Последние несколько десятилетий я наивно полагал: чтобы убедить коллег, правящие круги, журналистов и бизнес, достаточно поделиться фактами, говорящими о преимуществах ЦРД. Я верил в принципы эволюции. Я думал, что, когда люди узнают правду (и, главное, испытают ее на себе), изменения произойдут сами.

Сейчас я понимаю, как это наивно. У меня было не больше возможностей разглядеть печальную правду, чем у моих коллег-редукционистов. Несмотря на постоянные примеры человеческой жадности и страха потерять власть, я думал, что поделиться фактами достаточно. Что однажды доказательства станут такими убедительными, что даже именитые организации примут правду и признают растительное питание основой здорового образа жизни, общества и планеты. Ученые соберутся вместе и станут защищать разумную диету и социальную политику, направленную на ее распространение. Журналисты будут рассказывать вдохновляющие истории об изменениях. Правительственные чиновники спешно откажутся от непродуманного субсидирования смертоносных продуктов, создадут руководства по питанию и программы, которые за несколько лет снизят затраты на здравоохранение на 70–90 %. А лидеры индустрии с радостью положат растительное питание в основу меню новых кафе и планов медицинского страхования, получая конкурентные преимущества и прибыль от здоровых и счастливых сотрудников.

Несмотря на веские доказательства в пользу растительной диеты, этого не произошло. Растительное питание как средство уменьшения заболеваемости, ожирения и взлетевших до небес затрат на здравоохранение очерняют. Журналисты расхваливают генную терапию как путь к спасению и игнорируют увеличение доли растений и уменьшения мяса и переработанных продуктов в диете. Лоббисты производителей молочной, мясной, сахарной и суррогатной продукции практически пишут законы и контролируют большинство сообщений о питании. Программа школьных обедов в США – яркий пример нежелания правительства внедрять здоровое питание, а компании ответили на кризис здравоохранения, урезая страховое обеспечение и переводя работу на аутсорсинг, вместо того чтобы заняться первопричиной.

То, что я описал, – не злонамеренный заговор, призванный скрыть правду о растительной диете. Многие из тех, кого я критиковал, верят в свой пиар. Скотоводы, владельцы молочных ферм и производители кукурузного сиропа думают, что дают голодному миру высококачественные калории. Ученые, как и общественность, введены в заблуждение и не видят общей картины питания и здоровья человека. Журналисты сообщают о результатах новых редукционистских исследований, искренне считая, что описывают полноценную реальность, а не небольшой, сбивающий с толку, вырванный из контекста фрагмент. А чиновники, хотя и признают в частных разговорах пользу растительной диеты, считают, что ее распространение повредит их политическому будущему из-за сильной и состоятельной индустрии.

Проблема не в том, что люди порочны или злы. Порочна система. Я всю жизнь проработал в науке, был профессиональным исследователем и, как большинство коллег, горжусь престижем и традициями своего университета. Я много раз ощущал их. Но это было до того, как я понял, что жил в футляре, не отдавая себе отчет в малозаметном влиянии финансовых интересов на весь научный процесс и не только.

Характерная черта систем – стойкость. Я понял это, делясь лучшей научной информацией с правящими кругами, бизнесом и потребителями и не оказав большого влияния на систему. Можно незначительно поменять детали и исправить в науке что угодно. Но если цели не меняются, система будет давать прежние результаты. Логичная цель системы здравоохранения – забота о здоровье. Постулируемая, но не истинная. Чтобы открыть правду, как и в других системах, мы должны рассматривать не слова, а дела.

Если бы целью нашей системы здравоохранения было здоровье, она стимулировала бы его. Неуклюже, неаккуратно, медленно, но встроенные в систему связи отдавали бы предпочтение методам, технологиям и вмешательствам, которые неуклонно двигали бы нас к хорошему здоровью на протяжении всей жизни. Очевидно, что этого не происходит. А значит, цель системы – не здоровье, а прибыль нескольких отраслей за счет общего блага.

Правильно. В центре нашей системы здравоохранения стоит прибыль, и это искажает все.

 

Гипотетическая система здравоохранения

Когда я говорю «система здравоохранения», то имею в виду нечто большее, чем врачей, медсестер, больницы, лекарства и хирургию. Я подразумеваю все, что в нашем обществе влияет на здоровье: от сельскохозяйственной политики до школьных обедов, от законов о загрязнении до просвещения о питании, от приоритетов в финансировании научных исследований до требования пристегивать ремни и т. д. Может показаться, что такие реформы невероятно сложны, и отчасти это так. Но представим гипотетическую систему, основная цель которой – укрепление здоровья общества. В ней все элементы будут естественным образом вести к лучшим результатам.

Поскольку моя специализация – биохимия питания, я часто думаю о мире с точки зрения питательных веществ. А питательное вещество, вокруг которого организовано любое здоровое современное общество, – это информация, в нашем случае о здоровье. Это ключевой продукт науки, который потребляют простые люди, правительства, некоммерческие организации, корпорации и СМИ. На рис. 13.1 приведена упрощенная схема прохождения информации в системе здравоохранения.

Рис. 13.1. Гипотетическая идеальная система здравоохранения

В идеальном обществе цель, запускающая информационный цикл, – принести людям всех социальных уровней здоровую жизнь. Она будет давать циклу импульс: ставить вопросы, которые важны для общественного здоровья и достойны исследования. Ученые станут работать над ними с большим интересом и энтузиазмом, сотрудничая и соревнуясь, в поисках самого творческого, мощного и правильного дизайна. Будет проводиться много исследований, от крайне редукционистских до крайне холистических, они породят еще больше вопросов и противоречий. В конце концов накопится «сумма доказательств» – модель, которую испытают на предмет способности предсказывать результаты. Это не будет «Правда с большой буквы» – в науке такой не бывает, – но она приблизится к ней максимально.

Доказательства будут представлены людям. СМИ – как специальные издания, так и открытая печать, например газеты, – станут информировать население, которое будет выбирать образ жизни. Правительство станет формировать политику на основе совокупности доказательств, улучшая благосостояние общества: это тоже окажется источником информации. На ее основе промышленность должна будет создать товары и услуги, поскольку то, что лучше работает, лучше продается. Компании смогут конкурировать в области инноваций, которые полезнее для здоровья, а профессиональные и благотворительные организации максимально эффективно используют сумму доказательств на благо общества. Результатом станет укрепление здоровья, которое приведет к дальнейшим важным вопросам и покажет, где еще необходимы медицинские исследования. Постоянный и нескончаемый поиск лучшего.

Было бы здорово, если бы наш мир напоминал эту схему. Но, к сожалению, эта идеализированная картина общества, стремящегося к улучшению здоровья людей, бесконечно далека от реальности.

 

Существующая система здравоохранения

Взглянем на реальность – на то, как питательная «информация» движется в системе здравоохранения (рис. 13.2). Она не помогает улучшить здоровье, а стремится приносить прибыль.

Рис. 13.2. Существующая система здравоохранения

Когда целью информационного цикла становится прибыль, а не здоровье, в нем все искажается. Наука – производитель информации из сырья интереса и финансирования – создает монокультуру редукционистских исследований, направленных на получение прибыли. Они генерируют узкий диапазон доказательств, которые не допускают холистических, простых и мощных решений и оборачиваются массой временных, половинчатых заплаток, в итоге только мешающих делу. Как и диета из переработанной, лишенной питательных свойств пищи не приносит пользы организму, выхолощенная и лишенная мудрости информация не может породить разумную, отзывчивую и эффективную социальную политику.

Вот как работает искаженный прибылью информационный цикл. На вершине стоят вопросы, которые больше относятся к возможности заработать, чем к прорывам в здравоохранении. Зачем задумываться о том, что вы и так не исследуете из-за отсутствия финансирования? Зачем строить карьеру на темах, за изучение которых никто не будет платить? Система уже на этом этапе исключает вопросы о том, как побудить людей правильно питаться, отдавая предпочтение созданию таблеток и микстур, которые можно запатентовать и продать с высокой наценкой.

Эти вопросы складываются в то, что мы сейчас зовем «наукой». Лаборатории, приборы, пробирки и белые халаты – средство для достижения цели: ответов на главные вопросы. Однако, в отличие от здорового информационного цикла, наука в данном случае не использует весь исследовательский инструментарий, а ограничивается редукционистским экспериментальным дизайном, который признается единственно уместным способом сбора доказательств. Ведь они лучше всего подходят для тестирования лекарств и меньше всего – для сложной биологии и изменения поведения. Конечно, системная ограниченность дает очень узкий круг данных, который публикуется и рекламируется как «единственная правда». А это только мелкий фрагмент опыта, отражающий еще более узкий набор вопросов, поставленных с тайным замыслом. У таких доказательств два адресата: пресса (которой промышленность владеет или которую финансирует путем рекламы) и государственные и частные центры, определяющие влияние на общественное здравоохранение и рекомендуемую политику в этой сфере. Но получение и использование информации потребителями опосредованы промышленностью.

Индустрия использует мало информации (ту, на которую общественность лучше реагирует) для создания новых продуктов и лоббирует правительство, чтобы провозгласить их «стандартом лечения». Таблетки с таким ярлыком чуть ли не навязывают врачам и больницам, которые боятся судебного преследования за отклонение от признанных методик. Промышленность поставляет некритичные пресс-релизы, подчеркивающие только пользу своих продуктов, и еще больше извращает факты, подсовывая их обществу в виде рекламы, где отдельные плюсы расхваливают на все лады, а о серьезных побочных эффектах рассказывают мелким шрифтом или невнятной скороговоркой.

Отфильтрованная и искаженная информация подается как полная и осмысленная. Любые данные, противоречащие общепринятой точке зрения, преуменьшаются или ставятся под сомнение. Это упрощает задачу продажи лекарств, процедур, нутрицевтиков, добавок, дорогих стелек для кроссовок, диет в бутылке – чего угодно. Советы о здоровье, которые мы слышим, – сообщения вроде «Пейте больше молока, чтобы получить достаточно кальция и не заболеть остеопорозом» или «Если у вас высокий холестерин, надо принимать статины».

Вооруженные этой информацией, группы влияния – профессиональные сообщества и благотворительные организации – привлекают поддержку и собирают деньги на научную работу. Из-за ограниченности науки, на которую они полагаются, пожертвования идут искателям волшебных таблеток от интересующей их болезни. Инициативные группы занимаются пиаром и лоббированием политиков. Кому хочется получить кличку «друг рака», не пойдя на поводу у влиятельных организаций?

В нынешней системе у нас нет свободы выбора. Варианты ограничены: мы просто выбираем между одинаково неэффективными «панацеями». Мы покупаем то, что нам продают, ходим в бесконечные крестовые походы против заболеваний, следуем модным медицинским рекомендациям (не обращать на них внимания кажется глупым и опасным) и вкладываем время, деньги и энергию в любимое общество по борьбе с какой-нибудь болезнью. И все во имя лучшего здоровья для себя и других, но результат – бесконечный круговорот непонимания, болезней и смертей, пока те, кто управляет системой, набивают кошельки. Если присмотреться повнимательней, можно заметить, что всю эту лавочку спонсируем мы, потребители, беспрекословно покупая продукты одержимой прибылью промышленности. Вот почему один из самых важных шагов для исправления своей диеты и здоровья – проголосовать против системы кошельком и перестать играть в эти игры. Чем меньше мы покупаем, тем меньше денег промышленность сможет потратить на извращение научных исследований и государственной политики.

Эти негативные последствия – не цель сегодняшней системы. Это просто неизбежный побочный эффект первичной цели: постоянного роста барышей нескольких отраслей, которые ее образуют и поддерживают. Как я уже говорил, это не проблема злонамеренности отдельных лиц. Большинство людей, участвующих в этом бардаке, искренне верят, что делают добро. Они ведут войну с раком. Они открывают тайны генов. Они добавляют то, что считается самым необходимым, в таблетки и продукты. Они совершают прорывы в хирургии. Они снижают стоимость калорий для бедняков. Они эффективнее производят животный белок. Они сообщают о новых результатах обществу, жаждущему рецепта красоты и здоровья. И тем не менее эти прекрасные намерения заканчиваются погоней за прибылью и ростом заболеваемости.

Я также хочу четко заявить, что не против капитализма, свободного рынка или доходов. Для всех элементов системы естественно стремиться выжить и процветать любой ценой. Такая мотивация – основа стабильности и стойкости системы в целом. Леса могут расти бесконечно долго (пока мы их не вырубим) не потому, что все растения и животные самоотверженны и «добры» друг к другу, а потому, что каждый заботится о себе, способствуя благополучию других элементов. Однако цель леса как системы – достичь максимальной биомассы и биоразнообразия, вознаграждая игроков, вносящих вклад в этот результат. Деревья сбрасывают листву и получают взамен процветание организмов-редуцентов, превращающих листья в питательные вещества, которые поглотят деревья. Птицы выделяют азот в почву и получают массу червяков, живущих под слоем листьев, которые выросли на азоте. И так далее. Проблема нашей системы здравоохранения – не в эгоизме отдельных элементов, а в том, какие именно поступки вознаграждаются и караются системой, цель которой – прибыль, а не здоровье.

Системам свойственно поддерживать себя – иначе они бы не выжили. В этом смысле наше здравоохранение порождает мощные силы, которые укрепляют мотив прибыли ценой мотива здоровья. Оно создает не менее мощные силы, позволяющие выдержать натиск научных доказательств, говорящих, что можно делать разумнее, дешевле и лучше. Однако, если ресурсов постоянно не хватает, системы рушатся. И высокая стоимость системы болезнеохранения для здоровья и экономики угрожает крахом всему обществу.

В системе, стремящейся к общественному благу, а не прибылям немногих, компании и обычные люди могут отлично заработать – ведь дубы и сосны в лесу высоки и могучи. Но в этом случае процветание бесконечно, потому что другим элементам системы тоже будет хорошо.

 

Редукционизм и прибыль

Перед тем как перейти к влиянию прибыли на систему здравоохранения, важно ответить на вопрос «почему?». Почему редукционистская наука, медицина и питание выгоднее, чем их холистические аналоги? В конце концов, разве хорошее здоровье не лучше для экономики? Здоровые люди – более эффективные работники и преданные потребители хороших вещей. И разве экономику не надо измерять с точки зрения ее вклада в благосостояние каждого человека?

Редукционизм идет рука об руку с постоянно растущими прибылями корпораций, потому что по мере решения существующих проблем создает новые. Каждая новая проблема дорого стоит для общества в целом, но для конкретной отрасли может означать возможность заработать.

Кроме того, продавать редукционистские решения легче, чем холистические. Вот картинка континуума потенциальных решений любых проблем «волшебными» средствами с одной стороны и «реалистичными» – с другой (рис. 13.3).

Рис. 13.3. Волшебные и реалистичные решения проблем со здоровьем

Волшебные решения рекламируют как быстрые, легкие и безотказные, поэтому они намного привлекательнее реалистичных, требующих времени, усилий и сложных для понимания. Заметьте, что в рекламе отдается предпочтение именно волшебству: от лишнего веса и финансовых услуг до уборки и косметики. Чем «волшебнее» продукт, тем легче его продать и тем больше его хочется купить. Владельцу интеллектуальной собственности – основы волшебного решения – это может принести неплохие барыши.

Редукционистские решения справляются с ограниченным спектром проблем, поэтому их легче описать как волшебные. Боитесь сердечного приступа? Принимайте пару таблеток с омега-3 в сутки. Это займет пару секунд и просто, как… ну… принять таблетку. Диабет? Вот шприц-ручка с инсулином и цифровыми часами на колпачке. Больше не придется думать о времени и дозе – и об улучшении диеты. Лишний вес? Вот коктейль для снижения аппетита. А можно ушить желудок, тогда много еды и не влезет.

Волшебные решения работают с симптомами, а не с причинами. Симптомы можно быстро устранить; работа с причинами отнимает больше времени. Быстрое устранение изолированных симптомов – простое дело. Причины сложнее и требуют усилий и ответственности со стороны человека.

Теперь посмотрим на ЦРД – холистическое решение для сердечно-сосудистых заболеваний, диабета и лишнего веса. Она устраняет первопричину: попытки нашего организма справиться с переработанной пищей и животными продуктами. И хотя эффекты она может дать даже быстрее, чем таблетка, укол или операция, их надо постоянно поддерживать. Редукционистские вмешательства отнимают намного меньше времени. ЦРД – образ жизни, поэтому вопрос, «как долго» ее надо применять, бессмыслен. Изменить один из элементов образа жизни сложно, особенно если это привычная пища. Человеку, решившему что-то изменить, нужны целеустремленность, ответственность, открытость новым ощущениям, желание развить новые привычки и навыки.

В полном броских фраз торопливом мире, где реклама – двигатель экономики, редукционистские «заплатки» продавать намного легче, чем полноценные холистические лекарства. Редукционистские методы рождают потребность в других продуктах (лекарствах и терапии от побочных эффектов, подавлении симптомов стандартной диеты и экстренной хирургии, если они не сработали), которые дают дополнительную выгоду спекулирующей на этом индустрии. Производители сорят деньгами, чтобы обеспечить еще большие доходы в будущем. В общем, у них есть власть.

 

Незримая сила

Когда мы думаем о тех, кто злоупотребляет властью, на ум приходят голливудские персонажи, гнусные поступки которых держат других в страхе и послушании: банкир Генри Поттер из «Этой прекрасной жизни», Дарт Вейдер из «Звездных войн», медсестра Рэтчед из «Пролетая над гнездом кукушки» и другие. Эти и многие другие классические злодеи прибегают к насилию, угрозам и хитрости, чтобы создать ситуацию, где власть дает выгоду, практически всемогущество. Когда кто-то идет по такому пути, это заметно. Деньгами можно купить чиновника, чтобы он отвернулся; заплатить бандитам, чтобы запугать и подчинить конкурентов. Но есть и другой, намного менее заметный вид власти, который я называю незримой силой. Она действует так гибко и эффективно, что ни ее саму, ни источник практически не видно.

Подумаем, почему миллионы детей запивают обед молоком, а не водой, давая молочной промышленности два громадных преимущества: огромную ренту и внушение с ранних лет мнимой пользы своих продуктов. Очевидно, что производители не посылают в школы вооруженных сотрудников, которые заставляют администрацию покупать молоко, столовую – его продавать, а учеников – пить. Им это и не нужно: незримое влияние дает даже большее подчинение, чем прямые угрозы.

Во-первых, последние шестьдесят лет молочная промышленность тратит много денег на лоббирование государственной пропаганды молока как одной из основ здорового питания. Когда сегодняшние директора школ были детьми, им самим вбивали в голову, что молочные продукты – одна из «четырех основных групп пищевых продуктов». Деньги, которые индустрия тратит на покупку политического влияния, оборачиваются и финансовой поддержкой сельского хозяйства в виде субсидий на производство молока. Чтобы учебные заведения могли участвовать в программе школьных обедов, они должны предлагать молоко. Федеральные власти не требуют, чтобы дети его пили, но это и не обязательно: местные власти сделают все сами. Их научили, что без молока не будет крепких костей и зубов. Молочному лобби удалось заставить правительство покупать миллиарды литров молока для тюрем, больниц, вооруженных сил. Что вы там говорили о потребителях поневоле?

Кроме незримых нитей, привязанных к политическому аппарату, есть и миллионные затраты на пропаганду «пользы» молока для здоровья. О ней трубят так долго, что мы уже не осознаём: это проплаченная реклама. Большинство считает, что молоко полезно. Молочные компании вкладывают огромные суммы в некоммерческие организации, тем самым повышая убедительность и без того действенных заявлений о пользе молока. Благотворителям приходится драться за финансирование, поэтому лучше не раздражать щедрых жертвователей. Они проплачивают научную работу, которая считается «исследовательской» и производит статьи, начинающиеся с допущения о пользе молока и затем изощренно и бесчестно это «доказывающие». Основные СМИ, получающие прибыль от рекламы молока, обходят стороной, умалчивают и бросают тень сомнения на исследования, показывающие, что от молока и молочных продуктов организму вовсе не лучше. В век цифровых СМИ газеты и телевидение пытаются остаться на плаву, поэтому подвержены незримому давлению молочной промышленности, убеждающему встать на ее сторону.

Поэтому у директоров школ есть все причины закупать молоко в огромных количествах. Это недорого (благодаря государственным субсидиям), его легко достать и оформить (правительство сделало молоко «напитком по умолчанию»). Благодаря санпросвету и рекламе ученики сами его ждут, родители требуют, оно хорошо продается. Вода из фонтанчика бесплатна, а молоко приносит прибыли. На случай, если ученикам не промыли мозги картинками знаменитостей с молочными усами, молочная индустрия «усиливает» школьное молоко подсластителем и аппетитными шоколадными и клубничными ароматизаторами.

Незримую силу можно найти везде: люди покупают молоко пониженной жирности (меньше жира – хорошо), отказываются от бублика на завтрак в пользу пары яиц с ветчиной (углеводы вредны) и выбирают сухой завтрак, обогащенный одиннадцатью витаминами и минеральными веществами (лучший способ получить необходимые питательные вещества). Выбор кажется личным, но, по сути, на него сильно влияют миллионы долларов, вложенные производителями молока, яиц, свинины и переработанных продуктов.

Кстати, из-за действия этих сил вегетарианцам приходится постоянно отвечать на вопрос: «Из чего вы получаете белок?» – как будто белки есть только в продуктах животного происхождения. Это заставляет нас идти на инвазивные медицинские процедуры, которые приносят медицинской отрасли больше денег, чем улучшение диеты. Уверяю вас, что толпы, делающие «свободный выбор» вопреки истинным интересам, действуют под давлением незримой силы.

Как вы могли убедиться, деньги – рычаг незримой силы. В системе здравоохранения, где конечной целью стала прибыль, это самая мощная доступная сила, дающая тем, кто ее имеет, возможность практически незаметно влиять на политику правительства, СМИ, поп-культуру, разговоры на кухне и умы людей.

Ученые скорее получат от корпораций финансирование и доходные контракты, если исследования приведут к созданию очередной таблетки, добавки, суперпродукта или процедуры. У таких работ больше шансов воплотиться в жизнь. Если СМИ выставляют продукт заказчика в невыгодном свете, им отказывают в рекламе, поэтому они делают это очень неохотно. Журналисты понимают, что от этих денег зависят их зарплаты. Политики, принимающие законы и нормы в пользу определенных отраслей, вознаграждаются пожертвованиями на свои кампании от нажившихся на законодательстве промышленных групп. Вы нигде не увидите следов насилия и отпечатков пальцев. Никто не вызывает ученых, журналистов и политиков на ковер, чтобы их запугать. Никто их не шантажирует, не подкупает, чтобы заставить действовать против своей воли. Но поведение, поддерживающее текущую парадигму, вознаграждается, а не поддерживающее – нет. И кнут, и пряник обычно редко заметны и никогда не обсуждаются.

Поэтому система, в которой немногие постоянно наживаются на нашем здоровье, может существовать, хотя большинство не разделяет ее целей. Благодаря наградам и карам незримой силы люди идут против своих интересов, поддерживая систему. Чем выше прибыли индустрии, тем больше у нее денег, чтобы вознаградить желательное поведение. Иными словами, средства, потраченные на незримую силу, возвращаются в виде инвестиций, которые выделяют еще больше денег на следующий раунд. Этот порочный круг (а может, и не порочный – смотря для кого) дает все больше силы тем, кто уже ей обладает.

Если власть развращает (а абсолютная развращает абсолютно), то можно ожидать, что в нашей системе здравоохранения будет много «легальной» коррупции. В следующей главе я покажу, почему она не дает нам услышать правду и стать здоровыми.

 

Богатая могущественная индустрия, формирующая систему здравоохранения, подменила исходную цель (здоровье человека) погоней за доходами. Деньги извращают научный поиск, освещение медицинских вопросов в прессе, государственную политику. И благодаря искусному владению незримой силой они не оставляют следов. Моя задача – показать всю подноготную, особенно когда речь идет о холистическом питании, одной из главных жертв контроля промышленности над созданием, распространением и использованием информации.

Медицинская, фармацевтическая промышленность и производители добавок давно поняли, что правильно питающаяся нация – катастрофа для них. Чтобы больше заработать, доказательства пользы ЦРД лучше проигнорировать и дискредитировать. Посмотрим, как эти отрасли максимизируют прибыли за счет нашего здоровья.

 

Медицинская промышленность

Цель медицины – лечить. Врачей многие годы учат самым совершенным, научно обоснованным методикам. Мы приходим к ним в надежде, что нам покажут путь к благополучию. Мы верим, что они знают то, чего не знаем мы, и блюдут наши насущные интересы. Поэтому, столкнувшись с угрожающим жизни диагнозом, большинство из нас соглашаются с рекомендованной агрессивной хирургией, лучевой и химиотерапией, даже если иногда задумываются, можно ли без этого обойтись.

Рынок медицины практически монополизирован. Насколько мне известно, большинство врачей – прекрасные специалисты, которые искренне желают пациентам блага и стремятся к нему изо всех сил, применяя свои знания и постоянно их совершенствуя. Однако их подготовка ограничена редукционистскими методами. И, как любая группа, которой «виднее», врачи могут не рассматривать других вариантов, даже более целесообразных, чем их навыки и инструменты. Некоторые доктора, желая одновременно лечить и оставаться безупречными, злоупотребляют своим положением, чтобы запугивать и затыкать рот скептикам, захотевшим ознакомиться с холистическими методами. В результате даже самые смелые и любознательные пациенты обычно считают, что лучше лекарств и хирургии ничего нет. Вспомните о воплях в прессе, когда выяснилось, что Стив Джобс, последний директор Apple, на девять месяцев отложил онкологическую операцию, «возясь» с нетрадиционной медициной и растительной диетой. Подтекст ясен: отклоняться от стандартной медицины вредно. Даже вольнодумцы вроде Джобса должны преклониться перед жрецами в белых халатах, если хотят выжить.

Рак и заболевания сердца делают нас бесправными в отношениях с медиками, и слишком многие врачи пользуются своим авторитетом, чтобы запугать пациента и заставить его слушаться, при этом искренне веря, что действуют для его же блага. Не раз говорилось, что врачи – священники светской эры, держащие в руках ключи от жизни и смерти и не терпящие ереси. Как и духовенство, они используют символизм и ритуалы для демонстрации и укрепления власти (вспомните регистратуру: медсестра за стеклом и бесконечные бумаги, которые вы заполняете, поглядывая на старые журналы). Ритуалы не раздражают, как раньше: они призваны успокоить ранимых пациентов, которые очень хотят верить доктору. В такие моменты отношения между врачом и пациентом неравные, хотя, наверное, и случайно: одна сторона отчаянно хочет спасти свою жизнь, а другая может это сделать. Если диагноз – рак, использование врачом эмоциональной уязвимости может приводить к тяжелым, даже трагическим результатам. И не случайно методы лечения, на которых настаивают онкологи, приносят больше всего прибыли медицинской индустрии и ее партнеру – фармацевтической промышленности.

Когда люди выясняют, что я занимался поиском способов профилактики и лечения рака, они, естественно, спрашивают о конкретных диагнозах: родственников, друзей, даже собственных. Конечно, я подчеркиваю, что у меня нет врачебной лицензии и я не могу дать конкретного совета. У лечащего врача за плечами годы специального образования и опыта, которых у меня нет. Но многие люди, столкнувшиеся с онкологией, упорны. Они спрашивают: «Что бы вы сделали, если бы вам или члену вашей семьи поставили такой диагноз?» Я могу только поделиться своей интерпретацией научных доказательств, часто советуя выслушать еще одно мнение и призывая уважать рекомендации врача. В 2005 году моя лучшая подруга поцарапала родинку на бедре. Остался небольшой струп, и она решила провериться и при необходимости его удалить, потому что в семье рак не был редкостью.

Через несколько дней врач позвонил ей и пригласил зайти: результаты анализов готовы. Почуяв неладное, она попросила меня сходить с ней. Вошедший в кабинет врач был очень серьезен. Диагноз? Распространенная меланома третьей стадии, самый тяжелый вид рака кожи. Он посоветовал ей безотлагательно этим заняться и направил к хирургу и онкологу. Знакомая была подавлена и переживала эмоции, хорошо известные каждому онкобольному: пронизывающий страх и растерянность.

Специалисты изучили образцы тканей, подтвердили диагноз и запланировали операцию. Злокачественная опухоль была удалена, для биопсии взяли образец близлежащего сигнального лимфоузла, чтобы посмотреть, есть ли метастазы. Сигнальный лимфоузел – часть лимфатической железы, в которую рак должен распространиться в первую очередь. Если признаки найдены, обычно считается, что рак распространился в лимфатический коллектор. Сигнальный лимфоузел – вроде двери в комнату. Если клетки меланомы попали в него, считается, что они оказались и в коллекторе, который придется удалить. Тактика, схожая с уничтожением деревни ради ее спасения.

Примерно тогда же подруга встретилась с молодым онкологом, чтобы обсудить варианты лечения в зависимости от результатов анализов. Она пошла со старшим сыном, но потом рассказывала, что врач предложил обычные варианты: химиотерапию и лучевую терапию. Она ответила, что не хочет ни того ни другого независимо от результатов биопсии, и врач, похоже, не имел ничего против, попросив зайти через несколько дней после получения анализов. Биопсия показала: рак распространился в лимфатическую систему. Три патолога подтвердили диагноз.

Но, перед тем как пойти к онкологу, я решил больше узнать о меланоме и ее лечении. Я зашел к открытому и радушному патологу, чтобы изучить гистологию (меня этому учили, и я много работал с микроскопом в моей лаборатории). Я был немного знаком с меланомами. Примерно двадцатью годами ранее я пользовался сводным отчетом по меланоме за 1995 год в качестве рекомендованной литературы для курса по растительному питанию, потому что в нем было видно замечательное влияние диеты на выживаемость пациентов. Это был не просто редкий пример рецензируемого отчета о благоприятном воздействии диеты на тяжелый рак. Основной автор входил в авторитетную научную комиссию, определяющую интерпретацию и публикацию результатов исследований из альтернативных клинических баз данных. В отчете были приведены подробные доказательства, что растительная диета имеет значительный потенциал для сдерживания развития меланомы, и упоминалось схожее действие на другие виды рака. Пациенты получали преимущественно цельную растительную пищу, прописанную знаменитым (или, если угодно, печально известным) Институтом Герсона в мексиканской Тихуане. Выживаемость значительно возросла даже в случаях, когда диагнозом был рак III и IV стадии.

Я ознакомился с не самыми приятными последствиями удаления лимфоузлов. Данные свидетельствовали, что удаление крупных лимфатических желез в паховой области часто приводит к потере функциональности нижней конечности в течение примерно года и множеству побочных эффектов и неудобств, не говоря о серьезной опасности для иммунной системы. И действительно, врач сказал знакомой, что она должна запланировать «отдых» в течение года.

Я также узнал, что для компенсации потери активности иммунной системы после удаления лимфоузлов врачи часто назначают интерферон – мощный иммунотерапевтический препарат. Порывшись в источниках, я нашел очень свежий обзор использования интерферона и схожих средств в лечении пациентов со II и III стадией меланомы. В нем был сделан вывод, что «в настоящее время нет единой терапии (включая интерферон), продляющей общую выживаемость при меланоме II и III стадий». Работы на эту тему сложны, рассматривают интерфероны различных типов, разные дозировки, протоколы и стадии меланомы, а также содержат пространные рассуждения о подробностях реакции. Скажем так: это не книжка на ночь. Не знаю, как человек без соответствующего опыта и подготовки – включая большинство больных меланомой – может что-то вынести из этого исследования, не говоря уже о том, чтобы обосновать для онколога другой вариант лечения.

Возможно, больше всего помог старший сын подруги, который не был ни врачом, ни ученым. Он нашел статью группы лондонских ученых, систематизировавших истории болезни 146 пациентов с меланомой. Если вы думаете, что научная часть этой книги сложна, вот название статьи: «Микроанатомическая локализация метастатической меланомы в сигнальных лимфатических узлах как прогностический фактор поражения несигнальных узлов». Однако!

Вот что сообщалась в статье. У всех 146 пациентов, как и у моей подруги, были обнаружены метастазы в сигнальном лимфоузле. Этот результат обычно подразумевает хирургическое удаление соседнего лимфатического коллектора. Поскольку у всех пациентов в сигнальном узле были клетки меланомы, лимфатический коллектор им удалили. Однако ретроспективное обследование образцов показало, что клетки меланомы в коллекторе имелись только у 20 %, то есть 80 % эта операция была не нужна. У 38 человек из них метастазы ограничивались подкапсулярной областью сигнального узла.

Результаты исследования были потрясающими. Я позвонил в Лондон основному автору, доктору Мартину Куку, и он подтвердил написанное. Можете себе представить, как нас впечатлило это заумное, но убедительное открытие: биопсия показала, что у подруги метастазы были ограничены подкапсулярной областью! Я дал копии статьи хирургу и патологу (никто из них о ней не слышал), а один экземпляр оставил себе для предстоящего визита к онкологу.

Я пришел к врачу, вооруженный новыми сведениями и лично обследовав образцы тканей. Он ожидал, что подруга выберет вариант и время лечения, хотя она уже сказала, что не будет этого делать. Последнее слово, конечно, было за ней, хотя я тоже считал, что лечение назначено неверно: удаление лимфатических узлов не имело смысла и привело бы к серьезным осложнениям. В клинических исследованиях интерферон оказался неэффективным и с побочными эффектами. Более того, наличие клеток меланомы только в подкапсулярной области указывало на хороший прогноз, особенно если придерживаться ЦРД.

Онколог не знал о моем научном опыте и, насколько мне известно, о визите к патологу насчет исследования доктора Кука. Он думал, что я пришел поддержать пациента, и я просто слушал. Речь шла о его работе, и факты были просты. «Поздняя» стадия меланомы, диагноз подтвержден, уже есть метастазы в сигнальном узле. Оставшиеся лимфатические железы надо удалить и начать лечение интерфероном или его эквивалентом. Действовать нужно срочно, и по его поведению было видно, что именно он ожидал услышать в ответ.

Перечислив «сухие факты», врач спросил: «Когда вы сможете начать?»

Моя подруга повторила: «Я не собираюсь применять ни один из рекомендованных вами вариантов».

Шокированный и раздраженный онколог понял, что обходительное поведение во время первого визита не сработало. Он бросил: «Если вы не решитесь, в следующий раз может быть слишком поздно!» – подразумевая, что «слишком поздно» настанет скоро. Такое давление со стороны сведущего в медицине специалиста на эмоционально ранимого, неинформированного, цепляющегося за жизнь пациента – нечестная игра. Оно, несомненно, заставляет принять врачебные рекомендации. Больные очень хотят верить своему онкологу, в котором видят обладателя ключей к выздоровлению.

Увидев такую реакцию, я предложил ему ознакомиться с литературой, которая у меня была с собой. Он резко и грубо отвел ее рукой, явно считая бессмыслицей. Ему не интересно было слушать ничего, кроме своего голоса.

Могу только представить, сколько таких случаев каждый день происходит в кабинетах онкологов. Учитывая заболеваемость раком, думаю, в США их около 2–3 тыс.. В большинстве случаев пациенты, их знакомые и члены семьи не могут или не хотят оспаривать мнение врача. Меня же его самоуверенность ошеломила. Я задумался: я чего-то не понимаю? Откуда эта твердолобая убежденность и безграмотность вкупе с заносчивостью – по крайней мере, по отношению ко мне? Его явно не интересовали данные, указывающие на что-то другое, чем «стандартное лечение»: традиционные химические методы.

Я слышал похожие истории от десятков, если не сотен пациентов, искавших информацию о питании и раке. Исследования поддерживали диетологический подход, но врачи настаивали на инвазивном, опасном и дорогом лечении с невысокой эффективностью. Но в данном случае я оказался заинтересованным лицом, потому что пациентом была моя жена. И я знал, что этот случай – единственный в своем роде. Особый. Точка. Однако Карен предпочла не делать ничего, никаких побочных эффектов не было, и восемь лет спустя мы в добром здравии празднуем пятидесятилетие совместной жизни.

Это происшествие стало для меня олицетворением многих аналогичных случаев и побудило написать эту книгу. Поскольку я не могу ходить с каждым пациентом на важные встречи, то хочу сделать что-то, чтобы уравнять игроков в правах: дать уязвимым людям право голоса и заставить поверить, что у них есть выбор и он не ограничен агрессивными и дорогими методами лечения.

С одной стороны, общение Карен с врачом было просто историей о заносчивом профессионале, давящем на пациента и заставляющем делать то, что, по его мнению, нужно. Он знает, что такое стандартная помощь. Она – нет. Точка. Но если мы исследуем тысячи таких разговоров, мы заметим происки медицинской индустрии, прибыль которой зависит от неколебимой веры и убедительности врача, а может, и от его апломба. Попробуем проследить за деньгами. Куда они идут, когда выбран не диетологический, а хирургический или химический метод, и кому это выгодно?

Во-первых, очевидно: чем больше химиотерапевтических, хирургических и лекарственных вмешательств выписывают пациенту, тем больше денег получает промышленность. Даже если мы не допускаем, что химический подход так же эффективен, как диетологический (тому нет доказательств), индустрии выгоднее подталкивать к первому варианту. На лечении рака делают большие деньги. Именно поэтому в медицинских журналах в основном дают рекламу компании, производящие лекарства и оборудование. (Она объясняет, почему журналы не горят желанием публиковать результаты, ставящие под вопрос такие методы, но профессиональными изданиями мы займемся в .)

Во-вторых, гоняя пациента туда-сюда, медицинский «клуб однокурсников» обеспечивает своих членов работой и деньгами. При постановке диагноза Карен сходила к трем разным врачам, а это деньги пациента и страховой компании. При химическом лечении нужно много специалистов, потому что каждый из них сосредоточен на конкретном элементе рака. Но узкая специализация обусловливает скорее ошибочный подход к болезни, чем эффективность лечения. Чтобы прописать ЦРД и отслеживать результаты – если бы эту стратегию когда-нибудь использовали, – понадобился бы всего один доктор.

Кроме того, врачи, к которым обращалась Карен, скорее всего, подтвердили бы диагноз первого специалиста. Из-за стандартизованной программы обучения они используют одну парадигму, в которую не входит холистическое питание, и, скорее всего, принадлежат к одному социальному кругу. Можно поручиться, что онколог Карен не играет в гольф с диетологом – сторонником ЦРД!

Я знаю, что многие люди думают, будто описанное мной поведение типично для медиков. Но я не согласен. Я встречал многих блестящих врачей, искренне преданных пациентам. Не они виноваты в насилии и враждебности к предлагаемым альтернативам. Виновата система, для которой их готовили и в которой приходится работать. Из-за структуры медицинской отрасли честным и заботливым врачам очень трудно идти против эгоистичного, алчного и реакционного отношения индустрии. Те, кто выступает против системы, сталкиваются не просто с идеологическим давлением, а с давлением, подкрепленным незримой силой денег. Иногда на кону даже лицензия.

 

Фармацевтическая промышленность

Наше общество охотно принимает благодушную картину, рисующую фармацевтическую промышленность как самоотверженную группу ученых, которые, влекомые жаждой знаний, хотят спасти человечество и лезут из кожи вон, чтобы найти лекарство от рака, диабета и болезней сердца. Такое восприятие сформировалось во многом потому, что Большая фарма очень хорошо научилась прикидываться доброй, играя на эмоциях. В этой отрасли много хороших людей, но экономические императивы системы перевешивают попытки принести благо.

Большая фарма – обычная отрасль, состоящая из компаний. Большинство из них представлено на бирже, или, в случае молодых геннотерапевтических компаний, финансируются частными инвесторами, желающими получить серьезную прибыль как можно быстрее. Они отвечают только перед акционерами.

Ну и что? Каждая компания стремится к доходам, верно? Если Большая фарма зарабатывает на продаже лекарств, которые продлевают жизнь и уменьшают страдания, почему нет? Надо радоваться их прибыльности, потому что деньги пойдут на исследование и разработку новых лекарств и повышение качества уже имеющихся. Это азы бизнеса! Так просто, что даже профессор биохимии разберется. К сожалению, Большая фарма – исключение из правил, потому что хитроумно и коварно заставляет клиентов, не подозревающих об этом, щедро финансировать их исследования еще до того, как мы оплатим рецепт.

Вы ведь платите налоги? Если да, часть ваших денег идет в бюджет ведущего правительственного агентства медицинских исследований, национальных институтов здравоохранения, чьи научные приоритеты служат интересам Большой фармы. Вы когда-нибудь вносили деньги в частный научный фонд, например ассоциацию изучения сердечных заболеваний, диабетическую ассоциацию? Если да, вы оплатили создание неэффективных, а часто и вредных лекарств, которые потом очень выгодно продадут. Прибыли идут не к настоящим инвесторам, а к фармацевтическим компаниям, которые патентуют, производят эти продукты и торгуют ими. Мы платим дважды за то, что в лучшем случае не работает, а в худшем – убивает.

Большой фарме, однако, мало такого уютного механизма. В бесконечной погоне за прибылью она стремится получить государственную защиту от свободного рынка, хотя сама использует его по полной программе. Это как съесть пирожок и оставить его себе! Вот как это работает (спасибо профессорам Дональду Лайту из Университета медицины и стоматологии Нью-Джерси и Ребекке Уортбертон из Викторианского университета в Канаде, чьи работы показали ряд малоизвестных и порочащих фактов в отношении Больших утверждений о Больших затратах Большой фармы).

В онлайн-обзоре результатов Лайт и Уортбертон делают следующий вывод. Большая фарма оправдывает затраты и колоссальные прибыли заявлениями об очень высоких расходах на исследования и разработки, необходимые для вывода на рынок нового препарата. Чаще всего приводится ошеломляющая цифра – 1,32 млрд долларов за препарат. Это уйма денег, учитывая, что, согласно данным независимых групп обозревателей, 85 % новых лекарств бесполезны или ничем не лучше имеющихся. Но, по словам Лайт и Уортбертон, цифра 1,32 млрд раздута, «чтобы оправдать высокие цены и [получить] государственную защиту от свободной рыночной конкуренции и большие налоговые льготы». Завышенные оценки помогают прикидываться бедными и водить за нос правительство, которое вводит антиконкурентные законы и освобождает их от налогового бремени. В конце концов, если ограничить фармацевтическую промышленность, произойдет трагедия и национальная катастрофа. Представьте: прорыв в лечении рака недалек, но мы его не увидим, потому что какой-то компании пришлось сократить бюджет на разработки.

Проведя тщательный анализ и опубликовав результаты в научных изданиях, Лайт и Уортбертон заявляют: «нельзя доверять никаким оценкам» стоимости разработки лекарств Большой фармой. Они выяснили, что для стандартных лекарств затраты намного меньше и в среднем составляют всего около 98 млн долларов на разработку (21–333 млн долларов), плюс какая-то сумма на исследования. Последнюю оценить практически невозможно, поскольку сложно понять, что считать научным исследованием, ведущим к изобретению конкретного препарата. К тому же, по данным Национальной академии наук и других официальных отчетов, большинство фундаментальных исследований проводится за государственный счет, и «84 % мировых фондов на исследования формируется из государственных средств и благотворителями».

Независимые и надежные источники оценки стоимости говорят, что Большая фарма дурачит систему, как ребенка. Во-первых, они придумали эти 1,32 млрд долларов, оценив стоимость только 22 % самых дорогих лекарств (новые химические соединения, разработанные самой компанией) и намекая, что это среднее значение для всех препаратов. Во-вторых, затраты на рандомизированные клинические исследования, которые они приводят, выглядят завышенными, поскольку в них включено в два раза больше участников, чем в среднем по данным FDA, а затраты на каждого выше в шесть раз. В целом стоимость исследований Большой фармы более чем в двенадцать раз выше, чем средняя, полученная из независимых источников. В-третьих, заявленная ими продолжительность как исследований, так и рассмотрения заявок на регистрацию новых лекарств существенно выше, чем заявляемая FDA.

И это не все! Большая фарма раздувает процентную ставку, которую использует для определения затрат на привлечение капитала, и игнорирует налоговую экономию, связанную с разработками и использованием офшоров. Этот недобор налогов, согласно Лайту и Уортбертону, «мог бы покрыть практически все затраты на фармацевтические разработки».

В целом цена, которую отрасль платит за разработку новых препаратов (с учетом государственных грантов), достигает всего 70 млн долларов, а не 1,32 млрд. Кстати, добавлять 0,02 млрд долларов к 1,3 млрд – смешно. Это говорит о том, что Большая фарма использует рыночный трюк мнимой точности, чтобы общественность поверила, будто они провели математическую оценку.

Большая фарма твердит нам Большую ложь десятилетиями. Когда в 1969 году президент Линдон Джонсон выступал перед группой руководителей фармпрома, он прямо заявил: им хорошо известно, что национальные институты здравоохранения проводят исследования за них, а по счетам платит общество.

Отрасль реинвестирует прибыли стратегически, скупая эфирное время, чтобы вещать Большую ложь. США – одна из двух стран мира (вторая – Новая Зеландия), в которых фармацевтическим компаниям можно обращаться не к врачам, а напрямую к клиентам. Под натиском рекламы мы все чаще «спрашиваем доктора о виагре» и тысячах других фирменных лекарств.

Большая фарма не забывает и об «образовании». Согласно отчету 2008 года, в 2004 году для продвижения продуктов на каждого врача в стране было потрачено в среднем 61 тыс. долларов. Проводится много встреч с врачами, их кормят и поят, им оплачивают поездки и компьютеры, дают другие бонусы. В 2004 году, последнем, за который мне удалось найти данные, в США прошло 371 тыс. таких встреч, а это более тысячи ежедневно, включая выходные и праздники. Это дает в среднем двадцать праздников для врачей в день в каждом штате.

Большая фарма получает от налогоплательщиков Большие субсидии, чтобы финансировать свои исследования, и платит намного меньше налогов, чем положено. Она энергично пытается выбить – путем раздутых затрат на разработки – налоговые послабления от ничего не подозревающего населения. Ей можно напрямую обращаться к клиентам, и никто толком не проверяет, что она говорит. Неудивительно, что из-за такой беспечности, по последним оценкам, «из 192 рекламных объявлений 82 [включенных в исследование] уникальных продуктов лишь 15 полностью соответствовали всем 20 нормам рекламы рецептурных лекарств FDA. Кроме того, 57,8 %… не оценивало серьезность риска, а в 48,2 % не были приведены проверяемые источники информации». Мало того, на рекламу Большая фарма тратит намного больше, чем на исследования. В отчете 2008 года за предшествующий год на продвижение продуктов было потрачено в два раза больше средств, чем на разработки. Приоритеты расставлены неправильно! «Бескорыстная» программа Большой фармы проста: продавать, продавать, продавать, а в свободное время лоббировать налоговые льготы и субсидии в правительстве.

Доход Большой фармы в 2010 году составил 289 млрд долларов, что превышает совокупные национальные бюджеты как минимум 80 % стран мира. Пожалуй, на это можно было бы пойти, если бы результатом – да хотя бы целью! – было улучшение здоровья. Но, как мы видим, это не так.

В довершение всего в рукаве Большой фармы есть еще один козырь. Важная проблема фармацевтического бизнеса – то, что здоровые люди обычно лекарств не принимают. Витамины, минеральные вещества и травы – да. Медицинские препараты – нет. Следующим шагом стала разработка профилактических средств. Их можно давать любому человеку, которому угрожают вездесущие убийцы вроде сердечных заболеваний, инсульта, рака и диабета, то есть в диетологически безграмотной стране – практически каждому.

Одной из таких попыток «профилактики» стало предложение разработать «политаблетку» для снижения риска сердечно-сосудистых заболеваний (ССЗ). Она включала бы несколько с виду эффективных лекарств, в частности «три гипертензивных препарата разных классов в половинных дозах, аспирин, статин и фолиевую кислоту». Создание таблетки обосновывалось необходимостью «[уменьшить] бремя сердечно-сосудистых заболеваний с помощью стратегий, применяемых ко всей популяции или крупным сегментам». Непыльно и прибыльно!

Таблетка иногда приносит пользу, поэтому ее можно рекомендовать «всем лицам с диагностированными ССЗ и лицам старше пятидесяти пяти лет без ССЗ». Впечатляет. Оценка во многом основана на теоретических построениях и, похоже, получена путем сложения эффектов отдельных вмешательств за продолжительные периоды. Но совокупный эффект двух и более факторов практически никогда не суммируется, а побочные результаты комбинированной лекарственной терапии практически невозможно предугадать. Дело ухудшает еще и то, что идее поверили престижные национальные и международные медицинские организации.

Защищая политаблетку, фармацевтическое лобби заявляет: «Первичная профилактика должна включать множество стратегий: правильную политику в области здравоохранения, улучшение окружающей среды, изменение образа жизни и использование проверенных и безопасных лекарств». Утверждается, что изменение образа жизни требует изменения в поведении. Это верно. Но дальше говорится, что такие изменения слишком дороги, «оказывают умеренный и ненадежный эффект, и способность уменьшения заболеваемости ССЗ не была показана в крупных долгосрочных исследованиях». Как в : если все население бьет себя молотком по голове и страдает от головной боли, учить их остановиться слишком дорого и неэффективно. Лучше заняться политикой в сфере здравоохранения и изменить среду, например расклеивать объявления, призывающие надевать каски, и советовать принимать обезболивающее на завтрак, обед и ужин.

Отчет, на который они ссылаются, – метаанализ 31 исследования, собрание независимых вмешательств. Вошедшие в него работы посвящены изменениям образа жизни, ведущим к снижению риска заболеваний сердца после изолированного и разрозненного применения лекарств (лечение гипертонии, снижение уровня холестерина и сахара в крови), а также бессмысленные независимые (но не обязательно объединяемые) подходы к снижению массы тела: сократить потребление жиров, больше упражняться и бросить курить. Иными словами, если давать людям лекарства и просить их сбросить вес, есть меньше жиров и раз в день ходить вокруг дома, они не станут здоровее. И это они называют «изменением образа жизни»? Кого-то удивляет, что такой подход не сработал?

Большая фарма использовала этот сборник неполноценных исследований как пугало, утверждая, что «изменение образа жизни» не улучшает здоровья. Но сочетание лекарственных вмешательств (с недоказанными долгосрочными эффектами) и туманных призывов уменьшить массу тела (какими средствами – полезными для здоровья или нет?) и потребление жиров (еще один редукционистский результат, который можно получить не только улучшением диеты, но и потреблением переработанных «низкожировых» продуктов) ни в коем случае не может считаться «изменением образа жизни». Они должны быть холистическими, системными, постоянными и всеобъемлющими. Достойное доверия исследование на эту тему должно включать как минимум перевод участников на ЦРД. Но большинство специалистов в этой области не только отказываются признавать питание способом сохранить и восстановить здоровье, но и не хотят даже поинтересоваться его возможностями.

 

Индустрия добавок и нутрицевтиков

Пищевые добавки (к которым относятся не только однокомпонентные, но и широкий спектр пищевых и растительных экстрактов) – огромный бизнес (по последним подсчетам, в США он стоит 60 млрд долларов). При холистической парадигме он теряет все. В конце концов, добавки, как и лекарства, – продукт редукционистской науки, в которой нутриенты считаются независимыми игроками, делающими свое «дело» в отрыве от всего остального в организме и среде. Как я показал в , ограниченная эффективность добавок отражает ограничения породившей их науки: питательные вещества вне естественного контекста дают мало полезного, а иногда причиняют существенный вред.

Это не остановило производителей. Да и не могло, потому что статей так много: выбрав те, которые, хоть и ошибочно, поддерживают использование добавок, можно заработать уйму денег.

Сегодня индустрия добавок берет новые научные исследования отдельных нутриентов, поверхностно их обобщает, делает выводы о способности улучшать здоровье и выдает это за «науку». Компании добавляют свежеоткрытые «питательные вещества» в таблетки, организуют пиар-акции и пишут маркетинговые планы, как заставить сбитую с толку общественность эти добавки покупать. Но так было не всегда. Когда-то скромная отрасль разрослась до многомиллиардного монстра, эксплуатируя относительно молодую государственную политику либерализации продаж определенных медицинских препаратов.

Отрасль пищевых добавок родилась в 1930-х и несколько десятилетий росла медленно. Однако в 1970-х и в начале 1980-х произошли два события, давшие ей сильнейший импульс. Во-первых, в 1976 году американскому сенатору Уильяму Проксмайру и его коллегам удалось протолкнуть поправку к закону о продовольственном и лекарственном регулировании, позволявшую продавать витамины и минеральные вещества без рецепта (ранее он требовался для любого препарата, содержащего более 150 % рекомендуемого суточного потребления). Во-вторых, в 1982 году Национальная академия наук опубликовала известный отчет о диете, раке и питании, который мы уже обсуждали, и производители сделали из него научную вывеску для своих продуктов. В этом отчете, подготовленном за два года группой из тринадцати ученых, включая меня, речь шла об отдельных питательных веществах в том виде, в каком они существуют в цельных продуктах, например крестоцветных. Мы упомянули некоторые витамины и минеральные вещества, но не собирались стимулировать производство добавок, о чем ясно указали в резюме. Проигнорировав наши выводы, промышленность нагло заявила, что мы говорим противоположное и ей виднее!

Вот и весь рецепт успеха. Поправка Проксмайра открыла рынок, а отчет Национальной академии наук дал, по мнению компаний, научные доказательства пользы их продуктов. Какова комбинация! Но было одно препятствие: по стандартам FDA производители не могли заявлять о конкретной пользе продуктов для здоровья в рекламных целях. Свидетельства обмана с использованием нашего отчета уже всплыли на поверхность. Академия наук обратилась в Федеральную торговую комиссию и попросила меня представлять ее в судебных процессах. Я три года занимался проверкой данных, предоставленных производителями в качестве обоснования своих утверждений. Большинство их было фикцией, и суд ФТК со мной согласился.

Ни Академия наук, ни Торговая комиссия не нашли никаких подтверждений пользы добавок. Тем не менее индустрии по-прежнему удавалось вести бизнес, получая все большую свободу высказываний. Несмотря на существовавшие (и существующие) небольшие ограничения, они нашли способ – незримо, но мощно – рекламировать пользу добавок для здоровья и развить свою отрасль. Я не очень хорошо знаком с регуляторными и законодательными процессами, в следующие несколько лет вымостившими им путь к процветанию, потому что был занят своими исследованиями, а не политическими интригами. Но факт остается фактом: отрасль продолжала расти вместе с гонорарами юристов, создающих благоприятное для нее законодательство. Выручка увеличивалась вместе с числом людей, поддавшихся массированной рекламе и поверивших, что здоровье можно получить из бутылочки витаминов и таблеток с минеральными добавками.

Индустрия, уже устоявшаяся, получила следующий мощный толчок в 1994 году после принятия Закона о статусе и маркировке пищевых добавок – поправке к Федеральному закону о продуктах питания, лекарственных и косметических средствах. Она была призвана стандартизировать требования к маркировке и другие текущие вопросы, но придала добавкам вид научной достоверности и солидность. Большинство добавок и пищевых ингредиентов теперь стало можно относить к пищевым продуктам, и это изменение было радостно встречено производителями. К этому моменту добавки уже стали такой же частью американского быта, как машины, церкви и яблочный пирог, и даже вошли в число элитных продуктов, прямо как молоко.

Согласно отчету 2008 года, разнообразие пищевых добавок в последние тридцать лет необычайно выросло: от исходных «алфавитных» витаминов (A, комплекс B, C, D, E) и минеральных веществ до пребиотиков, пробиотиков, омега-3 и концентратов цельных продуктов. Но в основе практически всех заявлений об их пользе для здоровья лежат все те же недальновидные результаты, которые мы разоблачили в части II.

Я упоминал об этой статистике выше, но стоит повторить ее еще раз. 68 % взрослых американцев принимает пищевые добавки, а 52 % называет себя «регулярными» потребителями. На 2007 год рынок добавок в США составлял 25–30 млрд долларов, из которых на одни только витамины приходилось 7,4 млрд. Более свежие оценки американского рынка говорят о 60 млрд долларов. Мировые продажи пищевых добавок в 2007 году составили 187 млрд долларов. Тем не менее, несмотря на колоссальный рост рынка этих «полезных» продуктов, на поправку пошли только счета производителей.

 

Обычное дело

То, как деньги растлевают государственную политику и организации, не обязательно в области здравоохранения, описано много раз и подробно. Я сам мог бы создать целую книгу только на примерах, которые видел лично, и уже поделился некоторыми из них в «Китайском исследовании». Рассмотренные здесь отрасли – медицинская, фармацевтическая и производства добавок – не единственные в системе здравоохранения. Пищевые компании, в частности производители животных и суррогатных продуктов (которые я подробно рассмотрел в «Китайском исследовании»), тоже стали крупными игроками, искажающими наше здравоохранение, как мы увидим ниже. Однако эти отрасли получают больше всего прямых выгод от редукционистской парадигмы здоровья и сделали больше всего для ее продвижения и поддержания.

Я хочу, чтобы из приведенных здесь примеров вы поняли, как много денег можно заработать, игнорируя холистическое питание в пользу редукционистских решений, и как далеко может зайти индустрия в погоне за прибылью. В нашей сегодняшней системе здравоохранения это не исключение. Это обычное дело. То, что выглядит как вклад индустрии в наше благополучие, часто не более чем игра с выручкой под видом заботы о здоровье. Мы разберем многочисленные методы, благодаря которым корпорации поддерживают продукты, услуги и убеждения, гарантирующие им доход. А начнем мы с влияния индустрии на саму науку.

 

Вы можете спросить: почему же наука участвует в этих интригах? Почему ученые в связанных со здравоохранением дисциплинах создают работы, поддерживающие стратегии, которые погрузили нас в это болото? Ответ прост. Истина, к которой наука всегда стремилась, в искаженной системе здравоохранения подменена другими целями: деньгами, статусом, влиянием, личной безопасностью. Качество информации – основа здоровой информационной системы, а мотив прибыли исказил самую суть научных исследований, которые эту информацию создают.

Вспомните, как информация проходит в системе здравоохранения в идеальном обществе. На входе – важные вопросы, достойные изучения. Ученые вместе занимаются ими, используя разнообразные методики – от крайне редукционистских до радикально холистических. Это служит нескольким задачам. Во-первых, если результаты более или менее согласуются, они очень надежны. Во-вторых, редукционистские исследования ставят новые вопросы, дают параметры и рамки для холистических исследований и наоборот. В-третьих, противоречивые результаты, полученные в исследованиях разных типов, показывают, где нужно переосмысление допущений, а возможно, и прорывы в парадигме, чтобы приблизиться к истине. Как и в любой экосистеме, разнообразие способствует сложности, стойкости и грамотному производству научной информации.

В нашей системе, движимой прибылью, разнообразием исследований пренебрегли. Совокупность доказательств складывается не из множества точек зрения, а из данных, считающихся достоверными в текущей парадигме, – продуктов одной из разновидностей редукционизма. Узкий диапазон допустимых методологий и научных данных используют для создания более прибыльных «решений», которые создают больше проблем, требующих исследования и лечения.

Вопрос, который мы должны здесь задать, – «почему». Ответ, как вы увидите, в том, что ученых поощряют, если они предоставляют вырванную из контекста информацию, полезную для индустрии, но способствующую плохому здоровью, и карают, если они этого не делают.

 

Обнищание науки

В своей лучшей и самой полезной форме наука сочетает искусство холистического и редукционистского наблюдения и эксперимента и стремится к благополучию человечества. Но сегодня мы практически забыли искусство наблюдения целого, систем, в пользу точной количественной оценки и манипулирования мельчайшими деталями. Мы ошибочно судим о качестве научного поиска в медицинских дисциплинах по их точности и сосредоточенности на подробностях – на том, насколько они редукционистские. «Настоящие» ученые исследуют части, а не целое. Однако это обедняет и принижает цели истинной науки. То, чем сегодня занимается большинство ученых, правильнее назвать не наукой, а технологией.

Это различие очень важно. Технология занимается средствами, способом выполнения определенной задачи. Это последний этап прикладной науки, где результаты свободного творческого поиска создают почву для новых продуктов. Когда эта фаза выбрасывается из научного планирования, как происходит во многих медицинских исследованиях, мы больше не имеем дела с истинной наукой. Наука определяется ее методом. Это беспристрастный поиск истины, готовность оказаться неправым. Технология же определяется потенциалом рынка: достойны изучения вопросы, приносящие прибыль.

От современных технобиологов требуют глубоко изучать ДНК и клеточный метаболизм, но нельзя проявлять профессионального интереса к таким темам, как человеческое благополучие. Широкий поиск просто «ненаучен». Поскольку рамки сведены к редукционистским деталям, мы потеряли из виду истинное значение прогресса. Мы приравниваем движение вперед к развитию новых технологий и продуктов, а не к благополучию и счастью человечества.

Это не ново. Подчинение науки прибылям индустрии отмечалось в течение как минимум всего прошлого столетия, с тех пор как капитализм изобрел защиту интеллектуальной собственности, чтобы вознаграждать людей, чьи открытия и изобретения можно превратить в продукты, продажи и капитал. Когда появились патенты, товарные знаки, копирайт и другие защитные механизмы, двигатель промышленного капитализма заработал на полную, используя прогресс для создания прибылей, которые затем удобряли систему путем финансирования дальнейших исследований и развития. Система стала бесконечно самовоспроизводиться. Исходный рыночный успех давал капитал для финансирования следующих рыночных прорывов.

Факты и информация, поставляемые наукой и используемые для создания капитала, – топливо, поддерживающее работу маховика свободного рынка. Чем перспективнее исследование в этом отношении, тем скорее оно будет оплачено. Если не видно штрихкода, денег оно, скорее всего, не получит.

Как мы видели, технологический подход к питанию – тот, который приносит доход, – включает лекарства, добавки, а также обогащенные продукты. Все они очень выгодны и защищены законами об интеллектуальной собственности. Этот вид науки лучше финансируют, и поэтому таких исследований множество. Исследования цельной пищи, напротив, не имеют реального рыночного потенциала. Вы не можете запатентовать совет есть больше фруктов, овощей, орехов, семян и цельных злаков, поэтому промышленности нет смысла инвестировать, а исследователям – изучать и обосновывать эти утверждения.

Традиционная модель свободного рынка не будет полноценно продвигать здоровье, счастье и благополучие человека. Вместо холистического питания она дает нам ходкие фрагменты: добавки и нутрицевтики. Когда мы болеем от неправильного питания, рынок предлагает редукционистские решения: патентованные лекарства и дорогую хирургию. Из-за этого ученые маршируют под барабан промышленности в костюмах благородных искателей правды и штампуют новые способы делать деньги за счет нашего благополучия.

 

За деньгами

Вы никогда не задумывались, кто платит за медицинские исследования? Те, которые посвящены базовым биологическим принципам и законам, создают задел для последующего применения? Университетские профессора, по крайней мере штатные, имеют гарантированную зарплату, но это не покрывает расходов на лабораторное оборудование и время выпускников-ассистентов и аспирантов, которые делают всю черновую работу.

Как политики, вынужденные тратить большую часть времени на сбор средств для переизбрания, многие ученые долго заполняют заявки на получение и продление грантов. Основной источник финансирования исследований, кроме университетов, – частные организации и правительство. Поскольку ученых, стремящихся получить финансирование, больше, чем денег для их поддержки, идет яростная борьба за средства, а частные компании и государственные органы должны решать, какие из множества проектов одобрить.

То, что мы называем исследованием, варьирует от очень фундаментальных работ с труднопроизносимыми названиями до прикладных экспериментов, которые правильнее было бы назвать технологией (хотя разделение между фундаментальным и прикладным часто туманно, и споры могут идти даже в одной организации). Полезны оба типа, но финансирование смещено в сторону последних, даже если не идет от промышленности.

Большинство медицинских исследований, фундаментальных и прикладных, спонсирует фарминдустрия и связанные с ней госорганы (например, национальные институты здравоохранения). Поскольку промышленность ожидает прибылей, ее выбор по понятным причинам склоняется в сторону прикладной науки. Главный критерий при оценке заявок, как правило, – сумма, которую можно заработать. Но даже государственные субсидии, идущие, например, через НИЗ или Национальный научный фонд (основные источники фундаментальных исследований), прямо или косвенно применяют редукционистские критерии почти ко всем работам на тему здоровья и питания.

К сожалению, в несколько последних десятилетий я наблюдал вторжение корпоративного сектора и его приоритетов в область фундаментальной науки в университетах и других научных организациях. Последствия видны практически на всех уровнях: от дизайна отдельных исследований (что и как изучать) и интерпретации результатов до направлений научной карьеры.

 

Деньги и дизайн исследования

Если ученый, подающий заявку на фундаментальное исследование, хочет получить финансирование, он обязан позаботиться, чтобы в его гипотезе была «конкретика» – эвфемизм редукционизма. Чтобы иметь шансы на победу, лучше предложить подробно исследовать биологическое действие отдельных нутриентов, а не продукты, из которых они взяты, или поискать ключевой биохимический механизм, объясняющий какой-то эффект, а не делать обзор вариантов. На уничижительном научном жаргоне холистические исследования называют «походом на рыбалку» или «подходом по принципу пулеметной очереди».

В фундаментальных исследованиях каждое редукционистское открытие обычно ведет к очевидному вопросу: «Что дальше?» Практически универсальный (и часто закономерный) ответ ученого – рекомендовать новые исследования. (Это, несомненно, гарантирует, что лаборатории не останутся без денег и работы!) В результате ученые теряют способность широко смотреть на основополагающие феномены, которые по идее должны быть сферой их компетенции как фундаментальных исследователей. «Что дальше?» – практически всегда еще один редукционистский вопрос, который приближает результаты предыдущего исследования к рынку. Не столь важно, руководствуются ли ученые в дискуссиях коммерческими интересами. Ведь результаты исследований все равно ценны и уместны, только когда на них можно заработать, а это влияет на наши мысли о следующем этапе. Как ни проводи и ни планируй работу, все равно это будет шаг к коммерческому использованию. Потенциальная рыночная ценность – испытанный мощный магнит, к которому тянутся исследовательские работы. С годами я все больше убеждаюсь, что рыночный потенциал – единственная цель даже самых фундаментальных, неприкладных биомедицинских исследований.

Я не говорю, что конкретные ученые обязательно это поймут. Они могут даже не подозревать об этом. Многих мои реплики оскорбят, и они станут отрицать, что лично их исследования направлены на коммерческую выгоду для себя и работодателей. Тем не менее они работают в системе, основной мотив которой – доход от инвестиций. Деньги – основное топливо, приводящее в движение нашу биологию и медицину, и практически все профессиональные исследователи – часть системы и чем-то ей обязаны. Чем вероятнее инвестиция в исследование принесет доход, тем больше энтузиазма и поддержки общества, от потребителей и предпринимателей до политиков и финансирующих науку органов.

 

Деньги и научная честность

Есть свидетельства того, что финансовое давление даже побуждает исследователей опускаться до мошенничества, чтобы порадовать спонсоров. Я говорю не о таких вопиющих грехах, как фальсификация или подтасовка данных, а о более тонких моментах. Согласно красочно озаглавленной статье «Ученые шалости», вышедшей в июне 2005 года в Nature, опрос более 3000 американских ученых, получавших финансирование НИЗ, показал, что 15 % «меняло дизайн, методы или результаты исследований под давлением источника финансирования». Если разбить эти данные по этапам карьеры, становится еще интереснее: в начале карьеры только 9,5 % ученых говорит о таком поведении, но уже к середине цифра подскакивает до 20,6 %. Похоже, промышленность успешно учит ученых соответствовать их рыночным мотивам. Кроме того, такой рост может показывать, что чем дольше человек погружен в систему, тем меньше он склонен ее трогать. Вложено слишком много времени, энергии и профессионального статуса, души, чтобы рисковать финансированием.

Два других откровения из той же статьи показывают, как эти сомнительные практики сочетаются и вредят медицинским исследованиям. Во-первых, 15,3 % ученых признаются: они «отбрасывают результаты наблюдений и данные, если чувствуют, что те неточны». Они видят только то, что хотят, и пренебрегают остальным! Даже если результат-«выброс» выжил в редукционистском исследовании, каждый седьмой ученый считает допустимым его проигнорировать по указке «интуиции», или предубеждения. Во-вторых, 12,5 % заявили, что не обратят внимания на «использование в других работах неверных данных или их сомнительную интерпретацию» при формировании собственных исследовательских задач и поддержке выводов. Они будут прикидываться, что плохое исследование, совпадающее с их мнением, на самом деле хорошее и его можно цитировать, чтобы обосновать свои убеждения. Вывод таков: отрасль медицинских исследований жонглирует фундаментальными истинами, выбирает и отбрасывает данные, чтобы поддержать заранее известные и оплаченные выводы, и, вероятнее всего, не будет мешать продажам и маркетинговым планам индустрии, спонсирующей такие работы.

Цифры, приведенные в предыдущем абзаце, занижены. Во-первых, такое поведение рефлекторно и подсознательно. Многие исследователи действительно не отдают себе отчет в развращающем влиянии желаний и давления спонсоров на честность их работы. Во-вторых, даже при гарантиях анонимности о «плохом» поведении сообщат не все респонденты. В-третьих, на вопросы ответило чуть меньше 42 % опрошенных. Возможно, оставшиеся 58 % более подвержены влиянию денег, так как в добровольных опросах участвуют люди, которым не нужно что-то скрывать и не стыдно за свое поведение.

В статье не рассматривалось, как именно эти ученые меняли дизайн и методологию, но мой опыт в качестве получателя грантов и члена комиссий, оценивающих заявки, подсказывает, что они практически гарантированно смещены в сторону редукционизма – к большей конкретности, предположениям о причинной связи, менее «запутанному» дизайну наблюдений.

 

Деньги и карьера

Диетологов награждают за создание и укрепление системы, сосредоточенной вокруг отдельных, вырванных из контекста нутриентов, и наказывают за изучение настоящих продуктов и популяций в реальном мире. Это важно не только на уровне отдельных исследований, но и когда речь идет о выборе пути в науке. Возьмите, например, китайского ученого Лю Жуйхая. Профессор Лю, как вы помните из , провел переломное исследование, показавшее, что активность антиоксидантов в яблоке в 263 раза выше, чем содержащегося в нем витамина C. Лю встал перед выбором: в каком направлении вести работу?

Он мог показать тот же эффект – «целое больше суммы частей» – на многих растениях и веществах. Его исследования, как мы знаем из выводов других ученых, были способны дискредитировать обманчивые и часто опасные утверждения производителей добавок и нутрицевтиков. Он мог посвятить карьеру идее, что потребление растительной пищи опережает редукционистский подход – таблетки с «активным компонентом» продукта.

Но в науке такой путь не найдет финансовой поддержки. Поэтому, будучи хорошим, даже выдающимся исследователем, он выбрал редукционистский подход как единственный, который мог принести деньги. Если он хотел чего-то достичь в профессии и не остаться без работы, необходимого оборудования и сотрудников для исследований, решение было очевидным.

Встав на путь редукционизма, профессор Лю исследовал много интересных идей. Он искал в яблоках вещества вроде витамина C, объясняющие разницу между его химической и предполагаемой биологической активностью. Он определил их химическую структуру, механизм всасывания и распределения в организме, метаболизм, силу. И все это на исключительно высоком уровне. Многие могут позавидовать его репутации и профессиональному статусу. Его цели – из тех, что легко привлекают финансирование. У него много студентов, результаты их исследований выходят в прекрасных научных журналах.

Дело не в том, что редукционистский подход неинтересен или не дает ничего ценного. Я очень люблю редукционистские исследования, которые провел. Они бросали мне вызов и стимулировали мышление, а когда я «сужал» тематику, то не испытывал недостатка в государственном финансировании творческой работы и привлекательных проектов. Благодаря этим исследованиям студенты развивали критическое мышление, учились планировать эксперимент, овладевали навыками научной работы и написания статей. Все было очень полезно для них, научного сообщества и общества в целом.

Проблема не в том, что редукционистские исследования – один из вариантов карьеры. Скорее, дело в том, что это единственный вариант. По пути профессора Лю идут тысячи молодых специалистов – от фундаментальной биологии до прикладных наук. Исследователей награждают за следование по проторенному пути редукционизма. Так намного легче получить финансирование. Так надежнее заработать и укрепить научную репутацию.

Если бы профессор Лю остался верен себе и пытался внести в западную науку холистические начала китайской медицины, ему бы не хватало средств, нормальной лаборатории и мотивированных студентов и он бы и близко не подошел к достойным должностям. Тому, кто научился грамотно проводить редукционистские исследования, вернуться к холизму практически невозможно. Тогда он рискует потерять все, на что ушли годы работы: финансирование, место, престиж и влияние. Поэтому, закрепившись на хорошо оплачиваемой позиции, исследователь становится еще покорнее спонсорам и господствующей в данной дисциплине парадигме.

Мне не хотелось приводить в пример моего друга и коллегу. Я знаю и ценю преданность делу, настойчивость и честность профессора Лю. Однако он прекрасная иллюстрация выбора, перед которым стоит каждый ученый. Выбора, который, учитывая нашу систему, не существует.

 

Деньги и специализация

Спонсоры редукционистской научной программы не только поощряют редукционистский дизайн исследований, но и награждают узость мышления о том, что важно, а что нет. Это приводит к появлению все более специализированных областей знания.

«Здоровье человека» слишком сложно, чтобы считаться настоящей научной дисциплиной, но «биология» теперь слишком всеобъемлюща и не может считаться допустимой областью исследования. Вместо того чтобы стать биологом, вы становитесь биохимиком, генетиком, микробиологом, нейробиологом, биоинформатиком, молекулярным биологом. Никаких «естествоиспытателей» больше нет. Зато появились зоопсихологи, экологи, эволюционные биологи, энтомологи, морские биологи и специалисты по биоразнообразию. Но даже эти дисциплины (я скопировал их из списка специализаций на сайте кафедры биологии Корнелльского университета) сегодня звучат до смешного общо. Кафедра молекулярной биологии и генетики (кстати, отдельная от кафедры биологии) предлагает студентам следующие дипломные программы: биохимия, молекулярная и клеточная биология; биофизика; генетика, геномика и биология развития; а также сравнительная, популяционная и эволюционная геномика.

Такое деление неизбежно по мере того, как мы узнаем все больше о нашей бесконечно сложной биологии. Знаний так много, что естественно и полезно разбить их на подразделы: биохимию, генетику, патологию, диетологию, токсикологию, фармакологию и т. д. Плодотворно обсуждать идеи проще, когда единомышленники способны общаться на точном общепонятном языке.

Однако такое деление подпитывает иллюзию, что каждая дисциплина занимается чем-то совершенно отличным от всех остальных. Субдисциплины приобретают свое лицо и строят интеллектуальные границы, отгораживаясь от других наук, которые могли бы внести конструктивный вклад в обсуждение более широких медицинских тем. Чтобы патологи воспринимали вас всерьез, вы обязаны быть патологом. Ни один генетик не согласится, что может узнать что-то полезное от диетолога и т. д. В результате эти анклавы (я считаю их крохотными пещерками) становятся не только узкоспециализированными, но и изолированными и враждебными.

Быть сведущим в биомедицинской дисциплине или субдисциплине, сохраняя при этом понимание общей совокупности биомедицинских исследований, в которую та входит, не модно. Пытаясь не заработать репутации людей, которые «за все берутся, но ничего не умеют», ученые стремятся сосредоточиться только на своей специальности. Они могут досконально изучить гвозди, но часто не имеют представления, когда лучше взять отвертку, бутылку клея или соединить детали шипами.

Эту проблему замечали и до меня. Были попытки ее решения – перекрестные и междисциплинарные программы, призванные стимулировать общение между специалистами. Но даже в них сохраняется групповая идентичность. Люди по-прежнему несут свои ярлыки. Здесь, как и в исследовательской работе, компетентность в конкретной дисциплине ценится больше, чем целостное понимание взаимосвязей между ними.

Я принимаю и понимаю рост специализации биомедицинских исследований. Но у него есть и недостаток, о котором очень часто забывают, и серьезный. Некоторые специализированные субдисциплины дают более выгодные редукционистские решения и поэтому получают больше финансирования. Тогда они начинают еще сильнее доминировать в научном сообществе, создавая платформу для господства над общественным мнением. Даже не отдавая себе в том отчета, они контролируют диалог о вышестоящей дисциплине, в которую входят. Они становятся основным мнением, и причина не в том, что они более ценны для решения задачи, а скорее в большей способности окупать инвестиции.

Общество должно об этом знать, потому что такое дробление – важный источник путаницы. Одна субдисциплина предлагает свою точку зрения по какой-то теме, а вторая и третья смотрят с другой перспективы, вмешиваются в спор и иногда порождают конфликт. Общественности, не способной разобраться самостоятельно, остается лишь угадывать, кто прав, хотя ответа может не быть ни у кого. Помните слепцов и слона? Любая замкнутая субдисциплина резко ограничена в своем видении «целого».

Если кто-то – квалифицированный специалист в медико-биологических науках, это значит лишь то, что он владеет частицей знаний специализированного подраздела, а при обсуждении общих вопросов биологии и медицины он не обязательно ценнее дилетанта. Из-за узости специализации такие ученые могут даже хуже разбираться в широком контексте. Это немного напоминает лягушку, которая всю жизнь прыгала на дне ямы и рассказывает нам о мире.

В биологии и медицине нет лучшего примера ложно понятого элитизма, чем люди, называющие себя генетиками, особенно молекулярными. Сейчас они получают особенно много средств, выделяемых на биомедицинские исследования, и поэтому стали доминировать в профессиональном сообществе и публичной дискуссии. У них есть деньги, чтобы создавать и описывать результаты, отдавая приоритет собственным интересам и взглядам. Они могут иногда расширять границы и включать другие дисциплины, но только на своих условиях. Например, генетики считают диетологию наукой, совершенно не связанной с их сферой, – и это в лучшем случае! Там, где они пересекаются, диетологию определяют как раздел генетики – «диетологическая геномика», «эпигенетика», – сводя ее минимум ко вторичной, иногда даже совершенно не связанной со здоровьем дисциплине. Генетики управляют дискуссией. Это не обмен информацией между равными: генетики используют диетологию, потому что она эффектна на публике, но сильно искажают ее и контролируют важную для общества диетологическую информацию.

От дробления наук о здоровье на субдисиплины выигрывают материально заинтересованные спонсоры. Как и в любой рыночной системе, чем больше претендентов борется за ограниченные фонды, тем яростнее конкуренция и тем сильнее кандидаты вынуждены преувеличивать важность своих научных программ и методологий, чтобы задобрить состоятельных покровителей.

 

Деньги и приоритеты

Иногда подсознательная установка на прибыль, обусловливающая редукционистскую сущность практически всех исследований, влияет и на то, что получит приоритетную поддержку. В некоторые науки вкладывается больше денег, чем в другие. Генетика, как мы видели, гораздо более «горячая» тема, чем диетология. Предполагаемый рыночный потенциал генной терапии для укрепления иммунитета привлекает намного больше денег, чем рыночный потенциал брокколи. Деньги рекой текут в генетику и тестирование лекарств не потому, что это самый многообещающий и эффективный путь улучшения здоровья, а потому, что это прибыльнее всего. Это лучший способ удовлетворить потребности рынка.

Можете себе представить пользу для здоровья американцев, если полтриллиона долларов ежегодной выручки Большой фармы пустить на пропаганду ЦРД и обеспечить население свежими, натуральными, рационально выращенными овощами и фруктами по умеренной цене? Нам сложно вообразить такую инициативу. В сегодняшней системе она кажется невозможной. Но почему? Почему, если всеобщий переход на ЦРД так эффективен, немыслимо объединение общества вокруг диетологического проекта? Потому что мы знаем: исследования и программы в здравоохранении отражают приоритеты ориентированной на прибыль отрасли, а не научные или общественные интересы. Такая инициатива принесла бы здоровье, а не деньги (хотя в долгосрочной перспективе обеспечивает прибыль в виде экономии на здравоохранении!).

Здесь акцент на рентабельном редукционизме и влияет на государственное финансирование, хотя оно вроде бы не руководствуется мотивом прибыли. Посмотрите, например, на национальные институты здравоохранения США – самого престижного и богатого спонсора медицинских исследований в мире. Это 28 институтов, программ и центров, занимающихся раком, старением, офтальмологией, злоупотреблением алкоголем и многими другими аспектами здоровья человека. Но ни один из них не работает над проблемой питания! (Если, конечно, ради смеха не считать таковым Институт по вопросам злоупотребления алкоголем и алкоголизма.) Из мизерного финансирования, выделяемого НИЗ на диетологические исследования (всего 2–3 % бюджета институтов, специализирующихся на сердце и раке, а в других институтах и программах и того меньше), большинство средств уходит на изучение эффектов отдельных питательных веществ в рандомизированных клинических испытаниях, оптимальное питание пациентов, принимающих определенные препараты, а также биохимические исследования функции конкретных нутриентов. (В прошлом ряд проектов НИЗ периодически затрагивал холистическую основу медицинских исследований и клинической практики – конечно, без странного слова холистический! – но они были забыты при формировании продовольственной и медицинской политики и в основном остались на страницах научной литературы.) К сожалению, общество пришло к убеждению, что такие научные приоритеты – лучший способ достичь цели, просто потому что это лучший способ заработать.

 

Финансирование исследований: взгляд изнутри

Мне известно, как деньги расставляют приоритеты, потому что я долго был и получателем грантов, и рецензентом финансирующих органов, определяющих, какие заявки получат деньги, а какие нет. Мне хорошо знакомы и отчаяние, когда нужно облечь исследовательские вопросы в удовлетворяющую комиссию форму, и давление, заставляющее искать редукционистские ответы.

С годами осознание ограничений редукционизма все больше меня беспокоило. Взгляды менялись, и было все труднее и неприятнее преподавать традиционные (редукционистские) взгляды на питание – то, чему меня учили. Я старался преодолеть рамки редукционистской парадигмы и понимал, что чего-то не хватает.

И тогда я начал получать зловещие предупреждения. Одно мне неофициально дал бывший коллега, член группы по рассмотрению заявок на исследования НИЗ («секция исследований» на жаргоне сотрудников), в которую мы подали последнюю (оказавшуюся успешной) заявку на грант для продолжения проекта в Китае. В ней я с энтузиазмом писал о биологически сложной связи диеты с раком и том, что наш проект может открыть уникальные возможности для создания сложных моделей возникновения заболеваний, возможно, отражающих более холистическую природу болезней, чем линейная механистическая модель. Это вызвало глубокую озабоченность комиссии. Как сказал мой коллега, нарушив тем самым обычный для рецензентов обет молчания, в своей заявке я подошел опасно близко к холистической стратегии исследования. Он посоветовал мне никогда больше не ссылаться на холистическую интерпретацию. Мне было указано, что я поставил под угрозу основной принцип биомедицинских исследований и это могло стоить нам денег на важный заключительный трехлетний этап проекта. Вскоре после этого я предпочел завершить программу экспериментов, длившуюся более тридцати лет. Решение далось мне непросто, потому что такие исследования долго были делом моей жизни и я обожал работать со студентами. Но я больше не мог заставлять себя писать заявки на исследование узких гипотез о крохотных, вырванных из контекста деталях.

Но этот выбор – выйти из системы и даже бросить ей вызов – есть не у всех. Наша программа в то время была крупнейшей, хорошо финансируемой, мы работали на большой кафедре наук о питании, считавшейся лучшей в стране. Это дало мне возможность изучать вопросы, которые незаметно подтачивали господствующую парадигму. Другие, особенно начинающие ученые, испытывают гораздо большее давление и должны соответствовать спонсируемым промышленностью ожиданиям научного сообщества.

На комиссии тоже давят. С конца 1970-х до конца 1980-х я был членом комиссии по рассмотрению заявок на гранты для Национального института рака НИЗ (и других организаций по изучению рака). Несколько раз заявитель с энтузиазмом предлагал изучить биологический эффект, рассматривая сравнительно широкую гамму причинных факторов, – смотрел на проблему холистически. Такие заявки быстро отклоняли и в дальнейшем не рассматривали как приоритетные для финансирования. Обычно я соглашался с этими решениями, потому что у заявителей часто напрочь отсутствовали сосредоточенность и чувство цели. Но не всегда. Иногда в рефлекторном отбрасывании нашей комиссией заявлений было нечто большее, что я считаю особенно поучительным и тревожным: вера, что узкоспециализированные гипотезы единственные заслуживают финансирования.

Иногда я узнаю об исследованиях, которые получают финансирование при системном подходе, схожем с нашим. Однако в те годы наша работа была единственным проектом, интерпретирующим данные таким образом. То, что мы узнали в Китае, в сочетании с данными нашей лаборатории полностью перевернуло наши представления о диете. Представьте, что еще можно узнать, если мы профинансируем хоть немного нередукционистских исследований!

 

Финансирование ради прибыли: издержки для общества

Я не понаслышке знаю о страсти и честности большинства исследователей и практиков биологии и медицины. Но они работают в системе, давление которой вынуждает их заниматься только редукционистскими проектами и затрудняет превращение страсти и честности в хорошую, эффективную науку.

Как я говорил в части II, редукционистское исследование неполно. Ему по определению не хватает понимания целого, необходимого, чтобы наработки стали осмысленными. Предложенные им решения – как и любые решения для сферических коней в вакууме – не выдерживают столкновения с реальностью. Но мотив прибыли не только ограничивает способность исследователей строго следовать научному методу из-за приоритетов отрасли. Он ведет к серьезным негативным последствиям, например стремлению промышленности конвертировать сомнительные новые исследования в деньги как можно быстрее.

Продукты, возникающие в результате редукционистских медицинских исследований, в основном действуют через шприцы, таблетки и микстуры, а их спонсоры (или инвесторы) выталкивают их на рынок как можно быстрее, обычно еще до того, как выводы работ, на которых они основаны, полностью изучены и интегрированы в науку. Конечно, компании тестируют новые продукты и даже тратят круглые суммы в расчете, что рандомизированные контролируемые исследования дадут положительный результат. Иногда так случается. Однако, чтобы назвать эти результаты по-настоящему перспективными, надо предположить, что краткосрочные эффекты укрепляют здоровье в долгосрочной перспективе, а это рискованно и обычно необоснованно.

Из-за давления рынка создаются продукты, основанные на незрелых научных выводах, с непредсказуемыми долгосрочными последствиями. Неудивительно, что польза от них ограниченна, а в худшем случае они вообще вредны.

Витамин E, который мы обсудили в , – хороший пример. В известном исследовании было высказано предположение о корреляции между уровнем витамина E в организме и здоровьем сердца. Промышленность начала рекламировать его как полезную добавку и вбросила ее на рынок. Затем появились доказательства, что добавление витамина E повышает общую смертность, в том числе увеличивая риск рака простаты и вторичных сердечных заболеваний. Эти данные промышленность игнорировала, пока было возможно. Увидев новую, убийственную информацию о витамине E, ученые пришли к консенсусу: банкет надо продолжить. Все хотят спасти рынок витамина E, а если ничего не выйдет, найти ему замену. Есть очевидный стимул найти доказательства, оправдывающие дальнейшую продажу таких продуктов.

Я не осуждаю отдельных людей из моего сообщества (хотя некоторые могли бы проявить больше смелости и изобретательности!), а говорю о мире науки в целом, на который так сильно влияют силы рынка, показывающие, что от нас ожидают. Большинство понимает, что деньги решают все. Но немногие из моих коллег-ученых и практикующих врачей действительно осознают, насколько деньги портят. Это настолько распространено, что сложно заметить изнутри. Когда мы в желудке у зверя, как мы определим, какой он породы и вообще зверь ли это?

Наши исследовательские приоритеты слишком часто определяются личными интересами, а не благом для общества. Но платит за исследования оно, оно же зависит от их результатов, и в сегодняшней системе его же за это наказывают. Отдельные ученые могут преуспеть, придерживаясь редукционистской линии корпораций, но мы не приближаемся к нашей цели – здоровью.

 

Научные данные лежат в основе наших решений о здоровье. Они используются обычными людьми для выбора образа жизни и покупок, врачами – для диагностики и лечения пациентов, чиновниками – для формирования политики, промышленностью – для создания и улучшения продуктов и заявлений об их пользе для здоровья, а страховщиками – для определения, какие заболевания и методы лечения включать в страховку. И это только некоторые примеры влияния результатов исследований на повседневную жизнь.

Ключевое звено между исследованием и потребителями – СМИ. Профессиональные журналисты оценивают и публикуют научные статьи, основываясь на восприятии редактором их обоснованности и важности результатов. Ведущие СМИ сообщают о них обычным читателям, комментируя и давая советы, основанные на научных данных. Без СМИ эти открытия остались бы никем не замеченными в лабораторных записях и умах ученых. Поэтому СМИ незаменимы для переноса информации от создателей к тем, кто ее использует.

В идеале СМИ – не просто канал, четко передающий информацию от создателей обществу. Они традиционно служат противовесом власти – государственной и научной (способность заглянуть в суть и рассказать все тайны – определенная форма власти). Контрольные функции требуют критического отношения к данным и их надежности, способности отвечать на трудные вопросы, журналистской независимости. Необходима прозрачность мотивов, чтобы конечные потребители информации могли принять аргументированное решение, как оценивать подачу научных доказательств разными СМИ.

К сожалению, независимая, умная журналистика в области здравоохранения – редкость. Чтобы получить смелое и непредвзятое освещение этих вопросов, нельзя полагаться ни на профессиональные издания, например Journal of the American Medical Association (JAMA), ни на обычные СМИ, например Службу общественного вещания (Public Broadcasting Service, PBS). Я привожу именно эти примеры, потому что они считаются вершиной в своем жанре: от них меньше всего ожидаешь жонглирования правдой. Я не говорю, что они хуже других. В вашей газете или вечерних новостях по телевизору полно куда менее умных и честных сообщений о здоровье. Я просто хочу, чтобы вы поняли: проблема не в нескольких «гнилых яблоках», а в системе, в которой барахтаются СМИ, и в жаждущих прибыли владельцах.

 

Профессиональные издания

Первой остановкой на пути результатов исследований к потребителю становится один из профессиональных журналов. Они различаются по влиятельности и престижу. Статьи в Nature, JAMA и New England Journal of Medicine (NEJM) часто попадают в вечерние новости, если кажутся интересными и уместными. Другие престижные журналы известны только практикующим специалистам. Примеры – Cancer Research, American Journal of Cardiology и сотни других, посвященные конкретным дисциплинам и субдисциплинам. Еще одна группа изданий имеет репутацию «второго эшелона» и выживает благодаря статьям, которые не слишком хороши для изданий высшего ранга.

Главная защита журналов от некачественных исследований – рецензирование. Редколлегия отправляет присланные рукописи двум, иногда трем квалифицированным рецензентам (опытным ученым в той же области), чтобы оценить качество работы и значимость результатов. Автору они неизвестны. Система призвана отфильтровать некачественные и недостоверные исследования. При условии честной работы это одна из важнейших гарантий научной чистоты. Авторитетная с виду статья, которая не прошла процесс рецензирования, не должна, на мой взгляд, служить доказательством чего бы то ни было.

Однако процесс начинает хромать, когда рецензенты руководствуются своими предубеждениями, заранее считают, что определенная тема исследований избыточна, или конкретный дизайн (например, холистический) неуместен, или определенные выводы не могут быть правильны по определению. Иными словами, когда они догматически держатся за парадигму вместо того, чтобы стремиться ее расширить. Рецензирование может стать помехой любознательности и творчеству и мешает многим перспективным исследованиям, гарантируя, что они не будут опубликованы. Это происходит очень часто. Не случайно процесс рецензирования пронизан редукционистской предвзятостью: она может служить финансовым интересам самих журналов, привлекая и удерживая рекламодателей.

Может быть, вы помните, что, когда мы сравнивали редукционистский и холистический дизайн, для тестирования действия лекарственных средств лучше подходил редукционистский подход. Имеет смысл изучать редукционистские феномены, например таблетку с одной функцией, в редукционистских же рамках. Медицинские журналы делают большие деньги, угождая Большой фарме. Профессиональные издания, как и обычные газеты и журналы, часто финансируются за счет рекламы. Марша Энджелл, бывшая редактор NEJM, пишет, что в 2001 году фармацевтическая промышленность потратила на рекламу в медицинских журналах 380 млн долларов. Иначе те не выжили бы. Понятно, что никакой рецензент не укусит руку, кормящую издание.

Большая фарма спонсирует медицинские журналы и более хитрым способом: через репринты статей. Если исследование, вышедшее в престижном журнале, поддерживает утверждения производителя препарата – это очень хорошо для продаж, потому что представители фармкомпаний подсказывают врачам, что надо выписывать, вручая дорогие глянцевые перепечатки статьи (обычно с коробочкой пончиков или угощением получше). Репринты повышают рентабельность журналов, по данным бывшего редактора British Medical Journal Ричарда Смита – иногда на 80 %. А в исследовании 2010 года показана корреляция высоких продаж репринтов с исследованиями, финансируемыми индустрией. Иными словами, опубликованные исследования, за которые заплатила компания, намного вероятнее принесут журналу большой доход от репринтов. О каких суммах речь? Заказ на репринт стоимостью миллионы долларов – обычное дело.

Даже оставив в стороне очевидный вопрос, предпочитают ли рецензенты медицинских журналов работы, демонстрирующие положительный эффект препарата, мы можем увидеть, что холистическое исследование, скорее всего, не даст прибыли от перепечатки. Кому выгодно распускать слухи, что потребление переработанной пищи и произведенных в промышленных условиях говядины, молока и птицы повышает риск заболеваний? Даже ретейлер «натуральных продуктов» Whole Foods получает доход от переработанных продуктов. Wall Street Journal в 2009 году сообщал, что СЕО этой сети Джон Маки признался: «Мы продаем кучу мусора».

Медицинские журналы ощущают финансовые стимулы, если не прямое давление, своих фармацевтических благотворителей, чтобы публиковать редукционистские исследования, пропагандирующие эффективность препаратов и других доходных вмешательств. Другие модели и точки зрения представлены в медицинской литературе намного хуже, и из-за этого читатели – врачи, исследователи, правящие круги и общество в целом – ошибочно полагают, что предвзятые обрывки данных, прошедшие через фильтр медицинских журналов, на самом деле отражают нечто большее.

Я много раз наблюдал тенденциозность редакционной политики медицинской прессы. Нам удавалось публиковать результаты о действии животного белка в очень авторитетных журналах, но более обширные комментарии о значении этих данных – совсем другое дело (по завершении работы над этой книгой я собираюсь заняться этим еще активнее).

В я упоминал разговор с моим коллегой Питером Мэги, главным редактором Cancer Research – ведущего онкологического журнала в нашей области. Я рассказал ему о планируемом эксперименте по сравнению влияния белка на развитие рака с признанным эффектом по-настоящему сильного химического канцерогена. Я надеялся показать, что сравнительно небольшое изменение потребления питательных веществ сыграет даже большую роль, чем мощные канцерогены. Он отнесся к идее скептически, но согласился, что, если мы действительно получим такие данные, он их разместит на обложке журнала.

Однако когда все было готово к публикации, мой коллега покинул пост редактора. Его преемник и новый редакционный совет отрицали влияние питания на рак. Им нужны были статьи о более «интеллектуально стимулирующих» идеях – действии рака на молекулярном уровне, особенно если работы касались химических веществ, генов и вирусов. Хотя мы строго придерживались редукционистских процедур, наше исследование было для них почти бессмыслицей. Естественно, Cancer Research не опубликовал нашу статью.

Еще один холодный прием в медицинском журнале я получил после сотрудничества с директором и основателем True North Health Center доктором Аланом Гольдхамером. Мы были соавторами ретроспективного анализа сильнейшего влияния его программы голодания на пациентов с гипертензией. У всех 176 пациентов, рассмотренных нами, было отмечено падение давления крови в большинстве случаев в течение нескольких дней после начала голодания. Результат был относительно быстрым и более заметным, чем у всех изученных антигипертензивных препаратов, и не имелось побочных эффектов. Вмешательство оказалось чрезвычайно эффективным. Однако такие журналы, как JAMA и NEJM, доходы которых зависели от массированной рекламы лекарств от давления, отклонили публикацию, несмотря на мнение рецензентов. Они предпочли свое богатство вашему здоровью.

Самый вопиющий пример предвзятости и затыкания рта со стороны научного журнала был связан с крайне низкокачественным исследованием, которое якобы подтвердило, что опасная диета Аткинса эффективнее в борьбе с лишним весом и ожирением у женщин, чем три другие, включая низкожировую диету доктора Дина Орниша. Статья была опубликована JAMA в марте 2007 года, и в ней грубо искажались результаты исследования. Всего один пример: авторы утверждали, что участники на диете Орниша, согласно рекомендациям, потребляли не более 10 % жиров. Однако при внимательном знакомстве с таблицей данных оказалось, что они на самом деле 12 месяцев получали из жиров около 29 % калорий. Это не помешало авторам настаивать на честности сравнения, и обман был поддержан редактором колонки писем в редакцию, доктором Робертом Голубом, который отказался публиковать информацию о серьезнейших недостатках работы, в том числе комментарии самого доктора Орниша, доктора Джона Макдугалла, доктора Колдуэлла Эссельстина и мои. Тогда я написал доктору Голубу письмо с жалобой на антинаучное поведение и призвал его опубликовать хоть какую-то аргументированную критику. Его ответ? Весьма содержателен:

Уважаемый проф. Кэмпбелл,

Ваше письмо отклонено, и мы не будем вступать в дальнейшую переписку по данному вопросу.

Доктор Голуб должен был быть немедленно уволен с выговором. Это непорядочность высшей пробы. Однако при существующей системе медицинской прессы это норма. В конце концов, Фонд Аткинса – больше чем диета. Это отдел пропаганды многомиллиардного бизнеса. Он «заказывает музыку» в виде грантов, составляющих миллионы долларов в год, а врачи и исследователи, которым не стыдно торговать своей репутацией, весело пляшут под его дудку на страницах самых авторитетных медицинских изданий мира.

 

Ведущие СМИ

Большинство людей не читает научных журналов. Новости о здравоохранении они узнают из газет, телевизора и новостных сайтов в интернете, принадлежащих крупным медиакорпорациям. В идеале журналисты, освещающие медицинские сенсации, тщательно изучают ведущие профильные журналы, участвуют в конференциях и берут интервью у ученых о новых открытиях и текущей работе. Они используют собственное образование и опыт научной работы (часто небогатый), чтобы оценить и интерпретировать результаты для людей, не имеющих специальной подготовки, – включая большинство чиновников. Одна из главных задач журналистов, пишущих о здоровье, – показать контекст новых результатов, вписать новую информацию в уже существующие знания. Она подтверждает, противоречит, расширяет или вносит нюансы в текущую парадигму?

СМИ должны быть честными, дотошными и разбираться в том, о чем пишут. Но часто они не соответствуют ни одному пункту. Большинство СМИ поклоняются незримой силе корпораций, которые ими владеют (в случае основных сетевых и печатных изданий), рекламодателей и спонсоров, чиновников и даже государственных деятелей (в случае общественного вещания).

Как коммерческие, так и большинство некоммерческих СМИ просто передают точку зрения промышленности и правительства, укрепляя редукционистскую парадигму, и дополнительно сочиняют сенсации, чтобы щекотать нервы: «Научный прорыв в войне с раком!», «Новая таблетка от ожирения на основе суперпродукта из лесов Амазонии!», «Может ли шоколад лечить депрессию?» Уверен, вам попадается много таких заголовков и анонсов.

Если бы пишущие о здоровье СМИ были лучше – грамотнее, независимее, вдумчивее, – искажение правды путем низкопробного планирования работы и предвзятости медицинских журналов не сходило бы с рук. Журналисты и общество, которое они представляют и просвещают, требовали бы разнообразных дизайнов, более четких объяснений, лучшей проработки действительно важных вопросов. В конце концов, мы, люди, – настоящий источник финансирования, будь то распределяемые через НИЗ федеральные налоги, взносы на медицинское страхование, выплаты фармацевтическим компаниям или пожертвования на благотворительность. Если бы СМИ были свободными и честными, они представляли бы наши интересы. Но они чаще представляют собой рупор промышленности и рассказывают то, что нужно ей, выдавая это за полную правду. Они вертят данными, чтобы оправдать наше несовершенное здравоохранение и представить его единственно возможным вариантом.

Редукционистские исследования могут давать «истины» вне контекста, дурача нас. Когда СМИ сообщают об этих мелочах как чем-то значительном, люди в растерянности. Мы слышим подробности о клетчатке в овсянке, ликопине в помидорах и витамине A в моркови. То нам говорят, что стакан красного вина в день помогает прожить дольше, то мы обнаруживаем, что даже он губителен для печени. Сегодня лучший выбор – низкожировая диета, а завтра жиры нужны в полном объеме. Поэтому покупатели разводят руками и мечутся между ложной надеждой («Гляди-ка, сардины предотвращают сердечные приступы!») и фатализмом («Все и так нас убивает, поэтому можно не переживать по этому поводу»). Такое отношение на руку спекулянтам от промышленности и повышает продажи лекарств от болезней, вызванных неправильным выбором пищи. Кроме того, вся эта неразбериха дает дорогу плохим идеям, которые начинают казаться сравнительно приличными.

Журналистика, которую я здесь описал, неизбежно искажена в пользу интересов промышленности. Предвзятость не обязательно означает ложь. СМИ могут просто делать из мухи слона.

Еще одна форма предвзятости – обход неудобной информации. СМИ могут сообщить только о немногих получаемых ежегодно биомедицинских результатах. Они должны быть фильтром, который выбирает и показывает самое важное и существенное, отбрасывая остальное. Но некоторые СМИ пользуются этим для оправдания умалчивания важнейшей и качественной информации о здоровье, потому что она не вписывается в редукционистскую парадигму либо подрывает бизнес рекламодателя или спонсора.

Неспособность СМИ обеспечить нас информацией о правильном питании и здоровье нельзя объяснить одной предвзятостью. Другая проблема – ужасающая научная безграмотность, которую проявляют многие влиятельные журналисты, пишущие о здравоохранении и диетологии. Из-за некомпетентности они не могут критически оценить качество медицинской информации, которую дают промышленность, правительство и научные круги, и обычно озвучивают их мнение, не защищая право общества на правду. Многие статьи состоят из почти не подвергшихся редактированию пресс-релизов компаний и правительства вперемежку с интервью экспертов, которые на серебряном подносе преподносит пиар-отдел. В результате редукционистские полуправды, прикидывающиеся научным знанием, бездумно подаются нам как неоспоримые. Нет ничего плохого в том, что неспециалисты пишут о науке. Я не хочу ограничивать дискуссию или свободу слова. Но я желаю, чтобы журналисты признали ограниченность своей эрудиции и не создавали видимость компетентности там, где ее нет.

В общем и целом история, которую СМИ рассказывают о здоровье и питании, выходит из-под пера людей, которые наживаются на нашей боли и страданиях. Я видел в СМИ слишком много манипуляций, умышленного запутывания и утаивания мощных связей между питанием и здоровьем, чтобы поверить в обратное.

 

Раскрутка, умолчание и некомпетентность PBS

Когда в начале 2007 года я работал над рукописью этой книги, в программе PBS NewsHour ведущий Джим Лерер рассказал захватывающую новость. Согласно пресс-релизу Американского онкологического общества (American Cancer Society, ACS), начиная с 2004 года смертность от рака в США, особенно рака легких, молочной железы и простаты, снижалась два года подряд, а главное – произошел «большой спад» по сравнению с 2003 годом. Это было преподнесено так, будто в войне с раком, длящейся уже тридцать шесть лет, скоро наконец-то произойдет перелом. В той же передаче корреспондент Маргарет Уорнер взяла интервью у главного медицинского специалиста ACS. Он гордо назвал несколько возможных причин такого серьезного снижения: лучшее лечение, больше скринингов и сокращение курения. В целом это был оптимистичный репортаж, который вышел, по чистой случайности, как раз во время ежегодной кампании по сбору средств для ACS.

На следующий день в местной газете в моем городе эта история заняла место на первой полосе. Вскоре после этого президента Буша убедили посетить близлежащую лабораторию НИЗ и заявить, что «спад [заболеваемости раком] в этом году был самым резким за всю историю наблюдений». Более того, «большой» спад оказался особенно многообещающим, потому что он продолжал тенденцию, возникшую годом ранее.

Я провел большую часть своей карьеры в поисках способа победить рак, поэтому отличные новости меня очень обрадовали. Но вместо того чтобы поверить сообщениям газет и телевидения, я решил копнуть глубже и присмотреться к цифрам в отчете. Вот они. На каждые 200 смертей от рака, произошедших в 2003 году, в 2004 году приходилось на одну меньше: снижение примерно на 0,5 %. Это не тот «резкий спад», которого я ожидал исходя из сообщений СМИ. Любые сведения о том, что рака стало пусть и немного, но меньше, – хорошая новость, но сомневаюсь, что человек, смотревший в тот день NewsHour, видевший сообщения в СМИ или слышавший краем уха выступление президента, оценил этот масштаб как мизерную половину процента.

Более того, с 2002 по 2003 год общая смертность от рака упала всего на 0,07 %: меньше, чем одна смерть на тысячу. Эти данные просто недостойны шумихи, поднятой ACS, усердно подхваченной бездумно списывающими друг у друга СМИ и публично легитимизированной президентом. Глядя на все это, я просто не мог не позавидовать контролю онкологической индустрии над прессой и президентской трибуной. Что бы я смог совершить с таким пиаром!

Хотя большая часть информации формально правдива, подача вводит в заблуждение. Говорить, что снижение смертности от рака «большое», когда оно меньше 1 %, просто нелепо. Столько рассказывать о мерах, давших такое ничтожное снижение, – значит придавать факту и его вероятным причинам незаслуженно высокую значимость.

Я кое-что знаю о раке. В течение сорока лет я руководил программой экспериментов по его изучению, был членом нескольких консультативных экспертных комиссий в области политики в отношении причин рака и входил в состав комиссии по распределению научных грантов в ACS, Национальном институте рака, Американском институте исследований рака и Всемирном фонде исследований рака. Я отвечал за организацию нескольких из них. Поэтому когда я говорю, что СМИ извращают правду, то основываюсь на личном опыте. Как исследователь и человек, вовлеченный в процесс, я могу посмотреть на вопрос так, как не может среднестатистический потребитель СМИ.

Единственная информация в новом отчете ACS, которую, скорее всего, запомнит общество, такова: благодаря нашим пожертвованиям поиск лекарства от рака наконец-то начинает себя окупать. Возможно, вы скажете, что мои опасения преувеличены. Я не согласен. В наш перегруженный информацией век мы полагаемся на эффектные реплики вроде «Наконец-то победа в войне с раком близка», чтобы узнавать о мире и направлять свои действия. Если победа – получить ничтожные изменения в смертности через тридцать шесть лет, спустив миллиарды долларов на онкологические исследования (да, миллиарды, и чаще всего это правительственные НИЗ: в 2012 году бюджет на исследования рака составил 5,9 млрд долларов), война кончится нескоро. Такая излишняя доверчивость – главное препятствие на пути к искоренению заболевания. Для настоящей победы нужна личная ответственность в выборе продуктов. Пока мы ждем очередных фармацевтических прорывов и чудес генной инженерии, которые нас спасут, мы не пользуемся силой, которой уже обладаем, чтобы покончить с этим бедствием. Тем временем фармацевтические и медицинские компании наживаются на нашей бесконечной погоне за исцелением, а конгломераты, производящие суррогатную пищу, и агропромышленные комплексы считают прибыли, скрывая информацию о причине рака.

Если бы я был репортером, которому дали задание поделиться пресс-релизом ACS с публикой, вот несколько вопросов, которые я бы задал. Как велико падение заболеваемости? Кто выбрал слово «большое»? Кто финансировал отчет? Какие показатели рака снизились, а какие (если такие есть) остались постоянными или даже выросли? (Не говоря о главном: почему смертность от рака в США так высока по сравнению с Китаем и многими другими странами?)

Почему в NewsHour не прозвучали эти вопросы? Предвзятость? Невежество? Я не могу заглянуть в головы журналистов, представивших эту историю, и остается только предполагать, что дело в обоих грехах вкупе с бесконечным новостным циклом и постоянно сокращающимися бюджетами, которые способствуют не спокойному вдумчивому размышлению, а беготне с услужливо подготовленными пресс-релизами.

 

Давление рекламы и недомолвки

Вскоре после выхода «Китайского исследования» у меня взяла телефонное интервью Энн Андервуд, компетентный и серьезный старший редактор журнала Newsweek. Она сказала, что «главный редактор» очень заинтересовался книгой. Мы проговорили почти два часа, и похоже, что она лично интересовалась нашей идеей и ее последствиями. Поэтому я надеялся, что интервью выйдет в печати, хотя Андервуд и сказала (предупредила?), что сначала его придется вынести на суд редколлегии. Благодаря ее исключительно четким вопросам и энтузиазму у меня сложилось впечатление, что статья получится отличная. В следующие пару месяцев было только молчание. Затем я получил по почте экземпляр Newsweek, озаглавленный «Специальный выпуск. Будущее медицины», целиком посвященный здоровью. «Оно!» – подумал я.

Я с интересом открыл журнал и насчитал более 20 статей на различные перспективные медицинские темы. Кроме довольно поверхностных материалов о связи между диетой и диабетом второго типа, питание было полностью проигнорировано. Везде писали о новых препаратах, хирургии и генетике. Если бы я еще работал в экспериментальной лаборатории, а не в зрительном зале, меня бы увлекли возможности, показанные там: фундаментальное исследование работы клетки очаровывало. Но специальный выпуск Newsweek утверждал и гораздо более важное. Обойдя питание, самый всеобъемлющий фактор здоровья и благополучия, журнал сослужил своим читателям медвежью услугу.

Разочарованный, я пролистал шаблонные материалы на первых страницах и нашел очень показательное письмо председателя и главного редактора Ричарда Смита:

Newsweek известен долгой традицией освещать вопросы науки, медицины и здравоохранения. Сегодня, когда началась новая эра новых открытий в биомедицине, мы с гордостью представляем вам этот специальный выпуск (бонус для подписчиков), посвященный прорывам, которые быстро меняют облик медицины в XXI веке.

Мы рады, что эксклюзивным рекламодателем этого номера стал Johnson & Johnson. Надеюсь, читатели понимают, что это не повлияло на содержание журнала.

Johnson & Johnson, один из крупнейших производителей медицинского оборудования в мире, – эксклюзивный рекламодатель номера Newsweek «Будущее медицины». И я должен поверить, что зависимость журнала от заработанных на рекламе денег не повлияла на эту красочную оду редукционистскому, коммерческому, игнорирующему питание медицинскому обеспечению? Я уверен, что топ-менеджер Johnson & Johnson не сидел на редакционном совете и не показывал пальцем, какую статью надо прихлопнуть, но борющийся за выживание новостной журнал не может позволить себе сердить могущественного благотворителя. (Да, выживающий: доходы Newsweek с 2007 по 2009 год упали на 38 %, а в 2010 году журнал был продан за 1 доллар производителю аудиотехники Сидни Харману с условием, что он возьмет на себя долги в 47 млн долларов).

Вскоре после интервью Newsweek мне позвонила Сьюзен Денцер, медицинский корреспондент PBS NewsHour. Плодотворная беседа продолжалась около часа. Она задавала очень хорошие вопросы, и я решил, что тема ее заинтересовала, особенно когда услышал, что она рассматривает возможность моего интервью с Джимом Лерером. Она ничего не обещала, но надежда была, потому что я уже принимал участие в его программе.

Потом надежды испарились: интервью так и не состоялось. Почему? Не могу сказать точно. Но я заметил, как выросло число корпоративных спонсоров PBS, которым неинтересно мое мнение о питании. Видимо, кто-то из персонала NewsHour сообразил, как непопулярны мои взгляды у этих крупных компаний. Зачем ставить себя под удар, когда вокруг так много других историй, о которых можно безопасно рассказать?

В последние годы корпорации становятся умнее и заметают следы, финансируя якобы неангажированные шоу вроде NewsHour. Один из крупнейших сегодняшних спонсоров – John S. and James L. Knight Foundation. Альберто Ибаргуэн, президент и СЕО этого фонда, входит в совет директоров PepsiCo. Член правления Knight Foundation Анна Спанглер Нельсон с 1988 года – главный партнер Wakefield Group, расположенной в Северной Каролине инвестиционной организации, которая владеет долей во многих медицинских и биотехнологических компаниях штата. Роу Стэмпс IV, член правления фонда с 2006 года, – сооснователь и управляющий партнер Summit Group: инвестиционной компании, в портфолио которой есть ApoCell, лаборатория молекулярной диагностики, анализирующая эффективность онкологических лекарств для крупных фармацевтических и биотехнологических компаний, лаборатория патологической анатомии Aurora Diagnostics, на сайте которой предлагают «немедленный доступ к новейшим лабораторным методам», включая перестройку генов, а также несколько других компаний, занимающихся медицинскими технологиями и здравоохранением. Член правления Эрл Пауэлл получает доход от Центра генной терапии Пауэлла при Университете Майами.

Я не хочу критиковать Knight Foundation и членов ее правления. Любой из спонсоров NewsHour при ближайшем рассмотрении дал бы похожие результаты. Насколько мне известно, этот фонд делает много хорошего и в целом действительно защищает «маленького человека» от корпораций. Более того, благотворительной организации имеет смысл ввести в правление успешных и богатых людей, которые направят ее политику и помогут в сборе средств. Но я хочу показать неустранимый конфликт интересов, который невидим, не обсуждается и не принимается во внимание. Якобы бесстрастная новостная организация зависит от источника финансирования, правление и руководство которого живет в системе, подлежащей выявлению и обсуждению.

Я могу ошибаться, подозревая в предвзятости NewsHour, которая поддерживается и на общественные средства, но контакт с PBS около двадцати лет назад превратил меня в циника в отношении «журналистской независимости» этого канала. В 1992 году, через пару лет после того, как New York Times, USA Today и Saturday Evening Post написали передовицы о нашем проекте в Китае, PBS предложила интересную идею: сравнить диету и связанные со здоровьем привычки в трех сельских сообществах – Италии, США и одной из китайских деревень. По крайней мере так мне объяснила съемочная группа из Колорадо, которая была нанята PBS (в Чикаго), чтобы собрать материал. Они побывали в Корнелле, Китае и Оксфордском университете, а также провели в Пекине интервью со мной и доктором Чэнем Цзюньши, моим другом и партнером.

Разговор перед камерой, как мне показалось, прошел хорошо, особенно когда речь шла о пользе для здоровья нежирной пищи – в основном растительной в сельском Китае – по сравнению с типичной жирной и преимущественно животной американской, которую в целом одобряет Консультативный комитет по диетическим нормативам Министерства сельского хозяйства США (группа, которая создает известные пищевые пирамиды). Я сказал тогда – и сейчас повторил бы это даже тверже, – что не фанат ни типичной американской диеты, ни политкорректных рекомендаций госкомитета.

Все шло хорошо. Кинопроизводители любезно предупредили нас за две недели до предстоящего шоу и сказали, что оно нам понравится, тем более что комментировать будет известный диктор Джуди Вудрафф. В назначенный вечер мы с друзьями и коллегами собрались у телевизора и увидели… что ничего из обещанного нет. Не было никакого сравнения диет сельских сообществ, а мало-мальски серьезная дискуссия о политике вырезана. Меня и доктора Чэня включили в титры в конце, и все. На следующее утро я позвонил в Колорадо, чтобы спросить, что произошло. Мне сказали, что окончательный вариант был показан сотрудникам PBS и им не понравилась критика пищевых рекомендаций и процесса их выработки Министерством сельского хозяйства. Поэтому ее просто выбросили вместе с доказательствами, которые приводили я и доктор Чэнь. То, что осталось, было запутанным односторонним повествованием, которое убеждало американцев, что наша диета прекрасна, а правительство заботится о нашем здоровье.

Может быть, PBS, знаменитая медиакомпания, известная своей беспристрастностью, совсем не так непредвзята? В том же 1992 году главным спонсором PBS NewsHour стала Archer Daniels Midlands (ADM) – транснациональная корпорация, которая в 2011 году заработала 70 млрд долларов, в том числе на ингредиентах кормов для скота. Могу только догадываться, принималась ли во внимание ее поддержка, когда высшее руководство PBS вырезало мои комментарии из фильма. Может, я ошибаюсь. Решать вам. Но в любом случае первый опыт общения с PBS оставил осадок, который я не мог не вспомнить, когда Сьюзен Денцер проводила со мной интервью о «Китайском исследовании».

Я отправил оба контакта с PBS в папку, озаглавленную «Искажение замалчиванием». Вычеркнув мои комментарии о рекомендациях по правильному питанию, PBS показала свой непрофессионализм. Забавно, но мои реплики в том интервью были мягкими по сравнению с сегодняшними!

Недавно высокопоставленный друг из Гарварда, который прошел онлайн-курс в Фонде Колина Кэмпбелла, рассказал мне, что недавно беседовал со Сьюзен Денцер. В разговоре всплыло мое имя. Денцер сказала, что отправила интервью со мной на рассмотрение PBS, но не может понять, почему меня так и не пригласили на шоу Лерера.

 

Незримая сила и СМИ

Я не написал здесь о СМИ ничего особенного. Вы не сможете снять душещипательный фильм о том, как Newsweek или PBS замалчивает роль питания для здоровья. Сомневаюсь, что Мэтт Деймон заинтересуется и расскажет мою историю с большого экрана. Никто не врет, не хитрит и не строит заговоры. Насколько я знаю, нет никаких темных закулисных делишек с чемоданами денег за молчание. Никто из журналистов, тенденциозно освещающих свои темы, даже не отдает себе отчет в том, что делает или на какое давление реагирует. Это не злые или бесчестные люди. Они стараются заполнить эфирное время, развлечь и информировать публику, избегать клеветы и сохранить рабочее место, не обижая тех, кто подписывает им зарплатные чеки. Это незримая сила в самой эффективной и коварной ипостаси: нет отпечатков пальцев, синяков, крови, игры против правил. Просто невинные с виду репортажи о науке, выглядящие как полная, очевидная правда. Но цена недостающей части истории, как вы видели, – неописуемые человеческие страдания. Не больше и не меньше.

 

Мне неприятно об этом говорить, но мой опыт, связанный с политикой и просвещением в сфере здравоохранения, свидетельствует: народ водят за нос. Нас обманывают, и последствия трагичны. Общенациональная дискуссия о реформе здравоохранения идет в неверном направлении, а демократы спорят с республиканцами о том, кто будет платить, а не о том, как сделать людей здоровыми. Продовольственная политика потворствует интересам богатых корпораций, а не следует объективным научным данным. Государственные организации игнорируют питание как фактор личного и общественного здоровья. Если кто-нибудь попросит вас разработать политику, целью которой будет ввести в заблуждение как можно больше людей, чтобы они рисковали здоровьем и приносили прибыль фармацевтическим, медицинским компаниям и производителям суррогатной пищи, вы не сможете изобрести ничего лучше того, что есть сейчас. Как сказал мой друг Говард Лайман, бывший владелец ранчо и лоббист сельскохозяйственной отрасли: «У нас лучшее правительство, какое можно купить за деньги».

Разве люди, формирующие эту политику, оторваны от реальности и не понимают, что ее последствия противоположны постулируемым целям? Вряд ли. Имея неограниченный доступ к чиновникам всех уровней, промышленность применяет сочетание кнута и пряника, чтобы заставить правительство вырабатывать потворствующую болезням и редукционистским методам терапии политику, обогащая себя и лишая нас здоровья.

 

Как промышленность купила правительство

Большая фарма, Большое страхование и Большая медицина – одни из крупнейших спонсоров американских выборов. Согласно наблюдателям , люди и организации, связанные со здравоохранением (как отдельные специалисты, например врачи, медсестры и диетологи, так и крупные профессиональные общества, например Американская медицинская ассоциация), заняли четвертое место среди благотворителей на выборах в Конгресс в 2011–2012 годах (почти 19 млн долларов). На шестом месте шли страховые компании (около 15 млн долларов), на десятом – фармацевтические компании и производители медицинских продуктов (более 9 млн долларов). А это значит, что у них есть серьезные рычаги в управлении политикой здравоохранения. Они могут направлять миллионные пожертвования кандидатам, политику которых поддерживают, и платить миллионы, чтобы победить тех, кто не хочет играть в их игры. Именно на съезде Американской медицинской ассоциации в 2009 году президент Обама представил свой вариант государственного страхования, часть реформы здравоохранения.

Ни одна из этих отраслей не выигрывает от более эффективной и работоспособной системы здравоохранения. Напротив. Если все американцы завтра перейдут на ЦРД, у этих компаний будут большие проблемы. Можно даже сказать, что улучшение здоровья с помощью питания и других факторов образа жизни было бы «контрпродуктивно» и не соответствовало американскому духу. Ведь если кто-то перешел на здоровое питание и увиливает от операционной, он не вносит вклад в ВВП. Продажи чизбургеров, огромных порций картофеля-фри и колы выгодны для экономики, но еще лучше, когда они ведут к заболеваниям сердца и круглым счетам за лечение в больнице.

Индустрия может позволить себе лучших лоббистов, многие из которых получили место благодаря своим связям в верхах и убедительности. «Вращающиеся двери» между промышленностью и государственными органами, занятыми ее регулированием, крутятся все быстрее.

Надзорные органы регулярно предлагают работу лоббистам и так называемым ученым, торгующим научным званием, а переход с государственного поста в частную компанию – обычное дело. В 2009 году директор НИЗ Элиас Зеруни перешел на работу в Университет Джона Хопкинса. Он продержался там всего четыре месяца, после чего устроился во французскую фармацевтическую компанию Sanofi в качестве руководителя отдела исследований и разработок. Сайт НИЗ скромно умалчивает об этом карьерном ходе, рассказывая о бывших директорах, в дальнейшем вернувшихся в науку.

В 2010 году доктор Джули Гербердинг, возглавлявшая Центр по контролю и профилактике заболеваний (Center for Disease Control and Prevention, CDC) с 2002 по 2009 год, ушла с государственной службы и вскоре нашла теплое местечко в Merck Vaccines. Это принесло компании большие выгоды, позволив капитализировать ее связи и влияние в федеральном правительстве и Всемирной организации здравоохранения и повысить продажи вакцин по всему миру. Но этичность такого карьерного шага весьма сомнительна. Безусловно, стремление Гербердинг в бытность главой CDC привить всех американцев от гриппа (она получила прозвище «Цыпленок Цыпа» за ежегодные прогнозы пандемии, которые так и не сбылись) должно было как минимум вызвать симпатию между ней и ее будущим работодателем.

Точно мы не знаем. Нет никаких доказательств, что Гербердинг специально проводила политику вакцинации, которая обогащала Merck. Но если госслужащий хочет использовать вакцины для контроля аутизма, сложно не признать, что если он будет действовать грамотно, то непременно получит работу в частной компании. В сочетании с государственной политикой, которая как будто написана в отделах маркетинга фармацевтических компаний, такой стимул сделать промышленности приятно должен заставить нас осторожнее относиться к заявлениям, что для государственных органов на первом месте наше благо.

Лоббисты отрасли не только пожимают руки и угощаются коктейлями после гольфа. Они пишут и редактируют законы и правила для загруженных работой законодателей и глав государственных органов. Их задача – вычеркнуть все, что может поставить под угрозу доходы промышленности, и им щедро за это платят. Политики играют в эту игру, чтобы защитить свою карьеру. Этот факт, хотя и незадокументированный, широко известен в Конгрессе и на вашингтонской Кей-стрит, где расположены офисы лоббистов промышленных групп. Я много лет встречался с высокопоставленными лицами. В личной беседе они часто признают, что мои взгляды на питание и здоровье должны стать государственной политикой, но я понял, что политическая система будет карать любого чиновника, который встанет на защиту серьезных реформ питания и здравоохранения. Корпоративные интересы – не только финансирование выборов. Они хотят и могут положить конец политической карьере и пустить под откос прогрессивный закон при малейшем намеке, что он может угрожать прибылям. Значит, принимаются законы, продвигающие интересы богатых, но не большинства.

 

Так называемая дискуссия о здравоохранении

Несомненно, система здравоохранения серьезно больна. Но если рассмотреть доказательства, представленные на суд общественности, вы поймете, что они почти не имеют отношения к делу. Основная причина неисправности нашей очень дорогой системы – то, что она не обеспечивает здоровье и, похоже, совсем в этом не заинтересована. Мы платим слишком много денег за ничтожный результат. Все остальные проблемы – симптомы, вырастающие из этой основополагающей истины.

В последние годы целая армия писателей, интеллектуалов, политиков и крупных бизнесменов предложила программы решения «проблемы здравоохранения». Либералы указывают, что незастрахованных слишком много, предлагая распределить бремя на тех, кто может себе это позволить. Консерваторы жалуются на дороговизну страховых выплат для бизнеса и пытаются провести законы, вообще снимающие с корпораций ответственность за страхование здоровья сотрудников. Если не получается, они переводят рабочие места в офшор. Экономисты предлагают создать медицинские сберегательные счета, чтобы приватизировать затраты и риски. Эти дискуссии и проекты не достигают цели, потому что ограничены сдерживанием расходов и выяснением, кто должен платить, а не сокращением спроса на здравоохранение путем улучшения здоровья.

Мы много говорим о переносе бремени между разными группами – частным или государственным сектором, работодателем и сотрудниками, – как будто это поможет справиться с непосильными затратами на медицину: в 2009 году в США они составили около 2,5 трлн долларов. Сведение дискуссий и программ к финансовым вопросам слишком сужает проблему. Политические интриги, раздутые из-за постоянного обсуждения (или забалтывания) в обществе и СМИ, могут нравиться политикам и определенным группам, но практически не приближают нас к главному вопросу: почему мы такие больные и почему бессильны перед болезнями.

Нельзя, однако, сказать, что все это не имеет последствий. Это призвано отвлечь внимание от действительно важного вопроса: как улучшить здоровье? Вопроса, прямо ведущего к питанию, а не лекарствам и больницам. Неверное направление дискуссии позволяет системе думать только о прибыли.

Одна из самых известных схем, призванных контролировать затраты на здравоохранение, – принятый в 1990-х годах Закон об организациях медицинского обеспечения (ОМО). После его введения инфляция затрат на здравоохранение на пару лет немного замедлилась, но тенденция оказалась недолговечной. Стоимость здравоохранения растет, и конца этому не видно.

Экономия, достигнутая в жестких переговорах с врачами, и эффект масштаба не помогли решить настоящую проблему: слишком многие болеют, а медицинская и фармацевтическая промышленность плохо справляется с лечением. Контроль затрат – не синоним контроля заболеваемости. В ОМО упоминалась так называемая профилактическая медицина, но настолько поверхностно, что это практически не было заметно. Диетологические рекомендации по большому счету свелись к «ешьте больше овощей, пейте меньше газировки и выбирайте куски мяса потоньше». Это как призывать курильщиков перейти с четырех пачек в день на три: шаг в верном направлении, но ничтожный. Призыв «питайтесь немного лучше» был таким поверхностным и слабым, что его проигнорировали.

ОМО не стал последним словом в урезании расходов. Когда денег совсем в обрез, некоторые частные работодатели ликвидируют программы медицинского страхования, увольняют сотрудников, закрывают магазины и выводят компании и рабочие места туда, где могут на законных основаниях игнорировать здоровье рабочих и обойтись без социального обеспечения. Яркое тому свидетельство – перенос значительной части американского автопрома из Детройта в Мексику. General Motors утверждает, что как минимум 1500 долларов в цене каждой новой машины, произведенной в США, приходится на страховые выплаты для сотрудников. В итоге, если мы продолжим кормить медицинского монстра, экономика рухнет.

 

Медицинская дезинформация по милости федерального правительства

В я немного рассказал о том, как правительство продвигает редукционистское питание, обсуждая базы данных питательных веществ и рекомендуемое суточное потребление. Но их редукционистская суть – лишь часть картины.

Информация о рекомендуемом суточном потреблении на упаковках продуктов – один из самых мощных, вездесущих и живучих каналов, по которому правительство рассказывает людям, что есть, а чего избегать. Как я отметил в , дневное потребление питательных веществ – вершина редукционистской диетологии. На большинстве упаковок перечислено около десяти веществ, как если бы они были единственными или единственно важными. Рекомендуемые количества указаны в процентах суточного потребления и граммах, а американцы плохо разбираются в метрических единицах и процентах. Питание практически невозможно измерить с такой точностью, к тому же производители хорошо умеют подбирать размер порции, чтобы содержание жиров, сахара и натрия не казалось страшным – иногда даже нулевым, хотя в продукте их может быть много. В общем, наукообразные показатели дневного потребления питательных веществ сбивают людей с толку и отвлекают внимание от простых истин: какие продукты укрепляют наше здоровье, а какие его разрушают.

Хуже того, суточные показатели намного выше, чем нужно большинству людей. Их определение обычно начинается с оценки минимального количества вещества, необходимого для выполнения определенной функции в организме у определенной группы лиц. Его иногда называют минимальной суточной потребностью (МСП). Например, можно определить, сколько белка (выраженного в количестве азота) необходимо для восполнения потери азота в данной выборке в течение дня. Но поскольку получившееся число соответствует очень небольшому сегменту популяции, МСП повышают, чтобы большинство людей (скажем, 98 %) гарантированно удовлетворило свои потребности. Завышенное число становится рекомендуемым.

Поэтому, даже если признать, что МСП точно отражает, сколько нутриента надо для здоровья (очень рискованное допущение), его потребление в рекомендуемых количествах приведет к тому, что почти 98 % людей превысит минимальную потребность. Большинство, включая очень многих медиков, ошибочно считает рекомендуемые показатели минимальными. Это побуждает нас есть больше, чем надо, что очень выгодно компаниям, продающим добавки, обогащенные продукты, нутрицевтики и т. п.

Но и это не все. Рекомендуемые суточные показатели – как их воспринимает общество – для некоторых питательных веществ сильно искажены в сторону завышения вплоть до того, что начинают стимулировать потребление животной пищи. Вы когда-нибудь слышали, что нам надо очень много кальция, чтобы иметь крепкие зубы и не заболеть остеопорозом? Американские рекомендации по кальцию (1200–1300 мг в сутки) значительно превышают его потребление в странах, где не едят молока (400–600 мг в сутки), однако уровень остеопороза там намного ниже. Есть убедительные доказательства в пользу меньшего потребления кальция, но молочная промышленность очень долго и сильно влияла на комитет, принимающий эти рекомендации, побуждая «беспристрастных» (по их словам) экспертов принимать повышенные дозы. Рекомендации по рибофлавину (витамин B2) тоже долго завышались, что с 1950-х годов подкреплялось мифом, будто молочные продукты – богатый источник этого вещества. (На деле молоко – не самый богатый источник рибофлавина, по крайней мере по сравнению с некоторыми растениями.) Кроме того, «рекомендуемое суточное количество» холестерина – 300 мг в сутки. Включение холестерина в этот список подразумевает, что он необходимый нутриент. Нет! Наш организм сам вырабатывает весь необходимый ему холестерин. Пищевой холестерин содержится только в животной пище, и куда более полезная рекомендация – нисколько!

Еще есть любопытная история белка, давнего любимца правительства. Рекомендуемая его доза десятилетиями составляла 10–11 % калорий, что более чем достаточно (не случайно именно столько белков в среднем потребляется при ЦРД). Многие считают, что для здоровья полезно получать 17–18 % калорий из белков (текущее среднее потребление в США). В 2002 году Отдел по пищевым продуктам и питанию Национальной академии наук заключил, не имея веских доказательств, что белок потреблять можно вплоть до поразительных 35 % общих калорий без риска для здоровья. Это в три раза выше долго существовавшей суточной потребности! На момент выхода отчета директор отдела был крупным консультантом молочной промышленности, а большинство (шесть из одиннадцати) членов смежной комиссии (комитета по «пищевой пирамиде» Министерства сельского хозяйства США) имели тайные связи с молочной индустрией. Эти группы даже помогали финансировать отчет. Если так пойдет дальше, скоро правительство начнет рекомендовать устанавливать на кухне кран с молоком.

Существующая практика определения и интерпретации рекомендуемых показателей и руководств по указке промышленности постыдна не в последнюю очередь потому, что эти стандарты лежат в основе многих правительственных программ. Эти как будто официальные документы создают научный и политический фундамент для школьных обедов, питания в больницах, программы «Мать, новорожденный, ребенок».

Я входил в экспертную комиссию, составившую в 1982 году отчет о диете, питании и раке для Национальной академии наук, и помню, что один из основных споров был посвящен вопросу: надо ли уменьшать рекомендуемое содержание жиров в пище, чтобы снизить риск рака? Стоит ли указать 30 % калорий (при тогдашней средней норме 35–37 %), хотя данные ясно говорят, что реальная цифра еще ниже? Дебаты шли не о доказательствах. Нас заботили политические последствия честной рекомендации – 20 % (что и так в два раза больше, чем при ЦРД). Тридцать лет назад это заявление, скорее всего, привело бы нас к краху. В итоге мы решили не опускаться ниже 30 % из уважения к видному члену комиссии из Министерства сельского хозяйства. Он аргументировал, что такой шаг может привести к снижению потребления белка и животной пищи. Эти 30 % стали определением низкожировой диеты и надолго укоренились в обществе. Они дают поклонникам Аткинса и многим другим ложную точку отсчета, кивая на которую они утверждают, что низкожировая диета не работает. В программном заявлении наш комитет поступился правдой, в результате защитив производителей животной пищи и не сделав ничего, чтобы улучшить здоровье людей.

Пока значение правильного питания для здоровья обходят стороной, правительство игнорирует и даже скрывает правду об убийственных эффектах американской медицинской системы. Как я рассказал в , на официальном сайте Центра по контролю и профилактике заболеваний в списке ведущих причин смертности в США как по заказу опущены ошибки медицинской системы. И это несмотря на то что «врачебная ошибка, ошибка в приеме лекарства и нежелательные эффекты препаратов и хирургических вмешательств» находятся на третьем месте среди причин смерти, сразу после заболеваний сердца и рака. Все эти люди умерли от медицинской системы, и почти половина из них – в результате побочных эффектов выписываемых лекарств.

Вы можете возразить, что смертность от лекарств и хирургия не включены в список, потому что правительство сочло, будто показатели «медицинской смертности» неверны. Может быть, исследователи ошиблись? Но эта жестокая реальность была описана и опубликована в престижном Journal of the American Medical Association. Федеральный орган, Управление по исследованиям и качеству Министерства здравоохранения и социального обеспечения США, с 1999 года должен отслеживать врачебные ошибки по всей стране. Его сотрудники усердно заставляли все больницы систематически фиксировать такую информацию и на момент выхода статьи накопили данные почти за пять лет. Выявленная тенденция не только подтверждает статистику, но и свидетельствует, что число «врачебных ошибок» растет. Более того, это может быть только вершиной айсберга по сравнению с общим числом смертей, которых можно было избежать. Анализ подгруппы пациентов в домах престарелых, например, показывает, что с 2000 по 2002 год по всей стране произошло «более 575 тыс. предотвратимых смертей».

Этот более свежий отчет подтверждает, что медицинские ошибки остаются «ведущей» причиной смерти. Авторы даже признают, что смертность близка к показателям эпидемии. Как вышло, что одну и ту же причину смерти называют эпидемией в одном государственном отчете и даже не упоминают на сайте другого государственного органа? Конечно, такая огласка повредила бы бизнесу на костях. Ведь если правительство США о чем-то и заботится, то об экономических интересах медицинской элиты – одного из ведущих спонсоров политических кандидатов, партий и групп поддержки.

 

Корпоративные планы НИЗ

Как уже говорилось выше, НИЗ выделяют на диетологию микроскопические средства, да и те идут в основном на поддержку редукционистских исследований эффекта отдельных добавок, а не цельной пищи. НИЗ редко фигурирует в СМИ, но их влияние на темы медицинских исследований огромно. Ежегодный бюджет организации – 28 млрд долларов – составляет 68–82 % всего объема финансирования биомедицинских исследований в США и значительную долю мировых показателей. Два лучше всего финансируемых института – Национальный институт рака и Национальный институт болезней сердца, легких и крови – соответствуют ведущим причинам смертности. Конечно, Института медицинских ошибок и профилактики побочного влияния лекарств, соответствующего третьей причине, нет! И, как я уже говорил, нет Института питания.

НИЗ считается объективной научной организацией, но, конечно, там, где речь идет о финансовых приоритетах, никакой объективности быть не может. Взглянем на распределение денег налогоплательщиков Конгрессом США. После получения от чиновников НИЗ заявки и проекта бюджета Конгресс выделяет деньги в общий бюджет организации. Затем его распределяют между директорами институтов, каждый из которых выделяет деньги на разные программы. Поскольку на разных уровнях процесса финансирования институты, по сути, конкурируют друг с другом, они стремятся улавливать интересы могущественных конгрессменов. Независимо от того, насколько свободен от предрассудков конкретный директор, он в любом случае должен отдать львиную долю полученных денег на редукционистские, прибыльные исследования или рискует нарваться на осуждение со стороны представителей Конгресса, которые сами чувствуют давление со стороны лоббистов. На долю системного анализа, который мог бы помочь эффективнее расставить приоритеты в финансировании здравоохранения, перепадает не так много. И практически ничего не остается на исследования социального воздействия политики в здравоохранении – банальных явлений вроде влияния суточных норм и школьных обедов на здоровье людей.

НИЗ выдает деньги в виде грантов. Для этого приглашают квалифицированных специалистов и организуют комиссии, чтобы оценивать множество поданных заявок и конкурирующих предложений. Под «квалификацией» НИЗ понимает нечто более конкретное и пагубное, чем «имеющий профессиональную подготовку для оценки дизайна исследования и его научного потенциала». Люди, считающиеся достаточно квалифицированными для принятия решения о приоритетах финансирования, – те, кто успешно получал гранты НИЗ в прошлом. Такой цикл помогает держать инновационные холистические исследования на безопасном расстоянии.

Я работал в комиссии по рассмотрению грантов как в НИЗ, так и в негосударственных организациях по финансированию онкологических исследований. Несколько лет назад меня не раз приглашали в Национальный институт рака, чтобы я высказал свою точку зрения о связи между этим заболеванием и питанием на директорском семинаре, где присутствовал сам руководитель и около пятнадцати членов его аппарата. После второй презентации я предложил создать новую комиссию по выделению грантов под названием «Питание и рак» в надежде как-то обратить внимание на эту важную тему. Комиссия действительно была создана, но ее название поменяли на «Метаболическую патологию», тем самым перечеркнув цель. На одном из семинаров я выразил озабоченность, что новое название будет затуманивать цель исследования питания и его способности предотвращать и лечить рак – феномен, который я уже показал в лаборатории и подтвердил в популяционном «Китайском исследовании». Я спросил тогдашнего директора Сэма Бродера, чем плохо слово «питание». После короткой, но горячей дискуссии он отрезал: «Если вы будете продолжать в том духе, можете отправляться обратно в Корнелл». Бродер настаивал, что они уже финансируют исследования питания, но было очевидно: наши определения этого термина различались. Диетологические исследования в тот момент, как и сейчас, поглощали лишь 2–3 % бюджета Национального института рака, а большая часть шла на клинические испытания добавок. Два часа дискуссии (ладно, перепалки) ни к чему не привели.

Редукционистскую программу НИЗ можно отчетливо проследить в том, что включают в официальные заявления о причинах и будущих вариантах лечения «не излечимых» сегодня болезней. Чтобы процитировать особенно характерный образчик профинансированного НИЗ проекта, наполненного редукционистской философией, я вернусь к предполагаемой связи между афлатоксином и раком печени. На сайте НИЗ есть страница, посвященная этой проблеме. Я открыл ее в марте 2012 года, спустя почти сорок лет после того, как Лен Столофф (тогда руководитель отдела FDA, исследовавшего микотоксин) и я поделились своими сомнениями в том, что афлатоксин канцерогенен для человека. Страница на сайте НИЗ начинается так:

На протяжении почти сорока лет ученые [финансируемые Национальным институтом изучения санитарного состояния окружающей среды] проводили исследования роли афлатоксина – природного токсина, вырабатываемого плесенью, – в стимулировании развития рака печени. Сделанные ими открытия мутагенного действия афлатоксина позволили лучше понять связь между ним и риском возникновения рака у человека и были использованы для разработки стратегий профилактики…

При финансовой поддержке упомянутой организации ученые Массачусетского технологического института одними из первых показали, что афлатоксин может вызывать рак печени. Их исследования также продемонстрировали, что канцерогенный потенциал афлатоксина связан с его способностью создавать измененные формы ДНК – аддукты {213} .

Изучим редукционистское допущение: афлатоксин вызывает рак путем изменения ДНК, как будто этот процесс линейный, неосложненный и не опосредован тысячами других реакций и взаимодействий! Но дадим слово НИЗ (он по-прежнему игнорирует доминирующий вклад питания в развитие заболевания):

Исследователи Университета Джона Хопкинса […] впервые в мире протестировали эффективность хлорофиллина – производного хлорофилла, доступного без рецепта в пищевых добавках и пищевых красителях, – в снижении риска рака печени у лиц, подвергшихся влиянию афлатоксина. Исследования, проведенные в Цидуне (КНР), показали, что потребление хлорофиллина при каждом приеме пищи приводит к 55 %-ному снижению уровня связанных с афлатоксином аддуктов ДНК в моче. Исследователи полагают, что хлорофиллин снижает уровень афлатоксина, блокируя его всасывание в желудочно-кишечном тракте. Результаты указывают на то, что прием хлорофиллина или потребление богатых им зеленых овощей может быть удобным, эффективным и недорогим способом снижения заболеваемости раком печени в областях с высоким распространением афлатоксина {214} .

Исследователи выявили биомаркёр: нечто измеримое, предположительно связанное с развитием рака. Им стал уровень связанных с афлатоксином аддуктов ДНК в моче. Затем они определили отдельное питательное вещество – хлорофиллин, – которое может чисто редукционистски блокировать всасывание этого соединения в желудочно-кишечном тракте.

Заметили два удивительных момента? Во-первых, зеленые овощи упомянуты, но вскользь. «Удобен, эффективен и недорог» именно хлорофиллин, а не шпинат, брокколи и браунколь. НИЗ рекомендуют есть больше овощей для предотвращения рака так, чтобы не снизить продажи таблеток.

Во-вторых, описанный механизм основан на ничем не подкрепленном предположении – на сайте его даже не пытаются аргументировать, – что связанные с афлатоксином аддукты ДНК в моче коррелируют с развитием рака. Это может быть правдой, но ни в коем случае не обязательно. Вы не можете количественно оценивать рак, измеряя аддукты в моче. Не больше, чем оценить, сколько шоколада ребенок съел на Хэллоуин, сосчитав фантики в его спальне.

Заметка заканчивается предсказуемым выводом: исследование генов может объяснить, почему у одних людей после контакта с афлатоксином развивается рак печени, а у других – нет:

Пытаясь определить генетическую природу рака печени, группа ученых из Университета Джона Хопкинса открыла мутации в ключевом гене рака, известном как p53 , в сыворотке крови лиц, у которых позже было диагностировано это заболевание. Это открытие в дальнейшем может привести к созданию новых стратегий выявления, профилактики и лечения заболеваний печени у лиц в группе риска {215} .

Итак: наша научная элита, проводящая медицинские исследования за государственный счет, отреагировала на рак печени, рекомендовав принимать таблетку для снижения всасывания в кишечнике биомаркёра, который связан с канцерогеном, но может не иметь ничего общего с заболеванием, а также обещает еще более дорогостоящие исследования в области генной терапии, чтобы, возможно, когда-нибудь спасти нас от несовершенства нашего организма. Питание не упоминается вообще, если не считать его носителем, с которым вещество проще получить в виде добавки!

Я некоторое время работал с ученым, возглавлявшим эту группу из Университета Джона Хопкинса. Он химик по образованию и, как большинство химиков, редукционист в душе. Его путь к проблеме возникновения рака печени начался с твердой уверенности, что канцерогенный афлатоксин – главная причина появления этого заболевания у человека (в начале карьеры и я так думал). Поэтому он сосредоточился на отслеживании возможного загрязнения афлатоксином в рамках рутинных анализов продуктов питания. Его также волновали потенциальные прибыли компании, которую он и его коллеги создали, чтобы этим заниматься. Вдобавок он и сотрудники Университета Хопкинса организовывали в Китае спонсируемое НИЗ клиническое исследование для проверки упомянутой на сайте НИЗ гипотезы, что хлорофиллин и связанные препараты могут предотвращать рак печени.

Именно на этом этапе он сотрудничал с моим коллективом в рамках проекта по изучению связи афлатоксина с раком печени. Его лаборатория располагала лучшим, на мой взгляд, методом анализа аддуктов ДНК в моче – индикаторов контакта с афлатоксином, – и сотрудничество позволило нам лучше оценить его возможную связь с уровнем смертности от рака печени. К сожалению для него (и его деловых и прочих интересов), связи не было: несмотря на зафиксированное тремя различными способами воздействие афлатоксина и на то, что это было более полное исследование, чем все остальные вместе взятые. Он отказался быть соавтором статьи об этих результатах. Насколько мне известно, его проект лечения хлорофиллином китайских крестьян, восемь лет оплачиваемый НИЗ, был брошен, так и не дав результатов.

Однако на сайте НИЗ вы ничего этого не найдете – потому-то и возникают разнообразные прибыльные методы ведения бизнеса, не в последнюю очередь те, которые связаны с химическими тестами для выявления незначительных количеств афлатоксина (как те, которые предлагала компания, созданная ученым из Университета Джона Хопкинса).

Это редукционизм (и ваши налоги) в действии. Вместо профилактики рака подход НИЗ служит психологической прививкой от настоящего здоровья: «Не нужно менять диету. Если хотите, попробуйте, но намного проще и дешевле принять таблетку. И не переживайте: мы почти решили проблему, выявив ген рака печени. Просто дайте нам еще несколько лет, и мы найдем лекарство». Утешающие слова с горькими последствиями.

Вот итог политического лавирования и финансового давления, которое мы увидели в этой главе. Реальность, которая формируется не правдой, а финансовыми планами Большой фармы, рынком добавок, больницами, хирургами, поставщиками суррогатной пищи и промышленным фермами, производящими молоко и мясо. Если эти силы способны столь значительно влиять на заявления могущественных государственных органов, которые вроде бы пекутся о наших интересах, как мы можем верить рекомендациям правительства о том, как стать здоровыми?

 

Если мы составим список «героев» системы здравоохранения, его наверняка возглавят самоотверженные организации, созданные для борьбы с болезнями и несущие благую весть о здоровом образе жизни. Я, конечно, имею в виду группы, которые собирают средства, представляют интересы пациентов и привлекают внимание общественности: Американское онкологическое общество (ACS), Национальное общество рассеянного склероза (MS Society) и др. Еще есть профессиональные организации, например Американское общество питания (American Society for Nutrition, ASN) и Академия питания и диететики (Academy of Nutrition and Dietetics, AND, до января 2012 года – Американская ассоциация диететики), которые дают своим членам – специалистам в данной области возможность обучаться, обмениваться опытом для максимально эффективной работы. Но их пожертвования и просвещение, награды и акции только укрепляют систему, поющую дифирамбы редукционистской науке и игнорирующую питание.

Увы, слишком многие из этих организаций скорее станут подсадной уткой для фармацевтических компаний и пищевой промышленности, чем будут защищать пациентов и распространять научные истины. А поскольку эти волки одеты в овечью шкуру беззаветного служения, им особенно хорошо удается пускать пыль в глаза.

Группы защиты прав пациентов вроде ACS и MS Society как будто созданы для искоренения данных заболеваний. На сайте MS Society написано, что это общество «помогает людям, пораженным рассеянным склерозом, финансируя передовые исследования, защищая интересы пациентов, обеспечивая доступ к профессиональному обучению и создавая программы, благодаря которым больным рассеянным склерозом и их семьям легче жить». Замените «рассеянный склероз» на «рак», «диабет», «заболевания сердца» или любую другую болезнь, и вы получите программное заявление любой инициативной группы такого рода. У профессиональных медицинских обществ похожие задачи. Основное отличие в том, что они сосредоточены не на конкретной болезни, а на медицинской дисциплине, которая их лечит. ASN, например, «стремится улучшить здоровье нации и совершенствовать диететику с помощью научных исследований, образования и защиты интересов». Оба типа организаций власть и влияние интересуют не меньше, чем терапия и лекарства. Первые хотят стать «официальным» органом, определяющим национальную политику в отношении своей болезни, а вторые обычно желают устанавливать стандарты и критерии членства в своей профессии.

Они полагают, что стали «привратниками», защищающими общество от мошенничества и некомпетентности. Но такие сторожа могут легко задушить инновационные подходы и свежие парадигмы. Если выразиться цинично, эти организации похожи на монополии, стремящиеся «съесть» тех, кто хочет бросить вызов их мировоззрению. В центре их деятельности – уверенность, что именно они знают, кто настоящий специалист, а кто «шарлатан». Это обычно не проявляется до тех пор, пока не появится человек с протоколом лечения или программой исследований, противоречащими господствующим взглядам. А господствует в этих организациях – как и в системе здравоохранения в целом – редукционистская парадигма. В результате, несмотря на искренние усилия и лучшие побуждения многих людей, эти общества на самом деле не дают возможность создать методы лечения и лекарства от тех болезней, которые демонизируют в своих объявлениях и акциях.

 

Деньги промышленности в деле

В грамотной системе эти организации, особенно некоммерческие, были бы независимыми, служащими только своим членам и пациентам. Однако основной источник их финансирования, как и в других случаях, которые мы рассмотрели в предыдущих главах, – фармацевтическая и медицинская промышленность.

Она действует несколькими путями. Большинство некоммерческих организаций главным образом финансируется из пожертвований корпораций, и это неизбежно склоняет их в пользу спонсоров. Многие сотрудничают с богатыми компаниями, которые участвуют в организации мероприятий и инициатив, и без этих партнеров провести их невозможно. Здесь, как между промышленностью и правительством, появляются крутящиеся двери, дающие руководителям благотворительных организаций и ученым дополнительный стимул приводить свои действия в соответствие с линией бизнеса. Если выдающиеся врачи или ученые показали, что способны эффективно влиять на коллег, по окончании работы в некоммерческой организации их могут нанять в качестве лоббистов или «ключевых экспертов», также известных как «лидеры общественного мнения».

Рассмотрим подробнее эти некоммерческие организации: две занимающиеся заболеваниями и две профессиональные группы, с которыми я хорошо знаком.

 

Американское онкологическое общество

Американское онкологическое общество (ACS) занято искоренением рака во всем мире. Оно финансирует научные исследования и информирование пациентов, побуждает общество к действиям и снимает табу на упоминание «страшного диагноза», делая наш мир лучше для жертв рака и их близких. Смелая кампания ACS против табачных компаний значительно снизила уровень курения в США и успешно стигматизировала эту вредную привычку. Кто осмелится подвергнуть сомнению их работу? Скажите против них слово, и вам ответят так, как будто вы признались в любви к опухоли. Тем не менее ACS – одно из серьезных препятствий на пути к снижению заболеваемости раком в США. ACS, названное Сэмюэлом Эпстайном, автором вышедшей в 2011 году книги «Национальный институт рака и Американское онкологическое общество: преступное пренебрежение к профилактике рака и конфликты интересов» «самой богатой некоммерческой организацией в мире», направляет миллионы долларов в год на скрининг онкологических заболеваний и медицинские исследования и практически ничего – на изучение и защиту правильной диеты. Хотя книга Эпстайна посвящена средовым причинам рака, а не диетологическим, это разоблачение двуличности ACS надо прочесть всем, кто пока ей верит.

Если вы руководите богатой, могущественной организацией, призванной искоренить рак, какую исследовательскую программу вы бы предложили? Я начал бы с изучения естественной биологической сложности заболевания и затем попытался бы воспользоваться природными инструментами восстановления здоровья. Я поощрял бы разнообразие исследований: редукционистские и холистические, механистические и динамичные, паллиативные и целебные, реактивные и профилактические. (Чем разнообразнее изыскания и вмешательства, тем выше шанс открыть что-то новое и совершить настоящий прорыв.) Я тратил бы большинство доступных средств, чтобы информировать общество об известной нам роли питания в профилактике и лечении рака. ACS, напротив, ищет простые химические решения для избирательного уничтожения раковых клеток – искусственный подход, который не учитывает природные средства восстановления и поддержания здоровья. По своим целям оно не отличимо от отделов пиара корпораций вроде AstraZeneca, которая финансировала информационную кампанию ACS, посвященную раку молочной железы, а также производителя и продавца нескольких лекарств от этого заболевания, и Amgen – биотехнологической компании, СЕО которой, Гордон Байндер, входил в состав правления ACS. Кроме AstraZeneca и Amgen в список обладателей титула Excalibur Donor, присуждаемого за годовой вклад в организацию от 100 тыс. долларов и выше, входят другие представители Большой фармы: Bristol-Myers Squibb, GlaxoSmithKline, Merck и Novartis, а также биотехнологическая компания Genentech.

За одним исключением – продолжавшегося много десятилетий благородного и успешного крестового похода ACS против курения, – фонды ACS идут на «профилактический скрининг» (с каких пор диагностику поздней стадии уже имеющегося заболевания стали считать профилактикой?) и изучение молекулярных механизмов развития рака, на которые можно воздействовать новыми вредными лекарствами и генетическими манипуляциями.

Маммография, самый распространенный и прибыльный вид скрининга рака молочной железы, – один из столпов философии и практики ACS. Эпстайн обращает внимание, что пять президентов ACS были радиологами, а DuPont, производитель рентгеновской пленки для маммографии, щедро финансировала просветительскую программу о раке молочной железы. Кульминацией организованного ACS Месяца рака молочной железы стал Национальный день маммографии, оплаченный корпоративными спонсорами. ACS не только пропагандирует маммографию, но и игнорирует указания правительства, если они угрожают кошельку покровителей. В 2009 году рабочая группа по профилактике обнаружила, что у женщин моложе пятидесяти лет опасность ежегодной маммографии превышает потенциальную пользу, и рекомендовала проводить обследование раз в два года начиная с этого возраста. Но преданное радиации ACS продолжает пропагандировать ежегодную маммографию начиная с сорока лет.

ACS получает деньги не только от фармацевтических и страховых компаний. Производители суррогатной пищи – тоже щедрые и активные помощники. В списке обладателей титула Excalibur Donors – Wendy’s, McDonald’s, Unilever/Best Foods (производитель сотен марок продуктов, включая маргарин Rama, оливковое масло Bertolli, майонез Hellmann’s, супы Knorr и мороженое Ben & Jerry’s), а также Coca-Cola. И ACS не занимает жесткой позиции по любым вопросам, связанным с диетой. Неожиданно, правда? Диетологические рекомендации ACS (спрятанные в глубинах сайта) расплывчаты и не угрожают доходам спонсоров. Вот несколько примеров.

1. Читайте информацию на упаковке, чтобы точнее определить размеры порций и калорийность.

2. Ешьте меньшие порции высококалорийных продуктов.

3. Ограничьте потребление подслащенных сахаром напитков, например газировки, энергетиков и напитков с фруктовым вкусом.

4. Ограничьте потребление продуктов из рафинированных углеводов, включая мучное, конфеты, сладкие сухие завтраки и другие продукты с высоким содержанием сахара.

5. Вместо красного мяса (говядина, свинина и баранина) ешьте рыбу, птицу и бобовые.

6. Если вы едите красное мясо, выбирайте нежирные куски и небольшие порции.

Эти советы не угрожают доходам производителей мяса и суррогатных продуктов. Рекомендации ограничить определенные продукты (не исключить) равноценны призывам к наркоманам «сократить потребление кокаина». Недостаточно серьезно, чтобы впечатлить читателя, а тем более изменить чью-то жизнь к лучшему. (Как далеко эта организация ушла от своих корней! Век назад ее основатель Фредерик Хоффман поддерживал исследования питания как ключевого фактора развития рака! Его вывели из совета директоров три года спустя, а затем, в 1922 году, понизили в должности на первом ежегодном съезде организации, прошедшем на курорте Лейк-Мохонк в штате Нью-Йорк.)

Вы можете спросить, почему я не включил пару мягких рекомендаций об «ограничении потребления» молочных продуктов. Потому что их нет: несмотря на все доказательства, ACS не упоминает об исключении или уменьшении потребления молока, сыра и любых молочных продуктов. Наоборот. Согласно дайджесту Национального совета по молочным продуктам за январь – февраль 2008 года, ACS рекомендует мужчинам и женщинам снижать риск колоректального рака, потребляя больше кальция «главным образом из таких источников, как обезжиренные и нежирные молочные продукты».

ACS не ограничивается пропагандой хирургических, фармацевтических и радиологических подходов к лечению и профилактике рака. Оно активно поддерживает агрессивные атаки на сторонников «нетрадиционных» методов. Их Подкомиссия по нетрадиционным и вспомогательным методам лечения рака (изначально названная Комитетом по шарлатанству и до сих пор неформально именуемая так самыми стойкими приверженцами) отказывает в финансировании и заносит в черный список всех практикующих специалистов, защищающих натуральные, некоммерческие и немедицинские подходы к лечению рака. (Если вам интересно, подходит ли ЦРД под определение «шарлатанства», вот два определенных ACS признака «лечения, которого надо избегать»: «предлагают ли вам плюсы без побочных эффектов?» и «критикуют ли сторонники метода медицинское и научное сообщество?» Что вы говорили о мании преследования?)

Я сам ощутил враждебность ACS во время грязной кампании, развернутой против меня и моих исследований. В начале 1980-х тема диеты и питания практически не попадала в их поле зрения. Они нехотя одобрительно кивнули, когда Национальная академия наук в 1982 году выпустила отчет о диете, питании и раке, соавтором которого я был. Примерно тогда же частная благотворительная группа образовала новое общество по исследованию рака – Американский институт исследований рака (American Institute for Cancer Research, AICR). Я был в нем старшим научным консультантом до 1986 года, а затем еще раз с 1990 по 1997 год. Единственной миссией AICR был акцент на диетологических причинах рака. Сначала я наивно полагал, что общество, стремящееся искоренить рак, радушно примет любые исследования и политические инициативы, способные вылечить это заболевание или замедлить его развитие. Я был неправ. ACS оказалось враждебно к AICR. Я с удивлением обнаружил, что меня самого оклеветали в посвященном AICR меморандуме, который президент ACS разослал в отделения организации по всей стране. Национальный совет по молочным продуктам передал эту записку в прессу. Ее даже упомянула в своей колонке советов Энн Ландерс!

Спустя несколько лет AICR встала на ноги (а ACS наконец с ней смирилось), и меня пригласили стать одним из шести постоянных членов новой экспертной комиссии ACS по оценке заявок на гранты, касающихся роли питания в борьбе против рака. (Под «постоянным» я подразумеваю, что мне было позволено занимать эту должность сколько я захочу, несмотря на мою роль в зарождении AICR.) Я был уверен, что это отражало новые веяния в ACS, искренний интерес к связи диеты и питания с раком. Я проработал там пару лет, после чего был вынужден уйти из-за чрезмерной загруженности работой. В то время я не мог это четко сформулировать, но меня все больше разочаровывала их одержимость редукционистскими исследованиями.

Спустя несколько лет в руководство пришли новые люди, ACS вернулось к своим антидиетологическим корням и в 2003 году в рамках ежегодной кампании по сбору средств организовало «бал скотоводов» в Атланте (там находится их штаб-квартира). Я осудил этот шаг, учитывая известную связь между потреблением животного белка и раком. Мне ответила тогдашний президент ACS. Она говорила, что этот бал «не имеет отношения к говядине», «мероприятие не связано с сотрудничеством с производителями говядины и их интересами и не выражает поддержки производителям мяса». Это всего лишь «развлекательное» мероприятие.

Думаю, некоторые согласятся, что это формальная отписка. Они действительно не намекали, что посетителям мероприятия надо есть больше говядины. Но, учитывая их навыки пиара – а это их работа, – мне сложно представить, что они не знают, что делают. Они никогда бы не провели «Марафон ковбоя Мальборо», чтобы собрать деньги на онкологические исследования.

Может быть, ACS и избежало официального сотрудничества с производителями говядины, чтобы не делать себе антирекламу, но оно может много потерять, если начнет защищать растительную диету и ударит по карману скотоводов. ACS активно поддерживает лечение рака химикатами, а питание без животных продуктов – не в их планах. Учитывая теплые отношения с производителями мяса, неудивительно, что сейчас серьезные исследования роли питания в развитии рака и его лечении имеют для этой общенациональной организации практически нулевой приоритет.

 

Национальное общество рассеянного склероза

Общество РС – еще один пример организации, чьи беспристрастность и открытое желание улучшить здоровье людей вступают в противоречие с сочетанием корпоративных денег и догматического игнорирования доказательств.

Как и в случае ACS, основную долю пожертвований ему дает пищевая и фармацевтическая промышленность. Хотя прямой вклад фармацевтических компаний составляет всего 4 % годового дохода за 2011 год, составившего 165 млн долларов, а другие корпоративные благотворители добавляют всего пару миллионов, эти компании активно участвуют в мероприятиях, приносящих Обществу РС значительную часть фондов: сотнях пробегов, прогулок и велогонок, организованных хорошими людьми, верящими, что вносят свой вклад в благое дело. Среди крупных спонсоров, перечисленных на сайте велопробега Bike MS, можно найти Pure Protein – производителя энергетического «питания»: батончиков, коктейлей и порошков, которые обещают здоровье, но представляют собой ужасную смесь переработанных ингредиентов, включая сукралозу, гидролизованный коллаген, сорбитол, порошок мальтитола и пальмоядровое масло. Есть там и фармацевтическая компания Novartis, которая производит и продает гилению – лекарство от рассеянного склероза.

Куда ни пойдешь на сайте Общества РС, везде очевидна его зависимость от компаний, которые зарабатывают не на лечении болезней, а на продажах суррогатов, способствующих заболеваниям. Отделение Общества РС в Северной Каролине спонсируется сетью ресторанов Golden Corral. Корпорация Sara Lee в 2011 году собрала 111 тыс. долларов благодаря программе Summer Bun. Ее основатель Bimbo Bakeries USA (нет, не я придумал название) провел летом 2012 года акцию в супермаркетах страны, чтобы собрать для Общества РС деньги, продавая другие свои марки суррогатной пищи, включая хлеб и выпечку: Stroehmann, Freihofer’s и Arnold.

Общество РС четко перечисляет выгоды от спонсирования мероприятия «Женщины против рассеянного склероза»: «ощутимые маркетинговые преимущества», в том числе «показ образцов продуктов, представление марки и освещение в прессе». Здесь не говорится (но тем не менее четко подразумевается), что упоминание бренда рядом с названием общества намекает потребителям, будто продукты данного производителя помогут «бороться» с рассеянным склерозом или хотя бы не усугубят проблему. В случае суррогатов это неправда.

Есть очень убедительные доказательства, что высокий уровень потребления молока коррелирует с высокой заболеваемостью рассеянным склерозом, а долгосрочные исследования показали, что, если больные соблюдают богатую растительной пищей диету, смертность намного меньше (5 % против 80 %). Но сайту Общества РС нечего сказать о роли питания в профилактике и облегчении заболевания. Вот вывод из его общих рекомендаций:

Людям с рассеянным склерозом и другими хроническими заболеваниями важно поддерживать хорошее здоровье. Достичь этой цели поможет сбалансированная и тщательно продуманная диета. Специалисты по рассеянному склерозу советуют придерживаться обычной диеты с низким содержанием жира и высоким содержанием клетчатки, которая рекомендована населению в целом {228} .

В более подробных документах Общество РС рекомендует есть много нежирных молочных продуктов (источник кальция) и нежирного мяса (источник белка), а также занимается обычным разглагольствованием о пользе овощей и фруктов. Ни слова о доказанной связи между потреблением молочных продуктов и развитием склероза. Ни слова о том, что было показано глубокое влияние диеты на уровень выживаемости больных. В общем, Общество РС изо всех сил пытается обелить причины рассеянного склероза, попутно освобождая своих спонсоров – производителей суррогатной пищи от ответственности, рекламируя продукты своих фармацевтических спонсоров и их исследования как единственную надежду в борьбе с этим страшным заболеванием.

 

Академия питания и диететики

В отличие от ACS и MS Society, AND (до 2012 года – Американская диететическая ассоциация) сосредоточена не на заболевании, а на профессиональной группе. Она служит сертифицированным врачам-диетологам: тем, кто консультирует больницы, школы, клиники, дневные стационары, государственные органы и частных лиц и объясняет, что такое здоровая диета. Все это сильно влияет на то, что мы думаем о питании. К несчастью для врачей-диетологов и общественности, их в основном дезинформируют, а рекомендации AND служат финансовым интересам ее спонсоров из числа производителей суррогатов.

Хотя значительная часть фондов поступает в AND из оплаты членами различных услуг (включая литературу, сертификацию, непрерывное образование и участие в ежегодных съездах) и освобожденных от налогов пожертвований, она настойчиво борется за деньги коммерческого сектора. Согласно отчету за 2011 год, ее щедрыми «партнерами» стали Aramark, The Coca-Cola Company, Hershey Center for Health & Nutrition и National Dairy Council. «Вип-спонсоры» – Abbott Nutrition, CoroWise (отдел Cargill по производству добавок), General Mills, Kellogg, Mars, McNeil Nutritionals, PepsiCo, Soyjoy, Truvia (продавец подсластителя производства Cargill и Coca-Cola), а также Unilever. Особую благодарность за пожертвования 10 тыс. долларов и больше получили Национальная ассоциация производителей говядины и Национальный совет производителей молочных продуктов, а также многие производители суррогатных продуктов, например Mars, PepsiCo и Coca-Cola.

Я три раза выступал на огромных общенациональных съездах AND по просьбе специальной группы этой организации, занимающейся вегетарианским питанием. Последний раз в Чикаго на моем портфеле участника красовались названия партнеров AND – настоящая галерея акул пищевого и фармацевтического бизнеса. Они гармонично сочетались и дополняли друг друга: одна группа (пищевая промышленность) предоставляла безалкогольные напитки и молочные продукты для школьных обедов по всей стране, а вторая (фармацевты) торговала лекарствами от вызванных ими недугов.

Самое отвратительное в AND – ее удушающее действие на диетологическое просвещение. Эта организация контролирует содержание курсов, необходимых для получения степени диетолога в колледжах и университетах, а также критерии, по которым выдаются лицензии на ведение врачебной деятельности. AND отвечает за обучение и лицензирование других специалистов по питанию по всей стране через Комиссию по регистрации диетологов (Commission on Dietetic Registration, CDR). Чтобы сохранить статус «сертифицированных», врачи и медсестры обязаны участвовать в системе периодической аттестации AND «Портфель профессионального развития», а CDR определяет, кому можно проводить обучение, важное для желающих работать в медицинских учреждениях и иметь право участвовать в системе медицинского страхования.

Мой друг и коллега доктор Памела Поппер испытала силу AND на себе. Эта история с душераздирающими подробностями описана в ее великолепной книге об устранении кризиса американского здравоохранения. В 1993 году она основала компанию, проводящую курсы по растительному питанию в своем штате Огайо и навлекла на себя гнев местного Совета диетологов. Они провели расследование, вызвали ее в суд и потребовали «поименно перечислить» других «недиетологов», которые занимались обучением, чтобы привлечь и их, угрожая ей тюремным заключением. Бет Шаффер, специалист Совета по соответствию требованиям, сообщила Поппер, что, когда речь заходит о дискуссии о продуктах и питании, в штате Огайо первая поправка к конституции не действует.

В отличие от большинства людей, на которых «наехала» диететическая индустрия, Поппер нанесла ответный удар. Она потратила десятки тысяч долларов из своего кармана, наняла лучших адвокатов и в конце концов успешно легализовала свой бизнес. По электронной почте она поделилась со мной презентацией Кая Кавко, бывшего исполнительного директора Совета диетологов Огайо, который сегодня входит в рабочую группу AND по лицензированию. В ней он призывает учить диетологов «сдавать» конкурентов лицензирующему совету. На случай, если вы думаете, что я циник или у меня паранойя в отношении истинных целей AND, я приведу здесь несколько слайдов (рис. 18.1).

Рис. 18.1. Слайд из презентации Академии питания и диететики

Обратите внимание на последний пункт: «Лицензирующим советам нужны постоянные инциденты для расследования». Без жалоб им будет нечего делать. Следующий слайд (рис. 18.2) предупреждает об опасности «заката»: бесполезные структуры будут распущены за ненадобностью. Диетологи должны обеспечить их работой! В презентации сказано намного красноречивее.

Рис. 18.2. Слайд из презентации Академии питания и диететики

Но, конечно, Кай Мавко и AND охотятся на ведьм с добрыми намерениями. Они просто пытаются защитить общественность от того, что считают плохими советами, и от тех, кто не прошел строгую аккредитацию AND. Верно? И снова презентация Мавко ставит точки над і (рис. 18.3).

Рис. 18.3. Слайд из презентации Академии питания и диететики

Если сертифицированные диетологи расслабятся, «другие группы могут получить конкурентные преимущества». Вы должны защищать «границы вашей работы». Вот это да! Понятно, почему этой презентации вы не найдете на сайте AND и почему она попала в руки журналистов от «предателей» – членов AND, которых ужаснула перспектива превратиться в шпионов этой организации.

AND и ее союзники в совете штата чувствуют угрозу со стороны диетологов, не поддерживающих ее официальную линию, так как это может угрожать их рабочим местам. Это можно понять, пока общество и надзорные органы осознают, что AND, как заметила доктор Поппер, – «отраслевая группа, а не авторитет в области питания и здравоохранения».

AND не считает доктора Поппер легитимным источником информации о питании. А кого же считает? Ответ – все те же отрасли и компании, которые оплачивают их счета. Вот некоторые организации, одобренные Комиссией по регистрации диетологов: фармацевтический гигант Abbott Labs, операторы общепита Aramark, Sodexo и Sysco, ведущие производители суррогатной пищи, включая Институт напитков для охраны здоровья и благополучия компании Coca-Cola, Институт наук о пищевых продуктах ConAgra, Институт здоровья и питания General Mills Bell, Kraft Foods Global, Nestlé HealthCare Nutrition, PepsiCo Nutrition и US Foods.

На случай, если некоторые компании еще не поняли выгоды от непрерывного профессионального образования членов AND, на сайте CDR они четко перечислены в разделе «Маркетинговые возможности»:

• доступ к рынку более 65 тыс. сертифицированных профессиональных диетологов;

• реклама мероприятий [по непрерывному профессиональному образованию] в базе данных CDR, доступной практикующим специалистам по электронной почте, факсу, телефону и онлайн;

• включение в список аккредитованных организаций на сайте CDR;

• использование логотипа аккредитованной организации на маркетинговых мероприятиях и материалах.

Лисы учат кур строить забор!

По моему опыту, эти образовательные программы всемогущих компаний активно поддерживают статус-кво, особенно так называемую пользу молочных продуктов для здоровья молодежи. AND любит утверждать, что у нее есть вегетарианская подгруппа, но к ней относятся скорее как к политически целесообразному пасынку. Кроме того, вегетарианство еще очень далеко от научно обоснованной ЦРД: оно исключает мясо, но по-прежнему допускает значительное количество молочных продуктов, яиц и переработанных продуктов, которые не обеспечивают здоровья.

Деятельность AND выходит за пределы образования (индоктринации) диетологов. В 2011 году они пожертвовали 62 тыс. долларов одному из кандидатов в Конгресс США, чтобы продвигать свою политическую программу. Какой отличный способ для Coca-Cola, Pepsi и других благотворителей «отмыть» свое политическое влияние! AND превратилась во внушающее доверие пиар-агентство своих корпоративных союзников. С помощью лоббирования, рекламы и обязательных образовательных программ она прикрывает пищевые и фармацевтические компании и их интересы.

Мне грустно все это говорить, поскольку я знаю, что входящие в AND диетологи – самые компетентные профессионалы в области питания, которых я встречал на своих лекциях. Они умеют доносить информацию до людей и необыкновенно мотивированы. Но я считаю отвратительными организационные рамки, навязываемые этим членам, часто без их ведома, диктующие, какое мнение допустимо, а какое нет.

 

Американское общество питания

Я включил Американское общество питания, ASN (ранее Американский институт питания), в эту главу не потому, что это особо злостный нарушитель, а потому, что я очень близко знаком с невидимым и отравляющим действием денег корпораций на эту некогда неплохую организацию. К их чести, они даже разработали набор средств для борьбы с конфликтом интересов, призванных искоренить очевидные попытки мошенничества. Тем не менее влияние индустрии в нашей системе так вездесуще, что никакие попытки саморегуляции, даже самые искренние, не могут быть по-настоящему эффективны.

Я был членом этого общества сорок пять лет и многие годы работал в нем очень активно. ASN проводила национальные научные съезды совместно с пятью (позже шестью) родственными биологическими обществами, вместе известными как Федерация американских обществ экспериментальной биологии. В период расцвета ежегодные пятидневные съезды собирали 20–25 тыс. биологов. Я наслаждался атмосферой, откровенным обменом результатами исследований с коллегами. Некоторые мои воспоминания связаны с наградами, что получали мои студенты, с симпозиумами, которые я организовывал и в которых участвовал, и обменом научными идеями на официальных презентациях.

Однако меня всегда беспокоил один момент, и с годами все становилось хуже: так называемые престижные награды, ежегодно присуждаемые известным ученым, обычно сопровождались денежными премиями от пищевых и фармацевтических компаний. По отдельности это были не очень большие суммы, от 1500 до 5000 долларов, но вместе (приблизительно 40–50 тыс. долларов) они оказались мощным финансовым рычагом, который сбил ASN с верного пути. Представители промышленности знают, что даже небольшие награды помогут купить лояльность ученых, которые, учитывая широту возможных тем для изучения, просто поймут, что легче и удобнее проводить исследования, не связанные с продуктами грантодателей.

Когда я занял руководящий пост в этой организации, то начал замечать чересчур активное вмешательство компаний в ее работу. Одним из самых показательных примеров, по крайней мере для меня, стала попытка ряда членов – видных консультантов Американского совета производителей яиц, General Mills Company и других компаний – предложить исключить меня из общества: такая попытка предпринята впервые за сорокалетнюю историю организации. Видимо, я совершил страшный грех: в качестве старшего научного консультанта участвовал в работе новой организации по исследованию рака, AICR, сосредоточившейся на питании с акцентом на растительной пище, и в 1982 году был видным членом комитета Национальной академии наук по диете, питанию и раку, в отчете которой обращал внимание на противораковые свойства растительной пищи. После расследования восемь членов исполнительного комитета общества проголосовали 6:0 (двое отсутствовали) за снятие с меня всех обвинений. Тем не менее это была агрессивная попытка ориентированных на промышленность членов заставить меня замолчать. Как видите, не вышло!

Профессиональные общества борются за существование (а также текущее и будущее финансирование), вставая на сторону пищевых и лекарственных компаний и их интересов, и по возможности избегают любого упоминания о пользе ЦРД для здоровья. Будучи членом нескольких профессиональных обществ, могу заверить вас, что они практически никогда не принимают результатов, подтверждающих пользу такой диеты. Это относится и к обществам, членом которых я долго был.

 

Разрушительные результаты

«Может быть, в этом нет ничего плохого?» – подумаете вы. В конце концов, организация имеет право публиковать, продвигать и оплачивать любую бессмыслицу, какая ей нравится, – точно так же, как вы или я. Обучать специалистов по питанию и влиять на научных работников – не то же, что указывать, какую пищу нам есть (многие ли из нас ходят к диетологу?). Кажется, можно не обращать внимания на эти общества. Проблема в том, что, поскольку они имеют силу благодаря деньгам индустрии и обладают полугосударственным статусом, дающим право определять, кому можно изучать питание и преподавать, а кого впору подвергнуть остракизму или даже наказать за инакомыслие, их влияние на государственную политику, медицину и общественное мнение непропорционально финансовому весу. Я знаю кое-что об этом неспортивном поведении благодаря и их расследованию моей профессиональной деятельности и представлению интересов ASN и связанных с ней обществ во время принятия бюджета Конгрессом США.

Во-первых, они эксплуатируют репутацию и высокую миссию борьбы с болезнями. Противостоять им – значит перейти на сторону врага: заболеваний, угрожающих нам и нашим близким. Любой, кто пытался объяснить страдающей от рака груди соседке, почему он не жертвует деньги на розовую ленту, пеший марафон, гонку, распродажу выпечки, домашний прием, читательский кружок или деловой обед, чтобы приблизить появление «лекарства», знает, какая отчужденность может за этим последовать. Как мы видели, большинство людей, страдающих от болезней, и их близкие цепляются за веру в медицину. Пройдя хирургию, различные лекарства, лучевую и химиотерапию, которые улучшили их состояние и отсрочили исход, они могут стать активными сторонниками текущей медицинской практики и апостолами «скорого исцеления». Корпорации, такие как AstraZeneca и Merck, не могут управлять этой страстью и желанием действовать непосредственно, однако с помощью некоммерческих организаций превращают энергию желающих добра людей в цифры квартальных отчетов.

Некоммерческие организации претендуют на статус дара небес, и только немногие политики, журналисты и предприниматели имеют знания, стимул и характер, чтобы усомниться в этих «верительных грамотах». Когда ACS издает пресс-релиз, даже самые уважаемые журналисты забывают о беспристрастности и становятся похожими на спортивных комментаторов в местной газете, открыто болеющих за родную команду. «Слава ACS и ее успехам в войне с раком!» – вторят NewsHour и остальные СМИ с нотками благоговейного обожания.

Защитники прав пациентов и профессиональные общества также создали видимость непредвзятости. По их словам, они беспокоятся только о здоровье человека: стереть с лица земли заболевание, обучить специалистов лучше оказывать помощь. Из-за мнимого отсутствия коммерческих целей мы доверяем их руководствам и научным оценкам. Когда AstraZeneca рассказывает нам, что тамоксифен – безопасное и эффективное лекарство от рака молочной железы, мы знаем, что это реклама в интересах компании (не важно, правдивая или нет). Но когда то же говорит ACS, мы принимаем это как истину.

Возможно, самое серьезное последствие сговора некоммерческих организаций с промышленностью в том, что «нимб» этих мнимых святых освещает корпорации, интересы которых они продвигают. Продажи и маркетинг промышленности одеты в мантии благотворительности и добродетели, и, разумеется, большинство американцев не понимает, что мусор, который они подсовывают под видом пищи, – на самом деле самый важный вклад в наш кризис здравоохранения, а мусор, который преподносят как лекарства, – отличная гарантия, что мы будем продолжать тратиться и на продукты, и на таблетки.

 

Отказ от личной ответственности

Итог этого незаметного влияния промышленности на организации, которые якобы нам помогают, – полный отказ людей от ответственности за собственное здоровье. Тут нет их вины. Некоммерческие организации промывают мозги, чтобы мы поверили, что мало на что влияем, и остается только жертвовать, маршировать, бегать и носить розовые или желтые ленточки. Тот факт, что большинство из нас может практически исключить риск ранней смерти от рака, заболеваний сердца, инсульта, диабета первого типа и десятков других заболеваний, активно отрицают те же общества, которые вроде бы хотят покончить с этими болезнями. Мне становится дурно, когда я вижу, как огромные суммы и силы волонтеров тратятся не на диетологию, а на редукционистские цели, которые можно запатентовать и продать. И самое страшное несчастье – то, что желающие добра люди, поддерживающие эти общества, искренне верят, будто проводят социально ответственную и конструктивную работу в память о родных и близких, погибших от этих заболеваний.

Вот пример, который попался мне на глаза, когда я заканчивал работу над рукописью этой книги. 3 октября 2012 года в своем блоге на сайте ACS доктор Леонард Лихтенфельд, заместитель главного медицинского специалиста Национального бюро ACS, опубликовал заметку под заголовком «Во время Месячника борьбы с раком надо не только праздновать успехи, но и помнить о границах наших возможностей». Она хорошо написана и берет за душу: врач глубоко сопереживает женщинам, которым медицина не смогла помочь, несмотря на последние достижения в области скрининга. Лихтенфельд пишет:

Я понимаю гнев женщин, тяжело больных раком молочной железы, говорящих: «А как же я?» Среди них есть те, кто все делал «правильно» для раннего выявления и лечения… Они молятся о прорыве, о появлении лекарства и спрашивают, понимают ли их те, кому не поставлен страшный диагноз, и те, у кого заболевание еще не зашло далеко.

Это волнующие, утешающие, сострадательные слова. И тем не менее они не дают надежды. Больные раком молочной железы, говорит он, молятся о прорыве. Молятся об исцелении. Потому что спасение – в руках тех, кто создает новые лекарства, изобретает новые аппараты для лучевой терапии, прокладывает путь новым хирургическим методам и находит новые способы манипулировать генами. Даже когда от имени медицины он выражает смирение и раскаяние за то, что «предлагает больше, чем имеет» и «обещает много, но не всегда дает достаточно», он преподносит редукционистское лечение как единственную надежду этих женщин. Ни слова о профилактике. О расширении возможностей. О том, что простые изменения в диете могут остановить развитие рака.

Этот убийственный лейтмотив звучит во всей нашей системе здравоохранения – с добрыми намерениями, как в случае доктора Лихтенфельда, или в циничной погоне за прибылью. Это самая позорная часть нашей медицины.

К сожалению, я не могу закончить главу шокирующим, неопровержимым примером разлагающего влияния корпораций на политику правительства в здравоохранении и питании, СМИ, образовательные программы и некоммерческие организации. Но именно в этом суть. Если вам нужны именно такие доказательства, то вы никогда не увидите общей картины, потому что омерзительное, мрачное воздействие системно, поддерживается связанными друг с другом участниками, каждый из которых действует в собственных интересах и стремится к своим целям. Проблема не в игроках как таковых и не в их мотивации. Дело в общей цели системы: доходы корпораций важнее здоровья общества.

Я выбрал ACS, Общество РС, AND и ASN не потому, что они чем-то хуже сотен других обществ по защите прав пациентов и профессиональных ассоциаций, а потому, что с ними я лучше знаком. Источник моральной гнили – не «порченые яблоки» в бочке хороших, а скорее сама бочка, система, в которой всем управляют деньги, а редукционизм – официальный язык. Она поощряет организации, обеспечивающие дорогим и неэффективным редукционистским подходам моральное превосходство и идеальную рекламу, игнорируя или подвергая сомнению истинную профилактическую мощь питания.