даже выбыл из борьбы, остановимся на тех нескольких годах, которые предшествовали докладу командира «Аполлона-11» Нила Армстронга с поверхности Селены: «Орёл (название лунного модуля «Аполлона-11». — Ю. К.) приземлился».

Итак, 20 июля 1969 г. в 16.10 по атлантическому времени США «Аполлон-11» совершил посадку на Луну. Но еще в конце 1960-х гг. оснований для вывода: русские отстают, а американцы вырываются вперед — не было. Так, к 1968 г. СССР запустил 74 космических объекта, как автоматических аппаратов, так и пилотируемых кораблей. У США аналогичный показатель равнялся 64. Но в то же время вот как к 1969 г. выглядела сравнительная статистика пилотируемых полетов Советского Союза и Соединенных Штатов:

Таблица взята из книги: Каманин Н. П. Скрытый космос (1969-1978). — С. 7.

Однако в число кораблей, отправившихся с Байконура на космическую орбиту, входили те, полетные задания которых, по мнению западных наблюдателей, довольно прозрачно указывали на стратегическое направление, избранное советской космонавтикой в пику американской лунной программе, а именно — создание долговременных обитаемых станций (ДОС). Так, в октябре 1968 г. КК «Союз-3» под командованием Берегового сблизился на орбите с беспилотным КК «Союз-2». Подобный маневр мог рассматриваться как начало отработки сборки конструкций на орбите.

Впрочем, к тому времени Советский Союз действительно стал всерьез рассматривать перспективу создания обитаемых орбитальных комплексов. Вот как вспоминает об этом периоде в жизни советской пилотируемой космонавтики Б. Е. Черток:

«Мысли о том, что надо обязательно придумать нечто, компенсирующее наши неудачи по Н-1 («лунный» носитель. — Ю. К. ), терзали не только высших руководителей. Они буквально «висели в воздухе». Для нас, работников королевской фирмы, появился еще один фактор, стимулировавший поиски новых приоритетных достижений.

В 1967 году ОКБ-52, переименованное в ЦКБЭМ (Центральное конструкторское бюро энергетического машиностроения. — Ю. К. ), приступило к разработке своего варианта орбитальной станции» [539] .

Подозрения западных наблюдателей, будто Советский Союз вот-вот совершит «рывок» к Луне, были еще больше усилены довольно категоричным заявлением академика Л. И. Седова 1 ноября 1968 г., что СССР проторит дорогу к естественному спутнику Земли с помощью орбитальной станции. Не исключено, что слова советского представителя должны были дать понять — СССР более не ставит перед собой цель оказаться на Луне раньше американцев любой ценой. Как отметил Седов, лунная программа отнюдь не является стратегическим направлением советской космонавтики. «Другие планеты не менее важны», — подчеркнул он. Однако подобное утверждение скорее насторожило, чем успокоило западных экспертов, привыкших к тому, что по ту сторону железного занавеса свято соблюдают принцип наполеоновского министра иностранных дел Талейрана: «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли». Поэтому, когда Седов в ответ на прямой вопрос о «лунных» планах СССР ответил, что его страна не предпримет посадки на Луну в течение «последующих шести месяцев», это было понято так, что Москва, как и Вашингтон, осуществит штурм естественного спутника Земли через месяцы, а не годы. Вот как по этому поводу высказалась газета «Вашингтон Ивнинг Стар»:

«Русские приближаются к Луне с той скоростью, с какой это им позволяет их техника… Конечно, невозможно предсказать, что ждет впереди каждую из стран (СССР и США по дороге к Луне. — Ю. К. ), или же предположить, с какими проблемами им придется столкнуться на пути к лунной посадке. Однако, если все пойдет, как надо, похоже, обе нации будут готовы к этому через год. Мы совершенно не будем возражать против того, чтобы гонку можно было «подправить» и достичь соглашения о практически одновременных посадках. Это было бы одним из способов добиться того, чтобы ни одна из стран не стремилась бы утвердить свой национальный престиж ценой трагедии» [543] .

К тому времени Советский Союз дал уже достаточно пищи для версий и догадок о своих «лунных» намерениях. Так, 22 сентября 1968 г. Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) сообщило о полете космического аппарата «Зонд-5». В период 15-21 сентября он облетел Луну, исследовав окололунное пространство, а после совершил мягкую посадку в Индийском океане и был подобран советским кораблем. Это очередное достижение советской космонавтики, подтвержденное наблюдениями американских, британских и западногерманских специалистов, стало первым облетом Луны рукотворным объектом с его последующим возвращением на Землю в те же «руки», которые его и запустили. По некоторым признакам западные наблюдатели поняли, что речь идет о прототипе лунного пилотируемого корабля. Внешне «Зонд-5» напоминал «Союз», только без переднего бытового отсека. На борту «Зонда» был «экипаж» в составе небольших животных, насекомых, а также растений. Аппарат был также оснащен прибором для измерения радиационного фона в ходе полета и магнитофоном, который транслировал с борта голос космонавта для проверки качества дальней радиосвязи.

Отзыв, который получил «Зонд-5» от главного соперника СССР по космической гонке, пожалуй, украсил бы даже первую страницу главного идеологического рупора СССР — газеты «Правда». Глава НАСА Уэбб охарактеризовал этот полет как «наиболее важную демонстрацию общего уровня развития космонавтики, достигнутого к настоящему времени какой-либо страной». Не остались в стороне и англичане. Британский астроном Бернард Ловелл расценил полет «Зонда-5» как «очень значительное достижение» и выразил мнение, что «через несколько месяцев на борту подобного корабля полетит человек». А один из ведущих западногерманских ученых Гейнц Камински пошел еще дальше, предсказав: «Еще в этом году, или же, самое позднее — в первой четверти 1969 г., «Союз» с экипажем из трех человек облетит Луну, а после — они (т. е. русские. — Ю. К.) высадятся на Луну».

Не отставали от ученых и специалистов в своих «возвышенных» оценках полета «Зонда-5» и американские политики. Конгрессмен от штата Техас Олин Теге подчеркнул, что «русские опять сделали то, чего не сделали мы», и с горечью заметил, что, похоже, чрезмерная самоуспокоенность является национальной чертой американцев. «Мы проспали спутник и, кажется, вновь делаем нечто подобное сейчас», — посетовал он.

Похожие настроения отразились в американской прессе. По мнению газеты «Вашингтон Пост»:

«„Зонд-5" должен помочь нации сбросить с себя оцепенение самоуспокоенности… Наши национальные цели в области освоения космоса расплывчаты, наши надежды не соответствуют средствам их осуществления. Из сияющих космических перспектив, нарисованных перед американцами президентом Кеннеди, мы скатились в программу, отмеченную рывками и ухабами… По этой причине не стоит фиксироваться на «Зонде-5» и надрываться, чтобы любой ценой обогнать русских в «лунной гонке». Наша программа… должна двигаться вперед с собственной скоростью. Если эта скорость достаточна для того, чтобы доставить первыми на Луну американских астронавтов — прекрасно. Если нет — так тому и быть. Честь и хвала русским, если их представители первыми ступят на Луну. При освоении космоса правильные шаги делать важнее, чем — первые» [548] .

Впрочем, не все американские издания пребывали в подобном самобичующе-пораженческом состоянии духа. Как отметила «Нью-Йорк Таймс», «не стоит спешить с выводом, будто русские в космосе вырвались далеко вперед, и советские граждане непременно водрузят на лунной поверхности свой флаг до американских астронавтов».

Как показал дальнейший ход событий, «Таймс» оказалась ближе к истине, чем «Стар» или «Пост». Еще в период с мая 1964 г. по январь 1968 г. стартовали пять ракет-носителей типа «Сатурн-1» и три — типа «Сатурн-1Б» (и те и другие — «младшие братья» лунного носителя «Сатурн-5»). На них в автоматическом режиме отрабатывались различные элементы техники, предназначенной для доставки астронавтов на Луну. А к тому времени, когда последние две газеты публиковали минорные статьи, в НАСА уже планировали лунную посадку где-то на 1969 г. В январе 1968 г. ракета-носитель «Сатурн-5» доставил беспилотный «Аполлон-5» на орбиту. В задачу полета входило испытание лунного посадочного модуля. За «Аполлоном-5» последовал такой же автоматический «Аполлон-6». Теперь задача полета усложнилась. Требовалось опробовать полный «комплект» — служебный, командный и лунный модули. Носитель, как и в предшествующем полете, вел себя безупречно, а с «комплектом» возникли некоторые проблемы. Однако в целом испытания признали успешными и по их результатам было решено дать «зеленый свет» первому пилотируемому старту по программе «Аполлон».

11 октября 1968 г., примерно через три месяца после переполошившего всю Америку полета «Зонда», на орбиту отправился «Аполлон-7». В состав его экипажа вошли ветеран двух космических миссий Уолтер Ширра (командир), а также новички — Дон Изел и Уолтер Канингем. Поскольку речь шла только о проверке пилотируемого корабля (т. е. служебного и командного модулей без их лунного «собрата»), на орбиту астронавтов вывел укороченный близнец «Сатурна-5» — «Сатурн-1Б». Поясню: соединенные вместе служебный и командный модули — это то, что, собственно, и называется космическим кораблем (некоторые ревнители точности в космической терминологии именуют его командно-служебным модулем). У «Аполлона» они выглядят как цилиндрик, один конец которого заканчивается конусом, а другой — плоский, с юбочкой в центре. Конус — это и есть командный модуль, где размещается экипаж. Все остальное — служебный модуль, где находятся двигатель (юбочка — это его сопло), а также системы жизнеобеспечения астронавтов. Перед сходом с орбиты конус отделяется от остальной части цилиндра, приобретает название «спускаемый аппарат» и в таком виде возвращается на Землю.

Но вернемся к «Аполлону-7». Полет длился 11 дней. Уже на вторые сутки пребывания в космосе астронавты здорово простудились и промучались с «заложенными» носами до конца миссии. Чтобы избежать возможного повреждения барабанных перепонок вследствие перепада давления при спуске с орбиты, обитатели «Аполлона-7» даже не стали надевать шлемы на этом участке полета. Поступок довольно парадоксальный с точки зрения безопасности — ведь именно скафандр, неотъемлемой частью которого является шлем, и призван защитить члена космического экипажа от возможной разгерметизации спускаемого аппарата в период его вхождения в плотные слои атмосферы. Но астронавтам пришлось пойти на это, чтобы иметь возможности зажимать носы в момент глотания, выравнивая таким образом давление снаружи и внутри перепонок. О том, насколько серьезно воспринималась эта проблема как обитателями «Аполлона-7», так и теми, кто ожидал их на Земле, говорит следующий факт. При приводнении спускаемый аппарат перевернулся и какое-то время болтался на волнах вверх дном. Из-за того, что его антенны оказались под водой, астронавты не смогли связаться с поисково-спасательными службами в течение 20 минут. Одна из версий, объяснявшая их молчание — экипаж потерял сознание из-за сильной боли в ушах, возникшей в результате перепада давления в кабине в ходе возвращения из космоса.

Интересно, что похожая история произошла с экипажем «Союза-23» (В. Д. Зудов, В. И. Рождественский) в октябре 1976 года. Из-за отклонений в параметрах посадки их корабль приводнился ночью на озеро Тенгиз в двух километрах от берега. Сразу после приводнения произошел нештатный выпуск запасного парашюта (сработали выпускающие пиропатроны по причине короткого замыкания, вызванного попаданием на их контакты соленой воды). В результате нарушилась балансировка спускаемого аппарата и он перевернулся, после чего его антенны, как и в случае с «Аполлоном-7», оказались под водой, лишив, таким образом, экипаж возможности связаться со спасателями. Проболтавшись на волнах почти десять часов, космонавты ступили на твердую землю лишь после того, как вертолет Ми-8 практически «волоком» притащил их спускаемый аппарат по воде к берегу.

Но все это «мелочи жизни», не заметные на фоне триумфа, который имел полет «Аполлона-7» в США, да и во всем «свободном мире». И дело здесь не только в том, что это была первая успешная миссия американского трехместного корабля. Первый пилотируемый «Аполлон» ознаменовал собой возвращение к «жизни» лунной программы США, в течение двух лет приходившей в себя после удара — гибели экипажа «Аполлона-1» в январе 1967 г. Не зря «Алоллон-7» ушел в космос именно с той стартовой площадки, на которой оборвались жизни астронавтов Гаса Гриссома, Эдмунда Уайта и Роджера Чаффи.

Но отгремели фанфары, и Америка приготовилась к тому, чтобы сделать очередной шаг на пути к цели, поставленной перед нацией еще президентом Кеннеди. Следующий экипаж — «Аполлона-8», должен был испытать все основные элементы лунного «ковчега», т. е. служебного, командного и лунного модулей. По мере подготовки миссии выяснилось, что лунный модуль не будет готов к моменту старта. Однако вера в то, что русские, как в случае со спутником и Гагариным, могут неожиданно вырваться вперед, заставляла НАСА торопиться. К тому же и без лунного модуля еще было что опробовать. Носителю «Сатурн-5» впервые предстояло совершить полет с кораблем, внутри которого находился экипаж. Как и «Аполлон-7», «восьмерка» состояла только из служебного и командного модулей.

Составление программы полета «Аполлона-8» шло не без труда. Вначале решили ограничиться испытанием «Сатурна-5» «под седлом» у астронавтов. Рассматривался вариант облета Луны, но руководители НАСА решили, что сначала нужно посмотреть, как «рабочая лошадь» — «Сатурн» выведет свою «повозку» с ездоками на орбиту вокруг Земли, прежде чем поручить этому носителю «толкнуть» их к Луне. Не забыли в агентстве, что в ходе испытания полного лунного комплекта на автоматическом «Аполлоне-6» были кое-какие осечки. Да и очередная гибель астронавтов если не подписала бы «смертный приговор» всей пилотируемой лунной программе, то по крайней мере задержала бы ее реализацию на многие годы. Наличие лунного модуля увеличивало шансы на выживание экипажа в полете в случае, если что-нибудь произошло бы с космическим кораблем. Забегая вперед, скажу, что возможности лунного модуля как «спасательной шлюпки» были с блеском продемонстрированы во время аварии «Аполлона-13» на пути к Луне в апреле 1970 г.

Подобные размеренные планы спутал «Зонд-5». Не желая оказаться перед перспективой поздравить советский народ с очередным «великим подвигом», каким мог стать облет Луны или даже посадка на нее, руководители НАСА всерьез призадумались о том, чтобы вывести «Аполлон-8» на лунную орбиту. Подобные намерения озвучил 28 октября 1968 г. новый руководитель агентства Томас Пейн, который немного ранее сменил на этом посту главного «рулевого» программы «Аполлон» Джеймса Уэбба: «Окончательное решение о том, отправить ли «Аполлон-8» на орбиту вокруг Луны, будет сделано после тщательного анализа связанного с этим риска и тех выгод, которые будут получены в результате очередного шага на пути к пилотируемой лунной посадке. Мы осуществим самый передовой полет, к которому сможем подготовиться и который не создаст неоправданного риска для безопасности экипажа».

Через две недели Пейн объявил о результатах этого «анализа»: «…мы пришли к выводу, что готовы отправить в декабре «Аполлон-8» по наиболее передовой программе, т. е. на орбиту вокруг Луны».

Несмотря на то, что данное решение НАСА подверглось критике за «испытание судьбы», «игру в рулетку со ставкой на то, что все сработает, как надо», а также за бег «наперегонки с русскими к Луне», в целом Америка приветствовала этот шаг агентства. 21 декабря «Аполлон-8», пилотируемый экипажем в составе Фрэнка Бормана (командир), Джима Ловелла (пилот командного модуля) и Билла Андерса (пилот лунного модуля, несмотря на то, что модуля этого в составе «Аполлона-8» не было), ушел в космос. 24 декабря «восьмерка» вышла на орбиту вокруг Луны. Несмотря на то, что кораблю еще предстояло вернуться на Землю, вся мировая пресса, за исключением советской и китайской, взорвалась победными реляциями, общий смысл которых выразила газета «Нью-Йорк Таймс»: американские астронавты «обеспечили себе бессмертие, как первые люди, стряхнувшие с себя земные оковы и успешно достигнувшие другой планеты во внезапно уменьшившейся Солнечной системе». «Аполлон-8» облетел десять раз естественный спутник Земли и 27 декабря благополучно вернулся домой. В целом полет прошел безупречно, что дало основание Борману назвать Луну «американским сыром».

Экипаж следующего «Аполлона», шедшего под порядковым номером 9, должен был сделать то, что первоначально отводилось на долю «восьмерки», а именно опробовать на околоземной орбите все составные части лунного «ковчега» — командно-служебный и лунный модули (ЛМ). Первый был назван экипажем «Конфеткой», а второй — «Пауком». Аппарат, предназначенный для доставки астронавтов на поверхность естественного спутника Земли, а после — обратно на корабль, имел еще прозвище «пятнадцатитонное такси» и стоил $41 миллион (с учетом покупательной способности доллара начала XXI века — порядка $200 миллионов). Вес топлива на его борту в три раза превышал вес самого модуля. Внешне ЛМ действительно напоминал паука — довольно неуклюжее угловато-бочковатое «туловище» с растопыренными «ногами» — посадочными опорами. Впрочем, в аэродинамической элегантности форм у него просто не было нужды — лунный модуль предназначался только для эксплуатации в условиях вакуума на трассе Земля — Луна, а также для посадки на поверхность Луны. Сразу уточню: с Луны стартовала только его верхняя часть — так называемая «взлетная ступень» с экипажем, которая и доставляла астронавтов на корабль, поджидавший их на окололунной орбите.

«Аполлон-9», пилотируемый экипажем в составе Джеймса МакДивитта (командир), Дэвида Скотта (пилот командного модуля) и Рассела Швейкарта (пилот лунного модуля), ушел в космос 3 марта. «Пиком» полета было, конечно, испытание ЛМ. Для этого МакДивитт и Швейкарт перешли в лунный модуль. В процессе перехода Швейкарт испытал скафандр для работы на Луне, выйдя в нем на «лестничную площадку» ЛМ (небольшую горизонтальную поверхность, от которой шла лестница для спуска на поверхность Луны). После этого астронавты отстыковались от командного модуля (КМ), в котором остался Скотт, и отошли от него на 100 миль (примерно 160 километров). Затем они опробовали двигательную установку ЛМ, которая, хоть и «покашляла», но, в общем, сработала нормально. Наконец, наступил кульминационный момент. МакДивитт и Швейкарт отделили взлетную ступень от посадочной ступени ЛМ и пошли назад, к командному модулю. Никто не знал, как пройдет операция разделения двух частей ЛМ в вакууме, а потому Скот был готов к тому, чтобы подлететь в КМ к товарищам, случись непредвиденное. Тревогу вызывала и предстоящая стыковка взлетной ступени и командного модуля — а вдруг первая не достаточно «нежно» коснется второго, повредив и себя и его? Но соединение двух элементов после шестичасовой «разлуки» прошло штатно, и 13 марта «Аполлон-9» приводнился в заданном районе Атлантического океана.

После того, как «ковчег» для полета к Луне, а также «шлюпка» для спуска на ее поверхность и последующего возвращения на корабль «сдали зачет», настало время для генеральной репетиции полета на Селену. Задача эта была возложена на экипаж «Аполлона-10», который стартовал в космос 18 мая 1969 г. Командовал экспедицией Томас Стаффорд, пилотом командного модуля был назначен Джон Янг, а лунного — Юджин Сернан. Об ответственности данной миссии говорил и такой факт: впервые с начала полетов по программе «Аполлон» все три члена экипажа имели уже опыт «космоплавания», а у Стаффорда и Янга к тому времени было по два полета. Лунный и командный модули получили имена комиксовых героев: первый — смешной собачонки «Снупи» (намек на то, что экипажу предстояло «обнюхать» поверхность Селены), а второй — «Чарли Браун».

Перед экипажем была поставлена задача — выйти на орбиту Луны, после чего Стаффорду и Сернану перейти в ЛМ, отстыковаться от КМ и подойти к поверхности Селены, не садясь на нее. 22 мая «Снупи», после прибытия в окрестности искусственного спутника Земли, отделился от «Чарли Брауна» и отправился в свой 8-часовой самостоятельный полет. Как и в случае с «девяткой» все, в общем, прошло штатно, если не считать, что во время полета с включенным тормозным двигателем ЛМ вдруг стал «выделывать коленца», чем доставил немало неприятных минут Стаффорду и Сернану. Подобная «пляска» продолжалась три минуты и прекратилась лишь после того, как экипаж отстрелил посадочную ступень лунного модуля. Позже выяснилось, что произошло это из-за выключателя, поставленного в неправильное положение. Но это все были «мелочи жизни». Главное — астронавты почти «сели» на поверхность Луны, от которой их в момент максимального приближения к ней отделяли всего 17 км, а через четыре дня после этого, 26 мая, благополучно приводнились в Атлантике. Впрочем, этого «почти» могло и не быть. Если бы полет «Аполлона-10» стал последней возможностью достичь поставленной Кеннеди цели в установленные сроки, а именно — высадиться на Луну и благополучно вернуться обратно до конца десятилетия, члены экипажа «Снупи» стали бы первыми людьми на Селене.

Итак, полету людей на Луну был дан «зеленый свет». Это и произошло 16-24 июля 1969 г. во время полета «Аполлона-11» под командованием Нила Армстронга. В состав его экипажа вошли также Баз Олдрин (пилот лунного модуля, названного «Орел») и Майкл Коллинз (пилот командного модуля, получившего имя «Колумбия»).

20 июля 1969 г. Армстронг ступил на поверхность Луны со словами: «Маленький шаг для одного человека, но огромный скачок для всего человечества». Таким образом завершилось великое соревнование в космосе между СССР и США, выигранное американцами. А 24 июля астронавты «Аполлона-11» благополучно вернулись на Землю.

 

Отступление седьмое: почему СССР проиграл «лунную гонку»?

На тему советско-американской «битвы за Луну», равно как и почему победа в ней осталась за Соединенными Штатами, написано немало книг и статей, как в СССР/России, так и в США. Что касается отечественных авторов, наиболее авторитетны два — академик АН СССР и РАН Василий Павлович Мишин (преемник С. П. Королева на посту главного конструктора пилотируемой ракетно-космической техники, а после смерти Сергея Павловича — «главный архитектор» советской программы полета человека на Луну (Н1-ЛЗ)), и член-корреспондент АН СССР и РАН Борис Евсеевич Черток (конструктор систем управления космических кораблей, который также принимал участие в великом «лунном соревновании»).

Мишин полагает, что «не надо искать персонально виноватых» в провале программы Н1-ЛЗ. Дело в том, что «экономика страны не была готова к выполнению такой дорогостоящей программы». Против подобной точки зрения выступает один из ведущих конструкторов КБ Королева Сергей Крюков: «Нельзя списывать трагедию Н1-ЛЗ на слабость нашей экономики. У нас нашлись средства для реализации программы «Энергия» — «Буран». Их вполне хватило бы для модернизации Н1-ЛЗ и успешных экспедиций на Луну».

Понять Мишина, объясняющего проигрыш СССР в «лунной гонке» экономическими причинами, несложно. В борьбе за первенство Советского Союза в достижении Селены участвовали тысячи людей, десятки независимых организаций. Но при этом Василий Павлович был главным ответственным за постановку реально достижимых целей как перед отдельными специалистами, так и целыми коллективами, за их слаженную работу, четкое понимание и своевременное выполнение задач. Однако за национальную экономику главный конструктор, естественно, отвечать не мог, и если ей не хватило мощи обеспечить реализацию его замыслов, то вина, понятное дело, не «космического архитектора», а руководства страны.

Впрочем, даже Мишин не всегда однозначно оправдывает поражение СССР в «битве за Селену» слабостью советской экономики. В своей большой статье «Почему мы не слетали на Луну?» он пишет:

«Нашей стране затраты, подобные затратам США на программу «Сатурн-Аполлон», были не под силу… Самое крупное финансовое «вливание» произошло только в 1970 г. (около 600 млн руб.). Но и эти средства, выделяемые непосредственно министерствам, тратились бесконтрольно, по их усмотрению… Имелись серьезные недостатки как в организации, так и в координации работ по этой программе (выделено мною. — Ю. К. )» [562] .

Итак, «недостатки как в организации, так и в координации» работ… Не здесь ли скрывается главная причина? Попробуем повнимательнее взглянуть на эту проблему.

Первое. Важнейшим фактором победы США в «лунной гонке» стало вовлечение в это соревнование практически всего научно-технического и значительной части экономического потенциала США. Как отметил Черток, «…в лунной программе США опередили нас уже тем, что сразу объявили ее общенациональной: «Каждый американец должен внести свой вклад в успешное осуществление этого полета». «Космические доллары» (т. е. деньги, выделенные на программу «Аполлон». — Ю. К.) начали проникать почти в каждую область американской экономики. Таким образом, подготовка высадки на Луну оказалась под контролем всего американского общества».

Как же обстояло дело у нас? Режим секретности, окутывавший советскую космонавтику с момента ее возникновения, стал серьезным препятствием на пути ускоренного развития программы Н1-ЛЗ. Чересчур рьяное стремление «секретчиков» скрыть технологии двойного использования от потенциального противника привело к изоляции значительной части инженерно-конструкторских кадров, не имевших «секретных» допусков, от участия в создании новых космических технологий.

Второе. Как известно, Кеннеди провозгласил начало осуществления программы «Аполлон» 25 мая 1961 г. Именно с этого момента все силы Америки были брошены на победу в «лунной гонке». А в 1962 г. была окончательно выбрана и утверждена схема экспедиции на Селену. А в СССР «до конца 1963 года структурная схема лунной экспедиции еще не была выбрана». И только 3 августа 1964 года вышло постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О работах по исследованию Луны и космического пространства». В нем впервые было отмечено, что важнейшей задачей в исследовании космического пространства при помощи ракеты Н-1 является освоение Луны с высадкой экспедиции на ее поверхность и последующим возвращением космонавтов на Землю. Лишь после этого и началось значительное финансирование отечественной лунной программы. Таким образом, простой подсчет показывает, что Соединенные Штаты на три с лишним года раньше Советского Союза «взяли старт» в «лунной гонке». С учетом чрезвычайно жестких временных рамок, установленных для победы в данном соревновании, это была весьма большая фора в пользу США.

Третье. И в США, и в СССР военные, как уже отмечалось, пытались прибрать к рукам практически всю национальную космическую деятельность, включая и гражданскую, заставить ее работать в интересах своего ведомства. И в той и в другой стране подобные попытки тормозили осуществление лунных пилотируемых программ. Однако в Соединенных Штатах НАСА и лично Уэббу удалось договориться с Пентагоном о разграничении полномочий в вопросах исследования и освоения космоса и в конечном итоге фактически полностью освободить «Аполлон» от влияния военных. Другое дело — СССР, где вся космическая деятельность находилась под контролем Министерства обороны, и средства на ее финансирование брались во многом из оборонного бюджета. О том, какую реакцию вызывало это со стороны высшего генералитета в 1960-е годы, пишет Черток:

«[Министр обороны] Гречко вообще категорически против. Он и сейчас считает, что вообще зря связались с Луной, и возмущается, что за счет бюджета Министерства обороны оплачиваются расходы на морские телеметрические корабли, крымские пункты, вся подготовка на Байконуре и тренировка всех космонавтов. Гречко полагает… что за космос должна платить Академия наук и заинтересованные министерства. Ему, Гречко, Луна не нужна» [567] .

К этому следует добавить, что Брежнев, сменивший на посту руководителя партии и государства Хрущева, заигрывал с военными, поддержавшими его восхождение на политический Олимп СССР в 1964 году. Он пытался им в угоду исправить «ошибки» своего предшественника, которые состояли в сокращении расходов на обычные вооружения, строительство больших надводных кораблей, создание тяжелых бомбардировщиков и армию в целом. В этих условиях выходить с предложениями об увеличении финансирования проекта лунной экспедиции, «необходимость которой маршалам была вовсе непонятна», кураторам гражданского «космоса» было просто опасно.

В качестве примера тормозящего воздействия, которое оказывали на советскую лунную программу военные, можно привести несколько фактов. Правительственным постановлением от 13 мая 1961 года конструкторам предписывалось создать ракету Н-1 к 1965 году. Однако 16 апреля 1962 года то же правительство и ЦК и тот же Первый секретарь ЦК КПСС Хрущев предлагают ограничиться только эскизным проектом. Появление этого промежуточного постановления объяснялось, в первую очередь, весьма прохладным отношением к проекту Н-1 Минобороны. А в марте 1969 г. генерал Каманин оставил в дневнике следующую запись:

«Сегодня получил письмо начальника Генерального штаба маршала Захарова. Он пишет… что заказывать дополнительно 10 кораблей «Союз» нецелесообразно из-за недостаточной их ценности в военном отношении (напомню, что «Союз» создавался и отрабатывался в первую очередь под лунную программу. — Ю. К. ). Маршал Малиновский на аналогичные наши просьбы о заказах «Востоков» и «Восходов» отвечал лаконично и предельно выразительно: «Военного значения эти корабли не имеют, заказывать не будем». Таков же по существу ответ и маршала Захарова, который до сих пор не понял, что готовые военные космические корабли с неба не падают, что их надо готовить многими полетами «кораблей, не имеющих военного значения». В прошлом (1966-1968 годы) мы уже имели длительный перерыв в пилотируемых полетах из-за близорукой политики Малиновского и Захарова. Сегодня продолжается та же политика, способствующая увеличению преимущества США в использовании космоса…» [570]

Третий фактор, позволивший США вырваться вперед, тесно связан со вторым. Руководство НАСА и тысячи его ученых и инженеров не несли никакой ответственности за ракетно-ядерное вооружение Америки. Их время, знания и энтузиазм целиком отдавались экспедиции на Луну. Что же касается Советского Союза, то Министерство общего машиностроения (MOM), отвечавшее за реализацию каждой космической программы, несло еще большую ответственность за создание боевых ракет. «Головные организации, их главные конструкторы и ведущие специалисты, создававшие ракетно-ядерный щит, были солдатами холодной войны и одновременно трудились на втором — космическом фронте».

Четвертое важнейшее организационное преимущество США перед СССР, по мнению Чертока, заключалось в следующем: «США имели единую государственную организацию [НАСА], наделенную монопольным правом разработки невоенных космических программ и получающую для их финансирования средства из государственного бюджета. У нас же каждый головной, главный или генеральный конструктор выступал со своей концепцией развития космонавтики, исходя из своих возможностей и личных субъективных воззрений. Попытками разработки единого перспективного плана на десятилетия вперед занимались редкие энтузиасты. Предлагаемые государственными головными организациями планы рассматривались в головном министерстве — МОМе, в Генштабе и Центральном управлении космическими средствами (ЦУКОС), подчиненном Главкому РВСН, в ЦК КПСС, в аппарате Совмина — ВПК (Комиссия по военно-промышленным вопросам. — Ю. К.), согласовывались с десятками министерств и, если удавалось их протолкнуть, утверждались решением Политбюро и Совета Министров. Финансирование по этим планам из госбюджета получал каждый участник работы раздельно. Даже в аппарате ВПК, в Кремле нашу систему руководства космонавтикой иногда называли «государственным феодализмом».

Развивая эту мысль, Д. Ф. Устинов, в то время занимавший пост секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам, считал, что каждое министерство представляло из себя «феодальное княжество». В такой ситуации, сетовал Дмитрий Федорович, «главные конструкторы вместо дружной работы занимают агрессивную позицию в отношениях друг с другом, даже перестают слушать своих министров».

Начало подобной агрессивности главных конструкторов в отношении друг друга, имевшей разрушительный эффект для советской лунной программы, было положено уже упоминавшимся ранее конфликтом между Королевым и Глушко. Однако со временем в спор между этими двумя столпами ракетной техники включились новые главные — Янгель и Челомей. Дело в том, что монополия Королева на тяжелые ракеты-носители угрожала их активному участию в перспективных космических программах. Началась серьезная атака на правительственный аппарат с разных сторон с критикой ранее принятых решений. У одного из «нападавших» — Челомея, было к тому же мощное «ударное оружие» в лице сына Н. С. Хрущева — Сергея, работавшего на его КБ. О значении, которое имел для Челомея отпрыск первого лица в государстве, писал Голованов:

«Молодой Хрущев, даже не прикладывая каких-либо титанических усилий, одним фактом своего присутствия помог Челомею встать на ноги, развернуть строительство в Реутове под Москвой прекрасно оснащенного КБ, «съесть» могучую фирму Владимира Михайловича Мясищева [574] и сделать своей основной производственной базой завод имени М. В. Хруничева в Филях — едва ли не лучший авиационный завод в стране: с богатыми традициями, стойкими кадрами, культурой и чистотой самолетного производства» [575] .

В числе результатов подобной атаки было постановление от 16 апреля 1962 г. «О создании образцов межконтинентальных баллистических и глобальных ракет и носителей тяжелых космических объектов». Данный документ, как и тот, что последовал за ним 29 апреля того же года, поручали создание тяжелых и сверхтяжелых ракет сразу трем конструкторским бюро — Королева, Янгеля и Челомея. Об организации целенаправленной работы по пилотируемым полетам к Луне в постановлении не говорилось. Более того, в отличие от США, в СССР было фактически две лунных программы. В соответствии с постановлением от 3 августа 1964 г. пилотируемый облет Селены должен был совершить экипаж на корабле с помощью ракеты УР-500К в первом полугодии 1967 г. Головным исполнителем плана было ОКБ-52, руководимое Челомеем. Этим же документом предусматривалась высадка космонавтов корабля, выводимого тяжелой ракетой-носителем Н-1, на поверхность Луны с возвращением и посадкой на Землю в 1967-1968 гг. За эту фазу покорения Селены, включая создание ракеты-носителя, космического корабля и проведение экспедиции в целом, отвечало уже королевское ОКБ-1, а после смерти Сергея Павловича — то же бюро (переименованное, правда, в ЦКБЭМ — Центральное конструкторское бюро энергетического машиностроения), возглавляемое Мишиным. Генерал Каманин так охарактеризовал ситуацию: «Денег тратим много, но действуем растопыренными пальцами, не сосредоточивая усилия на главном направлении».

Правда, стремление объединить все финансовые и интеллектуальные ресурсы космонавтики вокруг одного проекта лунной экспедиции, что было так свойственно Королеву (разумеется, вокруг своего проекта Н-1 — Л-3), сыграло сомнительную службу всей лунной пилотируемой программе СССР. Вот как об этом рассказывает Черток:

«К тому времени, когда наша программа Н-1 — Л-3 была закрыта и [челомеевский] проект УР-700 (универсальный ракета-носитель. — Ю. К. ) с кораблем ЛК-700 (лунный корабль. — Ю. К. ) был положен в архив, у нас с Челомеем установились вполне нормальные отношения. На одном из очередных собраний нашего академического отделения, пригласив меня в буфет «на стакан чая с печеньем», Челомей задал неожиданный вопрос:

– Признайтесь, если б лет десять-двенадцать назад приняли бы мое предложение по УР-700, мы бы сейчас имели и лунный, и марсианский носитель, который никто не смог бы закрыть. Три ступени УР-700 отработаны и теперь всем нужны.

Я должен был признать, что идея предложенного в 1965 году носителя УР-700 имела свои преимущества. За основу новой ракеты принималась уже находившаяся в эксплуатации трехступенчатая УР-500К (всем известный носитель типа «Протон» — основная «грузовая лошадка» советской и российской космонавтики. — Ю. К. ). УР-500 в качестве второй ступени устанавливалась на разрабатываемую первую ступень, которая состояла из девяти блоков с одним двигателем РД-270 в каждом. Общая тяга двигателей первой ступени у Земли составляла 5760 тс. Это позволяло вывести на орбиту ИСЗ полезный груз массой до 140 тонн.

– Мы бы имели носитель, не уступающий «Сатурну-5», но с тем преимуществом, что три верхние ступени всегда находятся в серийном производстве, независимо от лунной программы, — говорил Челомей.

В этом смысле он был прав (выделено мною. — Ю. К. )».

Видимо, поэтому у Челомея были определенные основания сказать в 1975 г., уже после закрытия советской лунной пилотируемой программы, про Королева: «Отобрал у меня облет Луны — сам не сделал и мне не дал». Военный Каманин был более прямолинеен: «Королеву удалось «протолкнуть» в правительстве и ЦК КПСС свое детище и охаять ракету Челомея УР-700. Ракета Н-1 оказалась „сырой"…» С Челомеем и Каманиным в общем солидарен Черток: «Преждевременный уход из жизни не дал возможности Королеву исправить ошибки, которые были совершены, в том числе им лично». Признался в своих ошибках, допущенных при работе по лунной программе, и преемник Королева — Мишин.

При всей трагичности гибели Сергея Павловича в январе 1966 г. и при всех тех негативных последствиях, которое имело это событие для космической отрасли СССР, уход со сцены такого, одержимого идеей быть всегда впереди американцев, лидера, невольно способствовал созданию предпосылок для сближения с американцами в космосе. Представим себе, что Королев смог бы «исправить ошибки». Означает ли это, что Советский Союз победил бы в «лунной гонке»? Трудно сказать. Но одно можно утверждать почти наверняка — даже если бы американцы первыми пересекли «финишную ленточку» на Селене, Королев бы не сдался. Используя свой огромный дар убеждения, он с большой долей вероятности смог бы уговорить руководство СССР перевести «лунную гонку» из плоскости «кто первый на Луне» в плоскость — «кто больше пробудет на ее поверхности», или — «кто доставит туда больше людей». Вспомним, что бросать вызов в космосе Америке был один из главных способов, с помощью которого Королев поддерживал интерес руководства страны к освоению внеземного пространства, а соответственно обеспечивал выделение крупных сумм из государственного бюджета на деятельность своего КБ и предприятия. Таким образом, соревнование в космосе между Советским Союзом и Соединенными Штатами в той или иной форме было бы продолжено, что отодвинуло бы момент начала сотрудничества двух стран во внеземном пространстве.

Это, впрочем, не означает, что если б советское правительство решило сделать сотрудничество с американцами одной из генеральных линий развития космонавтики, а, следовательно, финансово поддержало данную сферу деятельности, Сергей Павлович остался бы в стороне от такого партнерства. По мнению Сыромятникова, «Королев внес бы в совместный проект всю мощь его энергии, фантазии и реализма. Известно высказывание Королева о том, что он сработался бы с фон Брауном, а немец в те годы вовсю трудился над ракетами-носителями «Сатурн» для полета американцев на Луну».

Следует отметить, что торможение советской лунной программы было результатом противоречий не только в стане главных конструкторов, но и — между конструкторами, с одной стороны, и Академией наук — с другой. Разные люди по-разному объясняют причины этих противоречий. Некоторые полагают, что произошло это из-за неуверенности руководства АН СССР в инженерной продуманности экспедиции на Селену. Так, по свидетельству Голованова, в 1964 г. Королева оставляет

«…в недавнем прошлом столь верный союзник — Мстислав Всеволодович Келдыш. Келдыш был убежденным противником программы Л-3.

– Какие же нервы нужно иметь, чтобы одному высаживаться на Луну?! (что предусматривалось по схеме советской лунной экспедиции. — Ю. К. ) — горячился обычно невозмутимый Келдыш. — Представьте себе на минуту, что вы один на Луне! Это же прямая дорога в психиатрическую больницу!

Впрочем, тревожили Мстислава Всеволодовича не только проблемы прочности человеческой психики. Прекрасно разбираясь не только в теоретических, но и чисто инженерных вопросах лунной программы, Келдыш видел, что все здесь находится на пределе, резервов нет, запасы прочности практически отсутствуют. Келдыш говорил Королеву:

– Поймите, если все это сработает, — придется верить в чудеса!» [584]

Однако была и другая точка зрения на причины, по которым АН СССР не способствовала ускоренному осуществлению полета на Селену. По мнению Каманина, высказанному им в 1969 году,

«…Мстислав Всеволодович, как руководитель Академии наук… безнадежно слаб. Сделав очень много для запуска первого искусственного спутника и для первого полета человека в космос, Келдыш в роли председателя Межведомственного совета по космическим исследованиям допустил немало ошибок. Своей пассивностью и склонностью к перестраховкам он тормозил и продолжает тормозить развитие нашей космонавтики… И это не только мое мнение: многие друзья Келдыша — академики Глушко, Бармин, Миллионщиков и другие — отзываются о нем еще более резко. Приходится констатировать, что с такими руководителями, как Келдыш и Мишин, мы вряд ли доберемся до Луны» [585] .

Пятый фактор, обусловивший поражение Советского Союза в «битве за Селену», заключался в чисто конструкторских просчетах, допущенных Королевым, Келдышем и всем Советом главных. Лихорадочная поспешность, с какой СССР бросился догонять американский «лунный поезд», привела к парадоксальной ситуации: конструкторы стали ориентироваться на ракету-носитель с теми характеристиками, которые они в директивные сроки могли ему придать, а не на те, что требовались для высадки на Луну и возвращения на Землю. Как заметил Черток, «начинать считать тонны надо было с поверхности Луны, а не с поверхности Земли». Впрочем, помимо цейтнота, тому было еще одно оправдание: Королев рассматривал возможность осуществления многопусковой схемы полета к Луне. В этом случае с помощью нескольких носителей можно было вывести на земную орбиту элементы лунного комплекса, собрать их там и уже в виде единого целого отправить к Луне. При таком раскладе ракете Н-1 можно было «простить» ее меньшую, чем у американского «Сатурна-5», мощность.

Впрочем, помимо большей «грузоподъемности», носитель фон Брауна обладал еще одним преимуществом перед Н-1: он был проще. Если первая ступень «Сатурна» имела всего пять двигателей, то аналогичная ступень Н-1 — целых 30 (каждый из которых обладал, разумеется, меньшей тягой, чем любой из пяти американских двигателей). Синхронизация работы такого большого числа источников хаотичных высокочастотных колебаний — дело весьма сложное и трудоемкое. Кроме того, оно предполагает наличие устройства, своевременно отключающего аварийные двигатели, чтобы попытаться спасти остальные, а вместе с ними — и всю ракету (так называемая система КОРД — контроль работы двигателей). Отсутствие такой системы и обрекло, по словам Мишина, всю лунную программу на неудачу. «Следует прямо сказать, — утверждал он в интервью «Независимой газете» от 12 апреля 2001 г., — что мы не сумели тогда создать нашу сверхмощную лунную ракету «Н-1», поскольку успех работ поставили в зависимость от разработки устройства, предназначенного для отключения аварийных двигателей. А оно их отключало только тогда, когда уже горели соседние. Такое устройство было разработано, но поздно». Остается лишь добавить, что для отработки всех вопросов, связанных с эксплуатацией связки из большого числа двигателей, необходимо наличие мощной наземной стендовой базы и времени. Ни того, ни другого у СССР не было: первого — из-за нехватки финансовых ресурсов, а второго Стране Советов просто не оставили Соединенные Штаты.

Наконец, была еще одна существенная причина проигрыша Советским Союзом «лунной гонки». Как известно, первоначальными успехами в космосе СССР во многом обязан Хрущеву, его энтузиазму, энергичности, готовности идти непроторенными дорогами, а также решимости обогнать США в сфере экономики уже через десять лет после полета Гагарина. Космонавтика, отражавшая уровень развития советской науки и техники, должна была, по мнению Никиты Сергеевича, лишний раз подтвердить как в глазах граждан Страны Советов, так и всего мира, правильность пути, по которому шел СССР. Отсюда — та горячая поддержка, которую оказывал Хрущев ракетно-космической отрасли. Однако в 1964 г. Никита Сергеевич был отправлен в отставку, а новому, брежневскому руководству в космической политике «не хватало хрущевской смелости». Отсутствие данного качества не позволило новым лидерам страны проявить необходимые твердость и последовательность в концентрации сил и средств советской космонавтики на «лунном» направлении. Смерть Королева в 1966 г. и утверждение Мишина на пост Главного конструктора — человека технически, безусловно, компетентного, но не такого волевого и деятельного, как его предшественник, также предопределили печальный для Советского Союза исход «лунного» соревнования с Америкой. «Назначение Мишина Главным конструктором ракетно-космических систем было большой ошибкой, — писал Каманин. — Мишин не справлялся… с обязанностями технического руководителя всей нашей космической программы».

Интересно, что как представитель СССР — генерал Каманин, так и представитель США — Джон Пайк, директор отдела космической политики в Федерации американских ученых, анализируя причины поражения Советского Союза и победы Соединенных Штатов в «лунной гонке», сделали одинаковые главные выводы. По мнению Каманина, высказанному в 1970 г., «У нас не было и нет квалифицированного государственного руководства космическими исследованиями (то, что делают для освоения космоса Устинов и Смирнов — пародия на руководство). Нас слишком заедают ведомственность и отсутствие четких планов, целеустремленных решений, строгой государственной и производственной дисциплины. Мы не приказываем и не требуем исполнения, а просим и уговариваем».

В унисон точке зрения Каманина, Пайк считает, что «причина, по которой мы достигли Луны раньше них [советских], в том, что у них не было того, кто бы смог свести все вместе. Главная разница в том, что мы лучше них справились с управлением [лунной программой]».

Финал лунной пилотируемой программы СССР известен. Несмотря на проигрыш «лунной гонки», конструкторы уже в 1971 г. сделали предложения по совершенствованию характеристик лунной экспедиции. В начале 1972 года был разработан детальный проект более совершенной лунной программы Н-1 — Л-3М. Он был одобрен всеми главными конструкторами и учеными, которые участвовали в его разработке. В данном проекте была предусмотрена однокорабельная оригинальная двухпусковая схема высадки трех советских космонавтов в любой район лунной поверхности. Расчетное время их пребывания на Селене — до 14, а в дальнейшем — до 30 суток. Проектом также предусматривалось прямое возвращение на Землю космонавтов в любой момент времени. По мнению Мишина, осуществить подобную экспедицию можно было уже в 1978-1980 гг. Однако, по словам преемника Королева, «руководствуясь сиюминутными престижными соображениями, тогдашнее руководство ракетно-космической промышленности сумело доказать вышестоящему руководству необходимость прекращения работ по программе Н-1 — Л-3 и развертывания работ по созданию многоразовой транспортной системы [«Энергия — Буран»]». Все работы по лунной пилотируемой программе были свернуты в СССР в 1976 г.

Для чего нужно было так подробно останавливаться на причинах неудачи Советского Союза в «лунном» соревновании с Соединенными Штатами? Ведь Россия (по крайней мере в настоящее время) не собирается брать реванш у Соединенных Штатов в космосе, стремясь быстрее них достигнуть, допустим, Марса или какого-либо другого небесного тела. Однако сейчас, в начале третьего тысячелетия, все активнее начинают обсуждаться планы полета на «Красную планету». У России, как у страны, имеющей уникальный опыт подготовки и проведения долговременных космических полетов, а также строительства «долгоживущих» пилотируемых станций, — несомненный карт-бланш. Подобно тому, как строила и строит околоземные комплексы, Россия вполне могла бы создать корабль-станцию для путешествия к Марсу, работе на орбите планеты, а после — возвращения домой (Марсианскую пилотируемую орбитальную станцию, или МАРПОСТ). Прототип МАРПОСТа уже создан в РКК «Энергия». Пусть в данном случае речь бы не шла о высадке космонавтов на Марсе, но полет по такой схеме сам по себе стал бы исключительно важной прелюдией к спуску десанта на поверхность «Красной планеты» и в будущем обеспечил бы ключевую роль России в любой международной программе освоения Марса.

Однако для того, чтобы проект стал реальностью, необходимо преодолеть «комплекс неудачника», оставленный в памяти страны ее поражением в «лунной гонке». Данный же комплекс основывается на другом и, к тому же, как мы увидели, ложном — «комплексе бедности». Нужно понять, что СССР, хоть и будучи заметно беднее США, проиграл это соревнование отнюдь не из-за нехватки средств, а из-за грубых просчетов организационного характера, исправить которые у Советского Союза действительно не хватило ни денег, ни времени. Вот — главный урок, который должна извлечь Россияиз своей неудавшейся лунной пилотируемой программы. Если она сделает это, то у нее, даже в нынешнем, не самом благоприятном экономическом положении, есть все шансы одержать такую же убедительную, исключительно важную для национальных интересов победу на Марсе, какую в свое время американцы одержали на Луне.

 

Постлунные «синдромы» СССР и США

«Лунная гонка» завершилась. США выиграли ее, а Советский Союз проиграл. После этого космическое партнерство с американцами могло служить пропагандистскому лозунгу «советское — значит отличное» так же, как раньше отсутствие какого-либо взаимодействия в космосе. В самом деле — если до того, как Армстронг ступил на поверхность Луны, Москва отказывалась сотрудничать с Вашингтоном в космосе, в том числе и по причине якобы «отсталой» космической отрасли США, то теперь объединение усилий с явным космическим лидером невольно «подтягивало» в глазах своей и мировой общественности уровень советской космической техники до американского. Подобное мнение выразила, в частности, издаваемая в Массачусетсе газета «Патриот Леджер»:

«Русские не выказывали никакого интереса в совместных космических проектах, пока они были впереди, но сейчас пришло время обновить идею президента Кеннеди… о совместных пилотируемых полетах с Советским Союзом». Как отметила газета, «Интернационализация космических программ, включая советско-американские совместные проекты, может не только сократить расходы тех стран, которые самостоятельно осуществляют, по сути, одинаковые программы, но также способна послужить важным стимулом развития сотрудничества в других областях» [591] .

Официально же конец «космической гонке» провозгласил космонавт Константин Феоктистов во время визита в США с другим космонавтом Георгием Береговым в октябре 1969 г.

Феоктистов заявил, что, по его мнению, данное соревнование между СССР и США завершилось. «Это была первая фаза космических полетов. Думаю, что программы исследования космоса перешли во вторую фазу, и я полагаю, можно сказать, что в рамках этой фазы советские и американские ученые активно помогают друг другу». Если принять во внимание тот факт, что космонавты в советские времена были «сверхпроверенными» людьми, которым поручалось оглашать официальные доктрины и установки, то вполне можно предположить, что слова Феоктистова отразили перемену отношения Кремля к сотрудничеству с Америкой в космосе.

Предпосылки к так называемым «постлунным» синдромам, приведшим руководства СССР и США к мысли о партнерстве на околоземной орбите, возникли в обоих государствах еще за несколько лет до посадки «Орла» на поверхность Селены. Одна из них, технического характера, была общей как для Советского Союза, так и для Соединенных Штатов. Вот как отозвался о ней Сыромятников:

«Надо сказать, что тогда (в первой половине 1960-х годов. — Ю. К. ) время для сотрудничества в космосе еще не пришло. Первые космические корабли «Восток» и «Восход», «Меркурий» и «Джемини» были малопригодны для совместных полетов. Дальнейшее развитие астронавтики и космонавтики показало, что сначала нужно было полетать по своим «национальным» орбитам, в одиночку постичь маневрирование и научиться стыковаться. Во второй половине 60-х специалисты обеих стран освоили космическое рандеву и средства стыковки кораблей на орбите с переходным тоннелем. Таким образом, ученые и инженеры заложили хорошие основы для сотрудничества в космосе» [596] .

Но при этом и у СССР, и у США были собственные дороги, которыми они пришли в конечном итоге к полету «Союз — Аполлон».

 

«Свой путь» Советского Союза в космосе

22 октября 1969 г. генсек ЦК КПСС Л. И. Брежнев, выступая с речью на приеме в Кремле, в частности, сказал, что у СССР имеется собственная обширная космическая программа, рассчитанная на многие годы, и что Советский Союз будет «последовательно и целенаправленно» идти в космосе своим путем. Именно такую установку: «Нельзя допускать у народа мыслей о каких-либо наших неудачах в космосе…Если американцы тоже добиваются успехов, то это где-то в стороне от нашей генеральной линии получали, — вспоминал Черток, — из ЦК КПСС не только все средства массовой информации, но даже сам президент Академии наук, все космонавты и открытые ученые, имеющие отношение к космосу».

И, надо сказать, говоря о «своем пути» СССР в космосе, Брежнев не блефовал. По словам Чертока: «Еще при Королеве в ОКБ-1 начала разрабатываться идея многоцелевой космической базы-станции (МКБС). Мишин, став главным конструктором, поручил руководство этой работой проектанту-баллистику Виталию Безвербову. МКБС должна была служить космическим портом, в который заходили бы другие космические аппараты, главным образом разведчики, для сдачи своих фотоматериалов, перезарядки, заправки топливом, профилактики и ремонта. Такое сервисное обслуживание должно было проводиться на МКБС хорошо подготовленным экипажем. Наличие на околоземной орбите подобной базы-станции позволило бы продлить работоспособность космических аппаратов, которые в настоящее время после израсходования своих запасов или при отказах вынуждены спускать на Землю или топить в океане.

Многоцелевую космическую базу-станцию предполагалось оснастить различными видами противоракетного и противокосмического оружия, в том числе и лучевого. По этому поводу академик Герш Будкер из Новосибирска прочел нам лекцию на тему о возможности создания ускорителей для лучевого оружия из нейтральных частиц. Нашлись энтузиасты, которые незамедлительно начали изучать эту проблему. Кроме, этих экзотических по тем временам идей, предполагалось и установка на МКБС всякого рода разведывательных фото- и радиосистем».

Занимались разработкой ДОС и в ОКБ-52 Владимира Челомея. Правда, работы этого конструкторского коллектива в данном направлении носили более ярко выраженный военный характер, чем в КБ Королева. Так, еще в 1964 г. в опытном конструкторском бюро Челомея были начаты работы по созданию посещаемой пилотируемой орбитальной станции «Алмаз» со сменяемым экипажем из 2-3 человек и сроком существования 1-2 года. Эта станция, выводимая на орбиту ракетой-носителем типа «Протон», должна была использоваться как космический наблюдательный пункт, оснащенный аппаратурой наблюдения и точной системой наведения, позволяющими решать научные, народнохозяйственные и оборонные задачи, в частности, слежения за загрязнениями морей и рек, лесными пожарами и перемещениями вооруженных сил. С целью защиты комплекса «Алмаз» от разрабатываемых в то время в США различных космических аппаратов, предназначенных для инспекции и перехвата спутников, станция должна была оснащаться скорострельной авиационной пушкой конструкции А. Э. Нудельмана. Впрочем, ни один из трех летавших в 1973-1974 гг. «Алмазов» под «псевдонимами» «Салют-2», «Салют-3» и «Салют-5» пушками не вооружался.

А прообразом первой ДОС, хотя и с большой натяжкой, можно считать полет «Союза-4» и «Союза-5» в январе 1969 г. Экипаж первого состоял из одного космонавта — Владимира Шаталова, а экипаж второго — из трех: Бориса Волынова, Алексея Елисеева и Евгения Хрунова. Корабли произвели автоматическую стыковку, образовав единый комплекс, после чего Елисеев и Хрунов через открытый космос перебрались в «Союз» Шаталова. По оценкам специалистов, «первая пилотируемая стыковка, да еще с переходом из корабля в корабль через открытый космос, прошла очень гладко», а официальные средства массовой информации поспешили объявить, что «первая в мире орбитальная станция — советская».

Кстати, и прием в Кремле, на котором Брежнев сказал о «собственном пути» СССР в космосе, был организован в честь группового полета экипажей «Союзов» -6, -7 и -8. Одной из задач космонавтов была отработка систем сближения и стыковки, столь необходимых для создания долговременных орбитальных станций (ДОС). Вот как описал это событие Черток:

«В августе [1969 г.] наконец была сверстана программа группового полета трех «Союзов». Два «Союза» должны были стыковаться, образуя новую орбитальную станцию массой 13 т. Третий «Союз», маневрируя вокруг такой станции, должен был телевизионным репортажем подтвердить ее реальное существование.

…11 октября 1969 г. благополучно вышел на орбиту «Союз-6» с Георгием Шониным и Валерием Кубасовым на борту. 12 октября был запушен в космос «Союз-7» с Анатолием Филипченко, Владиславом Волковым и Виктором Горбатко. 13 октября на орбиту был выведен «Союз-8», на борту которого находились командир космической группировки полковник Владимир Шаталов и бортинженер Алексей Елисеев.

…По программе полета 14 октября должна была состояться стыковка «Союза-8» с «Союзом-7». После проведения коррекций орбиты «Союза-7» с расстояния 250 км началось сближение. Корабли сблизились до одного километра, но аппаратура «Иглы» так и не установила взаимной связи «активного» с «пассивным»: команда «захват» не проходила. («Игла» — радиотехническая система первого поколения поиска, сближения и стыковки космических кораблей, находившаяся в эксплуатации с 30 октября 1967 г. по 18 марта 1989 г. — Ю. К. ). Соответственно, на «активном» «Союзе-8» не было необходимых для дальнейшего управления сближением параметров относительного движения. Экипажи доложили, что видят друг друга, и Шаталов попросил разрешения на ручное управление сближением. Посоветовавшись с нами, Мишин дал согласие. Но пока мы спорили и соображали, космические корабли разошлись больше, чем на три километра. Никаких средств для надежной взаимной ориентации у «активного» Шаталова не было, и он не рискнул тратить драгоценные запасы рабочего топлива…

Для нас, разработчиков системы управления, невыполнение программы сближения и стыковки было жестоким и обидным уроком. За два года мы не сообразили, как обеспечить космические корабли приборами взаимного измерения для ручного сближения… 16 октября 1969 года экипаж «Союза-6» благополучно вернулся на Землю. 18 октября закончился полет всей космической группировки» [602] .

Надо сказать, что на Западе догадались — не все в групповом полете прошло так гладко и триумфально, как об этом традиционно объявили советские газеты. По мнению британского журнала «Экономист», русские попробовали предпринять «чрезвычайно амбициозную [попытку] сборки элементов постоянно обитаемой орбитальной космической станции — то, что американцы не будут в состоянии сделать еще лет пять». Русские потерпели «унизительную для себя и радостную для американцев» неудачу, но при этом, по мнению «Экономиста», осечка эта «…вряд ли станет более, чем временной задержкой на пути реализации программы, которая с заметным успехом осуществляется уже более десяти лет с того момента, как русские запустили в космос первый в мире спутник. Медленный прогресс [в этой области] отражает состояние советской промышленности, однако, это постоянный прогресс лишь с несколькими неизвестными. У американской [космической] программы, «причесываемой» и сдавливаемой, с одной стороны, политиками, а с другой — общественным мнением, куда больше неизвестных. Несмотря на победу в «лунной гонке», НАСА придется их решать, и здесь русские могут оказаться теми, которые „смеются последними"».

Несмотря на столь оптимистичную оценку журналом перспектив «медленного прогресса» СССР в области пилотируемой космонавтики, оставался факт: со стыковкой, одним из важнейших ключей к успеху «своего пути» Советского Союза за пределами атмосферы, у отечественной космической отрасли было еще не все ладно. Сотрудничество с американцами, накопившими к тому времени весьма солидный и успешный опыт в сфере стыковок пилотируемых объектов по программе «Джемини» и «Аполлон», могло бы способствовать передаче заокеанского стыковочного опыта советским специалистам.

Немного более подробную информацию о «своем» пути СССР в космосе предоставил читателям «Правды» академик Борис Николаевич Петров.

В статье, опубликованной в газете 30 декабря 1969 г., он отметил, что вначале Советский Союз и Соединенные Штаты направляли свои усилия на решение во многом сходных задач. Однако, накопив необходимый опыт в сфере освоения космоса и создав для этого соответствующую мощную технику, ведущие космические державы пошли своими дорогами. По мнению Петрова, процесс этот совершенно «естественен и понятен». Академик дал понять, что основные усилия СССР в космосе будут сконцентрированы на создании ДОСов. При этом Петров поспешил успокоить тех, кто мог посчитать, что Советский Союз отказался от пилотируемой лунной программы. Такого не случится, уверил академик. Просто пока исследование Луны и окололунного пространства будет возложено «на плечи» автоматических аппаратов, которые и подготовят «плацдарм» для прибытия туда людей. Президент АН СССР Келдыш, высказывая сходную точку зрения, обосновывал ее гуманистическими соображениями. На осторожные вопросы иностранных журналистов о советских планах по Луне он «давал туманные объяснения: вроде мы и в мыслях и в планах не имели намерений первыми отправить человека на Луну, мы стоим на позициях, что очень многое можно узнать автоматами, прежде чем возникнет необходимость риска высадки человека».

Политическое значение полетов «автоматов» было, разумеется, не меньшим, чем научное, о чем свидетельствует Черток:

«В 1969 году утешение приносили… успешными запусками «Молнии-1», разведывательных «Космосов» и автоматических межпланетных станций «Венера». За первое полугодие 1969 г. было запущено два десятка различных «Космосов».

Нашим газетам, соблюдавшим запрет на информацию об американских лунных успехах, наконец представилась возможность заполнить первые полосы восторгами по поводу успешного достижения планеты Венера советскими автоматическими межпланетными станциями «Венера-5» 16 мая и «Венера-6» 17 мая. Вымпел с барельефом Ленина и гербом Советского Союза был доставлен на поверхность Венеры.

19 мая 1969 г. первые полосы всех наших газет были заполнены приветствием ЦК КПСС, Верховного Совета и Совета Министров ученым, конструкторам, инженерам, техникам, рабочим, всем коллективам и организациям по поводу того, что «наша Советская Родина одержала еще одну выдающуюся победу в освоении космоса».

Соответственно в том же порядке «ученые, конструкторы, инженеры, техники и рабочие», принимавшие участие в создании, запуске, осуществлении полета межпланетных станций, а также в получении и обработке научной информации, докладывали ЦК, Президиуму Верховного Совета и Совету Министров об успешном выполнении программы:

«Это достижение советской науки и техники мы посвящаем 100-летию со дня рождения организатора Коммунистической партии, основателя Советского государства, вождя трудящихся всего мира Владимира Ильича Ленина». («Правда» от 19 мая 1969 г.)» [608] .

Политическое значение полетов отечественных «автоматов» заключалось не только в том, чтобы подтвердить в глазах советской и мировой общественности мощь науки и техники СССР. Им предстояло решить и не менее важную задачу — успешным выполнением своих программ приглушить звуки фанфар, раздающиеся по всей планете в адрес американских «Аполлонов». Черток вспоминает:

«Накануне вечером, 18 мая, мы смотрели в НИИ-88 телевизионный репортаж о старте и полете к Луне «Аполлона-10», а утром, 19 мая, пробежав взаимные приветствия, пытались найти в газетах сообщение о пилотируемом полете «Аполлона-10». Отыскать более чем скромное сообщение по этому поводу вдали от первой полосы оказалось непросто.

…Посадки на Венеру мы специально подгадали так, чтобы приглушить старт «Аполлона», — отшутился Бабакин» [609] .

Вероятно, подобную же цель — хотя бы отчасти «приглушить старт» «Аполлона-11» преследовала и «Луна-15», запущенная за два дня до того, как экипаж Армстронга отправился к Селене. В программу полета этой «Луны» входила доставка лунного грунта на Землю. Увы, «автомат» разбился при посадке на поверхность Селены. Событие это привело руководителей советской космической программы в довольно минорное состояние духа, ибо им «такого сочетания собственных поражений с чужими победами не приходилось переживать со времен войны». Приближалось 22 апреля 1970 г., когда все «прогрессивное человечество» должно было отметить очередную ритуальную дату, а именно 100-летие со дня рождения В. И. Ленина. Естественно, те, кто стоял во главе отечественной космической отрасли, ожидали не самых приятных для них вопросов на Политбюро:

«Что же происходит с нашей лунной программой? Обещали к 100-летию высадку на Луну одного космонавта, который водрузит советский флаг и рядом оставит бюст Ленина. Потом решили доказать, что мы не желаем рисковать и пошлем вначале автомат, который проведет бурение, забор лунного грунта и хотя бы 100 граммов доставит на Землю. Но и это пока не получается!» [611]

Исправить положение была призвана «Луна-16», или «луночерпалка», как ее называли. Она ушла в космос 12 сентября 1970 г. Вот как описывает в своем дневнике ее полет, а также те волнения и переживания, которые были с ним связаны, генерал Каманин:

« 18 сентября.   

Полет автоматической станции «Луна-16», стартовавшей 12 сентября, успешно продолжается. В ходе полета со станцией были проведены 26 сеансов связи. 13 сентября была выполнена коррекция траектории «Луны-16» для обеспечения выхода ее в расчетную точку окололунного пространства. При подлете к Луне 17 сентября станцию сориентировали по Солнцу и Земле. Затем в расчетной точке была включена ТДУ, сообщившая «Луне-16» тормозной импульс, необходимый для перехода ее на круговую орбиту искусственного спутника Луны (высота орбиты 110 километров). Центр управления полетом продолжает поддерживать устойчивую связь со станцией.

«Луна-16» — это шестая по счету АМС из серии Е-8-5 (станция для забора лунного грунта и доставки его на Землю). Первая такая станция должна была доставить на Землю лунный грунт раньше, чем это сделали американские астронавты. Но нам крепко не повезло: из пяти предыдущих пусков Е-8-5 четыре закончились авариями ракеты УР-500К в районе космодрома, а станция «Луна-15» разбилась при спуске на лунную поверхность. «Луна-16» тоже получит команду на мягкое прилунение, после посадки на Луну она должна будет осуществить забор лунного грунта и вернуться с ним на Землю. У меня нет уверенности, что этот полет будет полностью успешным, — впереди еще слишком много трудностей, но если он завершится удачно, то это будет большой нашей победой: впервые автоматическая станция вернется с поверхности Луны на Землю.

21 сентября.   

Вчера, 20 сентября 1970 г., в 8 часов 18 минут станция «Луна-16» произвела мягкую посадку на лунную поверхность. Прилунение станции осуществлено в районе Моря изобилия в точке с координатами: 0 градусов 41 минута южной широты, 56 градусов 18 минут восточной долготы.

…За 9 дней полета со станцией были проведены 68 сеансов связи. «Луна-16» забрала образец лунного грунта, закрылась и изготовилась к подъему с Луны. Сегодня в 10 часов она должна стартовать в обратный полет к Земле.

 23 сентября. 

…21 сентября в 10:43 станция «Луна-16» поднялась с лунной поверхности и сейчас находится на пути к Земле. После старта с Луны со станцией проведено два сеанса связи, выполняются траекторные и телеметрические измерения с целью уточнения района ее посадки, которая произойдет 24 сентября.

В нашей и зарубежной прессе о «Луне-16» пишется много хорошего. Справедливости ради следует признать, что мои прогнозы относительно возможностей станции серии Е-8-5 оказались излишне пессимистичными. Я считал, что для достижения полного успеха нашей «луночерпалки» потребуется не менее 10-15 пусков, а успех пришел раньше — на шестой попытке. Правда, завтра ей предстоит выполнить один из самых трудных этапов всего полета — посадку на Землю. Но и то, что уже достигнуто в этом полете — это, бесспорно, большой успех.

Завтра служба поиска ВВС будет держать труднейший экзамен. Обратный полет «Луны-16» не корректируется: малый вес возвращаемого аппарата (шар радиусом 25 сантиметров) не позволил установить на нем аппаратуру, которая могла бы обеспечить высокую точность посадки. Разброс точек приземления от расчетной возможен в радиусе свыше 1500 километров. Парашют возвращаемого аппарата имеет площадь всего 10 квадратных метров — визуально обнаружить «Луну-16» (в случае отказа ее радиомаяка и плохой погоды) будет не проще, чем найти иголку в стоге сена.

 24 сентября. 

Великолепный успех советской космонавтики: «Луна-16» благополучно приземлилась в 80 километрах юго-восточнее Джезказгана — всего в 30 километрах от расчетной точки посадки! Все системы возвращаемого аппарата, и в том числе радиомаяк, сработали отлично, погода в районе посадки выдалась идеальной. Уже через несколько минут после приземления станции рядом с ней сел поисковый вертолет с эвакуационной командой.

Итак, теперь уже два наших беспилотных корабля («Зонд-6» и «Зонд-7») и одна автоматическая станция вернулись из района Луны со второй космической скоростью и с большой точностью приземлились на территории СССР» [612] .

«Луна-16» стала первым в истории космонавтики автоматическим аппаратом, вернувшимся на Землю с образцами грунта другой планеты. Успех этот был развит «Луной-17», доставившей на поверхность естественного спутника Земли в ноябре 1970 г. первый автоматический «луномобиль», или, как его назвали в СССР, — «Луноход-1». Путешествие этого автоматического самоходного аппарата по Селене продолжалось десять с половиной месяцев. За это время он прошел свыше 10 км. По всему маршруту его следования проводились систематические исследования покрова Луны. На Землю было передано около 25 000 снимков и свыше 200 000 панорам ее поверхности. Сфотографированными оказались 500 000 км лунной поверхности, а 80 000 детально обследовано.

Своеобразным подведением итогов негласного соревнования в космосе между СССР и США за право считать свою программу «наиболее комплексной, сбалансированной и в наибольшей степени отвечающей интересам науки», стала статья в «Правде», написанная А. Дмитриевым. Тон статьи, напечатанной в самой «главной» газете СССР, не оставлял сомнений: советское руководство полностью уверовало в то, что подход страны к исследованию и освоению космоса не только полностью правилен, но и существенно лучше американского. Вывод этот, в частности, базировался на оценке, данной полету «Луны-16» профессором Бернардом Ловеллом, уже упоминавшимся ранее директором радиообсерватории «Джодрел Бэнк». По мнению Ловелла, «задача, решенная «Луной-16», стала настоящей революцией в истории покорения космоса… Я уверен, что «Луна-16» станет предвестником того, чтобы уже в этом десятилетии автоматический аппарат доставил на Землю образцы камней, в частности, с Марса». Не упустил Дмитриев возможности отметить снижение активности США в космосе.

Автор статьи подчеркнул, что отныне ведущая роль в изучении космоса в советской космической программе будет отводиться автоматическим аппаратам. Для этого, по его мнению, было три причины. Первая — они в десятки раз дешевле пилотируемых кораблей. Вторая — они достаточно надежны. Третья — они могут «забраться» туда, где человеку появляться просто опасно. При этом Дмитриев предостерег против выводов о том, что СССР теперь будет исследовать космос, в основном, с помощью «автоматов». Он обозначил три главных направления в советской космической программе.

Первое — систематическое исследование околоземного пространства с помощью автоматических аппаратов и пилотируемых кораблей.

Второе — Луна. Именно она, по мнению автора статьи, станет уникальным научно-техническим «полигоном» для советской космонавтики.

Наконец, третье — исследование отдаленных планет, в основном Венеры, с помощью беспилотных аппаратов.

Осью космической деятельности СССР, как утверждал Дмитриев, по крайней мере на большую часть начинавшихся 1970-х годов, станет создание обитаемых космических станций с экипажем из нескольких человек. О том, как должны были развиваться эти станции, рассказал академик Петров в «Вестнике Академии наук СССР» в октябре 1970 г. По его словам, вначале это должны были быть небольшие комплексы, предназначенные для решения относительно узкого круга задач. Экипаж варьируется от трех до двенадцати человек. Срок службы подобных станций — от одного месяца до года или немногим более, их разработка — на основе технологий, использованных при строительстве кораблей для околоземных и окололунных полетов. Отработанные и проверенные блоки таких кораблей планировалось использовать в качестве основных элементов этих комплексов. Разумеется, подчеркнул Петров, такой подход не исключает разработки технологий специально для космических станций. Подобные комплексы могли бы выводиться на орбиту в собранном виде или по частям мощными ракетами-носителями. Экипаж доставлялся бы на такую станцию с помощью транспортного корабля. В числе главных задач, решаемых на борту данных комплексов, — проведение медико-биологических экспериментов, по результатам которых и должны были уточняться требования к техническим характеристикам будущих ДОСов.

Следующей ступенью, по мнению Петрова, должно было стать создание многомодульных ДОСов со сроком эксплуатации до 10 лет и численностью от 12 до 20 человек. И, наконец, на завершающей стадии разработки и строительства околоземных ДОСов на орбите должны были появиться станции с экипажем в 50-70, а затем в 100-120 человек.

Замечу, что только в начале 1986 года орбитальные станции стали выходить на второй уровень, обозначенный Петровым в 1970 году, и то лишь по двум параметрам — многомодульности и сроку эксплуатации.

Это произошло, когда на орбиту был выведен базовый блок станции «Мир». Комплекс пролетал в космосе 15 лет. Правда, его сборка была закончена лишь в 1996 г., когда к нему пристыковался его последний, шестой модуль. Что же касается экипажа «Мира», то он достигал количества 10 человек лишь в те дни, когда ДОС совершала полет с пристыкованным к ней «шаттлом». Численность постоянных обитателей станции не превышала трех.

Интересно, что в качестве отправной точки для разговора даже о таком сугубо национальном пути СССР в космосе, каким должны были стать постоянно «населенные» орбитальные комплексы, Петров использовал американский пример. Он упомянул очень крупную многоцелевую станцию, разрабатываемую компаниями «Грумман» и «МакДональд-Дуглас». По мнению Харви и Сиккоритти, многое из того, что было сказано в статье, так или иначе перекликалось с американскими публикациями на эту тему. Однако, как полагают эти два исследователя, данный факт отнюдь не означал, что Советский Союз отставал от Соединенных Штатов в области создания ДОСов или же работал в этом направлении параллельно с ними. Петров поступил так скорее для того, чтобы обойти бдительных цензоров, способных усмотреть в рассказе академика о будущих орбитальных станциях СССР разглашение «государственной тайны». А так получалось — вроде разговор об общемировых тенденциях в развитии околоземной космонавтики, в которых специалисты могли увидеть и планы Советского Союза в этой сфере освоения космоса.

Идея ДОСов получала все более широкую поддержку со стороны высшего руководства СССР. Брежнев, выступая 22 октября 1969 г. в Кремле, говорил о станциях как о «космодромах в космосе», стартовых площадках для полетов к другим планетам, магистральной дороге человечества в космическом пространстве и т. д… Ему вторил президент АН СССР М. В. Келдыш, который утверждал, что ДОСы помогут решить кардинальные вопросы физики, геофизики, астрофизики, будут способствовать наиболее рациональному использованию земных богатств, а также подъему на «новые высоты» геологии, метеорологии, сельского хозяйства, рыболовства и океанографии.

А Борис Петров, отмечая все вышеперечисленные достоинства изучения космоса с помощью ДОСов, подчеркнул, что не менее важное направление развития отечественной космонавтики — полеты автоматических аппаратов к Луне и вокруг нее. Именно эти полеты должны помочь советским ученым накопить необходимый опыт в области создания «автоматов», которым предстоит отправиться к Венере, Марсу, Сатурну, Юпитеру, а также другим планетам Солнечной системы, включая самую отдаленную из них — Плутон. Что же касается лунной пилотируемой программы, то слова Петрова о том, что давняя мечта ученых об астрономической обсерватории и научной базе на Луне станет реальностью в недалеком будущем, даже у скептиков не должны были оставить и тени сомнения: СССР продолжает работать над планами долгосрочного освоения Селены (в отличие, разумеется, от американцев, которым нужно было всего лишь «отметиться» на Луне с политическими целями).

При этом, однако, представители советской космической программы не переставали подчеркивать: подход СССР к исследованию Селены с помощью автоматических аппаратов, таких, как луноход (названный «многоцелевой мобильной научной лабораторией») или «луночерпалка» «Луна-16», не подвергает людей ненужному риску. Отсюда вывод (который, правда, не делался в открытую, но напрашивался сам собой) — подход этот, безусловно, лучше американского.

Интересно, что подобную точку зрения разделяли и на Западе. Вот, например, мнение журнала «Экономист» от 21 ноября 1970 г.:

«Если русские продолжат сажать роботов [на поверхность Луны] с интенсивностью раз в два месяца, в то время как американцы будут высаживать человека на Луну, вероятно, раз в год, разница быстро перестанет выглядеть столь впечатляющей просто потому, что очень скоро русские будут знать о Луне больше, чем американцы, да и исследуют больше мест на ней. Черепаха выиграет следующую гонку… Если американцы не уделят ситуации должного внимания, то через несколько лет убедятся, что место, где люди станут узнавать о Луне, будет расположено не в Хьюстоне, а в Москве» [620] .

Не оставались, впрочем, забытыми и прочие планеты Солнечной системы, в первую очередь Венера. В марте 1970 г. академик Петров напомнил читателям журнала «Советский воин», что изучение «Утренней звезды» будет продолжаться при помощи автоматических аппаратов, а цель данных исследований — атмосфера, структура и естественный рельеф планеты. Стало реально, утверждал академик, отправить «автоматы» к Меркурию, Юпитеру, Сатурну и Нептуну.

Особое внимание Петров уделил Марсу. Отметив, что многие важные научные данные о «Красной планете» могут быть получены с помощью автоматических аппаратов, он, тем не менее, высказал уверенность, что «рано или поздно» человек непременно пройдет по поверхности Марса.

Оптимизм академика в данном случае зиждился не просто на вере в «безграничные возможности» человеческого разума. За год до статьи в «Советском воине», в 1969 г., состоялось совещание руководящих работников советской ракетно-космической отрасли. На этом совещании президент АН СССР Келдыш выступил в поддержку начатых в Советском Союзе еще при Королеве проработок марсианской экспедиции. Он попросил Мишина коротко сообщить о состоянии проекта. Проект экспедиции на Марс предусматривал предварительную сборку межпланетного экспедиционного комплекса на околоземной орбите. Основными модулями комплекса были межпланетный орбитальный корабль, марсианский посадочный корабль, возвращаемый на Землю аппарат и энергетическая установка, основой которой был ядерный реактор. Энергетическая установка обеспечивала работу электрореактивных двигателей на межпланетной орбите по дороге к Марсу и возвращение экспедиции на околоземную орбиту. Длительность экспедиции составляла два-три года. Имелось в виду использование по дороге искусственной силы тяжести.

Несмотря на то, что многие из присутствовавших на этом совещании руководителей отнеслись к подобным планам без особого энтузиазма, председатель Госкомиссии Афанасьев не пропустил «марсианские» разговоры мимо ушей.

«30 июня он выпустил приказ, обязывающий Челомея разработать в течение года проект марсианского комплекса в составе ракеты-носителя УР-700М (или УР-900) и марсианского корабля МК-700М». Увы, «марсианские» планы СССР того периода времени по разным причинам не осуществились.

 

Космическая программа США «теряет обороты»

Между 1964 и 1966 годами НАСА перестало расти как в количественном, так и в финансовом отношении. В то время, как отношения Уэбба с Кеннеди были достаточно откровенными и доброжелательными, отношения главы НАСА и нового президента Линдона Джонсона складывались куда более сложно. Оба были примерно одного и того же возраста (в 1963 году Уэббу исполнилось 57 лет, а Джонсону — 55). Уэбб имел к Джонсону такой же прямой доступ, как к Кеннеди. Более того, у руководителя агентства порой было больше взаимопонимания с новым президентом, чем с его предшественником. Объяснялось это просто — ведь Джонсон нес персональную ответственность за успех программы «Аполлон». Но в личном плане ни тот, ни другой не стали близкими людьми. Причина также довольно проста. Оба понимали — «медовый месяц» «Аполлона», когда программа пользовалась безоговорочной поддержкой законодателей и избирателей, закончился. И если в задачу Уэбба входило сохранить максимально возможный уровеньфинансирования как данной программы, так и прочих проектов НАСА, то Джонсону приходилось балансировать между освоением космоса и прочими приоритетами внутренней и внешней политики США. А таких приоритетов, отражающих потребности американской нации в тот период времени, было немало. Чего стоила хотя бы программа так называемого «Великого общества», построение которого Джонсон, теперь уже президент без приставки вице, сделал одной из целей своего правления. Она включала в себя радикальное расширение гражданских прав и свобод, сокращение налогов с целью стимуляции экономики, многомиллиардную программу борьбы с бедностью, федеральную помощь всем аспектам системы образования, а также увеличение льгот по системе социального страхования, включая предоставление медицинских услуг людям пожилого возраста. Все это означало, что агентство Уэбба из любимого «дитя» Джонсона формально стало для нового президента таким же претендентом на бюджетный «пирог», как, например, министерство энергетики или сельского хозяйства. И теперь ему, Джонсону, одному из главных распределителей этого «пирога», придется уравновешивать аппетиты НАСА заботой о «пропитании» прочих ведомств. Таким образом, новый глава Белого дома, хоть и сохранил симпатии к НАСА, тем не менее из безоговорочного «опекуна» агентства стал определенным сдерживателем амбиций Уэбба и его организации.

Однако в самом начале своего президентского срока Джонсон, обязавшись выполнить то, что наметил его погибший предшественник, особо подчеркнул свое намерение привести программу «Аполлон» к успеху. Вдохновленный подобным порывом нового президента, Уэбб во время одного из своих первых разговоров с ним выразил свою озабоченность сокращением бюджета НАСА в 1963 году. Это могло поставить под вопрос высадку американцев на Луну в намеченные Кеннеди сроки. Глава НАСА и президент решили попросить конгресс «подкинуть» средств агентству в текущем году, а в будущем — увеличить «кошелек» ведомства Уэбба. В итоге Джонсон одобрил выделение средств в бюджет НАСА в 1965 г. в размере 5,25 млрд. долларов. Что же касается текущего, 1964 года, то НАСА получило дополнительно 72,5 млн долларов, на 150 млн больше, чем в предыдущем.

Ободренный столь предупредительным отношением Джонсона к нуждам и заботам агентства, Уэбб стал помогать новому президенту в нетипичных для главы НАСА сферах деятельности. Так он, в частности, стал горячим сторонником предложенного Джонсоном акта о гражданских правах и более того, стал использовать свои связи и влияние для скорейшего принятия этого документа конгрессом. Будучи сам политиком с Юга, Уэбб неоднократно говорил с сенаторами от южных штатов — противниками инициативы президента, убеждая их поддержать законопроект. Данный акт о гражданских правах был нацелен на борьбу с сегрегацией черного населения США. Он запрещал проявление любых форм дискриминации при голосовании, обучении, а также в общественных местах. Впервые после 1954 г., когда Верховный суд США отменил сегрегацию в общественных школах, у центрального правительства появился реальный инструмент претворения этого постановления в жизнь. Параграф VI документа запрещал использование федеральных средств для финансирования школ, где практиковалась сегрегация.

Одним из наиболее проблемных штатов в плане сохранения неравенства между белым и черным населением считалась Алабама. Здесь Уэбб мог разыграть, пожалуй, свою главную «козырную карту», ведь на территории штата располагался Центр космических полетов имени Маршалла — вотчина самого фон Брауна. Нужно ли говорить, что наличие подобной организации в Алабаме было большой гордостью штата. Так вот, Уэбб прибыл в Алабаму и заявил, что политика властей штата, если не способствующая, то по крайней мере не препятствующая наличию дискриминации на его территории, не дает НАСА возможности набирать там в свои ряды «лучших из лучших». В итоге руководству агентства придется подыскать другое, более «человеколюбивое» место для центра. А тут еще представитель Луизианы публично подтвердил интерес властей этого штата к размещению на его территории вотчины фон Брауна, если ее все же придется «эвакуировать» из Алабамы. Трудно сказать, в какой степени подобный прессинг смог заставить правительство Алабамы пересмотреть свое «поведение» в отношении черного меньшинства, но проигнорировать такого рода сигналы недовольства их политикой «отцы» штата вряд ли смогли.

Когда в 1964 г. Джонсон довольно легко победил республиканского кандидата на пост президента Барри Голдуотера, Уэбб предположил, что глава Белого дома с неизменным энтузиазмом продолжит поддерживать НАСА и программу «Аполлон», в частности. Подобная поддержка нужна была главе агентства и по причине тех «сюрпризов», которые с завидной регулярностью преподносили ему «Рейнджеры» — беспилотные аппараты, предназначенные для исследования лунной поверхности с целью определения подходящих мест для будущих посадок «Аполлонов». В январе 1964 г. шестая подряд авария «Рейнджера» вынудила конгресс удивленно «поднять брови» — в чем проблема? В инженерно-конструкторских ошибках, в недостаточно высоком качестве работы промышленности или, может быть, в руководстве НАСА? К счастью для Уэбба, на этот раз ему не пришлось использовать «тяжелую артиллерию» в виде Джонсона для того, чтобы защититься от конгресса. В июле 1964 г. «Рейнджер-7» «отработал» за всех своих неудачных предшественников, безупречно выполнив программу полета и доставив на Землю отличные снимки поверхности Селены.

В целом 1964 год был довольно благоприятным для НАСА и Уэбба. В Америке вовсю разворачивалась пилотируемая программа «Джемини» — непосредственный предшественник и предвестник «Аполлона». Успехи «Джемини» безусловно играли на руку Джонсону. Это было время, когда его «вьетнамская» политика стала подвергаться все более серьезной критике как внутри страны, так и за ее пределами. Президенту нужно было нечто, что могло бы сделать его имидж в глазах мировой общественности более миролюбивым и прогрессивным. Астронавты «Джемини», осуществлявшие беспрецедентные стыковки и «прогулки» в космосе, пришлись тут как нельзя кстати. Джонсон пожелал видеть их в качестве своих посланцев «доброй воли» на различных международных форумах и мероприятиях. Уэбба подобное намерение президента в восторг не привело. Он ничего не имел против того, чтобы глава Белого дома неустанно повторял об освоении Соединенными Штатами космоса «в мирных целях», однако не одобрял план Джонсона использовать своих подчиненных в качестве политических деятелей. Видимо, воспоминания о том, как ему пришлось «ставить на место» астронавтов, возомнивших себя фигурами национального масштаба, были еще слишком свежи в памяти Уэбба, чтобы он невольно способствовал обострению «звездной» болезни подопечных, придавая им статус «послов мира и дружбы».

Спор на эту тему между руководителем НАСА и президентом разгорелся на ранчо Джонсона в Техасе. Русские, как стало известно главе Белого дома, собирались отправить Юрия Гагарина на предстоящий авиасалон в Париж. Джонсон стал настаивать, чтобы астронавты, которые должны были полететь в космос на ближайшем «Джемини», направились туда же. Никаких возражений со стороны Уэбба он слышать не хотел. Стремясь продемонстрировать руководителю НАСА, что это — вопрос решенный, президент достал уже заготовленный пресс-релиз, посвященный данному событию, и стал его зачитывать. Уэбб прервал Джонсона, отметив, что нельзя говорить о предстоящем полете так, будто он уже благополучно завершился. Никто не может гарантировать его стопроцентный успех. Нисколько не смутившись, Джонсон изменил начало пресс-релиза, которое теперь звучало так: «После самого неудачного в истории космического старта…» и продолжил читать заранее написанный текст. Главе НАСА ничего не оставалось, как сдаться. Правда, он не рискнул оставить в Париже «без присмотра» благополучно вернувшийся из космоса экипаж «Джемини-4», а потому сам отправился в столицу Франции вместе с двумя астронавтами. А вообще Уэбб прекрасно понимал политическую важность для президента американских космических достижений. Так, например, он позаботился о том, чтобы объявление о предстоящей стыковке в космосе двух «Джемини» было сделано из резиденции губернатора Техаса — родного штата Джонсона и «стартовой площадки» его политической карьеры.

К середине ноября 1966 г., к тому времени, когда последний «Джемини» с порядковым номером 12 вернулся из космоса, президент уже вовсю купался в славе организатора американских космических «побед», заявляя, что Соединенные Штаты наконец-то догнали русских и более того — вырываются вперед. Программа «Джемини» была не только блестяще выполнена, но более того — завершена раньше срока. Впрочем, «по традиции», астронавты в лице Гордона Купера попросили Уэбба добавить ещё один полет. Ответ администратора НАСА был однозначным: «Мы концентрируем [все усилия] на «Аполлоне». «Джемини» нам больше не нужны».

В общем, на поверхности все выглядело довольно хорошо: космическая программа движется вперед «на полном газу», управляемая умелым руководителем, который пользуется полным покровительством главы государства. Однако если тем, кто узнавал о космических достижениях США из газет, казалось, что восхождение Америки к звездам будет и дальше продолжаться неизменными темпами, то люди, имеющие к процессу непосредственное отношение, знали, что это далеко не так. Будущее Соединенных Штатов в космосе, по крайней мере такое, каким его видел Уэбб, зиждилось на двух «столпах»: один — «Программа поддержки университетского образования» (далее для краткости — ППУ), а другой — то, что придет на смену «Аполлону». Где-то до 1965 г. главе НАСА казалось, что «столпы» эти стоят на «скале»: первый — понимания со стороны академической общественности, а второй — президентской поддержки космической деятельности и благожелательного отношения к ней конгресса. Время показало, однако, что этот «скальный грунт» оказался зыбучим песком.

ППУ была задумана Уэббом еще в 1961 г. Будучи последовательным приверженцем освоения космического пространства, администратор НАСА, тем не менее, жил по принципу «космос для Земли», а не «Земля для космоса». В меморандуме президенту Джонсону в ноябре 1964 года глава агентства писал, что не знает «…никакой другой сферы, где бы вдохновленное стремление сделать все так, как должно быть в великом обществе, опиралось бы на столь доказанную компетенцию и сулило столь практические выгоды, как в рамках космической программы… Космическая программа лежит в той сфере, с которой вы начнете строить великое общество, поскольку это — поистине творческая программа, основанная на новых идеях и новых возможностях».

В этом, немного пафосном, обращении к президенту Уэбб четко дал ему понять: освоение космоса — ключ к осуществлению земных планов Белого дома. Более того, руководитель НАСА попробовал продемонстрировать правильность данной идеи с помощью вышеупомянутой ППУ. Ее суть заключалась в следующем: сделать университеты главным инструментом использования всех достижений НАСА для решения повседневных задач страны или, как называли это намерение Уэбба некоторые исследователи, построить «Америку космического века». О том, какое значение придавал глава агентства ППУ говорит тот факт, что до середины 1960-х годов Уэбб уделял этой небольшой сфере деятельности своего ведомства больше личного времени, чем чему-либо еще в рамках НАСА, за исключением, конечно, пилотируемых полетов. Разумеется, дело не ограничивалось призывами Уэбба к университетам, используя опыт и знания НАСА, разрабатывать передовые технологии, в которых американское общество и государство испытывали в тот момент наибольшую необходимость. Агентство щедро спонсировало путем выделения грантов те учебные заведения, которые согласились принять участие в ППУ. Уэбб не стеснялся объяснять, что нужно делать. Соответствующие договоренности между НАСА и университетами оформлялись в виде меморандумов о взаимопонимании.

Однако к 1966 г. Уэббу стало ясно, что его программа не работает. Как выяснилось, руководители университетов с охотой брали деньги агентства, однако при этом, несмотря на вышеупомянутые меморандумы, отнюдь не считали себя обязанными следовать рекомендациям НАСА, на какие исследования тратить полученные средства. Попытка Уэбба запрячь «коня» государственной административной системы и «трепетную лань» традиционного университетского свободомыслия в одну «повозку» окончилась неудачей. «Лань» явно перетянула «коня».

К этой проблеме ППУ прибавилась и еще одна — ее перестал поддерживать Джонсон, ранее называвший эту программу не иначе, как «моделью» отношений между правительством и университетами. Мотивы президента вполне понятны. Ведь к середине 1960-х годов американские высшие учебные заведения превратились в главные источники протестов против продолжающейся войны США во Вьетнаме, а следовательно, во многом против самого Джонсона. В частных беседах глава Белого дома нередко называл участников студенческих антивоенных демонстраций «маленькими ублюдками». Давать государственные деньги на содержание этих «ублюдков» было, конечно, крайне нелогично. Джонсон хотел, чтобы правительственные службы, в том числе НАСА, покинули этот «образовательный бизнес». Уэбб в целом согласился с президентом, однако, попросил, чтобы ППУ отменяли не сразу, а в течение нескольких лет, постепенно сокращая ее объем. «Лебединой песней» программы стала помощь в ее рамках колледжам, где обучалось преимущественно чернокожее население,- а также содействие в становлении государственного администрирования как учебной дисциплины. Официально ППУ была закрыта в 1970 г.

Неудача «Программы помощи университетскому образованию» была «плохой новостью» для НАСА, но куда более тревожащим стало другое. Как уже отмечалось, поначалу у руководства агентства не было причин волноваться за будущее США в космосе. Вскоре после формального вступления в должность президента Джонсон поручил Уэббу разработать план космической деятельности после завершения «Аполлона». Однако к 1965 году Джонсон уже не хотел слышать ни о каком подобном плане и более того — не желал доводить его до сведения конгресса. Всякие решения о программе-преемнике «Аполлона» были отложены Белым домом в «долгий ящик». Единственное, что одобрил президент для продолжения пилотируемых полетов в космос после завершения лунных экспедиций, — проект так называемой «Пилотируемой орбитальной лаборатории», или ПОЛ. Лаборатория эта должна была создаваться под личным контролем министра обороны МакНамары и представляла из себя военный вариант «Джемини». Теперь Уэббу прибавилась еще одна головная боль — нужно было сделать так, чтобы ПОЛ не подменила большую околоземную многоцелевую станцию, которую намеревалось разработать НАСА.

Понимая, что Джонсон не поддержит никакую новую цель агентства в космосе, по масштабам соизмеримую с «Аполлоном», Уэбб сфокусировал усилия на так называемой «Программе прикладной отдачи „Аполлона"» (ППО). Суть ее заключалась в том, чтобы в максимальной степени использовать технологии, разработанные в рамках проекта «Аполлон» для создания новых, «промежуточных» образцов пилотируемой техники. Конструирование и производство данных образцов должно было поддерживать в «форме» американскую космическую отрасль до тех пор, пока правительство США не приняло бы очередное решение о реализации глобальной космической программы, какой могла стать экспедиция на Марс или строительство на околоземной орбите крупного обитаемого комплекса. Забегая вперед, скажу, что ППО, правда в весьма урезанном виде, и стала станцией «Скайлэб», выведенной в космос 14 мая 1973 г. «Скайлэб» эксплуатировалась в пилотируемом режиме с 25 мая 1973 г. по 8 февраля 1974 г. За это время на ней поработали три экипажа, каждый из которых состоял из трех человек. После того, как станцию покинул последний астронавт, она была переведена в автоматический режим полета и 11 июля 1979 г. сошла с орбиты, просыпавшись в виде искусственного метеоритного дождя на юго-западную Австралию.

Обеспечить преемственность «Аполлону» — именно эту задачу решал Уэбб с 1964 по 1966 г. Собственно, во многом это было решение судьбы НАСА. В 1965 году бюджет агентства достиг своего пика — 5,25 млрд долларов (почти 4% национального бюджета), после чего начал постепенно снижаться. А никакой определенности в вопросе, куда и на чем лететь после «Аполлона», не было. Джонсон продолжал хранить молчание. Подобная ситуация стала создавать для Уэбба проблемы в отношениях с конгрессом. Законодатели требовали от него ясного ответа: что Америка будет делать в космосе после «Аполлона». «Решения должны принимать президент и конгресс, а НАСА — лишь исполнять их», — слабо пытался отбиться от подобных нападок глава агентства. «Да, но идеи, на основе которых данные решения будут приняты, все равно должны исходить от вас», — напоминали ему на Капитолийском холме. Такого рода упреки в фактическом бездействии были несправедливы. Уэбб неоднократно в ходе личных встреч с Джонсоном предлагал различные варианты космической политики США после завершения лунной эпопеи. Увы, лишь для того, чтобы президент их отверг.

Уэбб стал терять терпение. В мае 1966 года он даже рискнул пойти на некоторое обострение отношений с Белым домом. В интервью газете «Нью-Йорк Таймс» он предупредил о надвигающемся «кризисе в планировании космической деятельности». Решение о преемнике программы «Аполлон», подчеркнул Уэбб, должно быть принято в течение года, задолго до первой посадки на Луну. «Очень важно выбросить из головы мысль, что данное решение вновь может быть отложено. Думаю, крайне необходимо организовать серьезные национальные дебаты, чтобы решить — хотим ли мы пройти точку возврата», — убеждал руководитель агентства избирателей и политиков. Под «точкой возврата», пояснял Уэбб, имеется в виду следующее: в США запланировано произвести лишь определенное количество ракет-носителей типа «Сатурн» и кораблей типа «Аполлон». Как только заказы на их изготовление будут выполнены, конструкторские бюро и заводские линии встанут и будут стоять в ожидании новых заказов. Вот когда будет пройдена данная «точка». Это означает, что некоторым подрядчикам, работавшим на «Аполлон», придется увольнять своих сотрудников. «Маховик» связки НАСА — промышленность, раскрученный благодаря «Аполлону», уже начинает тормозить, предупреждал Уэбб. В июле, т. е. через пару месяцев после этого интервью, аэрокосмическая индустрия будет вынуждена лишить работы от 40 000 до 60 000 специалистов.

Не ограничившись высказываниями на страницах печати, руководитель агентства выступал по всей стране перед разного рода влиятельными людьми. В ходе этих выступлений он пытался донести до аудитории главную мысль — не стоит думать, будто «лунная гонка» уже выиграна, пока Советский Союз демонстрирует способность выводить на орбиту грузы большего веса, чем Соединенные Штаты. По мнению Уэбба, до того момента, как США догонят СССР по грузоподъемности и надежности носителей, пройдет как минимум год-два. А пока Советы «безусловно впереди нас не только в сфере пилотируемого облета Луны, но, вполне возможно, и в сфере посадки на Луну».

Однако далеко не всегда призывы и предупреждения Уэбба находили отклик у его слушателей. Настоящим «холодным душем» для администратора НАСА стала реакция, которую он получил на свое выступление со стороны мэров в ходе встречи с ними на заседании Национальной лиги городов США. Главы муниципалитетов не испытывали энтузиазма по поводу достижений агентства, равно как не желали ничего слышать о «послеаполлоновских» планах Америки. Единственное, чего они добивались — это принятия резолюцийо выделении дополнительных средств в городские бюджеты. Уэбб был буквально шокирован тем, в какой степени «отцы городов» сделали НАСА «козлом отпущения» проблем, в первую очередь финансовых, вставших на пути построения «великого общества». «Аполлон» на фоне городских трущоб — такую картину для иллюстрации своей мысли о нарушении принципа очередности национальных приоритетов рисовали разгневанные мэры. На этой встрече, как на поле битвы, столкнулись два разных типа ценностей: с одной стороны — идеологический, связанный с использованием космической программы для утверждения статуса Америки в качестве мировой сверхдержавы, а с другой — «утилитарно-бытовой», вызванный необходимостью поднять уровень жизни простых американцев. Для руководителя НАСА, у которого первое было неразрывно связано со вторым, подобное противопоставление стало неожиданным и довольно жестким ударом.

Не облегчал жизнь Уэбба в 1965-1966 гг. и директор бюджетного отдела Чарльз Шульце. Война во Вьетнаме становилась все более тяжким бременем для национального бюджета США, и Джонсон наделил Шульце еще большими полномочиями по охране государственного «кошелька» Америки от «посягательства» ведомств, не связанных непосредственно с кампанией в юго-восточной Азии. К числу последних относилось и НАСА. Шульце остался равнодушен к переживаниям Уэбба по поводу возможных увольнений из космической промышленности, напомнив ему, что космическая программа — не бюро по трудоустройству. Впрочем, к середине декабря 1966 г. главный «бюджетник» Белого дома согласился с руководителем агентства в том, что откладывать дальше решение по программе — преемнице «Аполлона» означает неизбежно вызвать перерыв в заатмосферной пилотируемой деятельности США. Хотя они по-прежнему называли разные суммы, призванные обеспечить данную преемственность, и Уэбб догадывался, что Джонсон предпочтет минимальную цифру, указанную Шульце.

Заканчивался 1966 год. Администратор НАСА видел — то национальное согласие, которое было когда-то прочной опорой для НАСА и программы «Аполлон», постепенно исчезает. Успехи «Джемини», вопреки ожиданию, не зарядили Америку еще большим «космическим» энтузиазмом, не заставили ее устремиться от «пыльных тропинок» Луны к красным равнинам Марса или, на худой конец, построить на земной орбите большой обитаемый комплекс. Напротив, по мере того, как США вырывались вперед в космической «гонке», общество и политиков этой страны все больше охватывали благодушие и самоуспокоенность. Их все чаще посещала мысль: а нужно ли надрывать федеральный бюджет, тратя миллиарды на лунную экспедицию, когда Америка и так, в общем-то, уже доказала свое превосходство в космосе? Опасаясь, что и президент разделяет подобные чувства, руководитель агентства напомнил ему, как в 1961 году он практически вынудил его, Уэбба, рекомендовать Кеннеди программу «Аполлон». Впрочем, Джонсон и не отказывался от «Аполлона». Он просто не поддерживал планы администратора НАСА по развитию заатмосферной деятельности США после завершения экспедиций на Луну, но это «просто» было губительно для будущего американской космической программы. Таким образом, подвести итог трем годам (с начала 1964 по конец 1966), прошедшим после гибели Кеннеди и вступления Джонсона в должность президента, Уэбб, подобно Фемиде, мог с помощью весов. На одну чашу он положил бы сохраненные в целом темпы реализации «Аполлона», взятые на старте «лунной гонки». Добавил бы туда же успех программы «Джемини», ставший важнейшим шагом на пути к главной цели — посадке на Селену. Однако на другой чаше весов оказались бы сокращение бюджета НАСА, постепенное свертывание «Программы поддержки университетского образования», а также задержка в принятии решений по «послеаполлоновскому» будущему Америки в космосе. Глава НАСА, наверное, и сам не смог бы сказать — какая из двух чаш оказалась бы тяжелее.

1967 год начался для программы «Аполлон», НАСА и Уэбба достаточно хорошо. Подготовка к первому пилотируемому пуску «Аполлона» шла по графику. Кроме того, руководителю агентства наконец-то удалось убедить президента, что если Белый дом тотчас не примет решение по будущему американской космической программы, то программа эта перекочует в учебники истории сразу после завершения экспедиций на Луну. Джонсон внял предостережениям Уэбба и поручил ему включить в бюджетный запрос НАСА на 1968 год 454,7 млн долларов для «Программы прикладной отдачи „Аполлона"». По сообщению газеты «Нью-Йорк Таймс», планы НАСА по освоению космоса после окончания «Аполлона» включали в себя экспедиции на Селену продолжительностью до двух недель, а также полеты на околоземную орбиту длительностью до года. Запрашиваемые средства должны были пойти на разработку и постройку новых ракет-носителей и кораблей, а также на модификацию уже имеющейся техники. У всех работающих в космической отрасли США появилось чувство: по крайней мере за ближайшее будущее НАСА можно не волноваться. 27 января по этому впечатлению был нанесен ощутимый удар.

В тот день астронавты Гриссом, Уайт и Чаффи заняли в 13:00 свои места в командном модуле корабля «Аполлон», расположенном на вершине ракеты-носителя «Сатурн-1Б». Шла обычная подготовка к предстоящему через три с небольшим недели старту. По плану они должны были отправиться 21 февраля в двухнедельный полет по земной орбите. В 18:31, за десять минут до имитации пуска носителя в конце тренировки, в кабине «Аполлона» возник пожар. Члены экипажа погибли буквально в течение нескольких секунд от удушья ядовитыми газами, образовавшимися в результате горения материалов внутренней отделки капсулы «Аполлона». Несмотря на то, что президент Джонсон, вице-президент Хамфри, сенатор Андерсон и Джордж Миллер — председатель комитета палаты депутатов по космосу, выступили с заявлением, что, несмотря на эту трагедию, программа «Аполлон» должна продолжаться, было очевидно — критики «Аполлона» не заставят себя долго ждать. И действительно, сначала СМИ, а после некоторые инженеры НАСА стали говорить, что спешка с осуществлением лунной программы вынудила агентство «срезать углы» в вопросах обеспечения безопасности экипажей. Был создан специальный комитет по рассмотрению причин происшествия. В него вошли 15 человек, в том числе представители НАСА, ВВС, а также научных кругов, не связанных напрямую с лунной программой.

Комитет работал десять недель. Конечным продуктом его деятельности, стоившей 4 миллиона долларов, стал доклад на 3000 страниц. Члены комитета не пощадили ни НАСА, ни одного из главных подрядчиков этого ведомства — компанию «Норт Америкэн». Именно она осуществляла разработку и постройку космического корабля «Аполлон», в том числе его командного модуля, где и произошел пожар. В докладе прямо говорилось об ответственности, которую несли агентство и «Норт Америкэн» за «многочисленные упущения» при проектировании и производстве корабля. Справедливости ради нужно отметить, что авторы документа не смогли точно указать главную причину трагедии и ограничились лишь перечислением условий, которые могли к ней привести:

герметичная кабина, наддутая чистым кислородом;

большое количество огнеопасного материала, распределенного по всей кабине;

уязвимая электропроводка корабля;

уязвимая система трубопроводов, по которым подается огнеопасный и агрессивный охладитель;

неэффективная система экстренного покидания экипажем корабля;

неэффективная система спасения экипажа или оказания ему медицинской помощи.

Документ также содержал ряд рекомендаций по повышению уровня безопасности «Аполлона».

Доклад этот подлил «масла в огонь» критики, которую обрушили американские СМИ на «голову» космической программе США. Характерной в этом плане была редакционная статья, опубликованная в «Нью-Йорк Таймс». Истинной причиной гибели экипажа, по мнению газеты, стал «совершенно иррациональный имидж космической программы в глазах общества, с ее технически необоснованной и, как показала трагедия «Аполлона», исключительно опасной приверженностью бессмысленному сроку высадки человека на Луну к 1970 году». «Во имя политически обусловленного графика, — утверждала «Таймс», — шли на огромный риск, который стоил жизни астронавтам Гриссому, Уайту и Чаффи». Газета потребовала, чтобы «будущая политика НАСА при новом руководстве определялась бы… безопасностью, а не связями с общественностью». Намек на «новое руководство» был весьма прозрачным — Уэбб должен уйти.

Вполне возможно, что и администратору НАСА пришлось бы это сделать, если б он не предпринял ряд решительных мер, направленных на исправление ситуации. Уэбб признал: «Пожар показал, что ряд позиций, относящихся к конструкции и функционированию окружающей среды [корабля], потребуют самого тщательного рассмотрения и, возможно, переделки». Однако глава агентства начал «с себя», а точнее с собственного ведомства. Проведенная им внутренняя реорганизация НАСА была нацелена на усиление контроля руководящего звена агентства над деятельностью подрядчиков, а также на повышение эффективности общения между нижними и верхними эшелонами иерархической структуры НАСА. Второй важнейший шаг состоял в привлечении «Боинга» к дополнительному контролю за работой «Норт Америкэн». Дело в том, что «Боинг» уже выступал в роли подрядчика НАСА, разрабатывая по заказу этого ведомства одну из трех ступеней «Сатурна», а также отвечая за связку этих ступеней в одно целое. Так почему бы не расширить полномочия «Боинга», поручив ему интеграцию ракеты-носителя и корабля? Этот шаг фактически превратил бы «Боинг» в еще одного «смотрителя» за качеством продукции «Норт Америкэн», а заодно и других подрядчиков. Так и было сделано.

Еще два события способствовали выходу американской космической программы из состояния «стопора», в котором она оказалась после пожара на «Аполлоне-1». Одно из них, печальное, произошло в Советском Союзе. 23 апреля 1967 года при посадке корабля «Союз-1» погиб космонавт Владимир Комаров. Известие об этом трагическом инциденте не только подтвердило, что СССР продолжал участвовать в «лунной гонке», но и напомнило: освоение космоса — опасное дело, платить за которое человеческими жизнями удел не только Америки. Второе событие носило позитивный характер. 29 ноября 1967 г. в космос ушел беспилотный «Аполлон-4». Первое испытание носителя «Сатурн-5» закончилось полным успехом. Но еще за неделю до этого события НАСА опубликовало план полетов «Аполлонов», согласно которому американские астронавты должны были ступить на Луну не позднее конца 1969 г. План удивил многих: его осуществление в намеченные сроки было возможно лишь при условии, что все без исключения полеты «Аполлонов» в течение последующих двух лет будут успешными. Трудно сказать, чего было больше в документе — истинной веры Уэбба в надежность техники или же его стремления «заразить» подобной верой простых американцев и политиков, восстановив тем самым их поддержку лунной программе. Если верно второе предположение, то глава агентства достиг своей цели. 30 января 1968 г. — немногим менее чем через три месяца после обнародования данного плана, комитет по космосу сената США опубликовал доклад, содержащий основные итоги парламентского расследования пожара на «Аполлоне-1». Авторы документа, хотя и высказали определенную критику в адрес НАСА, но не усмотрели связи между случившейся трагедией и спешкой, с какой осуществлялась программа «Аполлон». Более того, первой из рекомендаций комитета был призыв к НАСА продолжить реализацию данной программы для достижения поставленных перед ней целей.

Несмотря на столь обещающее начало, 1968 год принес администратору НАСА, пожалуй, не меньше головной боли, чем предыдущий. Правда, никто, слава Богу, не погиб и не пострадал, но то, что стало происходить как внутри, так и за пределами США, все больше отодвигало пилотируемую экспедицию на Селену в конец списка национальных приоритетов Америки. К числу неблагоприятных для «Аполлона» событий внутриполитического характера относились убийства борца за гражданские права чернокожего меньшинства Мартина Лютера Кинга и брата Джона Кеннеди — Роберта, одного из вероятных кандидатов на пост президента США. К этому следует добавить и волну негритянских протестов, захлестнувших американские города после убийства Кинга. Наконец, Джонсон — один из наиболее последовательных и активных сторонников деятельности Соединенных Штатов за пределами атмосферы, решил не переизбираться на очередной срок. Что же касается происходящего за пределами страны, то это было ухудшающееся военное положение США во Вьетнаме, а также советское вторжение в Чехословакию. Все эти события отвлекали внимание общества и политиков, а следовательно и средства из федерального бюджета, от космической программы. Это стало очевидно при бюджетном запросе НАСА на 1969 год. Если проект «Аполлон» получал требуемое «питание», то «Программа практической отдачи „Аполлона"» переводилась на «голодный паек». На нее было запрошено 439 млн долларов — примерно половина того, сколько собирались потратить в 1968 году. Отчасти подобная ситуация объяснялась тем, что конгресс сделал сокращение расходов из федерального бюджета главным приоритетом своей финансовой деятельности в 1968 году. В отличие от начала 1960-х годов, когда многие из членов верхней и нижней палат наживали политический капитал на поддержке великого лунного «броска» Америки, законодатели конца данного десятилетия узрели для себе политическую выгоду в свертывании космической программы США. «Разве мы можем позволить себе столь большие траты на нечто, не связанное напрямую с разрешением острейших внутренних и внешних проблем нашей страны?» — таковбыл вопрос, лежащий в основе их нового, «реалистичного» отношения к деятельности Соединенных Штатов в космосе. Подобный «реализм» вполне соответствовал настроению избирателей. Уже к лету 1965 года треть опрошенных американцев выступали за сокращение расходов на космос, в то время как только 16% — за их рост. За последующие три с половиной года количество желающих уменьшить бюджет НАСА выросло до 40%, а число предлагающих его увеличить упало до 14%. Опрос, проведенный летом 1969 г., показал, что 53% американцев против пилотируемого полета на Марс.

ППО была одной из наиболее «легкопоражаемых» целей. В самом деле — зачем расходовать деньги на то, что, в общем, дублирует «Пилотируемую орбитальную лабораторию», создаваемую военными? Уэбб назвал весну 1968 года временем, когда «НАСА в массированном порядке теряла поддержку в конгрессе». В июне этого года бюджет НАСА был урезан до 4 миллиардов долларов, из которых на ППО выделялось лишь 253 млн. При этом Джонсон предупредил Уэбба о грядущих новых изъятиях средств из «кошелька» агентства. Это означало, что конвейер, с которого сходили «Сатурны», будет остановлен. Фон Браун и ряд других высокопоставленных сотрудников НАСА убеждали главу агентства зарезервировать для ППО хотя бы один «Сатурн-5», способный вывести на орбиту тяжелую станцию, «начиненную» всем необходимым на Земле. В противном случае пришлось бы использовать меньший носитель для запуска этой станции на околоземную орбиту, а затем уже дооснастить комплекс в полете. Уэбб выступил против такого предложения. Ему с трудом удалось убедить конгресс и бюджетный отдел Белого дома в том, что программе «Аполлон» потребуется как минимум 15 носителей типа «Сатурн-5», и он не собирается ставить под сомнение эту цифру путем передачи хотя бы одного носителя для «послеаполлоновской» космической станции. Потом его неоднократно критиковали за якобы недостаточную последовательность в отстаивании ППО. Но руководитель агентства понимал: в 1968 году у него не было уже ни средств, ни политической поддержки, чтобы оправдать в глазах налогоплательщиков, законодателей и Белого дома необходимость как лунной программы, так и ее преемницы. Любые попытки обеспечить будущее Америки в космосе могли привести к политической девальвации ее текущей космической деятельности, а это уже могло поставить под угрозу «Аполлон».

7 октября 1968 г., за два с половиной месяца до первого облета Селены экипажем «Аполлона-8», Джеймс Уэбб ушел в отставку. Он прожил долгую жизнь. Бывшего администратора НАСА не стало в возрасте 85 лет — 27 марта 1992 года, ровно в 34-ю годовщину гибели Гагарина. Похоронен он был на Арлингтонском национальном кладбище — одна из высших почестей, которой удостаиваются те, кто имеет исключительные заслуги перед американской нацией. Вот что написал о нем президент Джордж Буш-старший его вдове:

«Он навсегда останется в памяти, как человек, который привел только что сформированное космическое агентство к его величайшему успеху в 1960-е годы, кульминацией которого стали исторические шаги американского астронавта по Луне. Это единичное событие входит в число тех моментов [в истории] страны, которыми она гордится более всего. Оно стало одним из величайших научных, инженерных, а также управленческих достижений 20-го века. Успех этот является великой данью руководству Джима в НАСА. Народ Америки всегда будет благодарен ему за неиссякаемый вклад, который он внес в нашу нацию, а в общем-то — в [развитие] всего человечества» [654] .

Формально Уэбб перестал быть ответственным за гражданскую космическую деятельность США в конце 1968 г. Все последующие метаморфозы стали происходить с ней уже при его преемниках. Но нетрудно представить, что творилось в душе одного из главных творцов американских космических триумфов, когда он увидел, как в начале 1970-х годов Соединенные Штаты отменили вначале пять экспедиций на Луну, а после — и вторую станцию типа «Скайлэб».

 

США: а нужно ли было соперничать?

Несмотря на то, что редко когда вся американская нация была одержима таким духом соперничества и страстным желанием одержать победу, как во время «лунной гонки», общество переключило свои симпатии с конкуренции на сотрудничество еще до окончания полета Армстронга, Олдрина и Коллинза. Так, газета «Сант-Луис Пост Диспетч» в тот же день, когда «Орел» коснулся поверхности Селены, опубликовала статью. В ней она призвала США продолжить осуществление широкомасштабной космической программы. При этом, однако, отметила, что «будущие полеты в космос должны осуществляться совместными усилиями… Соревнование типа того, в какое вовлечены Россия и США, — неоправданная трата средств». Обе страны, подчеркнуло издание, «совершили гигантский прыжок в космосе, а теперь им следует сотрудничать». По мнению газеты «Бостон Глоб», освоение космоса должно продолжиться «объединенным, а не разделенным человечеством». Как считала «Глоб», «Государствам просто смешно бороться за [единоличный доступ] к маленьким кусочкам [космического пространства], устраивать гонки ради того, чтобы быстрее добраться до одного из его уголков во имя национального престижа, рискуя при этом обанкротиться, углубляя соперничество [между странами] и провоцируя расколы и расхождения [в обществе] внутри своих границ».

А издаваемая в штате Массачусетс газета «Пэтриот Леджер» пошла еще дальше, призвав США «повторить Советскому Союзу предложение Джона Кеннеди… о совместных пилотируемых космических полетах». По мнению «Леджер», время, «когда русские не были заинтересованы в совместной деятельности в космосе из-за того, что были впереди», ушло. И теперь «Интернационализация космической программы, включая совместные советско-американские проекты, может не только сократить ненужные дорогостоящие траты государств, осуществляющих, в основном, такие же программы, но и стать важным стимулом развития сотрудничества в других сферах».

Некоторые обозреватели пошли еще дальше, обрушив свой гнев на всю американскую космическую программу, в особенности на ее лунный компонент. По их мнению, что бы там ни доказал «Аполлон», ему не удалось свести вместе Восток и Запад, а также способствовать достижению мира во всем мире. Классическим образцом подобной критики стала статья в «Сатурдей Ревью», опубликованная 25 октября 1969 г. под характерным заголовком «Истинная трагедия космического младенчества человека». По мнению ее автора, Харри Шварца, проект «Аполлон» представлял из себя «колоссальную растрату ресурсов». Он не «внушил ужас» странам или группам стран, с которыми у США имелись проблемы, не заставил «замолчать урчащие желудки тех, кто живет в гетто» и не убедил богатую американскую молодежь отказаться от анаши. Единственными «некоторыми полезными результатами» проекта стали, по словам Шварца, «два с половиной часа» беспрецедентно захватывающего телешоу, что, однако, явилось «весьма неадекватной окупаемостью 24 млрд долларов (в исчислении на начало XXI века стоимость этого проекта достигла бы 125 млрд долларов). Предприятие это, однако, стоило бы «многих миллиардов долларов… затраченных на него, если бы [послужило цели] сближения государств планеты, уменьшения напряженности и опасности, охвативших большую часть Земли и ее обитателей… Можно только предположить, насколько больше была бы отдача, если бы на борту «Аполлона-11» были американец, русский и китаец, а не три американца».

«Брожение умов», вызванное оценками и переоценками последствий высадки астронавтов на Луне, вышло за пределы средств массовой информации и затронуло конгресс. Обитатели Капитолийского холма вновь заговорили о возможности новых совместных космических проектов с СССР. Отражая подобные настроения, представитель Западной Вирджинии в палате депутатов Кен Хеклер выступил с речью. Он сначала отметил «серьезный конкурентный вызов, брошенный Советским Союзом [Соединенным Штатам]» на предыдущих этапах освоения космоса. Однако далее он сказал: «Возможно, теперь представится шанс превратить это соревнование в такое космическое взаимодействие, которое заложит важный камень в фундамент взаимопонимания между народами». А через три дня после этого выступления группа законодателей из нижней палаты конгресса поддержала проект резолюции № 305, внесенной представителем от штата Массачусетс Хастингсом Кейтом. Она была официально названа «отражающей отношение конгресса к будущему покорению космических границ совместными усилиями, предпринимаемыми Соединенными Штатами и прочими технологически развитыми государствами планеты». В ней подчеркивалась необходимость большего международного сотрудничества в космосе после полета «Аполлона-11». Кроме того, документ этот призывал к новым усилиям в данном направлении. Сделать это было нужно, как считали авторы резолюции, по трем главным причинам.

Первая — политико-идеологическая. Полет «Аполлона-11» помог разным странам осознать, «как много у них общего в освоении космических границ». Вторая (более прагматичная) состояла в том, что «технологически развитые страны мира, объединив усилия, наверняка смогут создать более масштабную космическую программу, чем та, которую смогли позволить себе Соединенные Штаты», полагаясь лишь на свои силы и средства. И, наконец, третья (прагматично-благотворительная): «разделив тяготы освоения космоса с другими странами, Соединенные Штаты смогут больше уделить внимания улучшению жизни на Земле, как внутри собственных границ, так и за их пределами». Поэтому данный документ призвал президента предпринять необходимые шаги с тем, чтобы «официально пригласить прочие технологически развитые страны мира присоединиться к Соединенным Штатам в будущих усилиях, направленных на покорение космоса в интересах всего человечества».

Обратим внимание на одну деталь: несмотря на то, что данный документ пропитан, казалось бы, духом равноправия и сотрудничества, США отнюдь не намерены отказываться от космического лидерства. Только теперь оно предстает не в виде единоличного первенства, а в несколько завуалированной форме игры «главной скрипки» в космическом «оркестре» стран, пожелавших «присоединиться к Соединенным Штатам» в деле освоения внеземного пространства. Именно тогда закрепились основы так называемого «лидерства через сотрудничество», которое стало главным средством укрепления главенствующих позиций США в космосе с середины 1980-х годов.

Представляя вышеупомянутую резолюцию на рассмотрение коллег, конгрессмен Кейт подчеркнул, что успех «Аполлона» предоставил уникальную возможность развернуть «всеобъемлющее сотрудничество» в космосе. При этом, впрочем, он остался на позициях реализма, отметив:

«…Мы можем не получить не только всеобъемлющего, но и вообще никакого ответа. Но это будет жест в лучших американских традициях — в традициях плана Маршалла, плана мирного использования атома президента Трумэна, а также предложения президента Эйзенхауэра об «открытом небе».

Я не испытываю иллюзий относительно того, возвестит или нет эта резолюция наступление новой эры. Советы относятся к контактам с Западом с традиционной настороженностью. Они всегда опасаются, не без некоторого на то основания, что сравнение столь различных социальных систем, со столь различными идеалами свободы мысли и слова, будет не в их пользу».

Впрочем, как полагал Кейт, «если мы вновь протянем в космосе руку сотрудничества, а они [Советы] откажутся, то мы ничего не потеряем. Однако, если они согласятся, то дело международного сотрудничества окажется в огромном выигрыше».

Не осталась в стороне и верхняя палата конгресса. Сенатор от штата Аляска Майк Грейвел через два дня после посадки «Аполлона-11» на Луну внес проект резолюции №221. В нем были перечислены достижения США как в области исследования космоса, так и в деле организации международного сотрудничества в нем. В документе подчеркивалось «желание сената Соединенных Штатов в полной мере разделить наши достижения в сфере космических технологий, а также гордость за их создание со всеми нациями». Поделиться с другими в период холодной войны передовыми технологиями, которые могли использоваться в том числе и для производства новейших вооружений, — шаг довольно смелый. Видимо, поэтому Грейвел пригласил принять участие в космической программе США в качестве астронавтов и наземных специалистов представителей Канады и Мексики. С одной стороны, государства эти не давали повода Вашингтону сомневаться в своей лояльности Америке, а с другой — Соединенным Штатам легче было контролировать использование космических технологий на территориях, которые США традиционно привыкли рассматривать в качестве собственных «задворок». Отдадим, впрочем, должное дипломатичности Грейвела — он упомянул, что после канадцев и мексиканцев приглашение будет распространено на представителей «всех наций», и вообще «интернационализация нашей [американской] космической программы продемонстрирует ее истинную суть, как программу науки и мира, доступ к которой получат люди всей планеты».

Не стоит, однако, думать, будто Грейвела охватил приступ идеализма, в котором национальные интересы США заменились на общечеловеческие. Отнюдь. Выступая в поддержкусобственного проекта резолюции, сенатор между делом заметил: «американцам, чтобы быть лидерами в космосе, совсем не обязательно провозглашать собственную монополию на стремление к открытиям и творческому труду». Достаточно возглавить это стремление. Как видим, — опять «лидерство через сотрудничество».

А несколько недель спустя, 18 ноября 1969 г., группа сенаторов внесла на рассмотрение верхней палаты конгресса еще более смелый проект резолюции, призывающий сенатский комитет по внешним связям «провести всеобъемлющее рассмотрение всех возможностей международного сотрудничества в космосе». Вот как сенатор Проксмайер, один из авторов, объяснил причины, по которым он и его коллеги выступили с подобной инициативой:

«В прошлом НАСА неоднократно задавало Советскому Союзу вопрос: согласится ли он сотрудничать [в космосе] и разделить траты на некоторые аспекты космической программы». Далее Проксмайер зачитал список предложений, которые делались СССР от имени НАСА вплоть до конца 1967 г., а после продолжил: «…нигде в этом списке я не нахожу попыток сделать одностороннее приглашение Советскому Союзу принять участие [в американском космическом проекте] без того, чтобы не настаивать на quid pro quo (симметрично выгодном шаге со стороны СССР. — Ю. К. ). Предложили ли мы, к примеру, взять с собой русского космонавта на Луну? Отправили ли мы образцы лунных пород в СССР, чтобы российские ученые могли их исследовать? Или же наоборот — мы сделали подобные обмены жестко зависимыми от получения со стороны России закрытой космической информации? Ознакомление со списком наводит на мысль о подобных ограничениях, которые и могли привести к отказам [СССР сотрудничать], на что НАСА теперь и жалуется…

Вот почему я думаю, что требуются новые подходы — подходы, не ограниченные рамками старых идей и концепций. Вот почему я прошу комитет по внешним связям [рассмотреть все возможности для сотрудничества в космосе с СССР]. Разумеется, в случае использования подобного одностороннего подхода Америке не удастся вначале заметно сократить собственные финансовые, трудовые и тому подобные затраты [на космос]. Однако я убежден, что с течением времени освоение космоса может и должно осуществляться совместными усилиями, и что у СССР появится стимул внести посильный вклад с помощью денег, специалистов, оборудования и технологий с тем, чтобы получить доступ к благам [от проникновения во внеземное пространство], которые граждане России ценят так же высоко, как и мы» [666] .

Увы, результат подобных инициатив был более чем скромный, а точнее никакой. Ни в верхней, ни в нижней палатах американского конгресса не нашлось достаточно сторонников столь решительных мер по установлению и развитию сотрудничества в космосе с Советским Союзом. И дело отнюдь не в отсутствии интереса в подобном взаимодействии с СССР со стороны американских законодателей. Интерес-то как раз был, особенно в тех комитетах палаты депутатов и сената, которые так или иначе связаны с космической деятельностью. Об этом свидетельствуют документы конгресса США. Как полагают Харви и Сиккоритти, главная причина, по которой обитатели Капитолийского холма не бросились к СССР с новыми предложениями о сотрудничестве, состояла в том, что они не видели сколько-нибудь заметных изменений в подходе советского руководства к вопросу о взаимодействии с Соединенными Штатами за пределами атмосферы.

 

Позиция Никсона

Ричард Никсон, 37-й президент США, принес присягу в качестве главы государства в январе 1969 г. В вопросах освоения космоса он не был ни профаном, ни новичком. В бытность вице-президентом во времена правления Эйзенхауэра, Никсон стал одним из первых в американской администрации, кто указал на тот вызов, который бросил Соединенным Штатам Советский Союз запуском спутника. Было бы ошибкой, отмечал он, «отмахнуться от этого события, как от научного трюка». По его мнению, следовало принять данный факт как «мрачное и временное напоминание» о том, что СССР «развил мощный научный и промышленный потенциал». В качестве председателя сената, вице-президент подписал Национальный акт по аэронавтике и космосу еще до того, как он был подписан президентом Эйзенхауэром 29 июля 1958 г. А когда Никсон баллотировался в президенты в 1960 году, то считал, что американцы должны высадиться на Луну не позднее 1970-1971 гг.

Как подметил один из американских исследователей космической политики США,

«Никсон, хоть ничего и не имел против бокала вина и ужина с астронавтами — героями Америки, тем не менее никогда не демонстрировал личный энтузиазм или же особую приверженность космической программе, которые можно было наблюдать у Джонсона или Дж. Ф. Кеннеди. Отчасти это, видимо, объяснялось тем, что ему не приходилось использовать космическую программу в качестве доказательства своего умения иметь дело с Советами — значение, которое ей, вероятно, придавали Кеннеди и Джонсон. Более того, Никсон унаследовал слишком много экономических проблем, порожденных чрезмерно затратными программами, которые осуществлялись во имя холодной войны во Вьетнаме и Великого общества… Короче говоря, вести холодную войну и проводить внутренние реформы стало так дорого, что у администрации Никсона не оставалось другого выхода, кроме как начать экономить» [669] .

С учетом упомянутой тенденции к заметному уменьшению поддержки космической программы внутри страны, бюджет НАСА можно было довольно безболезненно для общества подвергнуть дальнейшему урезанию. Как отметил другой исследователь из США, если раньше «американцев охватывал энтузиазм при мысли о перспективах освоения космоса, то теперь — только апатия и скука. Картины технологических чудес в космосе сменились картинами технологических провалов на земле». По этой причине космос занимал относительно небольшое место в предвыборной кампании Никсона, в то время, как «закон и порядок», а также Вьетнам — были, несомненно, в центре внимания. Новый президент также понимал, что окончание «космической гонки» может оказать негативное воздействие на космическую программу США. По его мнению, одна из основных проблем этой программы состояла в том, что Советский Союз давно уже не осуществлял полетов в космос, которые могли бы захватить воображение обывателей, а без этого американская публика вряд ли вновь станет проявлять интерес к активизации деятельности Соединенных Штатов за пределами атмосферы. Похожую точку зрения выражала и газета «Лос Анжелес Таймс»:

«…некоторые из аргументов, выдвигаемых в поддержку космической программы, заслуживают пристального рассмотрения. Один из них — просто старое утверждение, будто если США не будут быстро двигаться вперед, то они отдадут свое «космическое превосходство» России. В то время, как это может быть действительно стоящей национальной целью, есть признаки того, что Россия сама поняла несколько лет назад: подобный «кавалерийский» натиск не оправдывает себя ни с научной, ни с финансовой точек зрения» [673] .

Обусловленная «гонкой» с Советским Союзом или без нее, но космическая программа США не должна была оставлять равнодушными американских налогоплательщиков. Это хорошо понимали представители космического лобби Соединенных Штатов, что и было отражено в докладе Оперативной группы по космосу, которую возглавлял не кто иной, как вице-президент США Спиро Агню (напомню, что с 1961 г. должность вице-президента предполагала автоматическое руководство Национальным советом по аэронавтике и космосу). В данном документе, представленном Никсону в сентябре 1969 г., были очерчены основные предлагаемые направления космической политики США при новом хозяине Белого дома. По мнению авторов доклада, «…постановка долгосрочной цели в пилотируемом освоении планет является важной частью будущей «повестки дня» [американской] нации в космосе». Для этого был предложен проект, масштаб и сроки реализации которого способны поразить воображение даже в начале XXI века при качественно более высоком уровне развития технологий. Итак, к началу 1970-х годов НАСА подготовило предварительные планы, которые включают в себя пилотируемую миссию на Марс в 1981 г. Если США возьмутся за решение этой задачи, то в 1974 финансовом году следует принять решение о разработке марсианского посадочного модуля. Подобная программа окажет максимально стимулирующее воздействие на наш технологический потенциал и приведет к расширению наших возможностей [в области науки и техники]… В то время, как запуск экспедиции на Марс может быть осуществлен уже в 1981 г., возможность для (подобного полета], начиная с этой даты, будет предоставляться примерно один раз в два года (когда наступает наиболее выгодная для полета на «Красную планету» диспозиция Земля — Марс. — Ю. К.). Таким образом, понимание факта, что мы в итоге перейдем к изучению планет с помощью людей, оказывает ключевое воздействие на формирование космической программы США после завершения проекта «Аполлон». Однако… в рамках сбалансированной программы, имеющей также другие цели и задачи, эта миссия не должна пользоваться беспрекословным приоритетом, в жертву которому в условиях бюджетного «голода» будут принесены прочие важные виды космической деятельности. Гибкость в определении содержания программы, а также возможность выбора различных сроков для полета на Марс являются органичными частями данного понимания… Время для принятия решений о создании техники для пилотируемой миссии на [«Красную планету»] будет зависеть от уровня бюджетной поддержки космической программы».

Забегая вперед, отмечу, что время для решения о полете астронавтов на Марс, именно из-за недостаточного «Уровня бюджетной поддержки космической программы», так при Никсоне и не наступило. Кроме того, новый президент США Никсон всегда отдавал предпочтение военным перед гражданскими аспектам космонавтики. МБР, разведывательные спутники и противоракеты были для него всегда важнее, чем «Меркурии», «Джемини» или «Аполлоны». К тому моменту, как он занял кабинет в Белом доме в январе 1969 г., бюджет НАСА уже скатился со своего пика в 5,25 млрд долларов в 1965 г. до примерно 4 миллиардов. Лауреат Нобелевской премии Чарльз Таунс, возглавлявший группу советников Никсона по космосу, сказал президенту, что 4 млрд. долларов — «адекватная» сумма. В задачу группы Таунса входило обеспечить переход от космической политики предыдущей администрации к новой, и в этом смысле она в определенной степени была предтечей Оперативной группы по космосу. Кстати, одной из рекомендаций команды нобелевского лауреата было выработать курс США в космосе после завершения программы «Аполлон». Никсон принял к сведению этот совет и с целью его выполнения образовал 13 февраля 1969 г. вышеупомянутую Оперативную группу. Так вот, по мнению Таунса, при одобренном его командой уровне расходов на космос США вполне могли сохранить «конкурентоспособную космическую программу».

В дальнейшем Никсон, видимо, посчитал, что сохранить конкурентоспособность можно и меньшей ценой. Когда он ушел с поста главы государства, «кошелек» НАСА «усох» до 3,04 млрд долларов. В то же время военные космические программы не подверглись такому «обескровливанию» и более того, даже слегка поправили свое финансовое благополучие под занавес президентства Никсона.

Однако в борьбе за пост президента в 1968 году Никсон однозначно представлял себя в виде сторонника «лучшей в мире» космической программы США. Вот выдержка из одного из его выступлений того периода:

«Америка должна быть впереди всех в космосе… Космос — это нечто большее, чем сфера исследований. Это — новое измерение, открытое для всех захватывающее предприятие, обещание благ для человечества. Проиграв космическую гонку, мы проиграем нечто большее, чем просто гонку. Мы потеряем наше стремление к величию, которое является движущей силой великих наций…» [679] .

Окончание «лунной гонки», планы Никсона перейти «от раздоров к переговорам», а также его стремление сэкономить на гражданском «космосе» также усилили его интерес к международному сотрудничеству за пределами атмосферы. 22 июля 1969 г., когда «Аполлон-11» еще возвращался с Луны на Землю, он выразил надежду, что «следующий великий шаг в освоении космоса будет предпринят американцами вместе с представителями других стран так, чтобы мы вместе смогли достичь другого мира». Однако в начале своего первого срока пребывания на посту президента, у Никсона не имелось конкретных идей ни о том, как строить международное космическое партнерство вообще, ни о том, как с Советским Союзом — в частности. Его президентские заявления о сотрудничестве различных стран в космосе были в лучшем случае неопределенными и отражали скорее его миротворческие амбиции, чем конкретное знание того, как на практике сделать освоение космоса интернациональным предприятием. По мнению нового президента, космос был призван иметь морально-оздоровительное воздействие на международные отношения. 20 января 1969 г., в обращении к нации по случаю избрания но пост главы государства, Никсон, говоря об освоении космоса, подчеркнул, что «судьба людей на Земле неразделима… и как бы далеко мы ни проникли в космос, наши судьбы находятся не на звездах, но на Земле, в наших руках, в наших сердцах…» В заявлении по случаю запуска «Аполлона-9» 3 марта 1969 года Никсон выразил надежду, что завоевание космического пространства «сблизит человечество, ибо наглядно продемонстрирует, что могут сделать люди, когда используют для решения задач лучшее, что у них есть в умах и сердцах». А сообщение, переданное экипажем «Аполлона-11» после посадки «в Море Спокойствия… вдохновляет нас на удвоение наших усилий по установлению мира и спокойствия на Земле». Приблизительно такие же заявления были сделаны Никсоном с июля по август 1969 г. в ходе его визитов на Филиппины, в Индонезию, Таиланд, Вьетнам, Индию, Пакистан, Румынию, Англию и Германию. Впрочем, глава Белого дома, говоря о единстве человечества в масштабах Вселенной, отнюдь не впадал в идеализм. Он сознавал, что идеологические различия могут помешать подобному единению. Говоря о телевизионной трансляции посадки «Аполлона-11», Никсон выразил сожаление, что «примерно половина мира не смогла ее посмотреть, а именно — Китай и Советский Союз». При этом, однако, дал понять, что полеты в космос сопряжены с риском для жизни и что это сможет помочь преодолеть данные различия. В заявлении, сделанном по поводу взятия экипажем «Аполлона-11» с собой на Луну символов, посвященных памяти павших советских и американских героев космоса, президент подчеркнул, что «…у мужества нет национальных границ. Имена Гагарина и Комарова, Гриссома, Уайта и Чаффи покрыты такой же славой, как та, которая с нашими молитвами придет к Армстронгу, Олдрину и Коллинзу.

Отдавая должное последовательности и самоотверженности храбрым представителям различных наций, мы особо хотели бы подать пример следующего: если люди могут достичь Луны, то также — и согласия».

Говоря об экипаже «Аполлона-13», оказавшемся в аварийной ситуации после того, как в служебном модуле их корабля взорвался кислородный баллон, Никсон отметил, что «не только американцы, но люди всего мира, не только свободного, но и коммунистического… были вместе с этими людьми в ходе полета». Причем Советский Союз не ограничился лишь выражением сочувствия и солидарности, но предложил вполне конкретное содействие. Председатель Совета министров СССР А. Н. Косыгин направил президенту Никсону телеграмму, где заявил, что советское правительство сделает все возможное для оказания помощи в поиске и спасении экипажа «Аполлона-13» после его возвращения на Землю, если, конечно, такая помощь потребуется. В благодарственном письме на имя космонавта Феоктистова, отправленном через три недели после приземления (а точнее — приводнения), командир «Аполлона-13» Джеймс Ловелл, пилот командного модуля Джек Свайгерт и пилот лунного модуля Фред Хейз написали следующее:

«Благодарим вас за вашу обеспокоенность [судьбой экипажа] «Аполлона-13». В ходе полета были моменты, когда наше безопасное возвращение было под вопросом. Несмотря на то, что нам не довелось исследовать Луну, мы многое узнали о возвращении назад в аварийных условиях.

От имени экипажа «Аполлона-13», пожалуйста, поблагодарите тех, кто обеспечил радиомолчание в ходе спасательной операции (имеется в виду, что СССР воздержался от радиопередач на частотах, которые могли невольно «забить» частоты, использовавшиеся для связи с «тринадцатым». — Ю. К. ). Астронавты ценят предложенную Советским Союзом помощь и надеются, что в будущем между нашими странами будет больше сотрудничества в области космической деятельности» [689] .

Очевидно, первое более или менее четкое представление о том, для чего нужно международное партнерство за пределами атмосферы, Никсон получил в сентябре 1969 г., когда ему был представлен вышеупомянутый доклад Оперативной группы по космосу. В нем в числе прочих были сформулированы цели и задачи сотрудничества США с другими странами в области исследования и освоения внеземного пространства. Из них главными, по мнению авторов документа, являлись: углубление в людях планеты единства; оптимизация международной научной, технической и экономической кооперации [в космосе]; использование космических технологий для решения насущных проблем человечества; разделение как затрат на исследование и освоение космоса, так и результатов [полученных благодаря этой деятельности].

«Исходя из этого, соблюдение наших международных интересов будет лучше всего обеспечено: 1) проектами, которые предоставляют максимум возможности для прямого иностранного участия; 2) проектами, которые принесут экономические и социальные блага другим странам, включая нашу; и 3) видами [космической] деятельности, в рамках которых можно будет и дальше развивать международную кооперацию и координацию [действий].

…Мы должны приложить особые усилия к тому, чтобы сократить увеличивающийся разрыв в технологическом развитии между космическими державами и прочими [не имеющими космических программ] странами. Мы также должны помочь [последним] понять новые возможности, которые предоставляет космический век, и осознать связанную с этим ответственность.

Если мы говорим о том, чтобы значительно расширить международное участие и взаимодействие [в рамках космических проектов], то это должно предполагать: 1) создание базы для максимального использования вкладов других стран в космическую деятельность, для чего необходимо существенно улучшить возможности для учета взглядов и интересов этих государств…

Наиболее ярко выраженной формой иностранного участия в нашей программе станут полеты [на американских кораблях] иностранных астронавтов. Разумеется, такое возможно лишь при условии значительного иностранного вклада в соответствующие программы.

Форма партнерства, наиболее предпочитаемая развитыми странами, состоит в предоставлении им технической помощи для развития их собственных возможностей [для исследования и освоения космоса]. Мы должны двигаться в направлении либерализации нашей политики в сфере космического сотрудничества, быть готовыми по мере возможности предоставлять услуги [по запускам полезных нагрузок] и технологии, а также привлекать зарубежных экспертов в детальное составление будущих планов американской космической программы, включая участие в разработке проектов и конструкций [космической техники].

Создание механизма международного участия в космической деятельности, благодаря которому страны получат возможность запуска своих полезных нагрузок не только благодаря непосредственной помощи Соединенных Штатов.

Разделение труда между нами и другими странами или региональными космическими организациями, которое позволило бы взять на себя единоличную или коллективную ответственность за решение научных или прикладных задач в космическом пространстве.

Международная финансовая и организационная поддержка исследования планет типа той, что была во время Международного геофизического года» [690] .

Впервые с момента начала своего президентства Никсон упомянул о том, чего конкретно он ожидает от международного сотрудничества в космосе, через полгода после выхода в свет доклада Оперативной группы, а именно 7 марта 1970 года в «Заявлении о будущем космической программы Соединенных Штатов». В нем четко прослеживаются некоторые рекомендации данной группы. Никсон, в частности, сказал: «Другие страны уже используют наши носители для запуска в космос своих беспилотных научных нагрузок на основе разделения затрат [на подобные запуски]. Мы ждем, что наступит день, когда подобные соглашения смогут быть распространены на более широкие сферы [космической деятельности], включая спутники и [полеты] астронавтов». Президент назвал государства, которые, по его мнению, могли стать партнерами США в космосе. Это страны Западной Европы, Канада, Япония и Австралия. Советского Союза в списке «приглашенных» не было.

Но при этом в подходе Никсона к межгосударственному взаимодействию за пределами атмосферы было нечто, что выгодно отличало главу Белого дома от его предшественников и создавало более благоприятные условия для принятия Советским Союзом американского предложения об объединении усилий в космосе. В своей международной космической политике президент стал делать акцент не столько на обязательности для США сохранять «лидерство через сотрудничество» (позиция, закрепляющая главенствующее положение США в любом совместном космическом проекте), сколько на необходимости быть «партнером, а не патроном». Равноправное партнерство с Соединенными Штатами, даже носящее во многом декларативный характер, было в принципе приемлемо для Советского Союза, который не считал свою космическую мощь уступающей американской.

Несмотря на отсутствие формального интереса к сотрудничеству в космосе с СССР в начале первого президентского срока, Никсон не был чужд этой идее. По воспоминаниям бывшего посла Соединенных Штатов в Советском Союзе Фоя Колера, именно Никсон, а не Кеннеди впервые выдвинул идею объединить в космосе усилия США и СССР. Выступая в 1959 году по телевидению и радио перед советскими людьми, Никсон, в частности, сказал:

«Давайте будем сотрудничать в области освоения космического пространства. Как сказал мне один рабочий в Новосибирске: „Давайте вместе отправимся на Луну"» [693] . А в марте 1968 г., уже во время предвыборной кампании, Никсон отметил: «Космическое пространство из области бесконечных все более дорогих престижных гонок должно переместиться в фокус усиливающегося американо-советского сотрудничества. Из-за открытости нашего общества о нашей космической программе известно так много, что, пригласив Советский Союз принять участие в невоенных [космических] проектах, мы вряд ли создадим угрозу собственной национальной безопасности» [694] .

Более того, как показали дальнейшие слова Никсона, именно забота о «мире и спокойствии» для собственной страны была одной из главных причин, по которой он стал рассматривать возможность космического альянса двух сверхдержав: «Настаивая на ответных привилегиях (быть допущенными на взаимной основе к информации о космической программе СССР. — Ю. К.), мы узнаем намного больше об их космической деятельности, тем самым, безусловно, укрепив безопасность Соединенных Штатов». Здесь уместно заметить, что стремление Никсона «узнать намного больше» о том, что делает Советский Союз за пределами атмосферы, проявилось у него еще в 1959 году, когда он посетил СССР в статусе вице-президента. По воспоминаниям сына Хрущева — Сергея,

«Никсон вцепился, как клещ, проявлял недипломатическую настойчивость в желании глянуть на ракеты.

Отец даже вспылил: «Не вице-президент, а шпион какой-то».

Никсону так и не удалось увидеть наше «ракетное чудо». Его только поддразнили сообщением в газетах о запуске накануне его приезда высотных геофизических ракет с собачками на борту» [696] .

Существовала, правда, и еще одна причина, по которой новый президент хотел представить на «суд» общественности США информацию о советском ракетно-космическом потенциале. Дело в том, что американцы, как отмечалось выше, к тому времени стали тяготиться большими расходами на космос. Поэтому они, по замечанию одного американского обозревателя, уже не принимали безоглядно «аргументы в пользу престижа и международного соревнования с русскими так, как они это когда-то делали, вне зависимости от того, насколько данные аргументы могли показаться весомыми в долгосрочной перспективе». Простые налогоплательщики хотели знать: «действительно ли есть космическая «гонка» или же это иллюзорное соревнование, которое Америка уже выиграла из-за отсутствия соперника». По этой причине, говоря об оздоровительном воздействии советско-американского космического партнерства на отношения между двумя сверхдержавами, Никсону приходилось проявлять немалую осторожность, чтобы не уменьшить еще больше поддержку космической программы США внутри страны. Согласно опросу общественного мнения Трендекс, проведенному в конце 1968 г., только 18% респондентов полагали, что смягчение международной напряженности может оказать благотворное воздействие на космическую программу.

 

Космическая отрасль США: из кризиса «под руку» с СССР?

Разумеется, стремление Никсона узнать больше о советской заатмосферной деятельности не может само по себе объяснить усилившийся интерес космического сообщества США к сотрудничеству с СССР. Более того, интерес этот отнюдь не был стимулирован президентской инициативой, хотя в упомянутом докладе Оперативной группы по космосу, работавшей под руководством первого заместителя главы государства, были отражены отношение к космической программе СССР, а также видение возможного советско-американского взаимодействия во внеземном пространстве. Как отметили авторы доклада,

«…В настоящее время, благодаря успеху «Аполлона», полетам «Маринер-6» и «Маринер-7», эффективному использованию связных и метеорологических спутников, США находятся на пике своего престижа и космических достижений [700] .

На короткий промежуток времени (выделено мною. — Ю. К. ) гонка с русскими выиграна… В настоящий момент маловероятно, чтобы советские космические достижения имели бы такой же эффект, как в прошлом. Однако Советы продолжают развивать свой потенциал для [«взятия» очередных «барьеров» в космосе], а потому есть все основания ожидать от [СССР] осуществления грандиозных космических программ с громким политическим резонансом. Нет никаких признаков того, что Советы собираются сократить или вообще прекратить свою доступную для всеобщего обозрения космическую деятельность (выделено мною. — Ю. К. ), несмотря на проблемы, которые у них были с ракетами-носителями и космическими кораблями (видимо, имеются в виду неудачи с «лунной лошадкой» Н-2 и гибель «Союза-1». — Ю. К. ), а также несмотря на затмевающий [любые другие космические достижения] полет «Аполлона-11».

…Опыт [попыток взаимодействия] с СССР в космосе за прошедшие десять лет показал, что главная проблема развития космического сотрудничества [с этой страной] носит политический, а не инженерный или экономический характер. Были определены многочисленные технически вполне жизнеспособные проекты для партнерства с Советским Союзом [в данной сфере]. Более того, многие из них были в той или иной форме предложены Советскому Союзу, но, как правило, безрезультатно. Например, мы могли разработать серию последовательных шагов, которые привели бы к крупномасштабному сотрудничеству. [Шаги эти] охватывали бы диапазон от прямого и полнообъемного обмена результатами осуществления различных космических проектов до согласованных взаимодополняющих действий (как, например, обоюдная поддержка слежения за космическими объектами или координированные запуски спутников для решения специальных задач в космосе). Следующей ступенью стали бы полностью интегрированные, состоящие из советских и американских элементов проекты, предназначенные для достижения общих целей [СССР и США] в космосе. Особого внимания заслуживают следующие направления:

В области космических исследований: изучение с околоземной орбиты, атмосферной динамики и магнитного поля Земли; астрономические наблюдения с использованием спутников или лунных баз; наблюдения за солнечной активностью с помощью спутников, а также исследование Луны и прочих планет.

В области прикладного использования космической деятельности: координирование работы с метеорологическими спутниками с целью глобального предсказания погоды и раннего предвидения природных катастроф; создание спутниковой системы для поиска полезных ископаемых и контроля над ними.

В области пилотируемых полетов: медико-биологические исследования, аварийно-спасательные работы в космосе, координация экспериментов и параметров полетов для околоземных орбитальных станций, освоение Луны и обмен астронавтами.

В области отслеживания космических объектов: взаимодополнение возможностей друг друга.

С учетом исключительно большого внимания, которое Советы уделяют исследованию планет, взаимодействие в данной области представляется особенно интересным» [701] .

Несмотря на то, что вышеупомянутые рекомендации по объединению усилий двух стран в космосе были сделаны осенью 1969 г., Никсон официально включил космическое сотрудничество с Советским Союзом в число задач государственной политики Соединенных Штатов только 25 февраля 1971 года в своем послании к конгрессу под названием «Внешняя политика США на 1970-е годы: строить мир»:

«Я также поручил НАСА предпринять все усилия для расширения нашего сотрудничества в космосе с Советским Союзом. Здесь уже наметился прогресс. Вместе с советскими учеными и инженерами мы определили пути проектирования совместимых стыковочных систем.

В январе мы достигли предварительного соглашения с Советским Союзом, которое может стать основой для установления куда более широкого сотрудничества между нами в области космоса. Я предписал НАСА и Государственному департаменту отнестись к решению этой перспективной задачи со всей серьезностью» [702] .

Предыдущий период в истории советско-американского космического сотрудничества показал, что заявления президента о необходимости взаимодействовать с Советским Союзом обычно предшествуют любым видам каких-либо совместных действий двух стран за пределами атмосферы. Согласно вышеупомянутому посланию к конгрессу, советско-американское сотрудничество в космосе официально возродилось при Никсоне в январе 1971 г. Однако к тому времени полномочные представители советской и американской космических программ уже почти два года проводили встречи, на которых обсуждали возможные совместные проекты в космосе. Подобное беспрецедентное явление в истории космических отношений между двумя странами стало возможным благодаря ряду тенденций в американской космической политике и программе.

Одна из них заключалась в том, что действия государственного руководства в СССР и в США были в разной степени зависимы от общественного мнения своих стран. В Советском Союзе все решения, независимо от сложности и масштаба, принимались «наверху», считались априори грамотными, верными и предполагали беспрекословное их выполнение «низами». В Соединенных Штатах была иная ситуация. Любой дорогостоящий проект должен был в первую очередь соответствовать чаяниям и потребностям избирателей, а потому подвергался постоянному рассмотрению и контролю со стороны законодателей. Большинство же электората, как показывали опросы общественного мнения в США, рассматривало мощную космическую программу как поглотителя неоправданно больших средств из федерального бюджета. Поэтому, несмотря на мнение американских экспертов, полагавших, что «как США, так и СССР находились под давлением внутренних проблем, а потому благосклонно отнеслись бы к объединению усилий в космосе ради сокращения расходов» на этот вид деятельности, советская космическая программа не столкнулась с такими политическими и финансовыми проблемами, как американская. Руководство СССР считало, что Советский Союз, может, и проиграл «лунную», но отнюдь не «космическую» гонку. Последняя же выходила за рамки просто борьбы за первенство в водружении национального флага на Луне и предполагала соревнование в сфере более широкого освоения космоса. Победителем здесь будет тот, чьи представители смогут дольше, более продуктивно и комфортно жить и работать за пределами атмосферы. Именно на этом направлении собирался СССР бросить вызов США, когда провозгласил «свой путь» в космосе, заключавшийся, как известно, в создании долговременных пилотируемых орбитальных станций. Это был идеологически достаточно обоснованный и дальновидный ход. Граждане «самого справедливого» государства на свете уже одним фактом длительного проживания в космосе были призваны постоянно притягивать к себе внимание мировых СМИ. Народам планеты, таким образом, непрерывно напоминали о том «небывалом расцвете», который обеспечил науке и технике социалистический строй. Поэтому, когда в начале 1972 года сенатский комитет по исследованиям в области аэронавтики и космоса подготовил доклад о состоянии советской космической программы, у него были все основания назвать данную программу «сильным и растущим предприятием», которое, в отличие от американской космической отрасли, практически не знало бюджетных ограничений. Подобная ситуация объясняет разницу в причинах, по которым руководители советской и американской космических отраслей искали взаимодействия между своими отраслями. Интерес первых к сотрудничеству с коллегами из США был во многом продиктован их желанием, с одной стороны, получить доступ к заокеанским космическим, в частности, стыковочным, технологиям и опыту, а с другой — подчеркнуть равновеликость советской космической программы американской.

Что же касается вторых, то их интерес к партнерству с Советским Союзом был вызван факторами, жизненно важными для будущего пилотируемой деятельности Соединенных Штатов за пределами атмосферы. Это объясняет, почему стремление к двустороннему сотрудничеству было ярче выражено с американской стороны, чем с советской, и почему США предпринимали более активные шаги в данном направлении. В основе поиска Соединенными Штатами космического сближения с Советским Союзом было несколько составляющих.

Во-первых, отмена нескольких экспедиций на Луну привела к тому, что ряд командных модулей «Аполлона» оказались невостребованными. Совместный космический полет позволил бы НАСА использовать хотя бы один из них.

Во-вторых, по составленным к тому времени планам агентства, проект «Аполлон» должен был закончиться в 1972 г., а следующая пилотируемая программа начаться не раньше 1978 г. Это означало, что в полетах американских кораблей с экипажами на борту наступит шестилетний перерыв. Такая пауза могла оказать губительное воздействие на космическую инфраструктуру США, созданную для обеспечения пилотируемых миссий. Чтобы этого не произошло, НАСА намеревалось потратить большую часть из 300 млн. долларов, а именно в такую сумму была оценена в Соединенных Штатах первая стыковка кораблей двух стран, на поддержание «в форме» данной инфраструктуры в Хьюстоне, Хантсвилле, Алабаме и на мысе имени Кеннеди. Рассматривались и другие варианты сохранения в рабочем состоянии центров и предприятий США, существование которых было напрямую связано с полетами астронавтов. Однако все эти способы были значительно дороже, чем планируемая стыковка «Аполлона» и «Союза», а, следовательно, еще труднее вписались бы в сократившийся бюджет НАСА. Так, станция «Скайлэб-2», которую можно было бы вывести на орбиту в 1976 г., обошлась бы американским налогоплательщикам в 800 млн. долларов, а двухнедельный полет по лунной орбите в 1976 или 1977 годах с целью составления подробной карты Селены — в 400 млн. долларов.

В-третьих, с учетом наметившегося потепления в отношениях между СССР и США и желания американского политического истеблишмента сохранить эту тенденцию, у НАСА были все основания рассчитывать на поддержку, в том числе финансовую, советско-американской космической миссии со стороны Белого дома и Капитолийского холма.

В-четвертых — «Аполлон-13». Взрыв кислородного бака во время его полета к Луне, создавший серьезную угрозу жизни астронавтов, сделал перспективу разработки универсальных средств спасения на основе советских и американских космических кораблей весьма привлекательной в глазах общества и политиков США. Интересно, что росту популярности в США идеи о взаимопомощи на орбите невольно способствовал Голливуд. По воспоминаниям Сыромятникова, неожиданно переговоры между представителями советской космической программы и американской Академией наук приобрели конкретный характер: «Поводом послужил американский почти научно-фантастический, почти просоветский фильм «В плену орбиты» («Marooned»), в котором советские космонавты помогали спасать терпящих бедствие астронавтов, сумев приблизиться на орбите и через открытый космос передать баллоны с кислородом. Состыковаться корабли не могли, так как их механизмы были несовместимы. Общественность США активно отреагировала на фантазию кинематографистов, что вообще характерно для американцев. Отправившийся в Москву президент Американской академии Ф. Хандлер взял на себя посредническую миссию. В тот момент искусство, наука и политика оказались единодушны, и это в конце концов дало практические результаты».

Пятая причина, вынуждавшая НАСА проявлять активность в поиске партнерства с советской космической отраслью, состояла в том, что интерес простых американцев к деятельности их страны в космосе значительно снизился уже после первых полетов астронавтов к Селене и на нее. Достаточно вспомнить, что ни одна из ведущих телевизионных компаний Соединенных Штатов не стала показывать в прямом эфире полет «Аполлона-13», хотя это был всего лишь третий визит людей на другую планету (экипаж этого корабля, разумеется, стал героем всех теле-, радио- и газетных новостей после того, как оказался в опасности). Предстоящая совместная миссия, предлагающая американской публике новое «шоу» на орбите, вполне могла рассчитывать на более высокий общественный интерес и поддержку, чем очередная экспедиция на Луну.

В-шестых, совместный пилотируемый космический полет дал бы НАСА время и опыт, необходимые для определения технических требований к системам, которые в дальнейшем могли быть использованы на «шаттлах». Наконец, одной из главных целей первой советско-американской миссии в космосе было установить между двумя странами отношения «взаимного доверия и уверенности в надежности друг друга» — важнейшего условия для продолжения дальнейшего взаимодействия за пределами атмосферы.

Интересно, что совместному полету невольно способствовало и несколько противоречивое стремление Никсона, с одной стороны, сэкономить на «космосе», а с другой — осуществить после «Аполлона» какой-нибудь другой амбициозный космический проект. Об этом он, еще в бытность кандидатом в президенты, прямо сказал в мае 1968 г.: «Думаю, что космос будет в списке тех сфер деятельности, расходы на которые я как президент предложу сократить. Полагаю, что нам придется сконцентрироваться на тех сферах, где шансы на получение впечатляющих результатов будут наиболее высоки. Однако с учетом серьезнейшего финансового кризиса, в котором сегодня находятся Соединенные Штаты, нам придется пойти на некоторые сокращения. Я поддержу эти сокращения. Но как только нам удастся восстановить [экономическую] стабильность в стране, мы вновь сможем продолжить программы освоения не только космоса, но и вообще всего нового. И тогда космос должен будет стать одним из первых в списке приоритетов, поскольку ни одна великая держава не может позволить себе быть второй в исследовании неизвестного».

По мнению высших руководителей страны, к числу которых относился вице-президент Спиро Агню, международное сотрудничество с разделением финансового бремени между всеми участниками было важнейшим условием реализации любого крупномасштабного космического проекта. Но проект проекту, даже в одной и той же области — рознь. Космический корабль многоразового использования типа «Спэйс Шаттл», имеющий четкое военное применение, США могли разрабатывать вместе с ближайшими друзьями и стратегическими союзниками — Западной Европой и Канадой. Понятно, что Советскому Союзу — потенциальному противнику Соединенных Штатов, несмотря на весь его опыт в создании пилотируемой космической техники, вход в этот «альянс» был заказан. Другое дело — обитаемая околоземная станция — один из проектов, представлявших для НАСА наибольший интерес. Подобный орбитальный комплекс мог быть построен в рамках двустороннего соглашения между США и СССР на базе уже сравнительно «устаревших» американских и советских технологий.

 

Станция под вопросом

Впрочем, у проекта околоземного «дома» были и свои оппоненты. Доклад, представленный Никсону группой экспертов еще до его формального вступления в должность президента, критиковал идею орбитального комплекса на том основании, что это «был, очевидно, не самый эффективный способ продолжать показывать с целью престижа наши пилотируемые космические возможности», в то время как потребность в престиже на международной арене продолжала сохраняться. Дальнейший ход событий показал, что Никсон прислушался к рекомендациям, изложенным в этом документе. В одной из них, кстати, рекомендовалось активизировать попытки по организации международного сотрудничества в космосе, в частности, с Советским Союзом. По мнению авторов доклада, исследование космоса с помощью автоматических аппаратов было сферой, где советско-американское сотрудничество наиболее вероятно. Однако обращает на себя внимание причина, по которой они рекомендовали взаимодействие именно в этой области: «в ней Советы так же компетентны, как мы, что очевидно позволит сэкономить средства обеим странам». Это отмеченное равенство возможностей вполне могло быть применено и к пилотируемой космонавтике, а следовательно — стать одним из факторов, предопределяющих будущее партнерство двух стран в сфере обитаемого космоса.

Американцы были хорошо осведомлены о работах в СССР по созданию орбитальных станций. Джо Калифано, советник Никсона, в меморандуме только что избранному президенту подчеркнул:

«анализ темпов, какими осуществляется советская программа высадки человека на Луну, наличие пилотируемых космических кораблей и носителей для их запуска дают основание предположить, что Советы уже в состоянии вывести в космос прототип космической станции. Это может стать прологом к установлению [их] длительного присутствия на околоземной орбите» [719] .

Вывод из меморандума Калифано напрашивался сам собой: Советский Союз является естественным партнером Америки в разработке и строительстве орбитального комплекса. Впрочем, к тому времени в США уже рассматривались планы по кооперации с СССР в рамках такого рода проекта. Так, Эдвард Уэлш, исполнительный секретарь Национального совета по аэронавтике и космосу в администрации Джонсона, сказал в мае 1968 г., что сотрудничество с Советским Союзом в тех случаях, когда оно приобретало взаимовыгодный характер, всегда было одной из целей американской политики. Причем Уэлш не ограничился общей декларацией, а указал на конкретную форму, которую могло бы обрести подобное взаимодействие. По его мнению, «совместная обитаемая лаборатория на поверхности Луны» (фактически та же околоземная станция, только расположенная на Селене) могла стать хорошим объектом для двустороннего партнерства.

 

СССР: сближаться или нет?

В основе американских аргументов в пользу своевременности новых инициатив о космическом партнерстве с Советским Союзом лежали следующие посылки. Первая. США безусловно выиграли «космическую гонку» с СССР. Вторая. Советам не остается ничего другого, как признать американское превосходство в космосе. Третья. Увидев готовность к сотрудничеству со стороны Соединенных Штатов, Москва проявит реализм и поймет, что лучше взаимодействовать с успешным противником, чем продолжать дорогостоящее соперничество с ним — то, что может привести лишь к дальнейшему отставанию СССР от США в космосе.

Советский Союз, однако, не спешил действовать в соответствии с логикой, предначертанной ему сторонниками советско-американского сотрудничества в космосе. Более того, не похоже было, что на СССР произвел большое впечатление успех программы «Аполлон» или что Москва намерена покончить с традиционной единоличностью в области исследования либо освоения космоса. Следует, впрочем, признать, что советская пресса отдала должное высадке американцев на Луну. Так, «Известия» назвали это «замечательным техническим достижением», «Правда» — «крупнейшим технологическим свершением», а «Труд» — «выдающимся успехом». При этом, однако, тон печати был таков, что у читателя должно было сложиться впечатление: да, люди на Луне — это, конечно, здорово, но не следует забывать, что речь идет всего лишь об эпизоде в истории освоения космоса — процессе, главную роль в котором играет СССР.

Показательна в этом смысле статья в «Правде» от 23 июля 1969 г. Воздав должное высадке людей на Луне, как «исключительному событию», газета в то же время подчеркнула, что оно стоит в одном ряду с такими выдающимися достижениями, как запуск первого искусственного спутника Земли, первый пилотируемый космический полет, осуществленный Юрием Гагариным, первый выход в открытый космос, совершенный Алексеем Леоновым, а также первые запуски автоматических аппаратов на Луну, Марс и Венеру (все также были советскими). Дали советские труженики пера и классовую оценку «Аполлону». Так, «Правда» от 27 июля советовала не забывать, что успех лунной программы эксплуатируется теми же людьми, которые развязали и продолжают вести «грязную войну» во Вьетнаме, помогают израильским агрессорам и поддерживают реваншистов в Бонне. В подобном духе было выдержано и выступление комментатора по московскому радио 29 июля. Он напомнил, что успех «Аполлонов» не может скрыть жгучих проблем американской действительности, к коим относятся массовые протесты общественности Соединенных Штатов против войны во Вьетнаме; попытки вашингтонской администрации навязать своей стране создание дорогостоящей системы противоракетной обороны, что было запланировано еще предыдущим правительством США; усиливающиеся волнения среди негритянского населения, борющегося за равные права; демонстрации американских бедняков; «мощные забастовки» рабочих и служащих.

Все эти высказывания, появлявшиеся в подконтрольных государству СМИ, посылали Америке недвусмысленный сигнал: „Аполлон", конечно, немалое достижение, но мы понимаем, что он в первую очередь очередная попытка замаскировать ваши «империалистические язвы», а потому не думайте, что мы будем вам в этом помогать». Предельно же небольшой размер заметок, посвященных экспедициям на Луну, должен был создать у советского читателя представление о незначительности событий. Подобная политика СМИ, проводимая в соответствии с идеологическими установками Кремля, раздражала даже такого последовательного приверженца внутри- и внешнеполитического курса КПСС, а соответственно и ярого «антиимпериалиста», как генерал Каманин. Вот какую запись он оставил, в частности, в своем дневнике по поводу старта «Аполлона-13», состоявшегося в апреле 1970 г.:

«В нашей печати до предела скупо сообщается об этом полете (была лишь крохотная заметка в «Правде» за 12 апреля), и это еще больше портит мне настроение. Осуществление мечты, которой жила вся планета последние десять лет, перестало интересовать наших руководителей только потому, что на Луну летаем не мы, а американцы. Я не могу присоединиться к заговору молчания о величайшем достижении человечества и от всей души приветствую успехи наших американских коллег, хотя знаю, что советские космонавты тяжело переживают наше поражение» [722] .

Но в любом случае, в конце 1960-х годов Москве стало ясно — «лунная гонка» проиграна, и космос, бывший доселе ареной ожесточенного соперничества двух систем, может закрепить тенденцию к потеплению, обозначившуюся в советско-американских отношениях. Намек на это содержался в речи Брежнева, с которой он выступил в Кремле 1 ноября 1968 г. Он отметил, что любая деятельность советских людей на Земле и в космосе подчинена делу укрепления мира и прогрессу человечества. Кроме того, Генсек подчеркнул, что космос должен быть сферой научных исследований и международного сотрудничества, а не ареной для враждебной конфронтации. Впрочем, еще до этого намека главы Кремля и даже еще до посадки «Аполлона-11» на Луну из советской научной среды стали появляться сигналы о желательности международного взаимодействия за пределами атмосферы. Так, Б. П. Константинов, вице-президент АН СССР, еще в 1968 г. в интервью югославской газете «Вестник Загреба» отметил, что освоение космоса является все еще «вопросом престижа».

Однако при этом он высказал уверенность, что вместе с прогрессом в этой области все более будет становиться очевидной необходимость какого-либо сотрудничества в космосе. Константинов упомянул два направления для такого рода партнерства: спасение космонавтов и неразмещение во внеземном пространстве боевых средств и вооружений.

Аналогичные мысли посещали и разработчиков космической техники. Когда на повестке дня стояла разработка и постройка военной орбитальной станции типа «Алмаз», конструкторы понимали: «Алмаз» должен оставаться секретным военным космическим объектом. Необходимо же иметь по возможности и несекретную станцию и продемонстрировать всему миру, что мы предлагаем международное сотрудничество в интересах науки и экономики. Сделать все это надо было быстро, пока американцы не додумались захватить с собой на Луну астронавта какой-либо европейской страны».

А накануне 1971 г. в поддержку идеи взаимодействия между разными странами в области освоения космоса выступила и «Правда». Главный печатный орган страны однозначно заявил, что роль международного сотрудничества в космосе должна вырасти уже в ближайшем будущем. Сотрудничество это, по словам газеты, охватит значительное количество государств и повысит эффективность исследования и завоевания космоса. Космонавтика, утверждала «Правда», все чаще будет становиться основой для научно-технического взаимодействия различных стран, облегчая взаимопонимание между ними.

Впрочем, делать обнадеживающие высказывания о грядущем партнерстве оказалось легче, чем преодолеть инерцию недоверия и соперничества, господствовавшую в советско-американских космических отношениях с начала космической эры. Так, академик Благонравов выступил с достаточно дежурным заявлением по случаю полета «Аполлона-8», в котором подчеркнул, что отечественные ученые всегда были готовы к взаимному обмену результатами космических исследований с американскими коллегами и что результаты этих исследований должны использоваться на благо всего человечества. Впрочем, пропагандисты не были бы сами собой, если б позволили отношению ученых СССР к первому пилотируемому полету к Луне остаться даже на этой пресно-мажорной ноте. Так, один из обозревателей, комментируя по радио миссию «восьмерки», отметил, что полет «Аполлона» должен напомнить всем людям Земли о «жизненной необходимости» международного сотрудничества в рамках проектов, представляющих интерес для всего человечества. Один из таких проектов — научные исследования в мирных целях. Остается только жалеть, подчеркнул обозреватель, что агрессивные тенденции в американской внешней политике продолжают препятствовать сотрудничеству между Советским Союзом и Соединенными Штатами, а также — другими нациями, в области космической деятельности.

Однако США, очевидно, не считали, что агрессивные тенденции в их внешней политике способны создать препоны на пути объединения усилий за пределами атмосферы двух сверхдержав. Так, в 1969 г. руководитель НАСА Томас Пэйн обрушил на руководство АН СССР лавину инициатив, о которых доложил 11 марта 1970 г. в сенатском комитете по исследованиям в области аэронавтики и космоса:

«…За последние несколько месяцев я написал очередную серию писем президенту Келдышу и академику Благонравову… с новыми предложениями, касающимися сотрудничества в космосе. Письма приглашали советских ученых провести эксперименты на наших космических кораблях, предоставляли им возможность использовать лазерный рефлектор, оставленный на Луне экипажем «Аполлона-11», предлагали участвовать в анализе образцов грунта лунной поверхности, приглашали принять участие вконференции по миссии «Викингов» [730] на Марс, предлагали провести обсуждение планетарных программ [обеих стран]. Кроме того, мы подтвердили нашу готовность встретиться и рассмотреть любую возможность для совместного сотрудничества» [731] .

Увы, ни на одну из инициатив Пэйна ответа дано не было. Вот лишь некоторые их примеры.

Глава НАСА передал 30 апреля 1969 г. академику Благонравову публикацию агентства под названием «Возможности для участия в исследованиях космических полетов», сопроводив жест этот уверениями в том, что участие советских ученых в такого рода деятельности будет только приветствоваться. Никакой реакции со стороны Москвы не последовало.

Решив не сдаваться, Пэйн отправил 29 мая 1969 г. приглашение Благонравову на старт «Аполлона-11», в котором предложил, в том числе, встретиться «без галстуков» и обсудить в неформальной атмосфере возможные совместные проекты. На этот раз «успех» был налицо, правда лишь частичный. Анатолий Аркадьевич ответил, но лишь для того, чтобы сообщить, что присутствовать на старте, увы, не сможет.

Пэйн перенес «огонь» на самый верхний эшелон властной структуры академии. Он лично предложил президенту АН СССР Келдышу прислать советских ученых на своего рода брифинг, запланированный НАСА на 11 — 12 сентября 1969 г. Мероприятие было организовано для исследователей, пожелавших предложить свои эксперименты для осуществления в ходе грядущих миссий «Викингов» к Марсу. Адресат получил письмо лишь 3 сентября 1969 г. и, сославшись на недостаток времени для решения организационных вопросов, связанных с откомандированием за «железный занавес» советских специалистов, ответил отказом. Впрочем, президент академии запросил материалы брифинга для последующего распространения среди коллег и даже не исключил возможность и того, что в будущем подобная встреча может произойти. Пэйн отослал запрошенные материалы Келдышу и предложил ему организовать отдельный брифинг для советских ученых. Ответом администратору НАСА было молчание.

18 сентября 1969 г. доктор Хамфрис, начальник отдела космической медицины НАСА, отправил О. Г. Газенко, ведущему советскому специалисту в области космической биологии и медицины, письмо с вопросом, не желает ли тот выдвинуть какие-нибудь предложения по обмену молодыми врачами и биологами из СССР и США с прохождением ими стажировки в заранее выбранных лабораториях Советского Союза и Соединенных Штатов. В ответном письме, которое пришло в НАСА лишь 9 декабря 1969 г., Газенко просил еще время для консультаций по поводу предложения Хамфриса.

В письме к Келдышу от 3 октября 1969 г. Пэйн заверил, что американская сторона приветствовала бы предложения советских ученых касательно анализа лунного грунта. Ответа не последовало.

Через неделю, 10 октября, Пэйн направил Келдышу копии доклада, подготовленного для президента США Оперативной группой по космосу. В сопроводительном письме глава НАСА предложил главе АН СССР рассмотреть возможности того, как космические программы Советского Союза и Соединенных Штатов могли бы дополнить друг друга. Поскольку Пэйн хотел, чтобы в переговорах на эту тему приняли участие космонавты и астронавты, было очевидно — администратор НАСА рассматривает возможность объединения усилий двух стран в рамках пилотируемых проектов.

В ответе от 12 декабря 1969 г. Келдыш подтвердил получение материалов. Он согласился с тем, что советско-американское сотрудничество в космосе «в настоящее время имеет ограниченный характер и его необходимо развивать». Келдыш также согласился с предложением Пэйна встретиться и обсудить эту проблему, но отложил встречу «на три-четыре месяца». Президент АН СССР отклонил идею администратора НАСА пригласить российских ученых представить свои предложения о проведении экспериментов на борту американских межпланетных космических аппаратов. В качестве альтернативы Мстислав Всеволодович предложил установить такие отношения между американским аэрокосмическим агентством и советской Академией наук, при которых обе организации координировали бы свои «планетарные планы» и «обменивались результатами», полученными с помощью межпланетных зондов.

Наконец, 18 декабря 1969 г. Пэйн пригласил Келдыша отправить советских ученых на научную конференцию, посвященную результатам полета «Аполлона-11». Президент АН СССР не ответил на это приглашение.

Заключительным аккордом попыток США установить взаимодействие в космосе с Советским Союзом стали слова сенатора Маргарет Чейз Смит:

«…нам нужно трезво и реалистично посмотреть на вещи, а следовательно понять, что любой вид сколько-нибудь значительного сотрудничества [с СССР] будет в высшей степени зависеть от значительных перемен в отношении Советского Союза [к этому сотрудничеству]» [733] .

Признаки подобных перемен наметились уже в конце апреля 1970 года, когда в Нью-Йорке состоялась второе Национальное совещание по проблемам строительства мира. Выступая на нем, М. Д. Миллионщиков, вице-президент АН СССР, отметил, что пришло время, когда Советский Союз и Соединенные Штаты должны начать переговоры о сотрудничестве в космосе, и подчеркнул, что подобные переговоры могут быть «очень плодотворными и полезными».

Прочие советские участники этого форума дали понять, что обсуждение этой темы могло бы состояться уже в ближайшем будущем и затронуть самые разные аспекты освоения внеземного пространства. Важный момент: возможное взаимодействие в области пилотируемых полетов, хотя и не рассматривалось в качестве главного поля для партнерства, тем не менее присутствовало в качестве предложения разработать международную спасательную систему для оказания помощи космонавтам и астронавтам, оказавшимся в аварийной ситуации за пределами Земли. В числе прочих сфер для предполагаемого сотрудничества имелся и обмен научной информацией. Мысли о возможном альянсе в космосе между СССР и США были высказаны Миллионщиковым в неофициальной форме и вполне могли быть отражением его личного мнения. Однако слова второго человека в советской академии были восприняты в США, как ободряющий знак: Советский Союз стал склоняться к идее космического партнерства с Соединенными Штатами.

Одна из причин подобного «потепления» Академии наук СССР к идее взаимодействия с США в области космоса могла крыться в определенном изменении позиции президента АН — Келдыша. По некоторым признакам можно было судить о его растущем недовольстве засилием в академии бюрократии, тесно связанной с военно-промышленным комплексом (той самой бюрократии, которую он когда-то сам укреплял), равно как и усилением влияния ВПК практически на все стороны жизни советского общества.

Сотрудничество с американцами могло внести «живую струю» в жизнь АН, а также способствовать росту и влиянию гражданского сектора космонавтики.

Обоснованность подобного предположения подтверждает и Сыромятников. По его мнению, «…в те годы руководители Академии наук были не только настоящими учеными, но и государственными деятелями. В политике они разбирались намного лучше нас, инженеров, и хорошо понимали, что только через конкретные дела, через заметные проекты можно добиться существенных перемен, расшатать косность и всколыхнуть новые силы».

То, что слова Миллионщикова о желательности советско-американского партнерства за пределами атмосферы не были дипломатическим «реверансом» в сторону США, подтверждено рядом последующих событий. Американские обозреватели связали их, в том числе, с успехами вначале 18-суточного полета Николаева и Севастьянова на «Союзе-9», состоявшегося в июне 1970 г., а после — «Луны-16» в сентябре того же года. Обозреватели полагали, что данные достижения «безусловно… облегчат русским [проблему] рассмотрения сотрудничества с США», так как помогут советским специалистам избежать ситуации, в которой они невольно могут выглядеть «учениками» своих потенциальных американских партнеров. Основания для подобных высказываний имелись. В том же месяце, когда Севастьянов и Николаев установили свой космический рекорд, Келдыш пообещал с «максимальным вниманием» рассмотреть предложения американцев о сотрудничестве в космосе с СССР. По мнению западных дипломатов, слова президента АН СССР были наполнены реальным содержимым в большей степени, чем все предыдущие заявления советских представителей о возможности сотрудничества в космосе с американцами.

В сентябре 1970 г. Кремль сделал символический жест доброй воли по отношению к Америке, вернув ей посадочную капсулу ВР-1227, имитирующую соответствующую часть космического корабля «Аполлон». Макет этот, выполненный большей частью из обычного листового железа и фибергласа, использовался базировавшимися в Англии кораблями военно-морских сил США для отработки поиска реальных посадочных капсул «Аполлонов» с экипажами на борту. Во время учений ВР-1227 была потеряна, а затем подобрана советскими рыбаками в Бискайском заливе неподалеку от побережья Франции.

Видимо, реакция американцев на подобный шаг со стороны СССР понравилась Кремлю, ибо в скором времени было решено дополнить такого рода жест доброй воли аналогичным. Правда, в этом случае планируемый дипломатический выигрыш чуть не обернулся дипломатическим казусом. Поскольку данный эпизод весьма точно передает дух советского времени (выраженный горько-ироническими словами певца Александра Вертинского: «Узнаю тебя, Родина!…»), он заслуживает более подробного рассказа. Лучше всего это сделает академик Сагдеев, бывший директор ИКИ.

Итак, слово академику Сагдееву.

«Американский высотный аэростат с аппаратурой для изучения космических лучей был сбит советской ПВО. Военные отыскали парашют и гондолу, после чего посольство США в Москве было проинформировано о том, что советская сторона готова передать американской «каждую частицу того, что оказалось в руках советских властей».

Моему институту была предоставлена огромная честь вручить этот «дар». Поскольку такое случалось не каждый день, то все мы в институте тут же отправились взглянуть на предметы, которые нам предстояло отдать американцам. Это оказались огромный парашют ярко-оранжевого цвета с гондолой примерно в метр длиной. Полезная нагрузка, которая там размещалась, выглядела довольно заурядно, по крайней мере, для обывателя. Однако политическое значение предстоящего события было достаточно велико, чтобы привлечь к запланированной на завтра церемонии внимание десятка журналистов и репортеров. Все ждали следующего дня.

Но наутро мне неожиданно позвонил полковник Чернышев (очевидно, начальник службы режима института. — Ю. К. ): «Директор, мне очень жаль, но у нас серьезная неприятность. Кто-то ночью совершил международное преступление. Парашютный шелк исчез без следа». Впрочем, как выяснилось, это была не единственная пропажа. Шелк «испарился» вместе с прибором, который, как удалось установить позднее, был фотоаппаратом для проведения экспериментов с космическими лучами.

Через полчаса на срочном заседании руководства института мы обсудили различные версии того, что могло произойти. Детективы-любители тотчас предположили, что воры, по крайней мере, не были профессиональными учеными или техниками. Только абсолютно неграмотный, не разбирающийся в оптике человек, мог польститься на аппарат, который можно было использовать только в экспериментах с космическими лучами. Огромный, сделанный из специально укрепленного шелка купол, конечно, другое дело. Мы знали, что это дефицитный материал, и чувствовали невероятный стыд за одного из своих соотечественников, который не смог побороть в себе чувство жадности. В самом начале столь блестящей международной карьеры нашего института (он уже был выбран в качестве ведущей советской организации — партнера НАСА в грядущем проекте «Союз — Аполлон». — Ю. К. ) этот случай был настоящим ножом в нашу спину: ведь он грозил перерасти в международный политический скандал.

«Увы, в круг моих должностных обязанностей входит только охрана советских секретов», — «умыл руки» Чернышев.

Заместитель директора по АХЧ (административно-хозяйственная часть. — Ю. К. ) Иванов, очевидно, страдал от кражи не меньше других. Было видно, что человек уязвлен до глубины души. «Я проверю каждого сотрудника своего подразделения. Мы сможем воссоздать события каждого часа прошлой ночи», — пообещал он нам.

…Я был представлен замдиректора по АХЧ Анатолию Иванову в свой первый день в должности директора института. Мне сказали, что ИКИ повсюду искал кандидатуру на это место. «Никто в Москве не соответствовал нашим требованиям, — уверяли меня, — наконец, мы нашли его за шесть тысяч километров отсюда».

Несмотря на то, что Иванов был в институте всего лишь несколько месяцев, он все держал под контролем. Необычайно энергичный, он предпринял несколько инициатив, которые должны были укрепить материальную и финансовую базу института. Иванов был мастером по части «проворачивания» разных дел. В то же время он был абсолютно честным и совершенно некоррумпированным, что для меня тогда было особенно важно. Как директору мне приходилось думать о том впечатлении, которое произведет институт на ожидаемую вскоре в его стенах толпу американских космонавтов, инженеров и, как я еще надеялся, ученых. Вся эта команда должна была прибыть в рамках подготовки к грядущему совместному полету и стыковке американских и советских кораблей: проект «Союз — Аполлон». 

…По прошествии стольких лет после этого события я все еще не знаю, что произошло в институте в течение следующего часа. Помню очень хорошо, что я сидел в своем кабинете в ужасном настроении и принимал телефонные звонки с весьма нелестными комментариями буквально с каждого угла «пирамиды» власти — из Академии наук, из Совета Министров и даже из Центрального комитета.

Внезапно в мой кабинет вошел Чернышев с видом кота, поймавшего мышь. «Директор, не беспокойтесь. Все в порядке. Тайна раскрыта, и мы вернули шелк».

Не знаю, насколько помогли Чернышеву его профессиональные навыки в том, чтобы вычислить злоумышленника, но истина буквально потрясла меня. Мой заместитель по АХЧ Иванов, которого пригласили в Москву как человека с уникальным сочетанием управленческих талантов и личной честности, оказался тем, кто взял парашют. Он потом объяснял мне, что исходил из простой практической логики: американцы не станут повторно использовать один и тот же парашют, а ему нужно было срочно закрыть свою машину чехлом.

Иванов стал первым человеком, которого я когда-либо уволил в своей жизни. Я никогда о нем больше не слышал. Впрочем, позже Чернышев сказал мне, что Иванов сохранил свой секретный допуск, важный для его будущей работы» [743] .

Следующее событие носило более практичный и судьбоносный характер для будущего взаимодействия в космосе двух сверхдержав, чем передача в торжественной обстановке утерянных капсул и парашютов… 26-27 октября 1970 г. в Москве прошла встреча специалистов СССР и США по космической технике, в ходе которой они обсудили возможные совместные проекты. Именно это мероприятие ознаменовало собой начало пятилетнего периода в истории советско-американского сотрудничества в космосе, завершившегося полетом «Союз — Аполлон» в июле 1975 г. И хотя тогда, осенью 1970 г., до исторического «рукопожатия в космосе» оставалось еще почти пять лет, даже скептики, взглянув на должности и звания участников встречи, вынуждены были бы признать: да, похоже, на этот раз у СССР и США серьезные намерения сделать в космосе что-то совместно.

С американской стороны в переговорах приняли участие: Роберт Гилрут — директор Центра пилотируемых космических кораблей, Арнольд Фруткин — помощник администратора НАСА по международным связям, Калдвелл Джонсон — специалист по электромеханическим вопросам, относящимся к разработке совместной стыковочной системы, Глин Лунни — специалист по управлению полетами и Джордж Харди — ответственный за координацию инженерно-конструкторских работ в рамках программы «Скайлэб». Советская сторона была представлена академиком Борисом Петровым, бывшим космонавтом и одним из ведущих конструкторов космических кораблей Константином Феоктистовым, специалистом по стыковочным системам Владимиром Сыромятниковым, В. В. Сусленниковым — специалистом по системам радионаведения корабля типа «Союз», а также Ильей Лавровым — специалистом по системам жизнеобеспечения.

Обратим внимание на один момент: ни среди советских, ни среди американских участников переговоров не было высших чиновников, отвечающих за космические программы своих стран. Это показатель того, что страны не спешили устанавливать между собой формальные отношения партнерства в этой области, пока лишь проверяя намерения друг друга. Но было очевидно и другое — к тому времени как СССР, так и США уже рассматривали в практической плоскости совместное сотрудничество в области пилотируемых полетов. Впрочем, определенное движение к взаимодействию наметилось и в сфере космических исследований с использованием беспилотных аппаратов. Несмотря на то, что Советский Союз отклонил предложение Соединенных Штатов принять участие в анализе образцов лунной поверхности, доставленных экипажем «Аполлона-11» в июле 1969 г., в январе 1971 г., всего лишь через четыре месяца после успешного завершения миссии «Луны-16», исследователи из СССР согласились обменяться лунными образцами со своими американскими коллегами.

Если официальные контакты между советскими и американскими специалистами были «кирпичами», из которых складывался мост между космическими программами СССР и США, то цементировать эти «кирпичи» в единое целое помогала космическая «народная дипломатия». Это визиты, которыми обменивались космоплаватели Советского Союза и Соединенных Штатов. Начало времени перехода «от раздоров к переговорам» положил командир «Аполлона-8» Фрэнк Борман, который был приглашен посетить СССР по решению ЦК КПСС и Совета Министров. 1 июля 1969 г. он прибыл в Москву вместе с женой и двумя детьми. Выбор американской стороной Бормана был не случаен. По мнению Ламбрайта, он был «одним из наиболее умных, а также четко выражающих свои мысли» астронавтов. Такое же впечатление сложилось о Бормане и у Каманина. Вот как он вспоминал о визите астронавта в Центр подготовки космонавтов имени Гагарина:

«В общей сложности Борман и его семья провели в Звездном более восьми часов, произведя на всех очень благоприятное впечатление. Фрэнк Борман скромен, точен, дисциплинирован. Он блестящий и остроумный оратор, тонкий дипломат и политик. По интеллектуальному развитию его можно было бы сравнить с Гагариным или Титовым, но у него больше опыта и, пожалуй, выше чувство ответственности и самодисциплины» [747] .

Цель миссии Бормана была ясно обозначена в его выступлениях перед советской общественностью, в которых он настойчиво проводил такую мысль: «Наша планета очень небольшая, она служит домом для всего человечества, и нельзя драться и разрушать родной дом. Перед нами открыт путь во Вселенную — мы обязаны добиться мира и взаимопонимания на Земле, чтобы направить наши усилия на освоение космоса».

Несмотря на столь миротворческий характер визита командира «Аполлона-8», нельзя сказать, что официальные советские представители, по крайней мере вначале, отнеслись к приезду Бормана в СССР с открытой душой. Тот же Каманин «был против приглашения американского астронавта в момент ошеломляющих достижений США в космосе… В народе растет большое недовольство тем, что СССР уступил лидерство в космосе, а теперь нам самим придется подогревать это недовольство встречами с американским астронавтом». Секретарь ЦК М. А. Суслов вообще рекомендовал не организовывать массовых встреч с Борманом и резко ограничить сообщения о его пребывании в стране (что и было сделано — человека, облетевшего Луну, встречали 30 иностранных корреспондентов, а советских было мало).

Более того, ни у кого из высших руководителей страны, по словам Суслова, намерений встретиться с Борманом не имелось. Подобная позиция была неприемлема даже для Каманина, по мнению которого, если уж Фрэнк Борман приехал, то заслуживал «быть принятым на самом высоком уровне», и генерал намеревался добиться, чтобы такой прием состоялся. Любопытно взглянуть на причины, по которым «начальник космонавтов» собирался сделать это. С одной стороны, он сослался на необходимость ответной вежливости (Германа Титова в 1962 г. принимал президент США Джон Кеннеди). Но не только. Вот что написал Каманин в своем дневнике о советско-американских отношениях незадолго до прибытия Бормана в Советский Союз: «Наши взаимоотношения на Земле далеки от нормальных (и в этом виноваты не только американцы). Слишком велики взаимная подозрительность и недоверие: в сложившейся обстановке трудно приступить к объединению усилий в космосе. Но к такому объединению надо искать пути…» И если генерал Каманин, который, по словам Голованова, «на всю жизнь… остался убежденным сталинистом» предлагал «искать пути» к взаимодействию с Соединенными Штатами за пределами атмосферы, то можно предположить, что более либеральная часть сотрудников советской космической программы была тем более готова к подобному поиску. 10 июля Борман с семьей отбыл из СССР. В августе он вновь посетил Советский Союз, а уже в конце этого месяца президент Никсон прислал приглашение двум советским космонавтам посетить США с семьями в ноябре 1969 г. Это была работа командира «Аполлона-8» — он сдержал обещание, данное при встрече в Москве.

С ответным визитом космонавтов в Соединенные Штаты у ЦК КПСС также возникли определенные сложности. Дело в том, что первоначально руководство советской космической программы планировало послать космонавтов Шаталова и Беляева в США 5 ноября с тем, чтобы они смогли присутствовать на старте «Аполлона-12». Однако, видимо, руководителей партии вновь навестил кошмар, связанный с дипломатической необходимостью организовать для американских астронавтов аналогичное посещение «наисекретнейшего» Байконура. К подобному раскрытию стратегических «карт» перед империалистами лидеры партии и правительства были явно не готовы, а потому рекомендовали отправить космических «посланцев доброй воли» в Америку 22 октября. В итоге в соответствии с «высочайшей рекомендацией» в октябре в Соединенные Штаты отправились Береговой с Феоктистовым, которым вместо посещения мыса Канаверал пришлось довольствоваться приемом в доме одного из ведущих американских актеров того времени Кирка Дугласа, куда на встречу с ними были приглашены и прочие «звезды» Голливуда. В мае 1970 г. в СССР побывал первый человек на Луне Нил Армстронг. А в октябре того же года США посетили космонавты Николаев и Севастьянов, незадолго до этого совершившие рекордный по продолжительности 18-суточный полет. По оценке Каманина, «поездка прошла удачно: космонавты побывали в основных космических центрах страны и привезли много ценных сведений об особенностях подготовки американских астронавтов к пилотируемым полетам. Мы уже многое знаем о программе «Аполлон», о качестве американских космических кораблей и ракет, о методах подготовки астронавтов, а теперь Николаев и Севастьянов расширили наши знания и о космических тренажерах в США».

Аналогичного мнения придерживались и американцы, сопровождавшие космонавтов. По словам одного из них — фотокорреспондента Стэна Григоровича-Барского, несмотря на то, что ни космонавты, ни астронавты не сообщили друг другу каких-либо ценных сведений коммерческого или военного значения, они, тем не менее, обменялись информацией о космических программах своих стран. А это, безусловно, способствовало заинтересованности в совместной работе представителей космических отраслей СССР и США.

 

Совпадение профессиональных интересов

У периода в истории советско-американского сотрудничества в космосе, который начался в конце 1960-х годов и в конечном итоге привел к стыковке на орбите кораблей «Союз» и «Аполлон», была одна интересная особенность, отличавшая его от предшествующих попыток объединить в космосе усилия двух стран. Процессы, завершившиеся в конечном итоге ЭПАСом, были порождены чисто профессиональной заинтересованностью в партнерстве руководителей космических программ Советского Союза и Соединенных Штатов. Высшая государственная власть обеих стран старалась как можно меньше вмешиваться в эти процессы. Так, 10 июля 1970 г. президент Никсон публично подтвердил свой интерес в продолжении переговоров по взаимодействию в космосе с СССР, но при этом подчеркнул, что они должны проходить на уровне агентств. Понятно, что никакого космического агентства в Советском Союзе в то время не существовало, и глава Белого дома всего лишь имел в виду, что решение вопроса «сотрудничать или не сотрудничать» должно было на данном этапе находиться исключительно в ведении руководства космических отраслей СССР и США. Впрочем, подобный подход был весьма типичным для управленческого стиля как Никсона, так и Киссинджера. По мнению американского исследователя Рэя Гартоффа, «и тот и другой относились к государственной бюрократии с подозрением и недоверием. Хоть это и может показаться странным, оба полагали, что не стоит доверять бюрократии даже их собственной администрации». Применительно к космосу это означало, что как президент, так и его помощник по вопросам национальной безопасности намеревались предоставить НАСА максимальную свободу в установлении и развитии профессиональных контактов с советской организацией-партнером. Очевидно, они решили изменить практику, о которой сказал в 1972 г. МакДжордж Банди, занимавший должность специального помощника президента по вопросам национальной безопасности во времена Кеннеди и Джонсона. По словам Банди,

«зачастую наши отношения [в области науки и техники] с Советским Союзом определялись в прошлом культурой дипломатов, заключавших соответствующие договоренности, а потому не так-то и часто правительства обеих стран позволяли своим исполнительным организациям вести прямые переговоры по существу дела» [761] .

Руководители СССР, судя по всему, придерживались такой же тактики. По воспоминаниям бывшего посла в США Добрынина, персонал посольства СССР в Вашингтоне не принимал участия в переговорах между американскими и советскими специалистами по космической технике. В октябре 1970 г. в Москве прошла успешно встреча между представителями космических программ СССР и США, несмотря на то что общий контекст двусторонних отношений, по замечанию газеты «Нью-Йорк Таймс», был омрачен комплексом проблем, начиная с ситуации на Ближнем Востоке и заканчивая содержанием под стражей в Советском Союзе двух американских генералов, чей самолет непреднамеренно вторгся в воздушное пространство СССР при полете в воздушном пространстве Турции.

Впрочем, в одном случае правительству США все же пришлось нарушить свой «нейтралитет» и вмешаться, пусть и в «мягкой форме», в процесс формирования советско-американского космического альянса. В январе 1971 г. заместитель госсекретаря Алексис Джонсон встретился с исполняющим обязанности администратора НАСА Джорджем Лоу перед отъездом последнего на очередной раунд переговоров в Москву. В ходе встречи Джонсон проинформировал Лоу о возросшей напряженности в советско-американских отношениях из-за смертных приговоров, вынесенных советским судом угонщикам гражданского самолета. Поскольку осужденные были лицами еврейской национальности, двое из которых к тому же подали апелляцию о смягчении своих приговоров, суд над ними и назначенное наказание были расценены в США как проявление антисемитизма. Лига защиты евреев осуществила ряд взрывов бомб у советских учреждений в Соединенных Штатах и провела несколько других акций, нацеленных на запугивание работников дипломатических представительств СССР в Вашингтоне и Нью-Йорке.

Посол Советского Союза в США Добрынин отправил в этой связи ноту в госдепартамент, в которой обвинил правительство США в фактическом пособничестве террористам и предупредил, что руководство его страны также не сможет гарантировать безопасность американских дипломатов и предпринимателей в Москве. Поскольку трудно было предсказать, как разговор «на повышенных тонах» между двумя сверхдержавами мог отразиться на их отношениях, Джонсон порекомендовал Лоу следующее: в случае успеха переговоров проконсультироваться с посольством США в Москве прежде, чем делать ободряющие заявления для прессы. Но оснований для беспокойства не оказалось. Результаты встречи между специалистами Советского Союза и Соединенных Штатов полностью соответствовали ожидаемым, а что касается дипломатического «дискорданса» вокруг угонщиков, то не было никаких признаков того, что он каким-то образом отразился на ходе переговоров. Как отметили американские историки ЭПАС Эдвард и Линда Изелл, «желание сотрудничать в области освоения космического пространства перевесило любые [не связанные с космосом] политические события».

Впрочем, несправедливо обвинять руководителей СССР и США в некой нарочитой индифферентности к зарождению реального сотрудничества в космосе двух стран. Переговоры между представителями советской и американской космических программ были вполне в духе разрядки. По мнению американских политиков, соглашение по космосу, которое в 1972 году было подписано между Советским Союзом и Соединенными Штатами, способствовало «уменьшению напряженности между подписавшими сторонами, ибо трудно одновременно пожимать руки и показывать кулаки». Однако в начале процесса оформления космического партнерства и Кремль, и Белый дом, очевидно памятуя о длинной череде неудачных попыток сформировать двусторонний альянс за пределами атмосферы, старались избегать формальных обязательств по взаимодействию во внеземном пространстве. Причины понятны: откуда Брежнев или Никсон могли знать, увенчаются ли успехом попытки космических программ СССР и США объединить усилия? И если не увенчаются, то вина за это падет исключительно на руководителей космических отраслей двух стран, но не на глав государств, не омрачая, таким образом, общий контекст политического сближения между Советским Союзом и Соединенными Штатами.

Итак, в январе 1971 г., примерно в то время, когда заместитель госсекретаря Джонсон наставлял администратора НАСА Лоу, ответственный за внешние связи агентства Фруткин и Лоу встретились с помощником президента по вопросам национальной безопасности Киссинджером. На вопрос Лоу о том, как относится команда Никсона к совместному испытательному полету кораблей «Союз» и «Аполлон», Киссинджер ответил, что «начальник» НАСА может обсуждать абсолютно любые темы, лежащие в сфере компетенции его ведомства. У помощника президента была только одна просьба к главе агентства — не способствовать укреплению идеалистического представления о том, что если космические специалисты СССР и США могут достичь соглашения о сотрудничестве в космосе, точно так же им будет по силам «свести» обе страны на земле. Просьба Киссинджера возникла не на пустом месте. В прошлом некоторые астронавты пробовали «обогатить» теорию международных отношений мыслями о том, что если с Советами удастся найти общий язык по космическим вопросам, то по другим — и подавно. Подобная политическая наивность и малообоснованный оптимизм, проявляемые отдельными весьма известными личностями, только затрудняли работу дипломатов обоих государств. Суммируя отношение Белого дома к оперявшемуся советско-американскому сотрудничеству в космосе, помощник президента заявил следующее: «До тех пор, пока вы находитесь в рамках космической тематики, делайте все, что хотите. Ваши руки развязаны, и, более того, я хочу, чтобы вы сказали своим коллегами в Москве, что прибыли туда по заданию президента». В соответствии с этой рекомендацией Киссинджера, Лоу в ходе встречи в столице СССР в январе 1971 г. передал советским специалистам пожелание главы Белого дома расширить взаимодействие между Советским Союзом и Соединенными Штатами во внеземном пространстве.

Надо сказать, что активность политической элиты США в отношении формировавшегося советско-американского космического альянса была довольно неоднородной. В то время как президент и его соратники по республиканской партии предпочли «посидеть и посмотреть», к чему приведут усилия, направленные на объединение потенциалов двух стран в области пилотируемых полетов, демократы, в соответствии с традицией, заложенной самим Кеннеди, стремились к более активным действиям. В октябре 1970 г. группа из восьми сенаторов и 39 членов нижней палаты конгресса призвала президента Никсона начать переговоры с СССР о советском участии в экспериментах на борту станции «Скайлэб», равно как и в прочих будущих американских космических проектах. Все 47 законодателей состояли в организации под названием «Члены конгресса за мир через закон». Основной целью этой организации было сокращение военного бюджета. Важный момент: в своем обращении конгрессмены и сенаторы не просто показали свое понимание, что сотрудничество с русскими в рамках программы космической станции способно принести более крупные плоды, чем только разделение затрат по созданию орбитального комплекса. Как Эйзенхауэр, так Кеннеди и Джонсон в принципе рассматривали возможность создания широкого международного космического альянса без участия СССР в качестве средства принуждения Советского Союза к взаимодействию в космосе. Куда, мол, будет деваться Москве, когда она увидит, что космический «поезд» с Вашингтоном в качестве «локомотива» может уйти без нее, лишив советскую столицу возможности не только самой однажды занять место в голове этого «состава», но и перспектив тесного и плодотворного общения с другими «пассажирами» — странами с зарождающимися космическими программами. Законодатели-демократы при Никсоне поменяли составляющие формулы «сотрудничество с остальным миром, как средство вовлечения в сотрудничество СССР» местами. По их мнению, именно взаимодействие в космосе с Советским Союзом должно стать важным шагом на пути к формированию широкого международного партнерства за пределами атмосферы. По их мнению, на переговорах с СССР «должно рассматриваться советско-американское сотрудничество в рамках программы «Скайлэб», а также других орбитальных проектов, посредством которых все заинтересованные нации могли бы взаимодействовать в освоении космического пространства и использовании соответствующих технологий для решения земных проблем». Как известно, в 1970-е годы Советскому Союзу и Соединенным Штатам не удалось объединить усилия в области создания и эксплуатации орбитальных комплексов. Это стало возможным лишь в 1990-е годы, сначала в виде краткосрочных и длительных посещений американскими астронавтами российской станции «Мир», а после — в ходе совместных разработки, строительства и пилотирования Россией и США Международной космической станции (МКС). На заре президентства Никсона, в силу ряда обстоятельств как технического, так и политического характера, представители советской и американской космических программ остановились на орбитальном рандеву между кораблями «Союз» и «Аполлон».

 

Заключение

В конце 1960-х — начале 1970-х годов советско-американское взаимодействие в космосе наконец-то стало приобретать реальные очертания, пока, наконец, не оформилось в виде ЭПАСа — проекта, с которого, по словам генерала Томаса Стаффорда, командира «Аполлона», начался отсчет «новой эры в освоении космического пространства». Подобный «ренессанс» идеи заатмосферного партнерства был порожден рядом факторов, которые можно условно разделить на две категории. Первая включала в себя внутри- и внешнеполитические события и тенденции как в Советском Союзе, так и в Соединенных Штатах. Результатом их действия явилось окончание очередного этапа холодной войны, а также создание общей атмосферы сотрудничества в отношениях между Москвой и Вашингтоном.

Вторая категория состояла из факторов, относящихся к изменениям в космических отраслях и политике обоих государств. Главных было два. Первый — прогресс в области пилотируемой космической техники, расширивший ее возможности, в том числе в сфере совместимости двух различных типов кораблей — американского и советского. Второй — окончание «лунной гонки». Среди причин, которые побудили советское руководство пойти на космическое сотрудничество с Америкой, были проигрыш этого состязания и соответствующее ослабление духа соперничества с США, пронизывавшего космическую деятельность СССР с конца 1950-х годов. Раньше, когда Соединенные Штаты явно отставали от Советского Союза в области космоса, СССР избегал сколько-нибудь значительного сотрудничества с США за пределами атмосферы, в частности и по идеологическим соображениям. В самом деле, зачем делиться с «оплотом империализма» лаврами космического первопроходца? Теперь, когда Соединенные Штаты, безусловно, вырвались вперед, объединение усилий с Америкой на равноправной основе в рамках пилотируемого проекта, к тому же с использованием одного из главных «героев» лунной программы США — корабля «Аполлон», должно было подчеркнуть общую равновеликость космических достижений двух стран. Не последнюю роль в переключении с состязания на взаимодействие с Америкой сыграло и стремление представителей советской космической программы приобщиться к опыту американцев в сфере создания стыковочной техники и проведения стыковок на орбите. В этой сфере космических полетов США также заметно обогнали СССР. Гибель Главного конструктора С. П. Королева, одержимого идеей быть впереди американцев в космосе, и занятие освободившейся должности С. П. Мишиным, не отличавшимся таким соревновательным настроем, как его предшественник, также могло способствовать ослаблению «космической гонки» и сближению двух стран в области освоения внеземного пространства.

Что касается Америки, то ее «подтолкнули» к сотрудничеству с СССР три главных фактора. Первый — снижение интереса населения США к продолжению космического соперничества с Советским Союзом после того, как американские астронавты первыми ступили на лунную поверхность. Второй — намерение Никсона, не устремленного в той степени, как Кеннеди или Джонсон, в космос, сэкономить на бюджете НАСА. В-третьих, Никсон понимал то оздоровительное воздействие, которое сотрудничество за пределами атмосферы может оказать на общее состояние советско-американских отношений, а потому поддерживал взаимодействие СССР и США во внеземном пространстве в качестве альтернативы гонки вооружений.

Несмотря на то, что в Соединенных Штатах поддержка совместному пилотируемому проекту была оказана на самом высоком уровне, первые практические шаги к объединению усилий двух стран в космосе были сделаны не Белым домом или Капитолийским холмом, а представителями НАСА. Почему — понятно. Окончание «лунной гонки» могло оказать на американскую лунную программу куда более разрушительное воздействие, чем на советскую, ибо первая зависела от внутреннего общественного мнения в гораздо большей степени, чем вторая. Вместе со значительно снизившимся интересом налогоплательщиков США и к «космической гонке», и к освоению космического пространства уменьшилась их финансовая поддержка НАСА. Совместный полет пилотируемых кораблей двух стран мог в определенной степени способствовать возрождению этого интереса. У «рукопожатия на орбите» были и довольно хорошие шансы на поддержку со стороны американского политического лобби, которое рассматривало освоение космоса в качестве одной из «сфер совместных интересов» СССР и США. Наконец, с чисто технической точки зрения советско-американская стыковка на орбите помогла бы: найти применение хотя бы части неиспользованных по программе «Аполлон» носителей и космических кораблей; поддержать «на плаву» до начала полетов преемников «Аполлонов» ту часть космической отрасли США, которая обеспечивала проведение пилотируемых миссий; дать НАСА время и опыт, необходимые для определения технических требований к системам, которые в дальнейшем должны были использоваться на «шаттлах». Взаимное доверие и умение работать вместе — важнейшие условия сотрудничества в рамках таких крупномасштабных проектов, как строительство крупной околоземной станции или экспедиция на Марс, также были среди ожидаемых результатов совместного полета. Именно совокупность произошедших изменений во внешней и внутренней политике СССР и США к началу 1970-х годов вместе с надеждами, которые возлагали на «рукопожатие на орбите» государственные руководители и космические деятели обеих стран, сделали возможным в июле 1975 года стыковку в околоземном пространстве кораблей «Союз» и «Аполлон».

ОГЛАВЛЕНИЕ

Неоконченная стратегическая партия… 3

Глава 1. НАПЕРЕГОНКИ ИЛИ РУКА ОБ РУКУ?… 11

Глава 2. «ЗАСТОЙ»… 255

Глава 3. ОТ «ЛУННОЙ ГОНКИ» К «РУКОПОЖАТИЮ В КОСМОСЕ» (конец 1960-х — начало 1970-х гг.)… 344