— Я — царь зверей! — оглушительно громыхнул лев. — Я иду гулять! Кто не спрятался — я не виноват!

Саванна замерла на мгновение, а потом все засуетились, стараясь как можно скорее убраться из тех мест, где может пройти огромный хищник.

Только пантера не шевельнулась. Она лежала высоко на ветке, свесив хвост, и никого не боялась. Обезьяны устроили шумный концерт, передавая друг другу то, что сказал лев. Птицы поднялись стаей, сделали круг в угасающем свете солнца и снова опустились в приозерных зарослях. Тишина опустилась сверху и придавила тяжелой лапой всех, кто слышал льва. Лежать, молчать, бояться!

Лев шел гордо, мягко ставя лапу за лапой. Он не бежал, не спешил. Он шествовал.

Все вокруг было знакомо и глубоко справедливо. Самый сильный был царем. Это справедливо. Слабые боялись и подчинялись. И это было справедливо. Зимой шел дождь. В самый разгар лета бывали засухи. Слабые от этого умирали. Сильные выживали. Мир был устроен правильно.

Лев тряхнул роскошной гривой, и снова над саванной раздался его грохочущий голос:

— Я иду! Я — царь зверей!

Вверх он даже не глядел — что ему могут сделать какие-то птицы? И вообще, причем здесь птицы, если он — царь зверей?

— Кто у нас сегодня главный? — спросила одна голова с крючковатым жутким клювом у другой. — Ты, что ли?

Огромная птица напоминала гору. Только вершина была не одна, а сразу две, разделенных седловиной. На фоне этой птицы лев выглядел мышью полевкой перед ночной совой на охоте.

— Ну, я, — откликнулась вторая голова. — И что?

— Да вон, пищит тут, что, мол, царь…

— И что?

— Так командуй. А я исполню, как договаривались.

— Царь, значит? — на мгновение задумалась вторая голова. — А мы есть хотим?

— А мы всегда есть хотим!

— Ну, тогда полетели, покушаем. Только без шума, ясно?

— Обижаешь, начальник, — каркнула первая голова. Развернулись чудовищные крылья, поднявшие настоящий ураган на земле, в три скачка поднялась в небо страшная птица Рух о двух головах, лениво развернулась и, скользя по воздуху и набирая скорость, ринулась вниз.

— Я иду! — кричал лев. — Ой… Я, кажется, уже лечу…

— Какой-то он тощий, не находишь? — спросила первая голова, с сомнением рассматривая зажатого в когтистой лапе льва.

— Тут соглашусь с тобой. Тощенький он и маленький. Отпустить его, что ли? Пусть массу нарастит сначала?

— Ты сегодня командир — ты и командуй.

— Ну, пусти его, пусти. Пусть подрастет немного. Завтра ты будешь командовать, а я слетаю за ним, тогда и посмотрим, не подрос ли уже.

Черная тень накрыла саванну, ошеломленный лев, поджав хвост, порскнул в колючие кусты и затаился, дрожа.

— Слушай, а как они всего с одной головой управляются? В нее же есть надо — когда думать-то?

— Потому и не думают они. Всё жрут и жрут, — меланхолично заметила первая голова.

— Это нам везет.

— Это нам везет.

Птица снова обратилась в гору, замершую посреди огромного континента. Одна голова уставилась на восток, другая — на запад.

— Если что вкусное увидишь — скажи.

— Обижаешь, начальник! Сразу и полетим!