Для Риты и ее брата Юры все началось с того, что они получили письмо от «Шейнер Рейзл». Так в их семье бабушка называла тетю Розу, бывшую жену брата их отца. Самого дядю Гришу ни Рита, ни Юра не помнили, но из рассказов бабушки и мамы им было известно, что у их папы был младший брат, который ни с того ни с сего в восемнадцать лет женился на тридцатипятилетней женщине, вдове какого-то большого, (так говорила бабушка), партийного работника. От него никто ничего подобного не ожидал. В отличие от их папы, который был нормальным хулиганистым мальчишкой, этот Гриша всегда был тихим и застенчивым. Целыми днями он только учился и читал книги. После школы он, конечно же, поступил в технологический институт и вдруг в конце первого курса женился. Когда он объявил бабушке о том, что женится и сказал на ком, та упала в обморок. Еще бы, Рита и Юра ее понимали. У них дома сохранилась фотография его невесты, датированная примерно годом их свадьбы. На этой фотографии Шейнер Рейзл очень напоминала Надежду Константиновну Крупскую на закате ее жизни. У нее было такое же круглое крестьянское лицо, такие же серые стянутые сзади узлом волосы и выпуклые глаза за стеклами больших мужских очков с толстыми линзами.

Придя в себя после обморока, бабушка начала плакать и умолять своего дорогого Гришу не делать такую глупость. Ну, да, он был небольшой красавец, судя по фотографиям, невысокий, худой с большим носом и выступающими вперед зубами, но ведь он же был мужчина. А мужчина, если он чуть лучше обезьяны, уже красавец. Это всем известно. А кроме того, он ведь учился в институте на инженера. Конечно, инженеры много не получают, но ведь все-таки не слесарь же какой-нибудь, а интеллигентный человек, из хорошей семьи.

В общем, чего только бабушка не говорила, какие доводы только не приводила, ничего не помогло. Обычно тихий и неконфликтный дядя Гриша собрал свои вещи и ушел к невесте, которая, кстати, занимала какую-то должность по партийной линии. Они поженились, хотя в ЗАГСе их тоже сразу не хотели расписывать из-за разницы в годах. Но дядя Гриша произнес там речь о любви и взаимопонимании, о внутренней красоте, о душевной тонкости и родстве душ и, тронутые до слез, женщины в Бюро регистрации браков, в конце концов, их расписали.

Бабушка так никогда и не смогла примириться с этой невесткой, хотя как человек справедливый, всегда добавляла, что смотрела та за Гришей хорошо. Он у нее даже поправился, похорошел, стал интересным мужчиной (опять-таки бабушкины слова). Детей у них не было, скорее всего, у Шейнер Рейзл вообще не могло быть детей, и она относилась к своему молодому мужу как к сыну. Он всегда был у нее накормлен, чисто одет и каждый год она обязательно возила его в Крым, где как партийный работник, имела право отдыхать в хорошем санатории. Правда счастье их продлилось недолго. Через пять лет дядя Гриша вдруг скоропостижно скончался, как теперь подозревали Юра и Рита, от внезапной остановки сердца. Это потом уже по телевизору стали рассказывать о том, что такое часто случается и чаще всего с мужчинами, и что быстро сделанным искусственным дыханием можно спасти жизнь человеку, и что в Америке этот курс спасения проходят и пожарные и полиция, и вообще каждая домохозяйка, а тогда об этом никто знал, и, если человек мгновенно умирал, просто говорили, что он умер от разрыва сердца.

Так вот и дядя Гриша в один прекрасный день умер, у всех на глазах. Произошло это, кстати, у бабушки в доме, куда он пришел, чтобы поздравить ее с праздником. Он сидел на диване и разговаривал, и вдруг стал падать набок. Мама рассказывала, что у него сразу посинело лицо, и что самое ужасное, щеки мгновенно полностью ввалились внутрь. Вероятно, потому что из легких вышел весь воздух. Бабушка и мама начали кричать, папа вызвал скорую помощь, но когда врач приехал, было уже поздно. Дядя Гриша умер. Бабушка потом говорила, что он потому, наверное, так рано и женился, что предчувствовал свою скорую смерть.

После смерти мужа, Шейнер Рейзл вообще перестала поддерживать отношения с их семьей. Когда встречала на улице бабушку или папу, просто здоровалась и проходила мимо. Разговаривала только с мамой, потому что мама была единственной, кто «относился к ней по-человечески», говорила она. А мама говорила, что ей было просто жаль эту женщину. Все над ней посмеивались, потому что она была такая некрасивая, и «усыновила себе мужа». Но мама говорила, что Гриша, даже если и женился на ней из жалости, все равно был с ней счастлив, и жили они хорошо, никогда не ссорились, а раз так, то какая разница, что она была старше его и была некрасивой. Грише было с ней хорошо, и это было самое главное.

Шейнер Рейзл поддерживала с мамой отношения и даже навещала ее, когда папы не было дома, еще и потому, что к тому времени у мамы уже был Юра, а потом появилась и Рита. Бедная Роза очень любила детей. Когда Рита выросла, она стала понимать, какая это была трагедия для несчастной женщины. Она, наверное, и за дядю Гришу согласилась выйти замуж, потому что он был как бы ее ребенком. После его смерти она рассказывала маме, что собиралась со временем найти ему молодую жену, симпатичную, здоровую, способную родить ему детей, но, видно и в этом ей была не судьба. Никаких родственников у нее не было, и Рита и Юра оказались единственными детьми, на которых она могла излить свою нерастраченную нежность. Они, конечно, не были ей родными, но все-таки и не совсем чужими. Рита была тогда еще совсем маленькой, но Юра смутно помнил, как к ним приходила какая-то тетя и приносила им редкие тогда апельсины, конфеты «Вишня в шоколаде», которых в магазине вообще не было и другую вкусную еду, которую благодаря своей должности доставала в партийном буфете.

Потом вдруг случилось неожиданное. Шейнер Рейзл опять вышла замуж. В их городе появился человек, который организовал производство пластмассовых стаканчиков. Стаканчики были очаровательными и даже вблизи очень похожи на дорогой хрусталь. Только взяв в руки, можно было по весу догадаться, что они все-таки не хрустальные. Ими время от времени торговали какие-то молодые люди прямо на улице с переносных лотков. Люди расхватывали их мгновенно и уж, конечно, не задавались вопросами, кто их выпускает и на законном ли основании. А как оказалось потом, их выпускала подпольная мастерская, под руководством этого самого приезжего человека, который очевидно приехал в их город, убегая от всевидящего ока ОБХСС. Наверное, он хотел просто отсидеться здесь в глуши в безопасности, но его деятельная душа и коммерческий талант не выдерживали даже недолгого бездействия, и он снова пустился во все тяжкие. Какое-то время, стаканчики проходили незамеченными, но потом чье-то бдительное око остановилось на них, и все закончилось. В местной газете появилась торжествующая статья о том, как был разоблачен подпольный коммерсант и как все его оборудование и товар были конфискованы и уничтожены. Возможно, правоохранительные органы и торжествовали, но простые люди только пожимали плечами и недоумевали. Кому они мешали эти стаканчики. Наоборот все с удовольствием покупали их в неизбалованном дефицитом городе. Они были такой красивой и полезной в хозяйстве вещью, а что теперь? Ну, уничтожили их производство, и кому от этого стало лучше? Назначили бы ему лучше какие-нибудь налоги, что ли и пусть бы дальше работал, зачем же уничтожать. Но на дворе тогда стояли семидесятые годы. До перестройки и первых кооперативов было еще далеко, и талантливому дельцу пришлось срочно уносить ноги. Но в этот раз он, по-видимому, решил кардинально изменить свою судьбу и перебраться туда, где нашлось бы законное применение его талантам. Единственной страной, куда была возможность уехать на постоянное место жительства, не угоняя самолет и не пересекая вплавь Черное море, был Израиль. Почему-то туда стали потихоньку отпускать евреев, но далеко не всех, а только тех, у кого там были прямые родственники, то есть, родители или родные братья и сестры. И вот тут вдруг оказалось, что у Шейнер Рейзл есть в Израиле родная сестра, одинокая старая дева, которая уже давно окольными путями пересылала ей письма и вызовы и звала к себе. Разумеется, та скрывала сестру, как могла, но каким-то образом незадачливый коммерсант все же узнал о ней, и предложил Розе выйти за него замуж и вывезти его в Израиль. Непонятно, почему она согласилась. Всю жизнь ведь была такой преданной коммунисткой, а тут вдруг положила на стол партбилет и подала заявление на выезд вместе с мужем. Ему, видно, оформление документов стоило больших денег, потому что все было сделано очень быстро. Пока неповоротливая правоохранительная система сообразила выписать ордер на его арест, они с Розой уже больше недели были в Израиле. Так как других родственников не имелось, к бабушке заявился какой-то милиционер с повесткой от прокуратуры. Прочитав бумагу, бабушка пожала плечами и саркастически спросила у растерявшегося посыльного, не собирается ли он посадить ее вместо сбежавшего афериста, который даже не является ее родственником. Тот еще поспрашивал, куда и когда уехал получатель повестки, как будто это могло ему помочь, и ушел. На том дело и кончилось.

Потом несколько лет они о Розе ничего не слышали и даже решили, что она навсегда исчезла из их жизни. И вдруг от нее пришло письмо. В нем она рассказывала, что они с мужем поселились у сестры в каком-то загадочном месте, которое называлось мошав. Муж ее снова занялся бизнесом. В Израиле, конечно, есть все, но ему удалось выяснить, чего же там все-таки не хватает. Оказалось, что там не шьют кожаных чехлов для музыкальных инструментов. Казалось бы, кому бы пришло в голову обратить внимание на такие вещи, а вот ему пришло, потому что у него был коммерческий талант. И вот он открыл мастерскую по пошиву кожаных чехлов, а потом еще и еще, и теперь он хорошо зарабатывает и ему не нужно бояться ОБХСС. А еще она написала, что высылает им посылку и, если они не против, будет время от времени посылать им подарки, так как сестра ее умерла, и других родственников у нее нет.

Мама и бабушка долго обсуждали это письмо. Конечно, получать посылки из-за границы было очень заманчиво. В стране полнейшего дефицита любая импортная вещь вызывала зависть и стоила на толчке очень дорого. Но, с другой стороны, посылки ведь будут приходить не откуда-нибудь, а из самого Израиля. Вот уж, кто точно не пользовался в Советском Союзе популярностью, и мало, кого клеймили так яростно, как эту страну. Это был самый страшный и бесчеловечный агрессор, из всех когда-либо существовавших в мире. Да ведь Израиль только и делал, что угнетал несчастных арабов, развязывает кровавые войны против них, да еще и умудрялся побеждать. По телевизору и на всяких собраниях то и дело выступали люди, которым партия доверила побывать в арабских странах и которые с самым праведным гневом описывали, как издевается этот злобный Израиль над бедными Иорданией. Сирией, Египтом, Ливаном, Ливией и еще несколькими десятками беззащитных арабских стран. Правда, некоторые здравомыслящие люди все-таки недоумевали, как может такая крохотная страна, которая на карте изображалась всего лишь точкой, издеваться над занимающими огромные территории и пользующимися безграничной военной и экономической помощью Советского Союза и других братских стран, арабами, но на то они и были здравомыслящими людьми, чтобы помалкивать. Также очень распространены были выступления ученых, музыкантов, артистов еврейского происхождения, которые тоже гневно клеймили агрессора, и выражали желание собственными телами закрыть от пуль беззащитных арабских детей, а потом дома, закрыв двери и окна, слушали «Голос Израиля» и, узнавая о новых победах израильтян, гордились ими. Вообще-то все об этом догадывались, но вслух ничего не говорили, по крайней мере, официально, так как такая уж была эта страна Советский Союз, где никто и никогда не говорил правду, и где прекрасно умели читать между строк и улавливать мысли между словами.

Правда, однажды Юра слышал, как папа, смеясь, рассказывал маме и бабушке об одном их родственнике, который был военным и дослужился аж до подполковника, что для еврея было не так уж просто. Во время какой-то очередной израильской войны, развязанной как обычно самим Израилем, хотя именно на его территорию вторглись объединенные танковые войска десятка стран, у них в части все офицеры побежали, как обычно, записываться в добровольцы в помощь арабам. Никто, конечно, это серьезно не воспринимал, и никуда посылать их не собирался, да им и самим это было надо примерно, как в голову дырка, но так уж было принято в те времена проявлять свою преданность социалистическим идеалам. Пошел и папин троюродный брат. Неизвестно, кто их там записывал, но в тот раз им попался человек с большим чувством юмора. Когда подошла очередь папиного брата, он добродушно его спросил

— Вы что, думаете, что мы записываем добровольцев и в ту и в другую сторону?

Любимым анекдотом советских евреев того времени был такой. Еврей стоит в кабинке телефона-автомата, звонит всем своим знакомым по очереди и говорит:

— Мойша, ты слышал? Мы наступаем.

— Аркадий, мы наступаем.

— Арончик, ты знаешь, мы наступаем.

Возле телефонной будки собирается очередь, самые нетерпеливые начинают стучать ему в дверь. Еврей поворачивается к ним и говорит:

— Слушайте, когда вы наступали в сорок пятом году, мы вам не мешали. Так не мешайте теперь нам.

Но, конечно, все эти анекдоты рассказывали шепотом, и также шепотом произносили название страны Израиль, а вслух это название могли произносить только антисемиты и партийные работники (что, в сущности, было одно и то же) и исключительно во время лекции по международному положению. И произносили они почему-то это название как Израиль, то есть с ударением на последний слог (видно им казалось, что так оно звучит презрительно, а может, даже и оскорбительно, что и требовалось донести до слушателей). И вот в такой обстановке стали приходить эти посылки. Вначале мама и бабушка, которые все еще помнили Сталина, испугались и решили от посылок отказаться. Но тут вмешался отчим (Юрин и Ритин папа тоже умер молодым, видно, такая была судьба у братьев). Отчим был человеком чисто русским, и заячьей крови у него было гораздо меньше, чем у тысячелетиями пуганых евреек, поэтому он веско произнес, что сейчас уже не тридцать седьмой год, и что за посылки их в тюрьму не посадят, а так как начальники они все небольшие, вернее, вообще не начальники, то бояться им практически нечего. На том и порешили, и Юрины и Ритины бабушка и мама стали щеголять в шикарных (по тому времени) синтетических шубах, а Юра и Рита в классных отстроченных брючках и в обуви, чем-то похожей на еще неизвестные в то время кроссовки. Иногда, правда, в посылках приходили и совершенно бесполезные вещи, такие, как например кофейные зерна в вакуумной упаковке. Бесполезные они были потому, что никаких кофемолок в продаже и близко не было, и как размолоть эти зерна никто не знал. Пакеты распаковывали, клали в кухонный шкафчик, и совершенно одуряющий аромат великолепного и недоступного кофе плыл по квартире. Однажды доведенный до отчаяния этим дразнящим запахом отчим схватил молоток и стал дробить поразительно твердые зерна. Он очень долго и старательно измельчал их, но порошка все равно не получилось, а получились твердые и колючие крошки. Их очень долго варили, но они так и не разварились, зато вода в кастрюле стала желто-коричневого цвета, очень напоминающего кое-что другое. Так как продукт уже испортили, решили все-таки выпить этот «кофе», но кроме запаха ничего от кофе в нем не было.

Примерно такая же история произошла и с мылом. В одной из посылок лежала упаковка необыкновенно красивых и ароматных брусочков мыла с экзотическим названием «пальмолив». У них в городе тогда самым изысканным мылом считалось «земляничное» за 14 копеек. Запах у него был совершенно конфетный, но хотя бы приятный по сравнению с тем как пахли остальные сорта туалетного мыла. И вдруг такая невиданная для простого человека роскошь. Сразу встал вопрос, что с этим мылом делать. Не мыться же им, в самом деле, оно же смоется, а ведь его так приятно и престижно демонстрировать знакомым. Может, брать его с собой в баню, чтоб там все завидовали? Так ведь украдут или просто обругают за преклонение перед западом. В общем, мылу нашли достойное применение. Его положили в шкаф среди белья для запаха. Заодно с бельем заблагоухала и вся комната. Там оно и лежало, пока не окаменело. Вот такой абсурд.

Потом, однако, посылки прекратились, и бабушка, подумав, объявила, что Шейнер Рейзл, скорее всего, умерла. Она ведь уже немолодая, так что точно умерла, объясняла она, забывая, что сама все-таки старше ее на много лет. И вдруг пришел этот вызов. Правда в девяностые годы в Советском Союзе произошло много изменений и среди них самое главное, что евреев стали понемногу выпускать. Говорили, что этого добились американцы, которым всегда было дело до всех остальных народов и национальностей, в обмен на то, что Советский Союз что-то там подписал по разоружению. В общем, процесс пошел, по выражению тогдашнего правительства и выпускать стали к любым родственникам, или даже вообще без родственников, если был вызов. Многие уезжали по израильским вызовам, но прибыв в Вену, а другого пути, кроме как через Вену не было, отказывались ехать на историческую родину, а заявляли о своем желании ехать в Америку. Путь туда был намного сложнее, их отправляли сначала в Италию, где они ждали разрешения на въезд в Америку по восемь-десять месяцев. Эти месяцы, конечно, были мучительными, но дело того стоило, так как Соединенные Штаты, конечно, считались гораздо более солидной конторой, чем маленький еврейский Израиль.

Обо всем этом Рита и Юра, слышали, но особо не задумывались, так как ехать совершенно не собирались. Они были уверены, что у них в Израиле уж точно уже никого нет. Но вот оказалось, что есть, и доказательство лежит на столе, а они всей семьей сидят вокруг и решают, что делать. И хотя за окном сейчас действительно не тридцать седьмой год, дверь закрыта на ключ и на цепочку, а окна плотно зашторены. А посреди стола лежит письмо от Шейнер Рейзл, в котором она просит их приехать побыстрее, чтобы она могла передать им дом и все деньги, которые они с мужем нажили в Израиле, а еще вызов, то есть официального вида бумага с необыкновенной матерчатой печатью в виде красного круга с толстыми короткими лучиками.

— Ну, так, — открыл совещание отчим, — давайте будем решать, что с этим делать, то есть, ехать им или не ехать.

— А дедушка ваш так мечтал хотя бы увидеть Израиль, говорил, что ничего бы не пожалел, только бы съездить туда хоть на неделю, — вдруг задумчиво произнесла ни к селу ни к городу бабушка.

— На неделю это одно, а на постоянное место жительство это другое, — резонно ответил ей отчим. — Давайте ребята, говорите. Вы хотите ехать или нет?

После получения вчера вызова, ребята уже с утра успели подсуетиться и даже разыскали каких-то сохнутовских активистов, которые наглядно разъяснили им преимущества жизни в Израиле. Наглядно, потому что недавно приехали оттуда из гостей и привезли с собой немалые доказательства преимущества жизни при капитализме над их убогим существованием в условиях развитого социализма, — Вот, — говорили они, демонстрируя целую кучу нарядных пластмассовых часов, и, мешая правду с фантазиями, — такие часы у них стоят пару рублей на наши деньги. А такие магнитофончики, — они показывали маленький кассетный магнитофон, несбыточную мечту каждого советского подростка, — такие магнитофоны у них дают на сдачу. А такие калькуляторы вообще на улице валяются, — победно заключали они, видя, как загораются глаза у Юры и Риты, которые такие калькуляторы видели только у моряков загранплавания, продающих их за сумасшедшие деньги. Еще им рассказали, что лететь в Израиль они будут на двухэтажном Боинге, что там их встретят и сразу же поселят в роскошной гостинице, причем именно в роскошной, чтобы они поняли, что теперь будут жить на совсем другом уровне. И они могут сами выбирать, где они хотят жить, даже в самом большом городе. Им там найдут съемную квартиру, тоже самую роскошную и оплатят ее, и еще дадут денег на жизнь. В общем, капиталистический Израиль уже переливался и бушевал в их разгоряченном воображении самыми яркими красками, и они были готовы бежать туда, но… все-таки они были еще дети, и, конечно, им было страшно уехать от мамы и бабушки, страшно и еще немного совестно, а вдруг с теми что-нибудь случится здесь, а они даже не смогут приехать. Поэтому, хотя в душе они уже были ТАМ, сейчас они сидели молча за столом, ожидая, что скажут взрослые.

Так, — первый начал отчим, желая быть объективным, — давайте посмотрим, что ожидает их тут, и на что они могут рассчитывать там. Начнем с Юры. Через пару лет он закончит институт и ему придется на год пойти в армию. Войны, конечно, сейчас нет, все хорошо, но ведь фамилия у него, вы не обижайтесь, самая что ни на есть еврейская, Рабинович. Когда я был в армии, — увлекаясь, продолжил он, — у нас был один парень, еврей. Звали его Вадик Фройнштетер. Хороший был парень, нормальный, все с ним вроде дружили, но как выпьют, тут же начинают кричать «стреляй Фройнштетера». А спроси их, чего его стрелять, они тебе тоже не скажут, так просто, стреляй и все. Потом протрезвеют и извиняются, но все равно, неприятно, — заключил он. — Теперь, что его ждет после армии? А ждет его зарплата в 120 рублей, и это на всю жизнь. И понятное дело, очередь на квартиру лет на 20–25, ну, в общем, как и всех, что здесь живут.

— Теперь берем Риту. Если она за три оставшихся года не выйдет замуж да еще за парня с высшим образованием, придется ей ехать в село на три года по распределению. А выходить здесь особенно не за кого. За русского вы не захотите, да ладно, я и сам это знаю, — остановил он пытавшихся для вида возразить маму и бабушку. — Да и будете правы, русский муж и запить может и рукам начнет волю давать. А вот, между прочим, еврейских мальчиков хороших, тоже не так много, и избалованные они все, мамочки их им цену не сложат. Им нужно, чтобы за невестой еще что-нибудь давали, квартиру, машину, например, и чтобы у невесты специальность была хорошая, чтоб мужа, значит, прокормить могла. И чтобы здоровая была, чтоб могла за ним ухаживать, я сам своими ушами слышал, как они разговаривают. А то что их сыновья все поголовно плюгавенькие или, наоборот, толстые вот с такими задницами, это они не считают. А Риточка наша, между прочим, красавица и умница, зачем же ей такие нужны? Да и характер у нее не тот, чтобы терпеть все это, и правильный у нее я вам скажу характер. А вот, что я вам еще скажу, это я недавно по телевизору видел, показывали израильских солдат, это у нас называется израильская военщина, так там ребята все как на подбор, здоровые, рост под метр девяносто, широкоплечие, у каждого в руках автомат, как дадут очередь по всем этим арабам… то есть, — смешался он, — я вообще не это хотел сказать. Я просто хотел сказать, что у нас тут не настоящие евреи. А вот настоящие евреи — это у них там, по ним же видно, что им не приходилось никогда скрывать, что они евреи и подделываться под кого-нибудь другого. Они — не пуганные, — веско заключил он. — Им даже и умными быть не обязательно.

— Я понимаю, что ты хочешь этим сказать, — задумчиво произнесла Рита, в то время как все остальные оскорбленно уставились на отчима. — Мы здесь все перерожденцы, потому что нам две тысячи лет приходилось приспосабливаться и, для того чтобы выжить, мы должны были быть умнее всех неевреев. Вот смотрите, нам с Юркой, для того чтобы поступить в институты, нужно было сдать экзамены намного лучше, чем русским. И потом, чтобы к нам хорошо относились в институте, мы за всякую работу должны хвататься первыми, все делать лучше и больше, чем они. Тогда о нас скажут, что мы хотя и евреи, но все-таки неплохие люди. А им там ничего никому не нужно доказывать, они и так хорошие. Мама, мы хотим туда.

— Но как же вы там будете жить одни, вы же еще дети, — всхлипнула мама, и бабушка тоже начала подозрительно вытирать глаза. — И институты как же? Сколько стоило трудов, чтобы вы туда попали.

— Вот, послушайте, — начал Юра, осознавая, что и он должен сказать свое решительное мужское слово, иначе рискует потерять авторитет в семье. — Мы сегодня встречались с людьми, которые только оттуда приехали. Они нам объяснили, что сразу после приезда нас отправят в ульпан, это такие курсы по изучению иврита. Они совершенно бесплатные и нам еще будут давать деньги на жизнь, пока мы там учимся. А потом, когда мы выучим язык, мы сможем продолжать учебу у них в университете, и тоже абсолютно бесплатно, между прочим. Так что институты не пропадут.

— А что ж это за люди такие? — подозрительно спросила мама. — И чего ж они сами туда не едут, если там так хорошо?

— Это молодые ребята, муж и жена, и они тоже едут, но позже. Сейчас у них такое задание от Сохнута, это еврейское агентство, которое отправляет евреев в Израиль, разъяснять людям, что им там дают, на что они имеют право, и еще они будут учить нас ивриту, пока мы будем оформлять документы. Да, мама, они просили разрешения проводить уроки у нас, потому что они живут с родителями и у них маленький ребенок. Но ты не бойся, пока у них вместе с нами всего шесть человек набралось, так что мы тут поместимся.

— Да я этого не боюсь, — вздохнула мама, — занимайтесь, конечно. Я боюсь за вас, как вы там одни будете, и когда я вас теперь увижу? Может и вообще никогда, — уже откровенно расплакалась она.

— А вот этого не надо. Они когда устроятся и увидят, что там за жизнь, то и нас вызовут с мамашей, конечно, — вдруг заявил отчим и отчаянно покраснел, и они все неожиданно поняли, что это его сокровенная мечта, и как многие русские, у которых вообще нет надежды уехать, он стремится в Израиль гораздо больше, чем евреи, которые теперь могут выбирать, где им жить.

— Ну, да, а чего ж нет? — совсем расхрабрившись продолжил он. — Вы имеете полное право туда ехать, и я тоже, как официальный муж, член семьи, можно сказать.

— А как же ты там будешь жить, когда там все евреи? — ехидно спросила бабушка. — Ты ж у нас как выпьешь, сразу кричишь, что ты настоящий русский человек, и душа у тебя русская. И необрезанный ты, между прочим.

— Так Юрка ваш тоже необрезанный. Мы с ним там вместе и обрежемся, правда, Юра? — неожиданно объявил отчим.

Юра в ответ только неуверенно кивнул, сразу же представив себе эту процедуру и внутренне содрогнувшись. Вот об этом-то он и не подумал, но отступать уже было поздно.

— Ну, вот, — совсем приободрился отчим. — С этим вопросом мы решили. А что касается того, что там одни евреи, то я так не думаю. Туда многие своих русских мужей и жен повезут. Так что я там не один буду.

— Ну вот видишь, мама, дядя Толик прав, вы, конечно же, к нам приедете, и мы будем все вместе, — заметно повеселев, сказала Рита. — Так что мы поедем, а?

— Да что я, — все еще вздыхая, отозвалась также приободрившаяся мама. — Я же вам не враг. Поезжайте, конечно, если там так уж хорошо. Роза, я думаю, врать не станет. Раз сказала, что оставит и дом и деньги, то так и будет. Она вас действительно очень любила, когда вы были маленькие. Мама, а как вы считаете?

— Роза не обманет, — веско сказала бабушка. — Она, между прочим, очень хорошая женщина была, Гришу как любила. Я честно скажу, вряд ли ему с молодой женой так хорошо было бы как с ней. Вот только до чего я дожила, муж мой в земле и сыновья тоже, а я, можно сказать, с чужими людьми уеду, и могилки их брошу.

Она принялась вытирать глаза, а растроганные Юра и Рита кинулись ее обнимать.

— Бабушка, ну с какими же чужими людьми, что ты говоришь, — наперебой закричали они. — Ты же с нами там будешь, твоими родными внуками, и мама тебе ведь не чужая, вы с ней столько лет вместе живете.

— Да я и не считаю ее чужой, это ж я так просто сказала, — начала отбиваться от них бабушка, — должна же я хоть что-то сказать.

— А я вам разве чужой? — вдруг не выдержал отчим и выпрямился за столом с оскорбленным видом. — Да я ж к вам всегда относился с уважением и даже с любовью, можно сказать. Мамашей вас вот называю как родную, а вы мне "чужой".

— Да я ничего не говорю, Толик, ты хороший человек, хоть и не еврей, внуков моих любишь, я же вижу, просто, как же я могилки родные брошу, — уже по-настоящему расплакалась она.

Все растеряно замолчали, не зная, что ей сказать. Рита и Юра стали огорченно переглядываться, вот ведь как, все уже было хорошо и вдруг бабушка все испортит, если не захочет ехать. Мама ведь не бросит ее одну. И тут отчим снова всех удивил.

— Наши мертвые не в могилах, они в нашем сердце. Поэтому они всегда с нами, где бы мы ни были, — торжественно изрек он и, сам удивившись собственному красноречию, растеряно посмотрел на остальных, которые от изумления не могли сказать ни слова, а только молча смотрели на него, вытаращив глаза.

— Да, это правда, — также торжественно объявила бабушка, которой на самом деле тоже хотелось поехать — ты, Толик, очень даже прав. Я их увезу в своем сердце.

— Ну вот, все в порядке, — обрадовалась мама, а Юра даже пожал отчиму руку. — Значит, решено. Сначала едут Рита и Юра, а потом мы все.

И успокоенная семья принялась обсуждать, что детям нужно взять с собой.

* * *

На следующий день они начали собирать документы. Оказалось, что, прежде всего, нужно было взять анкеты в паспортном столе милиции и туда они и отправились прямо с утра. Отстояв положенную очередь, они вошли в кабинет, где сидела толстая грубая баба, одетая в милицейскую форму с обесцвеченными перекисью и залакированными буклями на голове. Узнав, зачем они пришли, она тут же прониклась к ним самой настоящей ненавистью и нарочно долго перебирала бумаги, как будто не могла сразу найти, то, что им было нужно. Зато за это время она успела громким противным голосом высказать им, что таких как они нужно сажать или лучше стрелять, потому что они предатели родины. Их здесь учили, кормили-поили, обеспечивали им счастливое детство, профсоюзные путевки в лагеря, а они теперь уезжают. Вначале Юра и Рита выслушивали все это молча, но когда, наконец, анкеты очутились в их руках, осмелели и объявили ей, что она орет на них, потому что им завидует, и, если бы у нее была возможность, она бы первая удрала из своей любимой родины. И вообще с расстрелом и тюрьмой, она опоздала, так как теперь не тридцать седьмой год.

Пока обалдевшая от их наглости паспортистка пыталась найти достойный ответ, они повернулись и вышли из кабинета, провожаемые откровенно завистливыми взглядами остальных трех женщин, сидевших за другими столами. Вышли они, кстати, очень довольные собой, что смогли дать отпор. В общем, первая высота была, так сказать, взята.

Зато вторая высота чуть не повергла их в самое настоящее отчаяние, хотя это был всего лишь маленький учебник иврита. Они с недоумением и ужасом вглядывались в самой странной формы значки, которые на самом деле были буквами. Кроме того, что они не походили ни на одну из известных им букв, они были еще и очень похожи между собой. Так, например, сколько они не вглядывались, найти различие между буквами рейш и далет, или между буквами каф и бет им совсем не представлялось возможным. А когда они еще и узнали, что в этом языке нет, только подумать, гласных букв, а есть вместо них какие-то странные огласовки, которые к тому же часто и не пишутся вообще, то совсем упали духом. Но их учителя, Лариса и Миша, строго велели им не паниковать, а для начала смотреть в подстрочник, где все слова транскрибировались такими родными и знакомыми на фоне загадочного иврита русскими буквами. Кроме них на занятиях присутствовали еще четверо, пожилые муж с женой, Семен Борисович и Берта Соломоновна, которые ехали в Израиль к своей дочке и внуку, и молодая пара, специально приезжавшая на занятия из соседнего Николаева, Белла и Саша Певзнер. Саша отличался завидным оптимизмом не только в отношении иврита, но и вообще всей жизни в Израиле. У него был уже разработаны план-минимум для начала жизни в Израиле и становления на ноги, и план-максимум для того, чтобы разбогатеть. Своим оптимизмом он заразил остальных и они все дружно принялись за освоение языка Торы. Труднее всего им давалось чтение, так как отсутствие гласных сводило на нет все их усилия прочитать слова. В конце концов, Рита и Юра решили, что лучше хитрить, чем позориться и стали читать исключительно по подстрочнику, однако делая вид, что читают иврит. Вначале им было немного стыдно, но приглядевшись внимательнее, они убедились, что другие делают то же самое. Так они и прозанимались все три месяца, читая русские буквы и стараясь это делать как можно незаметнее с риском заработать косоглазие.

Но нужно сказать, что с грамматикой и запоминанием слов дела у них шли гораздо лучше. Каждый при этом использовал свой метод, но лучше всех придумал, как это делать, Саша. Пользуясь тем, что ивритские глаголы имеют во всех временах одинаковые окончания, он сочинял из них стихи. Стихи, конечно, были те еще. Смысл в них был самый минимальный, но свою функцию они выполняли — помогали запомнить слова. Например, когда они учили прошедшее время, то стихи были примерно такие.

Конечно, полная чушь, но здорово помогали запомнить слова, и Саша ими очень гордился.

В общем, со стихами или без после трехмесячного курса они все могли довольно грамотно составить несложные фразы, если у них, конечно, было время продумать их сначала в уме. Все, кроме, одного несчастного Семена Борисовича, который старался чуть ли не больше всех, но к концу обучения запомнил только две фразы, «Аба ба», что означало «папа пришел», и лалехет барегель» — идти пешком. На уроках он ужасно пыхтел, потел, мучился и страдал, но на все вопросы учителей неизменно выпаливал одну из этих фраз, и ничего другого запомнить не мог. Его бедной жене было ужасно стыдно за него, Она подсказывала ему, уговаривала, ругала, но ничего не помогало. По-видимому, он был обречен прожить остаток жизни в Израиле, изъясняясь только этими двумя предложениями.

Что касается Саши и Беллы, то после окончания занятий в их отношениях с Ритой и Юрой стала проявляться какая-то странная мистика. На последнем занятии они тепло попрощались, понимая, что расстаются навсегда, так как Певзнеры собирались поселиться в центре страны, а Юра и Рита направлялись на север в район Хайфы. Но дальше все пошло очень странно. Все началось с того, что Юра и Рита поехали в Одессу легализовать свои свидетельства о рождении. Что означало легализовать, они не знали, но вроде их нужно было сдать и потом получить в каком-то другом виде. В Одессу они поехали на автобусе, который проезжал через Николаев. Выйдя через полтора часа на платформу, чтобы размять ноги, они тут же увидели прогуливающихся там Беллу и Сашу, которые пришли встречать каких-то родственников. Через неделю Рита и Юра снова поехали в Одессу забирать свои свидетельства о рождении. Получив их почти в том же самом виде, они расписались в какой-то книге и поехали домой. Только дома им пришло в голову раскрыть свидетельства и посмотреть, что там написано. А написано там было в одном Белла Певзнер, в другом Александр. Удивившись такому совпадению и собственной глупости, из-за которой они не проверили свидетельства на месте, они стали искать телефон Саши и Беллы, но не успели еще его найти, как те уже им позвонили сами и сообщили, что они сегодня утром получили свои свидетельства и только сейчас догадались их проверить. У них были свидетельства Риты и Юры, но отдать их им они не могут, так как боятся, что если они их не вернут, им не выдадут их собственных.

— Выдадут, — успокоил их Юра, — тем более что ваши свидетельства у нас.

В общем, свидетельствами они обменялись в тот же день, не переставая охать и ахать и удивляться, как тесен мир.

Но мир оказался еще даже теснее, чем они думали, в чем они убедились, поехав почти через месяц за визами в Москву. Переночевав у Ритиной подруги, которой посчастливилось выйти замуж за москвича, они рано утром поехали в голландское посольство, где приютилось консульство Израиля. Уже издали они увидели растянувшуюся на километр огромную очередь изменников и предателей Родины, которые пришли получить израильскую визу. Пройдя в ее конец, Рита и Юра спросили, кто крайний, и уже почти не удивились, когда крайними оказались Белла и Саша. Сдав документы и выслушав приглашения прийти в четыре часа, они распрощались, и Рита и Юра поехали на Пушкинскую площадь осуществить свою самую заветную мечту — поесть в Мак-Дональдсе, недавно открывшемся единственном на всю страну, о котором уже слагались легенды.

Выйдя на Пушскую площадь, они в ужасе и растерянности остановились. Вся площадь была окружена тройным кольцом очереди, в которой люди уже много часов ожидали возможности пообедать в американском заведении быстрой еды.

— Да, — подтвердила их мысль девушка в очках, за которой они заняли очередь. — Мак Дональдс назвал свои заведения “fast food”, то есть быстрая еда. Если бы он увидел, сколько часов здесь люди ждут эту быструю еду, он бы, наверное, повесился.

Но уйти, не побывав в легендарном Мак Дональдсе было невозможно и отстояв часов пять в очереди, они все-таки были допущены в этот рай. И надо сказать впечатление он произвел на них огромное. Множество подростков, одетых в фирменные футболки и диковинные тогда каскетки, носились по залу и работали за прилавком с огромным энтузиазмом и азартом. Как трудолюбивые муравьи сновали они туда и сюда от прилавка к кухне, накладывали чипсы, упаковывали бутерброды, ставили стаканы с колой, выбивали чеки, убирали. Наверное, они все-таки уставали за смену, но со стороны казалось, что они все это проделывают играючи. И было видно, что они очень гордятся тем, что работают в американском кафе, и обслуживать посетителей они старались по-американски, быстро, вежливо и с приветливой улыбкой. А на лице приезжих подростков — посетителей была написана откровенная зависть и сожаление, что у них нет возможности работать в таком престижном и интересном месте.

С трудом добравшись к четырем часам к консульству, Юра и Рита увидели, что все уже собрались во дворе посольства. Очереди не было. Им объявили, что сейчас визы вынесут прямо сюда, потом будут называть фамилии и нужно будет подходить получать. Действительно через несколько минут вынесли стол, на него положили бумаги и человек за столом, взял в руки верхний лист.

— Иванов, — громко объявил он и по очереди прокатился смех.

Не поняв, по-видимому, в чем проблема, сотрудник консульства недоуменно посмотрел вокруг и взял в руки следующую визу.

— Телегин, — сказал он, и смех стал громче. Твердо решив ни на что не обращать внимания, служащий взял третий лист.

— Сидоренко, — прочитал он, и смех стал просто гомерическим.

— Интересно, есть ли тут хоть один еврей, — саркастически пробормотал стоящий недалеко от стола старик.

— Рабинович, — торжествующе воскликнул чиновник, высоко подняв над головой четвертый лист.

И вся толпа завистливо вздохнула и уважительно расступилась перед Юрой и Ритой, которые вышли вперед, чувствуя себя именинниками и впервые в жизни гордясь своей фамилией.

После получения визы им предстояло получить еще и билеты на самолет. Они попытались разыскать Сашу и Беллу, чтобы лететь вместе, но тех нигде не было видно, и они, взяв билеты с пересадкой в Варшаве на 24 июня, уехали домой. Добавить к этому можно еще только то, что когда 24 июня они вошли в так называемый накопитель в аэропорту, там, в креслах, уже воседали Саша и Белла вместе со своим пятилетним сыном Пашкой. Увидев их Саша, конечно, уже ничуть не удивился, а только сказал.

— Ребята, это судьба. Мы с вами не должны расставаться. Я думаю, нам тоже нужно ехать в Хайфу, тем более, что, в общем-то, в Тель-Авиве нас никто не ждет.

Но это все происходило гораздо позже, а до этого было еще очень много всяких дел и событий, которые теперь определяли Ритину и Юрину жизнь. Во-первых, институты. Им, конечно, пришлось сказать, что они уезжают, так как нужно было забрать с собой документы и справки. К их удивлению там очень спокойно отреагировали на их отъезд, никаких препятствий в выдаче документов чинить не стали. Только у Юры в институте парторг никак не мог понять, как Юру можно отпустить без комсомольского собрания, на котором его нужно было бы заклеймить. В ответ на это декан ему спокойно объяснила, что те времена давно прошли, и что сейчас люди могут вполне легально уезжать из страны, и никакого преступления в этом нет.

— Да, это вам не 37-й год — уже привычно сказал обалдевшему парторгу Юра, и на этом все и закончилось. Кстати, за то время, что они собирались, вызовы получили еще десятки, если не сотни семей, и теперь уже очень многие паковали вещи и самым популярным анекдотом стал следующий. Два еврея стоят и разговаривают на улице, к ним подходит третий и, даже не поздоровавшись, заявляет.

— Я не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо.

В ОВИРе теперь можно было предъявлять вызовы не только от родственников, но и от кого угодно. К Рите и Юре почти каждый день приходили знакомые и незнакомые люди, диктовали им свои данные и просили прислать вызов сразу же, как только они приедут. Знающие люди, умудренные опытом уезжавших в семидесятые годы, советовали им записывать эти данные на краях полотенец, а потом подшивать эти края, так чтоб ничего не было видно, а то у них могут быть неприятности на таможне, если обнаружат, что они везут с собой адреса. Все это оказалось полной ерундой. Советскому государству к тому времени уже было наплевать на своих пропащих сыновей и дочерей еврейского происхождения, и единственное, о чем оно заботилось, это то, чтобы те не вывозили слишком много ценностей. Но у Юры и Риты никаких ценностей не было, поэтому им вообще не о чем было беспокоиться.

Зато очень сильно забеспокоился Вовка, хотя беспокоиться и суетиться было его нормальным состоянием. Вообще, о Вовке нужно рассказывать отдельно, так как в своем роде он был личностью, если не выдающейся, то уж во всяком случае, не ординарной.

Вовка был Юрин самый близкий и самый давний друг и знакомы они были с рождения. Ритин и Юрин двор был сквозным. Через узкий проход между домами можно было выйти в другой двор, который выходил на другую улицу. В их доме этот двор так и назывался «тот двор». Так вот Вовка жил в «том дворе», но целыми днями торчал в этом, не считая моментов, когда Юра и Рита вместе со всеми остальными детьми переходили в тот. Вовка гордо носил еврейскую фамилию Кушнир и, так как дружил с Юрой Рабиновичем, считал себя евреем, хотя по сути таковым не являлся. Евреем у него был только отец, который развелся с его матерью, когда он еще только родился, но все-таки иногда приезжал повидать сына. А всю жизнь Вовка прожил с матерью, очень милой, но чисто русской женщиной, тетей Клавой, как называли ее Рита и Юра. Тогда, до того времени, конечно, когда начался массовый исход в Израиль, многие еврейский дети, достигнув возраста, когда нужно было поступать в институт, всеми правдами и неправдами пытались взять себе русскую фамилию каких-нибудь родственников или вообще записаться русскими. Их в шутку называли «Иванов по матери». Так вот, Вовка в буквальном смысле был Иванов по матери, так как фамилия его мамы как раз и была Иванова. Хотя замуж она больше так и не вышла, на Вовкиного отца она зла не держала, так как сама считала, что она ему не пара. Вовкин отец, опять-таки, по бабушкиному выражению, был большим человеком. Он окончил институт и аспирантуру, и, по-видимому, действительно был очень талантливым человеком, если ему, еврею, удалось защитить докторскую диссертацию. На тете Клаве он женился случайно, будучи в молодости в их городе на практике. Она тогда работала раздатчицей в столовой, где он питался. Ей было жалко, вечно голодного студента, она и пригрела его, а когда он узнал, что она беременна от него, то, как честный человек, тут же женился. Его родители, которые цену ему сложить не могли и до этого отвергали даже очень состоятельных невест из самых приличных еврейских семей, так как ставили его рейтинг как жениха очень высоко, пришли в дикий ужас и приложили все усилия, чтобы их развести. Они и развелись, но сына он признавал, и алименты платил исправно. Вовка с мамой вообще не бедствовали. Умная и энергичная, и, надо отдать ей должное, красивая женщина, она выбилась сначала в заведующие столовой, а потом стала заведовать продовольственным складом, где получали продукты все детские учреждения города. Что это значило в условиях всеобщего и полного дефицита, могут понять только те, кто жил в небольшом городе в то время. Тетя Клава была королевой мяса и всего остального, и ничего недоступного для нее в городе не было. Но Вовке всего этого было мало. Его беспокойная душа и авантюрный склад характера требовали больших дел и больших денег, а самое главное — свободы. Сейчас Вовкин отец уже пять лет как жил со своей другой семьей в Америке и действительно хотел забрать к себе Вовку. Но из Советского Союза тогда начали отпускать только в Израиль, и вызов из Америки не годился. Последнее время Вовка только и делал, что ломал голову, как добыть вызов из Израиля, а тут вдруг можно сказать счастье привалило. В Израиль ехали его самые лучшие друзья, и вызов ему точно был обеспечен. Тут же на ходу он сменил все свои планы. Обычно те, кто хотел ехать в Америку выезжали по израильскому вызову, а в Вене, где была пересадка, заявляли, что хотят в Америку и их направляли в Италию, где они жили около восьми месяцев, ожидая аффидавита от американских родственников и разрешения на въезд в Соединенные Штаты.

Но Вовка вдруг решил осчастливить Израиль своим кратким, но эффективным пребыванием в нем. Причина была в том, что он твердо решил приехать к отцу не с пустыми руками, а с порядочными деньгами, которые он собирался заработать там. Так учи иврит, говорили ему Рита и Юра, как же ты будешь работать без иврита?

— А кто вам сказал, что я собираюсь там работать, — отвечал Вовка.

— А как же ты заработаешь деньги? — недоумевали они.

— Ребята, — снисходительно начинал объяснять он. — Тот, кто работает, денег не наживет. Богатеет не тот, кто работает, а тот, кто думает. Я. как Остап Бендер, знаю кучу способов сравнительно честного отъема денег, и один из них обязательно сработает. В общем, за меня не беспокойтесь, главное, не тяните с вызовом.

Рита и Юра не только с вызовом, они и с отъездом тянуть не хотели, так как уже настроились на другую жизнь. Но ничего не поделаешь, им нужно было закончить учебный год в институтах, чтобы потом в Израиле продолжать учебу, а не начинать сначала. Причина, конечно, была самая уважительная, но к Шейнер Рейзл они опоздали. В начале мая к ним пришло письмо от израильского нотариуса, в котором их официально уведомили о кончине их родственницы, гражданки Израиля, госпожи Розы Богуславской (во всех трех браках она сохраняла свою девичью фамилию), и что согласно завещанию покойной они являются ее единственными и полноправными наследниками. Хотя эту тетю Розу они и не помнили, но все-таки им стало совестно, за то, что они не поспешили, как она их просила, и ей пришлось там умирать в одиночестве. Но с другой стороны им было очень приятно чувствовать себя богатыми людьми, которым не нужно волноваться за свое будущее в чужой стране. Все остальные едут туда просто так наудачу, а их там ждет наследство и обеспеченная жизнь. Жаль только, что им не написали из чего состоит их наследство, и действительно ли там есть что-то стоящее. Кстати, у своих учителей Юра и Рита выяснили, что такое мошав, где они должны были получить дом. Оказалось, что мошавы, это небольшие поселки, где состоятельные люди в богатых домах, наслаждались тишиной и покоем, так как кроме этих самых домов, там больше ничего не было.

— Мы вам не советуем ехать жить в мошав, особенно сначала, — сказали им Миша и Лариса. — Во-первых, там невозможно жить без машины, так как ни добраться туда, ни выехать оттуда не на чем, а во-вторых, вам ведь нужно будет ходить в ульпан, то есть, на курсы иврита, а для этого нужно жить в городе. Да и потом, когда вы пойдете продолжать учиться, как вы будете ездить?

Уезжавший раньше их Семен Борисович, оставил им номер телефона своей дочери, пообещав, что она приготовит им квартиру на съем в Хайфе, рядом с ними. Обрадованные мама и бабушка тысячу раз попросили его и Берту Соломоновну присматривать за их детьми, и, так как Роза все равно уже не ждала их в этом мошаве, они решили ехать в Хайфу.

22-го мая Юра и Рита, распрощавшись, наконец-то, со всеми родственниками, сокурсниками и друзьями выехали на поезде в Москву. 23-го они должны были прибыть туда, а 24-го улететь навсегда. Вначале мама и отчим собирались ехать сними, но ребятам удалось отговорить их от этой глупости. В самом деле, они на следующий день улетят, а родителям потом нужно будет добираться от аэропорта к Ритиной подруге, а потом на вокзал и еще сутки ехать домой. Вовку, рвавшегося с ними в Москву, тоже еле уговорили остаться дома, так как побоялись, что он, со своей склонностью ко всяким авантюрам, дезорганизует всю поездку. Они очень боялись, что на вокзале мама и бабушка будут плакать, но те держались очень мужественно, наоборот, еще подбадривали приунывших эмигрантов и говорили о скорой встрече. А вот у отчима, как ни странно, глаза оказались на мокром месте, и, обняв на прощание своих приемных детей, он всхлипнул и, махнув рукой, пошел прочь, пряча лицо. Вовка же, который тоже, естественно, был на вокзале, не замолкал ни на минуту, давая им советы, которые считал очень полезными.

Наконец, подошло время отхода поезда. Конечно, у них у всех глаза наполнились слезами, но, слава богу, им пришлось пройти в купе, поезд тронулся, и они, успокоившись, стали устраиваться поудобнее и мечтать о новой сладостной жизни.

Их попутчиками оказались мужчина и женщина средних лет, люди простые, но с приятными русскими лицами, очень приветливые и доброжелательные. Это были муж и жена, которые возвращались после летнего отдыха на море в свой город в средней полосе России. Как всегда в пути завязался разговор. Отвечая на их вопросы, ребята почти честно рассказали о себе все, кроме самого главного, что они уезжают в Израиль. Просто сказали, что едут на каникулах к Ритиной подруге погулять в Москве. Попутчики отнеслись к этому с пониманием, посоветовали, куда пойти, что посмотреть и как спрятать деньги подальше, чтобы их не обокрали. Рите и Юре даже стало как-то неудобно, что они обманывают таких приятных людей. Притворяются их соотечественниками, а на самом деле у них даже уже советского гражданства нет, как будто бы они действительно предатели и изменники Родины. Но дальнейшее развитие событий полностью вымело из их голов эти благородные сожаления.

Женщина предложила поужинать и стала выкладывать продукты. Юра и Рита тоже естественно вытащили то, что им приготовили мама и бабушка. И тут на столе появилась неизбежная бутылка водки. Мужчина налил себе и жене и стал, конечно же, приставать к Юре и Рите, чтобы они тоже выпили за знакомство. В купе было жарко, пить водку совсем не хотелось, но мужчина становился все более и более навязчивым. Спасла их его жена, которая заявила, что ребята совсем молодые и пить им действительно не нужно. Обидевшись, мужчина выпил вместе с ней и тут же налил себе вторую порцию. К их удивлению вскоре он потянулся за третьей и пошло-поехало. Время от времени его жена пыталась протестовать, но как-то очень вяло, видимо, понимая, что он все равно ее не послушает. А он и не слушал, ел и пил и с каждой минутой становился все грубее и агрессивнее. Добродушие и приветливость облетали с него как шелуха, глаза налились кровью, он бормотал что-то нечленораздельное, смотрел на них с беспричинной враждебностью, и не выпускал уже бутылку из рук. Юре и Рите стало даже как-то не по себе, только пьяной драки им еще не хватало теперь, когда у них даже нет паспортов, и они особенно уязвимы.

— Ничего, не бойтесь, — увидев, что они заволновались, стала успокаивать их его жена, — Он драться не будет, сейчас допьет до конца и ляжет спать.

То, что он от бормотания перешел почти на крик и ругался через каждое слово матом, она, видимо, считала совершенно безобидным времяпровождением, не причиняющим никому ни вреда, ни неудобства.

И действительно, через некоторое время мужчина улегся спать, но как-то странно, не на полке, как положено, а на полу, заняв все свободное пространство, так что Юра и Рита даже не могли выйти из купе. Когда они все-таки попытались переступить через него, он стал хватать их за ноги и тянуть назад, опять-таки страшно ругаясь и угрожая, что всем им покажет. Его жена пыталась уговорить его пропустить ребят, но опять-таки как-то вяло, то ли понимая, что он ее все равно не слышит, то ли считая, что это все в порядке вещей и ничего страшного не происходит. Бедным Юре и Рите ничего не оставалось, как сидеть на своей полке поджав ноги и мечтая, чтобы этот идиот, в конце концов, угомонился и уснул. Наконец, его опьянение перешло в последнюю стадию. Он уснул там, на полу, но время от времени все-таки матерился, не открывая глаз, но самое ужасное, что он стал каждую минуту портить воздух, издавая громкие звуки. В маленьком купе стало просто нечем дышать. Жена же его, то ли делая вид, что ничего особенного не происходит, то ли действительно так считая, стала спокойно стелить себе постель, готовясь ко сну.

Совершено отчаявшись и одурев от тесноты и вони, Юра и Рита, ступая прямо по телу придурка, выскочили в коридор и побежали к проводнице. Она сидела в своем купе, разговаривая с коллегой из соседнего вагона. Возмущенные и перепуганные Рита и Юра поведали ей свою беду и попросили перевести их в другое купе. Она пошла вместе с ними к их купе, открыла дверь заглянула, поморщившись, но повернувшись к ним, только развела руками. У нее все купе были заняты, летом так обычно и бывает, все поезда набиты под завязку.

— Знаете, ребята, — сказала им вторая женщина, — сейчас только в СВ могут быть свободные места. Знаете, их ведь держат для начальства, вдруг они захотят поехать в последнюю минуту, а если среди них желающих нет, то вагон и идет почти пустым. У вас деньги найдутся доплатить проводнику?

Конечно, деньги у них нашлись, да и что им было делать. Добрая женщина повела их в спальный вагон и, доплатив десятку до билета и десятку сверху, они получили прекрасные места в двухместном купе. Когда они вернулись к себе, чтобы забрать вещи, их попутчик по-прежнему лежал на полу, а его жена, как ни в чем не бывало на полке. Пользуясь тем, что он теперь спал мертвецким сном, они быстро схватили свои вещи и ушли, счастливые, что наконец-то избавились от своих приятных соседей.

В их новом купе были, слава богу, только две полки, верхняя и нижняя, а с другой стороны стояло большое кресло. Там же находилась какая-то дверь. Открыв ее, они обнаружили туалет и умывальник и дверь в соседнее купе. Она было заперта. Вверху в потолке к своему восторгу они даже увидели воронку душа, но он, конечно же, не работал. Действительно, зачем советским людям в такую жару в поезде без кондиционеров душ? Не баре, небось, дома помоются. Рита и Юра впрочем и не были в претензии, в конце концов, они родились и выросли в стране, где горячую воду отключали регулярно на все лето, так что их гораздо больше удивил бы работающий душ. Главное же было то, что они, наконец, остались одни. Воспользовавшись этим, Рита вытащила из сумочки оставшиеся деньги и полученные в банке легальные доллары и стала их пересчитывать. И тут вдруг дверь их купе открылась, и внутрь заглянул мужчина в белой куртке. Оказывается на радостях они забыли закрыть дверь. От ужаса, что их застали с долларами, что тогда вообще, было для советских граждан настоящим криминалом, Рита только пискнула и попыталась прикрыть валюту ладонями. Но мужчина, поглядев на их испуганные лица, только засмеялся и сделал успокаивающий жест рукой. Оказалось, что он всего лишь работник ресторана и пришел предложить им принести ужин в купе.

Хотя в этом купе Рита и Юра уже стали как будто бы привыкать к роскошной жизни, ужин из ресторана, да еще доставленный прямо в купе, они все-таки не смогли себе позволить. Не потому, что у них не хватило бы денег заплатить, деньги у них как раз были, перед их отъездом бабушка отменила свою страховку, которую платила чуть ли не двадцать лет, и дала им достаточно денег с собой. Скорее всего эти деньги они не успеют потратить завтра в Москве, и они вообще пропадут, но заказать ужин из ресторана они все равно не могли. Не то воспитание, не привыкли они к такому, да и все тут.

— Чертов комплекс бедного человека, — досадливо вздохнув, сказал Юра, когда официант ушел. — Есть ведь деньги, а потратить их на себя не можем. Что ж мы за люди такие? Как ты думаешь, мы избавимся от этого?

— Если и избавимся, то не скоро, — так же задумчиво ответила ему Рита. — Мы же с тобой всю жизнь слышали одну и ту же фразу «сейчас у нас нет денег» как будто бы они когда-нибудь должны были у нас появиться. Знаешь, что я недавно прочитала? Что Моисей водил евреев сорок лет по пустыне совсем не потому, что не знал дорогу, а потому, что хотел, чтобы все взрослые люди, которые помнили, как они были рабами, умерли, и остались бы только молодые, которые помнили себя только свободными людьми. Видишь, он не надеялся, что рабы смогут избавиться от рабской психологии, даже если будут свободными.

— Так что, мы так никогда и не будем позволять себе ничего хорошего в жизни? — ужаснулся Юра. — Ну, уж нет, я буду с этим бороться. Интересно, сколько нам оставила эта благословенная тетя Роза, — уже мечтательно произнес он, и они оба сладко вздохнули. Да, их ожидает совсем новая волшебная жизнь.

На следующий день они благополучно, без новых приключений прибыли в столицу нашей Родины Москву, переночевали все у той же гостеприимной подруги, потом поехали в аэропорт, встретили там Беллу и Сашу в этот раз с сыном, и поднялись на борт самолета. Это был советский самолет. На нем они долетели до Варшавы, где их всех заперли в буквальном смысле в небольшом зале ожидания, Часа через два зал открыли, и им разрешили выйти на летное поле. К своему удивлениюони обнаружили, что их охраняют, и не просто какая-нибудь там милиция, а крепкие молодые люди с самыми настоящими автоматами в руках. Потом им велели найти свои чемоданы и указать на них, когда их спросят. Как только Юра и Рита нашли свои вещи, к ним подошел высокий черноволосый и очень симпатичный парень, внимательно посмотрел на них, потом наклеил какие-то бумажки на их чемоданы и жестом показал, что они могут их взять. Они и взяли их в руки и растерянно посмотрели на него, не зная, что делать дальше. И тогда он снова рукой указал им в направлении огромного Боинга, стоявшего впереди, и вдруг улыбнулся им такой чудесной улыбкой, что у Риты замерло сердце. А он еще и взял ее за плечи, легонько подтолкнул в направлении самолета и мягко сказал — Шолом у легитраот.

И пошел к другим пассажирам, правда, все еще оглядываясь на Риту и улыбаясь ей. А она стояла с полными слез глазами, потому что вдруг действительно поняла, что отчим был прав, и ОНИ совсем не те запуганные евреи, которые живут в России, а другие, свободные, бесстрашные и гордые своим еврейством. И еще она заплакала, потому что поняла, что теряет его навсегда и даже, если там, куда они едут есть много таких как он, все равно они ей не заменят его одного, первого и единственного.

— Ритка, ты что плачешь? Чего это ты? — удивлено спросил Юра, поглядев на нее.

— Как же ты не понимаешь, Юрка, — прерывающимся от слез голосом, ответила она. — Ты видел, как он улыбнулся? Это же первая улыбка Родины, и какая же она чудесная.

* * *

Потом они не раз еще проливали слезы умиления. В конце концов, для этого нужно было немного, например, посмотреть передачи первого канала израильского телевидения до самого конца. В двенадцать часов ночи передачи заканчивались, и по телевизору исполнялся израильский государственный гимн «Ха-тиква». На экране в это время под торжественно льющуюся музыку трепетали на ветру три бело-голубых флага, средний повыше, и два по краям пониже. Когда раздавались последние звуки гимна, музыка усиливалась, поднималась вверх, и вдруг, как бы повинуясь ей также резко и гордо взмывали вверх флаги и оставались так до самого конца. И они смотрели на это каждую ночь, и каждую ночь плакали от счастья и от гордости за свою страну и свой народ.

Но это было потом, когда они уже более или менее обжились и купили телевизор. А пока они еще в самолете начали понимать, что явились в этот новый для них мир совершенно неподготовленными. Взять хотя бы то, что они продолжили свой полет в самом настоящем Боинге. И там внутри самолета была лестница, ведущая, только подумать, на второй этаж, где был самый настоящий бар. Как будто бы они могли набраться смелости подойти к этому бару и заказать что-нибудь. А двери гармошкой без всяких ручек в туалете? Черт его знает, как их открывают и закрывают, еще не выйдешь оттуда, лучше уже потерпеть. А краны в тех же туалетах? Они тоже не открываются и не закрываются ничем, нужно, оказывается, просто поднести к ним руки, а потом их убрать. И все, вода будет течь на руки, пока они там, и сразу же перестанет, когда их там нет. Но ведь об этом надо было догадаться. Хорошо еще, что с ними был неунывающий Саша, начисто лишенный всяких комплексов, а то они так бы и просидели все время полета, не сходя с места, и не решаясь ни о чем спросить.

Но это было только начало. В аэропорту имени Бен-Гуриона в зале, где они дожидались, пока им выдадут документы и отправят дальше, на столах лежали горы нарезанных на ломтики апельсин. А они до сих пор видели апельсины только несколько раз в году, и всего по несколько штук, с трудом раздобытые по большому блату. А потом им еще выдали удостоверение новых иммигрантов и деньги, целое состояние, девятьсот шекелей на двоих. Вернее, это они так подумали, что это очень много, ведь средняя зарплата советского человека была сто двадцать рублей. Но оказалось, что девятьсот шекелей это примерно как девяносто рублей, и дали их только на первые несколько дней, а остальное они должны были получить там, куда поедут жить. Им дали телефон, чтобы они связались с родственниками в Израиле, и они позвонили дочке Семена Борисовича и Берты Соломоновны. Та, уже ждала их звонка и даже очень им обрадовалась. Оказалось, что она уже сняла им квартиру, вернее, договорилась с хозяевами сразу двух квартир, чтобы они могли выбрать. Квартиры были одна двухкомнатная, а другая чуть подороже, трехкомнатная.

— Это очень хорошо, что есть две квартиры, — обрадовано сказала Рита по телефону. — Мы возьмем обе. Видите ли, с нами приехали друзья, Белла и Саша с сыном, я не знаю, рассказывали ли вам ваши родители о них…

— Рассказывали, рассказывали, — радостно закричала ее собеседница, — Это же просто замечательно, что они тоже едут сюда. Как хорошо, что я нашла две квартиры. Так вы едьте все ко мне, а потом я вас поведу и покажу квартиры. Записывайте адрес.

Записав адрес и положив трубку, они с недоумением уставились на бумажку. Слова Хайфа, там не было вообще. Названием города выступала какая-то загадочная Кирьят-Ата.

— Интересно, — задумчиво сказал Саша, — что такое Кирьят-Ата и куда мы едем?

— Ладно, потом разберемся, — рассудительно ответила ему жена, — сейчас поедем туда, а потом видно будет. Может, это какой-то пригород Хайфы.

И они поехали, на такси, которое им опять-таки предоставили бесплатно, и которое представляло собой огромный и невиданный ими раннее автомобиль рассчитанный на девять человек. Впереди рядом с водителем были места для двоих, туда сели Рита и Юра, а сзади были еще два сидения, среднее и заднее, так что кроме Певзнеров, там уселось еще одно семейство, направляющееся в не менее загадочный Кирьят-Хаим.

Сам аэропорт они не видели, их вывели из таможни прямо к такси. Но при выезде из аэропорта они сразу увидели то, что отличало его от любого аэропорта в их стране. На высоком постаменте стояла огромная ярко красная банка кока-колы.

— Ха, видали? Они здесь кока-колу рекламируют. Чтобы, значит, покупали. Зажрались, — беззлобно прокомментировал Саша, и все его поняли. Там, где они жили, кока-колы не было, о ней только знали по книгам и видели в кино.

Потом они все жадно прильнули к окнам, стремясь поскорей увидеть этот совсем новый для них капиталистический мир. И действительно, скоро им в глаза бросились огромные красивые здания, с роскошными вывесками на английском языке.

“PHILIPS”! — обрадовано закричали они, увидев единственное знакомое слово. “MICROSOFT”, “XEROX”, “IBM”, наперебой читали они названия знаменитых фирм, о которых знали только понаслышке.

— Черт, а это что? — попробовал прочитать на одном из зданий название на иврите Саша, — בנק" " какой-то, интересно как он читается банак, что ли?

— Или бенек? — попробовал прочитать по-другому Юра, и несколько секунд они наперебой выкрикивали варианты этого слова. Но тут шоссе слегка повернуло, и они увидели на другой стороне здания надпись по-английски “BANK” и начали дружно хохотать.

— Попробуй понять, что это такое, если там гласных нет, — смущенно стал оправдываться Саша. — Ох, мы с вами тут еще натерпимся от этого языка, — пророчески добавил он, и они, глядя на значки, больше напоминающие иероглифы, чем буквы, только вздохнули.

Кирьят-Ата оказался небольшим городком недалеко от Хайфы. Как объяснила им Марианна, это был город-спальня, то есть, люди в нем жили, но учились и работали в Хайфе, куда ездили на автобусе каждое утро и возвращались вечером назад. Городок был так себе, серенький, никаких небоскребов в нем не было, а в основном улицы были застроены скромными четырехэтажными домами, изредка попадались восьмиэтажные. Правда, несколько больших супермаркетов они все-таки увидели, а также великое множество маленьких магазинов, в витринах которых были одежда и обувь красоты неописуемой, а также самая лучшая техника, мебель, в общем, все, из-за чего у них в их родном городе уже давно бы началось смертоубийство.

Марианна встретила их очень радушно. Как они потом поняли, она всегда была полна радостной, бьющей через край энергией, а мысль о том, что в ее помощи сейчас нуждается целая группа несведущих в местной жизни людей, вообще приводила ее в восторг. Семен Борисович, Берта Соломоновна, и симпатичный мужчина, муж Марианны, уже ждали их за накрытым столом. После обеда муж Марианны повез их вещи к их дому, а они пошли пешком, так как оказалось, что это совсем недалеко. Правда, квартиры, да и сам дом разочаровали гостей. Они по наивности думали, что при капитализме все должно быть роскошным. Дом, где жила Марианна действительно был новый и красивый, и квартира у них было очень большая. Там на Украине, в своем скромном маленьком городке они не видели таких больших квартир. А вот их дом оказался скромным, похожим на обыкновенную хрущевку. Квартиры в нем тоже были небольшие, но Марианна быстро утешила их, сказав, что и сами они начинали с такой же квартиры, а вот после купили другую побольше, а потом еще больше, пока не дошли до этой. А для начала как раз очень хорошо, что, во-первых, они все вместе и рядом с ней и ее родителями, а во-вторых, в этих домах квартиры на съем недорогие, им сейчас это очень важно. Неунывающий Саша тоже признал, что это действительно сейчас для них очень существенно, а Юра и Рита только переглянулись. Они никому не говорили о наследстве, просто сказали, что у них в мошаве живет дальняя родственница.

Юрина и Ритина квартира оказалась на первом этаже. Две небольшие комнаты, правда, раздельные, кухня, сидячая ванна, туалет и лоджия. Ничего особенного, но они решили, что им подойдет, а Саша и Белла даже еще не увидев своей квартиры, тоже были согласны. В конце концов, какая разница, какую квартиру снимать, все равно ведь это временно.

— Вы нам лучше скажите, где здесь близко есть продуктовый магазин, нам нужно скупиться, у нас же ничего с собой нет, — спохватилась Белла.

— Ой, — вдруг испуганно сказала Марианна, — вы не сможете сегодня ничего купить. Все уже закрыто.

— Как это? — удивились они, — сейчас же только пять часов. У вас что все магазины так рано закрываются?

— Так ведь сегодня же пятница. В пятницу все закрывается в два часа. Я совсем забыла об этом.

— Черт, что же теперь делать? Может здесь есть какое-нибудь кафе поблизости? — озабоченно спросил Саша.

— Вы не поняли. У нас в пятницу все закрывается рано, все абсолютно.

— Так что же нам теперь делать? — теперь уже совсем растерянно переспросила Белла.

— А ничего и не делать, — невозмутимо сказала Берта Соломоновна. — Мы, между прочим, живем в этом доме напротив. Сейчас кто-нибудь из вас пойдет с нами, и я вам дам продуктов и на ужин и на завтрак.

— Спасибо, но нам только на ужин. Завтра я пораньше сбегаю в магазин и все куплю.

— Завтра ты ничего не купишь, — все так же невозмутимо отозвалась Берта Соломоновна — Здесь в субботу все закрыто, абсолютно все. Поэтому я вам дам продукты на ужин и на завтрак, а на обед я вас всех жду к нам.

— Да, да, — поддержал жену Семен Борисович. — Мы так и планировали, что один день вы обедаете у Марианны, а второй у нас. Так что все в порядке, все идет по плану.

— Ой, — опять вдруг всполошилась Марианна, — как же мы дадим им еду на завтра? У них же нет холодильника, все же испортится до утра. Давид, — обратилась она к мужу, — нам нужно немедленно подойти к Ави. Он недавно спрашивал, кому нужен холодильник. У него есть большой холодильник, ему уже не нужный, старенький, конечно, но морозит как зверь. Уже шабат, так что сегодня он не может его вам привезти, а завтра вечером привезет обязательно. А вот что делать сейчас?

— Да все очень просто.

Берту Соломоновну, по-видимому, застать врасплох было невозможно. — Я им дам копченую колбасу и сыр. Ничего до завтра с ними не случится, только покушаете все с утра пораньше. А в два часа мы вас будем ждать на обед.

На том и порешили. Саша и Юра пошли к Берте Соломоновне за продуктами, а Марианна повела их смотреть квартиру для Саши и Беллы. Она тоже оказалась небольшой: гостиная и две маленькие спальни. Непривычно было только отсутствие прихожей, входная дверь открывалась прямо в гостиную, которая здесь, оказывается, называлась салоном. Еще непривычными были алюминиевые жалюзи на всех окнах. Они назывались триссы и благодаря им квартира не раскалялась за день от солнца, а живущие в ней люди не зажаривались живьем.

Вернулись гонцы с продуктами, и, несмотря на усталость, они решили пойти прогуляться к центру города. Показав им куда идти, Марианна с мужем уехали домой, и они оказались предоставленными сами себе. Им тут же стало как-то одиноко и неуютно, все-таки они одни в чужой стране. А родители, из-под опеки которых они всю жизнь рвались освободиться, теперь действительно были очень далеко. И, хотя им всем было как-то не по себе, они старались не показывать этого, все-таки взрослые ведь люди, и тем более ребенок с ними, Да они и не в чужую страну приехали, а вернулись на свою историческую родину. Так каждый из них мысленно говорил себе, но странная вещь, вроде и не очень хорошо им там жилось, и всего им там не хватало, и каждый там мог их обозвать жидами и посоветовать убираться в свой Израиль, а все равно они чувствовали, как непрошенная ностальгия уже берет их за горло.

* * *

Тот первый вечер на чужой земле они запомнили надолго. Тогда они долго шли по незнакомым странным улицам, с любопытством присматриваясь ко всему, что им встречалось по пути. Вроде это были обычные улицы, обычные дома, но все равно что-то в них было не такое как на их далекой теперь Украине. Во-первых, дома. Здесь они все были четырехэтажные, а у них там строили только пятиэтажные; во-вторых, по краям тротуаров росли самые настоящие пальмы и еще какие-то не то деревья, не то огромные кусты, усыпанные роскошными белыми и розовыми цветами. Кое-где за низкими заборчиками виднелись деревья с маленькими только что появившимися лимонами или мандаринами. Еще поражало обилие синагог с обязательными менорами. Возле них стояли или шли к ним странно одетые люди, мужчины в обязательных белых рубашках и черных брюках. На головах у них были или маленькие шапочки или настоящие большие шляпы с круглыми полями. Причем шляпы могли быть даже у очень молодых парней или у десятилетних мальчишек. Многие из них были, несмотря на жару, одеты в черные костюмы. Женщины все были одеты в длинные юбки или платья, на головах у них были шляпы или какие-то странные повязки. Самое удивительное, что эти наряды были довольно разнообразны и красивы и делали своих обладательниц очень женственными и грациозными. Даже совсем маленькие девочки бегали в длинных очаровательных платьицах, в белых колготках и нарядных лаковых туфельках. Они все сходились с разных сторон улицы, улыбались, здоровались друг с другом, или останавливались поговорить. Почти каждые женщина и мужчина были окружены тремя, четырьмя или пятью детьми. Многие везли коляски с младенцами, другие, несмотря на большое количество детей, явно ожидали еще прибавления семейства.

— Ну-ну, — только и смог проговорить, глядя на них Саша, — это же девятнадцатый век. Вот вы только посмотрите на эту, это же классика.

Действительно, мимо них прошла с коляской совсем молодая женщина. Очень стройная, она была одета в красивую белую блузку и темный костюм с длинной до щиколоток юбкой. На голове темная шляпа с широкими полями и неброскими цветами. Они проводили ее восхищенными взглядами, действительно, классика. Светских прохожих на улицах было совсем мало. Наконец, они дошли до места, где улица расширялась во что-то напоминающее площадь. Очевидно, это и был центр. Об этом свидетельствовало большое количество магазинов и кафе. Как завороженные переходили они от витрины к витрине, не в силах оторвать глаз от вещей, выставленных там. Женщины в основном кидались к витринам с одеждой и с обувью. Такого количества красивой обуви они никогда в жизни не видели.

— Ой, Ритка, смотри какие шпильки, — восторженно восклицала Белла.

— А какие босоножки, — вторила ей Рита.

— А на эти посмотри, прелесть, и эти, и вон те.

— Посмотри, какая кофточка, — кричала Рита уже у следующей витрины.

— Джинсы, ты посмотри сколько, и юбки джинсовые и куртки.

— Смотри, здесь вечерние платья. Боже, какая красота.

И снова уже у следующего магазина.

— Ой, я хочу такие туфельки, и такие, и такие.

— Ну, Сашка, нам повезло, что все закрыто. А то представляешь, что бы сейчас было?

— И не говори, они бы сейчас все деньги спустили.

— Ага, и сидели бы мы голодные до следующей получки.

— Да ладно вам, мы что, не понимаем, что пока нам нельзя ничего покупать, Мы просто восхищаемся, это нам, по крайней мере, позволено? — обижено возражали им.

— Да восхищайтесь, восхищайтесь, — звучало снисходительно в ответ.

Но тут они подошли к витринам другого магазина и куда делась вся только что продемонстрированная мужская выдержка.

— Юрка, смотри, у них тут грюндики свободно стоят. И сони вон, и шарп, да здесь до черта кассетников.

— Ты лучше сюда посмотри, здесь видиков навалом.

— Ничего себе, я такие только в видеосалоне видел.

— Ой, мальчики, смотрите какие газовые плиты красивые, а холодильники какие огромные. И еще цветные. Я хочу бежевый, Саша, мы возьмем нам бежевый.

— А мне нравится серебристый. Юра, мы купим серебристый.

— Ты, Белла, лучше посмотри, какая мебель. Мы бы там, в Союзе за такой мебелью три года в очереди бы стояли.

— Три года? Да туда такую мебель вообще не завозят, разве что по разнарядке из обкома для начальства.

И тут вдруг раздался восторженный вопль забытого всеми Пашки. Предоставленный самому себе, он отыскал витрину магазина игрушек и теперь в свою очередь выражал свое восхищение тем, что там было.

— Мама, — вопил он не отрывая глаз от игрушек, — роботрик, смотри, настоящий роботрик, вот, вот этот. Видите вон машина, — стал просвещать он подошедших родителей, — так это на самом деле роботрик. Если ее покрутить, она превращается в робота. Ой, я хочу этот полицейский набор, там наручники совсем как настоящие. И граната. А этот автомат стреляет водой, а это радиоуправляемая машина, она сама ездит и поворачивает сама, нужно только на кнопки нажимать.

— Интересно, откуда ты это все знаешь? — удивился Саша, глядя на сына. — Я, например, и понятия не имел, что есть такие игрушки.

— Так у других детей они и там были. У Женьки маленького папа моряк, он ему привозил, а Женьке большому в Одессе на толчке купили. А вы мне купите все это?

— Ну, все не купим, но что-нибудь купим, когда магазины откроются, — пообещали ему, не видя другого способа оторвать его от витрины.

Наконец, страсти немного поутихли, и тут они спохватились, что уже стемнело и удивились, что даже не заметили этого. Вроде бы только что было светло, и вот уже вечер.

— Знаете, это потому что мы в тропиках. У нас там долго темнело, потому что еще были сумерки, а в тропиках сумерек нет, — вспомнил то, что когда-то читал о тропиках Юра.

Зажглись фонари, причем их было так много, и светили они так ярко, что на улицах опять стало светло. Они вдруг почувствовали как сильно устали и побрели домой, глядя на ярко освещенные окна. Задергивать шторы по вечерам тут было не принято, а может быть, у них и вообще штор не было, поэтому с улицы было прекрасно видно, что делается в каждом доме. В некоторых домах не только окна, но и двери были нараспашку, перед домам стояли столы, за ними ели, пили, разговаривали и смеялись, и все это на всю улицу, даже не пытаясь приглушить голоса.

— Смотри-ка, у них тут от народа секретов нет, — удивился Саша. — Мало того, что все открыто, так они еще и беседуют так, что на другой стороне слышно. Если бы у нас так кричали, то давно бы уже подумали, что дерутся и милицию бы вызвали, а здесь ничего, никто не реагирует.

Так, с удивлением присматриваясь к чужой для них пока жизни они дошли до своего дома. Пашку быстро накормили и уложили спать, а сами, несмотря на усталость, достали из чемоданов водку (каждому разрешалось провезти по две бутылки) и сели обсудить то, что видели, и то, что будет дальше. Конечно, на душе было тревожно, но, учитывая то, что они сегодня видели, жизнь все-таки обещала быть интересной.

* * *

Утром они спохватились, что вчера под водочку съели почти всю еду, поэтому каждому выдали по одному бутерброду, а Пашке оставили два. Потом занимались тем, что раскладывали вещи. Квартиры сдавались с мебелью, старенькой, конечно, но еще приличной и даже удобной. У Юры и Риты, например, в гостиной стояли раскладной диван, сервант, два кресла и тумбочка под телевизор, которого не было. В спальне, которую Риты выбрала для себя, стояла двуспальная кровать, комод с зеркалом, еще одно кресло и огромный на всю стену шкаф. Кухня была не широкой, но длинной и заканчивалась окном, в котором не было стекла, а только опять-таки алюминиевая трисса, которая так плотно закрывала окно, что и без стекла влезть в квартиру было невозможно. Было и еще кое-что непривычное в этой их первой израильской квартире. Возле двери была красная кнопка с подсветкой изнутри. Такая же красная кнопка была у двери в ванную. Пытаясь выяснить, зачем эти кнопки нужны, они несколько раз включали их и выключали, но в квартире ничего не менялось. Уже потом, у Берты Соломоновны, они спросили у Марианны об этих загадочных кнопках. Оказалось, что кнопка у двери включала свет на лестнице. В израильских домах свет на лестнице не горит постоянно. Когда кому-нибудь нужен свет, он включает его, благо такие кнопки есть у каждой двери и снаружи и внутри, и при входе на лестницу с улицы, а через несколько минут свет сам выключается. Не успел пройти, включай снова.

А кнопка около ванной оказалась выключателем от электрического бойлера. В Израиле в домах нет централизованной горячей воды. В каждой квартире есть установленный на крыше электрический бойлер, который греет воду. Многие ставят еще и солнечный бойлер, тогда все лето у них течет горячая вода без того, чтобы расходовать электричество. А так как лето в Израиле длится восемь месяцев и к тому же зима тоже очень часто похожа на лето, солнечный бойлер очень существенно экономит плату за свет.

Ко времени обеда они все уже были очень голодными. Удивительнее всего, что даже Пашка проголодался. Там, дома он очень плохо ел, чем приводил в отчаяние своих еврейских бабушек. Чтобы накормить его, приходилось пускаться на всякие хитрости, читать ему книги, рассказывать сказки, покупать игрушки, а тут он вдруг уже в двенадцать часов объявил, что хочет кушать и с ожиданием посмотрел на мать. Та, бедная, растерялась, не зная, что сказать. Впервые в жизни у нее не было еды для сына. Пришлось Саше взять это дело в свои руки и объяснить ребенку, что сейчас еды нет, но через два часа они пойдут в гости к Берте Соломоновне и Семену Борисовичу и там их будут кормить обедом, а сейчас пусть он не просит еду и не расстраивает маму, а еще об этом никогда не должны узнать его бабушки, иначе и папе и маме не сносить головы.

В гости они отправились в половине второго, так как и сами уже ужасно проголодались. Там уже были Марианна с мужем и высокий симпатичный мальчик, их сын Дани. Он в прошлом году окончил школу и теперь служил в армии.

— Ха, армия, это у них называется армия, — вмешалась Берта Соломоновна, когда они спросили у Дани, как ему служится. — В этой армии он каждый вечер приходит домой, а в пятницу и субботу он выходной. Вы где-нибудь видели такое, чтобы вся армия имела два выходных в неделю, и чтобы все разъезжались по домам. А если начнется война в субботу? А все солдаты и командиры, между прочим, выходные. Что тогда будет со страной? Азохен вэй нам всем с такой армией. Нет, если бы я умела писать на иврите, я бы написала пару слов их министру обороны.

— Бабушка, здесь страна маленькая, если что-нибудь случится, все очень быстро окажутся на месте, — смеясь, стал успокаивать ее Дани.

— Ой, да не обращайте на нее внимания, — подал голос Семен Борисович. — Она же у нас последняя коммунистка и сталинистка. Мне придется ее держать, а то она еще и революцию устроит.

Все это было смешно, и хозяева встретили их очень радушно, но на столе пока стояли только пустые тарелки и бутылки с вином. По принципу сытый голодного не разумеет вместо того, чтобы сразу накрыть на стол, им стали сначала показывать квартиру и вид с балкона, потом завели светский разговор и неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, если бы маявшийся за пустым столом Пашка вдруг не спросил громким шепотом, когда уже им дадут обед, потому что он голодный. На Пашку дружно зашикали родители, но пристыженная Берта Соломоновна с извинениями и причитаниями кинулась на кухню и чуть ли не бегом стала выносить и ставить на стол угощение. Ей помогали Марианна и Давид, поэтому на стол накрыли чуть ли не мгновенно, и красным от смущения гостям стали тут же накладывать еду.

За обедом Марианна рассказала им, что они должны будут делать завтра.

— Я только недавно прошла все это с родителями, поэтому я все точно знаю, и мы с вами завтра все сделаем. Первым делом вы откроете счет в банке, — сказала она.

Услышав про счет в банке, они вздрогнули и посмотрели друг на друга. Такие слова как «счет в банке» в их социалистических головах прочно ассоциировались с понятием «акула капитала» и большими деньгами, а ведь у них пока еще ничего не было.

— Да не волнуйтесь вы, — успокоила их Марианна. — Для открытия счета достаточно положить в банк десять шекелей. Просто, деньги на жизнь и на квартиру Сохнут, то есть на самом деле министерство абсорбции, вам будет пересылать на ваш счет в банк. Поэтому открыть его нужно сразу же, а то вы не сможете получать эти деньги. Потом мы пойдем в Сохнут, вы там зарегистрируетесь и дадите номер своего счета. Потом вам нужно будет встретиться с хозяевами квартир и подписать с ними договор. Вам нужно будет заплатить им сразу за полгода. Но это тогда, когда вы получите деньги, где-то через неделю. А пока я за вас поручилась. Они сдают квартиры не первый раз и знают, что нужно подождать, так что с этим все будет в порядке.

— А нам что дадут деньги, чтобы уплатить сразу за полгода? — удивились гости.

— Ну да, но это деньги за квартиру. А на жизнь вы будете получать каждый месяц в банк. И еще вам полагаются деньги на электротовары: телевизор, холодильник, стиральную машину и газовую плиту. И вам еще нужно будет пойти в таможню снять мехес, то есть таможенную пошлину. В течение первых трех лет вы имеете право купить это все без мехеса. А он, кстати, составляет сорок процентов от стоимости товара. И еще вы можете купить машину тоже без этой пошлины. И еще вам нужно записаться в ульпан.

Юра и Рита почувствовали, что у них уже кружится голова от обилия информации.

— Но как же мы все это успеем сделать? — только и смогли они выдавить из себя.

— Так я же буду с вами. Я поведу вас, куда надо и мы все быстро сделаем, — снова успокоила их Марианна. — Я ведь в школе работаю, так что у меня отпуск.

Они тут же кинулись благодарить ее, но она только махнула рукой.

— Да мне все равно делать нечего, я буду только рада вам помочь.

После обеда хозяева хотели снова снабдить их продуктами на вечер, но они решительно отказались. Им уже и самом деле было стыдно, и они решили лучше умереть от голода, чем снова одалживать еду. Слава богу, выяснилось, что умирать такой ужасной смертью им все-таки не придется, так как вечером наступал моцей — шабат, то есть, исход субботы и некоторые магазины открывались и работали до поздней ночи. В частности, один из таких магазинов был большой супермаркет на выезде из их городка. Он назывался «Гиперколь», и в нем можно было купить все, что угодно. Им объяснили, что туда идут все автобусы и, если они скажут название, им объяснят, где выйти, а там они сразу его увидят.

— А во сколько же все-таки он открывается? — попытался уточнить у Марианны Саша.

— Когда кончится шабат. Вы смотрите на небо и узнаете.

— Не поняли. Причем здесь небо? Это что такая шутка? — удивились они.

— Нет, это серьезно. Шабат кончается, когда в небе появляются три звезды, — объяснили им.

— Ничего себе. И что у вас вечером все стоят и смотрят на небо?

— Нет, конечно, — засмеялись им в ответ. — В календарях написано во сколько начинается исход субботы. И религиозные тоже знают. Это мы просто точно не знаем, потому что не интересуемся, но примерно это около восьми часов. Да вы и сами увидите, когда автобусы пойдут.

— А сейчас они не ходят?

— А вы что не заметили? Конечно, не ходят. Понимаете, — извиняющимся голосом прибавила Марианна. — Мы ведь живем по Торе. То есть, у нас далеко не все верующие, мы например, не религиозные, но все-таки все стараются соблюдать традиции. Мы ведь народ Торы и гордимся этим.

— Так у вас по субботам все сидят дома?

— Нет, у нас по субботам все на пляже или в лесу жарят шашлыки. Но для этого нужно иметь машину и тогда можно ехать куда угодно, а у нас у всех есть машины и даже по несколько на семью. И вы скоро купите, не сомневайтесь.

В общем, из гостей они ушли обогащенные ценной информацией и стали с нетерпением дожидаться конца субботы. Пашка так вообще после пяти часов уселся на улице, задрал голову, стараясь увидеть три звезды. В половине восьмого они услышали шум первого автобуса, быстро собрались, и чуть ли не дрожа от нетерпения, поехали за продуктами. Сначала автобус шел по обычным улицам, потом дома исчезли и мимо окон стали проплывать только какие-то мастерские, производственные здания, склады, заправки. Они поняли, что это начался промышленный район, о котором им говорила Марианна. В Израиле предприятия не строятся в черте города, они все собраны в одном месте обычно на выезде и это место называется промышленным районом. Вскоре автобус остановился на углу, где дорогу пересекало шоссе, и перед ними засияла укрепленная на большом здании реклама «Гиперколь».

Приехали, обрадовались они, кинулись к выходу и, с трудом дождавшись зеленого света, перебежали дорогу и подошли к магазину.

Увы, он был закрыт, и внутри не наблюдалось никаких признаков жизни. Они заметались вокруг входа в магазин, пытаясь определить, откроется он или нет. Какой-то прохожий правильно угадав, что им надо, остановился возле них и закивав головой сказал им, показав на часы.

— Он откроется, откроется, еще пятнадцать минут.

Они немного успокоились, все, кроме Пашки. Тот уцепился за ручку двери и нетерпеливо спросил:

— Как будет на иврите «Я хочу кушать»?

— Ани роце леехоль, — недоуменно ответила ему Белла.

И тут Пашка, набрав полные легкие воздуха, вдруг завопил на всю улицу, колотя руками и ногами в стеклянную дверь супермаркета.

— Ани роце леехоль, ани роце леехоль.

Родители попытались оттащить его от двери, испуганно оглядываясь по сторонам, но все их усилия были тщетны. Пашка вырывался и снова бросался к двери, крича еще громче прежнего. Понемногу возле них собралась небольшая толпа. Один старик, подошедший раньше других, взял на себя роль гида и охотно объяснял окружающим, что это русский мальчик, только приехал из России, голодный, так как там кушать нечего, и здесь вот магазины закрыты. Люди ужасались, ахали, охали, всплескивали руками, рылись в сумках, но как назло, ни у кого не было с собой никакой еды.

Многие заговаривали с Пашкой, пытались объяснить ему, что магазин вот-вот откроется и там ему купят много еды, но ничего не помогало, Пашка продолжал орать и колотить в дверь. Наконец, один мужчина, издав торжествующее восклицание, ринулся куда-то в сторону и через несколько минут вернулся, неся огромную порцию мороженного. Он сунул его в руки Пашке и, погладив его по голове, жестом показал, чтобы он скорее ел, чем тот и немедленно занялся. Толпа заапплодировала и облегченно вздохнув, стала смеясь расходиться. Смущенные Белла и Саша, вытащив деньги, пытались выспросить у великодушного прохожего, сколько они ему должны, но он даже и слушать не захотел, а пожелав им на прощание всего хорошего, зашагал прочь. Пашка, очень довольный собой, уселся неподалеку и стал сосредоточено лизать мороженое, а взрослые, увидев, что толпа рассосалась, тоже отошли в сторону, пытаясь прийти в себя от пережитого позора.

Наконец, к входу в магазин стали подходить люди, по уверенному виду которых можно было определить, что они там работают. Действительно, некоторые из них открывали дверь своими ключами, другим открывали изнутри, но магазин быстро наполнялся. Наконец, наступил момент, когда в магазине вспыхнул свет, и они поняли, что можно заходить. И зашли, и остановились как громом пораженые, когда увидели, куда они попали. Дело было даже не только в том, что перед ними на добрую сотню метров протянулись прилавки и полки, заставленные невобразимым количеством самых разнообразных продуктов, а еще и в самом магазине. Он был роскошный, другого слова просто нельзя было подобрать. Роскошный, потому что все его полки сверкали яркими бутылками, коробками, пакетами, жестянками. Всем тем, что там у себя дома они доставали по большому блату или покупали за сумасшедшедшие деньги у спекулянтов и держали только для гостей, чтобы поразить их, держали и растягивали как можно дольше, несмотря ни какие сроки давности. А потом, когда содержимое все же кончалось бережно ставили такую баночку или коробочку на полку в кухне, чтобы украсить ее. А здесь все это было свободно и в таком количестве, что не скупишь даже за всю жизнь. Как зачарованные они пошли вдоль полок, делая на каждом шагу удивительные открытия. Оказывается майонез, который у них выпускался безвариантно одного и того же вида в скромных набольших баночках, бывает десяти, нет пятнадцати сортов. И его не нужно доставать или покупать по случаю, если повезет, и держать потом два-три месяца в холодильнике, чтобы приготовить оливье для гостей на праздник, а можно в любой момент свободно зайти и купить. А кофе, растворимый кофе, который они тоже доставали с таким трудом и расходовали как можно бережнее, он тоже бывает разным, а не только индийским. А вот и колбасы, Их не выбрасывают через окошечко прямо в руки мающихся в ожидании несколько часов покупателей. И те не вырывают, огрызаясь и толкаясь, друг у друга завернутые в бумагу куски колбасы неизвестно какого сорта, нет, эти колбасы просто висят и ждут покупателей, пожалуйста, бери-не хочу. А сколько же их. Разве бывает столько сортов колбасы, смотрите, и вареные и копченые, и черт, глазам своим не верим, самые настоящие сырокопченые. Смотрите сервелат, и салями, только подумать, салями, о которой они только слышали и никогда не видели. А вот и окороки, и буженина, а там просто мясо и куры, отличные упитанные куры, и совершенно свободно, только подумать.

А сколько разных сортов сыра, а мы думали, что сыр бывает только голландский, российский и пошехонский, если повезет. Ой, смотрите, багеты, длинные французские багеты, как в фильме «Мужчина и женщина». Ну да, весь мир видел в этом фильме трагическую историю любви, а мы видели еще и багеты, и дубленку Анук Эме, и ее сапоги и все остальные символы красивой жизни, которой были лишены от рождения.

— Ой, мама, папа, жвачка, смотрите, сколько жвачки, — вдруг раздался леденящий душу визг, и Пашка обеими руками схватил с какой-то полки столько ярких пакетиков с жевательной резинкой, сколько поместилось в его жадных ладошках. От возбуждения он громко смеялся, и видно было, что он не верит своим глазам, что на свете бывает такое количество жвачки. До сих пор ему изредка покупали на толчке даже не пачечку, одну единственную пластинку за рубль, и он откусывал от нее крохотные кусочки, такие, что даже не чувствовал, есть во рту что-то или ничего нет. Он прижимал к груди эту желанную жвачку и опасливо косился на взрослых, не заставят ли они его положить все назад. Но те не обращали на него внимания, сами превратившиеся в детей, и в восемь рук хватающие все, что казалось им самым привлекательным и желанным. Когда через час они подошли к кассе, их коляска была заполнена доверху ярчайшими пакетами и баночками, в большинстве из которых находилось неизвестно что, во всяком случае, они не имели об этом ни малейшего понятия. А над грудой всего этого восседал Пашка, восседал как король, только вместо державы в одной руке у него был огромный ананас, а вместо скипетра в другой руке, он держал французский багет, а на коленках возвышалась гора пачек с жевательной резинкой. И вот, когда казалось, им уже больше нечему было удивляться, возле кассы они испытали еще одно потрясение. Им дали целую кучу пластиковых пакетов, чтобы положить покупки и дали совершенно бесплатно. Но доконало их все-таки даже не это. Последней каплей стало то, что кассирша сказала им «Спасибо за покупки». Не «Давайте, проходите скорее», не «что вы тут застряли, людям мешаете», не «нахватали тут, покоя от вас нет», а «спасибо за покупки» и улыбнулась. Вот этого нервы у них не выдержали, и отойдя от кассы, Белла вдруг отпустила ручку коляски и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Остальные даже не стали спрашивать ее, почему она плачет и так было все понятно, но она, отняв руки от лица и обводя потрясеным взглядом огромный супер, заговорила сама.

— Семьдесят лет, боже мой, семьдесят лет советской власти нас обманывали. Нам говорили, что капитализм это плохо, что там люди все угнетенные, несчастные, не знают, что с ними будет завтра, а вы посмотрите на них. Они же все веселые, довольные, все покупают, у них на все есть деньги. Мы же дикари, ничего этого не видели, а они привыкли к этому, они знают, что лежит во всех этих коробках, они выросли с этим, они не понимают, что можно жить по-другому. Они не представляют себе, что это такое, бегать по пустым магазинам и думать, чем накормить ребенка и мужа. Они же просто идут и берут все, что им надо, и уверены, что так и должно быть.

Они уже вышли из магазина и шли к остановке, а она все не могла успокоиться и говорила, говорила, а они сами потрясенные не меньше ее, молча слушали, понимая, что она права.

— Саша, ты помнишь, когда Пашка родился, в магазинах не было не только пеленок, даже байки несчастной не было. Мама по большому блату достала материал, и они с бабушкой настрочили пеленок, а мы потом их стирали, стирали без конца. Наша старенькая стиральная машина поломалась, и мы стирали руками, вываривали в марганцовке, а потом часами, — тут она не выдержала и снова зарыдала, — гладили, гладили с обеих сторон. Тогда была зима, и мы сушили их в доме, весь дом был в пеленках и в этих страшных байковых ползунках, которые нам дарили после своих детей соседи и друзья, потому что их тоже негде было взять. В доме было холодно, и они не сохли, и мы часами стояли и держали их над газом, и так мучались, так мучались, что сил даже нет вспоминать об этом. А соски? Одну единственную немецкую соску мне подарила подруга, и мы дрожали над ней как над сокровищем, потому что пустышек в магазинах не было вообще. А бутылочку для него мы выпросили в универсаме, в пункте сдачи посуды, помыли ее, и с таким трудом в четыре руки натягивали на нее соску и сами кололи в ней дырочку иголкой, а она оказывалась то большая, то маленькая, и он то захлебывался, то ничего не мог высосать через нее.

— А по телевизору тогда, как нарочно, показали французский фильм «Трое мужчин и младенец в люльке», и там они пошли в магазин и за пять минут купили для ребенка одноразовые подгузники и всю одежку, и питание, много коробок разного детского питания. А у нас тогда был один виталлакт, и то мы его заказывали, иначе нам бы он не доставался, и еще я каждый день ходила в детскую кухню при поликлинике, и там мне давали немного творога и маленькую бутылочку кефира, я и по сей день день не знаю из чего их там делали. А здесь вы видели, сколько детского питания и огромные пачки этих одноразовых подгузников, о которых мы и мечтать не смели. А соски, видели какие красивые яркие бутылочки? А соски уже натянутые на пробочки с отверстиями и точно такими как нужно? А еще сверху крышечки, чтобы не пачкались? Ну, почему, почему мы были лишены всего этого? За что мы так провинились?

— Так, Белла, хватит, перестань, — прикрикнул на нее Саша, видя, что она опять готова зарыдать. — Мы уже оттуда уехали, и теперь у нас тоже все будет.

— А кто нам вернет все эти годы мучений? Кто?

— Ничего нам не надо возвращать, мы еще молодые, у нас впереди времени хватит, чтобы забыть все это и жить нормальной жизнью, — уже мягче сказал ей муж.

— Да, Беллочка, — подхватила Рита, — Вы еще молодые. Вот подождите, годик-другой, устроитесь, начнете работать, и заведете еще одного ребенка, вам ведь девочка нужна же. Вот ей и будете все покупать, и все будет у вас как в этом фильме. Так что не расстраивайся, все еще у тебя будет.

— Точно, она права, заведем себе еще и дочку, — Саша обнял жену и подбадривающе ей улыбнулся. Та в последний раз судорожно вздохнула и понемногу успокоилась.

В автобусе Пашка вдруг всех удивил неожиданной наблюдательностью. Когда они ехали в прошлый раз, то время от времени слышали какие-то короткие звонки, но сколько ни вертели головами, не могли понять, откуда они раздаются. А теперь вдруг Пашка сказал.

— А я знаю, откуда звоночки. Это все нажимают на вот эти кнопки, — и он показал на большие кнопки, укрепленные на маталлических стояках рядом сидениями. Они пригляделись и точно, время от времени кто-нибудь из пассажиров нажимал такую кнопку и раздавался короткий звоночек. А еще они теперь увидели, что после звоночка перед водителем красным светом вспыхивала укрепленная наверху табличка со словом «ацор» на иврите, конечно. Сначала они не могли понять для чего это, слово было им незнакомо, и что оно значило, они не знали. Потом они заметили, что после остановки, слово гасло, а потом его кто-нибудь снова включал. А на остановке этот кто-нибудь вставал и выходил.

— Ну, все понятно, — Юра откинулся на сидение с умным видом, — Это звонят, чтобы автобус остановился на остановке. Если никому не надо выходить, и на остановке никого нет, он просто проезжает мимо, не тратя даром времени. Здорово, да?

— Ты видал, какие они здесь экономные. Свет в подъезде даром не горит, на остановках даром не останавливаются. Молодцы, — восхитились и все остальные.

— А что ж вы хотите, мы же здесь все евреи, у нас головы работают, — вдруг скрипучим голосом и с заметным акцентом отозвался старик, сидящий сбоку от них и давно уже с интересом на них посматривающий. — А вы что только недавно приехали?

— Вчера приехали, — честно ответили они, и старик неизвестно почему очень обрадовавшись такому ответу, тут же принялся на иврите объяснять всему автобусу, кто они такие. Услышав это, остальные пассажиры тоже почему-то обрадовались и начали немедленно это обсуждать, время от времени прерываясь и задавая им вопросы типа «Ну, вэ эйх баарец? Охель тов?»

Через десять дней они уже по горло были сыты этими вопросами, так как не могли пройти по улице и двадцати метров без того, чтобы их не остановили какие-нибудь совершенно незнакомые израильтяне и не задали одни и те же три вопроса «Кама зман атем баарец? Эйх ба арец? Охель тов?»

Вначале, стараясь угодить останавливающим их приятным людям, они честно во всем отчитывались, да, мы в Израиле три, четыре, пять и так далее дней, в Израиле хорошо, еда хорошая. Потом это стало им надоедать, потом просто раздражать, особенно, если, выслушав их, те удовлетворенно кивали головой, а затем прибавляли «Вэ бе Русья эйн охель». Почувствовав себя даже в какой-то степени униженными этим заключением, они стали пытаться протестовать и заявляли, что бе Русья таки-да есть охель, если они не умерли там от голода, но их просто не слушали, а удалялись, продолжая сокрушаться, что бе русья эйн охель.

Но это было позже, а сейчас, когда они подошли к дому, то у входа в подъезд увидели, сидящего на низеньком заборчике, седого человека, рядом с которым стояла тачка с большим по советским понятиям холодильником. Они с ужасом вспомнили, что Марианна говорила, что вечером им какой-то Ави привезет холодильник и кинулись извиняться перед ним, за то что заставили его ждать.

— Ничего страшного, — доброжелательно улыбнулся им Ави, — так я посидел немножко, подышал воздухом. Давайте лучше показывайте, куда его заносить. У нас здесь без холодильника нельзя, климат такой, так что он вам на первое время пригодится. А когда вы получите деньги и купите новый, позвоните мне, и я его заберу и отвезу кому-нибудь новенькому.

Несмотря на то, что ему было, наверное лет под шестьдесят, он все еще был стройным крепким мужчиной и судя по молодцеватой выправке явно был бывшим военным. Ребята кинулись ему помогать и через несколько минут общими усилиями холодильник был установлен в кухне Юриной и Ритиной квартиры, так как тащить его на третий этаж к Белле и Саше не было никакого смысла.

— Смотрите, — сказал им Ави, когда включенный холодильник заработал. — Он, конечно, не новый, даже можно сказать, старый, но морозит как зверь. Единственный недостаток, что он старого образца, и его вам придется раз в неделю выключать и размораживать, чтобы лед растаял.

— Ну, конечно, — ответили ему, — мы это знаем. У нас там на Украине тоже были холодильники, и мы их каждую неделю размораживали.

— Как это? — удивился Ави, — зачем каждую неделю? У вас что, там были тоже такие старые холодильники?

— Почему старые? — обиделись они. — У нас были новые холодильники, самые большие, такие как этот, «Днепр» назывались. Но ведь любой холодильник нужно выключать, чтобы лед растаял.

— Нет, — покачал головой Ави, ей-богу глядя на них с жалостью. — Холодильники, которые продаются в Израиле, не делают лед. Они называются «ноу фрост», и их не надо размораживать. Конечно, их тоже выключают и моют несколько раз в год, перед пейсахом, например, но это не часто.

— Да, кажется, мы действительно попали в другой мир, — задумчиво сказал Саша, когда их благодетель ушел, а остальные только вздохнули.

То, что они теперь живут живут совсем в другой реальности, подтвердилось и назавтра, когда рано утром Марианна зашла за ними, и они отправились в банк открывать счет. До сих пор им никогда не приходилось бывать в банке, а уж иметь там счет, или выписывать чеки, такое они видели только в кино или читали в книгах. И счастье еще, что с ними была Марианна, потому что войдя в банк они сразу почувствовали себя младенцами в джунглях. Ну, во-первых, огромное количество окошечек с непонятными надписями, во-вторых, у стены стояли непонятного назначения аппараты. К ним то и дело подходили люди, вставляли в отверстия какие-то карточки, нажимали нужные клавиши и цифры, и аппараты, поднатужившись, выдавали им деньги или листы с напечатанными на них цифрами, которые эти люди изучали сами или подходили с ними к служащим банка. Чувствуя себя полными идиотами они послушно пошли туда, куда их повела Марианна, им что-то там заполнили, они подписали, потом с этой бумагой они пошли в другое место, отдали в кассу по десять шекелей, снова что-то подписали, потом они несколько раз еще что-то подписывали и, наконец, Марианна объявила им, что в банке они уже все сделали и теперь нужно идти в сохнут.

— А что мы сделали в банке? — все-таки решились спросить они.

— Ну как же, — удивилась Марианна. — Вы же открыли счет, заказали по две книжки чеков и каспомат.

— Какой еще каспомат?

— Ну, магнитную карточку, чтобы деньги снимать в каспомате, ну в таком аппарате, видите вон там в стене банка? Вставляете туда карточку, набираете свой код, вам его пришлют вместе с карточкой, набираете, сколько вам нужно денег, и он вам выдает. В общем, когда получите каспомат, я вам покажу.

Следующим по плану Марианны был сохнут, который на самом деле назывался не сохнут, а министерство абсорбции, но все для краткости говорили сохнут. Там их снова куда-то записывали, брали у них бумаги из банка, потом наконец отпустили, объяснив, что деньги на жизнь и на квартиру они получат на свой счет в банке через неделю, а пока им нужно пойти и записаться в ульпан, то есть на курсы изучения иврита.

Показав им куда идти, Марианна распрощалась с ними, а они поплелись в городской клуб записываться в ульпан. Там в фойе уже собралась толпа таких же свеженьких новоприбывших иммигрантов, как и они. Люди знакомились друг с другом, рассказывали о своих приключениях в дороге, хвастались высокими должностями на старой родине и размерами съемных квартир на новой, каждый пытался чем-то поразить народ. Наши ребята скромно присели в углу и молча слушали, так как им хвастать особенно было нечем. Но тут не выдержал Пашка. С полчаса он терпеливо ждал, когда же его родители, наконец, тоже найдут, чем удивить присутствующих, но они молчали. И тогда он понял, что должен сам что-нибудь срочно сказать для поддержки авторитета семьи.

— А у нас, — вдруг звонко сказал он, дождавшись мгновенной паузы в гуле голосов, — а у нас у мамы привидение лифчик украло.

Все оторопело замолчали, и Пашка понял, что ему удалось. Ему удалось сообщить что-то настолько интересное и важное, что привлекло всеобщее внимание и, чтобы усилить произведенный эффект, он добавил еще громче.

— А ведь лифчик-то был французский. Мама его купила в комиссионном за сумасшедшие деньги и положила вчера в шкаф. А сегодня хотела надеть, чтобы прийти сюда в новом лифчике, а его нет. Привидение украло, потому что больше некому.

Пришедший в себя народ грохнул гомерическим хохотом. Пашка, очень довольный своим выступлением, решил, что честь семьи он поддержал, снова уселся на стул и замолчал. Белла, красная от пережитого позора, схватила его за руку и зашипела, но Саша остановил ее.

— А что ты хочешь от ребенка, если сама сегодня целое утро кричала это на всю квартиру? Он что понимает, что можно говорить, а что нельзя? Знаешь же, что ребенок в доме, вот и думай, о чем говоришь.

Они уже готовы были поругаться, но положение спасло то, что вышла какая-то женщина и пригласила всех пройти в зал. Там им со сцены через переводчика сообщили, что их занятия начинаются в воскресенье, да да, именно в воскресенье, так как в Израиле нерабочий день суббота, а воскресенье рабочий, и им нужно к этому привыкать. Курсы будут длиться шесть месяцев, и все это время они будут получать деньги на жизнь от министерства абсорбции. Также им полагаются деньги на проезд до ульпана на автобусе, если они живут далеко, бесплатный детский садик, тем, у кого есть ребенок до пяти лет, и еще деньги на няню, которая будет забирать его оттуда, так как садики работают только до часу дня, а ульпан до двух. После окончания ульпана через полгода у них будет встреча с представителем министерства абсорбции и им тогда скажут, какие есть курсы для подтверждения диплома или переквалификации, если их специальность не пользуется спросом в Израиле. Потом они заполнили анкеты и их отпустили по домам устраиваться.

Услышав, что у них есть несколько свободных дней Рита и Юра многозначительно переглянулись. Пора, пора было ехать в Хайфу к нотариусу, чей адрес был в письме с завещанием, и выяснять каким богатством они владеют.

Объяснив Саше и Белле, что они завтра с утра уезжают на несколько дней навестить свою родственницу, они оставили им ключ от квартиры, чтобы те могли пользоваться общим холодильником и, прихватив необходимые на несколько дней вещи, выехали прямо с утра в Хайфу.

В автобусе им повезло, там нашелся человек, который говорил по-русски, и он объяснил, что им нужно выйти на Адаре.

— Как услышите, шофер скажет «тахана ахарона бе Адар», так и выходите, — сказал он им.

Действительно, такие слова прозвучали, и они вышли в незнакомом им месте и с любопытством огляделись. Вокруг тянулись одни сплошные магазины, магазинчики и магазинища. Все они были забиты одеждой, обувью, ювелирными изделиями, бельем, мебелью, цветами, безделушками, электротоварами, продуктами и вообще всем, что только производилось в мире. Кстати, пройдя несколько кварталов и устав от такого изобилия, Рита вдруг поняла, что ей больше ничего не хочется купить. Выбрать что-нибудь одно или даже два из такого огромного количества было попросту невозможно, а купить все тоже нереально, да и зачем ей столько всего. К тому же сначала нужно было заняться делом. Они стали приглядываться к прохожим, чтобы найти кого-нибудь, кто смог бы объяснить им дорогу по-русски. Наконец, они увидели женщину вроде бы с типично славянскими чертами лица и спросили дорогу. Но тут их поджидала неудача. Женщина приветливо улыбнулась, но сказала «рак иврит». Точно также им ответил и мужчина, тоже похожий на русского. Кстати, как они уже поняли, русскими в Израиле называли всех выходцев из Советского Союза, то есть просто русскоязычных, а кто из них был еврей, а кто настоящий русский, израильтяне не понимали. Следующее обращение на русском языке тоже не имело успеха, и они решили, что ничего не поделаешь, придется поднапрячься и постараться понять объяснение на иврите. Дело в том, что они уже заметили, объясняя, как пройти, израильтяне обычно говорили, идите до конца, а потом поверните налево, или направо, это было неважно, так как главной проблемой было понять до конца чего нужно было идти, до конца улицы, так она и не собиралась кончаться в обозримом пространстве, до конца города, может быть, или мира, например. Но делать было нечего. Они составили в уме вопрос и обратились с ним к первому встречному прохожему.

— Можно по-русски, — неожиданно ответил тот, и объяснил, куда нужно идти. Оказалось, что нужная им контора находится в здании так называемого «кеньона», то есть огромного универсального магазина. Вернее, магазины занимают там первые пять этажей, а на остальных шести расположены конторы.

Когда они завернули за угол, как им указал прохожий, то сразу увидели огромное и очень необычное, во всяком случае, для магазина, здание. Во-первых, оно было построено каскадом, то есть разные его части поднимались на разную высоту. Во-вторых, оно было абсолютно черное и еще блестящее, а окна были зеркальные и затемненные. Когда они вошли внутрь, предварительно подвергшись обыску и прверке специальным прибором, то удивились еще больше. У них на родине тоже были большие магазины, скажем, их ценральный универмаг был трехэтажным. Бывали они и в больших магазинах и в других городах, в Киеве, например, или в Москве. Но там на каждом этаже просто были залы, заполненные прилавками. Здесь же были огромные холлы, в которые выходили двери и витрины отдельных магазинов. Кстати в холлах располагались многочисленные кафе, как ни странно в разгар рабочего дня заполненные до отказа.

Поднявшись в одном из огромных лифтов на нужный им седьмой этаж, они, наконец-то, не веря себе, попали к адвокату, от которого несколько месяцев назад получили письмо с завещанием. И вот тут их ожидал сильнейший удар. Конечно, они не думали, вернее не смели надеяться, что их тетя Рейзл была миллионершей, но все-таки были уверены, что их ожидает значительная сумма. Ведь мама и бабушка уверяли их, что ее последний муж был самым настоящим золотопрядом. Да и она сама писала им о деньгах. И вдруг оказалось, что они получают в наследство только дом в каком-то мошаве, затеряном на полдороге между Хайфой и Кармиэлем. Никаких денежных средств, как при помощи русскоязычной служащей сообщил им адвокат, на счетах у Шейнер Рейзл обнаружено не было.

Выйдя из здания кеньона, они, подумав, решили поехать в мошав, чтобы на месте посмотреть, что же там такое они унаследовали.

Опять-таки с помощью расспросов на всех известных и неизвестных им языках они добрались до центральной автобусной станции, а там сели в автобус, идущий в Кармиэль и с любопытством разглядыая все, что проносилось за окном, вдруг поняли, что едут в сторону своей Кирьят-Аты и даже действительно проехали мимо «Гиперколя», где вчера знакомились с ассортиментом товаров при капитализме. Однако дальше потянулись места совсем незнакомые. К их удивлению вдоль дороги все время стояли жилые дома, магазины, иногда склады и магазины, никакой степи или леса не было видно. Один раз, правда потянулись как будто-бы необжитые места, лесочки, поляны, холмы, но вдруг посреди этого безлюдья как по волшебству возник огромный торговый центр с обязательным «кеньоном» и с не менее обязательным МакДональдсом и другими кафешками.

— Ничего себе, — удивлено протянул Юра, гляда на это неожиданное торжество цивилизации. — Кеньон посреди степи или леса, не знаю, как тут у них это считается. Кто ж сюда приедет покупать, здесь же и городов никаких рядом нет.

Однако через мгновение они увиделю стоянку за этим торговым центром. К их удивлению она была полностью забита автомобилями и каждую минуту прибывали новые.

Надо сказать, что удивлялись они в первый и последний раз, так как вскоре обнаружили, что такие торговые центры «посреди степи» встречаются здесь сплошь и рядом, а коренных израильтян, когда они едут за покупками, не пугают никакие расстояния. В любое время дня и собенно ночи они загружали в машины свое многочоисленное потомство, а также всех родственников от мала до велика и мчались в какой-нибудь круглосуточно работающий кеньон скупать там все подряд и развлекаться. Развлечения же в первую, а также во вторую и в третью очереди включали еду и питье. Кроме того, в кеньонах также устраивали детские утренники, концерты, показы мод, и на каком-нибудь из этажей очень часто располагался луна-парк или даже искусственный каток.

За торговым центром опять потянулся лесок, затем небольшие горы и снова лесок, и вдруг шофер, которого они заранее предупредили, объявил, что им нужно выходить. Недоумевая, они вышли в совсем диких, по их мнению местах, автобус уехал, они остались одни и стали беспомощно оглядываться по сторонам.

— Ничего себе, — произнес Юра и почесал в затылке.

— Одни в лесу в чужой стране, — нервно хихикнула Рита, — я думаю маме и бабушке не стоит об этом рассказывать. Вот только чего нас шофер выкинул из автобуса посреди леса? Он что русских не любит?

— Может быть, у них приняты такие шутки, а может быть, это где-нибудь рядом, а мы стоим как дураки. Слушай, давай все-таки попробуем пройти немного.

Они двинулись вперед и действительно метров через десять увидели проход между деревьями и небольшой мостик, перекинутый через канаву. Они поднялись на него, перешли и в изумлении остановились. Они очутились в раю. Во всяком случае, им так показалось, потому что такую красоту увидеть на земле людям удается не часто. Вокруг буйствовала роскошная зелень, высокие тенистые деревья, огромные кусты с яркими цветами, изумрудно зеленая трава, а прямо перед ними среди всего этого великолепия тянулась дорожка из ЖЕЛТОГО кирпича. Посмеиваясь над возникшими ассоциациями, они ступили на нее и пошли, наслаждаясь каждым мгновением своего пребывания в этом чудесном месте. Но это было только начало, так как деревья вдруг расступились и дорожка вывела их на круглую площадь, окруженную со всех сторон совершенно сказочными домиками с островерхими и плоскими крышами под красной черепицей. Домики были одноэтажними и двухэтажными, совершенно разными, но все необыкновенно красивыми. Некоторые были полностью покрыты какими-то вьющимися растениями, у других были заставленные цветами балконы или террасы, у многих были башенки, полукруглые окна, арки за которыми виднелись маленькие внутренние дворики, в общем было видно, что фантазии здешним жителям или их архитекторам было не занимать. Сказочное впечатление усиливалось тем, что вокруг стояла тишина, не было ни души, только в тени под самым большим деревом с удобствами возлегали три большие собаки: сенбернар, ротвейлер и собака породы собака. Рита и Юра могли бы поклясться, что при виде их собаки недоуменно переглянулись, а затем встали и медленно пошли к ним навстречу. Нашим путникам стало немного не по себе, потому что иди, знай, что у этих собак на уме и какие должности они в этом сказочном царстве занимают, но когда те подошли ближе, ребята успокоились. Собаки смотрели на них совсем не враждебно, а наоборот с добродушным любопытством и было видно, что им просто скучно, и они рады хоть немного разнообразить свое времяпровождение.

— Привет, ребята, — обратился к ним Юра, не рискнув все-таки погладить их по голове. — Вы здесь одни? Вас на хозяйстве оставили или здесь вообще все жители только такие как вы? А нас в компанию примете?

— Аль тефахду, хем ло ношхим, — раздался вдруг голос сзади и, оглянувшись, они увидели женщину с приятным лицом и с косынкой на голове, намотанной особым способом, секрет которого известен, наверное, только религиозным еврейкам. — Эт ми атем мехапсим?

С трудом поняв, что она спрашивает, кого они ищут, они еще с большим трудом объяснили ей, кто они такие. Поняв, она кивнула головой и показала им знаком, чтобы они шли за ней. Они и пошли. По дороге она не переставая пыталась объяснить или рассказать им что-то непонятное на иврите, но даже, если бы они и понимали иврит, то все равно не могли бы слушать ее, потому что сердца их замирали от того, что они видели по сторонам. Они шли по узким аллеям, полностью закрытыми от солнца сплетающимися ветвями деревьев, поднимались по таким же узеньким мраморным лестницам, прячущимся между домами или в густой растительности, проходили по маленьким мостикам, перекинутым через маленькие водоемы и, наконец, пришли к небольшой, но очень красивой вилле, стоящей на самом краю мошава. За виллой склон круто сбегал вниз на большую глубину.

Пошарив в одной из ваз с неизвестным растением, женщина вытащила ключ и открыла им дверь. Они вошли внутрь. Как и в большинстве израильских домов здесь не было прихожей, и они сразу же очутились в большой комнате, у которой одна стена была полукруглой и представляла собой одно большое окно, под которым стояли низенькие диванчики. Рита и Юра как зачарованные одновременно шагнули к этому огромному окну и остановились, не в силах оторвать взгляд. Перед ними был весь Израиль.

Потом они, конечно, разобрались с этим видом из окна, выходившего на самый край обрыва, и поняли, что это не вся страна целиком, но, вероятно ее значительная часть и уж точно весь Кинерет.

Женщина еще что-то рассказала им, чего они, понятное дело, не поняли, но покивали ей головой, и она ушла. Оставшись одни, они занялись исследованием. На первом этаже был только салон и кухня. На втором они нашли три небольшие спальни и балкон. Порылись, конечно, в шкафах, не столько надеясь обнаружить там что-то ценное, сколько из любопытства. Нашли только запасы постельного белья, полотенца и одежду для пожилой женщины. В серванте, или по-здешнему, витрине стояла красивая фарфоровая посуда, столь ценимый советскими людьми хрусталь и много хорошеньких серебряных вещиц, типа подставок для яиц и салфеток, щипчиков для сахара, рюмок, фужеров и статуэток. Вот и все ценности.

— Интересно, для чего она писала, что оставляет нам все деньги, если никаких денег у нее не было, — задумчиво произнес Юра. — Зачем ей надо было нас дурить?

— Может, ей очень одиноко было на старости лет, и она хотела, чтобы мы поскорее приехали, вот и надеялась заманить нас этим, — жалостливо сказала Рита. — Во всяком случае дом она нам оставила, как и говорила.

— Интересно, сколько он может стоить?

— Ты что хочешь продать его? Здесь же такая красота, все просто волшебное.

— Да я это просто так спросил. А еду здесь где-нибудь можно купить? Жрать хочется.

— Ну, пошли, посмотрим, какой-нибудь магазин, наверное, здесь есть.

Магазин здесь был, совсем небольшой, но в нем было почти все то же, что и в супере. Было еще кафе, вегетарианское, но готовили в нем вкусно. В этом Юра и Рита убедились, когда зашли посмотреть и несмотря на то, что цены там были просто сумасшедшие, по их мнению и карману, решили все-таки поесть. В оправдание они себе сказали, что нужно же попробовать хоть один раз что-нибудь из местных блюд, да и голодные они были такие, что им уже было все равно, что сколько стоит. Удивило их огромное количество и разнообразие салатов. Все они были острые и необыкновенно вкусные и сколько они не старались, так и не смогли понять, из чего большинство из них было сделано. О некоторых ингредиентах они даже не могли сказать, то ли это растет, то ли делается из муки. Насытившись, они поклялись, что больше не станут есть в кафе за такие деньги, накупили в макколете, это так местные называли продуктовый лавки, всяческой еды и пошли домой. Позже они обнаружили еще и бассейн и поняли, что действительно попали в рай. Три дня они прожили в этом раю, совершенно счастливые, наслаждаясь покоем и красотой, плавая и загорая, питаясь всухомятку и содержательно беседуя с местными жителями, а именно, отвечая на их вопросы, сколько времени они в Израиле и хорошая ли здесь еда, а встав утром на четвертый день, поняли, что сойдут с ума от скуки, если останутся здесь еще хотя бы на полдня. Какой-то сосед, увидев, что они идут на дорогу подвез их в своей машине до Кармиэля, там они сели в один автобус, возле уже родного им «Гиперколя» пересели в другой, и вскоре очутились в своей Кирьят-Ате, которая после трех дней в мошаве, показалась им просто Парижем. Только подумать здесь были магазины, транспорт, да и просто люди на улицах, наконец. А еще здесь были Белла и Саша, Марианна и Берта Соломоновна и как оказалось еще много русских в соседних домах в их же дворе, о которых они не знали, но которые уже записали их в свою неформальную организацию, торжественно именуемую «Лига защиты советских евреев».

* * *

Через неделю начались занятия в ульпане. Уроки проходили с восьми утра до двух часов дня и так как учебники им выдали без подстрочников, дома приходилось много учить, чтобы не позориться перед учительницей. Иврит у них преподавала очень симпатичная молодая женщина по имени Илана. По-русски она не говорила совсем и объяснила им, что это специально выбрана такая методика, чтобы создать для них языковую среду, как будто им мало было языковой среды в банках, магазинах, на базаре и просто на улице. По этой методике новые слова нужно было не переводить, а объяснять на иврите, разумеется, а уж они из этих объяснений должны были догадаться о значении этих слов. На практике же это происходило так. Встретив новое слово, Илана долго говорила о нем что-то на иврите, потом начинала объясняться знаками и жестами, потом переходила к танцам и песням, но все равно никто ничего не понимал, и тогда она просто называла это слово на английском языке, а Белла, которая была по специальности учителем английского языка, громко переводила его на русский, и урок мог продолжаться. Вообще учиться было довольно весело. Илана приносила с собой гитару и в конце занятий, когда и ученики и учительница уставали, пела им песни на иврите, а они подпевали ей на любом известном им языке. Не обходилось и без недоразумений, естественно. Так, они долго не могли понять, почему Илана всегда ходит в длинной юбке. Наивные «русские» даже решили, что у нее кривые ноги, поэтому она их прячет, но потом приехавшие раньше, а потому более опытные учащиеся соседней группы, им объяснили, что их учительница просто религиозная. Они удивились, так как привыкли, что религиозные женщины обязательно носят на голове платок или шляпу, а Илана ходила с непокрытой головой. Засмеявшись, более опытные предложили им присмотреться повнимательнее к ее прическе и объяснили, что она носит парик. Оказывается, религиозные женщины должны просто прикрывать свои волосы все равно чем, и те, кто помоложе, носят парики из натуральных волос.

Еще одни шок они испытали, когда их милая интеллигентная Илана вдруг сказала о ком-то громко на весь класс и без тени смущения «да пошел он к е…й матери. Все обалдели и в классе на мгновение установилась гробовая тишина. А Илана засмеявшись, снова с удовольствием послала этого несчастного туда же. И опять последовали объяснения. Оказывается в Израиле это нецензурное русское ругательство считается довольно безобидным и вполне легитимным выражением, типа «пошел к черту» или даже «пошел в баню».

Но самое смешное случилось, когда на одной из консультаций по адаптированию к местной жизни, на вопрос, как можно купить поскорее холодильник, если деньги на него еще не дали, лектор ответил «дай продавцу чек дахуй». Все опять замолчали, не веря своим ушам, а стоявший ближе всех к лектору мужчина замахал на него руками и зашипел, призывая говорить потише. Ничего не понявший лектор удивился такой странной реакции, и снова повторил свой совет. Теперь на него замахали руками со всех сторон, а все тот же мужчина еще и сказал «Тихо, здесь же женщины». В общем-то, в конце все, конечно же, разъяснилось, и этот неприличный чек оказался всего лишь безобидным «отсроченным чеком», не имеющим никакого отношения к русским языковым реалиям.

Но все это были мелочи. Главное же было то, что их брата, то есть русских израильтян становилось в их городке все больше и селились они, в основном, по соседству, так как район здесь был по меркам израильтян совсем не престижным, а потому и не дорогой, да и дома были далеко не новые. В Юрином и Ритином дворе была большая детская площадка с горками и качелями, поэтому вечером там собирались все молодые семьи с детьми из окрестных домов, а также бабушки и дедушки с внуками и обсуждали свое олимовское житье-бытье. Но и тут все было не совсем гладко. Когда Юра и Рита и их друзья привыкшие по молодости лет искренне выражать свои чувства, стали бурно восхищаться Израилем и удивляться изобилию, которое они видели в магазинах, их немедленно остановили самым решительным образом. Оказалось, что хотя все окружающие и жили в стране ярко выраженного дефицита самых необходимых вещей и продуктов, этот дефицит они на себе не ощущали. Может, кто-нибудь другой и ощущал, но они нет. У них у всех были СВЯЗИ. Одни заходили в любые магазины с заднего хода и выбирали себе все, что хотели. Другие открывали двери на любые базы ногой, потому что там их встречали с распростертыми объятиями и радостно отдавали все, что там было. Третьим и этого не нужно было делать, потому что им все доставляли на дом. В общем через полчаса наши герои поняли, что все очереди и убийственные драки из-за дефицитных товаров состояли исключительно из них четверых. Что еще поразило ребят, это удивительная неблагодарность этих пришельцев из России с любовью. Оказывается, их и встретили здесь не так, и деньги, которые им дают не соотвествуют их высокому положению на доисторической родине, и интеллектуальный уровень коренных израильтян, конечно же, очень низкий по сравнению с ними. Даже потомственный сапожник дядя Йося из поселка Первомайский Николаевской области, так и не запомнивший ни единого слова на иврите за несколько недель учебы в ульпане, заявил, что никогда бы не смог общаться с местными дикарями, потому что привык к более интеллигентной публике. Опять-таки по своей наивности Рита и Юра попытались объяснить, что в общем-то они никак не заслужили даже того, что им дали, так как вообще ничего не сделали еще для этой страны, не воевали за нее, не строили ее и не работали на ее благо ни одного дня, но их быстро затюкали примерно такими аргументами: они много сделали для Израиля уже тем, что согласились сюда приехать. Они могли поехать в Америку, в Германию, остаться в Австрии так как их всюду приглашали, а они вот приехали все-таки в Израиль. И что они здесь нашли? Убогие съемные квартиры? Да разве это жилье? Вы не видели какие квартиры они оставили там. А какие должности они там занимали. И какие у них были зарплаты. Разве здесь им дадут такие. А ведь они бы могли многое сделать для Израиля, если бы им дали должности и кабинеты, потому что такое образование, какое они получили там, здешним горе-специалистам и не снилось.

В общем-то это все вызывало у нашей наивной молодежи много наивных вопросов, которые как они уже поняли лучше было и не задавать. Во-первых, как все эти люди собирались занимать важные должности, если они не знали ни иврита, ни английского, и никогда в жизни не видели компьютера. И, наконец, почему израильтяне до сих пор справлявшиеся со своей работой несмотря на отсутствие советского высшего образования, должны встать и немедленно покинуть свои кабинеты, предоставив их этим чванливым пришельцам. Только потому, что они и сами когда-то были пришельцами в земле египетской? Слабая аргументация. Но лучше было не спорить. Один молодой парень попытался было что-то доказать и показал сандалии, которые он недавно купил на базаре, первым из всех присутсвующих решившись потратить деньги на что-то кроме продуктов, но его сразу морально уничтожили. Все объявили, что сандали некачественные, некрасивые и вообще не такие как принято носить в Европе, а дядя Йося, потомственный сапожник из поселка Первомайский Николаевской области, придирчиво осмотрев их профессиональным взглядом, подвел итог, объявив на всю площадку, что «сандалим ло тов». Саше даже стало жалко бедного парня, расстроившегося из-за такого неодобрения, и он попытался заступиться за него.

— Дядя Йося, — сказал он, — ну, зачем вы так? Он же из-за этих сандалий Родину продал.

Но дядя Йося был неумолим.

— Какая Родина, такие и сандалии, — сурово сказал он. — Качества же нет, вот посмотри, я сейчас покажу тебе.

И он принялся стучать по подошве, сгибать ее чуть ли не вдвое и дергать за все перепонки с такой силой, что даже страшно было на это смотреть, и они поклялись себе, что если что-нибудь купят из местных вещей, никогда никому не покажут.

Кстати, там же на площадке Юра и Рита столкнулись еще с одним любопытным феноменом. Как будто бы все сидели вместе, вели общий разговор, но, если приглядеться, становилось очевидным, что общество разбито на группы, которые время от времени вели между собой вполголоса, а то и совсем шепотом таинственные разговоры, которые сразу прерывали, если подходил кто-нибудь чужой. Сначала они не обращали на это внимания, считая, что, очевидно, люди говорят о чем-то очень личном, но потом пришло прозрение. Началось это с того, что совершенно случайно в разговоре с местной соседкой Рита узнала, что такие как они, то есть иммигранты, или как здесь их называли «олимы», в первый год жизни в стране освобождаются от уплаты земельного налога на съемную квартиру, Для этого нужно было пойти в мэрию с документами, и этот налог снимут.

Рита, которая уже несколько дней переживала, что им придется отдать столько денег, ужасно обрадовалась и вечером, прийдя на площадку, сразу же стала делиться информацией.

— Послушайте, что я вам скажу. — радостно прокричала она, стараясь, чтобы ее все слышали. — Я узнала, что нам не надо платить налог на квартиру. Нужно пойти в мэрию и снять его.

К ее удивлению никто не обрадовался. Наоборот, все замолчали и стали старательно разглядывать землю.

— Вы разве не поняли? — огорчено спросила она. — Нам не нужно…

— Да, мы знаем, — наконец, неохотно созналась одна соседка. — Мы уже сняли этот налог.

— А почему же вы нам ничего не сказали? — удивилась Белла и еще несколько человек. — Мы собирались заплатить его завтра.

— Да так, — пряча глаза ответили те, кто знали. — Не подумали просто.

Через несколько дней так же случайно Саша услышал, что в организации «Сионисткий форум» можно получить материальную помощь и любую консультацию. Опять вечером они пытались объявить всем об этом и опять оказалось, что все эту помощь уже получили, но молчком, потихоньку друг от друга. Почему каждый боялся, что другие тоже что-нибудь получат, ребятам было совершенно непонятно.

Иногда дело доходило до самого настоящего абсурда. Белла вроде бы подружилась на площадке с одной довольно приятной молодой женщиной, у которой был сын, Пашкин ровесник. Они часто сидели рядом, разговаривая о детях, и иногда женщина замолкала и странно смотрела на Беллу, как будто хотела что-то сказать, но в последний момент все-таки заставляла себя промолчать. Наконец, примерно через месяц, она вдруг не выдержала и с самым настоящим отчаянием в голосе сказала:.

— Ладно, я вам скажу. Вы ведь учительница по профессии. Моя подруга тоже учительница, и она месяц назад узнала, что вам нужно сделать. Нужно поехать в Хайфу в отдел министерства просвещения и подать документы на курсы учителей. Там после окончания ульпана вам нужно будет проучиться восемь месяцев для подтверждения диплома, а только потом вы сможете работать в школе. Вам нужно поспешить, потому что прием документов уже кончается, может быть, даже уже закончился.

Пораженая Белла только и смогла спросить — Но почему же вы весь этот месяц молчали? Почему вы не сказали мне вовремя, а сказали только сейчас, когда уже поздно?

— Да так, — ответила та, привычно опустив глаза.

— Понимаете, — недоуменно объясняла потом Белла Рите и Юре, — она ведь целый месяц не говорила мне ничего, хотя знала, что я волнуюсь, потому что не знаю, куда мне обращаться. Но почему? Мы ведь даже не конкуренты, она медсестра по образованию.

В конце первого месяца они получили деньги на электровары и приобрели все, что полагалось, для того, чтобы выжить, то есть холодильник, газовую плиту, стиральную машину и телевизор. Жить стало проще и веселее. Во дворе нашлись кошки, которых нужно было кормить, а на улице они встретили очень милую бездомную собыку, которую тоже стали подкармливать, и она поселилась у них на коврике перед дверью. Вначале они взяли ее в дом, но она стала упорно и последовательно сдирать и объедать хозяйские обои, поэтому пришлось переселить ее на лестницу. Утром, когда Юра или Рита открывали алюминиевые триссы на кухонном окне, в кухню начинали сыпаться кошки, а выходя из двери, они спотыкались об лежащую на коврике собаку. В общем, жизнь вошла в привычную колею как в родном городе, только не хватало мамы и бабушки. Кстати, по отчиму они тоже скучали, так как он был неплохим человеком и действительно старался заменить им отца.

Не поленившись, они сами съездили в управление по делам студентов и выяснили, не дожидаясь милости от соседей и знакомых, что после окончания ульпана они могут пойти учиться на подготовительное отделение, а затем будут зачислены в университет или колледжи для продолжения учебы, которую им будет оплачивать министерство абсорбции.

Окрыленные открывающимися перед нимим перспективами, они днем и ночью зубрили иврит и старались разговаривать между собой тоже на иврите, но понятное дело, когда нужно было высказаться эмоционально, помочь мог только родной язык, к которому они и возвращались.

Но опять-таки это все были мелочи, по сравнению с тем, что должно было произойти дальше, потому что дальше должна была начаться война. Проклятый Саадам Хуссейн, которому почему-то не сиделось на месте в своем чертовом Ираке, твердо решил начать с кем-нибудь воевать. И действительно начал, но напал на своих же братьев арабов в Кювейте. Америка, которой тоже постоянно не сиделось у себя за океаном, немедленно вступилась за Кювейт и объявила, что 15-го января начнет с Ираком войну. Ирак же в свою очередь тоже объявил, что если Америка на него нападет, он будет бомбить кого? Естественно, Израиль.

Когда это все было объявлено по радио, «русские» сразу пришли в ужас. У старшего поколения еще были живы в памяти страшные годы Великой Отечественной, голод, холод, эвакуация, бомбежки и смерть близких. Младшее поколение выросло на фильмах и книгах о войне, на рассказах родителей и встречах с ветеранами. Всеми овладела паника и вечером не площадке только и было слышно, зачем мы сюда приехали, зачем мы детей (внуков) своих привезли сюда.

Тем более было удивительно, что израильтян эта объявленная будущая война нисколько не взволновала. Они оставались совершенно невозмутимыми и говорили о чем угодно только не о войне.

— Как вы можете так спокойно относится к войне? — приставали «русские» к своим израильским соседям. — Вы что совсем не боитесь?

— А чего нам бояться, мы же все равно победим, — с непоколебимым оптимизмом отвечали те. — А кроме того это будет война де-люкс.

— Как это? Как война может быть де люкс? — не могли успокоиться паникеры.

— Так вы же слышали, Америка будет воевать, а нас они просили не вмешиваться, так что наша армия будет в безопасности, а это самое главное.

Конечно, учитывая, что у коренных израильтян было в среднем по четверо детей и одновременно в армии служили не меньше двух, можно было понять их настроение, но ведь еще была проблема с теми, кто не в армии. Ведь их же будут бомбить ракетами.

— Что вы так волнуетесь? — с удивлением говорила им Илана, когда они доставали ее бесчисленными вопросами. — У вас в России что не бывает войны?

— Ну, вообще-то у нас последняя война закончилась почти полвека назад, — отвечали ей.

— Ну да, — в свою очередь удивлялась она. — А нас война каждые несколько лет.

— И вы так привыкли, что уже не боитесь?

И тогда Илана преподала им первый урок уверенности в богоизбранности их народа.

— Нам нечего бояться, — уверенно сказала она. — НАД ИЗРАИЛЕМ КРЫША.

— Какая крыша, почему крыша, — опять заволновались ее ученики. — Почему над Израилем крыша?

— Потому что мы народ Торы, потому что у нас заключен союз с Богом, и он бережет нас. Вот увидите, никто не погибнет.

Слова Иланы их немного успокоили, но все-таки на Бога надейся, но сам не плошай. И они спешно ринулись выполнять все, что им говорили по радио и писали в газетах. Во-первых, пошли, куда им сказали, и получили противогазы. Взрослым дали обычные противогазы, детям дошкольного возраста, то есть Пашке, специальный противогаз с вентилятором, нагнетавшим воздух. Младенцам выдавали кислородные палатки. Во-вторых, запаслись продуктами. Помня рассказы бабушек и дедушек, купили муку, соль, мыло, спички, потом еще минеральную воду в бутылках, вермишель, консервы и израильское сгущенное молоко в тюбиках. Когда Пашка увидел сгущенку, то стал требовать, чтобы ему немедленно открыли тюбик, но родители строго ответили, что сгущенку можно открывать только, когда начнется война и обделенный Пашка стал с нетерпением ждать войну. Но самым главным этапом подготовки к войне, как объяснили им по радио и в ульпане, было оборудование при помощи полиэтилена и клейкой ленты, изолированной комнаты, на иврите «хедер атум», в которой можно было бы пересидеть в противогазах атаку химическим оружием. Военные специалисты советовали выделить небольшую комнату в квартире, заклеить там наглухо все окна и прочие отверстия, а над дверью укрепить рулон полиэтилена, который в случае тревоги можно было бы мгновенно опустить и приклеить. Но ведь война войной, а в туалет или ванную может понадобиться в любое время. Как же тогда? И Юре с Ритой пришла в голову гениальная идея. Они решили сделать изолированной всю свою маленькую квартиру. При звуке тревоги Белла и Саша должны будут схватить Пашку и бежать к ним. Так как сигнал тревоги включался за пять минут до падения ракеты, времени должно было вполне хватить.

Самое удивительное, что на время войны совсем не планировалось ни прерывать учебу в ульпане, ни отменять работу, ни занятия в школах. В детских садах просто должны были по очереди дежурить несколько родителей, чтобы помочь воспитателям надеть детям противогазы и отвести в такую же изолированную комнату. А на логичные вопросы русских, что делать, если тревога застанет в автобусе или на улице, легкомысленные израильтяне только пожимали плечами, мол, тут уж как бог даст, а между собой посмеивались над паникерами русскими, которые так боятся всего лишь какой-то войны.

* * *

Война действительно началась и нужно сказать началась строго по расписанию. 15-го января днем американская авиация поднялась в воздух и разбомбила большую часть стратегических объектов в Ираке. Но едва авиационное командование американской армии отрапортовало о с блеском проведенной операции, и в Израиле и Америке прошли волны народного ликования, как поступили совсем другие сведения. Оказалось, что Саадам Хуссейн совсем не такой уж и дурак, вернее, совсем не дурак, чего на фоне произошедших событий совсем нельзя было сказать об американском командовании. Выяснилось, что за время, прошедшее от объявления войны до ее начала, иракцы понаклеили картонных самолетов и фанерных аэродромов и подсунули их тупым американцам, а те в пылу атаки ничего и не заметили. Все их победы в первый день оказались дутыми, зато в два часа ночи по Израилю была выпущена первая ракета, которая оказалась самой настоящей.

В этот вечер они долго не ложились спать, ждали бомбежки. Наконец, в 12 часов решили, что Саадам Хуссейн пошутил и можно расслабиться. Сигнал тревоги прозвучал в два часа ночи. Спросонья Юра и Рита минуты две приходили в себя, а потом кинулись заклеивать окна и двери. Перед этим, чтобы в квартире можно было продолжать жить, они приклеили полиэтилен сверху над входной дверью и окнами, потом скатали его в рулоны и подвязали их вверху. Сейчас они принялись непослушными пальцами развязывать ленточки, чтобы опустить полиэтилен и приклеить его по бокам. Руки дрожали и не слушались их. От растерянности Рита опустила и приклеила пленку на входной двери, забыв с перепугу про семью Певзнеров. Те, скатившись по лестнице со спящим Пашкой на руках, стали биться в закрытую дверь, которую Рита также забыла открыть. Наконец, пленку отодрали, дверь открыли и, впустив беженцев, снова стали все закрывать и заклеивать. Только все закончили и стали распаковывать противогазы, как в дверь постучали и робкий голосок попросил открыть. Голосок принадлежал Алене, шестнадцатилетней девочке, жившей с родителями в квартире напротив. Испугавшись, что у соседей что-то случилось, они отчаянно паникуя, так как считали, что рискуют жизнью, снова сорвали весь полиэтилен и открыли дверь.

Алена спокойно стояла на площадке, меланхолично глядя на них.

— Что, что у вас случилось? — закричали они ей.

— Ничего, — ровным голосом ответила она. — Просто папы нет дома, и мы с мамой решили с вами посоветоваться.

— О чем?

— Как вы считаете, это действительно началась война?

— Ну конечно, началась, ведь была же сирена.

— Так что, нам нужно идти в хедер атум?

— Обязательно. Еще несколько минут назад надо было.

— А противогазы? Вы думаете, что их таки нужно надевать?

— О, господи, ну конечно. Алена, иди скорее домой и делайте все, что нам говорили.

— Так мне сказать маме, что вы считаете, что это серьезно? — все еще с сомнением в голосе продолжила спрашивать Алена, повидимому даже не собирающаяся уходить.

— Алена, — не выдержал Саша, понимая, что отмеренные пять минут уже давно прошли, и они все обречены на гибель. — Иди немедленно домой, надевай противогаз и закрывайтесь в хедер атум. Все, до свидания.

Они закрыли дверь, без особого энтузиазма, так как все уже было потеряно, заклеили ее и пошли помогать Белле натягивать противогаз на отчаянно отбивающегося Пашку. Тот перепуганный, тем, что его разбудили среди ночи, громко плакал и не хотел ничего надевать. Чтобы показать ему пример, они все натянули на себя противогазы, но это возымело обратное действие. Увидев вокруг себя вместо мамы и папы, какие-то страшные рыла, Пашка заревел еще громче и от ужаса уткнулся лицом в подушку. Так как к тому времени они все-таки натянули на него противогаз, он стал задыхаться. С него сорвали противогаз, дали отдышаться, но потом натянули снова, так как Белла тоже сорвала с себя противогаз и стала истерически кричать, что ее ребенок сейчас погибнет. Тогда Пашку стали силой удерживать в сидячем положении, одновременно не давая ему снять противогаз, но так как он ревел не переставая, тот изнутри стал мокрым от Пашкиных слез, соплей и слюней, и Пашка снова стал задыхаться. Пришлось снова раздеть его и вытереть ему лицо и попытаться обсушить противогаз.

И тут вдруг Юра вспомнил, что нужно было включить телевизор и слушать объявления командования тыла. Противогазы нужно было надевать только в случае, если действительно было применено химическое оружие и, если ракета разорвалась где-то поблизости, Тогда по телевизору должны были сказать условные слова «Нахаш цефа», а если эти слова не прозвучали, распаковывать противогазы нельзя было под угрозой штрафа.

Включили телевизор и узнали, что ракета разорвалась в районе А, так условно называли центр страны, а их район был район Б, и им оказывается ничего не грозило. Сняли противогазы и попытались уложить их снова в коробки как было, но проклятые маски не хотели складываться и после упорной борьбы их запихнули как попало, решив, что лучше уплатить штраф, чем так мучиться. Успокоившийся Пашка с любопытством смотрел на них, а потом вдруг до него дошло, что событие, о котором столько говорили родители, наконец-то свершилось, и он имеет совершенно законное право на награду.

— Так война началась? — на всякий случай уточнил он.

— Да уж началась, сынок, — вздохнула Белла.

— Давайте сгущенку, — потребовал он, и так как возразить ему, конечно же, было нечего, ему сунули в руки тюбик, который он принялся с наслаждением высасывать, торжествующе и довольно поглядывая на взрослых.

Наконец через десять минут по телевизору объявили, что по распоряжению главнокомандующего тылом Нахмана Шая, чрезвычайная ситуация отменяется и можно выходить из изолированных комнат и продолжать вести нормальную жизнь. Забегая вперед могу сказать, что, наверное, ни один самый популярный актер, певец или политический деятель не переживал такого всплеска народной любви или даже обожания, как генерал Нахман Шай в эти полтора месяца войны в заливе. Никогда столько людей не сидели в таком напряженном ожидании, мечтая услышать его имя, так как это означало, что они пережили еще одну бомбежку и остались живые. Никогда столько женщин всех возрастов не были заочно влюблены в одного единственного человека. И никогда, пусть хоть и маленькая, но все-таки целая страна не желала столько счасться, здоровья и долгих лет жизни одному единственному генералу из всей армии, как будто отмена тревоги, и, следовательно, опасности, была целиком и полностью его заслугой. После окончания войны он был единогласно избран человеком года, а затем по мере того, как угасала память о войне, угасала память и о нем и вскоре он был благополучно забыт и снова погрузился в пучину армейской безвестности, может быть, до новых войн, в которых у Израиля, как известно, недостатка нет.

Нужно сказать, что это только первая тревога прошла так суматошно. Во время второй они вели себя уже более адекватно, а дальше пошло привыкание и особого напряжения во время бомбежек они уже не чувствовали. Тем более, что жизнь в стране шла обычным путем, и на улице война никак не чувствовалась. По-прежнему, все работало: и магазины и кинотеатры. Люди сидели в кафе, ходили на работу, дети учились в школе. Никакого недостатка в продуктах не было, и Пашка мало-помалу высосал всю сгущенку, а они съели все остальные запасы. Кстати, в детском саду с детьми провели специальные занятия, на которых объяснили, почему нужно надевать противогазы и научили их надевать за несколько секунд, и теперь Пашка не только не плакал во время тревоги, но, наоборот, очень быстро и ловко натягивал противогаз на себя, а потом и на отбивающихся от него родителей. Единственная разница по сравнению с мирным временем состояла в том, что на улицах запрещали появляться без уложенных в коробки противогазов, поэтому все, даже элегантно одетые дамы, разгуливали с этими коробками, надетыми как сумки с ремешками через плечо. Так как избавиться от них было невозможно, их стали стараться чем-нибудь украсить, чтобы придать им лучший вид. Сначала их обклеивали золотой или серебряной бумагой, или разрисовывали цветами и другими узорами. Потом самые шустрые лавки стали торговать специальными наборами для украшения противогазов, включающими блестки, бисер, бахрому, а в некоторых городах самые продвинутые мэрии даже спешно провели конкурсы на самый нарядный противогаз.

Звуки сирены перестали вызывать панику, хотя в общем-то люди старались пережидать тревогу в помещениях, но, если приходилось оставаться на улице или в автобусах, тоже никто особо не переживал. Многие, наоборот, при звуке сирены залазили на заборы, крыши или деревья, стараясь высмотреть летящую ракету, и нередко можно было слышать как диктор радио после очередной сирены взывал к населению «Сумасшедшие, сойдите с крыш. Вы же можете погибнуть.»

Но погибнуть они могли по-видимому, только упав с крыши дома, так как КРЫША НАД ИЗРАИЛЕМ работала вовсю. Правда ей еще помогали противоракетные установки «Патриот», размещенные вокруг каждого города, и если бы не один случай, можно было бы сказать, что жертв от бомбежек не было. Одним случаем стал шестнадцилетний мальчик Сережа, которому идиоты родители позволили ночевать на балконе, и в которого попал и убил его осколок от взорванной «Патриотом» ракеты. Остальные пятнадцать жертв этой войны скончались от сердечных приступов во время атак, а одна маленькая арабская девочка задохнулась в противогазе.

Война закончилась 28-го феврала как раз на пурим, что многие нашли символичным. Всеобщего ликования по этому поводу не было, так как к тому времени ракеты уже почти не запускались, а у израильтян был гораздо более важный повод для волнения, а именно, где достать на праздник самый популярный в этом году костюм — форму американского солдата. Спрос породил предложение, и на пурим по улицам Израиля ходило столько американских солдат, сколько их не было даже в самой американской армии.

И, конечно же, среди них Пашка, гордый своей почти настоящей камуфляжной формой и с почти настоящим автоматом в руках. Так как в этот день занятий в ульпане не было, они все вчетвером пошли к нему в садик посмотреть на праздничный утренник. Идя по улицам они не переставали удивляться, насколько серьезно израильтяне относятся к своим праздникам. Не только дети, но и очень многие взрослые разгуливали в причудливых карнавальных костюмах с размалеванными лицами. Но самое сильное впечатление на них произвел костюм Пашкиной воспитательницы. Увидев его, они сначала так испугались, что на мгновение онемели, а потом Саша только смог ошеломленно произнести «Ни хрена себе» и снова замолчал. Проверх одежды воспитательница надела на себя огромные голые пластмассовые груди, которые даже с близкого расстояния выглядели как настоящие, а на лицо страшную маску с длинным кривым носом и выступающими вампирскими клыками. Правда нужно сказать, что ни местные дети, ни пришедшие с ними родители тоже в карнавальных костюмах совершенно не были ни шокированными, ни возмущенными ее видом, а наоборот, казались очень довольными, и смеялись и веселились от души. Белла, как бывшая советская учительница, еще пыталась сначала возмутиться, но видя, что кроме них никто на это безобразие не реагирует, решила не вмешиваться, тем более, что муж ей строгим голосом напомнил, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

После пурима занятия в ульпане закончились. Юра и Рита перешли учиться на подготовительные курсы, а Беллу приняли на курсы для учителей англиского языка. Хотя «подруга» сообщила ей об этих курсах, когда прием уже закончился, в Хайфском отделении министерства образования пожалели ее и разрешили сдать экзамен индивидуально. Она прошла, правда, вместо Хайфы, которая была рядом ей пришлось ездить на двух автобусах на курсы для жителей Акко и Нагарии. Но она и за это была благодарна, так как без свидетельства об окончании этих курсов на работу в школу устроиться было невозможно. Министерство абсорбции платило ей стипендию, а также оплачивало дорогу и няню для Пашки, которая забирала его из садика и смотрела за ним несколько часов, пока она приезжала после курсов домой.

Саша довольно быстро нашел себе работу. Хотя у него был диплом инженера, он устроился рабочим на завод «Тромасбест», где собирали «караваны», то есть домики из асбестовых панелей для олимов, которые не нашли себе съемных квартир. Конечно, он надеялся, что эта работа будет для него временной, а как только он достаточно выучит иврит, то сможет искать работу по специальности. Вообще «работа по специальности» считалась среди русских мерилом успеха. Как только кто-то объявлял, что нашел работу, его сразу спрашивали по специальности или нет. Если оказывалось, что по специальности, такому человеку все завидовали и считали, что он уже «устроенный».

Но специальности бывают разные. Саше, например, твердили, что быть инженером без знания английского и компьютера невозможно, поэтому он стал усиленно заниматься английским с собственной женой и записался на компьютерные курсы. На Украине, откуда они приехали, компьютеров не было, и лично он видел это чудо науки и техники только один раз в жизни и то издалека. Поэтому он очень обрадовался, когда увидел объявление, что открываются двухнедельные русскоязычные компьютерные курсы. Бедный Саша и понятия не имел, что существуют разные программы для разных специальностей, и что за две недели толком ничего не выучишь. Так и получилось. Он доверчиво уплатил двести шекелей и добросовестно ездил на эти курсы, спешно организованные какими-то шустрыми молодыми людьми даже с виду очень похожих на аферистов. Две недели он под диктовку строил какие-то загадочные директории в DOSe, и изучал программы «Эйнштейн», предназначенную для редактирования текстов, и «Лотос» для бухгалтерии, но так и не понял, как они смогут ему понадобиться в профессии инженера-наладчика текстильного оборудования. К концу занятий у него сложилось впечатление, что их преподаватель тоже не очень разбирается в том, что преподает. Уроки он вел очень медленно, запинался на каждом слове, диктовал им с трудом, вычитывая что-то в каких-то листках, не отвечал на вопросы, а наоборот, очень часто задавал вопросы им.

— Как вы считаете, что мы должны делать дальше? Подумайте, — говорил он примерно раз двадцать за урок и замолкал надолго, как будто бы они, видевшие компьютер первый раз в жизни, действительно могли до чего-то додуматься. На самом деле, как они уже давно догадались, он просто использовал это время, чтобы найти нужный листок, а найдя продолжал также монотонно диктовать ничего не объясняя. Кстати, вполне может быть, что он продолжал им диктовать даже и из ненужного листа, так как все равно они так ничего и не понимали и даже утратили всякую надежду понять. Короче, эти курсы вызвали у Саши только стойкое убеждение в полной бесполезности компьютеров.

В конце концов, собрав совет четырех, они дружно отвергли компьютеры и решили налечь на иврит, так как это уж точно было необходимо. Но тут они обнаружили, что иврит кроме как на занятиях они почти не используют, так как намертво заперты в русском гетто. Действительно, соседи израильтяне с ними не общались. Более того, если первое время они разговаривали приветливо, задавали одни и те же глупые вопросы о еде, то теперь эта приветливость сменилась неприязнью или даже откровенной враждебностью. Вначале они недоумевали, но потом поняли, в чем дело. Местные любили их бедными. Когда они приехали, у них ничего не было, и соседи охотно тащили им все, что все равно собирались выбросить. Так Юре и Рите один сосед ни с того ни с сего принес огромный шкаф, и, не спрашивая, затащил в квартиру. Хорошо, что он был разобранный, и они с Сашиной помощью потом несколько ночей по частям вытаскивали его на свалку, причем на отдаленную и потихоньку, чтобы сосед не услышал и не обиделся. Другой принес люстру и стал требовать, чтобы они ее немедленно повесили. Сколько Юра и Рита не пытались объяснить ему, что они не могут и не хотят менять люстры в съемной квартире, он ничего не хотел слышать, тыкал им в лицо этой люстрой и кричал — Это же совсем новая люстра. Посмотрите, какое качество. Она у меня тридцать лет провисела и нигде даже не потрескалась.

Кричал он не потому, что сердился, а потому что израильтяне, оказывается, так разговаривают. Первое время, когда они слышали на улице душераздирающие крики, то пугались насмерть и выбегали. Они были уверены, что это кого-то убивают, потому что так кричать можно было только в смертных муках. Но оказывалось, что это просто какая-нибудь мамаша делала легкое замечание своему ребенку или два друга беседовали по душам. Вообще, кричать здесь любили. Например, иногда посреди ночи под окнами раздавался крик или рев. Какой-нибудь припозднившийся прохожий хотел побеседовать со своим другом, проживающим на верхнем этаже. Поэтому он ничтоже сумняшеся становился под окнами и начинал громко выкликать того по имени. Через пять минут просыпался весь дом, через десять вся улица, но приятель или продолжал спать, или его не было дома, а, может быть, он здесь и не жил вообще. Но, по-видимому, коренные израильтяне отличались невероятным упорством, и призывы могли продолжаться полчаса или больше. За это время этот человек вполне мог подняться в нужную ему квартиру, но он этого не делал, а продолжал кричать с упрямством, граничащим с полным идиотизмом.

— Это все у вас происходит, потому что вы живете в марокканском районе, — как-то сказала им Марианна. — У нас такого нет.

И вот тогда они узнали, что, оказывается, евреи тоже делятся на группы. Выходцы из Европы и Америки называются «ашкеназийцами» и считаются чуть ли не аристократами. Среди них много людей с высшим образованием или просто богатых, и именно их дети составляют большинство студентов в университетах и специалистов с высшим образованием. Те же евреи, чьи предки оставались на Ближнем Востоке и проживали в арабских странах до репатриации в Израиль, называются «марокканцами». Они, в основном, и живут в таких бедных районах, а самые успешные из них торгуют фалафелями и шуармой, так как ума у них на то, чтобы учиться не хватает. Сказалось, по-видимому, то, что им не нужно было изворачиваться и приспосабливаться как европейским евреям, так как их и здесь неплохо кормили.

Так вот, когда приехали «русские» и поселились в непрестижных районах, «марокканцы» приняли их спокойно, даже чувствовали свое превосходство, так как у них все-таки уже было хоть что-то за спиной, например, квартиры, пусть и не очень хорошие. Но русские не стали надолго задерживаться в их районах. Едва закончив ульпан, они хватались за любую работу, трудились с утра до ночи на уборках и дежурствах, но покупали квартиры в хороших районах и отправляли своих детей учиться. Яблоком раздора стали еще и автомобили, которые «олимам» продавали без пошлин, то есть на сорок процентов дешевле, чем местным. Этого уже даже и «румыны» и «поляки» не могли простить. И пошли разговоры о русских проститутках и алкоголиках, и о дипломах, купленных за сало. Одна соседка, выспросив у Беллы, что она вышла замуж за Сашу без равина и хупы, просто заполнив документы в какой-то неизвестной ей конторе под названием ЗАГС, даже объявила ей, что она вовсе и не замужем, а просто сожительствует с отцом своего ребенка, и он ей не муж, а «хавер», то есть любовник.

— Вот и хорошо, — сказал Саша, когда Белла сообщила ему эту новость. — Я всю жизнь хотел иметь любовницу, и наконец, она у меня есть.

Но хуже всех приходилось Пашке. В садике местные дети, постоянно слышавшие от родителей, что «русские» плохие, просто лупили его, а воспитательница делала вид, что не замечает этого.

— Что вы хотите? — невозмутимо отвечала она Белле, когда та говорила ей об этом. — Это детские ссоры, и взрослые не должны вмешиваться в них. Дети сами разберутся, не стоит им мешать.

Один раз Белла пришла за Пашкой в садик и увидела, как какой-то местный мальчик ударил его, а когда Пашка дал ему сдачи, воспитательница схватила его за шиворот, вытащила в коридор и насильно усадила там сидеть одного под вешалкой. Белла, конечно, устроила ей скандал как смогла на иврите, но та оставалось все такой же невозмутимой и только твердила, что именно ее ребенок ведет себя плохо и срывает ей все занятия. Тогда Белла подскочила к мальчишке, который ударил Пашку, в свою очередь схватила его за шиворот и сказала ему, что убьет его, если он еще раз подойдет к Пашке. Тот заревел, воспитательница возмутилась, а на следующий день к Белле домой с криком прибежала мать мальчишки, которой воспитательница любезно сообщила, что Белла пыталась задушить ее ребенка прямо в садике на глазах у всех детей. Доведенная до отчаяния Белла, решила что терять ей нечего, и объявила той, что ее сын избивает Пашку, и она действительно убъет его за это, даже если ей придется сесть в тюрьму. Услышав такое, любящая мамаша задумалась и сказала, что поговорит с сыном, чтобы он Пашку больше не трогал. По-видимому, она решила, что от русских можно ожидать всего, и они, очевидно, не только алкоголики и проститутки, но еще и убийцы.

Пришедший вечером и узнавший обо всем этом Саша, почесал в затылке и сказал, что знает, как решить этот вопрос. На улицах города он довольно часто видел детей, одетых в белое кимоно с поясами разных цветов, идущих или едущих на автобусе куда-то в одну сторону. На следующий же день, встретив одного такого мальчика, он спросил у него, каким видом единоборства он занимается и где. Тот ответил, что ходит на карате и объяснил, где это находится. Пашку отвели в спортивный зал и поговорили с тренером. Тот сначала не хотел его принимать, так как набирал детей только с семи лет, а Пашке было пять, но так как лишний ученик означал лишние деньги, он в конце концов согласился, поставив только условие, что если тот будет плакать на занятиях, его заберут. Пашка, пришедший в сильное восхищение при виде большого количества мальчиков и девочек, одетых в настоящие кимоно и совершающих странные движения руками и ногами под странно же звучащие команды, тут же поклялся, что никогда не будет плакать вообще и стал каратистом. У этого же тренера ему купили форму с пока еще белым поясом, одели в нее, и он пошел на первую в своей жизни тренировку. Саша объяснил ему, что, если он будет хорошо тренироваться, то сможет давать сдачи драчунам, и тот стал стараться изо всех сил и в спортзале и дома, повторяя все каты с Сашей. Через несколько месяцев домашних тренировок Саша объявил, что теперь может и сам дать по морде кому угодно, а еще через месяц Беллу вызвала в садик воспитательница, так как Пашка разбил в кровь нос тому самому Рои, который совсем еще недавно лупил его.

— А что вы хотите? — едва скрывая торжество, сказала Белла воспитательнице. — Это детские ссоры, и я не могу в них вмешиваться. Дети сами разберутся.

— Но ты все-таки скажи ему, что драться нехорошо, и что он не должен по крайней мере так сильно бить других мальчиков, — так и не узнав собственных слов в этом повторе, настаивала воспитательница.

— Хорошо, — кротко согласилась Белла, и повернувшись к Пашке сказала по-русски. — Ты все правильно сделал. На оскорбления нужно отвечать боксом. Так учил мой любимый русский писатель Александр Грин, и неважно, что тебе будет говорить воспитательница, я всегда буду на твоей стороне и не дам тебя в обиду. Я горжусь тобой, сын.

— Вот и хорошо, вот и правильно, — кивнула головой не понимавшая ни слова по-русски воспитательница. — Я надеюсь, что он все понял.

— Я тоже надеюсь, — сказала Белла и увела Пашку домой, где они вечером вместе с Сашей, Юрой и Ритой отпраздновали Пашкину первую боевую победу. Кстати, с этого дня этот же самый Рои стал Пашкиным лучшим другом, и теперь, когда они в саду строились в пары, чтобы идти куда-нибудь, у Пашки стало одной проблемой меньше. Вместо того, чтобы одиноко плестись сзади, так как никто не хотел становиться рядом с ним, он теперь гордо вышагивал вместе с Рои и еще парочкой самых хулиганистых детей во всем детском садике.

* * *

В конце марта в Израиле объявился Вовка. Конечно, Рита и Юра выполнили свое обещание и послали вызовы ему и еще тридцати знакомым и незнакомым им людям. Они ожидали получить от Вовки письмо или по крайнеу мере звонок, хоть с какой-нибудь благодарностью или просто с извещением, что он получил вызов, но ничего такого не было. Через месяца полтора они перестали ждать от него вестей. К тому времени они знали от мамы и бабушки, что Вовка получил их вызов и усиленно готовится к отъезду. Так как он молчал, то они решили, что он едет совсем не в Израиль, а если и в Израиль, то не к ним. И вдруг он им позвонил, и не откуда-нибудь, а из Хайфы. На вопрос, почему он им не сообщил, по крайней мере, о своем приезде, он загадочно сказал, что на это есть причины, и он им объянит все при личной встрече.

На следующий день они поехали в Хайфу встретиться с Вовкой. Он ждал их на улице Елаг, примыкавшей к базару. Был поздний вечер, базар уже был закрыт, и Вовка повел их какими-то закоулками мимо подозрительно выглядевших наполовину заселеных, наполовину пустых домов в свое жилище. Конечно, от Вовки можно было ожидать любого сумасбродства, но когда он привел их к себе, они были поражены. Дом стоял с другой стороны базара в каком-то тупике, и Вовка снимал там подвал. То есть, это был не совсем подвал, но к дверям его квартиры, которая была расположена на первом этаже, шли ступеньки вниз, и в самой квартире было еще несколько ступенек вниз.

Само помещение представляло собой одну очень большую и совершенно пустую комнату, где передняя часть была отведена под кухню. Потом шли несколько ступенек вверх, и в противоположной стене была еще одна дверь, ведущая, по-видимому, в душ или туалет. У боковой стены сиротливо стоял старый диван, возле него на вбитых в стенку гвоздях висела одежда. На кухне стоял старый стол с несколькими разваливающимися табуретками и на окне таганок. Это было все.

— Вовка, — не выдержала Рита. — ну, что это за квартира? Ты что не мог найти что-нибудь поприличнее?

— Вот еще, — беззаботно махнул рукой их друг. — Какая мне разница где ночевать. Зато я плачу за нее копейки. Вот сколько вы платите за свою? Триста в месяц? А я плачу семьдесят.

— Но ведь здесь же страшно жить. Тут же дом наполовину разрушенный и район ужасный.

— А, плевать. Я все равно не собираюсь здесь долго задерживаться, вы же знаете.

— Ну, хорошо, предположим. А почему ты нам не сообщил, что приезжаешь? И не писал совсем, и не звонил ни разу. Мы же вроде друзьями были, — с обидой сказал Юра.

— Так мы и сейчас друзья, и поэтому я вам и не звонил и не писал.

Я же о вас забочусь.

— Как это?

— Ну, я же собираюсь замутить здесь что-нибудь, чтобы денежки заработать, а потом сразу свалю в Америку к отцу. А вы же здесь останетесь. Если будут знать, что мы друзья, вас же здесь начнут таскать. А так все будет шито-крыто.

— Господи, Вовка, а что ты собираешься замутить? Тебя же посадят, — испугались они.

— Да, бросьте вы. Я знаю, что делаю.

— Ну, и что ты собираешься замутить?

— Здрасьте, это же так сразу не делается. Вот, поживу немного, осмотрюсь, увижу, что люди делают, может, выйду на кого-то нужного. А там и решу. В общем я пока еще думаю.

— А в ульпан ты собираешься ходить?

— Да, пойду с той недели. Пока все равно делать нечего, а как решу что-нибудь начать, тогда брошу. Я узнавал, деньги все равно полгода дают, ходишь ты в ульпан или нет. А иврит мне не нужен, вы же знаете.

— Слушай, — подумав, сказал Юра. — Если деньги на жизнь все равно тебе дают, ты можешь пока устроиться на работу. За эти полгода отложишь всю зарплату, вот и будут деньги.

— Сколько же я заработаю? По-твоему это будут деньги? Вот послушайте, что я вам скажу. Тот, кто работает, никогда не разбогатеет. Чтобы разбогатеть, нужно думать.

И очень довольный высказанным перлом житейской мудрости, Вовка тут же стал приводить им примеры всех удачных афер, о которых когда-либо слышал. Поняв, что его не переубедишь, Рита и Юра перестали его отговаривать и только взяли с него слово, что он хоть изредка будет им звонить, чтобы они знали, что он все еще живой и на свободе.

По дороге домой они осуждали Вовкину глупость и говорили о своих планах на будущее. При этом они даже невольно испытывали гордость, вот они молодцы, хорошие дети, так как все делают правильно. Белле и Саше они решили ничего не рассказывать о Вовкиных планах, так как боялись, что те станут их осуждать за то, что у них друзья мошеники.

В конце концов, Вовка скоро уедет, а будет ли он действительно что-то мутить, еще неизвестно. Одно дело говорить, другое делать, тем более что-то противозаконное в чужой все-таки пока еще для них стране. Нет, они пойдут другим путем. Выучатся, будут работать, получать достойную зарплату. Немного их смущало то, с какой уверенностью Вовка сказал, что тот кто работает, не разбогатеет. Уж очень это перекликалось с известной поговоркой, что от трудов праведных, не наживешь палат каменных. Хорошо было бы узнать, какая здесь зарплата у инженера, например, но это было невозможно. Оказалось, что в Израиле почему-то спрашивать о зарплате считалось верхом неприличия, и здесь никто и никогда не отвечал на такие вопросы. Это они узнали от Саши, когда он пошел работать. Получали деньги здесь не на работе, а прямо в банк на свой счет. В ведомости, как там дома, не расписывались. Вместо этого каждому один раз в месяц вручали в запечатанном конверте расчетный лист «тлюш маскорет», который являлся очень важным документом и который следовало сохранять чуть ли не всю жизнь. Подражая израильтянам, русские тоже очень быстро научились прятать свои «тлюши», а если и говорили о своей зарплате, то врали напропалую. Каждому хотелось показать, что вот его ценят гораздо больше, чем других.

Вообще, от Саши они узнали очень много интересного о работе в Израиле. Во-первых, хозяин оплачивал работникам проезд до работы или предоставлял подвозку. Во-вторых, все они в обязательном порядке были застрахованы, и если что-нибудь случалось на работе или по дороге на работу или домой, работникам полагалась компенсация. И наконец, самое удивительное, на работе их кормили, и кормили хорошо. Так, часов в одиннадцать у них был перерыв на кофе и булочки, вернее круассоны (хозяйские). Кстати, только здесь они и узнали, что это такое, как впрочем и пицца и кофе капучино. В час дня им давали настоящий обед. В запечатанных подносиках из фольги обычно было мясо или курица с пюре и салатами. Тем, кто оставались работать сверхурочно, а Саша всегда оставался, в пять часов давали питу, в которую был вложен индюшиный шницель опять-таки с салатами. Что еще их поразило, это то, что в каждой конторе обязательно была кухня, где всегда были чай, кофе, сахар и молоко, хозяйские, конечно.

Кстати, с едой у Саши на работе как-то произошел смешной случай. Рабочими у них на заводе были только «русские» и арабы. В тот день им на обед как всегда дали курицу. Все поели, и буквально через несколько минут арабам стало плохо. Курица оказалась несвежей, многих арабов начало тошнить и хозяину пришлось отправить их в больницу. Из русских, евших тех же самых кур, не пострадал никто. Все они чувствовали себя прекрасно и готовы были есть еще, если бы только дали.

— Вы представляете, — говорил потом Саша смеясь дома, — какую закалку имеют наши желудки после советских продуктов, нас теперь никакая отрава не берет. Не то что нежные желудки арабов, выросших на первосортных израильских харчах.

Кстати, здесь в Израиле они тоже первосортные продукты не покупали. Это было им не по карману, и обычно в супере они выбирали то, что продавалось два по цене одного, или вообще что-нибудь из отдела три за десять шекелей, а это обычно были продукты, срок годности которых подходил к концу, но им это действительно не вредило.

Однако, оказалось, что их подстерегала другая опасность. При жарком израильском климате организм быстро обезвоживался и, если у человека были когда-нибудь проблемы с почками, здесь они проявлялись вовсю.

Первой жертвой почечнокаменной болезни стала Белла. Никто не знал, да и она сама уже почти не помнила, что в детстве у нее было что-то с почками, и она даже несколько лет была вынуждена сидеть на молочной диете. Потом все прошло, все забыли об этом и вдруг однажды утром, едва приехав на занятия, она почувствовала себя плохо. Сначала у нее появились сильные боли в пояснице и внизу живота с правой стороны. Если бы ей не вырезали аппендицит в ранней юности, она бы подумала, что это он и есть, потому что потом появилась все усиливающаяся тошнота. Поняв, что если она еще хоть немного помедлит, то не доедет до дома, она отпросилась с занятий и помчалась домой. По дороге у нее, правда еще хватило сил зайти в сад за Пашкой, но как только они дошли домой, ее скрутили такие боли и тошнота, что она упала на диван и не смогла уже подняться. Время от времени у нее начиналась сильная рвота и перепуганный и сразу повзрослевший сын приносил ей тазик и плача смотрел на ее муки, не зная что делать. Никого из русских соседей дома не было, а с израильтянами они не общались и обратиться за помощью было некуда.

Наконец, в четыре часа пришла с занятий ничего не подозревающая Рита. Пашка, которого вконец измученная Белла каждые десять минут посылала вниз проверить не вернулись ли их друзья, постучал к ней через пять минут. Открыв дверь и увидев его несчастное зареванное лицо, Рита сама здорово испугалась.

— Маме плохо, она, наверное, умирает, — сказал Пашка и сразу же заплакал.

Примчавшись наверх, Рита увидела Беллу, лежащую на диване в таком состоянии, что и сама подумала, что та доживает уже последние минуты. Не долго думая, она бросилась стучать в соседнюю квартиру к тем самым марокканцам, которые их не любили, и которых они сами терпеть не могли.

— Белле плохо, нужно скорее вызвать скорую помощь, — чуть не плача закричала она по-русски, когда соседка открыла дверь. С перепугу она не могла вспомнить ни единого слова на иврите.

Но женщина ее поняла. Она зашла в квартиру, увидела стонущую на диване Белу и сказала.

— Царих амбуланс. Ахшав ани экра.

И побежала к телефону.

Потом она отправила Риту во двор встречать врача, а сама дала Белле болеутоляющее лекарство и поставила греть воду, чтобы наполнить принесенную ею же грелку. Как всякий человек, проживший в Израиле много лет, она сразу поняла, что с Беллой и попыталась объяснить ей, что первое, что нужно сделать в таких случаях, это принять болеутоляющее и поставить грелку на поясницу. Но Белле уже было так плохо, что она даже и по-русски ничего бы не поняла, не то, что на иврите.

Когда прибыла машина скорой помощи, Рита кинулась ей навстречу, ожидая увидеть врача. Но оттуда вышли только два совсем молодых парня, и к ним еще присоединился шофер. Никто из этих троих не был похож на врача, но Рите ничего не оставалось, как только повести их наверх. Когда они вошли, у Беллы как раз снова начался приступ рвоты. Поглядев на нее и поцокав языками, они быстро принесли носилки, подняли Беллу, уложили на них и ловко понесли вниз. Рита и Пашка побежали за ними. Выйдя из подъезда парни что-то сделали с носилками и у тех вдруг откуда-то выросли ноги с колесиками, и дальше они покатили их по двору. Возле машины эти ноги волшебным образом исчезли, наверно как-то сложились, и Беллу занесли вовнутрь. Санитары жестом показали Рите, что она может поехать с ними в больницу, но Белла с трудом проговорила — Не надо со мной, останься с Пашкой, спокой его.

Действительно, бедный Пашка рыдал не переставая. Рита обняла его и повела к себе. «Марокканка» шла за ними и успокаивающе что-то говорила, из чего Рита понимала только два слова «игийе беседер», то есть «все будет хорошо. Потом та погладила Пашку по голове и улыбнулась ему. А еще пошла к себе на третий этаж и вернулась с большим куском домашнего торта, который поставила перед ними и стала уговаривать их покушать. Рита благодарила ее, а про себя удивлялась. Они ведь несколько раз ссорились перед этим. Соседка обвиняла их совершенно безосновательно, что они выбрасывают мусор из окон на улицу, что Пашка специально сильно топает, когда идет по лестнице, и ее дети орали им вслед русские ругательства, которым их кто-то научил. А сейчас она так помогла им, вызвала скорую помощь, принесла пирог, чтобы утешить Пашку. Тогда Риту это очень удивило, но еще через несколько месяцев жизни в Израиле она поняла, что вот израильтяне такие. Они будт делать тебе пакости, ругать тебя, но если что-нибудь случится, прибегут на помощь, потому что все-таки здесь все свои люди, евреи как-никак.

В десять часов пришел со своей сверхурочной работы Саша, и прежде, чем Рита успела что-нибудь ему сказать, Пашка выскочил вперед и объявил, что мама в больнице и, наверное, там умирает и сколько потом Юра и Рита не пытались успокоить его, он рвался поехать немедленно в этот самый «Рамбам». Это название больницы санитары, забравшие Беллу, написали на бумаге Рите перед тем, как уехали. На шум, который они устроили на лестнице, снова вышла соседка и объяснила Саше, что это у Беллы всего лишь сдвинулись камни в почках, и от этого никто не умирает, по крайней мере, в Израиле. Она же и объяснила ему, как добраться до этой больницы завтра днем.

Они решили, что завтра поедут в больницу все вместе. Памятуя, что в советских больницах пускали навещать больных только в строго отведенное время с пяти до семи, решили поехать во второй половине дня. Оказалось, что их 63-й автобус, которым они ездили в Хайфу, идет прямо к больнице. Соседка им сказала, что больницу они не проедут, потому что она такая большая, что ее будет видно издалека. Но больница оказалась не просто большой, она оказалась огромной. Огромным было центральное здание, огромной была и территория, на которой было полно еще и отдельных корпусов. Им показалось, что Беллу они никогда не найдут, было даже непонятно, кого можно спросить о ней, но первый же встреченный ими человек в белых брюках и куртке, здесь медики халаты не носили, показал им окошко с надписью «справочное бюро», и там им точно сказали, в каком корпусе лежит их больная и даже объяснили, как туда пройти.

В поисках нужного им корпуса, они сначала заблудились, и, попав в родильный дом, вход туда почему-то был свободный, увидели в коридоре смешную и трогательную картину. На длинной двухъярусной каталке в два этажа лежали новорожденные. Няня или санитарка, которая развозила их по палатам, очевидно, к мамам на кормление, куда-то отлучилась, и оставила их одних. Один из младенцев захныкал, и какой-то проходивший мимо мужчина, остановился и стал делать ему козу, одновременно чмокая губами. Самое удивительное, что новорожденный действительно перестал хныкать и вытаращил на мужика явно удивленные глаза.

Поняв, куда они попали, ребята испугались и понимая, что сейчас их выгонят, быстро вышли сами, не дожидаясь скандала. Еще немного побродив, они все-таки нашли нужное им здание и поднялись на четвертый этаж в терапию. Дальше начались еще более удивительные вещи.

Во-первых, когда они подошли к стеклянной двери, ведущей в отделение, она вдруг сама гостеприимно раздвинулась, как будто приглашая их войти. Спросить, можно ли сейчас навестить больную, было некого, и они робко вошли, ожидая гневного окрика от первой же встречной санитарки или медсестры. Но у входа никого не было. Мало того прямо напротив двери, они увидели холл со столами и стульями. Очевидно, это была столовая и за столами сидели люди, как больные в пижамах, так и здоровые в пальто и куртках. Налево был пост медсестер, и они действительно сидели там, разговаривали, что-то записывали, и ни на кого не обращали внимания.

— Наверное, у них посещения разрешены с трех или четырех, — решил Саша. — Но только как же нам вызвать Беллу. Может, спрсить у медсестер?

Но в это время, громко разговаривая и смеясь в дверь ввалилась огромная компания и двинулась по коридору вглубь отделения, выискивая нужную им палату. Медсестры даже не подняли головы. Все еще не веря, что их не остановят, ребята потихоньку двинулись за народом и таки беспрепятственно дошли до Беллиной палаты. В палате было полно народу, то есть больных там действительно было всего шесть, но возле них сидели, стояли, а то и лежали вместе с ними на кроватях по пять — шесть посетителей. Каждая кровать была высоко вверху окружена полукруглым карнизом с плотной непрозрачной занавеской от потолка и почти до самого пола. Над изголовьем кровати висела обязательная лампа. То есть каждый больной мог закрыть занавеску, включить свою лампу и полностью отделиться от остальной палаты.

— Ну да, — сказала им Белла после того, как они все перецеловали ее и задали дежурные вопросы о самочувствии, — здесь уважают «прайвеси», то есть твое право на что-то личное. Когда утром приходят врачи во время обхода, или когда приходят медсестры что-нибудь делать, они подойдя к пациенту прежде всего задергивают эту штору, и другие ничего не видят и не слышат. Это тебе не у нас там. Перед самым моим отъездом у нас в школе всех учителей заставили пойти на медосмотр. Так нам велели идти поточным методом даже у гинеколога: пока одна одевается после осмотра, другую уже на кресле смотрит врач, третья в это время раздевается, а четвертую медсестра спрашивает, сколько лет она живет половой жизнью, сколько раз рожала, сколько сделала абортов и живет ли она с кем-нибудь сейчас. И никаких занавесок или ширм, даже перед креслом. И попробуй только заикнуться, что ты не хочешь при всех выкладывать все о твоей интимной жизни. Ты что, на раз обругают, скажут чего ты сюда пришла, выпендриваешься тут.

— Правильно, — подхватил Саша, повеселевший от того, что видит свою жену живой и даже в относительно неплохом состоянии. — Какие могут быть секреты от коллектива.

— И не только от коллектива. Знаете, сразу после Пашки я подзалетела и мне пришлось пойти на аборт. Так они перед гинекологическим креслом расставили четырнадцатилетних-пятнадцатилетних детей, студентов медицинского училища, и те смотрели на бедных женщин во время аборта, причем стояли напротив и совсем близко. А одеты они были в длинные белые халаты, на головах натянуты белые шапочки, а все лицо кроме глаз закрыто медицинской маской. Даже не поймешь, где мальчики, а где девочки. А у меня половина учеников после восьмого класса пошли в это училище, представляете? Я говорю врачу и медсестре, я не могу так, когда они смотрят, ведь это же возможно, мои ученики, я же не могу быть перед ними в такой позе. Знаете, я там даже плакала, но ничего не помогло. Не хотите, идите домой, что вы строите из себя. У нас ни для кого никаких привиллегий нет. Пришлось пойти, я до сих пор об этом с ужасом вспоминаю.

— Ладно, ладно, все это уже давно прошло, — начала успокаивать ее Рита, так как Белла действительно вся вспыхнула и покраснела. — Лучше скажи, что тебе здесь делают.

— Ну вот, видите, капельницу поставили вчера ночью и все время что-то капают без перерыва.

— Это у них главное лечение, — сказала девочка-солдатка, сидевшая на соседней кровати. — Во-первых, капельница, а во-вторых пить побольше. Голова болит — «тишти гарбе», живот болит — «тишти гарбе». Нога болит — «гам тишти гарбе».

— Так ты что вообще с кровати на встаешь? — всполошился Саша. — А тебе еду хоть приносят, а то мы тебе только фрукты принесли, не знали, что тебе можно.

— Да встаю я с кровати и в столовую хожу, и в туалет.

— А как же капельница, ее отключают?

— Ничего не отключают, она на колесиках и ездит со мной. Видите здесь коридоры и двери в палату специально такие широкие, и туалеты большие, чтобы с капельницей можно было всюду пройти. А приносить мне ничего не надо, здесь еды очень много дают.

— Ну, знаешь больничная еда, — состроила гримасу Рита. — Тебе бульон можно? Я завтра утром приеду привезу тебе. Утром, наверное, не пускают, но передачи можно приносить?

— Да какие передачи, здесь круглые сутки можно приходить, можно даже ночевать здесь, если хотите. Никто ничего не говорит.

— Ну да?

— А вот представьте себе. Вчера меня сюда привезли поздно, часов в девять вечера…

— А до этого где ты была?

— В приемном покое. У них приемный покой огромный, и там стоят такие же кровати как здесь тоже с занавесками и полно больных лежат, ждут пока к ним кто-нибудь подойдет. Меня когда привезли в больницу, я хотела встать и сама выйти из машины, но оказывется так нельзя. Меня эти ребята-санитары так и перевезли на этих носилках или каталке, не знаю, как у них это считается, и переложили там на кровать. Представляешь, я лежу там как дура, никто ко мне не подходит. Я позвала одну сестру, сказала, что меня тошнит, так она мне сунула в руки пакет и снова убежала. Правда, потом снова прибежала, дала таблетку от тошноты. И вообще, там все все время бегают, бегают, то кого-то привозят, то увозят, в одном углу кто-то кричит, в другом кто-то стонет, в общем какой-то сумасшедший дом. Потом, видно, моя очередь подошла и тут сразу все ко мне прибежали, померяли температуру, давление, взяли анализ крови и прочие анализы, сделали элктрокардиограмму, все на месте. Потом на рентген почек повезли. Встать и самой пойти нельзя. Возлегаешь на каталке как царица какая-нибудь, а бедный парень, санитар, тащит тебя по коридорам, стыдно просто. После рентгена я еще полчаса лежала в коридоре, пока он за мной пришел и привез назад. Потом я снова долго лежала, они ждали ответов на анализы и сказали, что вызвали ко мне уролога и нужно его подождать. Кушать, между прочим, дали прямо там. У меня к тому времени тошнота прошла, так что я все поела. Потом пришел врач, посмотрел анализы и сказал, что у меня камни в почках и мне нужно полежать в больнице несколько дней, и меня опять же на каталке повезли сюда. В общем, я разъезжала целый день. И знаете, когда меня положили в палату, то опять заново все анализы сделали и все измерили, и поставили эту капельницу. А еще я позже заглянула в комнату медсестер, а там нет ни кресел, ни диванов, только стулья. То есть они ночью действительно дежурят, а не спят. И на звонки из палат, вот видите у меня тоже здесь есть звонок, так вот они на звонки приходят, представляете.

— Ну, вообще-то, это так и положено, чтобы медсестры или санитарки приходили на звонки, — неуверенно сказала Рита.

— Положено-то положено, но ты когда-нибудь у нас в больницах такое видела? А у них, кстати, и санитарок нет. Вернее, есть, но они только убирают, а постель перестилают и моют лежачих больных сами медсестры, и при этом не ругают их и не злятся.

— А чего ж у них такой бардак в больнице, заходи куда хочешь, сиди сколько хочешь, и где хочешь?

— Ой, про бардак я вам сейчас самое смешное расскажу. Я вчера вечером тоже удивилась. Было уже девять часов, а в палате полно посетителей. Вон там в углу возле окна лежит пожилая женщина, видите, сколько у нее посетителей? Она, — Белла понизила голос, — арабка, а у них большие семьи, так вот вчера они все тоже были здесь. Она лежит, потому что у нее высокое давление, а они принесли ей несколько термосов с кофе, и все время его пьют, и она вместе с ними. И все время плачет, она проходила мимо меня, я спросила ее чего она плачет, думала, может, у нее случилось что-нибудь, она на иврите тоже говорит, а она мне отвечает, что плачет, потому что у нее давление не падает, все время высокое. Представляете, пьет кофе, не переставая, и плачет, что давление не падает. Умереть можно. И вся ее семья плачет вместе с ней. Мне вчера было так плохо, а у нее человек восемь сидело, и все одновременно разговаривают, уснуть невозможно. Ну, думаю, скоро же все-таки они уйдут, да где там, наоборот, еще и новые пришли. Знаете, мне уже просто интересно стало, думаю, посмотрю, до которого же часа, это будет продолжаться, наверное, в десять уйдут. Потом смотрю, уже половина одинадцатого, одиннадцать, а народ все прибывает и прибывает. И никому, кроме меня это не мешает. А все остальные больные, не поверите, в двеннадцать ночи, когда их посетители поуходили, сели играть в карты. И преспокойно играли до двух часов. Медсестры заходили, делали всякие процедуры, кому нужно, и даже слова им не сказали. Представляете, чтобы было, если бы это у нас там так?

— Вообще не представляем, — дружно и совершенно искренне ответили ей. — У нас бы там любая санитарка или медсестра так бы на них наорала или их вообще бы из больницы выгнали.

— Ну и правильно бы сделали, — сурово сказал Саша, как большой приверженец дисциплины. — Если вы больные, то лежите и болейте, а не играйте в карты.

— Да и не развлекайтесь. Лежите и думайте, что у вас болит, и сколько вам до смерти осталось, — рассердилась Белла. — А может, наоборот, люди отвлекутся от болезни и лучше себя чувствовать начнут. Ты думаешь у нас потому ничего не разрешали, что о больных заботились? Это просто отношение к людям там хамское было, вот и все. Вот я даже сегодня утром пример видела, — вспомнила она. — Я проходила по коридору, а там стояла старушка, русская, она держала в руках таблетку и чуть не плакала. Вышла медсестра, израильтянка, и старушка попросила меня перевести, что она не умеет глотать таблетки, дома ей кто-нибудь их разбивает. Я перевела кое-как, так медсестра побежала принесла ей йогурт, знаешь в магазинах тоже продается такой в пластиковых коробочках. Дала ей и говорит, чтобы она попробовала с йогуртом проглотить, так легче будет, а если не сможет, то она ей эту таблетку разобьет. А мимо проходила другая больная, тоже русская, здесь, кстати, русских полно, услышала и говорит с такой злостью, прямо чуть ли не с ненавистью к этой бедной старушке. «Я, между прочим, тоже врач. Я тридцать лет в больнице проработала. Так вот я бы тебе дала йогурт. Таблетки, она, видите ли, глотать не может. Ты у меня глотала бы как миленькая, и попробовала бы только пикнуть». Вот тебе и врачи оттуда.

— Знаешь, — задумчиво сказала Рита, — на самом деле все зависит от самого человека. Плохие и хорошие люди есть и там и тут.

— Между прочим, здесь им легче быть хорошими, — вмешался Юра, — у них здесь забот меньше. В магазинах все есть, зарплата большая, в больнице есть любые лекарства, вон приборов целая куча возле каждой кровати, все приспособлено, чтобы было удобно. А у нас там как было? Зарплата у врачей 120, у медсестер 80, а у санитарок шестьдесят. И ничерта нет. Я вон перед самым отъездом ходил зуб пломбировать к знакомому врачу, так он мне сказал, «У нас в поликлинике бормашины все старые, раздолбанные, хочешь, чтобы не было сильно больно достань себе лекарство, у нас даже новокаина нет». Мне Вовкина мать достала по большому блату какой-то лидокаин, это что-то получше. В общем, прихожу я туда с полным флакончиком, а хирург, который делал мне укол, как увидел, аж задрожал весь и говорит «Послушайте, вам же столько не надо. Давайте я вам сейчас укол сделаю, а вы остальное оставьте мне, пожалуйста, мне сейчас операцию человеку делать надо, а у нас ничего нет». Ну, я оставил ему, конечно, так он просто счастлив был. Минут пять меня благодарил и радовался, что теперь ему на целый день на все операции хватит.

— И вот что интересно, ребята, — вдруг удивленно прибавил он, — почему из всех стран на свете мы умудрились родиться чуть ли не в самой худшей, там, где ничего нет?

— Так ведь Родину не выбирают, — заржал Саша. — Знаете, есть такой анекдот. Два глиста, старый и молодой, просидели всю жизнь, пардон, в заднице у человека, и вдруг случайно выбрались наружу. А там солнышко светит, ветерок веет, птички поют, ну и все такое. Посмотрел молодой глист на все это и говорит:

— Смотри, папа, как здесь хорошо. А чего же это мы всю жизнь жили в заднице?

А старый глист ему сурово отвечает:

— Родину, сынок, не выбирают.

И Саша снова залилдся довольным смехом.

— Понятно, значит, мы всю жизнь просидели в заднице, — заключил Юра. — Ну, хорошо, что хоть теперь выбрались.

— Ну, хватит уже вам ерунду болтать, — вспохватилась, Рита. — Мы же так и не знаем, Белла, приносить тебе все-таки еду завтра или нет. Чем тебя здесь кормят?

— Да здесь много всего дают. На завтрак дали хлеб с маслом, яйцо, салат, творог со сметаной, такой же маленький йогурт, как я говорила, кусок пирога и яблоко. На обед опять салат из свежих огурцов и помидоров, суп, жаркое со здоровым куском курицы, опять кусок пирога, какой-то напиток запивать это все и апельсин. Мало, по-вашему? А еще эти коробочки с йогуртом и творогом целый день дают.

— Так, — задумчиво сказал Саша, — надо узнать, не можем ли мы все лечь в израильскую больницу, а то отдохнуть и поправиться бы не мешало.

— А тебя что, дома плохо кормят? — тут же возмутилась жена.

Однако начинающаяся семейная ссора тут же и стихла, потому что с Пашкой стало происходить что-то странное. Когда они вошли в палату он сразу же сел возле матери, уткнулся ей в плечо и ни разу не поднял головы. Думая, что он просто так сильно соскучился по ней, расстроганная Белла поцеловала его, обняла свободной рукой и, так как он сидел молча, перестала обращать на него внимание. И вдруг теперь она заметила, что он как-то странно потяжелел и всем телом навалился на нее. Решив, что он просто балуется, она легонько потрясла его, но он не прореагировал, а продолжал заваливаться на нее. Все еще не понимая, что с ним, Белла приподняла ему голову, и они увидели побелевшее лицо с синими губами и плотно зажмуренными глазами.

— Пашенька, — истерически вскрикнула Белла, — что с тобой? Саша, позови кого-нибудь, ему плохо.

В это время Пашка открыл глаза и показал слабой рукой на капельницу и иголку в сгибе Беллиной руки.

— Не могу смотреть на это, — с трудом сказал он, и снова закрыл глаза и уронил голову.

Не долго думая, Саша схватил его на руки и выбежал из палаты. Белла тоже попыталась вскочить и побежать за ними, но Юра ее вовремя остановил.

— Не ходи туда, он же не может видеть капельницу, ему опять плохо станет.

— Ой, так что же мне делать? — залилась слезами несчастная мать.

— Рита, побеги, посмотри, что там, — скомандовал единственный не потерявший голову Юра. — Потом придешь, скажешь.

Кивнув, Рита выбежала из палаты. Сашу с Пашкой она нашла аж возле лестницы. Саша купил ему пепси-колу в стоящем там автомате, и тот мгновенно пришел в себя и теперь очень довольный попивал ее, поглядывая на соседний автомат с шоколадками и конфетами. В палату он наотрез возвращаться отказался. Рита осталась с ним, а Саша пошел успокаивать жену. Посещение пришлось прервать, а на следующий день Саша поехал в больницу один. Пашка, конечно, скучал по маме, но страх перед капельницей оказался сильнее. К счастью, на третий день Беллу выписали, объяснили, что нужно делать, если снова будет приступ и отправили домой. Жизнь снова вернулась в обычную коллею. И даже соседи, убедившись, что у них уже все хорошо, снова стали к ним придираться и искать повод для ссоры.

* * *

Через три недели снова вдруг объявился Вовка. Он позвонил Рите и Юре и сообщил, что, наконец-то, «замутил». Правда особого энтузиазма и радости в его голосе не наблюдалось, из чего ребята сделали вывод, что что-то у него пошло не так. На расспросы он не ответил, а предложил им приехать и самим посмотреть на его «бизнес» и дал им адрес. Это оказалось в Хайфе на Адаре, и мучимые любопытством Юра и Рита сразу же решили поехать. Даже следуя Вовкиным указаниям, они довольно долго крутились по запутанным улицам этого оживленного торгового района, но, в конце концов, обнаружили явно сделанную от руки по трафарету вывеску «Мисрад коах адам», то есть, бюро по трудоустройству. Дом, в котором располагалось это бюро был обшарпанным и старым, и сама контора тоже выглядела подозрительно. Это была большая почти пустая комната, где стоял стол с разложенными на нем неизвестного назначения бумагами и несколькими толстыми тетрадями. Еще на столе стоял телефон, а за столом восседал Вовка.

— Ну и как? — чуть ли не с порога насмешливо поинтересовался Юра. — Бизнес идет? Люди приходят, деньги платят?

— Приходят, не волнуйся, — невозмутимо ответствовал новоиспеченный хозяин бизнеса. — Приходят, сидят, морочат голову, это сколько угодно, но когда доходит до денег, вот тут начинаются проблемы. Они хоть и дураки все, но жадные. Вынуть деньги из кармана для них целая проблема.

— Подожди, — остановила его практичная Рита, — ты скажи, ты их правда на работу устраиваешь?

— Здрасьти, — отмахнулся Вовка. — Как это устраиваешь? Знаешь, какие уроды сюда приходят? Да кто ж их на работу возьмет.

— А за что ж ты тогда деньги с них берешь?

— Да за то, что я им предлагаю разные места работы, даю телефоны, а дальше пусть сами звонят и договариваются.

— А если их не возьмут?

— А это будет их проблема. Я же не могу хозяина заставить их взять. Я беру деньги за информацию, а, если они все придурки и даже иврита не знают, так кто их на работу возьмет.

— А ты им действительно даешь настоящие номера телефонов? Там действительно нужны работники?

— Да за кого ты меня принимаешь? — возмутился Вовка. — Вот, посмотри. Я каждую ночь сижу, записываю, где кто требуется.

— А где ты это берешь?

— В газетах вычитываю, где ж еще.

— Так они и сами же могут эти объявления в газете прочитать?

— Могут, конечно, но не читают, раз приходят сюда.

— Что-то я не вижу, чтобы кто-то сюда приходил, — скептически сказал Юра.

— Ничего, заходят несколько человек в день, — Вовка был по-прежнему невозмутим. — А ты бы хотел, чтобы сюда прямо толпа ломилась? Если бы было так, то и миллионером стать можно было бы запросто.

Вдруг дверь открылась и в комнату действительно вошли два парня. Юра и Рита обрадовались, думая, что у Вовки, наконец, появились клиенты, но оказалось, что это просто его какие-то приятели. Парни поздоровались с ним за руку и сходу начали жаловаться, что не смогли пройти тест с их новой машиной.

— Вот, видите, — Вовка с гордостью показал Юре и Рите на парней. — Люди только приехали, а уже свое дело начали. Учитесь.

— А что вы делаете? — робко спросила Рита, на которую слова «свое дело» произвели должное впечатление.

— Перевозками будем заниматься, — солидно сказал парень. — Вот только тест надо бы как-нибудь пройти.

— А что у вас там? — спросил Вовка. — тарантайка, что, совсем не фурычит?

— Ну да, — обиделись парни, — еще как ездит. Мы вон ее помыли, подкрасили, она у нас как новенькая.

— А ну пошли, покажете, — великодушно сказал Вовка. — Пошлите, ребята, посмотрите, как люди приспосабливаются, — позвал он с собой и Риту с Юрой.

Они вышли через другую дверь в подъезде во двор. Там стоял небольшой, видавший виды грузовичок, весь украшенный рекламными надписями, предлагающими лучшие в мире перевозки.

— Ну как? — с гордостью спросили парни.

— Нормально, — одобрил с видом знатока Вовка, а ребята подумали, что вряд ли такой древний грузовичок вызовет у кого-нибудь столько доверия, что они решатся, что-нибудь на нем перевозить. Правда, когда Юра попытался заикнуться об этом, парни заметно обиделись.

— Между прочим, мы перевозим очень аккуратно, — заявили они. — А то, что машина у нас не новая и не имеет такого престижного вида, так мы и цены берем невысокие. Любому олиму лучше заплатить меньше и перевезти вещи на такой машине, сколько там у олимов вещей, чем нанимать какую-нибудь здоровенную лайбу и платить втридорога.

Определенная правда в их словах была. Юра замолчал, чувствуя это, а Вовка подвел итог, веско заявив, что парни, кстати, это были два брата, абсолютно правы, и, если больших денег нет, нужно начинать с малого, а потом видно будет. За этот грузовичок, например, они отдали всего пять тысяч. И за пару месяцев он им эти деньги отработает. И тут же деловито спросил:

— Так, чего тест не можете пройти?

— На задних колесах резина стерлась. Так мы все прошли, все оказалось нормально, только вот эти задние колеса.

— А передние?

— На передних мы заменили. Купили, правда не новые, но хорошие, а на задние денег не хватило. Мы и так вообще уже все выложили, не знаем, на что и жить будем.

— Ну, ребята, вы меня удивляете, — Вовка даже всплеснул руками. — Вы чего, совсем больные?

— Не поняли, — удивились братья, — ты что имеешь в виду?

— Да у вас вот в бумажке написано поменять задние колеса. Только задние колеса и тест будет пройден, не так ли?

— Ну да, в этом все и дело.

— Так меняйте, чего же вы ждете? — для Вовки все уже было ясно.

— На что менять? — все еще не могли понять они.

— Да на передние, придурки, — не выдержал такой тупости Вовка. — У вас же спереди колеса хорошие, вот и поменяйте передние с задними. Они проверят задние и пропустят вас.

— Подожди, подожди, — парни все еще никак не могли поверить в гениальную простоту этого решения. — А если они снова передние проверят?

— Кто? Эти? — Вовка презрительно махнул рукой. — Да им и в голову такая комбинация не придет. Они, что в совке жили? Они всю жизнь жили там, где у людей все есть, в том числе и деньги. Это мы там привыкли изворачиваться, а они ничего такого и знать не знают. Давайте, меняйте.

— Ну ты даешь, — с восхищением сказали парни, принимаясь за работу. — Ну, если получится, с нас будет причитаться.

— Ладно, — Вовка снисходительно махнул рукой. — Как-нибудь сочтемся.

Они снова вернулись назад в контору. Рита и Юра решили не уходить, пока не дождутся хоть одного клиента. Ждать пришлось долго. За это время парни поменяли колеса, съездили прошли тест и вернувшись счастливые долго жали Вовке руку и обещали с первой же получки царское угощение. После их ухода прошло еще где-то с полчаса, когда, наконец, появилась клиентка. Это была женщина лет сорока на вид, потом правда оказалось, что ей не было всего тридцать два, полная, одетая в штапельное платье и босоножки, явно привезенные оттуда. На лице никакой косметики, на голове завивка по моде пятидесятых лет. Даже Юра и Рита почувствовали какую-то неловкость за нее, тем более, что она сказала, что живет в Израиле уже почти год. Какую ей надо было работу она и сама не знала, тем более что на иврите не говорила и никаких курсов здесь не заканчивала. Но зато с порога объявила, что в Союзе работала бухгалтером и, конечно же, не простым, а старшим, а вот здесь таких специалистов не ценят, потому что не понимают своего счастья. Когда сначала Вовка, а потом уже не выдержавшие Юра и Рита пытались у нее спросить, как она может работать здесь бухгалтером, если не говорит, не читает и не пишет на иврите и не знает компьютерной программы для бухгалтерии, она на их вопросы не реагировала, то ли действительно не слышала их, то ли делала вид, непонятно. Наконец, устав с ней бороться, Вовка предложил ей место домработницы в израильской семье. Она долго и нудно расспрашивала его об условиях работы и об оплате, а он также долго и нудно пытался ей втолковать, что об этом она должна договариваться сама, а он только даст ей номер телефона этой семьи. Взять номер телефона она согласилась и очень удивилась, что за это ей нужно сначала заплатить. В принципе, она согласна была платить, но только когда действительно устроится на эту работу, потому что ведь может быть так, что она ему заплатит, а он подсунет ей какой-нибудь негодный номер. А кроме того, позвонить она и вообще не могла, так как опять-таки не знала иврита.

В конце концов, выведенный из терпения Вовка схватил телефон, набрал номер и, к удивлению своих друзей, на приличном иврите, спросил у хозяев действительно ли им нужна женщина для ведения хозяйства. Те подтвердили, и он пообещал им, что к ним придет русская женщина, которая, правда не знает иврита. Но они согласились, сказав, что как-нибудь с ней договорятся, так как у них бабушка с Украины. Их сговорчивость, конечно же объяснялась тем, что русской можно будет платить гораздо меньше, в сущности копейки, но на что еще можно было рассчитывать не зная языка.

Однако, клиентка и тут не согласилась заплатить и взять адрес и номер телефона. Вместо этого она начала опять рассказывать, как она работала главным бухгалтером и как ее там ценили. Избавиться от нее удалось только, когда Вовка сказал, что его рабочий день окончен, и он закрывает контору. Она ушла, пообещав подумать и прийти завтра.

— Вовка, — сразу же спросила его Рита, так как давно уже умирала от нетерпения задать этот вопрос. — Откуда ты знаешь иврит?

— Ну как откуда, — возмутился Вовка. — Я же полгода собирался сюда. За это время и выучил. С вашими же учителями и занимался и сам учил, конечно. Я же не идиот, понятно, что без языка ничего не сделаешь. Вот возьми эту тетку. Если бы вместо нытья, она бы выучила язык, пошла на курсы бухгалтеров, похудела бы, кстати, и оделась как местные, может она бы на работу и устроилась. И, между прочим, я уже знаю людей, которые так и поступают и устраиваются понемножку.

— А скажи честно, твое бюро по трудоустройству что-нибудь дает?

— Если честно, то почти ничего. Но это просто значит, что я чего-то не учел. Может, например, беру слишком много. Может быть, надо было тридцать шекелей брать. Но я же пока пробую, так не получается, придумаю что-нибудь другое.

Обсуждая по дороге домой все, что они увидели и услышали, Рита и Юра поймали себя на том, что говорят о Вовке совсем по-другому, чуть ли не с уважением. Это было странно, потому что у них во дворе его считали, если не дурачком, то уж точно с приветом. Вот Юра и Рита всегда были «правильными» детьми. Они хорошо учились и хорошо вели себя в школе. После школы как и полагалось хорошим детям поступили в институты и там тоже были на хорошем счету. Соседи уважали их, ставили в пример своим детям, а мама и бабушка гордились ими. Честно говоря они и сами немного гордились собой, а на Вовку посматривали свысока. В глубине души Юра считал, что это он снисходит к дружбе с Вовкой, потому что Вовку никто не уважал. Учился в школе он кое-как, правда двоечником не был, но только, по-видимому, чтобы не огорчать маму. Если брат и сестра сами поступили в институты, то Вовку туда всунула мама, имевшая блат почти со всем городом, так как кушать всем хочется. В институте Вовка тоже учился ради мамы и тоже только, чтобы не выгнали. Зато он вечно носился с какими-то планами и коммерческими идеями, которые в ту пору осуществить было невозможно. Причем, эти идеи у него возникали постоянно. Однажды летом, когда им было еще по пятнадцать лет, они поехали с Юриным и Ритиным отчимом на несколько дней на море в село Лазурное в их области. Вовку мать тоже отпустила с ними. Море и пляж там были чудесные. Квартиру тоже было нетрудно снять у местных, те этим и жили. Но вот есть там было абсолютно нечего. Организованные отдыхающие питались в своих убогих пансионатах столовскими борщами и кашами с котлетами, а для дикарей была всего одна столовая, в которой есть было невозможно даже умирая с голоду. И вот сидя на пляже Вовка вдруг сказал.

— Вот если бы можно было открыть свое дело, я бы вот здесь рядом с дорогой на пляж отгородил бы место, пусть даже просто проволокой, покупал бы у местных задешево яйца и овощи с огородов. Им же так лучше, чем на базар тащиться. И жарил бы яичницы и подавал бы с салатом. Представляешь, как бы люди хватали. Хозяева-то не все разрешают готовить, да и время людям терять не хочется, они же приехали на море побыть. А здесь можно было бы поесть прямо на пляже. А потом, как заработал бы, можно было бы сделать открытый ресторан с музыкой, летний кинотеатр, может, типа «драйв ин», знаете как в Америке, когда кино смотрят прямо из машины. И еду там подавать и напитки тоже можно было бы.

Рита. Юра и даже их отчим слушали его раскрыв рот. Для пятнадцатилетноего мальчика, да еще воспитанного пионерской организацией в стране развитого социализма, это было очень даже не слабо. Правда в то время многие мечтали о капитализме. Если бы только им разрешили, они бы моментально развернулись, может, не стали бы миллионерами, но на свой хлеб с маслом точно бы заработали.

Потом, когда началась перестройка, и частное предпринимательство стало разрешено, постепенно стало ясно, кто на что действительно способен. Большинство так ни за что и не взялись. Теперь им не хватало начального капитала, честного партнера, каких-то там бумаг. А вот Вовка открыл видеосалон. Тогда видики в провинциальном городке были большой редкостью, поэтому народ не то чтобы валил валом, но все-таки набиралось достаточно желающих, чтобы видеосалон работал. Сколько Вовка и его партнер, владелец видеомагнитофона имели со своего бизнеса, Юра и Рита не знали. И не потому, что он скрывал, а просто потому, что они были выше того, чтобы спрашивать его об этом. А выше были просто потому, что привыкли смотреть на своего приятеля свысока, обычно посмеиваясь над его идеями. А вот теперь он озадачил их и смекалкой, и разумными рассуждениями и здравым смыслом.

— Знаешь, — начала первой Рита, когда они были в автобусе. — Вовка, оказывается, вовсе не такой уж и дурак, как мы всегда думали. Смотри, как он рассуждает, и иврит выучил. А как он здорово придумал с колесами? Мы бы с тобой никогда так не догадались.

— И тем не менее, его так сказать бизнес ничего ему не приносит, — ревниво отозвался Юра.

— Ну, так он же только пробует, может действительно что-нибудь еще придумает.

— Ну, вот тогда и будем им восхищаться, — отрезал Юра, которому явно не понравилось, что его сестра нахваливает Вовку.

Когда они вышли из автобуса в уже ставшей им родной Кирьят-Ате, то первыми кого они встретили были Семен Борисович и Берта Соломоновна. У Берты Соломоновны почему-то было очень сердитое лицо, что вообще-то показалось ребятам странным, так как обычно она сохраняла спокойствие и добродушие даже в самых критических ситуациях.

— Берта Соломоновна, что с вами? Что-то случилось? — сразу кинулась расспрашивать ее Рита.

— Конечно, случилось. Нашего Даника не отпускают из армии уже две недели. Мальчик не был дома уже две субботы. Это видите ли у них называется «закрывать шабат». Да что ж это за армия такая. Нет, если бы я знала иврит, я бы написала такое письмо их командиру, что ему бы там было мало места на всей базе.

— А, вы только послушайте, что она говорит. И это та же женщина, которая полгода назад возмущалась, что у солдат по субботам выходные и собиралась писать министру обороны, чтобы он их отменил, — ехидно сказал Семен Борисович.

— Ну, так что? Нашел, что вспоминать. Я же тогда не знала, что у них так положено, что солдаты едут домой, чтобы им мамы их формы и постели стирали, — снова завелась его жена. — Ты видел, какие они сумки тащут? Да когда Марианна с Давидом уезжали в отпуск, и Даник все мне привозил стирать, мне казалось, что я обстирываю всю армию Израиля, столько у него собирается за неделю. А в чем же он ходит сейчас?

Убедившись, что ничего страшного не случилось, а конца жалобам не предвидится, Рита и Юра попрощались и, предоставив Семену Борисовичу одному отбиваться от Берты Соломоновны, пошли домой. По дороге они еще и встретили возвращающегося с работы Сашу, а у входа в дом увидели ждущих его Беллу и Пашку. Вид у них тоже был взбудораженный. По-видимому, стоило брату и сестре всего на пол дня выехать из города, как у всех что-то произошло.

— Где вы были целый день? — накинулась на них Белла, и не дожидаясь ответа тут же продолжила. — Пошлите к нам обедать, мы сейчас с Пашкой вам что-то расскажем.

— Вот, послушайте, — начала он прямо на лестнице, так как ей уж совсем было невтерпеж с кем-нибудь поделиться новыми впечатлениями. — Сегодня у одного ребенка в его садике был день рождения. Он пригласил к себе домой всех и я с большим трудом уговорила Пашку пойти. Он согласился, но только со мной.

— Потому что лучше войти в клетку с дикими зверями, чем пойти к местным домой на день рождения, — с глубокой убежденностью вставил Пашка.

— Да ты что, сынок, так там было ужасно? — спросил Саша с сочувствием глядя на сына, чье лицо все еще хранило следы сильного потрясения.

Пашка только молча кивнул с таким же серьезным лицом.

— Ну-ну, — только и сказал Саша. — Что ж там было?

— Ну так слушайте, — продолжила Белла. — Я буду вас кормить и одновременно рассказывать.

— Слушай, неудобно как-то, мы вас объедим, — засмущалась Рита.

— Ой, ерунда. Я столько борща наварила, нам все равно его не съесть, а они завтра его уже есть не захотят, они у меня очень нежные. Берите ложки, начинайте, и слушайте. В общем, мы пошли вместе, и там, кстати, было еще несколько мам. Сначала все было хорошо. Они пригласили кукольный театр, и все дети сели на пол, вы же знаете, что тут все сидят на полу, на земле, это у них считается нормальным. Кстати, на полу даже ковра не было, все сидели на холодных плитках. Но Пашка никак не мог решиться сесть. Я же его нарядила, и он знает, что новый костюмчик пачкать нельзя. В общем он, бедный, мучался, мучался, то на коленки станет, то на корточках сидит. Я ему уже сама говорю, садись сыночек, я потом костюм постираю, не переживай. Еле уговорила. Но это все были цветочки. После кукольного театра все дети пошли в другую комнату, где было угощение. Там стоял на блюде большой торт, уже нарезанный. Мы с Пашкой стали в сторонке, думаем, сейчас всех посадят за стол, будут угощать. Да где там. Все дети прямо с порога кинулись как сумасшедшие к этому торту, стали хватать грязными руками прямо с блюда, запихивать кусками в рот. Причем место возле торта друг другу не уступали, так что следующие вынуждены были отталкивать первых, у тех куски изо рта и из рук вываливаются, они снова хватают.

— Они еще с пола поднимали и ели, — все также потрясенно напомнил ей Пашка.

— Да, они преспокойно ели с пола, то, что не успели растоптать, — подтвердила Белла.

— А родители? — спросила Рита. — Они что не видели?

— Ну как же не видели. Они были тут же и точно так же хватали куски со стола. А мы с Пашкой так обалдели, что как стали в углу, так и остались там стоять. Тут к нам подошла мама этого именниника с куском торта, который она смогла отвоевать и говорит нам, причем на полном серьезе:

— А чего вы торт не кушаете? Вы, наверное, не любите торты?

— И прежде, чем мы успели ей ответить, повернулась и ушла. Потом она пробилась к блюду, расшвыряв детей, схватила его со стола и унесла вместе с остатками торта в другую комнату. Остальные мамаши дружно побежали за ней, начали там доедать его с кофе, а меня никто так и не пригласил.

— Да ты что? — ахнули слушатели. — Они что здесь совсем дикари?

— Черт их знает. Они может считают, что это мы дикари, а они все делают как надо. Вы лучше послушайте, что было дальше. Там на столе еще стояли тарелки с конфетами, бамбо и бистли. Увидев, что торта нет, дети стали хватать это все, причем толкались и дрались как сумасшедшие, вырывали друг у друга из рук, все летело на пол, они бегали по этому всему, топтали ногами и дико хохотали. Потом они стали швырять эти бамбо и бистли друг в друга целыми горстями.

— Они еще бросали их в потолок, — мрачно дополнил Пашка. — И с ужасом добавил, — И они еще ели это с пола и с потолка.

— Ну, и чем это веселье кончилось? — саркастически спросил Саша. — Они хоть не поубивали друг другв?

— Не знаем. Мы еще немножко постояли в своем углу, а потом потихоньку вышли и пошли домой.

— В общем, погуляли, — резюмировал Юра. — Подарок хоть недорогой отнесли?

— Достаточно дорогой, — вздохнула Белла. — Мы же боялись в грязь лицом ударить. Как никак мы надеялись положить начало великому объединению народов.

— Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись, — с пафосом продекламировал Юра, оторвавшись на минутку от борща.

— И вообще, восток дело тонкое, — подхватил отец неудачливого гостя. — Ладно, сынок, не переживай, привыкнешь. Пройдет пару лет и будешь точно такой как они. И все будет в порядке.

— Ты что с ума сошел, — накинулась на мужа Белла. — Как это точно такой? Пашенька, запомни, ты европеец, ты среди этих дикарей аристократ, и должен вести себя цивилизованно. И пусть они учатся у тебя, а не ты у них.

— Интересно, — засмеялась Рита, — много бедный ребенок понял из твоей речи. Откуда ему знать слова" аристократ", "цивилизованно".

Ты же педагог, что ж ты не понимаешь, что нужно подбирать слова соответственно его возрасту.

— Ну, это же ты у нас специалист по дошкольному воспитанию, а я в школе работала только со старшими классами. Кстати, как я не подумала. Это тебе надо было пойти с Пашкой туда. Посмотрела бы на своих будущих воспитанников. Заодно бы и попробовала их перевоспитать.

— Да, Ритка, ты видишь, какие здесь дети, — подхватил Юра. — Может, пока не поздно, поменяешь специальность. Зачем тебе нужно иметь дело с такими идиотами?

— Так вот я и сделаю из них людей, — не задумываясь заявила Рита. — Они станут у меня цивилизованными европейцами. А потом еще научат своих родителей, чтоб не орали на улицах, как будто их режут, и не кидали бы мусор себе под ноги, как здесь все делают.

— Слышь, мать, — задумчиво сказал Саша. — Если они такие буйные уже в детском саду, то что же они делают в школе?

— Ой, не спрашивай. Мы были уже несколько раз на пассивной практике, сидели на уроках у израильских учителей. Это вообще ужас.

— А что ж там происходит?

— Все, — отрезала Белла. — Смотрите, вот у нас там в школе как было? Когда учитель заходит в класс, дети встают и замолкают. Какие они бы там ни были буйные, они настолько приучены вставать, что им и в голову не приходит не сделать этого. И вот этот момент, учитель и должен и может использовать. Если это трудный класс, то сразу с порога начинаешь им говорить, что мы сегодня будем делать, ставишь перед ними задачу или начинаешь языковую разминку, в общем это и есть главный организационный момент, который специально задуман, чтобы привести их в рабочее состояние после так сказать разгула страстей на перемене. Здесь же он отсутствует. Дети при входе учителя не встают…

— Подожди, как же это не встают? Они что не здороваются с учителем?

— Какое там здороваются, они вообще на него внимания не обращают. Как сидели развалившись, орали, бегали, так все и продожается, и это считается в порядке вещей.

— А вы бы им объяснили, что вставать при входе учителя принято во всем мире. И местным учителям от этого было бы легче.

— Да мы пытались одной директриссе это сказать. Знаете, что она нам ответила? Что это нам не Советский Союз, где все дожны были ходить по струночке из-за боязни репрессий. Здесь у них свободная страна, и демократия распространияется и на учеников в школе. А вот учителя должны делать такие уроки, чтобы детям было интересно. А иначе дети имеют полное право выпрыгивать в окна.

— Причем, на любом этаже, — дополнил Саша.

— Ладно, это совсем не смешно, — отмахнулась Белла. — и еще не все. У них школьники на уроках не должны спрашивать разрешения, чтобы выйти из класса, или подойти к доске и взять там что-нибудь.

— Так они что там делают на уроках, что им в голову взбредет?

— Вот именно. Ходят по классу, по нескольку раз выходят за дверь, а орут как бешенные. У нас на уроках, дети тоже разговаривали, но даже самые большие идиоты все-таки разговаривали шепотом. Здесь, они вообще не понимают, что такое шепот. Они даже не понимают, что такое вообще просто говорить. Они умеют только орать. А перекричать их, кстати, невозможно. У них такие голоса. Знаешь к нам подходили девочки из четвертого, пятого классов. На вид такие себе маленькие, хрупкие, в чем только душа держится. А как откроют рот, мама дорогая. Голос как у взрослого пропитого мужика. Я сказала одной, чего вы все кричите, почему вы не разговариваете. Так она очень удивилась. Оказывается, у них это и есть разговаривать. Я ей говорю, ты не разговариваешь, ты кричишь. Разве мама тебе дома никогда этого не говорила? А она мне отвечает, так моя мама дома тоже точно также разговаривает. И папа, и все ее братья и сестры, так что им это не мешает.

— А как же местные учителя с ними справляются?

— Ну, у них у каждого свой метод, но понимаешь, они ведь тоже эту же школу заканчивали, и также проорали в школе двеннадцать лет, плюс еще три года в колледже или университетете. Так что они тренированные, и голоса у них точно такие же. Мы были на уроках у нескольких учителей, так одна просто сразу кричит таким страшным голосом, что мы вообще перепугались, подумали, что ей плохо. Другая носит с собой по всем классам барабан, и сразу начинает в него бить, И бьет, пока они не замолчат.

— Это ты так шутишь? Ну, насчет барабана? — удивился Саша.

— Ну да шучу, ничего не шучу. Это святая правда. А вот Ханна там одна, она как зашла в класс, сразу с порога затянула песню на английском языке. Но таким голосом, как хороший граммофон. И этим она их как бы зомбировала. Они волей-неволей эту песню подхватили и стали петь вместе с ней. А она потом сразу же без перерыва начала другую, третью, и так пела пока не дошла до стола и не разложила там все учебники, журнал, ну и все такое. Они вообще, как я поняла, любят петь, и поют, между прочим, хорошо.

— Да, — сказал Саша. — Я тоже уже заметил, что у них у всех прекрасные голоса и хороший слух. Вот у нас шефер, который нас на работу и с работы возит, очень часто поет. Так я сначала думал, что это у него радио работает, до того красиво и правильно он поет.

— Так это же южный народ, — вмешался Юра. — Вот у нас там грузины такие же были, все поют. Или возьмите итальянцев, тоже самое.

— Да, но я то петь не умею, — вздохнула Белла. — У меня ни голоса, ни слуха. Так что же мне делать?

— Придумаем, — бодро заявил ее муж. — Купим тебе маленький магнитофон, прицепим к нему динамик, и будешь с порога им врубать, что-нибудь вроде как «утро красит нежным цветом». Они сразу обалдеют.

— Очень смешно, — обиделась Белла. — А мне что делать, если я не смогу работать в школе? Пойти что ли убирать или за старушками ухаживать?

— Будешь давать уроки англиского язвка. Здесь у всех детей есть репетиторы по-английскому, а русским детям тем более нужно, потому что у нас там английский был самый примитивный. Ты же сама знаешь.

— Потому что у нас там методика была неправильная, — в Белле заговорил профессионал, — У нас считалось, что на каждом уроке нужно учить что-нибудь новое и главное идти вперед. Поэтому дети ничего толком выучить не успевали. А здесь одно и то же талдычат месяцами, но зато все, даже самые тупые, запоминают хоть что-нибудь.

— А способные дети? Им же скучно сидеть на уроке?

— Так у них после шестого класса детей делят на три группы по способностям и по знаниям. Не на всех предметах, но на английском и математике обязательно. И учат их по разным учебникам.

— Черт знает что, — недовольно сказал Саша, — А если ребенок потом возьмется за ум, он ведь уже все равно лучшую группу догнать не сможет. Что ж ему всю жизнь в дураках ходить?

— И ничего подобного. Если он в своей группе получит по нескольким контрольным сто баллов и захочет перейти в другую группу, его переведут. Только родителям, конечно, придется взять ему учителя. Здесь не советская школа, учителя допольнительно заниматься не обязаны, и вообще за оценки они не отвечают. Это там нас за двойки ругали, заставляли тройки ставить, а здесь все контрольные письменные. Не написал, получай свои пятьдесят баллов, то есть двойку. Но зато, все можно пересдавать и переписывать сколько угодно раз. Даже после школы, если ума набрался, можно багрут, то есть, аттестат пересдавать сколько хочешь.

— Замечательно, — сказал Саша, — но только я думаю, мать, что ты в этой школе долго не выдержишь. Закончишь курсы и сразу бери учеников.

— Легко сказать бери, а где их брать? И потом, ты же знаешь олимов. Будут платить копейки, да и этих не дождешься. То у них денег не будет, то у папы работы нет, то еще что-нибудь. Привыкли там все на халяву, и здесь будут того же искать.

— Ладно, не отчаивайся. На крайний случай, у тебя есть муж. Не буду же я вечно на заводе работать. В конце концов, я инженер, подучу еще иврит, английский, курсы тоже какие-нибудь окончу и буду искать работу по специальности.

Да, уж думала Рита, когда они с Юрой спускались по лестнице к себе домой. У Беллы есть муж, а у меня нет, так что мне хочешь, не хочешь, придется научиться с этими детьми справляться. Ну и ничего, я девочка не слабая, справлюсь, деваться то все равно некуда.

* * *

Вовка действительно сдержал слово, и что-то придумал. Так, по крайней мере, он с гордостью объявил друзьям, позвонив через пару недель по телефону.

— А что ты придумал? — умирая от любопытства, пыталась расспросить его Рита.

— Приезжайте и сами увидите, — кратко ответил он. — Если только сможете сквозь толпу пробиться. У меня здесь масса народу.

На такой призыв не откликнуться было невозможно. Ребята даже не досидели до конца занятий, все равно они там были самыми лучшими учениками, и поехали в Хайфу.

Толпа не толпа, но возле Вовкиной конторы народ действительно был. Люди, сидя на заборе и просто стоя, заполняли какие-то анкеты.

— Что здесь происходит, что вы все заполняете? — разыгрывая из себя случайную прохожую, начала расспрашивать Рита.

— Здесь набирают на работу в Финляндию, в торговый флот, — солидно объяснил им какой-то мужчина. — Женщин, правда, не берут, так что вам тут делать нечего, а вот ты парень, если хочешь, можешь попробовать подать анкету. Денег за это не берут.

— Как не берут? — оторопел Юра, который уже заранее вознегодовал при мысли, что Вовка так нагло обманывает народ, не боясь, что в конце концов, кто-нибудь пожалуется в полицию.

— Деньги возьмут потом и только с того, кого примут на работу. Так что анкету заполнить можно, но только это совсем бесплатно не получится, — мужчина охотно делился информацией. — Финны хотят таких, кто хоть немножко знает финский.

— Ничего себе, финский, — еще больше удивился Юра. — Кто ж его может знать? Вы, например, знаете?

— Да, не знаю, конечно, — отмахнулся мужчина, — откуда. Но там на месте научусь. Проблема в том, что они хотят, чтобы анкета была заполнена на финском.

— Ну, и так что же делать?

— Есть переводчик, но ему, вернее, ей нужно заплатить. Но это понятно, даром же никто не работает. В общем, заходи, парень бери анкету, может, повезет.

Юра сделал вид, что ему действительно нужна анкета и решительно пошел к Вовке. Рита побежала за ним. Нужно было выяснить, что происходит.

Вовка с довольным видом восседал за столом, на котором лежала груда анкет. Увидев друзей, он очень обрадовался, но показал им глазами, чтобы они помолчали, так как в комнате были люди. Еле дождавшись, пока последние клиенты без устали задававшие одни и те же занудные вопросы, наконец, уйдут и оставят их одних, ребята накинулись на Вовку с вопросами.

— Где ты взял эту работу? — заинтересовался Юра. — Это что настоящая работа?

— А если ты не берешь с клиентов денег, то, что ты на этом зарабатываешь? — разрывалась от любопытства Рита. — Или они, правда, получат эту работу и заплатят тебе?

Но Вовка не спешил отвечать. Несколько минут он сидел молча, торжествующе глядя на своих друзей и загадочно улыбаясь, и только, когда почувствовал, что довел их уже белого каления, засмеялся и сказал — Ладно, объясняю, учитесь, малявки, пока я жив. После того, как вы тогда у меня были, я познакомился с одной девушкой, Я покупал фалафель, и она там была. В общем, мы с ней разговорились, она оказалась финкой, живет здесь в Израиле уже три года, что делает не могу понять до сих пор. Вроде приехала по какой-то программе, работать в кибуце, потом еще работала в каком-то международном благотворительном фонде, потом еще где-то, в общем, это неважно, так как деньги у нее есть, откуда, правда, не знаю. Сейчас она уже нигде не работает, у нее виза через три недели заканчивается, и она уезжает. Ну, я и стал думать, как эту Финляндию можно использовать и придумал. Почитал в энциклопедии немножко о них, посмотрел, какие там есть порты, ну и сказал ей, что у меня есть договор с кампанией на набор рабочей силы на судно и мне нужен переводчик. Она в этом смысле девочка наивная, правда, только в этом, в остальных нет, — он снова засмеялся, но тут же спохватился, и продолжил, — ей и в голову не пришло, что такое можно схимичить, согласилась, конечно, ну и работает у меня. Перевод стоит двести шекелей, часть из них ее зарплата, остальное мое.

— Подожди, но ведь работы же никакой нет, что же ты потом людям будешь говорить? — наивно спросил Юра.

— Ну, ты, блин, даешь, — удивился Вовка, — что я им буду говорить. Да просто скажу каждому, что он не прошел, что я могу сделать. А вот пятеро других уже там, в Финляндии, или вещи складывают, а вот ему не повезло. Вот и все.

— Ну а если они поймут, что ты их обманул и в полицию пожалуются?

— Тю, за что это? Я же с них денег то не брал. Пусть сами подумают, какой мне был смысл их обманывать.

— А за перевод?

— Так за перевод не я брал, а переводчица, это, во-первых. А во-вторых, перевод они получили? Получили. Так на что же жаловаться? Она что должна была им бесплатно переводить?

— Да, здорово, — вырвалось у Риты.

— А то? — довольно сказал Вовка. — У меня все продуманно, не подкопаешься.

— А где же твоя переводчица сидит?

— В соседней комнате. У меня же здесь две комнаты, видите вон дверь. Только у нее есть еще отдельный ход из коридора, через него и заходят. Анкеты я сам составил, объяснил ей на иврите и английском, что там должно быть, она все вопросы перевела на финский, вот смотрите, как все профессионально сделано. В типографии заказывал, между прочим.

— А люди как с ней договариваются, ну что им писать там?

— Тоже немножко на иврите, немножко на английском. Тут, между прочим, почти все бывшие моряки, так что они на английском знают, как что называется, а она с английского легко переводит.

— Ну, ты даешь, — с восхищением сказала Рита. — Как ты вообще до такого додумался?

Юра промолчал, но видно было, что Вовкина смекалка и на него произвела впечатление. Вовка заметил это и весь расцвел. Столько лет его собственная мать и все соседи ставили ему в пример его друга как серьезного и разумного мальчика, который и учился прекрасно, и всегда был вежливый и такой воспитанный и порядочный, а вот он, Вовка, вечно глупостями занимался, с идеями какими-то ненормальными носился, а вот теперь пришло его время. Он всем еще покажет, вообще будет видно, кто в жизни лучше устроится.

— Ну, а если она начнет тебя подробно расспрашивать об этой финской компании, что тогда будет? — вдруг спросил Юра, которому все-таки хотелось обнаружить слабое место в Вовкиной афере. — Придется рассказать ей?

— Нет, что-нибудь придумаю, Финляндия страна маленькая, но все-таки она всех компаний не знает. А рассказывать ей нельзя, они же все там, блин, очень честные. Так что не поймет-с.

— Ой, точно не поймет, — подтвердила Рита, — Нас вроде воспитывали в духе морального кодекса строителей коммунизма, а самыми честными оказались они, проклятые капиталисты. Вот, Белла рассказывала, у них на курсе учителей есть одна англичанка, ей тоже, оказывается нужно диплом подтвердить. Так, когда они пишут контрольные, и учительница выходит из класса, все за книги хватаются, а она никогда. Еще и наоборот, их стыдит, что они это делают. И никогда никому не подсказывает, у них считается, что это нечестно.

— Знаешь, что я тебе скажу, — вдруг рассердился Вовка, — им там легко быть честными, у них все есть, и деньги, и все всегда было в магазинах. Поэтому они могут себе позволить быть честными. А заставь их покрутиться, самому все добывать, так я посмотрю, куда их вся честность денется. Или помрут, или приспособятся химичить как мы.

Вот на нее посмотри, она уже черт знает сколько времени не работает, а снимать здоровенную пятикомнатную квартиру у нее деньги есть. И вообще, она уже сколько лет по миру шляется, все объездила, на какие шиши спрашивается?

— А и правда, на какие? — заинтересовалась Рита.

— Так родители дают. Они, видите ли, обязаны это делать, так как у нее нервное потрясение, ее родители разошлись несколько лет назад, и мать вышла замуж за другого. Но разошлись, обратите внимание, тихо, мирно, цивилизованно, и все равно, она должна после этого восстановить свою нервную систему. И ее отчим отстегивает ей бабки беспрекословно, потому что чувствует себя виноватым, что нанес ей такой моральный ущерб. А вот интересно, если бы ей мордобой, пьянку, нищету, как там у нас, было бы у нее нервное потрясение или без него бы обошлась?

— Да, — вздохнула Рита, — у них совсем другая ментальность. Они нас поэтому и не понимают.

— Ну, так правильно, выходит, дядя Маркс нас учил, что бытие определяет сознание, — засмеялся Юра. — Вот мы и на практике это увидели.

— Да уж, — тоже засмеялась Рита. — Хотите я вам что-то смешное расскажу? Как раз по поводу. Белла как-то по дороге на курсы заскочила в магазин, а там детские китайские куртки лежат, красивые такие, яркие, легкие, но теплые, в общем, классные. Она, конечно, схватила Пашке самую красивую и счастливая поехала на занятия. Опоздала и пришлось ей сесть с англичанкой, с той никто из русских обычно садиться не хочет. Ну, Белла села, а радость же ее распирает, шуточное ли дело, такую вещь для ребенка отхватила. В конце концов, она не выдержала, вытащила под столом тихонько куртку, показывает англичанке и говорит, замирающим от счастья голосом:

— Смотри, что я в магазине купила.

Та смотрит на куртку и, понятное дело, не может понять, что же в этом такое особенное и о чем здесь вообще говорить. А Белла как дура продолжает ей рассказывать, как она зашла в магазин и увидела эти куртки, висящие совершенно свободно, представляешь? Это она англичанке говорит. В общем, так довела ее, бедную, своей курткой, что та, так ничего и не поняв, отдвинулась от Белки на всякий случай, а на перемене и вообще пересела подальше.

— Да, вот этой радости достать что-нибудь, они и тут и в Англии точно лишены. Юрка, помнишь, как мы джинсы на толчке или у моряков покупали. Двадцать раз проверяли, чтобы были точно фирменные, чтобы фуфло не подсунули.

— Ага, и терли их ваткой, и ниточки поджигали, а как стирали? В ванной, в теплой воде, детским мылом намыливали и руками не терли, а гладили, чтоб цвет не потеряли.

— А деньги сколько времени на них собирали, месяцами, если не годами…

— Так ведь стоили сколько, я помню за свой последний левис отдал двести семьдесят, на минуточку. А охотился за ним как, всех фарцовщиков предупредил, что мне нужен фирменный «левис», в крайнем случае, возьму «вранглер» или «супер райфл», но только в крайнем. Два месяца ждал. Конечно, будешь радоваться, как сумасшедший, когда так тяжело достается.

— Ой, а мы Юрке перед отъездом на толчке вот эти тертые джинсы купили, а здесь он их постирал и повесил за окно сушиться и забыл о них, представляешь?

— А потом через пару дней, — смеясь подхватил Юра, — подходит к нашему окну соседка местная и говорит:

— Это не на ваших джинсах кошка второй день спит?

Смотрим, точно. Они каким-то образом упали с веревки, а кошка не будь дура на них улеглась и очень даже довольна. И никто не украл, даже внимания никто не обратил, а представляешь, что у нас бы там было? Фирменные джинсы за сто восемьдесят ре валяются на земле и кошка на них преспокойно спит.

Они, наверное, еще долго вспоминали бы свою жизнь на доисторической родине, но в дверь начали заглядывать новые желающие послужить в финском торговом флоте, и Вовка моментально сделав очень серьезное лицо, выпроводил их, громко говоря, так чтобы его слышали, стоявшие в коридоре.

— Значит, смотрите, через пару дней вам перешлют билет и подъемные, и можете ехать. Я вам советую не затягивать с отъездом, потому что все может быть. В общем, собирайтесь.

Услышав это, честный Юра только чопорно поджал губы и ничего не ответил, но Рита, которой всегда гораздо легче давались сделки с совестью, и которая к тому же и сама любила всякие авантюры, радостно подыграла ему.

— Да, конечно, мы поняли, спасибо вам большое, мы все сделаем, как вы сказали.

По коридору они шли сопровождаемые завистливыми взглядами других соискателей. Некоторые явно рвались подойти к ним, чтобы выяснить подробности, но Рита, боясь разоблачения, схватив брата за руку, чуть ли не бегом выскочила на улицу и помчалась дальше.

— Знаешь что, — недовольно сказал Юра, когда они уже были на остановке. — Не втягивай меня в Вовкины авантюры. Я и тебе, кстати, тоже не советую быть замешанной в них. Еще неизвестно, чем все это кончится.

— А чем это может кончиться? Он же действительно с них деньги не берет, а перевод анкеты они получают.

— А то, что он людей обманывает, это, по-твоему, ничего? Все нормально?

— Ну, нет, конечно, — неохотно вынуждена была признать Рита, — но он ведь не так много у них берет, всего двести шекелей, не умрут же они от этого.

— Как ты не понимаешь, что дело даже не в этих деньгах, а в том, что, во-первых, что это обман, а во-вторых, он же сначала дает людям надежду, а потом лишает ее.

— Да, это нехорошо, но эти люди ничего другого и не заслуживают, — вдруг сурово сказала она.

— Почему это? — удивился Юра.

— Да потому, что они просились сюда, в Израиль, как будто хотели вернуться на Родину. И вот Родина их привезла бесплатно, между прочим, дала деньги на жизнь, на учебу, с ними тут возятся, на курсы всякие бесплатные берут, пособие по безработице платят, а они при первой же возможности согласны уехать отсюда. Точно, что это колбасная алия.

— Ну вот, мало того, что местные так на нас говорят, теперь еще и ты к ним присоединилась.

— А что, неправда? Мы с тобой тоже за наследством приехали.

— Да, но мы-то уезжать не собираемся. Мы выучимся, будем здесь жить и работать во славу Родине, можно сказать, так что успокойся, а то развоевалась тут. Кстати, ты его изобретательностью так восхищалась, а я тебе, знаешь, что скажу? По-моему, учиться здесь, да еще на чужом для тебя языке, намного труднее и требует гораздо больше способностей.

По тону брата Рита поняла, что он обижен на нее и даже, наверное, ревнует и решила сменить тему. По дороге они говорили только о том, как трудно будет учиться в местных ВУЗах, и что им еще нужно будет сделать. Домой они приехали уже совершенно в другом настроении и как всегда по вечерам сели за учебу.

* * *

С воскресенья у Беллы должна была начаться практика в школе, и она думала об этом с ужасом.

— Ритка, — умоляюще говорила она, — если бы ты знала, как я боюсь этих детей. Ну, пошли со мной, пожалуйста, мне нужно только в первый день, чтобы ты помогла. Понимаешь, у меня на уроках будет сидеть их учительница по-английскому, она с ними справляется, но завтра ее не будет в школе. Завтра я одна, представляешь?

— Как же я пойду? — удивлялась Рита, — Меня же не пустят на урок. Они же знают, что им прислали только одного человека.

— Да кто тебя не пустит? Никто и внимания не обратит, что нас двое. Или, знаешь, что? Скажем, что ты тоже учительница, но только собираешься на курсы, а перед этим хочешь посмотреть, что из себя представляет их школа. Чего им тебе отказывать? Что у них там есть такое военное? Ну, пошли, пожалуйста, — ныла Белла, и, в конце концов, жалостливая Рита не выдержала и решила прогулять занятия ради подруги. Беллу она понимала. Для практики ей выделили самые трудные классы, шестые. Они и в Союзе были самыми проблематичными, а здесь, наверное, и совсем сумасшедшими.

Утром они пришли в школу как полагалось по советским правилам за двадцать минут до начала уроков. Стоявший возле ворот молодой русский охранник удивленно сказал, когда они подошли:

— Привет, девчонки, вы чего это прибежали ни свет, ни заря?

— Мы на практику, — уныло объяснила Рита. — У нас уроки в шестых классах.

— Ну, вы молодцы, — то ли в шутку, то ли всерьез восхитился парень. — Храбрые, наверное, очень. Я бы, например, без своего пистолета, в класс не вошел.

— Что так плохо? — совсем упала духом Белла.

— Ну, не знаю, — увидев ее реакцию дипломатично сказал тот. — Во всяком случае, если они там творят то же самое, что я вижу здесь на переменах, то я вам не завидую. Так что держитесь, но если будет уже совсем плохо высовывайтесь в окно и кричите. Я прибегу и постреляю в воздух, может быть, это поможет.

После этих слов он захохотал, очень довольный собой, а несчастные практикантки двинулись дальше навстречу испытаниям.

В помещении школы их встретила тишина. Ни учителей, ни учеников не было. В учительской находился один-единственный человек, молодой здоровый мужчина, наливавший воду в электрический чайник.

— Шалом, — приветливо сказал он, увидев их. — Чего вы пришли так рано?

— Мы на практику, у нас первый урок, — объяснила Рита.

— Понятно, — кивнул он, — но зачем вы тут так рано?

— Но разве это рано? — удивилась Рита. — До урока осталось всего пятнадцать минут.

— Да, — подтвердил он, — еще целых пятнадцать минут. У нас так рано никто не приходит, даже директор. Я просто сегодня дежурный, вот видите, готовлю кофе для учителей. Они же придут, у них не будет времени ждать, так что у нас по очереди кто-нибудь приходит рано и ставит кофе.

— А вы вообще кем здесь работаете? — робко поинтересовалась Рита, подумав, что в случае чего его помощь им не помешает.

— Я учитель, преподаю спорт, — охотно ответил он.

— Учитель, — тихонько застонала Белла, — он учитель, твою мать.

Рита еще ни разу не слышала от Беллы таких слов, но сейчас она ее поняла. Мужик был одет в застиранную растянутую майку без рукавов, бесформенные видавшие виды шорты и в шлепанцы. Таких учителей Рита и сама ни разу не видела. В советскую школу так не приходил никто. Даже родители-пьяницы, и те в школу приходили одетые приличней. Тем временем, не подозревающий об их мыслях учитель, радушно предложил им кофе с печеньем, но девушки, которым от волнения кусок не шел в горло, отказались, взяли классный журнал и снова вышли в коридор, не имея понятия, что им делать дальше, то ли в класс идти, то ли ждать, пока кто-нибудь поведет их туда.

Без десяти восемь стали сходиться дети, учителей все еще не было видно. К возмущению Беллы, которая в душе все еще оставалась советским педагогом, они стали неспешно подтягиваться примерно за пять минут до начала уроков, но и тут, вместо того, чтобы взяв журналы броситься в классы, бросались к столику, где стояли вскипевший чайник, баночка с кофе, сахарница и печенье. Да, кофе здесь было святое дело. Ни один учитель не мог начать урок без этой заветной чашечки в руках, так же как и, впрочем, не начинал прием ни один врач в поликлинике, и ни один служащий в конторе.

Наконец, прозвенел звонок, и только тогда к Белле и Рите подошла приветливо улыбающаяся учительница и сообщила, что она классный руководитель шестого класса, где у Беллы и будет первый урок. Заплетающимся языком Белла попыталась объяснить ей, почему их двое, но учительницу это совсем не заинтересовало, и она все пропустила мимо ушей. Приведя их к нужному классу, она пожелала им у двери удачи и снова пошла в учительскую допивать свой кофе. Они еще минутку постояли в коридоре, но деваться было некуда, и Рита, как более решительная, рванула дверь, и они вошли в класс. Сорок два малолетних дьяволенка, орали, вопили, скакали и бегали по классной комнате. На Беллу и Риту они не обратили ни малейшего внимания. Посмотрев на подругу и увидев ее полные ужаса глаза и дрожащие губы, Рита поняла, что должна действовать сама. Схватив классный журнал, она изо всех сил грохнула им о ближайший стол. Звук получился как от разорвавшейся бомбы, но сидевшие за этим столом и что-то выкрикивающие девочки даже не повернули головы. Остальные, по-видимому в этот гаме вообще не расслышали, что что-то произошло.

Девушки растерянно переглянулись, нужно было делать что-то немедленно. Тогда Рита с отчаянием продолжила что было сил колотить несчастным журналом по все тому же столу, и постепенно по одной по две, головы учеников стали поворачиваться к ним, и в их глазах появилась заинтересованность. Очевидно, до того, чтобы колотить классным журналом по столу, еще никто не додумался, и это явилось для дьяволят чем-то новеньким. Когда, наконец, почти все ученики обратили на них внимание, Рита перестала стучать, и тут мгновенно, чтобы не дать противнику опомниться, инициативу перехватила Белла. Устремясь к учительскому столу, она по дороге быстро объяснила, что она их новая учительница, и, выхватив из сумки первую из заготовленных картинок, подняла ее над головой. На картинке была изображена девочка, которая читала книгу. Под картинкой стояли ключевые слова, которые нужно было использовать в ответах.

— Что девочка делает? — как можно громче выкрикнула Белла по-английски.

— Девочка читает, — удивленно ответил класс.

— Что она читает? — так же громко и быстро продолжила выкрикивать Белла, понимая, что не должна давать им ни малейшего перерыва, иначе они снова начнут орать, и тогда она пропала.

— Она читает книгу.

— Где она читает?

— Она читает в библиотеке.

Больше вопросов про девочку Белла придумать не смогла, поэтому она мгновенно выхватила вторую картинку, на которой два мальчика ели яблоки и продолжила засыпать класс вопросами. Картинок у нее было много, недаром они все вчетвером просидели целую неделю, вырезая их из специально купленных или найденных на мусорниках журналов и наклеивая на картон. Но вынимая их из сумки одну за одной как заправский иллюзионист, Белла все-таки с отчаянием думала, что при таком сумасшедшем темпе ей их все равно не хватит. К тому же через некоторое время энтузиазм учеников стал спадать, им элементарно надоело, и Белла поняла, что вид работы нужно менять.

Все также быстро она, как кролика из рукава, выхватила из все той же сумки конверт, набитый записками.

— А сейчас мы с вами поиграем в интересную игру, — с притворно веселой улыбкой объявила она. Дальше началось то, чего она больше всего боялась. Ученики восторженно завопили и от радости стали скакать на стульях. Напрасно Белла пыталась докричаться до них и объяснить, что в игру они начнут играть только, когда будет тихо. Ее не слышали. С ужасом думая, что сейчас сюда на шум сбежится вся школа, Белла неожиданно для себя схватила все тот же много — страдальный классный журнал и, доверяя проверенной тактике, стала, что было сил колотить им по столу. Очевидно, у учеников, как у собак Павлова, уже успел выработаться условный рефлекс на журнал. Они мгновенно замолчали. С облегчением переведя дух, Белла подняла над головой конверт… и вот тут она совершила одну из самых больших ошибок в своей жизни. Она сказала:

— Сейчас я вам раздам записки…

Больше ничего она сказать не успела. С радостными криками, слившимися в один дикий вопль, ученики рванулись к учительскому столу и мгновенно снесли и стол, и стоявшую рядом с ним Беллу. Когда пришедшая в себя Рита кинулась спасать подругу, то даже не смогла пробиться к ней сквозь сплошное месиво, состоящее из дерущихся, визжащих и лезущих друг на друга детей. Она даже начала уже серьезно опасаться за жизнь подруги, когда ажиотаж начал стихать, и ученики один за другим стали возвращаться на места, с недоумением рассматривая обрывки бумаги, которые им удалось добыть в такой страшной борьбе. Через несколько минут на поле боя осталась только прижавшаяся к классной доске, помятая и растрепанная Белла, стол с проваленной столешницей и отлетевший куда-то в угол, перевернутый вверх ногами стул. На полу валялись растерзанный конверт и мелкие клочки бумаги, бывших Беллиных записок.

— Белла, с тобой все в порядке? — встревожено спросила Рита, видя что та обводит класс совершенно неадекватным взглядом, и как будто даже не понимает, где она находится.

— Что, что это было? — всхлипнув, спросила Белла.

— Это ты пыталась провести игру, которую мы дома готовили, — растеряно подсказала ей Рита.

— Да, точно, игру, — начала приходить в себя Белла, — но ведь они все порвали на клочки, — и она всхлипнула, глядя на усыпанный бумажками точно снегом пол.

— Вот видите, что вы наделали, — сердито сказала Рита ученикам, переходя на иврит. — Мы хотели поиграть с вами в игру, а вы все испортили.

— Да, да игру, мы хотим игру, — восторженно завопил класс, потрясая зажатыми в руках чудом уцелевшими клочками бумаги. — Мы хотим игру. Давайте играть.

— Послушай, Белла, — Рита вдруг поняла, как можно спасти ситуацию. — У тебя же есть еще один комплект записок для следующего класса. — Давай им их раздадим.

— Ты что с ума сошла? — зашептала Белла, задрожав всем телом. — Я боюсь даже показывать их. Они же опять все бросятся.

— А мы сейчас поступим по-другому. Будем их вызывать по одному.

И Рита, взяв классный журнал, прочитала выбранную наугад фамилию.

— А что я? А почему я? — не зная, зачем его вызвали, на всякий случай завопил ученик. — Я ничего не делал.

— Перестань орать и подойди. Мы хотим тебе что-то дать, — Рите хоть и с трудом, но все-таки удалось его перекричать. Удивленный мальчишка замолчал и подошел к столу. Остальные тоже замолчали и стали с любопытством смотреть, что будет дальше. Рита вручила ему записку и предупредила.

— Никому не показывай. Мы скажем тебе, когда надо будет прочитать.

— А нам записки, мы тоже хотим записки, — закричали остальные.

— Мы всем дадим, но только, если вы не будете кричать, — подхватила эстафету Белла.

На этот раз все сработало, и дело пошло. Рита называла фамилию, ученик подходил к столу, Белла с таинственным лицом вручала ему записку, требовала, чтобы он никому не показывал, и тот довольный уходил на свое место. Когда все записки были розданы, новоявленные Песталоцци, объяснили условия игры. Те, у кого в записке было начало предложения, зачитывали его, а те, у кого было продолжение, внимательно слушали и пытались определить у кого подходящий конец.

Когда находился правильный конец, по классу пробегала буря ликования. Но те, чья очередь еще не наступила, сами успокаивали ликующих, так как им не терпелось прочитать свои записки. Просто удивительно, что такая нехитрая игра могла вызвать такой энтузиазм. Не обходилось и без споров, так как иногда несколько окончаний подходило к одному началу, но, в общем, игра шла, и девушки в душе благодарили бога, что пока, в общем и целом все шло неплохо. Когда прозвенел звонок, они все еще занимались записками и понятное дело, ничего из остального запланированного материала, Белла не успела дать. Быстро сориентировавшись, она задала им домой подготовить самим такие же записки, чем те остались очень довольны. Но больше всего девушек поразило, что на перемене ученики окружили их и совершенно искренне сказали, что им очень понравился урок. Белла, которая в душе умирала от стыда за такое неудачное начало своей педагогической деятельности в Израиле, была поражена этой бесхитростной похвалой в самое сердце. Мало того, многие девочки обнимали их и спрашивали, когда они снова придут, простодушно уверяя, что уже успели полюбить их.

Когда, наконец, ученики их отпустили, они вышли из класса совершенно без сил, и моральных и физических. К счастью, в этот день у Беллы было только два урока, и следующий ее урок был по расписанию последний. Мечтая только об одном, присесть где-нибудь в тихом месте, перевести дух и успокоиться, они спустились на первый этаж, и зашли в учительскую положить журнал. Там их опять встретили милыми, но равнодушными улыбками, предложили кофе и печенье. Больше всего они боялись, что их будут расспрашивать об уроке, но, слава богу, прозвенел звонок, и все разошлись. Оставшись в одиночестве, они сами налили себе кофе и уселись в углу за последним столом. Нужно было снова написать комплект записок для следующего класса. Когда записки были готовы, они допили кофе и на все еще дрожащих ногах вышли во двор. Увидев их лица, охранник даже не стал смеяться, а наоборот сочувственно покачал головой.

— Да, я вижу, вам круто пришлось. Зря вы не взяли мой пистолет с собой.

— Какой там пистолет, — махнула рукой Рита. — Там меньше, чем пулеметом или базукой не обойдешься. Ладно, мы пойдем, посидим где-нибудь в таком месте, где нет детей школьного возраста.

Они действительно пошли в маленький скверик, где днем никого не было и просидели там полдня, выйдя только один раз на улицу, чтобы купить шуарму. Они нечасто позволяли себе такое удовольствие, так как для них это было дорого, но сегодня они чувствовали, что заслуживают хорошую еду, так как силы для второго урока им должны были понадобиться немалые. Заодно они обсудили тактику и стратегию борьбы со следующим классом и вернулись в школу отдохнувшие и готовые выстоять в новом бою. В конце концов, им предстояло вытерпеть только сорок пять минут.

В следующем классе урок начался удачнее. То есть сразу в ход пошел журнал, дальше Белла опять начала стремительно выхватывать картинки, и они с Ритой уже даже начали немного расслабляться, как вдруг все пошло кувырком. Одна из учениц вдруг начала кричать, так как просто говорить эти дети изначально не умели, их никто не учил.

— Учительница, учительница, — вопила она, что было сил, — он взял, он взял.

— Что он взял? — попыталась было выяснить Белла, но не тут-то было.

— Он взял, он взял, — продолжала надрываться девочка, не обращая вниманий на Беллины вопросы.

Белла хотела подойти к ней и остановить, но тут оживился тот мальчик, на которого она показывала.

— Я не брал, я не брал, — так же в полную силу завопил он.

— Нет, он взял, нет, он не брал, — с удовольствием подключились к ним их ближайшие соседи, и начался обычный бедлам.

— Что он взял? Чего он не брал? — все еще пыталась выяснить Белла, совершенно не слыша, однако, собственного голоса, но тут вмешалась потерявшая терпение Рита. Подскочив с орущим детям, она силой хлопнула журналом прямо у них под носом и изо всех сил заорала.

— Молчать! И, когда ошеломленные дети на минуту примолкли, она закричала на них, как могла громко.

— А ну быстро отвечать, что у нее пропало, Нет, ты будешь говорить, — она показала на сидевшего рядом с девочкой ученика. — Отвечай, быстро, немедленно, точно, и не орать, а говорить. Понял? А вы, молчать.

И она снова хлопнула журналом по столу.

— У нее пропала резинка, — на удивление спокойно ответил мальчик. — А только он ее не брал. Вот она под столом валяется.

— Так, молча взять резинку. Я сказала молча, понятно? — сурово сказала Рита. — А теперь сесть и замолчать навсегда. Поняли меня?

Дети усиленно закивали головами. Белла снова продолжила урок. За этот урок они успели немного больше, и это был уже прогресс.

После звонка, когда ученики, сорвавшись с места, убежали домой, и Белла и Рита совершенно измученные вышли в коридор, к ним подошла симпатичная русская девочка и вежливо спросила:

— Скажите, это вы русская учительница?

— Да, — кивнула Белла, — А что ты хотела?

— Я отстаю в занятиях по английскому, и учителя сказали мне, что теперь в школу пришла русская учительница, которая будет со мной заниматься дополнительно.

— Но ведь здесь учителя не занимаются дополнительно с учениками, — неуверенно сказала Белла. — Здесь берут учителей за деньги.

— Да, — все также безмятежно подтвердила девочка. — Местные не занимаются, но у моей мамы нет денег на частных учителей. Поэтому учителя мне и сказали, что со мной будет заниматься русская учительница. Когда мы начнем?

Белла стояла, не зная, что ей ответить. С одной стороны ее возмущала бесцеремонность этой девочки. Но с другой стороны, она ведь была учительницей и хоть на учителей клятва Гиппократу не распространяется, не могла отказать ребенку.

— Ну, хорошо, — наконец произнесла она, — давай твой учебник и покажи мне, что вы учите.

— А у меня нет учебника, — улыбнулась девочка.

— Как это нет? — удивилась Белла. — А как же ты учишься?

— А я поэтому и отстала, что у меня нет учебника.

— И как же мы с тобой будем заниматься без учебника?

— А вы мне дадите, — уверенно ответила девочка.

— И где ж я его возьму, по-твоему?

— Не знаю, где хотите.

— Подожди, — вмешалась в разговор Рита. — А почему у тебя нет учебника?

— У мамы нет денег на учебники.

Так, — Рита оглядела девочку. Та была одета в красивые шорты и явно очень дорогие кроссовки. — Значит, на это все хватает, а на учебник нет? Вот что, дорогая, если хочешь заниматься, купи учебник. До свидания.

Они медленно пошли вниз по лестнице, счастливые, что на сегодня их муки окончены. О завтрашнем дне Белла старалась не думать. Все также, наслаждаясь вернувшимся к ним душевным покоем, они подошли к учительской, дернули дверь, но она оказалась закрытой.

— Интересно, чего это они закрылись? — недоуменно произнесла Рита и огляделась по сторонам. И только тут им бросилось в глаза, что в школе царит полная тишина и вокруг не видно ни одного человека.

— Ой, они что, уже все ушли? — растеряно пискнула Белла. — Как это? Разве так бывает в школе?

Но, очевидно, здесь именно так и было. Сразу после уроков учителя уходили домой.

— Ничего себе, Ритка, представляешь, как они тут работают. А мы же там, в школе вечно допоздна сидели, то класс с дежурными убирали, то мероприятия проводили или с учениками дополнительно занимались. А еще всякие летучки, совещания, планерки, отчеты и планы писали, репетировали сборы, выступления, наглядные пособия на следующий день готовили. А тут ничего этого нет.

— Ты лучше скажи, куда нам с тобой журнал девать, — перебила ее Рита. — Не тащить же его домой.

— Ты что, нет, конечно, — испугалась Белла. — Это же документ, я не могу его забрать. Давай занесем его директрисе в кабинет.

Они подошли к кабинету директрисы, но и он был безнадежно заперт.

— Ну-ну, — вздохнула Белла. — Я еще такой школы не видела. Что будем делать?

На их счастье из какого-то кабинета вышла женщина с ведром и тряпкой, конечно же, русская. Она достала связку ключей и открыла девушкам учительскую. Избавившись от журнала, они бойко зашагали домой. Белла всю дорогу не могла нарадоваться, что этот страшный день прошел.

— Слушай, а ты уверена, что завтра их учительница будет с тобой? Она, что заболела сегодня?

— Нет, она сегодня просто попросила меня провести уроки самой, так как ей нужно пойти на анализы. Понимаешь, она ждет ребенка, ей уже скоро рожать.

— А, так она молодая?

— Я бы не сказала, ей сорок два.

— А чего ж она так поздно собралась рожать?

— Да это у нее четвертый, ты же видишь, у них у всех по трое или четверо.

— Интересно, зачем им всем столько детей.

— Я, между прочим, у нее спрашивала. Она говорит, здесь часто бывают войны, поэтому они рожают детей про запас.

— Ничего себе, про запас. Ребенка ведь одного другим не заменишь.

— Не заменишь, конечно, но все равно, если с одним что-нибудь случится, лучше остаться с остальными двумя — тремя, чем одной. Хотя с другой стороны, у единственного ребенка есть преимущество.

— В смысле?

— У них, если в семье один ребенок, его не берут в боевые части. Во время войны воюют только специально обученные боевые войска, а остальные как бы в тылу, если он есть, конечно, этот тыл, страна-то ведь маленькая. А девочек, тут же все девочки служат, вообще сразу увозят подальше от фронта, они не воюют. Ну, и единственными детьми они не рискуют. Мы уже с Сашей думали об этом. Если у нас будет еще один ребенок, то Пашку могут взять в боевые части, а если он останется единственным, то нет.

— Ну и что вы решили?

— Да Саша разговаривал с местными, и они ему такое сказали, не поверишь. Оказывается, у них считается очень престижным служить в боевых частях. Туда всегда есть столько желающих, что там конкурс, как в университет. И нужно еще сдавать всякие тесты и иметь хорошую физическую подготовку, чтобы туда попасть. А если единственный ребенок хочет служить в боевых войсках, его мать должна подписать ему разрешение, иначе его не возьмут.

— Надо же, какая гуманная армия. А у нас во дворе двух братьев-близнецов отправили в Афганистан. Один погиб там, второй его привез в гробу, и снова туда уехал. Представляешь, каково было их родителям?

— Ох, вообще не представляю.

— Мама, Рита! — вдруг раздался радостный вопль, и они увидели бегущего к ним Пашку.

— Господи, что случилось? — на всякий случай испугалась Белла.

— У нас новые соседи в следующем подъезде. Русские, из Одессы, — еле переведя дух, сообщил Пашка. — И девочка у них есть, ей тоже шесть лет скоро будет, как и мне. Ее Эвелиной зовут.

— Отлично, — обрадовалась Белла, — у тебя, наконец-то, будет с кем играть. Хотя, конечно, если они из Одессы…

— Вот именно, — отозвалась Рита, — если они из Одессы, начнут такое гнать. Там же простых людей не бывает, все начальники и все блатные.

— Ладно, главное, у Пашки будет подружка. А к тому, что они будут рассказывать, можно просто не прислушиваться.

* * *

— Ну, как тебе новая девочка, сынок? — благодушно спросил Саша, усаживаясь перед телевизором после плотного ужина. — Хоть хорошенькая?

— Не очень, — честно ответил Пашка, и, подумав, вдруг прибавил. — Но бюста у нее ничего.

— Что-что у нее ничего? — Саша подумал, что ослышался.

— Бюста у нее ничего, — спокойно повторил Пашка.

— Подожди, подожди, сколько ей лет? Шесть? Как тебе? Так откуда же у нее бюста? Белла, — обратился он к жене, которая вообще онемела от изумления. — Ты эту девочку видела? У нее что, в самом деле, уже бюста есть?

— Какая там бюста, что вы ерунду мелете. Пашка, что ты болтаешь? Ты хоть понимаешь вообще, что ты говоришь?

— Да, — упрямо сказал Пашка, — понимаю. Папа тоже так говорит, я сам слышал.

— Как я мог такое говорить? — удивился Саша. — Я же эту девочку вообще не видел.

— Не об этой девочке, а об тех тетях, что в парикмахерской.

— Каких тетях? — мгновенно среагировала Белла.

— Ну, помнишь, мы ходили с папой и Юрой стричься в парикмахерскую? Мы там сидели, ждали в очереди, а там тети все время ходили туда — сюда, туда-сюда. А папа и Юра головами все время вертели, а потом папа сказал, ничего себе у них бюсты, а Юра сказал, давай лучше пойдем отсюда, а то у нас уже скоро головы отвалятся.

— Так, все понятно, — зловеще процедила сквозь зубы Белла. — Ну, с твоим папой я потом отдельно поговорю, а ты больше такие глупости не повторяй. Пойдем лучше во двор, познакомимся с девочкой и ее родителями.

Новые соседи действительно уже сидели на площадке, и их голоса доминировали в общем разговоре. Еще только подходя к площадке, Белла и Рита, которую она позвала с собой, узнали, что в Одессе у тех была огромная квартира в «сталинском доме» понятное дело, и на автобусах их новая соседка никогда не ездила. У свекра была машина, и она привыкла ездить только на машине, как впрочем, и ее муж, и дочь.

— Интересно, как это свекор успевал всех всюду возить на одной машине? — шепнула Рита Белле.

— Ох, что ты ее слушаешь, — отмахнулась Белла. — Здесь почти все такое же несут. Ты что, не привыкла еще?

— Я, между прочим, хочу сразу какое-то дело взять, — вальяжно вступил в разговор муж соседки. — Недавно вот видел объявление, продается линия, завтра позвоню, узнаю, что они хотят.

— Какая линия? Что такое линия? — заволновались слушатели, испугавшись, что вновь прибывшие обойдут их.

— Как вы не знаете, что такое линия? — деланно удивился мужчина. — Ну, могу объяснить вам. Линия — это, когда вы берете на себя поставку каких-нибудь продуктов в определенные магазины. Например, вы беретесь поставлять яйца в так сказать «свои магазины», то есть те, с которыми у вас есть договор. Ну и, естественно, берете себе разницу между ценой производителя и тем, что платит магазин. Правда для этого нужно иметь подходящий транспорт, но линия часто и продается вместе с машиной. Для начала, линия это неплохо, но только для начала, конечно, — важно добавил он, а жена вздернула подбородок и гордо обвела всех взглядом. Шуточное дело, она ведь была женой уже почти хозяина «линии».

Посмеиваясь про себя, Рита с Беллой вышли на площадку и уселись на свободные места. Как они и думали, новая соседка была упитанной полногрудой крашенной блондинкой, и рядом с ней восседала ее мать, точная копия ее, только постарше. Когда Пашка появился на площадке, к нему сразу же метнулась худенькая, черная как галка девочка, и по-хозяйски схватила его за руку.

— Чего ты так поздно? — недовольно спросила она, и тут же не дожидаясь ответа, потащила за собой. Обалдевший Пашка покорно пошел за ней, даже не спрашивая, куда она его ведет.

— Меня бы он так слушал, — сквозь зубы пробормотала Белла и, повернувшись к блондинке, спросила, изобразив ласковую улыбку.

— Это, наверное, Эвелина, ваша девочка?

— Да, — гордо кивнула та. Она, видно, привыкла гордится всем, что принадлежало ей. — А вам ваш сын, наверное, уже рассказывал о ней? Они сегодня днем уже успели познакомится.

— Да, он нам рассказывал, — подтвердила Белла, не вдаваясь в подробности Пашкиного рассказа. — Она будет ходить в его садик? Это самый ближний к нам детский сад, все дети из нашего двора туда ходят.

— Ну, не знаю, будет ли она ходить в садик вообще, — протянула соседка. — Там она у нас не ходила в сад.

— Но это обязательный сад. С пяти лет все дети здесь ходят туда. Это как нулевой класс, и там их готовят к школе.

— Да, с ними там занимаются ивритом, и вообще они там отмечают все праздники как положено. Пашка теперь нас учит, что нужно делать на каждый праздник, — поддержала подругу Белла. — И еще они там учат песни, стихи, и даже компьютер.

— Вот видишь, я же тебе говорил, что нужно оформлять ее в сад, — сказал муж, который был, по-видимому, все-таки немного попроще.

— Но она же у нас привыкла к гувернантке, — ответила жена, вроде бы обращаясь к нему, но стараясь говорить так громко, чтобы ее слышала вся площадка. И действительно, при слове «гувернантка» все замолчали и почтительно посмотрели на одесситов.

— Да, у нее всегда была гувернантка, — убедившись во всеобщем внимании с удовольствием повторила новая соседка, — и может быть, и здесь мы возьмем ей учительницу, которая будет ее обучать.

— Да, конечно, — тут же спохватился ее муж, — тем более что мы, скорее всего, не будем здесь жить, а переедем в центр. Вот там действительно можно чего-то добиться.

— А теперь вы поняли, что я была права, когда говорила, что нужно ехать только в Тель-Авив, или на крайний случай в Ришон-Ле-Цион? — наконец-то получила возможность поработать на публику и теща. — Все наши друзья там, и все, слава богу, хорошо устроены, или имеют свое дело, или работают на хороших местах.

И пошло-поехало. Начались полуфантастические рассказы, как многим из друзей повезло, как их ценят хозяева, какие зарплаты и премии им выписывают, стоит им только переступить порог. Потом в ход уже пошли и совсем фантастические истории, как люди на улице случайно знакомились с местными, и те оказывались миллионерами и потом осыпали своих случайных знакомых тысячами шекелей и ценными подарками или устраивали на работу, естественно начальниками. Риту и Беллу скоро затошнило от всех этих глупостей, и они решительно направились домой, поняв, что дружбы с новыми соседями не получится. К их удивлению Пашка идти с ними отказался, вернее за него отказалась Эвелина, а он только промолчал. Белла не стала настаивать и, приказав ему через полчаса быть дома, пошла домой сама, рассказывать мужу о новых соседях.

Первое впечатление оказалось верным, дружбы у них действительно не получилось, но зато Эвелина вполне серьезно положила на Пашку глаз и не давала ему ни минуты покоя. Никакую гувернантку ей, конечно, не взяли, и она пошла в садик, как и все. Мало того, что она командовала Пашкой там, после сада, едва Белла успевала накормить сына, Эвелина тут же оказывалась у них дома. Беллу и Сашу начала даже тревожить это покорность сына, ведь это получалось, что любой, у кого тверже характер мог взять над ним власть.

— Сынок, — однажды попытался внушить ему Саша, проводя с ним воспитательную беседу. — Ты можешь хоть иногда говорить ей свое твердое мужское «нет»?

— Могу, — согласился Пашка, но потом со вздохом добавил. — Только она все равно не послушает.

— А ты тогда, поучи ее по-нашему, по-мужски, — понизив голос, посоветовал ему Саша.

— Как это? — также шепотом поинтересовался сын.

— А по морде ей надавай, Только маме не говори, что это я тебя научил.

Пашка понимающе заговорщически кивнул, и действительно на следующий же день налупил подругу, когда она как всегда приставала к нему с какой-то игрой. Но это мало помогло. Та, хоть и рыдала, но все равно ни на минуту не оставляла его в покое. Однажды Саша, неудачно пошутив, еще больше ухудшил дело.

В тот вечер они праздновали Беллин день рождения. Праздновали скромно, как и полагалось «олимам», в кругу семьи. Приглашены были только Рита и Юра. В разгар праздника как всегда по вечерам заявилась Эвелина. На ее вопрос, что они празднуют, подвыпивший Саша ляпнул, что они отмечают ее и Пашкину свадьбу, так как им давно уже пора пожениться. Согласно кивнув, Эвелина принесла себе стул и тоже приняла посильное участие в застолье. Никто даже не заметил, что через некоторое время она исчезла минут на пятнадцать, а затем вновь появилась с большой сумкой, которую отчаянно пыхтя с трудом затащила к ним в дом.

— Что это ты принесла, Эвелина? — удивлено спросила Белла, разглядывая сумку.

— Как что? Свои вещи, — ответила Эвелина, вновь усаживаясь за стол.

— Какие вещи? Зачем?

— Ну я же теперь буду жить у вас. Мы же с Пашкой поженились, — спокойно объяснила та, откусывая кусок пирога.

— Блин, — только и смог сказать Саша в ответ на это заявление, а все остальные просто вообще лишились дара речи.

Следующие полчаса прошли в бесплодных попытках убедить Эвелину, что это была просто шутка, и что ей нужно вернуться домой.

Эвелина твердо стояла на своем. Они с Пашкой теперь муж и жена и должны жить вместе.

— Вы же сами сказали, дядя Саша, что это наша свадьба, — то и дело приводила она решающий довод, и как бедный Саша не изворачивался и не юлил, отрицать этого он не мог. К его счастью, так как он уже начал понимать, что сегодня жена ему точно устроит Варфоломеевскую ночь, вдруг раздался звонок, и в квартиру вошли недоумевающие мама и бабушка Эвелины. Они пришли выяснять, почему из комнаты их дочки и внучки вдруг исчезли все ее вещи. Пришлось ввести их в курс дела, они тоже присоединились к хору голосов, уговаривающих Эвелину вернуться домой. Где-то через полчаса их терпению пришел конец, и они силой поволокли упирающуюся и отчаянно ревущую невесту домой. Саша и Белла вздохнули с облегчением, но оказалось, что они избавились от невестки только на ночь. Придя к ним на следующий день в восемь утра, она объявила, что временно будет ночевать дома, но каждый день после садика все равно будет у них. И слово свое она держала, Пашка не оставался без нее ни на минуту. Он даже привык к этому и ходил довольный тем, что у него в отличие от всех других детей, есть жена. Правда, время от времени, когда она уж очень ему надоедала, он лупил ее, и тогда она плакала и кричала ему, потешая всех русскоязычных соседей:

— Правильно моя бабушка говорила мне, чтобы я не выходила за тебя замуж, потому что у тебя ничего нет. Ты же нищий.

Но, тем не менее, она от него не отставала, а наоборот, все больше и больше входила в роль жены. Когда Белла кормила их обоих, а это приходилось ей делать регулярно, так как Эвелина находилась у них до позднего вечера, Эвелина сама подавала ему еду и относила в раковину его тарелку. Она также ставила на место его игрушки и наклеивала ему в тетрадь картинки с машинами, которые он собирал. В общем, как говорил Саша, ей осталось только стирать ему штаны, и тогда она уже по-настоящему сможет считаться его женой. Дело заходило все дальше и дальше. Однажды Белла собралась в магазин и, выйдя из дому, позвала Пашку, который играл с Эвелиной под окном. Белла никогда не оставляла его одного и сейчас тоже сказала детям:

— Пашенька, пойдем со мной в магазин, а ты, Эвелина, пока пойди домой или подожди его здесь.

— Нет, — непререкаемым тоном возразила та. — Пашка останется со мной, я сама присмотрю за ним.

— Паша не останется с тобой, — холодно сказала Белла. — Он пойдет со мной в магазин.

— Нет, не пойдет, — последовал ответ.

— Нет, пойдет, — вконец разозлилась Белла. — Он сделает то, что говорю ему я. Я, между прочим, его мать.

— А я, — подбоченившись, гордо ответила ей Эвелина, — я его жена.

Неизвестно, чем бы это все кончилось, но через пару месяцев новые соседи действительно переехали жить в Ришон-Ле-Цион. Возможно, у них здесь что-то не получилось с линией, или их сманили живущие там друзья, но они уехали и увезли с собой Эвелину. Вначале оставшись один Пашка с облегчением вздохнул, но потом стал задумываться и, наконец, заскучал по-настоящему. Однажды вечером он объявил родителям, что ребенку плохо без жены и спросил, не могут ли они для него написать объявление.

— Какое объявление? — удивились те.

— Мальчик, шести лет, хочет познакомиться с девочкой, — совершенно серьезно объяснил им сын. — Я повешу его возле магазина, и найду себе другую жену.

* * *

Только закончилось дело с Пашкиной женой, как началась другая история. На этот раз в центре нее оказались Юра и Рита. Однажды в субботу в шесть часов утра они проснулись от громкого стука в дверь. Это оказался сосед, который сказал им, что спугнул вора, грабившего их сарай. Сарай был хозяйский, Юриного и Ритиного там ничего не было, но все равно они испугались, что вор унес что-нибудь ценное и хозяйка может подумать, что это они украли ее вещи. Они бросились вдогонку за вором, но того уже и след простыл. На дорожке при въезде во двор осталась его машина, правда такая старая и потрепанная, что ее действительно не было жалко бросить.

Юра и Рита так и не смогли определить, унес ли вор что-нибудь из сарая, но замок двери был взломан и Юра заколотил дверь несколькими гвоздями, и они пошли досыпать. Но через некоторое время их опять разбудил стук в дверь. Оказалось, что это пришли возмущенные соседи, которым машина вора перегородила выезд из двора.

— Уберите машину, — потребовали они. — Мы не можем выехать.

— Как я ее уберу? — запротестовал Юра. — Она же закрыта на ключ, я не могу ее перегнать.

— А вот это не наше дело, — отвечали соседи, — как хотите, так и убирайте, но только побыстрей.

— Но это не наша машина, — привел веский довод Юра. — Причем здесь мы?

— Нет уж, — ответили ему, — вор ваш, значит, и машина тоже ваша.

Подумав, Юра разбудил Сашу, и они вместе с Ритой и Беллой скатили машину с дорожки и оттащили ее вглубь двора, где и поставили в углу и снова пошли досыпать. Но очень скоро их разбудили теперь уже другие соседи, которые заявили, что двор маленький, у них и самих не хватает мест для стоянки, и лишняя машина им во дворе ни к чему. Саша и Юра подумали было выкатить ее на улицу, но в их переулке машины и так стояли с двух сторон почти вплотную друг к другу. Тогда Белле, наконец, пришла в голову здравая мысль вызвать полицию.

— Пусть они по номеру найдут хозяина и заставят его взять свою машину назад. Заодно пусть узнают, что он украл из сарая, — объявила она, и все четверо сочли эту мысль очень разумной. Но как оказалось, они просто никогда не имели дело с израильской полицией. В то время в Израиле была нулевая преступность. Служба в полиции была явной синекурой, и полицейские совершенно не привыкли, чтобы их беспокоили из-за какой-то кражи, да еще и требовали выехать на место преступления в субботу, поэтому они отпирались как могли, но Белла и Рита от них не отставали, поэтому они все-таки приехали, через пару часов, посмотрели на машину и крепко задумались не зная, что делать дальше.

На некоторое время их выручила соседка-израильтянка, тонко разбирающаяся в обычаях своей страны и знавшая, что первым делом полицейские должны выпить по чашке кофе. Посидев с чашками кофе на заборе, полицейские принялись говорить по своим рациям и, наконец, этак примерно через полчаса объявили ребятам, что машина эта краденная и определить по ней личность вора они не могут.

— Тогда снимите с дверей отпечатки пальцев, — посоветовал им Юра. — Наверное, у вас в полиции найдутся отпечатки этого человека, раз он вор.

Услышав об отпечатках пальцев, полицейские не поверили своим ушам.

— Что нам нужно сделать? — потрясенно переспросили они.

— Снять отпечатки пальцев, — терпеливо попыталась разъяснить им Юрину мысль Белла.

Поняв, что они таки не ошиблись, полицейские укоризненно покачали головами и минут пять возмущенно цокали языками.

— Гверет слишком много начиталась детективов, — наконец, объяснил один из них остальным, по-видимому желая избавить коллег от нервного шока, вызванного таким беспардонным требованием.

— Ну, хорошо, черт с ним с вором и его отпечатками, — махнул рукой Саша, которому это все уже начало надоедать. — Заберите тогда эту машину и отдайте хозяину.

— Что нам сделать? Забрать машину? — снова удивились полицейские.

— Ну да, конечно, — сказали им.

Полицейские снова стали усиленно совещаться и, наконец, все тот же, умник сказал.

— Мы можем вызвать эвакуатора, он заберет машину, но с вас тогда триста шекелей.

— С нас? — в свою очередь удивились потерпевшие. — Почему это с нас?

— А кто же ему заплатит? — резонно ответили им. — Не мы же. Вор ваш, вы и платите.

И полицейские, довольные удачно проведенной операцией, уехали к себе в участок, чтобы, наконец, попить кофе в привычной рабочей обстановке, а отказавшиеся платить потерпевшие остались вновь наедине с машиной и крупной проблемой, так как соседи не переставали требовать от них убрать ее из двора. Еще несколько дней они надеялись, что, может быть, у вора проснется совесть, и он все-таки избавит их от своей машины, но тот, по-видимому, предпочел угнать другую, а эту бросил окончательно. Позвонивший за это время Вовка предложил им продать машину на запчасти, но, не имея никакого криминального опыта, ребята побоялись сделать это. Несчастная машина простояла у них во дворе несколько недель. Все это время окончательно запуганные соседями Юра и Рита боялись даже высунуть нос из квартиры, открывали дверь только на условный звонок Саши и Беллы и, когда им все-таки нужно было выйти из дому, пробирались по двору украдкой или пробегали бегом, не оборачиваясь на окрики соседей. В отместку соседи собирались под их окнами и громко говорили о бессовестных людях, которые за стоянку не платят, но не стесняются держать машины своих воров на чужом месте. Наконец, кто-то смилостивился над ними. Однажды утром машина исчезла. То ли вор, дай ему бог здоровья, все-таки вернулся за ней, то ли кто-то из соседей продал ее на запчасти, но Юра и Рита, наконец, вздохнули свободно и постепенно стали отходить от свалившегося на них кошмара.

Вовка позвонил не просто так, чтобы дать своим наивным друзьям совет, как поступить с бесхозной машиной, а еще хотел похвастаться перед ними своим новым бизнесом. Его финка уехала, и он закрыл контору, повесив на дверях объявление, что набор моряков окончен.

— Ну, и что ты теперь делаешь? — с любопытством спросила Рита, которую очень интересовала Вовкина деятельность. В ней и самой жила склонность к авантюризму, и, если бы не Юра, не допускавший даже мысли о какой-нибудь авантюре, она бы уже давно присоединилась к Вовке. По ночам, перед сном она часто обдумывала всякие полузаконные, а то и вовсе незаконные способы зарабатывать деньги и пришла к выводу, что это очень даже увлекательный образ жизни. Но при брате она, конечно же, делала вид, что тоже не одобряет Вовкины проекты и жаждет только одного — продолжить учебу в колледже и устроиться на работу в детский сад.

— Так что ты теперь делаешь, Вовка? — спросила она с явной завистью в голосе.

— Я теперь помогаю людям получить ссуды, — прозвучал гордый ответ.

— Подожди, как это? — не выдержав, перехватил трубку Юра.

— А вот так. Купите газету «Вести» и увидите мое объявление. Там и адрес есть, приезжайте. Посмотрите, сколько у меня клиентов.

— А ты что, и вправду им помогаешь? — подозрительно продолжал выспрашивать Юра.

— Блин, конечно, помогаю. Короче, хотите увидеть, приезжайте завтра к девяти утра ко мне в мою новую контору.

Юра не хотел ехать, но, когда Рита сказала, что поедет сама, он нехотя присоединился к ней. По-видимому, он раскусил ее и всерьез опасался, что без него Рита тут же сделается Вовкиным партнером, а носить передачи сестре в тюрьму он не хотел, да и что потом говорить маме и бабушке, которым он пообещал смотреть за ней.

Новая Вовкина контора была в очень солидном многоэтажном здании, и Рита снова почувствовала приступ зависти. Вовка все-таки почти что выбился в люди, и, наверное, неплохо зарабатывает. У нужных им дверей действительно сидела очередь, состоящая из троих крепких мужчин. Подойдя, ребята подергали дверь, но она оказалась закрытой.

— Он еще не пришел, — сказал им один мужчина, — мы сами его ждем.

При этом он как-то странно переглянулся со своими спутниками и многозначительно поиграл зажатым в руке здоровенным разводным ключом.

У ребят начали возникать нехорошие предчувствия, но просто так повернуться и уйти они не могли, поэтому уселись на стулья рядом с мужчинами и приготовились ждать.

— А вы ребята тоже за ссудой? — снова заговорил с ними тот же мужчина.

— Ну, в общем, да, — промямлила Рита, — А что?

— А то, что вам не стоит сюда обращаться, потому что этот парень, который сидит в этой конторе, он прожженный аферист.

— Как это? — испугалась Рита. Неужели Вовка, таки, попался, промелькнуло у нее в голове. А Юра даже как будто бы обрадовался, наконец. Вовка попался, и с готовностью повернулся к говорившему, чтобы послушать.

— А что он такого делает? — дрожащим голосом спросила Рита. — Он что, ссуды не дает?

— Ничего он не дает. Он просто дурит людей. Я у него был вчера, хотел взять ссуду на машину. Он меня выслушал, сказал, что, конечно же, поможет мне. Я заплатил ему 600 шекелей, и он дал мне письмо в страховую компанию, где по его рекомендации мне должны были дать ссуду. Ну, я сразу и пошел, это здесь недалеко на Адаре же, улица Елаг, 17. Прихожу, спрашиваю, здесь ссуды дают, говорят да, дают. Ну, я им сразу письмо, они распечатывают, читают и при этом очень странно поглядывают на меня. Потом эта девушка, которая взяла у нас письмо позвала еще нескольких ребят, они почитали и начали хихикать. Я смотрю и ничего не понимаю. Я же письма не читал, оно было запечатано. В конце концов, мне надоело их хихиканье и перешептывание, и я у них опять спрашиваю, так я могу получить ссуду.

— Можете, можете, — успокаивают они меня. — Только вам нужно будет оформить у нас страховку. Но у нас очень выгодные условия, это у вас также будет и накопительная программа. В общем, начали мне там рассказывать, я послушал, действительно, вроде бы неплохо. Сам ведь никогда не заставишь себя деньги откладывать, а тут с тебя будут брать, хочешь — не хочешь, и так и накопишь на старость. И еще, если что-нибудь случится, тоже неплохо деньги получить. В общем, я согласился, мы там бумаги подписали, но потом я не выдержал и говорю

— А что же вам так смешно было вначале?

Они снова переглянулись, и девушка мне говорит:

— Понимаете, вы уже третий человек, который с таким письмом приходит.

— Ну и что? — спрашиваю.

— Так ведь мы этого парня даже и не знаем вообще, и не понимаем, почему он к нам людей посылает.

— А что же он написал в этом письме? — спрашиваю.

— А вот сами почитайте, — отвечают и дают мне письмо. — Читаю, а там написано, представляете, девочки, помогите этому парню получить ссуду. И все. В общем, когда я прочитал это вслух, они снова начали хохотать как сумасшедшие. А мне ведь не до смеха. Я им говорю:

— Хороший смех, я же ему за это письмо 600 шекелей заплатил.

Они как услышали про шестьсот шекелей, даже смеяться перестали, только снова начали удивляться и спрашивают:

— Да зачем же вы к нему вообще пошли? Вот наше объявление в газете, даем ссуды на машину, зачем вам было сначала куда-то еще идти?

— Так я же думал так просто не дадут, нужно сначала какой-нибудь рекомендацией заручиться или как это, протекцией что ли. Ну и пошел.

Тогда один из них и говорит:

— Знаете, что я вам могу чисто по-человечески посоветовать? Возьмите каких-нибудь знакомых ребят покрепче и идите к наму, требуйте деньги назад. И пусть это вам послужит уроком, никогда не обращаться ко всяким посредникам. Это все аферисты.

— Ну, я и договорился со знакомыми ребятами с работы, и вот ждем его. Он нам деньги быстро вернет.

И он снова покачал в руке тяжелый ключ.

Рита и Юра переглянулись. У Риты на лице был написан ужас, а у Юры хоть и был торжествующий вид, все равно он понял сестру без слов. Вовку нужно было спасать.

— Знаете, мы тогда, наверное, пойдем. Нам его ждать незачем. Пошли, Рита, — нарочито громко сказал он сестре, схватил ее за руку, и они быстро спустились по лестнице и выскочили на улицу.

— Давай мы станем с двух сторон, — нервно сказала Рита, оглядывая улицу. — Мы же не знаем, с какой стороны он подойдет. Только нужно спрятаться, а то вдруг эти решат выйти на улицу.

Они стали смотреть, куда бы стать, но в этот момент из-за поворота показался Вовка. Он шел спокойной походкой человека с чистой совестью и даже как будто что-то насвистывал.

— Слава богу, — вырвалось у Риты, и они бегом устремились к своему легкомысленному другу. Прежде, чем Вовка заметил их и успел что-то сообразить, они налетели на него, схватили за руки и потащили за тот же угол, откуда он пришел.

— Э, вы что рехнулись? — добродушно спросил он друзей, когда они остановились, чтобы перевести дыхание и оглядеться по сторонам. — Давайте, выкладывайте, что случилось.

— Там три здоровых мужика сидят с гаечным ключом, тоже здоровым, — торопливо сказала ему Рита. — Они тебя ждут, собираются с тобой расправиться.

— А им чего, ссуду не дали? — удивился Вовка.

— Дать то дали, но показали, что ты написал в письме и посмеялись над ними. Вернее, там был один из них, а двух других, своих друзей, он позвал на помощь. Это ему там в страховой конторе посоветовали, чтобы ты ему деньги вернул, — объяснил Юра, пристально глядя на Вовку. Он ожидал, что у Вовки сейчас будет пристыженный вид. Мало того, что его афера так позорно провалилась, его еще и побить собирались, и друзьям пришлось его спасать. Но Вовка повел себя совершенно по-другому.

— Надо же какие дураки, — возмущенно сказал он. — Я им клиентов поставлял, чего им еще надо было? Нет, я этого не понимаю. Человек взял на себя труд присылать клиентов. Радуйтесь, берегите его как зеницу ока, поддерживайте его реноме, вам же выгодно с ним сотрудничать, нет, они его вместо этого подставляют. Ну и что теперь? Фиг они теперь клиентов получат, знаете, сколько здесь таких контор. Нет, этим дурням до нас еще расти и расти.

— Вовка, ты лучше скажи, они могут тебя по твоей конторе вычислить? — нервно спросила Рита, все еще не придя в себя от пережитого испуга. — Ну, узнать, например, где-нибудь, кто снимает помещение, найти твой адрес. Понимаешь, они не шутили, и еще гаечный ключ с собой принесли.

— Тоже идиоты какие-то, — определил Вовка. — Они хотели ссуду, они ее получили. Какого рожна им еще надо?

— Этот мужик хотел, чтобы ты ему 600 шекелей отдал, которые он тебе заплатил ни за что.

— Как это ни за что? Как это ни за что? — возмутился Вовка. — Я ему пообещал, что он ссуду получит, он ее и получил. В чем я его обманул?

— Так ведь ему там сказали, что они бы и без твоего письма ему ссуду дали.

— Да? Так чего он к ним сам не пошел? Без моего письма? Я же его за руку в свою контору не тянул, и письмо не навязывал. Он сам пришел, сам заплатил, так что все было правильно. Человек, у которого мозгов хватает самому объявления в газетах посмотреть и сообразить, куда идти, ко мне не прийдет. А таким вот идиотам, которые ничего в жизни не понимают, и нужен посредник, который их направит в нужное место. А теперь, когда его там обслужили, он умным стал и давай ему деньги назад. Этак и после оправдательного приговора в суде можно потребовать у адвоката деньги назад, мол, наше дело было правое, мы и так бы победили. И у квартирного маклера, и у бюро трудоустройства, и вообще у всех. Знаете, как французы говорят? Хорошо быть умным, как моя жена потом…

— Да ты лучше скажи, могут они тебя по конторе вычислить? — прервал его разглагольствования Юра.

— Тю, — преспокойно ответил Вовка. — За кого вы меня принимаете? Это вообще даже не мое помещение и меня там никто не знает.

— А как же ты там сидел?

— Да там у парня одного было какое-то дело, но он закрыл его и уехал, а комната до конца месяца оплачена, вот он мне ключ и отдал. Да ладно. Черт с ней, с этой конторой, больше я туда не пойду, так что и беспокоиться нечего.

— А если этот мужик тебя на улице где-нибудь встретит? — не унималась Рита.

— Да он через два дня забудет, как я выглядел. Он же специально не запоминал. Вот я, например, его уже совсем не помню, и он меня, скорее всего, тоже. Так что не переживай ты так, Ритка, — добавил он — Со мной все будет в порядке. Вы лучше расскажите, что у вас.

— У нас все идет по плану, — уверенно ответил Юра, не скрывая чувства собственного превосходства. — Мы закончили подготовительные курсы, и сейчас вот идем в отдел по делам студентов министерства просвещения. Там нам скажут, что дальше делать. Нам ведь нужно выбрать, где мы учиться будем.

— А, ну да, — согласился Вовка. — Вам лучше идти учиться. Вы такие люди, которым нужна только прямая дорога, чтобы все было распланировано и ясно.

— По-моему, — вспыхнул Юра. — это далеко не худший вариант. Еще не известно, что у тебя из твоих авантюр получится. Как бы они тебя не завели куда-нибудь, откуда потом тяжело выбраться будет. Вот сегодня, если бы мы не пришли и не увидели этих мужчин, чтобы с тобой было?

— А, — беззаботно махнул рукой Вовка, — как-нибудь бы выкрутился.

— Вот и хорошо, — сухо сказал Юра. — Ты извини, но нам нужно идти, а то мы не знаем, когда там прием оканчивается.

— Да, — примирительно улыбнулась Рита, стараясь сгладить впечатление от Юриного тона. — Нам нужно узнать, как записаться в университет или в колледж какой-нибудь, а то мы уже волнуемся.

Они распрощались, Рита потихоньку от Юры взяла с Вовки обещание, что он непременно позвонит, когда у него появится следующая идея. Вовка, внимательно посмотрев на нее, улыбнулся и едва заметно кивнул. Видно почувствовал родственную душу. Юра тоже это почувствовал, поэтому по дороге в нужное им учреждение прочитал сестре целую лекцию о порочности Вовкиного пути и о преимуществах честной жизни и высшего образования. Рита рассеянно слушала его разглагльствования, не отрывая глаз от ярких витрин и выставленных на улицу стоек с товарами. Конечно, далеко не все здесь было замечательно красивым, на Адаре ведь преобладают дешевые магазины, но количество продающихся вещей было просто устрашающим. Да и количество магазинов и магазинчиков, лавок и лавчонок тоже превосходило всякое воображение. Трудно даже было себе представить, какое количество народа нужно собрать, чтобы продать все эти товары. Правда, залитые солнцем улицы были запружены снующими во все стороны людьми. Они потоком катились по тротуару, то и дело останавливаясь у витрин и у лотков, вливаясь в открытые двери магазинов и сталкиваясь с теми, кто оттуда уже выходил, держа в руках огромные и маленькие яркие пакеты.

— Юра, как ты думаешь, — с любопытством спросила Рита, — откуда здесь столько народу? Понимаешь, сегодня же будний день, все вроде должны быть на работе или на занятиях, а не на улице. Они что, все не работают, что ли? За какие ж деньги тогда все покупают?

Юра недовольно насупился. Он как раз дошел до одного из самых важных пунктов в своей речи, а она оказывается его даже и не слушала. Да и ответить на ее вопрос было нет так-то просто. Он и сам уже об этом думал. Иногда ему случалось заходить днем в огромные «кеньоны» и видеть, что десятки умопомрачающе дорогих кафе забиты народом. И особенно много там было совсем молодых. А на улицах эти же совсем молодые парни и девушки садились в свои дорогущие машины, и мчались в кинотеатры, где только один билет стоил больше, чем Юра и Рита позволяли себе проедать за день. А ведь они здесь уже живут почти год, и ни разу еще не ходили ни в кино, ни в кафе. Даже почти ничего из вещей не покупали в магазинах, донашивали то, что привезли с собой. Не то, чтобы их вещи были некрасивые или некачественные. Нет, они перед отъездом покупали на толчке все «импортное». Их вещи были просто не такие, как носили здесь и по ним можно было сразу определить, что они «русские». А ведь Ритке только восемнадцать, ей хочется, наверное, тоже что-нибудь купить и не отличаться от остальных девушек. Юре вдруг стало жалко младшую сестренку.

— Ничего, Ритка, — непривычно мягко сказал он. — Мы с тобой тоже будем ходить по кафе, кинотеатрам и дискотекам. И машины тоже купим. Вот увидишь, будет и на нашей улице праздник.

Но праздника не получилось, во всяком случае дальше дела пошли так, что его пришлось надолго отложить. Еще хорошо, что Юра в последний момент сообразил задать этот вопрос, а то, чтобы они делали, если бы тяжелые времена пришли неожиданно. А случилось вот что. В отделе по делам студентов им объяснили, что они могут подавать документы в любой университет по выбору. Им даже не нужно будет сдавать психометрию, которая здесь считалась вступительным экзаменом. Но учиться придется начинать сначала. То есть их примут только на первый курс. Но они и сами понимали, что так для них даже лучше. Хоть они уже свободно изъянялись на иврите, все равно учиться на чужом языке будет непросто. Платить за учебу им не надо будет, за них будет платить центр абсорбции. И вдруг Юре пришло в голову спросить, будут ли они деньги на жизнь тоже по-прежнему получать от центра абсорбции.

— Какие деньги на жизнь? — удивилась начальственная дама. — Вам и так будут оплачивать учебу, а мы, — тут фальшивая приветливая улыбка мигом исчезла с ее лица, — за наших детей, между прочим, сами платим. И нам тоже учебу никто не оплачивал. Так что скажите спасибо и за это.

— Но ведь если мы не будем получать деньги на жизнь, мы же не сможем учиться, — попыталась объяснить ситуацию Рита. — Мы здесь с братом вдвоем, нам некому помогать.

— Видите ли, это не наша проблема. Постарайтесь ее сами как-нибудь решить, — развела руками чиновница. — Узнайте в министерстве абсорбции, может там вам чем-нибудь помогут.

Но и в Сохнуте, как здесь все называли министерство абсорбции, тоже только развели руками и посоветовали подыскать себе какую-нибудь работу по вечерам или по ночам. Например, сторожить что-нибудь, охранники требуются всегда, или устроиться работать официантами в кафе или в ресторане. Здесь возможностей много, сказали им и заодно сообщили, что те деньги, которые они получили в этом месяце были последними. А теперь пора и самим о себе позаботиться. И с ними вежливо попрощались и выпроводили за дверь.

— Так, — угрюмо сказал Юра, когда они очутились на улице, — ну и дела. И что нам теперь делать?

— Я думаю, — постаралась успокоить его Рита, — что, наверное, они правы. Не могут же они кормить нас вечно, мы же не маленькие.

— Да, но почему нас никто не предупредил об этом? Все нам говорили, вам не о чем беспокоиться, будете себе учиться и все.

— Ну, кто же это говорил? Такие же олимы как мы, которые и сами знают обо всем понаслышке. А ты лучше скажи, как это нам и в голову не пришло пойти и узнать все самим?

— А черт его знает, привыкли уже как-то, что нам деньги просто так дают. Ну, хорошо, давай решать, что будем делать дальше.

— А дальше будем искать работу, — решительно сказала Рита, — они правы. Мы, слава богу, уже не маленькие и вполне можем работать. Пошли купим газеты и посмотрим объявления.

— И еще можно пойти в бюро трудоустройства, — предложил Юра, — только в настоящее, а не такое как у Вовки.

— Но ведь там, наверное, нужно платить. Давай сначала поищем по газетам.

Они накупили русских и ивритских газет и прямо на улице уселись на скамейку и стали их просматривать. Объявлений было много. И настроение у них сразу улучшилось Правда, когда они стали их внимательно читать, оказалось, что почти везде нужны были люди со специальностью и опытом работы не меньше трех лет. К сожалению, они не были ни поварами, ни сварщиками, ни шоферами, на эти три профессии был самый большой спрос, а научиться чему-нибудь у них времени не было.

— Смотри, — упавшим голосом сказала Рита, — официанты здесь тоже нужны с опытом.

— А охранники нужны с правом на оружие и после армии, — также уныло отозвался Юра.

— Знаешь, давай купим ивритские газеты, там, наверное, объявлений больше, — решила Рита.

Они купили еще и толстую ивритскую газету, оторвав от сердца семь шекелей, а ведь им сейчас нужно было особенно экономить. Но как еще можно было найти работу? Никаких связей, что является главным на пути к достижению целей, у них здесь не было. Единственные местные, которых они знали, были дочь и зять Семена Борисовича, но им было неудобно обращаться к этим добрым и милым людям. И так те достаточно с ними повозились, водили везде как маленьких, объясняли все. Пора было уже становиться самостоятельными.

Со всеми своими газетами они отправились домой, рассудив, что, если не найдут в них ничего подходящего, завтра обратятся хотя бы в несколько агентств по трудоустройству. Во дворе они встретили Беллу, которая узнав об их беде, только всплеснула руками и тут же кинулась их утешать.

— Ну что вы так переживаете, — говорила она им, — на квартиру вы еще будете целый год получать деньги, а от голода умереть мы вам не дадим.

— Ну да, будете нас кормить, — фыркал Юра, которого как мужчину, унижала даже мысль о том, что его кто-то будет содержать из милости.

— Так вы же все равно найдете работу, — утешала их верная подруга, — думаете, если за один день не нашли, так это уже все. Давайте почитаем объявления вместе.

И они уселись с маркерами в руках читать объявления и отмечать хоть немного подходящие.

Хорошо Белле говорить, думала Рита, держа маркер наготове, но ничего не находя. У нее как раз все складывается неплохо.

Действительно, после окончания курсов их всех трудоустроили, так как учителей не хватало. Белле даже предложили поработать в летнем ульпане при религиозном интернате, подтянуть русских детей, которых там было несколько групп, до уровня девятого класса местной школы. По английскому языку, разумеется. Услышав, что дети русские, Белла охотно согласилась, все-таки это было что-то знакомое и даже можно сказать родное. Дети действительно оказались неплохими. Родители отдали их в религиозный интернат не потому, что вдруг поверили в бога, а потому что там было бесплатное обучение, еда и проживание, плюс давали еще и специальность. Естественно, это были дети не очень успешных родителей и дома им приказывали вести себя хорошо, чтобы из интерната не выгнали. Поэтому на уроках они разговаривали умеренно, во всяком случае, уж точно не кричали. На переменах они заводили с Беллой взрослые разговоры о плате за съемную квартиру, о машканте, о том, как тяжело родителям найти работу, и что у мамы уже нет сил убирать квартиры местных, которые придираются к каждому пустяку. Единственное, к чему Белла никак не могла привыкнуть, и что ее буквально убивало, это то, что в Израиле не существовало обращения на вы, так же, как и обращения по имени отчеству. Ну такая эта было была страна, в которой все обращались друг к другу просто по имени, и к министру, и к начальнику, и к врачу и к учителю. На иврите это звучало нормально, но на русском языке услышать «ты» и обращение запросто по имени от ученика повергало Беллу в глубокий шок.

— Какие только разные характеры бывают у разных народов, — иногда начинала рассуждать она. — Смотри, у англичан вообще нет обращения на «ты» Они говорят «вы» даже младенцу или, например, собаке. А у евреев все запросто тыкают друг другу и называют просто по имени. К нам на выпускное собрание, ну, на курсах учителей, я имею в виду, приезжал министр просвещения, произнес речь, потом ему задавали вопросы, и все называли его просто по имени и, конечно же, тыкали при этом. Вот такая фамильярность с министром.

— Так твои русские ученики говорят тебе «ты»? — интересовалась Рита.

— Знаешь, профессия учителя ставит тебя в совершенно особое положение. Вот я, например, после окончания института, вернулась работать в свою же школу, но со всеми своими бывшими учителями я все равно оставалась на «вы», и даже самых молодых из них называла по имени отчеству. Если этот человек был твоим учителем, ты не можешь переступить через этот порог. И вот русские дети тоже чувствуют это. Они преспокойно говорят ты и называют по имени израильских учителей, а мне говорят «вы» и обращаются по имени отчеству. Они по-другому не могут. Вероятно, это отношение к особому статусу учителя впитано у них с молоком матери. Ой, знаешь, что у нас было. Мы на этой неделе ездили с ними на экскурсию в Парк Роз возле Зихрон-Яакова. Нас в этом интернате двое русских учителей, я и еще физрук. Так вот, когда пришло время обедать, оказалось, что на нас с ним не дали паек. Вернее, я думаю, израильские учителя нарочно сами не взяли на нас еду. Знаете, им давали всего лишь бутерброды: большие булки с пастрамой и всякими салатами, и баночку колы. Ерунда, конечно, но нас с ним ведь не предупредили, и мы ничего не взяли с собой, да и унизительно это все выглядело, все едят, а мы с ним сидим в стороне, как наказанные. Ой, если бы ты видела, как наши русские дети возмутились, с какой злостью они смотрели на израильтян. У них прямо на лицах было написано «наших бьют». И ты знаешь, они поделились с нами бутербродами, хотя, наверное, им и самим было мало. Это было даже как-то трогательно, а израильские учителя с таким удивлением на это смотрели. Хорошие дети, вот если бы меня оставили там работать с ними, так ведь не оставят. У них там есть учительница, она просто в декрете сейчас.

— Но ведь вам всем обещали найти работу.

— Да они и не отпираются. Мне нужно будет в августе подойти к инспекторше, она сказала, что будет место прямо здесь в Кирьят-Ата, но сколько я выдержу в обычной школе с этими их детьми, даже не знаю.

Но пока что у Белки есть работа, да и Саша ее работает, хоть и не по специальности, а простым рабочим, а вот, что с нами будет, вздыхала про себя Рита, стараясь внимательно прочитывать все объявления, без всякой, однако надежды найти что-нибудь подходящее.

— Есть! — вдруг перебили ее мысли два радостных возгласа Юры и Беллы, и те торжествующе подняли вверх свои газеты.

— Что? Что есть? — обрадовалась Рита.

— Вот, — Белла протянула ей русскоязычную газету, — не бог весть что, конечно, но тебе ведь временно. Потом найдешь что-нибудь получше.

— В семейный ресторан «Украина» требуется молодая девушка для работы официанткой, — прочитала Рита, — можно без опыта. Работа три раза в неделю с семи вечера до четырех утра.

— Ну, мне подойдет, я думаю. А что у тебя. Юра?

— А у меня каблану, делающему ремонты квартир, требуется молодой парень для работы подсобником. Видишь, про опыт ничего не написано. Да и какой подсобнику нужен опыт?

— А ты умеешь раствор месить или там краску размешивать, или что там еще надо? — поинтересовалась Белла.

— Здрасьти, конечно умею. А кто, по-твоему, у нас дома ремонт делал? Мы с дядей Толей вдвоем.

— И я, между прочим, вам помогала, — тут же ревниво вставила Рита.

— Неважно, я думаю нужно сейчас позвонить, а то кто-нибудь перехватит. Кто будет первый звонить?

— Ну, давай я, — великодушно вызвалась Рита, зная, что ее брату не так просто решиться позвонить незнакомому человеку. Она и сама волновалась, пока набирала номер, но человек на другом конце провода, надо полагать сам хозяин ресторана, встретил ее робкий вопрос, нужна ли ему еще официантка, с большим энтузиазмом и предложил приехать прямо сейчас познакомиться. Рита радостно согласилась, но Юра, услышав это предложение, нахмурился.

— Что-то мне не нравится, что он так за тебя ухватился, — сказал он. — И познакомиться ему, видите ли, невтерпеж.

— Ну, ему, наверное, очень нужна официантка, — вступилась за неведомого ресторатора Белла. — Видишь, он даже согласен без опыта.

— Или он просто сексуальный маньяк, — решительно отрезал Юра.

— Да ты посмотри, — Рита сунула ему под нос газету, — здесь же написано «семейный ресторан». Значит, они там всей семьей работают, какой же он может быть маньяк.

— Я все-таки думаю, что одной тебе не стоит туда ехать, я поеду с тобой.

— И что он обо мне подумает? Что мне нужна нянька?

— Неважно, что он там подумает, но я должен убедиться, что к тебе никто не станет приставать. Не забудь, я за тебя отвечаю.

Рита только фыркнула, но протестовать перестала, подумав, что и в самом деле неизвестно, что там за ресторан такой и, тем более что там за хозяин. Юра же в очередной раз сурово нахмурившись, решительно набрал номер «своего» работодателя, который оказался ивритоязычным и очень словоохотливым. Из того, что он успел очень быстро и почти неразборчиво наговорить в трубку, Юра понял только, что завтра в шесть утра ему нужно стоять на выезде из Кирьят-Аты с правой стороны и высматривать белую субару, на которой тот подъедет и подберет его. После этого Рита подкрасилась, принарядилась, и они поехали с Юрой знакомиться с хозяином ресторана.

Юрины страхи оказались напрасными. Ресторан действительно был семейным предприятием, очень небольшим, но уютным и приятным. Сам хозяин заведовал баром, его жена и теща готовили, а Рита должна была стать единственной официанткой. Кстати, хозяин горячо одобрил то, что Риту сопровождал брат.

— А як же, — сказал он, узнав, что они и сами с Украины и перейдя на русско-украинский жаргон, типичный для небольших украинских городов, — молодую дивчину нельзя одну отпускать к незнакомым людям. Все может быть. Но у нас вы за нее можете не волноваться. У нас все по-семейному, мы за нею як за ридною дочкою будем смотреть, в обиду не дадим.

У самого хозяина был только сын, который учился в интернате, с полицейским уклоном, как он им объяснил. То есть, там детей учили на полицейских, а так как в Израиле преступников почти нет, а зарплата у полицейских хорошая, то это здесь самая лучшая работа.

— Ты тоже можешь выучиться на полицейского, — посоветовал он Юре, — нужно только поступить в полицейскую школу, это здесь недалеко. Правда поступить туда тяжело, особенно русским, но ты парень неглупый, попробуй, может, повезет.

Услышав такой совет, Юра только высокомерно усмехнулся. Он будет учиться в Технионе, в самом престижном израильском университете на инженера, а тут вдруг ему советуют стать полицейским, еще чего не хватало. Но сердце его тут же болезненно сжалось, учиться то он будет, но на какие деньги они будут жить.

— А насчет сестры не волнуйся, — продолжал заливаться соловьем хозяин. — Я ее после работы прямо до дому отвезу.

— Да, мы отвезем, — поддержала его жена. — Только ей нужна будет форма. — Ничего такого особенного, черная юбочка, била кофтинка и черни туфельки. Та и усе.

Юра и Рита переглянулись. Никаких черных юбочек и тем более белых кофтинок у Риты не было. Значит, завтра придется тратить деньги, покупать это все. Плюс еще и черные туфли. А ведь им так нужно экономить.

— И за гроши вы тоже не беспокойтесь, расплачиваться будем в конце каждого вечера, — добавила хозяйка, и это решило все. Рита сказала, что она согласна и договорилась, что завтра в семь часов вечера будет на месте.

Домой они возвращались повеселевшие, по крайней мере, на первое время проблема была решена. Они оба нашли работу.

Белла и Саша тоже обрадовались, что друзья как-то устроились, и тоже дружно их заверили, что эти работы временные, а постепенно они найдут что-нибудь получше.

Но назавтра оказалось, что никогда ни в чем нельзя быть уверенными, по крайней мере, в Израиле. Юра, прибывший без двадцати шесть на условленное место, проторчал там до половины восьмого, но никто так за ним и не приехал. На звонки по вчерашнему номеру телефона никто не отвечал, и ему пришлось вернуться домой, где Рита принялась утешать его, говоря, что, возможно, они оба перепутали место, где должны были встретиться. Другого логичного объяснения просто не было. Если этот каблан не хотел его брать на работу, зачем же велел ему ждать там. Юре еще приходила в голову мысль, что возможно, тот передумал, но ведь мог же тогда и позвонить утром, свой номер телефона Юра ему оставил.

Но Ритин ресторан точно оставался на месте, поэтому она пошла в магазин и скрепя сердце купила коротенькую черную юбочку, самую простую и дешевую белую кофточку и черные туфли-лодочки, которые ей были абсолютно без надобности. Выкладывая деньги, она утешала себя мыслью, что уже сегодня эти деньги окупятся, когда хозяин с ней расплатится. Разумеется, они оба с Юрой не осмелились спросить, сколько он будет ей платить, ведь они выросли в стране, где считалось, по крайней мере, официально, что работать нужно за идею, а о деньгах даже и говорить стыдно.

Действительность и здесь оказалась гораздо хуже того, что она себе представляла. Вчера хозяин даже не показал ей, где находится кухня. А она находилась наверху, и подниматься нужно было по крутой деревянной лестнице да еще с тяжелым подносом в руках. И спускаться было также тяжело, и к тому же небезопасно. Уже через два часа Рита поняла, что долго здесь не выдержит. Конечно, ей не приходилось бегать беспрерывно, время от времени она присаживалась отдохнуть, но это мало помогало. Ноги гудели от беготни вверх и вниз, руки дрожали от тяжелой посуды, новые туфли натирали. Закусив губу она двигалась как автомат на одной силе воли и молила бога, чтобы не упасть на лестнице и не переколотить всю посуду. С трудом продержавшись до конца рабочего времени, она была вынуждена еще и помочь жене хозяина и теще убрать и помыть посуду и только потом ей объявили, что ее первый рабочий день окончен. Но самое ужасное случилось дальше. Хозяин вдруг спросил у нее, сколько ей дали чаевых. Покраснев, так как она с трудом заставляла себя брать у клиентов эти деньги, она вытащила из кармана смятые бумажки, не понимая, зачем ему знать это. Взяв деньги, он пересчитал их, потом отделил пятьдесят шекелей и протянул ей, а оставшиеся пятнадцать взял себе.

— Ну, все, — сказал он ей после этого, — пошли в машину, мы отвезем тебя до дому.

Странно, подумала Рита, а ведь он же говорил, что будет расплачиваться каждый день. Он что собирается отдать мне деньги, когда мы подъедем к дому? А если он мне не заплатит, вдруг мелькнула у нее в голове ужасная мысль. Нет уж, я должна у него спросить, иначе я буду самой последней дурой.

— А моя зарплата? — наконец, с трудом выдавила она из себя.

— А вот, я же дал тебе пятьдесят шекелей, — добродушно сказал он. — Здесь везде официанты пятьдесят за вечер получают.

— Но это не зарплата, это мои чаевые, — все еще не веря, что он ей не заплатит, сказала Рита.

— Ну да, — ответил он. — Официантам хозяин не платит, их зарплата, это то, что клиенты дают. Спроси в других ресторанах, там то же самое. — Ну, пошлите уже, — вмешалась хозяйка, видно, полностью одобрявшая действия мужа, — спать уже хочется.

Потрясенная Рита, молча пошла за ними в машину. Наглость хозяев ошеломила ее, она даже не знала, что и сказать. Всю дорогу в машине она молчала, так как боялась разрыдаться, и обдумывала, что она им выскажет, когда они довезут ее домой. Потом она решила, что лучше всего будет, если она вообще ничего им не скажет, пусть ждут ее в следующий раз, а она не придет, и им самим придется таскать тяжеленные подносы. Когда машина подъехала к их углу, она вышла и даже пожелала им спокойной ночи. Ничего не подозревающий хозяин еще и благодушно крикнул ей вслед, что они подождут, пока она войдет в дом, но Рита специально свернула у чужого дома, чтобы они не знали, где она живет. Идя к своему подъезду, она с наслаждением представляла, как они будут ее ждать и радоваться, что нашли дурочку, а она не придет, а другую официантку они взять не успеют и придется этому скоту и его стерве женушке поднять свои толстые задницы и самим побегать по этой их проклятой лестнице. Ей даже стало смешно, когда она представила себе эту картину, и она даже как будто успокоилась, но войдя в дом и увидев не ложившегося спать и ждущего ее брата, вдруг не выдержала и разрыдалась. Вся ее усталость и обида вылились в этих слезах.

Увидев, что она плачет Юра страшно испугался и мгновенно бросился к ней.

— Что? Что они тебе сделали? — прерывающимся от тревоги голосом стал он расспрашивать ее.

Увидев его помертвевшее лицо, Рита и сама перепугалась так что даже перестала плакать.

— Ты что, Юрка, рехнулся? Ничего они мне не сделали, что тебе сразу всякие ужасы в голову лезут?

— Так, а чего ты тогда плачешь?

— Да просто работа там такая тяжелая, кухня у них оказывается наверху и надо по лестнице все время бегать вверх и вниз, а она такая узкая и крутая, и подносы такие тяжелые. Я вообще не знаю, как я там ни разу не упала. У меня до сих пор руки и ноги дрожат и еще туфли так трут. Я еле до конца работы дожила, а еще нужно было с ними убирать и посуду мыть, — начала сбивчиво рассказывать она. — А хозяин этот, скотина такая, он мне ничего не заплатил, — на выдержав снова начала плакать она.

— Как не заплатил? Вообще ничего?

— Мне там давали чаевые, я сначала не хотела брать, а потом подумала, что я их заслужила, работа ведь тяжелая. А он потом в конце забрал у меня эти деньги и дал мне из них же пятьдесят шекелей, а остальные себе забрал. Представляешь, там было еще пятнадцать, так он эти несчастные пятнадцать шекелей себе в карман сунул, и говорит мне, это и есть твоя зарплата, у нас здесь хозяева официантам не платят, они работают за чаевые.

— Врет, такого быть не может.

— Конечно, врет, — всхлипнула Рита. — Это он решил, что мы с тобой такие дурачки. Он там наговорил, что будет смотреть за мной, как за ридною дочкою, — передразнила она, — а мы с тобой уши и развесили, даже не спросили, сколько они мне платить будут. Вот он и решил, что мне можно не платить вообще.

— Знаешь, Ритка, — задумчиво сказал Юра, — а ты ведь сейчас очень правильно сказала. Мы сами виноваты в том, что он тебе не заплатил. Ну, кто на работу устраивается и о зарплате не спрашивает. Местные первым делом об этом спрашивают, и это нормально. Работать-то идешь ради зарплаты, так чего же стесняться?

— Да я это тоже понимаю, но язык как-то не поворачивается. Нас ведь как учили, трудиться на благо общества, строить светлое будущее и все такое, а деньги должны были нас интересовать в последнюю очередь.

Потому мы и постоять за себя не можем, что нас учили бороться только за дело Ленина и коммунистической партии, и чтобы жила лишь страна родная, а за свои собственные жизни бороться не научили.

— Я, кстати, вот этого «моего» каблана тоже не спросил, и он, наверное, тоже думает, что я дурак и правильно, между прочим, думает.

— Да, а что у тебя с ним, кстати? Ты хоть дозвонился до него?

— Дозвонился, — неохотно ответил Юра.

— Ну, и что он сказал?

— Что он совсем забыл, что сегодня он не должен был работать, так как у его брата свадьба.

— Чушь какая-то, как он мог это забыть?

— По-моему, тоже это чушь. Врет он что-то, только зачем, не понимаю.

— Ну, а что дальше?

— Сказал, чтобы завтра я его опять ждал там же, завтра он будет работать.

— И ты пойдешь?

— Знаешь, схожу в последний раз, но что-то я уже ему не верю.

— А если он приедет, ты сначала спроси, сколько он тебе будет платить.

— Спрошу, конечно, только мне что-то и работать у него расхотелось. Ну, ладно, ты ложись спать, а я уже буду собираться.

— Как же ты пойдешь, если всю ночь не спал? — вздохнула Рита, которой стало жалко брата.

— Да я подремал немного, и потом неизвестно, может, опять вернусь.

И он таки вернулся, снова проторчав на том же перекрестке полтора часа. Каблану он больше звонить не стал, и так стало ясно, что тот его на работу не берет. Но зачем он говорил ему стоять и ждать утром, так и осталось непонятным. Эта загадка так мучила их и, кстати, Сашу с Беллой, которым они рассказали о своих приключениях, тоже. Юра даже подошел к местному соседу, с которым они не разговаривали, рассудив, что местные, а тем более «марокканцы», должны все-таки понимать психологию друг друга, Юра спросил у него, зачем этот человек говорил ему ждать его два утра подряд, а сам, по-видимому, и не думал его забирать.

— Да очень просто, — не задумываясь, ответил тот. — Ты ему не подходил, он сразу это понял и решил тебя не брать на работу.

— Ну, хорошо, а почему же он мне сразу этого не сказал?

— Не хотел огорчать тебя, — с понятной только ему логикой объяснил сосед. — Поэтому он сделал так, чтобы ты сам догадался.

— Ничего себе, — только и смогли сказать остальные, когда Юра передал им слова соседа. — Так они что тут все полные идиоты? И никому ни в чем нельзя верить?

— По-видимому, так, — подвел итог Саша. — Понимаете, там у нас все работы были государственные. Поэтому обманывать никому особого резона не было. А здесь все частное, и каждый норовит ухватить у другого хоть какой-нибудь кусок. Поэтому нужно научиться себя защищать.

— Ну, хорошо, — вздохнула Рита, — первые уроки мы вроде бы как получили и вернулись к тому, с чего начинали, то есть никакой работы у нас опять нет. Придется продолжить читать объявления.

— Знаете, — вздохнул Саша, — мне, наверное, тоже скоро придется объявления читать. Я ведь сегодня говорил с хозяином насчет тебя, Юрка, думал, может можно будет тебя к нам устроить. Да где там. Хозяин мне объяснил, что сейчас производство караванов сокращается. Люди не хотят селиться во временных домиках, тем более что и места под них выделяют далеко от городов. У тех, кто там живет, машин ведь нет, а это значит, что они до работы добраться не могут, а детям в школы и садики далеко. В общем люди бросают эти караванные поселки и перебираются в город. Он сказал, что скоро начнет увольнять лишних рабочих и, в основном, русских, а арабов оставит.

— Интересно, а он, что у вас араб?

— Да, нет, еврей.

— А чего ж тогда он своих будет увольнять, а арабов оставлять?

— Так для него арабы гораздо больше свои, чем мы. Это, наверное, не просто понять, но они хоть и враги, но свои враги. А мы для него чужие, — попытался объяснить Саша.

— Ой, Сашка, не мудри, — не выдержала Белла. — Свои, чужие. Да он просто понимает, что среди русских молодых почти все с образованием и долго у него работать не будут. Освоят язык, подтвердят дипломы и уйдут. А арабы останутся. Вот ты, например, что собираешься всю жизнь оставаться у него простым рабочим?

— Ну да, я уже курсы себе нашел. Я ведь инженер-электрик по образованию. Пройду курсы, получу разрешение на работу электрика, а потом буду пытаться устроиться по специальности.

— А жить на что будете во время курсов?

— Так в том-то и дело, что, если я отработаю семь месяцев, и хозяин меня уволит, я буду получать пособие по безработице все время, пока буду учиться. Это 70–80 процентов от зарплаты, и Белла еще ж будет работать. Так что мы-то проживем, — виновато сказал он, — а вот вас нужно как-то устроить.

— Ну, что ж, — фальшиво бодрым голосом объявила Рита, — давайте снова почитаем, что тут предлагают. Может, что-нибудь еще найдем.

— Только знаете что, ребята, — решительно сказал Саша, — вы неправильно ищете работу. Нужно искать то, что вам подходит, а не то, куда вы подходите.

— Не понял, — Юра недоуменно уставился на друга, — давай, объясни.

— Да очень просто, у нас на работе ведь полно русских, так нам в самом начале устроили лекцию о том, как устраиваться на работу. Лекцию читал психолог, вернее, читала, это была женщина. Так она сказала, что русские не могут устроиться на приличную работу, потому что сами себе вредят во время интервью. Вот работодатель спрашивает у русского, сможет ли он справиться с тем-то и тем-то. А тот отвечает, что он надеется или, что он думает, что сможет. И все. Этими словами, я думаю, я надеюсь, он сам себя губит. Хозяин понимает это так, что человек сам в себе сомневается, сможет ли он справиться с работой. А израильтяне отвечают не так. Они даже, если ничего не знают и ни черта не понимают в этой работе, все равно говорят, конечно, я это знаю, сто процентов, я это умею. И говорят очень уверено. И им верят и берут на работу.

— А потом, что они делают, если ничего не знают?

— А потом, если их уже все равно приняли, то их учат и все дела. Поэтому сейчас мы ищем что-нибудь приблизительно подходящее и вы звоните туда. А если спросят про опыт, скажете, что, конечно, есть. Поняли? И про зарплату тоже сразу спрашиваете. Это вы тоже поняли?

— Поняли, — хором ответили брат и сестра, прекрасно понимая, что вряд ли у них это получится.

Через пятнадцать минут углубленного изучения объявлений были выбраны два, показавшиеся наиболее подходящими. Для Юры было выбрано объявление очередного каблана, устанавливающего приборы противопожарной сигнализации в дорожных туннелях. Для Риты нашлось объявление хозяйки частного детского сада в Хайфе на Кармеле. Первым взялся звонить Юра. Еще раз выслушав Сашины наставления, он с тяжелым сердцем согласился уверенно соврать, что прекрасно знает эти приборы и всю жизнь мечтал их ставить. Но к его удивлению и облегчению врать не пришлось, так как хозяин спросил его только о возрасте, а не об опыте и велел прийти почти на то же самое место, где он должен был встречаться с предыдущим кабланом. Услышав это Юра сначала озверел, но, к счастью, оказалось, что там находится контора хозяина, и он даже объяснил, как ее найти. Риту тоже ни о чем не спросили, а велели приехать к месту работы к семи утра. Еще несколько дней назад ребята бы не могли бы нарадоваться своему счастью, но приобретя за эти дни кое-какой опыт, теперь уже только гадали, в чем будет состоять подвох. Спать они пошли, настроенные чрезвычайно скептически и готовые начать войну со всем миром и нужно сказать, что совсем не ошиблись.

Первое, что услышал Юра, подойдя утром к сараю, по-видимому, и бывшим офисом его нового хозяина, были звуки скандала, причем парень, ругавшийся с каким-то человеком в конторе, был явно русским.

Когда Юра подошел к широко раскрытым дверям, ссора уже утихла, и парень безнадежно махнув рукой, вышел оттуда. Закурив сигарету, он посмотрел на Юру и насмешливо спросил:

— Что, пришел к этому аферисту на работу устраиваться?

— Ну, вообще-то, да, — осторожно ответил Юра, и сам не знаю, зачем прибавил, — Я по объявлению в газете.

— Конечно, по объявлению, он их постоянно печатает, потому что ему всегда нужны рабочие. И надо сказать, дураков хватает.

— Почему дураков? — уже поняв, что, кажется, и с этой работой будет не все ладно, спросил Юра.

— Да просто потому, что он зарплату не платит, — со злостью сказал парень. — Берет на работу, обещает золотые горы, люди как дураки у него месяц работают, а зарплаты нет. То у него чеки закончились, то банк не работал, то ему некогда, в общем, морочит голову, а все работают и ждут, потому что понимают, что, если уйдут, то точно ничего не получат, а так хоть есть какая-то надежда.

— Ну, а потом?

— А потом все постепенно начинают понимать, что денег не будет, и уходят, а ему только того и надо, он новых берет и опять все сначала.

— Ничего себе, так у него что вообще совести нет?

— Мало того, что нет, так он себя еще и умным считает, что он так ловко устроился, а нас всех фраерами, то есть дураками. Я больше, чем уверен, что он еще и всем своим приятелям хвастается, как он здорово русских дурит. Для них обмануть русского это дело чести, вот, мол, они с дипломами понаехали, а мы их запросто на…ваем.

— Ох, хорошо, что я тебя встретил, а то бы потом несколько месяцев бесплатно бы работал. Да мы бы с Риткой с голоду сдохли за это время.

— А Ритка кто, жена?

— Сестра, мы с ней вдвоем здесь. Сейчас вот нам перестали деньги платить, так мы оба работу ищем и пока ничего найти не можем.

— Я тоже после этого хрена здесь ничего найти не мог, а тут друг позвонил из Эйлата, чтоб я к нему срочно приезжал. У него там знакомый парень свою строительную хевру открыл, они ремонты по гостиницам делают. Так он им там по семнадцать шекелей в час платит. Представляешь, здесь у нас платят минимум по пять шекелей, а там аж семнадцать. И причем парень честно расплачивается, так что это я напоследок зашел скандал устроить, а завтра еду в Эйлат.

— Тебе уже легче, — вздохнул Юра, — а я уже вообще не представляю, куда податься. Везде обманывают…

— Слушай, тебя как зовут?

— Юра.

— А меня Валера. Так слушай, Юра, они меня просили побольше ребят с собой набрать. У них там работы, завались. Так что если хочешь, можешь ехать со мной. Подумай, все-таки семнадцать шекелей в час. Правда, там квартиру снимать придется, это за свой счет и питаться тоже. Но ведь кушать и здесь тоже нужно. У тебя сестре сколько лет? Она может сама остаться?

— Наверное, сможет, — неуверенно ответил Юра. — Вообще-то ей уже восемнадцать.

— Ну так в чем проблема? Посмотришь, может ты и ей там место найдешь. Там горничные в отелях постоянно нужны, правда, работа это тяжелая, но может, ты ей еще что-нибудь подберешь. А Эйлат, это тебе не Кирьят-Ата. Я там был уже три дня, правда, всего, на экскурсию от ульпана ездил. Там красотища неописуемая. Море чистое, прозрачное до самого дна, и вот такие рыбищи возле ног плавают. А вокруг вечный праздник, шикарные отели, рестораны, дискотеки, девочек-туристок кучи, запросто можно склеить. Ну как, едешь?

И благоразумный, всегда все трезво обдумывающий Юра, вдруг понял, что ему безумно хочется поехать в этот ослепительный Эйлат, что ему осточертело жалкое прозябание в маленькой замусоренной Кирьят-Ате, где все время рядом сестра, без которой он и из дому-то почти не выходит. А там свобода, полностью самостоятельная жизнь, приличная зарплата, наконец. Да, главное, там хорошая зарплата, я подзаработаю нам на первое время учебы, подумал он, стараясь заглушить в себе чувство вины, за то, что собирается бросить сестру. А за Риткой Саша и Белла приглядят, я же ее не одну оставляю, да и не маленькая она уже.

— Да я не прочь поехать, — решившись, сказал он, — только вот у меня никакой строительной специальности нет, и еще я в октябре иду учиться, так что я только до октября могу.

— Так сезон ремонтов и есть до октября, потом дожди начинаются. А учиться я тоже собираюсь, не вечно же на стройке вкалывать.

— А ты уже когда-нибудь ремонтами занимался? Что-то делать умеешь?

— Откуда? Я в Совке в институте на химфаке учился и здесь пойду доучиваться ни инженера-химика, но пока не сидеть же на шее у родителей. А белить и красить я думаю, дело не хитрое, ребята научат. Ну, так чего, может, сегодня поедем, чтоб время зря не терять? В Эйлат, есть автобус ночью. В одиннадцать садишься, а в пять утра приезжаешь. Можно будет осмотреться, выкупаться, а ребятам я вечером позвоню, они квартиры там снимают и нас куда-нибудь подселят. Ладно, чего мы тут стоим? Пошли по шуарме с пивом возьмем, жрать хочется.

Ну, вот оно начало настоящей жизни, мелькало у Юры в голове. Шуарма, пиво, друзья, это нормально в его возрасте, а то он действительно всю жизнь как какой-то комнатный додик, то с родителями жил, то с сестрой, пора уже мужиком становиться. Потом, конечно, он вернется, возьмется за учебу, но ведь нужно хоть какой-то опыт приобрести. Единственное, что его беспокоила, это то, что сестра останется одна. А вдруг с ней что-то случится? Он тогда в жизни себе этого не простит. Но с другой стороны не может же он вечно быть ей нянькой? У него ведь тоже должна быть своя личная жизнь. Вот только что делать, если она испугается, начнет плакать, например, просить его остаться. Может, взять ее с собой? Но куда? Ему же объяснили, что в квартире будет полно мужчин, где он ее там поселит. Не снимать же ей отдельно квартиру, этак вся зарплата на нее уйдет. Вот когда он там поживет, присмотрит ей работу, найдет, может быть для нее квартиру с подселением для девушек, вот тогда она и приедет. Если, конечно, захочет, так как может, она уже на работу устроилась в этот детский сад.

А Рита в это время действительно находилась в детском саду. Работа там начиналась очень рано, в семь часов, и она выехала из дому с первым автобусом в начале шестого, так как ей предстояло ехать с пересадкой и к тому же из объяснений хозяйки она очень смутно поняла, где этот детский сад находится. Правда, у нее был адрес, и она надеялась, что как-нибудь все-таки доберется.

Выйдя из второго автобуса, она растеряно остановилась, не имея понятия, куда идти. Хозяйка ей объясняла, что нужно идти прямо и естественно «ад а соф», то есть, до конца. Мало того, что она как всегда не поняла до какого конца ей нужно идти, не было еще и куда идти прямо. Сразу за остановкой улица раздваивалась и оба направления изгибались, одно налево, другое направо. Которое же из них «прямо»?

Сзади послышались шаги, и она увидела женщину, которая ехала с ней в автобусе и обрадовалась, что есть у кого спросить. Правда, обычно собираясь что-нибудь спросить у прохожих, она долго выбирала кого-нибудь с добрым или симпатичным лицом. Рита была девушкой впечатлительной и из опыта прекрасно знала, что есть люди, которые даже на самый пустяковый вопрос могут так ответить, что потом неделю будешь ходить как оплеванная. К сожалению, у этой женщины было именно такое лицо. Рите даже расхотелось ее спрашивать, но выбора не было, на улице они были одни, и Рита скрепя сердце подошла к женщине. Та прекрасно видела, что к ней хотят обратиться, но продолжала идти, поджав губы и глядя прямо перед собой.

Наверное, злая на весь мир старая дева, подумала Рита. Женщине на вид было лет тридцать пять. У нее были хорошие черты лица и, если бы не сжатые тонкие губы и не злое выражение лица, она могла быть даже симпатичной. И Рита невольно даже пожалела ее и постаралась заговорить с ней как можно мягче и очень вежливо.

— Будьте добры, скажите, пожалуйста, где здесь улица Дерех хаям? Мне нужен номер четырнадцать.

Женщина сначала продолжала идти молча, но потом все-таки остановилась и сухо ответила.

— Я тоже туда иду.

— А вы тоже на работу в детский сад устраиваться, — простодушно обрадовалась Рита и очень довольная зашагала рядом с ней. У нее сразу стало легче на душе, все-таки она будет не одна.

— Вы, наверное, тоже по объявлению в газете? — спросила она через некоторое время, чтобы завязать разговор. Неудобно же идти рядом молча. Но женщина не ответила, только еще больше поджала губы, хотя Рите казалось, что больше уже невозможно.

Ой, ну да, вдруг сообразила она, мы же, наверное, конкурентки, а я моложе, вот она и расстроилась, думает, что там меня скорее выберут. Здесь в Израиле они прямо помешаны на возрасте. В ульпане она слышала от женщин, что на работу хотят брать только молодых, но при этом подавай им опыт, даже если устраиваешься убирать. Одна рассказывала, что, когда она пришла в бюро трудоустройства и сказала, что ей тридцать восемь, девчонка, что там сидела посмотрела на нее прямо таки с изумлением и с недоверием спросила «И что, ты хочешь найти себе работу?»

— Знаете, она говорила со мной так, как будто мне, по крайней мере, семьдесят лет и я пришла на двух костылях и хочу работать, — с обидой рассказывала она.

— Это что? — дополнила ее другая. — Мне двадцать восемь, но мне уже тоже в двух местах отказали, потому что им надо помоложе.

Конечно, Рите в ее неполных девятнадцать нечего было бояться возрастного ценза и ей стало не по себе, что, может быть, вот из-за нее этой женщине откажут, а вдруг та отчаянно нуждается в работе. Но вообще-то, я тоже отчаянно нуждаюсь, подумала она в свое оправдание, но разговаривать ей перехотелось, и они молча дошли до нужного им дома.

Сад оказался в ничем не примечательном небольшом двухэтажном здании с небольшим же закрытым двориком. Рите, которая привыкла, что у них на Украине детские сады размещались в специально построенных и тщательно спланированных зданиях, светлых и просторных с огромными хорошо оборудованными территориями, странно было смотреть на такое вот едва приспособленное детское учреждение. Но сад размещался в богатом районе и, вероятно, был здесь на хорошем счету. Хозяйка не понравилась ей сразу. Бесцеремонная, крикливая, она одинаково кричала и на детей и на работников. Риту и ее конкурентку она сразу поставила работать, не сказав ни слова ни об оплате, ни об условиях работы. Приказы сыпались один за другим, и при этом хозяйка или орала на них или разговаривала недовольным тоном сквозь зубы. А один раз Рита слышала, как она разговаривала с одной из местных воспитательниц и, видно, они обсуждали ее или Наташу, так звали ту, вторую женщину, так как хозяйка несколько раз презрительно произнесла слово «русия».

К концу дня Рита поняла, что работать здесь не останется, но решила, что все-таки спросит у хозяйки насчет оплаты, хотя бы просто из любопытства. Она попробовала уговорить и Наташу, чтобы та подошла к хозяйке вместе с ней, но Наташа не захотела.

— Нет, я не буду ничего спрашивать, пока она не скажет, что берет меня на работу, — сказала она. — Я думаю, когда она решит, кого берет, то скажет и про зарплату.

Рита же, которой терять было нечего, так как она и сама не хотела здесь оставаться, все-таки подошла и спросила. Как она и думала, хозяйка совершенно по-хамски ответила, что ей еще рано говорить о зарплате. У них в Израиле сначала смотрят, как человек работает, а потом уже назначают ему зарплату. А с первого же дня о зарплате говорить не принято, нагло соврала она, но Рита знала, что на самом деле израильтяне начинают требовать себе достойную зарплату с первой же минуты.

— Но я уже целый день отработала, сколько же еще надо работать, чтобы узнать, сколько будут платить? — стараясь сохранять спокойствие спросила она.

— Здесь я решаю, сколько надо работать, — визгливо закричала хозяйка. — А ты вообще мне не подходишь. Ты плохо работала, я все время за тобой смотрела. Можешь завтра не приходить. Я возьму вот ее, — и она показала на Наташу.

Еще до этого разговора Рита решила, что потребует от хозяйки деньги за проработанный день, но на это ее все-таки не хватило. Пожелав про себя владелице садика, чтобы эти деньги пошли ей на лекарства, она спокойно взяла свою сумку и демонстративно попрощавшись только с Наташей пошла к выходу. Наташа в ответ только кивнула ей головой и быстро опустила глаза, но Рита успела заметить мелькнувшее в ее глазах торжество. Может, конечно, хозяйка и оставит ее на работе и даже будет ей платить, размышляла Рита по дороге к автобусной остановке, но я ей почему-то не завидую. Кстати, она оказалась права. Приблизительно через полгода она встретила эту самую Наташу в Хайфе, и та ей рассказала, что она проработала в этом садике целую неделю, и хозяйка ей все это время говорила, что это все еще испытательный срок, и она еще не решила, сколько будет ей платить. По окончании недели же эта стерва преспокойно ей объявила, что она ей не подходит и больше может не приходить, а за эту неделю ей ничего не причитается, так как это был испытательный срок.

— Так что тебе повезло, что ты сразу ушла, — заключила она, глядя на Риту уже без всякой враждебности.

И так, эта работа тоже оказалась блефом и что-то нужно было делать дальше. Насколько Рита помнила, больше никаких даже хоть чуть-чуть подходящих объявлений не было и, наверное, нужно было идти в агентства по трудоустройству, хотя там придется платить деньги. Еще, правда ей говорили, можно обратиться в отделение Сионисткого форума Щаранского. Там оказывали помощь в поисках работы. Он находился где-то на Адаре, где точно можно будет узнать у кого-нибудь из русских соседей во дворе. Эти люди всегда все знают и, наверное, уже успели там побывать. И одно агентство по трудоустройству Рита тоже знала. Придется туда пойти и заплатить, скрепя сердце подумала она. Ладно, на завтра пока план поисков есть, неизвестно только даст он что-нибудь или это будет очередная иллюзия.

Дома ее встретил взволнованный Юра. Ожидая сестру, он перебрал в голове не меньше десятков вариантов речи, способной убедить ее, что ему нужно ехать. К его огромному изумлению ничего из этих заготовок не понадобилось. Рита приняла новость на удивление спокойно и даже обрадовалась, что, наконец-то, хоть у одного из них будет работа с гарантированной зарплатой.

— Конечно, поезжай, Юрка, — сразу сказала она ему. — Увидишь Эйлат, все говорят, что там красота неописуемая. Только сразу проверь насчет зарплаты. И она рассказала ему, чем кончился ее рабочий день. Повозмущавшись, Юра клятвенно пообещал ей, что сразу же начнет узнавать о работе и квартире для нее и стал радостно собираться, одновременно не забывая брать с Риты страшные клятвы не ходить никуда поздно, обо всем советоваться с Сашей и Беллой, и, если что-нибудь, не дай бог, случится, сразу дать ему телеграмму, и он немедленно приедет. А он сразу по приезду ей позвонит и даст свой адрес. Также он обязался звонить ей, по крайней мере, раз в три дня, а, может быть, и чаще.

Потом они отправились наверх рассказать обо всем Саше и Белле и опять-таки, как заботливый старший брат, Юра заставил друзей дать самые страшные клятвы присматривать за его младшей сестренкой, что они не замедлили сделать. Юрино решение ехать в Эйлат они одобрили, а Саша даже откровенно позавидовал ему и потихоньку от жены признался, что если бы не необходимость доработать, чтобы получать на курсах пособие по безработице, он бы тоже с удовольствием поехал.

Итак все вопросы были решены. Рита помогла брату уложить вещи, Юра еще раз пообещал сразу же позвонить и, после звонка своего нового друга отбыл на центральную автобусную станцию в Хайфе, откуда они уже вместе с Валерой должны были отправиться в Эйлат. Рита осталась одна. Конечно, ей было немного не по себе, она еще ни разу в жизни не жила сама, всегда за ней кто-нибудь присматривал. И вот, наконец, свобода, немного пугающая и очень желанная. Желанная еще и потому, что Рите уже очень давно хотелось хоть немного принять участие в Вовкиных аферах, а Юра никогда не позволил бы ей сделать это. При нем ей приходилось делать вид, что она тоже осуждает Вовкины предприятия, когда на самом деле они ее очень даже привлекали. А теперь она и сама убедилась, что все, у кого есть собственное дело, самые отъявленные мошенники и совести у них нет совсем. Значит, наверное, по другому здесь нельзя. Или сам ты будешь обманывать, или тебя обманут. Нет, конечно, всю жизнь Рита не собиралась пробавляться аферами. Потом, когда будут деньги, можно будет опять стать честным человеком, и даже помогать кому-нибудь, например, жертвовать деньги на приюты для собак и кошек. И потом она ведь честно пыталась устроиться на работу, и будет продолжать пытаться, но только пока ничего же не получается, а деньги нужны. Интересно, чем там Вовка сейчас занимается, хоть бы он скорее позвонил, а то ведь его не найдешь так просто. Кто его знает, где он теперь живет, и бывает ли вообще в своей той странной квартире.

На следующее утро Рита как и собиралась поехала в Хайфу в отделение Сионистского форума, который помогал устроиться на работу, а также выдавал ссуды нуждающимся репатриантам. Оказалось, что он находился совсем недалеко от Вовкиной второй конторы, а по степени полезности, как позже выяснила Рита, он уступал обоим Вовкиным агентствам. Вернее он был полезным, но только тем многочисленным служащим, которые бездельничали в своих кабинетах, получая при этом скорее всего неплохие зарплаты. При входе в помещение посетители сразу же натыкались на огромное объявление, которое гласило, что ссуды не выдаются, так как денег нет. Самое интересное, что это объявление висело на двери кабинета, табличка которого гласила «Оформление и выдача ссуд». Несмотря на отсутствие ссуд, в кабинете за столами восседали сразу трое служащих, и Рите стало интересно, чем же они целый день занимаются. Дальше пошло еще смешнее. На одной из комнат висела табличка «Бюро трудоустройства», и Рита решительно открыла дверь и попыталась войти.

— Девушка, что вы хотите? — сразу же строго остановил ее мужчина, сидевший за совершенно пустым столом.

— Работу, — не задумываясь, ответила Рита. — Я хочу работу.

— Какую? — все так же недовольно спросил он, а две женщины, сидящие за другими столами посмотрели на нее прямо-таки с удивлением.

— Ну, я не знаю, — пожала плечами Рита. — А какая у вас есть?

— Сейчас работы нет никакой, — ответил мужчина и снова стал смотреть в пустой стол.

— А что же вы тогда здесь делаете? — из чистого любопытства спросила Рита, проникаясь сочувствием к нему, так как однажды на каникулах работала в райкоме комсомола, где ей также пришлось отсиживать по восемь часов за абсолютно пустым столом, не имея чем заняться. Ничего более ужасного в своей жизни она не испытала.

— Что мы здесь делаем? — возмущено переспросил мужчина и даже повернулся к своим товарищам по несчастью, предлагая им разделить его праведный гнев. Они тут же ответили ему такими же возмущенными взглядами, а потом перевели их на Риту.

— Мы, девушка, — наконец, придя в себя, холодно произнес он, — мы здесь работаем. А вы нам мешаете, так что покиньте помещение.

— Но ведь ссуды вы не выдаете, работы для людей у вас тоже нет. Что же вы все-таки делаете? — продолжала настаивать Рита, понимая, что ей нечего терять.

— Девушка, или вы сейчас выйдете, или я вызову охрану, а они вызовут полицию, — услышала она и по голосу служащего поняла, что за такие вопросы он действительно упечет ее в тюрьму. Скажет, например, что она на него напала, а эти две его сотруженницы очень даже охотно это подтвердят.

Выйдя из кабинета, где помогали найти работу, Рита из любопытства прошлась по всему помещению Форума и заглянула в остальные кабинеты. Она насчитала примерно двадцать служащих, непонятно чем занимавшимися, так как всюду висели объявления, что в виду отсутствия фондов ничего не организовывается и никому помощь не оказывается.

Конечно, подумала Рита, при таком количестве служащих в каждом отделении денег, наверное, только на зарплату и хватает. Какая тут может быть еще помощь людям?

Мысленно поставив галочку еще на одном выполненном пункте, она отправилась в пристанище последней надежды, платное бюро трудоустройства на работу, вывеску которого видела из окна автобуса, когда ехала по Хайфе. К ее удивлению это бюро как две капли воды походило на Вовкино, только здесь в комнате сидела девушка и перед ней в длинной коробке стояли карточки, очень похожие на библиотечные абонементы. Задав ей несколько вопросов о ее специальности и получив исчерпывающий ответ, что никакой нет, она велела Рите заполнить такой же абонемент, вставила его в коробку и сказала, что Рита может идти.

— А работа? — удивлено сказала Рита. — Какую работу вы можете мне предложить?

— Никакую сейчас, но как только что-нибудь для вас будет, я вам позвоню.

— А платить вам надо? — снова спросила Рита, еще не осознавая, что и здесь с работой у нее ничего не вышло.

— Нет, платить будете из зарплаты, когда устроитесь на работу, — отмахнулась от нее девушка и стала звонить по телефону.

Рита вышла из бюро трудоустройства и растеряно остановилась. Куда идти теперь? Все ресурсы трудоустройства она, кажется, уже исчерпала. Конечно, можно было поискать другие бюро, но где их искать, она не знала. Да и результат там, наверное, был бы такой же. По-видимому, в настоящее время никто в Израиле в работниках заинтересован не был, разве только в таких, которые работали бы без зарплаты. Рита вспомнила, как Белла ей рассказывала, что у них одной женщине на курсах предложили проводить дополнительные занятия для школьников в городском клубе, так называемом «матнасе». Она, конечно, охотно согласилась и целых два месяца добросовестно занималась с капризными и невоспитанными детьми, но зарплату ей ни разу не заплатили. В конце концов, она нашла служащую, давшую ей эту работу и спросила о деньгах.

— Деньги? — удивилась та, — Какие деньги?

— Как какие? — в свою очередь удивилась учительница. — За работу, конечно.

— Так ведь тебе деньги должны платить сами родители, а не школа. Сейчас я спрошу, может быть, кто-нибудь собирал с родителей деньги.

Она стала звонить каким-то своим коллегам или приятельницам по телефону, при этом беседовала с ними о чем угодно, только не о деньгах. Правда, в последний момент, перед тем как закончить разговор, она, поймав взгляд несчастной просительницы, все-таки задавала, между прочим, вопрос о деньгах для нее, и, получив отрицательный ответ, начинала сердечно прощаться, что занимало еще полчаса. Проведя, таким образом, не меньше часу за разговорами, она, подумав, сказала учительнице, что очевидно та сама должна была собрать для себя деньги с родителей, а раз не собрала, значит, сама и виновата.

— Так мне же никто этого не сказал, — с отчаянием сказала учительница.

— А чего же ты сама не спросила? — резонно заметила служащая, не подозревая, что бывшим советским интеллигентам воспитание не позволяет говорить о деньгах, это, во-первых. А во-вторых, они привыкли, что в Советском Союзе работу всегда давало государство, и хоть какую-нибудь малость обязательно за нее платило.

— Что же мне теперь делать? — продолжала допытываться несчастная, все еще не веря, что так тяжко проработала совершенно даром.

— Как что? — удивилась работодательница. — Продолжай работать, разве тебе не нравиться заниматься с детьми? Ты же учительница.

— Но ведь у меня же нет зарплаты, — опять попыталась объяснить ей учительница.

— Ну так что? Зато у тебя есть работа, — вполне серьезно ответила ей служащая и занялась своими делами, показывая, что инцидент исчерпан.

Интересно, почему они считают, что мы можем работать без денег, размышляла Рита по дороге домой. Наверное, мы действительно сами виноваты, потому что стесняемся поднимать вопрос о деньгах и еще потому что соглашаемся работать за самую маленькую зарплату. А как же не соглашаться, если так трудно найти работу? У нас ведь нет сбережений как у них, и нет родственников, которые могли бы одолжить деньги или помочь найти работу. И мы даже толком пока не знаем, как можно получить пособие по безработице. И что же мне теперь делать? Вот пусть Вовка только объявится, я ему сразу скажу, что согласна работать с ним. Вот только, что он придумает на этот раз? А пока придется пойти с соседкой Оксаной на хлебозавод, если хотя бы туда возьмут.

Хлебозавод, было уже последнее, на что решались «олимовские» женщины. Да и решались далеко не все, уж больно работа там была тяжелая, и унижений приходилось терпеть предостаточно. «Мужние» жены, у которых был, по крайней мере, хоть один добытчик в семье, туда не ходили, и работали там только одиночки с детьми или женщины предпенсионного возраста, которым вообще уже никакая работа не светила. Кстати, постоянно там работали только арабы, которым хозяин завода доверял больше, чем русским, а русских женщин набирали только три раза в неделю, два раза утром и в ночь с субботы на воскресенье, но и эти три раза тоже почти никто не выдерживал, кроме Оксаны, которой деваться было некуда, уж так у нее сложилась судьба.

Оксана, сама по национальности русская, приехала в Израиль с мужем евреем и двумя детьми. Здесь она родила третьего и надо сказать, на нее огромное впечатление произвели и роды с обезболивающими уколами и огромное приданное для новорожденного, которое, как оказалось, вручают здесь мамам в роддоме. Пока они с мужем учились в ульпане и получали достаточно денег на них самих и на детей, все шло хорошо. Потом Оксана, которая была по специальности учительницей музыки, пошла учиться в ульпан Бет, а муж ее стал искать работу, но исключительно по специальности. Какую работу по специальности мог найти здесь средней руки фотограф, было непонятно. Чтобы снимать свадьбы и другие торжества, нужна была дорогая аппаратура, хорошая команда и деньги на рекламу. У него не было ни одного, ни другого, ни третьего, а детей кормить было нужно. Помыкавшись и не желая, как другие мужчины пойти работать на стройку или на какой-нибудь завод, он нашел самый лучший выход из положения, правда, для себя самого, а именно, просто сбежал от семьи и пристроился у какой-то женщины со стабильным доходом, готовой его содержать. Оставшись одна с тремя маленькими детьми, Оксана еще раз доказала, что настоящие мужчины это женщины. Во-первых, несмотря на то, что официально она не была разведена с мужем, она добилась того, что ее признали матерью-одиночкой и стали платить прожиточный минимум на троих детей и дали государственную, то есть бесплатную четырехкомнатную квартиру. Другая на ее месте на этом бы и успокоилась и перебивалась вместе с детьми на пособие, с которым от голода не умрешь, но ничего лишнего и позволить было нельзя ни себе ни детям. Но Оксана была не такая. Ее дети не должны были жить хуже, чем те, у кого кормильцами были и мать, и отец. Продолжая учиться, теперь на курсах для подтверждения диплома учителя музыки, она бралась за любую работу, чтобы ее дети были хорошо одеты, ходили на занятия в платные кружки, раскатывали на велосипедах, скейтбордах и роликах, как в общем-то, детям и полагалось.

Сначала она подрабатывала по вечерам на заправке или на мойке машин, официанткой в свадебных залах, и разносила флаеры. Потом она открыла для себя хлебозавод и стала ходить туда. Все это она как-то рассказала Рите, рассказала просто так, улыбаясь, а, не жалуясь и не требуя сочувствия. С тех пор для Риты она стала чем-то вроде символа мужества и терпения и теперь, идя к ней Рита старалась тоже себя не жалеть, а относится к тому, что ей придется пойти на такую тяжелую работу, как к интересному приключению.

В конце концов, все в жизни надо испытать, хотя бы чтобы потом было с чем сравнить, говорила она себе по дороге. Да и посмотри на Оксану, она же работает, не умирает, и ты не умрешь, хотя чего стоит уже только одно то, что встать нужно будет в четыре утра.

Но она встала, проклиная все на свете, сделала себе бутерброды и взяв с собой, как и советовала ей подруга, свой самый старый и страшный спортивный костюм и не менее страшную косынку, которую при других обстоятельствах в жизни бы не надела, и отправилась на остановку ждать первый автобус. Оксана уже была там, рядом с ней стояли еще несколько горемык, которых злая судьба также безжалостно выгнала в такую рань из дому. А больше никого на улице вообще не было. Первый автобус пришел в пять утра, они доехали в нем до нужной остановки, потом еще долго шли пешком. Рита, прожившая к тому времени уже почти год в Кирьят-Ате, оказывается даже не имела понятия, что в этой стороне тоже есть жизнь. У проходной завода уже стояли несколько женщин, терпеливо ожидая, когда охранник соизволит выйти к ним и отберет тех счастливиц, которым сегодня удастся, простояв четырнадцать часов у конвейера, заработать целых семьдесят шекелей. Рита и Оксана тоже встали в очередь и не успели они переброситься несколькими фразами с другими женщинами, как сзади подошли еще люди и вскоре за ними выросла приличная толпа.

— Ну, сегодня охраннику будет над кем поиздеваться, — сказала одна женщина, — вон какой у него большой выбор.

— Да, сегодня, наверное, он меня не возьмет, — вздохнув, откликнулась другая, — сегодня молодых много.

А что? — испугалась Рита, услышав то, что они говорили, — может еще быть, что на работу не возьмут? И окажется, что мы еще и даром приехали?

— Не волнуйся, тебя возьмут, — шепотом успокоила ее Оксана. — Молодых и симпатичных они всегда берут. Это пожилые женщины переживают, их берут потом в последнюю очередь.

Рита тут же почувствовала себя виноватой. Из-за нее эти женщины могут не получить работу, а им ведь, наверное, она очень нужна. Но ведь мне тоже она очень нужна, попыталась оправдаться она перед собой, и я не виновата, что я молодая и, чего скромничать, хорошенькая. И потом все равно меня тоже могут не взять. Где же этот чертов охранник? Почему он продолжает спокойно сидеть за воротами в своем домике, когда здесь уже собралось столько народу?

Оказалось, что охранник ждет мастера, который скажет ему, сколько человек брать сегодня, и вот тогда-то он и выйдет и сможет вдоволь потешиться, выбирая одних только по одному ему известным критериям, и безжалостно отсылая домой других. А пока им ничего не оставалось, как только покорно стоять и ждать. От скуки Рита стала прислушиваться к разговорам соседок, которые уже успели объединиться или наоборот скорее разбиться на небольшие группки. Во всех группах в основном обсуждали все те же полуфантастические истории о том, как кто-то из олимов случайно на улице или в супере или еще где-нибудь разговорился с израильтянином, и тот оказался очень богатым и влиятельным человеком, и устроил всю семью на хорошие работы, или купил им мебель, или подарил им свою еще далеко не старую машину, или вообще, если это оказалась одинокая женщина, взял ее и ее ребенка на полное содержание. Других тем для разговоров в этой очереди не было.

Рите уже стало надоедать выслушивать эти глупости, когда, наконец подъехал небольшой автобус. Из него высыпали арабы, человек пятнадцать во главе с высоким и очень красивым парнем. Рита бы даже залюбовалась им, если бы он не дополнил свой наряд, состоявший из хороших дорогих футболки и джинсов и классных кроссовок, по женски завязанным под подбородком клетчатым платком, точь-в-точь таким, как и у осточертевшего всем нормальным людям вождя палестинского народа, обезьяноподобного Яссира Арафата. Равнодушно глянув на собравшуюся толпу «русских», он прошел вместе со своими людьми в заветную калитку, с готовностью распахнутую перед ними охранником-израильтянином и, бросив ему небрежно несколько слов, исчез в глубине заводского двора. И тут вдруг Рита поняла, что имел в виду Саша, когда сказал, что арабы и евреи здесь враги, но они свои друг для друга. Они выросли здесь на одной и той же земле, они учились в школах почти по одинаковым программам, они десятками лет работают вместе на одних и тех же заводах и скорее всего и мыслят одинаково, в том смысле, что «русские» и для тех и для других чужие, пришельцы, от которых еще неизвестно чего можно ожидать, и которые вполне реально могут потеснить и тех и других с насиженных мест.

Наконец, то, чего так долго ожидала очередь, свершилось. Молодой охранник вышел за ворота и стал отбирать тех, кто сегодня будет работать. Он пропустил двух и вдруг сказал следующей женщине, кстати, не пожилой, а средних лет, чтобы она уходила.

— Но почему? — возмутилась та, — я часто здесь работаю, я знаю, что и как нужно делать, почему ты не берешь меня?

— Иди домой, — грубо ответил ей охранник и повернулся к следующей.

— Но я пришла одна из первых, я здесь почти с четырех часов, — все еще пыталась восстановить справедливость несчастная.

— Домой, — рявкнул охранник и сказал следующей, — заходи.

Та быстро обошла отказницу и зашла в калитку. Бедная женщина, закусив губу, чтобы не расплакаться пошла вдоль всей очереди домой. Рита с ужасом смотрела на нее, понимая, каково ей. Дело ведь даже и не в деньгах, она ведь, наверное, получает какое-то пособие, здесь совсем без денег никого не оставляли, дело в том, что ее унизили и оскорбили на глазах у нескольких десятков людей. Если он со мной будет так, холодея подумала Рита, я ему выскажу все, что я о нем думаю, вот только как это все сказать на неродном языке. Она посмотрела на других женщин в очереди. Одни с сочувствием смотрели на уходящую, другие опускали глаза, когда она проходила мимо них. Очередь тем временем стала продвигаться быстрее. Охранник пропустив еще одну, отправил домой сразу двух, потом еще и еще. Так как уходили группами, события потеряли свой драматизм, и женщины уходили со спокойными лицами, продолжая разговаривать и даже смеясь над чем-то своим. Наконец, дошла очередь и до Риты, которая теперь уже не знала грубить ей охраннику или нет в случае отказа. Ведь тогда она больше не сможет сюда прийти вообще, но ей и не пришлось ничего решать. Посмотрев на нее, парень кивнул ей, чтобы она проходила, а Оксане и вообще улыбнулся и поздоровался с ней.

Увидев, что они обе прошли, Рита облегчено вздохнула. Хорошо, что Оксана рядом, она ведь понятия не имеет, что делать дальше.

— Пошли, — сказала Оксана и повела ее к какой-то двери. Там оказалась раздевалка, довольно приличная, с запирающимися шкафчиками и душевыми. Они переоделись и повязались косынками. Рита с любопытством посмотрела на других работниц, переодевавшихся рядом. Только что, многие из них были симпатичными, прилично одетыми с хорошими стрижками женщинами, а сейчас, переодетые в какое-то старье, с косынками на головах, они сразу постарели на много лет, потеряли всякую привлекательность, стали каким-то быдлом. Только некоторые, самые молодые и хорошенькие и среди них Оксана умудрились остаться прежними, и Рита очень надеялась, что и она не выглядит так уж плохо, но раздевалка не была оборудована зеркалами и проверить это не было никакой возможности.

— Пошли, — снова сказала ей Оксана, и они пошли в цех. Там мастер, которым оказался тот молодой красивый араб, быстро распределил всех женщин по рабочим местам: двух отправил мыть машины, нескольких еще убирать, но большинству, и среди них Рите и Оксане, он велел становиться к конвейеру. Конвейер представлял собой длинную металлическую дорожку, на которой в два ряда стояли металлические ванночки, длиной примерно в тридцать сантиметров и шириной в десять. С одного конца конвейера какая-то машина беспрерывно изрыгала на движущуюся ленту пучки длинных валиков теста. Женщины, распределившиеся по все длине конвейера, выхватывали по одному валику, быстро плели из него халу и бросали в проезжающие мимо ванночки, которые дальше направлялись прямо в печь. Теста было много и, несмотря на то, что и женщин было много и работали они быстро, все равно успевали они с трудом. Оксана показала Рите, как плести халу и они тоже стали к конвейеру. Сначала работа показалась Рите нетрудной. Действительно, стой себе, выхватывай валик, плети за несколько секунд на неподвижной части конвейера халу и бросай в ванночку. Одновременно можно попробовать разговаривать, если перекричишь шум, еще можно о чем-нибудь думать или даже успевать посматривать по сторонам. Но так было только несколько первых часов. Потом Рита вдруг стала чувствовать, что у нее перестают слушаться пальцы. Они все чаще и чаще стали заплетаться вместе с тестом, халы выходили кривые, их приходилось выравнивать. Это занимало время, а конвейер не ждал, тесто проплывало мимо, другим женщинам приходилось подхватывать его. И они стали коситься на Риту с явным неудовольствием. Видя это, Рита постаралась взять себя в руки и заставить свои пальцы ровно закручивать тесто. Некоторое время ей это удавалось, но потом она с тревогой почувствовала, что у нее начинают болеть руки, а потом и плечи. Она покосилась на часы, на них было только девять. О, Господи, с ужасом подумала она, еще столько часов работы, а у меня уже все болит. Как же я выдержу целый день? А как другие выдерживают, тут же с упреком сказала она себе. Посмотри, здесь у конвейера стоят совсем пожилые женщины работают, и еще приходят сюда несколько раз в неделю. А ты молодая и здоровая, и ты просто обязана выдержать. Нужно просто отвлечься и думать о чем-нибудь интересном и не обращать внимания на боль и усталость. Она попыталась найти в своей жизни что-нибудь интересное, но ничего в голову не пришло. Хорошо Юрке, с завистью подумала она, живет на курорте в красивом городе. Правда, он ей сказал, что там очень жарко и работать, поэтому тяжело, зато вечером они ходят на море, гуляют по набережной, еще заходят в гостиницы и смотрят разные концерты. Оказывается, там в каждой гостинице обязательно есть всякие развлекательные мероприятия, и туда пускают всех и, причем абсолютно бесплатно. А я вот тоже вкалываю, но вечером мне идти некуда, да и не с кем, уныло подумала она. И потом, куда пойдешь без денег. Конечно, на улице к ней постоянно пристают мужики, особенно хозяева мелких лавочек, марокканцы. Им внушили, или они сами себе внушили, что русские женщины все проститутки и согласны на все по дешевке, за какую-нибудь футболку, например. Другие бы давно уже поняли, что это не так, но эти тупые все пытаются всех русских девушек, которые заходят к ним в магазин, пригласить на чашку кофе. Риту еще с первых дней жизни в Израиле предупредили, что приглашение на чашку кофе на самом деле означает приглашение переспать на местном жаргоне. Так что, когда она это слышит, сразу поворачивается и уходит. А вот приличный никто не попадается. Все русские ребята, кажется, ищут какую-нибудь устроенную, с хорошей зарплатой, с квартирой, машиной или с богатыми родителями. А сами, наверное, ни на что не способны, сердито подумала Рита. Впрочем, скоро она пойдет учиться, а там совсем другая публика. Правда, какие могут быть парни в педагогическом колледже на факультете дошкольного воспитания. Зато у Юрки в Технионе, наверное, появится друзья, вот пусть и позаботится о сестричке.

А вот интересно, есть здесь перерыв на обед, подумала она, чувствуя, что руки болят все больше. Хотя, какой там перерыв, сейчас только половина десятого, попробуй еще доживи до перерыва. Она оглянулась на других женщин. Те спокойно работали, не проявляя признаков усталости, даже умудрялись разговаривать, несмотря на грохот и шум, и Рите стало стыдно. А вот интересно, что там Вовка придумал на этот раз, подумала она, снова решив, что нужно отвлечься и не смотреть каждую минуту на часы, которые вовсе перестали двигаться. Не может быть, чтобы он успокоился и пошел работать. Вот у кого интересная жизнь, не то, что у нас с моим правильным братцем. Хотя он сейчас там, в Эйлате совсем даже и не скучает, наверное, уже нашел себе кого-нибудь. Одна я так никого и не найду и останусь старой девой, вздохнула она, правда не совсем искренне, так как была уверена, что старой девой уж точно не останется, если только зеркала ей не врут. Проблема только в том, чтобы выйти замуж по любви, но одновременно и по расчету, то есть за красивого и хорошего, но еще к тому же и не бедного. Ладно, время впереди у нее еще есть, так что будем искать, а сейчас самое главное не думать об усталости и не смотреть подольше на часы. Лучше всего, решила она, представить себе, что я автомат, и руки и пальцы у меня двигаются сами по себе, а я их не чувствую. Потому что я от них абстрагируюсь. Да, точно, они как будто бы и не мои, так как я от них абстрагировалась. Надо же какое слово я придумала. Хотя нет, такое слово существует, я только придумала ему новое применение. Так, кажется, я совсем рехнулась, какая-то чушь в голову лезет. Зато на часах уже десять, еще полчаса прошло, ура.

— А во сколько здесь обед? — вдруг услышала она свой голос. Он прозвучал неожиданно громко, некоторые женщины оглянулись на нее, и ей стало неловко.

— Проголодалась? — отозвалась Оксана. — Вот возьми булку, вон там, где готовые лежат. Чего-чего, а хлеба здесь хватает, можно есть сколько угодно.

Рита послушно взяла булку и, положив возле себя, стала откусывать от нее понемножку. Есть ей совсем не хотелось, но ей не хотелось, чтобы кто-нибудь догадался, что она уже устала. Еще спросят, зачем она пришла, если такая нежная.

На обед стали отпускать с двенадцати часов. Так как конвейер не останавливали, уходили обедать по очереди и всего на двадцать минут. Оставшиеся строго настрого приказывали уходящим не задерживаться, так как их нагрузка увеличивалась, и им приходилось работать интенсивнее. Командовал, кому уходить, Ахмед, без его разрешения покидать место у конвейера было нельзя.

Ничего себе, думала Рита, с трудом дожидаясь своей очереди. А если кому-нибудь в туалет срочно понадобится, тоже нужно спрашивать у него. Так он все время уходит куда-нибудь, можно ведь и не дождаться. А вот интересно, он такой молодой, а уже мастер, или как тут у них это называется. И хозяин ему, видно, полностью доверяет, он один всем распоряжается. И вообще кроме него здесь никакого начальства нет. У нас на всех заводах были и технологи и инженеры, а тут рабочие все делают сами, засыпают муку в машины и все остальное, что нужно, сами все включают и выключают, и тесто все время щупают и добавляют что-нибудь, если надо. А рук никто не моет. Хорошо еще, что после печей до хлеба никто не дотрагивается. Горячие батоны и халы выходят на конвейере, направляются в другую машину, которая их режет и упаковывает в полиэтилен. А вот булки снимают руками. Никогда больше не буду есть булки, подумала она и потихоньку отодвинула подальше ту, что не доела.

Наконец, подошла их очередь идти обедать. Не веря своему счастью Рита, на подгибающихся ногах отошла от проклятого орудия пытки, которое несведущие люди называют конвейером, и вопросительно посмотрела на Оксану.

— Идем, — загадочно усмехнувшись, ответила та на ее взгляд. — Идем. Я тебе покажу, где мы едим, ты не поверишь. Бери свои бутерброды.

После короткого перехода по каким-то закоулкам между разными загадочными машинами, конвейерами и штабелями поддонов с хлебом, Оксана подвела ее к двери, открыла ее и сказала — Заходи. Вот здесь нам отвели место, чтобы обедать, — и, увидев выражение, которое появилось у Риты на лице, когда она переступила порог, захохотала.

— Ну, что, ты когда-нибудь думала о том, что тебе придется обедать в туалете?

Действительно, им поставили несколько столов и стульев на свободное место в фойе перед кабинками туалетов. Правда, здесь было чисто, запаха не чувствовалось совершенно и рядом были краны с флаконами жидкого мыла и бумажными полотенцами, но… это ведь все-таки был туалет, и Рита нерешительно остановилась, не зная, сможет ли она есть в таком месте.

— А что, другое место нельзя найти?

Она умоляюще посмотрела на Оксану.

— А где ж ты найдешь? Здесь везде кто-нибудь что-нибудь делает, все заставлено, сесть негде, да и стоять особо негде. Каждый квадратный метр как-нибудь используется, так что давай, иди в туалет, мой руки и быстро поедим, потому что через двадцать минут придут другие, а конвейер не останавливается ни на минуту.

Действительно, делать было нечего, и к тому же здесь ели не только русские, а и все остальные, то есть, арабы тоже. Русские доставали в основном из сумок бутерброды с колбасой или пастрамой, а арабы, как заметила Рита, ели только намазанные хумусом или тхиной питы с овощами и зеленью. Даже мужчины, которые целый день занимались тяжелой физической работой, не ели ни мяса, ни тем более колбасы.

Вот интересно, думала Рита, поглощая свой бутерброд, у нас там считалось, что физически работающий мужчина должен обязательно есть мясо, а иначе у него не будет сил работать. Да, и еще они ведь не пьют, а у нас там обязательно расслаблялись водочкой, тоже считалось, что без этого нельзя. Даже их непьющий отчим время от времени просил маму налить ему рюмочку после работы, чтобы расслабиться. И никто ничего плохого в этом не видел. Я и сама сегодня, если останусь живая и доберусь до дому, напьюсь как извозчик, решила Рита, а если Вовка в ближайшее время не позвонит, или не возьмет меня с собой на свои аферы, я и вообще сопьюсь от отчаяния.

Двадцать минут пролетели очень быстро, и заглянувший к обедающим Ахмед, позвал их на работу. Не представляя, как она дотянет до вечера, Рита снова встала на свое рабочее место, и начала плести халы. Через несколько часов боль в плечах стала почти нестерпимой, и Рита поклялась себе самыми страшными клятвами, что пойдет с Вовкой даже на ограбление. Но на завод больше не придет. Еще через пару часов у нее стали страшно болеть ноги, и она спасалась только тем, что стояла по нескольку минут на каждой ноге по очереди. Потом и это перестало помогать и, когда в шесть часов Ахмед, наконец, поманил их с Оксаной к себе и отпустил домой, Рита с трудом дошла на негнущихся ногах до раздевалки, и, преодолевая боль в негнущихся руках, переоделась, твердо решив умереть от голода, но больше на завод не приходить. На проходной ей вручили бумажку, на которой было записано количество отработанных ею часов, и две буханки свежеиспеченного хлеба. Оксана объяснила ей, что с этой бумагой ей нужно прийти в «йом шиши», то есть в пятницу в контору завода и там ей дадут чек, по которому она сможет получить в банке «Дисконт» деньги за отработанный день.

— Ну что, завтра пойдешь снова? — спросила у нее Оксана, когда они прощались, выйдя из автобуса, и увидев на лице у Риты выражения крайнего ужаса, только засмеялась и махнула рукой.

— Ладно, с тобой все понятно, отдыхай. Если захочешь пойти в ночь с субботы на воскресенье, заходи. Ночью выгоднее работать, больше платят, но там труднее попасть, потому что гораздо больше желающих. Меня-то всегда берут, я с ними со всеми в хороших отношениях, но я думаю, что и тебя тоже возьмут, я видела, как на тебя смотрел охранник.

— Я подумаю, — слабым голосом ответила на это приглашение Рита, стесняясь сказать, что больше ее ноги на этой каторге не будет. Дома она первым делом залезла в горячую ванну, где стеная и охая, просидела сорок минут, а потом, не переставая стонать, отправилась на третий этаж к Саше и Белле, прихватив с собой совершенно не нужные ей два хлеба, полученные в качестве премии на заводе. Там она, прихлебывая из тарелки поставленный перед нею горячий суп, так живописно описала пережитые ею за этот день ужасы, что ее друзья, чуть ли не со слезами, объявили ей, что больше сами не пустят ее туда, и делать ей там нечего, так как за квартиру им с Юрой платят, а питаться она вполне может у них, они от этого не разорятся.

— Да, а ведь говорил нам дедушка Ленин, о безжалостной эксплуатации пролетариата в капиталистическом обществе, а мы не верили, — подвел итог этому тяжелому дню Саша, и Рита отправилась домой спать, но прежде помолилась богу, чтобы Вовка позвонил и предложил ей что-нибудь полегче, чем завод, например ограбление банка.

* * *

И Вовка действительно позвонил, хотя и не на следующий день, а через два. Услышав, что Юра уехал, а у Риты нет работы, и она вполне может распоряжаться собой, он минуту молчал, а потом глубокомысленно выдал что-то вроде того, что это судьба.

— Что ты имеешь в виду? — полюбопытствовала Рита, чувствуя, что у нее все внутри похолодело от сладкого ужаса предчувствия новой жизни. — Ты что-то придумал новое? Там есть что-нибудь для меня?

Это не телефонный разговор, — был ей суровый ответ. — Завтра утром можешь приехать в Хайфу?

Могу, — послушно как загипнотизированная ответила Рита. — Так, я тебя жду в девять часов в садике возле Министерства внутренних дел. Знаешь, где это?

— Ну, конечно, мы же там паспорта получали.

— Очень хорошо. Увидишь меня, не подходи ко мне и вообще делай вид, что ты меня не знаешь. Пойдешь за мной, я тебе дам знать, когда можно будет подойти.

Страшно заинтригованная такими распоряжениями Рита, провела крайне беспокойную ночь и утром ровно без четверти девять уже стояла в саду перед зданием МИДа, как ей и было приказано. Как всегда там было полно людей, чтобы получить паспорт, нужно было отстоять в очереди несколько часов.

Вовка выбрал правильное место, одобрительно подумала Рита, знающая о правилах конспирации из прочитанных ею многочисленных шпионских романов. Среди такой толпы легко затеряться, и к тому же никто не будет удивляться, чего я здесь торчу. Стою, как и все в очереди за паспортом.

Вовка появился ровно в девять часов, с точностью графа Монте-Кристо. И выражение лица у него было соответствующее, замкнутое и отчужденное. Рита невольно тоже подтянулась и придала своему обычно доброжелательному лицо такое же холодное выражение. Если кому-нибудь захочется у нее что-то спросить, или просто с ней заговорить, он еще десять раз подумает, прежде чем обратиться к такой высокомерной девице. Вовка скользнул по ней взглядом и, не меняя выражения лица, двинулся к противоположному выходу из парка. Рита, безразлично оглядев местность, медленно двинулась за ним, глядя в другую сторону. Таким манером они прошли несколько улочек, пока, наконец, на одной самой пустынной Вовка оглянулся на нее и, едва заметно кивнув, разрешил приблизиться к себе.

— Ну, так что ты задумал? — нетерпеливо спросила Рита сразу же после быстрых приветствий.

— Узнаешь, — кратко ответил ей командир, — но сначала ты должна кое-что увидеть. Я сейчас пойду на остановку и сяду в автобус. Ты тоже садись и следи за мной. Увидишь, что я пробираюсь к выходу, выходи тоже и иди туда, куда и я. Там я тебе что-то покажу.

У Риты упало сердце. Судя по предосторожностям, Вовка таки точно задумал что-то совсем уже криминальное. Неужели действительно ограбление, думала она, плетясь за ним к остановке автобуса. Не может быть, ну не сумасшедший же он совсем. Надеюсь, это все-таки будет не банк, думала она, сидя в автобусе. Он же не какой-нибудь там опытный медвежатник, сейфы вскрывать не умеет, и я, между прочим, тоже. Но в квартиру я тоже не полезу, еще не хватало в тюрьму сесть. Нет, одно дело сгоряча говорить себе, что лучше ограбление, чем работа на заводе, а другое дело реальная жизнь. Сейчас приедем, спрошу у него, что он задумал и сразу уеду домой. А дома-то никого нет, Рита и Саша на работе, Юрка в Эйлате с друзьями и, наверное, уже с девушкой какой-нибудь, а она будет сидеть там одна-одинешенька, без работы, без денег и без друзей.

Отвлекшись, наконец, от своих невеселых мыслей, Рита подняла голову и посмотрела по сторонам. Они шли по зеленым тенистым улочкам, вокруг стояли красивые коттеджи, окруженные деревьями и лужайками с яркими цветами. Перед домами стояла красивая садовая мебель, качели, светильники.

Да, красивый район Кармель. Интересно, сколько же нужно зарабатывать, чтобы купить себе здесь виллу или хотя бы квартиру в одном из этих роскошных высотных домов. Да что там квартиру, у нас, наверное, никогда не будет денег, чтобы просто посидеть в каком-нибудь кафе в этом районе. Представляю, сколько здесь стоит чашка кофе.

Вовка еще раз завернул, и они оказались возле совсем маленького скверика, настолько скрытого от улицы кустами и глухими стенами домов, что, если бы Вовка не показал бы его Рите, она прошла бы мимо. В скверике была всего одна скамейка под деревом и на ней дремала старушка, а возле нее стояла детская коляска. В коляске сидел хорошенький пухленький годовалый малыш с игрушкой в руках.

— Вот, посмотри на них, — тихо сказал Вовка, остановившись у входа в скверик.

Рита внимательно, как специалист по дошкольному воспитанию и как просто добрая душа, посмотрела на ребенка. Видно было, что его игрушка ему давно надоела, время от времени он пытался дотянуться до веточек кустов, но ремешок, которым он был привязан к коляске, не пускал его, и он был вынужден снова рассматривать все ту же игрушку. Скорее всего, бедный малыш уже привык к своему одиночеству и этому однообразию, он даже не пытался протестовать, только иногда негромко хныкал, но старушка не просыпалась, и он снова умолкал.

Вовка легонько тронул Риту рукой, и они зашли в садик и прошли мимо скамейки, довольно близко к малышу. Увидев их, он очень обрадовался, засуетился в своей коляске, насколько ему позволил ремешок. Рита увидела, что он пытается поймать ее взгляд, и, когда ему это удалось, сразу заулыбался, пытаясь привлечь ее внимание. Рита тоже улыбнулась ему, чувствуя, как у нее заболело сердце от жалости к такому заброшенному ребенку. Да, он выглядел здоровеньким, чистеньким, скорее всего за ним хорошо ухаживали, но ведь ребенку нужны не только еда и чистая одежда. Ему еще нужно внимание, ему нужно двигаться, нужно, чтобы с ним разговаривали, держали на руках, прижимали к груди, учили чему-нибудь, в конце концов, он ведь уже не младенец.

— Ну, видела? — спросил Вовка, когда они снова оказались на улице?

— Чей это ребенок? Это что, его бабушка? А родителей у него нет? тут же забросала его вопросами Рита.

— Так, идем, сядем где-нибудь подальше отсюда, и я тебе все расскажу.

Они прошли еще несколько кварталов, зашли в какой-то совсем уже глухой переулок присели на заборчик, и Вовка начал рассказывать.

— Где-то недели три назад я забрел в этот садик. Я и раньше здесь часто ходил, просто смотрел, как богатые люди живут. Так вот сел я на скамейку, а там уже сидела пожилая женщина, русская. Ей поговорить хотелось, а я никогда не упускаю возможности поговорить с людьми, мало ли какую информацию можно получить. Так вот, она мне рассказала, что убирает в одной богатой семье, и показала их виллу, она здесь недалеко. Это совсем молодые муж и жена, Их родители уехали в Америку из Союза еще в семидесятые, и очень хорошо там преуспели. Дети же вдруг решили быть патриотами и, поженившись, переехали в Израиль. На деньги родителей-американцев купили эту виллу за полтора миллиона долларов, открыли свою фирму, вернее он открыл, он компьютерщик по специальности и живут себе припеваючи. Она тоже делает карьеру, она менеджер, в общем, они целыми днями на работе, а по вечерам у них встречи с друзьями. А ребенок брошен целиком на эту старуху.

— Так они что совсем не любят его? — ужаснулась сердобольная Рита.

— Ну. чего там не любят? Любят, конечно, прибегают с работы, целуют его, сюсюкают три минуты, а потом снова убегают на гульки к друзьям. А эта женщина, между прочим, здесь на вилле убирает, а там была директором детского садика, так что она в воспитании детей разбирается. Ну, так она сильно возмущалась, что ребенком они совсем не занимаются, смотрят только, чтобы он был накормлен, не болел, ну и все такое. Она говорила, что ей очень жалко этого малыша, просто сердце разрывается, но она даже сказать им ничего не может, потому что они считают, что все делают правильно. В общем, сами шибко образованные. И должны жить своей жизнью, а ребенок, наверное, своей.

— Вот гады, — Риту просто затрясло от возмущения. — зачем же тогда они его рожали?

— А черт их знает, но это не важно. А важно то, что эта женщина мне сказала, что отработала у них тогда последний день. У нее сын и дочь в Канаде, и она уезжает к ним навсегда, так что об этом разговоре никто никогда не узнает.

— А это к чему?

— А это к тому, что неплохо бы этих горе-родителей проучить, чтобы они, наконец, обратили внимание на своего ребенка.

— Ничего не понимаю. Как ты можешь их проучить?

— Забрать у них его на недельку, пусть поплачут, тогда поймут, что такое ребенок.

— В каком смысле забрать? Что-то я тебя не понимаю.

— Знаешь, Ритка, я считал тебя более сообразительной, а ты прямо как твой брат. Хорошо, говорю тогда открытым текстом. Украсть его и вернуть через неделю за сто тысяч долларов.

— Ты имеешь в виду похитить ребенка? Киднеппинг? Вовка, ты, что совсем с ума сошел? Ты знаешь, сколько нам за это дадут?

— Дадут, если поймают. Но у меня все продумано, можешь не беспокоиться.

— Но украсть ребенка! Это надо быть последними негодяями.

— Рита, ты меня удивляешь. Ты что считаешь меня чудовищем? По-твоему, я собираюсь причинить ему какой-то вред? Да ему с нами будет в сто раз лучше, чем с этой старухой и с его, извините за выражение, родителями. Будем с ним заниматься, кормить, развлекать, пусть малыш хоть немного порадуется.

— А его родители? Ты представляешь, что с ними будет? Они-то ведь не будут знать, что с ребенком хорошо обращаются и ему ничего не грозит.

— А им и не надо это знать. Пусть попереживают, а то, понимаешь, совсем ребенком не занимаются. А после этого они к нему совсем по-другому будут относится, мы им глаза раскроем. В общем, сделаем хорошее дело, а заодно и деньги заработаем. Представляешь, каждому из нас по пятьдесят тысяч, и, между прочим, долларов.

— А вдруг у них нет таких денег? Где они их возьмут?

— Это у них-то нет? — Вовка саркастически рассмеялся. — Сейчас мы с тобой пройдем мимо их дома, посмотришь, как они живут. Пошли, только не останавливайся там.

Они вышли из проулка, и Вовка снова повел ее по району богачей. Рита смотрела по сторонам и не могла сдержать восхищения. Каждый дом утопал в зелени, каждый дом был прекрасен и совершенно не походил на стоящий рядом. Где же эти архитекторы берут столько разнообразных и красивых проектов, невольно подумала она. Даже решетки заборов совершенно разные и, если бы мне нужно было выбрать себе дом из всех этих, я бы точно не смогла. Они все необыкновенно красивые, и вообще все похожи на какие-то сказочные декорации. Откуда у всех этих людей столько денег, ведь даже просто квартира в самом скромном доме в нашей Кирьят-Ате, и та стоит очень дорого.

Вдруг Вовка схватил ее за руку и легонько подтолкнул. Она посмотрела на дом, мимо которого они проходили. Да, ничего себе, трехэтажное швейцарское шале с небольшим двориком. Правда, нужно сказать, Рита в своей жизни ни разу не была даже близко возле Швейцарии и, конечно же, никогда не видела никакого шале, но почему-то именно оно сразу пришло ей на ум. Может быть, потому, что над третьим этажом крыша была скошена и выкрашена в темно-коричневую краску под дерево. Сам же дом был покрашен в светло-коричневый цвет, окна обведены белым и на каждом стояло море ярких цветов в горшках. Перед домом, как и везде в Израиле стояли большой пластмассовый стол с креслами, висел диван-качели, предмет жгучей зависти Риты, а в кустах виднелись красивые разнообразные садовые светильники.

— Ну, видела, как живут? — Вовка насмешливо посмотрел на нее. Знаешь, сколько стоит такой дом в этом районе? Не меньше миллиона, а учитывая участок, то и все полтора. Так ты думаешь, сто тысяч для них большие деньги?

— Я думаю, что нас посадят в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, — трезво ответила пришедшая в себя после созерцания всей этой роскоши, Рита.

— Рита. ты просто начиталась детективов, где все преступления всегда раскрываются. Но это просто закон жанра, детектив для этого пишется. А на самом деле, ты видела израильскую полицию в деле?

— Ну, вообще-то видела, — пришлось признать Рите, вспомнившей как они уговаривали полицейских забрать угнанную машину, а те так и не согласились.

— Ну тогда ты должна была понять, что они здесь разбалованные отсутствием настоящих преступников и вообще никого не ищут, потому что это мешает им пить кофе. Знаешь, я недавно здесь видел, как одна женщина попала в аварию. На нее налетел грузовик, смял ее машину так, что дверь заклинило, и она не могла выйти, пока полиция не извлекла ее оттуда через пару часов. Представляешь, она несколько часов была внутри с переломанными ребрами и ногами, а полицейские только ходили вокруг, чесали в затылке и переговаривались по радио. Но дело даже не в этом, а в том, что я сам видел, как к полицейским подошел один человек из толпы и сказал, что он запомнил номер грузовика, который удрал еще до прихода полиции. И ты знаешь, что они ему сказали? Они ему сказали, идите отсюда и не мешайте работать. Он какое-то время ходил за ними, все пытался дать им этот номер, но никто его даже не слушал, и он плюнул и ушел. Вот так здесь работает полиция, — презрительно добавил он. — Так кого бояться, если тем более все продумано. Кстати, ты же сама из книг знаешь, что обычно при похищении родственники не обращаются в полицию, потому что боятся за жизнь заложника, вот и мы им поставим условие не обращаться в полицию.

— А если они все-таки обратятся?

— Все равно они нас не поймают. Все ведь зависит от того, насколько хорошо продуман план. В моем можешь не сомневаться.

— Нет, я все-таки, наверное, никогда не решусь на такое.

Да? Ну, смотри, твое дело, а только на какие денежки вы будете учиться?

— Да если мы даже все это сделаем и получим деньги, как я Юрке объясню, откуда они?

— Я уже об этом думал, и вот, послушай, недавно у меня знакомые ребята ломали стенку в одной квартире, хозяева хотели комнату расширить, и из этой стенки посыпались золотые монеты.

— Ну да? И они их взяли себе?

— Нет, там хозяин был с ними рядом. Он им дал по три монеты, а остальные оставил себе. Здесь нет такого закона, что найденный клад принадлежит государству. Нашел — значит твое.

— Интересно, в какой же мы стенке можем найти доллары? Мы же квартиры не ремонтируем, — резонно заметила Рита. И вдруг ее осенило — Ой, мы же можем их найти в доме нашей тети Розы. Ну, конечно, она и ее муж могли прятать там эти доллары, а сказать нам она не успела, так как умерла до нашего приезда.

Подожди, подожди, какая ваша тетя Роза?

— Ой, Вовка, мы же там никому ничего не говорили, а на самом деле мы с Юркой приехали, потому что нам одна наша дальняя родственница завещала здесь наследство.

— Здорово, ну так вы его получили?

Она нам написала, чтобы мы приехали, и она нам все передаст, только чтобы мы поторопились, потому что она очень больная. Но пока мы оформлялись, она умерла и оставила нам только дом в мошаве. А денег, которые она нам обещала, у нее в банке не оказалось.

— А дом хороший?

— Дом красивый и в красивом месте, но только он старый. Она ведь была старая и больная, и жила одна, поэтому там все запущено, нужно делать большой ремонт, а откуда у нас деньги.

— Ну так продайте его, какие-то деньги все-таки получите.

— Мы думали об этом, но когда пошли к маклеру, оказалось, что дом-то нам надо было перевести на себя и получить на него «табу».

— Что получить?

— Ну, такую бумагу, что дом наш.

— Так получите.

— Оказывается эту бумагу надо ждать почти год. А потом еще нам жалко дом. Если мы его будем продавать без ремонта, то придется отдать за копейки, а так у нас все-таки дом есть. Но главное, что мы все равно не можем его продать из-за этого «табу».

— Слушай, а можно посмотреть ваш дом?

— Конечно, можно. Хочешь, поедем сейчас?

И они поехали. Правда, строго соблюдая правила конспирации, доехали до автобусной станции и сели в следующий автобус отдельно. И на нужной остановке тоже вышли, делая вид, что друг друга не знают, что было глупо, так как на этой остановке выходили только те, кто жили в этом мошаве, а там уж точно все друг друга знали. Рита показала Вовке их дом, который было видно издалека, так как он стоял на самом верху на краю мошава. Такое удачное расположение дома навело Вовку на мысль, что он сможет подняться к нему не проходя через мошав, чтобы никто его не увидел, хотя Рита ему не меньше десяти раз сказала, что никакого значения это не имеет, так как она не собирается принимать участие в похищении ребенка. Но Вовка был непреклонен, и, пожав плечами, она пошла привычным путем к дому, не зная, дождется она там Вовку или нет. Но он добрался, хотя это заняло у него полчаса времени и стоила больших усилий. Он ползком поднялся по крутому, поросшему травой, склону и появился возле дома весь исцарапанный, задыхающийся, но очень довольный. Обследовав же дом, он пришел в еще лучшее расположение духа, так как приметил много мест, могущих служить тайниками. Наконец, он выбрал одно между сервантом и углом дома и сказал Рите, что найти клад она должна будет при Юрке и еще при каких-нибудь свидетелях, так все будет выглядеть убедительней.

— Что будет выглядеть убедительней? — она снова попыталась объясниться с Вовкой. — Я же тебе сказала, что не пойду на это, так что никакого клада не будет. И тебе, кстати, я тоже делать этого не советую.

— Ну, там видно будет, — уклончиво ответил Вовка, — но вообще я не думал, что ты такая бессердечная.

— Так, не поняла, — растерялась Рита. — Это, в каком смысле я бессердечная? Не хочу помочь тебе раздобыть деньги?

— Ой, ради бога, я и по-другому смогу деньги раздобыть, а, если не смогу, то и так к отцу уеду, а вот как вы будете? Но дело даже не в нас, пацана жалко, он же совсем заброшенный.

— Мне тоже жалко, так что из-за этого в тюрьму садиться? И притом еще на всю оставшуюся жизнь?

— Рита, у меня такой план, что никакой тюрьмы не будет.

— Ну так расскажи, какой у тебя план.

— Нет, так я рассказывать не буду, вот если ты решишься, тогда другое дело. В общем, я тебе даю четыре дня, потом позвоню и дашь окончательный ответ. У меня, между прочим, еще есть кандидатуры, просто тебе я больше всех доверяю, ты пацана не обидишь. Да и деньги, если получим, уже пусть вам с Юркой достанутся. Ну, ладно пошли отсюда.

— Ты через мошав вместе со мной пройдешь?

— Нет, конечно, я там уже приметил, как полегче спуститься, встретимся на остановке. Да, а сколько у вас ключей от этого дома?

— Да сколько угодно, четыре или пять. Вот все здесь лежат.

— Захвати с собой для меня на всякий случай, вдруг все-таки решишься. Пока.

И он ушел, как всегда, решительный и не унывающий, а Рита закрыла дом и в унылом раздумье поплелась через мошав, раздумывая о странностях этого дела. У Вовки получается, что он этим похищением заботится о малыше. А она, Рита, не хочет помочь ребенку. С одной стороны, Рита твердо знала, украсть ребенка ради денег, это уже последнее дело, но что делать, если иначе до сердца его родителей не доберешься. Рита вспомнила одинокую маленькую фигурку в коляске, вспомнила, как он засуетился, когда увидел их, как трогательно заглядывал ей в глаза, пытаясь поймать ее взгляд. И почувствовала, как у нее снова защемило сердце. Бедное маленькое создание. Вот, пожалуйста, и родители у него есть, и не алкоголики или наркоманы какие-нибудь, а ребенок несчастный. Рита представила, как бы она играла с ним, разговаривала, показывала бы ему книжки, картинки, научила бы говорить, как делает собачка, кошечка, собирать пирамидки, строить что-нибудь из кубиков, в общем все, что полагается знать и делать годовалому, нормально развитому ребенку. А самое главное, она бы разговаривала с ним, обнимала бы его, говорила как она его любит, и это была бы правда, она уже действительно чувствовала, что привязалась к этому малышу именно в тот момент, когда они с ним одно мгновение смотрели друг к другу в глаза.

Так что же делать? И вдруг Рите пришла в голову мысль, что Вовка все врет для того, чтобы заставить ее принимать участие в похищении. Ведь вполне возможно, что ребенок только днем с няней, а по вечерам любящие родители никуда не уходят, сидят с ним дома, и он совсем даже не заброшен. Так, у нее есть четыре дня, чтобы это выяснить. Завтра она поедет туда и понаблюдает за этим домом. Интересно, как у нее это получится, ведь надо еще и так наблюдать, чтоб ее не заметили. Так, она поедет туда с утра, проверит, сидит ли так же этот малыш в коляске, или, может быть, няня все-таки выпускает его походить. Ему ведь не меньше года, он должен уже уметь ходить и даже толкать свою коляску или тащить за собой машинку или какую-нибудь игрушку на колесиках. В общем, нужно провести расследование, посмотреть, действительно ли его родители уезжают по вечерам развлекаться или Вовка все нарочно преувеличил, а только потом она примет решение. Расследование она начнет завтра же, все равно делать больше нечего.

Приняв такое решение, Рита решительно зашагала к остановке. Вовки там не было, может уже уехал, а скорее всего еще не дополз до дороги. Представляю, в каком виде он здесь появится, злорадно подумала Рита и, дождавшись автобуса, поехала домой.

* * *

Вовка позвонил ровно через четыре дня, как и договаривались. Рита, за это время морально настроившаяся на любые криминальные действия, направленные против родителей ребенка, заслуживших самого жестокого урока, ответила ему деловым тоном, что она созрела, приняла решение и готова с ним встретиться для подробного обсуждения их плана. Именно их, а не его, так как она собирается принять самое активное участие в этом деле. Ее расследование было окончено, и все подтвердилось. Вечером на следующий день Рита сидела в том же самом садике на той же скамейке и наблюдала за известным домом. Родители ребенка приехали домой с работы примерно к семи часам, каждый на своей машине. Оба они были молоды, подтянуты и энергичны. Правда, как решила Рита, при таких деньгах можно было быть и получше одетыми, но это уже, как говорят, дело вкуса, а может, в Америке именно так и одеваются. Но Рита, в общем-то, сидела там не для того, чтобы посмотреть, как они одеваются, а для того, чтобы проверить, уделяют ли они внимание ребенку или нет. Оказалось второе. К восьми часам начали съезжаться машины с друзьями, возле дома поставили мангал, накрыли стол и началось веселье, правда без водки и песен, а только с разговорами и смехом. Но самое большое негодование у Риты вызвало следующее утро. Это была пятница и, приехав к девяти утра Рита стала свидетельницей того, как из дому в машину стали носить вещи и пакеты. Потом подъехала еще одна машина, няня вынесла малыша попрощаться с родителями и машины уехали, скорее всего на весь уик-энд. Правда, ребенка нежно целовали перед отъездом, как и полагается любящим родителям, но затем он опять остался один со своей вечно — дремлющей няней. Нужно сказать, что он даже не захныкал, когда его родители уехали и даже не помахал им в ответ ручкой, а равнодушно отвернулся и спокойно дал няне усадить себя в коляску. Что поделаешь, он привык к такому порядку, и по родителям, видимо, не скучал. Но отправляясь в увеселительную поездку, его родители не знали, что подписали себе жестокий приговор. Рита решилась выйти на тропу войны. Конечно, сначала нужно было выслушать и оценить Вовкин план, действительно ли он так хорош. Правда Вовка очень изобретательный и, если бы не был уверен в безопасности этого плана, не стал бы ничего делать. Не такой же он дурак, чтобы самому совать голову в петлю, и вообще, после того, как Рита понаблюдала за его деятельностью, она стала ему почти безгранично доверять. Правда, в получение ста тысяч долларов Рите почему-то верилось с трудом, точнее, совсем не верилось. Возможно, это было потому, что такая сумма казалась ей совсем уж фантастической. Она вообще видела доллары и держала их в руках один раз в жизни, когда им перед отъездом в Израиль выдали в банке разрешенные при отъезде на ПМЖ 90 долларов на двоих по обменному курсу 60 копеек за один доллар. Но у этих людей, ненамного старших Риты и Юры, была вилла, стоимостью в полтора миллиона, так что может быть им ничего не стоит выложить несчастные сто тысяч за своего ребенка. По дороге на встречу с Вовкой Рита убеждала себя, что ничего ужасного они совершать не собираются. Ребенок ведь не пострадает? Не пострадает. Наоборот, ему будет гораздо лучше с ней, чем с его няней, А родителей его нужно проучить, в этом она была тверда.

С Вовкой как всегда встретились в очередном конспиративном месте, те есть, в каком-то глухом закоулке, где их точно никто не мог увидеть, потому что ни одному нормальному человеку и в голову бы не пришло туда забрести. Перед этим Рита долго шла за Вовкой по улицам, делая вид, что торопится куда-то по делу, пока он, наконец, не свернул на этот заросший кустами пустырь, где они и присели на ствол поваленного дерева и стали невидимыми для всего остального мира.

— Давай, выкладывай план, — сухо и решительно сказала она Вовке, как только они определились с выбором места для делового совещания. По ее мнению только такой тон и был самым подходящим для аферистки или даже преступницы высокого класса, а именно ею она сейчас и собиралась стать.

— Решилась? — так же кратко по-деловому спросил Вовка, глядя на нее с уважением.

— Как видишь, — последовал ответ, выдержанный в таком же духе. Но все будет зависеть от плана, в смысле, насколько он хорош.

— Понятное дело, — уже обычным голосом весело ответил ей соратник или вернее теперь уже соучастник. И еще веселее прибавил. — План отличный, мы фуфла не держим, фанеру не берем.

Изложение всего плана не заняло даже и пяти минут. Все было до гениальности просто.

— Да, простой, как хозяйственное мыло, — выслушав, подвела итог Рита.

— Но сработает, — самодовольно ответил ей Вовка. — Ты же знаешь, чем проще, тем лучше.

— Тогда обсудим по пунктам. Первое, дом, где мы будем жить.

— Я уже приметил несколько маленьких домиков на сдачу, но нам нужно с закрытым двориком.

— Не в этом районе, надеюсь?

— Ты что, с ума сошла? Здесь же дворцы, кто мне такой сдаст и сколько он будет стоить. Нет, в нижнем городе, конечно. Я там видел один, классный. Стоит совсем отдельно, еще и стеной окружен со всех сторон. Завтра подойду туда.

— А как же ты снимешь? Тебе же нужно будет договор заключить, а для этого паспорт предъявлять нужно.

— У меня есть, мне один парень свой оставил, а сам он еще два месяца назад в Америку свалил. Вернуться он уже не сможет, так как от армии откосил, а здесь с этим делом строго, сразу в тюрьму загремит. Он мне и чековую книжку свою оставил, я там на счету держу несколько сотен, чтоб счет не закрыли. Так что я на его счет хозяину чеки выдам, пусть порадуется один месяц.

— Так, теперь машина. Ты понимаешь, что тебе нужна машина?

— Естественно, не буду же я с ребенком по улицам бегать. Но ты не волнуйся, машина есть.

— Откуда? — не смогла сдержать удивления Рита. — Откуда у тебя может быть машина?

— Да я сейчас у одного парня живу, у него есть. И между прочим, даже с креслом для ребенка.

— И он ее тебе даст?

Даст, конечно, она старая совсем, он ее всего за три тысячи купил. — Господи, — не сдержалась Рита. — Вовка, ну скажи, откуда у тебя столько друзей? Мы здесь дольше тебя живем, а кроме Саши с Беллой, которые вместе с нами приехали, ни с кем не дружим. И почему, кстати, они тебе все дают?

— Да потому, что я им тоже все даю, и что могу для них делаю. Вот этот парень, у которого я сейчас живу, и у которого возьму машину, здесь в Израиле с женой и маленьким ребенком. Так вот сейчас его жена в больницу попала, у нее рак, правда в начальной стадии и ее обещают вылечить. У них сыну два года, так я за ним смотрю, потому что он не может бросить работу, жить ведь им за что-то надо. У них здесь есть родственники, но никто им не помогает, у всех есть по двадцать уважительных причин, чтобы не нянчиться с ребенком. А я целый день с ним, потому что парень после работы бежит к жене, она очень плохо химию переносит. Поэтому он мне даст машину. Понятно?

— Это-то понятно, и конечно, все это очень благородно, но можно я что-то спрошу? Ты живешь у них за его счет?

— Рита, запомни, — холодно сказал Вовка. — Я никогда не жил, не живу и не буде жить ни за чей счет. Именно поэтому я сейчас и рву душу, чтобы поехать к отцу в Америку с деньгами и учиться там за свой счет, а не за его. Не знаю, сколько он там зарабатывает, но у него есть семья, и я не хочу садиться им на шею.

— Но ты же целый день с ребенком, где же ты берешь деньги?

— Да по ночам работаю сторожем в школе, там и беру.

— Ой, а как же ты днем с ребенком, ночью сторожишь, а когда же ты спишь?

— Да там в школе и сплю. Они там хитрую систему придумали, чтобы спать не давать. Каждый час нужно отбивать карточку, так я будильник в часах ставлю, он меня будит, я отбиваю карточку и снова заваливаюсь, у меня там матрац есть припрятанный. Тот еще сон, конечно, но пока надо терпеть.

— Да, а права? — Спохватилась Рита. — Ты разве умеешь водить машину?

— Слушай, за кого ты меня имеешь? У меня все схвачено. По-твоему, что я там дома делал, пока готовился уезжать? Учил иврит и английский, и на права, между прочим, тоже сдал. Так что, не боись, у нас все О’кей.

— Знаешь, Вовка, — потрясенно сказала Рита, — ты действительно молодец. Я тебя теперь просто зауважала и даже больше, не побоюсь сказать, что я восхищаюсь тобой.

— Ладно, чего там, — польщено сказал Вовка. — делаю, что могу. А насчет этого нашего плана, не сомневайся. И не думай, что мы делаем что-то плохое, мы же не у бедных последнее забираем. У них денег куры не клюют, но если они пожадничают за пацана заплатить, мы его им все равно вернем живого и здорового. Но я надеюсь, что хоть что-то нам все-таки перепадет.

— Ладно, давай работать дальше, — Рита спохватилась, что вышла из роли хладнокровной и бывалой аферистки и поспешила снова стать ею. — Давай сейчас составим список, что тебе нужно будет для нас купить, чтобы мне потом не надо было с ребенком в магазин ходить.

— Нет, конечно, я найду дом с закрытым двориком, и вы вообще из дому выходить не будете. Черт их знает, может они все-таки в полицию заявят, так что лучше вам на людях не появляться.

Рите стало не по себе.

— А как ты думаешь, если полиция начнет нас искать, они нас найдут?

— Да каким образом? И потом, все это продлится ровно одну неделю, или даже еще меньше. За это время местная полиция не успеет даже начать расследование, да они и вообще не будут никого искать, ты же их видела. Скажут родителям, давайте деньги и забирайте ребенка и все дела. Ты лучше скажи мне другое, ты не испугаешься в конце, не расплачешься и не кинешься во всем признаваться?

— Вот еще, — фыркнула Рита. — Обо мне можешь не беспокоиться. Я все проведу на высшем уровне.

— Тогда у нас все получится, Ты же видишь, все продумано до тонкостей и прицепиться им будет не к чему. Значит так, ты пока продумай, что я должен для вас закупить, а я буду искать дом. Ты дорогу сюда запомнила?

— Нет, конечно. А зачем?

— А затем, что встретимся здесь через два дня в это же время, но я звонить тебе больше не буду, вдруг они потом проверят ваш телефон и спросят, кто тебе звонил из автомата, что ты тогда скажешь?

— Действительно, что я им скажу? Нет, лучше не звони.

— Ну, все тогда, пошли. Когда встретимся, дашь мне список, что купить и все, больше не видимся. Ты сидишь дома и ждешь объявления в Хайфском вестнике. Потом звонишь, и начинаем действовать.

— Ладно, только расходы у нас должны быть пополам, чтобы все по-честному.

— А у тебя есть, что давать?

— Пока еще есть.

— Ну, хорошо, главное, давай прорабатывай список. Все, пошли.

И они двинулись снова в том же порядке. Только Рита теперь запоминала дорогу и одновременно думала о том, что она, наверное, сошла с ума, если решилась на такое даже с таким замечательным партнером как друг их детства Вовка Кушнир.

* * *

Рита сидела дома, с ужасом глядя на объявления в «Хайфском Вестнике», вернее только на одно объявление, которое сообщало о том, что требуется няня на временную работу, всего на неделю. Няня требовалась с проживанием на месте и это делало объявление уникальным и не оставляло сомнения, что оно от Вовки. От Риты требовалось теперь позвонить, договориться о встрече, собрать вещи на неделю и пойти устраиваться на работу. Отступать было некуда, если появилось объявление, значит, ребенок у Вовки и Рубикон перейден.

Господи, что же я наделала, в панике думала она. Как я могла всерьез решиться на такое? Мы же получим пожизненное за этого ребенка. А вдруг у Вовки все-таки ничего не получилось, на миг с надеждой подумала она. Объявление он ведь должен был дать заранее, еще до того, как похитит ребенка, чтобы она появилось в газете вовремя. Может, ему все-таки не удалось?

Эта мысль придала ей храбрости и с безумной надеждой она набрала указанный номер телефона, убедив себя, что сейчас услышит, как Вовка разочарованным голосом скажет, что ребенка в садике не было, или, что он был там с родителями. Но на ее робкое «Здравствуйте", сказанное дрожащим голосом, Вовка бодро отрапортовал, что все в порядке, объект у него и велел ей записывать адрес. Бумажку с адресом нужно было взять с собой, также как и газету с подчеркнутым объявлением, так как они потом станут частью ее алиби. Хорошо также будет, если она несколько раз спросит у соседей в близлежащих домах, как пройти к дому. И все, разговор был окончен. Теперь Рите ничего не оставалось, кроме как взять вещи и отправляться к Вовке. Плохо соображая, что делает, она взяла все, что нужно, в последний момент, вспомнив указания Вовки, добавила туда бумажку с адресом и газету и вышла из дому. Все также двигаясь как во сне и мысленно прикидывая, сколько лет они с Вовкой получат, она доехала до нужной остановки и пошла искать дом. По дороге она действительно несколько раз спрашивала, у русскоговорящих старушек, как найти нужный ей дом и сама удивлялась, насколько натурально звучал ее голос.

Нужный ей номер был написан мелом на зеленой двери в стене между другими домами. По-видимому, его написал сам Вовка, чтобы она могла найти дом. Когда она открыла эту дверь, то оказалась в маленьком дворике, с несколькими деревьями и чахлой травой между ними. Сам дом был небольшой, и казался довольно запущенным.

Когда на ее звонок дверь открылась, она даже отшатнулась, так как увидела совершенно незнакомого, очень некрасивого, страшно рыжего мужчину, который, однако, прикрикнул на нее совершенно Вовкиным голосом — Ну, чего ты стоишь, заходи.

— Вовка, ты? — изумилась Рита.

— Нет, дядя Вася из третьего ЖЭКа. Ну конечно, я, да заходи ты уже.

— Никогда бы тебя не узнала.

— И правильно, и никто меня не узнает. А ты что думала, что я со своим лицом все это проделывать буду? Я же должен быть на того парня похож в паспорте. Вот смотри.

И он сунул ей под нос новенький паспорт. На фотографии был рыжий парень, действительно немного похожий на Вовку.

— А это у тебя парик? Где ты его взял?

— Это я по дешевке купил для жены Игоря, ну того, у которого я живу сейчас. Ей же химию делали, а сейчас выписывают, она без парика стесняется на улицу выйти, ну, я и купил, специально рыжий взял, ей же все равно, а мне для дела как раз.

Рита, на минутку забывшая для чего она здесь, пришла в себя и дрожащим голосом спросила — А он у тебя? То есть ребенок… ты его…

— Ну да, — как ни в чем не бывало ответил Вовка. — Вот он сидит и, по-моему, даже очень довольный.

И тут Рита увидела малыша. Он сидел на ковре, окруженный игрушками, в одной руке у него был пряник, в другой машинка, глазки его довольно поблескивали, и он смотрел на них с любопытством.

— Лапочка моя, какой же ты хорошенький, — она кинулась к нему, схватила на руки и прижала к себе. — Маленький, ты же не боишься нас? Тебя никто не обидит, я тебя люблю.

— Да не боится он никого, он нормальный парень и наоборот радуется, что мы его от этой бабки избавили. Я тут немного с ним поиграл, ему даже очень понравилось. Вот смотри.

Он выхватил ребенка у Риты из рук и стал его подкидывать и ловить. Ребенок очень довольный засмеялся и даже завизжал от радости.

— Маленького ребенка нужно как можно больше тормошить, подкидывать и трясти, тогда он будет веселый и счастливый, — авторитетно заявил Вовка, — да, пацан?

Пацан ответил радостным визгом и с обожанием посмотрел на своего похитителя.

— Интересно, откуда у тебя такие сведения? — ревниво спросила Рита, которая после окончания первого курса в пединституте, считала себя единственным специалистом по дошкольному воспитанию.

— Так я же нянчу малого, только он постарше немножко, — ответил ничего не подозревающий конкурент, и Рита поспешила перевести разговор на другое.

— Ну, ты все нам купил, что я просила?

— Все, прямо по списку. Пришлось походить по разным магазинам, чтобы в одном много для ребенка не покупать. Вот, игрушки ты сама видишь, а вот продукты. Молоко, молоко, еще молоко, вот овощи, куриный фарш, курица, йогурты, кефир, печенье. Да, вот еще овсянка, гречка и рис, и вот самое главное — блендер, чтобы все размалывать.

— Ну, хорошо, — милостиво согласилась она, — хотя годовалый ребенок уже и сам может жевать паровую котлетку и мелко нарезанные овощи, — прибавила она, так как считала, что последнее слово все равно должно остаться за ней.

— А это продукты для тебя, на неделю хватит. Да, там еще памперсы и одежда для него, я у своего малого взял, он все равно из этого уже вырос. Все чистое, не сомневайся.

— Вовка, а как ты вообще смог это сделать? Ну, я имею в виду… — она запнулась, не решаясь употребить страшное слово «похитить». — Как ты смог забрать его?

— Очень просто, я, когда в больницу к Игоря жене с ним приходил, стащил флакончик эфира, так что намочил тряпку, прижал к теткиному лицу, она все равно спала, но я на всякий случай, потом схватил пацана из коляски, и бегом к машине.

— И что никто тебя не видел?

— Так там же никого никогда нет.

— А вдруг все-таки кто-нибудь машину видел, когда ты уезжал? И номера вдруг запомнил?

— Ага, ни с того ни с сего номера вдруг решил запомнить. Но только знай, я и это учел. Ты знаешь сколько здесь старых номеров от машин на мусорниках валяется? Я имею в виду в гаражах, где тест проходят? Полно. Я еще давно, когда мы с Игорем туда ездили прихватил пару на всякий случай, теперь и пригодились. Рита, не переживай, я все продумал, и все предусмотрел, так что все будет в порядке. Главное, ты не подведи. Давай повторим твою легенду.

— Я пришла по объявлению, — послушно начала Рита, — Мужчина, отец ребенка, сказал мне, что у него случилось несчастье. У его жены магазин одежды, она поехала в Турцию за товаром и сломала ногу. Ему нужно поехать к ней, забрать ее из больницы и привезти домой вместе с вещами. Это займет у него примерно неделю. Он попросил меня пожить здесь и посмотреть за ребенком. А только, Вовка, как-то это не очень реально, что он доверил ребенка незнакомому человеку, как ты считаешь?

— Так ты же ему сразу внушила доверие, двоих до тебя он отправил, а ты ему сразу понравилась. У тебя же на лице написано, что ты хорошая добрая девочка, и малыш к тебе сразу пошел. И потом, разве у него был какой-то еще выход? У него там не только жена в больнице, у него еще там куча бабок в товар вложена. Так что ему пришлось рискнуть, в смысле, это он тебе так сказал, понятно?

— Понятно.

— Значит, все, я сматываюсь. Я тебе позвоню несколько раз, ну, как будто из Турции, узнать, как там ребенок, потому что странно было бы, если бы он не звонил.

А как ты собираешься получить с них деньги? — Это тоже продумано, и, можешь не сомневаться, продумано хорошо. Кстати, за деньги не волнуйся, я спрячу их в вашем доме, в условленном месте. Поедете туда с Юркой и случайно найдете. Постучишь там по стенам как бы между прочим. Ну, Рита, все, я пошел. Не бойся, помни, у них против тебя ничего не может быть. Ну, давай, присядем на дорожку.

Они посидели несколько секунд, потом Вовка встал, подумав, подошел к ней, поцеловал ее в щеку, улыбнулся и ушел. Рита закрыла за ним дверь и пошла к ребенку, который с любопытством смотрел на нее.

— Ты удивительно хороший и спокойный мальчик, — нежно сказала она ему, прижав к груди. — Знаешь, я тебя уже люблю. Ой, а как же тебя зовут? Ничего себе, я же не спросила у Вовки твое имя, хотя, он ведь его тоже не знает. Действительно, откуда ему его знать. Слушай, тебе ведь, наверное, уже годик. Может, ты знаешь, как тебя зовут?

Но малыш только улыбался и что-то лопотал на своем птичьем языке.

— Знаешь, тогда я буду называть тебя Пончик, — подумав объявила она ему. — Да, ты будешь Ленчик-Пончик, тебе такое имя очень идет.

Потом Рита пошла осматривать свое новое жилище. Там были всего три маленькие комнаты, кухня находилась прямо в салоне, даже не отделенная от него перегородкой. Вся мебель была старенькой, но в доме было чисто. Скорее всего, это Вовка постарался здесь прибрать, подумала Рита, обходя комнаты. В спальне она обнаружила две кровати и, показав их малышу, сказала.

— Ты будешь спать вон на той кровати. С этой стороны будет моя кровать, а с той я на ночь подставлю стулья, чтобы ты не упал. Так всегда делали мои мама и бабушка, когда мы с Юркой были маленькими.

Закончив осмотр квартиры, Рита решила, что пора заняться хозяйством. Ленчика нужно было накормить. Посадив его на ковер, она поставила варить бульон и несколько картошечек для пюре.

— Я думаю, — задумчиво сообщила она во все глаза глядящему на нее мальчику, — что здесь в Израиле для детей полно всякого специального питания, но проблема в том, что я понятия не имею, чем здесь кормят детей. Поэтому я тебе буду давать то, чем кормили нас. Раз мы не умерли, а все-таки выросли, значит, ты тоже сможешь это кушать. Обед у тебя будет в двенадцать часов, и ты должен съесть, тридцать миллилитров бульона и семьдесят граммов пюре с курицей, это у меня записано в учебном конспекте, я размельчу тебе все это такой штукой, которая называется блендер. Надеюсь, тебе моя еда понравится, а пока мы с тобой начнем заниматься. Понимаешь, в твои годы дети уже умеют говорить хотя бы несколько слов, и еще они умеют много других вещей. А тебя твои глупые родители ничему не учили, поэтому нам с тобой придется все догонять. Ну, давай начнем. Вот это на картинке у нас коровка, она делает му, а это у нас собачка, она делает ав-ав.

Так Рита начала свой первый урок.

* * *

Довольно скоро пришедшая в себя няня, только охнула, увидев пустую коляску с прикрепленной к ней запиской. Записка гласила, что ребенок похищен и сегодня же по телефону будут предъявлены условия выкупа, в полицию родителям рекомендовали не обращаться, если они хотят увидеть своего сына живым и здоровым. Перепуганная женщина позвонила родителям на работу, и они примчались домой, не зная, что им делать. До сих пор они считали, что похищения существуют только в кино, и из этих же фильмов и почерпнули, что полицию действительно лучше не подключать ради безопасности ребенка. Несколько часов они просидели у телефона в ужасном ожидании, пока, наконец, он не зазвонил, и мужской голос, явно говорящий через платок, сообщил им, что им предоставляется неделя, чтобы собрать выкуп в сто тысяч долларов, и тогда ребенок будет им возвращен живым и здоровым. Если же они обратятся в полицию или расскажут кому-нибудь об этом, им, то есть похитителям, придется исчезнуть, и они, то есть родители, никогда не узнают, где их ребенок. На этом связь оборвалась, и несчастные родители остались наедине со своим горем и с размышлениями, где взять деньги. Ста тысяч наличными у них не было, поэтому они после долгих раздумий позвонили и рассказали о похищении одному своему дальнему родственнику, которого был старым опытным адвокатом и мог дать дельный совет. Подумав, тот тоже порекомендовал им не обращаться в полицию, а в отношении денег обещал помочь, туманно сказав, что у него есть одна идея, и он позже им все расскажет. И он действительно приехал через пару дней с деньгами и сказал, что он все-таки связался с одним своим знакомым полицейским, и тот велел им заплатить этими деньгами, и выполнить все требования, а уж потом полиция займется поисками преступников.

Ровно через неделю, похититель действительно позвонил и точно таким же измененным голосом с металлическими интонациями, сообщил, куда им ехать. Правда, когда дрожащим от волнения голосом мать ребенка спросила, а как там малыш, похититель вдруг сменил гнев на милость и обыкновенным человеческим голосом сказал — Да в порядке ваш пацан, за ним хорошо смотрят, не волнуйтесь за него, мы же не звери какие-нибудь.

Правда через секунду, спохватившись, он снова добавил, чтобы они не обращались в полицию, так как, если он заметит слежку, то на связь больше не выйдет.

— А вашего ребенка мы оставим себе, и вы его больше не увидите, — добавил он. Грозный похититель Вовка, как ни старался, не смог заставить себя сказать что-нибудь, вроде того, что они ребенка убьют. Язык полностью отказывался произнести такое. Но на родителей ребенка его угроза подействовала, и они клятвенно заверили, что выполнят все его требования, и немедленно отправились на место встречи.

А инструкции, данные им были следующими. Сначала они должны были поехать по дороге № 4 до Цомета, то есть перекрестка Фурадис. Там им следовало подождать у телефона-автомата, пока им позвонят и дадут следующее указание. Все это было незамедлительно выполнено. По телефону им сказали, что за их машиной следят, и если будет обнаружено присутствие полиции, то… Не дослушав до конца угрозы, несчастные родители клятвенно заверили преступника, что никакой полиции нет, тогда он, смягчившись, велел им продолжать ехать по этой же дороге к повороту на Хедеру и там ждать у следующего таксофона. Следующим этапом была Натания, где зазвонил один из четырех таксофонов, установленных рядом с большим торговым центром, им было велено перейти на дорогу № 1, которая вела в Иерусалим. Когда они будут подъезжать к Иерусалиму, они должны были внимательно смотреть на зеленые щиты с указаниями дороги, стоявшие на обочине. На одном из них будет знак, что делать дальше.

Белый лист бумаги, прикрепленный к указателю дороги, они увидели, когда ехали по горной дороге уже недалеко от въезда в царственный город. Выскочив из машины, они бросились туда и увидели, что на листе нарисована жирная стрелка, указывающая вниз. Внизу на земле лежал придавленный камнем, другой лист, на котором им предлагалось немедленно бросить сумку с деньгами вниз, садиться в машину и ехать домой. На дорогу им давалось два часа, после чего им позвонят и скажут, где найти ребенка.

По бокам дороги с двух сторон уходили вниз крутые склоны, настолько густо заросшие деревьями и кустами, что увидеть, где там притаился похититель, было совершенно невозможно. А ведь он, наверное, был совсем недалеко от них, так как сумка с деньгами должна была застрять где-то совсем недалеко от верха. Но они не стали испытывать судьбу, размахнувшись муж бросил сумку как можно дальше, и она исчезла в кустах. Там, где она упала, не раздалось никакого шума. Похититель явно ждал, когда они уйдут, и им ничего не оставалось, кроме как сесть в машину и поехать домой. По дороге они с ужасом думали о том, что с ними будет, если их обманули и им никто не позвонит. Где тогда искать сына, да и живой ли он вообще.

Дома их уже ждали полицейские и их родственник, адвокат. Наскоро рассказав, как все прошло, они в полном отчаянии уселись возле телефона ждать. Два полицейских постарше пошли на кухню приготовить себе кофе, а лейтенант, молодой симпатичный парень, стал нервно ходить по комнате, переживая не меньше их. Вероятно, это было его первое дело, и он принимал его очень близко к сердцу.

Звонок раздался вовремя. По-видимому, похититель был пунктуальным человеком. А может быть, он просто пожалел их и не стал мучить больше необходимого.

— Записывайте адрес, — весело сказал он им. — Улица Зор, 12. Это возле Бейт-оле. Там ваш ребенок, живой и здоровый. Кстати, девушка, которая за ним смотрит, совершенно ни причем. Мы ее наняли по объявлению, так что можете ее не допрашивать, она ничего о нас не знает. Счастливо.

Машины сорвались с места буквально через три минуты после того, как говоривший повесил трубку. Впереди с мигалкой и завываниями мчались полицейские, за ними ехали родители, все еще охваченные тревогой, не уверенные можно ли доверять словам странного похитителя. Указанную улицу они нашли довольно легко, голос в телефонной трубке правильно сказал им, куда нужно ехать. Молодой лейтенант выскочил из машины первым и, приказав остальным держаться сзади, выхватил пистолет и с силой ударил ногой в дверь, как это постоянно показывали в американских боевиках. Дверь неожиданно легко распахнулась и он, едва удержавшись на ногах влетел вовнутрь и в растерянности остановился. Посреди маленького мирного дворика стояла прехорошенькая юная девушка в цветном сарафанчике, босиком и, держа на руках пухленького малыша, смеясь, давала ему нюхать цветочек. Ребенок, по-видимому, очень довольный жизнью, усердно нюхал и даже причмокивал губами, чтобы показать, как ему это нравится. Увидев полицейского, девушка изумленно посмотрела на него и инстинктивно прижала к себе ребенка. В это время во дворик ворвалась вся остальная компания. Мать ребенка, увидев сыночка живым и невредимым, вскрикнула от радости, бросилась к нему и стала тащить его из Ритиных рук. Растерявшись, Рита сначала удерживала малыша, но потом, вспомнив картину «Суд Соломона», отпустила ребенка, но не смогла удержаться от того, чтобы совершенно искренне не закричать — Что вы делаете? Зачем вы выхватили ребенка?

— Это мой ребенок, — яростно закричала та в ответ, прижимая к себе его. — Ты украла моего ребенка.

— Нашего ребенка, — вступил в их спор ее муж, — вы будете отвечать за это.

Интересно, мелькнуло в голове у Риты, Вовка же сказал им по телефону, что я здесь непричем, наоборот, я за ним хорошо смотрела, а они еще и на меня нападают. Ну и скоты. Ну, ничего, я вам покажу.

И охваченная злостью, она заявила — Чего это вдруг это ваш ребенок? И совсем он не ваш, я знаю его родителей. Зачем вы хватаете чужого ребенка?

— Какого чужого? — в свою очередь закричали на нее родители. — Это наш ребенок. Ты и твои сообщники похитили его, и ты за это ответишь.

— Немедленно отдайте мне Ленечку, — твердо стояла на своем Рита. — Я отвечаю за него перед его родителями. Господин полицейский, — повернулась она к лейтенанту, — немедленно велите им отдать ребенка, — он не их.

Спор неожиданно решил сам ребенок. Недолго думая, он отчаянно заревел и стал яростно вырываться из рук матери. Когда она, думая его успокоить, начала с ним нежно разговаривать, он громко рявкнул и с силой ударил ее по лицу. От неожиданности она ослабила хватку, Рита подхватила из ее рук выскальзывающего ребенка и в свою очередь прижала к себе. Малыш крепко обнял ее, и затих, уткнувшись лицом в ее шею.

— Вот видите, — торжествующе сказала Рита растерянно глядящему на их ссору лейтенанту, — это не их ребенок. Он даже их и не знает совсем. Разве ребенок не узнал бы свою мать и не был бы рад ее видеть, если бы это действительно было так.

— Да, — подумав, неуверенно подтвердил тот. — Скажите, — обратился он к родителям, — Вы уверены, что это ваш ребенок?

— Да вы что, — хором возмущено закричали те, — конечно, он наш. Роник, — умоляюще обратилась к малышу женщина. — Я же твоя мамочка, я люблю тебя, неужели ты меня не узнаешь?

Ответом ей было только очередное рявканье, и очередная оплеуха от родного чада, который снова немедленно прижался к Рите.

— Так, — глубокомысленно произнес лейтенант, подозрительно глядя на несчастных родителей. — Действительно все это странно. Скажите, — вдруг обернулся он к их родственнику. — Это их ребенок? Вы можете подтвердить это?

От неожиданности тот попятился, и тоскливо посмотрел на калитку, сожалея очевидно, что вмешался в эту историю, но лейтенант был настроен решительно.

— Так вы можете подтвердить, что это их ребенок?

— Видите ли, — промямлил тот с профессиональной осторожностью, я в общем-то, знаю, что у них есть ребенок, но я его никогда не видел, поэтому я…гм…не могу утверждать, что именно данный ребенок является ребенком данных родителей.

Высказавшись и сняв с себя ответственность, он с облегчением вздохнул и отошел в сторону, поближе к калитке.

— Да что же это такое, — закричала мать, — мы целую неделю не ели, не спали, переживали за сына, а теперь, когда, наконец нашли его, нам его не отдают. Да сделай же что-нибудь, — крикнула она мужу, который стоял в растерянности, не зная, что сказать.

Так вам, со злорадством подумала про себя Рита, продолжая сохранять возмущенный вид. Будете знать, как не заниматься собственным ребенком до такой степени, что он даже вас и не узнает.

— Так, — приняв решение, сказал лейтенант, — давайте пройдем в дом и продолжим беседу там.

— Какой дом? — недовольно вмешался один из полицейских, — давай отвезем их в отделение и пусть там с ними разбираются. Сколько можно здесь торчать?

— Нет, мы должны разобраться, — твердо ответил лейтенант, втайне мечтая, чтобы ребенок оказался не тем, и чтобы эта хорошенькая девушка не была ни в чем замешана.

— Какие у вас есть документы на ребенка? — обратился он к родителям, когда все не только зашли, но и по его настоянию расселись в маленьком салоне.

— У нас есть свидетельство о рождении, и еще он записан у нас в паспортах, и еще есть всякие справки из поликлиники. Везде написано, что у нас есть ребенок, — заявили родители.

— А там написано, что именно этот ребенок ваш? — заранее торжествуя спросила Рита, понимая, что нигде такого написано быть не может.

— Нет, не написано, — упавшими голосами, ответили те.

— Ну вот, — начала Рита, как вдруг ее перебил радостный вопль матери Ленчика — Роника.

— Фотография, фотография, покажи им фотографию, — завопила она, обращаясь к мужу. — У тебя же фотография с собой.

— Да, — обрадовано подхватил тот, — у меня же есть фотография. Мы фотографировали его только несколько недель назад, для бабушек, то есть для наших родителей, — бормотал он, сам толком не понимая, что говорит, пока отчаянно рылся в бумажнике. — Вот, — торжествующе закричал он, вытаскивая, наконец, фото и суя его под нос лейтенанту.

Тот внимательно рассмотрел ребенка на фотографии, потом повернулся и посмотрел на Ленчика. Все застыли в ужасном ожидании.

— Да, это он, — наконец торжественно изрек лейтенант и посмотрел на Риту.

— А ну покажите мне, — немедленно потребовала та, и выхватив фотографию стала изучать ее. Но в этом не было нужды, с первого взгляда было видно, что на фотографии ее Ленечка.

— Да, это он, — упавшим голосом повторила она слова лейтенанта.

— Тогда мне нужно вас допросить, — суровым тоном, но с тяжелым сердцем объявил лейтенант. — Ваше имя и фамилия?

— Рабинович Маргарита, — покорно сказала Рита, продолжая обнимать ребенка и чувствуя, что не в силах с ним расстаться.

Потом она назвала свой адрес, рассказала, когда и с кем приехала и предъявила по требованию лейтенанта паспорт.

На вопрос как она попала в этот дом и к этому ребенку, она объяснила, что позвонила по объявлению и даже смогла предъявить его вместе с бумажкой, на которой написала адрес, как они с Вовкой заранее и продумали. Затем она попыталась описать своего работодателя, старательно припоминая, в каком виде Вовка открыл ей дверь.

— Знаете, он на вид был совсем не злой, этот человек, — даже рискнула сказать она, — только очень уродливый. Я даже подумала, кто за него замуж пошел, наверное, какая-нибудь совсем отчаявшаяся.

— А вас не удивило, что он вдруг оставил на вас, совершенно незнакомого человека ребенка и преспокойно уехал?

— Он не преспокойно, он даже очень волновался, — запротестовала Рита. — Но понимаете, он сказал, что у него нет другого выхода. У его жены магазин одежды, она поехала в Турцию за товаром и сломала ногу, и ему срочно нужно было поехать к ней, забрать ее вместе с товаром сюда, потому что у них в товар вложены большие бабки. Это он так сказал, — уточнила она. — И, между прочим, он до меня двоим отказал, а меня решил взять, потому что, он сказал, у меня доброе лицо и вообще я милая. Вот.

— Ну, вообще-то, это так, — подтвердил лейтенант и почему-то покраснел.

— А вот только я не понимаю, — обратилась она к родителям ребенка, которые уже успокоились и перестали враждебно смотреть на нее, — если это ваш ребенок, почему он к вам не идет. И даже не обрадовался, когда вы вошли?

— Э…понимаете, — покраснев, пустилась в объяснения молодая женщина, — мы с мужем почти все время на работе, делаем карьеру. А он с няней все время, поэтому он к ней привык.

— Я этого не понимаю, — Рита неодобрительно поджала губы. — Это ведь ваш ребенок, а не няни, как же вы можете оставлять его постоянно с какой-то неграмотной старухой, которая еще и вечно дремлет, наверное, — в панике прибавила она, поняв, что проговорилась. Но к счастью родители были так смущены, что ничего не заметили, а лейтенант, который не отводил от Риты глаз и подавно.

— Знаете, многие родители считают, что дети должны их любить, потому что они их родители, и кормят их и одевают. А на самом деле это не так, это я вам как специалист по воспитанию говорю. Любовь ребенка нужно заслужить. Чтобы он считал вас матерью и отцом, нужно быть ему матерью и отцом, если вы понимаете, что я имею в виду, — окончательно разошлась Рита, видя, что родители совсем пристыжены. — Вот возьмите вашего Ленечку…

— Роника, — торопливо поправила ее мать.

— Неважно, — сурово отрезала Рита. — Ведь с ним же никто не занимался. А он, он ведь необыкновенно талантливый ребенок, очень умный, с прекрасной памятью, великолепно умеет концентрировать внимание, а самое главное, он хочет учиться, а это не так часто в детях встречается. Я знаю, я же специалист по дошкольному воспитанию, я работала с детьми. И вот смотрите, я всю неделю учила его и представляете, он догнал других детей, с которыми занимаются и теперь знает и умеет все, что ему положено по возрасту. Сейчас мы вам покажем.

— Ленчик, — обратилась она к ребенку, — сейчас мы с тобой покажем, что мы выучили, да?

Да, — так звонко повторил мальчик и так уверенно кивнул головкой, что все невольно засмеялись, и он громче всех.

— Так, скажи «мама».

— Мама, — повторил он.

— Теперь «папа»

— Папа.

— Вот смотри, — Рита показала на женщину, — это твоя мама.

— Мама, — на этот раз глядя на мать сказал он.

У той мгновенно полились слезы от радости.

— А это папа, — продолжила Рита.

— Папа, — сказал малыш, глядя на отца.

Тот всхлипнул и стал смущенно вытирать глаза.

— А сейчас мы покажем, что мы еще выучили.

— Э… мама-шмама, что мы тут делаем до сих пор, — снова вмешался один из полицейских. — Поехали, отвезем ее в отделение, пусть ее там допрашивают.

— А вы не мешайте, — прикрикнула на них мать ребенка, — давайте, показывайте.

— А где у нас носик? — нараспев спросила Рита, любовно глядя на Ленечку.

Малыш ткнул пальчиком в свой носик и замер ожидая похвалы.

— Умничка, — похвалила его Рита. — А где у нас глазки?

Глазки тоже были немедленно показаны, а также ротик, ушки, животик и даже попа.

Каждый правильный ответ сопровождался радостными восклицаниями родителей, и довольным смехом ребенка.

— И это еще не все, вот давайте ту книжку. Сейчас мы вам покажем картинки и расскажем о них. Вот, смотрите.

Рита открыла страницу с картинками животных и начала.

— Где у нас коровка?

Пухлая ладошка шлепнула по картинке. И малыш вопросительно посмотрел на Риту, ожидая следующего вопроса.

— А как коровка разговаривает? — последовал предсказуемый вопрос.

— Мууу, муу, — замычал Ленчик и родители в восторге захлопали в ладоши.

Это переполнило чашу терпения пожилых полицейских, и они опять стали требовать, чтобы все перестали заниматься чепухой и поехали, наконец, в отделение.

— Мы не можем здесь больше находиться, — возмутился один из них. — У нас уже окончился рабочий день.

— Мы не можем больше оставаться в этой дурацкой квартире, — поддержал его второй и с отвращением прибавил, — Здесь же даже кофе нет, я смотрел на кухне.

Но на них никто не обратил внимания, так как Рита перешла к очень важной части своего выступления. Она стала рассказывать родителям, что должен уметь делать годовалый ребенок.

— Во-первых, он должен уметь складывать вот такую пирамидку, — она показала игрушку. — Потом строить что-то вроде башенки из кубиков.

— Второе, он должен…

— Подождите, подождите, — воскликнула мать Ленечки, — мы должны это записать.

Она схватила несколько листов чистой бумаги, которые Рита приготовила, чтобы учить Ленечку, то есть, Роника рисовать и стала старательно записывать.

— Значит так, — начала диктовать Рита, — ребенок в возрасте одного года должен уметь

1. Пользоваться ложкой и чашкой

2. Выбирать из группы знакомых предметов тот, который его просят подать.

— Что ты сидишь, — сердито сказала мать ребенка мужу. — Ты же знаешь, что я не умею быстро писать по русски. Начинай тоже писать. Я буду записывать одно предложение, а ты другое.

Тот послушно вытащил ручку и тоже стал писать.

— Я не понимаю, что они делают, — сердито обратился к лейтенанту один из полицейских, — но они должны немедленно прекратить это и следовать за нами в отделение. Слышите, вы? Вы понимаете, что я вам говорю?

— Что вы себе позволяете? Вы что не видите, что вы нам мешаете. Ни в какое отделение мы не поедем, — сердито закричала на него мать ребенка. — И вообще вы можете убираться отсюда. Мы в ваших услугах не нуждаемся.

— В каких-таких услугах? — возмутились полицейские. — Мы вам что официанты или уборщики? Мы — полиция, мы — государственные служащие. Мы приехали арестовать эту женщину, а вы нам не даете исполнять наши обязанности.

— Кого арестовать? Ее арестовать? — страшным голосом закричала на них родительница. — Да за что ее арестовывать? За то, что она занималась образованием нашего ребенка? Да кто ж вам это позволит. — Что ты сидишь? — закричала она на мужа. — Немедленно скажи им, чтобы они убирались.

— Да, вы можете уходить, мы никаких претензий к этой девушке не имеем. Вы же сами видите, она ни в чем не виновата, — поддержал ее муж.

— Да ведь мы…

— Все, мое терпение закончилось, — грохнула кулаком по столу женщина, — или вы немедленно убираетесь отсюда или я подаю на вас жалобу.

— А, так вы на нас еще и жалобу подадите? Тогда мы вас всех немедленно арестуем за то, что вы помогаете преступникам уйти от ответственности, — в свою очередь стали грохать кулаками по столу полицейские.

Положение спасло вмешательство лейтенанта, который наконец-то вышел из ступора, вызванного присутствием Риты, и успокоил своих подчиненных, предложив им уехать и пообещав, что сам разберется с этим удивительным делом. Все еще что-то бормоча про себя, обиженные полицейские сели в свою машину и уехали, а лейтенант, усевшись за стол, продолжил смотреть на Риту и внимательно выслушивать ее инструкции по воспитанию годовалых детей и только что разве не записывал.

Инструктаж продлился около часа, недаром Рита была отличницей и гордостью факультета дошкольного воспитания Херсонского пединститута. Но самое удивительное произошло, когда Рита, наконец, закончила лекцию. Ленечкина мать, встала из-за стола, бережно сложила конспект и, в порыве благодарности кинулась Рите на шею.

— Спасибо тебе, — растроганно сказала она. — Ты просто открыла нам глаза. Мы же могли загубить своего ребенка.

Потом она шепотом посовещалась с мужем и затем, смущаясь предложила Рите поработать у них няней Роника все оставшееся до начала занятий время, пообещав платить ей двойную плату по сравнению с общепринятой.

— Ой, здорово, — обрадовалась Рита, услышав это, — я же смогу не расставаться с Ленечкой. Как хорошо! Знаете я к нему так привыкла за это время, так полюбила, его же просто нельзя не полюбить, он такой чудесный малыш.

И она даже всхлипнула от переполнявших ее чувств, совершенно, кстати, забыв, при каких странных обстоятельствах, она с Ленечкой познакомилась.

Ну какая же мать устоит, когда так говорят о ее ребенке. Ленечкина мама, которую, кстати, звали Мирьям, как она сообщила Рите, тоже не удержалась и всхлипнула от радости, что во-первых, у нее оказывается такой необыкновенный ребенок, а во-вторых, что нашла такую прекрасную няню, которая не только один из самых лучших специалистов, но еще и так любит его.

— Давайте сейчас поедем к нам и я покажу вам, где мы живем, — с энтузиазмом предложила она Рите, снова на радостях обняв и поцеловав ее.

Расслабившаяся от успеха и потерявшая бдительность Рита, чуть было не ляпнула, что она и так знает, где они живут, но в последний момент спохватилась и прикусила язык. Она собрала Ленечкины игрушки и свои вещи, выключила уже пустой холодильник и с сожалением посмотрев в последний раз на маленькую квартирку, где они с Ленечкой так хорошо прожили эту неделю, закрыла дверь и пошла вслед за всеми. Родственник, о котором все забыли, уже, оказывается, успел незаметно исчезнуть сразу вслед за полицейскими, но оставался еще молодой лейтенант, о котором тоже все забыли, но который поплелся за ними, требуя, чтобы его тоже взяли с собой.

— Не надо с нами ехать, вы нам не нужны, — запротестовала Мирьям, — мы прекращаем это дело и забираем свое заявление. Вы свободны.

Рита посмотрела на обескураженного парня, и ей стало его жалко.

— Да пусть поедет с нами, у него же машину забрали, — попросила она.

Парень благодарно улыбнулся ей, и у Риты дрогнуло сердце. Это была улыбка того парня из Варшавы, который проверял их чемоданы возле самолета. Нет, парень был, конечно, не тот, но улыбка была такая же хорошая, и Рита повторила — Пусть поедет с нами, ему ведь по работе надо. Может, я действительно что-нибудь вспомню еще.

Мирьям махнула рукой в знак согласия, и лейтенант поехал с ними.

В доме Риту сразу же посадили за стол и угостили, как и принято во всех израильских домах, кофе и угой, так на иврите назывался пирог. Не очень охотно, правда, но предложили угощение и лейтенанту, который, опять-таки покраснев, гордо от него отказался, пробормотав что-то вроде того, что он при исполнении. Потом Рита покормила и уложила спать ребенка, а Мирьям внимательно наблюдала за этой процедурой и как показалось Рите, даже что-то потихоньку записывала, в то время как ее муж, у которого, видно, был не такой крутой характер, как у жены, пытался проявить гостеприимство по отношению к лейтенанту, заводя с ним разговоры на всякие мужские темы, но тот в основном отмалчивался. Потом, когда Ленечка уснул, Рита еще раз перечислила родителям Ленечки их обязанности, а затем попрощалась с ними до завтра и пошла домой. Лейтенант поплелся за ней. Провожавшая их до дверей Мирьям, сердито покосившись на него громко сказала Рите, что, если этот полицейский будет ее обижать и слишком сурово допрашивать, пусть немедленно звонит ей, а уж она найдет на него управу.

На улице лейтенант повел себя как-то странно. Вместо того, чтобы начать допрос с пристрастием, он вдруг смущаясь сообщил Рите, что его зовут Игаль. То есть в детстве, когда они жили в Одессе, его звали Игорь. Но потом родители поменяли ему имя на ивритское, хотя дома продолжают называть его Игорь, тем более, что между собой они все говорят по-русски. А его бабушка и дедушка так и не выучили иврит и так и не привыкли к местным и у него дома все мечтают, чтобы он познакомился с русской девочкой. То есть, не совсем с русской, а просто с приехавшей из России. Или еще лучше с Украины. А ведь Рита жила рядом с Одессой.

— Ну, конечно, — тоже обрадовалась, что встретила земляка Рита. — Мы же часто ездили к вам в Одессу на толчок.

И они пустились в воспоминания об Одессе, Черном море и Днепре, а потом перешли к обсуждению обычной олимовской темы, трудностям абсорбции и через несколько минут он перестал быть для Риты полицейским и ее врагом, а стал просто симпатичным молодым парнем, кстати, не спускавшим с нее восхищенных глаз. Рита даже обрадовалась, что успела с утра подкраситься, в ожидании полиции. Конечно, она знала, что ее могут посчитать преступницей и даже арестовать, но это все равно был не повод, чтобы представать перед незнакомыми мужчинами без макияжа, и вот, пожалуйста, все получилось очень удачно. Когда они подошли к остановке автобуса, Игаль как раз рассказывал о том, как они уезжали из Одессы, а потом то же самое стала рассказывать о себе Рита, и они как-то очень естественно прошли мимо не останавливаясь, а потом также рассеянно миновали еще семь или восемь остановок и опомнились только внизу на Адаре. Там Рита с сожалением сказала, что живет все-таки не в Хайфе, поэтому ей придется сейчас сесть в автобус и поехать домой. Больше всего она боялась в этот момент, что он не станет возражать, а просто попрощается и уйдет. Он и действительно возражать не стал, а просто сел в автобус вместе с ней, предварительно, правда, спросив, не против ли она. Рита, конечно же, была не против. За это время она успела влюбиться в Игаля по самые уши и больше всего боялась ему разонравиться, хотя и видела, что в ближайшее время ей это, по-видимому, не грозит и была счастлива.

Только когда они уже подходили к ее двору, где на скамейке совершенно некстати восседали Белла с Пашкой, Рита спохватилась, что Игаль в форме и соседи могут подумать, что ее задержала полиция.

Когда она со смехом сказала ему об этом, он очень серьезно возразил ей, что, если полицейский идет рядом с женщиной, это совсем не обязательно, что он ее арестовал. У полицейских тоже может быть личная жизнь и знакомые девушки.

— Ну хорошо, — легкомысленно сказала Рита, — я могу наврать Белле, что ты родственник моих хозяев, ну, в смысле, людей, у которых я нянчу ребенка.

Он опять очень серьезно задумался, а Рита только вздохнула. Она уже поняла, что Игаль точная копия ее дорого братца Юры, точно такой же серьезный и правильный и считающий своим долгом обязательно обдумывать последствия своих даже самых мелких поступков. Но пока он думал, честно ли будет так сказать, Белла повернула голову, увидела их и тут же устремилась к ним навстречу. Когда неделю назад Рита шла по объявлению к Вовке, она предупредила Беллу, что будет там жить и потом несколько раз звонила ей, чтобы та не волновалась. Но, конечно же, Белла все равно беспокоилась, так как считала себя ответственной перед Юрой, который уезжая, поручил ей присматривать за сестрой.

Как Рита и предполагала, Белла, увидев Игаля, сразу же подумала, что Рита что-то натворила и ее арестовали. Всплеснув руками, она подбежала к ним и испуганно зашептала — Господи, Ритка, что случилось? Тебя арестовали? За что? Что ты сделала?

— Ну, почему, если рядом полицейский, значит обязательно арестовали? — расстроено начал Игаль, но Рита со смехом перебила его, подумав, что пока он объяснит, Белла успеет сойти с ума от тревоги за нее.

— Ну чего вдруг меня арестуют, Белка? Ты что совсем рехнулась? — сказала она, — лучше познакомься, это Игаль, мой друг.

— Ой, — снова всплеснула руками Белла, но теперь уже под влиянием другихэмоций. — Здорово. А когда же вы… то есть, а где же вы познакомились?

— У моих хозяев, он их родственник, — нахально объявила Рита. — А знаешь, он из Одессы, почти наш сосед.

— Ой, точно сосед. Слушайте, пойдемте к нам, я вас борщом накормлю, — тут же радостно предложила Белла, у которой борщ был всегда готов на все случаи жизни. — Пойдемте, пойдемте, а то, я смотрю, Ритка уже похудела там на своих харчах. Да, кстати, как там эта бедная женщина, ваша родственница? Как же она добралась с поломанной ногой-то? — простодушно обратилась она к Игалю.

— Да нормально добралась, у нее оказался и не перелом вовсе, а просто ушиб, — вмешалась Рита, понимая, что честному Игалю ответить на такой вопрос будет просто не под силу.

— Так что, твоя работа закончилась? — не унималась Белла. — А они тебе хоть заплатили?

Интересно, кто мне мог там заплатить, полиция, что ли, или эти несчастные, за то, что я у них ребенка похитила, подумала про себя Рита.

— Они заплатят потом за все сразу. Я ведь у них остаюсь работать до начала занятий, только теперь уже жить у них не надо, конечно. Я буду с ребенком, пока они не придут с работы.

В квартире у Беллы Игаль опять застеснялся и принялся отказываться от угощения, говоря, что он не голоден, но Белла сначала строго прикрикнула на него, а потом заботливо по-матерински усадила за стол и поставила перед ним тарелку аппетитного красного борща.

— Для меня стараешься? — понятливо шепотом спросила Рита, когда они вышли из кухни как будто бы по хозяйственным делам.

— Конечно, — так же шепотом ответила ей подруга. — Я же боюсь, чтобы ты в девках не засиделась.

Фыркнув в знак презрения даже к простому предположению, что ей могла грозить такая незавидная участь, Рита вернулась назад к столу и обнаружила, что Игаль сидит не дотрагиваясь до еды, совершенно смущенный и цвет его лица очень напоминает борщ.

— Игаль, — тут же укоризненно сказала Белла, — ну, брось стесняться., ешь.

— Да, действительно, — поддержала ее Рита, беря ложку и хлеб. — У тебя, между прочим, рабочее время уже давно закончилось, так что ты не при исполнении и можешь делать, что хочешь.

Борщ действительно так хорошо пах и был таким аппетитным на вид, что бедный парень, который с утра ничего не ел и даже отказался от пирога у Мирьям, не выдержал и взял ложку, тем более что Рита уже давно начала есть.

— Знаешь, — жуя, сообщила она ему, — мы с Юркой почти все время у Беллы с Сашей едим. Она так здорово готовит и когда только успевает, непонятно. Понимаешь, я тоже умею готовить, меня мама с бабушкой учили, но я готовлю просто, а Белла, она готовит… — Рита задумалась, ища нужное слово, — вдохновенно. Да, вот именно, вдохновенно. Она сама постоянно выдумывает новые блюда, добавляет во все что-нибудь свое, в общем, здорово готовит.

— Ладно, не подлизывайся, — отмахнулась от нее довольная похвалой Белла. — я вам и так второе дам. Мы с Сашкой, это мой муж, в субботу утром вареников с мясом налепили и в морозилку сунули, а сегодня я их сварила. Давайте теперь налегайте на вареники.

К концу обеда Игаль заметно оттаял и даже как будто перестал стесняться. Любопытная Белла, пока они ели, успела выяснить, что его отец тоже полицейский и даже является представителем Интерпола в Израиле, а мать работает в банке. Сам же Игаль закончил специальный полицейский интернат, а потом полицейскую академию. Своей квартиры у него нет, живет он с родителями, но зато в двухэтажной вилле, которую они успели купить задешево вскоре после приезда. И еще практичная Белла выяснила, что у него есть своя машина, что по совдеповским меркам тоже ценилось достаточно высоко. В общем, когда наевшись и наговорившись, Рита и Игаль покидали гостеприимную хозяйку, Белла у него за спиной показала Рите оттопыренный большой палец и кивнула в знак того, что парень прошел проверку успешно, и Рита должна очень серьезно обратить на него внимание. Легкомысленная Рита только фыркнула ей в ответ, но на самом деле Игаль ей очень понравился, и она даже решила, что, кажется, влюблена в него. Ну вот, подумала она, когда они распрощались, договорившись встретиться завтра вечером, а говорят, что всякие авантюры до добра не доводят. А где бы я еще с Игалем познакомилась, если бы он не приехал меня арестовывать? Вот и слушай после этого взрослых разумных людей.

* * *

Уже после первых же встреч с Игалем, Рита окончательно убедилась, что встретила в его лице второго Юру, такого же серьезного, честного и принципиального. Надо же, думала она, вздыхая, как мне повезло, наконец-то, встретила такого красивого и хорошего парня, и он такой же зануда как мой дорогой братец. Для семейной жизни это, конечно, очень хорошо, пыталась здраво рассуждать она, но, господи, как это скучно. С Вовкой было гораздо веселее, а теперь, если она выйдет замуж за Игаля, ей всю жизнь придется быть идеальной женой и матерью, потому что другого он просто не поймет. Даже от каких-то ее неосторожных шуток, он не то чтобы приходил в настоящий ужас, но расстраивался и очень серьезно пытался убедить ее, что так поступать нельзя. Нет, в мелочах типа, куда пойти, что купить, командовала Рита, но она сразу поняла, что ни в чем серьезном он не уступит, не потому что упрямый, а просто он так воспитан или, скорее всего, родился с такими принципами. За это время они много раз оставались одни в Ритиной квартире, но дальше поцелуев он не заходил и Беллины таблетки, которыми она предусмотрительно снабдила подругу, Рите не понадобились. Зато он привел Риту к себе домой и познакомил с родителями и с бабушкой и дедушкой. Они были ей очень рады, и Рита даже сначала удивилась этому. Невестой она была не очень выгодной, в том смысле, что никакого приданого у нее не было, а они, видно, были люди зажиточные. В их родном городе еврейские мамаши обычно очень придирчиво выбирали для невест для своих сыновей. Мало того, что невеста должна была быть и собой неплоха, еще и родители должны были дать за ней что-нибудь ценное, например деньги на кооперативную квартиру или машину, или еще что-нибудь. Мужчина же, если он чуть лучше обезьяны, уже считается красавцем, такой был общепринятый девиз среди еврейских свах в городе. А тут Игаль был и сам по себе красивый, и получал зарплату хорошую и вдруг им так понравилась Рита, у которой за душой ничего не было.

Но Рита удивлялась только вначале. Потом, бывая вместе с Игалем в компании его друзей, она обратила внимание, что мало у кого из них были подружки. Они в основном только мечтали о них, но познакомиться с девочкой им было не так-то просто. Как оказалось в Израиле выбирали не девочек, а выбирали сами девочки, и завести подружку здесь было нелегко. Даже самые некрасивые из девочек ценили себя очень высоко и держались, по выражению друзей Игаля, как королевы. Поэтому они все дружно позавидовали Игалю, когда он стал приводить с собой Риту, которая к тому еще была русской и очень хорошенькой. Да, несмотря на то, что почти все эти ребята приехали сюда еще в детстве и учились в израильской школе вместе с местными, встречаться они предпочитали со своими девочками, а местные со своими. Также и девочки. Очень редко случались свадьбы между русскими и местными. Все-таки разная ментальность оставалась почти непреодолимым препятствием. А о родителях и говорить было нечего. Они уж точно предпочитали своих. Местные боялись, что приехавшие из России все поголовно были ненастоящие евреи, так как те продолжали придерживаться традиций своей доисторической родины. Прожив там почти всю жизнь большинство из них не видели необходимости менять привычки, то есть ели свинину, пили в компаниях водку, работали по субботам, не ходили в синагогу даже по праздникам и не целовали мезузу.

Русские же, наоборот, смеялись над местными, считали их тупыми, не знали, о чем с ними говорить, если уж вдруг приходилось беседовать, да на иврите много и не скажешь. Не было у них общих воспоминаний, общих анекдотов, и юмора друг друга они тоже не понимали. Но больше всего русские родители боялись местных невесток и зятьев потому что видели, что у израильтян для стариков в доме нет места. Старенькие родители доживали свой век одиноко в своих квартирах, или в домах престарелых. Правда, государство заботилось о стариках. Служба государственного страхования выделяла каждому старику или старушке женщину, которая полностью их обслуживала: готовила, убирала, ходила в магазины и поликлинику, выводила их на прогулку и вообще делала все, что нужно. Оплачивало это государство. Богатые люди нанимали для своих родителей работницу, которая жила с ними постоянно, так что старики не были заброшены, но заботились о них чужие люди. Дома престарелых тоже были комфортабельные, благоустроенные, частные же дома престарелых были просто роскошными, правда стоили очень дорого. Еще были так называемые хостели, многоэтажные дома, в которых жили только старые люди. Там тоже круглые сутки дежурили медицинские работники, охранники, составлялись развлекательные программы, организовывались экскурсии. Стариков вывозили на концерты, на пикники, предоставляли возможность заниматься в различных кружках, делать лечебную гимнастику. Еще в каждом районе города были специальные клубы для пожилых людей, где они по желанию могли проводить целый день. Туда их привозили, а вечером отвозили домой специальные автобусы, там их кормили, развлекали, и опять-таки организовывали различные кружки, лекции, концерты, экскурсии. Можно было просто приходить в эти клубы по вечерам, общаться, развлекаться. В общем, для стариков здесь был рай, но русские, и настоящие и этнические, по старой привычке хотели жить дома со своими детьми или, по крайней мере, хотя бы часто видеться с ними. Но что толку видеться с невесткой и внуками, с которыми у них нет общего языка. Может быть поэтому, а может быть потому, что русские мальчики и девочки и сами не могли найти общий язык с коренными жителями средиземноморья, вечерние тусовки проходили у русских и местных отдельно. От главной улицы в центре Кирьят-Аты отходили две параллельные аллеи. Часто проходя мимо вечером, Рита видела на обеих группы тинэйджеров, вроде одинаково одетых и одинаково выглядевщих, но с одной аллеи неслась только русская речь и даже русский мат, а в другой был слышен только иврит. Но и сама Рита и другие понимали, что это дело временное. Дети этих молодых людей уже не будут говорить по-русски и скорее всего даже уже и не будут помнить, откуда приехали их родители. Израиль вообще, как и Америка, страна иммигрантов. И если приехавшие все еще цепляются за язык и обычаи страны исхода, то их следующее поколение, уже рожденное здесь, считает себя местными и родным языком для них становится иврит, и они также подозрительно косятся на новоприбывших, и процесс этот будет бесконечен, пока существует диаспора.

Но по этим или иным причинам Риту приняли в семье Игаля с большим радушием или даже можно сказать с большой радостью. Бабушка только всплеснула руками узнав, что Рита живет одна и тут же усадила ее обедать, называя бедной деточкой и ребенком. Мама Игаля тоже удивилась, что их с братом родители отпустили ехать одних. Пришлось Рите, чтобы снять с мамы обвинение в бессердечности, рассказать о письме и вызове тети Розы и, конечно же, о мифическом наследстве, из которого им достался только дом в мошаве.

— Но там очень красиво, и дом хороший, — прибавила Рита, чтобы доказать, что они не такие уже легкомысленные и недаром все-таки примчались сломя голову сюда. — А вот с деньгами получилось что-то странное. Шейнер Рейзл, то есть я хотела сказать, тетя Роза, вполне определенно писала, что оставляет нам все деньги, которые скопил ее муж, а почему-то ничего не оказалось.

— Ты говоришь, она торопила вас, просила приехать поскорее, пока она еще жива?

Это спросил отец Игаля, в котором, видимо, заговорил профессиональный интерес криминалиста, привыкшего заниматься загадками.

— Ну да, — подтвердила Рита. — Вы думаете, она хотела сказать нам, где она держит эти деньги?

— Конечно, видно, эти деньги были нелегальные. Скорее всего, ее муж не платил налогов, а в Израиле с этим очень строго, поэтому и держал их на каком-то особом счете, может быть на номерном без имени.

— Так как же их теперь найти? Наверное, это невозможно? — расстроилась Рита, представив, как бы они могли спокойно жить и учиться без всяких проблем, если бы у них были эти деньги.

— Понимаете, — сказала она, испугавшись, что родственники Игаля решат, что она корыстная и жадная, — Мы ведь с Юрой идем учиться в октябре, а на какие деньги жить? Как вы считаете, эти деньги можно найти?

— Там посмотрим, — загадочно ответил Юрин отец. — Нужно бы побывать в этом доме в мошаве, может, там есть какая-то подсказка.

— Здорово, — восхитилась Рита, — просто как в приключенческом романе или детективе. Вот Юрка скоро приедет, поедем туда все вместе.

— Можно и съездить, — согласился Игаль. — В конце концов, дом ведь нужно время от времени навещать, хотя бы для того, чтобы проветрить, а то там все сгниет.

— Да, точно, — виновато сказала Рита. — Я тоже об этом думала. Но ведь у нас машины нет, а на автобусах добираться очень сложно.

И действительно, когда через месяц приехал Юра, они почти сразу же поехали смотреть дом вместе с Игалем и его родителями на их машине. Но еще до этого Игаль успел сделать Рите предложение, как она поняла с полного согласия его родителей и, конечно, бабушки. Предложение, естественно было принято. Еще бы, именно о таком парне Рита все время и мечтала, а то, что он был для нее чересчур правильным, она решила большой помехой не считать. Если она захочет пуститься в какую-нибудь авантюру, то будет делать это тайно. Но только с кем пускаться? Вовка вообще не подавал никаких признаков жизни, и Рита понятия не имела, где он сейчас, и что делает. Вот интересно, только думала она, поделится он со мной этими деньгами, или обманет. Но даже если обманет, злости на него у нее не было. В конце концов, это ведь благодаря ему она познакомилась с Игалем, а это гораздо важнее. Хотя Вовка был не из тех, кто может кинуть друзей, а то, что он не звонит, так ведь так и было договорено. Теперь интересно было бы проверить дом, спрятал он там ее долю или нет. Господи, как удачно, что она рассказала им о неизвестно где находящихся деньгах тети Розы и ее дельца мужа. Теперь, если все-таки они найдут деньги где-нибудь в доме, то будут считать их тети Розиным наследством. Но иногда ее все-таки мучили сомнения. И Игаль и его отец ведь полицейские, их, наверное, не так просто обмануть. Но Рита гнала от себя такие мысли, о похищении уже давно все забыли, а отец Игаля и вообще о нем ничего не знал. И скорее всего деньги не найдутся, так как Вовка уже уехал с ними в Америку.

Юра приехал в средине октября, загорелый, возмужавший, наконец-то ставший взрослым мужчиной. Только увидев его Рита поняла, как она по нему соскучилась, и что родная кровь, это все-таки родная кровь. Обнимая его, она не смогла удержаться от слез, да и у него глаза были подозрительно мокрыми. С Игалем они понравились друг другу сразу, видно, поняли, что у них совершенно родственные души. Родители Игаля устроили торжественный обед, чтобы получше познакомиться с Ритиным единственным родственником в Израиле, и Рита сразу поняла, что ее акции еще больше выросли в их глазах благодаря ее серьезному и правильному брату. На следующий день они все торжественно выехали в мошав смотреть их наследственный дом и искать подсказку, как найти деньги. Всю дорогу Рита размышляла о том, чего ей лучше просить у бога, чтобы деньги не нашлись и тогда у Игаля не будет даже и тени подозрений о ее истинном участии в похищении, или чтобы они все-таки нашлись и тогда Рита сможет сама оплатить свое свадебное платье и все прочее и не будет висеть таким камнем на шее у своего жениха и его родителей. К тому же в связи с предстоящей свадьбой они послали вызов на постоянное место жительство маме, бабушке и отчиму, а ведь им тоже понадобятся деньги, хотя за этот год там все изменилось. Теперь там можно было вполне легально выкупить и перепродать свою квартиру, и они так и собирались сделать. Так что родители приедут с деньгами да еще получат здесь деньги на электротовары для себя и для бабушки отдельно. В конце концов, может Рита окажется еще и не такой уж бедной невестой, так что лучше пусть Вовкиных денег там в доме не будет.

Мошав их встретил как всегда покоем и тишиной. В средине октября в Израиле еще самое настоящее лето, все цветет, плодоносит, и все залито беспощадным солнцем, а мошав и вообще стоял весь в зелени и цветах. Когда пройдя по тенистой дорожке из желтого кирпича, они вышли на маленькую центральную площадь и увидели причудливые домики, полностью заросшие ползучими растениями с красными островерхими крышами, мама Игаля только руками всплеснула при виде такой красоты. А когда к ним еще подошли три знакомые Ритины собаки и стали кивать им головами, она окончательно поняла, что они попали в сказку, и, наверное, совсем не удивилась бы, если бы те заговорили с ними человеческим голосом.

— Это что, — сказали очень довольные произведенным на них впечатлением Рита и Юра, — идемте в наш дом, еще не то увидите.

И действительно, гости были просто очарованы тянущимися среди травы и цветов узкими каменистыми дорожками, и аллейками, над которыми смыкали свои ветви огромные деревья и небольшими каменными лестницами, мостиками, арками — одним словом теперь они поняли, как выглядит рай, если он все-таки существует.

— Нет, дом в таком месте продавать нельзя, — объявила мама Игаля, когда с трудом переводя дыхание они добрались до их дома. — Здесь же чудо как хорошо жить летом. А вот интересно, у них есть домики для отдыха? Я бы с удовольствием пожила здесь хотя бы неделю.

— Домики есть, — ответила Рита, — они там дальше за площадью возле бассейна, но только зачем они вам? Они очень дорогие, четыреста шекелей за ночь. А вы можете жить в нашем доме сколько хотите. Здесь и кафе есть, только тоже дорогое и еще вегетарианское. Понимаете, это мошав врачей, и в основном психологов, невропатологов и психиатров. Поэтому здесь пропагандируют здоровый образ жизни. Здесь на территории мошава нельзя курить, нельзя громко говорить или включать громкую музыку.

— Ну, так это же отлично, — еще больше восхитилась мама Игаля. — О таком отдыхе можно только мечтать.

— Да, — неуверенно согласилась Рита. — Мы с Юркой один раз попробовали здесь пожить.

— Ну и как?

— Сначала нам тоже показалось, что это здорово, а через три дня мы поняли, что если немедленно не сбежим отсюда, то умрем от скуки. И сбежали, и только благодаря этому выжили.

— Так, это и есть ваш дом? — перебил их отец Игаля.

— Да, — смущенно сказала Рита. — Видите, он совсем не роскошный, самый маленький в мошаве. Давайте зайдем.

Больше всего она переживала, что Вовка действительно побывал в доме и оставил следы. Тогда они подумают, что в дом забирался вор, а так как они полицейские, то сразу начнут расследование. Лучше уж пусть Вовка бы забрал все деньги себе, черт с ними, ли ж бы не поднялась буря. Но в доме, к счастью, все было в порядке, никаких следов чьего-либо пребывания не было, и Рита, вздохнув с облегчением, принялась показывать будущим родственникам свое наследство.

То ли родители Игаля были просто вежливые люди, то ли дом им действительно понравился, но, осмотрев все немногочисленные комнаты, они единогласно заявили, что дом просто прелесть. Особенно восхитил их вид из круглой гостиной внизу, мать Игаля просто вообще не могла отойти от стеклянной стены, и Рита ее понимала. Как только она убедилась, что в доме все в порядке, ее начало мучить любопытство, был Вовка там, оставил он ей ее долю или нет. Вообще-то по большому счету деньги ее не очень волновали, как-нибудь они найдут способ прожить, но Рита считала себя хорошим психологом и по ее мнению, Вовка был не из тех, кто может обмануть друзей. Ей очень не хотелось в нем разочаровываться, и хотя она понимала, что лучше не будить спящую собаку и не пытаться это выяснить, устоять она не могла и, как и было задумано, потихоньку начала переводить разговор в интересующую ее область. Начала она издалека.

— Так как вы считаете, не продавать нам дом? — как будто бы советуясь, обратилась она к будущим свекру и свекрови, когда они, как и полагалось в Израиле уселись вокруг стола пить кофе и перекусывать привезенными с собой продуктами.

— Конечно, нет, — с энтузиазмом отозвалась мама Игаля. — Здесь ведь такая красота. Летом здесь отдыхать просто замечательно.

— Я не думаю, что вы можете получить за него много денег, — рассудительно отозвался и свекор. — Место удаленное, домик небольшой и далеко не новый. Я тоже считаю, что его лучше сохранить для себя.

— Вот-вот не новый, — обрадованно подхватила Рита, чувствуя, что разговор пошел по правильному пути. — Он, наверное, даже очень старый. Я полагаю, в нем нужно сделать ремонт.

— Ну, нужно, конечно освежить, побелить, покрасить, — с видом знатока окинул стены оценивающим взглядом Юра, — но и все на этом.

— Все? Но ведь его, наверное, построили много лет назад, а вдруг он может обвалиться.

— Ты, что, мать, рехнулась? С чего ему вдруг обваливаться? — удивился Юра.

— Ну, не знаю, — гнула свое Рита. — А ты стены осматривал? Они крепкие? Вот давай я постучу.

Она вышла из-за стола и, подойдя к заветному месту, постучала кулачком по стенке.

— Мне кажется, стена шатается, — заявила она, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно.

— Да ничего она не шатается, — возмутился Юра. — Я, между прочим, эти три месяца ремонтами занимался и в стенах разбираюсь. Вот эта стена, например, простоит еще сто лет.

И чтобы доказать это он изо всех сил грохнул кулаком по стене.

Его рука вдруг куда-то провалилась, по стене побежали трещины, посыпались камни и штукатурка, а из образовавшегося отверстия выпрыгнул и увесисто шлепнулся на пол прямо к его ногам толстый черный зверь. Взвизгнув, Рита отскочила и спряталась за надежную спину Игаля. Юра от крика удержался, но тоже мгновенно взвился в воздух и, совершив немыслимый пируэт, свалился, к счастью, в кресло. Игаль и его мать тоже подались вместе со стульями назад, и только отец продолжал сидеть, сохраняя полное присутствие духа. Видимо, сказались многолетние тренировки и профессиональные навыки.

— Что вы так перепугались? — хладнокровно спросил он. — Это же всего лишь пластиковый мешок.

Теперь они и сами увидели, что это был большой черный пластиковый мешок, похожий на те, в которых выносили мусор, но только с толстыми прорезиненными стенками. Мешок был перехвачен на горловине черным жгутом и весь раздувался от чего-то, напиханного внутрь.

Они все столпились вокруг мешка, не решаясь дотронуться до него. Первой пришла в себя и заговорила Рита, так как все-таки была подготовлена к такому обороту дел, вполне допуская, что Вовка таки выполнил свои обязательства и спрятал ее долю там, где и обещал.

— Клад, — сказала она, стараясь сразу же направить их мысли в нужное русло. — Мы нашли клад.

— Ну да, может, там вовсе и не клад, а так, какая-то чепуха, — неуверенно отозвался Юра, которого, как и каждого еврея приучили рассчитывать только на плохое, чтобы не сглазить что-нибудь хорошее.

— Сейчас посмотрим — с незыблемым хладнокровием произнес отец Игаля и наклонился к мешку.

Если там те деньги, что родители Роника передали Вовке, я пропала. Они же, могут быть меченые, полиция так иногда делает, я же сама читала о таком. Как же мы с Вовкой раньше об этом не подумали, промелькнуло у Риты в голове.

Но в мешке оказалось такое, что никому и в голову не могло прийти, как-то связать это с похищением. Во-первых, там были пачки долларов, перевязанные резинкой, а во-вторых, там был роскошный кляссер, в бархатных карманчиках которого лежали старинные золотые монеты.

— Английские гинеи времен британского мандата, — констатировал отец Игаля, когда они раскрыли кляссер. — Это, конечно, не очень глубокая старина, но кроме того, что это золото, они, несомненно, имеют и антикварную ценность.

— Ой, какие маленькие, — удивилась совершенно успокоившаяся Рита, беря в руки тонкие золотые кружочки и с любопытством разглядывая их. — Смотрите, здесь написано Георг IV, Rex, то есть, король. И год есть, 1927.

— А здесь 1880, — прочитал дату на второй монете Юра. — Смотрите, что на другой стороне.

На другой стороне монеты всадник на вздыбившимся коне пронзал копьем лежащего змея.

— Это, наверное, какой-нибудь Георгий Победоносец, — подумав, изрекла Рита, увидев что-то знакомое в рисунке.

— Победоносец или нет, а долларов сто каждая монета, я думаю, стоит, — сказал отец Игаля. — А здесь их не меньше ста штук да плюс еще эти доллары. В общем тысяч на сто шекелей этот мешок явно потянет. В общем, тетушка вас не обманула, деньги действительно у них были, так что поздравляю, вы теперь богатые наследники.

— Ой, Юрка, и в самом деле, мы теперь можем спокойно учиться, нам этих денег хватит на несколько лет. Мы теперь богатые, — восторженно закричала Рита, до которой, наконец, дошло, что она получила свои деньги и, причем совершенно безопасно.

Но Юра был бы не Юра, если бы тут же не сказал:

— Ты что Рита, если это клад, то мы же должны сдать его государству.

— Зачем сдать? Почему сдать?

Удивилась не только Рита, удивились все, но Юра продолжал стоять на своем.

— Ну, потому что по закону клад нужно сдать государству, а потом получить из него двадцать пять процентов.

— Но почему же? — расстроилась Рита. — Это же наши деньги, причем здесь государство? Вы что тоже так считаете? — обратилась она к Игалю и его родителям, понимая, что, если они поддержат Юру, то против всех ей не выстоять.

Но отец Игаля все расставил по своим местам.

— Успокойся, Рита, — сказал он. — И ты, Юра, тоже. Такой закон был в России, а в Израиле такого закона нет. Здесь весь клад принадлежит тому, кто его нашел. Но, кроме того, это еще и вовсе не клад, а ваше наследство. У вас есть завещание, в котором написано, что весь дом вместе со всем содержимым принадлежит вам, так что эти деньги ваши по праву. Можете спокойно ими пользоваться.

— Ура, — завопила Рита, кидаясь Юре на шею, — мы нашли свое наследство. Тетя Роза нас не обманула. И очень хорошо, что мы вызвали сюда маму и бабушку, и дядю Толю, потому что мы теперь богатые.

И тогда Юра тоже, наконец, расслабился и улыбнулся, и все уселись за стол и занялись одним из самых увлекательных занятий — пересчитывать деньги, а Рита принялась мечтать о том, что она себе купит в первую очередь.

Какой Вовка все-таки молодец, растрогано думала она. Мог ведь запросто обмануть ее, но ведь честно поделился. И как только ему удалось за такой короткий срок купить столько монет и долларов. И как выгодно купил, на пятьдесят тысяч купил столько, что можно продать за сто. Вот что значит иметь коммерческий талант. Да, Вовка далеко пойдет, если, конечно, милиция не остановит, как говорили у них на Украине. Скорее всего, Рите больше не придется принимать участия в его аферах, Юра вернулся и Игаль тоже все время рядом, но как было все здорово, как они все рассчитали и провернули. Будет ей теперь о чем вспоминать на старости лет.

* * *

Утром на следующий день Рита как обычно поехала к Мирьям нянчить Роника. За то время, что Рита работала у них, они успели очень подружиться, и Мирьям смотрела на нее больше как на подругу, чем на работницу, которой она платит деньги. По утрам, хотя она и спешила на работу, все равно обязательно садилась с Ритой выпить кофе с пирогом, а когда возвращалась с работы, никогда не отпускала ее, не накормив обедом, который правда Рита чаще всего сама им и готовила, пока Роник спал. Еще она часто покупала Рите подарки и заставляла брать с собой продукты, сладости и вообще всякие вкусные и дорогие деликатесы, которые, как она знала, Рита не могла себе позволить покупать.

Всю дорогу Рита продолжала мечтать о том, что она купит себе на свои деньги и естественно пребывала в самом радужном настроении. Но когда она увидела Мирьям, ее мысли изменили направление. До нее вдруг дошло то, о чем она, наверное, даже не задумывалась ни на минуту. Деньги, которые она считала своими, были ведь на самом деле деньгами Мирьям и ее мужа. Ну да, это были те самые деньги, которые Вовка потребовал у них за возвращение ребенка. Рита даже остановилась перед дверью, когда до нее вдруг дошла эта безжалостная истина. Ее бросило в жар, и она замерла на пороге, не представляя, как она сейчас позвонит, и как будет смотреть в глаза подруге. Действительно, почему же она до сих пор даже не думала об этом? Наверное, потому, сказала она сама себе, что Мирьям ни разу не заговорила об этих деньгах, ни разу не пожалела о них, не пожаловалась, даже вообще никогда не упоминала о них. Неужели они такие богатые, что эти деньги ничего для них не значили? Да нет, такого не могло быть. Это ведь все-таки сто тысяч. Даже, если у человека есть несколько миллионов, все равно сто тысяч для него это деньги. Неужели Мирьям и ее муж молчали из благородства, чтобы не смущать Риту, которая невольно, как они думали, оказалась замешана в похищении.

Всю неделю Рита думала о том, как бы поосторожнее выспросить у Мирьям, тяжело ли им было расстаться с этими деньгами, и как это отразилось на их жизни. И еще о том, что ей делать, если Мирьям скажет, что они одолжили эти деньги и теперь с трудом отдают. Если окажется, что это так, ей же будет очень стыдно перед подругой, а отдать ей их назад она тоже не сможет. Ведь объяснить ей все невозможно, это понятно. А как же пользоваться этими злосчастными деньгами? Ведь Мирьям к ней так хорошо относится. Что же делать?

В четверг Мирьям с загадочным видом объявила Рите, что они с мужем приготовили для нее сюрприз. Так как она отработала у них последнюю неделю, потому что у нее начинаются занятия, они решили в субботу устроить для нее и для себя йом кейф.

— Какой еще йом кейф? — удивилась Рита.

— А такой, что мы будем целый день развлекаться и получать удовольствие. Мы поедем в Ган Шлоша.

— А это что еще такое?

— Это водный парк, там есть всякие бассейны, речки, водопады, а рядом есть еще один парк, там совершенно свободно ходят маленькие кенгуру, и их можно кормить и гладить. Ты когда-нибудь видела живого кенгуру? Ну, вот сегодня и посмотришь.

— А Роник?

— Конечно, с нами.

— Но ведь ребенку будет тяжело целый день на солнце.

— Какое там солнце, там полно деревьев, навесов и качелей для детей. Ему будет очень хорошо. В общем, готовься, в субботу в восемь утра мы за тобой заедем. Возьми с собой купальник, а больше ничего не надо, там есть кафе, рестораны, так что мы там от голода не умрем. Насчет денег не волнуйся, все за наш счет, так как мы тебе очень благодарны, ты все это заслужила. Наш Роник теперь самый умный из всех своих сверстников.

Ну, вот, стиснув зубы, подумала Рита. Теперь еще и это надо пережить. Да, уж точно у меня нет ни стыда, ни совести. Нет уж, умру, а спрошу у них сегодня про эти деньги.

Ган Шлоша или, как он еще назывался Сахны, действительно оказался райским местечком, но только с утра. Когда они приехали, народу было еще мало, вокруг было полно зелени, огромные деревья отбрасывали густую благодатную тень, заросли кустов скрывали уютнейшие уголки, в бассейнах отливала бирюзой чистейшая вода, а самое главное воздух был свежий и прохладный и вокруг стояли покой и тишина. Сумасшедший дом начался после десяти. Народ повалил валом и вскоре на каждом квадратном метре парка размещались не меньше десяти человек. Там, где не было тени, натягивались навесы, устанавливались раскладные столы, мангалы и начиналось веселье. Но если веселие Руси есть питие, то веселие востока есть трапезничание, то есть приготовление и поедание огромного количества самой разнообразной еды. Да, так и только так израильтяне понимали кейф. Одновременно со всех сторон зажглись костры под здоровенными мангалами и весело перекрикивающиеся в полный голос мужчины начали бросать на них бесчисленное количество шампуров с шашлыками или стейки и куски курицы. Женщины вынимали, распаковывали и ставили на стол невероятное количество коробок с салатами, питы, овощи, фрукты, пироги, бутылки с колой, и, конечно же, термосы с огромным количеством кофе. Удивляло также количество посуды. Никто не ел скромные бутерброды, на стол выставлялись тарелки, блюда, кастрюли, миски, подносы, все заполненное до краев.

— Интересно, они дома в кухне тоже что-нибудь оставили или все привезли с собой, — ошеломленно сказал муж Мирьям, глядя на все это изобилие.

Если по дороге Рита удивлялась, как Мирьям не боится вывезти на целый день годовалого Роника, то тут она удивляться перестала. Израильтяне привезли с собой всех своих детей, причем включая даже и новорожденных. Для самых маленьких ставили раскладные детские стулья возле столов, и Рита только поражалась, глядя как ловко эти еще не умеющие ни ходить, ни толком сидеть младенцы, хватали со стола куски пастрамы, колбасы или сыра и отправляли их в рот, из которого на время сами же и вытаскивали соски-пустышки. К воде никто не только не подходил, в сторону бассейнов они даже и не смотрели. Там купались только дети и подростки. Родители же, поев, ложились спать, а проснувшись, снова принимались есть. Не отставали от евреев и арабские семьи. Единственное, что их отличало, это то, что женщины сидели на такой жаре закутанные в свои платки и длинные бесформенные платья, зато их мужчины щеголяли в плавках и шортах, как и положено на пляже.

Как же они это терпят, думала не терпящая несправедливости Рита, с возмущением глядя на самодовольных арабских мужчин, иногда все-таки окунающихся в воду, чтобы освежиться. Как они вообще могут такую жару выносить одетыми. Но, по-видимому, арабские женщины чувствовали себя прекрасно, во всяком случае, никакого недовольства они не выражали, а наоборот были даже очень веселыми, в то время как Рита и Мирьям чувствовали, что больше не в силах вынести это солнце и страшный запах гари, окружающий их со всех сторон. Куда делся свежий утренний воздух, отовсюду несся только запах жареного мяса, чад и дым. Пришлось срочно перебираться в соседний парк, где действительно по дорожке скакали маленькие олени и кенгуру, а в воздухе постоянно распылялись микроскопические капельки воды, чтобы зверям не было жарко. Рита даже погладила одного звереныша и убедилась, что шерсть у кенгурят короткая и очень жесткая, и напоминает наждачную бумагу.

Там в парке, улучив момент, когда муж Мирьям пошел с ребенком показать ему оленят, Рита, наконец, решилась задать мучавший ее вопрос.

— Мирьям, — робко начала она. — Я уже давно хотела тебя спросить…

— Так спрашивай, — тут же весело предложила ей, не знавшая сомнений подруга.

— Я хотела спросить о деньгах, ну о тех, что вы заплатили за выкуп Роника, у вас ведь требовали сто тысяч, так?

— Да, — весело подтвердила Мирьям.

— Ну, так вот, — проглотив слюну, с трудом продолжила Рита. — Вам было ведь, наверное, тяжело найти эти сто тысяч?

— Да, ерунда это, — беспечно махнула рукой Мирьям.

— Как ерунда? — совсем удивилась Рита. — Это же большие деньги. Они для вас ничего не значат?

— Да ничего мы не платили, даже не думай об этом и тем более не переживай. И вообще, ты совсем не причастна к этому похищению. Конечно, мы переживали за Роника, но никаких денег нам платить не пришлось, так что мы не пострадали.

— Я не поняла. Вам что этот похититель бесплатно сообщил, где мы находимся?

— Нет, ему дали деньги, но это были не наши. Наш родственник, адвокат, взял эти деньги в полиции.

— Полиция уплатила за вас?

— Да они дали нам фальшивые деньги. У них там были деньги, которые кто-то сделал на цветном принтере, ну они и дали их нам. Они сказали, что похитители русские, они все равно не смогут отличить эти деньги от настоящих. Так и получилось.

Рита моментально почувствовала себя оскорбленной. Так вот как, оказывается, обстоят дела, значит, русские по их понятиям такие идиоты, что им можно, что угодно подсунуть. А Вовка, а Вовка-то. Неужели он ничего не заметил? И как он смог купить все это на фальшивые деньги и не попасться. И, если эти люди, у которых он купил, сразу ничего не заметили, они могли потом заметить и заявить в полицию. Может Вовку уже посадили, с ужасом подумала она, хотя, нет, тогда бы ее вызвали и устроили бы им очную ставку, чтобы она опознала его. Значит, его нужно предупредить, но как это сделать?

— Ты что, обиделась? — смущено спросила Мирьям, увидев, что Рита поджала губы. — Это полицейские так решили, но они и сами не особенно умные, ты же видела. То есть, я не имею в виду Игаля, я имею в виду… — Мирьям, замолчала, совсем запутавшись, и Рите стало смешно. Не выдержав, она фыркнула. Мирьям тоже засмеялась, и они поменяли тему разговора. Но смеясь и разговаривая о пустяках, Рита все время напряжено думала, как ей найти Вовку и предупредить его.

Вовка позвонил через три дня, когда Рита уже совсем замучалась, пытаясь найти способ отыскать его.

— Вовка, — обрадовано закричала она в трубку, — слава богу, ты нашелся. А я уже не знала, что придумать, чтоб тебя найти.

— Рита, — виновато сказал он, — ты не думай, что я тебя бросил на произвол судьбы. Я просто не звонил из-за конспирации, но я приезжал пару раз утром, видел, как ты выходила из дому, спокойная такая, так что я проверял, все ли у тебя в порядке. Ну, что там, тебя не сильно затаскали в полиции?

— Вообще не таскали, — весело ответила она. — Но мне надо тебе сказать что-то очень важное.

— Подожди, мне тебе тоже нужно важное сказать. Там Юрки дома нет? Можно говорить?

— Можно, его нет. Говори скорее, что там у тебя случилось?

— Понимаешь, — смущенно начал он, — я боюсь, что ты мне не поверишь, но клянусь мамой, это чистая правда.

— Что чистая правда?

— Да деньги эти чертовые. Они все оказались фальшивые. Они были фальшивые все до последнего шекеля. Мне пришлось от них избавиться. Ты мне веришь, что я тебя не обманываю?

— Ой, Вовка, я же тебе хотела то же самое сказать. Я тоже знаю, что тебе дали фальшивые деньги. Это полиция подстроила. Они хотели по этим деньгам потом тебя поймать. Думали, что если ты русский, то не разберешься.

— Ну, гады, — совсем не злобно, а весело сказал Вовка. — Да я сразу понял, что это не деньги, а бумажки.

— Так чего же ты им дал адрес?

— Рита, ты что думаешь, что я зверь какой-нибудь. Все равно ж надо было им пацана вернуть и тебя освободить. А откуда ты знаешь про деньги?

— Мирьям сказала.

— Какая еще Мирьям?

— Ну, мама Роника, то есть, Ленчика, то есть, нашего ребенка.

— Да, а чего она тебе это вдруг сказала?

— Ну, я же работаю у них, нянчу Роника, и вообще мы с ней подружились.

— Как подружились? Она что, так уверена, что ты в этом не замешана?

— Конечно. Она наоборот, мне еще благодарна, что я Роника всему научила. Они теперь тоже с ним занимаются, я написала им программу.

— Ничего себе. Ну, ты даешь. Ты еще может быть и с полицией подружилась?

— Да, только не со всей полицией, конечно, а только с одним… полицейским. С тем, что приезжал туда к нам с Роником меня арестовывать.

— Так тебя что все-таки арестовывали?

— Нет, конечно. Он меня просто домой поехал провожать, ну и мы подружились.

— Так, понятно. И до какой степени вы подружились? — вдруг погрустневшим голосом спросил Вовка, и Рите даже почудилось, что он ревнует.

— Ну, в общем, до самой высокой степени, я думаю.

— Э, подожди, что ты имеешь в виду?

Вовкин голос прозвучал почти грозно. Он ревновал, теперь Рита в этом не сомневалась. Она вдруг почувствовала сожаление. Конечно, Вовка, просто друг, они вместе выросли, но за последнее время она вдруг узнала его с совершенно неожиданных сторон. Он ведь оказывается и умный, и сообразительный и рассуждает так здраво, и человек хороший. И еще с ним никогда не соскучишься, одних только друзей и приятелей у него десятки. Почему же она раньше никогда о нем вообще не думала?

— Эй, Рита, давай договаривай, так что там у тебя с ним?

— Я за него замуж выхожу, Вова, — с сожалением сказала она.

В трубке повисло молчание, потом Вовка как-то глухо произнес.

— А ты что любишь его?

— Ну, я думаю, да, — сказала Рита, сама удивляясь неуверенности своего голоса.

— Вот видишь, — укоризненно сказал Вовка, — сама не уверена, что любишь его, а выходишь за него замуж. Ты чего подождать не могла?

— Чего ждать?

— Не чего, а кого, меня, например.

— Здрасти, а ты мне когда-нибудь говорил об этом?

— Так мы там были просто друзьями, а здесь, когда я с тобой поближе познакомился, я…, ну, в общем, я собирался после этого всего с тобой поговорить. Рита, а ты ко мне как относишься?

— Ну, я тебя тоже… зауважала, скажем, в последнее время, но ты же пропал куда-то.

— Да, а теперь, знаешь, я в Америку уезжаю.

— Решил все-таки к отцу ехать?

— Да я от него аффидавит получил.

— А это что такое?

— Гарант, что он готов меня содержать. Он мне письмо прислал, чтобы я не дурил и приезжал к нему. У него, оказывается своя фирма компьютерная. Ему нужен помощник, так что я там буду учиться на компьютерщика, а про деньги, он написал, что у него их хватает.

— Ну, вот видишь, ты же уезжаешь.

— Да, но я вернусь. Слушай, я, как приеду, напишу вам с Юркой и сообщу свой адрес. А потом приеду за тобой.

— Так я же замуж выхожу.

— Неважно, разведешься.

— Ты такое болтаешь, не знаю, что ты себе там вообразил, но мы с Игалем любим друг друга, только он ну, знаешь, такой весь правильный и честный.

— Ой, если он такой, как твой братец, то тебе с ним станет скучно через пару месяцев. А тогда и я приеду.

— Ты сумасшедший.

— Ладно, мы договорились. Я тебе так и быть разрешаю выйти замуж… пока, но потом заберу с собой.

— Да ты как приедешь в свою Америку сразу забудешь меня.

— Рита, — голос у Вовки был очень серьезный и даже строгий. — Я разве когда-нибудь тебя обманывал?

— Ну, нет, — вынуждена была признать она.

— Жди меня, и я вернусь. Юрке передашь от меня привет.

Рита только фыркнула ему в ответ, но, положив трубку, задумалась. Может Вовка и действительно прав, ей будет скучно с таким как Игаль, но с другой стороны замужество дело серьезное. Нужно выходить замуж за серьезного человека, на которого можно положиться. Хотя и Вовка никогда ее не обманывал. Но Вовка ведь уезжает в Америку, скорее всего она его больше никогда не увидит. Так что и думать тут нечего, в конце концов, пришла она к заключению, нужно выходить замуж за Игаля и все дела.

* * *

Рита стояла перед зеркалом, глядя на себя в свадебном платье. Завтра день ее свадьбы, а сегодня у нее была генеральная примерка и пробный макияж. Заплатить за все это великолепие пришлось, конечно, немалые деньги, но дело того стоило. Такой красавицей она не видела себя никогда. Бабушка и мама только руками всплеснули, когда она вышла к ним в свадебном наряде, и сейчас они тоже сидели совершенно потрясенные ее видом. Правда, нужно сказать, что они почти все время ходили потрясенные, с тех пор как приехали в Израиль, а ведь с этого времени прошло уже несколько месяцев. Рите и Юре, которые к этому времени уже успели привыкнуть к окружающему их изобилию, было смешно смотреть, как они застывали от изумления в суперах и кеньонах, тем более что они узнавали в них себя в недалеком прошлом. Но Юра и Рита все-таки выросли в более-менее благополучные времена, а бабушка пережила и войну и голодовки. Мама же хоть и смутно, но помнила хрущевский период, когда белый хлеб, гречку, шоколад и еще много других продуктов продавали по талонам, да и те выдавали только на стариков и малых детей. Удивляться они начали еще в аэропорту, куда Рита приехала их встречать вместе с Игалем. Конечно, они могли доехать и на бесплатном такси, которое им предоставляло министерство абсорбции, но Рите не терпелось поразить их своим успехом, и они решили привезти их на машине Игаля. Желанного результата она достигла. Родители и бабушка во все глаза смотрели на Ритиного жениха, который в такие молодые годы уже успел обзавестись собственной машиной, да еще и японской. Это гораздо позже они поняли, что в Израиле машин как мусора и ничего особенного в этом нет, а тогда в аэропорту они только качали головами, робко усаживаясь в роскошное авто.

Не обошлось и без курьезов. Когда они шли к стоянке, бабушка и мама, вдруг остановившись, с ужасом показали Рите на молодого парня, который переходя от урны к урне, тщательно перерывал весь имеющийся там мусор.

— Что, здесь так плохо? — испуганно спросила мама. — Здесь совсем нет работы?

— Боже мой, — всплеснула руками бабушка, — совсем же молодой парень. Ему же, наверное, нечего есть.

И даже отчим, который, как и все русские рвался в Израиль гораздо больше, чем его еврейская семья, тоже остановился и испуганно посмотрел на Риту.

— Кому нечего есть? О ком вы говорите? — совершенно искренне удивилась Рита, даже и не обратившая внимание на парня из службы безопасности, настолько она уже к этому привыкла.

— Да вот же, — жалостливо сказала бабушка, указав на ничего не подозревающего парня.

— О, господи, — вздохнула Рита, понявшая, наконец, о чем они говорят. — Да это же битахонщик. Не волнуйтесь за него. Это его работа, и зарплата у него, слава богу, тоже немаленькая.

— Кто? Битахонщик? А чего у него работа такая в мусоре рыться?

— Это служба безопасности. Он проверяет, нет ли там бомбы или еще чего-нибудь, — объяснила Рита.

Теперь испуг родственников принял другое направление.

— А что у вас часто бомбы в мусорные ящики подкладывают? — испугалась мама.

— Ну, да, мне же Феня Ромова говорила, что здесь арабы все время всюду подкладывают маленькие бомбочки, а потом они взрываются, — авторитетно объявила бабушка, и снова все вопросительно-тревожно посмотрели на Риту.

— Да ничего здесь не подкладывают, вернее, иногда и подкладывают, но здесь все постоянно проверяют и всех обыскивают, так что это не так страшно, — отмахнулась от них Рита.

Немного успокоившись, родственники стали опять с любопытством оглядываться по сторонам. И тут же нашли новую причину удивляться.

— Неужели все эти люди евреи? — вдруг шепотом спросила бабушка.

— Да, — также шепотом поддержала ее мама, — вот столько народу вокруг, и это одни евреи?

— Ну, понятное дело, евреи, — громко сказала Рита. — Это же Израиль.

— Тихо, тихо, — они замахали на нее руками, — что ты так громко говоришь об этом.

— А почему об этом нельзя громко говорить? — теперь удивилась уже Рита.

— Ты же об Израиле говоришь и о евреях, а вокруг же люди, — громким шепотом сказала бабушка на идише, как делала всегда, когда хотела, чтобы никто не понял, о чем она говорит.

— Так мы же в Израиле, вы что забыли?

— Да, точно, забыли, — растеряно сказала мама.

— И на идише можете громко говорить, здесь многие говорят.

Но они еще долго не могли привыкнуть, и часто, когда Рита шла с ними по улице, то замечала, как они с удивлением рассматривают окружающих и на лицах их был написан все тот же вопрос, неужели все эти люди вокруг них евреи.

Что касается отчима, то у него был свой особый повод для беспокойства. Юра несколько раз замечал, что тот подходил к нему, как будто собираясь что-то спросить, но так и не решался. Наконец один раз он все-таки довел дело да конца. Отведя Юру в сторону, он набрал воздуха в грудь, как видно, для смелости и спросил — Юрка, ты уже сделал обрезание?

— Нет, конечно, — удивился Юра. — Зачем мне это?

— Как? — тоже удивился отчим, — а разве здесь не заставляют всех делать обрезание?

— Нет, конечно, хочешь, делай, хочешь, нет. А русским вообще не делают обрезание.

— Фу-у, — с таким облегчением вздохнул отчим, что Юре даже стало жаль его. Надо же, сколько времени человек переживал и готовился к самому страшному только потому, что стеснялся спросить.

Не обошлось и без других курьезов. Войдя к Рите и Юре в квартиру, мама и бабушка сразу принялись деловито осматривать содержание шкафчиков на кухне, потом посмотрели в холодильник, затем заглянули во все углы, и на их лицах явственно проступило неодобрение.

— Ну, что опять не так? — вздохнула Рита, глядя на их маневры.

— Я не знаю, как вы тут живете, — недовольно поджав губы, сообщила свое заключение бабушка. — У вас же нет никаких запасов.

— Каких еще запасов? — совершенно искренне удивились Юра и Рита, которые уже успели позабыть основные правила выживания в Советской стране.

— Как это, какие запасы, — возмутилась мама. — У вас же нет ни картошки, ни риса, ни круп….

— Никаких макаронных изделии, — подхватила бабушка. — А закатка? — уже в совершенном ужасе трагическим шепотом спросила она. — Вы что, ничего на зиму не закатали?

— Вот у нас, — снова вступила в разговор мама, — в каждом углу что-нибудь стояло. И везде я приклеивала записки с датами, когда это было приобретено. Поэтому я всегда брала то, что было куплено раньше, и у нас ничего не портилось.

— А зимой у нас постоянно были свои салаты, потому что мы все закатывали. И варенье свое. Вы что, уже все забыли? А мы же вам сто раз про все это говорили, когда вы уезжали. Да что вы смеетесь все время? Что такое смешное я говорю? — возмутилась бабушка.

— Действительно, — поддержала ее мама. — Бабушка дело говорит. Здесь же сейчас зима, а у вас никаких витаминов нет.

— Господи, ну что же вы за ерунду несете, — рассердилась Рита, которой надоели все эти причитания. — Юрка, перестань хохотать. Ты можешь им сказать, что здесь все фрукты и овощи есть круглый год, и никакие закатки никому не нужны.

— Как это все овощи и фрукты могут быть круглый год? — возмутились мама и бабушка. — Что вы за чепуху говорите. Ну, может быть, картошка, морковка и есть, а огурцы, помидоры, синие? А компот из чего вы варите?

— Так, все, — грозно объявил Юра, приходя на помощь сестре. — Завтра прямо с утра мы идем на базар, и вы убеждаетесь, что здесь всегда полно и овощей и фруктов. И вы можете сами выбирать на прилавке любые, которые вам понравятся, а не ждать, пока продавец насыплет вам какую-то гниль.

На несколько минут наступило растерянное молчание, потом мама неуверенно сказала:

— Так, наверное, это же очень дорого стоит фрукты и овощи зимой?

— Это стоит столько же, сколько и летом почти все по паре шекелей за килограмм.

— А шекель, это…

— Это ваш рубль, так что хватит плакать, завтра сами во всем убедитесь.

И действительно, назавтра, прямо с утра он повез их на базар не для того, чтобы закупить продукты, а просто, чтобы успокоить их и, конечно же, поразить количеством и качеством всего, что росло в Израиле. И поразить их действительно удалось. Первые полчаса они только растеряно бродили между прилавками, с восхищением созерцая груды помидор, огурцов, зеленого лука, кабачков, баклажанов и прочих овощей совершенно немыслимых для них в январе месяце. При виде апельсин, мандарин, лимонов, гранат и других фруктов, которые там были дефицитными, а здесь громоздились горами, они останавливались и недоверчиво качали головами. А вид авокадо, брокколи, сабр, нектарин, манго и еще многого, чего они никогда в своей жизни даже и не видели, вызвал у них настоящий шок. Когда этот первый шок, наконец, прошел, они начали несмело покупать овощи, стараясь выбирать украдкой, так как не верили, что здесь это в порядке вещей и каждую минуту ожидали сурового окрика от продавца. С базара они шли молча, все еще не придя в себя от этого изобилия, а Рита и Юра, сопровождавшие их торжествующе посмеивались, правда, стараясь это делать незаметно, чтобы не усугублять положение.

Но к хорошему привыкают быстро. Не прошло и двух недель как они уже преспокойно рылись во всех овощах, выбирая лучшие из лучших и яростно торгуясь при этом с продавцами.

— Что вы торгуетесь? — спрашивала у них Рита. — Все овощи и так дешевы, куда еще меньше?

— Ничего, — отвечали ей, — пусть отдают, агороды тоже деньги.

К тому времени, как они приехали, Рита и Игаль уже подали документы в раввинат. Оказалось, что жениться в Израиле очень даже не просто. Прежде всего нужно было доказать, что Рита и Игаль евреи. Для этого нужно было привести в раввинат престарелую родственницу, у которой в свидетельстве о рождении имелась запись, что она еврейка и которая могла бы поговорить на идише. Бабушка для этого не годилась, так как она была матерью их отца, а еврейство в Израиле устанавливается только по женской линии. Так сложилось исторически. В давние времена, когда не было генетической экспертизы, раввины понимали, что отцом ребенка мог быть кто угодно, а не обязательно законный муж женщины, зато мать все знали точно. Пришлось Берте Соломоновне выдать себя за Ритину двоюродную бабушку и засвидетельствовать Ритино еврейство. Потом пришлось найти двух мужчин, не являющихся их родственниками, которые согласились пойти в раввинат и подтвердить там, что Рита никогда не была замужем, о чем они, кстати, не имели ни малейшего понятия. Потом Игаль купил в магазине кольца, взял справку, что это новые кольца, купленные за его счет, и тоже отнес ее в раввинат. Остальные хлопоты были гораздо приятнее, выбрать свадебный зал, музыку, заказать угощение, фейерверки, цветы, наряды для невесты и жениха. В общем, хлопот было предостаточно, и во всей этой суете, Рита благополучно забыла бы о Вовке, если бы не письма, которые он ей писал, и о которых никто не знал. Ключ от почтового ящика был только у нее, поэтому ей удавалось первой доставать его письма и прятать от всех.

Сначала он писал ей о том, как доехал, как его встретил отец и вообще просто обо всем, что с ним происходило. Но по мере того, как проходило время, он стал все больше и больше писать о том, какой он был дурак, что раньше не понимал, что она, Рита, и есть девушка его мечты и не сказал ей об этом. Несмотря на то, что он жил с отцом и братом, и мачеха оказалась очень доброй и сердечной женщиной, он все равно чувствовал себя одиноким. Вокруг были только американцы, то есть люди, ментальность которых нормальному человеку понять было просто невозможно.

«Мне с ними и говорить-то не о чем, — уныло писал он, — у них совсем нет чувства юмора, а если им предложить какую-нибудь аферу, они только смотрят с ужасом и полчаса объясняют, почему так делать нельзя. Приходиться говорить, что я просто пошутил, но это не помогает, они все равно начинают от меня шарахаться, хотя мне это по барабану. Я с ними все равно не смог бы подружиться, уж больно они все занудные, еще хуже, чем твой братец».

А потом он снова начинал писать о том, что любит ее и что обязательно приедет.

У Риты разрывалось сердце от жалости к Вовке, когда она читала его письма. А может быть, и не только от жалости, потому что она с удивлением должна была признать, что и сама чувствует нежность к своему бывшему соучастнику, и жалеет, что им пришлось расстаться. Но ведь Вовка далеко, и неизвестно, действительно ли он приедет. Скорее всего, у него просто дефицит общения, старалась убедить она себя, а вот влюбится в другую и перестанет писать. И хорошо, если так будет, потому что у нее есть Игаль, красивый, добрый, надежный, и она любит его, но…и Вовку тоже, и что теперь с этим делать, неизвестно.

Ладно, вздохнув в последний раз, решила она, пряча очередное его письмо в потайное место за своими учебниками. Сегодня она не может думать о Вовке, ей нужно хорошо выспаться, потому что завтра ее свадьба. Он подумает об этом… нет, не завтра, конечно. Завтра будет не до этого. И послезавтра будет не до этого, потому что они с Игалем уезжают в свадебное путешествие, и не куда-нибудь, а в Париж. Только подумать, она увидит Париж. Да разве могла она даже мечтать о Париже еще каких-нибудь два года назад. А разве ей приходило в голову тогда, что она вдруг уедет в далекий экзотический Израиль? Нет, конечно. Но, как оказалось, жизнь действительно полна неожиданностей, и с этим приходится считаться и не зарекаться ни от Вовки, ни от Америки, и ни от чего-нибудь еще. Сегодня у нее конец старой жизни и начало новой, но кто сказал, что это последняя перемена в ее судьбе.

«Да здравствуют концы старых жизней и начала всяческих новых жизней» —, уже засыпая, решила она, потому что смысл жизни в том, чтобы жить и не бояться перемен, а приветствовать их, и мечтать, и радоваться исполнению желаний, и любить и быть любимыми, и именно для этого нам дана молодость, и именно это называется счастьем.