Прасковья Федоровна совсем потеряла голову: пропал Рекс! Московский инженер Петр Алексеевич Елин, уезжая в конце сентября, оставил своего спаниеля у нее в Порошине до октябрьских праздников: пусть собака лишний месяц, вольно побегает по зеленой деревенской улице — насколько же это лучше сворки и московского асфальта!
Спаниель с кофейной шелковистой шерстью, красивый и ласковый, дружил со своей хозяйкой. Еще бы! Ведь каждое чаепитие (а бабка любила чаек!) — это обязательно Рексу кусочки сахара.
Жизнь шла по порядку целый месяц. И вдруг 30 октября кобелек пропал: после обеда попросился на улицу и до вечера не вернулся. Уж бабушка кликала, кликала его, но все зря.
— Ох! Да что ж это! Ох! — причитала она, без толку мечась по избе и по улице (недаром покойный муж за сполошность звал свою малорослую Паню Пошешенькой).
Рекс к ночи не явился, но Прасковья Федоровна все равно завалилась спать в девять часов. Мол, умаялась: козу доила, кур кормила, овец загоняла — это ли не труды? Легла и уснула — как ключ на дно. А дверь с улицы не затворила и в сенях постелила старый ватник: авось Рекс вернется. Но наутро ватник оказался незанятым.
— Ох, батюшки! Ох, беда! Да что ж это с собакой подеялось? Уж не злой ли человек украл? Уж не волк ли сгрёб? Уж не попал ли Рексушка на худой след? Ох, горюшко! Не утоп ли?
И побежала старуха по колодцам. В каждый, в сырую тьму заглянула, в каждом жердью-крюком пошарила. Нету Рекса!
Всплакнула Пошешенька и поплелась домой обедать: не быть же из-за пса не евши! Только села за стол — стук-стук в окно. Это подъехал верхом племянник Николай, бригадир трех деревень — Порошина, Гридина и Сушкина. Он не стал слезать с седла.
— Тетка Паня! Рекс тебе из Гридина поклон прислал. Велел передать, что к Мишкиной Жучке сватается, так домой побывать недосуг. Я было поймал Рекса, даже на лошадь с ним сел. А он как рванется! Скок наземь! Ну и завинтил к свадебке, к Мишкиному двору.
— Что ж теперь делать, Коля? Ежели к вечеру не придет, сама завтра побегу в Гридино!
* * *
Вечером к Прасковьину крылечку прифукал мотоцикл. Прибыл Мишка Лизаров — парень двадцати трех лет, рыжий, краснорожий, брови черные, толстые губы — на студень хороши, нос — хоть пашенку паши.
В прошлом году он вернулся из армии и, как ни зазывали дружки в Ленинград — в маляры или в каменщики, — не поехал. Не выманишь Мишку из деревни от тетеревов да от уток.
Мишкина мать Марья Наумовна, первая доярка в колхозе, зарабатывала — дай бог! Лафа парню! На маткины денежки купил мотоцикл, гармонь и, уж конечно, ружье-бескурковку.
— Бабка Паня! Ты о Рексе не тужи. Ему худа не придет. Я его с Жучкой в хлеву запер.
— Ах ты гадова душа! Как ты осмелился Рекса запереть? Знаешь ли ты, негодяй, какой Рекс по охоте ценный?
— В том и дело, бабушка. Пускай щенята охотные будут. Мне до зарезу стоящая собачка нужна. Сама-то Жучка дура дурой, пустобрёшина.
— Эх ты Мишка! Нахалюга ты, больше никто! А коли Рексов хозяин проведает, что Рекс с Жучкой гулял, ведь мне голова прочь!
Мишка выскалил в улыбке крупные желтые зубы:
— Цела будет твоя голова. Дураков нету хозяину высказывать! Не робей, не узнает. Я за то тебе три воза дров нарублю, ко двору приставлю.
Знал, хитрец, чем купить бабку! Разве в силах одинокая старуха устоять против дров? Что из того, что племянник навозил ей долготья на два года, а дочка с мужем, когда были в отпуску с завода, распилили дрова на швырок? Бабке все мало. Алчный огонек зажегся в Прасковьиных выцветших глазах:
— Ой, Мишка ты Мишка! Поди, обманешь?
— Что ты, бабушка Паня! Вот те крест!
— Ну смотри же! Только Рекса не держи долго. А то Петр Алексеевич к октябрьским праздникам сулился.
Мишка побожился, что не подведет, и верно, 3 ноября привел Рекса. Спаниель без памяти радовался, прыгал вокруг бабки…
* * *
6 ноября приехал Петр Алексеевич. Три дня ходил он по светлом) и вместе с тем суровому ноябрьскому лесу. А ходить он был мастер. Не зря Федоровна говорила: «Высокущий, а ноги долгие, что у журава». Ходил он и любовался мохнатым инеем на травах и на деревьях, ходил и был счастлив тем, что послушал перепархивание рябчиков и могучие глухариные взлеты, что поглядел на белоногого лося в короне рогов, на снежного беляка, промазав по нему… Елин увез Рекса в Москву, не подозревая, сколь серьезны будут последствия пребывания спаниеля в гостях у бабки Прасковьи.
* * *
Жучка ощенилась около Нового года. Сколько было всех щенков, неизвестно; Мишка оставил только для себя одного самого крупного черного кобелька. Марья Наумовна не жалела для сыновой забавы ни молока, ни мясных щей, ни творога. А Жучку Мишка сбыл в Сушкино.
И выросла из щенка крепкая собака. Назвать щенка хотели Рексом, но кто-то сказал, что Рекс по-русски «король». Тогда решили мать и сын Лизаровы: быть черному Королем! Помесь спаниеля с лайкой — что тут хорошего? Но Король, как маленькая красивая копия, походил на среднеазиатскую борзую — тазу: та же голова с длинной мордой и висячими ушами в длинной мягкой шерсти, такие же стройные ноги, подбористый живот, хвост с подвесом, свернутый на конце в кольцо. Только рост не как у борзой.
Еще щенком Король привык к выстрелам Мишки по воронам, полюбил таскать в зубах щепки, палочки, тряпки. Кинь да крикни: подай!
Ему не было и семи месяцев, когда хозяин повел щенка на озеро Хлопотное. До открытия охоты еще недели три. Но неужто Мишке столько терпеть? Самое время ему начинать, когда кряковые утята подросли, но еще не летают.
Вышли в сумерках, когда на востоке над темной стеной леса разлилось розовое сияние. На западной стороне неба еще горели звезды. Над землей в низинах стлался туман, плыл клубами и над озером. Мишка побрел вдоль берега гущиной осок и ситника с расползшимися кустами ивняка.
Король трусил впереди, удивляясь хозяину: чего это он все: «Вперед, вперед! Ищи, ищи!»
Нос собаки поймал незнакомый, но почему-то влекущий запах — утки! Проснулась страсть, переданная предками — спаниелями и лайками. Хвост бурно закрутился, завилял. Михаил обрадовался:
— Тут, тут! Ищи!
Сквозь ивняк он увидел на воде, ярко-розовой под зарей, светлые полосы — утки плывут от Короля! Вон они!.. Грохнул выстрел, и одна перевернулась на спину. Остальные — кто нырнул, кто побежал по воде, шлепая уже оперенными, но еще нелетными крыльями.
— Возьми, возьми, Король! Подай! Подай! — азартно посылал Мишка.
Но это было излишне. Король и сам бросился, поплыл, схватил убитую утку, повернул назад и подплыл к огромным резиновым сапогам хозяина. Михаил, торжествуя, принял добычу. Охотник и смеялся, и обнимал собаку. На радостях отдал Королю пирог, взятый для себя. Но Король, потрясенный впечатлениями, не мог есть.
Пошли дальше. Король выгнал на воду утенка, видно, из того же выводка и сам бросился за ним вплавь. И после выстрела опять подал!
Охотник обнимал и целовал свою ненаглядную собаку! Восемь уток — вот каков был результат первой охоты Короля!
Дома Марья Наумовна не знала, чем и угостить Короля: и пирогов-то ему давала, и студня целое блюдо навалила, и молока-то налила!
— Ну и собака! Ну и собака!
Потом Мишка в сопровождении Короля побежал в Сушкино, в магазин: надо ж вспрыснуть победу! Домой приплелся перед вечером и все целовал собаку.
* * *
Хлопотное — озеро небольшое, много ли там птицы? Два выводка кряковых да столько же чирков. Ненадолго хватило этого Мишке с Королем.
Тогда взялись за боровую дичь. Сперва раза два приходил без добычи. Король путался в тетеревиных набродах, птица удирала в чащу. Но и неудачи шли впрок, давали опыт. В третий раз отправились сырым утром после ночного дождя. С травы, с кустов вода еще не стекла, но тетерева уже побрели кормиться. На мшарине с редкими соснушками и гонобольником, осыпанным голубыми ягодами, Король набежал на духовитую полосу знакомого, поразительно волнующего запаха. Хвост азартно завилял, забил по кустам. Великолепен тетеревиный дух!
Король в горячке заметался, и вдруг, жестко шумя крыльями, совсем рядом, квохча взлетела из травы рыжевато-серая матка, за ней серенький молодой… Выстрел!.. Старка упала камнем, а тетеревенок скрылся за сосенками. «Леший с ним! — подумал Мишка. — Главное, матку убить. А молодых доберем!»
Вечером он опять обмывал в Сушкине победу и обнимал Короля:
— Что за Королик! Что за умная собачка!
А Король воротил морду от поцелуев, разивших сивухой.
* * *
Неважная охота вышла в то лето у Елина. Про уток и говорить нечего: хоть бы разок сплавать Рексу, ну хоть бы за чирком! И того нет!
Не оказалось и тетеревов в любимых перелесках между Порошимом и Гридином и возле Гридинских полей. Где в прошлые годы береженные москвичом тетерьки водили штук по восемь молодых, нынче мудрый Рекс бегал почти без задержки. Редко где чудом уцелел тетеревенок!
У Порошинских полей нашлись два выводка, но что два на весь сезон! И стал ходить Елин не к Гридинским полям, а на север, по Крестовой тропе. А там ведь всё песчаные бугры да моховые глади — некормные места для птицы!
* * *
Король был той удачной случайностью, какие встречаются среди деревенских беспородных собак. Красоты, стиля в их работе нет, но сила чутья и сноровка такой собаки делают охоту с нею добычливой. Где пройдет Король — шаром покати! Ни единой птицы не пропустит! Однако палка о двух концах. Мишка на следующее лето вовсе не находил выводков на своих Гридинских полях. И смекнул парень: подчистую выбивать невыгодно. Решил: «свою» птицу не трогать — пусть копится. Зато стал таскаться к Порошину да и за него.
И у Петра Алексеевича охота пошла вовсе никуда! Многие рассказывали ему про браконьера и его Короля: вот собака — золото! Бьет Мишка птицу безо времени и без счета, но, мол, не пойман — не вор. Да и кому ловить? Колхозникам дела нет, а егерей тут и не видано. А билет охотничий Мишка выправил — ружье не отберешь!
Надумал Елин поговорить с Мишкой, усовестить.
В Гридине на крыльце лизаровской избы встретил его Король — грозный лай, шерсть дыбом! Вышел сам хозяин, цыкнул на пса, тот утих.
— Петр Алексеич к нам прибыли! Знаме-ик! — ни-тый охот-ик! — ник! — Икая и ухмыляясь во всю рожу, Мишка звал в избу: — Захо-ик! — дите, пожалуйста, бе-бе-сседовать!
Хозяйки не оказалось дома. В избе было довольно чисто, но на столе стояла пустая поллитровка, видимо лишь опорожненная, валялись корки хлеба, обглоданные птичьи кости. Мишка и Елин сели.
— Охотиться приехали, Петр Алексеич? Хорошее дело! Даже — ик! — очень, приятно — москвичи к нам ездиют — ик! — гораз красиво у нас, местность веселая, воздух! Только птюшек мало — охота плоха!
— Про это я и хочу поговорить с вами, Михаил.
Елин замялся, смолк, глядя на грязные босые ноги Мишки с ногтями вроде бараньих копыт.
— Говорят, что вы бьете тетеревов за месяц до срока, утят нелетных.
Мишка перебил:
— Ну и вры! — Его красная рожа расползлась в ухмылке, выскалив желтые зубы, распустив мокрые губы. — За месяц? — Мишка весело заржал: — Врут все, а вы врам всяким веру даете! Мы с Короликом вовремя ходим. Конешно, бьем помаленьку. С пустыми руками вертался б я, кабы не собачка удашная.
Елин еще заговаривал о сбережении дичи, о сроках, охране маток. Но ничего он не дождался, кроме зубастой ухмылки. Вдруг он представил себе: ну и смешо н же я! Беспардонному браконьеру проповеди читаю!
А Мишка достал с полки другую бутылку самогона и второй стакан. Принес хлеба, огурцов. Елин отказывался, но хозяин пристал:
— Ик! Не обижайте! Ик! Будьте человеком!
— А, черт возьми! — с отвращением Петр Алексеевич хлебнул из стакана. «Идиот я! К кому пошел! Пакость какая! Лишь бы за дверь как-нибудь…»
А Мишку совсем развезло.
— Ппеттрр Ле…ксе…ич! Дд…руг! Пп…ей. Нне обб…ижжай! Ппп…ей, ссва…тток!
— Это почему же я «сваток»?
— Как ппп…очч…му? Мм…ая Жжжуч…ка с Рррек… — сом… Ррр…екс ччч…етверро ссу…тток уммм…еня хх… — арчч…ился…
Елина как ошпарило! Только и не хватало, чтобы отпетый негодяй так попользовался Рексом! И Петр Алексеевич — скорей на улицу.
Ну и задал же он жару Прасковье Федоровне!
— Как допустила! Я цепь для Рекса оставил! А ты допустила, что он шлялся черт знает где! У Мишки четыре дня! А ты даже и не искала! Всю охоту мне загубила! Нарочно, что ли, ты мне напортила?
Пошешенька божилась, что везде, везде, даже в колодцах, искала…
* * *
Пришел в Порошино престольный праздник. Хозяйки наварили, нажарили, напекли для гостей на целых три дня. В каждом доме набралось гостей «со всех волостей». У одной бабушки Пани гостило немного — дочка с мужем-шофером да двоюродный брат с женой — пожилые колхозники из Крестов. Ну ели, конечно, пили, а потом спали — ни шума, ни скандала, не то, что у других людей, где выпивали лишку.
Очень понравился Елину Прасковьин братеник Никита Нилович — добродушный, еще сильный старик с широкой проседелой бородой. Он пришел с войны хромой, но охоту не бросил. Беседуя с москвичом, он жаловался, что недруги отравили у него собаку.
— Такая славная была остроушка. На всякую птицу шла и белку лаяла. Да на белку наплевать, их и без собаки на перебегах да на слух настреляю. Главное, на птюшек без собаки труба!
* * *
К третьему дню праздника гостей в деревне поубыло. У бабки Пани остались лишь Никита с женой да Елин, которому еще рано было ехать в Москву. Лишь сели завтракать, как с улицы донеслась песня, а вернее, рев: деревней брел развеселый Мишка.
Брел и хватался за стены, за изгороди. Раненько же «повезло» ему где-то!.. Рев прервался, — под окном послышался стук.
Прасковья Федоровна отворила окошко:
— Чего ты, Мишенька, стучишь? Нету вина у меня!
Мишка уперся руками в стену и получил таким образом устойчивость. Поодаль, опустив хвост, смущенно моргая, стоял Король.
Ноги у Мишки подгибались, но, хватаясь за стену, он добрался до крыльца, сел на ступеньку. Из окна высунулся бородатый Никита.
— Складный пес, — сказал он Петру Алексеевичу.
— Это еще что «складный»! Добычлив на диво. Мишка с ним всех тетеревов, всех уток выбивает да еще до срока начисто лес грабит.
— Вон он какой, Михаил, скотина губастая! — возмутился Никита. — Миша, — сказал он, — я достану тебе вина, ежели Короля продашь.
— Ппррро…дам! Дд…вай лл…итру — бе…рии Кк… — рля, к ччер…ттовой мма…ттерри!
Сделка намечалась верная. Но где взять сию минуту водку?
— Па нюшка! — шепнул хозяйке братеник. — У нашего Николая гостей еще много. Небось, вина приберег. Выпроси! А я до обеда в магазин слетаю, отдадим!
Пошешенька смекнула: сбыть Короля в Кресты — перед Елиным оправдаюсь! Сходила к племянничку, принесла под фартуком. Прошмыгнув крыльцом мимо осоловелого Мишки, подала брату.
Никита Нилович вышел на крыльцо. В руках у него поблескивали посудины. Мишка встрепенулся:
— Ммос…ковв…чка! — и встал, перехватывая руками столб крыльца.
Никита стоял против него:
— Ну как, Миша? Продаешь кобеля?.. Смотри же, Михаил. При свидетелях — при Петре Алексеевиче, при сестре Пане беру собаку за литр вина. Продаешь?
— Чч…го шшу…дишь? Сс…к…зал, пррр…даю! Ввссё!
А Король, стесняясь в чужом месте, лежал, отвернувшись, в сторонке на мураве залуговелого Прасковьина проулка.
— Ну, коли так, давай собаку на привязь.
— Ннне…е! Он сссмм…ии…рреный.
Пес подошел к хозяину, уныло повиливая опущенным хвостом.
— Не укусит чужого-то?
Елин подал в окно Рексову цепочку, Мишка сам зацепил карабин за кольцо ошейника, и оробевшего Короля привязали в сенях.
Лизаров засунул поллитровки в карманы штанов.
— Пп…иду к Ггг…авр…юшке. Ммк у нне…го вссе ккончили…
* * *
Праздник отшумел. Но его последствия проявлялись и на следующий день. Поутру за чаем Елин и Прасковья видели в окно, как Мишка с опухшим лицом и ссадиной на лбу брел в Гридино.
— Здравствуй, дед Саша!
— Здорово, Миша!
— Не видал, дедушка, моего Короля? Мы с Гаврюхой вчера крепко долбанули, а кобель куда-то подевался.
— Это, брат, трезвый пьяному не товарищ. Сами пили, а собаку не потчевали, — посмеялся дед. — Он, гляди, домой смылся.
И побрел Мишка мимо затаившихся за окном участников вчерашней купли-продажи. Ничего-то он не помнил!
Однако вечером Михаил заявился к бабке Пане. Вошел, стал посреди избы, лицо злющее:
— Баба Панька! Люди видели, Никита Короля на цепи волок. Быдто на Крестову повел. Так аль нет?
— Так, — сказала бабка медовым голосом. — Дак ведь ты пса продал.
— Что ты брешешь! За сколько ж я, по-твоему, продал?
— А ты, Мишенька родный, не за деньги, за литру вина отдал.
— Баба Панька! — грозно стал наступать Мишка. — Что ты порешь? Да я Короля ни за сто, ни за двести рублей не отдам. Говори, как твой Никитка мою собаку украл? Как ты смела пособлять, змея?
Но Петр Алексеевич подтвердил, что действительно при нем Михаил продал Короля Никите Ниловичу именно за литр московской.
— Обман! Пьяного тут ограбили! Бабка Паня! Петр Алексеевич! Я в суд пойду — будьте свидетели, что Никита пьяного обокрал!
Но Елин отрезал:
— Никакого грабежа нет. Вы по доброй воле при нас, свидетелях, продали собаку. Еще сказали: на хрен мне Король. Я еще не такого сыщу. Какую цену вы назначили, столько вам и дали.
Мишка озверел:
— Врете вы, проклятые! Подстроили, гады! — и начал так выражаться, что Елин надвинулся на скандалиста вплотную и с высоты своего «высокущего» роста гаркнул:
— Пошел вон!
Мишка попятился к порогу. Елин вытолкнул его в сени… И дверь на крюк!
Лизаров долго еще бегал по деревне, орал…
* * *
Пришло новое утро. Выгоняя на заре в стадо козу и овечек, Прасковья Федоровна увидела шагающую по Порошину Марью Лизарову.
— Здравствуй, Наумовна! Далеко ли наладилась?
Марья остановилась.
— В Кресты, к твоему двоюродному. Он нашего Короля увел. Мой Мишка, знай, твердит, что у него, у пьяного, собака обманом взята. Никита подстроил, что Мишка у него литру взял быдто за собаку.
— Так, Наумовна, Мишка пришел к нам, вина требовал. Дай литр — бери собаку. Гораз загорелось ему! А Никита, не ведаю каким чудом, вина нашел. Мишка и отдал Короля. При мне сам цепочку к ожерелку цеплял.
— Мошенство! За литр такую собаку! Да ни за тыщу Мишка не отдаст!
Бабка Паня маслила:
— Чего я понимаю, милая ты моя? Мужики промеж себя сладились. Нетто я в мужичьи дела сунусь?
Марья плюнула и широким шагом пошла на Крестову тропу.
На обратном пути, отмахав за день тридцать километров, Марья шла порошинской улицей уже в сумерках. Злая шла, что туча темная. Короля, конечно, при ней не было. Прасковью любопытство томило:
— Зайди, Наумовна, отдохни!
Но та даже не оглянулась и прибавила шагу… А дошагав домой, Марья сказала сыну:
— Не отдал. И разговаривать не стал. А Короля в Крестах нигде не видать. Никита, небось, у приятелей прячет.
Мишка с воем повалился на кровать…
В августе Елин насладился охотой, как давно не приходилось. Тетеревиных выводков было хоть и не столько, как в «докоролевские» времена, но все же вполне достаточно.
И, что особенно дорого, они были нетронуты или почти нетронуты, при всех здравствовали матки.
Без Короля бессовестный Мишка остался как без рук.