— Говорю тебе, я больше не вижу. На тебе только один шрам, — сказала мне Рут.

— Ты уверена?

Я стояла совершенно голая в центре своей спальни после ужина, который, я думаю, был вкусным. Не знаю этого точно, так как не чувствовала вкуса из-за своих переживаний о том, реально ли меня ударила молния. Но ожог в форме звезды это доказывал. Это был входной шрам, как и говорил Дуглас. Единственная проблема — выходной шрам найти не удалось. Я попросила Рут заехать ко мне после ужина и помочь мне. Только она не слишком помогла.

— Я понятия не имею, — сказала она с кровати, где лежала, листая копию «Критической теории со времен Платона[8]» — знаете, только для легкого чтения — которую принесла с собой. — У тебя что, выросла грудь? Ты больше не похожа на гладильную доску. Когда это случилось?

— Рут, — сказала я, — а что насчет спины. Ты видишь что-то на моей спине?

— Нет. У тебя теперь какой размер, В?

— Думаешь, я знаю? Ты же в курсе, что я не носила бюстгальтеры. А что насчет моей задницы? На ней что-нибудь есть?

— Нет. А есть размер между В и С? Потому что, я думаю, это теперь твой размер. И тебе пора носить лифчик, а то грудь скоро начнет провисать, как у тех женщин со снимков из National Geographic.

— Ты, — сказала я ей, — не помогаешь.

— А что ты ждешь от меня, Джесс? — Рут сварливо повернулась обратно к книге. — Немного странно просить лучшую подругу проверить свое тело на наличие входных и выходных шрамов, тебе не кажется? Имею в виду, это немного по-лесбийски.

— Я не хочу, чтобы ты лапала меня, извращенка. Просто хочу, чтобы ты сказала мне, видишь ли, выходной шрам. — Я вытащила пару свитеров. — Преодолей себя.

— Не могу поверить, — сказала Рут, игнорируя меня, — что Майкл поступил в Гарвард. Это же Гарвард. А он такой умный. Как такой умный, как он, может влюбиться в Клэр Липманн?

Я надела свитер.

— Клэр не так уж ужасна, — сказала я.

Я знала её очень хорошо из-за задержаний. Не то чтобы она когда-либо получала наказание, но их отбывание проходило в актовом зале, и Клэр всегда играла главную роль в спектаклях, поэтому я наблюдала большую часть репетиций, когда она играла Эмили из «Нашего города», Марию из «Вестсайдской истории», и, конечно, Джульетту из «Ромео и Джульетта».

— Она, правда, хорошая актриса, — заявила я.

— Очень сомневаюсь, — отозвалась Рут, — что Майкл заинтересовался ею из-за её таланта.

Рут всегда звала Майка Майклом, даже когда все называли его Майком. Она говорила, что «Майк» — это деревенское имя.

— Что ж, — сказала я, — ты должна признать, что в купальнике она хорошо выглядит.

Рут фыркнула.

— Развратно. Не могу поверить, что она делает это. Каждое лето. Она каждое лето до полового созревания лежала там. Но теперь ... Что она пытается сделать? Стать причиной ДТП?

— Я голодна, — сказала я, потому что так и было. — Ты будешь что-нибудь?

— Не удивлена. Ты едва притронулась к лобстерам, — сказала Рут.

— Я была слишком взволнована, чтобы поесть, — сказала я. — Да ладно. Меня же сегодня молния ударила.

— Я хочу, — сказала Рут в книгу, — чтобы ты сходила к доктору. Может, у тебя внутреннее кровотечение.

— Спущусь вниз. Будешь что-нибудь?

Она зевнула.

— Нет, мне пора идти. Я остановлюсь у комнаты Майкла, чтобы ещё раз поздравить его и пожелать спокойной ночи.

Я подумала, что лучше оставить их наедине, в случае, если между ними произойдет что-то романтическое, поэтому спустилась вниз, чтобы раздобыть еды. Шансы, что Майк однажды глянет в сторону Рут, равны нулю, но надежда умирает последней, даже в сердце толстушки. Не то, чтобы Рут толстая. Она просто в два раза больше Клэр Липманн. Не то, чтобы Клэр дистрофик, но она довольно худая. Но парням, кажется, нравится это, я заметила. В журналах пишут: если ты не Кейт Мосс, твоя жизнь бессмысленна, но в реальной жизни парни, такие как мои братья, не посмотрят на Кейт Мосс. А вот на Клэр Липманн они пускают слюнки, потому что та умеет подать себя, ну вы понимаете, о чем я.

А Рут не такая. Не умеет подавать себя. Её проблема в том, что она просто, знаете, тучная девушка. И даже самые изнурительные диеты мира не исправят это. Ей просто нужно признать это, принять себя такой, какая есть и успокоиться. Тогда у неё будет парень. Гарантирую. Но, вероятно, не Майк.

Я думала об этом, пока насыпала себе хлопья. Я думала, что если шрам в форме звезды останется на моей груди навсегда. О том, кому он нужен? А где, всё же выходной шрам?

Может быть, размышляла я, пока наливала молоко в чашку, молния всё ещё во мне. Это было бы странно, да? Может быть, всё это время она гудит внутри меня. И, может быть, как сказала Рут, я могу стрелять молнией в людей. Например, в Джеффа Дэя. Он заслужил. Я подумала о стрельбе молний в этого парня, пока рассматривала пакет с молоком. На нём была фотография футболиста.

Когда я вернулась наверх, Рут уже ушла. Дверь в комнату Майка была закрыта, но я знала, что её там не было, потому что слышала, как он яростно стучал по клавиатуре компьютера. Вероятно, отправлял письма по электронной почте всем своим приятелям из Интернета. «Эй, ребята, я поступил в Гарвард! Так же, как Билл Гейтс». Только, может быть, в отличие от Билла Гейтса, Майк на самом деле закончит университет. Но в случае Билла это не имело значения.

Дверь в комнату Дугласа тоже была закрыта, и свет из-под нее не проливался. Но это меня не остановило. Он стоял у окна и смотрел в бинокль, когда я ввалилась внутрь.

Брат повернулся и начал:

— Однажды ты можешь увидеть то, что тебе не понравится.

— Уже поздно, — сказала я. — Мама купала нас вместе, когда мы были маленькими, помнишь?

— Уходи. Я занят.

— На что смотришь, а? — спросила я, собираясь присесть на его кровать в темноте. Комната Дугласа пахла Дугласом. Не плохим запахом, правда. Мальчишечьим запахом. Запахом старых кроссовок, смешанным с Old Spice. — На Клэр Липманн?

— На Орион, — ответил брат, но я знала, что он лжет. Окна его комнаты выходят на сторону дома Клэр. Она, будучи эксгибиционистом, никогда не закрывала жалюзи. Сомневаюсь, что они у нее вообще есть.

Но я не возражала, если Дуглас шпионит за ней, хотя это и считается сексизмом и вторжением в частную жизнь. Тогда это бы означало, что он нормальный.

— Не буду отрывать тебя от твоей пассии, — сказала я, — но я нашла входной шрам.

— Она — не моя пассия, — сказал Дуглас. — Просто объект вожделения.

— Неважно, — ответила я, оттянув свитер у шеи. — Посмотри на это.

Он повернул настольную лампу в мою сторону. Увидев шрам, Дуг затих.

— Боже, — сказал он после.

— Я же тебе говорила.

— Боже, — повторил он.

— Только выходного шрама нет, — ответила я. — Я попросила Рут осмотреть мое тело. И она тоже ничего не нашла. Как думаешь, молния всё ещё внутри меня?

— Молния, — сказал он, — не может остаться внутри тебя. Может быть, это выходной шрам, а молния вошла через макушку головы. Только это невозможно, — сказал он себе самому, — потому что тогда твои волосы были бы сожжены.

Возможно, он не говорил сам с собой. Он мог говорить с голосами. Иногда он слышит их. Они сказали ему покончить с собой на прошлое Рождество.

— Что ж, — сказала я, поправляя свитер. — Это все. Я просто хотела показать тебе.

— Подожди. — Я поднялась, но Дуглас повалил меня обратно на кровать. — Джесс, — сказал он. — Тебя действительно ударила молния?

— Да. Я же сказала, что всё так и было.

Дуглас выглядел серьезным. Хотя, он всегда такой.

— Ты должна рассказать папе.

— Ни за что.

— Джесс, расскажи папе сейчас же. Не маме. Только папе.

— Дуглас...

— Иди, — он подтолкнул меня к двери. — Или ты это сделаешь, или я.

— Черт, — сказала я.

Но он выглядел забавно с этим своим напористым взглядом и прочим. Поэтому я поплелась вниз и обнаружила папу на своем обычном месте, когда он не был в одном из ресторанов — за обеденным столом. Папа перебирал книги, а телевизор был включен на спортивном канале. Он не мог видеть экран с того места, где сидел, но зато прекрасно всё слышал. Папа выглядел так, словно с головой ушел в книги, но, если переключишь канал, он взбесится.

— Что? — спросил он, когда я подошла. Но не дружелюбным тоном.

— Пап, — сказала я. — Дуглас говорит мне, что я должна тебе рассказать о том, что меня сегодня ударила молния.

Папа посмотрел вверх. На нем были очки. Он взглянул на меня из-под них.

— У Дугласа снова этот случай? — спросил он. Случаем папа называет то, когда голоса Дугласа берут верх над ним.

— Нет, — сказала я. — Это правда. Сегодня меня ударила молния.

Он посмотрел на меня снова.

— Почему ты не упомянула об этом на ужине?

— Потому что был праздник. Но Дуглас сказал, что я должна рассказать. И Рут тоже. Она говорит, что у меня во сне может случиться сердечный приступ. Посмотри.

Я снова оттянула толстовку. Хорошо, что он был выше моей груди, на ключице, а то было бы неловко показывать отцу свой шрам. Папа посмотрел на него и сказал:

— Ты со Скипом снова играла с петардами?

Думаю, что я уже упоминала Скипа, брата-близнеца Рут. Мы с ним когда-то развлекались с петардами.

— Нет, папа, — сказала я. Черт побери, я держусь подальше от петард, не говоря уже о Скипе. — Это из-за молнии.

Я рассказала ему о произошедшем. Папа слушал с очень серьезным выражением лица. А затем сказал:

— Я бы не беспокоился об этом.

Именно это он всегда говорил, когда ребенком я просыпалась посередине ночи и спускалась вниз, чтобы сказать ему, что у меня болит нога, рука или шея.

— Болезнь роста, — сказал он и дал мне стакан молока. — Я бы не беспокоился об этом.

— Хорошо, — сказала я, как и в детстве почувствовав облегчение. — Я просто подумала, что должна рассказать тебе. Знаешь, в случае, если не проснусь завтра утром.

Он сказал:

— Если ты не проснешься завтра, мать убьет тебя. Теперь иди спать. И если снова услышу, что ты пряталась под металлическим навесом во время грозы, я тебя отлуплю.

Он, конечно же, не всерьез. Папа не верит в эффективность порки. По словам мамы, это всё из-за того, что его старший брат, мой дядя Рик, бил его до полусмерти. Именно по этой причине мы никогда не ходим в гости к дяде Рику. Думаю, поэтому папа и научил меня правильно бить. Он считает, что каждый должен научиться защищать себя от всех этих «дядей Риков».

Я поднялась наверх и играла на флейте в течение часа. Я всегда стараюсь сыграть свою партию замечательно во время репетиций с тех пор как однажды утром, ещё до того, как мы с Рут стали ездить в школу на её машине, Клэр Липманн увидела меня с флейтой, и сказала: «О, так это ты», этим многозначительным тоном. Когда я спросила, что она имела в виду, Клэр сказала:

— Да так, ничего. Просто мы всегда слышим, как кто-то играет на флейте каждый вечер, примерно в восемь часов, но не знали, кто это.

Услышав это, я покраснела, а она сказала своим милым голоском:

— Нет, нет, всё не так плохо. Мне нравится. Словно бесплатный концерт каждый вечер.

Во всяком случае, услышав это, я начала репетировать усерднее. Сначала разогреваюсь немного и перехожу на джаз, так что музыка не звучит скучно. Потом ускоряюсь примерно в два раза, как мы делаем в оркестре. Затем играю небольшую средневековую партию, которую я откопала во время последнего похода в библиотеку. Потом, полностью войдя во вкус, играю немного Билли Джоэла[9], так как это нравится Дугласу, хотя, если спросить его, он будет отрицать сей факт. Затем играю немного Гершвина[10], для папы, который любит его музыку, и заканчиваю Бахом, потому что Баха любят все.

Иногда мы с Рут репетируем вместе: играем те несколько партий для флейты и виолончели, что мы нашли. Но во время таких репетиций мы не находимся в одном помещении. Мы делаем вот что: открываем окна своих спален и играем оттуда. Как маленький мини-концерт для соседей. Это очень здорово. Рут говорит, что если кто-то из дирижеров пройдет между нашими домами, он непременно скажет: «Кто эти невероятные музыканты? Желаю видеть их в своем оркестре немедленно!» Возможно, она права.

Дело в том, что дома я играю гораздо лучше, чем в школе. Мол, если бы я играла в школе так же хорошо, как и дома, то определенно была бы первой флейтой, а не третьей. Но моя репутация в школе сильно страдает, поэтому, честно говоря, я не хочу быть первой флейтой. На первую флейту оказывают слишком много давления. Я и так получаю достаточно вреда от людей, которые пытаются бросить мне вызов за третье место.

Карен Сью Хэнки, например. Она — четвертая флейта. И бросала мне вызов уже десять раз в этом году. Если вам не нравится ваше место в оркестре, вы можете бросить вызов другому музыканту, и продвинуться вверх в случае победы. Карен Сью начинала как девятая флейта и соревновалась вплоть до четвертого места. Но она торчит на уровне четвертой целый год, потому что я не позволяю ей победить. Мне нравится третье место. Я всегда третья. Третья флейта, третий ребенок. Понимаете? Мне комфортно быть третьей. Но никоим образом я не собираюсь быть четвертой. Поэтому, когда Карен Сью бросает мне вызов, я играю так, как я делаю это дома. Наш дирижер, мистер Вайн, после этого всегда читает мне нотации, когда Карен Сью в гневе уходит прочь, ведь я всегда выигрываю. А затем говорит:

— Знаете, Джессика, вы можете быть первой флейтой, если посоревнуетесь с Одри. Вы разорвете её на куски, если попытаетесь.

Но у меня нет желания разрывать кого-то на куски. Как и нет желания быть ни первой, ни второй. Но будь я проклята, если я позволю кому-то занять третье место.

Так вот, я прорепетировала, приняла душ, а затем легла спать. Прежде, чем выключить свет, я прикоснулась к месту на груди, где был шрам. Я не могла почувствовать его. Он не выделялся. Но я все ещё могла увидеть его, когда посмотрелась в зеркало, выходя из душа. Я надеялась, что он исчезнет на следующий день. Как тогда я смогу надеть футболку с глубоким вырезом?