Поскольку в Нью-Йорке каждый день много людей умирает не своей смертью, следователь добрался до трупа Элизабет только через четыре часа. Следователь прибыл в три тридцать, и в три тридцать пять Элизабет была официально объявлена мертвой.

На основании расследования и вскрытия причиной смерти были названы травмы шейных позвонков, позвоночника и тазовой кости, а также множественные переломы черепа и конечностей.

Можете назвать меня дурой, но я не думаю, что кто-нибудь из студентов будет романтизировать смерть Элизабет, узнав такое.

Но это еще не все. Следователь сказал, что Элизабет умерла примерно двенадцать часов назад. Это означает, что она пролежала на дне шахты лифта с прошлой ночи. Правда, коп уточнил, что она умерла от удара о бетонный пол, то есть мгновенно. Значит, целую ночь не мучилась.

Но все равно страшно.

Скрыть от студентов полицейский фургон и перенос трупа из здания в машину было невозможно, так что к четырем часам о смертельном случае знало все студенческое население Фишер-холла. А когда включили лифты и студентам наконец разрешили вернуться на этажи, они узнали и о том, как она умерла. Я хочу сказать, они же студенты, они не дураки и вполне способны логически мыслить и сопоставлять факты.

Но особенно волноваться о том, как семьсот обитателей Фишер-холла переживут новость о смерти Элизабет, мне было некогда. В первую очередь меня волновал вопрос, как переживут новость о смерти Элизбет ее родители.

А все потому, что доктор Джессап решил – и его решение было поддержано доктором Флинном, – что поскольку Рейчел уже общалась с миссис Келлог по поводу гостей, которых разрешается принимать Элизабет, то именно Рейчел и следует сообщить родителям о смерти их дочери.

– Келлогам будет легче услышать трагическую весть, если ее сообщит знакомый голос, – заверил доктор Флинн.

Как только было принято такое решение, Сару бесцеремонно выдворили из кабинета, а меня доктор Джессап попросил остаться.

– Так Рейчел будет спокойнее, – сказал он.

Сразу ясно, он никогда не видел Рейчел в действии и не слышал, как она в студенческом кафе костерит посетителей салатного бара за то, что кто-то случайно поставил жирную салатную заправку на место, где должна стоять обезжиренная, – как однажды нечаянно сделала я. Рейчел не из тех, кто нуждается в утешении. Но кто я такая, чтобы выступать?

Все это было очень печально, и к тому времени, когда Рейчел повесила трубку, я почувствовала, что у меня начинается мигрень и болит желудок.

Конечно, причина желудочных колик могла быть в одиннадцати конфетах и пачке чипсов, которые я съела, но кто его знает.

А тут еще доктор Джессап обострил симптомы. Расстроенный замечаниями доктора Эллингтона, он послал к черту городские правила относительно курения и принялся усиленно дымить, примостившись пятой точкой на край стола Рейчел. Открыть окно никто не предложил. Наш офис находится на первом этаже, и, если открыть окно, то какой-нибудь остряк непременно подойдет и крикнет:

– Можно мне жареной картошки?

Тут до меня дошло, что Рейчел давно закончила говорить по телефону, и я больше не нужна в качестве ее утешителя. Мне здесь больше делать нечего. Поэтому я встала и сказала:

– Я пойду домой.

К счастью, доктор Эллингтон давным-давно ушел, у них с женой есть дом в Хэмптоне, куда они отправляются при каждой возможности. Миссис Эллингтон не захотела выходить через парадный вход, перед которым у самого тротуара, сразу за пожарной машиной стоял полицейский фургон. Мне пришлось отключить сигнализацию, чтобы она смогла выйти через запасной выход сбоку, за кафетерием, через ту дверь, в которую охрана впускает некоторых почетных гостей Эллингтонов, пожаловавших на званые обеды (Шварценеггеров, к примеру), чтобы им не досаждали студенты.

Эллингтонов ждал зеленый «мерседес», за рулем которого сидел их единственный сын – Кристофер, очень симпатичный парень. Ему около тридцати, он носит очень дорогие костюмы и живет в студенческом общежитии, потому что учится на юридическом факультете. Доктор Эллингтон заботливо усадил жену на заднее сиденье, сложил в багажник чемоданы и сел на переднее сиденье рядом с сыном.

Кристофер рванул с места так резко, что люди, гулявшие по уличной ярмарке – ах да, уличная ярмарка продолжалась, несмотря на пожарную машину и полицейский фургон, – отскочили на тротуар, решив, что кто-то пытается их задавить. Я его понимаю: будь Эллингтоны моими родителями, я бы тоже попыталась кого-нибудь задавить.

Когда я заявила, что собираюсь уходить, первым очнулся доктор Флинн. Он сказал:

– Да, конечно, Хизер, идите домой. Стэн, ведь Хизер нам больше не нужна?

Доктор Джессап выпустил струю сизого дыма.

– Идите, – сказал он, обращаясь ко мне. – И выпейте чего-нибудь. Да покрепче.

– О, Хизер! – воскликнула вдруг Рейчел.

Она вскочила с вращающегося стула и, к моему немалому удивлению, бросилась меня обнимать. Раньше она никогда не демонстрировала на публике какие-то теплые чувства ко мне.

– Спасибо тебе огромное, что пришла! Не представляю, что бы я без тебя делала! В трудный момент на тебя всегда можно положиться.

Я понятия не имела, что она имеет в виду. Я же ничего не сделала. Даже не купила цветы, как предлагал доктор Джессап. Правда, успокоила студентов, которые работали в холле, ну и еще, пожалуй, уговорила Сару отменить дискотеку. Но это все, честное слово. Ничего героического я не совершила.

Пока Рейчел меня обнимала, я старалась не смотреть на лица присутствующих. Обниматься с Рейчел – это, знаете ли, нечто! Будто палку обнимаешь! Мне ее даже немножко жалко. Кому охота обнимать палку? Конечно, это нравится мужчинам, которые гоняются за моделями. Но какому нормальному мужику захочется обнимать мешок острых костей? И ладно, если бы она была костлявой от природы, но я-то знаю, что Рейчел нарочно морит себя голодом, чтобы быть такой тощей.

По-моему, это как-то неправильно.

К счастью, Рейчел почти сразу же выпустила меня из объятий, и как только она это сделала, я, ни слова не говоря, бросилась прочь – в основном, потому, что боялась разреветься, если произнесу хоть слово. Не из-за того, что Рейчел такая костлявая, а из-за того, что все это так нелепо. Девушка погибла, ее родители убиты горем, а ради чего все это? Ради того, чтобы прокатиться на крыше лифта?

Бессмыслица какая-то.

Поскольку сигнализация на пожарном выходе была все еще отключена, через этот выход я и сбежала – по крайней мере, мне не пришлось проходить мимо стойки ресепшен. Честное слово, я боялась, что сорвусь, если кто-нибудь со мной заговорит. Чтобы не столкнуться ни с кем из знакомых, мне пришлось пройти по Шестой авеню и обогнуть квартал. Я прошла мимо магазина «Banana Republic», где продается одежда двенадцатого размера (ее редко можно найти на вешалках из-за того, что это самый распространенный размер, его вечно не хватает на всех желающих).

Однако когда я подошла к двери дома, то обнаружила, что разговаривать кое с кем все-таки придется. На ступеньках под дверью околачивался мой бывший жених, Джордан Картрайт.

А я-то думала, что мой день испорчен окончательно, и хуже уже не будет! Увидев меня, Джордан выпрямился и закончил разговор по мобильному. В лучах послеполуденного солнца в его светлых волосах поблескивали золотистые прядки. Я не могла не отметить, его белоснежная рубашка – жаль, что мне приходится это говорить, но ничего не поделаешь – и подходящие к ней белые брюки были превосходно отглажены и, несмотря на жару, необычную для бабьего лета, выглядели безупречно свежими. Весь в белом, с золотой цепью на шее, он выглядел так, будто на время сбежал из группы плохих парней. А он и есть плохой парень, если разобраться.

– Хизер!

Я не видела выражения его светло-голубых глаз, потому что они были скрыты за стеклами темных очков. Но, думаю, они, как всегда, излучали трогательную заботу о моем благополучии. Джордан умеет создать у собеседника впечатление, будто он очень о нем печется. И это одна из причин, по которой его первый сольный диск «Будь моей, бэби» стал дважды платиновым. Видеоклип продержался на верхушке хит-парада несколько недель.

– Вот ты где, – сказал Джордан. – А я пытался к тебе достучаться. Похоже, Купа нет дома. Ты в порядке? Я примчался сразу, как только услышал новость.

Я недоуменно моргала, глядя на него. Что он вообще здесь делает? Забыл, что мы расстались?

Может, и забыл. Он явно проводит много времени в тренажерном зале. У него очень рельефные бицепсы. Может, пока он тренировался, ему на голову упала гантеля или еще что-нибудь?

– Она ведь жила в вашем здании? – продолжал Джордан. – Девушка, про которую говорили по радио. Та, которая погибла.

Ужасно несправедливо, что человек с такой сексуальной внешностью может быть таким… в общем, напрочь лишенным чего-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающего человеческие эмоции.

Я достала из кармана джинсов ключи:

– Джордан, зря ты сюда пришел. – На нас уже таращились торговцы наркотиками. В нашем районе их полно, потому что администрация колледжа, стремясь очистить от них Вашингтон-сквер – ради студентов и, что еще важнее, их родителей, – нажала на руководство местного полицейского участка, и те выставили из парка всех бомжей и торговцев наркотиками. Куда выставили? На окрестные улицы. В частности, и на ту, на которой живу я.

Конечно, когда я принимала предложение брата Джордана поселиться в его доме, я не знала, насколько плох этот район. Я рассуждала так: это же Гринвич-Виллидж, который давно перестал быть местом обитания нищих художников – после того, как здесь поселились яппи, чем придали району респектабельность и взвинтили до небес цены на жилье. Я рассудила, что район должен быть примерно таким же, как Парк-авеню, где я до этого жила с Джорданом, и где «люди такого сорта», как выражается Джордан, попросту не болтаются.

Зато сейчас «люди такого сорта» не могли оторвать от Джордана глаз, и вовсе не потому, что у него на шее висела золотая цепь.

– Эй! – крикнул один. – Ты – тот самый парень? Эй, ты правда тот самый парень?

Джордан и глазом не моргнул, он привык, что его повсюду преследуют папарацци.

– Хизер, – сказал он самым успокаивающим тоном из своего арсенала. Таким голосом он пел дуэтом с Джессикой Симпсон прошлым летом во время гастролей. – Ну, давай же, будь умницей. Если у нас не сложились романтические отношения, это не значит, что мы не можем оставаться друзьями. Мы столько пережили вместе. Мы даже вместе выросли.

Вот это правда. Я познакомилась с Джорданом еще в те времена, когда подписала свой первый контракт со звукозаписывающей компанией его отца, «Картрайт рекордс». Я была впечатлительной пятнадцатилетней девчонкой, а Джордану стукнуло аж восемнадцать. Тогда я принимала образ страдающего артиста, который создавал Джордан, за чистую монету. Я ему искренне поверила, когда он заявил, что, как и я, терпеть не может песни, которые ему предлагает петь продюсер. И когда он говорил, что начнет исполнять песни, которые напишет сам, я ему тоже верила. Я верила ему вплоть до того момента, когда предъявила продюсеру ультиматум: или я пою свои собственные песни, или не пою вообще, и продюсер выбрал последнее, а Джордан вместо того, чтобы заявить продюсеру (то есть собственному отцу) то же самое, сказал: «Хизер, думаю, ты не права».

Я огляделась, чтобы убедиться, что он не разыгрывает спектакль для скрытой камеры – с него станется связаться со съемками какого-нибудь реалити-шоу. Он из тех, кто не будет возражать, если его частную жизнь начнут транслировать по национальному телевидению.

Я заметила серебристый BMW с откидным верхом, стоящий возле пожарного гидранта.

– У тебя новая машина. Подарок отца? Награда за то, что ты подцепил Таню Трейс?

– Ох, Хизер, – сказал Джордан, – я же тебе говорил, у меня с Таней совсем не то, что ты думаешь.

– Ну да. – Я засмеялась. – Наверное, она просто упала и при этом ее голова совершенно случайно оказалась возле твоей ширинки.

Тут Джордан неожиданно сорвал с себя темные очки и пристально посмотрел мне в глаза. Это мне напомнило самую первую нашу встречу – в торговом центре. Продюсер, отец Джордана, устроил нам совместные выступления в торговых центрах. Это было сделано, чтобы привлечь как можно больше подростков, а в идеале – кошельков их родителей.

Тогда Джордан посмотрел на меня также пристально, как сейчас. Его слова «Детка, у тебя самые голубые глаза на свете», тогда вовсе не походили на отработанную фразу. Но много ли я понимала в пятнадцать лет? Я училась в предпоследнем классе, когда меня выдернули из школы и отправили на гастроли. За мной хорошо присматривали, и с парнями моего возраста я общалась, только когда они подходили взять у меня автограф. Откуда мне было знать, что слова «Детка, у тебя самые голубые глаза на свете» – это просто способ познакомиться.

Я поняла это только через несколько лет, когда слова «Детка, у тебя самые голубые глаза на свете» всплыли строчкой одной из песен первого сольного альбома Джордана. Оказалось, что у него большая практика произнесения этой фразы. А тогда она прозвучала, казалось, очень искренне.

На меня она определенно подействовала.

– Хизер, – сказал Джордан. Лучи солнца, проходящие между многоквартирными домами с западной стороны и просеянные сквозь листву деревьев, озаряли правильные черты его красивого лица, в котором до сих пор оставалось что-то неуловимо мальчишеское. – Неужели ты, правда, хочешь просто взять и уйти? Я понимаю, я не совсем безгрешен, тот случай с Таней… в общем, я представляю, как это должно было выглядеть в твоих глазах.

Я уставилась на него, не веря своим ушам.

– Ты хочешь сказать, что она делала тебе минет? Потому что в моих глазах это именно так и выглядело.

Джордан поморщился как от удара.

– Вот видишь? – Он скрестил руки на груди. – Хизер, когда мы с тобой познакомились, ты так грубо не выражалась. Ты изменилась, и в этом отчасти причина возникшего между нами непонимания. Ты уже не та девушка, которую я полюбил много лет назад.

Я решила, если он посмотрит на мою талию – именно в этом месте я больше всего изменилась за последние десять лет – то я ему врежу. Но он не посмотрел.

– Ты стала… ну, не знаю, жесткой, что ли, это подходящее слово, – продолжал Джордан. – И трудно тебя в этом упрекнуть, ведь тебе пришлось столько пережить из-за побега твоей матери. Но, Хизер, не все люди такие, как она, не все готовы обокрасть тебя и сбежать в Аргентину. Я никогда не хотел причинить тебе боль, поверь мне. Просто наши с тобой пути разошлись, мы хотим от жизни разного. Ты хочешь петь собственные песни, тем самым ты разрушаешь свою карьеру, вернее то, что от нее осталось. Но это тебе, по-видимому, безразлично. А я… я хочу…

– Эй! – закричал торговец наркотиками. – Ты – Джордан Картрайт!

Мне просто не верилось, что все это происходит на самом деле. Сначала смерть Элизабет, а теперь еще это…

Что Джордану от меня нужно? Этого я никак не могла понять. Мужчине тридцать один год, он ростом в шесть футов два дюйма, у него куча денег – гораздо больше, чем сто тысяч долларов в год, которые Рейчел хочет видеть у своего идеального спутника. Я знаю, его родители были не в восторге, когда мы стали жить вместе.

Но, может, Джордан придумал все это нарочно, и наши отношения от начала до конца были его попыткой отомстить мистеру и миссис Картрайт за то, что те когда-то разрешили своему младшему сыну участвовать в прослушивании в Клубе Микки Мауса? Джордан до сих пор стыдится, что в девятилетнем возрасте уговорил родителей согласиться на эту затею. Стыдится, потому что серьезный рок-музыкант не может допустить, чтобы в журналах для подростков чуть не каждую неделю появлялись его фотографии в костюме Микки Мауса с огромными ушами.

– Джордан…

Я его перебила, когда он перечислял, чего хочет от жизни – в основном речь шла о том, что он желает принести в жизнь окружающих немного солнечного света, и в этом нет ничего плохого. Между прочим, я никогда и не говорила, что это плохо.

– Джордан, пожалуйста, уходи.

Я проскользнула мимо него, держа в руке ключ от двери. Теоретически я собиралась отпереть дверь и юркнуть внутрь до того, как он успеет меня остановить. Но поскольку в двери было три замка, удрать по-быстрому было проблематично.

– Хизер, я знаю, ты не воспринимаешь меня всерьез как артиста, – продолжал Джордан. – Но уверяю тебя, если я исполняю песни не собственного сочинения, это не делает меня менее творческой личностью, чем ты. Я теперь сам ставлю практически все свои танцы. Помнишь то движение, которое я делаю в клипе «Только я и ты»? – Стоя у входной двери особняка, Джордан быстро перекатился с пятки на носок, сопроводив это движение толчком бедрами. – Я придумал его сам. Ты, наверное, скажешь, что это не большое достижение, но не пора ли тебе внимательнее присмотреться к собственной жизни? Что такого творческого ты сама сделала за последнее время? Эта глупая затея пойти работать в общежитие…

Два замка открыты, остался еще один.

– И поселиться в районе, где полно наркоманов, да еще и с Купером! Не с кем-нибудь, а с КУПЕРОМ! Хизер, ты же знаешь, как моя семья к нему относится.

Да, я действительно знаю, как семья относится к Куперу. Примерно так же, как к его деду, который в возрасте шестидесяти пяти лет перестал скрывать свои гомосексуальные наклонности, купил в Виллидже ярко-розовый особняк, а потом завещал его своему непутевому внуку Куперу. Тот въехал в квартиру с садиком на первом этаже, на втором этаже открыл офис детективного агентства, а верхний сдал мне, причем совершенно бесплатно (в обмен на то, что я буду вести его счета), когда узнал, что я застукала Джордана с Таней.

– Я знаю, что между вами ничего нет, – сказал Джордан. – Меня не это беспокоит. Женщины такого типа, как ты, не нравятся Куперу.

Он был совершенно прав. К сожалению.

– Но известно ли тебе, что у Купера криминальное прошлое. Его арестовывали за вандализм. Ну да, он тогда был подростком, но тем не менее. Господи, Хизер, он совершенно не уважает общественную собственность! Он испортил растяжку моей группы «Гладкая дорожка». Я знаю, он всегда завидовал моему таланту, но я же не виноват, что родился одаренным…

Третий замок открылся. Я свободна!

– До свидания, Джордан!

Я скользнула внутрь и аккуратно закрыла за собой дверь. Мне совсем не хотелось хлопать дверью перед его носом. Не потому, что я все еще к нему не безразлична, а просто потому, что это было бы грубо.

Кроме того, он мог бы подать на меня в суд. Кто его знает, с него станется.