Глава I

Старый, но испытанный бурями корабль «Гламорган-Кэстл» с распущенными по обеим сторонам лиселями шел пассатом по пути в Индию. Пассажиры расположились на деке, под защитой навеса от палящих солнечных лучей, обдававших палубу таким жгучим жаром, что даже индусы, привычные к этой раскаленной атмосфере, изнемогали от жары. Все каюты были заняты. Тут были и генералы, и судьи, и офицеры всех рангов, были замужние дамы, возвращавшиеся к своим мужьям, и отданные на их попечение молодые девушки. Но не многие из пассажиров обращали на себя внимание. В числе таких был полковник Росс со своей дочерью, красавицей Виолеттой. Был майор Молони со своей хорошенькой полненькой женой, на которой он недавно женился, и еще капитан Хоксфорд, возвращавшийся в полк, – красивый мужчина, но не симпатичный, холодный и сдержанный или, быть может, казавшийся таковым от резких очертаний его сжатых губ и больших серых глаз.

Капитан корабля, мистер Лайфорд, представлял собой тип настоящего моряка. Он был внимателен и любезен с пассажирами и держал в порядке свою команду. Если все было исправно, лицо его принимало выражение спокойствия и невозмутимости; но оно оживлялось мгновенно, и его чистый, звонкий голос, раздававшийся при команде, свидетельствовал о том, что у него не было недостатка в мужестве и решимости.

Ему часто приходилось брать на себя роль миротворца, потому что дамы нередко затевали между собой ссоры, и, как признавался шкипер, труднее всего было их уладить, в особенности когда в дело вмешивалась ревность. Супруга бригадира Боманджоя сердилась, например, на то, что ей не оказывали того же внимания, что госпоже Лексикон, супруге судьи. В свою очередь, мисс Марта Пеликан, совершавшая уже вторичную свою поездку на Восток, жаловалась на равнодушие к ней офицеров, постоянно увивавшихся подле этой простушки мисс Приттиман, у которой ничего ровно не было такого, что заслуживало бы внимания, кроме румяных щек и голубых глазок.

Но он не решался, однако, вмешиваться в тех случаях, когда затевалась ссора между мужем и женой, зная очень хорошо, что вмешательство третьего лица может еще больше испортить дело. В особенности же избегал он какого-либо вмешательства в нескончаемые истории майора Молони с его супругой, в сущности только забавные, потому что толстенькая миссис Молони добивалась, по-видимому, того, чтобы совсем прибрать к рукам своего повелителя, на что майор, при всем своем добродушии, не поддавался. Всякие ссоры между командой капитан быстро улаживал и водворял тишину и мир.

На корабле было несколько очень хорошеньких девушек, и между ними мисс Виолетта Росс единодушно признавалась самой красивой. Она была молода и нежна, как лилия, с голубыми глазами и каштановыми волосами. Но не одной красотой она обращала на себя внимание: ее мягкий характер и ум также доставили ей большое уважение среди пассажиров. Капитан Хоксфорд отличался, по-видимому, равнодушием к женским прелестям – по крайней мере, относительно своих соотечественниц; но все-таки Виолетте Росс оказывал большее внимание, нежели другим.

Но был еще один пассажир на корабле, о котором мы скажем несколько слов. Одет он был в матросское платье, но по его изящным манерам, открытому, смелому взгляду, мягкому голосу видно было, что это не простой матрос. Он был еще очень юн, не более как лет восемнадцати-девятнадцати от роду, и, несмотря на простое платье, находился между пассажирами, не встречая на то никакого препятствия со стороны капитана, а с офицерами на корабле обходился по-товарищески. На хинди он объяснялся свободно, а с ласкарами, индийскими матросами, говорил на их языке; вместе с тем видно было, что ему хорошо были известны индийские нравы и обычаи. Горячее южное солнце закалило его лицо и придало ему вид местного уроженца. Капитан мог сообщить относительно него только то, что его звали Реджинальд Гамертон, что он приехал вместе с ним из Индии во время последней поездки и что во время шторма он выказал большое мужество и знание морской службы. Судя по его смуглой наружности, по правильным чертам лица и по блестящим глазам, многие думали, что в жилах его течет индусская кровь; другие намекали на то, что он сын резидента при дворе какого-то туземного принца и что будто мать его – дочь раджи. По-английски он говорил в совершенстве, был хорошо образован и отличался манерами молодого человека, привыкшего к лучшему обществу. Он свободно со всеми разговаривал, но относительно себя был чрезвычайно молчалив, никогда не обронив ни малейшего намека о своей прежней жизни или о своих перспективах. При всем том, казалось, он вполне доверчиво смотрел в будущее.

Его окружала какая-то таинственность, придававшая ему еще больший интерес, в особенности среди прекрасной половины пассажиров. Любезность и внимательность его были одинаковы ко всем дамам, однако можно было заметить, что с Виолеттой Росс он разговаривал чаще, чем с другими. Да и ее глаза разгорались при его приближении, и она охотнее слушала его, нежели замечания, которые делал ей пошленький капитан Хоксфорд, видимо, смотревший на молодого Гамертона с завистью и при всяком удобном случае обращавшийся с ним презрительно и высокомерно. Полковник Росс нисколько не препятствовал Гамертону оказывать знаки внимания Виолетте и сам обходился с ним любезно.

Третий офицер корабельной команды заболел, и место его занял молодой Гамертон, как его обыкновенно звали. Глаза Виолетты постоянно следили за ним, когда он ходил по юту, и нежный румянец играл на ее щеках каждый раз, когда он приближался к ней и наклонялся, чтобы сказать ей что-нибудь.

Капитан Хоксфорд с трудом сдерживал в себе ревность и делал свои замечания так громко, что они доходили до слуха Реджинальда.

– Так как, по-видимому, этот молодой человек, – говорил он, – хочет заработать на свой проезд, то ему не следовало бы столь фамильярно обращаться с теми, кто выше его по своему рангу и положению. Я удивляюсь, как это капитан Лайфорд позволяет ему обедать в каюте, в то время как он должен сидеть вместе с другими младшими офицерами.

Если слова эти и доходили до слуха Реджинальда, то он все-таки не обращал никакого внимания на замечания капитана Хоксфорда и держал себя так же свободно, как в самом начале.

Однажды, когда молодой Гамертон находился по служебным делам на носу корабля, капитан Хоксфорд подсел к Виолетте и старался, насколько мог, быть с ней любезным. Она слушала его, но ни малейшая улыбка не мелькнула на ее лице, и она отвечала ему односложно. Наконец полковник Росс подошел к ней; она вскочила с места и взяла отца под руку, сказав, что ей хотелось бы пройтись немного. Капитану Хоксфорду было крайне неприятно, но он не решился сопровождать ее. Вскоре Реджинальд вернулся, как раз в то время, когда гонг ударил к обеду. Виолетта шепнула ему несколько слов, когда они спускались вниз, и он с необычной для него поспешностью последовал за ней, а когда пассажиры заняли свои места за столом, он опустился в кресло подле Виолетты, а с другой стороны поместился ее отец. Капитан Хоксфорд, возвратившись из своей каюты, увидел, что место, на которое он рассчитывал, уже занято, и, сердито нахмурив брови, отправился на другой конец стола. Большая часть пассажиров уже собралась к обеду, как кто-то заметил, что кресла майора Молони и его супруги не заняты.

– Отчего это их нет? – спросил бригадир Боманджой.

– Да у них опять какая-то передряга, – ответила мисс Пеликан.

В это самое время раздался голос молодой дамы, и слышно было, как майор ее уговаривал. Тучи, однако, рассеялись, и интересная пара заняла наконец свое место за столом.

– Пожалуйте, господа; пора приступить к обеду, а то все простынет, – заметил капитан и, прочитав молитву, собирался уже разрезать жареную баранину, плававшую в своем соку.

Вдруг со стороны майора раздался дикий крик и возглас:

– Что с тобой, моя милая! Что ты делаешь!

Прежде чем он успел это проговорить, баранина наклонилась вперед и скатилась на колени миссис Молони; картофель и рис посыпались ей под ноги, а подливка разбрызгалась во все стороны.

– О, что со мною делается! – вскрикнула маленькая леди, дрожа и взвизгивая от ужаса.

Капитан Лайфорд, удерживая душивший его смех, со всевозможной любезностью подал руку молодой леди, поднял ее с места, чтобы передать ее майору, который подскочил в ужасе, не зная, что случилось с его женой: не свернула ли она себе шею или не наткнулась ли на мясной нож и вилку.

– Вот видишь, моя милая, – тебя зашибло до смерти! – вскрикнул майор и пристально стал всматриваться в свою жену.

Общий смех раздавался со всех сторон; так что майор, не расслышав ответа своей супруги, взял ее на руки и отнес наверх в свою каюту, чтобы она могла переменить платье, залитое соусом.

Из разговора майора, вскоре возвратившегося к обеду, оказалось, что в то время как она для чего-то толкнула его ногой, корабль покачнулся, она потеряла равновесие, и с ней случилась эта катастрофа.

– И пусть это будет ей уроком наперед, – сказал он, подмигивая, но без надежды на то, что она им воспользуется.

– Поздравляю тебя, моя милая, что это не с тобой случилось, – заметил при этом бригадир своей дражайшей половине.

– Я никогда не даю пинков моему мужу, – ответила она.

Желая пощадить чувства миссис Молони, разговор перешел на другую тему. Наконец она появилась, значительно обескураженная, и скромно села подле мужа. Обед продолжался обычным порядком.

Прошло несколько дней после этого события. Корабль шел все по ветру, делая восемь или девять узлов в час, при довольно сильном волнении. Несколько молодых людей взобрались было на реи и, по примеру матросов, стали играть в прыжки. Один из молодых людей, красивый и статный юноша, отправлявшийся к родителям в Индию, где ему готово было место, сорвался с реи и полетел в пенящиеся волны.

– Человек упал за борт! – раздался крик.

Капитан Лайфорд мгновенно взбежал наверх, отдавая приказание убрать паруса и уменьшить ход корабля, чтобы можно было спустить лодку. Молодой человек умел плавать, но, упав неожиданно в пенящееся море, он потерял присутствие духа, и сомнительно было, чтобы он мог удержаться на воде. Ему бросили две скамейки и клетку для кур, но уже тогда, когда он был позади корабля. Реджинальд, услышав крик, взбежал наверх и, не теряя ни минуты, не сняв даже шляпы, спустился к воде и поплыл к почти утопающему юноше. Вечерело, и наступал уже ночной сумрак. Сильное возбуждение овладело всеми на корабле.

Их вскоре потеряли из виду при той быстроте, с которой шел корабль, потому что, хотя команда и была хорошо дисциплинирована, все-таки нельзя было рассчитывать подтянуть паруса с такой же быстротой, как это делается на военном корабле.

Мнения разделились. Некоторые считали их погибшими, говоря, что самый лучший пловец не может продержаться в таком море.

Капитан Хоксфорд был того же мнения и выказывал сожаление об их участи, притворно соболезнуя о том. Наконец паруса были подобраны, ход корабля уменьшен и спущена лодка со старшим офицером и командой волонтеров. Лодка помчалась по направлению, в котором видели в последний раз пловцов, среди все более сгущавшегося мрака и окружавшего ее пенящегося моря, и быстро скрылась из виду. Сильная тревога овладела всеми; даже капитан с трудом скрывал свое волнение. Молодой Гамертон возбуждал всеобщий интерес, и даже суровый старый бригадир объявил, что он готов отдать всю свою добычу, которую он заграбастал при взятии Мультана, чтобы только спасти молодого человека, и те, кто хорошо знал старого солдата, могли судить о том, насколько сильно возбуждены были его чувства, чтобы внушить ему эти слова. Бедная Виолетта! Отец не мог не заметить ее волнения, но он полагал, что она разделяла те же чувства, что и всякий другой при виде той опасности, которой подвергал себя молодой Гамертон.

Мгновения казались минутами, минуты – часами, и все на корабле с напряженным нетерпением ждали возвращения лодки. Наконец капитан стал тревожиться и за посланную им команду, и за пловцов.

– Не шуметь на баке! – крикнул он. – Не видит ли кто лодки?

Ответа не было. Корабль шел уже медленнее. Ветер завывал в снастях, и волны лизали бока его в то время, как он тихо выгребался вперед.

– Мистер Тайминс, зажгите синий огонь! – крикнул капитан боцману, у которого все было уже наготове.

Загорелся яркий огонь, зловещим светом осветивший мачты и снасти и толпу зрителей, придавая им какой-то мертвенный вид.

Полковник Росс, позабыв на мгновение эффект, производимый обыкновенно светом, подумал, что дочери его делается дурно. Но ее дрожащий голос успокоил его.

– Я очень рада, что вижу этот сигнал, – заметила она. – Это даст им наверно возможность отыскать дорогу к кораблю.

– Я надеюсь, – сказал полковник, – что они доставят нашего молодого друга и юношу, для спасения которого он так мужественно жертвует своей жизнью; но в такой темноте нелегко будет найти их, разве у них хватит настолько сил, чтобы криком дать о себе знать.

– Они вернутся! Они вернутся! – вскрикнула Виолетта. – О, отец, это ужасно!

Время шло. Зажгли еще несколько синих огней.

Наконец какой то матрос вскрикнул: «Вон она! Вон она!» – и другие также объявили, что видят лодку. Раздался радостный крик, к которому присоединилось большинство находившихся на палубе. Капитан приказал молчать. Теперь он сам заметил медленно подплывающую лодку, подбрасываемую волнами. Наступила страшная минута ожидания, пока лодка подойдет к борту корабля, потому что с такого расстояния нельзя было рассмотреть – кто сидит в ней.

– Что, нашли их? – спросил капитан, не будучи в силах скрывать своего беспокойства.

Ответа не было. Вероятно, шум моря заглушал его голос. Лодка подплывала все ближе и ближе, и все с нетерпением ждали того момента, когда можно будет слышать голоса из лодки. Вот она уже у борта корабля. Весла брошены. Рулевой схватился за перекинутый ему конец веревки. Озабоченные лица пристально устремились по направлению лодки, высматривая – спасены ли молодые люди.

– Все благополучно, они здесь! – раздался наконец голос из лодки.

– Спасены, спасены! – пронеслось по палубе.

Даже самые невозмутимые из пассажиров пожимали друг другу руки и выражали свое удовольствие; многие женщины рыдали. Когда Реджинальда подняли наверх, Виолетта бросилась вперед, сопровождаемая отцом. Хотя Реджинальд выбился из сил, но мог держаться на ногах, опираясь на плечо честного Дика Суддичума, матроса, отправившегося на лодке и помогавшего Реджинальду.

Следует сказать несколько слов о Дике. Это был образец чудесного матроса, широкоплечий, обросший густой бородой. Он сел на корабль вместе с Реджинальдом, и, судя по той стремительности, с которой он вскочил в лодку, отплывавшую на выручку молодого человека, видно было, что привязанность его к нему была не из заурядных.

Виолетта подошла к Реджинальду и остановилась, так как он был уже окружен толпой офицеров и пассажиров, спешивших пожать ему руку и похвалить за выказанную им неустрашимость.

Реджинальд увидел ее и хотел было броситься вперед, как она, едва успев поздравить его, побледнела, и отец ее успел вовремя подойти, чтобы удержать ее от падения: до того была она подавлена овладевшим его волнением. Затем полковник Росс, сердечно похвалив Реджинальда за смелый и благородный поступок, отвел свою дочь в каюту.

– Хотя, – заметил полковник, – я очень рад, что молодой человек спасся, тем не менее я имею основание сожалеть о нашей встрече с ним, поскольку ты позволяешь себе так сильно восхищаться его мужеством и его личными качествами, что чувство это овладевает твоим сердцем. Будь впредь осторожна. Нам ничего не известно относительно его положения и происхождения, и, несмотря на всю привлекательность его манер, весьма возможно, что он какой-нибудь простой искатель приключений, хотя, быть может, я и ошибаюсь, так оскорбительно думая о нем. Теперь ляг и отдохни, потому что, я думаю, тебе лучше было бы не выходить к чаю.

Виолетта обещала поступать так, как советовал ей отец. Но раньше чем лечь в постель, она стала на колени и излила свою благодарственную молитву за спасение жизни Реджинальда.

Между тем Реджинальда, вокруг которого сыпались любезности и поздравления, доктор проводил до его койки.

– Пойдемте, пойдемте, господин Гамертон, – сказал доктор. – Я осмотрел юного Андруса, теперь я должен осмотреть и вас. Вам может казаться, что вы выкованы из железа, но человеческий организм не может безнаказанно выдержать такое напряжение, какое вы испытали, и вы неминуемо попадете завтра в список больных, если не примете необходимых предосторожностей.

Чувство необыкновенной слабости указывало Реджинальду на то, что доктор был прав, и, следуя докторскому совету, он отправился в каюту, чтобы избежать дальнейших комплиментов, которые, как он чувствовал, готовились со стороны дам. Единственный человек, не сказавший ему ни слова, был капитан Хоксфорд, который отвернулся от него, увидев, что он спасен, и прошептал вслед ему выражение своей величайшей ненависти:

– Теперь, – сказал капитан, – она еще более будет думать о нем. О, если бы он попал к рыбам!

Благодаря заботам доктора Реджинальд совершенно оправился на следующее утро. Едва только он вышел наверх, к нему подошел молодой Андрус и с сердечной признательностью выразил свою благодарность за спасение его жизни.

– Если бы не вы, то я бы недолго продержался на воде. И мое сердечное желание – служить вам всю мою жизнь, и я надеюсь, что мне представится к тому случай! – воскликнул он.

– Я, – сказал Реджинальд, – сделал для вас то, что сделал бы для всякого другого человека. Но вместе с тем я очень рад приобрести вашу дружбу.

Реджинальд, следует сознаться, с необычным нетерпением ждал появления Виолетты, еще не выходившей наверх, с трудом выслушивая комплименты других дам и не будучи в силах давать достаточно ясные ответы на многочисленные вопросы, предлагаемые ему по поводу его «мужественного подвига», как называли помощь, оказанную им молодому человеку. Однако же он постарался, насколько мог, объяснить, как удалось ему добраться до Андруса и дотащить его до куриной клетки, подле которой он крепко держал его, пока не приплыла лодка.

– Да, – присовокупил он, – трудно было, но я ни на минуту не оставлял надежды. Более всего боялся я, что он выбьется из сил, хотя чувствовал, что могу продержаться с ним до утра. Я также уверен был в том, что капитан не уедет до тех пор, пока не разыщет нас утром.

Наконец Виолетта вышла наверх. На щеках ее заиграл румянец, когда она протянула руку, чтобы приветствовать Реджинальда. Однако же она сказала немного, но взгляд ее был красноречивее всяких слов. Отец был вместе с ней и, воспользовавшись первым удобным случаем, отвел ее на другой конец палубы, где находились дамы. Совершенно естественно, что молодой человек служил предметом разговоров, и Виолетта с удовольствием слушала, как вокруг раздавались похвалы в его адрес. Несмотря на то что Реджинальд весьма нравился полковнику Россу, он все-таки не мог не сожалеть о том, что Виолетта встретила его. Он не мог не признавать достоинств его внешности и манер, но ему совершенно естественно не нравилась мысль о том, чтобы дочь его могла выйти замуж за человека, о происхождении и состоянии которого он ничего не знает, и он решил прервать всякие сношения с молодым иностранцем, как только они приедут в Калькутту.

Во время остальной дороги Реджинальд пользовался всяким случаем, чтобы поговорить с Виолеттой; несмотря на то что полковник старался, чтобы они как можно реже оставались наедине, им удавалось объясняться, и накануне того дня, когда корабль должен был прибыть в Калькутту, Реджинальд признался Виолетте, что он любит ее больше своей жизни, и хотя он сказал ей, что рождение его окружено тайной, однако выразил надежду на то, что вскоре ему удастся раскрыть эту тайну, и тогда он будет иметь возможность предложить ей свою руку.

– Если мне это удастся, – сказал он, – на что я имею полную надежду, тогда отец ваш не будет иметь никакой причины отказать мне. Пока я ничего больше не могу сказать вам. Но вы, дорогая Виолетта, я думаю, можете положиться на мою совесть, не правда ли? – И он взял ее за руку.

– Я вполне верю вам, – ответила Виолетта. – Я знаю, что мой отец искренно расположен к вам, но только в настоящее время он не согласился бы на наш союз, так как ему кажется, что это не принесло бы мне счастья.

На следующий день «Гламорган-Кэстл» бросил якорь в Гугли. Вскоре после этого показался военный корабль и остановился недалеко от «Гламорган-Кэстла». От военного корабля отплыла лодка; в это время Реджинальд подошел к полковнику Россу и его дочери.

– Я должен проститься с вами, – сказал он. – Но я надеюсь, что вы позволите мне побывать у вас в Калькутте.

Полковник колебался отвечать.

– Никак не могу сказать вам, куда призовут меня мои обязанности; но вы можете быть уверены, господин Гамертон, что я не забуду вас, – ответил он наконец уклончиво. – Прощайте, я вижу, что вас ожидает лодка.

Виолетта, стесненная таким обхождением отца, ограничилась очень немногими словами, но ее взгляд наполнил сердце Реджинальда радостью. Попрощавшись торопливо с остальными пассажирами, он направился к трапу; проходя мимо капитана Хоксфорда, он поклонился, но капитан бросил на него высокомерный и озлобленный взгляд, даже не ответив на его поклон.

Виолетта следила за кораблем, пока он плыл по реке, и заметила, как Реджинальд, пожав руки офицерам, встал на корме, устремив свой взор на «Гламорган-Кэстл».

 

Глава II

Выяснив, где остановился полковник Росс и его дочь, Реджинальд шел по широким улицам «города дворцов», чтобы нанести им визит. Навстречу ему попался офицер, который, пристально посмотрев на него, воскликнул:

– Любезнейший друг, как я рад, что вижу вас! Ну что, я могу поздравить вас с успехом?

– Как вам сказать, – ответил Реджинальд, – мне кажется, что я напал на верный след. Но предстоит еще немало всяких препятствий. Как я рад, что встретил вас здесь, а то я думал, что вы где-нибудь далеко отсюда – в Пегу или в Дели. Вы свободны, любезнейший Бернетт, или не можете ли получить отпуск? Если бы вы могли сопровождать меня, то оказали бы мне великую помощь.

– Как вы удачно попали: я только что получил шестимесячный отпуск и собирался уехать на охоту вместе с Ноксом и Джонсом. Но уж пусть они извинят меня – я к вашим услугам, – ответил капитан Бернетт.

– О, спасибо, спасибо, дорогой друг! – воскликнул Реджинальд. – Ваши опытность и знание людей устранят множество препятствий, предстоящих мне, и я с радостью принимаю ваше дружеское предложение, хотя с моей стороны слишком эгоистично пользоваться вашей любезностью и лишать вас удовольствий охоты.

– О, не беспокойтесь об этом, Реджинальд, – ответил капитан Бернетт. – Когда мы отправимся с вами в путь, то дорогой можем еще поохотиться. Я ведь люблю соединять приятное с полезным. А теперь пойдемте ко мне. Я вам покажу мой новый охотничий прибор, и мы вместе пообедаем.

– Я скоро буду у вас. Но сперва мне нужно сделать визит знакомым, с которыми мы вместе приехали на корабле, и если только меня не задержат, то мы скоро увидимся.

– Вы там можете как-нибудь отделаться, а я жду вас непременно к обеду, – сказал капитан Бернетт.

– Признаться, я охотнее обедал бы у них, если только они меня пригласят, – ответил Реджинальд. – Вы извинили бы меня, если бы знали мои обстоятельства.

– Не замешана ли тут хорошенькая женщина? – спросил капитан Бернетт. – Да уж вы не отговаривайтесь – я в этом уверен. Смотрите, Реджинальд, не запутайтесь! Молодые люди легко попадаются, а потом раскаиваются. Слушайте: я советую оставить вашим знакомым визитную карточку с надписью, что вы уезжаете внутрь страны – и дело будет в шляпе. А тем временем, пока вы вернетесь, она успеет выйти замуж.

– О, я уверен, что этого не случится, – воскликнул Реджинальд. – Она совсем не похожа на других девушек.

– Знаем, знаем. Послушайтесь моего совета на этот счет, как вы готовы принять мой совет в других случаях; этим вы сохраните за собой свободу действий, – серьезным тоном заметил капитан Бернетт. – Однако поступайте как знаете.

Попрощавшись со своим приятелем, Реджинальд поспешил вперед, в надежде застать Виолетту одну. Смуглый швейцар, весь в белом, с чалмой на голове, отпер двери и спросил его фамилию.

– Сагиба нет дома, – сказал швейцар, – а мисс Росс никого не принимает.

– Вот моя карточка и скажите, что я жду, – ответил Реджинальд.

Швейцар внимательно прочитал карточку и передал ее другому слуге. Слуга как-то особенно взглянул на него, исполняя приказание. Прошло несколько минут, и когда тот вернулся, то подал Реджинальду записку, написанную рукой Виолетты. Он не решился распечатать письмо в присутствии прислуги, но как только вышел из дому, с жадностью пробежал несколько написанных ему строк.

Записка была следующего содержания:

«Мой отец положительно запретил мне видеться с вами. Он надеется, что время изгладит вас из моей памяти. Но это невозможно. Надейтесь на меня так же, как я надеюсь на вас.

Ваша Виолетта».

Письмо это, разумеется, сильно обескуражило его, но он все-таки верил в женское постоянство и не отчаивался, потому что, насколько он знал полковника Росса, он был уверен в том, что тот не прибегнет к резким мерам, чтобы заставить свою дочь поступить против ее чувств. А все-таки ему было досадно. Но пока он добрался до квартиры своего приятеля, мрачное настроение духа несколько рассеялось. Он придумал сказать капитану Бернетту, что не застал дома полковника Росса, и капитан воздержался от дальнейших расспросов.

Капитан его развлек, показывая ему всевозможные принадлежности, которые он накупил себе для предстоящей охоты.

– Примите от меня это ружье, Реджинальд, – сказал капитан, подавая ему превосходное оружие, – и эту пару пистолетов. Можете быть уверены, что они никогда не дадут осечки, если только держать их в исправности. И я вам дам совет: заряжайте всегда сами и никогда не доверяйтесь прислуге. Я всегда так поступаю, а то за небрежность можно поплатиться жизнью.

На следующий день оба приятеля, сопровождаемые Диком Суддичумом и четырьмя слугами из туземцев, отправились по дороге на северо-запад. Им предстояло проплыть довольно большое расстояние вдоль по Гангу на буджере – бенгальской лодке для катанья. Несмотря на грубую работу, буджера легко скользила по воде, подгоняемая попутным ветерком. Внутри она вымощена бамбуком; на корме устроена, также из бамбука, будка, служившая каютой и складом багажа. На носу сложено из кирпича нечто вроде двух печек, наподобие тех, в которых выжигают известь, с небольшими углублениями внутри для углей: в этих печках варилось кушанье. Над каютой устроен помост, поддерживаемый ровными стволами бамбуков. Здесь расположились лодочники, управляющие лодкой стоя или сидя. Длинный бамбуковый шест с прикрепленной к нему круглой доской служил вместо руля; весла, также из бамбука, с круглыми лопатками. На толстой бамбуковой же мачте прикреплены, из грубой и редкой ткани, два паруса – верхний и нижний. И, несмотря на это незатейливое устройство буджеры, путешественники устроились весьма удобно. К лодке был привязан челн, в котором они делали поездки по ту сторону реки или же подымались по какому-нибудь притоку в то время, как дул противный ветер и буджера пробиралась вдоль берега.

Бернетт, как охотник, всегда имел при себе ружье и возвращался обыкновенно с обильной добычей. Однажды Бернетт был не совсем здоров, и Реджинальд отправился один осмотреть недалеко вверх по Гангу интересные развалины; челном управляли двое гребцов. Отплыв немного, он заметил, что не взял с собой ни ружья, ни пистолетов, но ему казалось, что не стоило за ними возвращаться. Когда они были еще недалеко от берега, один из гребцов вскрикнул:

– Смотри, смотри, сагиб! Вон тигр!

Реджинальд взглянул по направлению, куда указывал гребец, и увидел не тигра, а громадную пантеру. Шагах в ста от пантеры бежал изо всех сил, подпрыгивая и подскакивая, туземец, направляясь к реке, а за ним пантера, преследовавшая свою добычу. Реджинальд приказал грести к берегу, в надежде спасти несчастную жертву от челюстей пантеры. Едва только стали они подплывать к берегу, как туземец прыгнул в воду по самую шею. Но он, видимо, выбился из сил и не мог доплыть до челна, хотя умоляющими жестами просил сагиба спасти его.

Вдруг на поверхности воды показалась черная пасть огромного крокодила, и, к ужасу Реджинальда, страшное пресмыкающееся направлялось к выбившемуся из сил туземцу.

– Крокодил! Крокодил! – кричал Реджинальд туземцу, который, услышав крик, после минутного колебания бросился снова на берег, где его ждала пантера.

В первый момент пантера как бы оторопела от неожиданного появления своей добычи и от приблизившегося челна, по направлению к которому туземец сделал отчаянный прыжок. Но затем мгновенно прыгнула вперед и схватила несчастного человека за ногу в то время, как Реджинальд схватил его за руку. В это самое мгновение крокодил, удалившийся было на некоторое расстояние, бросился вперед и, схватив туземца за другую ногу, среди раздирающих криков жертвы, одним ударом своих челюстей отхватил ее.

Напрасно Реджинальд кричал гребцам, чтобы они бросились на зверей с веслами. Жалкие трусишки, вместо того чтобы прийти на помощь, забились в конец челнока, а в это время пантера, сорвав мясо со ступни, добралась до сочленения, со страшным хрустом откусила ногу и помчалась прочь с окровавленным куском.

Реджинальд втащил несчастного, еще не совсем потерявшего сознание, в челн, пытаясь остановить кровь, лившуюся ручьями, при помощи турникетов из кусков дерева, сжимающих нижние части ног. Но усилия его оказались бесполезными, и челн не успел доплыть до лодки, как несчастный скончался.

Продолжая свой путь по Гангу, посещая по дороге некоторые из многочисленных городов, храмов и разных развалин, украшающих его берега, они, наконец, высадились на берег и пустились в путь внутрь страны.

Они находились теперь в лесах, идущих вдоль берега, когда шикари-валлах, егерь капитана Бернетта, сообщил, что места эти изобилуют тиграми и что если они хотят поохотиться на них, то в настоящее время представляется самый удобный для этого случай. Хотя Реджинальду хотелось продолжать путь, но он уступил желанию своего приятеля – провести несколько дней на охоте.

В одной из окрестных деревень жил приятель Бернетта, майор Сендфорд, который, узнав о прибытии молодых людей, пригласил их поселиться в его бунгало – индусской хижине. Он подтвердил известие шикари-валлаха о тиграх, которых индусы не убивают из предрассудка.

И майор Сендфорд рассказал нам по этому поводу следующее:

– Индусы верят, что душа человеческая переселяется после смерти в животных; а по их мнению, души одних только знатных особ могут обитать в телах свирепых тигров. Оттого-то они и дозволяют этим зверям бродить повсюду, и если зверь схватит какого-нибудь несчастного, что случается нередко, то он смиренно умоляет тигра-сагиба пустить его или же покончить с ним милосердно. Впрочем, туземцы ничего не имеют против того, что я убиваю их властелинов, и мы отправимся сегодня вечером к одному форту на берегу Ганга, вблизи которого проходят обыкновенно тигры на водопой. Мы возьмем с собой закусок и напитков и приятно проведем время, пока не появится зверь.

Приглашение было принято, и партия охотников, сопровождаемая туземной знатью с их прислугой, двинулась в путь и вскоре добралась до назначенного места. Вершина форта представляла безопасное место, с которого можно было убить сколько угодно зверей безо всякой опасности для охотников подвергнуться с их стороны нападению. На плоской крыше форта поставили стол и стулья, и английские джентльмены расположились здесь вместе с индусами, потягивая на вечерней прохладе красное вино и рассказывая разные небылицы из охотничьей жизни, имея ружья наготове, приставленные к парапету, в то время как сторожевой высматривал, не появится ли тигр, пантера или иной обитатель лесов.

– Немногим удалось, подобно мне, – сказал майор Сендфорд, – столько раз ускользать от челюстей тигра. На мне есть несколько жестоких знаков, могущих засвидетельствовать мои слова; кроме того, вы, вероятно, заметили, что я слегка прихрамываю. Лет восемь тому назад я охотился с несколькими товарищами, немного устал и присел себе на берегу, а ружье свое положил в нескольких шагах от себя. Остальная публика ушла подальше. Вдруг, оглянувшись назад, я увидел громадного тигра, выскочившего из джунглей – зарослей кустарников и тростника. Не успел я добежать до своего ружья, как чудовище схватило меня за ногу. Тигр с такой силой держал в зубах мою ногу, что мне казалось, будто он раскусил ее. Остальные охотники, видя страшное мое положение, начали кричать изо всех сил, думая тем прогнать зверя. Стрелять они не решались из опасения убить меня. Между тем тигр нисколько не намерен был отказаться от намеченной им трапезы и, взбросив меня к себе на спину одним взмахом, помчался в лес. Однако же я не потерял присутствия духа: мне пришло на ум, что за поясом у меня заткнута пара пистолетов; я вынул один из них и спустил курок. К ужасу моему, пистолет дал осечку. Но у меня был еще другой заряженный пистолет. Мне удалось вытащить его, помня, что если я дам еще промах, то мне капут. Наставив дуло пистолета в голову зверя, я выстрелил. Тигр сделал прыжок и, раскрыв свою пасть, выпустил меня и упал на месте мертвым. Я поплелся вперед так скоро, как мог, едва веря тому, что жив, пока мои приятели не убедили меня в том, что я действительно жив, и стали поздравлять меня со счастливым спасением.

– Замечательна, – заметил кто-то, – сила человеческого взгляда на многих диких зверей.

– В этом не может быть никакого сомнения, – ответил капитан Бернетт. – Как-то раз я находился недалеко от деревни вместе с моим шикари-валлахом, как вдруг мы услышали крик: «Помогите, помогите! Тигр, тигр!» – раздавшийся в лесу. Опустив пули в наши ружья и увидев, что пистолеты у нас заряжены, мы бросились на крик и вскоре увидели туземца, который стоял лицом к лицу с тигром. Мы находились в таком пункте, что стрелять было невозможно без того, чтобы не задеть туземца; тогда мы попробовали кричать, чтобы прогнать тигра. Он отступил; тогда я выстрелил и хотя попал, но он ушел, не воспользовавшись намеченной им добычей. Потом туземец рассказывал нам, что когда он зашел в джунгли, то неожиданно заметил тигра, который собирался прыгнуть на него. Не потеряв нисколько присутствия духа, он, вместо того чтобы бежать, устремил пристальный взгляд на чудовище. Тигр, не выдержав человеческого взора, притаился за кустом; потом, как бы очнувшись, стал выглядывать – не смотрят ли на него. Зверь все переходил от одного куста к другому, как бы стараясь избежать взгляда своего противника, чтобы таким образом уловить минуту и одним прыжком схватить его. Но при каждом движении тигра туземец не спускал с него глаз и стал кричать что есть мочи в надежде, что к нему придут на помощь.

– Я могу вам рассказать, – заметил один из туземцев, – еще более удивительный пример подобной силы человеческого взгляда.

Но в это время сторожевой, обернувшись назад, проговорил шепотом:

– Вон идет тигр, сагиб.

И охотники, вскочив со своих мест, схватились за ружья, готовые стрелять, как только чудовище подойдет на близкое расстояние. Тигр медленно крался вперед, и очертания его фигуры ясно обрисовывались при лунном свете. Вот он уже близко подполз к воде, как вдруг Бернетт выстрелил, за ним Реджинальд, и зверь упал на землю бездыханный. Оба джентльмена вторично зарядили ружья, и Реджинальд предложил спуститься вниз, чтобы снять шкуру.

– Если мы отправимся за его шкурой, – заметил майор, – то легко можем потерять свою. Подождем немного – и в короткое время мы пополним нашу добычу еще несколькими тиграми.

И они не обманулись в расчете: еще один тигр и две пантеры были убиты. Так как в этом месте берег реки был наиболее доступен, то, по-видимому, здесь находился водопой для многочисленного количества диких зверей. Они только что убили третьего тигра и решили, что теперь можно уже отправиться за их шкурами и затем возвратиться домой, как в это время показался четвертый тигр, медленно выступавший из джунглей по направлению к воде и подошедший ближе других тигров к форту. Он остановился было на мгновение и взглянул на своих врагов, не выказав страха, подобно другим тиграм. Реджинальд объявил, что он заметил, как на его шее блеснуло что-то, точно золото.

– Так это, должно быть, какой-нибудь заколдованный принц, – сказал Бернетт, – или же, как веруют наши приятели, в нем поселилась душа какого-нибудь великого магараджи, еще не сбросившего с себя всех своих царских доспехов. Впрочем, мы вскоре это узнаем.

При этих словах он начал прикладываться к ружью. Но тигр в это время сделал неожиданный прыжок, и пуля пролетела мимо. Испуганный шумом, зверь остановился, и, прежде чем кто-либо другой успел прицелиться, он с быстротой молнии скрылся в лесу.

Прошло некоторое время, и так как хищников больше не показывалось, то охотники спустились вниз, и в то время, как одни охраняли, другие снимали шкуры с уже убитых зверей. Взвалив их на спины слонов, они возвратились в бунгало майора Сендфорда, вполне довольные своей ночной охотой.

На следующий день они отправились в более отдаленные части леса. У них было с собой четыре слона. Реджинальд и Бернетт со своими приятелями и несколькими туземцами поместились на слонах в гавдахах. Гавдах – нечто вроде экипажного кузова с навесом для предохранения седоков от солнечного жара. Пышно разукрашенные попоны покрывали крестцы громадных животных; на шеях слонов помещались карнаки, управлявшие ими. Реджинальд, не привыкший к такого рода охоте, полагал, что это весьма скучное занятие, и предпочитал идти пешком, чтобы встретиться со зверем лицом к лицу.

Подъехали к джунглям; слоны отошли в сторону к опушке зарослей, а загонщики пустились с громкими криками выгонять тигра, залегшего где-то в чаще. Прошло некоторое время. Вот показались слоны – верный признак того, что невдалеке открыто присутствие тигра. Когда тигр увидел вокруг себя столько врагов, то ему некуда было бежать и он стал прятаться в чаще. В него пустили три или четыре выстрела, но движения его были столь проворны, что ни один заряд не попал в него.

Так как тигры больше не показывались, Реджинальд предложил наконец Бернетту отправиться выживать диких зверей из их логовищ. Бернетт согласился, но предупредил, чтобы он был настороже и чтобы провожатые не отходили от него, имея при себе заряженные ружья, если ему не удастся положить зверя с первого выстрела.

– Помните, – сказал майор, – от этого зависит ваша жизнь. Поверьте мне: раненый тигр – самый опасный соперник.

Сойдя со слонов, на которых они добрались до опушки, охотники, каждый в сопровождении туземца, который имел при себе запасное ружье, подошли к чаще, куда бесстрашно устремились загонщики. Лес был довольно редок, так что вскоре охотники разбрелись в разные стороны. Реджинальд, прислушиваясь к загонщикам и полагая, что они гонят на него тигра, направился к месту, с которого, казалось ему, он мог удачно выстрелить. Оно находилось близко к реке, с небольшой открытой полянкой впереди, по которой тигр должен был бы выйти из лесу. Реджинальд стал позади большого дерева, которое могло послужить прикрытием, на случай если не удастся положить зверя первым выстрелом. Провожатым своим он приказал зорко следить, чтобы зверь не мог напасть на него сзади. Едва только стал он на свое место, как услышал громкое стрекотанье. Взглянув вверх, он увидел, что все деревья унизаны обезьянами, устремившими на него свои глаза, как бы вопрошавшие, что могло занести в их область столь странное животное. Так как он стоял неподвижно, то обезьяны стали смелее, начали играть вокруг, качаясь на ветвях взад и вперед, повисая то на одной, то на обеих ногах, делая прыжки и выкидывая всевозможные странные штуки.

– Смотрите, сагиб, что это там такое? – тихим голосом сказал шикари-валлах, указывая на местечко, освещенное солнцем, невдалеке от них.

И Реджинальд увидел громадную голову крокодила с раскрытой пастью. Пресмыкающееся спало, по-видимому, крепким сном, греясь на солнце. Реджинальд поднял было ружье, чтобы выстрелить в крокодила, но в это самое время в кустах послышался шорох, и из них вышла великолепная молодая тигрица, направляясь к водопою. Едва только зверь сделал несколько шагов вперед, как заприметил крокодила и стал подкрадываться к нему, не производя ни малейшего шороха своими мягко ступавшими лапами. Реджинальд был очень рад тому, что не выстрелил в крокодила, так как, вероятно, тигрица бросилась бы на него именно в тот самый момент, когда он очутился бы безоружным. Он стал соображать: выстрелить ли ему в прекрасное животное? Но в то же время ему любопытно было увидеть, что оно станет делать с крокодилом. Тигрица продолжала подкрадываться, пока не очутилась очень близко от чудовища. Тут, сделав прыжок, она схватила язык крокодила, с намерением, по-видимому, вырвать его. Едва только крокодил почувствовал в своей пасти лапу тигрицы, как сжал громадные челюсти и, крепко захватив в них ее лапу, потащил к воде. Боль была так сильна, что тигрица не в силах была оказать никакого сопротивления; она не в состоянии была даже схватить в свою пасть голову крокодила. В то время как тигрица ревела от боли, крокодил медленно тащил ее по направлению к реке, и инстинкт подсказывал ей, что если только пресмыкающемуся удастся нырнуть в воду, то она погибла. Все ее усилия оттащить крокодила назад оставались напрасными. Она выбивалась из сил. Тем временем обезьянам все это казалось очень потешным, и они, увидев, что оба врага их заняты друг другом, стали спускаться к нижним ветвям; а одна из них, посмелее, вздумала даже схватить тигрицу за ухо. Та подняла лапу, готовая одним ударом покончить с ней, но обезьяна успела уйти от тигрицы, проворно вскарабкавшись снова наверх. А крокодил продолжал все тащить несчастную тигрицу ближе и ближе к реке. Она оглядывалась вокруг себя, как бы отыскивая какую-нибудь ветку, за которую могла бы ухватиться и спастись от неминуемой гибели. В этот момент глаза ее остановились на Реджинальде, и она посмотрела на него так, как будто, казалось ему, умоляла его выручить ее из беды. Еще несколько секунд – и крокодил дотащил бы ее до воды. Но в этот самый момент тигрица успела крепко ухватиться за ствол дерева, нависшего над рекой, и удержаться за него, рискуя в то же время тем, что крокодил откусит ее лапу. Очень может быть, что в этот момент пресмыкающееся могло завидеть своих врагов – людей или же оно получило неожиданный толчок, из-за сильного сопротивления, оказанного пленницей, только крокодил раскрыл вдруг пасть. При этом тигрица быстро отдернула свою истерзанную лапу, и крокодил тяжелым шлепком нырнул в воду, оставшись без добычи. А тигрица, опасаясь, вероятно, чтобы крокодил не вернулся снова, поплелась обратно в чащу, оглашая воздух болезненным рычанием.

– Стреляйте же, сагиб, стреляйте! – вскрикнул шикари-валлах.

Но Реджинальд не решился послушаться его. Медленно тигрица прокрадывалась вперед, опасаясь его, вероятно, больше, чем прежнего своего врага. Она направила на Реджинальда свой взгляд, в котором недоверие было смешано со страхом. Сознавая свое бессилие вступить в борьбу, она, по-видимому, решилась, если можно, ускользнуть от новой беды, но свалилась от истощения на землю. Туземцам казалось просто безумием со стороны Реджинальда то, что он тут же не порешил с нею.

– Нет, я не стану стрелять в нее, – сказал Реджинальд в ответ на их настоятельные советы. – У белых людей не принято убивать лежачего врага. Смотрите – бедная тигрица глядит на меня, точно умоляет о помощи!

– Как вам угодно, сагиб, – ответил шикари-валлах. – Но когда она оправится, то станет матерью бесчисленных тигров и тигриц. И кто может сказать, скольких людей они уничтожат?

Аргумент этот мог бы и подействовать на Реджинальда и в конце концов он разрешил бы егерям убить тигрицу, если бы в это самое время она не бросила на него такого взгляда, в котором, казалось ему, он прочел мольбу о помощи. Но когда он подошел к ней в то время, как она растянулась на земле и не в силах была двигаться, она громко и сердито зарычала, защелкала зубами и выставила когти своей здоровой лапы, подобно тому как вытягивают когти кошки, точно собираясь схватить его. Но он продолжал подходить к ней, думая взять зверя живьем. Обращаясь к тигрице мягким голосом, он подошел к ее голове, держа при этом свое ружье наготове, так чтобы можно было выстрелить в нее, если бы она вздумала повернуться, чтобы напасть на него. Но она была слишком тяжело ранена для того, чтобы двигаться. Мало-помалу он совсем приблизился к ее голове и, опустившись на землю, попробовал погладить, продолжая все повторять ласкательные слова. Сначала, когда он похлопывал тигрицу по голове, она бросала на него подозрительные взгляды, точно спрашивая: что ему нужно от нее? Но вскоре поняв его дружелюбные намерения, она перестала ворчать. Наконец она протянула свою изодранную лапу и, казалось, просила его сделать, что он может, чтобы облегчить ее страдания. К счастью, в кармане у него была бутылочка с маслом, которым он облил ее лапу, потом взял платок и осторожно сделал перевязку. Казалось, это сразу успокоило страдания животного; свирепый вид ее исчез, и она устремила на него взгляд, исполненный признательности, пытаясь в то же время полизать его руку.

Ничто не могло сравниться с удивлением шикари-валлаха и его товарищей, отошедших было на приличное расстояние, когда тигрица встала и медленно пошла за Реджинальдом, точно собака за своим хозяином. Однако же она не позволяла другим охотникам подойти к себе и зарычала так, что они тотчас же разбежались. При этом Реджинальд подозвал ее к себе и, ударив слегка по голове, старался дать понять ей, что она должна обращаться с ними, как с друзьями. Она поняла это, и когда они подошли, то более не выказывала ни малейшего признака или желания нанести им вред.

– О сагиб, – вскрикнул шикари-валлах, – смотрите! Да это вовсе не дикая тигрица. У нее на шее золотой ошейник. Должно быть, она принадлежала какому-нибудь великому радже и убежала из его дворца.

Рассмотрев ее поближе, Реджинальд нашел то, что было открыто проницательными глазами туземцев, – золотой ошейник, отчасти скрытый шерстью животного.

– Теперь не может быть сомнения, – заметил Реджинальд, – что это – то самое животное, которое мы видели прошлой ночью. Во всяком случае, это – моя собственность, и я вполне уверен, что она не пойдет ни за кем другим.

Тем временем шум и крики загонщиков перестали доноситься до них, и Реджинальд догадался, что они пошли по другой дороге. Несколько выстрелов, издали долетевших до них, указывали на то, что Бернетт и его партия напали на дичь; но так как он не находил никакого удовольствия в охоте на тигров, то ему хотелось поскорее вернуться в бунгало, где они рассчитывали остаться до следующего вечера, чтобы затем пуститься в дальнейший путь. И ему хотелось в самом деле удивить своих приятелей доставшимся ему призом, в то время как Бернетт наверняка будет хвастаться числом убитых им тигров. Сказав проводникам, которые вели слонов, что он вернется назад пешком, и приказав им не говорить ни слова о его пленнице, он поспешил домой в сопровождении своих двух удивленных спутников.

– В самом деле, – заметил шикари-валлах, – это удивительный молодой человек! Как смело подошел он к тигру, у меня даже теперь дрожат колени, когда я только вспомню об этом. О Аллах, это мужественный юноша!

Реджинальд шел, положив свою руку на голову тигрицы, и придумывал, какое бы дать ей имя. «Она, видимо, привязалась ко мне и будет следовать за мной, как собака, – сказал он про себя. – Несомненно, она будет полезна мне, так как я полагаю, что ни один разбойник, ни даже туг не осмелятся напасть на человека с такой защитницей, как тигрица… Как же мне назвать ее? Виолетта? Виолетта? О нет, между ними нет ничего общего. Фесфул? Верная? О да, Фесфул. Я думаю, что она это название оправдает. Итак, имя ее будет Фесфул!

Пока он придумывал имя тигрице, они добрались до бунгало майора Сендфорда. Гостиная представляла собой обширную комнату, украшенную шкурами антилоп, бизонов, оленей и других зверей, на которых развешаны были туземные мечи, луки, стрелы, копья и боевые топоры. Пол был устлан шкурами медведей, леопардов, тигров и диких коз, и по всему этому расставлено множество столов, кушеток и кресел всевозможных форм.

Поставив три стула подряд, Реджинальд покрыл их шкурами, так чтобы образовался навес, и, подозвав к себе Фесфул, приказал ей лечь рядом. Сам он расположился на кушетке в ожидании приятелей. Еще издали он заметил приближение слона Бернетта.

– Э, какой же вы лентяй, как я вижу: вернулись домой и не притащили с собой ни одной шкуры, – сказал Бернетт, входя в комнату.

– Ну, нельзя сказать, чтобы я пришел домой без единой шкуры, – отвечал Реджинальд. – Эй, Фесфул, сюда!

При этих словах тигрица высунула голову из-под навеса и с таким угрожающим видом взглянула на Бернетта, что тот отступил назад и вынул один из своих пистолетов.

– Не стреляйте, – вскрикнул Реджинальд. – Она ручная, хотя я только сегодня утром захватил ее. Знаете ли что! Я был ее спасителем, и она чувствует признательность за оказанную ей услугу.

Бернетт не хотел верить своим глазам, пока Реджинальд не рассказал ему, в чем заключался секрет ее неожиданной, как казалось, прирученности.

За обедом Фесфул улеглась у ног своего нового господина и с признательностью принимала небольшие кусочки, которые ей бросали. Но Бернетт предупредил его, что тигрицу следует накормить посытнее, иначе она, мучимая голодом, может удовлетворить свой аппетит человеком или же каким-нибудь домашним животным, которое встретится ей по дороге. Вечером Реджинальд снова перевязал ее больную лапу, и она по-прежнему выказывала ему знаки признательности.

На следующее утро тигрице стало гораздо лучше, но она была настолько изувечена, что не могла еще ходить; поэтому Реджинальд заказал для нее большую деревянную клетку и велел положить сена, так чтобы ей было удобно лежать. Клетку поставили на спину слона и уравновесили посредством различных тяжелых предметов. Однако понадобилось немало времени, пока догадливый слон, очень хорошо знавший, что заключается в клетке, допустил втащить ее себе на спину. Фесфул также чувствовала себя крайне неловко, когда ее поднесли к слону. Только тогда смогли справиться с животными, когда клетку совершенно закрыли, так что оба зверя не могли видеть друг друга.

Снова пустились в путь. По дороге решили еще поохотиться один день. Реджинальд согласился более для удовольствия своего приятеля, нежели для себя, так как, к великой его радости, они добрались до видневшихся вдали куполов и минаретов Аллахапура – крайнего города, принадлежащего к той области, в глубь которой они направлялись. Они расположились лагерем вне города, чтобы иметь возможность привести себя в порядок и в приличном виде представиться радже Мир-Али-Сингу, самовластному правителю провинции. Капитан Бернетт решил надеть мундир, а остальные – принарядиться в лучшие свои одежды.

– Я думаю представиться в матросском платье, – сказал Реджинальд. – Судя по тому, что я слышал об Мир-Али, он сделает мне более благосклонный прием, если я буду одет просто, нежели явлюсь ему во всем блеске. Кроме того, его любимцы не будут смотреть на меня такими завистливыми и подозрительными глазами. Я не столько имею в виду туземцев, сколько одного европейца, находящегося при нем, некоего Андре Кошю, бывшего парикмахера и некогда великого врага моего отца, а в настоящее время пользующегося большим влиянием при дворе. Я должен быть готов встретить с его стороны всевозможные препятствия; но так как ему неизвестна моя нынешняя фамилия, то он и не догадается, кто я такой. Вы, Бернетт, должны явиться в качестве лица более значительного; меня же представите как своего приятеля, которого взяли с собой в качестве товарища. В таком случае Кошю не будет иметь никаких подозрений. И если мы разыграем роли свои удачно, то приобретем доверие раджи; тогда, я надеюсь, мне удастся добиться от него, чтобы он возвратил мне имущество моего отца и шкатулку с важными документами, которые я разыскиваю.

Капитан Бернетт согласился с разумным планом Реджинальда и, чтобы придать всему возможно большее значение, велел дать знать радже об их прибытии и о желании представиться ему. План их удался гораздо лучше, нежели они предполагали. На следующее утро, когда они собирались двинуться в путь, к ним навстречу выступил сувари – кортеж слонов и лошадей под начальством одного из главных офицеров раджи. Слоны несли на своих спинах великолепные серебряные гавдахи в сопровождении суварров – всадников, одетых в красные с желтым костюмы; за ними следовал нестройный, но живописный отряд пехоты, вооруженный саблями, фитильными ружьями и щитами. У некоторых были длиннейшие копья, покрытые серебром, и знаменщики несли большие зеленые треугольные знамена. Серебряные гавдахи, развевающиеся одежды, яркие краски и величественный вид животных, представлявших самую выдающуюся часть группы, – все это вместе имело удивительно живописный и эффектный вид. Чужестранцев пригласили сесть на слонов, и несколько минут спустя они уже составляли часть этой процессии, которой только что любовались. Таким образом вступили они в ворота древнего города.

Глиняные дома, мимо которых они проезжали, тесно стояли друг возле друга; переулки были до невозможности грязные и такие узкие, что они были вынуждены временами следовать в одну линию. На каждом углу они видели нищих, в то время как все население вышло на улицу, вооруженное фитильными ружьями и пистолетами. У некоторых были короткие согнутые мечи – тульвары и щиты за плечами. Навстречу попадались торговцы, также вооруженные тульварами, а у прохожих были пистолеты и щиты из буйволовой шкуры, обыкновенно с медными бляхами, прикрепленные к левому плечу. Закрученные кверху усы раджпутов и патанов и черные бороды мусульман с их тульварами и щитами придавали им какой-то воинственный вид. Людей важных, сидевших в паланкинах и перебиравших свои четки, сопровождала прислуга с мечами и щитами. Наиболее знатных, ехавших на слонах, сопровождала также свита вооруженных людей. Даже люди, стоявшие у дверей лавок, были вооружены мечами, со щитами за спиной. Проехав несколько бедных улиц, мимо красивых мечетей, обширных базаров и больших домов, путешественники вступили на широкую и красивую улицу. Они продолжали следовать по этой улице, пока не добрались до дома, назначенного раджой для их размещения. Дом этот принадлежал одному из европейских офицеров, состоящему при дворе и отсутствовавшему на то время; дом снабжен был всеми необходимыми принадлежностями и мог вместить в себя людей больше, нежели было наших путешественников.

Реджинальд держал тигрицу запертой в клетке. Ему было любопытно знать, как она будет вести себя в городе, и он нетерпеливо ждал, когда прибудет слон с клеткой. Наконец они прибыли. Клетку спустили на землю, и он поднял покрышку. Тигрица лежала, наклонив голову книзу. Видно было, что она изнурилась дорогой, и сердитое выражение ее глаз внушало ему сомнение – выпустить ли ее теперь же на свободу. Но после нескольких ласковых слов и после того, как он погладил ее по голове, выражение ее глаз совершенно изменилось; затем он отпер клетку, так чтобы можно было достать до ее лапы, опустился на колени и осторожно перевязал раны. Она с признательностью взглянула на него. После этого Реджинадьд приказал ей следовать за ним и пошел в гостиную, где оставил своего приятеля.

На следующий день явился офицер, не кто иной, как сам Андре Кошю, сделавшийся ханом. Он просил их пожаловать к своему господину, радже Прибежище Мира, готовому оказать им честь.

– Мы готовы, хан, исполнить желание раджи, – сказал капитан Бернетт, и они вместе с Реджинальдом стали собираться.

Капитан приготовил подарки, подносимые обыкновенно по восточному обычаю при представлении царствующей персоне. Каждый из них взял по четыре золотых могура и завернул их в тонкий кисейный платок.

– Обычай требует подносить деньги в таком виде, – сказал капитан Бернетт, – и если раджа находится в великодушном настроении, то подарок наш не пропадет даром.

Положив в карман монеты и платки, они вышли на двор своего дома, где их дожидались богато убранные кони. Бернетт ехал рядом с ханом, за ним следовали Реджинальд в своем обыкновенном морском костюме и Дик Суддичум, неуклюже сидевший на коне, как сидят вообще моряки. Его внешний вид значительно отличался от богатых одежд туземцев, ехавших по обеим сторонам от него, и его попытки вступить с ними в разговор немало забавляли их, хотя ни один из них не мог понять его слова, так же как и он в свою очередь не понимал их замечаний. Толпы на улицах расступались при виде хана, пользовавшегося большой милостью при дворе, и поэтому ему оказывались всякие знаки уважения.

Скоро они добрались до дворца, который находился от них недалеко. В это время отставной парикмахер слез с коня и с большой важностью бросил поводья своему саису – конюху, сопровождавшему его, затем попросил англичан следовать за ним. Войдя в ворота дворца, они прошли через несколько комнат, украшенных красивыми шандалами, редкими предметами из дерева, серебра и лакированных вещей. Стены покрывали богато разукрашенные щиты, оружие и военные доспехи, хотя и не с большим вкусом развешанные, но все-таки представлявшие собой красивый образец восточной роскоши.

– Вы оба ступайте за мной! – сказал отставной парикмахер, обращаясь к Бернетту и Реджинальду.

Он шел впереди. Вскоре они вступили в небольшой садик или дворик с фонтаном, бившим посредине; далее виднелся павильон. Пройдя дворик, они подошли к павильону.

Ни Реджинальд, ни Бернетт не были готовы к ожидавшему их зрелищу. В богато разукрашенном алькове, на целой горе подушек восседали две особы; в одной из них они тотчас же узнали раджу. Он был одет в великолепный восточный костюм, покрытый золотыми украшениями; на голове его красовался тюрбан с пером райской птицы и с блестящим аграфом впереди. У раджи были большие усы и огромная белая борода, ниспадавшая на грудь. Подле него полулежала красивая, также пышно разодетая дама. Раджа курил кальян изящной работы. Когда приблизились иностранцы, он вынул чубук изо рта и выразил свое удовольствие по поводу их посещения.

– Внучка моя, Нуна, желает видеть вас, так как в настоящее время англичане редко посещают мою страну, – сказал раджа после обмена обычными приветствиями. – Кроме моего достойного друга, хана, здесь присутствующего, она никогда в глаза не видела ни одного белого человека.

В то время как говорил раджа, капитан Бернетт с трудом мог удержаться, чтобы не остановить своего взгляда на прекрасных чертах молодой девушки, хотя он и сознавал, что это противоречит придворному этикету.

– И что же привело вас в мой город? – спросил раджа.

– Мы наслышаны о мудрости и славе вашего высочества и так как хотели посетить в этой части света местности, заслуживающие внимания, то заехали в ваш город, в надежде воспользоваться счастьем быть представленными вашему высочеству, – ответил Бернетт, приобретший значительную опытность в умении говорить должным образом с восточными властелинами.

Ответ Бернетта, видимо, понравился радже.

– А откуда вы едете? Не принадлежите ли вы к Компании? – спросил раджа, обращаясь к Реджинальду.

– Большую часть моей жизни я провел среди соленых вод океана, ваше высочество, – ответил он, – а теперь я желал бы видеть чудеса земные.

– У вас, должно быть, необыкновенная жизнь! – заметил раджа. – Мне рассказывали, что корабли перебрасывает по волнам точно шары в руках жонглеров и что иногда бросает их на скалы, а другие идут ко дну. Удивительно, как находятся люди, готовые вверить свою жизнь такой изменчивой стихии!

– Жизнь на океане имеет свои преимущества, так же как и свои опасности, – ответил Реджинальд. – Без кораблей люди не могли бы посещать другие страны или же возить продукты этой великолепной страны в Англию и привозить в обмен свои мануфактуры.

– Вы говорите правду, – сказал раджа, видимо довольный ответами Реджинальда. – Я буду очень рад тому, если вы и ваш друг останетесь в Аллахапуре столько, сколько вам будет угодно, и мне будет весьма приятно снова видеть вас.

Капитан Бернетт, зная, что теперь они должны удалиться, представил подарки, которые раджа благосклонно принял. Низко поклонившись, они удалились, причем капитан снова бросил взгляд на внучку раджи.

Андре Кошю проводил их до дома, и из его вопросов, которыми он их засыпал, видно было, что он желал узнать действительную причину прибытия их в Аллахапур. Капитан Бернетт вежливо отвечал на его вопросы, но был крайне осторожен.

– Я не доверяю Кошю, – заметил Бернетт, как только тот удалился. – Он боится того, что мы можем остаться и заменить его, лишив благосклонного внимания старого раджи.

Реджинальд обещал следовать советам своего друга, и они сговорились в том, что с Кошю будут соблюдать простую вежливость и показывать вид, что они желают только посетить замечательные окрестности.

На следующий день они получили снова приглашение посетить раджу. Подле раджи находилось несколько стражей и придворных. Бернетт тщетно оглядывался вокруг в надежде мельком взглянуть на прекрасную Нуну, но ее нигде не было видно. В самом деле, присутствие ее на первой аудиенции было противно принятым обычаям, так как ни одна индусская или магометанская женщина высокого происхождения никогда не показывается в обществе. Раджа на этот раз еще любезнее принял их и задал им множество вопросов, на которые они отвечали вполне удовлетворительно.

– Я не хочу, чтобы вы жили так далеко от меня, – сказал в заключение раджа. – Мне хотелось бы видеть вас во всякое время дня. Вы должны перебраться ко мне во дворец, где вам будут приготовлены комнаты. Вы не смеете мне в этом отказать. Это – дело решенное.

Бернетт и Реджинальд выразили признательность за оказанное им благосклонное внимание и отвечали, что они с радостью принимают предложение его высочества. Хан Кошю догнал их, прежде чем они успели выйти из дворца, и как он ни старался в разговоре с ними скрыть свои чувства, но ясно было видно, что ревность его и тревога еще более усилились при мысли, что они будут находиться так близко при его повелителе. Возвратившись во дворец со своей прислугой и вещами, они поместились, как им было обещано, в нескольких хорошеньких комнатах, приготовленных специально для них. Здесь они скоро устроились как у себя дома. Бернетт заметил, что им будет тут приятно и весело. Вскоре явился хан Кошю с приглашением от раджи отобедать с ним. Кошю снова пытался узнать о причине прибытия их в Аллахапур. Реджинальд отвечал очень осторожно, так что отставному парикмахеру пришлось убраться, узнав не более того, что он знал раньше. Раджа сидел уже за столом в зале, убранной в каком-то странном смешанном вкусе – восточном вместе с английским. Его золоченое кресло помещалось на возвышении. Только одна сторона стола была накрыта, для того чтобы гости могли видеть все, что делается в другой половине залы, и чтобы слуги могли свободно принимать блюда. Раджа пригласил знаком Бернетта и Реджинальда занять места по обе стороны от него, к великой досаде хана Кошю, который должен был подвинуться дальше. За обедом присутствовало несколько дворян и придворных.

Как только все уселись за стол, отодвинулась занавеска и вышли шесть молодых женщин, у каждой было опахало из павлиньих перьев; они бесшумно поместились позади кресла раджи. Они были немного смуглее женщин Южной Европы. Волосы, черные как смоль, зачесанные спереди, были свернуты в косы позади головы и утыканы серебряными и жемчужными шпильками, с которых ниспадала, покрывая плечи, длинная кисейная вуаль, столь тонкая, что сквозь нее ясно обрисовывались их формы. Шитые золотом шарфы окружали их талии и спускались на шаровары из ярко-красной шелковой материи, которые были подвязаны поясами, расшитыми золотом. Две из них приблизились к столу, подняли руки, обнаженные до плеч, и стали тихо и грациозно веять опахалами над головой раджи. Женщины эти оставались в зале до вечера, сменяя друг друга по очереди; они же смотрели за кальяном, набивая его табаком, когда раджа переставал курить.

После первой перемены кушаний в зал вошли, в сопровождении музыкантов, танцовщицы. Они стали в изящные позы и то подвигались вперед, то отступали назад, поднимая поочередно над головой то одну, то другую руку; музыканты играли на свирелях и бубнах, что-то напевая. Женщины продолжали танцевать весь вечер. После внесли кукольный театр, в котором куклы играли пьесу и танцевали до того живо, что казались настоящими актерами. После кукольного театра явилась труппа гимнастов; они свертывались вместе узлами, ходили на руках, стояли на головах, извивались и вертелись проворнее самых проворных обезьян, так что казалось, будто у них совсем нет костей или же что в теле их в десять раз больше всяких связок и сочленений, нежели у остальных людей. Все эти артисты получали большие или меньшие награды от раджи, смотря по тому, насколько он оставался ими доволен.

Следует сказать, что Бернетт тщетно ожидал появления Нуны, которая, быть может, также присутствовала в зале позади кисейной занавески, на другом конце комнаты.

– Как понравились вам наши вечерние удовольствия? – спросил раджа, обратившись к Реджинальду.

– О, это чудесно! – ответил он.

Разумеется, он не мог сказать, что эти восточные удовольствия довольно грубы и что они не доставили ему никакого наслаждения.

– Но мы покажем вам, – заметил раджа, – еще нечто более удивительное. Вы, разумеется, отправитесь с нами на охоту. Сколько мне известно, все англичане – охотники, они очень любят охоту и не страшатся встречи с тиграми, дикими кабанами и даже слонами.

Реджинальд отвечал, что охота в его вкусе и что он был бы очень рад, если бы представился случай посмотреть, как охотятся на Востоке.

Наконец раджа, сопровождаемый опахальщицами, продолжавшими веять над ним павлиньими перьями, вышел из-за стола, и Реджинальд с Бернеттом должны были удалиться под злым взглядом хана Кошю.

Реджинальд поместил свою тигрицу в одном из стойл конюшни. Перед тем как ложиться спать, он отправился посмотреть на свою любимицу. Она стала ласкаться к нему, и, по-видимому, ей было скучно одной, так что он вывел ее из конюшни и отвел к себе в спальню. Тигрица, видимо, была довольна этим, и едва только Реджинальд улегся на подушках, разостланных на полу для ночлега, как она расположилась тут же подле него с видимым намерением сторожить его всю ночь.

– Очень может быть, – сказал про себя Реджинальд, – что ее инстинкт подсказывает ей, что мне угрожает какая-нибудь опасность. Я вполне уверен, что могу положиться на нее и заснуть совершенно спокойно, не опасаясь какого-нибудь неожиданного нападения.

Всякие мысли роились в его голове, и прежде чем он заснул, он видел, как Фесфул вставала несколько раз, обходя тихо комнату и обнюхивая все ее уголки.

 

Глава III

Реджинальд лег спать не раздеваясь, так как на постели не было простынь. Багаж его, не особенно большой, был сложен в одном из углов спальни. В дорожном мешке находились некоторые важные документы, которые он не желал, чтобы кто-нибудь видел, кроме него, до тех пор пока не настанет время предъявить их. Фесфул легла рядом, точно собака, и оставалась с полураскрытыми глазами. Реджинальд было уже заснул, как вдруг его разбудило глухое ворчание, и он, взглянув, увидел, что тигрица собиралась подняться, а глаза ее устремлены были на дальний конец спальни. Занавеска, служившая вместо дверей, раздвинулась, и при слабом свете лампы, почти что догоравшей, он заметил человека, крадущегося в комнату с кинжалом в руке. Человек пробирался вдоль стены, не замечая, по-видимому, тигрицы; в это время она поднялась и в следующее мгновение бросилась бы на ночного посетителя, если бы тот, завидя ее, не исчез быстрее, чем появился.

Не желая производить шума, Реджинальд позвал тигрицу к себе; она немедленно же повиновалась и снова улеглась подле него. По-видимому, ночной посетитель намеревался или убить Реджинальда, или же украсть его вещи, хотя первое вероятнее, судя по кинжалу, которым был вооружен этот неизвестный человек.

– Ты держала себя молодцом, Фесфул! – сказал Реджинальд, гладя по голове свою любимицу. – Я уверен, что с тобой я буду в безопасности.

Сказав это, он снова лег и скоро заснул, не тревожимый более никакими посещениями.

Капитан Бернетт, которому он рассказал на следующее утро о случившемся с ним, решил, что ночью им следует сторожить.

– Если только удастся нам изловить его, – сказал Бернетт, – мы приведем его к радже. Кроме того, я должен предостеречь вас, Реджинальд, что нам следует осторожно смотреть за тем, что подают нам есть; здешний народ искусно приготовляет отравы и не задумывается испытать свой талант в этом, если только представится случай.

Им подан был чудесный завтрак со всевозможными восточными деликатесами. Во время завтрака, за которым служило несколько рабов, капитан Бернетт рассказал на индийском языке Реджинальду про чудесную палочку, которая у него есть: палочка эта обладает способностью открывать яд, а также и отравителя. Она вертится сама собой до тех пор, пока не покажется этот отравитель, и затем палочка показывает в его сторону. Он говорил так естественно, как будто бы в этом не было ничего необыкновенного.

Вскоре после завтрака их позвали к радже, который сказал им, что один из главных его офицеров отправится с ними на охоту, если они желают видеть, как охотятся в его провинции. Они, разумеется, с благодарностью приняли это предложение.

– Вы можете сегодня же отправиться на охоту, так как хан совсем уже готов ехать, – сказал раджа. – Что касается меня, то я становлюсь слишком стар для этого удовольствия.

Несколько минут спустя Реджинальд и его друг находились среди довольно значительной группы восточных всадников в живописных костюмах, верхом на богато разукрашенных лошадях, под предводительством хана Мукунд-Бгима, славившегося своим мастерством верховой езды. Менее чем через час они были уже на расстоянии двенадцати миль от города, и вступили теперь в дикую область страны, и ехали вдоль лесной опушки, у которой назначено было поджидать партии охотников с несколькими читахами и восемью или десятью дрессированными оленями.

– Теперь, – сказал хан, – мы покажем вам очень интересную охоту.

И, дав лошадям несколько отдохнуть, они снова пустились в путь.

За ними следовала партия носильщиков с клеткой, в которой находился читах, или охотничий леопард, – животное, по своему росту и наружному виду представляющее нечто среднее между собакой и леопардом. Туловище его тоньше и выше, нежели у леопарда, но формы не столь изящны; у него маленькая некрасивая голова; уши короткие и закругленные; хвост как у кошки; туловище читаха способно скорее к сильным мускульным движениям, нежели к продолжительному бегу. Обладая проницательностью и верностью собаки, охотничий леопард, несомненно, принадлежит к роду кошачьих. Цвет его шкуры блестящий, светло-коричневый, более бледный на боках и почти что белый под брюхом; с многочисленными небольшими черными пятнами, которые на хвосте образуют ряд колец; от глаз к углам рта идут черные полосы; кончик носа черный. Мех читаха очень жесткий. Так как охотники приблизились к тому месту, где надеялись отыскать оленей, то читаха выпустили из клетки и повели вперед на цепи, как собаку, только с закрытой головой. Без этой предосторожности им весьма трудно управлять. Как только он почует след по дороге, тотчас же подымает голову кверху и оглядывается во все стороны. Чтобы успокоить его, вожак надевает ему на морду кокосовую скорлупу, намоченную внутри солью. Читах начинает лизать соль и теряет след, забывая о том, что привлекло его внимание. Наконец показалось невдалеке несколько оленей на болотистой почве с разбросанными по ней кустарниками. Хан дал знак вожаку, тот спустил цепь, и читах стал осторожно подкрадываться к стаду, скрываясь за кустарниками и высокой травой. Он подкрадывался как кошка и добрался наконец до оленей. Олени, почуяв своего врага, бросились вперед. Но читах выбрал одного из оленей и бросился за ним, перепрыгивая через кусты, ныряя в топи, при всей ненависти к воде, лишь бы только не упустить свою добычу. Охотники также поскакали вперед, не спуская глаз с настойчивого читаха. Нелегко было, однако, следить за охотой, так как приходилось лететь очертя голову по болоту и густой траве, и немалому испытанию подверглось искусство всей партии в верховой езде. Олени разбежались во все стороны, и лишь один бежал от леопарда. В свою очередь, читах делал такие стремительные прыжки, что, казалось, ноги его не знали усталости. Но впереди показался лес, и если бы только оленю удалось добраться до леса и проложить себе сквозь него дорогу, то самому настойчивому читаху нелегко было бы следовать за ним. Однако же несчастный олень, изморенный долгой скачкой и одолеваемый страхом от неутомимого преследования своего кровожадного врага, бросился головой вперед в густую заросль, которая показалась ему началом леса. Ветвистые рога оленя на мгновение застряли в ветках, и, прежде чем он успел выпутаться оттуда, свирепый читах прыгнул вперед, наскочил на него и, проворно схватив его за загривок, повалил на землю.

Хан и его спутники подоспели как раз в то время, когда несчастное животное испустило последнее дыхание, смотря прекрасными глазами с таким выражением, точно умоляло своих мучителей о пощаде. Егеря скоро положили конец его предсмертным мукам, и носильщики унесли оленя, в то время как трепещущий читах спокойно дозволил своему сторожу надеть себе цепь и отвести снова в клетку.

– Теперь, – сказал хан, – мы покажем вам, как охотятся с ручными оленями.

Все пустились вперед к тому месту, где дожидались их дрессированные олени с вожаками. Охотники направились к другой части открытого леса и добрались до того места, на которое загонщики выгнали стадо оленей. Здесь животные паслись под охраной своих чутких сторожей – самых сильных и драчливых самцов. Их можно было заприметить уже издали. Теперь ручных оленей выпустили, и они двинулись вперед тихой рысью. Дикие самцы, стерегшие стадо, немедленно же выступили им навстречу. В первый момент они, казалось, находились в сомнении, что это за олени: друзья или враги? Но вскоре сомнение исчезло. Обе стороны вступили в горячий бой; дикие олени яростно бросились навстречу ручным, работая своими головами и рогами. Ручные олени держались вообще в оборонительном положении, ведя со своим противником не какую-нибудь шуточную войну, но ожесточенную борьбу. Когда охотники подступили ближе, стадо, завидев их, бросилось бежать; но сражающиеся были слишком разъярены, чтобы заметить зрителей этой борьбы. Они видели перед собой одних только противников и не могли заметить, как партия туземных пеших охотников, пробравшись в тыл сражающихся, стала между ними и лесом. Прячась, охотники прокрадывались к сражающимся с длинными ножами в руках. Им угрожала неминуемая опасность в случае, если какой-нибудь из диких оленей вздумает отступать и заметит их; но опасаться было нечего. Подойдя сзади на самое близкое расстояние к диким оленям, они одним ударом своих ножей перерезывали поджилки животным и затем поспешно убегали назад, и раненые олени, теснимые своими противниками, падали на землю, не будучи в силах более двигаться.

Затем вожаки отозвали назад ручных оленей, и те немедленно же повиновались, не делая ни малейшей попытки преследовать долее своих противников. Многие из них были покалечены; из ран струилась кровь. Но они как будто и не замечали ран, точно гордясь своим успехом, и весело прыгали, потряхивая рогами.

Охотники тем временем подошли, чтобы докончить начатую ими бойню, перерезав горло благородным оленям, беспомощно валявшимся на траве.

– Скажите, однако, – обратился капитан Бернетт к хану, – как это могут ваши охотники ловить и дрессировать этих оленей, так ловко исполняющих свою роль?

– Вы сейчас это увидите, – ответил хан. – Времени у нас еще довольно, а этот лес изобилует оленями, и охотники наши наготове.

Пробираясь вдоль опушки леса, они доехали до открытой поляны, сопровождаемые ручными оленями, наименее пострадавшими в бою, которых вожаки держали на поводу; за ними следовала партия охотников с большими тенетами. Вскоре показалось новое стадо оленей, и снова повторилась прежняя сцена. Ручные олени выступили вперед, и навстречу им вышло из стада равное количество диких животных, между которыми завязался отчаянный бой. Хорошо дрессированные и осторожные заманщики-олени медленно отступали лицом к своим врагам, не прерывая борьбы, подобно тому как ловкий фехтовальщик поступает со своим противником, стараясь вывести его из терпения. Ясно доносилось издали пощелкивание их ветвистых рогов в то время, как олени ожесточенно сцеплялись друг с другом. Пока между ними шла эта жаркая схватка, тенетчики подкрадывались, держа сети, до тех пор, пока не обойдут сзади диких оленей. Тогда они осторожно приближались, и становилось ясно, в чем заключалось дело. Они должны были набросить сети на головы диких оленей. Но сделать это было нелегко. Они могли или зацепить сетями за рога ручных оленей, или же не попасть, и в таком случае рисковали тем, что те, бросившись на них, могли забодать их рогами.

Первым двум охотникам удалось набросить сетку на одного из оленей; ручной олень, заманивший дикого своего собрата, по знаку отскочил назад как раз вовремя; между тем охотники, таща своего пленника изо всей силы, повалили на землю.

Два других охотника не были столь счастливы. Дикий олень, видя, что происходило, неожиданно обернулся, бросился на своих врагов и рогами, острыми как копье, буквально пригвоздил одного из них к земле, а другой едва успел спастись; затем олень с быстротою ветра умчался, так что пуля не могла уже догнать его. Не успели еще охотники подбежать к несчастному человеку, придавленному оленем, как он испустил дух. Смерть его, однако, не возбудила большого сочувствия, точно будто была убита собака.

Вслед за тем охотники поймали еще четырех оленей, и их притащили, совершенно запутав в сети с ног до головы. Этим кончилась охота, и участники ее расположились лагерем в палатках, привезенных для них из Аллахапура, а на другой день они возвратились в город.

– Ну, как вам понравилась охота? – спросил раджа, когда Реджинальд и его друг снова имели честь быть принятыми раджой.

– О, чрезвычайно! – ответили они.

– В таком случае я доставлю вам случай снова поохотиться, – сказал раджа. – Я намерен отправиться в экспедицию, которая выступит в ближайшее время. Я доставлю вам еще большее удовольствие, так как нам придется бороться не с четвероногими, а с двуногими зверями. Горцы, живущие к северу отсюда, осмелились спуститься с возвышенностей и произвели грабежи и убийства среди моего народа на равнине, и они должны быть наказаны за это во что бы то ни стало. Я очень буду рад услышать ваш совет и иметь ваше содействие, так как вы, англичане, имеете естественную склонность к войне.

Реджинальд и Бернетт поблагодарили раджу за эту любезность, но не дали ему обещания. Однако же они решили обсудить этот вопрос в своей комнате в присутствии Суддичума.

– Я полагаю, что благоразумие требует того, чтобы мы отправились, – заметил капитан Бернетт. – Так мы будем иметь случай лучше сойтись с раджой и попасть к нему в милость скорее, чем если бы мы остались здесь. И вы можете, когда возвратимся, скорее добиться открытия тайны, которой он владеет.

– Дик, готовы ли вы отправиться помогать радже в войне против этих диких горцев? – спросил Реджинальд.

– Я полагаю, что да. Куда ваша честь изволите отправиться, туда и я готов следовать за вами, – ответил Дик.

– В таком случае, Бернетт, скажем теперь же радже, что мы готовы помочь ему призвать к порядку его непокорных подданных.

Раджа остался очень доволен их решением.

– Если дело нам удастся, вы оба сделаетесь великими ханами и будете обладателями несметных богатств; это я вам обещаю, – воскликнул он.

На следующий день армия выступила в поход, но число воинов едва ли превосходило массу лагерной прислуги.

Впереди всех шел молодецкий отряд, состоявший частью из конницы, частью из пехоты. Конница была роскошно одета, офицеры были вооружены копьями, карабинами и кривыми саблями, осыпанными драгоценными камнями. Пехотинцы имели более воинственный вид со своими щитами и фитильными ружьями. За ними следовали слоны, неся на своих спинах живописно разукрашенные гавдахи; далее – верблюды, одни верховые, другие – вьючные, и несметное множество лошадей; потом паланкины с некоторыми из женщин раджи, без которых старый государь никогда не выезжал из дому. Весь этот поезд тянулся бесконечной нитью, занимая целую милю в длину. Смотря на это войско, Бернетт и Реджинальд подумали, что деятельный неприятель успел бы зайти с тыла и разграбить все раньше, чем солдаты подоспели бы на помощь.

Жители деревень при проходе войск повергались в величайшее отчаяние, так как солдаты бесцеремонно брали все, что только им было нужно, и расправлялись по-своему с теми, кто сопротивлялся. Кроме того, сельские жители принуждены были оставлять свои работы и исправлять дороги или же прокладывать новые для прохода войск. Все, мужчины и женщины, принялись за работу; единственным вознаграждением для них были обиды и наказания, если они не в силах были выполнить свою работу так скоро, как того желал раджа.

На ночь лагерь занял обширное пространство, а так как требовалось немало времени, чтобы раскинуть такой лагерь, то остановку сделали более чем за час до захода солнца. Шатер раджи расположен был вблизи огромной индийской смоковницы; палатки старших офицеров и прислуги поставили вокруг шатра без особого порядка. Из числа этих палаток одна была предназначена для Реджинальда и его друга. Лежа, растянувшись во всю длину в своей палатке и потягивая кальян, они были поражены живописностью сцены, окружавшей их. Вблизи лежали верблюды, молчаливо пережевывая жвачку и грациозно изгибая шеи в то время, как им подносили охапки травы. Лошади, привязанные то там, то сям, представляли живописные группы, между тем как слоны безмолвно стояли в отдалении, раскачивая по временам своими длинными хоботами или похлопывая ушами. Крики птиц и взвизгивание обезьян, располагавшихся на ночлег, доносились из соседнего леса, а вдали богомольные мусульмане творили муггрет – вечерний намаз, опустившись на маленькие коврики и склоняя головы, чтобы облобызать землю. Офицеры в богатых мундирах прохаживались между палатками, а легко одетые солдаты сидели группами по всем направлениям. Деятельнее всех были повара, готовившие ужин своим господам; подле стояла прислуга, дожидаясь, когда будет готов ужин, чтобы подать его. Заходящее солнце, бросая последние лучи на окрестность, освещало золотистым отблеском фигуры людей, животных, палатки и деревья.

Реджинальд взял с собой Фесфул, да она ни за что и не осталась бы одна и теперь сторожила его палатку, а при таком стороже никакой вор или убийца не решился бы войти в нее.

Единственное сколько-нибудь значительное лицо, состоявшее при дворе раджи и не отправившееся на войну, был хан Кошю. Он вовсе не желал подвергать себя опасностям войны, и хотя раджа приказал ему следовать за ним, но он отговорился болезнью.

Войска продолжили путь, и снова повторились сцены самоуправства и жестокости. По мере приближения к горам страна становилась неприступнее. Но в населении не было недостатка, и людей требовали отовсюду на работы для раджи. Часть дня раджа ехал на слоне, пополудни он садился на коня, и его сопровождали оба англичанина. Таким образом, они имели возможность часто беседовать с ним. Капитан Бернетт спросил у него план кампании. План был очень прост. Раджа предполагал идти вперед, пока не доберется до территории восставшего населения; после этого предполагалось сжечь деревни и отрубить головы всем, кто только попадется ему из бунтовщиков.

– Это внушит страх остальным; они скоро успокоятся и уплатят мне такую дань, которую я с них потребую, – заметил раджа.

– Но предположите, ваше высочество, что неприятель станет избегать встречи с нами до тех пор, пока не соберется с такими силами, что это внушит ему надежду с успехом напасть на нас; как вы предполагаете действовать против него в таком случае? – спросил Бернетт.

– Они не осмелятся напасть на нас, – ответил раджа, потрясая бородой. – Они наверняка обратятся в бегство при нашем приближении.

Однако Бернетт не был в этом столь же уверен, как раджа, судя по сведениям, собранным им насчет бунтовщиков от тех, кто бывал между ними. Гораздо вероятнее казалось ему то, что они, хотя вооружены были только луками, стрелами, саблями и копьями, расположатся в засаде по сторонам узких ущелий, по которым предстояло пройти армии, откуда могут стрелять из своих не дающих промаха луков, а также сбрасывать на головы наступающих большие глыбы камней. Поэтому Бернетт советовал радже оставить женщин и багаж в лагере, расположенном в безопасном месте по эту сторону гор, а одним войскам двинуться вперед по опасным дорогам.

– Вы, англичане, отличаетесь мудростью, – заметил раджа, – и я серьезно обдумаю ваш совет.

Войска подвигались вперед, грабя по пути своих соотечественников, как если бы это были неприятели. Поля были истоптаны и припасы расхищены. Сахарный тростник поедали слоны и люди, следовавшие за войсками; веревки с колодцев снимали для поводьев, и если кто-либо из сельских жителей пытался защищать свое имущество, то жестоко за это расплачивался. Жены конюхов со своими детьми отправились за мужьями, не зная, куда им деваться. Множество молочниц являлось с кувшинами молока на голове, и, когда разбивался лагерь, повсюду раздавались крики «дудг». Стаи собак, при хозяевах и без них, тащились за войсками, и их ворчание и лай слышались всю ночь; по их следам пробирались шакалы и гиены и с заходом солнца заводили свой отвратительный концерт, не прекращавшийся до самого рассвета, пока они бродили в окрестностях лагеря, подбирая всякие отбросы, какие только им попадались.

Часто в дневную пору пехотинцы и лагерные спутники пускались вдогонку за антилопой или зайцем, шмыгавшими между обозами вместе с бесприютными собаками всевозможных цветов и видов; слоны и верблюды, к которым забегали сорвавшиеся с поводьев лошади, производили по временам такие шум и сумятицу, которыми мог бы очень удачно воспользоваться неприятель и захватить лагерь врасплох, прежде чем солдаты успели бы собраться, чтобы отразить нападение.

Вот и горы показались вдали. Раджа, как советовал ему капитан Бернетт, раскинул лагерь и обнес его частоколом. В лагере оставили женщин, детей, большую часть прислуги и небольшой отряд войска для их защиты.

Войска, двигавшиеся в несколько большем порядке, чем прежде, вступили в горную область. Горцы, знавшие, вероятно, об их приближении, нигде не показывались, так что не видно было ни одного неприятеля. Редкие деревеньки, разбросанные по высотам, были пусты. Те, до которых легко было добраться, были сожжены.

Бернетт снова предостерег раджу насчет того, что он может весьма легко попасть в засаду, и настоятельно советовал ему выслать во фланги разведчиков, чтобы осмотреть местность. Разведчики были посланы, но они не вернулись назад, и неизвестно – дезертировали ли они или же были изрублены горцами; последнее предположение казалось более вероятным.

Армия расположилась на ночь лагерем в самой открытой местности, какую только можно было выбрать, с тем расчетом, что здесь было менее рискованно подвергнуться неожиданному нападению, нежели в долинах, по которым они проходили.

Вечерело. Авангард вступал в очень гористую местность, усеянную скалистыми холмами, покрытыми густой зарослью кустарников, как вдруг все открытые места возвышенностей покрылись горцами, вооруженными луками, стрелами и дротиками.

Еще минута – и дождь стрел посыпался в середину армии и в ближайшие ряды полетели дротики. Скакавший впереди хан Мукунд-Бгим вернулся назад и скомандовал солдатам открыть огонь по нападающим. Но едва солдаты начали стрелять, как горцы пропали из виду, и долина была очищена для прохода.

Однако раджа, по совету капитана Бернетта, приказал остановить армию в занимаемой ею долине. Об отступлении нечего было думать; идти же ночью вперед, имея во флангах деятельного неприятеля, было в высшей степени опасно. Поэтому на ночь была выставлена усиленная стража, и горцы, видя, что наступающие настороже, не решились нападать.

На следующее утро армия снова двинулась вперед. Местность представляла еще больше трудностей для прохода войск, чем уже пройденное пространство. Поэтому отдано было приказание взобраться на высоты, и легко одетые сипаи быстро вскарабкались наверх. Но неприятеля не видно было вокруг. После того как высоты были заняты, кавалерия снова двинулась вперед; пехота по мере своего движения занимала каждую командную высоту.

К полудню впереди показались значительные неприятельские силы, расположившиеся на неприступном, по-видимому, холме, на вершине которого лепилась деревня, окруженная высокими обрывистыми скалами. Единственная дорога проходила у подножия этих скал, но каждая скала, каждый выдающийся камень были заняты горцами, готовыми задержать движение наступающих.

Раджа был вне себя от ярости при виде такой дерзости бунтовщиков, как он называл горцев. Он приказал штурмовать высоты, а жителей деревни уничтожить. Напрасно капитан Бернетт советовал ему не делать подобной попытки, а скорее довести горцев до голода или же испытать другие средства, чтобы добиться их покорности. Но раджа не хотел слушать этих доводов и отдал приказ к штурму. Так как кавалерия не была пригодна в этом случае, то битву должна была завязать пехота. И по данному сигналу пехотинцы смело бросились к высотам; но неприятель встретил их таким дождем стрел, дротиков и огромных камней, что прогнал назад. Несколько раз пехотинцы пытались снова овладеть высотами, но каждый раз все большее число бросавшихся в атаку падало под выстрелами горцев, пока все подножие холма и каждый малейший гребень, за который можно было скрыться, не были усеяны убитыми и умирающими.

Старый раджа выходил из себя при виде гибели его пехоты. Подъехав к кавалерии, он приказал одной части ее спешиться и идти также на приступ.

Бернетт, услышав распоряжение раджи, старался убедить его, что и кавалерия так же легко будет уничтожена, как и пехота, и советовал скорее послать отряд, который попытался бы овладеть фортом с тыла.

– Если вы станете во главе отряда, я согласен, – сказал раджа.

Бернетт согласился, но с условием, чтобы дана была пощада мужественным защитникам деревни, если кто из них сдастся.

Реджинальд хотел было сопровождать своего друга, но раджа уговорил его остаться при себе.

– Мне нужен ваш совет и содействие, – сказал он. – Я весьма сомневаюсь в преданности некоторых из моих офицеров. Если только они увидят, что битва склоняется не в нашу пользу, то могут убить меня; они пытались уже однажды сделать это.

Доводы раджи заставили Реджинальда остаться. Между тем Бернетт во главе трехсот человек конницы двинулся вперед, чтобы обойти вокруг холма, в надежде зайти в тыл форту. В этот промежуток времени сделана была новая атака с фронта, но так же безуспешно, как и прежняя, и в результате войско раджи значительно сократилось.

Наступала ночь, и решено было оставить новые попытки атаковать форт. Отдано было приказание расположиться на биваках в единственном месте, сколько-нибудь безопасном. Небольшая палатка поставлена была для раджи, пригласившего остаться при себе Реджинальда с Фесфул и Дика Суддичума. Остальной отряд, как солдаты, так и офицеры, лег прямо на земле, поставив лошадей в пикеты. Палатка раджи раскинута была посреди развалин небольшого храма, построенного прежними владетелями страны. У нынешних же обитателей этой местности не было ни храмов, ни жрецов. Вокруг лагеря были расставлены часовые, но обязанность свою они не могли исполнять исправно, после того как пришлось в течение целого дня штурмовать форт, а ночью зябнуть на холоде, так как ночи в этих горных странах очень холодны. Реджинальд и Фесфул заняли дальний конец палатки.

Оставалось час или два до рассвета, как вдруг Реджинальд неизвестно отчего проснулся. Когда он осмотрелся вокруг себя, забыв на мгновение, где он находится, то при свете лампы, горевшей посреди палатки, увидел, как полог ее тихо раздвинулся и вошли три человека, принадлежавшие, судя по их одежде, к высшему рангу; каждый из них держал в руке обнаженную саблю. Он не сомневался в их намерениях, и, крикнув, чтобы разбудить раджу, он вскочил на ноги и схватил свою саблю и пистолеты. Шум, произведенный им, разбудил Дика Суддичума, который, как подобает моряку, спал с одним открытым глазом, смотревшим по направлению к выходу палатки. В то же время Фесфул вскочила на ноги и в одно мгновение сообразила, в чем дело. Убийцы не знали, вероятно, что в палатке находится тигрица. Еще раджа не успел подняться с постели и схватить свою саблю, как шедший впереди других убийца очутился подле него и готов был вонзить оружие в его грудь, но Фесфул, прыгнув через всю палатку, схватила изменника в свои громадные челюсти. Реджинальд загородил дорогу второму человеку, шедшему ему навстречу, в то время как Дик Суддичум с тяжелой саблей, которую он называл «своим ножиком», бросился на третьего. Убийцы до того были поражены неожиданным сопротивлением и так ошеломлены судьбой товарища, что, несмотря на свое искусство владеть мечом, они совершенно растерялись и не в силах были защищаться. Фесфул бросилась между ними, таща главного убийцу к ступеням храма; тем временем Реджинальд застрелил своего противника, а Дик Суддичум ударом своего оружия повалил на землю третьего убийцу.

В это самое время с той стороны лагеря, которая примыкала к горам, послышался страшный шум. Крики и возгласы, треск огнестрельного оружия и лязг сабель доносились до их слуха, и среди всего этого шума раздался голос: «Неприятель идет на нас; неприятель спускается с гор в несметном множестве! На коней, на коней!»

Мгновенная паника овладела войсками. Пехотинцы, расположившиеся биваком, будучи захвачены врасплох и не имея времени собраться, чтобы отразить нападение, были подавлены смелыми горцами, бросившимися на них с длинными кинжалами, прикалывая всякого, кто только попадался под руку. Телохранители раджи, подкупленные изменниками, увидев, что наниматели их умерщвлены, обратились в бегство; другие же, не понимая того, что случилось, последовали их примеру.

К счастью, лошадь раджи была привязана недалеко от палатки. Реджинальд посоветовал ему сесть верхом и сделать попытку собрать бегущих солдат. Реджинальд и Дик сели также на своих лошадей. Но тщетно приказывал он солдатам повернуть кругом и броситься на неприятеля. Смутно различал он очертания сражающихся внизу, в долине, где, по-видимому, шла отчаянная борьба. Реджинальд стал звать к себе Фесфул, чтобы иметь ее при себе на всякий случай. Хотя ей, видимо, не хотелось покидать свою жертву, но она повиновалась ему и в несколько прыжков была у его ног, все еще держа в своих челюстях хана. Но по приказанию Реджинальда она бросила его и стала подле него. Тем временем человек двадцать или тридцать солдат собрались было вокруг своего начальника, но остальные, отыскав коней, неслись вниз по долине.

Пылая негодованием при виде той трусости, с которой войска обратились в бегство, покинув раджу, Реджинальд предложил ввести в бой тот небольшой отряд, который еще оставался, надеясь, что если неожиданно ворваться в средину горцев, то можно обратить их в бегство.

– Увидев наше приближение, они подумают, что за нами следует остальная кавалерия, и не выдержат нападения! – воскликнул он.

Но раджа колебался.

– Это будет бесполезно, – отвечал он. – На рассвете они увидят наши слабые силы и окружат нас. Чтобы спасти нашу жизнь, нам остается только одно – отступить, и мы можем вскоре вернуться и отомстить за наше поражение.

Реджинальд старался, сколько мог, скрыть свои чувства, но он был убежден в том, что если бы последовали его плану, то дело удалось бы. Пока они говорили, с холма прибежал сипай без ружья и закричал:

– Всех изрубили!

За ним следовало еще два-три других сипая, горячо преследуемых шайкой горцев, которые, догнав, безжалостно их убили.

Не пытаясь спасти несчастного сипая, успевшего уйти от горцев, раджа повернул своего коня и, приказав солдатам следовать за ним, поскакал вдоль холма по направлению, в котором уходила остальная кавалерия. Дорога была чрезвычайно неровная, и среди ночного мрака они с трудом могли пробраться верхом между камней. Несмотря на сильное негодование, вызванное трусливым поведением войска, Реджинальд видел очень хорошо, насколько было бы в настоящее время бесполезно убеждать раджу вернуться назад и атаковать неприятеля. Но все-таки он надеялся, что вскоре они должны настигнуть остальную кавалерию, которая, как он думал, остановилась, вероятно, в своем бегстве, увидев, что никто не преследует, и, быть может, солдаты устыдятся своей трусости и возвратятся назад, чтобы узнать об участи своего начальника.

В то самое время, как в долину стали проникать первые утренние лучи, Реджинальд, ехавший рядом с раджой, завидел в некотором отдалении последних всадников убегавшей кавалерии. Вскоре они догнали беглецов, так как лошади их утомились от быстрого бега по неровной, холмистой местности.

Раджа, с трудом скрывая свой гнев, спросил их, почему они бежали.

– Мы думали, что вы и все, кто остался позади, уничтожены и что нам оставалось только бежать, чтобы спасти нашу жизнь и отомстить за вашу смерть, – отвечали несколько офицеров, к которым обратился раджа, говоря все вместе, для того чтобы поддержать друг друга.

Раджа прекрасно знал, что они бежали для того, чтобы он и его верные телохранители были убиты. Но, все еще скрывая свои истинные чувства, раджа с полным спокойствием заметил:

– Раньше чем бежать и оставлять меня одного, вы должны были узнать, в чем дело. Но теперь видите – я спасся, и мы возвратимся назад и накажем бунтовщиков. Несомненно, что храбрые сипаи уничтожены все до одного; но это должно возбудить в нас еще большее желание отомстить за их смерть. И на что же вы годны, если не сумеете расправиться с помощью ваших карабинов и острых тульваров? Итак – назад, сейчас же! Мы можем застигнуть неприятеля врасплох в то время, как он грабит убитых.

Слова раджи, по-видимому, произвели некоторое действие. Те, кто оставался верен радже, стали потрясать в воздухе своими саблями и поклялись умереть или победить; а те, которые взбунтовались было, послушав ханов, не решаясь пускаться в отступление одни, сообразили, что самое благоразумное будет притвориться послушными в ожидании нового благоприятного случая уйти. Однако же лошади у всех до того изморились, что невозможно было пускаться в обратный путь, не дав им отдохнуть и поесть; да и люди тоже должны были подкрепить свои силы. Воду достали из протекавшего вблизи ручья, а у каждого кавалериста был с собой запас провизии для себя и фуража для лошади. Они спешились, и, напоив лошадей у ручья, расположились на земле и стали есть рис с твердым индийским маслом. Раджа и офицеры разделили вместе с солдатами их простую пищу. Все шло своим порядком: одни растянулись на траве, другие сидели скрестив ноги и грелись подле многочисленных небольших костров, набросанных из сухих прутьев, срезанных с кустарников, росших вокруг. Лошади привязаны были там, где погуще росла трава.

Вдруг Реджинальд, собиравшийся отведать неаппетитной закуски, предложенной ему раджой, заметил какую-то фигуру на одной из ближайших высот, которая быстро исчезла, скрывшись, вероятно, позади скалы. Реджинальд сообщил об этом радже, но тот подумал, что Реджинальд ошибся.

– Может быть, это и ошибка, – сказал Реджинальд, – но все-таки я настоятельно советую приказать солдатам немедленно же снова сесть на коней. Если только горцы проследили наш путь, то они очутятся здесь раньше, чем люди успеют взяться за оружие и добраться до своих коней, и тогда нас изрубят в куски так же, как изрубили пехоту.

Но доводы эти не убедили раджу.

– Пусть солдаты поедят, – сказал он, – и тогда, если бунтовщики появятся, мы расправимся с ними так же, как они расправились с нашими пехотинцами.

Прошло таким образом несколько минут, в течение которых Реджинальд не спускал глаз с высот, будучи вполне убежден, что он не ошибся. Вдруг он вскрикнул:

– Смотрите, горцы идут на нас!

– На коней, на коней! – крикнул раджа, вскакивая на своего коня, которого подвел к нему его саис.

Примеру его последовал Реджинальд, так же как и Дик. Реджинальд не ошибся, потому что в то самое время, как он говорил, из-за каждого куста, из-за каждого дерева и камня окружающих высот показались темные очертания бесчисленного множества воинов. И вслед за тем в середину лагеря посыпался дождь стрел, в то время как из оврага, спускавшегося прямо к равнине, на которой они сделали привал, выступил сильный отряд, вооруженный тульварами и щитами. Солдаты бросились к лошадям, поспешно вскакивая в седла, так как еще минута – и свирепые дикари пробрались бы в центр! Раджа и его телохранители, собравшиеся вокруг него, как только вскочили на своих коней, бросились вперед; остальные пустились за ними врассыпную, офицеры смешались с солдатами, каждый помышлял только о том, как бы ускакать. Несколько лошадей сорвались с поводьев, и их бросили; такая же участь постигла и тех из солдат, которые не успели вскочить на коней раньше, чем были настигнуты неприятелем.

Реджинальд, с лицом, раскрасневшимся от стыда при виде позорной паники, овладевшей его товарищами, скакал подле раджи, который, несмотря на все настояния, не соглашался остановить свои войска и сделать попытку отбить неприятеля. Дик и Фесфул держались вблизи от Реджинальда.

– Помилуй бог! – восклицал Дик. – Терпеть не могу таких шуток! Как! Стоило бы только повернуть нам назад да ударить на неприятеля, так мы развеяли бы его как ветер! А чем быстрее мы будем уходить, тем проворнее он будет нас догонять.

Бегство продолжалось. И горцы были так проворны, что по пятам гнались за беглецами, всаживая в спины многих солдат свои дальнобойные стрелы.

Реджинальд решил для себя – никогда больше не сопровождать никакого восточного государя в экспедицию для наказания его восставших подданных.

Наконец впереди показалась более ровная местность, и кавалерия стала несколько отделяться от своих преследователей. Но предстояло проехать еще несколько опасных ущелий, и Реджинальд вспомнил, что дорога, по которой они шли, имеет много изгибов и поворотов, и весьма вероятно, что горцы отправятся кратчайшим путем чрез горы и снова появятся на недоступных высотах по обеим сторонам ущелий.

Раджа и его конница вынуждены были наконец отпустить поводья, чтобы дать вздохнуть запыхавшимся лошадям, тем более что по отряду пробежало известие, пронесшееся с задних рядов, что преследование прекратилось; теперь ехали свободнее, громко толкуя о возвращении с большими силами и наказании дерзких бунтовщиков.

Вскоре, однако, оправдались наихудшие опасения Реджинальда. Перед ними показалась узкая долина с ущельями по обеим сторонам. Раджа, к которому снова вернулось присутствие духа, приказал здесь остановиться и велел своим людям осмотреть – подтянуты ли подпруги у седел и заряжены ли ружья.

– Мы должны пролететь эту долину с такой быстротой, чтобы копыта лошадей только прикасались к земле! – воскликнул раджа. – Вперед!

Едва успел он выговорить эти слова, как вершины холмов заблестели копьями и сотни темных воинов с луками, стрелами и дротиками в руках готовы были броситься на отступающих. Раджа стал колебаться. Реджинальд советовал ему немедленно же броситься вперед: оставаться здесь значило бы поощрить неприятеля. Между тем как солдаты могут с помощью своего огнестрельного оружия очистить высоты, и многие, а может быть и весь отряд, спасутся. Но раджа не последовал его совету. Горцы же, вместо того чтобы оставаться на своей неприступной позиции, спустились с высот, полагая, на основании прежнего их успеха, что они могут уничтожить раджу и весь его отряд. Немногие лишь остались на вершине горы.

С обеих сторон стали спускаться густым потоком дикие воины, бросаясь на кавалеристов, которые снова и снова оттесняли их назад. На этот раз старый раджа выказал достаточно мужества, сражаясь столь же яростно, как и его телохранители. Реджинальд и Дик работали так же усердно, а Фесфул прыгала то в одну, то в другую сторону, задавив многих горцев. Однако же немало кавалеристов пало; горцы все более и более прибывали, так что весь отряд был окружен, а впереди собралась густая масса неприятеля, преградив путь вперед. Всякий, кто падал, немедленно был изрублен в куски остервенелым неприятелем.

Теперь уже было поздно раскаиваться Реджинальду в безумной своей решимости сопровождать старого раджу. При всей своей храбрости он не мог не сознавать того, что он и вместе с ним все окружающие будут убиты. Но еще оставалась возможность проложить себе дорогу сквозь неприятеля, и он приказал бывшим позади него кавалеристам сомкнуться.

– Теперь, раджа, – воскликнул он, – мы не должны останавливаться ни перед чем. Прикажите вашим людям следовать за нами и бросайтесь вперед.

Раздалась команда. Но успех казался сомнительным из-за огромного количества горцев впереди. В это самое время многие солдаты закричали: «Смотрите, смотрите – идут наши друзья!» – и в то же мгновение Реджинальд завидел большой отряд кавалерии, скакавшей вниз по оврагу с левой стороны. Он сразу же узнал, что это были люди, сопровождавшие капитана Бернетта. По-видимому, они заметили с высот опасное положение своих друзей и спустились вниз, подобно горному обвалу, на горцев, расступавшихся перед ними, точно воды океана расступаются впереди могучего корабля, подгоняемого свежим ветром. Прежде чем горцы смогли возвратиться на свои высоты, оба отряда кавалерии соединились и стали прокладывать себе дорогу сквозь ряды неприятелей, из которых многие полегли на месте. Когда горцы остались далеко позади, капитан Бернетт доложил, что около третьей части его людей с двумя или тремя офицерами отделились от него в одном из ущелий и он не может достоверно сказать: успели ли они уйти от горцев другой дорогой, а не той, по которой он следовал, или же погибли. Он надеялся, однако, что им удалось уйти и что в скором времени они соединятся с главным отрядом.

Кавалеристы скакали вперед без оглядки до тех пор, пока в горах не стали собираться вечерние сумерки и вдали не показалась еще освещенная солнцем равнина. Они бросились вперед и наконец, когда люди и лошади почти что выбились из сил, остановились при наступающем ночном мраке на берегу тихого озера. Здесь они могли расположиться биваком, не опасаясь нападения со стороны горцев, которые – как они были уверены – не решатся последовать за ними на равнину.

 

Глава IV

Реджинальд и Бернетт вместе с Диком Суддичумом и Фесфул бдительно охраняли раджу, сильно обескураженного не вследствие только понесенного им поражения, а потому, что многие из влиятельных его спутников выражали ему явное свое неудовольствие. Ночью, когда старый раджа спал, они слышали в лагере какой-то слабый шум. Но так как часовые не подымали тревоги, то они и не считали нужным узнавать причину этого шума.

На следующее утро, когда раджа отправился произвести учение солдатам, он заметил, что многие из тех, которых видел после того, как они спаслись от горцев, теперь отсутствовали, и в числе их было двое или трое старших офицеров. Справившись о них, он узнал, что они уехали под предлогом будто бы достать фураж для своих лошадей и провизии для себя.

– Каково бы ни было их намерение, но они уехали без моего позволения! – сердито воскликнул раджа. – Я знаю, – продолжал он, – они отправились грабить и убивать народ. Неудивительно после этого, что подданные мои постоянно готовы к восстанию. Я должен просить, друзья мои, – продолжал он, обращаясь к Реджинальду и Бернетту, – содействия вашего в исправлении недостатков моего правительства. Я обращался к Компании, прося прислать мне резидента и один или два полка сипаев, чтобы помочь мне поддержать порядок во всех классах населения. Пусть себе ворчат сколько угодно князья и дворянство, но все города, находящиеся под английским покровительством, процветают.

– Слова ваши исполнены мудрости, – ответил капитан Бернетт. – С вашего позволения, я сообщу о положении дел в Аллахапуре, и тогда Компания, несомненно, исполнит ваше желание.

Расстроенные остатки молодецкого отряда, двинувшегося было против горцев, снова зашевелились и выступили в поход. Перед вечером отряд добрался до укрепленного лагеря, где была оставлена часть обоза. Известие о понесенных потерях было встречено громким плачем: жены оплакивали своих мужей, дети – отцов. Затерявшийся отряд кавалерии все еще не появлялся, и Бернетт стал сильно опасаться, что он погиб.

Дня два провели в лагере, потом снялись с места и направились к Аллахапуру. К концу третьего дня они добрались до старинного дворца, принадлежавшего радже, с храмом вблизи него. Дворец был несколько в разрушенном состоянии, но все же в нем можно было кое-как поместиться радже и его спутникам. Прислуга очистила наскоро несколько комнат, убрала их парусиной от палаток и коврами, в то время как партия фуражиров отправлена была в окрестные деревни за провизией.

Раджа, по-видимому, не торопился возвращаться в Аллахапур ко всем правительственным волнениям и заботам, из чего Бернетт заключил, что дела в столице должны быть плохи.

– О нет, – ответил раджа, – они так же плохи, как и всегда; но резидент может по приезде своем привести их в порядок, избавив меня от множества хлопот. А тем временем вы можете позабавиться охотой. Здесь в окрестностях должна быть в изобилии дичь, так как одни только тигры, как я слышал, уносят еженедельно по крайней мере с дюжину жителей; а диких коз, медведей, кабанов – бесчисленное множество. Здесь настоящий охотничий рай.

– Но зато это далеко не рай для несчастных жителей, – заметил Бернетт. – Однако мы воспользуемся позволением вашего высочества и попытаемся избавить страну от нескольких диких зверей.

Немедленно же снарядили слонов, а отряду кавалеристов приказано было сопровождать Реджинальда и его друга. Они сели вместе в одном гавдахе. Погода была хорошая, и ветерок, дувший с гор, прохлаждал воздух сильнее, чем в низменных равнинах.

Они были уже некоторое время в дороге, проезжая по живописной лесистой местности, когда, приблизившись к деревне, по слухам, сильно опустошаемой тиграми, они были встречены старшиной и двумя его помощниками, которые приветствовали их низкими поклонами. До них дошли слухи о подвигах двух сагибов, поэтому они просят их показать свое искусство и уничтожить всех тигров.

Это очень позабавило Бернетта. Тем не менее он обещал сделать все, что только можно, если население успеет выгнать на них всех зверей. Они на это согласились, и Реджинальд вместе с Бернеттом вступили в деревню на своих слонах, сопровождаемые шумной толпой – кто на верблюдах, кто на лошадях, кто пешком, – среди которой раздавались им похвалы и слышались угрозы – избить и уничтожить грозных людоедов, столько времени опустошающих все окрестности.

– Мы должны совершить чудо, чтобы поддержать нашу репутацию, – смеясь, сказал Бернетт, – хотя я сомневаюсь, чтобы они могли оказать нам сколько-нибудь значительную помощь. Они слишком боятся тигров, чтобы добраться до логовищ, и если нам удастся убить какого-нибудь зверя, то разве благодаря особому счастью.

Но так как им нельзя было долго отлучаться из лагеря, то они, не теряя времени, тотчас же направились к ближайшему лесу, где обитали тигры.

Так как впереди нам предстоит рассказать о многих обстоятельствах, более интересных, то мы не станем долго останавливаться на этих приключениях.

Прошло некоторое время, пока загонщики отправились в чащу и стали выгонять зверя, выкрикивая на все лады. Англичане на своих слонах подъехали шагов на двадцать к опушке, как вдруг оттуда показался громадный тигр. Не успели они еще прицелиться, как тот в один прыжок очутился на шее слона. Раздался крик, и слон, обернувшись кругом, бросился вперед с поднятым кверху хоботом. Тигр готовился в следующий момент сделать прыжок в гавдах, когда Реджинальд и Бернетт оба выстрелили враз; раненый тигр повалился на землю, и слон придавил его своей ступней, так что тот с визгом испустил последнее дыхание. Убили еще двух тигров, из которых один, так же как и первый, вскочил на слона; а третий, смертельно раненный, успел уйти обратно в джунгли.

– Охота на тигров со слоном довольно-таки суетлива, – заметил Бернетт на следующее утро, когда они завтракали в доме сельского старосты, у которого ночевали. – Я предлагаю попробовать охотиться пешком. Шикари-валлах, с которым мы говорили вчера вечером, по-видимому, смелый парень; он покажет нам места для охоты. Что вы на это скажете?

– С величайшим удовольствием, – ответил Реджинальд. – У нашего хозяина есть недурные лошадки, и он, я думаю, не откажется нам их дать; я предпочту отправиться на коне, нежели на этом неповоротливом слоне.

Хозяин охотно согласился дать им своих лошадей, и через несколько минут они направились к той стороне джунглей, где, шикари уверял, можно найти несчетное количество тигров.

Реджинальд находился теперь в гораздо лучшем расположении духа, чем вслед за разгромом, нанесенным горцами; он смеялся и болтал по обыкновению с другом, отправляясь на охоту. Не успели они далеко отъехать от деревни, как завидели какое-то громадное животное, лежавшее под тенью ветвистого дерева. Когда это животное, обеспокоенное их приближением, поднялось и обернулось к ним, то казалось, что оно было не менее семи футов от загривка, с широкой головой и громадными рогами. Это был джаял, дикий бык, попадающийся в холмистых местностях индостанских равнин. Дикое животное, потрясая рогами и ударяя копытами о землю, готовилось броситься на охотников.

– Я стреляю первым, – крикнул Бернетт. – Но если бык не свалится, то очередь стрелять за вами. Если же и вы не попадете, то скачите в сторону до тех пор, пока вам не удастся снова зарядить ружье. Я же отправлюсь в противоположную сторону, чтобы отвлечь его внимание. Таким образом мы справимся с ним, я в этом уверен.

Сказав это, Бернетт выстрелил. Послышался глухой удар пули, проникнувшей в тело джаяла; но животное, не почувствовавшее, по-видимому, полученной им раны, с громким ревом бросилось на всадников. Реджинальд, как было условлено, выстрелил в свою очередь, но когда и это не остановило быка, тогда он и Бернетт поскакали в разные стороны. Джаял погнался за Бернеттом; даже земля дрогнула, когда бык с ревом бросился на охотника, которого, казалось, он мог подбросить на воздух вместе с лошадью, если бы только настиг их. В это время Реджинальд, увидев, что бык не преследует его, стал снова заряжать ружье. Но пока он забивал заряд, лошадь его бросилась в сторону, и в тот же момент из джунглей выскочил громадный тигр и впился своими челюстями в бок несчастной лошади, не задев при этом, по какой-то случайности, когтями Реджинальда. Первым движением его было высвободиться из-под упавшей лошади, чтобы иметь возможность защищаться. Но едва только он сделал попытку стать на ноги, как тигр, оставив лошадь, бросился на него с открытой пастью. Послышался выстрел, и затем раздался топот лошадиных копыт, приближавшийся к нему. Но хотя и вовремя подоспела помощь, однако это ни к чему бы не повело, если бы он благодаря необычайному присутствию духа не всадил приклад своего ружья в пасть дикого зверя. Это задержало тигра на некоторое время, и момент этот спас Реджинальда. Хотя Бернетт и успел прискакать к Реджинальду, но, боясь попасть вместо тигра в него, стрелять не решился. В это время явилась неожиданная помощь. По лесу пронесся громкий рев, и другой тигр, прыгнув на шею того тигра, который бросился на Реджинальда, оттащил его назад и придавил к земле. Это была Фесфул. Мужественно дралась она за своего хозяина, и победа осталась на ее стороне.

Высвободив свою ногу, Реджинальд бросился к лошади Бернетта, чтобы удержать ее. Между тем Бернетт, прицелившись как можно тщательнее, всадил пулю в голову дикого тигра. Реджинальд погладил по голове свою любимицу, стараясь дать ей понять – насколько он признателен ей за своевременную помощь; в свою очередь, она бросила на него тот особый взгляд, которым кошачья порода выражает чувство удовлетворения. Вскоре подошли туземцы и с удивлением смотрели на тигрицу, поздравляя обоих сагибов с победой.

По лесу пронесся громкий рев, и другой тигр, прыгнув на шею того тигра, который бросился на Реджинальда, оттащил его назад…

Бернетту хотелось еще поохотиться, но с Реджинальда было довольно на этот день, потому что хотя он и отделался от тигра, не получив ни одной раны, однако порядочно зашиб себе ногу, падая с лошади. Бедное животное было так сильно истерзано, что хозяин должен был застрелить его, чтобы оно не мучилось. Реджинальду достали другую лошадь, и он возвратился в деревню в сопровождении толпы удивленных жителей и тигрицы, своевременное появление которой он никак не мог себе объяснить.

– Надобно подождать до нашего возвращения в лагерь, чтобы узнать, в чем дело, – заметил Реджинальд, гладя по голове свою любимицу. – Дик будет в отчаянии, думая, что она потерялась. Но он и не догадывается, какую важную услугу она мне оказала.

Бернетт возвратился к вечеру, убив еще двух тигров, и тем значительно способствовал увеличению славы англичан.

– Неудивительно после этого, что соотечественники их – завоеватели всего мира, если этим двум сагибам ничего не стоило убить с полдюжины людоедов! – раздавалось со всех сторон.

Выслушав благодарность сельских жителей, упрашивавших их снова вернуться к ним, чтобы поохотиться на тигров, Реджинальд и Бернетт отправились в главную квартиру раджи. По приезде своем они увидели какую-то необыкновенно странную личность, ожидавшую в приемной зале. Человек этот стоял неподвижно, точно бронзовая статуя, и его застывшие черты лица не способны были, по-видимому, выражать ни удовольствие, ни страдание. Одежда его состояла из тряпицы, обмотанной вокруг бедер, шарфа, висевшего на правом плече, и тюрбана; верхняя часть тела и ноги были совершенно голы. Это был факир, или последователь религиозной секты фанатиков, не ведающих Бога любви и милосердия и признающих, что можно достигнуть путем сурового отречения от самого себя и испытания всевозможных мучений вечного блаженства. Бернетт осведомился, откуда он прибыл.

– Из Аллахапура, – отвечал факир. – День и ночь шел я, чтобы видеть раджу по важному делу. Скажите ему, сагиб, что медлить нельзя и что он должен тотчас же принять меня.

Бернетт, полагая, что факиру действительно необходимо сообщить что-либо очень важное, поспешил к радже, который пожелал немедленно же видеть факира. Несмотря на жалкое одеяние этого человека, раджа принял факира с таким уважением, как будто бы это был самый гордый дворянин.

– Откуда прибыл ты и какие известия принес? – спросил раджа.

– О Прибежище Мира! Я пришел от вселюбезнейшей княжны вселенной, внучки вашей Нуны. Она послала за мной, зная, что мне можно довериться, и приказала поспешить как можно скорее к вам, чтобы передать некоторые известия, не знаю каким образом полученные ею. Мое единственное желание было – повиноваться ей. Во время вашего отсутствия в столице проявилась измена, и теперь враги ваши овладели дворцом и вашими сокровищами. Несколько дней тому назад хан Мукунд прибыл с отрядом кавалерии, распространил известие о том, что ваше высочество скончались и что он намерен провозгласить себя раджой на ваше место.

Раджа вскочил с места и схватился за рукоятку сабли, словно собираясь тотчас же наказать виновных. Но вспомнив, что он еще не в Аллахапуре, стал расспрашивать о подробностях заговора факира, ответы которого вполне убедили его в справедливости всего им сказанного.

– Теперь я понимаю, зачем изменники эти поскакали вперед, чтобы быть в городе раньше нас. Что же вы теперь посоветуете, друзья мои? – спросил он, обращаясь к Бернетту и Реджинальду.

– Мы советуем вам, – ответил Бернетт, – действовать осторожно и благоразумно, и тогда мы можем восстановить вашу власть и наказать бунтовщиков. При вас еще остается отряд преданных вам войск, к тому же изменники, вероятно, не знают еще того, что вы потребовали, чтобы при вас находились резидент и полк сипаев. Прибытие их, несомненно, расстроит планы бунтовщиков. Когда об этом узнают, то замахнувшийся на вашу власть, вероятно, бежит, и вы вскоре овладеете тем, что вам принадлежит.

– Да, но тем временем что могут эти негодяи сделать с моим семейством, с моей внучкой Нуной?

Замечание это заставило Бернетта сильно призадуматься, так как на этот счет он не мог дать удовлетворительного ответа.

– Впрочем, – сказал он, – вряд ли они позволят себе какие-нибудь жестокости против беззащитных, зная очень хорошо, что они будут вскоре отомщены за это. К тому же заметьте, что этот святой высказал только вам свои опасения насчет того, что могло произойти. События, о которых он сообщил, еще не совершились, и мы можем надеяться, что какие-нибудь обстоятельства могли помешать осуществлению переворота. Если мы поспешим в Аллахапур, то можем прибыть как раз вовремя, чтобы расстроить планы заговорщиков. С отрядом верных последователей, находящихся при вас и вместе с теми, которые остаются еще верными в городе, мы будем иметь возможность одолеть врагов ваших, даже и тогда, если восстание началось.

Замечания Бернетта ободрили дух раджи, и он немедленно же отдал приказание кавалерии готовиться к выступлению в эту же ночь, причем оставлен был лишь небольшой отряд для охраны женщин и прислуги. Следуя совету капитана Бернетта, он располагал двинуться в Аллахапур возможно скорее, остальной же отряд должен был отправиться обыкновенным порядком.

Раджа только и говорил о мести, в случае если бунтовщики осуществят свои намерения, и он клялся, что если ему удастся подавить восстание, то кровь мятежников потечет по улицам столицы. Бернетт, очень хорошо зная, что раджа приведет свои угрозы в исполнение, и желая предотвратить омерзительные жестокости, которые будут совершены, старался успокоить старого государя, напоминая ему, что ожидаемый им резидент может прибыть вместе с английскими сипаями, присутствие которых расстроит планы бунтовщиков и, быть может, заставит их отказаться от своих намерений.

Реджинальд беспокоился о своих собственных делах. Услуги, оказанные ими радже, заслуживали наибольшей награды, какую только можно было дать, и он питал большие надежды на то, что желания его осуществятся; но в случае если раджа будет свергнут, все пропало. Насколько он мог убедиться, раджа был единственным обладателем важного секрета, который он желал открыть, так что если бы старый государь лишился жизни, то Реджинальд потерял бы тогда единственный ключ, который способен был раскрыть дело. Поэтому он решился воспользоваться первым удобным случаем, чтобы объяснить радже, кто он такой, и постараться убедить его доставить ему те сведения, которые имели жизненное значение для его будущего. Реджинальд убедился, однако, в том, что раджа весьма неохотно вступил бы в разговор по этому поводу, и поэтому он колебался сообщить ему о своем деле, до тех пор пока не убедился в том, что стал в более близких с ним отношениях.

Отряд уже два дня как находился в пути, делая привалы настолько короткие, чтобы дать время лишь отдохнуть лошадям, а людям подкрепиться сном и пищей. Они возвращались другой дорогой, чем та, по которой отправились в экспедицию, избегая населенных деревень для того, чтобы известие об их приближении не могло достигнуть до города. Оставался один только день пути. Отряд остановился на биваках вблизи леса, скрывавшего людей и огни, разведенные для приготовления пищи, со стороны большой дороги, проходившей недалеко. Раджа сидел на ковре у костра вместе с Реджинальдом и Бернеттом; вблизи них расположились в качестве верных телохранителей Дик Суддичум и Фесфул. Вокруг лежали люди, и тут же паслись лошади. Далее расставлены были часовые, точно они находились в неприятельской стране, так как полагали очень возможным, что если бунтовщики узнают о приближении раджи, то вышлют сильный отряд для нападения на них.

Меры эти приняты были по настоянию капитана Бернетта, который советовал также следовать по малопроезжей дороге для того, чтобы лучше можно было захватить врасплох бунтовщиков.

Раджа всеми мерами выказывал свою признательность за важные услуги, оказанные ему находившимися при нем англичанами, и в этот вечер он казался более склонным, нежели прежде, к откровенному разговору.

– Если бы не вы, мой юный друг, – сказал он Реджинальду, – то я был бы теперь одним прахом земным и мой труп брошен был бы на съедение птицам небесным и диким зверям лесным. Вы и верная тигрица ваша спасли меня от кинжалов моих предателей-офицеров. А своевременное прибытие ваше, – прибавил он, обращаясь к Бернетту, – воспрепятствовало горцам изрубить весь наш отряд.

Оба молодых человека высказали, в обычных восточных выражениях, удовольствие, ощущаемое ими по поводу того, что им удалось оказать хоть какие-нибудь услуги его высочеству.

– Теперь скажите мне, как могу я вознаградить вас? – воскликнул раджа. – Хотя увы! Если я лишусь власти, то как я смогу исполнить свои обещания!

Реджинальд увидел, что в настоящее время наступила именно та благоприятная для него минута, которой искал он, чтобы поговорить с раджой о себе.

– Ваше высочество можете оказать мне услугу несравненно большую, чем думаете, – медленно произнес Реджинальд, зная, о каком щекотливом вопросе он завел разговор. – Я и мой друг, – продолжал Реджинальд, – уже не первые англичане, проживавшие при вашем дворе. Был еще один англичанин, служивший вам верно и меч которого спас вашу жизнь, когда вы были окружены врагами во время битвы. Но изменники, завидовавшие вашим милостям к нему, задумали убить его; и они успели бы в этом, если бы он, покинув все, что было дорого ему вместе с его земными богатствами, и преодолев великие трудности, не добрался наконец благополучно до Калькутты вместе со своим маленьким сыном. В Калькутте он получил важные известия, заставившие его вернуться на родину. Через несколько лет ему удалось снова побывать в Индии вместе со своим сыном, и он хотел опять увидеть вас. Но испытания, которым он подвергался, до того расстроили его здоровье, что во время сборов в дорогу он смертельно заболел и скончался, оставив своему сыну обязанность отомстить за его доброе имя и возвратить отнятое у него имущество.

– Кто вам все это рассказал? – воскликнул раджа взволнованным голосом. – Где же сын того, о ком вы говорили? Я бы был очень рад увидеть его и не только возвратил бы ему имущество его отца, но еще сделал бы самым близким к себе сановником.

В этот самый момент к радже подбежал офицер и, после обычных приветствий, доложил ему, что часовые задержали одного посланца из города, пытавшегося проведать об их отряде.

Раджа приказал немедленно ввести этого человека к нему.

– Какие у тебя известия? Говори тотчас! – воскликнул раджа.

– О, несчастный я, приносящий эти известия: они очень худые, – ответил посланец. – Весь город объят волнением. Мукунд-Бгим провозглашен раджой, и более половины населения на его стороне; но есть еще люди, оставшиеся вам верными, и если только ваше высочество немедленно же покажетесь среди них, то волнение может быть усмирено и власть ваша восстановлена. Слуга ваш осмеливается дать совет вам – скакать всю ночь, так, чтобы на рассвете вступить в город, и хотя расстояние порядочное, но лошади ваши могут поспеть вовремя. Тогда, захватив бунтовщиков врасплох, вы можете рассеять их раньше, чем они успеют оказать вам сопротивление; между тем население, оставшееся верным, соберется вокруг вас, и вы снова станете единым правителем Аллахапура.

– Совет ваш вполне благоразумен, – ответил раджа. – На коней, друзья мои! И мы до тех пор не выпустим поводьев, пока не завидим стен моего восставшего города.

Немедленно же весь лагерь пришел в волнение. К несчастью, лошади, после быстрых переходов двух предшествующих дней, были малопригодны для того, чтобы проскакать безостановочно еще тридцать миль и в конце концов иметь в перспективе горячую схватку. Тем не менее надобно было во что бы то ни стало мчаться вперед.

Кавалеристы подтянули покрепче подпруги своих седел, вскочили на лошадей, и, когда все стали на свои места, отдано было приказание двинуться вперед. В голове отряда ехал сильный авангард с заряженными ружьями наготове, так как ежеминутно можно было ожидать нападения со стороны бунтовщиков, которые, узнав об их приближении, вышли бы непременно против них в значительных силах.

Раджа, сопровождаемый Реджинальдом и Бернеттом, ехал при главном отряде. Теперь не время было пускаться в разговоры, и потому Реджинальд должен был отложить до более благоприятного времени получение важных известий, которых он ожидал столь нетерпеливо. Время от времени падала какая-нибудь несчастная лошадь, и всадник, если только он счастливо отделывался при этом, должен был продолжать дорогу пешком, рискуя или попасться тигру, или же быть убитым крестьянами, имущество которых было разграблено им и его товарищами. Раджа надеялся, что ему или удастся пробиться в городские ворота, или же что стража отопрет их по его приказанию, и тогда они будут иметь возможность захватить Мукунд-Бгима и остальных взбунтовавшихся офицеров во время сна.

Теперь они уже приближались к городу. В отдалении, при свете занимавшейся зари, можно было отличать очертания куполов и минаретов, храмов и мечетей. Ни один бунтовщик не появлялся еще, чтобы воспрепятствовать их движению вперед, и раджа стал надеяться, что восстание еще не вполне разгорелось и что он успеет подавить его.

Он с главным отрядом продолжал ехать вперед, как вдруг они наскочили на свой авангард, который остановился. Раджа осведомился о причине такой остановки.

Офицер, командовавший авангардом, отвечал, что им навстречу попался человек, принесший известия из города.

– Пусть скажет, что он знает, – сказал раджа.

Человек, похожий более на дикого зверя, нежели на человеческое существо, выступил из рядов кавалеристов.

Это был бираги – нищенствующий монах. Он был совершенно нагой, лишь небольшая тряпка обхватывала его пояс и верхнюю часть ног. Волосы его ниспадали длинными и плоскими космами. Тело было вымазано золой коровьего помета, что придавало ему какой-то мертвенный оттенок; его воспаленные и слезящиеся глаза едва выглядывали из-под грязи, облепившей их вокруг. Вряд ли можно было представить себе что-либо менее напоминающее человеческий образ, чем это жалкое существо.

– Какие последние известия из города? – озабоченно спросил раджа.

– Худые, очень худые известия, о Прибежище Мира! – ответил бираги. – Вчера в сумерках, проходя чрез ворота, я слышал, как враги ваши кричали имя Мукунд-Бгима, их нового раджи. Говорили, будто вы погибли, а все солдаты ваши уничтожены в горах. Все, кого я ни встречал, верят этим рассказам. Сторонники ваши пришли от этого в отчаяние. Но если вы явитесь среди них, чтобы показать им, что вы живы, они снова ободрятся и мужественно станут за вас.

– Но как же мне пробраться в город? – заметил раджа. – Заперты ли ворота?

– Не только заперты, но к ним приставлена сильная стража, – ответил бираги. – Было бы бесполезно пытаться взять их силой. Вы можете пробраться туда только переодевшись. Дело в том, что недалеко от ворот расположился лагерем купеческий караван на верблюдах, прибывший слишком поздно, так что его не пропустили в город. Если ваше высочество соблаговолите переодеться купцом, то торговцы согласятся провести вас с караваном, в надежде получить от вас награду, когда вы преуспеете в своем деле.

Раджа, обдумав это, согласился на предложение бираги. Затем он пригласил Реджинальда сопровождать его, а Бернетта просил принять на себя начальство над кавалерией и расположиться в скрытом месте в лесу, оставаясь там до тех пор, пока он не известит его, что наступила удобная минута двинуться к городу.

– Я знаю, риск велик, – прибавил раджа, – но я готов пожертвовать своей жизнью, чтобы возвратить потерянное.

– Повеление вашего высочества будет исполнено, – сказал Бернетт. – Если вам не изменят, так как никто не может подозревать присутствия вашего среди купцов, то опасность далеко не так велика, как кажется.

Все приготовления были сделаны, и раджа, в сопровождении Реджинальда, отправился пешком в купеческий лагерь. Фесфул же, появление которой могло их выдать, оставлена была на попечение Дика Суддичума.

К великому удовольствию раджи оказалось, что купец, хозяин каравана, был из племени парсов и что он был с ним прежде в хороших отношениях, а потому мог вполне на него положиться. Богатые одежды раджи были уложены вместе с товарами, и он переоделся купеческим приказчиком, а Реджинальд надел платье и оружие простого совара, сопровождающего караваны.

 

Глава V

Едва только небо озарилось первым проблеском света, купец Гурдео Букш поднял караван; товары навьючили на верблюдов и двинулись к городским воротам. Караван пропустили совершенно свободно в город, и он вступил в узкие улицы, направляясь к главному базару. Раджа, верхом на верблюде, с головой, закутанной в капюшон, совершенно скрывавший черты его лица, ехал вслед за купцами, между тем как Реджинальд, вооруженный копьем и щитом, шествовал подле него. Вскоре они добрались до базара, где встретили толпу, читавшую прокламацию, возвещавшую, что, вследствие смерти старого раджи, Мукунд-Бгим возложил на себя бразды правления и повелевает всему населению, под страхом смертной казни и лишения имущества, повиноваться его указам. Так как толпа мешала свободному проходу каравана, то раджа и Реджинальд имели время прочитать прокламацию, в которой говорилось также о назначении на должности разных лиц при новом радже. В числе других упоминалось имя хана Кошю, а также имена разных начальников, ушедших в горах от Мир-Али-Синга.

– О негодяи, – прошептал раджа. – Накажу же я их за измену! А эта каналья Кошю недолго проносит еще на своих плечах голову!

Тем временем народ скоплялся все более и более, стараясь пробраться к читающим прокламацию; тут были купцы в длинных одеждах и тюрбанах, совары со щитами и копьями, женщины и дети, люди во всевозможных одеждах и люди совсем без одежды, исключая грязную тряпицу, обернутую вокруг бедер или переброшенную через плечо, но с неизменным тюрбаном на голове. Реджинальд, опасаясь, чтобы вид этой толпы, привлеченной прокламацией, не подействовал на раджу и тот не выдал бы самого себя, старался очистить дорогу каравану, которому удалось наконец пробраться к дому, который купец занимал обыкновенно во время своего пребывания в Аллахапуре.

До сих пор все шло хорошо, и раджа расположился в комнате, где присутствие его могло быть легко скрыто. Трудность, однако, заключалась в том, чтобы собрать сведения. На следующее утро Гурдео Букш должен был отправиться в город по делам для продажи товаров, но его могли бы заподозрить, если бы кто-нибудь заметил, что он так тщательно расспрашивает обо всем. Реджинальд также желал попытаться собрать сведения, но раджа требовал от него, чтобы он воздержался от такой попытки.

Раджа приказал принести свое платье и оделся, объявив при этом Реджинальду, что он решился, как только наступят сумерки, отправиться во дворец испытать верность своей стражи. По его мнению, она должна была остаться на месте, так как, по словам бираги, похититель его власти, Мукунд-Бгим, находится пока в своем дворце.

Реджинальду казалась эта попытка рискованной, но он согласился на нее. Вслед за тем он вышел под ворота и, расхаживая как совар, стал всматриваться в прохожих, среди которых заметил нищего, просившего милостыню. Маленькие слезящиеся глаза его замигали, когда он подошел к Реджинальду, который, по-видимому, сейчас же узнал его.

– Я вижу, что вам можно довериться, – сказал Реджинальд. – Вы получите хорошее вознаграждение, если в точности исполните мое поручение.

– Что вам будет угодно, сагиб? Я должен вам повиноваться, – ответил бираги.

– Вы должны немедленно же поспешить туда, где скрываются наши друзья, и сказать им, что как только наступят сумерки, чтобы они мчались во всю прыть к северным воротам и заняли бы их как можно скорее. Если им удастся пробраться через ворота, пусть скачут ко дворцу, где они встретят раджу и тех из его сторонников, которые успеют собраться вокруг него. В случае же, если попытка их не удастся, пусть отступят и ожидают, пока не получат известий от его высочества или же от меня.

При этих словах Реджинальд всунул нищему в руку монету, для того чтобы прохожие не заметили их разговора.

– Слушаю, сагиб, – сказал нищий и поплелся далее, продолжая просить милостыню у всех прохожих. Но, вместо того чтобы идти прежней дорогой, он повернул назад, и Реджинальд видел, как он направился к северным воротам, готовый, по-видимому, исполнить данное ему поручение.

«До сих пор план наш удается, – подумал Реджинальд. – Но я желал бы иметь возможность узнать, где находится внучка раджи. Если только Мукунд-Бгим взял ее к себе, то он не задумается убить ее, так же как и сыновей раджи. Бедная девушка! Я не хочу напоминать о ней, чтобы не увеличивать горе бедного старика; но он должен содрогаться при мысли о том, что с ней сталось».

Несмотря на предостережения раджи, Реджинальд с трудом мог воздержаться от желания смешаться с толпой, чтобы попытаться что-нибудь узнать. Однако же осторожность взяла верх. Нетерпеливо прохаживался он взад и вперед на своем посту в надежде встретить кого-либо из посетителей дворца, кому можно было бы довериться; но прошли мимо него тысячи людей, и из них не оказалось ни одного знакомого. При этом он совершенно позабыл о том, что сам подвергался большому риску быть узнанным, потому что, хотя, при содействии купца, он сделал все возможное, чтобы изменить свой наружный вид, тем не менее его легко мог бы узнать каждый, кто прежде видел.

Так медленно проходил час за часом, и наконец вечерний сумрак стал спускаться над городом. Войдя в комнату раджи, Реджинальд увидел, что он уже одет в свое обычное платье и накинул только поверх него широкий плащ, чтобы скрыться от глаз прохожих. Раджа привесил также саблю и заткнул за пояс пару пистолетов.

– Наступило время действовать, – произнес он твердым голосом. – Мы пойдем, друг мой, и наша попытка или увенчается успехом, или же мы погибнем. Как только мы соберем вокруг себя мою верную гвардию, первой нашей заботой должна быть безопасность внучки моей Нуны. Затем, если на нас будет сделано нападение, мы станем защищать дворец до прибытия вашего друга вместе с моей храброй кавалерией. Итак, идем. Я не боюсь, что меня узнают, так как никому и в голову не придет, что я в городе.

– Если бы кому-нибудь вздумалось остановить вас, то я готов защищать вас до последней капли крови, – ответил Реджинальд.

– Я вполне доверяюсь вам, храбрый молодой человек, – воскликнул раджа, – и я охотнее пойду с вами одним, нежели с сотней моих соваров.

И они двинулись в путь, после того как Реджинальд удостоверился, что никого не было вблизи. Когда они вышли из ворот дома, раджа быстро пошел вперед, а Реджинальд выступал рядом с ним с тем бодрым воинственным видом, какой обыкновенно придают себе совары. На улицах было еще довольно народу, и, проходя мимо, они могли уловить кое-что из разговоров вокруг. Но по мере того как они подходили ко дворцу, толпа все более и более редела. Когда же они очутились подле самого дворца, то у ворот никого не было видно, никаких часовых, и никто их не окликнул, когда они подошли. Было нечто зловещее в этом царившем повсюду безмолвии. Пройдя передний двор, раджа хотел было войти в прихожую приемных комнат, когда, отдернув занавес, висевший поперек, отшатнулся назад с криком ужаса и отчаяния: весь проход, а также и ступеньки, ведущие в верхний этаж, были устланы трупами.

– О, моя верная гвардия! Оставалась одна только надежда на твое мужество, и что же я вижу! – воскликнул раджа. – Вы мужественно пали, защищая ваш пост!

И раджа стоял несколько секунд, с отчаянием смотря на представившееся ему зрелище.

– На кого же теперь я положусь! – воскликнул он. – А мое бедное дитя, что с ним сталось!

– Ваше высочество, – сказал Реджинальд, выступая вперед, – у вас еще остались верные вам войска и много друзей, готовых биться за вас. Некоторые из ваших гвардейцев должны быть еще живы и скрываются где-нибудь во дворце; они могут сказать вам, что сталось с вашей внучкой.

Слова Реджинальда как будто возвратили мужество радже; первой заботой его было осмотреть трупы, наполнявшие проход, в надежде – не остался ли кто-нибудь в живых; но все были мертвы. Реджинальд настаивал, чтобы раджа торопился идти вперед, на случай если бунтовщики вернутся раньше, чем они успеют обыскать дворец. Они проходили через пустынные коридоры, заглядывая по пути в комнаты, но нигде не видно было ни одной живой души. Наконец, входя в одну комнату, двери которой были приотворены, Реджинальд услышал стон, и, окликнув шедшего за ним раджу, он вошел туда. При бледном свете луны, проникавшем чрез окно, он увидел в дальнем углу растянувшегося на половике сипая. Кровь, выступавшая из ран, покрывавших его голову и туловище, струилась по полу. Сипай старался, по-видимому, остановить кровь, но обессилел и лежал беспомощный. Реджинальд наклонился над ним и попытался как мог остановить кровотечение, перевязав его раны платком, разорванным на куски. Через несколько минут сипай пришел в себя, и когда глаза его остановились на радже, он весь просиял.

– Неужели бунтовщики разбиты? – воскликнул он. – А я думал, что все потеряно.

– Мы хотели бы узнать от вас, что случилось? – сказал Реджинальд. – Много товарищей ваших лежат убитые при входе, и дворец, по-видимому, покинут. Больше мы ничего не узнали.

– Могу вам сказать только то, что прошедшей ночью Мукунд-Бгим напал на нас с большой шайкой своих сторонников; мы дрались отчаянно, защищая наш пост, пока многие из нас не пали убитые или раненые, а остальные не были взяты в плен. Мне же, несмотря на то что я был изранен, удалось спастись, так как бунтовщики приняли меня за мертвого. Они начали было грабить дворец, но их отозвали для того, чтобы воспрепятствовать попытке жителей охранять город до возвращения раджи, так как они не хотели верить слухам о его смерти.

– А не можешь ли ты сообщить мне что-либо о моей внучке, рани Нуне? – спросил раджа. – Не увели ли ее с собой бунтовщики, или, может быть, она еще здесь, во дворце?

– Не знаю ничего, раджа, – отвечал раненый. – Когда я лежал здесь, ежеминутно ожидая, что меня добьют, то слышал топот шагов по дворцу и женские крики и стоны.

– Так подлые изменники лишили меня моего утешения! – воскликнул раджа. – Пойдем, друг мой; мы должны убедиться в самом худшем, что случилось, – сказал он, обращаясь к Реджинальду. – Вам нечего больше терять времени подле этого человека; если ему судьба жить, то он будет жив; если же нет, то ему останется то утешение, что он умер, защищая мое дело.

Хотя Реджинальд не менее раджи желал узнать, что случилось, но все-таки ему не хотелось покинуть бравого сипая, весьма нуждавшегося в его помощи. Нетерпение раджи не допускало, однако, дальнейшего промедления, и он, сказав несчастному, что вернется как можно скорее, последовал за раджой, стремительно вышедшим из комнаты.

Они отправились на женскую половину дворца и везде по пути видели следы страшной борьбы, происходившей вокруг, хотя в то же время несомненно было, что гвардия раджи осталась верна ему. Двери на женской половине были растворены – эти священные двери, в которые до сих пор не осмеливался войти ни один человек. По полу валялись женские платья и украшения; вазы были разбиты, и даже ковры на стенах сорваны. Раджа ясно видел, что самые мрачные предчувствия его оправдались: казалось несомненным, что бунтовщики увели с собой Нуну. По-видимому, раджа терялся в догадках, что ему предпринять? Сам Реджинальд был глубоко опечален исчезновением молодой девушки, так как он предвидел, что это придаст значительную силу бунтовщикам, потому что, даже в случае их поражения, это даст им возможность вступить в переговоры с раджой на выгодных для них условиях. И он напрасно старался успокоить старика, доказывая ему, что Мукунд-Бгим должен будет из собственных же расчетов хорошо обходиться с его внучкой.

Так как опасно было бы дальше оставаться во дворце, куда во всякое время могли возвратиться бунтовщики, то Реджинальд старался убедить раджу вернуться в дом купца, где он может оставаться до прибытия их друзей, если только нищему удалось добраться до них, и они будут иметь возможность войти в город. Другого пути не представлялось; раджа должен был, отложив попытки восстановить свою власть, вновь переодеться в купеческое платье и выбраться из города. Реджинальд советовал ему поступить таким образом, но раджа не хотел и слышать об этом.

Было уже совершенно темно, и раджа, завернутый в свой плащ, мог выйти на улицу, не опасаясь быть узнанным. Перед выходом своим Реджинальд поспешил к раненому сипаю, которого никак не хотел оставить без помощи, зная, что иначе он погибнет. Сипай несколько оправился и полагал, что с помощью Реджинальда мог бы пройти небольшое пространство.

– Не делайте напрасных усилий, – сказал Реджинальд. – Вы не очень тяжелы, и я понесу вас на плечах.

– Нет, нет, сагиб, – сказал сипай, с первого же раза узнавший Реджинальда, несмотря на его костюм. – Если только мы встретим кого-нибудь из врагов раджи, то меня и вас убьют. Но если вы доведете меня до конюшен и бунтовщики не успели увести всех лошадей, то я как-нибудь взберусь на седло и попытаюсь или выбраться из города, или же доехать до дому моих приятелей, недалеко отсюда, где мне дадут приют.

Реджинальд охотно согласился на это, тем более что если он и раджа найдут для себя лошадей, то могут проскакать чрез ворота; если же придут их друзья, то им можно будет присоединиться к ним и встретить Мукунд-Бгима и его сторонников, которые, наверное, находятся где-нибудь поблизости дворца. И, взяв на плечи раненого, он пошел с ним через дворец к заднему выходу, который вел во двор с конюшнями. Раджа шел с обнаженной саблей, полагая, что где-нибудь должны скрываться грабители; но ни один человек не попался им по пути. По какой-то непонятной причине весь дворец был совершенно пуст. Сипай выразил надежду, что лошади оставлены в конюшне; в противном же случае Реджинальду нечего было надеяться отыскать их где-либо в другом месте. Но скорее всего бунтовщики увели их с собой. В таком случае Реджинальд не знал, что делать ему с раненым сипаем. И без того немалого труда стоило ему тащить его на себе, и он чувствовал, что он не сможет пронести его из дворца до дому его друзей, о которых он говорил. Так что он вынужден будет оставить его в конюшне, где тот должен умереть с голоду, если только не найдется какой-нибудь сострадательный человек, который принесет ему пищу.

По-видимому, сипай угадал его мысли.

– Не беспокойтесь обо мне, сагиб, – прошептал он слабым голосом, чтобы раджа не мог расслышать. – Тот, Которому поклоняетесь вы, сохранит мою жизнь. Расспросите Дгунна Синга, скажите ему, где вы оставили Вузира Синга, и он найдет возможность оказать мне помощь. Вы можете положиться на него, потому что он из тех, которые исповедуют истинного Бога, и если вам потребуется его содействие, то он готов пожертвовать для вас своей жизнью.

Реджинальд, пораженный этими словами, так как он принимал его за простого сипая, обещал исполнить его совет. Но, добравшись до конюшен, они увидели, что четыре или пять лошадей были забыты грабителями в дальнем конце конюшни. Сбруя висела тут же на стене, и раджа с Реджинальдом быстро оседлали трех лучших лошадей.

– По-видимому, вы принимаете большое участие в моем стороннике, – сказал раджа, заметив, что Реджинальд так усердно ухаживает за раненым.

– Я только исполняю свой долг. Он так храбро сражался за ваше высочество и мучительно ранен, – заметил Реджинальд.

– Да будете вы вознаграждены за ваше человеколюбие, – ответил раджа. – А теперь сядем на лошадей и выберемся на улицу. Ворота должны быть давно уже заперты, и если только сторонники мои не вступили в город, то самое верное, что мне остается, – это добраться до них.

Подсобив радже сесть верхом, Реджинальд помог Вузиру Сингу взобраться на лошадь, хотя бедняга с трудом мог держаться в седле, затем сам вскочил на коня, и все выбрались из дворца.

Мрак, царивший над городом, благоприятствовал им, скрывая их от глаз любопытных. Но в то же время несомненно, что ворота должны были быть уже заперты, и в таком случае друзьям их невозможно было бы войти в город. На улицах было пусто и не попадалось навстречу никого, кто так или иначе мог предоставить сведения. Ясно было, что наиболее мирные жители благоразумно удалились по домам.

Реджинальд ехал как можно ближе к Вузиру Сингу и поддерживал его на лошади, так как тот был до того слаб, что, казалось, мог ежеминутно свалиться с седла. Сипай высказывал ему свою признательность.

– Если бы, – присовокупил он, – сагиб хотел послушаться моего совета, то он убедил бы раджу отправиться в дом Дгунна Синга, где он найдет себе верное убежище. У него есть конюшня, где можно поставить лошадей, и комната в верхнем этаже, где его высочество мог бы оставаться, не боясь, что присутствие его будет открыто с наступлением дня. К тому же Дгунн Синг может сообщить ему о том, что случилось, и сообразно этому его высочество будет действовать.

Совет этот показался Реджинальду настолько благоразумным, что он тотчас же передал его радже, и тот, после некоторого колебания, согласился. Тогда они немедленно же повернули в улицу, которую указал им Вузир Синг. Немногие прохожие, попадавшиеся навстречу, принимали, по-видимому, раджу за какого-нибудь купца, возвращавшегося домой в сопровождении своих телохранителей, и потому никто их не останавливал.

Вскоре они подъехали к воротам дома, в котором, казалось, жили люди, принадлежавшие к более зажиточному классу населения. Здесь Реджинальд, спрыгнув с лошади, помог Вузиру Сингу добраться до форточки в воротах, чрез которую можно было говорить с живущими в доме. После нескольких сказанных слов ворота открыли, и всадники въехали во двор. Их встретил почтенного вида старик, хозяин дома, с несколькими молодыми людьми, и хотя они приняли раджу с видимым уважением, но ничем иным не выказали того, что им известно, кто он такой. Хозяин называл его просто «сагиб» и просил позволения провести его внутрь дома. Двое молодых людей осторожно сняли с седла Вузира Синга и повели его в дом, а другие взяли лошадей и поставили их в конюшню. Раджу немедленно же проводили в верхнюю комнату, о которой говорил Вузир Синг, и хозяин дома окружил его всевозможным вниманием. Между тем Вузира Синга уложили в постель и перевязали раны, а Реджинальду подали сытный ужин. Хозяин был индусом, принявшим христианство со всем своим семейством; следуя правилам своей новой веры, он старался оказывать помощь всем, кто в ней нуждался. По его обхождению с раджой видно было, что ему известно, с кем он имеет дело, и он очень хорошо знал, какой подвергает себя опасности, давая ему приют у себя, в случае если Мукунд-Бгим или кто другой из его сторонников узнает, где скрывается раджа. Как только начались беспорядки, он вместе с сыновьями своими благоразумно решили не выходить из дому, поэтому он мог только догадываться о происходившем по тем известиям, которые сообщили ему немногие из заходивших к нему. Он рассказал, что какой-то влиятельный хан, живущий в другой части города, восстал с целью или поддержать раджу, или же попытаться захватить власть в свои руки. Мукунд-Бгим двинулся против него со всеми своими силами, причем произошла отчаянная схватка. Хан был разбит, и сторонники Мукунд-Бгима вместе с городской чернью бросились грабить дома хана и его родственников, которых они умертвили. Расспросы Реджинальда о внучке раджи ни к чему не привели, так как хозяин дома не мог ничего сказать о том, что с ней сталось. Он видел только, как несколько слонов с закрытыми гавдахами и в сопровождении сильного отряда вооруженных людей направились к южным воротам; но куда они отправились, он не знает.

Первая половина ночи прошла спокойно, и старый раджа, утомленный переживаниями, заснул крепким сном. Еще не светало, как он уже проснулся и, призвав к себе Реджинальда, занимавшего небольшую комнату подле него, сказал, что, как только рассветет, он выйдет из дому, чтобы узнать о всем происшедшем.

Когда вышел хозяин дома, Реджинальд передал ему намерение раджи.

– Лучше я пошлю одного из моих сыновей, – ответил хозяин. – Он ничем не рискует, а вас могут узнать, несмотря на то, что вы переодеты.

Раджа согласился. Но время проходило, а молодой человек не возвращался. Раджа терял терпение и требовал, чтобы лошадь его была готова.

– Ваше высочество, вы не рискнете, вероятно, выехать теперь, средь бела дня, – сказал Реджинальд. – Вас непременно узнают, и хотя многие граждане соберутся вокруг вас, но сторонники Мукунд-Бгима могут быть настолько сильны, что изрубят ваших приверженцев, и вы сами попадетесь в руки бунтовщиков.

– Я хочу быть готовым присоединиться к нашим друзьям, которые, если только они явятся сюда, должны были бы давно уже быть в городе. И мне даже кажется, что я слышу топот их коней, – ответил раджа. – Пойдем, мой друг, и будем готовы немедленно же пуститься в путь.

Хотя Реджинальду и казалось, что раджа ошибается, тем не менее он повиновался ему, и, сев на лошадей, они ждали на дворе дома, готовые выехать по первому сигналу.

Им пришлось недолго ждать, так как хозяйский сын вернулся с известием, что Мукунд-Бгим со значительными силами приближается к той части города, где находится их дом. Они вламываются в дома и забирают всех, кого подозревают сторонниками раджи.

– Еще есть время уйти через северные ворота, и хотя вы сильно рискуете попасться в руки бунтовщиков, все-таки это лучшее, что можно предпринять, – заметил молодой человек.

Реджинальд был того же мнения и убеждал раджу согласиться на предложение молодого человека. По совету хозяина дома раджа надел на голову простой тюрбан, концы которого спадали вниз так, что скрывали черты его лица. И так как нельзя было терять ни одной минуты, раджа в сопровождении Реджинальда поскакал вперед, пробираясь по узким улицам, остававшимся еще пустыми, к северным воротам.

Подъезжая к воротам, они встретили массу всякого народа – одних верхом на лошадях, других – на верблюдах и, наконец, пеших, спасающихся от жестокостей Мукунд-Бгима и его свирепых солдат. Они прокладывали себе дорогу среди испуганной толпы и уже выехали было за городскую стену, как услышали позади себя громкие крики. Реджинальд, обернувшись назад, увидел, что из ворот выезжает отряд кавалерии, врезавшийся в толпу, рубя и топча лошадьми всех, кто препятствовал движению. Он в ту же минуту догадался, что бегство их было каким-нибудь образом открыто и что отряд этот преследует их.

– Мы должны спасаться во что бы то ни стало! – воскликнул Реджинальд, указывая радже на их преследователей.

К счастью, путь впереди них был свободен, и они поскакали вперед. Но в это самое время кавалеристы Мукунд-Бгима заметили обоих всадников и пустились за ними. Надежда на спасение была весьма слабая. Однако под ними были хорошие лошади, и они напрягали все свои мускулы, чтобы ускакать, будто сознавая всю важность настоящей минуты. Со своей стороны, преследователи, вполне понимая цену добычи, за которой гнались, мчались еще быстрее, стреляя наудачу, не обращая при этом внимания на то – убьют ли они кого-нибудь. Неоднократно Реджинальд оборачивался назад и наконец завидел другой отряд кавалерии и множество слонов, выступавших из ворот. Лошадь его шла хорошо, но лошадь раджи споткнулась было и чуть не упала. Казалось, что вот-вот нагонят их беспощадные враги. Несмотря на это, все-таки еще можно было бы уйти от преследования, если бы им удалось добраться до леса, к которому они быстро приближались. Только что они доскакали до поворота дороги, как увидели, что навстречу им скачет значительный отряд кавалерии. В этот момент исчезли все надежды на спасение.

– Мы дорого продадим свою жизнь! – сказал раджа. – Повернем кругом и станем лицом к лицу с неприятелем.

– Нет-нет, скачите вперед! – закричал Реджинальд. – Смотрите – ведь это наши друзья. Они явились как раз вовремя, и теперь победа за нами.

Сбросив плащ, раджа потряс в воздухе саблей, и его сразу узнали войска, во главе которых ехал капитан Бернетт. В следующий момент раджа и Реджинальд, повернув своих коней, присоединились к отряду и бросились на неприятеля. С обеих сторон падали лошади и люди; кавалеристы Бернетта, только что выехавшие из лесу, были бодры, тогда как их противники, запыхавшиеся от быстрого бега, находились в более невыгодном положении. Старый раджа ожесточенно рубился, так что немногие осмеливались идти навстречу его острому мечу. Раджа и его сторонники быстро прокладывали себе дорогу; уже большая часть рядов неприятеля была убита, многие разбежались. Наконец Реджинальд завидел предводителя бунтовщиков, Мукунд-Бгима, который, избегая встречи с раджой, ехал прямо на Реджинальда. Отразив удар, направленный в голову, Реджинальд всадил свою саблю в грудь изменника, и тот свалился на землю. Бунтовщики, увидев, что предводитель их убит, смешались. Карнаки повернули слонов в стороны, и громадные животные помчались вразброд; пехотные солдаты бежали обратно в город, где многие были убиты, другие успели скрыться. Победа была полная, и раджа во главе своей кавалерии торжественно въехал снова в город.

Власть раджи скоро была восстановлена. Те, кто был склонен стать на сторону возмутившегося хана Мукунд-Бхима, немедленно же явились и громче других выражали удовольствие свое по случаю успеха раджи. Прежде всего раджа приступил к розыскам своей внучки, молодой рани Нуны, столь таинственно исчезнувшей; но никто не мог дать ему никаких разъяснений на этот счет. Во все стороны отправлены были гонцы, чтобы открыть место, где она находилась. Заботливость, которую выказал при этом раджа, свидетельствовала о том, насколько он любил ее.

Некоторые из главных офицеров и много других лиц исчезли, и так как они не появлялись, то совершенно естественно было предположить, что они или были убиты Мукунд-Бгимом, или же присоединились к нему и опасались возвратиться. В числе пропавших без вести был и хан Кошю. Его разыскивали всюду по дворцу, но трупа его не нашли. Нигде не могли отыскать и его следов. Комнаты, которые он занимал, опустели, и Реджинальд, не питавший особого доверия к отставному парикмахеру, склонен был предполагать, что он ушел из города, забрав с собой, что было можно, и что о нем вскоре будут получены известия из Калькутты.

Раджа поклялся отомстить всем, кто оказался на стороне бунтовщиков, и офицеры его принялись разыскивать всех подозрительных лиц. Было захвачено несколько сот людей, и, согласно обычаям, принятым в Индии, улицы должны были быть залиты кровью; но Реджинальд и Бернетт убеждали раджу выказать своим врагам милосердие. Они старались внушить ему, что несравненно благороднее спасти жизнь, нежели отнять ее; что это были подданные его, которых он обязан защищать, и что значительное большинство присоединилось к Мукунд-Бгиму, думая, что раджа умер. Сознавая, что Реджинальд и Бернетт оказали ему существенную услугу, он согласился исполнить их просьбу в отношении незначительных мятежников, но ничто не могло убедить его даровать жизнь изменившим ему главным начальникам, которых успели арестовать и которые должны были поплатиться головами в наказание за свои преступления.

Спокойствие в городе было в настоящее время, по-видимому, вполне восстановлено; сообщали только, что в стране находились еще небольшие шайки вооруженных бунтовщиков, шатающихся по всем направлениям и грабящих беззащитных людей. Утверждали, что во главе их стоит близкий родственник Мукунд-Бгима, но местопребывание его не могло быть открыто. Справедливы или нет были все эти рассказы, но они указывали на расстроенное состояние страны и внушали Реджинальду и Бернетту сердечное желание скорейшего прибытия резидента и английских войск.

До сих пор все еще не получали никаких сведений о рани Нуне, и раджа оставался по-прежнему погруженный в величайшую горесть и тревогу о ее судьбе. Бернетт и Реджинальд оба разделяли его чувства и предлагали отправиться в поиски за ней. Бернетт в особенности желал разыскать ее. Он поражен был ее красотой и пленен ее манерами, столь непохожими на манеры восточных женщин. Вся фантазия его горячей натуры была возбуждена, хотя весьма возможно, что он и не был, в сущности, влюблен в нее. Наконец оба они предложили отправиться за рани Нуной, но раджа и слышать не хотел об этом.

– Один из вас должен остаться при мне, так как мне необходимы совет ваш и ваша помощь, ибо у меня нет никого, кому бы я мог довериться, – сказал раджа. – Если же завтра не будет получено никаких известий, то одному из вас я разрешу отправиться. Я признателен вам обоим, но тот, кого я назначу поехать разыскивать рани Нуну, должен будет подчиниться моему решению.

Реджинальд и Бернетт высказали, разумеется, готовность повиноваться радже, и они были связаны слишком тесной дружбой для того, чтобы завидовать друг другу.

Реджинальд не забыл раненого сипая, жизнь которого он имел возможность спасти, и как только представился ему удобный случай покинуть дворец, он отправился в дом Дгунна Синга, давшего им приют. Ему была оказана самая горячая встреча, и он очень обрадовался, когда увидел, что Вузир Синг вполне оправляется от полученных ран. Сипай был глубоко признателен ему за спасение жизни.

– Да сохранит вас, сагиб, Господь, Которого мы оба исповедуем, и я буду признателен вам, если мне когда-нибудь представится возможность отблагодарить вас.

Реджинальд долго разговаривал с ним и узнал от него, что он был обращен в христианство протестантскими миссионерами на месте, где тот служил. Оттуда его отпустили, и он поступил на службу к радже, чтобы быть поближе к своему приятелю, христианину Дгунну Сингу. Он был, несомненно, развитой человек и все свое свободное время посвящал изучению священных книг и других сочинений, какие только мог доставать, желая расширить свои познания. Величайшим для него наслаждением были те минуты, когда он мог пойти к своим друзьям, вместе с которыми они, заперев двери, могли молиться Богу. Ни один из них не пренебрегал обязанностью своей – стараться распространять Евангелие между соотечественниками, хотя при этом они действовали осторожно и до сих пор избегли преследования, которое неминуемо постигло бы их, если бы только жрецы узнали, чем они занимаются.

Реджинальд обещал еще зайти к ним, и он признался Бернетту, что услышал немало важных истин от этих людей, которых если бы встретил случайно, то смотрел бы на них, как на темных язычников. Он был также немало поражен твердой уверенностью их в милосердии и любви Бога к падшим людям и в желании Высшего Существа примирить грешников через всеобщее и полное искупление, совершенное возлюбленным Сыном Его на Голгофе.

– О сагиб, – воскликнул Вузир Синг, – сколь милосерден к нам Бог, требуя от нас только простой веры и любви для спасения нашего! Если бы Он требовал от нас добрых дел и чистой, святой жизни, то кто бы мог надеяться заслужить блаженство? Ибо грешниками мы были и грешниками остаемся; но да славится имя Его! Кровь Иисуса Христа очистила нас от всех грехов.

Такова была вера этих людей, и она поддерживала их, несмотря на одиночество среди языческого населения, которое разорвало бы их на части, если бы только знало, какую они исповедуют веру.

Возвратившись во дворец, Реджинальд нашел раджу одного. Он нетерпеливо выжидал случая возобновить разговор, так неожиданно прерванный, и получить сведения относительно имущества своего отца и тех важных документов, которые, как он предполагал, должны были находиться у раджи.

– Ваше высочество желали как-то узнать, что сталось с сыном того англичанина, который состоял когда-то у вас на службе и который имел счастье спасти жизнь вашу в битве?

– Вы говорите о Ринальдо-Хане, – сказал раджа, устремив свои глаза на Реджинальда.

– Это было имя, которое носил мой отец, – отвечал он, – и я тот самый мальчик, судьбу которого вы желали узнать.

– Вы – сын Ринальдо-Хана! – воскликнул раджа. – Подойдите ближе, сын мой, и дайте мне всмотреться в ваши черты. Да, да, я верю вам; у вас черты моей любимой дочери. Говорил ли вам когда-нибудь отец ваш, кто была ваша мать?

– Я знаю только то, что она была высокого происхождения и что отцу моему стоило больших страданий расстаться с ней.

– Говорил ли он вам, что вы были единственным ее сыном? – спросил раджа, не спуская глаз своих с Реджинальда. – Но зачем я вас спрашиваю? Сестра ваша Нуна родилась после того, как, вы сказали, он вынужден был покинуть страну для спасения своей жизни. В то время англичане не имели еще такой силы, как теперь, иначе он вскоре возвратился бы и отомстил изменникам, лишившим меня его услуг, ибо у меня никогда не было лучшего и вернейшего друга.

– Я совершенно подавлен всем, что ваше высочество рассказали мне, – воскликнул Реджинальд. – Так, значит, я – сын вашей дочери и брат рани Нуны?

– Полагаю, что это верно, внук мой. С самого начала вы мне понравились, и сердце мне подсказывало, что вы мне не чужой. И так как я теперь бездетен, то желаю поставить вас в то же положение, которым пользовался бы отец ваш, если бы остался при мне.

Реджинальд едва мог говорить от радости. Он ожидал получить от раджи разные сведения, но то, что он услышал теперь, было нечто совершенно для него неожиданное.

Необычайные сведения, полученные им, возбудили в нем еще большее желание разыскать Нуну, которая, если только она на самом деле его сестра, имела право требовать от него всякого содействия, какое только он может оказать ей. Но прежде чем отправиться на поиски, было в высшей степени важно узнать, что сталось с документами, которые должны были находиться в распоряжении раджи.

От отца своего он знал, что мать его была христианка, но обстоятельство это он с трудом мог примирить с тем, что раджа рассказал ему. Тем не менее он боялся поставить вопрос в упор.

– Вы, ваше высочество, сказали, что мать моя была вашей дочерью, – проговорил он наконец. – Я давно желал узнать о ней более того, что мне говорил отец. Когда он умер, я еще был мал, и хотя слова его запечатлелись в моей памяти, все-таки я, вероятно, не вполне уразумел значение всего, о чем он мне говорил.

– Дочь моя была одним из тех существ, какие редко встречаются на земле, – ответил раджа. – Такова же была и та, которая дала ей жизнь. Мать ее была очаровательна, как райская гурия; она была дочь одного английского офицера, присланного сюда по поручению лорда Клайва. Родители ее умерли, и она оставлена была на попечение моего отца. Я увидел и влюбился в нее, и она согласилась быть моей женой. Но ничто не могло заставить ее переменить свою веру. Я уважал ее убеждения, тем более что убеждения эти были, по моему мнению, превосходные, и она научила меня смотреть на женщин совершенно иначе, чем я смотрел на них до сих пор. Свое единственное дитя она воспитала в той же вере, и когда ребенок этот – мать ваша – стала взрослой женщиной, она вышла замуж за вашего отца и обвенчана была с ним по правилам вашей веры английским священником, проездом бывшим в нашей стране.

– Об этом мне говорил отец и от этого именно зависели мои интересы, – сказал Реджинальд, с жадностью слушавший рассказ раджи. – Ведь по этому случаю, – продолжал он, – были подписаны кое-какие бумаги, которые вместе с другими документами отец мой оставил здесь. Нет ли их у вас, ваше высочество, или не можете ли вы указать мне, где найти их?

– Бумаги! Документы! О чем вы говорите?.. Помню, что несколько времени тому назад хан Кошю, к которому я имел полнейшее доверие, производил по моему приказанию ревизию моего хранилища, причем нашел какие-то бумаги, которых я не мог разобрать. Он сказал мне, что бумаги эти не важные; но я приказал ему, чтобы они оставались в той шкатулке, в которую были положены. Вскоре затем, осматривая хранилище и намереваясь передать документы эти кому-нибудь, кто понимает по-английски, и будучи вполне уверен, что хан Кошю не обманул меня, я увидел, что шкатулка исчезла. Кошю клялся, что ему ничего неизвестно насчет шкатулки, и, несмотря на тщательные розыски, ее не нашли.

– Если это были те самые бумаги, о которых отец сказал мне, чтобы я разыскал их, то они, как я уже говорил вашему высочеству, имеют для меня величайшее значение, и я умоляю вас помочь мне найти их.

В то время как Реджинальд занят был этим разговором с его предполагаемым дедом, в комнату вошел слуга и доложил, что какой-то офицер, только что прибывший и привезший важные сведения, желает немедленно быть представленным его высочеству, и поэтому Реджинальд принужден был ждать, пока ему можно будет снова наедине поговорить с раджой.

 

Глава VI

Важное известие, полученное раджой, заключалось в том, что ожидаемый английский резидент с двумя полками сипаев и ротой английских войск находился на пути в Аллахапур и через несколько дней должен был прибыть в город.

Приготовления к их приему всецело заняли раджу и его двор.

Как только Реджинальду представился удобный случай, он сообщил Бернетту о тех неожиданных сведениях, которые передал ему раджа о его рождении.

– Я не имею основания сомневаться в этом; но все это кажется мне до того странным, что я с трудом верю тому факту, будто я внук старика и что та красивая девушка, которую мы видели мельком, – моя сестра.

– А я совершенно этому верю, – ответил Бернетт. – Сказать вам правду: мне казалось, что я вижу в ней сходство с вами; при этом меня поразило то, что она скорее напоминала европейскую, нежели восточную женщину. Кроме того, ни одной индийской женщине высшего класса не дозволяется присутствовать при приеме иностранцев. Совершенно ясно было, что раджа нарушил принятые обычаи страны, дозволив нам видеть его внучку. И я теперь еще сильнее желаю попытаться отыскать ее, так как странно, в самом деле, чтобы она могла исчезнуть, не оставив никакого следа, по которому можно было бы добраться до места, где она скрыта. Вам следует получить разрешение раджи немедленно же отправиться на поиски; при этом просите его, чтобы он дозволил ехать нам обоим. Я думаю взять с собой конный отряд человек в двести или триста; и если ее скрывают, что я и подозреваю, какие-нибудь беглые бунтовщики, то мы наверное нападем на них и заставим отдать ее.

– Вы можете взять под свою команду кавалеристов, если раджа даст их вам; я же думаю, что будет лучше отправиться с Диком Суддичумом, и с Фесфул, и еще с одним провожатым из туземцев, а именно с одним из сыновей Дгунна Синга – прекрасным молодым человеком. В то время как мы будем следовать вдоль страны, он будет собирать сведения у туземцев, и таким образом нам скорее удастся разыскать, где скрыта Нуна, чем при каком бы то ни было числе вооруженных людей.

Бернетт признался, что план Реджинальда может скорее удасться, нежели его; но сказал, что им следует подождать до следующего утра, чтобы знать, как решит раджа.

Наступило наконец утро, и как только встал раджа, они поспешили к нему. Реджинальд объяснил ему свой план и указал на преимущество отправить две экспедиции; и хотя раджа по-прежнему был против их отъезда, но все-таки в конце концов согласился на предложение Бернетта и отдал приказание, чтобы его сопровождали двести человек кавалерии – число достаточное, чтобы справиться со всякими бунтовщиками, оставшимися еще с оружием в руках. Простившись с раджой, оба приятеля поспешили приготовиться в дорогу; Реджинальд немедленно же отправился в дом Дгунна Синга, чтобы объяснить ему задуманный план. Он также решился рассказать ему о сделанном им открытии – что он внук раджи.

– Хвала Тому, Кто управляет миром, что вы узнали, кто вы такой. Теперь мы можем надеяться, что над нами будет царствовать христианский государь, который поддержит всех страждущих и угнетенных и будет наблюдать за правосудием, – сказал Дгунн Синг. Я не столько поздравляю вас, хан, сколько себя и всех тех, кто стоит ниже вас, потому что пост ваш будет окружен трудностями и опасностями. Вы не имеете понятия о тех темных делах, которые нередко разыгрываются во дворцах наших дворян и правителей. Я не желаю застилать путь ваш мрачной тенью, но предостерегаю вас: оберегайте себя как от тайных, так и от явных врагов, потому что многие из этих тайных врагов будут окружать ваш трон и улыбаться наиприятнейшим образом в то время, как будут усерднейше работать для вашей погибели.

– Не забуду вашего предостережения, если только сделаюсь когда-нибудь раджой Аллахапурским. Но полагаю, что далек еще тот день, когда дед мой перестанет управлять страной… Однако же поговорим о деле, по которому я пришел к вам. Я хотел было просить вас, чтобы один из ваших сыновей отправился вместе со мной, который – все равно, так как я знаю, что могу одинаково им довериться. Если бы Вузир Синг достаточно уже оправился, то я бы предложил ему поступить ко мне на службу; но так как он не может еще отправиться в путь, то я должен положиться на содействие одного из ваших сыновей.

– Все они к вашим услугам, сагиб. Но я советовал бы вам взять с собой Буксу, второго моего сына, так как он побывал во многих местах, к тому же человек он способный и сообразительный.

При этом старик позвал своего сына, и тот не колеблясь согласился сопровождать Реджинальда. Но он просил, чтобы ему взять с собой своего верного слугу Самбро, черного невольника, сильного и мужественного человека, на которого можно было вполне положиться. Реджинальд принял его предложение, и через несколько минут оба они готовы были сопровождать его до дворца, где ожидали их Дик Суддичум и Фесфул. Затем Буксу и Самбро подвели к Фесфул, которая сразу же показала, что она понимает, что должна обходиться с ними, как с друзьями.

Они подождали, пока вечерние тени не опустились над городом, чтобы можно было выбраться, не возбуждая внимания, и тогда они поспешно проехали многочисленные пустынные улицы, пока не добрались до северных ворот. Ворота немедленно открыли, как только Реджинальд показал приказ раджи. Никто не узнал их и не справился о том, куда они идут. И действительно, жители Аллахапура не были привычны заботиться о делах, не касавшихся их.

Путешественники отъехали от города на милю или на две, как взошла луна, и, таким образом, они могли продолжать свой путь в течение значительной части ночи. По дороге встречалось немало развалин мечетей и пагод, разрушенных фортов и некогда пышных гробниц, где они могли бы остановиться для отдыха. Наконец Буксу предложил расположиться в одной из пагод, хотя и покинутой жрецами, но совершенно целой. Реджинальд тотчас же согласился на это предложение, так как с непривычки к столь длинным переходам он чувствовал себя весьма усталым. Набрав валявшегося в изобилии валежника, Самбро и Дик вскоре развели на дворе костер, чтобы сварить себе пищу. Буксу, сделавшись христианином, отбросил все кастовые предрассудки, а Реджинальд во время своих сухопутных экспедиций ел вместе со своими людьми. Таким образом расположились они вокруг своей скромной еды при свете костра, под защитой свода индусского храма.

Фесфул накормили перед выездом; но дорогой она проголодалась, и, пользуясь тем, что хозяин ее занят, она, повинуясь своим инстинктам, ушла куда-то за добычей.

Они заканчивали ужин, когда Дик, оглядываясь вокруг, заметил какую-то фигуру, пробиравшуюся под тенью свода с противоположной стороны двора.

– Ого-го! Это какая-то ночная птица. Надобно схватить этого проходимца и узнать, что ему нужно! – вскрикнул он, подымаясь со своего места и направляясь к другому концу двора.

Реджинальд и остальные последовали за ним. Но когда они добрались до того места, где Дик заметил человека, там никого не оказалось. Они шарили по всем направлениям, но бесполезно и наконец вернулись на свое прежнее место. Буксу думал, что Дик был введен в заблуждение тенью от какой-нибудь колонны, падавшей на противоположную стену.

– Нет-нет, я верно говорю. Меня глаз никогда не обманет, – ответил Дик. – Человек этот, которого я заметил, был одет в длиннополое туземное платье. Я его так же ясно видел, как вижу под собой море. Но куда он исчез – разве прошел сквозь стену – не понимаю.

– Я не думаю, чтобы Дик мог ошибиться, – сказал Реджинальд. – Но где же Фесфул? Будь она здесь – она схватила бы этого молодца.

Никто не заметил, как она ушла, и исчезновение ее было новой загадкой.

Утомленные длинным переходом, они, безусловно, нуждались в отдыхе, поэтому решено было тут же расположиться спать, причем каждый по очереди должен был сторожить.

– Если позволит ваша честь, я первый стану на вахту, – сказал Дик, – и если вы изволите ссудить мне один из ваших пистолетов, я всажу пулю в первого длиннополого господина, который только покажется, будь это привидение или что другое. Только прошу вас, если что случится, немедленно же следуйте за мной, и он скоро очутится у нас в руках.

Реджинальд расположился спать, вполне полагаясь на Дика и зная, что он будет внимательно сторожить, не спуская глаз; он посоветовал и другим сделать это, чему все и последовали.

Мы должны последовать теперь за Фесфул, отправившейся, вероятно, на поиски за каким-нибудь ягненком или козленком, которые пасутся в стаде где-нибудь вблизи храма. Едва только отошла она на небольшое расстояние от пагоды, как к ней совершенно безбоязненно подошел человек в одежде брамина и, погладив ее по голове, подал ей что-то находившееся у него в руках. Она взяла подачку и, ласкаясь к нему, последовала за ним в отдаленную часть храма. Здесь стояла высокая башня, на вершину которой вела извилистая лестница. Брамин начал взбираться наверх, и тигрица за ним. На самой вершине брамин отпер дверь и вошел в галерею, до того узкую, что тигрица едва могла пробираться, так как плечи ее касались стен. Вдруг брамин неожиданно скрылся в какую-то другую маленькую дверь. Бедная тигрица, то ли потеряв своего проводника, то ли же обронив соблазнительную приманку, бывшую у нее в зубах, стала тихонько прокрадываться вперед, как вдруг раздался треск и она полетела головой вниз. А в это время человек глядел через парапет башни, совершенно довольный тем, что ему удалась его изменническая проделка.

– Ага! Я давно уже желал тебя уничтожить, но ты слишком осторожна, чтобы попасться на удочку! – сказал он. – Теперь же мне удалось покончить с тобой, и хозяин твой, молодой раджа, легко сделается моей добычей. Вишь, какой! Он рассчитывает управлять этой страной и разрушить нашу старинную веру! Как он ни ловок, но ошибется в своих расчетах и увидит, что есть люди, которые могут перехитрить его. Было пророчество, что когда феринги (европейцы) станут управлять страной, то местные учреждения будут уничтожены и касты отменены. Что будет тогда с нами, браминами? Мы должны, насколько возможно, отдалить этот злополучный день, если только он когда-нибудь наступит.

Так ворчал про себя брамин Балкишен. Он был союзником хана Кошю и главным деятелем в последнем восстании, так как, будучи первым секретарем раджи, он знал обо всем, что делалось во дворце. Но, как союзник отставного парикмахера, он всем сердцем ненавидел его: и за его религию – или, скорее, отсутствие всякой религии, – и за его фамильярное и грубое с ним обхождение. Он присутствовал также при увозе Нуны и опасался, что Реджинальд, при содействии Буксу и Самбро, отыщет место, где ее скрывают.

Несмотря на свое хваленое просвещение, брамин питал какой-то суеверный страх перед тигрицей, верил в то, что Фесфул таинственно связана с Реджинальдом и что всякое покушение на его жизнь ни к чему не поведет до тех пор, пока она будет его защитницей. Неоднократно пытался он заставить тигрицу привязаться к нему, чтобы потом извести ее. Но когда это ему не удалось, то он употребил в дело средство, с помощью которого можно сделать ручным самого дикого зверя. Одному из своих рабов, оставленных в городе, он поручил наблюдать за англичанами, следовать за ними повсюду и сообщать ему обо всех их движениях. Счастье, думал брамин, покровительствовало ему больше, нежели он ожидал, и в настоящее время они нашли себе пристанище в том самом храме, в котором он скрывался.

Разделавшись с Фесфул, он думал, что ему осталось только попытаться овладеть бравым матросом, но он совершенно верно сознавал, что это не так-то легко исполнить. Употребить в дело силу он не решался и полагал, что какая-нибудь замысловатая хитрость удастся лучше. Ему сильно хотелось немедленно же привести свой план в исполнение, но бдительность Дика Суддичума провела его. К тому же он помнил, что матрос едва не поймал его, и поэтому сообразил, что впредь надобно быть с ним осторожнее. Честный Дик и не подозревал того, что на него были устремлены два проницательных глаза в то время, как он прохаживался взад и вперед по вахте, как он выражался, а также и того, что, пройди он еще несколько шагов дальше, и на его шее очутилась бы веревка с затяжным узлом, которая не только не дала бы ему кричать, но и парализовала бы совершенно его силы.

Самбро сменил Дика и был так же бдителен, как и первый; потом стоял Буксу, а Реджинальд, более всех утомившийся, спал до рассвета.

Исчезновение Фесфул возбуждало сильную тревогу. Напрасно искали ее повсюду – нигде не могли найти и следа; наконец, так как было весьма важно воспользоваться утренней прохладой, они двинулись в путь, в надежде, что смышленая тигрица найдет их след. Неоднократно Реджинальд оглядывался назад, думая увидать свою любимицу. По дороге им попадалось множество местных жителей, кто пешком, кто на ослах или на лошадях, причем почти все были вооружены. Они подозрительно смотрели на обоих англичан, но Буксу сходился с прохожими, расспрашивая их о новостях. Каждый имел что-нибудь рассказать, но все толковали о прибытии английских войск. Народ был вообще в большом волнении, недоумевая, для чего это было нужно. Некоторые заявили даже, будто раджа продал их страну англичанам. Буксу не считал нужным опровергать подобные слухи, так как это могло возбудить ненависть против него, и они подумали бы, что он расположен в пользу такой сделки.

Прошло два дня. Реджинальд стал терять надежду отыскать Фесфул, и от Бернетта он до сих пор еще не получал известий. В течение жаркой поры дня они расположились под тенью индийской смоковницы невдалеке от колодца. Недолго они здесь пробыли, как несколько туземцев с парой навьюченных верблюдов подъехали к колодцу утолить жажду. Попросив товарищей своих сидеть спокойно, Буксу отправился вперед навстречу прибывшим. После обычных приветствий он справился о цене кги, маиса и чечевицы; полагая, что Буксу такой же купец, как и они, прибывшие охотно сообщили требуемые им сведения. Мало-помалу завязался между ними разговор и принял более фамильярный характер.

Буксу стал расспрашивать, не слышали ли они о последнем восстании и о том, с какой дерзкой смелостью была увезена рани. Но они весьма мало могли сообщить об этом; до них доносились слухи о том, что были вообще беспорядки. Наконец один сообщил, что как-то на днях он отправился в одну деревню, лежащую недалеко от большой дороги, чтобы продать свои продукты, и на обратном пути проезжал мимо покинутого храма, стоящего на вершине холма. Все двери храма были заперты; но, посмотрев на него, он был весьма поражен, увидев наверху одной из башен женщину, махавшую ему, вероятно, чтобы привлечь его внимание. Удивляясь тому, что требовалось от него, он подошел к храму, как вдруг оттуда бросились двое вооруженных людей с угрожающими жестами. Он ускакал во всю прыть, чтобы спастись от них; вооруженные люди преследовали его некоторое время, потом вернулись назад, а он благополучно добрался до своих приятелей. Буксу расспрашивал их также, не слыхали ли они чего-нибудь о движении отряда кавалерии раджи; но они не могли ничего сообщить ему об этом.

Он дождался, пока купцы и их верблюды, утолив жажду, отправились обратно в путь, и поспешил к своим друзьям с важными сведениями, полученными им.

Разумеется, Реджинальд жаждал немедленно же отправиться к тому месту, где видели женщину, думая, что это должна была быть не кто иная, как Нуна.

– Это весьма возможно, – заметил Буксу, – но, предположив, что храм оберегает сильный гарнизон, как мы проберемся туда, чтобы освободить ее? Не благоразумнее было бы попытаться напасть с кавалерией, которая могла бы взять храм штурмом, в случае если бунтовщики откажутся отпустить своих пленников?

– Кавалерия имеет, мой друг, менее шансов, нежели мы, – отвечал Реджинальд. – Если место это укреплено, то мы должны скорее прибегнуть к хитрости, чем сделать открытое нападение. Горсть людей, хорошо снабженных боевыми припасами, может сопротивляться всей кавалерии капитана Бернетта. Я охотнее бы попытался взобраться на стены и уверен в том, что Дик и я можем исполнить это. Мы, моряки, проворны как козы, и так как никто в храме не будет и подозревать наших намерений, то мы можем добраться до вершины башни и, быть может, освободить рани скорее, чем кто-нибудь из гарнизона успеет догадаться, что мы делаем. Совершенно ясно, что она должна быть заключена в башне, где, как полагают ее сторожа, она совершенно недоступна, а они, вероятно, находятся в большой зале нижней части здания. Поэтому мы должны отправиться туда и осмотреть предварительно место раньше, чем решить, что нам делать.

Затем Реджинальд объяснил свой план Дику Суддичуму, который ответил:

– Разумеется, разумеется. Это должна быть какая-нибудь старинная башня, на которую мы можем взобраться не иначе, как если на ней есть кое-где отверстия или расщелины, за которые мы могли бы цепляться. Но, по-моему, лучше было бы захватить с собой несколько веревок, по которым легче подыматься и спускаться, в особенности если мы должны будем взять с собой молодую особу.

– Но если увидят, что мы тащим веревку, то возбудим подозрение к нашим намерениям, и бунтовщики примут меры, чтобы воспрепятствовать нам, – заметил Реджинальд.

– Но они не увидят, – ответил Дик.

– Можно пронести веревку, скрутив ее на макушке своей головы в виде тюрбана, покрыв куском кисеи, и я полагаю, что мистер Буксу и негр украсят себя также этим головным убором из веревок. Я могу обвязать себя веревкой вокруг пояса, а если туземцы и заметят на мне кончик веревки, то подумают, что я, подобно им, исполняю какой-нибудь обет покаяния. Не отчаивайтесь, сэр, и если, как вы полагаете, молодая особа заключена в старой башне, то мы так или иначе заберем ее оттуда.

Теперь мы должны возвратиться к тому храму, где Реджинальд и его спутники ночевали несколько дней тому назад. В нем обитали не один только брамин Балкишен и его невольник: как только путешественники наши удалились, из маленькой комнатки вышла еще одна личность, скрывавшаяся во время их пребывания и заинтересованная в их деятельности. Это был не кто иной, как хан Кошю. Услыхав о том, что власть раджи восстановлена, он направлялся в Аллахапур, придумав было какую-то хитроумную сказку о себе. Однако же поразительное известие, полученное им от Балкишена, заставило его изменить свой план, и он решился отложить первоначальное намерение до более благоприятного случая. Обе достойные особы что-то обсуждали вдвоем, когда разговор их был прерван прибытием Реджинальда и его спутников. Хан Кошю, хотя и не отличавшийся особой совестливостью, колебался, однако, пустить заряд, несмотря на то что он мог сделать это из своей засады и убить Реджинальда и Буксу, которого также опасался. Но в то же время он мог промахнуться, и тогда его поймали бы и самого убили. Поэтому он пришел к тому заключению, что с его стороны будет гораздо осмотрительнее, если он попытается войти в доверие молодого раджи, для того чтобы впоследствии удалиться вместе с накопленными им богатствами.

План его заключался в том, чтобы смело отправиться ко двору раджи и рассказать, что он был изгнан по приказанию бунтовщика Мукунд-Бгима, причем выразить большое удивление при известии о похищении рани и предложить отправиться на поиски за ней. Это была рискованная затея, но хан Кошю отличался смелостью и был убежден в том, что нерешительность редко достигает успеха.

Удостоверившись, что спутники Реджинальда находятся в достаточном отдалении, он принялся за завтрак, приготовленный для него невольником Балкишена, Бику, в то время как брамин, считая для себя осквернением есть вместе со своим приятелем, сел отдельно за более скромный завтрак. Вымыв руки и сотворив молитву, брамин подошел к хану, признававшему все подобные церемонии ни к чему не нужными, и они начали обсуждать свои будущие планы. Балкишен предполагал последовать, в сопровождении Бику, за спутниками Реджинальда и воспрепятствовать им всеми зависящими от него способами достигнуть того места, где скрыта Нуна, в случае если бы они каким-нибудь чудом добрались туда; между тем как хан Кошю пришел к окончательному решению – возвратиться в Аллахапур и осуществить свой план.

Они собирались уже разойтись, как вдруг их поразил громкий шум, какой никогда еще не раздавался до сих пор в стенах храма. Брамин вздрогнул и стал желтый, как лимон.

– Это должна быть проклятая тигрица; я думал, что она убилась, – воскликнул он. – Ни одно смертное существо не останется в живых, если будет свергнуто с той высоты, с которой она упала. Я всегда считал ее злым духом – джинном.

– Во всяком случае, – заметил хан Кошю, – у нее, должно быть, твердая голова и здоровые кости. Что касается меня, то я не верю ни в добрых, ни в злых духов. А самый простой способ прекратить ее рыканье – всадить ей пулю в башку.

– Да, если вы хотите, чтобы всякие напасти свалились на мою и на вашу голову! – воскликнул брамин, еще более пожелтевший.

Между тем рев все продолжался.

– Зверь привлечет внимание всей окрестности, – сказал хан Кошю. – Что касается того, что на меня свалятся всякие напасти, то я готов рискнуть. Пусть только я сделаю удачный выстрел – и она скоро замолкнет у меня.

– Внизу башни должно быть какое-нибудь отверстие, иначе до нас не доносился бы так ясно ее рев, – заметил брамин. – Я пошлю Бику разыскать это отверстие. Уж если так, то пусть лучше она растерзает его, а не нас.

– Ваше замечание вполне разумно, – хладнокровно сказал хан Кошю, и Бику был тотчас же послан своим господином осмотреть место, куда свалилась тигрица.

Он отправился, хотя не особенно поспешно, исполнить полученное им приказание, захватив с собой длинную палку, не потому, чтобы она могла служить ему орудием защиты против разъяренной тигрицы, а просто потому, что это было единственное, что попалось ему под руку. По мере того как он подвигался вперед, рев все более и более усиливался; когда же он поднялся на несколько ступенек, то отступил вдруг назад, очутившись лицом к лицу с тигрицей, от которой его отделяла, впрочем, железная решетка. Фесфул, видимо, была разъярена. Увидев его, она схватилась зубами за один из прутьев решетки, а своими могучими лапами обхватила два других прута, потрясая ими, чтобы разломать решетку. Бику вздумал было попытаться осадить ее назад своей палкой, но она не обратила ни малейшего внимания на направленный против нее удар: она только на минуту отступила от решетки, зарычала и завыла так, что громкий рев ее покрыл голос Бику, призывавшего хана Кошю спуститься вниз и застрелить ее, что он мог весьма легко исполнить. Но прутья решетки начали уже гнуться и нижние концы их выходить из своих выемок. Бику увидел, что еще минута – и тигрица высвободится. Поэтому, перепрыгнув чрез ступеньки с весьма понятной быстротой, очень хорошо соображая, что будет разорван на клочки, если только замешкается, с криком: «Тигрица, тигрица гонится за мной!» – он бросился к своему хозяину и к хану Кошю. Услышав его крики, они сообразили, что им будет безопаснее взобраться в верхнюю комнату, в которой они было запрятались; за ними последовал Бику, не спрашивая их позволения и помышляя лишь о том, как бы скорее удрать.

Едва они успели взбежать по какой-то вьющейся лестнице, как тигрица с окровавленной пастью и лапами, израненными разломанной решеткой, прыгнула во двор, озираясь вокруг себя, с явным намерением отомстить тому, кто так изменнически задумал убить ее. В то время как она озиралась кругом, взгляд ее упал на длинный нос и поблекшее лицо хана Кошю, выглядывавшего из-за узкого окошечка в стене. Тигрица бросилась на него с такой быстротой, что он стремительно откинулся назад, причем ударился о степенного брамина, который шлепнулся на пол ногами кверху. Бедная Фесфул промахнулась, однако, и отскочила назад в еще более разъяренном состоянии. Она металась по всему двору, отыскивая какое-нибудь отверстие, и если бы ее не остановила обитая железом дверь, то она, вероятно, растерзала бы их всех на части, разве хану Кошю удалось бы застрелить ее. Он несколько раз просовывал в отверстие свой пистолет, но брамин умолял его не стрелять. Подозревала ли Фесфул его намерение или нет, но она держалась на таком расстоянии, что, вероятно, он промахнулся бы, если бы выстрелил в нее. Наконец, утомившись от своих терзаний, Фесфул удалилась в один из углов двора и легла там в тени, переводя взор попеременно с узкого оконца в стене на двери, в которые проскользнули ее враги.

Теперь Фесфул совершенно расстроила их планы и обратила их же оружие против них, потому что так как у них не было никаких припасов с собой, то они должны были или умереть с голоду, или же отдать себя на произвол судьбы. Наконец брамин надумался и предложил послать Бику вниз, рассчитывая, что в то время как тигрица бросится на него и станет рвать его на части, они успеют уйти. Разумеется, что невольник не согласился на такое предложение, заметив, что тигрица, наверно, скоро заснет и тогда они под прикрытием темноты могут выскользнуть из дверей и уйти; втайне он надеялся, что, будучи проворнее их, успеет, на случай если проснется тигрица, уйти раньше, а им придется испытать ту участь, которую так великодушно предлагал ему его господин. Если бы Фесфул могла догадаться об их намерениях, она, вероятно, дала бы возможность пленникам своим попытаться уйти и затем перехватала бы их всех одного за другим.

Лежа в тени, Фесфул погрузилась в собственные думы обо всем, что с ней случилось. Вдруг вспомнила она о своем любимом хозяине, приподнялась с места и прыгнула по тому направлению, где в последний раз видела его. Делая скачки вперед, она прошла подле пистолета, направленного на нее Кошю. Несмотря на воспрещение брамина, он выстрелил. Хотя пуля пролетела мимо, но Фесфул несколько испугалась, и так как все чувства ее были направлены к тому, чтобы найти Реджинальда, то она перепрыгнула через ворота и помчалась по направлению, которое указывал ей инстинкт, так как она не могла, разумеется, отыскать его теперь по следу.

 

Глава VII

Реджинальд со своими спутниками продолжал путь, но им было нелегко найти храм, о котором сообщал Буксу торговец. Наконец, уже к вечеру завидели они большую башню, подымавшуюся над деревьями на вершине холма. Так как было весьма важно не быть замеченным со стороны гарнизона, то они прождали до сумерек, потому что не могли тщательно осмотреть его издали. Они запаслись веревками в отдаленной деревне, где нисколько не подозревали их цели, и пронесли их, как советовал Дик. Реджинальд и Дик были хорошо вооружены и сознавали, что могли устоять против целого десятка туземцев; но Буксу и Самбро не имели при себе никакого оружия, и первый из них не считал себя боевым человеком; невольник же был весьма деятелен и силен и при случае не отказался бы вступить врукопашную с двумя, а не то с тремя темнокожими туземцами.

Скрываясь между деревьями, они подошли настолько близко к храму, чтобы узнать – нет ли кого вблизи, а также для того, чтобы рассмотреть башню. С напряженным вниманием вглядывался Реджинальд, надеясь увидеть Нуну, будучи убежден, что она была именно та женщина, которую видел торговец. Тщетно, однако, вглядывался он, и уже наступил ночной мрак, а они не заметили ни единого женского существа и ни малейшего даже признака того, обитает ли кто-нибудь в этом здании. Реджинальд хотел немедленно же приблизиться к стенам, но Буксу посоветовал ему несколько повременить, в надежде, что если там живет кто-нибудь, то зажгут лампу, и тогда свет ее, проникнув через окно или какую-либо скважину, укажет на ту часть здания, которая занята.

– Не забывайте, – заметил Буксу, – что гарнизоном может командовать осторожный человек, который не спускает глаз на случай приближения неприятеля. Я советую подождать до поздней ночи, когда часовые будут совсем сонные; тогда мы можем осмотреть здание с меньшим риском быть открытыми.

Реджинальд согласился на это предложение, и все они расположились на отдых; он и Дик держали оружие свое наготове и не спускали глаз с храма. Вскоре длинный луч света пробился сквозь темные стены. Судя по высоте, на которой он показался, свет этот должен был исходить из небольшого окошечка в верхнем этаже и в части здания, далеко отстоявшей от башни. Хотя они сторожили внимательно, но на самой башне не заметили никакого света; это можно было объяснить тем, что не было окон со стороны башни, обращенной к ним, но это еще не доказывало, что башня была необитаема. Однако же появление света свидетельствовало о том, что лица, которых видел торговец, находятся еще здесь. Прошел час или больше, когда Дик заявил, что так как весьма важно произвести осмотр до восхода луны, то уже пора приблизиться к основанию башни и затем сообразить, что им делать. Таким образом, продолжая держаться под прикрытием деревьев, они стали пробираться к дальней части здания, в которой расположена была башня, так чтобы им можно было взобраться на нее, не будучи замеченными кем-либо из находившихся на часах в самом храме. Часовой, поставленный на вершине башни, может увидеть их, если только он не спит; они рискуют попасться. Соображая все это, они добрались до основания башни, не будучи никем замечены. Они осмотрели ее, насколько позволяла темнота, но нигде нельзя было заметить ни дверей, ни окна. Штукатурка во многих местах осыпалась. Как ни привык лазить Дик, но он объявил, что по этой стене с трудом взобралась бы кошка с помощью одних только своих когтей. Однако же несомненно было, что наверху башни не находилось никакого часового и что комната, выходившая снаружи здания, освещалась или сверху, или же через самое небольшое отверстие.

– Но мы устроим дело, – прошептал Дик. – Дайте мне только достать несколько штук костылей; я вставлю их в эти дырки в стене без всякого шума, закручу за них веревку так, чтобы они держались вместе, и тогда мы можем взобраться наверх, не опасаясь свернуть себе шеи.

Реджинальд тотчас же согласился на предложение Дика, и действительно это было единственно надежное средство осуществить их намерение. После этого все они стали пробираться втихомолку вокруг здания и тщательно рассматривать его во всех подробностях, в надежде найти какое-нибудь оконце или отверстие, куда бы мог кто-нибудь из них пролезть и, если можно, отвлечь внимание стражи, в то время когда Дик и Реджинальд будут спускать с башни рани Нуну. В храме были, разумеется, двери, но их крепко-накрепко заколотили; окна же и иные отверстия, образовавшиеся от времени в стенах, находились слишком высоко, чтобы можно было до них добраться. Ясно было видно, что здание приведено недавно в оборонительное состояние и что все отверстия, через которые мог проникнуть неприятель, были уничтожены. Обстоятельство это служило подтверждением того, что Нуна находится здесь в заключении и что освобождение ее может быть осуществлено только с помощью задуманного ими плана.

Так как требовалось время для изготовления предложенных Диком костылей и так как других инструментов, кроме ножей, у них не имелось, то осуществление их плана пришлось отложить до следующей ночи. Поэтому они скрылись в ближайшем лесу, в самой густой заросли, и расположились там лагерем; но так как весьма было возможно, что гарнизон выйдет из крепости и уведет с собой рани до рассвета, то Самбро, назначенный стоять на часах, пробрался до опушки леса, где под прикрытием густых деревьев мог иметь на виду перед собой все здание и заметить всякого, входящего и выходящего оттуда.

По их расчетам, башня имела шестьдесят футов высоты, и потребовалось по крайней мере тридцать костылей, чтобы добраться до ее вершины. Едва только стало светло, как они отправились на поиски за каким-нибудь твердым деревом и, отыскав его, усердно принялись нарезать из него костыли. Твердость дерева значительно замедляла работу, причем они должны были действовать с большой осторожностью, чтобы не было слышно даже скрипа лезвия ножей. Буксу был вовсе непривычен к этого рода работе, зато Дик успевал вырезать три костыля, в то время как остальные справлялись только с одним. Реджинальд постоянно посматривал в сторону, где засел Самбро, в ожидании, что он вернется с каким-либо известием с форта. День был уже на исходе, а тот все еще не появлялся. Но он взял с собой провизии, и они очень хорошо знали, что тот может оставаться на своем посту, не имея надобности возвращаться за пищей, и поэтому заключили, что не произошло ничего, заслуживающего внимания.

Горя нетерпением привести в исполнение задуманный план, Реджинальд предложил немедленно же вернуться к башне, как вдруг в кустах послышался шорох и Самбро пробрался в лагерь. Он сообщил, что видел в верхней части здания несколько огней, из чего заключает, что внутри находится много народу. Но так как находящиеся там нисколько не подозревают о готовящемся похищении, то они, вероятно, и не воспрепятствуют их намерениям; поэтому Самбро полагал, что можно во всяком случае безотлагательно приступить к делу. Тогда каждый из них захватил с собой связку костылей, и они стали пробираться к башне.

Дик совершенно благоразумно выбрал темную сторону башни, обращенную к заднему фасаду храма, потому что когда луна поднимется повыше, она не будет освещать эту сторону, и Дик сразу же принялся укреплять костыли. Вскоре он убедился, что их нельзя расположить один над другим, так как приходилось выбирать места, где опала штукатурка; поэтому их расположили то с той, то с другой стороны. Дело пошло бы гораздо быстрее, если бы можно было вколачивать костыли камнем, но шум мог выдать их. Дик постепенно взбирался по палкам, закрепляя за них веревку, так что если бы появился кто-нибудь, то он мог спуститься вниз, скользя по связанным между собой костылям. Настойчивость преодолевает все затруднения. Конец веревки, свисавшей вниз, служил ему для поднятия других костылей по мере надобности.

Наконец Дик добрался до парапета и, перешагнув через него, очутился на плоской крыше. Вслед за ним взобрался Реджинальд, захватив с собой веревку, с помощью которой предполагалось спустить вниз Нуну. Самбро последовал за ними, хотя он, не столь привычный карабкаться, как Реджинальд и Дик, с большим трудом взобрался наверх, чем они. Буксу остался внизу настороже и для того также, чтобы принять Нуну, когда она спустится вниз.

Осматриваясь вокруг, они нашли на крыше трап, который легко было поднять. Реджинальд оставил Самбро наверху, сам же с Диком стал спускаться по каменной лестнице, осторожно ощупывая дорогу. В это время луна поднялась кверху и свет ее проник чрез открытый трап; Реджинальд увидел, что они находятся среди обширной пустой комнаты. Осторожно пробираясь вдоль стен, он дошел до другой лестницы, спускавшейся в нижний этаж. Они с Диком стали осторожно спускаться, придерживаясь за стену и рассчитывая в то же время найти дверь в нижнюю комнату, которая, по их соображениям, должна была здесь находиться. Надежда их вполне оправдалась: они не только нашли дверь, но и увидели сквозь щели свет лампы, горевшей внутри.

Не здесь ли находится Нуна? Возможно. Но возможно было также и то, что комната занята вооруженными людьми, и отвори они дверь, то очутились бы в немалой опасности. Видно было, что лестница продолжалась еще дальше, до нижней части здания. Здесь могли быть еще другие комнаты, и одну из них могла занимать Нуна. Войти ли им теперь же или спуститься до конца башни? Они прислушались, но ни малейшего звука не выходило из-за двери. Это показало Реджинальду, что комнату должна занимать Нуна. Однако же он признал более осторожным осмотреть нижнюю часть здания, прежде чем попытаться войти в комнату. Поэтому они вместе с Диком стали спускаться до тех пор, пока, по их расчету, добрались до конца. Здесь их остановила дверь. Они затаили дыхание, как вдруг раздался громкий храп. Прислушиваясь к нему, они убедились, что храп раздается со стороны, противоположной дверям; это, вероятно, спал часовой, прислонившись к стене или же сидя на полу. Обстоятельство это убедило Реджинальда в том, что нижняя комната не занята вооруженными людьми, и поэтому он сделал знак Дику, чтобы вновь подняться наверх. Они осторожно пробирались по ступенькам, стараясь не произвести никакого шума, который мог бы разбудить спящего часового.

Добравшись до двери, сквозь которую пробивался по-прежнему свет, он тихонько постучался и, приложив рот свой к одной из скважин, тихо произнес имя Нуны.

– Кто там? – раздался голос, в котором он тотчас же узнал голос Нуны.

Он сказал ей, кто он такой и что он явился, чтобы спасти ее. При этом засов был отодвинут, дверь отворилась, и появилась Нуна, вся бледная и дрожащая от волнения. Так как нельзя было терять времени, то Реджинальд вкратце объяснил ей, что он, с позволения раджи, отправился на ее поиски и, к счастью, нашел.

– Многое еще я должен вам рассказать, – прибавил он, – но в настоящее время объясню вам только, что имею полное право защищать вас и готов для этого жертвовать жизнью. Доверьтесь мне, и я надеюсь, что благополучно доставлю вас к вашему деду.

– Я совершенно доверяюсь вам, – пролепетала она.

Он взял ее за руку и повел по лестнице на вершину башни, впереди шел Дик Суддичум. Как только они прошли чрез трап, Самбро тихонько опустил его. Теперь Дик не терял ни одной минуты и стал поспешно разворачивать веревку. К одному концу ее он привязал род люльки, очень остроумно им устроенной из бечевок.

– Если молодая особа желает поместиться здесь, то мы опустим ее осторожно, – заметил Дик, – и она очутится на земле так скоро, что даже не заметит.

Реджинальд объяснил Нуне то, что было необходимо, и она немедленно же согласилась сесть в люльку, к которой была осторожно привязана платками Реджинальда и Дика.

– Я слышу, как там внизу кто-то двигается, – прошептал Самбро. – Не теряйте ни минуты!

И Реджинальд вместе с Диком осторожно перенесли ее через парапет и медленно стали спускать, в то время как Самбро стоял над трапом. Конец веревки прикрепили к какой-то железной штуке на крыше, и Реджинальд почувствовал громадное облегчение, когда убедился, что Нуна благополучно спустилась на землю.

– Теперь, сэр, спускайтесь по веревке вниз и смотрите за молодой барышней, – сказал Дик, – а я постараюсь тем временем, чтобы Самбро пробрался на землю.

Не успел Реджинальд еще спуститься, как Буксу высвободил Нуну.

– Мы должны дождаться остальных наших двух спутников, прежде чем уйти отсюда, – сказал он.

В это время Самбро действительно спускался. Но не успел он добраться до конца веревки, как послышался шум борющихся людей, среди которого можно было различить крик туземца и хриплый голос Дика.

– Я должен отправиться на помощь моему верному спутнику, – воскликнул Реджинальд, готовясь вновь подняться наверх.

– О, не оставляйте меня! – воскликнула Нуна.

Шум борьбы становился теперь слышнее. На минуту все замолкло, и затем снова раздался шум, точно от падения на землю тяжелого тела, по-видимому, с той стороны башни. Реджинальд бросился к тому месту, содрогаясь при мысли, что он, быть может, найдет там Дика; но по белой одежде он увидел, что это был туземец, сброшенный вниз с такой страшной высоты. Поспешно убегая назад, он увидел мельком, что Дик быстро спускается по веревке.

– Надобно скорее убираться из этого осиного гнезда, сэр, – воскликнул Дик, – потому что если мы останемся здесь еще минуту, то на нас налетит целое племя этих гадких чернокожих. Я с полдюжины их сбросил с лестницы и должен был затем убежать от них.

Услышав эти тревожные известия, Реджинальд схватил на руки Нуну и понес ее вниз, рядом бежал Буксу, а позади Дик и Самбро прикрывали отступление.

– Желал бы я, Самбро, чтобы у вас был мушкет или пара пистолетов, тогда мы могли бы удержать неприятеля, пока господин наш отнесет молодую госпожу подальше от опасности, – воскликнул Дик. – Впрочем, мы и так справимся. Пусть только они подступят поближе; я всажу свой кулак им в физиономии, и их носы сплюснутся еще более, чем они были до сих пор.

Минуты через две беглецы добрались до подножия холма и пустились по большой дороге, когда Дик, обернувшись назад, увидел толпу людей, выбегавших из храма, которые их, вероятно, заметили. Они бросились за ними с какими-то дьявольскими криками, но не стреляли, вероятно, из опасения ранить Нуну.

– Вперед, сэр! Вперед! – кричал Дик. – Мы задержим этих молодцов. Тем временем торопитесь добраться с молодой госпожой до ближайшей деревни, а Буксу растолкует народу, что это за особа.

Однако же Дик слишком много полагался на свою собственную силу, хотя он на самом деле готов был вступить в борьбу с разъяренными бунтовщиками, гнавшимися за ним. Уже были они в нескольких шагах от него, как вдруг завидели тигрицу, скачущую по направлению к ним. Увидев зверя, Нуна вскричала:

– Тигрица бежит! О, она растерзает нас!

Реджинальд тотчас же крикнул:

– Фесфул! Фесфул!

И дикая, по-видимому, тигрица, ласкаясь, подбежала к нему. Обернувшись, он указал ей на преследовавших неприятелей, потрепал ее по голове, и она бросилась на них. Увидев тигрицу, мчавшуюся на толпу со свирепым рычанием, туземцы повернули назад и взобрались на холм проворнее, нежели спустились с него. При этом Реджинальд, опасаясь, чтобы кто-нибудь из них, опомнившись от страха, не выстрелил в нее, отозвал ее назад; Фесфул, повинуясь его голосу, прибежала к нему и немедленно же заняла свое место сзади.

Теперь они снова пустились в путь; Дик и Фесфул по временам оборачивались назад, чтобы убедиться – не преследуют ли их неприятели. Но страх, внушенный им неожиданным появлением тигрицы, удерживал их от нового выхода из крепости, и Реджинальд вместе со своими спутниками потеряли их из виду еще до наступления рассвета.

Нуна настоятельно просила Реджинальда опустить ее на землю, но он не соглашался на это, потому что она не привыкла ходить по простой дороге, и ее маленькие ножки, обутые в расшитые туфли, послужили бы ей недолго. Но он стал уставать и озабоченно осматривался вокруг, отыскивая безопасное место, где они могли бы остановиться и подождать, пока можно будет достать слона, чтобы доехать на нем до города. По дороге они заметили храм, расположенный на холме, по-видимому покинутый. Вскоре они нашли там приют, и Реджинальд, сняв матроску, а Буксу верхнее платье и постлав их на землю, убедительно просили Нуну расположиться отдохнуть. Фесфул, подошедшая после других, легла подле ворот, как бы сознавая обязанность свою оберегать место, занятое ее друзьями.

Главное неудобство, которое ощутили они, заключалось в недостатке пищи, так как взятая ими с собой провизия была израсходована накануне, и Реджинальд сознавал, что им невозможно будет продолжать путь, не подкрепив сколько-нибудь своих сил. Нуна уверяла его, что она не голодна, потому что ей был подан ужин вскоре после полуночи. Обращались с нею с большим вниманием.

Все еще опасаясь преследования со стороны бунтовщиков, они, как только стало достаточно светло, принялись укреплять храм. Окончив эту работу, Буксу и Самбро поспешили в ближайшую деревню, чтобы достать какой-нибудь провизии и отыскать слона для Нуны и Реджинальда и, если можно, другого для себя и Дика.

Когда они ушли, Реджинальд подсел к Нуне, пользуясь случаем, чтобы рассказать ей свою историю и объяснить, кто он такой. С великим удивлением слушала она его рассказ и затем проговорила:

– Теперь я понимаю, почему меня воспитывали иначе, чем других наших знатных женщин. Мать моя научила меня своей вере, которую дозволено было ей исповедовать, и она завещала мне, когда умирала, чтобы я, когда выйду замуж, научила той же вере и моих детей.

Пока они говорили, прибежал Дик, весь запыхавшийся.

– Ура, сэр! Я видел, что по дороге сюда идет отряд сипаев, среди которых пестреют английские красные мундиры. Теперь нам нечего больше бояться бунтовщиков.

– Уверены ли вы в том, что между ними есть английские солдаты? Потому что если это не так, то весьма может быть, что вы приняли бунтовщиков за сипаев, – заметил Реджинальд. – Сестрица, для вас будет безопаснее, если вы спрячетесь в эту башню, пока мы узнаем правду. А мы можем защищать вас, так как сюда не проберется зараз больше одного человека, если бы вздумали напасть на нас.

Едва только Нуна взошла на первые ступеньки, как перед фронтоном здания появилась полурота сипаев с капралом и пятью английскими солдатами под начальством английского офицера.

Реджинальд кричал им, что он англичанин и что, спасши дочь раджи от шайки бунтовщиков, возвращается с ней к ее отцу.

– Я вам не верю! – отвечал офицер. – Вперед, ребята, и захватите мне этого молодчика! По сведениям, полученным мной, он и есть сам бунтовщик.

Взглянув вторично на офицера, Реджинальд узнал в нем своего знакомого – капитана Хоксфорда. Но вслед затем ворота раскрылись настежь, и солдаты, бросившись вперед, захватили Дика, пробиравшегося к лестнице, на ступеньках которой стоял Реджинальд. Фесфул, лежавшая у его ног, вперила свой пылающий взор в нападающих.

– Назад! Слышите, назад! Что ж, вы не видите, что ли, ребята? – кричал Реджинальд, вынимая свои пистолеты. – Еще шаг, и я буду стрелять… Бегите наверх, Нуна, спрячьтесь, а то, если они начнут стрелять, пули могут попасть в вас.

Английские солдаты продолжали напирать, хотя сипаи отшатнулись назад, боясь приблизиться к тигрице и устрашенные смелым видом Реджинальда. К несчастью, капрал, бравый малый, полагая, что он обязан схватить предполагаемого бунтовщика, бросился вперед и стал взбираться по лестнице, наставив конец своего штыка на Фесфул, которая, не будучи в силах более сдерживать себя, бросилась ему на шею и задушила его; он как сноп свалился со ступенек, выпустив из рук своих ружье.

– Стреляй! – крикнул капитан Хоксфорд.

– Если так, то и я буду стрелять! – вскрикнул Реджинальд.

При этом вокруг его головы засвистели пули; он выстрелил из обоих своих пистолетов и, настаивая на том, чтобы Нуна скорее спасалась, одним прыжком очутился подле нее. Между тем как Фесфул, спасшаяся каким-то чудом, сдерживала напор солдат, несмотря на настойчивые приказания их командира идти вперед. В этот самый момент из среды сипаев раздался крик:

– Измена, измена! На нас летит неприятельская кавалерия. Нас изрубят в куски!

При этих словах капитан Хоксфорд обернулся назад и увидел приближающийся большой отряд кавалерии под предводительством англичанина. По их обмундировке и наружному виду он сразу же догадался, что это был хорошо организованный отряд войск, а не какая-нибудь шайка бунтовщиков; когда же отряд подъехал поближе, то он узнал капитана Бернетта, с которым был лично знаком. Но если бы это были даже бунтовщики, то своей численностью они настолько превосходили его полуроту сипаев с горстью англичан, что ему оставалось бы весьма мало надежды на возможность успешно бороться с ними, в особенности же потому, что сипаи не выказывали желания и храбрости вступать в бой. Он был введен в заблуждение изменником Балкишеном, который рассчитывал таким способом погубить Реджинальда и рани Нуну. Поэтому Хоксфорд сообразил, что благоразумие требовало принять миролюбивый вид, так что когда Бернетт со своими войсками подъехал к воротам, то Хоксфорд скомандовал людям взять ружья к ноге и, выступив вперед, закричал:

– Очень рад видеть вас, Бернетт! Мы сделали страшную ошибку, будучи введены в заблуждение этим мерзавцем брамином; но, кроме этого несчастного малого, погибшего при этом, все окончилось довольно благополучно.

– Кто такой убит? – тревожно спросил Бернетт, опасаясь, что дело идет о Реджинальде, о котором он получил сведения от Буксу и Самбро в той деревне, где встретил их, когда они закупали провизию.

Ответ капитана Хоксфорда успокоил его тревогу, и вскоре затем он убедился, что Реджинальд цел и невредим, когда тот показался на лестнице в сопровождении Нуны, а Фесфул стояла внизу ступеней и пылающими глазами обводила окружающих, намерения которых все еще казались ей подозрительными.

С того места, где Реджинальд старался укрыться от сипаев, он заметил приближение Бернетта и, услышав только что происходивший разговор, убедился в том, что заговор его противников не удался и сестра его теперь в полной безопасности. Капитан Хоксфорд, боясь дурных последствий от его образа действий, старался оправдать себя перед Реджинальдом и всячески извинялся за свою невольную ошибку.

Реджинальд принял эти извинения сухо.

– Но если бы рани, которую я взялся доставить к ее деду, пострадала при этом, – заметил он, – то дело приняло бы совершенно иной оборот. А теперь я прошу вас распорядиться проводить молодую особу в Аллахапур, где раджа с нетерпением ждет ее возвращения.

Но Бернетт уже позаботился об этом и отправил несколько кавалеристов в ближайшее место, где можно было достать слонов, чтобы привести одного из них с приличным гавдахом для поездки молодой рани; в то же время он послал также своих кавалеристов в Аллахапур – дать знать радже о том, что его внучку нашли.

Между тем капитан Хоксфорд предложил остаться со своими людьми для защиты рани. Но Бернетт вежливо отклонил его предложение, заметив в несколько насмешливом тоне, от которого не мог воздержаться, что она настолько же безопасна под охраной его солдат, как была бы, если бы ее охраняли сипаи и капралы, которых он привел с собой.

– В таком случае, – сказал капитан Хоксфорд, – если услуги мои не приняты, то я полагаю, что обязанность моя – возвратиться к главному отряду войск, посланных для содействия радже. Я извещу полковника Росса о том, что мы были введены в заблуждение сведениями, доставленными нам брамином, и что предполагаемый бунтовщик оказался не кто иной, как господин Гамертон, сопровождавший молодую особу, которую он так мужественно освободил из плена.

– Как полковника Росса? – спросил Реджинальд.

– Да, Росса. Он командует войсками, идущими в Аллахапур. Он и его дочь, которая едет вместе с ним, будут очень рады, узнав о вашем мужественном подвиге.

Реджинальд не знал, что ответить на это замечание. Новость, только что услышанная им, доставила ему большое удовольствие; он надеялся снова встретиться с Виолеттой. Но капитан Хоксфорд представит в ложном свете случившееся и попытается возбудить в Виолетте ревность к рани. Хоксфорд же ясно видел, что Бернетт не желал его присутствия; поэтому он приказал своему саису подать лошадь, поспешно вскочил на нее и отправился в путь во главе своего отряда, причем тело несчастного капрала понесли те из сипаев, низшая каста которых дозволяла им прикасаться к покойникам.

Дик Суддичум, который выпущен был на свободу, не особенно дружелюбно посматривал на сипаев.

– В следующий раз, – кричал он им вслед, – если вам случится иметь с кем-либо дело – справьтесь сперва, друг он или враг? Если бы не штыки, то я не одного бы из вашей братии-шушеры уложил на землю раньше, чем справились бы со мною, – попомните это!

Реджинальд успокоил его и сказал, чтобы он присматривал за Фесфул, которая, видимо, желала поохотиться за сипаями.

– Я очень рад, что этот барин убрался, – воскликнул Бернетт, который слышал от Реджинальда, как капитан Хоксфорд обходился с ним на корабле «Гламорган-Кэстл». – Его поведение в этом деле весьма странно и крайне несправедливо. Во всяком случае, вы будете иметь вскоре возможность увидеться с мисс Росс и объяснить ей все как было.

В ожидании, пока приведут слонов, Нуна расположилась под тенью ветвистого дерева вблизи храма. Подле нее сел Реджинальд и пригласил Бернетта также подсесть к ним. Это нисколько не стесняло Нуну, и она с жадностью вслушивалась в их разговор, хотя при малом знакомстве с английским языком она могла понимать только немногие слова.

Реджинальд рассказал Бернетту многое такое из ее истории, чего тот еще не знал; он сообщил ему, что в жилах ее не только течет английская кровь, но что она воспитана в вере своей матери. И чем более всматривался Бернетт в юное существо, тем сильнее восхищался ею, и им начало овладевать чувство более задушевное к ней, нежели то, которое он ощущал до сих пор. Ему не верилось, чтобы она охотно согласилась сделаться женой туземного принца. Поэтому он решился посвятить себя служению ей в надежде на то, что он предохранит ее от тех опасностей, которым она может подвергнуться вследствие неспокойного состояния страны, и приобретет когда-нибудь право сделаться ее женихом. Он сознавал при этом то преимущество, которое мог иметь в глазах Нуны в качестве друга ее брата, и мысль о том, что она может заинтересоваться им, не казалась ему слишком невероятной. Он мог разговаривать с ней на ее родном языке, и в течение нескольких дней до прибытия их в Аллахапур он может пользоваться ее обществом гораздо больше, нежели по возвращении ее ко двору раджи.

Войска отдыхали тем временем под деревьями. Солдаты с удивлением, вероятно, смотрели на тот фамильярный тон, с которым их начальник и молодой чужестранец разговаривали с рани, что было не в обычаях их страны.

Через некоторое время вдали показались приближавшиеся слоны, сопровождаемые пешими людьми. На одном из слонов возвышался красивый гавдах, никем не занятый; на другом вместе с Самбро ехал Буксу, нанявший слонов и устроивший все для предстоящего путешествия. Он взял также с собой провизию. Они закусили немного, после чего слоны опустились на колени и рани заняла место в гавдахе, настоятельно упрашивая Реджинальда сопровождать ее.

– Чем скорее будут знать о нашем родстве, тем лучше, – заметила она. – Дед наш не может иметь ничего против этого. Буксу достаточно будет сказать людям несколько слов, и после того как вы объясните ему, что факт этот не составляет тайны, то его вскоре узнают все наши спутники.

Реджинальд не имел ничего возразить против этого, и едва только слоны двинулись вперед, как громкие возгласы потрясли воздух, раздавшись из рядов войск и из среды крестьян, сопровождавших слонов и выражавших пожелания счастья и благоденствия юному радже и его сестре. Так пустились они в путь, предшествуемые молвой, распространяемой авангардом кавалерии.

Так как дороги были очень плохие, то слоны двигались медленно. Не имея при себе палаток, они вынуждены были отъехать в сторону от большой дороги, чтобы расположиться на ночь в доме одного богатого хана, который был, разумеется, весьма польщен приемом у себя внучки раджи, хотя несколько косо посматривал на Реджинальда, как бы сомневаясь в справедливости слышанного им рассказа. Однако же он принял его со всеми знаками уважения. Когда слоны опустились на колени, они вышли из гавдаха и Нуну проводили на женскую половину. Затем Реджинальду и Бернетту приготовлено было угощение; но Нуна не присутствовала на нем, так как это было противно обычаям страны. Да к тому же она была слишком утомлена и взволнована и не могла оставить своей постели. На следующий день ей нездоровилось, так что нельзя было продолжать путешествия. Реджинальд и Бернетт и без того очень беспокоились, чтобы поскорее довезти ее до раджи, а известие о ее недомогании сильно встревожило их. Но она приказала передать им, что еще одна ночь отдыха восстановит ее силы и она в состоянии будет безостановочно продолжать путь.

Чтобы провести как-нибудь время, хозяин дома предложил им отправиться в лес на охоту. Когда Реджинальд собирался уже выйти, явился Дик Суддичум и спросил его, отправляться ли ему с ними.

– Нет, Дик, я хочу, чтобы вы остались с Фесфул и служили бы стражей для моей сестры. Хозяин наш, может быть, прекраснейший человек, но я не хотел бы оставить ее беззащитной, и если бы только не капитан Бернетт, которому я хочу сделать удовольствие, то я остался бы дома.

Когда Реджинальд проходил чрез двор, чтобы сесть на лошадь, он встретил Буксу, который потихоньку сказал ему:

– Будьте осторожны. Лучше было бы, по-моему, если бы вы отказались от предложения хана. Здесь есть враги, присматривающие за вами – как бы сделать вам зло; и если вы можете незаметно шепнуть на ухо вашему приятелю, то умоляю вас передать ему то, что я вам сказал, и затем возвращайтесь поскорее сюда, не возбуждая подозрений. Я сказал, чтобы Самбро сопровождал вас. Можете на него положиться.

Реджинальд достаточно уже познакомился с туземцами и потому вполне был убежден, что Буксу говорил это основательно, и обещал следовать данному совету.

Дорогой, когда они очутились одни, Реджинальд воспользовался случаем, чтобы рассказать Бернетту то, что он слышал.

– Очень может быть. Но мне хотелось бы пострелять диких свиней.

Хан приказал разбить палатки, где бы они могли до возвращения домой закусить и отдохнуть. Они забрались дальше, чем ожидал Реджинальд, но великолепная охота вполне вознаградила их за длинную дорогу; он увлекся ею совершенно и забыл об опасности. Наконец он как-то отдалился от своих товарищей. Оставшись один, Реджинальд встретил дикого кабана, причем низкая и густая заросль препятствовала ему удачно напасть на него, между тем как свирепое животное успело нанести своими острыми клыками сильную рану его коню, раньше чем он успел всадить ему в бок копье. В то время как он старался ударить кабана, копье сломалось. Зверь снова бросился на него, тогда он вынул пистолет и убил его наповал. Но, не желая бросить копье, он слез с лошади, чтобы вытащить его из кабана, и для удобства опустил поводья. Лошадь стояла несколько секунд смирно; но, вдруг охваченная паникой, она опрометью помчалась, и так неожиданно, что он не успел ухватиться за поводья. Вытащив острие копья, он побежал за лошадью, надеясь поймать ее, пока она не ушла далеко. Так пробежал он несколько минут, не теряя ее из виду, когда вдали показались палатки, у которых он думал найти остальную компанию, полагая, что и лошадь прибежит туда же. Сообразив таким образом, что дальнейшее преследование было бы бесполезно, Реджинальд пошел тише, как вдруг, к ужасу своему, заметил громадного тигра, собиравшегося прыгнуть на него. Едва он успел закричать в надежде привлечь внимание кого-либо из его спутников, находившихся, быть может, вблизи, и схватиться за сломанный конец копья, как инстинктивно отскакивая в сторону, чтобы избежать первого прыжка тигра, он поскользнулся и упал навзничь, держа копье в отвесном положении, острием кверху. Дикий зверь шел прямо на него с открытой громадной пастью, готовый схватить его за шею; но в это мгновение острие копья вонзилось в грудь тигра и заставило его отскочить назад. Реджинальд очень хорошо знал, что одного удара его могучей лапы в момент смертельной борьбы достаточно, чтобы раздробить ему голову или же нанести гибельную рану, и он вновь закричал что есть силы и в то же время постарался высвободиться из-под дикого зверя, в котором еще было достаточно жизни, чтобы уничтожить его. Теперь он стал сожалеть о том, что не взял с собой Фесфул, которая, несомненно, мужественно боролась бы для его защиты. Сохраняя в себе присутствие духа, он продолжал держать копье кверху в надежде, что успеет вскоре всадить его в сердце нападающего. Теперь уже тигр боролся скорее для того, чтобы уйти, чем для нападения, как вдруг раздался гул выстрела и животное покатилось замертво с ружейной пулей в голове. Взглянув вверх, он увидел Бернетта, спешившего к нему на помощь.

Друг стал помогать ему подняться с земли, и хотя платье на нем было изорвано, а на теле виднелись глубокие царапины от когтей тигра, но все-таки оказалось, что никакого увечья не было. Они вместе с Бернеттом вскоре добрались до лагеря, где хан и другие спутники поздравляли его со спасением.

– Я уверен, что, несмотря на это приключение, вы не покинете сегодняшней охоты, – заметил хан таким тоном, что это возбудило подозрения Реджинальда, и ему сразу припомнилось предостережение, полученное от Буксу.

Та же самая мысль пришла и Бернетту, который отвечал:

– Я не могу допустить, чтобы мой друг продолжал охоту, потому что как ни кажутся незначительными его раны, они все-таки могут вызвать лихорадку. Поэтому я настоятельно прошу его вернуться домой.

– Как будет угодно сагибу; но не угодно ли вам немного закусить перед отправлением домой? – заметил хан.

Посредине палатки поставлены были роскошные мясные блюда, вокруг которых расселись гости. В числе прислуги был Самбро. Проходя позади Реджинальда и Бернетта, он шепнул им: «Кушайте только то, что я подам вам». У обоих их не было особенного аппетита. Даже без предупреждения Самбро Реджинальду не хотелось есть, и, попробовав какого-то блюда, которое поставил перед ним верный невольник, он отказался от остального. Он также выпил только стакан шербету, который налил ему Самбро.

Как только кончился завтрак, Бернетт просил привести их лошадей и, отклонив настоятельное предложение хозяина – поохотиться немного, пока друг его отдохнет в палатке, он уехал вместе с Реджинальдом, и туземцы должны были последовать за ними. Достаточно привыкший уже путешествовать по всякой стране, даже без проводника, Реджинальд тщательно запоминал дорогу, по которой они следовали, и таким образом мог ехать вперед, не дожидаясь остальной партии. Они благополучно добрались до дома хана, где нашли отряд кавалерии, прибывший из города с письмом раджи к Реджинальду, в котором он воздавал высокую похвалу его поведению и выражал желание, чтобы тот немедленно облекся в одежды, приличные его званию, которые он передал с офицером. Хотя Реджинальд охотнее остался бы в своем простом платье, но он сознавал, что следовало повиноваться радже, и Реджинальд допустил, чтобы его, как он выражался, «оснастили» в тюрбан с драгоценными каменьями и в богатые одежды, приготовленные для него.

– Я думаю, сэр, не наденут ли они на меня какой-нибудь этакой юбки? – заметил Дик с комическим выражением в лице. – Я охотнее останусь как есть, если не будет от вас какого-либо приказания.

– Нет, Дик, я полагаю – это не нужно, разве в торжественных случаях, когда мне необходим будет паж; тогда я предпочту иметь тебя, чем какого-нибудь туземца.

Дик успокоился и согласился облечься турком или иным странным человеком, как только потребует того Реджинальд.

На следующее утро Нуна настолько оправилась, что могла продолжать дальнейший путь. Реджинальд в первый раз сел вместе с сестрой на слона и появился перед народом в качестве индийского принца. Когда они проезжали через деревни, народ толпился по сторонам, чтобы приветствовать, и Реджинальду тяжело было видеть то унижение, с которым туземцы преклонялись перед ним, касаясь головами своими земли по обеим сторонам их пути. До столицы им оставалось еще несколько дней пути, когда Бернетт, ехавший впереди своих войск, встретил кавалериста, который привез неудовлетворительные известия. Бунтовщики соединились и со значительными силами находились недалеко отсюда, а имея в виду такую дорогую добычу, как рани и молодой раджа – так называли теперь Реджинальда, – они могли напасть на них. У них было несколько легких полевых орудий, а также кавалерия и пехота, против которых войскам Бернетта было бы трудно сражаться. Если бы ему пришлось столкнуться с ними без рани, которую надобно защищать, тогда Бернетт не колебался бы; но риск был слишком велик, и он желал, если можно, избежать его. Неподалеку находился сильный форт, и он счел благоразумным запереться тут до тех пор, пока не придет подкрепление или из Аллахапура, или же со стороны войск, находящихся под командой полковника Росса.

Реджинальд согласился, разумеется, на его предложение, и до наступления ночи отряд находился в безопасности внутри форта. По-видимому, его некоторое время перед этим занимали бунтовщики. Для рани наскоро была приготовлена комната. Ночь прошла спокойно; бунтовщики не решились напасть на форт, когда в нем находился гарнизон. Утром, когда Реджинальд и Бернетт прогуливались вдоль по парапету, они завидели отряд людей, приближавшийся к форту; поэтому гарнизон был немедленно призван к оружию. По мере того как отряд приближался, Бернетт и Реджинальд могли различить, к великой своей радости, английский флаг и вскоре увидели отряд сипаев и несколько европейцев. Они тотчас же приказали своим кавалеристам подъехать к командовавшему офицеру, следовавшему несколько впереди солдат.

– Боже, как я рад, что вижу вас всех в живых! – воскликнул офицер, пожимая руку капитану Бернетту. – А мы полагали, что вы окружены целым сонмищем бунтовщиков, и я ожидал, что мне придется рубить их, как какой-нибудь фарш.

– Мы не встретили ни одного неприятеля, – отвечал Бернетт, – но, узнав, что они собираются напасть на нас по дороге в Аллахапур, я счел благоразумным остановиться здесь за тем, чтобы дождаться, пока получим подкрепление из столицы, так как на нашем попечении находится молодая рани.

– Так же точно рассчитывал и полковник Росс, – ответил офицер. – Теперь же будьте столь добры – представьте меня этому молодому принцу, султану, радже или вообще кто он там ни есть такой и передайте ему то, что я сказал вам, потому что я не великий мастер говорить на их языке.

– С величайшим удовольствием, – ответил Бернетт.

– Так вы доложите ему, что командир девяностого пехотного ее британского величества полка майор Молони желает выразить ему свое удовольствие и радость по случаю прибытия войск под его командой для защиты принца от всяких врагов – прежних, настоящих и будущих, какие только могут препятствовать ему в исполнении человеколюбивых и благодетельных законов, установленных им для спокойствия и благоденствия его народа. В заключение скажу, что он не должен снимать ежедневно больше полудюжины голов и конфисковать имущество тех из его дворян, которые не могут сами себя защищать.

Бернетт начал было переводить слова майора, но Реджинальд не выдержал и, протягивая свою руку, воскликнул, смеясь от всей души:

– Уверяю вас, дорогой майор, вы несправедливо относитесь ко мне. Полдюжины голов в день! Это чистые пустяки. Неужели вы полагаете, что я в состоянии буду с помощью столь простого средства поддерживать порядок в стране? Да народ будет смотреть на меня как на молокососа. Положите по сотне голов в день – и тогда вы дойдете как раз до нормы.

В свою очередь и Бернетт расхохотался при виде удивления и смущения майора.

– Прошу извинить меня, ваше высочество! – воскликнул он. – Я никак не думал, чтобы вы говорили по-английски. Бог мой, да вы говорите замечательно, клянусь вам честью, и я надеюсь, что ваше высочество не обиделись на мое замечание.

– Нисколько, – сказал Реджинальд, заливаясь смехом. – Позвольте узнать о здоровье мистрис Молони? Оправилась ли она после своей поездки на «Гламорган-Кэстле»?

– Что это такое? Да не почудилось ли мне? – воскликнул майор. – Я полагаю, что вы – мистер Реджинальд Гамертон. Вы извините меня, ваше высочество, – я, быть может, ошибаюсь!

Реджинальд тотчас же сообщил ему, кто он такой, и майор направился вместе с ним и Бернеттом к форту. Немедленно же посланы были разведчики узнать, если возможно, позицию и силы неприятеля. Майор Молони сообщил, что он получил приказание содействовать в конвоировании рани до Аллахапура. Они условились в том, что как только получено будет известие, что из города выступил отряд к ним на помощь, то они двинутся вперед. Майор Молони вполне надеялся, что его сипаи в силах будут устоять против какого бы то ни было отряда бунтовщиков.

 

Глава VIII

Изменник Балкишен не дремал. Он успел собрать бунтовщиков и занял было тот самый форт, в котором находились в настоящее время Реджинальд и его спутники. Когда же бунтовщики очистили форт, брамин остался там вместе со своим невольником Бику, намереваясь пробраться отсюда тайно в Аллахапур по получении известий от своего союзника, хана Кошю. В форте находился подвал, в котором бунтовщики сложили обширные запасы пороха и других боевых принадлежностей, спрятав их в больших масляных бочках. Брамин собирался выйти из форта, когда навстречу ему явился Кошю и сообщил известие, доставившее, по-видимому, обоим заговорщикам величайшее удовольствие.

– Роковое зелье принято – это несомненно, и скоро взволнуется весь город, – прошептал хан, словно боясь, чтобы стены не услышали его. – Друзья наши овладеют городом, и молодой раджа обманется в своих надеждах. Когда вы явитесь, то вас восторженно встретят, потому что они убеждены, что вы восстановите добрые старые порядки и не будете иметь никакого дела с неверными ферингами. Я сам ненавижу англичан и буду в восторге, если их изгонят изо всей Индии.

Балкишен уверял хана Кошю, что услуги его будут вполне вознаграждены, и они условились остаться еще на день или два в форте и затем не торопясь направиться в Аллахапур, рассчитывая получить ожидаемое ими известие о смерти раджи как раз до прибытия их в город. Но неожиданное прибытие авангарда Бернетта помешало им ускользнуть из форта, и они очутились взаперти, точно крысы в норе, имея с собой ничтожные запасы еды и дрожа от страха зажечь огонь из опасения, что одна искра может сообщиться находящимся рядом легко воспламеняющимся материалам.

В таком положении провели они целый день и ночь. Если только им не удастся ускользнуть, то все их планы расстроятся, так как Балкишен должен появиться в городе в известный момент, в противном случае соперник может захватить в свои руки власть, и тогда будет уже трудно свергнуть его.

Оба они не отличались большой совестливостью. У Балкишена блеснула светлая мысль.

– Знаете ли что? – прошептал он своему приятелю. – Мы взорвем форт, уничтожим рани и ее брата и уйдем среди всеобщего замешательства. Вы, хан Кошю, человек мужественный, и на вашу долю должен выпасть почетный жребий. В то время как мы вместе с Бику захватим для себя трех коней, вы будете иметь преимущество поднести огонь к зажигательному шнуру. Затем у нас будет довольно времени, чтобы добраться до лошадей и ускакать раньше, чем над нашими головами взлетят каменья взорванного форта.

– Весьма признателен вам за любезное предложение, – ответил Кошю, – но честь эту я охотнее предоставляю вам. Я не в состоянии быстро бегать и охотнее возьмусь захватить лошадей.

Кошю так упорно отказывался от почетного исполнения – зажечь пороховой шнурок, что Балкишен вынужден был взяться сам за это дело. Но так как они опасались выползти из подвала при свете дня, то им решительно не было никакой возможности узнать, что происходит в форте над ними. И после долгих прений они решили, что самое удобное время привести в исполнение свой зловещий замысел было бы до наступления рассвета.

Наконец настал условленный час. Балкишен изготовил длинный зажигательный фитиль.

– Теперь, друг мой, – сказал брамин, – прокрадывайтесь вместе с Бику к лошадям и захватите трех коней, а я в это время зажгу фитиль.

Хан Кошю, становившийся необычно смелым, когда нужно было предпринять какое-нибудь злое дело, потихоньку выбрался из подвала в двери, сообщавшиеся с узеньким проходом, и отсюда вышел на открытый двор.

Зная, что он может встретить сопротивление со стороны саисов, находящихся при лошадях, Кошю взял в руки пистолет. Он думал, что достаточно будет сказать им несколько угрожающих слов, чтобы они молчали. Выйдя на двор, он был поражен, увидев, что заря уже занялась. С минуту он стоял в нерешимости; но, вспомнив, что тем временем Балкишен должен зажечь пороховой фитиль, он смело выступил из-за стены, скрывавшей его; непосредственно за ним вслед шел Бику. И не успел он сделать несколько шагов, как столкнулся носом к носу со здоровенным чернокожим невольником, который вел через двор слона. Невольник вскинул на него глаза и, назвав по имени, спросил, куда это он идет. Вместо всякого ответа Кошю приставил свой пистолет к голове невольника, думая этим испугать его. Но в то же мгновение пистолет был выбит у него из руки, и невольник, схватив его за грудь, воскликнул:

– Вы изменник, увезший молодую рани! Вы отправитесь со мной к радже и скажете ему, что вы тут делаете.

– Я сам пойду, друг мой, – воскликнул Кошю, – только выведите меня из форта. Вы не знаете, что сейчас же случится! Через несколько минут и вы, и я, и этот слон – все это разлетится в прах. Уведите меня из форта, уведите! Скорее, скорее!

– Да я-то и хочу вас увести, – отвечал Самбро.

В этот самый момент, взглянув на Бику, который, весь дрожа от страха, стоял тут же, Самбро сделал знак слону, и тот, охватив невольника поперек туловища своим хоботом, пошел позади Самбро и хана.

К великому удивлению хана, ворота были открыты, и он увидел, как по дороге, извиваясь длинной лентой, тянулись слоны и двигался большой отряд пеших и конных людей. Он и его товарищ по заговору, не зная обыкновения английских войск – совершать свои передвижения в прохладные часы дня, то есть вечером и утром, – не рассчитали, что жертвы их замысла могут ускользнуть от них раньше, чем они осуществят свое злодейское дело. Но, по-видимому, часть войска еще не успела покинуть форт, и Кошю оставалась еще надежда, что, быть может, между оставшимися находятся те, которых он замышлял уничтожить. Поэтому он неоднократно обращал свой тревожный взор на форт, умоляя в то же время Самбро уходить как можно скорее.

Между тем Балкишен, выждав столько времени, сколько, по его расчету, нужно было его соучастнику, чтобы захватить лошадей, зажег фитиль и поспешил из подземелья. Но, подымаясь по ступенькам, он оступился и упал. Тщетно взывал он к Кошю и Бику, умоляя их помочь ему. Они были слишком далеко, чтобы услышать его голос. Фитиль горел со страшной быстротой, приближаясь к роковому бочонку. Напрасно Балкишен пытался подняться – ему мешала нога, которую он вывихнул или ушиб. И он принялся снова кричать. Хотя он и не в силах был подняться на ноги, но все-таки стал пробираться ползком по ступенькам. Чтобы спасти свою жизнь, он должен был бежать так скоро, как ему еще никогда не случалось. В воображении его мелькало, как догорал фитиль и до бочонка с порохом оставался какой-нибудь дюйм. Еще несколько секунд – и огонь коснется пороха, и тогда все полетит вверх.

Майор Молони сел на своего коня, сипаи выступили вперед, и европейские войска только что вышли за форт и вытянулись по дороге, как вдруг раздался страшный грохот и широкая полоса пламени поднялась из средины форта. Майор, всадив шпоры в бока своего коня и устремляясь вперед, кричал своим солдатам спасаться что есть силы. Но было уже поздно – несколько несчастных людей упали замертво. Хотя со всех сторон сыпались обломки камней и объемистые бревна, храбрый майор успел ускакать, так же точно, как, к счастью, и большинство его людей. И когда он спешил к Бернетту, скакавшему к нему навстречу, то встретился с Самбро, тащившим хана Кошю, и со слоном, державшим в хоботе невольника Бику. Самбро рассказал, как он захватил хана и его товарища, и объяснил их подозрительное поведение. Бернетт приказал передать их под конвой отряда сипаев, которым приказано было не выпускать их ни под каким видом.

Сделали небольшой привал, чтобы можно было похоронить убитых. Тем временем Бернетт вместе с майором отправились осматривать форт, но не могли открыть ничего, что указывало бы на причину загадочной катастрофы. В форте не оставалось ни одной живой души. Если бы какой-нибудь несчастный очутился там во время взрыва, то его разорвало бы на куски. Затем Бернетт поехал вперед, чтобы рассказать о случившемся Реджинальду. И так как было бы неблагоразумно откладывать дело в долгий ящик, то он отсрочил допрос хана Кошю и его товарища до полуденного привала.

Хотя Реджинальд чувствовал себя совершенно счастливым, что может посвятить себя услугам своей юной сестры и вместе с тем подчиниться множеству всяких церемоний, требуемых от него новым его положением, однако сидение на слоне в гавдахе вскоре утомило его. Поэтому он приказал приготовить себе лошадь, сел верхом и отправился вместе с Бернеттом во главе своих войск.

Посланные разведчики возвратились с известием, что неприятель отступил, вероятно, устрашенный значительными силами, сопровождающими рани, а равно и дошедшими до них сведениями о приближении нового отряда войск, выступивших из столицы.

Реджинальд вполне убедился в существовании заговора против него и сестры. Поэтому, как только кончилась обычная церемония приема офицеров вновь прибывших войск, Реджинальд приказал немедленно же привести к себе хана Кошю и невольника. При допросе кроме Бернетта присутствовал один только Буксу, на мнение и проницательность которого он мог положиться, чтобы узнать истину от невольника, если ее нельзя было бы добиться от Кошю, который ни в каком случае не сознался бы, разве ему угрожала бы неминуемая смерть. Оба они подверглись строгому перекрестному допросу; со своей стороны их допрашивал также и Буксу, причем он держал себя нисколько не хуже иного английского юриста. Реджинальд вполне убедился, что они участвовали во взрыве форта. При этом невольник утверждал, что он только повиновался приказаниям своего господина, вероятно, убитого при взрыве. А Кошю, который не мог сказать того же в свое оправдание, выказал величайший страх и предлагал сообщить обстоятельства величайшей важности, с условием, что его пощадят и оставят имущество. Однако же он отказался признаться в чем-либо в присутствии Буксу.

– Вы можете все говорить перед ним, не опасаясь, что он выдаст ваши слова, – ответил Реджинальд. – Я отвечаю за его верность. Если окажется, однако, что передаваемые вами сведения не вполне верны, то вас ждет заслуженная вами участь; в противном же случае, если вы сообщите что-нибудь обстоятельное, я похлопочу о том, чтобы вам дозволено было убраться со всеми вашими богатствами, которые вы, полагаю, приобрели не совсем законно.

После долгого колебания Кошю объявил, что большая часть туземцев готова восстать против англичан и всех вообще, кто благоприятствует их управлению; что в особенности покушаются на жизнь раджи за его видимую привязанность к ферингам и, наконец, надеются, что в скором времени можно будет изгнать из страны всех иностранцев.

Кошю уверял всем, чем мог, в справедливости всего сказанного им. Реджинальд просил Буксу высказать свое мнение и тоже заявил, что показания, данные Кошю, были, по-видимому, слишком справедливы. У него у самого начали с некоторых пор появляться сомнения, но до настоящего времени ему не хватало достаточных сведений для того, чтобы он считал себя вправе уведомить в этом начальство.

Реджинальд посоветовался с Бернеттом, и они пришли к тому заключению, что необходимо, во всяком случае, известить обо всем этом как можно скорее власти в Калькутте, а также сообщить все, слышанное ими, полковнику Россу. Затруднение было только в том, чтобы найти посланца, которому можно довериться. Бернетт не желал отправиться с этим поручением, так как сознавал, что присутствие его было необходимо для охраны не только рани, но также и Реджинальда. Если же послать Буксу, то его могут заподозрить и задержать и, что весьма возможно, даже убить на дороге.

– В таком случае, я отправлю Дика Суддичума, – сказал Реджинальд. – Он ни в ком не возбудит подозрения и к тому же если я что-либо передам через него, то он сообщит дословно. Его очень хорошо знает в Калькутте одно лицо, которое может за него поручиться и немедленно же доставить ему возможность повидаться с правительственными лицами или же членами Совета, причем он объяснит, насколько я считаю опасным посылать письменные известия.

Бернетт согласился с предложением Реджинальда, после чего Кошю и Бику были отданы под строгий надзор; затем позвали Дика, чтобы дать необходимые инструкции. Через несколько минут он был готов отправиться в путь с устным сообщением от своего господина, тщательно запрятанным в его умной голове.

– Уж вы, сударь, пожалуйста, присматривайте за Фесфул, – воскликнул Дик. – Мне ужасно не хотелось оставлять бедное животное на произвол этих черномазых чертей, так как я боюсь, чтобы они не выкинули какой пакости. Со мной-то она – словно ягненочек, а вот их терпеть не может. Но я знаю, сударь, что вы ни за что не забудете ее. В особенности помните, чтобы ей давали ежедневно по крайней мере по полбарана. Этого ей будет как раз достаточно, и тогда она никого не тронет, а то, пожалуй, она сцапает какого-нибудь черномазого мальчика, если только ей не дать положенной порции. И что же? За это и взыскивать с нее нельзя – ведь она же зверь; против натуры ничего не поделаешь!

Реджинальд уверил Дика, что он позаботится о том, чтобы за его верной тигрицей заботливо ухаживали.

– Я уверен, сударь, что не ваша вина будет, если за ней не будут ухаживать, – отвечал Дик. – Но я вот кому не доверяю, так этим неграм. Хотя, по моему соображению, если вы изволите объявить им, что повесите полдесятка из них, в случае если будет ей какая обида, то они станут с ней обходиться как следует.

Наконец, когда тревоги бравого матроса совершенно успокоились, он простился со своим барином и Бернеттом и отправился в путь.

Дик безостановочно добрался до Ганга, нашел лодку, плывшую вниз по реке, и своевременно прибыл в Калькутту. Следуя наставлениям Реджинальда, он нашел кого нужно, кто привел его к членам Совета, который как раз в этот день заседал. Дик вошел в заседание Совета со своей обычной невозмутимостью, нисколько не сконфуженный тем, что очутился вдруг в присутствии столь важного собрания.

И на вопрос, какие известия принес он, Дик, сбросив свою шляпу, отвечал:

– Осмелюсь доложить вашим степенствам, что меня прислал сюда господин мой, молодой раджа Аллахапурский – ибо он и есть таковой, так как его дедушка, старый раджа, приказал ему носить этот титул. Он, молодой раджа, прислал меня, чтобы доложить вашим степенствам, что эти канальи туземцы решили перерезать горло всем сыновьям своих матерей из числа англичан, при первом же удобном случае. Когда это будет, неизвестно. Только он полагал, что вам следует знать об этом наперед и быть на всякий случай готовыми.

Затем Дик передал слово в слово послание Реджинальда, после чего ему сказали, что он может удалиться; члены же Совета совещались по поводу чрезвычайных известий, полученных ими.

На следующий день Дику приказано было возвратиться и известить своего господина, что Совет обратил должное внимание на предостережение, которое он соблаговолил им сообщить.

Мы должны возвратиться к Реджинальду.

Когда на следующий день остановились они в полдень на привале, из города прибыло к ним ожидаемое подкрепление с известием от раджи, что он очень болен и чтобы Реджинальд безотлагательно спешил в Аллахапур. При этом раджа выразил желание, чтобы внук его въехал в город в торжественной обстановке, с целью произвести впечатление на народ. Поэтому Реджинальд должен был, хотя и против своих наклонностей, надеть еще более богатое платье и вступить в Аллахапур, сопровождаемый по обеим сторонам офицерами и телохранителями, с кавалерией Бернетта, замыкающей шествие. Рани, не представлявшая на этот раз первостепенного лица, приютилась в гавдахе на спине слона, выступавшего позади процессии. Собравшаяся по пути большая толпа наполняла воздух своими криками, и если бы Реджинальд не был хорошо знаком с положением дел, то мог бы в этот момент подумать о себе, что он – самый популярный правитель счастливого и преданного народа. Но ему было хорошо известно, что каждый из окружавших его дворян и телохранителей готов при первом удобном случае пустить ему пулю в лоб или поднести ему отравленную чашу и что толпа, приветствующая его в настоящую минуту, готова с таким же восторгом протащить по улицам его истерзанный труп, если бы только удалось какому-нибудь сопернику свергнуть его. Таким образом, к удовольствию, ощущаемому им тем высоким положением, которого он так неожиданно достиг, примешивались и мрачные ощущения. Но в этот момент мысли его витали там, где находилась Виолетта Росс, и он вполне надеялся, что отец ее не будет более противиться его желанию жениться на его дочери. Реджинальд не сомневался, что Виолетта осталась ему верна, и он надеялся, что скоро снова ее увидит. И если бы она не захотела жить, окруженная блеском восточного двора, он готов передать страну английскому правительству, сам же оставил бы Индию и занял в Англии приличное ему положение после того, как отыщутся его утерянные документы, которые он разыскивает.

Таковы были мысли, занимавшие его, когда он шествовал по улицам среди криков преклонявшейся пред ним толпы. Когда он стал приближаться ко дворцу, путь его был устлан дорогими коврами и лейб-гвардия раджи, под начальством офицеров, одетых в роскошные мундиры, стояла в строю для встречи. Но Реджинальда очень печалило, что не было видно самого раджи, и он еще более встревожился, узнав, что дед его настолько болен, что не может встать и ожидает приезда своего внука в постели, в одном из внутренних покоев.

Поздоровавшись со служащими во дворце, проходившими мимо него, он поспешил к старику.

– Я очень рад, что ты приехал, сын мой, я смертельно болен, – сказал раджа. – Мои врачи решительно не знают, что со мной делается, и я послал за английским доктором, который сопровождает резидента.

Реджинальд выразил надежду, что доктор, несомненно, поправит его здоровье.

– А теперь расскажи мне обо всем, что с вами приключилось, – сказал раджа.

Реджинальд вкратце все рассказал, причем не позабыл выразиться самым похвальным образом о Бернетте. Затем он счел необходимым передать своему деду те сведения, которые он получил от хана Кошю.

– Это – хитрый малый, и, вероятно, он откопал эти сведения от какого-нибудь туземца; только я сомневаюсь, чтобы многие могли поверить ему, – заметил раджа. – Но ты сказал мне, что вы захватили еще невольника, принадлежащего изменнику Балкишену; пусть-ка приведут его сюда. Ему известны дела своего господина больше, нежели кому-либо иному, и он готов для спасения своей жизни сообщить все, что знает.

Реджинальд еще разговаривал с раджой, когда прибыла Нуна. При виде своего больного деда она была сокрушена горем. Он ласково говорил с ней, но сквозь эти ласки нельзя было не заметить, что раджа перенес всю свою привязанность на внука, в котором видел своего наследника. Реджинальд старался, сколько мог, смягчить происшедшую в отношении к ней перемену в обхождении деда; но она, по-видимому, нисколько не была этим обижена, так как вовсе не имела честолюбивого желания – занимать то важное положение, к которому предназначалась. Быть может, она соображала, что обстоятельство это пойдет ей на пользу и раджа не будет настаивать на тех возражениях, которые он мог бы иметь, для того чтобы отдать ее руку другу ее брата.

Вскоре после того как Нуна удалилась, привели невольника Бику, за которым послал Реджинальд. Раджа обещал помиловать его, если только тот сообщит все сведения, какие у него имеются относительно поступков бывшего его господина, Балкишена.

– Из слов твоих видно, что это, несомненно, большой негодяй, – заметил раджа после того, как невольник окончил, по-видимому, свой рассказ. – Но не можешь ли ты еще прибавить к этому что-нибудь? Мне уже известна большая часть того, что ты рассказал.

– Я готов сознаться еще в одном преступлении, если только меня помилуют за то, что я принимал в нем участие, так как, великодушный раджа, я простой раб и хозяин мой заставил меня сделать то, что я совершил, – ответил Бику, дрожа всем телом.

– Можешь вполне положиться на мое обещание, – сказал раджа.

Оправившись, Бику продолжал:

– Я успел пробраться в казнохранилище вашего высочества и утащил оттуда шкатулку с бумагами, которой желал овладеть мой господин.

– Куда же ты ее девал? – поспешно спросил Реджинальд.

– Помни, если только ты не скажешь правды, то тотчас же будешь казнен! – присовокупил раджа.

– О Прибежище Мира! Я нисколько не хочу обманывать вас, – ответил невольник. – Шкатулку вместе с другими сокровищами господин мой спрятал в гробницу святого книжника Дани Доманука, в храме великого бога Дурга, перед которой богомольные священнослужители веры нашей каждое утро, полдень и вечер предстоят, читая молитвы и произнося мудрые изречения, сказанные им. Но они бывают столь погружены в богослужение, что даже не заметят, кто войдет в храм, так что шкатулку без затруднения можно взять обратно. Если мне будет даровано прощение, то я возьмусь за это.

– Простят или не простят, но шкатулка должна быть здесь еще до захода солнца! – воскликнул раджа. – Но какое я имею ручательство, что ты говоришь правду и что ты не убежишь, когда я прикажу снять с тебя кандалы?

– О Прибежище Мира! Моя жизнь в твоих руках! – воскликнул Бику, поднося руку к сердцу.

– С разрешения вашего высочества, я отправлюсь сопровождать этого невольника, – сказал Реджинальд. – Если я надену на себя мое европейское платье, то меня не узнают, и священники примут меня за иностранца, пришедшего в их храм из любопытства. Если невольник говорит правду, то шкатулку можно достать без затруднения, и так как я буду хорошо вооружен, то могу защищать ее, если бы священники вздумали отнять ее у меня.

– Хорошо, иди, сын мой, – сказал раджа, – только возьми с собой в виде прикрытия пятьдесят человек моих гвардейцев и поставь их где-нибудь недалеко от храма, так чтобы они могли по первому же сигналу явиться на помощь и схватить священников, в случае если они сделали бы попытку остановить вас. Этак дело сделается гораздо скорее, чем предлагает раб; а то, я знаю, эти священники – первостепенные негодяи.

Все-таки Реджинальд был под сильным сомнением – не обманывает ли его невольник? Ему с трудом верилось, чтобы то, чего он так долго доискивался, находилось у него под рукой. Раджа убедительно просил его возвратиться как можно скорее, так как ему, видимо, не хотелось отпустить его надолго от себя.

Отдав приказание старшему офицеру гвардии раджи – выбрать отряд из пятидесяти человек, на которых можно было бы положиться, Реджинальд переменил свой восточный костюм на морской, не забыв при этом заткнуть за пояс пару пистолетов и кинжал. Затем, приказав Бику следовать за ними, он направился к храму, расположенному в отдаленной части Аллахапура.

Фантастическими и причудливыми рисунками был повсюду разукрашен храм. Оставив гвардию вблизи здания, Реджинальд прошел под низкой аркой и вступил в обширную залу, по обеим сторонам которой он мог различать среди господствовавшего сумрака уродливые формы главных богов храма.

– Что же это не видать ни священников, ни богомольцев? – шепотом спросил он у Бику.

– Священнослужители совершают богослужение в нижней части храма, где находится гробница святого, – отвечал Бику, провожая его.

Реджинальд шел за ним, держа наготове пистолет, на случай если бы его проводник оказался изменником или же священники помешали его входу. В дальнем конце верхней залы находилась лестница, спускавшаяся вниз. Невольник стал спускаться по ступенькам, и Реджинальд смело последовал за ним. До слуха его долетали звуки человеческих голосов, произносивших молитвы негромким, однообразным тоном. Когда же он спустился к концу лестницы, то при свете лампы, горевшей над алтарем, он увидел группу каких-то причудливых существ. У одних ниспадали на лица длинные космы волос, у других висели на шее тяжелые железные обручи; многие были едва одеты. Одни стояли выпрямившись, ударяя себя в грудь, другие опустились на колени или же лежали растянувшись на полу, ударяя о землю лбами.

Впереди каменной гробницы, украшенной богатой резьбой, стоял пожилой человек с длинной седой бородой и столь же мало одетый, как и остальные. В руках держал он открытый фолиант, и хотя в том положении, в котором находился, он не мог читать по книге, тем не менее он повторял содержание того, что в ней было написано. Реджинальд сомневался, чтобы человек этот был настолько погружен в свое занятие, чтобы не заметить его приближения. Бику неслышно пробрался на другую сторону гробницы, в то время как Реджинальд стоял наготове, чтобы поддержать его, не спуская глаз с этих причудливых существ, погруженных в свои странные религиозные упражнения. Большая часть их стояла, как неподвижные истуканы, устремив бесцельно взоры в пространство и шевеля только губами при произнесении лишенных смысла молитв. При виде всего этого Реджинальду подумалось: не есть ли это ловкая штука, придуманная невольником для того, чтобы скрыться? Однако же он увидел наконец, как Бику стал пробираться в полумраке, неся что-то завернутое как можно ближе подле себя, чтобы не могли заметить священники. Еще минута, и Реджинальд думал, что в руках его очутится так долго желаемое им сокровище, когда бессознательное, по-видимому, существо, стоявшее впереди него, бросилось вперед, чтобы схватить Бику, который подбежал к Реджинальду, ища его защиты, и успел передать шкатулку. При этом священники обратились к белолицему иностранцу, которого, по-видимому, они только что успели заметить.

– Святотатство, святотатство! – закричали они. – Вы похитили наше сокровище. Проклятие богов падет на вас!

– Друзья мои, – воскликнул Реджинальд, вынимая пистолет, – отступите назад, и я объясню вам, в чем дело. Шкатулка эта принадлежит мне и была украдена одним из вашей братии; теперь же я возвращаю себе свою собственность. Если только сведения, полученные мной, верны, то под этими же сводами хранится еще значительное количество всякого имущества, похищенного у других лиц. Моя гвардия находится здесь же, за стенами храма, и стоит мне только призвать ее, чтобы она вошла и овладела всеми сокровищами, какие только найдутся, для возвращения их тем, кому они принадлежат. Если вы откажетесь от попытки воспрепятствовать мне выйти, то я дозволю вам продолжать ваши молитвы и даже готов в настоящее время быть охранителем сокровищ, скрытых в вашем храме.

Священники, сообразив, что скромность обязательна для них в этот момент, и видя смелость молодого чужестранца, допустили Реджинальда и Бику взойти на лестницу. Когда же они, пройдя залу, быстро направились к выходу, чтобы выбраться поскорее на чистый воздух, радуясь, что избавились от душной атмосферы подземелья и от ярости священников, как все эти святоши, опомнившись от первого поражения, бросились вслед за ними с громкими криками и угрозами отмщения. Однако же они сразу охладели от своего возбуждения, когда увидели при входе в храм войска раджи, и поспешно спустились вниз, чтобы снова приняться за свои молитвы, хорошо помня совет, полученный ими от чужеземца. И немало вознесено было ими молитв к Дурге, чтобы он охранил их нечестно приобретенное богатство от рук неверных.

Реджинальд, сопровождаемый гвардией, поехал обратно ко дворцу, везя с собой драгоценную шкатулку, которую он не желал доверить никому другому. При его приезде он был встречен у ворот офицером, посланным раджой, который с нетерпением ждал его возвращения. К удивлению своему, Реджинальд увидел, что раджа встал и медленно прохаживается вдоль широкого балкона, выходившего на сторону города; сюда он приказал перенести свой диван, чтобы ему можно было подышать свежим воздухом.

– Удачно ли кончилось, сын мой? – поспешно спросил старик, когда подошел Реджинальд. – Говори скорее, потому что я чувствую, как туман спускается над моими глазами и как странно бьется мое сердце, предсказывая что-то для меня непонятное.

Реджинальд показал ему шкатулку.

– Она самая и есть, сын мой! – воскликнул раджа. – И в ней должны, я полагаю, заключаться те важные документы, которые отец твой вручил мне на хранение. Покажи-ка мне их, я их должен сразу узнать.

Реджинальд собирался было отпереть шкатулку, когда заметил какое-то странное выражение, мелькнувшее в лице раджи. Тот покачнулся и опустился на диван, подле которого стоял. Старик с любовью взглянул на него, хотел что-то сказать, но не мог. Дыхание его с каждой минутой становилось все тяжелее и тяжелее; он вздохнул как-то протяжно и затем, казалось, погрузился в тихий сон. Реджинальд бросился к нему и схватил за руку. Но старик уже не в силах был ее пожать. Реджинальд стал вглядываться в черты лица раджи, не веря тому, что перед ним лежал мертвый человек; но его заставил убедиться в этом громкий крик женщин, которые, стоя тут же вблизи с опахалами в руках, готовы были прохлаждать его горевшую жаром голову, когда он лежал на постели.

«О, если бы английский доктор мог приехать раньше, – подумал Реджинальд. – Он мог бы спасти его».

В этот самый момент он был пробужден от своих дум Бернеттом, который, подойдя, воскликнул:

– Надеюсь, радже не хуже. Доктор Грэгем торопился сколько мог, чтобы поспеть.

– Я приехал слишком поздно, – сказал доктор, хватая руку старика и смотря ему в лицо. – Но, – продолжал он, – не очень поздно для того, чтобы составить заключение о той болезни, которая унесла его отсюда. Он был отравлен, и дальнейшее расследование, безусловно, должно подтвердить мои слова.

Реджинальд был поражен.

– Позвольте мне дать вашему высочеству совет, – сказал доктор, – быть повнимательнее к вашей пище и питью. Рука, подмешавшая яд в кушанье вашего деда, может то же самое приготовить и для вас.

 

Глава IX

Раджа был торжественно похоронен со всеми церемониями в усыпальнице своих предков, а Реджинальд провозглашен его наследником. Но, зная изменчивость его окружающих, он далеко не радовался своему положению. Охотно покинул бы он эту страну и восточное великолепие, среди которого жил, если бы не сознавал своей обязанности – остаться здесь и попытаться улучшить положение своих подданных.

Нуна была сильно опечалена потерей деда и все еще не желала показываться народу, хотя она не без некоторого чувства радости предвкушала сознание той свободы, которой будет пользоваться. Реджинальд имел с ней продолжительный разговор по поводу своего друга Бернетта, и она призналась ему, что охотнее сделается его женой, нежели самого богатого и могущественного туземного принца. Так что Реджинальд, зная чувства своего друга, считал это дело решенным.

Он воспользовался первым удобным случаем, чтобы сообщить об этом Бернетту, который сердечно благодарил его за то, что он взялся уладить это дело с Нуной.

– Вы всегда найдете во мне, мой дорогой Реджинальд, человека преданного вам и вашим интересам, – сказал Бернетт.

– В этом я вполне уверен, – сказал Реджинальд. – Но, как ни очаровательна моя сестра, я полагаю, что образование ее далеко не то, какое должно быть у молодой английской девушки. В этом отношении мы должны позаботиться о ней. Я полагаю просить полковника Росса, чтобы он позволил жить ей вместе с его дочерью, пример которой будет ей весьма полезен, как и те светские привычки, которые она может себе усвоить от нее. Я желал бы поскорее обменяться с полковником официальными визитами; тогда я имел бы случай повидаться с Виолеттой и заговорил бы с ней об этом. Разве не мучительно знать, что она так близко, и в то же время не иметь возможности видеться с ней!

Бернетту очень понравился план Реджинальда, и он был уверен в том, что Нуна будет от него в восторге.

Со смерти раджи Реджинальд был так озабочен делами, что решительно не находил времени написать полковнику Россу, которому, быть может, не было известно даже, кто он такой. По той же причине он ничего еще не писал Виолетте. Наконец он смог избавиться хоть сколько-нибудь от всяких придворных и дворян, являвшихся с поклонами, от просителей, подававших ему прошения и жалобы, и от офицеров разных чинов, являвшихся за приказаниями. И выбрал время, чтобы удалиться в свою комнату, где он мог бы остаться наедине с самим собой, в чем он так сильно нуждался. Подле его комнаты была другая, занятая Бернеттом; а на той стороне находилась еще одна комната, предназначавшаяся им для какого-нибудь европейского гостя, который пожелал бы посетить дворец.

Он наскоро написал письмо полковнику Россу, рассказав ему о необычайной перемене, совершившейся в его судьбе. Реджинальд уверял его, что в его распоряжении находятся в настоящее время документы, которые он разыскивал, и что документы эти дают ему возможность предъявить свои права на прекрасное имение и титул в Англии; в заключение он выражал надежду на то, что полковник Росс не откажет ему в праве домогаться руки его дочери. Следует сознаться, что это было весьма скромное и умеренное письмо, если принять во внимание положение, занимаемое его автором.

После того он начал писать к Виолетте, сообщая ей вкратце о своих приключениях, уверяя ее в своей неизменной любви, в том, что великолепие двора нисколько не прельщает его и что он покинет все это, как только исполнит обязанность свою по отношению к народу, передав управление им английскому правительству, а сам возвратится с ней на родину. О многом еще нужно было рассказать. Он еще не закончил письмо, когда вошел слуга и доложил о том, что прибыл английский офицер с депешами из лагерной стоянки войск и желает представить их ему лично.

Реджинальд с беспечностью моряка оставил бумаги на своем письменном столе вместе со шкатулкой и заключавшимися в ней драгоценными документами. Вспомнив, что он должен принять тот торжественный и исполненный достоинства вид, с каким его дед постоянно являлся при публике, он оделся в свой костюм раджи и, сопровождаемый главными чинами двора, вошел в приемную залу. Здесь, в одном ее конце, он занял место на высоком оттомане, служившем вместо трона; по обеим сторонам залы разместились его суровые телохранители, а над ним на стене висели щит и меч покойного раджи. Когда все было готово, он приказал впустить офицера.

Раздвинулась в обе стороны занавеска для входа посетителя, и взор Реджинальда упал на капитана Хоксфорда, подходившего к нему. Молодой раджа старался выдерживать свою роль, желая узнать, будет ли он узнан или нет. Но по всему было видно, что капитан и не подозревал, в присутствии кого именно он находится. Говоря достаточно бегло на хинди, он не нуждался в переводчике и после обычных приветствий передал свои депеши, которые Реджинальд с жадностью прочитал. Затем капитан произнес словесное послание, которое поручено было ему передать. В послании этом выражалась надежда резидента, что ему будет дозволено через день или два представиться его высочеству, поздравить его с восшествием на престол Аллахапура и выразить ему свое соболезнование по поводу потери, понесенной им со смертью его деда, о которой он только что узнал. Резидент предполагал, что наследовать будет рани; но его очень радует мысль, что управление страной находится теперь в руках того, который – он в том не сомневается – будет способен управлять народом. Вместе с тем резидент просит его верить сердечной поддержке английского правительства.

Реджинальд, имевший свои основания для того, чтобы капитан Хоксфорд не открыл, кто он такой, естественно опасаясь, чтобы его не выдал его выговор, отвечал осторожно и старался не спускать глаз с капитана. Результат его наблюдений убедил его в том, что гость все еще был уверен, что перед ним находится туземный принц. Он еще больше уверился в этом, когда капитан Хоксфорд спросил его – не может ли его высочество сообщить ему: куда девался молодой англичанин, находившийся при дворе раджи и сопровождавший его в несчастной экспедиции против горских племен. Он чувствовал себя обязанным, заметил он, предостеречь его высочество от этого молодого человека, имеющего весьма подозрительные намерения; так как, хотя его и сопровождал английский офицер, но он отправился сюда без всякого разрешения со стороны калькуттского правительства.

– Разве резидент уполномочил вас сообщить мне об этом? – спросил Реджинальд, сдерживая свое негодование.

– Нет, я на это не уполномочен, – ответил капитан Хоксфорд, – но я считал небесполезным предостеречь ваше высочество и упомянул об этом между прочим.

– Я последую вашему совету и буду следить за действиями молодого человека, который, как я имею полное основание думать, находится пока здесь, – ответил Реджинальд. – Покойный раджа относился к нему с большим уважением и, сколько мне о нем известно, я не могу предположить, чтобы он был человеком, способным составлять заговоры против английского правительства.

– Вашему высочеству необходимо знать, что заговорщики часто считают необходимым являться в разных видах, и как ни кажется порядочным человеком этот англичанин, но в сущности это – самый отчаянный негодяй.

– Так мы и будем считать его негодяем до тех пор, пока он не докажет, что он честный человек, и за ним будет учрежден самый тщательный надзор, – сказал Реджинальд таким тоном, что капитан Хоксфорд встрепенулся и серьезно посмотрел на Реджинальда. Но Реджинальд по-прежнему продолжал быть сдержанным и после нескольких слов, которыми он закончил аудиенцию, распорядился, чтобы капитана провели в комнату для гостей, где он может остаться до банкета, на котором должны были присутствовать несколько придворных, а также и капитан Бернетт.

Приняв несколько прошений и выслушав о разных общественных делах, Реджинальд ушел в свою комнату, снял с себя официальный костюм и переоделся в легкое матросское платье, несравненно более нравившееся ему. Впрочем, на этот раз он не без цели надел свою матроску. Ему хотелось посетить частным образом своего христианского друга, Дгунна Синга, сыновья которого, в том числе и Буксу, деятельно заняты были собиранием для него сведений, потому что он вполне убедился в невозможности довериться своим дворянам или же кому-либо из лиц двора. Между ними и могли быть люди честные, но только он еще не нашел таковых.

Известия, полученные им от Дгунна Синга, оказались неудовлетворительными. Несомненно было, что дошедшие до него слухи о заговоре против него и английского правительства начинают оправдываться и что заговор зреет. Так что он весьма сожалел, что старый раджа обратился за содействием английских войск. Хотя войска эти и могут при обыкновенных обстоятельствах оказать материальную поддержку против его подданных, но они окажутся совершенно бессильными при вооруженном восстании всей страны, чего он и опасался. Поэтому Реджинальд, согласно последним полученным им сведениям, решился отправить обратно капитана Хоксфорда с депешей к полковнику Россу, в которой он предостерегал его об опасности и настоятельно просил быть осторожным.

Подождав некоторое время возвращения Буксу, отправившегося было в город для собирания новых сведений, Реджинальд возвратился во дворец в сопровождении Фесфул, постоянно находившейся при нем всякий раз, когда он выходил без телохранителя. Войдя задним ходом во дворец, он, по обыкновению, прошел по черной лестнице в свою комнату. Перед входными дверьми висела занавеска, и каково же было удивление его и негодование, когда он, слегка отдернув ее, увидел капитана Хоксфорда, сидящего за столом с пером в руках, усердно занятого выписками из документов, вынутых им из шкатулки! Несколько мгновений колебался он: как поступить ему с капитаном? Однако же Реджинальд с трудом мог сдержать свое негодование при виде, как капитан, прочитав депешу к полковнику Россу, стал заглядывать в письмо к Виолетте. Кипя гневом, он вынул из-за пояса пистолет, без которого никогда не выходил из дому, и стал приближаться к столу, до которого он добрался, не будучи замечен своим непрошеным гостем. Фесфул, следовавшая за ним по пятам, прыгнула вперед и подняла голову над столом, опершись об него своей громадной лапой и смотря прямо в глаза капитану, который в ужасе и отчаянии откинулся на спинку стула.

– Чего ожидали бы вы от человека, которого считаете негодяем, частные письма которого, против всяких правил чести, вы осмелились читать? – воскликнул Реджинальд. – Я не стану пачкать своих рук вашей кровью, но эта тигрица по одному моему слову растерзает вас на части. Вы злоупотребили всеми правилами гостеприимства и, по моей беспечности, овладели тайной, которую я не хотел, чтобы кто-либо знал, пока не наступит свое время.

– Я… я… я… нижайше прошу прощения вашего высочества! – воскликнул капитан голосом, дрожащим от ужаса. – Мне и в голову не могло прийти, что вы и молодой раджа Аллахапурский одно и то же лицо. То, что я вам сказал о вас, не более как повторение слышанного мной. Умоляю вас простить меня, и я честью обещаю хранить вашу тайну.

– Мне не остается иного выбора, как только поверить вам, – сурово ответил Реджинальд. – Вы видите, что отец ваш, готовый лишить меня моего имущества и моего титула, не может более рассчитывать на успех, пока я жив и могу представить эти документы. Что могли бы вы сделать с ними, если бы я не явился вовремя, того я не решаюсь даже сказать. Но я не желаю более разговаривать. Уходите, милостивый государь, в вашу комнату. Я желаю, чтобы вы присутствовали на банкете, как бы ничего не случилось, а затем вы должны возвратиться как можно скорее в место стоянки войск с депешами, которые я передал вам для полковника Росса. Частное письмо, которое вы имели смелость прочитать, я пошлю отдельно. Теперь же, капитан, повторяю вам еще раз: ступайте и подумайте о том, что случилось. Я пощадил вашу жизнь, и это должно бы внушить вам желание выказать хотя бы некоторую признательность.

Хоксфорд, повинуясь полученному им приказанию, встал со своего места. Громкое рычание тигрицы заставило его быстро отскочить к двери. Она немедленно же последовала за ним и схватила бы его, если бы ее не удержал голос ее господина.

Заперев двери за исчезнувшим офицером, Реджинальд сел и погрузился в размышления по поводу положения дел и множества разных мыслей, роившихся в его голове. Он убежден был, что его окружали всевозможные опасности. Ему было хорошо известно, что внутри самого дворца находились изменники и что подданные его, еще недавно встречавшие его восторженными криками, могут в каждую минуту обратиться против него и столь же восторженно приветствовать его погибель, причем он совсем не может положиться на свои войска. При нем был его верный друг Бернетт, и он может рассчитывать на Дгунна Синга и его сыновей; он также был убежден в том, что Фесфул будет защищать его до смерти. Впрочем, он не столько беспокоился о своей личной безопасности, сколько о безопасности Нуны, и так как для него была важна всякая поддержка, то он не мог не желать скорейшего возвращения Дика Суддичума.

Фесфул… прыгнула вперед и подняла голову над столом, опершись об него своей громадной лапой и смотря прямо в глаза капитану, который в ужасе и отчаянии откинулся на спинку стула.

В это время явился слуга сказать, что его ждут. Реджинальд просмотрел свои документы, спрятав шкатулку, поспешно надел на себя восточный костюм, и вошел в большой зал, где уже собрались гости, со столь сияющим видом, какой он в эту минуту только мог придать себе. Заняв место, на котором сидел обыкновенно старый раджа, он пригласил Бернетта сесть подле него, а капитана Хоксфорда, стоявшего с несколько смущенным видом, просил занять место по другую его сторону; дворяне и другие гости разместились по чинам, оставив, по обычаю, одну сторону стола незанятой. Порядком банкета Реджинальд предоставил распоряжаться церемониймейстеру, позабыв выразить какое-либо свое желание по этому поводу; так что и на этот раз повторилась вся та же обстановка, которая была принята при старом радже.

Когда главная часть банкета кончилась, в зал вошли танцовщицы и музыканты, а вслед за тем появился кукольный театр. Все это могло доставить удовольствие только детям, но Реджинальду все казалось в высшей степени нелепым. В особенности ему показались противными кривлянья танцовщиц, и он решился в будущем запретить эти представления.

Он высказал свои намерения по этому поводу Бернетту.

– Вполне согласен с вами, – отвечал Бернетт, – но опасаюсь, чтобы исполнение вашего намерения не повредило вам во мнении ваших придворных.

– Напротив, мне повредило бы более, если бы я стал поощрять столь варварский обычай.

– Здесь есть множество других варварских обычаев, которые надобно уничтожить, и в этом отношении вы не скоро будете удовлетворены, – сказал Бернетт.

– Ни одна англичанка не пожелала бы видеть такого унижения ее пола, какое выражается выставлением себя на позор этими бедными девушками, – сказал Реджинальд, подумав при этом о Виолетте.

– Я полагаю, – заметил Бернетт, – что представления в английском оперном театре едва ли стоят выше этих танцев индийских девушек.

– Мне никогда не случалось быть в опере в Англии, но я не думаю, чтобы подобное зрелище, как эти танцы, могло быть терпимо в цивилизованном обществе, – сказал Реджинальд.

– Вы слишком исключительны, ваше высочество, – заметил капитан Хоксфорд с едва скрываемой насмешкой.

– Не может быть вопроса об исключительности там, где дело идет о справедливости, – сказал Реджинальд, отвернувшись от своего гостя, к которому он был вообще лишь настолько внимателен, сколько требовал того этикет.

Реджинальд был, однако, очень доволен, когда кончился банкет. Тотчас же приказал он приготовить конвой для капитана Хоксфорда и с заученной формальносгью простился с ним. Потом, пригласив Бернетта зайти к нему, он удалился в свою комнату. Вскоре Бернетт вошел к нему.

– Я не в силах дольше выносить всего этого! – воскликнул Реджинальд, прохаживаясь взад и вперед по комнате. – Сделаю попытку ввести необходимые реформы и затем буду просить английское правительство взять страну в свое распоряжение и поддерживать порядок, как ему угодно. Я уверен, что Виолетта никогда не будет здесь счастлива, и я намерен предложить ей вернуться в Англию, как только отец ее согласится на наш брак.

– Вряд ли полковник будет иметь достаточные основания, чтобы отказать вам, – заметил Бернетт с легким смехом. – И я полагаю, что вместе с тем и вы также разрешите мне сделаться мужем вашей сестры.

На следующий день полковник Росс явился с официальным визитом. Реджинальд принял его со всем восточным блеском. Как только кончились все церемонии, он пригласил полковника в свои внутренние покои и, рассказав ему вкратце свои приключения, объяснил ему свое происхождение и виды свои на будущее. Он объявил, что единственный его честолюбивый замысел заключается в том, чтобы сделаться мужем Виолетты и посвятить себя заботам о ее счастье.

– До сих пор вы знали меня просто как Реджинальда Гамертона, и таковым бы я и остался, если бы не побывал в Аллахапуре, где, совершенно для меня неожиданно, я был признан раджой сыном его дочери, и таким путем мне удалось овладеть некоторыми документами, которые отец мой поручил мне отыскать. Среди этих документов были крепостные акты на обширные имения в Англии; но самый главный из документов – свидетельство о браке моих отца и матери, существование которого отвергалось теми, кто оспаривал мои права на титул лорда Гамертона и на владение имениями.

Полковник Росс, как и предполагал Бернетт, не колебался дать свое согласие на брак с его дочерью.

– Действительно, – закончил полковник, – убедившись, что сердце моей дочери вполне принадлежит вам, я решился было отказаться от всяких с моей стороны возражений, если бы дальнейшие сведения убедили меня в действительности тех качеств, которые она вам приписывает.

Реджинальд выразил ему свою признательность. Он чувствовал себя теперь бесконечно более счастливым, чем прежде. Действительно, препятствия, окружавшие его до сих пор, по-видимому, исчезли. Полковник Росс охотно согласился, чтобы Нуна поселилась вместе с Виолеттой, и они условились, что на следующий же день Реджинальд приведет свою сестру в дом полковника. Полковник жил в бунгало, отремонтированном для его приема; здесь было достаточно места для Нуны и нескольких человек прислуги, которых она хотела взять с собой. Реджинальд был бы очень рад отправиться вместе с полковником, но не желал оставить Нуну одну во дворце. Поэтому он вынужден был потерпеть до следующего дня.

Он благоразумно сохранял свой план в секрете, так что когда увидели, как шествовали по улицам города богато убранные слоны, сопровождаемые взводом кавалерии, то предположили, что рани отправляется просто сделать официальный визит дочери английского резидента.

Реджинальд поехал верхом вместе с Бернеттом, в сопровождении отряда верных ему гвардейцев, и прибыл несколько раньше своей сестры. Нет надобности и говорить о том, что он был вполне доволен приемом, оказанным ему Виолеттой. Когда прибыла Нуна и сошла со своего слона, Виолетта встретила ее самым сердечным образом.

Виолетта проводила ее и усадила в кресло. Нуна оглянулась вокруг на уютное и изящное убранство комнаты.

– О, здесь мне будет несравненно приятнее, чем во дворце, со всеми этими церемониями и торжествами, на которых приходится присутствовать! – воскликнула она. – Вы научите меня английским манерам и привычкам, так как я хочу быть такой же английской девушкой, как и вы.

Виолетта обещала постараться сделать для нее все, что может. И вскоре Виолетта и Нуна, к великому удовольствию Реджинальда, так сошлись, как будто были знакомы всю жизнь.

 

Глава X

В течение нескольких недель дела в Аллахапуре шли спокойно. Реджинальд при содействии Бернетта имел возможность осуществить многие из предположенных реформ, хотя и не без оппозиции со стороны некоторых главных туземцев, а то и нередко со стороны тех, которые могли извлечь пользу из этих реформ. Неутомимый Буксу сообщал ему сведения о том, что происходило внутри этой на вид спокойной прослойки общества. Известия эти оказывались далеко не утешительными. Он передавал, что из округа в округ шатались какие-то личности и распространяли возмущение, раздавая народу так называемые чупатти – священные пироги. С поразительной быстротой распространялись пироги эти вдоль и поперек страны. Предполагали, что они появились первоначально из Барракпора. Сторож одной деревни передавал сторожу другой деревни два пирога, приказывая испечь шесть других пирогов, из которых два удержать, а остальные передать в следующую деревню. Какой смысл был в этих пирогах, не знало большинство получавших их; но они вполне понимали, что этим путем распространялось нечто важное и они обязаны были повиноваться приказанию, полученному из центра действий. Реджинальд поручил Буксу узнать, если можно, точную цель распространения чупатти. Что распространение это имело какую-то злонамеренную цель, в этом нельзя было сомневаться.

Тем временем Бернетт ужесточил дисциплину среди своих кавалеристов и старался снискать их расположение. Реджинальд, со своей стороны, увеличил численность своей гвардии, выбирая людей, на верность которых можно было положиться. Между тем Вузир Синг оправился от ран и приступил снова к исполнению своих обязанностей. Реджинальд предлагал ему повысить его в звании, но он просился остаться в рядах, уверяя своего государя, что там он может оказать большие услуги, чем если будет произведен в офицеры.

Само собой разумеется, что Реджинальд и Бернетт часто посещали резидента и с нетерпением дожидались приезда священника, который должен был соединить их брачными узами с девушками, с которыми они были помолвлены. Реджинальд сообщал полковнику Россу все получаемые им сведения. Однако полковник Росс был убежден, что английское управление настолько установилось в Индии, что оно ничем не может быть поколеблено; что какова бы ни была цель чупатти, они не в силах побудить народ к восстанию. Он заявил, что его собственный полк отличается полной стойкостью и ничто не может отвратить его от исполнения обязанностей. То же самое заявил и Бернетт о своей кавалерии и сказал, что его люди все до единого готовы последовать за ним на смерть. Однако же Реджинальд не был в этом убежден, и на следующий же день Буксу доставил ему сведения, подтверждавшие его подозрения. Полки сипаев, состоявшие на английской службе, недавно были вооружены ружьями Энфилда; среди сипаев распространился слух, будто патроны, капсюли которых должны были отскакивать, натерты свиным и говяжьим салом. Сделано это будто затем, чтобы осквернить и извергнуть из касты каждого индусского солдата, так чтобы ему не оставалось другого средства, как обратиться в христианство. Утверждали, будто английское правительство решило принудить всех своих подданных принять христианство.

– Жалкие же они будут христиане, если будут обращены таким способом, – заметил Буксу, – но бедные мои соотечественники, индусы, исполнены столь грубого невежества, что готовы верить самым ребяческим рассказам.

Несколько дней спустя получены были известия, что в Лукнове и других местах войска сипаев взбунтовались, но что бунт был подавлен, и полагали, что порядок восстановлен. Однако же с каждым днем отовсюду приходили самые неудовлетворительные известия, и даже в английских владениях вдруг появились шайки мародеров и стали грабить и жечь деревни. Вследствие этого Бернетту поручено было произвести разведки в окрестностях Аллахапура для того, чтобы прекратить беспорядки. Буксу сообщил Реджинальду, что магометанская часть населения готова восстать, последствием чего будет, вероятно, разграбление и сожжение города; поэтому Реджинальд немедленно же созвал самых влиятельных дворян на совещание. Они явились в полном вооружении; многие из них имели смелый и дерзкий вид и готовы были, по-видимому, оспаривать его власть. Как только все заняли свои места, он обратился к ним в самых любезных выражениях, напомнив то, что он не домогался занимаемого им ныне положения, что его единственная цель с тех пор, как он принял на себя бразды правления, – забота об увеличении благосостояния всех классов и стремление к достижению мира в стране.

В то время как Реджинальд говорил, он заметил, что Вузир Синг пробрался в зал и с пистолетами в обеих руках поместился позади его парадного сиденья; но собравшиеся были в таком возбужденном состоянии, что вход его не был замечен. Реджинальд продолжал свою речь, приглашая одного за другим сказать что-либо в свою очередь. Решительное поведение его произвело должное действие, и ему удалось поддержать внимание собравшихся почти что до конца дня, так что время, назначенное для начала восстания, было пропущено.

На другой день рано утром Реджинальд, полный тревожных ожиданий грядущих событий, поехал в резиденцию, сопровождаемый несколькими из своих офицеров и небольшим отрядом гвардейцев; некоторые ехали верхом, но многие из них следовали пешком. Он ожидал еще утром возвращения Бернетта с его кавалерией; но тот еще не появлялся. Подъезжая к резиденции, Реджинальд услышал вдруг треск непрерывного беглого огня. Приказав пехотинцам следовать за ним как можно скорее, он вместе со своими кавалеристами, между которыми находился также и Вузир Синг, поскакал вперед к месту действия. Он завидел издали клубы дыма и пламени, поднимавшиеся с разных сторон, по-видимому, от горевших зданий; оттуда продолжали раздаваться звуки ружейной пальбы, хотя значительно реже, нежели вначале. Реджинальд пришпорил своего коня и помчался еще быстрее, исполненный большой тревоги за безопасность полковника Росса и дорогих ему существ. Еще минута – и ему представилось зрелище, внушившее еще большую тревогу и отчаяние. Небольшой отряд английских войск, расположенных на квартирах в окрестностях города, подвергся нападению и, после мужественной защиты, был обращен в бегство, так как ему попалось навстречу несколько солдат, пытавшихся скрыться от натиска значительного отряда кавалерии, беспощадно рубившей всякого, кто вздумал сопротивляться, между тем как множество других валялись на земле, настигнутые пулями своих врагов. Реджинальд скомандовал им сомкнуться, и они послушались его, полагая, что к ним идет подкрепление, и смело стали лицом к лицу перед наступавшей кавалерией. Кавалеристы, заметив приближение Реджинальда, повернули и умчались в сторону. К ужасу своему Реджинальд увидел, что кавалеристы имеют большое сходство с отрядом Бернетта, и он ужаснулся при мысли, что солдаты его могли взбунтоваться и убить своего начальника. Реджинальд обернулся к Вузиру Сингу и спросил его, какого он мнения на этот счет.

– Очень возможно, – ответил тот. – Капитан Бернетт полагался на них больше, чем они того заслуживают, потому что хотя некоторые и были верны ему, но между ними находилось немало изменников.

В этот момент, однако, главной заботой Реджинальда была безопасность Виолетты, Нуны и других женщин, а равно безопасность полковника Росса и находившихся под его командой офицеров. Он узнал от одного английского солдата, что полки сипаев взбунтовались и, убив нескольких своих офицеров, находившихся вместе с ними и пытавшихся было привести их к порядку, ушли с оружием, но сожгли несколько бунгало; что европейцы были застигнуты врасплох взбунтовавшейся кавалерией, стремительно бросившейся в войсковые квартиры и отрезавшей всякое сообщение с офицерами, а также с теми из туземцев, которые могли бы оставаться верными. После мужественной защиты, которую они выдерживали, сколько было возможно, они вынуждены были отступить и, вероятно, были бы уничтожены, если бы не явился Реджинальд со своим конвоем.

Никто не мог сообщить ему – подвергся ли нападению дом, занимаемый полковником Россом, и Реджинальд, желая разъяснить дело, готов уже был броситься со своей кавалерией вперед, как Вузир Синг указал ему вдали на значительный отряд возмутившейся кавалерии, готовившейся напасть на него. Поэтому он сдержал свой пыл, чтобы дать время пехоте подойти к нему.

Наконец в отдалении показались здания, в которых находились дорогие его сердцу люди, и Реджинальд, сознавая, что он совершенно бессилен, чтобы оказать какое-либо существенное сопротивление, возложил надежды свои на предположение, что бунтовщики не решились напасть на них. Он поспешил туда, куда влекло его сердце, учащенно бившееся от тревоги. Приближение Реджинальда и его спутников можно было видеть из окон, так что полковник Росс и несколько офицеров, искавших спасения в доме резидента, вышли к нему навстречу. Они горячо приветствовали его и высказали ему свою признательность за то, что он своевременно явился выручить их, так как они ежеминутно ожидали нападения бунтовщиков, будучи при этом вполне уверены в ничтожности их шансов отстоять дом. Завидев восставшую кавалерию, они вообразили, что она спешит на помощь; но надежды эти исчезли, когда увидели, что кавалеристы бросились по направлению к месту расквартирования роты английских солдат. Они опасались, что солдаты подвергнутся нападению раньше, чем будут иметь достаточно времени приготовиться к защите. Надежды их то увеличивались, то ослабевали по мере того, как доносилась до них ружейная пальба. Когда же огонь совершенно прекратился, они стали опасаться – не уничтожен ли весь отряд. Еще сильнее было облегчение, когда они увидели значительное число солдат, прибывших с Реджинальдом. Но несмотря и на эту численность, они не могли надеяться на возможность отстоять дом резидента, если бы бунтовщики произвели правильную атаку, имея при себе несколько орудий, из которых многие были в полной исправности.

– Таким образом, полковник Росс, – сказал Реджинальд, – вам не остается ничего другого, как дозволить мне сопровождать вас до города, в стенах которого, я полагаю, вы и все ваши люди найдут защиту.

После непродолжительного совещания с офицерами полковник Росс принял предложение, и немедленно были сделаны приготовления двинуться вперед. Реджинальд несколько минут поговорил с Виолеттой и Нуной. Бедная Нуна была в сильном беспокойстве, не получая никакого известия от капитана Бернетта. В доме резидента среди кавалеристов признали принадлежащих к отряду Бернетта и выражено было опасение – не погиб ли он. Виолетта всячески старалась утешить Нуну, уверяя, что эти кавалеристы могли быть отделены от отряда для какой-нибудь другой надобности и затем уже были введены в соблазн и присоединились к бунтовщикам, или, быть может, они дезертировали из лагеря, не тронув Бернетта и тех, кто остался верен своему знамени.

Достали несколько слонов для перевозки женщин и самых ценных вещей, а у большинства офицеров были свои лошади. Во все стороны послали разведчиков, чтобы узнать о движениях восставших войск. Двое из разведчиков возвратились с известием, что солдаты одного полка сипаев соединились с другими полками и что к ним примкнули кавалерия и туземные артиллеристы и все идут к резиденции. Таким образом, нельзя было терять ни минуты. Дамы, и в том числе госпожа Молони, были посажены на слонов; оставшиеся полевые орудия также водрузили на слонов, уложили багаж и отдали приказание выступить вперед.

В этот самый момент увидели, как по направлению из города спешил совар, и когда он подъехал поближе, Реджинальд узнал в нем верного своего союзника Буксу.

– Увы, раджа, увы! – воскликнул он. – Я принес вам печальные известия. Едва только вы выехали за городские ворота, как поднялись беспорядки, и дома многих жителей, которых считали вашими сторонниками, подверглись нападению. Несколько человек убили, другие едва успели спастись. Все население взялось за оружие. Раздаются громкие крики против англичан и тех, кто поддерживает их. «Долой чужеземца-раджу!» – слышится отовсюду. Клянутся, что если вы возвратитесь, то они уничтожат вас и всех ваших друзей. Вооруженная толпа ворвалась в тюрьму и освободила всех арестантов; в числе их находился хан Кошю и невольник Бику, и они старались изо всех сил увеличить волнение. Хан объявил, что старый раджа сделал его своим наследником, и обратился к народу с речью, обещая отменить все налоги и дать всем свободу. Значительная масса приняла его сторону, и он торжественно двинулся было во дворец, когда сильная партия вождей, знавших, что хан лжет, напала на него, причем сторонники его обратились в бегство, а самого его изрубили в куски. Видя, как идут дела, и опасаясь того, что вы возвратитесь в город неподготовленным, я переоделся, как вы меня видите, и помчался к вам передать о всем случившемся.

После совещания Реджинальда с полковником Россом решено было, что всякая попытка пробраться в город была бы безумием; но что в то же время невозможно было защищаться в резиденции, а также и в войсковых квартирах. Полковник стал разузнавать – нет ли где поблизости какого-нибудь крепкого здания, которое они могли бы занять и укрепить, если будет провизия, и где они могли бы продержаться, пока не явятся им на помощь английские войска.

– Южнее есть несколько таких зданий, – ответил Буксу, – только повсюду кишат бунтовщики, так как все население взялось за оружие.

По словам Буксу, в нескольких милях к северу есть горный округ, населенный племенем, не принадлежащим ни к магометанам, ни к индусам и которое, вероятно, не получило чупатти. Племя это оставалось всегда верным радже Аллахапурскому, и можно было надеяться, что встретит молодого раджу с распростертыми объятиями. Если бы добраться до этого округа, то там можно укрепиться и защищаться весьма долго против всякой силы, какую только может собрать неприятель в этой местности.

Предложенный план был единственным, на котором можно было остановиться, и полковник Росс немедленно же согласился на него.

Во главе Буксу все немедленно же направились по пути к северу. Взбунтовавшаяся кавалерия Бернетта исчезла, и они нигде не встретили ни одного непокорного сипая; поэтому могли двигаться настолько быстро, насколько позволяли медленно ступавшие слоны. Впереди шли туземные войска, немногие оставшиеся кавалеристы расположились по флангам, а английские войска занимали арьергард. В таком виде они были готовы, насколько это зависело от обстоятельств, выдержать нападение.

Офицеры заметили в свои подзорные трубы несколько вооруженных пеших людей, наблюдавших, по-видимому, за их движением; сразу же вслед за тем к ним присоединился отряд конницы, которая стала приближаться. Ввиду этого полковник Росс немедленно приказал остановиться и приготовить орудия к бою; тем временем Реджинальд, выдвинув вперед свой небольшой отряд кавалерии, готовился произвести атаку тотчас же вслед за артиллерийским залпом. Смелый фронт, выставленный небольшим отрядом, привел в смущение бунтовщиков; они повернули назад и ускакали в безопасное место. Тогда таким же порядком отряд снова продолжал свой путь, и до наступления вечера завидели вдали холмы, до которых надеялись добраться.

Буксу поскакал вперед, чтобы приготовить жителей к прибытию молодого раджи. Он отправился с полной надеждой на успех, но Реджинальд сомневался на этот счет, и действительно, редко случалось ему попадать в такое отчаянное положение. Он мечтал управлять страной с подобающим достоинством и вдруг очутился один, покинутый теми, которым так хотел быть полезным. Но при этом Реджинальд вспомнил, что позабыл свои драгоценные документы, которые ему удалось, после стольких хлопот, раздобыть. Если только подожгут дворец, что весьма возможно, документы безвозвратно погибнут. Таким образом исчезнут все его светлые надежды, потому что хотя полковник Росс и убежден в существовании документов и не может предположить, чтобы Реджинальд обманул его, тем не менее без них он не может доказать прав своих на титул и на имения и вынужден будет снова оставаться тем же нуждающимся искателем приключений. И тогда полковник не согласится вверить ему счастье своей дочери. Склонный, ввиду всего этого, мрачно смотреть на все окружающее, Реджинальд готовился встретить у горцев холодный, а может быть, и враждебный прием.

Он беспокоился также, хотя, разумеется, в гораздо меньшей степени, насчет своей Фесфул. Он оставил тигрицу запертой в ее обычном месте во дворце, под надзором смотрителя; но человека этого могли убить или позабыть о ней, и она погибла бы с голоду; если же бунтовщики ворвались во дворец, то они, несомненно, убили ее. Поэтому у него было мало надежды снова увидеть свою любимицу.

Совсем уже вечерело, а Буксу все еще не возвращался. Быть может, жители ушли из своих домов, и тогда им не оставалось ничего другого, как теперь же расположиться лагерем, заняв возможно сильную позицию и, насколько позволяло время, приготовиться к обороне. Однако же Реджинальд ободрился, увидев большую толпу несколько дикого на вид народа, бежавшего по направлению к ним во главе с Буксу. Как только они завидели молодого раджу, стали прыгать, кричать и стрелять из своих кремневых ружей; когда же он выехал к ним навстречу, народ приветствовал его криками восторга, лобызал его руки и всячески выказывал чувства своей преданности. Так как терять времени было нельзя, то, по желанию Реджинальда, народ проводил их в деревню; здесь полковник Росс, с быстротой военного взгляда, немедленно же выбрал место для лагеря. Он полагал, что, окружив себя окопами, они укрепятся настолько, что в силах будут оказать достаточное сопротивление неприятелю. Тут же находился ключ хорошей воды – обстоятельство весьма важное. При этом жителям поручено было собрать отовсюду как можно больше провизии для гарнизона.

Прежде чем прилечь отдохнуть, полковник Росс со своими офицерами набросали план укреплений, за осуществление которого Буксу и Вузир Синг приступили немедленно же с помощью сельских жителей. Они вызвались добровольно работать и тотчас же собрались в лагерь с ружьями через плечо и кирками за поясом. Всю ночь слышно было, как они работали посменно, а полковник Росс и офицеры чередовались в наблюдении за работами. Еще до рассвета поставлено было на позицию два орудия и вообще работы значительно подвинулись вперед. В то время как одни из жителей заняты были рытьем окопов, другие отправились собирать провизию; таким образом, значительно увеличилась надежда отряда на возможность оказать действительное сопротивление.

Майор Молони и капитан Хоксфорд принялись со своей стороны обучать мужчин, из которых, как полагали, могут выйти порядочные солдаты, хотя их огнестрельное оружие имело довольно жалкий вид. Полковник Росс и Реджинальд были, однако, в весьма тревожном состоянии, так как им было очень хорошо известно – чего не знали другие, – что боевых припасов у них очень мало и что если им придется выдержать продолжительное нападение, то запасы эти быстро истощатся; порох же, какой есть у туземцев, слишком груб для их ружей.

О Бернетте все еще не получали никаких известий, и опасения Реджинальда о его участи увеличивались. Не выходили также у него из головы мысли о его шкатулке. Он пенял на себя, отчего не отправил ее к полковнику Россу на сохранение или же не препроводил с верным человеком в Калькутту. Впрочем, последнее было бы слишком рискованно при нынешнем беспокойном состоянии страны. Реджинальд рассказал о своей тревоге Виолетте, и та старалась утешить его надеждой, что, быть может, бумаги не погибнут.

– А если они будут потеряны, дорогой Реджинальд, и вы лишитесь ваших прав на наследство, то для меня будет радостью и гордостью, если я постараюсь заменить вам потерю вашего состояния, и я вполне уверена в том, что отец мой ни при каких обстоятельствах не возьмет своего обещания назад.

Реджинальд, так же как и прочие, находившиеся в лагере, был занят весь день, и ему почти не удавалось видеться с Виолеттой. Она же, со своей стороны, старалась как можно успокоить бедную Нуну, почти отчаявшуюся увидеть Бернетта.

Реджинальд пытался добыть известия, что делается вокруг, посылая разведчиков по всем направлениям. Но приносимые ими сведения имели все более и более тревожный характер. В Каунпоре, в Дели и во многих других городах происходила страшная резня. В Лукнове туземцы настойчиво осаждали небольшой отряд европейцев и высказывали общее мнение о том, что английскому господству в Индии наступил конец.

– Так пусть же туземцы узнают теперь, из какого материала сделаны англичане, – заметил полковник Росс. – Когда на помощь явятся европейские полки, то у них сложится совсем другое мнение.

Его спокойный характер и хорошее настроение ободряли соотечественников и значительно способствовали сохранению верности среди туземцев. В настоящий момент им нечего было особенно опасаться нападения, так как разведчики доносили, что значительные силы бунтовщиков занимали Дели или же стягивались вокруг Каунпора и Лукнова. Однако же и в других местах их было достаточно, чтобы казаться грозной силой.

Между тем в их небольшом кружке все было мирно. Реджинальд никому не рассказывал о поведении капитана Хоксфорда, но офицер с трудом скрывал свою ненависть к нему и пользовался всяким случаем, чтобы делать о нем неприятные замечания, в особенности в присутствии Виолетты и полковника Росса, хотя замечания эти были такого рода, что Реджинальд мог даже не обращать на них внимания. Впрочем, ему известно было, как относилась Виолетта к капитану Хоксфорду, и он полагал, что отец ее также не лучшего о нем мнения.

Дело в том, что капитан Хоксфорд почти был уверен, что Реджинальд оставил в Аллахапуре шкатулку с ценными документами, и капитан не без основания думал, что ее не вернуть. Поэтому Хоксфорд с трудом мог скрыть свою радость, когда было получено известие о том, что дворец разграблен чернью и сожжен до основания. Реджинальд услышал это известие и содрогнулся, хотя и старался скрыть свои чувства.

– Этого-то я и опасался, – сказал он Виолетте. – Теперь моя единственная надежда – завоевать себе мечом славу и состояние, и я попытаюсь совершить это для вас или же погибну в своей попытке. Что касается меня, то признаюсь, непродолжительный опыт убедил меня, что богатство и пышность не доставляют мне никакого удовольствия, и я скорее предпочел бы жить спокойно в Англии, посвятив себя добрым делам, насколько это было бы в моих силах, чем заставить себя снова играть роль восточного правителя.

– Поверьте мне, Реджинальд, что я скорее готова разделять с вами скромную жизнь, чем сделаться невестой богатейшего дворянина, – сказала Виолетта, нежно смотря на него.

Чего же большего мог желать Реджинальд?

– Я полагаю, моя дорогая, что желания наши осуществятся и что велениями небес мы должны благополучно возвратиться в старую Англию, – ответил он.

Реджинальд подумал о судьбе бедной Фесфул. Это несчастное животное, запертое в своей конуре, должно было погибнуть мучительной смертью в пламени. Он гораздо менее печалился о потере всех своих сокровищ, нежели о гибели его странной любимицы, столь ласковой к нему, несмотря на ее дикую натуру, столь привязанной к нему и оказавшей ему столько существенных услуг.

«Известие о ее гибели разобьет нежное сердце честного Дика, если он узнает об этом, – сказал про себя Реджинальд. – А мне хотелось бы также, чтобы Дик возвратился ко мне. Но я боюсь, что ему придется преодолеть множество препятствий, чтобы пробраться сюда, и я почти уверен, что он не станет пытаться попасть в лагерь».

После всего этого капитан Хоксфорд стал уже настойчивее и вел себя даже оскорбительно, но при этом он держался в отдалении, и Реджинальд, даже если бы желал, не мог при тех обстоятельствах, в которые они были поставлены, найти достаточной причины вызвать ссору с ним.

Хотя Реджинальд, по необходимости, принял на себя звание вождя туземцев, но он исполнял обязанности наравне с английскими офицерами и чередовался с ними в обходе передовых постов и часовых. В лагере соблюдался строжайший дозор, так как в Аллахапуре очень хорошо знали об их положении, и казалось более чем вероятным, что скоро на них нападут.

Однажды ночью Реджинальд был в обходе. Луна ярко светила, и он подошел к одному английскому часовому, стоявшему на передовом посту. Он остановился на мгновение, чтобы полюбоваться воинственным видом солдата, стоявшего с ружьем в руках безмолвно и неподвижно, как статуя. Он собрался что-то сказать, как вдруг заметил, что какая-то съежившаяся фигура крадется в высокой траве, совершенно скрывающей ее от солдата. Это был тигр, готовившийся, по-видимому, броситься на часового. Реджинальд вынул из-за пояса пистолет и собирался взвести курок, шепнув в то же время часовому быть настороже, когда зверь, вместо того чтобы прыгнуть на человека, подбежал к нему с ворчанием, совершенно непохожим на обычное рычание тигра. Он тотчас же узнал Фесфул, которая отыскала его. Реджинальд едва успел крикнуть часовому, взявшему ружье на прицел, чтобы он не стрелял, так как еще одно мгновение – и Фесфул была бы мертва. Она мяукала и ласкалась подле своего господина и всячески выражала радость, что снова видит его, хотя он и подозревал, что она подкрадывалась к часовому с не очень миролюбивыми намерениями. Когда он стал гладить ее по голове и по шее, рука его ощутила цепочку, и он, к своему удивлению и великой радости, нашел, что к этой цепочке прикреплена шкатулка, которую он считал погибшей.

Реджинальд, окончив обход в сопровождении Фесфул, возвратился в форт, чтобы рассмотреть свое сокровище и убедиться – все ли в целости. При свете лампы, горевшей в его хижине, он мог заметить, насколько Фесфул похудела. Зная что, побуждаемая голодом, она может быть опасной для кого-нибудь из его товарищей, он немедленно же послал туземца принести кусок баранины, чтобы удовлетворить ее раздраженный аппетит. Вместе с тем он нетерпеливо отпер шкатулку, ключ от которой находился при нем. Бумаги оказались в целости, и на дне шкатулки он нашел новую бумагу; она была на хинди, в ней сказано было, что тот, кому она попадется, должен доставить шкатулку Реджинальду, за что обещана хорошая награда.

Кроме того, в записке было подробно изложено, как ее автор спас шкатулку из горящего дворца; он высказывал видимое внимание к Реджинальду и уверял, что многие питают к нему то же чувство, но вместе с тем предостерегал его от возвращения в город. Хотя бумага и не была подписана, но Реджинальд сразу же узнал, что она от его христианского друга, Дгунна Синга. К письму была сделана приписка мелким почерком для того, чтобы ее, в случае чего, не мог заметить обыкновенный читатель. В приписке говорилось, что автор письма спас Фесфул из дворца и держал ее у себя дома. «Теперь же время наступило, – заключил он. – Всякому хорошо известно, где вы находитесь, и экспедиция из конницы и пехоты с несколькими орудиями готовится выступить, чтобы напасть на вас. Но, зная мужество ваших товарищей, я уверен в том, что вы в силах будете защищаться, и как только я узнаю, нет ли в окрестностях ваших друзей, то извещу их о положении и буду настоятельно просить явиться к вам на помощь».

Хотя Реджинальд готов был бы ждать до утра, чтобы сообщить полковнику Россу, каким чудесным способом разыскалась его шкатулка, но он считал слишком важным полученное им предостережение насчет задуманного нападения. Он не стал терять ни минуты. Оставив шкатулку на этот раз под охраной Фесфул, будучи вполне убежден в том, что никто не осмелится войти, – он поспешил на квартиру полковника Росса. Реджинальд рассказал ему в нескольких словах о случившемся и передал важные известия. Полковник, горячо поздравив его со спасением документов, принялся тотчас же соображать, каким образом было бы лучше отразить ожидаемое нападение.

– Будь у нас достаточный запас пороху, – сказал полковник, – мы могли бы продержаться столько времени, сколько неприятель вздумал бы держать нас в осаде, и если бы он встретил сильное сопротивление, то потерял бы вскоре терпение и двинулся далее, чтобы напасть на места, защищенные слабее. Но если только враг будет настойчив, то недостаток боевых припасов окажется для нас гибельным. Тогда нам останется одно только – сделать отчаянную вылазку и захватить орудия и зарядные ящики.

На форт могло быть ежеминутно сделано нападение, потому что – так как в бумаге, принесенной Фесфул, не было обозначено число – трудно было сказать, как долго находилась она в дороге. По изморенному виду тигрицы Реджинальд полагал, что она заблудилась, иначе она стала бы искать его в месте, где квартировали войска.

После того как отданы были необходимые приказания и сменили Реджинальда, он возвратился в свою хижину, чтобы заснуть с сердцем более легким, нежели в предшествовавшие дни.

 

Глава XI

Рано утром на другой день Реджинальд уже был у полковника Росса. В столовой его встретила Виолетта. Отец не говорил ей ничего о случившемся; таким образом, Реджинальд первый сообщил ей утешительное известие.

– Очень рада, что все так устроилось, – ответила она, когда он взял ее за руку, – и спасение ваших документов даст нам уверенность, что мы в силах перенести все трудности и опасности. Я никогда не отчаивалась и возлагала все доверие свое на любовь и милосердие Божие. Все повеления Его ведут к благу, хотя я и недоумеваю, зачем дозволено было погибнуть такой жалкой смертью стольким несчастным нашим соотечественникам. Быть может, Богу угодно было дать этим путем внушительный пример оставшимся в живых и напомнить нам, что наше правительство управляло этой страной не так, как следовало бы христианскому народу, или не принимало действительных мер для распространения слова Божия среди темного народа.

– Я сам об этом часто думал, – сказал Реджинальд, – и собирался несколько раз исполнить эту мысль, пока не случилось восстание; но если в моих руках снова будет власть, я попытаюсь ее исполнить.

– А если мы не в состоянии будем тогда сделать это сами, – сказала Виолетта, – мы окажем поддержку миссионерам, готовым рисковать жизнью среди язычников для того, чтобы принести им Святое благовестие. И мы обязаны сделать все, что только в нашей власти, – при тех средствах, которые будут в нашем распоряжении.

Ни Реджинальд, ни Виолетта не позабыли этого разговора.

Дни шли за днями, но не было никаких известий о приближении бунтовщиков, так что многие в форте стали даже думать, что неприятель вовсе не появится. Некоторые предлагали покинуть форт, пробраться к Гангу и спуститься по реке до ближайшего поста, занятого англичанами. Но полковник Росс решительно воспротивился такому плану. По полученным им сведениям он знал, что вся страна кишит бунтовщиками, и они, несомненно, наткнулись бы на них. Таким образом, мысль эту оставили и все старания направили на усиление укрепления.

Капитан Хоксфорд по-прежнему выказывал Реджинальду свои враждебные чувства. Знал ли он или нет о находке шкатулки – того сказать нельзя; но, нисколько не обескураженный равнодушием, чтобы не сказать – отвращением к нему Виолетты, он все-таки продолжал, при каждом удобном случае, ухаживать за ней, точно он еще надеялся заменить Реджинальда. Такое поведение капитана Хоксфорда могло только оскорблять ее; но она очень хорошо понимала, как важно было в настоящее время не возбуждать никаких враждебных чувств среди немногих офицеров, окружавших ее отца, поэтому она и не жаловалась ему; при других же условиях она поступила бы совершенно иначе.

Наконец один из разведчиков, отправившись переодетым по направлению к городу, прибежал с известием, что значительный отряд движется к северу с намерением, вероятно, атаковать форт. Приближения этого отряда можно ожидать до полудня следующего дня. Ввиду этого преданные туземцы, которых успели тем временем хорошо обучить, были призваны в форт вместе с их женами и детьми, а равно и те из жителей, дома которых находились в открытых местах, а потому могли быть уничтожены неприятелем. В форте собрали достаточно провизии, так что голода опасаться было нечего. Одно только, что вызывало заботу, – это недостаток боевых припасов; поэтому отдано было приказание – не тратить напрасно ни одного выстрела.

День прошел, и неприятель не показывался. Однако же ночью все были настороже, так как было весьма вероятно, что бунтовщики в надежде, что об их приближении ничего не известно, сделают неожиданное нападение.

Уже рассвело, но все по-прежнему было спокойно. Когда же взошло солнце, то один из офицеров, взобравшись на обсервационный пункт, находившийся на одной из ближайших высот, заметил в подзорную трубу в отдалении сверкающее оружие сильного отряда. Он поспешно спустился вниз, чтобы сообщить об этом. В скором времени заметили отряд кавалерии и значительное количество пехотинцев. Ясно было, что неприятель знал, насколько форт укреплен, и поэтому рассчитывал овладеть им только с помощью превосходства в силе. Неустрашимый гарнизон приготовился к обороне форта. Женщин поместили в дальней части форта, позади скал, чтобы защитить от выстрелов. Лошадей также поставили в возможно безопасном месте.

Неприятель, полагаясь на свою численность, смело наступал, останавливаясь на короткое время, чтобы выровнять свои ряды и затем немедленно же открыть по форту сильный огонь. Гарнизон бодро отвечал на выстрелы, и артиллеристы проворно управлялись с обоими орудиями. По-видимому, неприятель рассчитывал овладеть фортом штурмом, но жаркий прием принудил его оставить это намерение; а вред, нанесенный двумя орудиями форта, был настолько велик, что неприятель отступил, и огонь с обеих сторон прекратился.

Охотно бы полковник Росс берег свои боевые припасы, но будь с самого начала слабый огонь, это заставило бы неприятеля действовать решительнее. Несколько человек гарнизона было убито и ранено, но не пал ни один офицер. Как только обстоятельства позволили, Реджинальд поспешил к Виолетте известить, что все благополучно. Услышав, что в гарнизоне есть раненые, Виолетта и другие женщины стали просить дозволить им помогать доктору Грегему в уходе за больными; но Реджинальд воспротивился, говоря, что пока доктор может справиться один, но что он немедленно воспользуется их услугами, если он и его ассистент слишком устанут.

На следующий день неприятель возобновил огонь и к вечеру снова отступил. Так продолжалось в течение нескольких дней подряд, и, к сожалению, число убитых и раненых в гарнизоне с каждым днем увеличивалось. К счастью, полковник Росс и Реджинальд оставались нетронутыми, равно как майор Молони и капитан Хоксфорд. Однако же несколько офицеров получили более или менее сильные раны; двое из них были убиты, также как и три европейских солдата, состоявших при орудиях. Туземцы были исполнены мужества и верности, несмотря на то что многие были убиты. Но боевые припасы с каждым днем все уменьшались, и полковник знал очень хорошо, что вскоре, если будет поддерживаться такой же огонь, они совершенно истощатся. Издали видно было, как аллахапурские артиллеристы работали у своих орудий – высокие мужчины с обнаженной грудью и руками, в богато украшенных тюрбанах на головах, в широких шароварах с длинными тульварами на боку. Их выстрелы производили незначительное действие на прочно построенные заграждения. На огонь их отвечали выстрелами из форта; не умолкавшие ружья Энфилда редко когда не попадали в цель. Было произведено несколько смелых вылазок, причем одно неприятельское орудие заклепано, другое взято в плен, но по пути застряло в глубокой колее и его пришлось бросить. Но и оба орудия форта сделались почти негодными от постоянной работы, и вскоре из них вовсе нельзя было бы стрелять.

Однажды неприятель возымел, по-видимому, более решительное намерение, чем в предшествовавшие дни, овладеть фортом, как вдруг раздался очень сильный выстрел. Оказалось, что одно из орудий на форте разорвало, причем трех артиллеристов убило и нескольких ранило.

– Мы должны овладеть их орудиями и боевыми припасами взамен наших, – воскликнул полковник Росс, узнав, что разорвало орудие.

– Я попытаюсь исполнить это, – сказал Реджинальд. – Кто готов идти за мной?

Недостатка в охотниках не было.

– Стойте! – крикнул полковник. – Сперва надобно обсудить, как произвести эту попытку.

Несмотря на присутствие неприятеля вблизи самого форта, разведчики успевали не только ночью, но иногда и днем пробираться к нему и приносить известия. Пока обсуждался план вылазки, к офицерам подошел верный совар, держа в руке небольшой лоскуток бумаги, который он пронес, тщательно запрятав его в свое платье. На бумажке было написано вкратце следующее:

«Я здесь близко и знаю, в каком вы положении. Я намерен атаковать неприятеля 5 июля с восходом солнца. Приготовьтесь действовать сообща, и если у вас достаточные силы, то сделайте вылазку, и наша победа обеспечена. Дели взят. Лукнов еще держится.

Бернетт ».

Это неожиданно полученное известие вновь вселило мужество в сердца. Само собой разумеется, что предположенное нападение Бернетта и вылазка из форта сохранялись в глубочайшей тайне. Известие, что друг его жив и стоит еще во главе верного ему отряда, несказанно обрадовало Реджинальда и воскресило его надежды. Он жаждал сообщить счастливую новость Нуне и Виолетте. Но времени терять было нельзя, и он успел лишь написать им одну строчку, пожелав им быть спокойными и сообщая о том, что Бернетт жив и здоров.

Немного потребовалось времени, чтобы решить, как лучше устроить вылазку. Реджинальд взялся предводительствовать всей кавалерией, которая должна была двинуться в обход с задней стороны форта, так чтобы можно было скрыть ее приближение до самого момента нападения на орудия. В то же самое время отряд пехоты должен быть наготове, чтобы броситься заклепывать часть орудий, а другие увозить за линию. План этот должен быть приведен в исполнение после того, как кавалерия, выдвинувшись из форта, соединится с силами Бернетта; тогда уже кавалерия будет прикрывать пехоту, возвращающуюся в форт со взятыми ею орудиями, или же станет преследовать неприятеля, в случае если он обратится в бегство. Предприятие было рискованное, приняв в соображение значительные силы неприятеля; но всякий знал, что иначе поступать было нельзя и нерешительность могла кончиться очень плохо.

Реджинальд со своими бравыми товарищами поспешил приготовить лошадей. Проходя мимо помещений, занятых женщинами, по пути к дальней части форта, он увидел Виолетту с Нуной и госпожой Молони; они уже встали, направляясь к госпитальным шатрам. Реджинальд не мог удержаться, чтобы не остановиться на минуту и не попрощаться с Виолеттой и со своей сестрой, быть может, навсегда. Погибни он и его мужественные друзья – какая должна постигнуть их страшная участь! Но он постарался тотчас же прогнать эту мысль.

– Всемогущий сохранит нас, мои дорогие, – проговорил он, целуя свою сестру и Виолетту. – Я принес счастливое для всех нас известие. Тот, о котором сердце ваше так долго страдало, избегнул всякой опасности и находится близко от нас, и я надеюсь вскоре свидеться с ним и с торжеством возвратиться в форт. Трусы-бунтовщики не осмелятся противиться нам. Если мы нападем на них в открытой местности, то они разлетятся как пыль, поднятая ветром. Хотя Бернетт и не сообщал нам, как велики находящиеся с ним силы, но я надеюсь, что их будет достаточно, чтобы нам достигнуть победы и не дать неприятелю соединиться.

Они обменялись еще несколькими словами, и Реджинальд ушел. Люди поспешно оседлали коней; затем каждый внимательно осмотрел свое оружие.

Реджинальд был поражен, увидев капитана Хоксфорда в числе офицеров, вызвавшихся сопровождать его.

– А я не знал, что и вы отправляетесь с нами, – не мог не заметить ему Реджинальд.

– Меня отпустил полковник. И я желаю воспользоваться сегодня утром случаем доказать, кто из нас лучше владеет саблей, – каким-то особенным тоном ответил капитан Хоксфорд. – Мы долго были соперниками, и я намерен так или иначе покончить дело раньше, чем кончится сегодняшний день, – проворчал он.

– Я полагаюсь на вашу храбрость и думаю, что вы отличный рубака, – ответил Реджинальд, не расслышавший последних его слов.

Через несколько минут все было готово; было отдано приказание выступать; все люди вскочили в седла, твердо уселись на своих лошадях и в полной тишине выехали из форта во главе с Реджинальдом. Между тем пехота, назначенная атаковать орудия, стояла наготове в ожидании сигнала. Когда Реджинальд подымет саблю кверху, тогда пехота должна выскочить из окопов и броситься на неприятеля. Неприятельские орудия уже выстрелили, и в ответ им последовал обычный выстрел с форта.

С напряженным вниманием следили из форта за движением кавалерии. Отряд остановился у последнего пункта, скрывавшего их пока от глаз неприятеля. Отсюда Реджинальд мог окинуть взглядом равнину. На востоке заалела заря. Реджинальд подождал, пока над горизонтом медленно выплыл верхний край солнца. Передав команду задним рядам, он вонзил свои шпоры в бока лошади. Затем, повернувшись лицом к форту, он взмахнул над головой саблей и бросился вперед. За ним другие кавалеристы. В то же время, повинуясь данному им сигналу, тесными рядами выступила пехота. Пробежав небольшое расстояние, пехота остановилась и дала залп по артиллеристам, уже смешавшимся при неожиданном появлении вблизи орудий конницы Реджинальда. Пришпоривая своего коня, он бросил взгляд на поляну и, к великому удовольствию, увидел отряд кавалерии, выезжающей из-за леса под предводительством офицера, в котором он сразу же узнал Бернетта. Отряд с быстротой ветра мчался на неприятеля. Крикнув своим людям, что спешит подкрепление, Реджинальд бросился вперед. Вылазка была столь неожиданна, что неприятеля застигли врасплох; ружья пехоты были составлены в козлы, а кавалерийские лошади привязаны к пикетам, в то время как люди расположились в некотором отдалении. Но пока шла атака на орудия, неприятельская кавалерия успела вскочить на лошадей. Тем временем Реджинальд и Бернетт соединились и увидели готовый их встретить сильный неприятельский отряд.

– Мы должны драться, несмотря на превосходство их сил, – крикнул Бернетт, и они вместе с Реджинальдом, оставив пехоте провожать орудия до форта, бросились со своей кавалерией навстречу неприятелю, который, заехав в обход, пытался отбить орудия.

Часть неприятельской кавалерии успела изрубить нескольких храбрецов, заклепывавших орудия, когда на них наскочила кавалерия Реджинальда и Бернетта. Произошло жестокое столкновение: лязгали сабли, и воздух оглашался неистовыми криками. Казалось, ни одна сторона не желает уступить. Но постепенно неприятельскую кавалерию стали оттеснять назад.

Реджинальд заметил, как капитан Хоксфорд жестоко рубился с туземным офицером, в то время как сам он только что напал также на туземного офицера и свалил его с лошади. Вдруг позади себя услышал он громкий крик. Обернувшись, он увидел капитана с занесенной над ним саблей, готового, по-видимому, изрубить его. Защищаться было невозможно, так как на него готов был напасть новый враг – туземный вождь. В следующее мгновение он увидел Фесфул, которая незаметно для него неотступно следовала за ним; она бросилась на шею капитана Хоксфорда.

Одно только мгновение, и в следующий же момент ему пришлось вступить в смертельный бой с напавшим на него могущественным вождем, очень хорошо ему известным и считавшимся одним из лучших рубак в стране. В пылу боя Реджинальд несколько отделился от своих людей, и теперь ему оставалось положиться только на свою ловкость и мужество. В течение нескольких секунд он сдерживал неприятеля. Но одно неудачное парирование могло быть для него роковым, если бы Фесфул не бросилась на выручку и, сделав прыжок на вождя, не стащила его на землю.

Гибель одного из главных предводителей обескуражила неприятеля, и, настойчиво теснимая хорошо дисциплинированной кавалерией Бернетта, вся неприятельская конница повернула кругом и помчалась прочь. Для Бернетта и Реджинальда было бы лучше не преследовать неприятеля так далеко, потому что тем временем собравшаяся пехота произвела яростное нападение на отряд, овладевший орудиями, и хотя нападение было отражено, но неприятелю удалось отбить два орудия. Однако англичане успели захватить их боевые припасы и зарядные ящики.

Наконец Бернетт и Реджинальд, оставив преследование, повернули к форту и успели отбить еще одно орудие. Пехота, несмотря на поспешное отступление, представляла собой слишком грозный отряд для того, чтобы они могли надеяться удачно прорвать ее ряды и окончательно обратить в бегство. Поэтому они удовольствовались маневрированием около отступавшего неприятеля и сдерживали его до тех пор, пока орудия и боевые припасы благополучно не достигли форта.

Преследуя неприятеля, Реджинальд и Бернетт отдалились на значительное расстояние от лагеря. Многие из их людей были убиты, другие же были тяжело ранены и с трудом держались на лошадях. Поэтому Реджинальд и Бернетт вынуждены были умерить свой пыл, хотя в форте нетерпеливо ждали их благополучного возвращения. И они медленно двинулись назад, наблюдая при этом за движением неприятеля на случай, если бы он, воодушевившись их отступлением, снова бросился в атаку. Однако разбитый неприятель не имел, по-видимому, подобного намерения и продолжал свое отступление к Аллахапуру. Очень вероятно, что до бунтовщиков дошли известия об успехах английских войск, и под влиянием этого они оставили всякие надежды на возможность изгнать ферингов из страны.

Когда Реджинальд и Бернетт прибыли к месту, где шел самый жаркий бой, увидели, сколько погибло людей. Реджинальд слез с коня для того, чтобы удостовериться, нет ли среди оставшихся на поле битвы живых.

В этот момент Фесфул подбежала к нему и посмотрела в лицо с таким выражением, как бы ожидая от него похвалы за поведение ее во время битвы. Только теперь вспомнил он о том мгновенном взгляде, который бросил на него капитан Хоксфорд, замахиваясь на него саблей, и о том, как тигрица впилась ему в горло. Неужели этот жалкий человек, под влиянием неудачи и зависти, действительно хотел лишить его жизни? Если так, то он дорого за это поплатился. Сделав несколько шагов вперед, Реджинальд заметил труп Хоксфорда. Тут же подле валялась его голова, отрубленная острым тульваром. Рядом лежало несколько других трупов, также с отрубленными головами. Вероятно, кто-нибудь из неприятелей, проходя вдоль и поперек по этому месту, совершил столь варварский поступок. Из всех, кто лежал здесь, ни один не оказался живым.

Сев снова на коня, Реджинальд подъехал к Бернетту, также осматривавшему поле битвы, и они вместе направились обратно к форту.

Едва ли надобно описывать, с какой радостью они были встречены по возвращении в форт. Бедная Нуна сразу повеселела. Значительная партия туземцев была послана хоронить убитых, и враги вместе с друзьями легли в одной общей могиле.

Гарнизону предстояло еще испытать немало тревог в течение многих недель. Дороги, по которым можно было добраться до какой-нибудь английской провинции, были заняты неприятелем. В их распоряжении находились также многочисленные посты вдоль Ганга, и они могли серьезно препятствовать английским отрядам спуститься вниз по реке. Часто они оставались без известий по нескольку дней подряд. Затем до них доходили слухи о новых бедствиях, в правдивости которых они имели основание сомневаться. Вскоре они узнали о выручке Лукнова сэром Генри Гавелоком и сэром Джеймсом Аутремом. Но недели проходили за неделями, а они оставались в форте. Как-то в ноябре до них дошел слух о штурме Дели и о спасении женщин и детей из Лукнова. Несмотря, однако, на успех английских войск, бунтовщики не сложили оружия. Форт снова был осажден. Говорили, что неприятеля подбил на враждебные действия один из вождей в Аллахапуре, задумавший уничтожить молодого раджу. Но гарнизон был по-прежнему готов защищать форт до последних сил, несмотря на угрозу неприятеля – перерезать всех в случае сопротивления.

Провизии становилось недостаточно, а пополнялись запасы с большим трудом. Небольшое количество пороху, отбитого у неприятеля, давало им возможность продержаться еще некоторое время; но при настойчивости неприятеля гарнизон скоро вынужден был бы или проложить себе дорогу сквозь его ряды, или же сдаться, о чем в настоящее время невозможно было и думать. Разведчики приносили разноречивые сведения. Достоверно было только то, что, несмотря на успехи английских войск, неприятель все еще держался. Поэтому при большом количестве больных и раненых в высшей степени рискованной попыткой было бы пробраться до одного из городов, находившихся еще в руках англичан. К тому же в глазах Реджинальда большое значение имело еще одно соображение: он не покинул бы жителей этой деревни, выказавших ему такую преданность, зная очень хорошо, что бунтовщики из Аллахапура обрушатся на них со своей местью.

В течение нескольких дней гарнизон отдыхал. Полковник поддерживал бодрость среди людей, уверяя, что к ним придут на выручку и что поэтому необходимо терпеливо переносить лишения, которые предстоит испытать. Виолетта выказала себя настоящей героиней, будучи постоянно приветливой, ухаживая за больными и ранеными и подбадривая остальных дам. Нуна следовала ее примеру.

Испытания продолжались. До них дошли известия, способные поколебать самых стойких людей: на Аллахапур двигалось полчище в двадцать тысяч человек с намерением занять город; предварительно же бунтовщики угрожали взять форт и уничтожить его гарнизон.

Полковник Росс не скрывал полученного им известия.

– Мы должны по-прежнему держаться до тех пор, пока у нас будут боевые припасы. Когда же припасы выйдут, мы поместим наших женщин и больных в середину и попытаемся пробиться, – закончил он.

Все поклялись биться, пока будут в силах защищаться.

Прошло два дня, когда около полудня, в то время как горячий воздух сгущался на равнине, вдали показались синие и красные мундиры неприятельской кавалерии. Громадная орда приближалась. За кавалерией выступали колонны пехоты, а далее двигались многочисленные артиллерийские орудия. Бунтовщики намеревались, по-видимому, совершенно уничтожить форт. Урок, данный ими в Дели, Каунпоре и многих других местах, предостерегал англичан и их союзников о бесполезности всякой попытки вступать в переговоры. Так как форт уже устоял раз при своем незначительном гарнизоне, то теперь, когда имелось несколько артиллерийских орудий и в придачу явилась кавалерия Бернетта, было достаточно оснований рассчитывать на возможность устоять против упорнейшей неприятельской атаки. Но вот вопрос: хватит ли пороху? Полковник Росс рассчитал все по часам. Если, думал он, энергично не отвечать на огонь нападающих, то это поощрит неприятеля и произведет уныние среди преданных туземцев, когда они узнают, на какое короткое время имеется возможность оказывать сопротивление их кровожадным врагам.

Наконец неприятельские орудия приблизились к форту и открыли огонь, нисколько не заботясь о том, чтобы устроить окопы, и довольствуясь той защитой, какую представляла местность. Если бы орудия не имели для прикрытия такого многочисленного отряда кавалерии и пехоты, то, по словам Бернетта, ничего не было бы легче, как захватить их. Большая часть снарядов, так же как и прежде, падала в окопы, потому что энфильдские ружья препятствовали орудиям приблизиться настолько, чтобы наносить существенный вред. Следует припомнить, что тыл форта был защищен скалистыми высотами, на вершину которых не только невозможно было втащить даже самое небольшое орудие, но туда не мог бы взобраться и самый проворный горец. Таким образом, оставалось защищать только две стороны форта; долина же, расстилавшаяся слева, была открыта для обстрела со стороны форта, так что неприятельский отряд, который попытался бы подойти с этой стороны, был бы совершенно уничтожен.

Канонада продолжалась всю ночь, и ясно было видно, что неприятель намеревается штурмовать форт. Два орудия были выдвинуты на позицию с целью командовать долиной, куда неприятель пытался бы пробраться под прикрытием ночной темноты. Все были на своих постах. Огонь вдруг прекратился. Многим казалось, что неприятель собирается удалиться. Но это было лишь затишьем перед бурей. Прошло всего несколько секунд, и гарнизон увидел, что три густые колонны подвигаются к форту. Неприятель наступал в подавляющей массе, причем артиллеристы стреляли через головы колонн, в то время как английские орудия стали осыпать нападающих картечью, расстраивая неприятельские ряды, и произвели такое смятение в колонне, что ни один человек не успел подойти к форту. По временам наскакивала кавалерия, но вскоре вынуждена была удалиться.

Всю ночь шла битва, но неустрашимое мужество полковника Росса и его героев взяли верх, и когда наступило утро, неприятель стал удаляться со своими орудиями. Ушел ли он совсем или же снова вернется? Это было неясно. Казалось весьма вероятным, что подстрекаемый аллахапурскими бунтовщиками неприятель возобновит нападение.

Прошло еще два дня, в течение которых гарнизон имел время исправить укрепления. Снова на закате дня заметили приближение неприятеля, намеревавшегося, по-видимому, штурмовать форт в течение ночи. Часы шли за часами; каждый стоял на своем посту, но неприятель не подступал. Под утро полковник Росс, постоянно бывший настороже, предупредил офицеров, чтобы они по-прежнему были бдительны и ежеминутно готовились отразить нападение.

Он был прав. Еще было темно, когда головы нескольких колонн стали выступать из мрака и находились уже у самого форта. Как только неприятель убедился, что он замечен, из рядов его раздались дикие крики и возгласы. Но по-прежнему он был встречен дождем картечи и метко направленным ружейным огнем, быстро оттеснившими тех, кто не был убит, за исключением одной кучки отчаянных фанатиков, пытавшихся было пробраться сквозь окопы. Некоторым из них это удалось – они были изрублены, другие же застрелены в ровиках, и ни один не спасся. Гарнизон едва имел время передохнуть, как повторилась новая атака, отбитая так же успешно, как и первая.

– Как долго можем мы продержаться? – спросил Реджинальд полковника Росса.

– Еще такая же атака – и у нас больше не хватит пороху. Тогда нам останется только одно – покинуть форт, потому что дольше держаться невозможно, – отвечал полковник.

Прошел день. Нетерпеливо ждали возвращения разведчиков, посланных на холмы высматривать, не видать ли приближающихся англичан. Их летучие колонны, по слухам, гнали перед собой неприятеля, но их не было нигде видно. Полковник все еще продолжал поддерживать дух своих подчиненных, и офицеры, следуя его примеру, старались изо всех сил воодушевлять солдат к отражению предстоящей новой атаки. Сторожевая служба была усилена, так как полагали, что если неприятель снова сделает попытку напасть на форт, то он произведет ее ночью.

Гарнизон не ошибся. Прошло еще два дня, и часовые вновь завидели колонны. Войска бросились к ружьям, артиллеристы – к орудиям.

Реджинальд и Бернетт отправились наведаться к Виолетте и Нуне. Они с надеждой толковали о будущем и все выразили желание, как только успокоится восстание, покинуть Индию и поселиться в Англии.

– О, это, должно быть, счастливая страна, – вскричала Нуна, – в которой нет ни войны, ни распрей, где богатые не угнетают бедных, где последние счастливы и довольны и все живут в мире друг с другом!

– Опасаюсь, – с улыбкой сказал Бернетт, – что картина, нарисованная вами, верна только отчасти. Англия имеет множество преимуществ перед этой страной, и я надеюсь вскоре отвезти вас туда; но мне стыдно сознаться, что англичане спорят и ссорятся между собой не менее других народов, только они не прибегают к оружию при каждом случае. Не думайте, чтобы вы нашли рай в Англии.

Неохотно оба приятеля пожелали, наконец, спокойной ночи дамам и возвратились к своим постам на батареи. Едва только они стали по местам, как дан был сигнал о приближении неприятеля, и господствовавшая до сих пор в форте тишина была неожиданно прервана громкими выстрелами из орудий, посылавших картечные заряды и распространявших смерть в рядах наступавших колонн. Вместе с тем началась ружейная пальба, и теперь неприятель, видя новую свою неудачу овладеть фортом, стал отвечать на выстрелы. По мере того как стреляли орудие за орудием, полковник Росс сознавал, что запас пороха исчезал. Если неприятель уйдет, то они продержатся; но он может быть настойчивым, и тогда, увидев, что орудия не отвечают на выстрелы, по всей вероятности, бросится на штурм.

Наконец он послал за Бернеттом и Реджинальдом.

– Друзья мои, – сказал он совершенно спокойным тоном, – если через полчаса неприятель не будет разбит, мы должны будем пробиться сквозь него или же возложить надежду на то, что можем защищать свою позицию с помощью сабель и штыков.

Бернетт предложил сделать вылазку со своей кавалерией в надежде произвести панику неожиданностью нападения. Но полковник Росс его отговорил. По его мнению, вылазка вряд ли произведет существенное действие и только ослабит их силы вследствие потери нескольких людей.

Быстро прошли последние полчаса, и в тот самый момент, когда узнали, что выпущен последний заряд пороху, раздался крик: «Бегут, бегут!» Бернетт немедленно же приказал своему горнисту протрубить: «На коней», – и менее нежели чрез две минуты все люди его были верхом, и, следуя за своим начальником, бросились преследовать отступавшего неприятеля. Как только отправилась погоня, полковник Росс приказал приготовить всех, какие только были в форте, вьючных животных для перевозки больных и раненых. Лошадей оставили для дам, которых предупредили о предстоящем выступлении, и они скоро приготовились в путь. Ни малейшего опасения или страха не было выказано при этом. Весь отряд быстро построился в плотную колонну. Впереди расположилась кавалерия Реджинальда, окружавшая дам; за ней – обученные строю деревенские жители и при них раненые; по флангам стали английские солдаты и гвардия Реджинальда, а в арьергарде расположились остальные туземные войска.

Как только разведчики возвратились с удовлетворительным известием о том, что видели удалявшегося неприятеля, отдано было приказание – выступать, и маленькая армия, заклепав предварительно все орудия в форте, двинулась в опасный поход. Бесшумно шли они вперед, чтобы их не открыли неприятельские разведчики или же чтобы жители соседних деревень, мимо которых они будут проходить, не донесли об их движении.

К счастью, неприятель производил свои атаки обыкновенно с наступлением ночи, так что отступающий отряд имел преимущество на несколько часов, в течение которых он мог бы уйти так далеко, что за ним не успели бы проследить. Они прошли всю ночь, и когда уже солнце взошло, сделан был привал. Разведчики сообщили, что вблизи врага не видать, и таким образом они могли простоять на месте несколько часов, после чего, значительно подкрепившись, они снова двинулись. Полковник Росс очень хорошо понимал, что отряд его не может успешно бороться со сколько-нибудь значительными силами; но он надеялся, что, избегая тех мест, где могут сосредоточиться бунтовщики, и двигаясь главным образом ночью, они пройдут благополучно.

Виолетта, будучи хорошей наездницей, отлично переносила быструю езду, и даже Нуна, а равно и другие дамы держали себя бодро и не жаловались на усталость. Больше всего страдали несчастные раненые, хотя они и предпочитали качку, которую им приходилось выносить на спинах животных, чем остаться на попечении туземцев.

На второй день похода, перед вечером, совар, посланный вперед разведчиком, поразил их известием о том, что неприятель проведал об отступлении отряда и идет за ним со значительными силами, угрожая полным уничтожением. Узнав об этом, полковник Росс решил, что следует продолжать путь, чтобы уйти от неприятеля как можно дальше, а затем остановиться и принять бой в таком месте, которое представляло бы сильную позицию и внушало бы надежду оказать сколько-нибудь действенное сопротивление. И отряд снова двинулся в путь. Но тщетно полковник высматривал пункт, удобный для остановки. Разведчики их прибежали из арьергарда с известием, что неприятель уже очень близко. Несомненно, что бунтовщики, горя желанием отомстить за понесенное ими поражение, немедленно же атакуют их. Полковник очень обрадовался, когда смог найти для остановки поляну, с одной стороны которой протекал широкий и глубокий ручей, а с другой она примыкала к густым джунглям, в которые не могла бы проникнуть ни неприятельская кавалерия, ни артиллерия. Поэтому он здесь и остановился. Пехота расположилась в центре, а кавалерия по флангам, готовая атаковать неприятельские орудия, если бы таковые были при них.

Тихо ждал небольшой отряд нападения. Когда отряд врага подошел на расстояние выстрела, полковник Росс приказал открыть огонь; в то же время, по заранее условленному сигналу, Реджинальд и Бернетт, став во главе кавалерии, произвели отчаянную атаку. Немало людей пало с обеих сторон, но неприятель, полагаясь на свою численность и зная слабость противников, отказывался отступить. Месяц светил довольно ярко, так что сражающиеся могли продолжать битву, и Реджинальд не мог без страха подумать о том, что, несмотря на все их усилия, они должны быть разбиты. Снова и снова водил он свою конницу в атаку, как вдруг до слуха его долетели звуки английских рожков. Но в этот самый момент пуля свалила его на землю. И он лежал среди убитых, не будучи в силах двинуться, а в это время кавалерия продолжала атаку. Вокруг него кипел жаркий бой. Затем он услышал тяжелый топот кавалерии и грохот артиллерии, сопровождаемый громом орудий, открывших огонь по отряду. Подняв голову, он увидел багровую полосу и блеск штыков, при лунном свете выступавших из джунглей. Неприятель также заметил это движение и встретил приближающихся ружейными выстрелами. Но не прошло мгновения, как со стороны прибывших англичан раздался залп и солдаты, бросившись вперед, рассеяли их как пыль по ветру. Реджинальд ничего больше не видел. Голова его опустилась, и он лежал, подобно глыбам земли, окружавшим его.

Английским войскам пришлось совершить довольно трудный переход, они должны были торопиться, чтобы поспеть вовремя.

Когда подошла остальная часть английской колонны, то раскинуты были палатки. Кавалерия же преследовала убегавшего неприятеля и рубила всякого, кого настигала, никого не щадя.

Наступил рассвет. Часовой, стоя на посту, заметил в отдалении очертания какого-то большого зверя, лежавшего на земле; вглядевшись пристальнее, он увидел, что это был тигр.

– Страшный зверь ест убитых! – воскликнул он. – Если бы только не было запрещено стрелять, то я бы его угостил.

В это самое время мимо проехал на небольшой деревенской лошадке человек, которого по его наружному виду можно было бы назвать «морским кавалеристом». На боку у него была привязана длинная сабля, через плечо висела сумка, и за пояс заткнута пара пистолетов; ноги были обуты в высокие сапоги, на голове торчала широкополая морская шляпа, и он одет был в просторную матроску. Все это вместе придавало ему довольно причудливый вид.

– Что это вы говорите, приятель? – спросил он.

Часовой указал на зверя, лежавшего впереди его.

– Хотя я не должен стрелять, – сказал он, – но вы можете пустить ему пулю в голову.

– Этого-то я и не могу сделать, – ответил матрос, который был не кто иной, как приятель наш Дик Суддичум. – У этого зверя гораздо больше разума, нежели у человека. Я полагаю, что почтеннейший господин мой, за которым она следовала в течение нескольких месяцев и жизнь которого она не раз спасала, находится недалеко отсюда. Подержите-ка мою лошадь, а я пойду да посмотрю кругом. Если только я не ошибаюсь, то мне следовало бы кликнуть кого-нибудь на помощь.

Сказав это, Дик спрыгнул с коня и торопливо пошел вперед, осторожно обходя трупы, которыми была усеяна земля. Он не ошибся. Фесфул, несмотря на его странный костюм, издала приветливый крик и бросилась к нему навстречу. Тут же, как он и ожидал, лежал его господин.

– О господин Реджинальд, о мой лорд! Скажите, живы ли вы? – воскликнул Дик и бросился на землю, где лежал Реджинальд. – Да-да, в нем еще есть жизнь! – вскричал он. И, крикнув часовому, чтобы тот позвал кого-нибудь на помощь, он поднял на руки своего господина и понес его к лагерю.

Реджинальда вскоре отнесли в одну из ближайших санитарных палаток, и доктор осмотрел его раны. Дик стоял подле, нетерпеливо ожидая услышать мнение врача.

– Раны довольно серьезные, но они не угрожают его жизни, – сказал доктор. – Он в обмороке от потери крови, но его можно привести в чувство.

– Благодарение Господу! – воскликнул Дик. – А то я не выдержал бы; думаю также, что и Фесфул не выдержала бы, и еще одна особа, если бы только его убили. Только постарайтесь, доктор, сделать все, что можно, чтобы привести его в чувство; я до конца моей жизни буду благословлять вас.

И благодаря заботам доктора Реджинальд пришел в себя. Он горячо благодарил Дика и выражал радость, что видит его, так как сильно опасался, чтобы его не убили бунтовщики. Затем он немедленно приказал отправить кого-нибудь к полковнику Россу, чтобы известить его и мисс Росс, что он жив. Вскоре к нему явился Бернетт. Быстро достали паланкин, чтобы отнести Реджинальда. Условлено было, что его вместе с дамами проведут до берегов Ганга, а оттуда они могут добраться до Калькутты. Дик, которому порядочно уже надоели треволнения военного времени, просил позволения сопровождать своего господина и присматривать за Фесфул, которая никого, кроме него, не станет слушать. С великим сожалением простился Реджинальд со своими верными индийскими друзьями, которых он усердно рекомендовал начальству за преданность англичанам; но вместе с тем он намерен был вознаградить их впоследствии, как только будет иметь возможность.

Полковник Росс, здоровье которого пошатнулось после всех вынесенных им испытаний, сопровождал дочь свою и Нуну в Калькутту, где они оставались до окончательного усмирения бунта; Бернетт также мог присоединиться к ним. Вскоре отпраздновали обе свадьбы, и молодые пары немедленно же привели в исполнение намерение свое отправиться в Англию. Само собой разумеется, что вместе с ними уехал также Дик, взяв Фесфул под свой надзор.

Прежде чем уехать из Калькутты, Виолетта просила нарисовать портрет благородного животного, столько раз спасавшего жизнь ее мужа, и убедила Реджинальда, чтобы он также сделал свой портрет в морском платье, в котором она увидела его в первый раз. Он признался, что гораздо более предпочитает этот костюм тем великолепным одеждам, которые вынужден был носить в короткое время своего властвования в Аллахапуре. Город этот вскоре был взят англичанами и, к великой радости Реджинальда, сделался вскоре, вместе с окружающей местностью, нераздельной частью английской Индии.

Грустно поведать о том, что бедная Фесфул не достигла берегов Англии. Оттого ли, как полагал Дик, что морской воздух был вреден для нее, или же оттого, что она не получала своей обычной порции мяса, только она стала хворать и постепенно угасала. В последний момент она не сводила глаз с Реджинальда; она хотела полизать его руку, но была не в силах и так издохла.

Шкуру ее сохранили, и Фесфул, точно живая, красуется во входной зале Гамертон-Кэстла. Реджинальду нетрудно было добиться, имея документы, прав на титул и имения. Помогая своим фермерам, он не позабыл своих верных друзей в Индии и сделался одним из самых усердных и щедрых помощников тех истинных воинов Христовых, которые идут сеять слово Божие в странах, погруженных во мрак невежества.