Петр Киле СОЛНЦЕ ЛЮБВИ Киносценарий.

С первыми титрами возникают виды вокруг Тичфильда,

поместья графа Саутгемптона, которые сменяются видами

Лондона вдали... Всадник скачет, и мы слышим, как с небес,

голос поэта.

УИЛЛ

Кто под звездой счастливою рожден -

Гордится славой, титулом и властью.

А я судьбой скромнее награжден,

И для меня любовь - источник счастья.

Военачальник, баловень побед,

В бою последнем терпит пораженье,

И всех его заслуг потерян след.

Его удел - опала и забвенье.

Но нет угрозы титулам моим

Пожизненным: любил, люблю, любим.

25

1

Лондон. Вестминстер. Королева Елизавета и граф Эссекс за

столом играют в карты; он молод, но в его облике уже проступает

страждущая мужественность, как на его портрете более позднего

времени. Королева в платье, как из павлиньих перьев, молодая

душой, не замечает своего возраста.

За дверью стоит начальник гвардейцев сэр Уолтер Рали,

который вполне может носиться с мыслями из его более позднего

письма.

ГОЛОС РАЛИ. Мое сердце повергнуто в пучину отчаяния? «Я,

привыкший видеть, как она ездит верхом, подобно Александру,

охотится, подобно Диане, ступает по земле, подобно Венере,

между тем как легкий ветерок, развевая ее прекрасные волосы,

ласкает ими ее ланиты, нежные, как у нимфы; я, привыкший

видеть ее порою сидящей в тени, как богиню, порою поющей, как

ангел, порою играющей, как Орфей!» Я вынесу все!

ГРАФ ЭССЕКС Любимцу, отвергнутому дамой, разве

достойно стоять у ее двери?

ЕЛИЗАВЕТА (с улыбкой).. Он стоит там по долгу службы и по

моему приказанию.

ГРАФ ЭССЕКС. Нет, ваше величество, достойнее на его месте

оставить двор.

ЕЛИЗАВЕТА. Сэр Уолтер Рали с превеликой радостью

отправился бы в путешествие, если бы я позволила. Но он не

только путешественник, но и воин, а война может начаться в

самое ближайшее время. Милый друг, вы не имеете никакого

права смотреть свысока на такого человека. Сэр Уолтер Рали -

украшение нашего века.

ГРАФ ЭССЕКС. Всякое украшение со временем теряет блеск.

Его блеск уже не слепит вас, но вы боитесь его. Разве он может

достойно служить вашему величеству, если вы находитесь в

вечном страхе перед ним?

ЕЛИЗАВЕТА. Дорогой, я никого и ничего не боюсь, ни Бога,

ни смерти. Ваша надменность, когда вы еще ничего не сделали

для славы, меня удивляет.

ГРАФ ЭССЕКС (вскакивая на ноги). Как ничего! Я не выпал

из гнезда, а воспарил в небо и приблизился к солнцу, как Икар.

ЕЛИЗАВЕТА. Как Икар? Поостерегись, мой друг, опалить

свои крылья и упасть в море.

ГРАФ ЭССЕКС. На море и на суше я свершу подвиги, коли

вы, ваше величество, приблизили меня к себе, к славе вашего

царствования. Последние события во Франции разве не требуют

нашего вмешательства?

ЕЛИЗАВЕТА (поднявшись, вступает в движениях танца).

Генрих Наваррский взошел на французский престол. Чего же

еще?

ГРАФ ЭССЕКС. Но против него выступила Католическая

лига.

ЕЛИЗАВЕТА. Мы сокрушили мощь Испании, когда

пресловутая Армада надвинулась на нас, у берегов Англии. В

зените славы, мой друг, не стоит затевать мелких дел.

Католическая лига добивается лишь одного: чтобы королем

Франции был католик. На месте Генриха IV я бы приняла

католичество. Но это - между нами. (С улыбкой останавливает

порыв возмущения графа Эссекса и отпускает его.)

2

Постоялый двор в Кошэме. Осень 1592 года. Труппа «Слуги

лорда Стренджа» после представлений уезжает; публика

провожает актеров, на галереях внутреннего двора гостиницы

показываются знатные дамы и господа, съехавшиеся из

окрестных поместий, как на праздник. У некоторых дам на глазах

слезы, им грустно, что веселье от театральных представлений

кончилось, впереди зима.

Мы видим на галерее смуглую леди, глаза ее сияют

изумительным блеском, как ночь звездами, и сразу узнаем ее.

Рядом с нею останавливается Шекспир. Юная леди кого-то все

высматривает среди актеров, чтобы помахать только ему, и не

находит. Ей 14 лет, как Джульетте Шекспира.

УИЛЛ. Если вы ищете там меня, то позвольте вам сказать: я

здесь.

МОЛЛИ. Хорошо. Прощайте!

Сверкнув молнией светом черных глаз, Мэри Фиттон машет

рукой, будто он уже там, внизу, у ворот, за которыми исчезают

лошади с повозками труппы «Слуг лорда Стренджа».

УИЛЛ (смеется). Я здесь, миссис Фиттон. Я остаюсь.

МОЛЛИ. Это безумие!

УИЛЛ. Вы думаете, ради вас? Впрочем, и ради вас остался бы,

если бы пожелали. Ради «Венеры и Адониса». Я обещал графу

Саутгемптону закончить поэму еще до того, как в Лондоне

откроются театры.

МОЛЛИ. Я просила вас не разговаривать со мной прилюдно.

Мэри Фиттон поворачивается спиной, но не сразу уходит.

Шекспир, воспользовавшись этим, всовывает в ее руку книгу,

которую сразу подхватывают.

Мэри Фиттон входит в свой номер и, не снимая шляпки,

открывает книгу, находит свернутый лист. Мы слышим голос

поэта.

УИЛЛ

Так пусть же книга говорит с тобой.

Пускай она, безмолвный мой ходатай,

Идет к тебе с признаньем и мольбой

И справедливой требует расплаты.

Прочтешь ли ты слова любви немой?

Услышишь ли глазами голос мой?

23

Мэри Фиттон вся вспыхивает от радости и тут же с

возмущением хочет порвать лист, но не решается.

МОЛЛИ. Это же всего лишь сонет. Прекрасный сонет! Кто

знает, что он посвящен мне? А если и мне?! Тайный подарок

вдвойне драгоценен.

Шекспир в своем номере. Горит на столе свеча. Поэт стоит у

темного окна и видит, как в глубине зеркала, смуглую леди.

УИЛЛ

Мой глаз гравёром стал и образ твой

Запечатлел в моей груди правдиво.

С тех пор служу я рамою живой,

А лучшее в искусстве - перспектива.

Звучит музыка. Тичфилд. В гостиной у графини Саутгемптон

на вёрджинеле (разновидность клавесина) играет Мэри Фиттон

(это было редкостью в ту эпоху, поэтому составляло особое

очарование смуглой леди, под что подпала и королева Елизавета,

любившая танцевать).

Шекспир в гостиной слушает ее игру, еще бесконечно

далекий от юной леди, но, увлеченный ею, обращается к ней про

себя весьма фамильярно.

УИЛЛ

Обидно мне, что ласки нежных рук

Ты отдаешь танцующим ладам,

Срывая краткий, мимолетный звук, -

А не моим томящимся устам.

Но если счастье выпало струне,

Отдай ты руки ей, а губы - мне!

128

Номер гостиницы. Входит Мэри Фиттон. Горничная помогает

ей снять верхнюю одежду и выразительно смотрит на стол, где

при свете свечей новый лист с сонетом. Мэри берет в руки лист,

глаза ее ослепительно вспыхивают, как ночь со звездами, и

откуда-то с вышины звучит голос.

УИЛЛ

Недаром имя, данное мне, значит

«Желание». Желанием томим,

Молю тебя: возьми меня в придачу

Ко всем другим желаниям твоим.

Недобрым «нет» не причиняй мне боли,

Желанья все в твоей сольются воле.

135

Сонет отдает детством, точно поэт подпал под возраст юной

леди. По-юношески наивно, так томился Ромео по Розалине,

прежде чем влюбиться в Джульетту.

ГОРНИЧНАЯ (угадывая состояние госпожи). Позвать?

МОЛЛИ. Смеешься?

ГОРНИЧНАЯ. Никто ведь не узнает. Вас разлучили с мужем,

едва вы вышли замуж тайно, так вас приспичило. Теперь-то что

вам пропадать?

МОЛЛИ. Но он актер.

ГОРНИЧНАЯ. Тем лучше. Актер заезжий - для дам всего лишь

шалость, а не грех.

МОЛЛИ. Он подкупил тебя.

ГОРНИЧНАЯ. Я бы охотно переспала с ним, если бы он по

уши не был влюблен в вас. А говорят, он отец семейства, у него

даже дети-близнецы растут, девочка и мальчик, а ведет себя, как

юноша, который влюбился в вас до смерти. Если не себя, то его

хоть пожалейте.

МОЛЛИ. Боже! Это у него множество желаний, а у меня одно

- желание любви.

Горничная потихоньку уходит. Входит Шекспир.

Любовная сцена, да не одна...Радость любви и обладания

заключает в себе и горечь, помимо укоров совести для поэта.

Голос с вышины, пока длится любовная сцена:

УИЛЛ

Как осужденный, права я лишен

Тебя при всех открыто узнавать,

И ты принять не можешь мой поклон,

Чтоб не легла на честь твою печать.

Ну что ж, пускай!.. Я так тебя люблю,

Что весь я твой и честь твою делю!

36

3

Поместье Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон с книгой; у

пруда показываются графиня Саутгемптон и сэр Томас Хенидж,

влюбленная чета в сорок и шестьдесят лет.

ГРАФИНЯ. С надеждой новой новою весною нам возраст не

помеха веселиться в кружке из молодых повес и дам...

СЭР ТОМАС. Влюбляться и любить, желать жениться, как сна

в послеполуденное время... (Целует графине руку.)

ГРАФИНЯ. Ах, сын мой заупрямился опять...

СЭР ТОМАС. Опять?

ГРАФИНЯ. Да в сторону другую совершенно, - то было он

влюбился... в шестнадцать лет, и чтобы глупостей он не наделал,

лорд Берли, опекун от королевы, ее министр первый, предложил

его помолвить с внучкою своею Елизаветой Вир. Чего же лучше?

СЭР ТОМАС. Невеста, что же, хороша собой и знатна.

ГРАФИНЯ (в раздумьи). С моим и королевы одобрением он

уступил, но углубился в книги, во пламени честолюбивых грез, и

Кембридж он закончил преотлично, при этом словно сердце

засушив, как первоцвет между страниц забытый, игрой ума

довольный, заявил, что не намерен вовсе он жениться, покуда не

свершит таких деяний, как сэр Филипп Сидни и к коим весь

устремлен граф Эссекс...

СЭР ТОМАС. Да, граф Эссекс - большой задира...

ГРАФИНЯ. Лорд Берли удивленно сдвинул брови: сорвать

помолвку, да с его же внучкой, да без причины веской, кроме

моды на полную свободу, до безбожья? Но как заставить?

Королева время дала ему одуматься - два года. До

совершеннолетия.

СЭР ТОМАС. В 21, когда он вправе все сам решить. Разумно.

ГРАФИНЯ. Разумно? Боюсь, сорвет помолвку - и гнева

королевы как избежать? А пуще Бога, когда в пороках он

погрязнет, как его отец? Вот несчастье!

СЭР ТОМАС. Но красноречию Шекспира в его сонетах граф

внемлет с улыбкой радости и грусти, как влюбленный в разлуке с

той, чей образ носит в сердце.

ГРАФИНЯ (с изумлением). Ужели он по-прежнему влюблен в

Вернон!

Поля, луга, дали... Шекспир и Уилли Герберт, юноша 13 лет,

идут лугом.

УИЛЛИ. Да, да, моя мама графиня Пэмброк - сестра сэра

Филиппа Сидни, сама пишет и переводит, уж поэтому, наверное,

и учитель мой - поэт Самуэль Даниэль. И мама, и Даниэль в

восторге от вашей поэмы «Венера и Адонис».

УИЛЛ. Как! Моя книга дошла до вашего поместья Вильтон?

УИЛЛИ. Уилл! Она дошла до Оксфорда и Кембриджа.

Профессора и студенты в восторге. Разве вы не слыхали?

УИЛЛ (смеется). Да, студенты, говорят, кладут под подушку

мою поэму, ложась спать.

УИЛЛИ. Это и я делаю. Только я не понимаю Адониса. Кто бы

устоял на его месте?!

УИЛЛ. Вы еще юны, мой друг.

УИЛЛИ. Ну уж не настолько, чтоб не ведать желаний, как

Адонис.

УИЛЛ. Да, да, я помню, желания меня томили в вашем

возрасте так же, как и ныне, словно с вами я снова юн. Но время

неумолимо.

С вышины, как песня жаворонка, звучит голос.

УИЛЛ

О, как я дорожу твоей весною,

Твоей прекрасной юностью в цвету.

А время на тебя идет войною

И день твой ясный гонит в темноту.

Но пусть мой стих, как острый нож садовый,

Твой век возобновит прививкой новой.

15

И видим мы Шекспира с графом в саду, и слышим его голос в

вышине...

Но если время нам грозит осадой,

То почему в расцвете сил своих

Не защитишь ты молодость оградой

Надежнее, чем мой бесплодный стих?

Это уже другая сфера бытия, выше - юность, красота и поэзия,

что можно передать в вечность в стихах, здесь - сфера жизни, в

которой стих бессилен.

Вершины ты достиг пути земного,

И столько юных, девственных сердец

Твой нежный облик повторить готовы,

Как не повторит кисть или резец.

Отдав себя, ты сохранишь навеки

Себя в созданье новом - в человеке.

16

Две сферы бытия - поэзия и жизнь - поэт четко различает. Так

и видишь, как Шекспир, ломая карадаш, отбрасывает его.

Между тем Уилл увлекается красотой светлокудрого юноши,

прекрасного, как Адонис, чего не скажешь про графа

Саутгемптона, красота его скорее личности, а не лица. Поэт

любуется летним днем и юношей, совершая с ним прогулку, мы

слышим его голос, как вновь и вновь возникающую музыку:

УИЛЛ

А у тебя не убывает день,

Не увядает солнечное лето.

И смертная тебя не скроет тень, -

Ты будешь вечно жить в строках поэта.

18

УИЛЛИ. Сэр Филипп Сидни был влюблен в сестру графа

Эссекса Пенелопу, которую он воспел под именем Стеллы; хотя

любовь была взаимная, ее выдали замуж за лорда Рича...

УИЛЛ. Что внесло подлинный драматизм в сонеты под общим

названием «Астрофил и Стелла»...

УИЛЛИ. Но ваши сонеты мне нравятся больше. И маме тоже.

УИЛЛ (смеется). Я и стараюсь для вас, настоящих ценителей

поэзии!

4

Увеселения в парке - как представление отдельных эпизодов

из комедии «Бесплодные усилия любви». Шекспир раздает

листки с репликами:

УИЛЛ. Мы разыграем «Бесплодные усилия любви»...

ФЛОРИО. Что это, Уилл?

УИЛЛ. Есть такая пьеса... Она ставилась на свадьбе графа

Эссекса... В ней воспроизводится история о посещении

французской принцессы двора Генриха Наваррского, получившая

огласку, но назовем его Фердинандом, а его приближенных

оставим с их именами - Бирон, Дюмен, Лонгвиль, а среди дам,

кроме принцессы, будет Розалина, которую готова играть миссис

Фиттон... Король и его приближенные решили посвятить три года

серьезным занятиям, поскольку цель жизни - слава. Король

заявляет... Ваша реплика, граф.

ГЕНРИ (в роли короля)

Наварра наша станет чудом света,

Двор - малой академией, где будем

Мы созерцанью мирно предаваться.

УИЛЛ. Для занятий науками принимается устав, похожий на

монастырский, что тут же вызывает протест. Бирон заявляет.

(Говорит сам.)

Я клялся вам в ученье быть три года,

А тут немало есть иных обетов...

Не спать, не видеть женщин и поститься -

Мне с этим слишком трудно примириться.

(Смотрит на Мэри Фиттон.)

Чтоб правды свет найти, иной корпит

Над книгами, меж тем как правда эта

Глаза ему сиянием слепит.

Свет, алча света, свет крадет у света.

Пока отыщешь свет во мраке лет,

В твоих очах уже померкнет свет.

Нет, научись, как услаждать свой взгляд.

Его в глаза прелестные вперяя,

Которые твои зрачки слепят,

Их тут же снова светом озаряя.

Наука - словно солнце.

Мэри Фиттон в роли Розалины, поглядывая на Шекспира в

роли Бирона:

МОЛЛИ (в роли Розалины)

Уму его находит пищу зренье:

На что ни взглянет он, во всем находит

Предлог для шутки тонкой и пристойной,

Которую язык его умеет

Передавать таким изящным слогом,

Что слушать даже старикам приятно,

А молодежь приходит в восхищенье,

Внемля его изысканной беседе.

ФЛОРИО (в роли Олоферна). Уилл представил свой портрет!

УИЛЛ. О, Флорио, как и ваш. Не вы ли утверждаете в вашей

книге: «Венеция, Венеция, кто тебя не видит, не может тебя

оценить»?

ФЛОРИО. Не спорю с вами, Уилл. Мы с вами еще поговорим.

Теперь ваша речь - о красоте Розалины, разумеется, хотя король

говорит, что ее лицо смолы чернее.

УИЛЛ (в роли Бирона)

Без Розалины, - или я не я, -

Навеки б тьма вселенную сокрыла.

Все краски, слив сверкание свое,

Украсили собой ее ланиты.

Так совершенна красота ее,

Что в ней одной все совершенства слиты...

Лет пятьдесят из сотни с плеч долой

Отшельник, заглянув ей в очи, сбросит

И, к детству возвращенный красотой,

Не костылей, а помочей попросит.

Как солнце, блеск всему дает она.

Мэри Фиттон вспыхивает вся и убегает в сторону.

ФЛОРИО. Я-то думаю, что школьным учителем были вы, не я.

УИЛЛ (смеется). А теперь, вместо явления девяти героев

древности, мы послушаем Весну и Зиму.

Это его воспоминания из детства в городке среди лугов и

лесов, что всплывает, когда ты влюблен, - возникают виды вокруг

Стратфорда.

Выходит Хор (это Уилли изображает Весну, а сэр Томас -

Зиму).

ВЕСНА

Когда фиалка голубая,

И желтый дрог, и львиный зев,

И маргаритка полевая

Цветут, луга ковром одев,

Тогда насмешливо кукушки

Кричат мужьям с лесной опушки:

Ку-ку!

Ку-ку! Ку-ку! Опасный звук!

Приводит он мужей в испуг... и т. д.

ЗИМА

Когда свисают с крыши льдинки,

И дует Дик-пастух в кулак,

И леденеют сливки в крынке,

И разжигает Том очаг,

И тропы занесло снегами,

Тогда сова кричит ночами:

У-гу!

У-гу! У-угу! Приятный зов,

Коль суп у толстой Джен готов... и т. д.

После увеселений в парке Шекспир и Мэри Фиттон находят,

наконец, уединение... Поцелуи и объятия...

УИЛЛ. Я уж думал, не увижу вас.

МОЛЛИ. Я могла приехать лишь тогда, когда вслед за вами

все в округе стали ожидать приезда актеров, наконец прошел

слух, и все стали съезжаться в Кошэме. Вот я здесь!

УИЛЛ. Чудесно!

МОЛЛИ. Уилл, но как я попала в пьесу «Бесплодные усилия

любви», сыгранные на свадьбе графа Эссекса?

УИЛЛ. Судьба, я думаю, Молли. Мне все кажется, что я давно

вас знаю.

МОЛЛИ. Но вы же надо мною посмеялись!

УИЛЛ. О, нет! Я облик ваш вознес до неба, с сияньем звезд в

ночи благоуханной.

МОЛЛИ. Могу ль поверить вам? Ведь вы насмешник...

УИЛЛ. Мне юность возвращает красота, столь яркая и нежная

до страсти, с волнением любви и негой вдохновенья...

МОЛЛИ. Вы влюблены? И это не игра?

УИЛЛ. Как взор ваш не игра, а окна счастья.

МОЛЛИ. Как окна в доме, где, увы, нет счастья.

УИЛЛ. Как счастья нет, когда вы воплощенье самой Венеры,

женственности дивной?

МОЛЛИ. Вы первый, кто возносит облик мой. Могу ль

поверить я, что это правда?

УИЛЛ. Весь мир заставлю я поверить в это!

МОЛЛИ. Мне кажется, мы заблудились с вами.

УИЛЛ. Мы заблудились? Значит, мы одни.

МОЛЛИ. Мне страшно! Скоро ночь.

УИЛЛ. Еще не скоро. Пусть Фаэтон уронит в море солнце, и

ночь придет до времени, ночь счастья.

МОЛЛИ. Вы завели меня нарочно в глушь?

УИЛЛ. Нет, вы меня вели; я здесь впервые и мало троп

заветных исходил, где вы прошли и образ ваш витал, то прячась,

то показываясь в свете, как нимфа то в тунике, то без оной...

МОЛЛИ. Как! Обнаженной вовсе? Это я? Ах, это сон! Но даже

и во сне я не должна уединяться с вами.

УИЛЛ. С актером?

МОЛЛИ. Нет, с поэтом и... сатиром, который в леди видит

нимфу...

УИЛЛ. Да! Прекрасный случай для любовной связи.

МОЛЛИ. Смеетесь?

УИЛЛ. Да.

МОЛЛИ. Как «да»?

УИЛЛ. Но не над вами. Как я влюблен, и вы ведь влюблены с

полуулыбкой губ и глаз сокрытых и с грацией прелестной нимфы

юной, и луг влюблен, цветами расцветая, с тропинками

влюбленных без конца.

МОЛЛИ. Куда они ведут?

УИЛЛ. В Эдем.

Выходят к охотничьему домику.

5

Мы видим графа Саутгемптона, как он, прохаживаясь по аллее

парка, разговаривает с Флорио, и слышим голос из беседки:

УИЛЛ

Лик женщины, но строже, совершенней

Природы изваяло мастерство.

По-женски нежен ты, но чужд измене,

Царь и царица сердца моего.

Твой ясный взор лишен игры лукавой,

Но золотит сияньем всё вокруг.

Он мужествен и властью величавой

Друзей пленяет и разит подруг.

Тебя природа женщиною милой

Задумала, но, страстью пленена,

Ненужной мне приметой наделила,

А женщин осчастливила она.

Пусть будет так. Но вот мое условье:

Люби меня, а их дари любовью.

20

Это соответствует портрету графа Саутгемптона, в очертаниях

лица которого есть женственность, хотя во всем его облике явно

проступает мужественность.

Шекспир в ночных бдениях, с образом возлюбленной,

возникающей в ночи.

УИЛЛ

Усердным взором сердца и ума

Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.

И кажется великолепной тьма,

Когда в нее ты входишь светлой тенью.

Мне от любви покоя не найти.

И днем и ночью - я всегда в пути.

27

Это живая сцена, как Уилл в течение дня томился, набрасывая

новую поэму “Обесчещенная Лукреция”, и не находил покоя в

ночи, как всякий влюбленный, да еще актер в среде знати, где он

не должен узнавать свою возлюбленную.

Как я могу усталость превозмочь,

Когда лишен я благости покоя?

Тревоги дня не облегчает ночь,

А ночь, как день, томит меня тоскою.

Чтобы к себе расположить рассвет,

Я сравнивал с тобою день погожий

И смуглой ночи посылал привет,

Сказав, что звезды на тебя похожи.

28

6

Оказавшись из-за эпидемии чумы не у дел, несмотря на

благоприятную обстановку в усадьбе Тичфилд, Шекспир

особенно остро предается воспоминаниям и восклицает:

Когда, в раздоре с миром и судьбой,

Припомнив годы, полные невзгод,

Тревожу я бесплодною мольбой

Глухой и равнодушный небосвод…

Тогда, внезапно вспомнив о тебе,

Я малодушье жалкое кляну,

И жаворонком, вопреки судьбе,

Моя душа несется в вышину.

С твоей любовью, с памятью о ней

Всех королей на свете я сильней.

29

Снова свидание, или всего лишь воспоминание о встречах, что

сопровождается голосом Шекспира:

Когда на суд безмолвных, тайных дум

Я вызываю голоса былого, -

Утраты все приходят мне на ум,

И старой болью я болею снова.

Из глаз, не знавших слез, я слезы лью

О тех, кого во тьме таит могила,

Ищу любовь погибшую мою

И все, что в жизни мне казалось мило.

Но прошлое я нахожу в тебе

И все готов простить своей судьбе.

30

Любимая женщина становится родной, и в ней оживает все,

что дорого и мило было в жизни с самых ранних лет; вообще,

можно подумать, Уилл знал еще в детстве ту, которая одарила

его тайной любовью.

В твоей груди я слышу все сердца,

Что я считал сокрытыми в могилах.

В чертах прекрасных твоего лица

Есть отблеск лиц, когда-то сердцу милых.

Немало я над ними пролил слез,

Склоняясь ниц у камня гробового,

Но, видно, рок на время их унес, -

И вот теперь встречаемся мы снова.

В тебе нашли последний свой приют

Мне близкие и памятные лица,

И все тебе с поклоном отдают

Моей любви растраченной частицы.

Всех дорогих в тебе я нахожу

И весь тебе - им всем - принадлежу.

31

Это исключительная любовь, объемлющая всю жизнь человека

в его самых заветных связях с родными, близкими, с миром, с

возвращением прошлого, с возвращением юности с ее свежестью

и новизной восприятия действительности, что и есть поэзия, с

явлением гениального лирика. И в этой высшей сфере мировой

лирики Шекспир отныне будет узнавать, предугадывать смуглую

леди как первообраз женщин, воспетых поэтами:

Когда читаю в свитке мертвых лет

О пламенных устах, давно безгласных,

О красоте, слагающей куплет

Во славу дам и рыцарей прекрасных,

Столетьями хранимые черты -

Глаза, улыбка, волосы и брови -

Мне говорят, что только в древнем слове

Могла всецело отразиться ты.

В любой строке к своей прекрасной даме

Поэт мечтал тебя предугадать,

Но всю тебя не мог он передать,

Впиваясь в даль влюбленными глазами.

А нам, кому ты, наконец, близка, -

Где голос взять, чтобы звучал века?

106

7

Тичфильд. Зимний вечер. В гостиной граф Саутгемптон, Джон

Флорио, Шекспир и гости, среди них три юные дамы Анжелика,

Франсис и Молли.

УИЛЛ ( как бы про себя)

Заботливо готовясь в дальний путь,

Я безделушки запер на замок,

Чтоб на мое богатство посягнуть

Незваный гость какой-нибудь не мог.

А ты, кого мне больше жизни жаль,

Пред кем и золото - блестящий сор,

Моя утеха и моя печаль, -

Тебя любой похитить может вор.

В каком ларце таить мне божество,

Чтоб сохранить навеки взаперти?

Где, как не в тайне сердца моего,

Откуда ты всегда вольна уйти.

Боюсь, и там нельзя укрыть алмаз,

Приманчивый для самых честных глаз!

48

ФЛОРИО (переглянувшись с графом). Все чаще мы слышим

сонеты, обращенные к леди. Ах, кто же это, Уилл?

УИЛЛ. Зачем вам знать?

ГЕНРИ. Ну, хотя бы для того, чтобы нечаянно не выступить

вашим соперником. Ведь ваша тайна - от досужих глаз и мнений,

а не от нас, ваших друзей, которые будут рады, вместе с вами,

привечать вашу избранницу. Позвольте нам угадать, кто она?

УИЛЛ. Хорошо. От вас-то тайн у меня нет и не может быть.

Граф Саутгемптон приглядывается к дамам, словно

раздумывая, какая из них ему больше нравится.

АНЖЕЛИКА. Что с ним? Он, кажется, впервые нас заметил? А

то все заглядывался на Уилли, вслед за Шекспиром, который

влюблен в юношу.

МОЛЛИ. Как Венера в Адониса?

ФРАНСИС. Наш Уилли, конечно, сойдет за Адониса, но он

явно неравнодушен к женщинам, и проводит с нами время куда

более охотно, чем в окружении графа Саутгемптона и Шекспира.

МОЛЛИ. С Шекспиром ясно. Он поет платоническую любовь.

А граф Саутгемптон еще молод. Это он-то и есть Адонис,

которого Шекспир устами самой Венеры... приучает к мысли о

женитьбе, по просьбе графини. Отказываться от помолвки с

внучкой первого министра короны - случай небывалый.

АНЖЕЛИКА. Мне кажется, я знаю, что у графини на уме. Она

будет рада, если Генри влюбится в меня.

ФРАНСИС. Нет, в меня!

МОЛЛИ. Вряд ли ваше соперничество между собою вскружит

голову графу Саутгемптону. Придется мне за него взяться.

АНЖЕЛИКА. Но ты же замужем, Молли!

МОЛЛИ. Может, это и лучше. Надо, чтобы Адонис возжаждал

любви и женитьбы, а для этого все усилия, доступные любви,

хороши. Я буду наперсницей вас обеих, если вы поведете себя

соответственно.

АНЖЕЛИКА. Что это значит - соответственно? Прилично -

или наоборот?

МОЛЛИ. Как! Не понимаете? Вы ссоритесь между собою

вместо того, чтобы сообща вести осаду крепости, бросая через

стены неотразимые стрелы Амура.

АНЖЕЛИКА. Но это же у Амура золотые стрелы, а у нас?

МОЛЛИ. Влюбленные взгляды - это и есть неотразимые

доводы любви. Хоть вы сами-то влюблены в нашего Адониса?

Или просто хотите выйти за него замуж? Ждете любви от него?

Таким образом ничего не дождетесь.

Молли и граф Саутгемптон - они у всех на виду, как на сцене,

поскольку это был редкий случай, когда граф разговаривал с

молодой женщиной.

МОЛЛИ. Ах, граф, по вашему совету я перечла поэму нашего

Шекспира «Венера и Адонис».

ГЕНРИ. Браво, браво! Читали с удовольствием?

МОЛЛИ.. Скорее с досадой.

ГЕНРИ. С досадой? Отчего же, Молли?

МОЛЛИ. (растроганно). Молли! До сих пор я слышала от вас

лишь миссис Фиттон.

ГЕНРИ. Ох, что же удивительного в том?

МОЛЛИ ( бросая на него влюбленный взгляд). Когда вы здесь,

как принц, наследный принц, при этом вы прекрасны, как

Адонис, не смею и подумать я о счастье привлечь вниманье ваше

к моей особе, поэтому я тронута до слез. Простите!

ГЕНРИ (с изумлением, про себя). Вправду тронута до слез? И

взгляд влюбленный, как стрела, пронзила и впрямь до судорог

наслаждения, а очи черные сияют светом, пленительным до неги

и любви.

МОЛЛИ. Что с вами, граф? Иль в самом деле вы Адонис, чья

душа с таким трудом выносит любовь самой Венеры?

ГЕНРИ.. Я - Адонис, а вы Венера? Вы это разыграть хотите

здесь и на виду у всех? Мысль хороша, но я плохой актер...

(Оглядывается, ищет кого-то глазами.) Шекспир же, молодой

душой, для роли Адониса, конечно, староват. Но есть у нас

Уилли, вот кому роль эта впору. С ним сыграйте пьесу, которую

Шекспиру сотворить с поэмой под рукой - пустяк.

МОЛЛИ (слегка смущенная). Но, граф, я вижу в вас Адониса.

Венера недаром же в него влюбилась страстно, совсем, как

смертная, а не богиня, поэтому беспомощнее нас.

ГЕНРИ. И в самом деле!

МОЛЛИ. Нам справиться с Адонисом нетрудно, и жив остался

бы, а уж как счастлив!

ГЕНРИ (уводя в сторону Молли). Вы знаете, я, как Шекспир,

восхищаюсь красотой Уилли, при этом вовсе неравнодушен к

женщинам, я не Адонис...

МОЛЛИ (оглядываясь). Шекспир?

ГЕНРИ.Я скажу больше, он страстно влюблен в одну даму.

МОЛЛИ. Откуда вы знаете? Неужели он выбрал вас в

наперсники?

ГЕНРИ. Нет. Он поет любовь, из его сонетов.

МОЛЛИ. Вы знаете, кто она?

ГЕНРИ. Кто бы она ни была, поэт обессмертил ее.

МОЛЛИ. Значит, вы не знаете, кто она?

ГЕНРИ. Никто не знает. Шекспир держит имя своей

возлюбленной в тайне, по ее просьбе или приказанию. Я думаю,

она просто замужем, и связь с поэтом, конечно, должна хранить в

тайне от света. Но, кажется, я начинаю догадываться, кто она.

Граф Саутгемптон, взглядывая вдоль анфилады комнат, видит,

как в сторону поспешно уходит Шекспир.

МОЛЛИ. Кто же?

Звучит музыка. В просторном зале танцы. Граф Саутгемптон,

которого не оставила в покое Мэри Фиттон, танцует с нею.

ГЕНРИ. О, боги! От любви твоей, ну, кто бы смог отказаться?

И старец полумертвый, помолодев, вернулся б к грешной жизни.

МОЛЛИ. Ах, вы заговорили, как Шекспир!

ГЕНРИ (покачав головой). Но тут одно лукавство, как я вижу,

не без участья матери моей. Признайтесь!

МОЛЛИ. В чем? Что я в вас влюблена?

ГЕНРИ. Я говорю: лукавство ваше мило, но от него страдает

наш Шекспир, достойнейший из смертных среди нас.

МОЛЛИ. Актер?

ГЕНРИ. Поэт! Он в вас влюблен и любит вас, не так ли?

МОЛЛИ. Он вам сказал?

ГЕНРИ. О том поет в сонетах, о чем вы лучше знаете меня.

МОЛЛИ. Нет, он поет в сонетах вас с Уилли.

ГЕНРИ. То отголоски песен о любви, любви к прекрасной

даме... И я, признаюсь, по-прежнему, как в юности, влюблен, вот

почему я не хочу жениться и предаваться у себя страстям, что

лишь уводит от мечты моей о совершенном счастье.

МОЛЛИ (с изумлением оглядываясь вокруг). Кто она?

ГЕНРИ. Увы! Ее здесь нет, иначе был бы я счастливейшим из

смертных.

Граф Саутгемптон прикладывает палец к губам и,

поклонившись даме, удаляется, не очень довольный тем, что

раскрыл свою тайну. Мэри Фиттон явно озадачена.

8

Постоялый двор в Кошэме. Свидания были часты, Молли

умела их устраивать; любуясь ею, Шекспир нередко

задумывался, и она спрашивала: “Что такое, Уилл?”

Кажется, еще никого так не возвышала любовь, как Шекспира,

и это была высота, с которой поэт окидывал мир в его прошлом и

настоящем, при этом он выступал прототипом своих персонажей,

бросающих вызов судьбе и времени.

МОЛЛИ. Что такое, Уилл?

УИЛЛ

Мы видели, как времени рука

Срывает всё, во что рядится время,

Как сносят башню гордую века

И рушит медь тысячелетий бремя,

Как пробегает дней круговорот

И королевства близятся к распаду...

Всё говорит о том, что час пробьет -

И время унесет мою отраду.

А это - смерть!.. Печален мой удел.

Каким я хрупким счастьем овладел!

64

МОЛЛИ. О, Боже! Весь побледнел, и на глазах слезы... Не

пугай меня! Не сходи с ума!

УИЛЛ

(в беспокойстве носясь по комнате)

Уж если медь, гранит, земля и море

Не устоят, когда придет им срок,

Как может уцелеть, со смертью споря,

Краса твоя - беспомощный цветок?

Как сохранить дыханье розы алой,

Когда осада тяжкая времен

Незыблемые сокрушает скалы

И рушит бронзу статуй и колонн?

О, горькое раздумье!.. Где, какое

Для красоты убежище найти?

Как, маятник остановив рукою,

Цвет времени от времени спасти?..

Надежды нет. Но светлый облик милый

Спасут, быть может, черные чернила!

65

Как же быть, когда хрупкое счастье, к тому же, столь

переменчиво, Шекспир видит или предчувствует измену

возлюбленной, - и с кем? С его другом-покровителем.

9

Объяснение Уилла и Молли - как пантомима, что Шекспир

переживает, несясь на коне под дождем, а с вышины, где

прояснивается небо, мы слышим голос поэта:

Блистательный мне был обещан день,

И без плаща я свой покинул дом.

Но облаков меня догнала тень,

Настигла буря с градом и дождем.

Пускай потом, пробившись из-под туч,

Коснулся нежно моего чела,

Избитого дождем, твой кроткий луч, -

Ты исцелить мне раны не могла.

Меня не радует твоя печаль,

Раскаянье твое не веселит.

Сочувствие обидчика едва ль

Залечит язвы жгучие обид.

Но слез твоих, жемчужных слез ручьи,

Как ливень, смыли все грехи твои!

34

Не измена возлюбленной, пусть всего лишь как предчувствие,

взволновала больше всего Шекспира, а поведение друга,

которого - столь велика его любовь к нему - он пытается всячески

оправдать. Мы видим интерьер замка с портретами предков, с

книжными полками, с произведениями искусства, и там графа

Саутгемптона, и слышим голос Шекспира, который с изумлением

вопрошает:

Какою ты стихией порожден?

Все по одной отбрасывают тени,

А за тобою вьется миллион

Твоих теней, подобий, отражений.

Вообразим Адониса портрет, -

С тобой он схож, как слепок твой дешевый.

Елене в древности дивился свет.

Ты - древнего искусства образ новый.

Невинную весну и зрелый год

Хранит твой облик, внутренний и внешний:

Как время жатвы, полон ты щедрот,

А видом день напоминаешь вешний.

Все, что прекрасно, мы зовем твоим.

Но с чем же сердце верное сравним?

53

В этом сонете дан превосходный портрет графа Саутгемптона,

человека эпохи Возрождения.

Пантомима с объяснением Уилла и Молли. Она жалуется, что

про нее распускают слухи... Шекспир утешает ее - любовная

сцена, а с вышины звучит его голос: (А в кадр попадают и

ворона, и цветы...)

То, что тебя бранят, - не твой порок.

Прекрасное обречено молве.

Его не может очернить упрек -

Ворона в лучезарной синеве.

Ты хороша, но хором клеветы

Еще дороже ты оценена.

Находит червь нежнейшие цветы,

А ты невинна, как сама весна.

Избегла ты засады юных дней,

Иль нападавший побежден был сам,

Но чистотой и правдою своей

Ты не замкнешь уста клеветникам.

Без этой легкой тени на челе

Одна бы ты царила на земле!

70

МОЛЛИ. Избегла я засады юных дней, иль нападавший

побежден был сам? Он побежден не мною, а тобой, Уилл!

УИЛЛ. Увы!

МОЛЛИ. Ну да, он молод и знатен, что же с того? Знатен и

юный Уилли. А ты любишь, как сорок тысяч знатных не в силах

любить меня.

УИЛЛ. Увы!

Кризис в отношениях Шекспира и Фиттон, отчасти и графа,

скорее всего произошел еще зимой 1594 года, ближе к весне,

когда чума в Лондоне пошла на убыль, и театры открылись.

Шекспир возвращается в Лондон, как и граф Саутгемптон,

возможно, либо в Виндзор.

10

Всадник несется, а голос Шекспира звучит с небес, откуда мы

видим Мэри Фиттон в его воспоминаниях:

Прощай! Тебя удерживать не смею.

Я дорого ценю любовь твою.

Мне не по средствам то, чем я владею,

И я залог покорно отдаю.

Я, как подарком, пользуюсь любовью.

Заслугами не куплена она.

И, значит, добровольное условье

По прихоти нарушить ты вольна.

Дарила ты, цены не зная кладу

Или не зная, может быть, меня.

И не по праву взятую награду

Я сохранял до нынешнего дня.

Был королем я только в сновиденье.

Меня лишило трона пробужденье.

87

Это как в воспоминании вспыхивает некий эпизод, может

быть, неудачное объяснение с графом Саутгемптоном, и

Шекспир в полном отчаянии, впрочем, всего лишь в

предчувствии измены и утраты любви, восклицает:

Уж если ты разлюбишь, - так теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

Будь самой горькой из моих потерь,

Но только не последней каплей горя!

Оставь меня, но не в последний миг,

Когда от мелких бед я ослабею.

Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,

Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда -

Твоей любви лишиться навсегда.

90

Вероятно, после очередного объяснения с Молли поэтом

овладевает иное настроение.

Что ж, буду жить, приемля, как условье,

Что ты верна. Хоть стала ты иной,

Но тень любви нам кажется любовью.

Не сердцем - так глазами будь со мной.

Твой взор не говорит о перемене.

Он не таит ни скуки, ни вражды.

Есть лица, на которых преступленья

Чертят неизгладимые следы.

Но, видно, так угодно высшим силам:

Пусть лгут твои прекрасные уста,

Но в этом взоре, ласковом и милом,

По-прежнему сияет чистота.

Прекрасно было яблоко, что с древа

Адаму на беду сорвала Ева.

93

Эдесь продолжение сцены с неудачным объяснением...

Шекспир проявляет сдержанность, что в его положении

естественно, и граф Саутгемптон не преминул его упрекнуть,

может быть, в ответном письме. Поэт сразу отреагировал рядом

сонетов:

Меня неверным другом не зови.

Как мог я изменить иль измениться?

Моя душа, душа моей любви,

В твоей груди, как мой залог, хранится.

Ты - мой приют, дарованный судьбой.

Я уходил и приходил обратно

Таким, как был, и приносил с собой

Живую воду, что смывает пятна.

Пускай грехи мою сжигают кровь,

Но не дошел я до последней грани,

Чтоб из скитаний не вернуться вновь

К тебе, источник всех благодеяний.

Что без тебя просторный этот свет?

В нем только ты. Другого счастья нет.

109

Поэт особо выделяет графа Саутгемптона по отношению к

юному другу и к смуглой леди, он их просто любит, а с

покровителем, которого недаром же он называет “десятой

музой”, он связывает свою судьбу в сфере высокой поэзии. По

своему обыкновению, Шекспир продолжает развитие темы

сонета:

Да, это правда: где я не бывал,

Пред кем шута не корчил площадного.

Как дешево богатство продавал

И оскорблял любовь любовью новой!

Да, это правда: правде не в упор

В глаза смотрел я, а куда-то мимо.

Но юность вновь нашел мой беглый взор, -

Блуждая, он признал тебя любимой.

Все кончено, и я не буду вновь

Искать того, что обостряет страсти,

Любовью новой проверять любовь.

Ты - божество, и весь в твоей я власти.

Вблизи небес ты мне приют найди

На этой чистой, любящей груди.

110

Проявление страсти столь исключительно, что, кажется, поэт

обращается к возлюбленной, но конкретное содержание сонета,

как и предыдущего, таково, что ясно: здесь обращение к другу-

покровителю, Шекспир готов виниться перед ним за свое

увлечение и юным другом, и смуглой леди. Граф Саутгемптон,

похоже, не очень одобрял того, что Шекспир, обладая

поэтическим даром, сам выступает на сцене, и поэт соглашается с

ним:

О, как ты прав, судьбу мою браня,

Виновницу дурных моих деяний,

Богиню, осудившую меня

Зависеть от публичных подаяний.

Красильщик скрыть не может ремесло.

Так на меня проклятое занятье

Печатью несмываемой легло.

О, помоги мне смыть мое проклятье!

Согласен я без ропота глотать

Лекарственные горькие коренья,

Не буду горечь горькою считать,

Считать неправой меру исправленья.

Но жалостью своей, о милый друг,

Ты лучше всех излечишь мой недуг!

111

11

Поместье Тичфилд. Шекспир и Мэри Фиттон встречаются за

воротами парка, где начинается лес по склону над рекой.

После разлуки, с возвращением Шекспира в Тичфилд с

книжкой новой поэмы, примирение влюбленных, надо полагать,

было полным. Уилл влюблен, как впервые, и, можно даже

подумать, что он влюблен в другую особу, совсем еще юную, но

это была Молли, смуглая леди сонетов, свежесть юности которой

делала ее облик сверкающей изнутри.

УИЛЛ

(будто собирая цветы)

Фиалке ранней бросил я упрек:

Лукавая крадет свой запах сладкий

Из уст твоих, и каждый лепесток

Свой бархат у тебя берет украдкой.

У лилий - белизна твоей руки,

Твой темный волос - в почках майорана,

У белой розы - цвет твоей щеки,

У красной розы - твой огонь румяный.

У третьей розы - белой, точно снег,

И красной, как заря, - твое дыханье.

Но дерзкий вор возмездья не избег:

Его червяк съедает в наказанье.

Каких цветов в саду весеннем нет!

И все крадут твой запах или цвет.

99

МОЛЛИ. Распелся, заглушая звон соловьев пернатых...

УИЛЛ. А кто с Уилли?

МОЛЛИ. Это Кларенс, паж, с которым наш Уилли

подружился, мечтая, как и он, явиться при дворе.

УИЛЛ. Сдается мне, какая-то здесь тайна.

МОЛЛИ. И, в самом деле, здесь явились феи.

УИЛЛ. Какие феи? Только струи света между деревьев в тени

ветвей.

МОЛЛИ. А Оберон с Титанией?

УИЛЛ. Актеры!

МОЛЛИ. Ты хочешь разыграть меня?

УИЛЛ. О, нет! То водит нас любовь, как в детстве, за нос, в

фантазиях с природой заодно, в цветах и пчелах, с пеньем птиц в

кустах, мы в царстве фей!

МОЛЛИ. Прекрасно. Я согласна. Но Оберон с Титанией -

актеры?

УИЛЛ. Здесь Англия среди морей и лета, здесь вся земля до

Индии далекой и в небесах вселенная сияет, и тишина вечерняя,

как память в нас воскресающая из всех времен, и шорох листьев,

звон ручья, как песнь Орфея, отзвучавшая когда-то, и феи здесь,

как первообразы...

МОЛЛИ. И все любовь? Здесь самое время разыграть сценку

из «Венеры и Адониса», что мы с Уилли заучили. Это будет

сюрприз для всех, но я тебе открылась, чтобы ты не судил нас

строго.

12

Все собираются у опушки леса в ожидании чего-то... Из-за

кустов выглядывают Анжелика, Франсис, графиня, сэр Томас, а с

другого места сэр Чарльз Данверз, сэр Генри Лонг и другие; в

лесу сбежалась и прислуга в ожидании чудес.

ГРАФИНЯ. Мы видели Оберона с Титанией, и фей, и эльфов

целый рой, но то ведь были все-таки актеры, я думала...

ФРАНСИС. И мне казалось так, и я их не пугалась, лишь

смеялась забавным шуткам развеселых эльфов, отнюдь не

маленьких, скорее взрослых по возрасту и стати мужичков, но

столь подвижных...

СЭР ТОМАС. Нет, видим мы не фей, пред нами нимфы, едва

одеты, в туниках прозрачных...

ГРАФИНЯ. А кавалеры строгие у них, обросшие чуть

шерстью и с копытцами...

АНЖЕЛИКА. Сатиры! Вид у них забавный. Боже! Едва

одеты...

СЭР ЧАРЛЬЗ. Вовсе не одеты.

АНЖЕЛИКА. Куда они бегут? На праздник Вакха?

СЭР ЧАРЛЬЗ. Бежим и мы за ними.

КЛАРЕНС. Это сон!

Показываются граф Саутгемптон, Шекспир и другие. Они

замечают сатира.

ГЕНРИ. Сатир? Проказник эльф предстал сатиром? С него

ведь станется, когда коня изображать умеет в беге, с ржаньем, ну,

прямо страх, несется на тебя, и нет спасенья...

УИЛЛ. Как во сне бывает.

АНЖЕЛИКА. Так мы все спим в лесу и видим сны?

УИЛЛ. Мы в Англии, а снится нам Эллада.

На опушке леса, освещенном закатными лучами, между тем

как в лесу под купами деревьев воцарились сумерки, проступают

две фигуры.

ФРАНСИС. Ах, что там? Свидание?

УИЛЛ. И в самом деле! Что я говорил вам? Там, на опушке,

свет дневной сияет, когда у нас почти что ночь взошла. Там свет

сияет красоты - богиня, как статуя ожившая, склонилась над

юношей прекрасным, точно бог.

АНЖЕЛИКА. Ах, это представленье по поэме «Венера и

Адонис»?

СЭР ЧАРЛЬЗ. Это сон. Саму Венеру кто сыграть сумеет, когда

на сцену не пускают женщин, и роли их дают играть юнцам. А

эта - столь прекрасна женской статью и женским ликом, что

нежней цветов, и нет сомненья, женщина она.

СЭР ГЕНРИ ЛОНГ. Причем прекраснейшая из женщин!

СЭР ЧАРЛЬЗ. А с нею кто же? Тоже нет сомненья,

прекраснейший из юношей - Адонис!

ГЕНРИ. Немая сцена? Или пантомима? Нет, поцелуям нет

конца, хотя Адонис тщится вырваться из плена прекрасных рук и

нежных губ богини, не странно ли, счастливейший из смертных и

красотой блистающий, как Феб... Ах, нет, Венера что-то говорит.

ВЕНЕРА. Ты одарен такою красотою, милый мой, что мир

погибнет, разлучась с тобой.

АДОНИС. Владычица! Мне рано на охоту, во сне нуждаюсь

больше, чем в любви.

ВЕНЕРА. Успеешь, не спеши, у нас своя охота, влекущая на

свете все живое. Меня порадуй милостью своею и сотни тайн

любви узнаешь, как во сне.

АДОНИС. О, постыдись! Я юн еще, невинен...

ВЕНЕРА. Ты не Нарцисс безвольный, ты охотник, еще незрел?

Но ждут тебя услады... не упускай мгновенья... будешь счастлив.

Любовь взлетает в воздух, словно пламя, она стремится слиться с

небесами! И жизнь моя весь день полна игрою... Любовь легка

мне и светла. Ужель тебе она так тяжела?

АДОНИС. В уме моем охота, не любовь. Охота вдохновенна и

опасна. Любовь всего лишь сладостный недуг.

ВЕНЕРА. Как жалки только для себя усилья! Рождать - вот

долг зерна и красоты... Нужны природе существа живые, они

переживут твой прах и тлен. Ты, бросив смерти вызов, будешь

вечно в потомстве воскресать и жить...

АДОНИС. Любви ты жаждешь, не семейных уз; в свой срок и

я женюсь - тебе на радость!

ВЕНЕРА. Но будешь ли ты счастлив, милый мой? В любви, в

моей любви - источник счастья. Прильни ж к нему, где грудь моя

белеет... Пасись где хочешь - на горах, в долине, - я буду рощей,

ты оленем будь; почаще в тайных уголках броди, цветущая

долина мхом увита...

АДОНИС (отнимая руку). Бесстыдна ты, недаром говорят.

ВЕНЕРА. В уродстве стыд, о том твердит молва, а в красоте -

все правда и любовь.

Разносится ржанье и топот копыт о землю, что вызывает смех

у публики.

АДОНИС (вскакивая на ноги). Мой конь унесся за кобылой в

лес, где я теперь сыскать его сумею?

ВЕНЕРА. Природа вся подвластна мне, богине любви и

красоты, но только ты, поверить как, любви не хочешь знать?

(Замирает.)

Адонис склоняется над Венерой, жмет ей нос, прикладывает

ухо к груди, сгибает ей пальцы, пугаясь, дышит ей на губы и

вдруг смело ее целует. Венера в упоении лежит недвижно, следя

за ним сквозь ресницы.

АДОНИС. Прости меня за юность и прощай!

ВЕНЕРА (открывая глаза). А на прощанье поцелуй, Адонис?

Он целует ее, она заключает его в объятия, и между ними

завязывается борьба, кажущаяся ничем иным, как неистовством

страсти. Некоторые из зрителей не выдерживают и разбегаются.

Но, кажется, Венера ничего не добилась, кроме ласки, с ее

стороны столь пламенной, что она, похоже, смирилась, в надежде

на новое свидание.

Наступающие сумерки озаряются светом ее глаз, как солнце

утром освещает небеса, и лучи его жгут нахмуренное лицо

Адониса.

ВЕНЕРА. Где я? В огне иль в океане гибну? Что мне желанней

- жизнь иль смерть? Который час? Рассвет иль ночь без звезд и

без луны? Убил меня ты, оттолкнув любовь, и к жизни возвратил

ты поцелуем. (Обнимая Адониса.) О, поцелуй меня! Еще, еще!

Пусть щедрым ливнем льются поцелуи. Ведь десять сотен только

и прошу я.

АДОНИС. Уж ночь и клонит в сон. Скажи: “прощай!” и ты

дождешься снова поцелуя.

ВЕНЕРА (со вздохом). Прощай!

Адонис целует Венеру, и она отвечает жадно, вся запылавшая

лицом, пьянея от страсти до безумия. Казалось, она завладела им,

но не он ею. Сцена становится слишком разнузданной или весьма

пикантной.

АДОНИС (вскакивая на ноги). Пусти! Довольно!

ВЕНЕРА (опомнившись). Прости! Я эту ночь в печали

бессонной проведу... Скажи, где я тебя найду? Мы встретимся

ведь завтра?

АДОНИС. Свидания не будет. Завтра я с друзьями

отправляюсь на кабана.

ВЕНЕРА (вскакивая). На кабана?!

Вся в страхе Венера бросается к Адонису, и оба падают, при

этом он оказывается сверху, готовый, кажется, к жаркой схватке,

и она поцелуями торопит его.

АДОНИС (вырываясь). Стыдись, ты жмешь, пусти!

ВЕНЕРА. Я не кабан, пред кем ты отступаешь? И хочешь ты

идти на кабана? Я в страхе ухватилась за тебя, а ты уж взвыл

беспомощней ребенка. Кто от любви бежит и красоты, того

погибель ждет, ты вспомни Дафну, бежавшую в отчаяньи от

Феба, - от счастья и любви бежишь ты к смерти. О, ужас! Страх

внушает мне прозренье. Ах, что еще хотела я сказать?

АДОНИС. Пора давно мне. Ждут меня друзья. Уже темно.

ВЕНЕРА. Так что же, что темно?

АДОНИС. Могу упасть.

ВЕНЕРА. Во тьме лишь зорче страсть... Пока природа не

осуждена за то, что красоту с небес украла и воплотила в облике

твоем, ты девственность бесплодную весталок и монахинь

отбрось... Дай им власть, пришлось бы нам увидеть век

бездетных. Будь щедр! Чтоб факел в темноте не гас, ты масла не

жалей хоть в этот раз.

АДОНИС. Нескромная в любви, ты будишь похоть, к которой

я питаю отвращенье. Любовь давно уже за облаками, землей

владеет безраздельно похоть, и прелесть вянет, блекнет красота...

ВЕНЕРА. Моя ли прелесть, моя ли красота? О похоти ты

знаешь больше ли меня? Я разве не о любви тебе твердила?

АДОНИС. Прощай! Уж скоро утро...

В сгущающихся сумерках ночи светлые силуэты Венеры и

Адониса исчезают.

Взошедшее солнце озаряет лес и долину ярчайшим светом, но

всего лишь на мгновенье, наплывают облака, и снова воцаряются

предрассветные сумерки.

Из-за деревьев показываются две фигуры. По голосам это

Молли и Шекспир.

МОЛЛИ. Как ночь Венера провела? В слезах и стонах, даже

Эхо плакало в ответ ей. Но рассвет уж в небесах заметней

предваряет солнечный восход, и жаворонок вьется с песней...

УИЛЛ. Ему же вторит голос твой певучий.

Проносится лай собак с полным впечатлением их бега.

МОЛЛИ. Казалось, день взошел... Собаки? Как! Что ж, будет

настоящая охота?

УИЛЛ. Нет, это эльфы поднимают шум, я думаю...

МОЛЛИ (в испуге). Ты слышишь? Это разве понарошке?

Земля дрожит от бега кабана!

Слышны визги собак и падение их тел. Молли порывается

бежать, Шекспир удерживает ее. На опушке леса, где шло

представление, показывается Адонис с копьем; на него несется

кабан, косматый, тяжелый и прыткий, отбрасывая клыками собак,

и те, отлетая, падают замертво, либо с жалким визгом убегают

прочь.

УИЛЛ. Один Адонис, без друзей явился...

МОЛЛИ. Кабан-то настоящий, о, Уилл!

УИЛЛ. Конечно, настоящий, не актер. Шутить он не умеет и

не любит. Пропал Адонис, юноша незрелый и для любовных

схваток, и охоты, изнеженный чрезмерной красотой.

МОЛЛИ. Как можешь ты шутить, когда Уилли сейчас

погибнет в схватке с кабаном?

УИЛЛ. Уилли? Там Адонис твой, Венера! Повержен вмиг он,

весь в крови... Беги!

МОЛЛИ. О, нет! Пока жива сама природа, я знаю, что и он

далек от склепа! Погибнет он - и красота умрет, и в черный хаос

мир вновь превратится.

УИЛЛ. Так говорит Венера, ты на сцене.

На пригорке, где была разыграна сцена свидания Венеры и

Адониса, Молли, подбегая, видит истекающего кровью Уилли, с

ужасом, не веря своим глазам. Из раны в боку льется кровь и,

кажется, травы и цветы пьют его кровь из сочувствия.

Все, кто бродил в лесу в течение ночи или спал где-то до

рассвета, разбуженные лаем собак, сбегаются у пригорка,

выглядывая из-за кустов и деревьев.

Адонис лежит, весь в крови, Венера склоняется над ним; она

пристально глядит на рану, одну, другую, третью, и, словно

впадая в безумие, хлопает глазами.

ВЕНЕРА. В нем два лица - и два здесь мертвеца! Или от слез

двоится образ милый? О бедный мир, ты свой утратил клад! И

кто теперь восторг в тебе пробудит? Цветы милы, так свежи их

цвета, но с ним навек погибла красота! (Падает у тела Адониса

навзничь, измазав лицо кровью, приподнимается.) Адонис мертв,

так вот вам прорицанье: печаль в любви таиться будет, ревность

сопровождать начало и конец любви и горе - радости сильней. И

все ее сочтут обманной, бренной, грехом и похотью, причиной

ссор влюбленных до убийств, до войн и смут. Раз губит Смерть

моей любви расцвет, не будет счастия любви на свете.

СЭР ТОМАС. О чем она толкует?

ГРАФИНЯ. Да о веке христианском, в котором мы живем.

Венера вдруг склоняется, срывает цветок, расцветший, пока

она оплакивала Адониса.

ВЕНЕРА. Цветок мой, сын прекрасного отца! Здесь на груди

увять тебе придется, наследник ты, владей по праву ею!

Венера устремляется прочь, но тут же Молли возвращается

назад, недаром два лица, два мертвеца двоились в ее глазах:

Адонис превратился в цветок, Уилли лежал на земле,

окровавленный, без движения, без дыхания. Кабан-то, она знала,

она видела, был настоящий, отнюдь не актер в лохмотьях, как

следовало.

Молли оглянулась в ужасе. Тут зрители подбежали к ней и

тоже застыли в ужасе.

ГОЛОСА. Уилли умер? Мертв? Истек он кровью, возможно,

от случайной раны... Ужас! Ужас!

Но тут проносятся звуки флейты и трубы, сопровождающие

явление Оберона и Титании со свитой из фей и эльфов.

Хор фей оплакивает Уилли, эльфы убирают тело юноши

венками и гирляндами из цветов, Титания все о чем-то умоляет

Оберона, винясь в своем увлечении другом умершего, которого

он нарочно превратил в девушку; наконец Оберон уступает и

всех погружает в сон, с пробуждением от которого происшествия

двух ночей все будут вспоминать, как сон.

ГОЛОСА. О чем они? То танец? Заклинание?

ОБЕРОН. Вы все сейчас заснете, и эльф в ночном полете

вернет вас до утра, как было и вчера!

ГОЛОСА. Мы засыпаем? Уж проснулись. Сон!

Уилли оживает, сейчас видно, как он влюблен в Молли, и та не

нарадуется на него.

Все воспоминают происшествия ночи, как сон.

ГЕНРИ. Уилл, друг мой, какие тут актеры! Без волшебства не

обошлось, я знаю.

УИЛЛ. А где ваш паж?

ГЕНРИ. Мне говорят, уехал. То есть Вернон, решив, что я

влюбился в ее кузена вмиг, как ты в Уилли. Сонетами твоими я

смутил ей душу, и она в сердцах сказала, в досаде, что обман ее

раскрылся...

УИЛЛ. Так паж ваш - волшебство или интрига?

ГЕНРИ. Не знаю, что сказать. Во всем уверюсь, когда увижусь

с нею в Виндзоре, куда явиться получил приказ.

УИЛЛ. От королевы? Или от Вернон? Паж был ее посыльным,

как Амур?

ГЕНРИ. Интрига обернулась волшебством?

УИЛЛ. Чудесные усилия любви.

ГЕНРИ. Как жаль, прошли две ночи сновидений. Ах, ничего

чудеснее не помню! Проснулись мы с последним днем весны.

УИЛЛ. Тут и конец моей весенней сказки.

Показываются Молли и Уилли, оба вне себя от радости.

МОЛЛИ. Как мы играли?

УИЛЛ. Ты ослепительна, как солнце.

УИЛЛИ. Солнце любви.

13

Виндзор. В парке, где прогуливаются дамы, граф Эссекс

замечает графа Саутгемптона, вышедшего из дворца.

ГРАФ ЭССЕКС. Генри! Я знаю, тебя по приказанию королевы

привели к лорду Берли. Мне сказала моя кузина Элси.

ГЕНРИ. Я не видел ни Элси, ни королевы. Но я был готов к

разговору с лордом Берли. Я заявил, что в создавшейся ситуации

с его внучкой нет моей вины. Помолвка была мне навязана, когда

я был еще слишком юн. Теперь, когда я возмужал телом и душой,

подчиняться чужой несправедливой воле не позволяют мне честь

и достоинство личности, чем гордится наш век.

ГРАФ ЭССЕКС. Прекрасно сказано.

ГЕНРИ. «Да, я вижу, - усмехнулся лорд, - век наш заразил тебя

опасным вольнодумством. Что ж. Вот причина для расторжения

помолвки. Но это тебе не обойдется даром».

ГРАФ ЭССЕКС. Тауэр?

ГЕНРИ. Я тоже так предположил, а он: «Боюсь, Тауэра ты не

минуешь. Но пока - за расторжение помолвки - ты заплатишь

неустойку в 5000 фунтов».

ГРАФ ЭССЕКС. Хорошо. Это победа, мой друг.

ГЕНРИ. 5000 фунтов! Я до сих пор обходился крохами.

ГРАФ ЭССЕКС. Не считай, что это много, вероятно, лорд

Берли округлил твое состояние на большую сумму. Но это между

нами.

ГЕНРИ. Я свободен? «Нет, - заявил лорд, - не прежде, чем

заплатишь неустойку и твоя невеста не выйдет замуж за более

достойного, чем ты».

ГРАФ ЭССЕКС. Это ей на приданое? Каков первый министр

королевы! Я к ней! Я к ней! Я выведу Берли на чистую воду.

ГЕНРИ. Граф, ради Бога. Лорд Берли говорил со мной от

имени ее величества. Я в Лондон, чтобы не наделать здесь

глупостей.

ГРАФ ЭССЕКС. В Лондоне снова чума.

ГЕНРИ. И театры закрылись?

ГРАФ ЭССЕКС. Да.

ГЕНРИ. В таком случае, я возвращаюсь в Тичфилд. Мы там,

граф, проводим время превосходно, благодаря затеям Шекспира.

ГРАФ ЭССЕКС. Передай ему... Если от его поэмы «Венера и

Адонис» молодежь без ума, мне больше нравится «Обесчещенная

Лукреция». Там мифическая Греция, а здесь Римом пахнет.

ГЕНРИ. Вы правы!

ГРАФ ЭССЕКС. Поэт вас прославил, Генри.

ГЕНРИ. Это его слава. Он первый поэт Англии и мой друг...

ГРАФ ЭССЕКС. Любовь которого к вам беспредельна! Это

фраза из Посвящения.

ГЕНРИ. Это его душа беспредельна.

ГРАФ ЭССЕКС. Генри, не увидевшись с королевой и с Элси,

ведь ты не уедешь. Идем!

14

Тичфилд. В беседке граф Саутгемптон и Шекспир. Гости,

пользуясь хорошей погодой, прогуливаются в парке. Среди них

Молли и Уилли, которые прохаживаются быстро, как дети, на

виду у всех и как бы наедине.

УИЛЛИ (сорвав ветку). Не знаю, как же быть нам с ним?

МОЛЛИ. С кем это?

УИЛЛИ. О, Молли!

МОЛЛИ. А никак.

УИЛЛИ. Но он...

МОЛЛИ (рассмеявшись). Что он? Он пел любовь, что нас

свела. Чего еще ты хочешь?

УИЛЛИ. Ах, ничего на свете, как любви твоей!

Он бросил ветку в ее сторону, которую она легко схватила на

лету.

МОЛЛИ. Все это хорошо лишь в тайне, иначе грех, огласка и

разлука неминуемы, как смерть. Помни об этом.

УИЛЛИ. Готов я к смерти, но в твоих объятьях.

МОЛЛИ. О, нет, живи, иначе свет померкнет в моих глазах,

как у старости. С тобой я снова юность обрела, утерянную

замужеством.

УИЛЛИ. Как Шекспир с тобой?

МОЛЛИ. Как и с тобой.

УИЛЛИ. Как близнецов, подменял он нас и в жизни, и в

сонетах. Разве нет?

МОЛЛИ. Пока не свел, утратив враз меня с тобой. Пусть сам

винит себя.

УИЛЛИ. Но как признаться?

МОЛЛИ. Я говорю, никак. Никто не должен знать.

УИЛЛИ. А молва?

МОЛЛИ. «Прекрасное обречено молве».

УИЛЛИ. Это из сонета?

МОЛЛИ (рассмеявшись не без гордости). Который ты

присвоил, а посвящен-то мне!

УИЛЛИ. Ничего не просвоил. Я знаю, я был всего лишь

маской твоей для света и с тобой сроднился так, что нас не

различить.

МОЛЛИ. Но могут разлучить.

УИЛЛИ. Увы! Разлука неизбежна. Тем отрадней всякий час,

когда я вижу тебя, и всякий миг свиданья. Когда?

МОЛЛИ. Как знать! Вообще мне не до веселья. Шекспир -

насмешник, он меня ославит, да и тебя.

УИЛЛИ. Нет, нет, он нас любит. Он скажет:

Полгоря в том, что ты владеешь ею,

Но сознавать и видеть, что она

Тобой владеет, - вдвое мне больнее.

Твоей любви утрата мне страшна.

Я сам для вас придумал оправданье:

Любя меня, ее ты полюбил.

А милая тебе дарит свиданья

За то, что ты мне бесконечно мил.

И если мне терять необходимо,

Свои потери вам я отдаю:

Ее любовь нашел мой друг любимый,

Любимая нашла любовь твою.

Но если друг и я - одно и то же,

То я, как прежде, ей всего дороже...

42

МОЛЛИ. Откуда этот сонет?

УИЛЛИ. Вероятно, из тех, какие он писал для графа

Саутгемптона.

МОЛЛИ. Как! И ты думаешь, что он мной владел? И они

остались друзьями?

УИЛЛИ. Нет, нет, Молли! Ты говорила, что это была игра, как

наша игра в Венеру и Адониса, которая, правда, закончилась

триумфом богини.

МОЛЛИ. Да, ты никак надо мной смеешься, как смеются над

тобой, мол, из молодых да ранних! Даже твоя мать графиня

Пэмброк подмигивает мне из сочувствия твоим страданиям.

УИЛЛИ. Я страдаю?

МОЛЛИ. Нет? Далеко пойдешь.

УИЛЛИ. Почему Шекспир к нам не идет?

МОЛЛИ. Вот идет. А мне пора в церковь.

УИЛЛИ. По пути я тебя встречу?

МОЛЛИ. За ангела ты не сойдешь.

Шекспир подходит к Молли и Уилли.

УИЛЛ. Не отправиться ли нам на прогулку?

МОЛЛИ. Мне пора в церковь. Прощайте. Вообще мне пора

домой. (Уходит.)

УИЛЛИ. Как поживаешь, друг мой?

УИЛЛ. Неплохо, сударь, неплохо, если недуг мой оказался не

смертельным, а на вас вижу его приметы.

УИЛЛИ. Послушайте, Шекспир, кого вы любите?

УИЛЛ. Кого?! Что за вопрос?

УИЛЛИ. Мне ясно, вы забыли нас с Молли.

УИЛЛ. Это я забыл?! Прекрасно, друг мой. Вы решили

перейти в наступление, вместо круговой обороны, какую

предприняли вместе с миссис Фиттон. Это я забыл?!

УИЛЛИ. Если ваша любовь к герцогу Саутгемптону

беспредельна, на что уповать нам, простым смертным. Посудите

сами.

УИЛЛ. Любовь, как солнце, не может светить в полсилы, разве

что его накроют тучи или туман. Но, мистер, почему вы все

время говорите не от себя самого, а за двоих? Что, у вас с Мэри, я

имею в виду не графиню Пэмброк, а миссис Фиттон, и мысли, и

чувства общие, как у юной матери с юным сыном?

УИЛЛИ. Напрасно вы смеетесь, Шекспир. У нас с Молли

общего несравненно больше, чем вы думаете.

УИЛЛ. Куда больше? Душа и тело - не разлей вода?

УИЛЛИ. То всего лишь слухи.

УИЛЛ. Ты их подтвердил, мой друг. Будь честен, по крайней

мере, с друзьями, а с женщинами... нередко они самих себя

подводят, ведя игру, когда играть не нужно, любить, коль

любишь, без утайки.

УИЛЛИ. Да, конечно, чего же лучше. Но что же делать, коли

мир враждебен любви сердец прекрасных, юных?!

УИЛЛ. О, тут я на вашей стороне, мой друг! Не хитрите

только со мной, хотя бы вы. А Молли я знаю лучше, чем она сама

себя. Мне необходимо с нею объясниться, чтобы избавить ее от

двойной игры, в чем, кстати, и ты должен быть заинтересован.

УИЛЛИ. Вы хотите ее вернуть?

УИЛЛ. Если бы мне это удалось, ты бы ничего не потерял; по

крайней мере, обрел свободу от ее чар до того, как она бросит

тебя.

УИЛЛИ. Молли меня бросит? Нет.

УИЛЛ. Она влюблена в тебя?

УИЛЛИ. До безумия.

УИЛЛ. Что это значит?

УИЛЛИ. Это я был влюблен в нее до безумия, это правда. Но

это от нетерпения познать любовь, обладать женщиной, особенно

упоительной, казалось мне, если это будет Молли, а не другая

особа, которой я домогался исключительно из жажды обладания.

Ну, это вы знаете.

УИЛЛ. И ты добился этого с Молли. Она тебя пожалела.

УИЛЛИ. Нет, Молли не столь добра, да поклялась вам в

верности до гроба, это правда?

УИЛЛ. Значит, это уже неправда.

УИЛЛИ. Все это так. Но, знаете, Шекспир, она меня

полюбила, и это впервые, как стало ей ясно, с вами грех познала,

а со мной любовь.

УИЛЛ. Увы! Увы! Готов поверить. Но это всего лишь твоя

версия, мой друг, ты умен.

УИЛЛИ. Я не ожидал этого. В любви она столь искренна и

нежна, столь разумна, словно не замужем, то есть замужем за

мной.

УИЛЛ. Конечно! Как же! Она всегда правдива и в измене,

правдива и во лжи, поскольку искренна в коварстве, как сама

любовь.

15

Роща у постоялого двора в Кошэме. Молли возвращается из

церкви со служанкой мимо рощи, где ее встречает Шекспир, - эта

неожиданность ее не обрадовала, как бывало прежде, а вызвала

досаду.

Она приостановилась и не отослала от себя подальше

служанку. Все было ясно.

УИЛЛ

(невольно заговаривает стихами)

Я знаю, что грешна моя любовь,

Но ты в двойном предательстве виновна,

Забыв обет супружеский и вновь

Нарушив клятву верности любовной.

Но есть ли у меня на то права,

Чтоб упрекать тебя в двойной измене?

Признаться, сам я совершил не два,

А целых двадцать клятвопреступлений.

Я клялся в доброте твоей не раз,

В твоей любви и верности глубокой.

Я ослеплял зрачки пристрастных глаз,

Дабы не видеть твоего порока.

Я клялся: ты правдива и чиста, -

И черной ложью осквернил уста.

152

МОЛЛИ. В сонетах изощряться ты найдешь всегда предмет и

тему, но, Уилл, чего ты хочешь от меня еще? Неужто верности

жены до гроба?

УИЛЛ. Ты хочешь посмеяться надо мной?

МОЛЛИ. Нет, я смеюсь скорее над собой. Знакомиться с

актером - это авантюра, достойная, конечно, осужденья, пусть

вышло так нечаянно, ты знаешь. Была я в маске, думала, исчезну,

то есть не явишься ты вновь у графа с актерами, пришедшими на

вечер. А ты запел, как соловей пернатый, и выбор мой случайный

и позор ты превратил своею песней в честь, какой достойны мало

кто из женщин.

УИЛЛ. Прекрасно, милая! И что случилось?

МОЛЛИ. Но слава и бессмертие в стихах - всего цветок

засохший меж страниц. Хорош цветок, пока он юн и свеж,

увянет, слава не вернет ее живой красы вовеки.

УИЛЛ. Ты любишь жизнь, и я люблю, но слава нас возвращает

к жизни среди живых, покуда живы любящие души, земля и небо

бытия земного.

МОЛЛИ. А Рай?

УИЛЛ. А Ад? Рефлексия души.

МОЛЛИ. А Бог?

УИЛЛ. Природа.

МОЛЛИ. Ты безбожник.

УИЛЛ. Нет. Поэт - творец, как Бог - творец вселенной.

МОЛЛИ. На что пожаловаться можешь ты? В замужестве

невинность сохранив почти нетронутой, я предалась любви

твоей, восторгу, восхищенью, и женщину ты пробудил во мне,

Венеру, альчущую поклоненья, признаний нежных и любви,

любви. В чем я повинна? Я тебя любила, как друга старшего, ну,

как Уилли, - ты нас и свел, влюбленных, сам влюбленный, как

соловей пернатый исходя ликующими трелями о счастье.

УИЛЛ. Здесь и конец моей весенней сказки?

МОЛЛИ. Ах, не вини нас! Сам прекрасно знаешь, не долог век

любви, всего лишь миг. Прощай. (Уходит.)

К ночи он добрался до охотничьего домика, где никого не

было, никого и не хотелось видеть. Мысли его, скорее

переживания, сразу оформлялись в привычные формы стиха, и он

бормотал:

Ты прихоти полна и любишь власть,

Подобно всем красавицам надменным.

Ты знаешь, что моя слепая страсть

Тебя считает даром драгоценным.

Пусть говорят, что смуглый облик твой

Не стоит слез любовного томленья, -

Я не решаюсь в спор вступать с молвой,

Но спорю с ней в своем воображенье.

Чтобы себя уверить до конца

И доказать нелепость этих басен,

Клянусь до слез, что темный цвет лица

И черный цвет волос твоих прекрасен.

Беда не в том, что ты лицом смугла, -

Не ты черна, черны твои дела!

131

В сонете, может быть, впервые четко схвачен образ смуглой

леди, который получит развитие в сонетах, написанных

впоследствии. Зажегши свечи, он сел за стол записать сонет. В

окне он увидел ее глаза и заговорил:

Люблю твои глаза. Они меня,

Забытого, жалеют непритворно.

Отвергнутого друга хороня,

Они, как траур, носят цвет свой черный.

Поверь, что солнца блеск не так идет

Лицу седого раннего востока,

И та звезда, что вечер к нам ведет, -

Небес прозрачных западное око, -

Не так лучиста и не так светла,

Как этот взор, прекрасный и прощальный.

Ах, если б ты и сердце облекла

В такой же траур, мягкий и печальный, -

Я думал бы, что красота сама

Черна, как ночь, и ярче света - тьма!

132

Ослепительный, как солнца свет, сонет! До утра еще немало

сонетов он пробормотал, не все успевая записывать.

Любовь слепа и нас лишает глаз.

Не вижу я того, что вижу ясно.

Я видел красоту, но каждый раз

Понять не мог, что дурно, что прекрасно.

И если взгляды сердце завели

И якорь бросили в такие воды,

Где многие проходят корабли, -

Зачем ему ты не даешь свободы?

Как сердцу моему проезжий двор

Казаться мог усадьбою счастливой?

Но всё, что видел, отрицал мой взор,

Подкрашивая правдой облик лживый.

Правдивый свет мне заменила тьма,

И ложь меня объяла, как чума.

137

16

В парке, воспользовавшись хорошей погодой, устраиваются

увеселения. Но вскоре Шекспир и Мэри Фиттон оказываются в

центре внимания, как на сцене, на которой выступает поэт, театр

одного актера, а Молли предстает, как в пантомиме, с репликами

зрителей.

УИЛЛ

(следуя за Молли)

Оправдывать меня не принуждай

Твою несправедливость и обман.

Уж лучше силу силой побеждай,

Но хитростью не наноси мне ран.

Люби другого, но в минуты встреч

Ты от меня ресниц не отводи.

Зачем хитрить? Твой взгляд - разящий меч,

И нет брони на любящей груди.

Сама ты знаешь силу глаз твоих,

И, может статься, взоры отводя,

Ты убивать готовишься других,

Меня из милосердия щадя.

О, не щади! Пускай прямой твой взгляд

Убьет меня, - я смерти буду рад.

139

Казалось, ничего не изменилось, при людях внешне они всегда

так держались, пряча от всех, что они не просто знакомы, а

близки. Шекспир уже прямо обращается к Молли:

Мои глаза в тебя не влюблены, -

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.

Мой слух твоя не услаждает речь.

Твой голос, взор и рук твоих касанье,

Прельщая, не могли меня увлечь

На праздник слуха, зренья, осязанья.

И всё же внешним чувствам не дано -

Не всем пяти, ни каждому отдельно -

Уверить сердце бедное одно,

Что это рабство для него смертельно.

В своем несчастье одному я рад,

Что ты - мой грех и ты - мой вечный ад.

141

МОЛЛИ. Ты что-то хочешь мне сказать, Уилл?

УИЛЛ. Нет, я веду с самим собою речь.

МОЛЛИ. Бормочешь, как безумный, иль актер...

УИЛЛ. Я есть актер, поденщик подаяний...

МОЛЛИ. Оставь меня!

УИЛЛ

Презреньем ты с ума меня сведешь...

Любовь - мой грех, и гнев твой справедлив.

Ты не прощаешь моего порока.

Но, наши преступления сравнив,

Моей любви не бросишь ты упрека.

Или поймешь, что не твои уста

Изобличать меня имеют право.

Осквернена давно их красота

Изменой, ложью, клятвою лукавой.

Грешнее ли моя любовь твоей?

Пусть я люблю тебя, а ты - другого;

Но ты меня в несчастье пожалей,

Чтоб свет тебя не осудил сурово.

А если жалость спит в твоей груди,

То и сама ты жалости не жди!

142

МОЛЛИ. Неужто хочешь ты меня ославить? О, нет, не верю!

ГОЛОСА. Ах, что изображает там Шекспир?

Но тут новое происшествие всех взволновало. Граф

Саутгемптон умчался поспешно куда-то. Шекспир подошел к

Флорио.

УИЛЛ. Что случилось?

ФЛОРИО. Прибежали слуги братьев Данверзов... С их слов

выходит, братья Лонги обедали в постоялом дворе в Кошэме,

куда явились братья Данверзы в сопровождении слуг; сэр Чарльз

ударил дубинкой сэра Генри; последний вытащил шпагу и ранил

первого; тут сэр Генри Данверз вытащил пистолет и выстрелил в

своего тезку, тот упал и вскоре скончался.

УИЛЛ. Старинная вражда вновь вспыхнула...

ФЛОРИО. Братья Данверзы укрылись во владениях графа, и

теперь в его власти выдать их властям или устроить им побег во

Францию, на что они надеются.

УИЛЛ. Запахло Вероной?

ФЛОРИО (не без усмешки). А за юных влюбленных сойдут

Уилли и Молли?

УИЛЛ. Сойдут, конечно, и не они одни. Враждебен мир любви

и красоте.

17

Постоялый двор в Кошэме. На галерее Шекспир, собравшийся

в дорогу, и Мэри Фиттон, вышедшая из номера вне себя.

МОЛЛИ (полушепотом). Ах, в чем винишь меня, как шлюху, в

порочности, пленительной тебе еще недавно?

УИЛЛ. Прости. На мне твой грех.

Мэри Фиттон отступает, впуская в комнату Шекспира. Они

невольно тянутся друг к другу и обмениваются поцелуями.

МОЛЛИ. Как ты был с нами юн, я снова юной себя с ним

ощущаю, вне греха. Уилл! Благодарю тебя за все - в любви твоей

я возросла душою, но юность обрела я вновь в любви подростка,

будто вновь вступаю в жизнь... С тобою грех познала, с ним

любовь, как ту, какую пел ты мне в сонетах; ты научил меня

любви высокой твоей души, когда и грех, как счастье; и то же

сделал, уж конечно, с ним, и как же было не влюбиться нам,

когда трезвоном соловьиным воздух вокруг нас оглашался без

конца?

УИЛЛ. Поэт играет стрелами Амура? Да, это правда. Но

Уилли юн...

МОЛЛИ. Он юн. Да разве это недостаток? Я подожду, когда

он подрастет и выйду замуж за него, поскольку люблю его

совсем уж не шутя. Прекрасный, юный и в меня влюбленный, как

было не влюбиться, не любить, забыв о браке и греховной связи,

с рожденьем новым в сфере красоты, куда вознес меня поэт в

сонетах?

УИЛЛ. О, Молли!

МОЛЛИ. И что ты знаешь о моем браке? Это был

опрометчивый шаг с моей стороны, как в юности бывает. Отец

мой не признал его, и муж мой, повенчавшийся со мной тайно,

был вынужден покинуть меня. Я не знаю, где он, может быть,

уехал в Новый свет. Я как была Мэри Фиттон, так и осталась

Мэри Фиттон.

УИЛЛ. На счастье мне и в горе!

МОЛЛИ. Твоя любовь наполнила мне душу поэзией, покровом

нежной страсти, что нас свела, как песня и любовь, и ею одарила

нас, как счастьем, земным ли? Нет, воистину небесным.

УИЛЛ. Конечно, я кругом тут виноват.

МОЛЛИ. Ты пел любовь и юность красоты, что воплощали мы

с Уилли, значит, ты нас и свел, как многих ты сведешь напевом

соловьиным по весне. О, не вини нас, мы ученики, и дело чести

быть тебя достойными.

УИЛЛ. А скажут, ввел я вас в соблазн, как дьявол.

МОЛЛИ. Да, страсть была, и похоть, и любовь в ней

проступали, жаля, словно пчелы, залечивая раны медом счастья.

Нет, ничего чудеснее не знала!

УИЛЛ. Прости!

МОЛЛИ. Но с тем скорей грозила нам разлука на горе и во

благо наших душ, возросших для любви высокой, чистой, как в

юности бывает: все впервые, и страх неведом, как и грех, лишь

радость пленительных волнений и мечтаний о восхожденье к

высшей красоте.

УИЛЛ. Все так, все так! Да ты сама Венера...

МОЛЛИ. О, нет! Когда любовь, в любви все чисто, как в

юности, а мы-то, знаешь, юны. Воспой любовь невинных юных

душ, когда все внове, как в весенний день, и сладостная нега

поцелуев, прикосновений первых до объятий сплетенных тел

соединеьем в страсти, ликующей, как радость бытия.

УИЛЛ. Прекрасна красотою смуглой ночи в сиянии созвездий

и зари, еще ясна умом, как светлый день!

МОЛЛИ. Прости. Прощай. Не проклинай меня.

УИЛЛ. Прощай, любовь моя!

18

Мы видим одинокого всадника. Шекспир возвращается в

Лондон. Годы ученичества и странствий закончились, хотя и

поздно, в 30 лет, но теперь он мог творить свободно.

Мы видим, как на сцене, поэта, который произносит, быть

может, самый патетический монолог о любви, это девиз и клятва:

УИЛЛ

Мешать соединенью двух сердец

Я не намерен. Может ли измена

Любви безмерной положить конец?

Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь - над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане.

Любовь - звезда, которою моряк

Определяет место в океане.

Любовь - не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

А если я неправ и лжет мой стих, -

То нет любви и нет стихов моих!

116

19

Лондон. Квартира Шекспира, в которой он поселился с

младшим братом Эдмундом. Эду 14 лет. Шекспир - актер-пайщик

в труппе «Слуг лорда камергера».

С изменой возлюбленной и разлукой любовь Шекспира не

угасла. Он заявляет Молли, когда ее облик возникает перед ним

на фоне ковра, свисающего у стены, как занавес:

Ты от меня не можешь ускользнуть.

Моей ты будешь до последних дней.

С любовью связан жизненный мой путь,

И кончиться он должен вместе с ней.

Зачем же мне бояться худших бед,

Когда мне смертью меньшая грозит?

И у меня зависимости нет

От прихоти твоих или обид.

Не опасаюсь я твоих измен.

Твоя измена - беспощадный нож.

О, как печальный жребий мой блажен:

Я был твоим, и ты меня убьешь.

Но счастья нет на свете без пятна.

Кто скажет мне, что ты сейчас верна?

92

Все, что составляет для нас тайну в жизни Шекспира,

возможно, он сам выболтал младшему брату в ответ на его

недоумения и восклицания.

ЭД. Ах, почему впервые я вижу сонетов столько здесь, а не

слыхал?

УИЛЛ. А что слыхал ты обо мне? Что знаешь?

ЭД. Тебя я знаю, старшего из братьев, каким ты приезжал из

Лондона раз в год, веселый с виду, но серьезный сам по себе,

когда уединялся в ближайшей роще с книгой или в мыслях,

несущихся во след за облаками за горизонт...

УИЛЛ. А как ты это видел?

ЭД. Я спал с тобою рядом или грезил, как ты возьмешь меня

однажды в Лондон, и я начну с того же, что и ты...

УИЛЛ. С чего же?

ЭД. А, за лошадьми следить приехавших верхом на

представленье вблизи ворот театра, ну, за плату.

УИЛЛ. Служил я при театре конюхом, по-твоему? Иль роль

играл такую?

ЭД. Тебе платили за парней Шекспира, которых нанял ты,

затеяв дело...

УИЛЛ. За труппу конюхов, где главный я?

ЭД. Что, это выдумки всего, Уилл?

УИЛЛ. Как интродукция, куда ни шло. Так, значит,

интродукцию играли одну и ту же ежедневно мы? Пожалуй, с

этим можно согласиться. (Весь в движении, как на сцене.)Мы

всадникам и всадницам прекрасным за подаянья заменяли слуг, -

то роль актера в жизни и на сцене. Актер играет слуг и королей,

он пленник всех сословий и страстей... Ты рассказал мне сказку,

милый мой, как бедный конюх превратился в принца. Ах, что

такое принц? Всего лишь титул. В актеры выйти - тоже не

проблема. А вот как конюх вдруг предстал поэтом? Такого у

Овидия не сыщешь!

ЭД. Ах, мне довольно и актером стать!

УИЛЛ. Но ремесло актера незавидно... Смеяться и любить, и

ненавидеть со страстью показной? Нет, настоящей. Ты должен

исстрадаться за любого - за самого ничтожного слугу иль негодяя

королевской крови...

ЭД. Как! По торговой части мне пойти? Когда пример твой

мне слепит глаза, как славы лучезарной солнца блеск!

УИЛЛ. Пример мой труден, повторить его едва ли сможешь

ты; ты робок...

ЭД. Нет!

УИЛЛ. Но кажешься ты робким, вот в чем дело, поскольку ты

рассеян и задумчив, весь в мыслях потаенных, как поэт, и тем же

привлекателен, но в жизни...

ЭД. Играть мне женщин ведь пока придется. Рассказывай,

Уилл.

УИЛЛ. Да, я оказался в положении актера, который пишет

пьесы и который производит впечатление вороны-выскочки, и

тут эпидемия чумы, с закрытием театров... Я бы вновь

отправился, как другие актеры, в скитания по постоялым дворам

в провинции, не охваченные чумой, если бы, кроме пьес, я не

начал писать сонеты, одобренные в кругу графа Саутгемптона,

что вдохновило меня на завершение поэмы «Венера и Адонис».

ЭД. Это я знаю.

УИЛЛ. Что ты знаешь? Произошло чудо.

ЭД. В твою судьбу вмешались феи?

УИЛЛ. Можно и так сказать.

20

Лондон. Квартира Шекспира - две-три комнаты со

свисающими коврами, как занавеси, окно с деревьями сада,

лестница на антресоли. Поэт, набрасывая сцены, так увлекается,

что сам или по просьбе Эда или актеров, застающих его за

столом, озвучивает текст, то есть тут же разыгрываются целые

эпизоды.

УИЛЛ. Сад Капулетти. Входит Ромео и поднимает голову.

Но что за блеск я вижу на балконе?

Там брезжит свет. Джульетта, ты как день!

Стань у окна, убей луну соседством;

Она и так от зависти больна,

Что ты ее затмила белизною.

Показывается Джульетта. Это Эд в женском платье.

Оставь служить богине чистоты.

Плат девственницы жалок и невзрачен.

Он не к лицу тебе. Сними его,

О милая! О жизнь моя! О радость!

Стоит, сама не зная, кто она.

Губами шевелит, но слов не слышно.

Пустое, существует взглядов речь!

О, как я глуп! С ней говорят другие.

Две самых ярких звездочки, спеша

По делу с неба отлучиться, просят

Ее глаза покамест посверкать.

Ах, если бы глаза ее на деле

Переместились на небесный свод!

При их сиянье птицы бы запели,

Принявши ночь за солнечный восход...

ЭД (отвечает за Джульетту в той же песенной форме сонета).

Не надо, верю. Как ты мне ни мил,

Мне страшно, как мы скоро сговорились.

Все слишком второпях и сгоряча,

Как блеск зарниц, который потухает,

Едва сказать успеешь “блеск зарниц”.

Спокойной ночи! Эта почка счастья

Готова к цвету в следующий раз.

Спокойной ночи! Я тебе желаю

Такого же пленительного сна,

Как светлый мир, которым я полна.

Не совсем полный сонет, можно прибавить, пусть уже не

Ромео, а Джульетта произносит мысли поэта:

Мне не подвластно то, чем я владею.

Моя любовь без дна, а доброта -

Как ширь морская. Чем я больше трачу,

Тем становлюсь безбрежней и богаче.

УИЛЛ. Святая ночь, святая ночь! А вдруг

Все это сон? Так непомерно счастье,

Так сказочно и чудно это все!

ЭД. Чудесно! Сто тысяч раз прощай.

УИЛЛ. Сто тысяч раз

Вздохну с тоской вдали от милых глаз.

К подругам мы - как школьники домой,

А от подруг - как с сумкой в класс зимой.

ЭД. Кто это говорит? Ромео или ты, Уилл?

УИЛЛ. Джульетта в саду, еще не ведая ничего о вновь

вспыхнувшей вражде, с волнением ожидает вестей от Ромео и

первой брачной ночи.

ЭД (в женском платье).

Неситесь шибче, огненные кони,

К вечерней цели! Если б Фаэтон

Был вам возницей, вы б давно домчались

И на земле настала б темнота.

О ночь любви, раскинь свой темный полог,

Чтоб укрывающиеся могли

Тайком переглянуться и Ромео

Вошел ко мне неслышим и незрим.

Ведь любящие видят все при свете

Волненьем загорающихся лиц.

Любовь и ночь живут чутьем слепого.

Пробабка в черном, чопорная ночь,

Приди и научи меня забаве,

В которой проигравший в барыше,

А ставка - непорочность двух созданий.

Скрой, как горит стыдом и страхом кровь,

Покамест вдруг она не осмелеет

И не поймет, как чисто все в любви.

Приди же, ночь! Приди, приди, Ромео,

Мой день, мой снег, светящийся во тьме,

Как иней на вороньем оперенье!

Приди, святая, любящая ночь!

Приди и приведи ко мне Ромео!

Дай мне его. Когда же он умрет,

Изрежь его на маленькие звезды,

И все так влюбятся в ночную твердь,

Что бросят без вниманья день и солнце.

Я дом любви купила, но в права

Не введена, и я сама другому

Запродана, но в руки не сдана.

И день тосклив, как накануне празднеств,

Когда обновка сшита, а надеть

Не велено еще...

УИЛЛ (смеется). Неплохо, неплохо, Эд.

ЭД. Как неплохо? Это же сонеты твои, а не речь девушки...

УИЛЛ. Песня ее души.

ЭД. Она чудесна!

21

Таверна «Кабанья голова». Входят Шекспир и Четл, вольно

или невольно разыгрывая принца Гарри и сэра Джона

Фальстафа...

ЧЕТЛ (еле переводя дыхание). Сэр Уолтер Рали выиграл

морское сражение, но был, к несчастью, ранен.

УИЛЛ. К счастью графа Эссекса, который напал на Кадикс и

разграбил его, осенив себя славой... В храме св. Павла и поныне

его восхваляют... Наконец, в 30 лет, он стал героем!

Шекспир приветствует всех присутствующих в зале.

ЧЕТЛ (вздыхает). Как ты, мой принц, в 30 лет стал первым

поэтом Англии.

ГОЛОСА. Вот входят принц Гарри и сэр Джон Фальстаф...- Он

так жирен, что весь вспотел и еле дышит...- Это же наш добрый

старый знакомый Четл! - А кто же еще? Сэр Джон Фальстаф

собственной персоной...- А принц Гарри? Разве это не Уильям

Шекспир, актер и драматург, заменивший Роберта Грина и

Кристофера Марло? - Актер с дворянским гербом? - При этом

первый поэт Англии! - У него второй по величине дом в

Стратфорде-на-Эйвоне...

Все поднимаются с места с кружками эля:

ЧЕТЛ. Пьем за здоровье всех любителей Геликона!

Возникают виды Стратфорда-на-Эйвоне, и мы слышим голос

Шекспира с вышины:

Моя душа, ядро земли греховной,

Мятежным силам отдаваясь в плен,

Ты изнываешь от нужды духовной

И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства

Расходуешь на свой наемный дом,

Чтобы слепым червям отдать в наследство

Имущество, добытое трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю,

Копи свой клад за счет бегущих дней

И, лучшую приобретая долю,

Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.

146

В сонете мы находим полное выражение чисто ренессансного

миросозерцания, что постоянно проступает во всех сонетах, с

любовью к красоте, к природе, с острым чувством скоротечности

жизни и бессмертия души, но не где-то в потустороннем мире, а в

сфере поэзии и искусства.

22

Уайтхолл. В саду, где прогуливаютя придворные дамы в

ожидании выхода королевы, граф Саутгемптон высматривает

Элси, теряя терпение, как вдруг из-за кустов выходит граф

Эссекс.

ГРАФ ЭССЕКС. Что, Генри, притаился ты в кустах, как фавн,

следя за нимфами с улыбкой и торжества, и сладкого забвенья?

ГЕНРИ. Нет, вы за фавна здесь скорей сойдете! Что делали в

кустах средь бела дня? Я слышал вскрики явные вакханки из дам

придворных, да не той, в кого вы были влюблены совсем

недавно. А я влюблен в одну и ту же фею из юных фрейлин...

ГРАФ ЭССЕКС. Люблю дразнить я Рали и королеву...

ГЕНРИ. Да, говорят, Эссекс завел при дворе гарем из четырех

придворных дам... И имена их называются...

Из дворца выходит Елизавета Вернон, граф Эссекс с улыбкой

уходит к дамам, словно высматривая новую жертву.

ГЕНРИ. Элси!

ЭЛСИ. О, Генри!

ГЕНРИ. Ах, почему тебя все реже вижу среди других, не

говорю, одну?

ЭЛСИ. Я не могу покуда отлучаться. Не знаю почему, но

королева справляется все чаще обо мне, где я? Что делаю? Иль

призывает, чтоб я читала ей, в раздумьях вся. Боюсь, ей донесли о

нашей связи; удостовериться ей хочется, как далеко зашли мы с

вами, милый, что пала я, запрет ее нарушив без всякого стыда...

Что делать, граф?

ГЕНРИ. Ах, Элси, как зашли мы далеко?

ЭЛСИ. Когда бы повинилась я, пожалуй, она б простила мне

грехи, как Бог. Как! Повиниться мне в моей любви, любви не

суетной, любви прекрасной? Мне грех простят скорее, чем

любовь.

ГЕНРИ. Молва о нас, не без прикрас, конечно, дошла до

девственных ушей, как стоны вакхических лобзаний и страстей,

что слух чужой перенести не в силах без смеха или дрожи до

стыда, иль зависти мучительной до гнева.

ЭЛСИ. Молва? О ней ли речь, мой милый граф?

ГЕНРИ. Прости! Я повинился и просил у королевы позволения

жениться на тебе, поскольку мы взаимною любовью доказали и

верность, и созвучье наших душ, и брак покроет грех, для юности

столь гибельный, покуда под запретом любовь высокая, источник

счастья, и станет ясно всем: в любви все чисто.

ЭЛСИ. О, Генри!

ГЕНРИ. «Ну да, конечно! - рассмеялась тихо ее величество и

вдруг вскричала: - Но вы-то одержимы похотью, на радость

дьяволу, я знаю вас. Пример же подает вам граф Эссекс».

ЭЛСИ. О, Боже!

ГЕНРИ. Боюсь, я выбрал неурочный час для просьбы о

благословленьи на брак наш, милый друг...

ЭЛСИ. Ах, что еще?

ГЕНРИ. Ее величество велит мне ехать во Францию немедля -

не в изгнанье, с дипломатическою миссией, чего я добивался, как

участья в военных действиях, немало лет.

ЭЛСИ. Вы рады?

ГЕНРИ. Да.

ЭЛСИ. Хотят нас разлучить. Чем ей я неугодна рядом с вами?

ГЕНРИ. Она хочет разлучить - меня с Эссексом, - ты же

свяжешь нас родством двойным, ведь мы и так с ним родственны.

Эссекс честолюбив и горд, и пылок, а ныне в славе, и его боятся

все те, кто был у трона рядом с Берли, как сын его Сесиль и мой

соперник Уолтер Рали, что ж делать, если в интригах лордов

королева ищет нить Ариадны и всегда находит.

ЭЛСИ. Я жертва притязаний царедворцев, из тех, кого

бросают на закланье, как минотавру, только ради власти и славы?

Первым ты играешь мной? Какая мысль пронзила сердце мне!

ГЕНРИ. Как! Пред разлукой лишь ссоры не хватает, что враз

погубит все, чем жили мы... Мы встретиться должны и

объясниться. О, если бы мне взять тебя с собой!

ЭЛСИ. Как пажа?

ГЕНРИ. Обвенчаемся в Париже.

ЭЛСИ. Нет, если так, мне лучше здесь остаться невестой

ждать приезда жениха.

ГЕНРИ. Так, значит, ныне мы в кругу друзей объявим о

помолвке?

ЭЛСИ. Хорошо. Я счастлива, как не была в твоих объятьях,

милый, до сих пор из страха последствий и стыда запретной

связи. Люблю тебя, хочу любимой быть.

ГЕНРИ. Приедешь на прощальный вечер?

ЭЛСИ. О, да! Пусть вечер длится дольше ночи!

23

Эссекс-хаус. Шекспир прискакал на коне по приглашению

графа посетить его в замке Эссекс-хаус.

УИЛЛ. Ваша светлость! Вы хотели меня видеть?

ГРАФ ЭССЕКС. Да, Уилл! Мне пришло в голову переговорить

с вами об одном чрезвычайном происшествии, прежде чем слухи

о нем дойдут до вас.

УИЛЛ. Я слушаю вас, ваша светлость.

ГРАФ ЭССЕКС. К сожалению, я не столь красноречив, как вы

или Фрэнсис Бэкон, который норовит сочинять за меня письма.

Вы бы лучше меня рассказали эту историю, похожую на

арабскую сказку, в которой, кроме чудес, всегда присутствует

жестокость. Речь идет о нашем с вами друге Генри и моей

кузине...

УИЛЛ. Вы совершенно заинтриговали меня, граф!

Граф Эссекс нахмурился. Он вообще выглядел, как суровый

воин, в котором проступает то мужество, то страждущая душа,

воля и мысль то поднимали его дух, то подтачивали его силы.

ГРАФ ЭССЕКС. Тайная помолвка повлекла тайное свидание...

Впрочем, дело обстояло скорее всего наоборот, что в порядке

вещей, когда любовь и женитьба у близких к ее величеству -

преступление. Что говорить о тайном свидании влюбленных

перед разлукой? Нежная страсть достигала апогея не единожды,

надо думать, и это не могло остаться без последствий. Элси

вскоре после отъезда Генри во Францию почувствовала с ужасом,

что она беременна, а затем обрадовалась.

УИЛЛ. В чем смысл любви? В рожденьи в красоте.

ГРАФ ЭССЕКС. Вы смеетесь. Вам весело. И я смеюсь. Да! Но

это у Платона. У нас же, в Англии, с королевой-девственницей на

троне все иначе. Природа, строй звезд, Вселенная должны

подчиняться движениям ее скипетра, - что говорить об ее

подданных, о придворных и ее фрейлинах, тем более о близких к

ее сердцу, тщеславному и тщедушному, как ее тело?!

УИЛЛ. Граф, ваше искреннее красноречие кажется

чрезмерным.

ГРАФ ЭССЕКС. Да, я знаю. Это мой недостаток.

УИЛЛ. Это достоинство, граф, залог вашего величия.

ГРАФ ЭССЕКС. Уилл, лесть вам чужда.

УИЛЛ. Это мой недостаток.

ГРАФ ЭССЕКС. Это достоинство поэта, залог его величия. Я

отплатил вам той же монетой. Поговорим о другом, то есть о

фрейлине ее величества, в поведении которой заметили

перемену, столь же волнующую, сколь и страшную. Элси

написала письмо и отдала мне для посылки во Францию Генри,

но не удержалась, заплакала и рассказала мне все. Как быть?

Разрешением этого вопроса мне и пришлось заняться. Прежде

всего фрейлине надо было покинуть двор под каким-либо

предлогом и надолго, не возбуждая расспросов и подозрений. И

вернуть графа Саутгемптона из Франции. И тут я совершил

ошибку. У меня есть свойство подводить самого себя, чего не

удается никому сделать, разумеется, кроме ее величества

королевы Англии. Я заговорил с нею о возвращении графа

Саутгемптона из Франции, где он пребывает, как в изгнании.

«Коли он в изгнании, значит, провинился в чем-то, пусть там

остается!» - бросила Елизавета, которой никогда не нравилось

восхищение Генри мной. Она любит разлучать тех, кто тянется

друг к другу - из зависти, из ревности, или по политическим

соображениям. В последнем случае я ее понимаю. В борьбе

партий у трона никто не должен возобладать по силе, кроме нее

самой. Поэтому она воюет прежде всего с теми, кого называют ее

фаворитами. Она любит и ненавидит нас, потому что вынуждена,

по крайней мере, выслушивать нас и соглашаться поневоле, то

есть делиться частицей ее абсолютной власти. Это самый

просвещенный монарх и деспот чистой воды, как говорят, о

бриллианте.

УИЛЛ. Браво, браво! Но как же быть Элси?

ГРАФ ЭССЕКС. Я решил было увезти кузину, одетую пажем,

во Францию к ее жениху и там обвенчать их. Но нетерпеливый

граф Саутгемптон с получением первого письма о беременности

его невесты, вместо того чтобы списаться со мной, сел на корабль

и тайно вернулся в Англию.

УИЛЛ. Так, он здесь? Я могу с ним увидеться?

ГРАФ ЭССЕКС. Нет. За тайной помолвкой последовало, с

тайным возвращением, тайное венчание в церкви.

УИЛЛ. Ах, граф, что же не дали мне знать?

ГРАФ ЭССЕКС. Уилл, дружище, у этой истории еще далеко

до счастливого завершения. С тайным возвращением в Англию

следовало тайно и вернуться во Францию. Но молодожены

вообразили, что могут тронуть сердце королевы-девственницы. Я

не ожидал ничего хорошего, но вынужден был снова явиться к ее

величеству с известием и с просьбой, вызвавшими у нее гнев.

Увы! Увы!

УИЛЛ. Успокойтесь, граф!

ГРАФ ЭССЕКС. Естественно, Эссекса во всем обвинили, что

ж, я привык. К несчастью, гнев свой королева обрушила и на

Генри, и на фрейлину. По ее приказанию граф Саутгемптон

посажен в Тауэр, где проведет медовый месяц уж точно.

УИЛЛ. А Вернон? То есть графиня Саутгемптон?

ГРАФ ЭССЕКС. И Элси было приказано отправиться в Тауэр,

но вступились и Рали, и Сесиль, разумеется, в интересах самой

королевы. Ребенок-то, который скоро родится, в чем провинился?

УИЛЛ. Это в самом деле похоже на арабскую сказку!

24

Друри-хаус. Граф Саутгемптон и Элси привечают друзей -

Шекспира и Джона Флорио; они обходят замок и

останавливаются у портрета графа Эссекса.

УИЛЛ. Здесь граф Эссекс как будто собственной персоной.

ЭЛСИ. Да, я пугаюсь его изображения больше, чем если бы он

вдруг вошел сюда.

УИЛЛ. Чем ныне граф занят?

ЭЛСИ. Увы! Взаимоотношения королевы и графа Эссекса,

всегда неровные, обострились до крайности.

УИЛЛ. Что такое?

ЭЛСИ. Ее величество гневалась на графа не только за ее

придворных дам (Елизавету Соутвелл, Елизавету Бридж, миссис

Рассел и леди Мэри Говард), с которыми одновременно он

находился в интимных отношениях, но и за то, как он посмеялся

над Уолтером Рали.

ГЕНРИ. В день рождения королевы придворные, по

старинному обычаю, устраивали турнир в честь ее величества.

Поскольку все знали, что Рали, как всегда, появится в мундире

коричневого и оранжевого цвета, опушенном черным барашком,

Эссекс явился на турнир в сопровождении 2000 всадников,

одетых в такой же костюм, и вышло так, будто сэр Уолтер Рали

принадлежит тоже свите графа Эссекса. Конечно, Рали был

оскорблен, а королева разгневана за подобные шутки над одним

из ее любимцев.

ЭЛСИ. Но вскоре между королевой и Эссексом вышла

настоящая ссора. Повод был совершенно ничтожный: назначение

какого-то чиновника в Ирландию, а Эссекс недавно был назначен

обермаршалом Ирландии в то время, когда он претендовал на

должность лорда-адмирала. Возможно, Эссекс был раздосадован

и за нас. Он заявил королеве, что «ее действия так же кривы , как

и ее стан».

ФЛОРИО. Боже!

ГЕНРИ. При этом он бросил на нее презрительный взгляд и

повернулся к ней спиной.

ЭЛСИ. Королева ответила пощечиной и воскликнула:

«Убирайся и повесься!»

ГЕНРИ. Граф Эссекс схватился за шпагу и заявил, что такого

оскорбления он не снес бы даже от Генриха VIII.

ФЛОРИО. Его отправили в Тауэр?

ГЕНРИ. Нет, Эссекс отправился в свой замок и не

показывается при дворе, ожидая первого шага от королевы.

Уилл, радуясь счастью Генри и Элси, не подозревал, что граф

Эссекс вскоре подведет и себя, и их. В портрете графа Эссекса с

его мужественностью и страждущей душой просматривалась его

трагическая судьба.

25

Лондон. Берег Темзы, как в сельской местности. Шекспир и

повзрослевший Уилли Герберт прогуливаются, встретившись

после представления.

УИЛЛ. А скажи, друг мой, как поживает миссис Фиттон?

УИЛЛИ. Расстались было мы, но ваша пьеса свела нас вновь,

озвучив наши чувства и очистив от похоти, терзающей похуже,

чем кабан, - в любви же все чисто, вы правы, - мы встретились на

балу придворном... Увидел я ее среди первейших дам, из тех, кто

вправе выбрать королеву для танца и с нею закружиться,

прекрасна ослепительно, как солнце...

УИЛЛ. Как взглянешь на него, в глазах темно...

УИЛЛИ. И впрямь! У трона средь раскрашенных красавиц и

придворных поседелых я с Молли снова были юны.

УИЛЛ. Еще бы! На загляденье.

УИЛЛИ. И тут приехали актеры и дали представленье по пьесе

вашей «Ромео и Джульетта». Боже! Я не усидел на месте, Молли

тоже, и встретились, влюбленные, как Ромео и Джульетта. Боже!

Боже! Каким вы счастьем одарили нас!

УИЛЛ. И не первый раз?

УИЛЛИ. О, да!

УИЛЛ. И что же? Все это продолжается у трона?

УИЛЛИ. Да! Свиданья редки, но тем они прекрасны. Во

всякий раз, как в сказке или пьесе. В мужском костюме, как

Венера в маскараде, вдруг приезжает, ночь превращая в яркий

день, иль день - в ночь волшебную любви. И снова очарован, как

впервые.

УИЛЛ. Я знаю, милый друг. Как был я очарован ею и чар ее я

не забыл... Пленительна и страстна, как царица Египта

Клеопатра.

УИЛЛИ. Вы любите ее, как прежде?

УИЛЛ. Нет. Я прежнюю, в юности ее, любил, люблю, как

прежде.

УИЛЛИ. Джульетта - ведь она?

УИЛЛ. А ты Ромео? О, будет много и Ромео и Джульетт на

свете! Прекрасное гонимо в этом мире. Боюсь, и вам у трона

несдобровать.

УИЛЛИ. Уилл, мой друг, признаюсь я тебе. Недаром Молли

явилась при дворе и сделалась любимицей королевы. Она знала,

что я приглянусь ее величеству тоже. Теперь в любви ее одно

желанье.

УИЛЛ. Выйти замуж за графа Пэмброка?

УИЛЛИ. Как вы догадались? Да, со смертью отца я граф

Пэмброк. У Мэри Фиттон одна мечта теперь - предстать

графиней Пэмброк.

УИЛЛ. Браво! Прекрасная мечта.

УИЛЛИ. Но для меня все это завтра в прошлом. Что в юности

приманчиво, уже давно не тайна и не счастье. Боюсь, женившись,

я понесу расплату и счастья уж не будет, лишь несчастья и даже

смерть, как у Ромео и Джульетты. Они прекрасны тем, что

любили и умерли столь юны.

УИЛЛ. Придется понести расплату за счастье, за красоту, за

ум, за знатность, за все, мой друг, что в жизни мило. Уж так

устроен мир.

УИЛЛИ. Придется. Я готов. Но это в другой жизни.

УИЛЛ. Графа Пэмброка? Прекрасно, милый!

УИЛЛИ. Ах, с чем я к вам заглянул. Хочу сказать, вы пьесы

пишете одну лучше другой. А сонетов новых нет ли?

УИЛЛ. Нет. Теперь мои сонеты - пьесы. Любовь - недуг;

переболел я ею, с нежданным счастьем, как весенний сон, что в

детстве мне пригрезилось как будто, но в яви, с возвращеньем

юности, когда поэзией овеян мир весь в пространстве и во

времени, до мифов античных и народных, вновь, когда спешил я

в школу и домой, весь в грезах упоительных, до грусти, как день

весенний клонится к закату, и до тоски о смертности людей; умру

и я, меня не станет в мире, - до Страшного суда, что ж это будет?

(Срывается с места.)

УИЛЛИ. Подумаю, когда состарюсь.

УИЛЛ. Графиня Пэмброк озабочена, как некогда графиня

Саутгемптон, тем, что сын ее не думает о женитьбе.

УИЛЛИ. Все ваши сонеты на эту тему у меня есть.

УИЛЛ. А вот новый.

Растратчик милый, расточаешь ты

Свое наследство в буйстве сумасбродном.

Природа нам не дарит красоты,

Но в долг дает - свободная свободным.

Прелестный скряга, ты присвоить рад

То, что дано тебе для передачи.

Несчитанный ты укрываешь клад,

Не становясь от этого богаче.

Ты заключаешь сделки сам с собой,

Себя лишая прибылей богатых.

И в грозный час, назначенный судьбой,

Какой отчет отдашь в своих растратах?

С тобою образ будущих времен,

Невоплощенный, будет погребен.

4

Это точный портрет Уильяма Герберта; сонеты, посвященные

графу Саутгемптону, звучали иначе, при этом поэт достиг

поразительного мастерства.

В отношении отдельных сонетов всегда могут возникать

разные догадки и версии, но когда портрет и ситуация совпадают,

адресат сонета очевиден.

Мы видим Уильяма Герберта в гостиной; он любит светские

беседы, но при этом внимание дам не ускользает, и он всегда

готов броситься вслед за одной из них. Мы слышим голос

Шекспира, как поэт вопрошает с тоской и сожалением:

По совести скажи: кого ты любишь?

Ты знаешь, любят многие тебя.

Но так беспечно молодость ты губишь,

Что ясно всем - живешь ты, не любя.

Свой лютый враг, не зная сожаленья,

Ты разрушаешь тайно день за днем

Великолепный, ждущий обновленья,

К тебе в наследство перешедший дом.

Переменись - и я прощу обиду,

В душе любовь, а не вражду пригрей.

Будь так же нежен, как прекрасен с виду,

И стань к себе щедрее и добрей.

Пусть красота живет не только ныне,

Но повторит себя в любимом сыне.

10

Этот сонет в точности воссоздает ситуацию, в какой Уильям

Герберт оказался и сам по себе, и в отношении поэта, и Мэри

Фиттон, связь с которой, как подводный камень, разбивал все

проекты с его женитьбой.

26

Замок Нонсеч. Граф Эссекс прискакал в сопровождении то ли

шести человек, то ли двухсот; в замке Нонсеч по его приказу

открыли все двери, - по внешности само воплощение

мужественного воина и полководца Эссекс все еще обладал

ореолом фаворита ее величества, - он в запыленном дорожном

костюме вошел в спальню королевы, только что поднявшуюся с

постели, с распущенными волосами, и бросился к ее ногам.

Эссекс не напугал Елизавету, а ошеломил, заставив забиться ее

сердце, как в молодости, и сам повел себя, как влюбленный.

ГРАФ ЭССЕКС. Какое зрелище! Скакал всю ночь, пока

возлюбленная здесь томилась, не зная сна от страсти и тревоги,

как Геро в ожидании Леандра, переплывающего Геллеспонт.

ЕЛИЗАВЕТА. Откуда взялся ты? Из сновидений? Под утро

страсть особенно сладка. Ты возбудил, как в юности, любовь,

хотя, как дуб могучий, рухнул наземь. Когда же ты успел вдруг

превратиться во воплощенье мужества и силы, лишившись юно-

дерзкой красоты, прелестной тайны счастья и любви, что видят в

женщинах совсем напрасно?

ГРАФ ЭССЕКС. Я слышу радость и волненье неги. Так,

значит, я прощен за свой порыв увидеться с тобой, или погибнуть

в сетях невидимых моих врагов, опутавших со мною и твой

разум?

ЕЛИЗАВЕТА. Ну, встань, иди переоденься. После мы

переговорим наедине, чего ты домогаешься полгода

бездейственных, бесславных, до позора с отрядом сэра Генри

Харрингтона и перемирия с повстанцами. Не знаю, в чем

найдешь ты оправданье.

Королева Елизавета дала Эссексу полуторачасовую

аудиенцию, заставив других прождать в приемной, как бывало

лишь в юные годы графа. Затем Эссекс обедал вместе с

королевой, он говорил один за столом, рассказывал про

Ирландию, будто он покорил страну и народ.

У королевы сэр Роберт Сесиль и Уолтер Рали.

СЭР РОБЕРТ. Ваше величество! Мятеж не подавлен,

английская армия лишилась без генерального сражения трех

четвертей своего состава и на грани катастрофы.

СЭР УОЛТЕР РАЛИ. Ваше величество! Граф Эссекс совершил

противозаконный акт, покинув Ирландию без вашего разрешения

и захватив замок Нонсеч со своими приверженцами.

ЕЛИЗАВЕТА. В самом деле! Он застал меня врасплох.

Посадить Эссекса под комнатный арест.

СЭР РОБЕРТ. Ваше величество! Эссекс не должен находиться

в замке.

ЕЛИЗАВЕТА. Посадить Эссекса под домашний арест. Пусть

дожидается разбирательства и суда.

27

Квартира Шекспира. Поэт за столом при свечах. Он пишет. А

на ковре, который висит у стены, как занавес, мы видим Уильяма

Герберта при дворе с двумя ликами женщин - королевы и

смуглой леди, одетых под стать, строго и пышно, и слышим

голос Шекспира:

Не обручен ты с музою моей.

И часто снисходителен твой суд,

Когда тебе поэты наших дней

Красноречиво посвящают труд.

Твой ум изящен, как твои черты,

Гораздо тоньше всех моих похвал.

И поневоле строчек ищешь ты

Новее тех, что я тебе писал.

Я уступить соперникам готов.

Но после риторических потуг

Яснее станет правда этих слов,

Что пишет просто говорящий друг.

Бескровным краска яркая нужна,

Твоя же кровь и без того красна.

82

Между тем становится ясно, что Шекспир продолжал по-

прежнему любить Мэри Фиттон, есть немало сонетов,

написанных впоследствии, возможно, наблюдая издали или

предугадывая ее отношения с Уилли Гербертом. Вспомнив в

ночи о ней, поэт восклицает:

Откуда столько силы ты берешь,

Чтоб властвовать в бессилье надо мной?

Я собственным глазам внушаю ложь,

Клянусь им, что не светел свет дневной.

Так бесконечно обаянье зла,

Уверенность и власть греховных сил,

Что я, прощая черные дела,

Твой грех, как добродетель, полюбил.

Все, что вражду питало бы в другом,

Питает нежность у меня в груди.

Люблю я то, что все клянут кругом,

Но ты меня со всеми не суди.

Особенной любви достоин тот,

Кто недостойной душу отдает.

150

Самое интересное, среди сонетов, которые, как считали,

обращены к другу, а многие оказывались посвященными смуглой

леди, попадаются такого содержания, словно в них поэт

обращается равно и тому, и той.

Ты украшать умеешь свой позор.

Но как в саду незримый червячок

На розах чертит гибельный узор,

Так и тебя пятнает твой порок.

Молва толкует про твои дела,

Догадки щедро прибавляя к ним.

Но похвалой становится хула.

Порок оправдан именем твоим!

В каком великолепнейшем дворце

Соблазнам низким ты даешь приют!

Под маскою прекрасной на лице,

В наряде пышном их не узнают.

Но красоту в пороках не сберечь.

Ржавея, остроту теряет меч.

95

Теперь ясно, этот сонет написан уже в то время, когда при

дворе явились и Мэри Фиттон, и Уильям Герберт, равно

приглянувшиеся королеве Елизавете. Это событие не могло

подлить масла в огонь незабываемых воспоминаний. Поэт

восклицает, как во сне:

Каким питьем из горьких слез Сирен

Отравлен я, какой настойкой яда?

То я страшусь, то взят надеждой в плен,

К богатству близок и лишаюсь клада.

Чем согрешил я в свой счастливый час,

Когда в блаженстве я достиг зенита?

Какой недуг всего меня потряс

Так, что глаза покинули орбиты?

О благодетельная сила зла!

Все лучшее от горя хорошеет,

И та любовь, что сожжена дотла,

Еще пышней цветет и зеленеет.

Так после всех бесчисленных утрат

Я становлюсь богаче во сто крат.

119

В воспоминаниях о возлюбленной и раздумьях о друге, исходя

упреками, столь беспощадными, Шекспир снова и снова обретает

любовь, основу его всеобъемлющего миросозерцания:

О, будь моя любовь - дитя удачи,

Дочь времени, рожденная без прав, -

Судьба могла бы место ей назначить

В своем венке иль в куче сорных трав.

Но нет, мою любовь не создал случай.

Ей не сулит судьбы слепая власть

Быть жалкою рабой благополучий

И жалкой жертвой возмущенья пасть.

Ей не страшны уловки и угрозы

Тех, кто у счастья час берет в наем.

Ее не холит луч, не губят грозы.

Она идет своим большим путем.

И этому ты, временщик, свидетель,

Чья жизнь - порок, а гибель - добродетель.

124

28

Уайтхолл. Королева Елизавета и сэр Роберт Сесиль, в

приемной Уильям Герберт, со смертью отца граф Пэмброк, в

соседней комнате Мэри Фиттон; она в белом платье и

взволнована, как невеста.

ЕЛИЗАВЕТА. Знаю, знаю, молодой граф Пэмброк не

причастен к заговору, но ведет себя при дворе, как граф Эссекс...

Дурной пример заразителен. Кто поручится, что от него

забеременела не одна миссис Фиттон? Выбрать мою любимицу

для вожделений. Старый граф Пэмброк скончался не от этой ли

новости?

СЭР РОБЕРТ. Нет, нет, ваше величество. Другое дело: если бы

его сын пожелал жениться на миссис Фиттон, против его воли.

Связь эта длится довольно продолжительное время и, вероятно,

мешала попыткам старого графа Пэмброка и графини Пэмброк

женить сына...

ЕЛИЗАВЕТА. Стало быть, они могли знать о связи и не

пресекли? Мне нужно разбираться и в то время, когда есть дела

государственной важности... Вы переговорили с графом

Пэмброком?

СЭР РОБЕРТ. Ваше величество, граф Пэмброк берет вину на

себя, но от женитьбы на миссис Фиттон отказывается и весьма

настойчиво.

ЕЛИЗАВЕТА (в гневе). Тем хуже для них. Любовь могла еще

служить оправданием, а здесь, как видно, один разврат!

СЭР РОБЕРТ. Ваше величество, миссис Фиттон клянется, что

любовь связала их и ребенок - плод любви. Она не верит, что

граф Пэмброк не хочет жениться на ней. Это графиня Пэмброк

против женитьбы сына. У нее одна надежда - на ваше величество

и Бога.

ЕЛИЗАВЕТА. Бог ей не поможет. А я с какой стати? Клянусь,

я отправлю обоих в Тауэр!

СЭР РОБЕРТ. Ваше величество, Тауэр переполнен.

ЕЛИЗАВЕТА. Посадить графа Пэмброка в тюрьму Флит. Это

ведь недалеко от его поместья.

СЭР РОБЕРТ. Новых обитателей Тауэра ждет иная участь.

ЕЛИЗАВЕТА. Но граф Эссекс упорно утверждает, что он не

хотел взбунтовать народ. И откуда он взял, что его хотят убить?

СЭР РОБЕРТ. Однако друг обвиняемого Фрэнсис Бэкон,

упоминая события во Франции, дает суду все основания...

ЕЛИЗАВЕТА. Довольно! Дождемся постановления суда.

29

Друри-хаус. В гостиной Джон Флорио и Шекспир, пришедшие

вместе, прямо с театра после представления, навестить графиню

Саутгемптон. Элси все стояла перед зеркалом, заговаривая сама с

собой:

ЭЛСИ. Как уколовшись вдруг шипами роз, бывало, в юности

смеешься, плача, мне плакать хочется и петь до слез, когда и в

горе проступает радость с истомой муки... Генри жив! По

крайней мере, жив. Смертную казнь ему заменили пожизненным

заключением. Поет душа и замирает не дыша, увы, как тот без

головы почив, безгласно шлет проклятья небесам... Таков удел

обманутого счастья?

Элси вышла к гостям, похудевшая и похорошевшая, словно

юность вернулась к ней; глаза ее блестели, как цветы, омытые

росой, румянец на щеках от волнения и ощущения слабости,

близости слез, и все же она улыбнулась, показывая движением

руки, что не нужно слов сочувствия и соболезнования, одно их

появление здесь говорит об их поддержке и утешении, что

оценит и Генри.

В гостиной, где отовсюду выглядывали портреты предков,

висел и портрет Генри, который сохранит его молодым, почти

юным, с высоким лбом и узким лицом, с длинными темными

волосами, свободно спадающими на плечи, в выражении глаз

интерес и сосредоточенность.

В библиотеке висел портрет графа Эссекса, ныне

обезглавленного, казалось, страшно на него взглянуть.

ЭЛСИ. Да, можно подумать, что он предчувствовал свою

судьбу.

УИЛЛ. Мужественность, обреченная на неудачи и гибель?

ФЛОРИО. Таков удел героев.

ЭЛСИ. Нашему герою не везло с детства, с ранней смерти его

отца.

УИЛЛ. Что такое?

ЭЛСИ. Говорили, лорд Эссекс был отравлен, а вдова его

тотчас вышла замуж за Лейстера...

УИЛЛ. Любимца королевы, который устраивал празднества в

честь ее величества в Кенилуорте? Там я ребенком видел

королеву, прекрасную в самом деле, как царица фей. Как! Граф

Эссекс играл роль датского принца Гамлета у трона?

ЭЛСИ. Лейстер уж как хотел жениться на королеве, чтобы

воссесть на троне. Но если Лейстер, не король, всего лишь

фаворит королевы, в кого был влюблен, то только в мать Эссекса.

УИЛЛ. И отравил лорда Эссекса, чтобы жениться на его

вдове?

ЭЛСИ. Они обвенчались тайно от королевы, и та, узнав, была

в гневе.

УИЛЛ. Во всяком случае, юный граф Эссекс был ею замечен,

что предопределило его судьбу. Сама королева заступила место

его матери и довела до гроба? Каково!

ЭЛСИ (отходя в сторону). Нельзя ли было сделать лучше -

разом, чтобы острее чувствовала я боль, вся корчилась, в

беспамятство впадая?

Флорио и Шекспир переглянулись.

ЭЛСИ. Зачем она мне сердце разрубила, одной лишь

половинке жизнь оставив?

Он жив, он жив! Поет душа

И замирает не дыша,

Как тот без головы почив...

Не ладно с рифмой, да, Уилл? Лучше я вам спою из вашей

комедии “Как вам это понравится”.

Под свежею листвою

Кто рад лежать со мною,

Кто с птичьим хором в лад

Слить звонко песни рад, -

К нам просим, к нам просим, к нам просим.

В лесной тени

Враги одни -

Зима, ненастье, осень.

УИЛЛ (подавая реплику из пьесы). Еще, еще, прошу тебя,

еще!

ЭЛСИ. Эта песня наведет на вас меланхолию, мье Жак!

УИЛЛ. Это в точности слова из пьесы.

ФЛОРИО. Графиня не в себе.

ЭЛСИ (рассмеявшись). Не бойтесь. Чтобы не плакать, я пою.

Это лучше, чем кричать. Веселье кончилось. Теперь нас всех

ожидает пост. Мы все сделаемся пуританами и пуританками,

чтобы нас заживо не сожгли на костре. Теперь не будет песен,

только слезы. И слез не будет, их иссушит зной, иль прорастут,

как изморозь зимой... С рифмой опять не ладно, Уилл? Мы к

вашим услугам. Садитесь посредине. Это говорит второй паж.

УИЛЛ. Как нам начинать? - это говорит первый паж. - Сразу?

Не откашливаться, не отплевываться, не жаловаться, что мы

охрипли?.. Без обычных предисловий о скверных голосах?

ЭЛСИ. Конечно, конечно, и будем петь на один голос - как два

цыгана на одной лошади.

УИЛЛ. Хорошо, Элси. Я постараюсь.

Поют Элси и Уилл, в двери заглядывает прислуга с

испуганными глазами.

Влюбленный с милою своей -

Гей-го, гей-го, гей-нонино! -

Среди цветущих шли полей.

Весной, весной, милой брачной порой,

Всюду птичек звон, динь-дон, динь-дон...

Любит весну, кто влюблен!

Во ржи, что так была густа, -

Гей-го, гей-го, гей-нонино! -

Легла прелестная чета.

Весной, весной...

ФЛОРИО. Сладкозвучное горло, вот вам слово рыцаря!

ЭЛСИ. Это реплика из другой комедии, сударь.

На ее глазах после, казалось, самой беззаботной веселости,

показались слезы.

ФЛОРИО. Из какой же?

ЭЛСИ. Вы сами знаете, из какой. Из очень веселой комедии, в

которой поют очень грустные песенки, «Двенадцатая ночь, или

что угодно». (Уходя в сторону.)

Где ты, милый мой, блуждаешь,

Что ты друга не встречаешь

И не вторишь песне в лад?

Брось напрасные скитанья,

Все пути ведут к свиданью, -

Это знает стар и млад.

Элси исчезает за шелковым ковром, нависающим у стены, как

занавес, продолжая петь:

Нам любовь на миг дается.

Тот, кто весел, пусть смеется:

Счастье тает, словно снег.

Можно ль будущее взвесить?

Ну, целуй - и раз, и десять:

Мы ведь молоды не век.

Элси возвращается, точно опомнившись, чтобы попрощаться с

гостями.

ЭЛСИ. Виола - это я, Уилл? А кто герцог, ясно без слов.

Только я думаю, в Иллирии нет тюрем. Вы слышали, многие не

верят, голову Эссекса взяла у палача королева. Вот уж не думала,

что она ведьма.

30

Уайтхолл. Королева Елизавета входит в комнату, жестом

приглашая следовать за нею посла Генриха IV герцога Бирона,

того самого, именем которого воспользовался Шекспир в

комедии «Бесплодные усилия любви». Его-то мы видим в роли

Бирона.

ЕЛИЗАВЕТА. Коли мы заговорили о человеке, которого и вы

знали в его лучшие годы, я не могу перебороть в себе искушения

показать его вам.

БИРОН. Ваше величество, мы говорили о графе Эссексе,

который был обезглавлен...

ЕЛИЗАВЕТА. Да, о нем. Удивительное дело. У нас есть пьеса,

в которой обыгрывается история о посещении французской

принцессой двора Генриха Наваррского, так вот в ней

присутствуете и вы под собственным именем Бирона. Это

комедия Шекспира; она была сыграна впервые на свадьбе графа

Эссекса. Ваше имя хорошо известно в Англии.

Между тем Елизавета вынула из шкафчика череп и с

насмешливой улыбкой показала его Бирону.

БИРОН (вздрагивая). Графа Эссекса?

ЕЛИЗАВЕТА. Увы! Вся моя веселость улетучилась, как

весенний сон.

31

Берег Темзы, как в сельской местности, с видами Лондона и

окрестных далей в летний день...Шекспир и граф Пэмброк,

встретившись после представления, прогуливаются в стороне от

публики как на земле, так и проезжающей на лодках.

УИЛЛ. Интерес к истории Гамлета, возможно, из-за судьбы

графа Эссекса, возбудился настолько, что старая пьеса была не

только сыграна, но и издана под заглавием «Книга, озаглавленная

Мщение Гамлета, принца Датского, как она была недавно играна

труппою лорда-камергера».

УИЛЛИ. Она у меня есть.

УИЛЛ. Это не моя пьеса. За нее, как за «датскую пьесу»,

получил у нас 20 шиллингов Четл.

УИЛЛИ. Как! Тот самый Четл обошел вас?

УИЛЛ. Сэр Джон Фальстаф ради таких денег способен еще не

на такие подвиги. Но кто кого обошел? Во всяком случае, Четл со

своей неуклюжей, как его повадки толстяка, ретушевкой подвиг

меня на решительную переработку старой пьесы, с полным

обновлением текста.

УИЛЛИ. Это как с «Ромео и Джульетта»?

УИЛЛ. Да. Только Гамлет у меня не юноша, не студент лет 19,

ему 30 лет, зрелый муж, которому давно пора взойти на трон...

УИЛЛИ. Зачем же это вам понадобилось?

УИЛЛ. Несчастья юноши лишь трогают, а мне уже не до

шуток. Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою веселость и

привычку к занятьям. Мне так не по себе, что этот цветник

мироздания, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот

необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью,

этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой,

на мой взгляд - просто-напросто скопленье вонючих и вредных

паров.

УИЛЛИ (рассмеявшись). Да, паров чумы.

УИЛЛ. Какое чудо природы человек! Как благороден разумом!

С какими безграничными способностями! Как точен и

поразителен по складу и движеньям! В поступках как близок к

ангелу! В воззреньях как близок к богу! Краса вселенной! Венец

всего живущего! (С горькой усмешкой.) А что мне эта

квинтэссенция праха?

УИЛЛИ. Ах, что с вами?

УИЛЛ. Я же сказал. Впрочем, это Гамлет говорит о перемене в

его умонастроении. Как поживаешь, мой друг? Я слышал, вам

пришлось провести месяц в тюрьме Флит. Хорошо еще, не в

Тауэре.

УИЛЛИ. Я понимаю смысл вашего замечания. Но разве вы

обрадовались бы, если бы я женился на Мэри Фиттон?

УИЛЛ. И да, и нет. Как она? Я слышал, после рождения сына

она была больна.

Шекспир остановился у развилки дороги с намерением

раскланяться.

УИЛЛИ. Кажется, все хорошо.

Граф Пэмброк раскланивается с легким сердцем.

УИЛЛ (оставшись один). Любовь - недуг. Так думал я. Когда

же она беспредельна, это поэзия, солнце любви!

Мы видим Мэри Фиттон в юности в Тичфилде и при дворе в

кругу королевы, придворных дам и вельмож и снова ее в юности

и слышим голос Шекспира:

Ни собственный мой страх, ни вещий взор

Миров, что о грядущем грезят сонно,

Не знают, до каких дана мне пор

Любовь, чья смерть казалась предрешенной.

Свое затмение смертная луна

Пережила назло пророкам лживым.

Надежда вновь на трон возведена,

И долгий мир сулит расцвет оливам.

Разлукой смерть не угрожает нам.

Пусть я умру, но я в стихах воскресну.

Слепая смерть грозит лишь племенам,

Еще не просветленным, бессловесным.

В моих стихах и ты переживешь

Венцы тиранов и гербы вельмож.

107

Исследователи, путаясь, пытаются этот сонет связать с

болезнью королевы или с заговором графа Эссекса, когда здесь

совершенно ясно поэт обращается к Мэри Фиттон, обещая ей

бессмертие в его стихах, вступаясь за нее против произвола

королевы и графа Пэмброка.

2007 г.