Рики Старкс думал о том, до чего же плохо, оказывается, он умеет выкачивать информацию из родственников, каждый из которых, услышав его голос, прежде всего удивлялся.

Время шло уже к десяти вечера, а неопрошенными оставались больше двух десятков людей из списка. И он до сих пор так и не смог обнаружить в жизнях уже проверенных родственников чего-нибудь такого, что дало бы зацепку для дальнейшего расследования.

Двадцать первое имя показалось Рики знакомым совсем уж смутно. У его скончавшейся лет десять назад старшей сестры было два сына, и это имя носил старший, который жил в Дирфилде, штат Массачусетс. Рики внезапно вспомнил: этот сын преподавал в частной школе. Рики вздохнул и, радуясь, что сумел припомнить хоть что-то, потянулся к телефону.

Он набрал номер и после полудюжины гудков услышал голос, явно юношеский.

— Алло, — сказал Рики. — Я хотел бы поговорить с Тимоти Грэхемом. Это его дядя, Фредерик Старкс.

— А я Тим-младший.

— Привет, Тим-младший. Не думаю, что мы когда-нибудь встречались…

— Да нет, встречались. Один раз. Я помню. На похоронах бабушки. Вам нужно поговорить с папой?

— Да. Если можно.

— А о чем?

Странно слышать такой вопрос от совсем молодого человека, подумал Рики. В интонациях юноши определенно присутствовала настороженность.

— Ну, повод для разговора у меня несколько странный…

— Вот и у нас тут был странный день, — отозвался подросток. — Папа сейчас занят. Полицейские еще не ушли.

Рики чуть было не ахнул:

— Полицейские? Что-нибудь случилось?

Юноша, не ответив на вопрос, задал свой собственный:

— Почему вы звоните?

Рики приступил к уже набившим ему оскомину объяснениям:

— Один мой бывший пациент — ты ведь помнишь, я врач, так, Тим? — может попробовать войти в контакт с кем-нибудь из моих родственников. Я хочу всех предупредить. Поэтому и звоню. Я думаю, мне следует поговорить с твоим отцом. О чем он беседует с полицией?

— Это связано с сестрой. Кто-то следил… — начал Тим, но тут же примолк. — Я сейчас позову отца.

Рики услышал, как телефонная трубка стукнула по столешнице. Спустя мгновение ее подняли.

— Дядя Фредерик?

— Здравствуйте, Тим. Извините, что влез не вовремя.

— Ничего. Тим-младший сказал, вы с предупреждением.

— Что-то в этом роде. Я получил странное письмо, написанное, возможно, моим бывшим пациентом. Его автор может попытаться войти в контакт с одним из моих родственников. Я обзваниваю членов семьи, чтобы предупредить об этом и заодно выяснить, не пытался ли кто-то уже подъехать.

Наступило мертвое, ледяное молчание, продлившееся почти минуту.

— Что за пациент? — спросил наконец Тим-старший. — Он опасен?

— Я не знаю точно, кто он. Письмо не подписано. Я лишь предполагаю, что оно от прежнего пациента.

— Вы уже обращались в полицию?

— Нет. В том, что мне послали письмо, нет ничего незаконного, верно?

— В точности это здешние ублюдки только что и сказали.

— Прошу прощения? — удивился Рики.

— Копы. Я позвонил копам, и они притащились сюда только ради того, чтобы сказать, что ничего сделать не смогут. — Тимоти Грэхем вздохнул глубоко и протяжно, а потом дал выход гневу, который ему до сих пор удавалось сдерживать: — Это было так мерзко. Какой-то больной ублюдок. Я убью его, если он когда-нибудь попадется мне в руки. И ведь в день ее рождения, представляете? Именно сегодня, когда ей исполнилось четырнадцать. Просто омерзительно.

Рики замер. Он подумал, что должен был сразу увидеть эту связь. Из всех его родственников только эта девочка родилась в один с ним день. Вот кому следовало позвонить в первую очередь.

— Так что же случилось? — отрывисто спросил он.

— Кто-то оставил в школьном шкафчике Минди открытку. Ну, знаете, такую большую, складную, с банальной сентиментальной картинкой, их можно купить в любом магазине. Я еще не выяснил, как эта сволочь пробралась в школу. Какого черта делает тамошняя служба безопасности! Невероятно. Так или иначе, Минди решила, что она от кого-то из друзей, и открыла ее. Догадайтесь, что там было. Омерзительная порнография. А на открытке этот гад написал: «Вот что я собираюсь сделать с тобой, как только застану тебя одну».

Рики поерзал в кресле. Румпельштильцхен, подумал он.

— А полиция? Она что говорит?

— В полиции, — ответил Тим, — работают законченные идиоты. Они радостно сообщили мне, что, пока отсутствуют доказательства того, что кто-то активно преследует Минди, они ничего предпринять не могут. Им необходимы явные действия. Иными словами, пусть на нее сначала кто-нибудь нападет. Ты изо всех сил стараешься оградить ребенка от мыслей о том, насколько болен и испорчен наш мир, но стоит тебе на минуту расслабиться, как шарах! Мир наносит тебе удар.

И с этими словами преподаватель истории повесил трубку.

Рики откинулся на спинку кресла. Им овладело отчаяние. Румпельштильцхен нанес его внучатой племяннице удар именно в тот миг, когда она оказалась по-детски уязвимой. Он выбрал мгновение радости, пробуждения — четырнадцатый день рождения — и обратил его в нечто уродливое и страшное.

Была уже полночь. Пол кабинета был усеян папками, тетрадями, листками бумаги и кассетами с записями сеансов.

Стоя посреди этого беспорядка, Рики ощущал себя человеком, выбравшимся из подземного укрытия, над которым пронесся смерч. Он уже начинал понимать, что пытаться рассортировать побывавших у него за десятки лет пациентов — дело безнадежное. Румпельштильцхена среди них не было.

По крайней мере, в быстро распознаваемом виде.

Если бы человек, написавший письмо, пролежал на его кушетке достаточное для попытки излечения время, Рики его узнал бы. Интонацию. Стиль. Все это было для него таким же легко различимым, как отпечатки пальцев для детектива. Пациенты могли злиться, считая, что потратили годы на пустую болтовню. Для кого-то лечение могло оказаться менее полезным, чем для большинства. Были люди, которым он не помог. Были и такие, кто бросил лечение и снова погрузился в отчаяние.

Но рисовавшийся его воображению портрет Румпельштильцхена был совершенно иным. Тон письма и то, как он обошелся с четырнадцатилетней девочкой, указывали на человека расчетливого, агрессивного и извращенно самоуверенного. Психопат, подумал Рики. Ему приходилось лечить людей с психопатическими наклонностями, однако такой ненависти и маниакальной сосредоточенности, как у Румпельштильцхена, он не встречал ни в ком. И все же с автором письма наверняка был связан кто-то из тех, кого вылечить не удалось.

Весь фокус, сообразил Рики, в том, чтобы вычислить связь с Румпельштильцхеном кого-то из таких невылеченных пациентов. Он размышлял уже несколько часов, и теперь ему было совершенно ясно, какой была эта связь. Человек, который хочет, чтобы Рики покончил с собой, приходился кому-то из них ребенком, супругом или любовником. Стало быть, первая задача сводилась к тому, чтобы установить, кто из бросивших лечение пациентов пребывал в наиболее неустойчивом состоянии. После этого можно будет предпринять попытку по их следам добраться до самого Румпельштильцхена.

Рики вернулся, в обход наваленной им груды мусора, к столу, снова взял в руки письмо: «Я существую где-то в Вашем прошлом».

Он вздохнул. Может быть, некая ошибка была совершена им еще двадцать пять лет назад, когда он работал в клинике? Удастся ли ему хотя бы припомнить тех первых своих пациентов? Обучаясь на психоаналитика, Рики занимался исследованием параноидных шизофреников, совершивших тяжкие преступления. На более близкое расстояние он к судебной психиатрии так и не подошел. Завершив исследование, он тут же вернулся в куда более безопасный мир Фрейда.

Усталый, далеко не уверенный, что он хоть чего-то достиг, Рики поплелся из кабинета в свою маленькую спальню. Это была простая комната с комодом и односпальной кроватью. Когда-то кровать здесь стояла двойная, с украшенным резьбой изголовьем, но после смерти жены он от нее отказался. Исчезли и красочные произведения искусства, которыми жена убрала спальню. Рики сохранил супружескую фотографию, сделанную лет пятнадцать назад около их сельского дома в Уэлфлите, однако большая часть примет прежнего присутствия здесь жены подверглась после ее кончины систематическому истреблению. На это ушло три года, последовавших после ее медленной, мучительной смерти.

Рики сбросил одежду, аккуратно сложил брюки, повесил на спинку стула синий блейзер и тяжело опустился на край кровати. В ящике ночного столика лежало снотворное. Рики проглотил таблетку, надеясь, что та быстро погрузит его в глубокий сон без сновидений.

Первая пациентка последнего предотпускного дня появилась ровно в семь утра. Сеанс, по мнению Рики, прошел неплохо. Ничего особенного, ничего драматичного. Но определенный, причем устойчивый прогресс был налицо. Когда он, легко кашлянув, пошевелился в кресле и сказал: «Ну что же, боюсь, на сегодня наше время истекло», молодая женщина, которая как раз описывала сомнительные способности своего нового любовника, вздохнула: «Ладно, посмотрим, может, за этот месяц он никуда не денется», что вызвало у Рики улыбку.

Да и весь этот день шел, казалось, обычным заведенным порядком. В полдень Рики вышел на привычную прогулку. Впрочем, ему не один раз пришлось подавить желание обернуться и посмотреть, не идет ли кто за ним следом. Возвратившись в квартиру, он вздохнул с облегчением.

Послеполуденные пациенты мало чем отличались от утренних. Кое-кто из них говорил о предстоящем отпуске с горечью: ничего другого Рики и не ожидал.

Без одной минуты пять Рики услышал троекратную погудку звонка. Он встал и подошел к двери. Мистер Циммерман не любил дожидаться в приемной. Он появлялся за несколько секунд до начала сеанса и рассчитывал, что его немедленно впустят в кабинет. Однажды в морозный зимний вечер Рики подглядел, как он расхаживает по тротуару перед домом, каждые несколько секунд гневно поглядывая на часы, словно норовя подстегнуть время. Рики каждый будний день распахивал дверь кабинета ровно в пять, позволяя разгневанному Циммерману проскочить вовнутрь, рухнуть на кушетку и без промедления приступить к ядовитому монологу, посвященному несправедливостям, которые сотворили с ним за истекший день. Вот и сегодня Рики, глубоко вздохнув, придал лицу по возможности непроницаемое выражение и открыл дверь.

Однако Роджера Циммермана в приемной не было.

Вместо него перед Рики стояла эффектная, великолепно сложенная женщина в длинном, черном, стянутом ремнем плаще и темных очках, которые она сразу сняла. Под очками оказались живые зеленые глаза, вперившиеся в Рики пронзительным взглядом. Рики дал бы ей немного меньше тридцати — возраст, в котором красота женщины достигает полного расцвета.

— Простите, — неуверенно сказал Рики, — но…

— О, — весело откликнулась женщина, тряхнув светлыми, доходившими ей до плеч волосами. — Циммерман сегодня не придет. Я вместо него.

— Но он…

— Он больше в вас не нуждается, — продолжала она. — Решил покончить с лечением — сегодня, ровно в два тридцать семь после полудня. Как ни странно, он принял это решение на станции подземки, той, что на Девяносто шестой улице, после очень короткой беседы с мистером Эр. — И она проскользнула мимо ошеломленного доктора в кабинет.

Рики молча последовал за ней и теперь наблюдал, как она осматривается по сторонам. Женщина подошла к книжным полкам, изучила корешки книг. Затем пришел черед кремового цвета стены, на которой висели его дипломы и забранная в дубовую рамку фотография великого человека — Фрейда. С неизменной сигарой в руке доктор Фрейд злобно взирал в объектив глубоко посаженными глазами. Женщина постучала по стеклу портрета длинными пальцами, ногти на которых были выкрашены в цвет пожарной машины.

— Занятно, каждый профессионал норовит украсить стену своего кабинета иконой. Любой грошовый политик непременно вешает портрет Линкольна или Вашингтона. А психоаналитик вроде вас, Рики, нуждается в изображении Святого Зигмунда. Наверное, это придает вашей деятельности оттенок легитимности, которая в противном случае могла бы вызвать сомнения.

Рики Старкс молча взялся за спинку кресла и передвинул его поближе к письменному столу. Затем обошел вокруг стола и жестом предложил женщине сесть.

— Что? — спросила она. — Прославленной кушеткой мне воспользоваться не позволят?

— Это было бы преждевременно, — холодно ответил Рики.

Он опять указал на кресло. Женщина снова пробежалась зелеными глазами по комнате, словно запоминая все, что в ней находится, и плюхнулась в кресло. Томно развалясь, она сунула руку в карман и вытащила пачку сигарет. Вынув одну, женщина щелкнула прозрачной газовой зажигалкой и задержала ее пламя в сантиметре от кончика сигареты.

— Как невежливо с моей стороны! Закурить не хотите, Рики? Он покачал головой.

— Ну еще бы, разумеется, нет. Когда вы бросили? По-моему, году в семьдесят седьмом, если мистер Эр правильно меня информировал. Отважное решение. В те времена курение было такой популярной привычкой.

Она раскурила сигарету, глубоко затянулась и неторопливо выдохнула голубоватый дымок.

— Пепельницы не найдется? — спросила она.

Рики выдвинул ящик стола, извлек спрятанную там пепельницу и поставил ее на край столешницы.

Женщина немедленно смяла в ней сигарету.

— Вот так, — сказала она. — Вполне достаточно, чтобы получить пикантный дымный аромат, который напомнит нам о тех временах.

Подождав немного, Рики спросил:

— А почему мы должны вспоминать те времена?

Женщина откинула назад голову и разразилась долгим, резким смехом. Звук его казался таким же неуместным, как гогот в церкви. Потом смех утих, и она смерила Рики проницательным взглядом.

— Помнить важно все. Разве это не относится к каждому пациенту? Вы же не знаете, когда именно он скажет то, что позволит вам проникнуть в его мир, верно? Стало быть, вам всегда следует быть начеку. Всегда настороже. Я правильно описываю процесс, док?

Рики кивнул в ответ.

— Ладно, — отрывисто произнесла она. — Почему вы думаете, что мой сегодняшний визит чем-то отличается от любого другого? Впрочем, он отличается, причем сильно.

Рики помолчал секунду-другую, надеясь вывести ее из себя. Но она оставалась невозмутимой. Наконец он заговорил:

— Я нахожусь в невыгодном положении. Вы, похоже, знаете обо мне многое, а мне неизвестно даже ваше имя. Я хотел бы узнать, что вы имели в виду, говоря, будто мистер Циммерман покончил с лечением, и как вы связаны с человеком, которого именуете мистером Эр, — а это, полагаю, та же персона, которая прислала мне письмо с угрозами, подписав его именем Румпельштильцхен. И ответы на эти вопросы я хочу получить как можно быстрее.

Она улыбнулась.

— Пожалуйста, ответьте на них, — продолжал Рики. — В противном случае я передам все это в руки полиции.

— Ни малейшего представления о спортивном духе, а, Рики? Вам не интересна эта игра?

— Я не понимаю, что это за игра, в которой впечатлительной девочке посылают отвратительную порнографию и угрозы. Равно как и того, какая игра предполагает требование покончить с собой.

Рики положил ладонь на трубку телефона.

— Но Рики, — сказала женщина, — разве это не величайшая игра из всех? Попытка переиграть смерть?

Это заставило его остановиться. Женщина ухмыльнулась:

— Вы можете победить в ней, Рики. Если, конечно, не станете хвататься за телефон. Потому что тогда проиграет кто-то другой. Можете мне поверить. Мистер Эр — человек слова. А когда проиграет этот кто-то, проиграете и вы. Сегодня всего только День Первый. Сдаться сейчас — это все равно что признать поражение после первого вбрасывания.

Рики убрал руку с телефона.

— Ваше имя? — спросил он.

— Называйте меня Вергилией. Каждый поэт нуждается в проводнике.

— Как вы связаны с Румпельштильцхеном?

— Он мой работодатель. Человек он чрезвычайно богатый и потому в состоянии нанять любого, кто кажется ему способным помочь в достижении целей, которые он перед собой ставит. В настоящее время его занимаете вы.

— В таком случае можно предположить, что вам, как его служащей, известны его имя и адрес, которые вы можете сообщить мне и тем покончить со всей этой чушью.

Вергилия покачала головой:

— Увы, Рики, нет. Мистер Эр не настолько наивен, чтобы открыться простой помощнице вроде меня. Да и если бы я могла вам помочь, все равно не стала бы. Это было бы неспортивно. Только представьте себе: поэт давних времен, Данте, и его проводник Вергилий взглянули на надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий!» — и Вергилий сказал: «Нечего вам там делать». Это погубило бы поэму. Нельзя же написать эпическое полотно о том, как ты поворотил от врат ада, ведь так, Рики? В эту дверь необходимо войти.

— Зачем же тогда вы явились сюда?

— Он подумал, что вы можете усомниться в его намерениях — хотя та юная барышня из Дирфилда, подростковые чувства которой так легко удалось направить в нужное русло, вполне могла бы вас убедить. Но сомнения ведут к колебаниям, а вам отведено на игру всего две недели. Вот он и послал добросовестного проводника, который понудит вас побыстрее взяться за дело.

— Вы все время твердите об игре, — сказал Рики. — Так вот, для мистера Циммермана это отнюдь не игра. Его лечение достигло решающего этапа. Ваш мистер Эр может валять дурака со мной — ладно, пускай. Но когда вы припутываете к этому моих пациентов, вы преступаете грань дозволенного.

Женщина, назвавшая себя Вергилией, подняла руку:

— Рики, не надо такой напыщенности.

Рики умолк и сурово уставился на нее.

Взгляд не произвел на его собеседницу никакого впечатления, и она, слегка помахав рукой, прибавила:

— Циммерман сам решил включиться в игру. Поначалу, как мне рассказывали, без особого рвения, но очень скоро его охватил странный энтузиазм. Впрочем, я в той беседе не участвовала. Однако я скажу вам, кто имеет к ней определенное отношение. Пожилая, не вполне благополучная женщина по имени Лу Энн. Полагаю, будет разумно, если вы с ней побеседуете. Вдруг что-нибудь да узнаете. Я понимаю, вам не терпится потребовать объяснений от мистера Циммермана, однако я не уверена, что с ним так уж легко связаться.

Рики уже собрался потребовать от нее объяснений, но Вергилия встала.

— Рики, — резко произнесла она, — на сегодня сеанс окончен. Я предоставила вам множество сведений, теперь ваш черед действовать. А это у вас получается не так уж хорошо, верно? Вы только и делаете, что слушаете. Ну так вот, с этим покончено. Теперь вам придется выйти в мир и хоть что-то предпринять. — И она быстро направилась к двери.

— Постойте, — порывисто сказал он. — Вы еще вернетесь?

— Как знать? — слегка улыбнувшись, ответила Вергилия. — Все может быть. Посмотрим, как у вас пойдет дело.

Она потянула на себя дверь и вышла.

С мгновение Рики просидел, прислушиваясь к щелканью каблучков в коридоре. Потом вскочил, бросился к двери. Он распахнул ее, но Вергилии в коридоре уже не было. Рики вернулся в кабинет, подбежал к окну, прижался лицом к стеклу — как раз вовремя, чтобы увидеть молодую женщину, выходящую из парадного подъезда. Ко входу скользнул длинный черный лимузин, и Вергилия села в него. Автомобиль унесся по улице, сорвавшись с места так быстро, что Рики не успел бы заметить его номера, даже если бы попытался.

Временами на пляжах Кейп-Кода, неподалеку от которых стоял летний дом Рики, возникали сильные обратные течения, которые могли быть смертельно опасными. Течение было узким, и бороться с ним ни в коем случае не стоило. Нужно было просто плыть параллельно берегу, вскоре мощь течения ослабевала, так что можно было спокойно возвращаться к пляжу. Это было простейшее правило, и могло показаться, будто выбраться из обратного течения проще, чем сощелкнуть с кожи песчаную блоху. На деле все оказывалось куда сложнее. Человека, которого тащит в океан, одолевает паника. На смену ей быстро приходят усталость и ужас. Рики вроде бы читал о том, что каждое лето по меньшей мере один пловец тонет всего в нескольких метрах от берега.

Он глубоко вздохнул, стараясь одолеть ощущение, что и его тоже тянет в сторону чего-то темного и опасного. Как только лимузин с Вергилией скрылся из виду, Рики схватил журнал приема пациентов и отыскал телефонный номер Циммермана. Торопливо набрав его, Рики получил в ответ только длинные гудки. Ни Циммермана, ни его сверхбдительной мамаши, ни автоответчика.

Не дождавшись конца очередного гудка, Рики бросил трубку и подхватил куртку. Через несколько секунд он уже выходил из дома.

Улицы города заливало предзакатное солнце. Рики не стал ловить такси и двинулся к Центральному парку пешком.

Пройдя несколько сотен метров Рики почувствовал, что под мышками у него скапливается липкий пот. Он стянул блейзер, забросил его за плечо и сразу приобрел лихой вид, нисколько не отвечавший его самоощущению. В парке было полным-полно любителей бега трусцой и людей, прогуливающих собак. Еще четверть часа торопливой ходьбы, и Рики достиг квартала, в котором стоял дом Циммермана. Он немного помешкал на углу. Потом сделал два-три шага в сторону квартала, но остановился. «Что сказала Вергилия?» — спросил он себя.

Циммерман решил покончить с лечением ровно в 2.37 пополудни, на ближайшей к его дому станции подземки.

Чушь какая-то.

Рики подошел к телефонной будке и торопливо набрал номер Циммермана. И снова только длинные гудки. Однако теперь Рики почувствовал облегчение. Раз никто не отвечает, значит, ему не придется ломиться в квартиру Циммермана.

Он повесил трубку и вышел из будки. На глаза ему попался вход на станцию подземки «Девяносто шестая улица». Он направился туда. Далекий поезд простонал в туннеле. Затхлые, застарелые запахи обволокли Рики. В сувенирном киоске сидела женщина. Рики наклонился к вделанному в плексигласовое окошко круглому переговорному устройству.

— Извините, — сказал он.

— Вам мелочь? Или как проехать? Карта вон на той стене.

— Нет, — сказал Рики. — Я хотел… Ну, хотел узнать, здесь сегодня ничего не случилось? После полудня…

— Это вам с копами надо поговорить, — живо откликнулась женщина.

— Да, но что…

— Еще до моей смены было. Я ничего не видела.

— Но что случилось?

— Малый один прыгнул под поезд. Или свалился, не знаю. Копы потолклись тут и уехали еще до моей смены.

— А что за копы?

— Транспортники.

Рики отступил на шаг. Ему не хватало воздуха. Поезд приближался, наполняя станцию скрежетом.

— Вы как, мистер? — крикнула, перекрывая грохот, киос-керша. — Видок у вас нездоровый.

Рики кивнул и прошептал в ответ: «Все хорошо», но это была явная ложь.

Картины, звуки и запахи полицейского участка Управления городского транспорта на углу Девяносто шестой и Бродвея показали Рики Нью-Йорк таким, каким он его почти не знал. Легкий запашок мочи пробивался сквозь куда более сильный запах хлорки. Мужской голос непонятно откуда орал что-то неразборчивое. Разгневанная женщина с плачущим ребенком на руках стояла перед сержантом, поливая его, точно пулеметным огнем, испанскими проклятиями. Звонил телефон, к которому никто не спешил подойти.

Выпустив последнюю словесную очередь, женщина встряхнула ребенка, сердито развернулась кругом и прошествовала мимо Рики, глянув на него с таким выражением, с каким обычно смотрят на тараканов. Рики неуверенно приблизился к столу полицейского.

— Извините… — начал он, но договорить не успел.

— Никто никогда ни за что извиняться и не думает. Это все только так говорят. Ничего при этом не подразумевая.

— Нет, вы меня не поняли. Я имел в виду…

— И опять же никто никогда не говорит того, что он имеет в виду. Важный урок жизни.

Полицейскому было немного за тридцать, и, судя по безразличной ухмылке, он уже повидал в жизни практически все, что в ней стоит увидеть.

— Позвольте, я начну сначала, — в конце концов сердито выпалил Рики.

Полицейский опять ухмыльнулся и покачал головой:

— Никто еще ни разу не смог начать сначала, по крайности при мне. Но давайте, попробуйте. Может, будете первым.

— Сегодня днем на станции, на «Девяносто шестой улице», произошел несчастный случай. Человек упал…

— Спрыгнул, как я слышал. Вы свидетель?

— Нет. Но я думаю, что знал этого человека. Был его врачом. Мне нужна информация.

— Врачом, да? Какого рода врачом?

— В течение года он проходил у меня курс психоанализа.

— Так вы психов лечите?

Рики кивнул.

— Интересная работенка, — сказал полицейский. — И кушеткой тоже пользуетесь?

— Совершенно верно.

— Клево. Ну так этому малому кушетка больше не понадобится. Вам лучше поговорить с детективом. Это дело у Риггинс. Вернее, то, что от него осталось, после того как экспресс с Восьмой авеню прокатил через станцию на скорости девяносто километров в час.

Полицейский махнул рукой в сторону двери с табличкой «Сыскной отдел». Подойдя к ней, Рики потянул за ручку и оказался в небольшом офисе, полном серых стальных столов.

Сидевший за ближайшим столом детектив в белой рубашке и красном галстуке поднял на него взгляд:

— Что вам угодно?

— Вы Риггинс?

— Нет. Она вон там, на задах, разговаривает с людьми, которые видели сегодняшнего прыгуна.

Рики оглядел комнату и увидел женщину в бледно-голубой мужской рубашке с дешевым полосатым шелковым галстуком, в серых слаксах и не вяжущихся с ними белых кроссовках в оранжевую полоску. Светлые волосы ее были стянуты в хвостик, делавший ее старше тех тридцати с небольшим, которые дал бы ей Рики. Детектив разговаривала с двумя черными подростками в широченных джинсах и бейсболках, насаженных на их головы под самыми дикими углами.

Детектив, сидевший у входа в офис, спросил:

— Вы насчет сегодняшнего прыгуна с Девяносто шестой?

Рики кивнул. Детектив показал Рики на дюжину выстроившихся вдоль стены стульев. Занят был только один — чумазой, забрызганной грязью женщиной неопределенного возраста с жесткими серебристо-серыми волосами. Женщина разговаривала сама с собой. На ней было истертое пальто, которое она, покачиваясь на стуле, то и дело запахивала и поправляла. Бездомная шизофреничка — был диагноз Рики.

— Вы присядьте вон там, рядом с Лу Энн, — сказал детектив. — Я дам Риггинс знать, что появилась еще одна живая душа, с которой стоит поговорить.

Услышав имя женщины, Рики застыл. Потом, глубоко вздохнув, направился к стульям.

— Можно я здесь присяду? — спросил он.

Женщина с некоторым изумлением воззрилась на него:

— Он хочет знать, можно ли ему здесь сесть. Я что? Королева стульев? Пускай садится, где ему нравится.

Рики сел, немного поерзал, словно устраиваясь поудобнее, потом спросил:

— Так, значит, Лу Энн, вы были в подземке, когда тот мужчина упал на рельсы?

Лу Энн подняла глаза к лампам дневного света.

— Так он хочет знать, была ли я там, когда мужчина упал под поезд. Я скажу ему, что видела: везде кровь и люди кричат. Потом явилась полиция. — Лу Энн повернулась к Рики. — Я видела, — сказала она.

— Что вы видели, Лу Энн?

Она кашлянула, прочищая горло.

— Он хочет знать, что я видела. Хочет знать про мужчину, который помер, и про красивую женщину, которая подошла ко мне и говорит, да ласково так: «Ты это видела, Лу Энн? Ты видела, как человек шагнул за край, когда подошел поезд, как он просто взял да и прыгнул?» И говорит мне: «Никто его не толкал, Лу Энн, — так она говорит. — Будь совершенно в этом уверена, Лу Энн. Никто его не толкал». А потом прямо рядом с ней мужчина, и тоже говорит: «Лу Энн, ты должна рассказать полиции, что видела». И тут красавица дает мне десять долларов. Тебе она тоже десять долларов дала?

— Нет, — медленно ответил Рики, — мне она десяти долларов не дала.

Рики поднял взгляд и увидел, что к нему идет детектив Риггинс. В знак приветствия она наградила его постной улыбкой:

— Вы здесь по поводу мистера Циммермана?

Ответить Рики не успел, детектив уже заговорила с Лу Энн:

— Лу Энн, я попрошу офицеров, чтобы они отвезли тебя на ночь в приют на Сто второй. Спасибо, что пришла. Ты очень нам помогла. Оставайся в приюте, возможно, ты мне понадобишься еще раз.

Лу Энн встала:

— Она говорит, оставайся в приюте.

— Прокатишься на машине, Лу Энн, будет весело. Если хочешь, я попрошу включить все огни и сирену.

Услышав это, Лу Энн разулыбалась и с детским восторгом закивала. Детектив махнула рукой двум полицейским:

— Ребята, обслужите свидетельницу по высшему разряду. Всю дорогу огни и сирена, ладно?

Рики смотрел, как умалишенная, сопровождаемая полицейскими, шаркает к выходу. Детектив Риггинс тоже проводила ее взглядом, потом вздохнула:

— Она еще не из худших. Я все гадаю, кто она на самом деле такая. Как вы думаете, доктор, может, кто-то где-то беспокоится из-за нее? Вдруг она наследница нефтяного короля или победителя лотереи. Интересно, что с ней приключилось? — Детектив Риггинс указала Рики на свой стол со стоявшим перед ним креслом. Они с Рики вместе пересекли комнату. — Значит, вы хотели поговорить? Вы лечили Циммермана, так?

Она вытащила блокнот и карандаш.

— Да. В течение последнего года он проходил у меня курс психоанализа. Однако…

— Какие-нибудь признаки склонности к самоубийству в последние две недели?

— Нет. Абсолютно никаких, — решительно ответил Рики. Детектив приподняла брови:

— Вот как? Совсем?

Рики поколебался:

— Я бы сказал, что он все еще продолжал борьбу с глубоко укоренившимися в нем идеями, которые отравляли ему жизнь. Однако ни одного из классических симптомов у него не наблюдалось. Иначе я предпринял бы шаги…

— А раньше кто-нибудь из ваших пациентов кончал с собой?

— Да. К сожалению. Но в том случае все признаки были налицо. Мои усилия оказались неадекватными глубине поразившей пациента депрессии.

— И эта неудача какое-то время мучила вас, док?

— Да.

— Плохо придется вашему бизнесу, если и другие ваши пациенты начнут один за другим прыгать под экспресс с Восьмой авеню, верно?

Рики откинулся на спинку кресла, сердито нахмурился:

— Мне не очень понятен смысл вашего вопроса, детектив. Риггинс улыбнулась:

— Ладно, тогда пошли дальше. Если он, как вы говорите, не покончил с собой, остается только одна версия — кто-то его толкнул. Циммерман говорил когда-нибудь о ком-то, кто его ненавидел? О деловом партнере? О бывшей любовнице?

Рики замялся. Он понимал, что ему открылась возможность сбросить с плеч бремя, рассказать полиции о письме, о визите Вергилии, об игре, в которую его приглашают сыграть. Нужно лишь заявить, что совершено преступление. Но Рики не имел ни малейшего представления о том, насколько это может оказаться опасным.

Он покачал головой:

— Нет, он ни разу не упоминал ни о ком, кто бы относился к названным вами категориям лиц. Но я искренне сомневаюсь, что он покончил с собой. Его состояние определенно не было настолько тяжелым. Запишите это и включите в ваш отчет.

Детектив Риггинс пожала плечами и с нескрываемой усталостью улыбнулась.

— Ваше мнение уже записано, доктор. — Она улыбнулась еще раз. — Готова поспорить, что в его личных вещах я откопаю предсмертную записку. Или, может быть, вы на этой неделе получите письмо. Если так, сделайте копию, чтобы я включила ее в отчет, хорошо, док?

Она покопалась в ящике стола, достала визитную карточку, которую не без напыщенности вручила ему. Рики, не взглянув на карточку, сунул ее в карман и встал, намереваясь уйти. Он быстро пересек офис сыскного отдела и уже в дверях, оглянувшись, увидел, что детектив Риггинс, склонившись над старенькой пишущей машинкой, начала выстукивать отчет, посвященный заурядной и, судя по всему, беспричинной смерти Роджера Циммермана.