Машина свернула к верфи Петерсона, поехала меж глухих стен складов. Над их крышами – на фоне яркого вечернего неба – вырисовывались верхушки мачт. Пролетела чайка, крикнула два раза, села на край крыши. Машина приблизилась к раздвигающимся воротам – их открыли изнутри. Она въехала в склад, и ворота закрылись. Водитель выключил двигатель, автомобиль на собственном ходу докатился до угла почти пустого склада. Сторож шел за машиной. Когда она остановилась, он помог пассажирам вытащить Шона.

Они положили его за большим пустым ящиком, приподняли ему веки, проверить, жив ли. Убедившись в том, что он жив, и в том, что он, слава богу, еще не пришел в себя, водитель отогнал машину к воротам, сторож открыл их – машина уехала. Капитан Робертсон с одним из своих людей и сторожем стали ждать Рэнделла.

Они успели выкурить по сигарете и закурить по второй, когда тот приехал. Шон лежал на цементном полу склада, пытаясь вспомнить, что случилось, где он. В складе было темно, но свет фонарика, направленный ему в глаза, привел его в чувство. Однако приходил он в себя настолько медленно, что сразу заметить это было невозможно: когда через несколько секунд Шон чуть пошевелил головой, люди, стоявшие над ним в темноте, закуривали сигареты и ничего не видели, ослепленные вспышкой спички.

Он лежит на твердом полу, вокруг стоят люди. Их трое. У стены. Нет, это не стена, а ящик. Большой ящик. Шон вспомнил такси. Он ехал с кем-то в такси. С Евой Ланд. Потом пустота. Он попытался воссоздать случившееся. Неужели они схватили его? С ним произошел несчастный случай? Теперь болела не только голова, но и шея, которую свело судорогой при мысли о несчастном случае.

Где-то высоко над ним шел разговор.

– Он явится с минуты на минуту.

Сторож отошел к воротам, чтобы послушать, не подъезжает ли машина. Шон ощутил соприкосновение его ботинок с цементным полом. Ему пришлось стиснуть зубы, чтобы не шевельнуться, не проронить ни звука. Рядом с ним стоят двое. Может быть, здесь есть и третий, и четвертый, которых он не видит, потому что они с другой стороны? Шон прислушался к голосам.

– Ящик для инструментов подойдет. Не доверяю я мешкам. И цепи еще понадобятся.

– Надо мне, наверное, его связать.

Стоявший рядом пнул Шона ногой в бок, наполовину перевернув его. Шон заставил себя остаться расслабленным, тяжелым. Человек убрал ногу, тело снова обмякло.

– С ним все в порядке. Вот-вот приедет капитан.

В машине, на которой Шона везли сюда, его не связали, опасаясь, как бы любопытный пешеход, полицейский или водитель остановившейся рядом у светофора машины не заглянул на заднее сиденье. На такси они приехали к Шону на квартиру. Оттуда на его машине – на склад. «Ягуар» найдут пустым по дороге в аэропорт. Все личные вещи и одежду Шона вынесли из квартиры. Они были уложены в два чемодана, тоже принадлежавшие Шону и стоявшие по другую сторону ящика. Он исчезнет незаметно, как многие другие.

Окурок описал короткую дугу в воздухе, упал на пол – его затушили ногой. За ним последовал второй. Двое мужчин разговаривали шепотом, тени их легли на ящик. В темноте вспыхнула спичка. Шон почти совсем закрыл глаза, оставив лишь узенькую щелочку для наблюдения. Сильное, гладкое, жесткое лицо, будто отлитое из бронзы. Черные усы. Белая сигарета. Лицо второго скрывала темнота. Черные усы, белое пятно сигареты. Клуб! Вот теперь, когда он начал вспоминать, что случилось, все стало иначе. Как будто в него влились свежие силы. Он попробовал сжать в кулак левую руку. На секунду испугался, что не сможет этого сделать. Но пальцы двигались. Шон разжал их, вдавил в цементный пол. Почувствовал пыль, каменную крошку, шершавую поверхность. Очень медленно и осторожно он напряг мышцы сначала одной, потом другой ноги. Ни в коем случае не выдать себя звуком, движением, участившимся дыханием.

Вдалеке раздался шум автомобильного мотора. Потом похожий на барабанную дробь треск открывающихся ворот. Пол заходил ходуном, и это оглушило Шона, нарушив его способность мыслить. Треск прекратился, урчание мотора приблизилось. Опять треск ворот. Тени отделились от ящика, двинулись по направлению к работающему мотору. Шон лежал не шевелясь. Надо что-то предпринимать. Он способен был совершенно ясно мыслить, двигаться, ничто не мешало ему. И однако же, нет сил. Надо подождать еще секунду – пусть отойдут подальше. Пусть прекратятся шум, треск. Но ведь это глупо. Надо сейчас что-то делать. Но сил нет. Он мог только лежать на полу склада. Ну хоть еще одну секунду.

Шон подтянул ногу, вжал обе ладони в пол. Он боялся боли. Знал, что она придет, и она пришла, как приступ тошноты, как удар током. Он снова расслабился, подумал, что, наверное, лучше вот так лежать и позволить им убить себя, чем испытывать эту боль. Треск ворот прекратился; послышались голоса, звук открывшейся дверцы автомобиля. Шон заставил себя собраться – никогда раньше он не подозревал в себе таких сил, – перекатился на живот, прижался к полу лицом, руками, коленями. С другой стороны ящика приближались голоса, среди которых он узнал голос Рэнделла.

– Можно сказать, я с некоторым нетерпением и удовольствием жду этой встречи. Мне никогда не нравились ирландцы.

Кто-то засмеялся. Шон встал, почувствовал такое головокружение, что чуть не упал, и удержался, лишь упершись обеими руками в пол. Его окружали тени, еще один ящик, какая-то машина, похожая на огромную раму для сушки белья, сделанную из железных брусьев и шестеренок. Шон ухватился за железный брус и за ящик, встал между ними. Увидел груду старых автомобильных шин. Трактор. Штабель лесоматериалов.

Он зашел за штабель, прижался к нетесаному дереву. Его глаза постепенно привыкали к темноте: Шон различал светлое дерево, железную стену склада, которая, казалось, состояла из угловатых теней, отбрасываемых рамой. Среди этих теней выделялась одна, прямоугольная, – дверь. Шон осторожно скользнул к ней. Взялся рукой за стальную ручку. Голоса за кучей металлолома стали громче, раздался крик. Темноту разрезал луч фонаря, заметался по сторонам. Осветил штабель древесины, шины, трактор, упал на стену, двинулся в сторону Шона. Он повернул ручку, пытаясь открыть дверь, хотя уже понял, что дверь заперта и не откроется.

Луч фонаря нащупал Шона, скользнул по его плечу, как огромный мягкий волосатый золотистый паук, высветил лицо и шею. Шон метнулся в сторону, бросился было бежать, но запутался ногой в мотке проволочного каната, взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, не удержался – упал. От удара о цементный пол у него перехватило дыхание. Кто-то прыгнул ему на спину, придавил обоими коленями, ударил кулаком по шее и так заломил его левую руку назад, что Шону показалось: вывихнули плечо.

– Поставьте его на ноги, – скомандовал Рэнделл.

Чьи-то руки подняли его, свет фонаря, как паук, легко пробежал по лицу, ослепил; Рэнделл неодобрительно буркнул:

– Какой суетливый парень. Отведем его на корабль и выясним, чего он так суетился.

Те же руки повернули Шона, в замке заскрежетал ключ, в помещение ворвался дневной свет. Шон увидел каменный мол, железнодорожные пути, брусчатку, а над всем этим и высоко над водой темным утесом возвышался проржавевший корабль; на палубу вели сходни. Шон открыл было рот, чтобы закричать, – сторож мгновенно заткнул его кепкой вместо кляпа. Она пахла машинным маслом, потом – сшитая из толстого ворсистого материала кепка чуть не удушила Шона, так глубоко ее запихнули. Шон в панике попытался наугад ударить своих мучителей ногами.

– Не бить по голове, – сказал Рэнделл.

Шона ударили фонарем в поясницу, грубо схватили за штаны, понесли по сходням, по палубе, шаги эхом отдавались от железа. Где-то далеко, на Темзе, свистнул буксир. Открылась еще одна железная дверь – они оказались в рубке на главной палубе, прошли через другую дверь в большой салон – очевидно, раньше здесь была офицерская кают-компания, пока с корабля не начали снимать все, что можно продать с аукциона: столы, стулья, медные детали.

Шона швырнули на пол. В углу валялась бухта каната – Рэнделл поднял ее, завязал петлю. Канат был достаточно толстый и гибкий. Рэнделл принялся раскачивать петлю перед лицом Шона.

– Можно поиграть в повешение, – сказал он. – Очень хорошая игра. – И, отвернувшись от Шона, приказал: – Выньте кляп изо рта. – И, снова обращаясь к Шону: – Может быть, соблаговолите мне рассказать, какими делишками вы занимались последние двадцать четыре часа?

Шон молчал. Рэнделл раскачивал петлю, улыбаясь тонкими губами, его маленькие, как у змеи, жесткие, близко посаженные к тонкой переносице аристократического носа глазки сверкали. Аристократический профиль был еще одним предметом гордости Рэнделла. Его дед работал садовником в герцогском поместье в Йоркшире, и самыми первыми воспоминаниями Рэнделла были бесконечные оранжереи, каменные балюстрады, парковые насаждения. В глубине души Рэнделл лелеял уверенность, что парк по праву принадлежит ему – хотя бы на том основании, что как-то его бабка уступила домогательствам хозяина, лорда Рэтклиффа. Он сузил глаза, качнул петлей так, что она задела лицо Шона. Качнул еще раз – петля упала Шону на голову. Один из подручных немного приподнял плечи и голову Шона – петля скользнула вниз.

Рэнделл затянул канат на его шее.

– Ну что?

Шон продолжал молчать.

– Ты все нам расскажешь, – сказал Рэнделл, – и, честное слово, я буду разочарован, если это произойдет слишком быстро. Не спеши.

Рэнделл затянул петлю так, чтобы она не причинила особой боли, нагнулся, сделал другую. Шона приподняли, затянули вторую петлю на плечах. Третью – на локтях, четвертую – на запястьях и так до тех пор, пока не спеленали его, как труп в парусиновом саване, который собираются похоронить в море.

– Снимите с него ботинки и брюки, – приказал Рэнделл.

Двое схватили Шона за ноги, выполнили приказ. Шон лежал на холодном железном полу, полуголый, беспомощный. Странно, беспомощный мужчина становится еще беспомощнее, когда он без брюк. Рэнделл посмотрел на него сверху вниз, несильно ударил ногой в пах. По его глазам видно было, что он часто прибегал к таким приемам, знает, какое это возымеет действие.

В углу бывшей кают-компании Рэнделл поднял железную полукруглую скобу с двумя кольцами на концах. Их соединял тяжелый болт, намертво вкрученный в одно из них.

– Видишь? – спросил Рэнделл. – Я всегда люблю объяснять людям, что с ними будет. Мне кажется, так получается гораздо увлекательнее. – Он смаковал слова; глаза сузились, стали как острие ножа – Рэнделл словно хотел вонзиться в мозг Шона, отыскать там страх, сделать его более жутким. Так всадник, ведущий шагом заарканенного, необъезженного, разгоряченного мустанга, разговаривает с ним, показывает хлыст, уздечку, седло. Рэнделл провел языком по губам, почувствовал капельку пота на верхней губе, втянул ее в себя.

– Видишь, как ходит болт? Эту штуку вполне можно приспособить как тиски, верно? Хочешь закручивай, хочешь раскручивай. Понятно тебе, грязный ирландский террористишка?

Шон все равно молчал, и Рэнделл сильно ударил его ногой в бок.

– Скажи, что ты все понял, Райен. Мне бы хотелось думать, что тебе это небезразлично.

Азы такого метода Рэнделл познал еще в школе, где с ним учился еврейский мальчик, которого в классе не любили. Однажды, в течение длинного субботнего вечера, Рэнделл понял суть наслаждения, которое приносит ощущение полной власти над человеком, над его телом и духом, понял, как легко заполучить такую власть, как другие боятся обладать ею или ее использовать. И очень радуются, когда кто-то все за них делает. Стоило ему один раз показать, что он готов как угодно издеваться над еврейским мальчиком и мучить его, остальные охотно помогли. Это отвечало общему желанию. Они стали командой. А команда начинается с капитана.

Он снова ударил Шона ногой.

– Скажи, что тебе все понятно.

– Я понимаю.

Рэнделл еле слышно выдохнул воздух: первый этап пройден. Если заставить человека хоть что-то сказать, он довольно скоро расскажет все. Надо, чтобы он повторил за тобой какие угодно твои слова. «Говори, что вы, евреи, не такие, как все». Через час мальчик кричал: «Да, да, да, евреи убили Христа, грязные, проклятые евреи убили Христа». Потом было какое-то расследование, но директор школы сам не очень-то любил евреев, и скоро родители тихо забрали мальчика из школы. За два года до этого они бежали из Германии и не хотели поднимать шума.

Двое, державшие Шона за ноги, одобрительно и с нетерпением смотрели на Рэнделла. Капитан Робертсон, творивший то же самое с африканцами, придерживал голову Шона, прижав палец к его верхней губе, профессионально оценивая выражение глаз пленника. Когда все начнется, сначала будет тихо, затем последует истерический отказ говорить, а потом ирландец сломается. По расчетам Робертсона, это произойдет через полчаса.

– Прекрасно. Рад, что ты все понимаешь, – сказал Рэнделл. – Потому что я намерен использовать этот неподходящий инструмент, чтобы тебя кастрировать. Если я сейчас закручу болт, можешь представить, что произойдет. – Рэнделл осторожно повернул болт. Шон почувствовал боль. Рэнделл открутил болт и убрал скобу. – Боюсь, будет много крови.

Шон почувствовал, что его тошнит. Закрыл глаза, но капитан Робертсон большими пальцами поднял ему веки.

– Даю тебе на размышление несколько минут. Пока мы снесем тебя вниз. – Рэнделл встал, двое его подручных подняли Шона за ноги, тогда как голова его осталась лежать на полу. – Мы спустимся в машинное отделение, где я предоставлю тебе единственную возможность спастись. Я хочу точно знать, что ты делал последние двадцать четыре часа. С кем встречался. Что рассказал этим людям. Что они рассказали тебе. Если расскажешь все подробно, очень откровенно и правдиво, может быть, мы закроем глаза на это небольшое недоразумение. – Он поднял скобу, уронил ее на пол сантиметрах в тридцати от глаз Шона. Железо ударилось о железо – Шону показалось, будто ему воткнули в череп нож и повернули его там.

Двое подняли Шона за ноги, взвалили себе на плечи и понесли головой вниз, как мешок.

В машинном отделении эхо отзывалось по-другому – громче, глуше: помещение было гораздо просторней, чем кают-компания. Голова Шона лежала на узенькой перемычке, огороженной металлической решеткой от пропасти в восемь-девять метров, на дне которой горами вздымались двигатели, поблескивали огромные поршни, клапаны, извивались блестящие медные и стальные трубы.

– Перекиньте его через решетку, – приказал Рэнделл.

Шона подняли, на секунду он застыл в воздухе: на ноги между коленями и щиколотками накинули петлю, столкнули с мостика – Шон повис головой вниз, раскачиваясь, извиваясь, глядя сначала в переборку, потом в пустоту, в девятиметровую пропасть. Метрах в трех над собой он видел склонившиеся к нему смеющиеся жуткие перевернутые лица. Улыбаясь, смотрел вниз Рэнделл, словно отражение в луже, где вместо воды – мрак. По мере того как канат опускали ниже и ниже, маятник с Шоном на конце раскачивался все шире и все медленнее. Машинное отделение поворачивалось, переворачивалось, вертелось на дюжине разных осей. Шон задел о что-то головой – к счастью, вскользь, изогнулся в воздухе, качнулся обратно, ударился плечом о какой-то выступ, его отбросило метра на полтора в пустоту, он завертелся волчком, почувствовал, что канат начал разматываться, петли вокруг щиколоток и пояса ослабли.

У Шона высвободилась рука, он инстинктивно схватился за одну из труб. Он ничего не видел, голова еще кружилась, его тошнило, но рука вцепилась в трубу, канатные петли, не оттягиваемые весом тела, ослабли еще больше. Люди, опускавшие его, хоть и смотрели вниз, но не смогли разобрать, что произошло: они забыли, что Шон будет связан, только пока натянут канат. Он высвободил вторую руку, дернул за канат. Петли свалились к его ногам, но одна обмоталась вокруг горла, а в этот момент наверху поняли, что происходит, и принялись тянуть канат вверх. На какую-то долю секунды петля застряла у него под подбородком, потащила вверх, отрывая от труб. Шон просунул под петлю обе руки, сбросил ее, увидел, как канат, словно змея, исчез в темноте.

– Он высвободился, – закричал чей-то голос, потом раздался топот бегущих ног.

– Ах, ты, проклятый идиот! – заорал кто-то другой. Человек-тень, маленький, как летучая мышь, как обезьяна под куполом огромного, похожего на собор машинного отделения, подбежал к лестнице, начал спускаться вниз. Шон скатился с труб, соскользнул на пол, угодил коленом в лужу масла, другим стукнулся о что-то твердое. Полуголый, ноги в крови, голова кружится, тошнит, он не может думать, ничего не слышит. Как хочется лечь лицом вниз – пусть приходят. Он не может больше ни сопротивляться, ни убегать, ни думать. Даже не помнит, почему бежал, дрался, что они хотели от него узнать. А что они хотели узнать? Знай он, все бы им сказал. Надо полежать на железе, подождать их. Они ведь вроде его друзья. И не рассердятся, если он не убежит. Железо было холодным, он чувствовал запах машинного масла. Какой странный запах! Лицом Шон ощущал шероховатости железа. Интересно, откуда они взялись?

Высоко наверху он слышал звук шагов – кто-то спешил по железным ступенькам, спускался вниз, все ниже и ниже, все ближе. Зачем эти люди идут сюда? Далекий голос у него в голове – такой далекий, что Шон еле его расслышал, – произнес: «Беги, проклятый болван, вставай, беги». Шон попытался объяснить голосу, что не может бежать, будет лежать здесь, пока эти люди не придут за ним. Но голос заставил его встать, ухватиться обеими руками за переборку, влезть на привальный брус над ней. Шон подтянулся, увидел перед собой металлическую дверь с висящими задрайками – значит, она открыта. Это противопожарная дверь: в случае пожара в открытом море ее задраивают и она разделяет части машинного отделения. Шон дернул на себя дверь, упал в проем. Грохот бегущих ног у него за спиной усилился.

– Райен, ублюдок, стой! – крикнул кто-то.

Но он уже закрывал дверь, неловко возился с задрайками, загоняя их в гнезда.

Задрайки закрывались стальным гаечным ключом, висевшим в зажиме у двери. Шон схватил ключ, попытался завернуть первую задрайку. Но преследователи уже добежали до двери и рванули ее на себя: Шон увидел, как задвигалась задрайка, которую он пытался закрыть. Секунду Шон ошеломленно и непонимающе смотрел на то, что происходит, – мозг его будто превратился в вату. Привалившись к стене, он обеими руками сжимал гаечный ключ. В этот момент дверь открылась, в нее начал протискиваться капитан Робертсон.

Он уже наполовину протиснулся – головой и плечами пролез в низкую, узкую дверь, когда наконец понял, что произошло. Он преследовал Райена, как собака преследует зайца, не думая, что тот может повернуться и пойти на нее. Он видел, как этот ирландец болтался вверх ногами, точно кусок мяса на крюке, точно туша, полумертвый, униженный – еще бы: ведь его, считай, повесили, – как он блевал, извивался; Робертсон видел, как этот Райен шлепнулся вниз, будто мешок с дерьмом, и, качаясь, побежал, перебирая голыми грязными ногами. Такая тварь не может ринуться на своего преследователя. Она должна остановиться и упасть, когда он рявкнет команду своим командирским голосом – она настигнет эту тварь как удар хлыста, опутает ей ноги, свалит на палубу. Такая тварь не смеет сопротивляться. Только протиснувшись наполовину в дверь, капитан Робертсон понял, что ошибся.

Он скосил глаза, увидел Райена, его занесенную руку, полуметровый стальной гаечный ключ. На какую-то долю секунды Робертсона словно парализовало, у него открылся рот – от гнева, не от страха; от наглости этого перевертыша, этого червя. Капитану показалось, будто труп Олафа Редвина поднялся с окровавленной лесной травы и угрожает ему. Его мелкие нездоровые зубы под усами крота обнажились в гримасе ярости. Он раскинул руки – одной хотел ухватиться за косяк для устойчивости, второй попытался достать Райена.

Гаечный ключ ударил капитана Робертсона в висок. Выражение гнева на его лице сменилось удивлением. Райен еще раз ударил – капитан упал лицом вниз, половина тела в одном отсеке машинного отделения, половина во втором. Шон посмотрел на дело рук своих, ударил Робертсона еще раз, выронил ключ – пальцы его дрожали, отказывались повиноваться. Шон не мог удержать ключ.

Послышался топот. Шон ногами выпихнул тело за дверь, увидел на них кровь поверх маслянистой грязи. Отпихнув тело подальше, он с трудом закрыл дверь, задраил ее: ключом так завернул гайки, что просто руками дверь уже не открыть. Потом бросил ключ и, шатаясь, пошел прочь. Сзади кто-то подскочил к двери – Шон слышал голоса, крики, удары по металлу, снова топот бегущих ног.

С этой стороны переборки в машинном отделении было темнее. Лишь в дальнем конце через двери, вентиляционные отверстия и смотровые люки проникал свет. Но здесь, когда он задраил дверь, стало совсем темно. Слабый свет, похожий на светлую пыль, пробивался сквозь тьму – дальше чем на метр-два Шон ничего не видел: тут блеснет сталь, там – медь, гигантские тени мощных двигателей, стальная аварийная лестница уходит во тьму, вверх.

Осторожно перебирая руками, Шон полез по ней. Стальные прутья врезались ему в босые ноги, приходилось держать свой вес на руках. И все время прислушиваться. Он слышал собственное дыхание – у себя за спиной, над головой, – как будто работал какой-то двигатель. Он ничего не видел, зато разум его обрел зрение и видел тянущиеся к нему руки; Райен слышал голоса, топот, шепот, дыхание преследователей. Когда он остановился, чтобы перевести дух, то услышал приглушенный темнотой, металлом и расстоянием стук двигателя, но вскоре понял, что это стучит его сердце. Шон вспомнил другую лестницу. Когда это было? Он не мог восстановить дату. Телестудия. Все как здесь, очень похоже. Финал этой игры – смерть. Вот это – реально. Его хотят убить. Сердце лихорадочно отстукивало: «Убить меня, убить меня, убить меня». Закрыв глаза, дыша ртом, Шон прислушался, повиснув на руках. Он прижал ухо к лестнице, потом, перегнувшись в сторону, – к корпусу корабля. Все тихо. Шон открыл глаза, посмотрел вниз. Далеко-далеко внизу виднелся вал винта. Падавший откуда-то свет блестел на его отполированном смазанном изгибе, гипнотизировал Шона. Ему хотелось распластаться, разжать руки и полететь вниз. Ничего страшного не случится – он плавно приземлится в темноте на ярко блестевший вал винта.

Почти без сознания, в полудреме, висел он на руках. Тряхнул головой и вдруг почувствовал такую усталость, что руки едва не разжались. Покрытые потом и маслом, они заскользили по пруту, боль в связках, как ножом, полоснула Шона по запястьям. Он заставил себя подняться, ухватиться руками за следующий прут, потом еще за один и еще. Над головой у него вдруг распахнулась дверь, темную пропасть вокруг Шона залил свет, точно луна осветила ночное море, исполосовала черноту серебром. Топот ног и крики раздались у него над головой. Лестница задрожала, но преследователи уже пробежали дальше.

– Он где-то внизу! Нет… наверху его не может быть, если только нет другой двери…

Снова топот бегущих ног. Шон нащупал рукой перемычку, лег на нее, встал на колени. Услышал, как прямо на него, возвращаясь, крича что-то своему невидимому приятелю, бежит преследователь. Шона словно парализовало, он продолжал стоять на коленях, надеясь, что они не вернутся; он вообще ни о чем не думал, пока лез сюда, где, как ему казалось, его ждет спасение. А может быть, он просто хотел, чтобы его поймали и убили, чтобы покончить со всем этим? Преследователь уже в пяти, трех, двух шагах от Шона, перемычка дрожит, бьет его по рукам и ногам. А он ждет, когда преследователь ринется на него. Сам Шон не в силах ни сопротивляться, ни бежать – он может лишь стоять на коленях и ждать. Он весь покрылся холодным потом, чувствовал, как открывается в крике его рот, чувствовал холодный металл скобы у себя между ног – ему стало жутко, захотелось, не переставая, вопить от ужаса.

И тут его разум, казалось, отделился от тела. Он увидел себя со стороны: скорчившуюся тень на перемычке, бегущего к нему человека, а перемычка как бы далеко внизу, он все видит точно на картинке, точно в телескоп, разум его содрогнулся при виде этой картинки, и Шон подумал: «Если сейчас умереть, я навсегда останусь вопящим от страха трусом». Эта мысль всплыла из глубины его подсознания – так человек узнает места, где никогда в жизни раньше не был.

– Встать! – закричал Шон, но крик отозвался шепотом, еле слышным шепотом: человек, стоявший на коленях на перемычке, его не услышал. – Встать! – Снова шепот, как эхо в пещере. Но стоявший на коленях зашевелился, начал подниматься. А бегущий вдруг увидел перед собой движущуюся тень, понял, что это человек, и инстинктивно рванулся в сторону, чтобы избежать нападения. Ударился бедром о поручень – его отбросило влево. Стукнулся плечом о железную подпорку, в эту секунду поднимающийся Шон ударил его головой в живот. Преследователь, размахивая руками, отлетел в сторону, угодил в проем лестницы и полетел вниз.

Только на полпути он закричал. Потом ударился о вал винта – раздался звук, будто вниз швырнули мешок с хворостом. Преследователь захлебнулся собственной кровью. Он служил в отрядах «коммандос», отличался поразительным хладнокровием, через две недели он собирался ехать с подружкой в отпуск, в Римини. Шон схватился руками за поручень, стараясь не смотреть вниз.

Осторожно повернувшись, он медленно, на ощупь, пошел к открытой двери, к свету. У двери Шон остановился, секунд двадцать-тридцать постоял, прислушиваясь. Освещенный дверной проем казался ему опасной ловушкой. Где-то там, за дверью, на свету, его поджидал Рэнделл. Шон знал: погибший только что человек – не Рэнделл. Он не видел его лица, не мог сказать, кто это, но ему и в голову не пришло, что это Рэнделл. Шон стоял на перемычке, прислушиваясь, но слышал только эхо крика упавшего и свое дыхание. Он не знал, бьется ли его сердце. Чувствовал, что оно стучит ему в ребра, будто расширяется, будто ему не хватает места и оно старается вырваться из груди.

Взявшись за дверной косяк, Шон с трудом перешагнул через порог. Никого, и Шон прислонился к стене коридорчика, словно этот шаг истощил его силы. Затем он двинулся влево – тоже никого. Из боковых коридорчиков, выходящих на палубу, к реке, к небу, льется свет. Шон дошел до лестницы, поднялся по ней, увидел впереди слева открытую дверь. Заглянул внутрь – кают-компания; сюда его принесли и раздели. Посреди комнаты валяются его брюки, недалеко от них – ботинки и носки. Шон осторожно закрыл за собой дверь, поискал засов. Его не было; Шон заставил себя отпустить дверную ручку, надел на грязные, окровавленные ноги брюки, застегнул их.

Он снова стал человеком, мужчиной, а не обреченной жертвой. Он заставил себя сесть на пол, надел носки, ботинки. Итак, остались Рэнделл и сторож со склада. Двое. Двое других погибли. Он завязал шнурки, встал. Его все еще подташнивало, голова кружилась, в ушах звучал тот крик. Закрыв глаза, Шон увидел разбитую в кровь голову Робертсона, кровь на своих ногах, когда он выпихивал капитана через порог. Зато теперь он почувствовал прилив сил. В углу, откуда Рэнделл взял скобу, валялась еще одна скоба поменьше и железный болт длиной сантиметров тридцать, похожий на укороченный заостренный бильярдный кий, которым соединялись концы скобы. Шон подобрал его.

За дверью кают-компании по-прежнему было тихо. Шон вернулся, взял скобу, вышел в коридорчик. Сейчас он уже ни от кого не бежит. Никто за ним не охотится. Он сам ищет Рэнделла, чтобы убить его. Шон вспомнил лицо Рэнделла, когда тот сунул скобу ему в пах: тонкогубый рот скривился в гримасе удовольствия, глаза сузились и сверкали, как бриллианты, высматривая признаки страха, боли, трусости.

Шон был уже в конце коридора. За полуоткрытой дверью виден ют. Шон остановился, прислушался: внизу заскрипела на несмазанных петлях дверь, послышались шаги на нижней палубе – кто-то быстро шел к причалу. Шон снова снял ботинки и двинулся по палубе за тем, кто не видел его. Оказавшись на дальнем конце палубы, он услышал внизу еще чьи-то шаги. И тихий голос – голос Рэнделла:

– Он не показывался?

– Нет. – Сторож. На сходнях. Перекрывает самый легкий путь на причал. Наблюдает за другими выходами. Прислушивается, не раздастся ли всплеск, означающий, что Шон прыгнул в воду с другого борта. Снова шаги – назад, по юту, затем вверх по трапу, ведущему на главную палубу. Шон двинулся назад, поднялся по трапу на шлюпочную палубу. Там он взял один из своих ботинок и как можно аккуратнее бросил в дальний конец палубы. Ботинок пролетел по палубе метра два, попал в шпигаты.

В центре шлюпочной палубы находится палубная надстройка. Когда-то в ней помещались радио– и штурманская рубки. Шон зашел в штурманскую рубку. Отсюда через иллюминатор была видна палуба. Пришлось несколько минут подождать. Затем появилась голова сторожа – очень медленно и осторожно. Значит, Рэнделл поднимается с другой стороны шлюпочной палубы.

Через штурманскую рубку Шон прошел в рулевую, увидел черную занавеску – там когда-то находился радар, – спрятался за ней. Так мальчишки играют в прятки. Он ждал, сжимая в одной руке скобу, в другой – болт. Преследователи почти неслышно появились с двух сторон – сторож находился так близко от Шона, что мог бы учуять его по запаху. Рэнделл и сторож встали посередине рулевой рубки, повернувшись к широкому окну, которое выходило на носовую палубу.

– Зря вы меня сюда позвали, – сказал сторож. – Он уже теперь сбежал через…

– Заткнись, – оборвал Рэнделл. Голос его звучал как-то странно. Они посмотрели вниз с капитанского мостика. Шон неслышно приблизился сзади. Находясь в метре от них, намеренно уронил скобу, хотя и сам не знал, зачем это сделал. Рэнделл и сторож повернулись, столкнулись, слишком близко друг от друга стояли, и Шон сбоку, неуклюже ударил сторожа болтом по голове; удар пришелся заодно и по окну, стекло разбилось. Сторож покачнулся, хотел защититься руками, поднял их. Второй удар Шона пришелся по впадине между шеей и плечом. Сторож упал на колени с поднятыми руками – голова свесилась набок, как цыпленок со свернутой шеей. Шон ударил его по голове, повернулся к Рэнделлу.

Серое, покрытое потом лицо Рэнделла ничего не выражало, кроме ужаса: исчезли дешевое актерское обаяние, жестокость, ненасытная жажда власти – все растаяло, как плавящийся воск. Он не сопротивлялся, не пытался бежать. Просто стоял, прижавшись к неразбитой части окна головой и спиной, руками – к панели красного дерева под окном. Шон прицелился пониже, ударил Рэнделла по левому локтю, еще ниже, по правому колену, – нога подогнулась, Рэнделл упал на колено.

– У меня нет пистолета, – дрожащим голосом произнес он.

Шон поднял скобу, вставил болт.

– Знаешь, что я сейчас сделаю?

Рэнделл посмотрел на скобу, на болт, неожиданно бросился в сторону, попытался бежать, но опять правая нога медленно подогнулась под ним, и он оказался на четвереньках, засуетился, заторопился, издавая нечленораздельные звуки, заскреб ногтями по палубе, по двери рулевой рубки, на деревянную палубу капала кровь. Шон догнал его, когда тот дополз до поручней, приподнял, чувствуя, как худое тело Рэнделла извивается змеей под дорогой серой материей.

– Нет, нет, нет! – скулил он.

Шон подумал о том, что он делает, попытался оторваться от Рэнделла, отпустить его. Но Рэнделл словно его притягивал. А потом перестал, и Шон отпустил его.

Рэнделл висел, перевалившись через поручни мостика, вытянув руки, хватаясь за пустоту, в отчаянии суча ногами. Все происходило словно в замедленной съемке – Шон смотрел, протянув к Рэнделлу руки, не в силах пошевелиться, закричать. А Рэнделл медленно перевалился через поручни, дрыгая одной ногой, другая волочилась следом, неподвижная от колена и ниже. Дергающееся тело соскользнуло вниз и исчезло. Пролетев метров шесть, оно упало в воду с таким же всплеском, с каким падает тяжелый мусорный бак с отходами корабельного камбуза.

Двигаясь как лунатик, Шон наклонился над поручнем, посмотрел вниз. От того места, где Рэнделл упал в воду, по реке расходились неширокие круги. Большой пузырь воздуха из легких и одежды Рэнделла серебристым шаром всплыл на поверхность, лопнул и исчез.

Шон перевесился через поручень и закрыл глаза. Он пытался что-то сказать, молиться, не зная, молиться ему за себя или за Рэнделла, но ничего не мог произнести, кроме: «Боже мой, боже мой, боже мой». Поверхность воды снова стала гладкой как зеркало, по которому плавал разный мусор, – зеркало неподвижное, красивое; глубоко под зеркальной поверхностью взбаламученный жидкий черный портовый ил облаком окутал Рэнделла, начал засасывать его.

Шон оттолкнулся от поручня, нетвердой походкой двинулся к двери рулевой рубки. Сторож на коленях стоял на палубе, держась руками за голову, ругаясь и плача. Шон прошел мимо – тот съежился. Шон по трапу спустился на шлюпочную палубу, оттуда на главную палубу, по сходням сошел на причал. Если бы с ним сейчас кто-то заговорил, он бы не увидел этого человека, не услышал его слов. Шон обнаружил склад, который Рэнделл давно снял, чтобы хранить там оружие и обделывать другие темные делишки, прошел через него, открыл главные ворота. На улице было все еще светло.

Он увидел машину Рэнделла, заметил свой багаж – два чемодана – там, где их поставил Рэнделл. Шон загрузил чемоданы в багажник. Ключи были в зажигании; он вывел машину со склада, остановился, закрыл ворота и поехал по брусчатке между глухими стенами.