Даффи толкнул кухонную дверь и с опаской, бочком, вышел на террасу. Осторожно втянул носом воздух. Он понимал, что имел в виду Вик, когда говорил, что здешнему воздуху не хватает чего-то настоящего. В деревне всегда пахнет чем-то, что сразу и не разберёшь: цветами, деревьями, травой и всяким таким непонятным. Приезжая в деревню, люди откидывают голову назад и смакуют воздух, они останавливаются под деревьями вдохнуть вожделенной вони. Они закрывают глаза и тычутся носами в розовые бутоны. С точки зрения Даффи, на вид цветы были вполне приятны, но нюхать их он всегда считал признаком дегенератизма. Он уже начинал тосковать по запахам большого города: горячей дизельной отрыжке автобусов, доносящемуся из закусочных аромату жареного лука, выхлопам намертво застрявших в пробке автомобилей.

Вик попросил Даффи подождать десять минут, а потом присоединиться к ним с Анжелой в бильярдной. Даффи наморщил нос. Вот ещё одно, что не нравилось ему в деревне. Слишком уж много там было мёртвых животных. Кто-то подкинул на крыльцо к Анжеле дохлую птицу; кто-то бросил в окно её домашнюю собаку; бывший уголовник приходит с тремя убитыми голубями. Даффи по опыту знал, что дела, в которых фигурируют мёртвые животные, как правило, очень неприятны. Взять хотя бы тот случай в Сохо, который начался с чудовищно жестокого обращения с котом. Зажарили, вроде бы, в гриле, мало того — на вертеле. Даффи и по сей день не любил об этом вспоминать. Человеку неискушённому Браунскомб-Холл мог бы показаться поместьем елизаветинской эпохи, но на самом деле он был построен в 80-е годы XIX века для банкира, который чуть было не стал лорд-мэром Лондона. Изначально часть первого этажа задумывалась как мужская половина; были предусмотрены курительная, оружейная и бильярдная комнаты, а под ними помещался обширный подвал, где несостоявшийся лорд-мэр хранил марочные вина, большую часть которых ему так и не довелось отведать. Оружейной больше не было, остался лишь один шкаф с оружием, ключ от которого Вик хранил у себя; курительная задолго до того пала, не устояв перед женской эмансипацией; а представления Вика о винных запасах сводились к тому, чтобы затариться в супермаркете таким количеством молодого португальского «Виньо верде», чтобы хватило на неделю. Только бильярдная сохранила своё первоначальное назначение, но и в ней были произведены некоторые изменения, когда дом приобрёл Иззи Данн — клавишник группы «Отморозки», у которого из зада вечно торчало перо. Иззи испытывал лёгкий приступ паранойи при виде обширного — шесть футов на двенадцать — затянутого зелёным сукном пространства и ещё большую паранойю от собственного неумения загнать долбаные шары в долбаные дырки, поэтому он заменил бильярдный стол на меньший, для игры в пул; в прямоугольные ниши в алебастровом сводчатом потолке бильярдной он вставил фотографические изображения своих собратьев-музыкантов, и всё помещение от этого только выиграло, верно? Вик, который помнил время, когда унылый бильярдный зал для непьющих над ателье Бертона[4]The Burton Group — крупная компания по производству и продаже мужской одежды. Основана в 1900 г.
был лучшим местом, чтобы скоротать время в дождливую погоду, возобновил традицию и за сравнительно скромную сумму подыскал себе через какого-то приятеля антикварный бильярдный стол с набором кристаллитовых шаров и полудюжиной киев в придачу. Белинда считала, что комнату следует принарядить, поэтому заменила яркую лампу прямо над столом рассеянным освещением, поставила обитый вощёным ситцем диванчик — на случай, если кому-то захочется посмотреть на игру, убрала фотографии рок-звёзд и покрасила потолочные перемычки в розовый цвет. Но, несмотря на всё это, несмотря даже на то, что они чаще называли её не бильярдная, а снукерная, в комнате по-прежнему сохранялся дух былых времён.

Вик поднялся с ситцевого диванчика, уступая место Даффи. Анжела словно бы и не заметила замены. Покуда Вик шёл к двери — проходя мимо бильярда, он катнул один шар рукой — Даффи изучал её профиль. Слегка угловатый подбородок, округлые скулы, карие глаза, под ними небольшие мешочки, бледные щёки оттеняют огненные крашеные хной волосы, и от этого они выглядят ещё более неестественными. Привлекательная женщина, требующая планово-профилактического техосмотра.

— Вик сказал, у вас неприятности.

Она глянула на него весело и ясно. Анфас её подбородок казался мягче, нос — прямее, большие карие глаза — ещё больше. Какая-то искра скользнула между ними, на мгновение она вдруг показалась ему оживлённой, жизнерадостной, сексуальной — явно не из числа помешавшихся на буколике аристократок в зелёных сапожках. Потом она снова затуманилась, как если бы вопрос Даффи только что дошёл до её сознания.

— У меня всё прекрасно, — ровным, без выражения голосом сказала она.

— Сожалею насчёт собаки. Кто мог такое сделать?

— Сейчас полно всяких извращенцев, — проговорила она неопределённо.

— Но разве вы не хотите найти того, кто это сделал?

Анжела пожала плечами.

— Зачем искать какого-то выродка, которому нравится убивать собак?

— Чтобы он этого больше не делал. Чтобы наказать его.

— Все мы наказываем себя сами, разве нет?

На губах Анжелы появилась сонная полуулыбка, которой — возможно, специально, — был придан оттенок загадочности.

— Разве да? Послушайте, я знаю, это меня не касается…

— Но это и вправду вас не касается. У меня всё чудесно, я же вам говорю.

— Вас кто-то шантажирует.

— Никто меня не шантажирует. Всё чудесно. Я выхожу замуж. Вы курите?

— Нет. Да, я слышал. Мои поздравления. Это Вик сказал мне, что вас шантажируют.

— С чего он только это взял? Он милый, наш Вик. Он, наверное, не так понял что-нибудь, из того, что я сказала.

— Он не глуп, наш Вик.

— Нет, он не глуп, он милый. Но иногда он что-нибудь не так понимает.

— Но ведь он понял, что вас следует опекать? Вы ведь за этим сюда и переехали?

Анжела по-прежнему не смотрела на него, волосы её в рассеянном свете слегка поблёскивали.

— Все мы немного нервничаем, когда нам предстоит сделать какой-то важный шаг, правда? Вот и я тоже нервничаю.

Этак мы никуда не доберёмся, подумал Даффи. А он, к тому же, не знал, насколько сильно можно на неё давить. Идти этим путём было так же утомительно, как ехать на катафалке. Промелькнувшая в самом начале искорка оживления больше не показывалась.

— Насчёт вашей собаки. Это ведь вы её украли, верно?

— Что вы имеете в виду?

— Выкрали из чулана, чтобы похоронить. В смысле, должным образом.

— Очень глупое предположение.

— Правда?

— Да, очень глупое.

Если б оно было очень глупым, подумал Даффи, она бы разозлилась. Но она и не думала злиться. Она просто вела себя так, будто его вмешательство в её жизнь было совершенно неоправданным — с её точки зрения так оно, наверное, и было.

Тут, слегка скрипнув, отворилась дверь.

— Так вот вы где. Маленький тет-а-тет? Разрешите мне сыграть роль старой дуэньи?

— Мы уже закончили, Дамиан, — сказала Анжела; она поднялась с софы и медленно вышла из комнаты.

— Шепчетесь тут с нашей невестой? — проговорил Дамиан. — Гадкий. Мне придётся рассказать о вас большому Генри.

— Как вам кажется, с ней всё нормально?

— С Анжелой? Лучше некуда, вы, разве, не находите?

— Я её не знаю. А где Генри?

— Дома, я полагаю. В своём доме, — добавил Дамиан, словно Даффи был чересчур туп для того, чтобы понять коротенькое «дома».

— А где это?

— Что-то около трёх миль отсюда.

— Что он там делает?

— В каком смысле, «что он там делает»? По всей вероятности, лично осеменяет своё поголовье. Или, может быть, играет в крестословицу со своей матушкой.

— Нет, я имею в виду, почему он не с Анжелой.

— Старая английская традиция. В ваших кругах, возможно, не принятая. За несколько недель до брака муж и жена стараются меньше видеться, чтобы к знаменательному дню сосуды их вожделения переполнились. Не желаете одну быструю?

— Понятно, — сказал Даффи. Дамиан укладывал в треугольную рамку красные шары, затем, прищурив один глаз, выверил аккуратность укладки и дополнил вершину пирамидки розовой «шестёркой». — Нет, я немного устал.

— Значит, бедняжке Дамиану снова придётся играть с самим собой. Вот так всегда, — добавил он мрачно. Если бы там была Салли, она бы, возможно, сказала, что не слышала ничего более забавного с тех пор, как последний раз слышала что-то такое же забавное. Даффи разочаровал Дамиана, не сказав ничего.

— Да ладно вам, на худой конец, хоть разбейте мне, что ли.

Даффи поставил биток в полукруг и решил, что сейчас покажет этому юнцу кое-что интересное. Удар от двух бортов, минуя чёрный шар, в основание пирамиды. Таков был план, но то ли кий, то ли освещение, то ли сукно, то ли — и это наиболее вероятно — расположение духа самого Даффи привело к тому, что биток угодил аккурат в чёрный шар.

— Семь очков долой, — насмешливо проговорил Дамиан.

— Я немного устал, — сказал Даффи, — может быть, завтра.

— Вот так всегда, — пробормотал Дамиан и, легонько толкнув биток кием, вернул его в «дом».

Закрывая за собой дверь бильярдной, Даффи подумал: «Вот из-за таких, как ты, на таких, как я, всех собак и вешают». Хотя сексуальная ориентация Дамиана не была для него вполне ясна, да и насчёт самого себя Даффи не всегда бывал до конца уверен, но он уже достаточно насмотрелся на Дамиана, чтобы решить, что если бы он, Даффи, был заурядным гетеросексуалом, этого вельветового хлыща с дёргающимся носом называл бы не иначе, как пидором поганым. Но Даффи, конечно, не был ни заурядным, ни гетеросексуалом, и то, что Дамиан фигурально назвал «сосудом вожделения» существовало для него в двух ипостасях. Но, раз стерев для себя эту границу, Даффи стал особенно осторожен в оценках других людей, и если бы он встретил Дамиана за стойкой в «Аллигаторах» или даже «Карамель-клубе», и у того из заднего кармана торчало бы несчётное количество носовых платков, а на животе болталось столько ключей, сколько у матёрого автоугонщика, он и тогда предпочёл бы не высказываться так уж определённо. Даффи не нравилось, когда голубые выставляли свою ориентацию напоказ, а когда этим занимались побывавшие в университете смышлёные юнцы, это нравилось ему ещё меньше. Он считал, что те, кто знает много учёных слов, просто обязаны быть визуально адекватными.

Он брёл по тёмному коридору, там, где некогда помещалась кладовая для провизии, а ныне квартировало множество разнокалиберных пылесосов, и чувствовал, что словно бы заблудился. Ему ещё никогда не приходилось бывать в таких больших домах, и сейчас его сбивало с толку главным образом то, что в них никогда не знаешь, где тот или иной их обитатель находится. Где, например, сейчас Анжела? (Глотает какую-нибудь дрянь?) Где Таффи? (Исподтишка разбирает крышу, готовит путь для отступления?) Где Белинда? (Совершает моцион с наушниками на голове: учится говорить как настоящая леди?) За всеми не уследишь; это беспокоило Даффи. Там, откуда он был родом, если кто-то вышел из комнаты, и его нет в кухне, значит, он в ванной. Всё очень просто, никаких проблем. В Браунскомб-Холле было больше туалетных (так, он слышал, называет уборную Вик), чем в тех домах, где привык жить Даффи, бывало комнат.

В комнате, которую агенты по продаже недвижимости обозначили как гостиную, а Вик старался называть залой, Даффи увидел Лукрецию. Она полулежала на софе, курила и читала экземпляр «Татлера».[5](«Сплетник») — журнал о светской жизни; печатает биографические очерки, моды, фотографии гостей на приёмах и премьерах. Издаётся в Лондоне.
На маленьком столике, который Белинда, возможно, приобрела в Бирме, но вероятнее всего, в Марбелье, стоял стакан с разбавленным виски.

— А где все остальные?

Лукреция неопределённо помахала рукой в воздухе, что, по-видимому, означало, что все остальные так же успешно занимаются своими делами, как и она сама.

— Что вы делаете?

Лукреция подняла голову и спокойно глянула на него. Она казалась ему очень элегантной, словно поддерживающие её в безукоризненной форме портные, парикмахеры и горничные отошли от неё всего пару минут назад. Он всё ещё не решил, на кого она похожа, когда она улыбнулась.

— Я читаю заметку довольно неплохого ресторанного критика по имени Бейзил О’Сил в журнале, который называется «Татлер». Я не думаю, что эти вещи для вас актуальны.

— Нет.

— Он пишет о ресторане, который называется «Ль’Эскарго». Как вы находите тамошнюю кухню?

Даффи ответил не сразу. Он размышлял, не кроется ли в этом вопросе какой-то подвох. Наконец, он, самым небрежным тоном, на какой был способен, сказал:

— Когда я был там в последний раз, всё было очень мило.

Лукреция едва заметно улыбнулась. Интересно, какая она бывает, когда улыбается по-настоящему.

— Если вы так неумело пытаетесь вызвать меня на разговор, вынуждена заметить, что вы весьма слабо ориентируетесь в той области, о которой заводите речь.

— Замётано. Знаете, я, пожалуй, пойду прилягу.

Лукреция вновь принялась читать, что накропал этот Бейзил-Осёл о «Золотой Сардельке» в «Вестнике дрочилы». Да бог с ней, подумал Даффи. Занятно: она так и обдала его холодом, но он не разозлился. По крайней мере, после Дамиана хоть какое-то разнообразие. Раз уж ей так нравятся рестораны, он мог бы сводить её к Сэму Вичи и посидеть там, пока кто-то ворует из стиральной машины его носки. Два тоста, Сэм. «Сию-сикунду-налисуем».

Даффи вернулся к себе в спальню. Он боялся, что Белинда загонит его спать на чердак, но ему выделили очень милую комнату, с ковром, удобной мебелью, занавесками, кипой журналов, и всего-навсего в четверти мили от ближайшего туалета. Но, может быть, в этом и состоял замысел Белинды. Она поселила его в худшую из комнат, а он всё-таки считал её очень милой — и это подтверждало то, что думала о нём Белинда. Да ладно, из-за Белинды ему уж точно переживать не стоит. Он подошёл к окну, которое, само собой, было целёхонько, чуть-чуть приоткрыл его и втянул носом воздух. Нет, хватит уже на сегодня, подумал он и наглухо закрыл раму.

Он лёг на кровать в поношенном коротковатом халате, которым снабдил его Вик, и примерно сорок пять секунд листал журнал «Деревенская жизнь». Журнал ему тоже не понравился: фото шикарной девицы в жемчугах, готовящейся испытать то, что Дамиан называл брачным переполнением, множество снимков с дорогущей мебелью и страничка писем, где люди спрашивали у редакции, как приручить ежа. Даффи понял в этом журнале так же мало, как если бы он был написан на иностранном языке.

Он лежал на спине и пытался разобраться в своих мыслях по поводу Анжелы. Кроме того очевидного факта, что она не была с ним откровенна, мыслей, в общем-то, не было. Зачем кому-то было убивать её собаку? Связано ли это с тем, что её кто-то шантажирует, — сама она, кстати, это так и не подтвердила. И куда делся труп? И что, убийца и похититель — одно и то же лицо, или нет? Содержалось ли во всём этом что-либо противозаконное, к чему имелись некоторые предпосылки, но до сих пор не имелось ни одного прямого свидетельства, нет, Ваша Честь, одни только слухи. А кому помешал его фургон? Ведь это же было совершенно ни к чему, а может даже, было провокацией, словно кто-то говорил: «Пошёл ты на хрен, Даффи, ты, и фургон твой поганый, и сигнализация сраная». А теперь ещё и столовое серебро пропало.

Было час ночи, когда Даффи наконец решил, что пора уже спать. Прежде всего, прогуляемся до ближайшей уборной. По его совету, Вик отключил датчики давления и оставил сигнализацию только на внешних дверях, так что Даффи, при желании, мог бесшумно расхаживать по дому и присматривать за его обитателями, но, несмотря на это, идя по коридору, он ступал по ковровой дорожке с такой осторожностью, словно датчики были через каждый метр.

В халате с чужого плеча он чувствовал себя немножко по-дурацки. Халат был синий, шёлковый, и на спинке его раскинула крылья большая золотая птица, вроде орла, но только пошикарней. Надо будет спросить у Вика, кто это. Халат оказался даже ещё короче, чем он решил сначала: если он так короток ему, то докуда же он, чёрт побери, Вику, ведь тот на три-четыре дюйма выше, чем Даффи. Может статься, к такому халату полагаются какие-нибудь штаны, вот только они Даффи не достались?

Выйдя из того, что вероятно, было туалетной комнатой, потому что выглядело куда шикарнее, чем любая из уборных, в которые Даффи в своей жизни захаживал, он почувствовал, что спать ему расхотелось. В доме царила тишина, но горящие там и сям лампы обещали, что вы, в любом случае, не заблудитесь. Возможно, они оставляли на ночь зажжённые лампы как символ своего богатства. Проснёшься среди ночи, увидишь пробивающуюся из-под двери жёлтую полоску и с облегчением подумаешь, что у тебя всё ещё есть деньги, которые можно жечь, — и значит, можно заснуть спокойно. А может, свет не выключали для удобства тех, кто привык по ночам ходить друг к другу в гости.

Даффи решил зайти в общую комнату и взять тот глянцевый журнал, что накануне читала Лукреция. Надо ему побольше узнать о ресторанах. Крадучись спустился на нижний этаж. Всюду ковры, неудивительно, что Вик сказал, что тапочки ему здесь не понадобятся. Так, двигаясь неслышно, как мышка — без каких-то особых на то причин, а так, скорее из вежливости, — Даффи добрался до общей комнаты или залы. Взял с низенького кофейного столика со стеклянной столешницей экземпляр «Татлера», потом вдруг остановился. Можно сделать как-нибудь поумнее, подумал он, положил журнал обратно на столик, огляделся в поисках лотка с газетами, перебрал их и нашёл номер «Татлера» за прошлый месяц. Да, это будет не так заметно.

Он уже собирался подняться к себе, и тут ему послышался какой-то шум. Приглушённый, но всё-таки шум. Он пошёл по коридору мимо бывшей кладовой, где ныне пылились пылесосы, и вошёл туда, где прежде была так называемая «мужская половина». Словно отдавая дань этой умершей традиции, ковёр уступил место грубому войлочному покрытию, которое босые ступни Даффи восприняли совсем не так благостно. О, чёрт! Он задрал левую ногу и потёр подошву об икру правой. От этого полы его халата распахнулись, и он стал похож на взлетающего аиста. Надо тебе было всё-таки надеть брюки, Даффи. Да, шум определённо доносился из бильярдной. Он осторожно толкнул тяжёлую дверь и вошёл внутрь.

Существует множество разновидностей снукера, и кое-какие из них Даффи знал. Были среди них и такие замысловатые, в какие играли только бранчливые профи в лондонских клубах, и с этими, понятное дело, Даффи знаком не был. Но игру, в которую играли на бильярдном столе Браунскомб-Холла, нельзя было найти ни в одном учебнике, даже самом замысловатом. Прямо перед Даффи, нацелившись битком в синий шар, склонилась над столом фигура в вельветовых брюках. На дальнем конце стола, втиснув копчик в лузу, сидела Салли. Юбка у неё была задрана на талию, одна нога прижата к боковому борту, другая — к дальнему, так, что получался прямой угол. Даже с того места, где стоял Даффи, было понятно, что трусиков на Салли не было, — как и то, куда именно целил Дамиан. Разноцветные снаряды с прошлых попыток праздно лежали у её бёдер. Салли непрерывно хихикала. Даффи заметил, что она не сняла туфли, и каблуки царапали суконное покрытие.

Синий шар Дамиан нацеливал по красному, который был совсем близко от мишени. Наводка помогла: синий угодил точно в цель.

— Один есть! — выкрикнул он.

— Ох, хорошо бы ты ещё подогрел шарики, — отозвалась она.

— Грязная девчонка, — проговорил Дамиан, взяв биток и устанавливая его для следующего удара. — Грязная девчонка.

Даффи понимал, что оба давно заметили его присутствие, — и оба его откровенно игнорируют. Он повернулся к двери. Когда он уже закрывал её за собой, до него донеслось бормотание Дамиана: «Боже, какой омерзительный халат».

* * *

Идея Вика состояла в том, чтобы Даффи провёл в Браунскомб-Холле несколько дней, прикидываясь, будто чинит сигнализацию, а на деле — наблюдая в оба глаза и держа ушки на макушке. Затруднение было в том, что если Даффи и впрямь начнёт старательно поднимать половицы и проверять датчики и проводки, это помешает ему присматривать за Анжелой и следить, чтобы никто её не тревожил. С другой стороны, если он только и будет, что наблюдать, это заставит усомниться в его профессионализме, а Вика выставит растяпой: мало того, что он доверил этому своему приятелю устанавливать сигнализацию, которая оказалась никуда не годной, так он ещё нанял этого придурка её починять, а он теперь что делает? Слоняется по дому, словно турист, живёт на всём готовом, и ладно. Вы только подумайте, я застукал этого ремонтника, когда он воровал журнал «Татлер»! И куда катится Англия?

Даффи понимал, что мистификацию с ремонтом надо протянуть как можно дольше, а потом им придётся либо придумать другой предлог, либо открыться. Всё же был Банковский Выходной, нерабочий понедельник, и может быть, вид чего-то, хоть отдалённо напоминающего работу, произведёт на местную шатию-братию хоть какое-то впечатление. Ещё со школьных времён он знал, что зажатая в руке смахивающая на записку бумажка даёт тебе возможность свободно разгуливать по всему зданию. Один учитель думает, что другой учитель дал тебе какое-то поручение, и никто никогда не требует, чтобы ты объяснил, в чём дело. Даффи пробовал этот способ и раньше, теперь же он с немалой долей удивления обнаружил, что если расхаживать с умным видом, держа в одной руке моток проволоки, а в другой — плоскогубцы, время от времени останавливаясь, чтобы смерить взглядом стену или окно, окружающие решат, что, хотя для их разума, то, чем ты занят, непостижимо, это должно быть что-то ответственное, и тебя нельзя отвлекать от дела. Профессиональные электрики, возможно, только этим и занимаются.

В бильярдной он увидел миссис Колин, она тащила за собой пузатый пылесос. Даффи взглянул на стол и подумал, не было ли то, что он видел ночью, тошнотворным, болезненным сном. «Какой омерзительный халат», — вновь раздалось у него в ушах. Он взглянул на сражающуюся со стальным мастодонтом миссис Колин; хотел бы он знать, почему нет специальных пылесосов для таких домов, как этот. Когда он был ребёнком и ходил гулять в парк, его всегда поражали газонокосилки, на которых разъезжали парковые рабочие: сиди да рули, никаких тебе хлопот. Вот бы так и с пылесосами. Он представил, как миссис Колин разъезжает на пылесосе по коврам и паркету Браунскомб-Холла, по мере надобности пугая гудком тех, кто мешает её движению.

— Миссис Колин, можно задать вам вопрос?

Миссис Колин выключила пылесос и посмотрела на него.

— Почему вас зовут миссис Колин?

Она улыбнулась, отвернулась, включила пылесос и вновь принялась за работу. Возможно, это был намёк. Даффи продолжил исследовать дом. Толкнул дверь, ведущую в погреб, и по бетонным ступенькам спустился вниз. Он ожидал, что в погребе будет сыро, но вместо этого ощутил сухой, затхлый запах. Ряды полок, на которых несостоявшийся лорд-мэр складировал марочные вина (которые так и не успел попробовать), протянулись чуть ли не под всем домом. Вик предпринял неуверенную попытку подражания: на двух ближайших полках стояли ящик с «Виньо верде» и ещё один — с розовым шампанским. Даффи взял бутылку шампанского и взглянул на этикетку. Рядом на стене висел очень старый термометр — возможно, повешенный здесь ещё несостоявшимся лорд-мэром с тем, чтобы отслеживать вредоносные температурные колебания. Но для Даффи было очевидно, что молодое португальское не задерживается в погребе настолько, чтобы эти самые колебания могли на него хоть как-то повлиять.

На кухне он увидел Белинду в обтягивающих пышные ягодицы брючках для верховой езды, и Вика, которому сказал, что готов предложить модификацию всей системы сигнализации и что лучше всего это будет обсудить, если они с ним выйдут на террасу, спустятся на лужайку и отойдут куда-нибудь подальше от дома и любопытных ушей. Перед тем как уйти, Даффи спросил Белинду, не могла бы она уделить ему сегодня минутку.

— Боюсь, я не разбираюсь в сигнализации, — ответила она.

Он посмотрел на неё, словно говоря, да ладно, милочка, ты ведь знаешь, о чём я. Её взгляд ответил: конечно, я знаю, о чём ты, но я была бы не я, если б не ответила именно так, как ответила.

На лужайке, где их с Виком никто не мог услышать (если только Джимми, согласно своему плану по десантной подготовке, не нарыл уже под землёй туннели и не снабдил их подслушивающими устройствами — нельзя было исключать и такую возможность), Даффи сказал:

— Мне нужны дополнительные сведения.

— Спрашивай.

— Зачем ты пустил к себе всех этих объедал?

— Следи за тем, что говоришь, или тебе когда-нибудь отрежут язык и сделают из него жаркое. Они мои друзья, мои гости.

— Друзья Белинды, а твои гости.

— Может, и так. Ну и что. Мне нравится, когда дом не пустует. Я пока что не трясусь над каждым пенни. И вообще, главное для нас — позаботиться об Анжеле.

— Ты их для этого и пригласил?

— Ну, не всех. Салли и Дамиан — да, я хотел, чтобы они её развлекали.

Даффи подумал о том, где была Анжела, когда Дамиан и Салли развлекали сами себя на бильярдном столе.

— Что насчёт Лукреции?

— Она подруга Анжелы. Мы её давно знаем. Она помогает со свадебным платьем, или чем там они занимаются, — туманно пояснил Вик.

— Джимми?

— Ну… Джимми… как же без него. Он не всё время проводит здесь. У него лагерь где-то в лесу.

— Ты серьёзно?

— Конечно. Само собой, у него есть и дом где-то тут же, в округе, и здесь он бывает иногда по нескольку дней, но у него там, в лесу, устроено что-то вроде лагеря. Ему там нравится. Наверное, это напоминает ему армию.

— Это оттуда он заключает сделки с недвижимостью?

— Не думаю, чтобы Джимми продавал так много домов, чтобы твоя ирония была уместна, — ответил Вик.

— А Таффи?

— А Таффи… Таффи — гость этого дома, — по голосу Вика можно было подумать, что он ещё не вполне привык употреблять это выражение.

— После того, как он «погостил» в «Мейдстоуне» и «Скрабсе», ему это, наверное, кажется райским местом.

— Ты не умеешь прощать, Даффи.

— Нет, но я думаю, что если ты приютил у себя известного жулика, и начало пропадать столовое серебро, два и два сложить нетрудно.

— «Приютил» — слово не из твоего словаря, Даффи. Да мне и самому оно никогда не нравилось. Не думаю, что Таффи интересует моё столовое серебро. У себя не крадут, верно?

— А что, твой дом — это и дом Таффи?

— Даффи, я буду с тобой откровенен. Я знаю Таффа довольно давно. Я знал его ещё до того, как он угодил в газеты. И скажу тебе, он переменился. Он стал другим человеком.

— Да неужели?

— Именно так. И я могу тебе это доказать. Он стал нудным.

— В каком смысле?

— Это всё оттого, что за решёткой он изучал социологию. Он теперь любит всё растолковывать. Бывало, положив глаз на чужую вещь, он брал её себе, и дело с концом. Теперь, даже если он увидит банк, и дверь в деньгохранилище будет распахнута, он захочет сначала проштудировать всю историю Уолл-стрита, а уже потом решит, чувствовать ему там себя как дома или нет.

— Неплохое применение.

— Больно уж ты циничен, Даффи, вот в чём твоя беда. Я всегда знал, что копперы куда циничнее бандитов. И готов побиться об заклад, что бандиты куда больше жертвуют на благотворительность.

— Это потому, что они зарабатывают куда больше копперов.

Вик засмеялся.

— А вот с Таффи я об этом даже не заикаюсь. Ему тут же захочется что-то доказать.

— Давно он здесь?

— Месяц, может, два.

Даффи вопросительно поднял брови.

— Ему не так-то легко найти работу. Ты представить себе не можешь, насколько предвзяты бывают люди.

— Убедись, что он не возьмётся оформить своё пребывание у тебя официально. Типа, не может жить нигде, кроме как в загородных особняках.

— Это уж моя забота.

— И твоего банковского управляющего.

— У меня всё в порядке, Даффи. Не нужно обо мне волноваться.

— Ладно. Теперь скажи мне, какой дурью они тут у тебя травятся?

— Никотином, конечно. Может, и алкоголем тоже.

Даффи ждал.

— Я не знаю, да я и не спрашиваю. Я не интересуюсь ни тем, кто с кем спит, ни тем, курят ли они травку.

— Принимая во внимание ваши прежние деяния, — начал Даффи, словно зачитывая приговор.

— Да пошёл ты. Я же плачу тебе, ты ведь не станешь на меня стучать, верно?

— Верно. Ладно. Так у кого из них любовь-морковь с Анжелой?

— Ну, у Генри, я надеюсь. Но я же сказал…

— Да ладно, Вик, если ты не спрашиваешь, это не значит, что ты не знаешь, так ведь?

— Ну да.

— И что?

— Ну, Джимми несколько лет был очень ею увлечён.

— И когда она обручилась с Генри, ему это встало поперёк горла?

— Трудно сказать.

Даффи хмыкнул.

— Нет, я имею в виду, трудно сказать, потому что это ведь Джимми. Помнится, он действительно провёл некоторое время у себя в лесу. Но… видишь ли… может, всё дело в том, что в то лето расплодилось на удивление много кроликов.

— Очень убедительно. Кто-нибудь ещё?

— Я уже тебе сказал, они одна компания.

— Дамиан? Таффи?

— Ты думаешь, Дамиан этим интересуется? Таффи? Да нет, раз уж она помолвлена с Генри. Она бы не поступилась этим ради Таффи.

— Ты?

— Даффи, это что, лесть?

Даффи ждал.

— Ты что, не помнишь, была такая старая открытка? С двадцати до тридцати — три в неделю запусти. Если есть уж тридцать лет — раз в неделю, и привет. Если больше сорока — можешь говорить «пока». Нет, надо показать тебе эту открытку.

Даффи ждал.

— Так ты не шутишь? Послушай, честное слово, если у тебя есть Белинда, тебе не нужна Анжела.

— Хорошо, — сказал Даффи. — Это пока всё, сэр, — добавил он, переходя на тон полицейского, — но не изменяйте местопребывания, не сообщив об этом нам. И сдайте на время свой паспорт.

— Браво! — сказал Вик.

— Да, раз уж мы здесь, скажи мне ещё кое-что. Почему миссис Колин — миссис?

Вик ухмыльнулся.

— Когда она только к нам поступила, у неё был ухажёр, и мы всё спрашивали её: «Когда мы уже будем называть вас „миссис“?», ну и всякие там подковырки. Она порвала с ним — почему, мы так никогда и не узнали — и мы решили, что больше не будем её так называть, но её почему-то это задело. Даже забавно. Ну вот, с тех пор она так и осталась миссис Колин.

— Понятно. И ещё одно. Тот халат, что ты мне дал. Что за орёл там нарисован?

— Это не орёл, это птица феникс.

— Опять геральдика?

— Да.

— Я эту геральдику никогда не пойму.

— Ну, феникс означает…

— Не надо, Вик. Мне не интересно.

Даффи пошёл по лужайке, завернул за угол, пересёк гравийную дорожку и направился к конюшням. Конюшни были не так богато обшиты деревом, но всё равно напоминали Даффи особняк в лондонском предместье, который могли себе позволить только очень богатые люди. Строение давало приют двум лошадям, трём автомобилям и мистеру и миссис Хардкасл. Лучшее помещение занимали лошади — и они же, вне всякого сомнения, получали максимум отпущенного Белинде тепла, но и у Хардкаслов было две комнаты внизу, две наверху и столько места для парковки, сколько их душе было угодно. Даффи ещё не видел Рона Хардкасла, исполнявшего обязанности садовника, конюха и мастера на все руки; не увидел он его и сейчас. Дверь открыла миссис Хардкасл.

— Я тут хожу, проверяю сигнализацию, и мистер Кроутер думает, не подключить ли конюшни. Вы не возражаете, если я…

— Осматривайтесь, — ответила миссис Хардкасл, — я уже уходила. Мне надо готовить обед. Мужа тоже сейчас нет. Но брать у нас всё равно нечего.

— Да, но, наверное, тут всё дело в лошадях, — Даффи почувствовал, насколько неубедительно то, что он говорит. А может быть, и нет: защитить лошадей, а не мистера и миссис Хардкасл. Да, это, пожалуй, похоже на Белинду.

К лошадям он заглядывать не стал. Лошади кусаются. У них там бывают такие укороченные дверцы, и они сидят себе тихонько среди сена и ждут, пока ты сунешь к ним свой любопытный нос. Щёлк! и носа нет, а может, и половины лица. Вместо этого Даффи заглянул в гараж; там стояли бежевый «Рейндж-Ровер», красный «Эм-Джи» и «Датсун-Черри» неопределённого оттенка, вроде фиолетового, но не фиолетового. Так он дошёл до квартирки Хардкаслов. У них тоже были такие дверцы из двух половинок, как у лошадей. Даффи откинул щеколду на нижней.

Это был чистенький маленький домик: кухня и общая комната внизу и две спальни и ванная наверху. Даффи осматривался исключительно как бывший полицейский, не получая от этого никакого особенного удовольствия. Бывает, что вам нравится рыскать по чужому жилищу — как правило, если там живут люди более состоятельные, чем вы — или менее добропорядочные. Ах, так вот на что ты тратишь все эти деньги, что получаешь за свои грязные махинации, думаете вы, держа двумя пальцами (словно лягушку) какую-нибудь уродливую гобеленовую подушечку. Но с обычными людьми, бедными людьми, людьми симпатичными вы не испытываете такого удовольствия. Заглядывать в их жизни вам так же неприятно, как если б кто-нибудь заглянул в вашу. Даффи лишь мельком глянул в спальни и пошёл вниз, а оттуда — на двор. На случай, если за ним наблюдают из дома, он отошёл на несколько шагов, затем окинул взглядом окна, крышу и кивнул. Он обогнул строение, прошёл мимо чистенького маленького огородика. За домом помещался угольный подвал, дровяной сарай и чуланчик с односкатной крышей. Даффи по инерции тронул дверцу чуланчика; она была заперта. Точно так же, по инерции, огляделся в поисках ключа. С ключами ведь всегда так: если их нет в одном очевидном месте, значит, они в другом, почти таком же очевидном. Нет под большим камнем? Переверните маленький. Или, вот как сейчас, нет под большим цветочным горшком? Загляните под маленький. Даффи поднял ржавеющий ключ и отпер дверь. Перед ним выстроился ряд вил, мотыг, лопат и бог знает каких ещё орудий садовода, но Даффи они не заинтересовали. Он подошёл к задней стенке сарайчика и стянул прикрывавшую какой-то квадратный предмет мешковину. Ну и ну. Он, конечно, ещё не был знаком с Роном Хардкаслом, и вполне могло оказаться, что сей джентльмен — знаток и тонкий ценитель вин, но на текущий момент Даффи отметил тот факт, что винный запас Рона был в два раза больше, чем у Вика — а точнее, два ящика «Виньо верде» и два ящика того самого розового шампанского, к которому был неравнодушен хозяин дома.

Даффи закрыл дверь и тут краем глаза увидел какое-то движение. Как ни в чём не бывало, положил ключ под маленький цветочный горшок, повернулся и неторопливо пошёл к огороду Хардкаслов. Маленькая тропинка шла вдоль леса и заворачивала обратно на лужайку. Он пошёл по тропинке, ступая так легко, как только мог, прислушиваясь и жалея, что в своё время не состоял в бойскаутах. Дойдя до лужайки, он, не переставая прислушиваться, сел на скамейку. Дождавшись нужного момента, произнёс:

— Джимми?

— Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт.

Даффи повернулся и увидел в трёх ярдах от себя распластавшегося на животе Джимми. На нём была камуфляжная куртка и сплетённая из папоротника самодельная шапочка.

— Чёрт. Как вы меня засекли?

— О, только в самом конце — вроде бы веточка хрустнула.

— А-а. Но как вы догадались, что это я?

— Ну, я подумал, что это либо вы, либо Бостонский душитель.[6]Между июнем 1962 и январем 1964 в Бостоне были убиты 13 пожилых женщин, все изнасилованы и задушены. Убийца Альберт де Сальво был изобличён и сознался в преступлении. Был приговорён к тюремному заключению. Позднее заколот ножом одним из заключённых.

Джимми лежал в папоротниках и, казалось, всерьёз обдумывал эту альтернативу.

— Что ж, это не мог быть он, — сказал он наконец и, подойдя, сел на скамейку рядом с Даффи. — Чёрт, — повторил он.

— Простите, если я всё испортил.

— Нет-нет, всё по правилам. Знаете что? Давайте попробуем ещё раз.

— Может, потом, Джимми. Мне надо починить сигнализацию.

— Ах да. Вы нашли, что искали?

— Что искал?

— Да.

Лоб у Джимми был сильно скошен назад, и подбородок тоже был сильно скошен назад, но между лбом и подбородком немного выпученные глаза смотрели прямо на Даффи. А он не такой тупой, каким кажется, пронеслось в голове у Даффи.

— То, что вы искали. В сарайчике.

— Нет. Я искал дохлую собаку. Её там не было.

— Ага.

— Вы тоже его искали?

— Кого?

— Рики.

— Нет. А зачем?

Ну, — сказал Даффи, — просто я подумал, что если бы мы с вами его нашли, то могли бы как следует похоронить. А так как-то несправедливо получается: сначала убили, а потом ещё и похитили. Уверен, что Анжела бы это оценила.

— Понимаю, — проговорил Джимми, — эта работёнка по мне. В здешнем лесу не многое укроется от глаз старого Джимми. Даффи кивнул с видом конспиратора, радуясь, что Джимми так быстро заглотнул наживку. Теперь Даффи не придётся лазать по лесу в поисках свежевырытых ям, терпеть укусы насекомых и крапивные ожоги: всё это сделает за него Джимми. Может, это жизнь в доме Вика заразила его хозяйской философией: подрядчеством — никогда не выполняй работу, которую может сделать за тебя какой-нибудь лопух, и если ничего не выйдет, так ведь дураки они и на то и есть дураки, разве нет?

— Анжела, наверное, очень этим огорчена? — спросил Даффи после довольно продолжительного молчания.

— Она великолепная девушка, — сказал Джимми, — великолепная.

Было ли это ответом на его вопрос, Даффи мог только гадать.

— Вы, похоже, хм… вы, похоже, к ней… неравнодушны?

— Любил много лет, — ответил Джимми, — любил много лет. Бедняга Джимми. Ничего он не добился. Мыть её машину — больше ни на что я не гожусь. Умом не вышел. Не то, чтобы женщины против этого возражали, — задумчиво продолжал он. И не слишком красив. Не то, чтобы женщины против этого возражали. Денег нет. Не то, чтобы женщины против этого возражали. Нет перспектив. Не то, чтобы женщины против этого возражали. Вот когда и первое, и второе, и третье, и четвёртое вместе, вот тогда женщины возражают. Бедняга Джимми.

— Это тяжело, — проговорил Даффи. Интересно, включает ли мойка машины и другие обязанности. Например, мотаться в Лондон за покупками, исполняя её капризы.

— Она будет счастлива с Генри?

— Деньги есть — зачем перспективы? — с горечью произнёс Джимми.

— А что этот Генри за человек?

Джимми некоторое время обдумывал вопрос, глядя через лужайку, как сверкает в озере вода.

— Человек как человек, для тех, кому нравятся такие, как он, — сказал он наконец.

— Понятно.

Они ещё некоторое время помолчали. Потом Даффи на ум пришла ещё одна мысль.

— Вы, наверное, умеете плавать.

— Умею.

— Может, у вас найдутся трубка для подводного плавания и ласты.

— Найдутся.

Джимми посмотрел на Даффи, потом перевёл взгляд на озеро.

— Да. Хорошая мысль.

Он встал.

— Приятно было с вами потрепаться.

— Да, Джимми.

— Что?

— Только, прошу вас, держите язык за зубами.

Джимми собрался было уходить, но сейчас снова шагнул к Даффи.

— Никогда не понимал, почему люди это говорят. Язык всегда за зубами.

В этот момент гонг позвал их в столовую. Во всё время обеда Даффи чувствовал неловкость. Посматривал на Джимми и почти ожидал, что тот вот-вот сболтнёт про их намерение прочесать леса и реки в поисках трупа Рики. Поглядывал на Лукрецию и думал, насколько вообще реально произвести на неё впечатление, читая шикарные журналы для снобов. Видел, как миссис Хардкасл подносит Дамиану очередную бутылку «Виньо верде», и думал, действительно ли то, что он видел, значило то, что он думал, это значит. А когда он смотрел на принимающего бутылку Дамиана, то даже не мог сказать, что при этом чувствует. Смущение? Неодобрение? Тошноту? И что после вчерашнего ночного эпизода можно сказать о сексуальных предпочтениях Дамиана? Что это: гетеро- или гомосексуализм, похоть или пренебрежение? Может статься, ни то, ни другое, возможно это просто минутное развлечение, смысл которого в том, что секс — такая же игра, как снукер. Салли тогда была, похоже, пьяна в стельку, иначе он бы её об этом спросил.

Что бы Дамиан обо всём этом ни думал, смущения он явно не испытывал. Поймав на себе взгляд Даффи, он спокойно посмотрел на него и сказал:

— Кстати, вы не забыли, что нам сегодня с вами предстоит играть?

— Играть?

— Вы обещали мне две-три партии.

— Обещал?

— Полагаю, прошлой ночью вы за этим и ходили на цыпочках по дому в этом вашем ужасном халате. Хотели попрактиковаться перед большим испытанием.

— А халат, между прочим, мой, — сказал Вик.

— Бог ты мой, — ничуть не затуманившись, проговорил Дамиан, — и кто опять тянул Дамиана за язык. Всё, что я могу сказать, это то, что я нисколько не сомневаюсь, что на вас он сидит гораздо лучше, мой дорогой Вик.

— Вот человек, — сказал Вик, — надень ему на шею петлю, он и оттуда вывернется.

— Я бы просто хрипел, — сказал Дамиан, — хрипел и хрипел.

После обеда Даффи работал в библиотеке: устанавливал датчик давления — что ж, хоть в этой части их легенда соответствовала действительности — и тут внезапно дверь отворилась, и появилась Салли. Она не то ещё находилась под действием выпитого за обедом вина, не то уже начала принимать аперитивы, не дожидаясь времени ужина, или просто по собственной инициативе соорудила себе какой-нибудь коктейль.

— Я так и думала, что вы здесь, — сказала она, валясь на софу, — я должна извиниться, вы знаете. — Она хихикала, будто извиняться было так же забавно, как слушать остроты Дамиана. — Спустила вам шины.

— Вы?

— Ну да. Вы ж не сердитесь? Это не я придумала. Дамиан сказал, давай спустим ему шины, ты с одной стороны, я с другой, а когда я сделала на своей, взял и удрал в дом. Сказал, ему послышалось, что кто-то идёт.

— Но зачем?

— Думала, будет здорово. Вы ж не сердитесь?

Она склонила голову набок, и тяжёлые тёмные кудри упали ей на лицо. Видно было, что ей уже надоело извиняться.

— Кстати, — сказал Даффи, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более незаинтересованно. — В следующий раз всё ж-таки снимайте туфли.

— В следующий раз? Но я больше не буду так делать. Второй раз это уже не так весело. И вы сразу поймёте, что это мы.

— Я не про фургон. Я про бильярдный стол. Шпильки портят покрытие.

Она помолчала, вспоминая предыдущую ночь так, будто это было месяц назад.

— Ах да.

Сейчас, когда она поняла, о чём речь, она снова принялась смеяться.

— В следующий раз я их сниму. Ох, эти шары были такие холодные!

— Не стоит вам этим заниматься, — сказал Даффи. Он не собирался этого говорить, хотел остаться в стороне. Это вырвалось само собой. Как бы то ни было, он и впрямь так думал.

— Делаю, что хочу, — огрызнулась она.

— Не стоит вам позволять ему делать такие вещи.

— Это типа того, что он не будет меня уважать, так, что ли?

Даффи пробормотал что-то невразумительное.

— Вы пещерный человек, знаете вы это? Пещерный человек. И с чего вы взяли, что я хочу, чтобы меня уважали?

Даффи имел в виду не совсем это, но что именно — не мог бы сказать сам.

— Это здорово, — проговорила она без всякого выражения.

Даффи подумал, что что бы он ни сказал этой девушке, большого значения это не имеет. Она, скорее всего, сразу же это забудет.

— Не следует вам столько пить.

— Это здорово, — отозвалась она.

— Это не здорово для окружающих.

— Вы первый, кому это мешает, пещерный вы человек.

— И не стоит вам принимать то, что вы принимаете.

— Это здорово, — сказала Салли. — Это здорово, это здорово, это здорово. А с вами уже не здорово. Сколько вам вообще лет?

— Достаточно, чтобы я мог быть вашим братом.

— Так нечего корчить из себя моего папашу! — выкрикнула Салли.

— Хорошо.

Салли, пошатываясь, ушла, и Даффи продолжал устанавливать датчик. Ему было не по себе. Опять то же самое. И в Браунскомб-Холле всё то же, что и на задворках Южного Лондона, где преступность выше, чем в среднем по стране. Когда появились первые тревожные сообщения о пристрастии молодёжи к парам клея, Даффи ещё служил в полиции. Ребята совали головы в полиэтиленовые пакеты и дышали растворителем. Вроде бы совершенно бессмысленное занятие. Даффи читал всё, что писали об этом в газетах. От клея болела голова, воспалялась кожа вокруг носа и рта, пропадал интерес к окружающему миру. У детей падала успеваемость, осложнялись отношения с домашними — и всё потому, что единственное, о чём они могли думать — это как бы забраться в какое-нибудь укромное место с полиэтиленовым пакетом и аэрозольным баллоном. И это было только начало. Нюхая клей, тоже можно получить передозировку. Они умирали. Десяти, двенадцати, тринадцатилетние дети умирали на улицах и всё по своей вине. Даффи не мог этого постигнуть. Можно винить родителей, можно винить учителей и торговцев, которые должны бы лучше знать, что они продают и кому, можно винить самих детей. Но кого бы вы ни винили, вы по-прежнему не понимаете.

Даффи хотел понять и однажды подошёл к ребятам в переулке, и они не убежали от него. Он не был ни учителем, ни социальным работником, а они были чересчур малы и неопытны, чтобы распознать полицейского. Он спросил у них, почему они это делают. Здорово, ответили они. Как именно здорово? Да по-разному здорово. Вот, например, здорово с самого начала гадать, ведь никогда не знаешь наверняка, что выскочит из этого мешка, когда ты нюхнёшь. И что выскакивает? Да разное, говорили они. Бывает, видишь всякое, вроде как громадные лягушки прыгают через дома, и это чудо. А то слышишь, как вокруг тебя воют ветры, но тебе не холодно, и ты видишь цвета, яркие, ослепительные краски, и тебе хорошо, да, тебе хорошо. Это здорово. И что потом? Потом уже не так хорошо. Ты вроде как опустился на землю, и тебе уже не так хорошо. Но ты знаешь, что будет следующий раз. Это здорово.

Ты не хочешь этого признавать, думал Даффи, но тебе придётся. Они делают это, потому что им от этого здорово, и не важно, происходит ли это под дождём за мусорным баком или в комфортабельной уборной — пардон, туалетной, — на границе Букенгемширского и Бедфордширского графств. Тебе кажется, что это «здорово» не стоит того, что они делают, да ты прямо-таки видишь, что оно того не стоит. Но с их точки зрения, это не так. Можно называть это наркотической зависимостью, но от правды не уйдёшь: они делают это, потому что это здорово.

* * *

— Белинда.

— Подержите-ка.

— Подержать? Её? Где?

— Ну не за хвост же, болван! Здесь.

Даффи пришлось взяться за ремешок, прикреплённый к одной из металлических штуковин — при этом руки у него оказались слишком близко от лошадиной пасти. Господи, какие они большие, эти лошади. Намного больше, чем по телевизору. Огромный выпученный глаз, чудовищной величины жила, губы как диванные подушки, оскаленные жёлтые зубы. И зачем им такие большие зубы, если они едят только траву?

— Спасибо, — сказала Белинда.

Даффи захотелось потрясти головой — вдруг у него заложило уши? Неужели она в самом деле сказала «спасибо»? Неужели он хоть раз что-то сделал правильно?

Пока он держал лошадь — вернее, пока лошадь великодушно стояла на месте и не убегала — Белинда спрыгнула на землю и теперь сняла с него бремя ответственности. Она повела лошадь в конюшню и сообщила, что пока её чистит — или моет, или что там делают с лошадьми после верховой езды — у них есть время поговорить. Даффи предусмотрительно встал у самого выхода. Ещё одной особенностью конюшен было то, что в них воняло лошадиным дерьмом.

— Как Анжела?

— Нормально.

— Как Анжела?

— Принимает слишком много антидепрессантов. Настроение меняется каждую минуту. Приходит, спит с нами чуть не каждую ночь. Вялая какая-то. Совсем забросила физические упражнения.

— Спит с вами?

— Это не то, о чём вы, извращенец, подумали. У нас в спальне есть кроватка. Она детская, но очень большая. И вот, когда ей нехорошо, она приходит к нам, нас даже не будит, а сразу забирается в неё. Утром просыпаемся — а она спит, как младенец.

— Вы думаете, она…

— Ведёт нездоровый образ жизни, как говорят доктора? Не знаю. Это уже дважды заканчивалось плохо. Она моя самая давняя подруга — то есть, моя самая давняя подруга в здешних местах — но я не знаю, что такое с ней происходит.

— Как думаете, кто пытается ей навредить?

— Понятия не имею.

— Но кто-то пытается?

— Может быть.

— Есть кто-то… ну, я не знаю, кто зол на неё?

— Ни о чём таком не слышала.

— Парень, с которым она встречалась? Которого она отшила?

Белинда перестала скрести лошадиный бок и засмеялась.

— Отшила! Сто лет не слышала это слово. Вы имеете в виду, с кем она перестала трахаться?

Ну, вообще-то, я имел в виду немножко большее.

— Отдала ему назад обручальное кольцо, ну и всё такое? — она снова засмеялась. — Нет, Анжела никого не отшивала.

— А как у неё с деньгами?

— Насколько мне известно, она до сих пор не нуждается.

— А что Генри?

До сих пор Даффи видел его лишь мельком; ему запомнился деревенский верзила с квадратным лицом и в такой одежде, в какой Даффи не захотел бы оказаться даже на смертном одре.

— Что Генри?

— Ну… хотя бы… влюблена она в него или нет?

— Надеюсь, сигнализацию вы умеете устанавливать всё-таки лучше, чем задавать вопросы. Отшила? Влюблена? Слушайте, Даффи, если ты женщина, и тебе тридцать… ну, положим, за тридцать, тут морщинка, там морщинка, а ты ещё ни разу не была обручена, а он мужчина ничего, видный, и у него есть усадьба и земли, и предки — значит, ты влюблена.

— Вот как? А что же он?

— Знаю, что у вас на уме. Козни коварной девчонки и всё такое. Что ж, могу рассказать, как это работает для мужчин. Если ты мужчина, и тебе сорок три, и ты всё ещё живёшь со своей мамашей, которая против того, чтобы остаться одной, и тебе не слишком по душе перебравшиеся в деревню аристократки, и у тебя нет друзей, которых все знают, и ты вдруг встречаешь незамужнюю аппетитную молодую женщину, которая ни за кем не замужем, у которой есть кой-какие деньги и которая не возражает против того, чтобы жить с твоей мамой, да при этом ещё умеет водить машину — вот тогда ты влюблён.

— Мне кажется, я понял, — сказал Даффи. — А потом они рожают детей и живут долго и счастливо?

— Не знаю, собираются ли они рожать детей, — сказала Белинда, — но если да, то им следует поторопиться. А счастья у них будет столько, сколько у любой другой семьи.

— В каком смысле?

— В том смысле, что никто ничего не может знать заранее. По большому счёту всё это зависит вовсе не от любви, как вы изволите выражаться, а от выдержки.

— Как трёхдневные состязания?[7]Ежегодные соревнования по конноспортивному троеборью, которые проводятся в парке Бадминтон-Хаус, усадьбе герцога Бофортского в графстве Глостершир.

Белинда с удивлением воззрилась на него поверх лошадиной спины.

— Очень хорошо, Даффи. Где только вы слышали о конном троеборье?

— Видел, наверное, по телеку.

Он вспомнил большую усадьбу и множество мужчин в синих шерстяных шапочках с кисточками, и с тростями, которые раскладывались и превращались в табуреты. Повсюду стояли ленд-роверы, наездники брали барьеры и падали в яму с водой, а голос комментатора звучал так, словно его язык был обряжен в шапочку с кисточкой и подпирался тростью-табуретом.

— Между прочим, сигнализацию я установил как надо, — внезапно проговорил он. Ему не хотелось, чтобы люди зря трепали языком.

— Я знаю. Вик мне сказал.

— Тогда нечего об этом трезвонить.

— Я думала, мы решили притворяться именно так.

— По крайней мере не говорите, что с самого начала думали, что она никуда не годится.

— Хорошо.

В этот момент они услышали громкий повторяющийся шум на гравийной дорожке; это были даже не шаги, а какое-то топанье. Белинда подошла и встала у дверцы конюшни рядом с Даффи. По дорожке шёл некто в плавательном костюме, ластах и скрывающей лицо маске. Трубку для подводного плавания он нёс как офицерский жезл. Джимми. Он заметил стоящих у двери конюшни Даффи и Белинду, но не остановился, а прокричал: «Спецназ морской пехоты Её Величества! Равнение напра-во!» и энергично мотнул головой. Пройдя мимо них, он вновь устремил взгляд вперёд, и по траве, уже бесшумно, зашагал к озеру. Даффи хотел засмеяться, но Белинда оставалась серьёзной. Нет, возможно, в этом не было ничего смешного. И, возможно, бедняга Джимми это знал. Если хочешь нырнуть в озеро, не привлекая к себе внимания, как это сделать проще всего? Нырнуть на глазах у всех. Может быть, он читал рассказы о Шерлоке Холмсе.

— А Таффи?

— А что Таффи? Он гость нашего дома, — она сказала это куда более непринуждённо, чем Вик.

— Миссис Хардкасл говорит, что пропало столовое серебро.

— Даффи, запомните, первое: Таффи наш друг; второе: Таффи стал другим человеком; третье: если б он по-прежнему воровал, то его заинтересовал бы наш «Рейндж-Ровер» или сам дом, и уж никак не вилки да ложки.

— Верно.

Если только он не поменял свои привычки. А может, он просто хотел потренироваться, чтоб не потерять форму. Ну нет, это-то вряд ли.

Распрощавшись с Белиндой, Даффи подумал, что она, возможно, не так плоха, как ему представлялось, а, может быть, немножко получше. Он отправился искать Вика. Получив от него необходимые сведения, он обогнул дом, крадучись, прошёл за изгородью и медленно зашагал к лесу. Он шёл по тропинке на цыпочках, с опаской, и в каждом кустике видел прикинувшуюся безобидной травой крапиву. Он думал о Таффи. Обычный гость дома. Тихий, вежливый, немного занудный, любит поговорить о месте индивида в обществе, похож на музыканта из любительского джаз-банда. Вроде бы всё нормально — если забыть о том, что у него есть привычка пробивать людям головы увесистыми железками. Ну конечно, это-то в нём и привлекает. Даффи было хорошо известно, что завсегдатаи элитных лондонских кафе привечали крупных преступников, так почему бы поместному дворянству не привечать злодеев помельче, которые пару недель помелькали на первой странице? Выражаясь словами его хозяина, Англия стала местом, где какой-нибудь Вик мог скорешиться с каким-нибудь Дамианом, а какой-нибудь Дамиан мог поручкаться с каким-нибудь Хьюго. Так почему бы какому-нибудь Таффи не сойтись с каким-нибудь Виком, Дамианом и Хьюго? Дело тут было даже не в социальной мобильности. Преступление таило в себе чувственный соблазн. Даффи, как бывшему полицейскому, тяжко было это признавать, но это была правда. Наркотики — это здорово, а преступление — соблазнительно, как секс; не всегда, но довольно часто. Газеты то и дело пишут о набобах из Ист-Энда, купающихся в розовом шампанском в ресторанах, которые обзирает этот осёл Бейзил в журнале «Татлер». Газеты пишут — да это то и дело происходит прямо у вас на глазах — как бывшие бандиты (особенно если они настоящие бандиты, которых в прошлом боялись, как огня) притягивают девчонок, как магнит металлические опилки. Даффи считал, что это несправедливо. Почему девочки не западают на копперов?

Ничего себе он проводит Банковский Выходной. Тропинка внезапно пошла вверх, а заросли папоротника стали гуще. Вик сказал, что где-то возле тропы должен расти бук, и на нём будет зарубка, и вот от этого-то дерева будет начинаться маленькая тропинка, которую так просто и не приметишь. Ну и что? Что это, бук? И что значит «зарубка»? И где здесь тропинка? И почему только он не был в бойскаутах? Нет, надо ему к концу недели выучить какие-нибудь снобские узлы и потренироваться разжигать костёр трением друг о дружку двух девочек-скаутов.

Похоже, вот оно. Вик сказал, надо немного пройти, а потом оглянуться, иначе ни за что не заметишь. Да, так оно и есть. Даже Даффи мог оценить то, как хорошо — хоть и всего в десяти минутах ходьбы от дома — укрыт лагерь Джимми. Листья под ногами были как шикарный ковёр, и он ступал по ним с осторожностью. В памяти всплыла сцена из детской книжки, а может, из кинофильма про краснокожих, либо про африканцев: ты идёшь, идёшь, внезапно земля уходит из-под ног, ты проваливаешься, и на десятифутовой глубине в зад тебе вонзается заострённый кол. Ты торчишь там как цыплёнок на вертеле и ждёшь, пока появятся туземцы, снимут наваленные сверху ветки и листья и зажарят тебя на обед. Даффи! Даффи! Это уж ты загнул! И всё же, по пути к лагерю Джимми, он почти всерьёз подумывал найти длинную палку и пробовать, надёжна ли пружинящая под ним листва.

Это был, в общем-то, не лагерь, а, скорее, шалашик, из тех, откуда натуралист наблюдает за жизнью зверей и птиц, а в фильмах про войну ночует какой-нибудь чересчур чистоплотный солдат. В небольшом овражке были воткнуты колышки, и на них был натянут брезент, а сверху навален папоротник и прочая лесная дребедень. Шалашик не производил впечатления тайника — перед входом даже чернело кострище — но было понятно, что при желании его можно замаскировать по-настоящему. Даффи осторожно спустился по склону, чтобы посмотреть на шалаш поближе.

Весь лагерь оказался восьми футов длиной и состоял из двух «комнат». Перегородки между ними, конечно, не было, а просто было понятно, что шесть футов — это спальня, а остальные два — кухня и ванная. На одном конце стояла скатанная в рулон, завёрнутая в полиэтилен и поставленная на попа постель, на другом — примус, квадратные зелёные жестянки и зеркальце. Он заглянул в жестянки: бритвенные принадлежности, консервы, вяленое мясо в станиоли, столовые приборы. Не те, однако, что украли в Браунскомб-Холле, а только походный раскладной набор — ложка-вилка-нож и посередине штопор.

Возле постели тоже были зелёные жестянки. «Чтение на ночь» — мысленно сострил Даффи. В одной была небольшая парафиновая лампа, в другой — большая банка с парафином и склянка с метиловым спиртом; ещё в одной лежали три завёрнутых в полиэтилен экземпляра «Плейбоя». Даффи взглянул на дату: изданию было несколько лет. Открыв четвёртую коробку, он хотел тут же положить её на место: зачем совать нос в чужие дела? Но ведь никогда заранее не знаешь, что может понадобиться в будущем. Сверху лежала фотография маленького мальчика с едва намеченным подбородком; он был одет в какую-то форму — вероятно, «Мальчишеской бригады».[8]Христианская организация, основанная в 1883 г. Уильямом А. Смитом с целью воспитания у мальчиков послушания, почитания старших, дисциплинированности и самоуважения.
Следующее фото доказывало, что и спустя пятнадцать — двадцать лет ребёнок не изменил своих пристрастий: теперь на нём уже была взрослая военная форма, из тех, что носят новобранцы. Следующий снимок явно был сделан давно: чья-то свадьба, улыбающаяся невеста, неулыбающийся жених; судя по отворотам пиджака жениха и причёскам, фото было сделано сразу после войны. Возможно, это были родители Джимми. Девушку со следующей фотографии Даффи узнал без труда: Анжела; глаза большущие, смотрит куда-то вдаль, а скулы слегка отретушированы. Явно сделано на заказ. Даффи перевернул карточку, но фотограф не потрудился поставить дату. Потом шла газетная подшивка, которая поставила Даффи в тупик, пока он не прочитал заголовок. Это была статья из местной «Хроники событий» о помолвке Генри и Анжелы. Он не понял этого сразу, потому что лист был испещрён дырочками с обгорелыми краями. Такие дырочки получаются от сигаретного окурка поздно вечером, когда у тебя нет на ночь ничего, кроме экземпляра «Плейбоя» четырёхлетней давности. Даффи повнимательней пригляделся к изуродованной фотографии и нашёл лишний повод для беспокойства: окурком было истыкано не только лицо Генри, но и лицо Анжелы.

Когда он выбрался из леса — чудесным образом избежав медвежьих ям, ядовитых пауков и кровожадных индейцев — он направился к озеру и жестом подозвал к берегу Джимми. Тот вылез из озера — с гидрокостюма ручьями стекала вода — и задрал на лоб маску; так, с закатанной в резину головой, он выглядел несколько привлекательней.

— Ну, что с Рики?

Джимми помотал головой.

— Ничего.

— Ну и насобачился прятаться, — сказал Даффи.

— Полагаю, это не смешно, — Джимми натянул маску, прикрепил трубку, повернулся и снова полез в озеро.

— Может, и не смешно, — пробормотал Даффи.

Он лежал на кровати в ожидании обеда и просматривал светские страницы «Татлера». Венчается мисс Оливия Мордовороттер и достопочтенный сэр Перегин Нахерселл, пара вступит во владение родовым имением «Ласковый Мерин», где он будет проживать унаследованное добро, а она нарожает кучу детей, пригодных только для супер-пупер школ. Даффи вяло подумал о шуточке, которую подкинул Белинде, о том, что брак — это как конное троеборье. Может статься, что так оно и есть. Начинается с того, что лошадей принаряжают — подают, так сказать, товар лицом. Как это у них называется? Ах да, манежная езда. Ходят по кругу, высоко выбрасывают ноги, такие свежие, такие лоснящиеся, выписывают замысловатые фигуры — и всё так аккуратненько-аккуратненько. Это и есть ухаживание. Затем следует главное: полевые испытания. Скачки по пересечённой местности. Преодоление препятствий. О внешнем виде никто уже и не думает — надо просто бежать, или скакать, как они говорят, галопом, и сначала всё по ровному месту, и это очень легко и весело; вот только очень скоро начинаются эти так называемые препятствия, и надо их преодолевать, а они порой бывают очень сложные, а у ям с водой края такие глинистые, скользкие, и иногда так и хочется сбросить с себя надоевшего седока. И она, такая пересечённая местность, всё тянется и тянется. Но вот, наконец, она закончилась, вас уводят домой, в стойло, и дают овса, и говорят, что вы молодчина — а может, и не молодчина, а просто выполнили свой долг. На следующий день вы пытаетесь прийти в себя, а за вами опять приходят и заставляют прыгать через барьеры — невзирая даже на то, что у вас, может быть, уже подгибаются ноги. И вот вы прыгаете и прыгаете, и теряете очки. Всегда только теряете.

Похоже ли это на супружескую жизнь? Со стороны кажется, что да. Даффи никогда не был женат, его не прельщали трёхдневные состязания. И, конечно, его гомосексуальные пристрастия шансы на женитьбу не увеличивали. Или не совсем гомосексуальные, но уж точно неопределённые. Был ли он когда-нибудь влюблён? Он не был в этом уверен. А если не был уверен, значит, и не был влюблён, верно? Он припомнил свои ощущения, когда он только начал встречаться с Кэрол. Он тогда чувствовал, что только-только начал понимать жизнь, и ещё что теперь у него всегда есть что-нибудь на ужин. Была ли это любовь? Или вы называете это чувство любовью потому, что это самое прекрасное, что вы способны испытать? Возможно, Белинда правильно сделала, что посмеялась над ним. Люди женятся не из-за любви, а потому, что хотят препоручить себя кому-то ещё, потому что находится кто-то, кто согласен разделить с ними их жизнь, и ещё потому, что если они этого не сделают, им незачем будет продолжать жить. Возможно, ему надо позвонить Кэрол.

Но он не позвонил Кэрол — он перелистнул несколько страниц «Татлера» и нашёл страницу с заметками о ресторанах. Ну, и что наш ослина Бейзил накропал в этом месяце? Даффи читал страничку со всё возрастающим недоверием. И это называется работа? Ходишь во всякие места для недоумков — вот как в этом случае в один из рыбных ресторанов в Челси — от души и от пуза там наедаешься, таскаешь с собой свою Леди Ослицу, переписываешь в блокнотик меню, добавляешь пару-тройку шуточек, притворяешься, будто их в процессе поглощения очередного рыбного деликатеса выдала твоя дражайшая супруга, и идешь в следующий ресторан. А цены-то, цены. За те деньги, что стоила в Челси одна несчастная рыбная закуска, у Сэма Вичи можно было получить семь добротных обедов.

Он бросил журнал на пол и отправился в ближайшую туалетную, а оттуда — вниз по лестнице, в общую комнату. Лукреция полулежала на софе в своей излюбленной позе; белокурые волосы каскадом ниспадали с бокового валика, тут же, под рукой, сигарета и разбавленный виски. При виде Даффи она равнодушно кивнула. Он присел на стоящий напротив стул и с удивлением обнаружил, что прочищает горло. С не меньшим удивлением он услышал последовавшие за этим собственные слова.

— Мне кажется, что в «Пуазон д’Ор»[9]Вместо французского «в „Золотой Рыбке“» Даффи произносит «в „Золотой Отраве“».
очень хороший соус.

— Что?

— Мне кажется, что в «Пуазон д’Ор» очень хороший соус.

— Что-что?

— Соус. Они ещё добавляют туда шафран (так ли он понял?). Это очень мило.

— Где это?

— В «Пуазон д’Ор».

— Всё, — резко проговорила Лукреция, — повторяйте-ка за мной. Пу-ас-сон. Пуассон.

Каждый раз, как она это говорила, губы у неё расходились, а потом сходились вновь и так, что это было очень, очень мило.

— Пуазон.

— Пуассон. Пу-ас-сон.

— Пуазон.

Лукреция наградила его одной из тех полуулыбок, что рождали желание увидеть, как она улыбается по-настоящему.

— Обещайте мне кое-что. Никогда не заказывайте во французском ресторане рыбу, идёт?

— Обещаю, — он взглянул на неё, — а что не так?

— Вы забавный, знаете вы это? Вы забавный.

Интересно, было ли это в её устах похвалой. Так или иначе, Даффи вдруг почувствовал себя с ней посвободнее. Он уже собирался вежливенько перевести разговор на более общие темы — вроде того, любит ли она лошадей, и каталась ли когда-нибудь в фургоне модели «Шерпа» — когда за дверью послышался шум. В комнату вбежал Джимми; с волос у него капала вода, но гидрокостюм, к счастью, он уже снял. Он встал между ними, спиной к Лукреции, и принялся яростно подмигивать Даффи.

Даффи довольно долго смотрел на его энергичное кривлянье, прежде чем до него дошёл его смысл.

— Ох, э… простите, Лукреция.

Она отпустила его одним взмахом руки.

Восторженный Джимми повёл его за дом и к росшим возле озера кустам. Там, под брошенными в беспорядке гидрокостюмом и ластами, лежал синий пластиковый пакет, в каких носят грязное бельё. Из пакета торчал хвост. Ручки пакета были связаны.

— Пришлось перерезáть верёвку, — сказал Джимми. — Камень привязывали или что ещё. Хотел поднять и груз, но не сумел.

— Прекрасная работа, — сказал Даффи и похлопал Джимми по плечу. Ни фраза, ни жест, не были в натуре Даффи, но он считал, что должен говорить с Джимми его языком. Ныряльщик так и просиял и принялся пространно описывать, как он разделил озеро на сектора, как поставил на берегу метки и передвигал их всякий раз, как заканчивал с очередным сектором. Даффи дал ему закончить и повторил:

— Прекрасная работа.

— Энжи будет довольна, правда?

— Вне всякого сомнения, Джимми. Но мы, наверное, скажем ей об этом попозже.

— Ох.

Лицо у Джимми так и опало; при таком рельефе это было не удивительно.

— Видите ли, у меня есть мысль.

— Вот как, — казалось, Джимми загорелся идеей Даффи прежде, чем тот успел ему её объяснить, словно любой, у кого была мысль, автоматически заслуживал уважения и подчинения.

— Дело в том, что Рики бросили в озеро потому, что не хотели, чтобы Анжела его похоронила. А может, они не хотели, чтобы мы как следует рассмотрели его труп. И кто бы это ни сделал, он тут, рядом с нами. Значит, если мы сейчас всем об этом расскажем, то же самое может случиться снова. Рики опять исчезнет, на этот раз — навсегда…

Джимми медленно кивал головой.

— И что же?

— Думаю, надо спрятать его в безопасное место. Пока мы не придумаем, что нам делать дальше, — Даффи уже давно придумал, что делать дальше.

— И где это безопасное место?

— Ну, например, мой фургон.

— А он надёжный?

— Ну, у него же это на боках написано.

— А там установлена сигнализация?

— Что нет, то нет.

— Что ж, ладно. Оставляю это на ваше усмотрение.

Джимми поднял гидрокостюм и ласты. Даффи ещё раз потрепал, в качестве похвалы, его плечо и пошёл к дому. Обойдя его украдкой, он направился к каменным шарам, на которых сидела саламандра, и положил Рики в придорожную канавку. Затем он рысцой побежал обратно к дому, залез в фургон и съехал по подъездной дорожке. Через десять минут — больше и не понадобилось — он вернулся. Рики был надёжно спрятан, но не в его фургоне.

К тому времени, как он возвратился, уже ударили в гонг, и все поспешили занять свои места за монастырским столом.

— Ну как вы, практиковались? — спросил его Дамиан.

— Что?

— Набивали руку на симпатичных комбинациях в ожидании нашего ночного действа?

— Нет, я проверял фургон.

— Знаете, — заговорил Дамиан, — как-то особенно умело обращаясь ко всем сидящим за столом и при этом совершенно игнорируя присутствие Даффи, — меня всегда удивляло, почему это низшие классы так рвутся поиграть в снукер.

— Ну и почему? — спросил Вик.

Он словно чувствовал, когда красноречие Дамиана надо было поддержать лежащим на поверхности вопросом.

— Хороший вопрос. Потому что это игра для избранных. Я имею в виду, что в ней все шары имеют свою стоимость. Чёрный всегда стоит семь, розовый — шесть, а бедненькие красные шарики — всего одно очко. Вот так и одни люди богаче других не просто на какой-то срок, а вообще богаче. Держу пари, что в России, — с нажимом произнёс он, — все шары были бы красные и все стоили бы по одному очку. Вам, Даффи, это, вероятно, понравилось бы больше?

— Это было бы не так интересно, — ответил Даффи. Не позволяй ему выводить тебя из равновесия, думал он, ни здесь, ни во время игры.

— Но это было бы так демократично, разве нет?

— Не думаю, что для игры это имеет значение, — сказал Даффи.

— Он не собирается выпячивать своё «я», — вставила Лукреция.

— Может, для тебя это имеет значение, милочка, но не для меня, — отозвался Дамиан.

Салли прыснула со смеху, Джимми остался невозмутим.

На ужине в этот вечер присутствовал Генри, и Даффи наконец-то смог его хорошенько рассмотреть. Это был крупный, плотный мужчина, с квадратной головой и большими красными руками; уголки рта у него были опущены вниз. Когда к нему обращались, он смотрел прямо на вас, но мыслями, казалось, был и здесь, и где-то в другом месте. На нём была фермерская куртка в такую крупную клетку, что даже самым близоруким игрокам в крестики-нолики не составило бы труда попасть куда надо; из нагрудного кармана обильно выбивались складки жёлтого шелкового носового платка; тот же галстук-бабочка в крупный горох по-прежнему дисгармонировал с той же рубашкой из тонкой шерсти. Разговаривал он мало, даже с Анжелой, хотя когда она к нему обращалась, он поворачивался к ней, и лицо у него освещалось мягкой улыбкой. Даффи решил, что он как раз из тех, кто обычно достаётся «зелёным сапожкам»; неудивительно, что Анжела показалась ему женщиной совершенно необычной. Что касается Анжелы, то на неё его присутствие действовало успокаивающе; она не была ни взвинчена, ни апатична — вполне нормальная женщина, какою, может быть, она в действительности и была.

Время от времени, словно пытаясь вовлечь его в разговор, Дамиан обращался к Генри с неожиданным вопросом. «Ну что, окропили уже своих овечек, Генри?» — весело бросал он ему; «Вы про дезинфекцию? Сейчас не сезон. Овец купают…» — но прежде, чем он успевал объяснить Дамиану, когда в действительности купают овец, как его собеседник уже спрашивал «Так вы тогда, наверное, настреляли много фазанов?» И не давая Генри договорить, что нет, вообще нисколько не настрелял, Дамиан перескакивал на другую тему.

Даффи подумал, что это чуточку несправедливо, и в какой-то момент, повернувшись к Генри, выдал лучшее, на что был способен.

— А у вас большая ферма, Генри?

Но тому не дали возможности ответить.

— Надо спрашивать, «сколько у вас акров, Генри?» — раздался голос Дамиана, — но всё равно это настоящее занудство, потому что все, кроме вас, уже знают ответ, так что лучше проглотите пока что свой вопрос и дождитесь, пока вы с Генри останетесь вдвоём. Я имею все основания полагать, что застольная беседа должна вестись между возможно большим числом присутствующих.

— Вы всегда такой? — спросил Даффи.

— Какой «такой»? Какой «такой»? — наседал Дамиан.

— Вы всегда такой пустомеля?

— А-а-а, — застонал Дамиан, — прямо кинжал в спину. Насквозь пронзили. Ах, какое словцо, какое милое словцо.

— Уймитесь, ребятки, — проговорил Вик.

После ужина Дамиан попытался зазвать всех смотреть финал Браунскомб-Холла по игре в снукер, но его насмешливый гипер-энтузиазм («Подваливайте, девочки, посмотрите, как катаются шарики») только отпугнул потенциальных зрителей. Вик и Белинда пошли спать, то же самое сделала и Анжела; Таффи отправился смотреть телепередачу, ведущая которой, женщина-раввин, должна была выяснять, имеет ли человек врождённую склонность ко злу. Лукреция ушла, не дав никаких разъяснений. Даффи был этим слегка разочарован. Но, может быть, когда она в следующий раз будет в городе, то посмотрит, как он защищает ворота «Упрямцев»; может статься, ей нравится футбол.

В результате лишь Генри и Салли, сидя на разных концах обтянутой розовым ситцем софы, видели, как разбивает Даффи — на этот раз без всяких примочек, простой удар с отскоком от правого борта. Так начался финал Браунскомб-Холла по снукеру в пяти партиях. Дамиан предложил сделать какую-никакую ставку, но Даффи ответил: «Думаю, полученного от выигрыша удовлетворения будет вполне достаточно». Когда Дамиан принялся болтать с Салли, Даффи высказался в том духе, что разговор сейчас уместен лишь об игре, а уж никак не о том, во вторник или в среду состоится приём у Петронеллы Дрим-пим-пимс. Когда Дамиан оставил на бортике кусочек голубого мела, Даффи указал ему на это как на нарушение этикета и попросил убрать мелок перед его, Даффи, ударом. Сам Даффи играл очень хладнокровно и очень осторожно, подозревая, что Дамиан из тех, кто, оказавшись в руках полицейского с дубинкой, способен сам себе нанести телесные повреждения.

Салли ушла спать — по крайней мере, так она сказала, хотя ей, возможно, просто захотелось выпить — когда Дамиан вёл по партиям два-один. Несмотря на то, что Анжела вот уже полтора часа лежала у себя в постели совершенно одна, Генри остался непоколебимо сидеть на розовом ситце. В четвёртой партии Даффи отыгрался с помощью нескольких хитрых «замазок», но как всегда проиграл в пятой. Под конец ему, чтобы выиграть, нужны были синий, розовый и чёрный, и его попытка аккуратно ударить по синему привела к тому, что биток мягко плюхнулся в среднюю лузу. «Партия», — закричал Дамиан. Даффи положил кий, признавая своё поражение. «Я просто не могу не рассказать об этом Салли, — сказал Дамиан, — вы уж простите мне маленькое злорадство».

За всё время игры, Генри не проронил ни слова. По выражению его лица нельзя было сказать, следит ли он за тем, что происходит на столе, или нет. Теперь же он поднялся, взял из стойки самый длинный кий, вернул на стол биток и сказал: «Думаю, вы слишком торопитесь с ударом». Он изобразил нервическое подергивание головой, которое, как знал за собой Даффи, слишком часто сопровождало его прицеливание, и дважды продемонстрировал один и тот же удар: один раз он мотнул головой, как это делал Даффи, и шар ударился о борт в нескольких сантиметрах от лузы, в другой раз он действовал совершенно спокойно, и шар упал в лузу, не коснувшись бортов. Затем он сыграл дальний и трудный розовый и, послав чёрный через весь стол, довершил дело.

— Вы замечательно играете, — сказал Даффи, — наверное, много тренировались.

— Это благодаря бильярду. Играл в бильярд с папой, ещё когда был совсем мальчишкой. В снукер-то я почти не играл. Папа считал снукер игрой для дегенератов.

— Это оттого, что в неё играют в основном паршивцы из молодых, — предположил Даффи.

— Да нет, не из-за этого. Скорей потому, что в снукере сама игра решает, сколько ей продолжаться. Папа считал бильярд игрой для джентльменов, потому что там игроки сами решали, сколько будут играть. Бильярд — игра более тонкая.

— А что ещё, кроме того, чтоб не дёргать головой? — спросил Даффи.

— Мне кажется, вы слишком далеко оттягиваете кий. С маленькими людьми часто так. И получается, что предплечье не в вертикальном положении.

— А ещё?

— Вам надо больше бороться за первую партию. Она закладывает основу.

— Я знаю. Я боролся.

— Что ж, тогда ладно.

Они присели на софу. Даффи всё ещё думал над тем, почему же Генри не идёт наверх. Сейчас уже, наверное, половина двенадцатого.

— Как Анжела?

— Нормально.

Почему они все говорят ему, что с ней всё нормально? Что они, держат его за болвана? Или просто дают понять, чтоб он не лез не в своё дело?

— То, что случилось с Рики, наверное, очень её расстроило?

— Рики был очень милый пёс, — сказал Генри, уходя от прямого ответа.

— Он был ваш или Анжелы? А может, ваш общий?

— Нет, это была её собака. Можно сказать, что он был общий. Его тут все любили. Салли тоже очень его любила.

— Салли?

— Да. Она гуляла с ним столько же, сколько Энжи. А может, и чаще.

— Дамиан?

— Не представляю Дамиана гуляющим с собакой.

— Да, и я тоже.

Наступило молчание. Вечер подходил к концу.

— Ну, — проговорил Даффи, — стараясь придать своему голосу интонацию приятеля на мальчишнике, — пара недель, и прощай холостяцкое житьё. Ждёте, наверное, не дождётесь?

Даффи думал было развить свою новую теорию о браке как о трёхдневных состязаниях, но решил, что это может быть неуместно, да и, в любом случае, слишком много на это уйдёт времени.

Некоторое время Генри никак на сказанное Даффи не реагировал, затем чуть улыбнулся и встал.

— Пора. Мама ждёт.

Он без всякой видимой причины похлопал Даффи по плечу, потом потряс его руку, всё время при этом улыбаясь. И через минуту Даффи был в бильярдной один; он отрабатывал удары и размышлял о том, что, должно быть, нет ничего ненормального в том, что Генри поехал домой к мамочке вместо того, чтобы остаться ночевать со своей девушкой.

На следующее утро за завтраком Даффи сказал, что они с Виком решили, что он должен поехать в Лондон за оборудованием для установки сигнализации, каковое не могло быть найдено на границе Букингемширского и Бедфордширского графств. Возможно, он вернётся к вечеру, а может, и нет. Единственное, в чём он был уверен, когда шёл по гравийной дорожке, это в том, что ему надо привезти с собой халат. Не то, чтобы его беспокоило, что думает об этом Дамиан. На самом деле, будь у него побольше здравого смысла, он бы и вовсе забыл о Дамиане. Три-два. Чёрт. Если б он не пытался из чистого бахвальства достать тот красный в заключительной партии и не дал этому Вихлястому Носу сходу набрать двадцать два очка… Может, ему стоит потренироваться. Это мысль. В их квартале наверняка есть какой-нибудь живчик, ничего, если Даффи и проиграет.

Он неторопливо обошёл свой фургон, внимательно его осмотрел. По крайней мере, Салли прошлым вечером ушла пораньше не для того, чтобы проколоть ему и оставшиеся шины. Он проверил, целы ли замки на задних дверцах, не пытались ли их взломать какой-нибудь железякой. Нет, всё, вроде, как обычно, ничего не испорчено. По крайней мере, это доказывает, что Джимми никому не проболтался о своей находке. Мотор завёлся со второго раза, Даффи выехал за ворота и перевёл дух, Опустить бы сейчас стекло, выругаться как следует, послушать по радио какой-нибудь бодренький мотивчик, остановиться у придорожной кафешки и поесть настоящей пищи, от которой осёл Бейзил проблевался бы прямо на свою ослицу.

Но сначала надо забрать Рики. Через несколько минут езды, к востоку от Браунскомб-Холла он свернул на уединённую просёлочную дорогу, на которой со вчерашнего вечера сохранились следы его шин. Синий пластик бросался в глаза, поэтому он навалил сверху ветки и папоротник. Такая блестящая маскировка, что он сам едва не проехал мимо. Продолжай в том же духе, Даффи, и значок юного следопыта не заставит себя ждать. Он взял пакет и положил его в фургон. Рики уже начинал попахивать, шерсть кое-где на хвосте повылезла. Даффи подумал, что лучше бы ему поскорей прихватить где-нибудь гамбургер с двойной порцией лука, чтобы перебить неприятный запах.

Вернувшись к себе, он сделал несколько телефонных звонков. Обращаться было, в общем-то, не к кому — «Жёлтые страницы» тут ничем помочь не могли — но в памяти всплыл образ из прошлого, образ эксперта по судебной медицине, который, бывало, никогда не отказывался от дополнительного заработка. Захватив с собой пакет, Даффи поехал в Кенсингтон, к Музею Естественной Истории. Джима Прингла он узнал сразу, хотя тот облезал почти так же быстро, как Рики.

— Извини, что такой запах, — сказал Даффи.

— Купи себе, что ли, мятных леденцов. Иначе люди от тебя отвернутся.

— Замётано.

С Джимом всегда так. Не думает, что он говорит, кому и зачем. Скорее всего он поэтому и не получил до сих пор повышения, которое заслужил. По-прежнему выполняет за кого-то грязную работу, хоть прошло столько лет.

Даффи объяснил, что ему нужно, попросил Джимми не производить слишком кардинальных действий — вдруг Рики придётся вернуть скорбящей вдове — и оставил ему несколько телефонных номеров. Когда он уже собрался уходить, Джим спросил:

— Набить его тебе?

— Что?

— Набить. Сделать чучело, установить на дощечку. Для тебя всё пойдёт за одну цену. Раз уж ты всё равно хочешь, чтобы я его распотрошил…

— Джим, я потом с тобой свяжусь, хорошо?

— Если б сказал сразу, вышло бы дешевле.

Вернувшись домой, он открыл холодильник: посмотреть, ела ли Кэрол рыбу под низкокалорийным соусом. Нет. Значит, она ела пиццу. Тоже нет. Так что же она тогда ела? Где? И с кем? Она опять встречается с этим Робертом Редфордом и с Полом Ньюменом, и со Стивом Маккуином. Да нет, Стив Маккуин умер, она бы не пошла в «Пуазон д’Ор» со Стивом Маккуином. Даффи почувствовал, что у него вновь начинается приступ паранойи. Ведь если у него есть права, то и у неё должны быть права… Верно, верно. И если это ничего для тебя не значит и не затрагивает ваши с ней отношения, то и для неё, должно быть, то же самое… Верно, верно. Мне просто хочется знать, почему она не ела рыбу под низкокалорийным соусом.

— Ты не ела рыбу, — сказал он довольно резко, когда пришла Кэрол.

— Встречалась, наверное, с Полом Ньюменом, так?

— Почему ты не ела рыбу?

Кэрол устала. Это был долгий и нелёгкий день, да ещё тот пьянчужка — люди думают, что нельзя так надраться днём, как с вечера, и что дневные пьянчужки не такие драчливые. Но это была неправда, и сегодня ей пришлось вызывать по рации подмогу. Не нравилась ей такая работа, особенно на запружённой народом улице. Она скинула туфли и упала на диван.

— Ты сам предложил правила, Даффи, — вот и всё, что она на это сказала. — А поцеловать?

Конечно, поцеловать. И это и вправду были его правила. Но, может быть, им стоит снова всё обсудить. Они уже несколько лет всё не обсуждали. Тогда они так и порешили. Было время, когда были и объяснения, и откровения, и «нет, давай сначала ты» — но это не работало. И они обсудили правила. И главным правилом было: больше никаких обсуждений. Может, тогда оно работало лучше? Даффи ещё раз поцеловал Кэрол, и она зевнула, но вежливо, и он пошёл доставать из холодильника и ставить в микроволновку цыплёнка по-киевски.

— Ну, как там поживает старина Вик?

— Поживает что надо. Как сыр в масле. Не знаю, откуда у него деньги берутся.

— Никто не знает. А что маленькая мисс Сиськи?

— Белинда. Очень располнела. И жутко обиделась бы, если б ты ей об этом сказала. Можно сказать, что у неё сзади теперь то же, что и спереди.

Кэрол засмеялась.

— Ты, небось, придумал это по дороге домой?

Так оно и было.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, — сказал он.

— Это вовсе не плохо, знать тебя слишком хорошо, Даффи.

Он посмотрел на тарелку и принялся за ужин. Вкус показался ему каким-то странным.

— Тебе не кажется, что соус вроде как пресноват?

— Что-что?

— Тебе не кажется, что соус пресноват?

На этот раз Кэрол действительно засмеялась. Куда громче, чем над его шуткой. Встала, пошла к холодильнику и вернулась с бутылкой кетчупа.

— На вот, добавь красненького, вкус будет другой.

— Ты когда-нибудь хотела пойти в по-настоящему дорогой ресторан?

— Если б ты меня позвал, я бы пошла.

— В Челси много рыбных ресторанов.

— Даффи, думаю, ты слишком много общался с великосветскими шалопаями.

Он хмыкнул.

— Скорее уж просто с шалопаями. Разношёрстная публика, правда. Вообще, всё это дело — как спутанный клубок. Тут и дохлые собаки, и украденные ложки, и шантаж, который все отрицают, и наркотики, которые никто не замечает. Моя главная работа — проследить, чтобы кое-кто вышел замуж.

— А кто-то не хочет замуж?

— Хочет.

— Тогда в чём проблема? Нет денег на обручальное кольцо?

— Да нет… Нет.

Вот ещё одно правило. Стараться не говорить дома о работе. Кэрол всегда особенно тщательно придерживалась этого правила, у Даффи это получалось не так хорошо.

— Проиграл вчера в снукер. Три-два. На синем шаре. У меня так выходит, что я дёргаю головой…

Кэрол улыбнулась, но Даффи не заметил. Она не спрашивала, и даже не заинтересовалась, но он подробно описал ей каждую партию, ключевые удары, стиль игры партнёра, и пытался понять, где и что он сделал не так. Один раз она негромко проговорила: «Похоже, ты заслуживал победы», — но он не заметил иронии, и снова, и снова дотошно объяснял, как это всё происходило.

Он собрал сумку, дважды перепроверив, положил ли он свой махровый халат, длиной намного ниже колена, и поставил её возле двери. Как оказалось, это было разумное решение.

Легли они рано. Кэрол была вымотана стычкой с пьяницей, а Даффи — детальнейшим описанием своего поединка с Дамианом. Она лежала отвернувшись от него, на подушке чернела копна кудрей, еле видимая в просачивающемся сквозь занавески оранжевом свете уличных фонарей. Даффи опёрся на локоть и, улыбаясь, смотрел на неё в темноте. И тут раздался звонок.

— Немедленно привози сюда свою задницу, Даффи.

Это был Вик.

— Что случилось?

— Анжела пропала.