При первомъ удобномъ случае мы отправились на одинъ изъ ближайшихъ пріисковъ, тамъ и сямъ разсеянныхъ по Екатеринбургскому уезду. Было раннее утро. Извощикъ нашъ сначала никакъ не могъ понять, зачемъ мы едемъ на Н — скій пріискъ.

— Стало быть, на прогулку? — допытывался онъ съ какою-то ироніей.

— Пожалуй, на прогулку… да кстати посмотримъ на пріискъ, на работы, на старателей, — возражали мы.

— Ничего тамъ хорошаго нету! Смотреть-то тамъ нечего… пески, глина, накопали ямы, срамъ одинъ! А ежели старателевъ посмотреть, то больше ничего, какъ народъ дикій… чего его смотреть-то? — Извощикъ какъ будто былъ обиженъ, что мы едемъ въ это глухое место. Обыкновенно проезжающіе считаютъ своимъ долгомъ посетить богатый Березовскій пріискъ, где можно осмотреть магазины, толчею кварца, шахты, разрезы и пр., но чтобы кто-нибудь вздумалъ посетить глухое место, — старый, заброшенный рудникъ, — это, вероятно, нашему извощику никогда не приходилось наблюдать.

— Сами увидите, что ничего нетъ… пески, глина, дикій народъ, который ежели намоетъ золотникъ въ месяцъ, и то радъ… чего же тамъ смотреть? — несколько разъ спрашивалъ онъ, а когда заметилъ упрямое съ нашей стороны желаніе попасть въ глухое место, то умолкъ до самаго места нашей поездки, и только отъ времени до времени иронически улыбался.

Уже по дороге проторенной по лесу, то и дело попадались канавы, ямы и неглубокія штольни, — это все пробныя раскопки; но чемъ ближе мы подъезжали къ старательскимъ работамъ, темъ все больше попадалось признаковъ золотыхъ пріисковъ. Во многихъ местахъ деревья были съ корнями повалены, а на ихъ месте возвышались желтые бугры глины. Ни одного работника еще не было видно.

Наконецъ, мы подъехали къ самому месту работъ. Извощикъ нашъ завелъ лошадь подъ тень стараго, разрушающагося сарая, а самъ завалился спать къ забору, какъ бы протестуя такимъ нагляднымъ способомъ противъ всей нашей поездки. Мы отправились одни по разбросанному пріиску.

Когда-то здесь стоялъ заводъ, возвышались огромныя каменныя зданія службъ и трубы завода, когда-то здесь былъ медный рудникъ, дававшій богатую добычу хозяевамъ его, но теперь вокругъ нельзя было заметить хотя бы ничтожнаго следа некогда шумной жизни. Все заросло травой, кустами и лесомъ. Некогда тутъ былъ огромный прудъ, образованный изъ горной речки, шумели шлюзы наливныхъ колесъ. Съ глухимъ журчаніемъ вода рокотала въ тюрбинахъ, двигая целыя системы машинъ, а сейчасъ мы заметили только небольшое озерко, по краямъ заросшее камышемъ, а на середине покрытое лопухами. Вода въ озерке была прозрачна, какъ стекло; на дне его видны были стаи лениво плавающихъ окуней и плотвы. Въ воздухе кружилось несколько чаекъ. Въ камышахъ копошились дикія утки. Нигде и никакого человеческаго жилья.

Только внизу за плотиной, образующей озерко, вдоль ручья устроены были несколько желобовъ и корытъ для промывки золота. Но людей не было. Мы попали въ такой день сюда, когда все старатели поголовно ушли на уборку сенокоса, побросавъ свои корыта и станки. Место было действительно глухое и заброшенное, а въ этотъ день оно производило впечатленіе пустыни. Впрочемъ, следы работъ везде были заметны. Повсюду виднелись желтые бугры глины, канавы, ямы и разрезы.

Долго мы съ путникомъ бродили посреди этихъ бугровъ; наконецъ, полдневный жаръ истомилъ насъ жаждой и усталостію, и мы пешкомъ пошли къ небольшому поселку, находящемуся въ полверсте отъ озерка и сплошь населенному старателями. Скоро мы дошли туда, обошли все его домишки въ поискахъ за питьемъ и только въ одномъ изъ нихъ наткнулись на старика, который напоилъ васъ. Древній человекъ этотъ доживалъ последніе дни и съ трудомъ отвечалъ на наши вопросы. Но такъ или иначе мы внимательно слушали все, что онъ намъ говорилъ. Онъ еще помнитъ то время, когда въ этихъ местахъ кипела жизнь, повсюду производились раскопки; въ однихъ шахтахъ добывалась медь, въ другихъ золото. Сотни рабочихъ жили здесь, добывая для хозяевъ завода десятки пудовъ золота и сотни пудовъ меди. А рядомъ съ этою неустанною работой шелъ вечный пиръ. Управленіе состояло изъ многочисленнаго штата: конторщики, управляющіе, смотрители кишели около золотого места. То и дело изъ города пріезжали гости, — разодетыя дамы и мужчины, — и по целымъ днямъ шелъ пиръ. Раскупоривались целые ящики шампанскаго; играла музыка, развосимая эхомъ по соседнимъ лесамъ; по ночамъ устраивались пикники съ факелами.

— Весело у насъ было о ту пору, — добавилъ старикъ равнодушно.

— Ну, а потомъ что? Куда же все это делось?

— Все ушло. Золота стало маловато ужь, особливо ежели кому нужна музыка, а медь не больно чтобы ужь такъ занятный металлъ, — ну, и ушло все, и золото, и заводъ, и люди съ музыкой, и господа съ шампанскимъ. Пожили, попировали на своемъ веку — и будетъ.

Затемъ уже паденіе пошло быстро. Главное управленіе уменьшило штатъ служащихъ, распустило половину рабочихъ и махнуло рукой. Место стало пустеть. Подъ конецъ же это хищное гнездо просто было разграблено. Добыча золота прекратилась, медный рудникъ заброшенъ, заводскія зданія и служба растащены. Кто тащилъ къ себе мебель, кто отдиралъ двери отъ домовъ, кто выдергивалъ заслонки отъ печей, кто вынималъ самые кирпичи изъ стенъ. Когда главное управленіе решилось закрыть заводъ и сделать опись инвентарю, то завода въ действительности уже не было, инвентарь разграбленъ, и самыя стены всехъ зданій разрушалясь. Стихіи довершили опустошеніе: ветеръ рвалъ на части крыши, дождь размывалъ кирпичи, черви лесные точили дерево; отъ веселаго места, построеннаго изъ железа и камня, населеннаго сотнями народу, не остаіось званія; камня на камне не осталось.

Единственный живой памятникъ недавняго пира — это тотъ поселовъ изъ десяти дворовъ, въ которомъ мы находились въ эту минуту.

— Чемъ же вы живете?

— Да такъ, все-чемъ, а все больше на счетъ золота же. Старатели у насъ все живутъ. На хлебъ добываемъ. Да и отстать нашимъ ребятамъ трудно отъ золота. Золото-то, оно заманчиво. Кто его разъ увидитъ, тотъ ужь ослепнетъ на всю жизнь. Теперь у насъ все на сенокосе. Окромя же сенокоса наши ребята ничемъ не занимаются… Да и сено-то требуется для золота, потому безъ лошади никакъ нельзя… Лошадь подвозитъ глину.

Такимъ образомъ, весь поселокъ копалъ гляну, промывалъ ее, подбиралъ крупицы золота и темъ кормился. Вся местность принадлежитъ N — скимъ заводамъ, но сами заводы уже не эксплоатируютъ заброшенные пріиски, предоставляя копаться въ земле старателямъ. Старатель — это своего рода кустарь. Онъ работаетъ на свой рискъ, своими собственными орудіями, для себя. Но его отношенія къ заводамъ, владельцамъ земли, не свободны. Онъ можетъ сколько и где угодно промывать пески и глину, но все добытое золото обязанъ сдавать въ заводскую контору, получая отъ последней немного более половины стоимости золота. А чтобы онъ не воровалъ въ свою пользу, чтобы не припрятывалъ части золота въ свой карманъ, ему заводское управленіе выдаетъ запертую кружку, разсчетную книжку и приставляетъ къ нему штегера. Въ кружку онъ ссыпаетъ золото, въ разсчетную книжку записывается его количество, а штегеръ наблюдаетъ за правильностью всей этой операціи. На нашемъ пріиске жили по назначенію отъ завода два штегера.

Пока мы разспрашивали обо всемъ этомъ старика, въ некоторыхъ местахъ уже началась промывка. Несколько семей побросали сенокосъ и принялись за обычную работу. Мы отправились къ одной изъ групн=пъ старателей.

Действительно, народъ дикій! Когда мы подошли къ месту, работающіе, видимо, перепугались, принявъ насъ, кажется, за какое-то начальство съ завода. Мы поспешили уверить ихъ, что не принадлежимъ къ заводскимъ служащимъ и пріехали только посмотреть, какъ промываютъ золото. Старатели успокоились.

Ихъ было трое — мужъ, жена и племянникъ ихъ. Племянникъ изъ лесу подвозилъ пески, мужъ работалъ ручнымъ насосомъ, жена бросала лопатой песокъ на чугунную доску съ дырами и здесь въ струе воды размешивала его, она же удаляла съ доски промытую породу. Все трое были сплошь замазаны глиной; рубаха и порты мужика покрыты были желтыми пятнами такъ густо, что трудно было разобрать первоначальный цветъ ихъ. У бабы костюмъ находился въ большемъ порядке но это, быть можетъ, потому, что юбка ея была поднята до самыхъ коленъ, причемъ голыя ноги окрашены были въ тотъ же цветъ глины. Лица ихъ также не носили на себе следовъ человеческой кожи, которая, повидимому, никогда не освобождалась отъ толстаго слоя золотоносной жилы. Все кругомъ окрасилось въ этотъ ужасный цветъ: вашгердъ, лопаты, лошадь, телега, лужа… Промывку они производили около лужи, вода которой отъ постояннаго притока свежей глины приняла кроваво-желтый оттенокъ.

Мы съ интересомъ наблюдали процедуру промывки. Глина привозилась парнемъ издалека и сваливалась возле вашгерда; мужикъ накачивалъ деревяннымъ насосомъ на чугунную доску воду изъ кроваво-желтой глины, другою рукой онъ помогалъ разбивать куски глины, которые бросала баба съ земли. Такъ и шла безпрерывная работа, промывался возъ за возомъ. Все какъ будто старались какъ можно больше пропустить черезъ вашгердъ глины и не обращали вниманія на тщательность промывки. Отъ этого большая доля золота ускользала изъ рукъ работниковъ. При насъ промыли шесть возовъ, т.-е. около ста пятидесяти пудовъ. «Когда же вы будете снимать золото?» — спросили мы. Надо ждать штегера. А онъ или спалъ, или былъ пьянъ, или бродилъ возле дальнихъ старателей. Къ счастью, два первыя предположенія были неосновательны, потому что черезъ некоторое время онъ явился на место и позволилъ, удовлетворяя наше любопытство, снять золото.

Тогда глину перестали набрасывать на доску и пустили более слабую струю воды; черезъ некоторое врема спустили въ остатки золотоносной мути ртуть и еще разъ промыли породу едва заметною струей; на доске ничего не осталось, ни глины, ни воды, ни золота… по крайней мере мы ничего не могли заметить. Темъ не менее, баба соскребла что-то невидимое железною лопатвой, смела, кроме того, доску щеткой, и на середине доски оказался ничтожный комочекъ ртути. Это и было золото, только амальгамированное. Дальше стоило только отделить ртуть, и все кончено. Последняя операція была проделана еще грубее, вызвавъ громкій смехъ у моего спутника. Мужикъ положилъ комочекъ золотого песку въ коробку изъ-подъ сардинокъ, пошарилъ руками вокругъ себя на земле и собралъ щепочекъ, потомъ поджогъ ихъ спичкой, вынутой изъ кисета съ махоркой, и несколько минутъ держалъ коробку надь огнемъ, ртуть испарилась и на две жестянки изъ-подъ сардинокъ остался маленькій желтоватый комочекъ золотого песку.

— И все! — воскликнулъ мой спутникъ съ хохотомъ.

— Больше ничего, — возразилъ старатель и, высыпавъ песокъ съ себе на ладонь, некоторое время посмотрелъ за него и, наконецъ, спустилъ его въ кружку.

— Да это золото? — недоверчиво спросилъ спутникъ.

— Конешно, золото.

— Сколько же его тутъ было?

— Да долей семь, чай, есть…

— Да изъ-за чего же вы, наконецъ, работаете? Промыли полтораста пудовъ земли и намыли всего семь долей!

— Когда и поболе какъ счастье выпадетъ. У насъ, въ нашемъ деле все отъ счастья. Азартъ! Ведь когда моешь-то, такъ не думаешь, что ничего не намоешь. Совсемъ напротивъ! Все думаешь, авось Богъ пошлетъ жилу… У насъ счастье — первое дело.

Отдохнувъ, рабочіе опять принялись за промывку. Парень подвозилъ землю, баба подбрасывала ее на решетку, мужикъ качалъ насосъ; струйки кроваво-желтой жидкости стекали въ лужу, лужа крови тихо волновалась, отражая солнечные лучи.

Мы отправились бродить по окрестностямъ, осматривая разрезы и ямы. Въ некоторыхъ местахъ разрезы были такъ обширны, что съ трудомъ верилось въ возможность такой каторжной работы. Между темъ, фактъ былъ налицо; тамъ и сямъ въ нихъ копошились люди, отыскивая «жилы». Трудъ здесь ценился ни во что; каторга старателями принималась добровольно. Заработокъ почти не принимался въ разсчетъ, потому что онъ былъ ничтожный. Четверо работниковъ, необходимыхъ для каждаго вашгерда, все вместе намывали отъ 20 до 30 р. въ месяцъ, что едва хватало на хлебъ. Тутъ больше играло воображеніе, поддерживая жгучія надежды отыскать «жилу». Иногда старатели припрятывали часть намытаго золота, и это знали все но все понимали, что при всеобщемъ хищничестве надо и старателю что-нибудь утащить.

Но эти припрятыванія немного помогали. После осмотра раскопокъ мы заходили въ несколько домовъ поселянъ и удивлялись цыганской обстаыовке всехъ старателей. Ни хозяйства, ни порядка нигде не замечалось. Въ домахъ, рядомъ съ предметомъ роскоши (шерстяное платье, висевшее на гвозде), лежала вещь поразительной бедности; рядомъ съ гармоникой деревянная чашка съ какою-то нехорошею пищей. Я несколько разъ потомъ встречалъ старателей и не могъ сначала объяснить происходившія съ ними метаморфозы. Проработавъ, какъ лошадь, въ продолженіе месяца, старатель часто спускаетъ все въ несколько часовъ въ городскихъ и другихъ кабакахъ, получивъ деньги, онъ нередко покупаетъ совершенно ненужную вещь, наприм., часы, и щеголяетъ въ нихъ день-два, а потомъ куда-то спускаетъ ихъ. Несколько разъ мне приходилось видеть такую картину: человекъ одетъ въ драповое падьто, на голове фуражка, но ноги босыя, а вместо панталонъ болтаются холщевыя порты, местами выпачканныя въ глине — это старатель. Видъ его производитъ такое впечатленіе, какъ будто за минуту передъ темъ его ограбили, — сняли съ него панталоны, сапоги и крепкую рубашку, но почему-то оставили драповое пальто.

Только къ вечеру мы отправились назадъ. Извощикъ нашъ уже съ нескрываемою ироніей обратился къ намъ съ упрекомъ.

— Видите… сами видели, что тутъ ничего нетъ… дикія места! Народишко все перемогается, да и то больше насчетъ какъ бы чего стащить… дикій народъ!

Но мы оба были довольны, осмотревъ это заброшенное и расхищенное место. Все здесь пустынно; прудъ заросъ камышемъ и лопухами, тишина царитъ повсюду по кустамъ, не слышно более криковъ сотенъ народа; не раздаегся музыка и не визжатъ колеса приводовъ. Все замолкло. Люди разбежались, снявъ сливки съ природы. Такова исторія, быть можетъ, и всего Урала. Первая волна хищниковъ, пировавшихъ въ девственныхъ горахъ, успела уже растащить все, что легко досталось, и схлынула дальше, въ глубь горъ. Но и тамъ то же повторилось. Теперь насталъ переломъ, «кризисъ», который можно поправить только заграничными пошлинами. Одни старатели еще копошатся, чуть не голыми руками вырывая свой хлебъ изъ недръ земли.

1883