Дитя господина Лина

* * *

На задней палубе корабля – пожилой господин. В одной руке он сжимает легкий чемодан, в другой – младенца, еще более легкого. Старик называет себя господин Лин. Лишь ему известно, как его зовут, все, кто его знал, уж на свете не живут.

Стоя на корме, он видит вдалеке родину своих предков, тех, кто спит крепким сном в гробах, пока дремлет дитя у него на руках. Земля отдаляется, уменьшается, и господин Лин наблюдает за тем, как исчезает на горизонте береговая полоска; он часами не сходит с места, все смотрит и смотрит, подставив лицо ветру, сбивающему с ног и раскачивающему силуэт из стороны в сторону, как марионетку.

Путешествие долгое. Дни и ночи. Все это время пожилой господин проводит на корме совсем один, глаз не сводя с перспективы, а вдали белая паутина тумана то рисует пропавшие из виду земли, то сливается с небом.

Когда Лина пытаются отвести в каюту, он не сопротивляется, молчит, но чуть позже его вновь обнаруживают на задней палубе: одна рука держится за борт, другая – прижимает к сердцу ребенка, в ногах у старика – маленький чемодан из грубой кожи.

Чемодан перевязан ремнем – словно днем с огнем, ни зимой, ни летом не сыщешь клада более ценного, чем тот, что спрятан внутри. А по правде, там поношенная одежда, матерчатый мешочек с горсткой земли и выцветшая фотография. Вот и все, что он смог унести. Плюс, конечно, ребенок.

Дитя не плачет. Это девочка. Ей исполнилось шесть недель, когда господин Лин забрал ее и вместе с другими людьми, потерявшими все, спешно собрался и на большом корабле вышел в открытое море.

Шесть недель. Столько длится плавание. И за время пути ребенку грозит не просто подрасти, но повзрослеть вдвое. А пожилой человек чувствует, что постарел уже не меньше, чем на век.

Время от времени он мурлычет малышке песенку и смотрит, как девочка открывает глаза и рот. Он видит: вот, вот еще немного внучка подросла. Вспоминает пейзажи, солнечные рассветы, зеленые рисовые плантации, по которым медленно бредут буйволы; тень баньянов при входе в деревню и темно-синюю шаль, что нежно укрывает плечи гор по вечерам.

По губам у младенца течет молоко. Дедушка неловкий, к делу непривычный, для него кормежка – сплошная мука. Но ребенок – тихий, ни звука. Спокойно засыпает, и господин Лин возвращается к своему горизонту, к морю и к белой пене, которая напоминает границу – теперь прошлое за ней только мнится.

Наконец ноябрьским днем корабль прибывает в пункт назначения, но пожилой господин не хочет сходить на берег. Покинуть корабль значит навсегда оборвать связь с родным краем. Две женщины аккуратно, под руки, словно больного, ведут господина Лина по палубе. Холодно. Небо затянуто тучами. Старик вдыхает запах новой страны. Ничего не чувствует. Чужая земля не пахнет. Лин крепче прижимает ребенка к груди и напевает песенку – отчасти для малышки, отчасти для себя – чтобы услышать в собственном голосе музыку родного языка.

Господин Лин и ребенок на пристани не одни. Здесь сотни таких, как они. Старики и дети, молодые люди покорно ждут, стоя на непривычном лютом холоде, побросав пожитки на землю, ждут, пока им укажут, куда идти. Никто ни с кем не говорит. Хрупкие ледяные скульптуры с грустными лицами стучат зубами в оцепенении.

Одна из женщин, что помогла Лину сойти с корабля, возвращается. Делает ему знак следовать за ней. Старику не внятны слова, но внятны жесты. Он показывает женщине дитя. Та смотрит, колеблется, улыбается. Они куда-то идут.

Родители ребенка были семьей господина Лина. Отец девочки был его сыном. Они погибли из-за войны, бушующей в стране уже несколько лет. Как-то утром отправились работать на рисовую плантацию, взяли с собой младенца, а вечером не вернулись. Зашло солнце. Старик сорвался с места и побежал искать. Он запыхался, он задыхался, и вместо живых детей обнаружил в поле мертвых людей и черную дыру, клокочущую, словно кратер вулкана, буйвола с раскрытым чревом, с разверстой раной, с головой, расколотой надвое, будто орех. Чуть поодаль лежали безжизненные тела сына господина Лина и молодой жены. А ребенок уцелел, перепеленатая малышка с широко раскрытыми удивленными глазами осталась невредимой, в отличие от своей огромной куклы, которой снарядом оторвало голову. Девочке минул десятый день. Папа с мамой назвали ее Сандью, на их языке это значит «Нежное утро». Назвали и умерли. А старик спасся. Забрал малышку. Опустил крышку чемодана. И уехал навсегда, веря, что для ребенка так лучше.

Когда господин Лин размышляет о малютке, ему кажется, что она начинает прижиматься к нему сильнее. Он несет в руке чемодан, следует за незнакомкой, а дождь хлещет по его щекам, капает громко-громко, как всегда в ноябре.

В теплом помещении женщина усаживает господина Лина на стул. Вокруг много столов и стульев. Вообще места много. Поначалу старик с ребенком одни, но вскоре в комнату набиваются все пассажиры судна. Им подают суп. Лин не голоден, но женщина убеждает его поесть, смотрит на спящую малышку, и дедушка думает: правильно, надо набраться сил ради себя и ребенка.

Никогда не забыть вкуса этого пресного местного супа, выпитого без удовольствия, но с чувством долга, когда на улице холодно и промозгло, незнакомо и неизвестно, а в мире – тесно и одиноко всем тем, кто безвозвратно утратил свою страну.

Суп – как воздух города, который старик вдохнул, сойдя с корабля. Почти без вкуса, почти без запаха. Неузнаваемый. В нем нет восхитительной свежести лимонной мяты, терпкости кориандра, сочности жареной требухи. Ложка за ложкой суп исчезает во рту, и неведомая новая жизнь разливается по всему телу.

Вечером женщина отводит господина Лина с ребенком в общую спальню. Там чисто и просторно. Две семьи беженцев живут уже три недели. Они привыкли, им удобно. Обе родом из одной южной провинции и вместе долгое время спасались на борту полуразрушенного судна, пока их не подобрал настоящий корабль. Главы семей – молодые люди. У одного одна жена, у другого – две. Детей всего одиннадцать, они шумят, смеются. Смотрят на господина Лина удивленно, немного враждебно, а ему некуда деваться, он с младенцем и, конечно, портит ребятишкам веселье. Чувствует себя лишним. Впрочем, его стараются принять хорошо, по традиции называют «папаша». Ребята хотят подержать Сандью на руках, но Лин беспокоится, говорит, мол, если бах-бах, то будет плохо, и прижимает крошку к груди. Три женщины шепчут детям: «Поди! Поди!» Переговариваются между собой, качают головой и отворачиваются. Двое мужчин садятся уголком, возобновляют партию в маджонг.

Пожилой господин смотрит на отведенную ему кровать. Аккуратно опускает младенца на пол. Затем снимает матрас – тоже кладет на пол. Устраивает ребенка на матрасе, сам, не раздеваясь, ложится рядом, ладонь – на ручке чемодана. Закрывает глаза, забывает о семьях, которые сели в круг и принялись за трапезу. Засыпает, вспоминая запахи родной земли.

* * *

Проходят дни. Господин Лин не покидает общей спальни. С утра до вечера занимается малышкой – старательно, хоть и неумело. Но ребенок золотой. Никогда не плачет, не кричит, помогает деду, смиряя свою младенческую природу – на зависть народу, который только диву дается, хотя иногда над Лином смеется. Уж больно неловки движения старика. Когда он моет или переодевает девочку, женщины ему кричат:

– Папаша Лин, вы же не умеете! Дайте нам помочь! Мы не обидим вашу дочь!

И смеются еще громче. А дети им вторят. Но всякий раз господин Лин качает головой, отвергая помощь. Мужчины разочарованно вздыхают. Возвращаются к своему домино и болтовне. Господину Лину плевать, что о нем подумают. Лишь его девочка имеет значение. Он должен позаботиться о ней как можно лучше. Часто он ей поет.

Женщина, которая занималась прибывшими в первый день (про себя Лин назвал ее «женщиной с берега»), каждое утро приносит еду и осведомляется о здоровье каждого. Ее всегда сопровождает молоденькая девушка. Она знает местный язык и переводит.

– Папаша Лин, вы еще не были на улице? Почему вы не выходите? Надо подышать воздухом!

Он отвечает «нет» – и молчит. Не осмеливается признать, что ему страшно выйти, очутиться в незнакомом городе, в незнакомой стране, среди незнакомых людей, говорящих на непонятном языке.

Молоденькая переводчица смотрит на ребенка, потом долго что-то объясняет женщине с берега. Женщина отвечает. Они что-то обсуждают. Девушка вновь обращается к Лину:

– Но малышка слаба, она заболеет, если вы все время будете держать ее в помещении! Посмотрите, какая она бледная, папаша Лин! Прямо призрак ребенка…

Слова девушки пугают старика. Он не любит призраков. Особенно тех, что являются издалека и не дают ему спать по ночам. Лин крепче прижимает к себе Сандью и обещает прогуляться на следующий день, если не будет слишком холодно.

– Папаша, здесь всегда холодно. Это как теплые ливни в жарких странах. Надо привыкать, – говорит девушка.

Женщина с берега и переводчица уходят. Господин Лин прощается с ними почтительно. Как всегда.

Утром он впервые покидает комнату и выходит на улицу. Там ветрено, ветер дует с моря, и на губах остается соль. Старик облизывает губы, чтобы почувствовать вкус волн. Он полон решимости, а внешне, облаченный сразу во все одежды, которые принесла женщина с берега – в рубашку, три свитера, великоватое шерстяное пальто, плащ и шапку-ушанку, – напоминает пугало. Ребенок тоже завернут в несколько слоев, такое ощущение, что старик несет в руках огромный продолговатый мяч.

– Смотрите не потеряйтесь, папаша, город большой! – засмеялись женщины, когда старик собрался на прогулку.

– И смотрите, чтоб ребенка не украли! – подхватила одна из них.

Когда звонкий смех жен и детей стих, мужья подняли глаза и сквозь сигаретный дым, который стоял коромыслом (оба много курили), оглядели нелепый наряд старика и сказали серьезно, как бы со смыслом:

– Коли через годик не вернетесь, мы контору предупредим, не беспокойтесь!

Лин попрощался и вышел, крайне встревоженный тем, что услышал от женщин о краже детей.

Господин Лин шагает прямо, никуда не сворачивая. Он решил, что если идти по одному тротуару и не переходить дорогу, то с пути не собьешься. И назад вернуться очень просто. Старик бредет по улице, крепко прижимая к груди свое сокровище, завернутое в тысячу одеял. Со всех сторон – дома, на которые Лин не смотрит. Он любуется румянцем внучки, нежно-розовым, как бутоны кувшинок ранней весной на пруду. Старик плачет, но не поминает беду. Слезы текут от холода, и утереть их нельзя – обе руки, как верные друзья, заняты ребенком, защищают его от похитителей.

Лин сосредоточен на ходьбе. И благодарен судьбе за прогулку. Женщина с берега и переводчица были правы. Приятно сдвинуться с места, растрястись; малышка глядит снизу вверх блестящими черными глазами, похожими на два драгоценных камня – она согласна.

Господин Лин долго гуляет, уходит все дальше и дальше, не замечая, что дальний путь норовит вернуть его домой не сворачивая с дороги, не чувствуя, как устали ноги, старик наматывает километры вокруг своего квартала.

Спустя примерно час, утомившись, садится на скамейку напротив парка, через улицу. Малышку устраивает у себя на коленях. Достает из кармана конвертик, в который перед прогулкой положил вареного риса. Насыпает горсточку в рот, жует, чтобы рис размяк, превратился в кашицу, затем выплевывает в ладонь и дает ребенку. Глядит вокруг.

Ничто не напоминает знакомые места. Лин словно заново родился. Мимо едут машины, каких он никогда не видел, бесчисленные машины, что балерины, мелькают стройными рядами, подчиняясь единому ритму. По тротуарам мужчины и женщины идут очень быстро, будто от скорости зависят их жизни. Никто не одет в отрепья. Никто не просит милостыню. Никто ни на кого не обращает внимания. Повсюду магазины. На их широких просторных витринах – товары, о существовании которых старик даже не подозревал. У него кружится голова. Он вспоминает свою деревню, как вспоминают реалистичные сны.

В деревне имелась только одна улица. Одна-единственная. И все шагали не по тротуару, а по голой земле. А когда шел дождь, улица превращалась в стремительный ручей, в котором плескались и шумели раздетые ребятишки, девчонки, мальчишки – смеялись и веселились. В сухую погоду улицу любили перегородить свинушки: они ложились поперек дороги, зарывались носом в пыль и млели, но, заслышав собачий лай, поднимали ушки и убегали прочь. В деревне каждый стремился помочь соседу, все друг друга знали и при встрече здоровались. Семей было двенадцать, и любой человек мог рассказать историю чужого рода, перечислить бабушек и дедушек, кузенов и кузин и уточнить размер состояния каждого. Деревня казалась единой семьей, только ее члены жили в разных домах, построенных на сваях, между которыми гуляли кудахчущие курицы и утки искали корм.

Старик сознает, что про себя говорит о деревне в прошедшем времени. От этого у него сжимается сердце. Сердце начинает болеть по-настоящему, и Лин кладет свободную руку на грудь.

На скамейке ему не холодно. Думать о деревне даже в прошедшем времени – почти как быть там. Хоть там ничего и нет. Все смешалось с землей, дома сгорели; собаки, свиньи, утки, курицы и большинство людей погибли. А те, что выжили, подобно ему, разъехались по планете. Старик поднимает воротник плаща и гладит спящую малышку по голове. Вытирает ей слюни и остатки рисовой каши.

Внезапно Лин замечает, что на скамейке уже не один: рядом сел человек и смотрит на деда с малышкой. Возраста такого же, как Лин, может, слегка моложе. И выше, и толще, и кожа у него свежее, и одет он легче.

– Холодрыга, да?

Незнакомец улыбается, складывает руки пирожком и дует в ладони, затем достает из кармана пачку сигарет, постукивает по донышку – сигарета выскакивает. Человек протягивает пачку господину Лину, тот качает головой.

– Вы правы, мне тоже следовало бы бросить, – говорит незнакомец. – Но если бы мы бросали все, что следует…

Легким мягким движением он подносит ко рту сигарету, зажимает ее губами, вдыхает дым, прикрывает глаза, шепчет:

– Все-таки приятная вещь…

Старик не понимает ни единого слова, но чувствует, что незнакомец настроен доброжелательно.

– Вы часто сюда приходите? – спрашивает человек, хоть и не ждет ответа.

Он смакует каждую затяжку, наслаждаясь ароматом табака, и продолжает говорить, почти не глядя на господина Лина.

– Я прихожу почти каждый день. Здесь не очень-то красиво, но мне нравится это место, у меня с ним связаны воспоминания.

Он умолкает, глядит на малышку на коленях у старика, затем на самого старика, утонувшего в слоях одежды, словно в пеленках, и снова – на ребенка.

– Хорошенькая у вас девчушка. Как зовут?

Незнакомец вопросительно задирает вверх подбородок и пальцем указывает на малютку. Господин Лин понимает.

– Сандью.

– Сандьё… – повторяет человек. – Забавное имя. А меня зовут Барк, а вас? – Он протягивает Лину руку.

– Tao-laï, – вежливо отвечает господин Лин.

Так на языке его родной страны желают доброго дня. Двумя руками он пожимает руку незнакомца, огромную руку с гигантскими мозолистыми пальцами, сухими, потрескавшимися, в порезах.

– Ну здравствуйте, господин Tao-laï, – с улыбкой говорит человек.

– Tao-laï, – повторяет старик, долго не отпуская руку незнакомца.

Сквозь облака проглядывает солнце. Хотя на небе серым-серо, на головокружительной высоте тучи расступаются, бледнеют, впускают в мир свет. Дымовые мотыльки от сигарет господина Барка вспорхнут с его губ – и летят на солнце. Иногда незнакомец выдыхает через нос. И тогда господин Лин думает о буйволовых ноздрях и о факелах, которые ночью зажигают в лесу, чтобы отпугнуть диких зверей, – их огонь затухает лишь под утро.

– Моя жена умерла, – говорит господин Барк, бросая окурок на землю и растаптывая его. – Два месяца назад. И давно, и недавно. Я теперь со временем не в ладах. Могу сколько угодно объяснять себе, мол, два месяца – это восемь недель, пятьдесят шесть дней… Цифры для меня – пустой звук.

Он берет пачку сигарет, снова предлагает старику, тот снова качает головой и улыбается, а незнакомец опять подносит сигарету к губам, делает первую затяжку, прикрывает глаза.

– Она работала в парке, прямо напротив. Знаете, каруселью занималась. Каруселью с лакированными лошадками. Старинной. Таких больше не делают.

Господин Барк смолкает. Курит. А господин Лин ждет, пока незнакомец снова заговорит. Потому что хоть слова и не понятны, голос Барка слушать приятно, он глубокий и несет в себе что-то важное. Старик даже рад, что не понимает языка, ведь на незнакомом языке его не смогут обидеть, ранить, не смогут задать ему болезненный вопрос, напомнить о прошлом, разворошить воспоминания и бросить к ногам их растерзанную оболочку. Лин глядит на соседа и крепче прижимает к себе малютку.

– Вы, конечно, женаты или были когда-то, прошу прощения за откровенный разговор, – продолжает господин Барк. – Так что должны меня понимать. Я всегда ждал ее на этой скамейке. Зимой она заканчивала работу в пять, летом – в семь. Я видел ее на другой стороне улицы, когда она выходила из парка. Она махала мне рукой. А я махал в ответ. Простите. Я вам надоедаю…

На последних словах, господин Барк кладет руку на плечо господина Лина. Сквозь слои одежды старик чувствует прикосновение твердой руки, которую незнакомец убирает не сразу. Лин не смеет шелохнуться. Внезапно мысль о том, что Барк может оказаться похитителем детей, словно лезвием рассекает его сознание. Он весь дрожит. Крепче прижимает к себе ребенка. Видимо, на лице у него тут же отпечатывается страх, потому что господин Барк сразу понимает: что-то случилось. Смущенно убирает руку с плеча.

– О, простите, меня, я все говорю и говорю. Просто мне не с кем поделиться… Я вас оставлю.

Он поднимается со скамьи. Сердце господина Лина успокаивается, бьется медленнее. Лицо вновь озарено улыбкой, и руки больше не сжимают малютку так сильно. Лин злится на себя за то, что плохо подумал о человеке с грустными добрыми глазами.

Господин Барк приподнимает шляпу.

– До свидания, господин Tao-laï! Не сердитесь на меня за то, что я тут разговорился… Может, еще когда-нибудь увидимся.

Господин Лин делает три кивка головой и пожимает господину Барку руку. Следит за ним взглядом до тех пор, пока силуэт незнакомца не теряется в толпе, в тихой беззвучной немой толпе, которая, подобно гибкому морскому змею, лавирует, уплывая во тьму.

На следующий день старик покидает спальню в тот же час. Одет он как накануне. Малышка – тоже. Женщины и дети снова смеются. Мужчины, занятые игрой, даже глаз не поднимают.

Иногда они спорят. Один обвиняет другого в жульничестве. Разговаривают на повышенных тонах. Жетоны и монеты летают как пули. Затем все утихомиривается. Игроки курят, и серое облако дыма разносит по комнате раздражающий крепкий запах.

Утром в спальне тихо – женщины с детьми гуляют. Дети начинают привыкать к новому городу. Возвращаясь домой, громко произносят незнакомые слова, которых господин Лин не понимает. Женщины ходят в контору по делам беженцев за продуктами, готовят еду. Всегда оставляют порцию господину Лину. Так положено по традиции. Господин Лин старше всех. Он дед. Женщины обязаны его кормить. Он это знает. И знает, что это не признак любви или симпатии. Судя по кислым физиономиям, с которыми женщины подносят ему пищу, он им противен. Они молча ставят миску перед ним, разворачиваются и уходят. Он, склоняя голову, благодарит, но женщины даже не смотрят.

Он никогда не испытывает голода. Даже в одиночестве он не мог бы есть. Впрочем, если бы он был в одиночестве, то не оказался бы в чужой стране. Остался бы на родине. Не покинул бы руины, в которые превратилась деревня. Умер бы вместе с деревней. Но у него на руках ребенок, его внучка. Поэтому он изо всех сил старается есть, хотя еда по вкусу напоминает картон, не лезет в горло, и Лин мучается тошнотой.

По улицам он ходит осторожно. Ребенок у него на руках ведет себя спокойно, как всегда. Девочка тиха, словно утро, которое понемногу рассеивает темноту, сковавшую деревню, рисовые поля и лес, все одевшую сумерками.

Старик движется вперед маленькими шажками. На улице так же холодно, как накануне, но господин Лин снова облачился во все, что у него есть. Только веки, губы и кончик носа от ветра немеют. Людей по-прежнему толпы. Куда они все идут? Господин Лин не осмеливается поднять на них взгляд. Смотрит под ноги. Но время от времени украдкой все-таки стреляет глазами по сторонам – океан лиц вздымается волнами, надвигается на Лина, чуть задевает его, но никто не обращает внимания ни на старика, ни тем более на ребенка.

Господин Лин никогда не видел столько мужчин и женщин. В деревне было мало людей. Иногда, конечно, старик наведывался в соседний городок на рынок, но и там знал почти всех. Крестьяне, продававшие или покупавшие всевозможные товары, жили в таких же деревнях, как Лин, между рисовыми полями и лесами, на склонах гор, вершинами которых редко доводилось полюбоваться из-за тумана. Более или менее дальние родственники, кузины и кузены, братья и сестры жен и мужей, примыкали одни к другим. На рынке все много болтали. Смеялись. Обменивались радостными и печальными новостями, сказками и слухами. Сидели в передвижных ресторанчиках, наслаждались супом из смилакса и рисовыми пирожными. Мужчины говорили об охоте, о разных культурах. Молодые люди смотрели на девушек, и те краснели, шептались, пряча глаза.

Господин Лин замечтался и вдруг, оступившись, чуть не упал. Девочка моя! Девочка! Он крепко прижал Сандью к груди. Вновь обрел равновесие. Сердце в груди закололо. Чуть не разбил малютку о землю! Господин Лин поднимает глаза. Перед ним – высокая толстая женщина. Она кричит, обращаясь к Лину. Она гораздо выше старика. И у нее злое лицо. Она трясет головой, хмурится. Толпа проплывает мимо, не глядя на Лина, не замечая гневных криков женщины. Толпа похожа на слепое глухое стадо.

Господин Лин несколько раз склоняет голову перед высокой женщиной – так он просит прощения. Женщина, что-то бормоча себе под нос и пожимая плечами, убирается восвояси. У старика бешено стучит сердце. Он говорит со своим сердцем, словно с напуганным зверьком. Силится его успокоить. Сердце понимает. Бьется реже. Оно будто пес, который от страха лаял на грозу, а потом утихомирился и, как прежде, лег у порога родного дома.

Господин Лин смотрит на внучку. Она не проснулась. Ничего не заметила. Только с головы слезли шапочка и капюшон. Старик поправляет одежки. Гладит малютку по лбу. Тихо напевает песенку, зная, что даже во сне ребенок все слышит. Песенку старик впервые услыхал из уст своей бабушки, а та – из уст своей. Мелодия и слова существуют тысячу лет, с тех пор, как в деревне построили первый дом, и все женщины поют своим внучкам, когда те рождаются, одну и ту же песню:

Солнце обязательно взойдет, И распустятся чудесные цветы, Их лучи согреют, дождь польет, Скоро чьей-то мамой станешь ты.

Потрескавшиеся тонкие губы старика никогда не забудут этих слов. Слова словно смазывают губы волшебным бальзамом. От них становится теплее в груди и спокойнее на душе. С ними можно вернуться в прошлое, в другое время и другое пространство, туда, где ты родился, где жил, где входил в хижину из бамбука и сквозь щели пола видел землю-матушку, чувствовал запах огня, на котором готовили пищу, пока дождь тарабанил по крыше, устланной листьями, роняя прозрачные легкие капли прямо из-под облаков.

От песни старику становится легче. Он забывает о холоде и о толстой женщине, в которую случайно врезался. Шагает вперед. Ступает осторожно. Словно скользит. Вот уж дважды обошел квартал и чувствует усталость. От холодного воздуха в горле жжет, но внезапно Лин сознает, что это ощущение ему не неприятно.

Воздух не пахнет. Эту страну носом не учуять. Все незнакомо, ничто не вызывает трепета. Хотя море недалеко. Господин Лин это знает. Судно, на котором он приплыл, до сих пор стоит перед глазами, огромный порт с гигантскими подъемными кранами, запускающими свои щупальца в тяжелые животы кораблей, словно намереваясь разобрать их по частям. Но напрасно старик делает глубокие вдохи, закрывает глаза и вновь дышит полной грудью: он не чувствует аромата моря, этого магического соединения тепла, соли, солнца и запаха выброшенной на берег рыбы; однажды Лин покинул деревню и два дня провел в пути, искал безумную тетушку, сбежавшую к морю, тогда он впервые узнал, как пахнет море. Господин Лин улыбается, вспоминая тетушку, ее беззубый рот, выгоревшие на солнце брови и ресницы. Эта женщина жила в собственном измерении, она смотрела на море и разговаривала с ним, будто с родителем: «Вот видишь, я все-таки нашла тебя, теперь от меня не спрячешься!»

Тетушка ушла из деревни за неделю до Лина. Она блуждала по рисовым полям днями и ночами. Она спала на земле, и волосы ее касались травы и песка. Ее одежда разорвалась о колючий кустарник. Она была похожа на ту, которой являлась: на старую, безумную, истощенную тетушку, говорившую с морем. Лин взял ее за руку и отвел в деревню. По дороге она бубнила себе под нос проклятия и молитвы, во встречных крестьянках ей чудились нимфы, а в крестьянах, согнувшихся под грузом коромысла, – бесы.

Господин Лин в те времена отличался невиданной силой. Почти всю дорогу он нес безумную тетушку на спине. Мускулы на его теле создавали выразительный рельеф. Его крепкие руки останавливали буйвола, схватив животное за рога. Его мощные ноги помогали держать равновесие, когда на деревенских праздниках, участвуя в сражении, Лин одним движением опрокидывал противников наземь. Сколько лет этим воспоминаниям! Сандью тогда еще не родилась, конечно. Не родился еще даже ее отец, сын господина Лина. Он был молод, не женат, девушки оборачивались на него на улицах, смеялись и щебетали, словно весенние птички.

Теперь господин Лин – просто усталый старик. Чужая страна выматывает его. Смерть выматывает его. Она высосала из него все силы, как новорожденные козлята высасывают из козы молоко, и та, обессилев, валится на бок. Смерть забрала у него все. Больше у него ничего нет. Он в тысячах километров от несуществующей деревни, в тысячах километров от одиноких могил погибших людей. В тысячах дней от некогда прекрасной волшебной жизни.

Сам того не замечая, господин Лин оперся рукой о скамейку напротив парка, ту самую, на которой отдыхал накануне. Ту самую, где полноватый улыбающийся человек обратился к нему на своем языке и положил руку ему на плечо. Старик садится и вдруг отчетливо вспоминает человека, его рот, ни на минуту не выпускавший сигарету, его глаза, одновременно печальные и смеющиеся, звук его голоса, непонятные слова, вес его руки на плече Лина и то, как Лин испугался, вздрогнул, а затем устыдился своего недоверия.

Да, это было здесь, думает старик, устраивая ребенка поудобнее у себя на коленях. Малышка открыла глаза. Дедушка ей улыбнулся. «Я твой дедушка, – говорит господин Лин. – Мы с тобой оба одиноки, мы вдвоем, мы последние, мы совсем одни. Но я здесь, не бойся, с тобой ничего не случится, я старый, но у меня еще есть силы, столько, сколько понадобится, пока ты будешь маленьким зеленым манго, нуждающимся в старом манговом дереве».

Старик смотрит Сандью в глаза. Это глаза его сына, жены его сына, матери его сына, его собственной любимой супруги, чье лицо до сих пор то и дело возникает в его воображении – прекрасное, будто на картине, свежее, сияющее, словно художник использовал волшебную палитру. Сердце у господина Лина забилось слишком часто: он представил жену и себя молодыми, а сына – трехлетним, не умеющим пасти свиней и перевязывать рисовые колосья.

У нее были очень большие глаза, темные, почти черные, окаймленные длинными и густыми, как пальмовые ветви, ресницами; у нее были шелковистые волосы, которые она заплетала в косу, вымыв голову в источнике. Когда она ступала по тропинке шириной в две ладони на рисовом поле, держа на голове целое блюдо с лепешками, парни, обрабатывавшие грязную водянистую землю, замирали при виде прекрасного желанного тела. Она невинно смеялась и вела себя со всеми любезно; но женился на ней именно господин Лин, и она родила ему чудесного сына, прежде чем умереть от поганой лихорадки или, кто знает, от сглаза бесплодной женщины, ревнивой и страстно влюбленной в господина Лина.

Старик вспомнил обо всем, сидя на скамейке, той самой, что всего за два дня превратилась в родную, в знакомую, и случись теперь катастрофа, ураган или шторм, господин Лин ухватился бы за этот маленький деревянный обломок в надежде на спасение. А малышка Сандью спит крепким сном, прижавшись к деду, она – его маяк и его весло, она бесстрашна, она не знает грусти, она счастлива лишь теплом, запахом любимой мягкой маслянистой кожи, звуком нежного голоса.

– Здравствуйте, господин Tao-laï!

Господин Лин подпрыгивает на месте. Подле него высокий человек, которого он видел накануне. Человек улыбается.

– Барк, я господин Барк, помните? – И господин Барк протягивает руку, дружески приветствуя старика.

Господин Лин тоже улыбается, смотрит, чтобы малышка не упала, затем протягивает Барку обе руки со словами: «Tao-laï!»

– Да, я помню, – говорит человек. – Tao-laï ваше имя. А меня зовут Барк, как я уже и сказал.

Господин Лин снова улыбается. Он не ожидал снова увидеть этого человека. Это почти как обнаружить в лесу, где потерялся, свою оброненную вещь, а между тем ведь скитаться можно днями. Старик двигается, чтобы человек мог сесть рядом, и тот садится. Роется в карманах, выуживает пачку сигарет, протягивает Лину.

– Все еще не курите? Горжусь вами…

Он быстро обхватывает сигарету усталыми полными губами. Господин Лин думает: «усталые губы» – это абсурд, однако иначе не скажешь. Кажется, что губы устали, устали от навязчивой не проходящей печали.

Господин Барк закуривает, и в морозном воздухе раздается легкий стрекот. Барк прикрывает глаза, делает первую затяжку, выдыхает, улыбается, смотрит на малышку на коленях у господина Лина. Чем больше человек смотрит на ребенка, тем шире улыбается. Он кивает, словно в знак одобрения. Господин Лин внезапно чувствует гордость, гордость за внучку. Старик приподнимает ребенка, чтобы Барк мог лучше рассмотреть. Улыбается.

– Смотрите, как люди суетятся! – внезапно говорит господин Барк, указывая на толпу, в то время как сигаретный дым причудливо окутывает его лицо. Он щурится. – Как же они спешат… И куда? Туда, где мы все однажды окажемся! Не могу не думать об этом, глядя на этот ажиотаж…

Он роняет окурок, красные огненные звездочки рассыпаются по земле и тут же гаснут. Барк старательно давит окурок каблуком. Остается лишь черный след от пепла, ошметки табака и остатки бумаги, которые быстро впитывают влагу и, всколыхнувшись, словно в предсмертной судороге, оседают, навсегда уходят в землю.

– Вы заметили, что почти все движутся в одну сторону? – продолжает господин Барк уже с новой сигаретой в зубах. Огонек от зажигалки такой слабый, что табак не загорается.

Господина Лина снова убаюкивает голос незнакомца, впрочем, уже менее незнакомого, чем накануне; он говорит на непонятном языке, и старик не в силах разобрать ни слова.

Иногда он ловит себя на том, что пытается как можно глубже вдохнуть сигаретный дым, когда тот достигает его ноздрей. Обычно дым ему неприятен, особенно от сигарет, которые курят мужчины в спальной комнате, но у господина Барка сигареты другие, и дым от них другой, ароматный. Это первый запах новой страны, и он напоминает Лину о пыхтящих трубках, что вечерами раскуривали славные мужи деревни, сидя на пороге своих домов и наблюдая за тем, как неутомимые дети играют на улице, а женщины поют и плетут из бамбука разные вещицы.

У господина Барка мясистые пальцы и фаланги желто-оранжевого цвета – наверное, из-за сигарет, которые он сжимает в руках и беспрерывно курит. Старик смотрит на парк на другой стороне улицы. Видит, как туда заходят дети в сопровождении матерей. Поодаль угадываются водоемы, высокие деревья, нечто, похожее на клетки для зверей, быть может, для невиданных зверей родного края господина Лина. Внезапно ему кажется: вот она, его судьба, вся его жизнь – огромная клетка, не охраняемая, не запертая на замок, и все-таки он никогда не сможет ее покинуть.

Господин Барк, понимая, что Лин разглядывает парк, указывает на него пальцем.

– Там совсем другой мир. Там люди никуда не спешат. Только детишки резвятся. Смеются. Это другое дело. Видели бы вы, как улыбаются детишки на каруселях, на деревянных лошадках моей жены! Улыбаются во весь рот! А ведь если вдуматься, карусель с лошадками – просто вращающийся круг. Что в нем так привлекает детей? Меня всегда это волновало. Я обожал смотреть, как моя жена приводит карусель в движение, я знал: ее работа – радовать детей.

Когда господин Барк говорит, господин Лин слушает его очень внимательно и смотрит на него, словно понимает каждое слово и боится что-нибудь упустить. Старик чувствует в голосе господина Барка грусть, глубокую печаль, словно в нем говорит его рана, словно его боль просачивается в каждое слово, в каждую фразу, подобно соку, который течет в стволе дерева, хоть мы его и не видим.

И внезапно, не подумав, дивясь собственным действиям, господин Лин кладет левую руку на плечо господина Барка, точь-в-точь как тот поступил накануне, и улыбается. Барк улыбается в ответ.

– А я все болтаю, болтаю… Какой балабол! А вы очень любезны. Покорно меня выносите. Мне становится лучше, когда я с вами говорю. Раньше я говорил с женой…

Пауза длится недолго, ровно столько, сколько нужно, чтобы бросить на землю очередной окурок, аккуратно его раздавить, взять новую сигарету, закурить, закрыть глаза и насладиться первой затяжкой.

– Она скоро должна была выйти на пенсию. Оставался год. Но не бросишь ведь просто так карусель, мы хотели найти кого-то на замену, хорошего человека. Жена не могла уступить свое место абы кому и очень беспокоилась. Считала карусель своим детищем, ребенком, которого так и не родила…

У человека-горы блестят глаза, ярко-ярко. Наверное, от холода или от сигаретного дыма, думает господин Лин.

– Мы не хотели здесь жить, никогда не любили этот город, не знаю, нравится ли он вам, но мы его терпеть не могли. Мы мечтали купить маленький домик где-нибудь в деревне, в глуши, неважно, в полях, рядом с лесом, с рекой, в таком месте, где немногочисленные жители знали бы друг друга по именам и здоровались при встрече. Не знаю, существуют ли такие уголки на земле. Здесь все иначе… Вы уже уходите?

Господин Лин поднялся. Смеркалось, а он не взял с собой ничего, чтобы покормить внучку. Надо успеть возвратиться домой, пока она не проснулась и не заплакала от голода. Она никогда не плачет, но именно потому, что дедушка всегда рядом, готовый исполнить любое желание и прогнать страхи. Старик надеется, что так будет всегда.

Господин Барк смотрит на Лина с удивлением и грустью. Старик понимает, что Барк озадачен и расстроен, тогда он кивает на малышку – мол, пора идти.

– Сандьё… – говорит господин Барк с улыбкой. Господин Лин снова кивает.

– Ну, до свидания, господин Tao-laï! Скоро увидимся!

Старик трижды кланяется, чтобы попрощаться с господином Барком, и поскольку рукопожатие невозможно – дедушка прижимает к себе малышку – Барк тяжело опускает на плечо старика теплую ладонь.

Господин Лин улыбается. Только этого он и ждал.

В общей спальне господина Лина ждут женщина с берега и молоденькая переводчица. Все беспокоились, что его долго нет. Так говорит переводчица. Господин Лин объясняет, что ходил гулять. Рассказывает о скамейке и о человеке-горе на скамейке. Женщина с берега успокаивается. Спрашивает, все ли в порядке, может ли она чем-то помочь. Господин Лин собирается сказать «нет», но внезапно спохватывается, спрашивает, нельзя ли получить пачку сигарет. Да, он хотел бы покурить.

– Я не знала, что вы курите, папаша, – удивляется девушка. Затем переводит просьбу.

Женщина с берега слушает перевод с улыбкой. Хорошо, конечно, ему будут выдавать по пачке сигарет в день.

Перед уходом женщина с берега долго что-то говорит молодой переводчице. Та время от времени кивает. Повернувшись к Лину, поясняет:

– Папаша, вы не сможете остаться здесь навсегда. Это временное решение. Контора по делам беженцев скоро решит ваш случай, как и остальные. С вами побеседуют разные люди, вас осмотрит врач. Ничего не бойтесь, я буду с вами. Вам обязательно предложат какой-то вариант жилья, где будет намного удобнее. Все наладится.

Господин Лин не знает, что на это сказать. Поэтому молчит. Рта не осмеливается открыть. Не осмеливается признаться в том, что, несмотря на присутствие чужих людей, ему здесь хорошо, да и малышка уже привыкла, вроде бы и ей нравится. Вместо того чтобы произнести все это, Лин задает один-единственный вопрос: как на языке страны сказать «добрый день»? Молодая переводчица отвечает. Старик повторяет слово несколько раз – вбивает в голову. Закрывает глаза, концентрируется. Открыв глаза, Лин видит, что женщины улыбаются. Спрашивает у девушки, в какой провинции она родилась.

– Я родилась здесь, – говорит она. – Мои родители приплыли сюда на корабле, как и вы, а я уже была у мамы в животе.

Старик стоит, разинув рот, словно ему открылось чудо. Родиться здесь – для него это невероятная бессмыслица. Он спрашивает, как зовут девушку.

– Сара, – отвечает она.

Господин Лин хмурится. Он такого имени не знает.

– А что твое имя означает? – обеспокоенно спрашивает Лин.

– Да просто Сара, папаша, Сара значит Сара. И все.

Старик качает головой и думает о том, что страна, в которой имена ничего не означают, – довольно любопытное место.

Женщины уже у двери. Каждая прощается с Лином за руку. Он кланяется, все еще прижимая ребенка к груди. Теперь надо покормить малышку. Старик усаживается в отведенном ему уголке, опускает Сандью на матрас, раздевает ее. Она открывает глаза. Он ей напевает песенку. Затем надевает на внучку легкую хлопковую рубашку, которую девочка носила дома, на родине. Рубашка полиняла. Господин Лин стирает и сушит ее у батареи каждое утро. К вечеру она высыхает.

Старик снимает с себя верхнюю одежду, аккуратно убирает ее в сторону, всю, кроме пальто, которое по ночам использует в качестве дополнительного покрывала – постоянно боится, как бы малышка не простудилась.

Другие семьи сели в круг и ужинают. Примерно в десяти метрах от него. Дети в основном отворачиваются от старика, как и женщины. Мужчины время от времени бросают на него взгляд, затем снова опускают глаза и продолжают жадно утолять голод. Раздается чавканье, причмокивание, стук палочек. Рядом с матрасом господин Лин обнаруживает миску риса, суп с лапшой и кусок рыбы. Он благодарит и дважды кланяется. Никто не обращает внимания.

Старик размягчает рис во рту, превращает в кашицу, затем дает малышке. Зачерпывает суп ложкой, долго на него дует, чтоб тот не обжег маленький нежный язычок. Рыбу он тоже размельчает, но девочка наедается быстро и больше не хочет. «Спать ей уже пора», – думает господин Лин, вспоминая, как несколько лет назад наблюдал за тем, как жена точно так же кормила их сына, теперь погибшего. Старик беспрестанно думает о жестах жены, и в памяти черпает знание того, как надо говорить с малышкой и как надо о ней заботиться.

Мужчины снова играют в маджонг. Из маленьких стаканчиков они пьют рисовую водку – залпом каждую стопку. Женщины моют посуду – миски, блюда, кастрюли. Дети кричат друг на дружку, ссорятся. Самые маленькие зевают, потирая глаза.

Господин Лин ложится на матрас, тонкими исхудавшими руками обнимает внучку, закрывает глаза, присоединяется к просмотру сновидений.

На следующий день на улице очень светло. Солнце пытается прокусить небо, прорвавшись в мир белым сиянием. Стало холоднее. Господин Лин во всех своих одежках идет по тротуару, аккуратно держа малышку. В кармане у него – полученная с утра пачка сигарет. Одна из женщин принесла сигареты и еду из конторы по делам беженцев. Оттуда каждый день приносят еду.

– Кажется, это для вас, папаша, – сказала она и, пожав плечами, протянула пачку старику.

Мужчины в полусне после ночи, проведенной за игрой, что-то пробурчали из другого конца комнаты, со своих матрасов, затем умолкли.

Из-за пачки сигарет карман топорщится, и почему-то это вызывает у старика улыбку. Он представляет себе лицо человека-горы, когда предложит тому сигаретку.

Сегодня господин Лин не обходит квартал несколько раз, а сразу направляется к скамейке и садится. Приятно сидеть здесь солнечным днем и просто ждать. Толпа выглядит не так, как обычно. Народу не поубавилось, но движение словно замедлилось. Люди будто разбились на группы и принарядились. Они болтают, смеются, у них довольные лица. Кажется, они наслаждаются днем и моментом. Ребятишки, замечая старика на скамейке, показывают на него пальцем, забавляются. Родители берут их за руку и ведут дальше. Кто-то пытается подползти к Лину на коленках, чтобы разглядеть малютку – но родители пресекают шалости.

«Интересно, я их пугаю?» – думает господин Лин. Он оглядывает себя, но видит лишь огромный бесформенный шерстяной шар, состоящий из намотанных шарфов, шапки, пальто и свитеров. «Наверное, я их пугаю. Должно быть, кажусь им злым призраком, переодетым в старика», – господин Лин усмехается своим мыслям.

Напротив него на другой стороне улице человек сто толпится у входа в парк. Кое-кто, наоборот, выходит. Два течения, пестрые, шумящие, сталкивающиеся, порой становятся водоворотом, который напоминает о сезоне дождей в деревне и о реке Боли недалеко от прежнего дома Лина.

Название реки связано с легендой о женщине, чьи дети утонули во время купания. От горя она и сама бросилась в воду. Иногда по вечерам, если сидеть на берегу в тишине, можно услышать плач безутешной матери – ее призрак выходит из воды поделиться своей печалью.

Но это просто легенда, которую по вечерам нашептывают детишкам, чтобы они были осторожны, играя у воды. На самом деле река очень красивая, прозрачная и богатая рыбой. Искупаться в жару – радость жизни. В реке полно креветок и маленьких крабов – их можно поджарить на углях. Еще к ней на водопой водят буйволов. А женщины стирают в реке белье, моют голову, и волосы плавают на поверхности, напоминая шелковые черные водоросли. В воде отмокает бамбук – прежде чем попасть в кастрюлю или на сковороду. Вода отражает цвет деревьев, чьи корни уходят далеко вглубь, питаются влагой из недр реки. Желтые и зеленые птицы едва скользнут по поверхности и упархивают восвояси. Словно солнечные лучи, неуловимые почти воображаемые блики.

Господин Лин моргает. Однажды он расскажет обо всем этом Сандью – о реке, о деревне, о лесе, о силе своего отца и улыбке матери. Старик снова смотрит на вход в парк. Ему интересно, что там такого удивительного, почему столько семей туда спешат. Но парк – на другой стороне улицы, а по улице под аккомпанемент клаксонов в бело-сером дыму носятся машины.

Время уходит. Господин Лин чувствует движение времени по тому, как холод пробирается сквозь его ботинки, сквозь три пары его носков и достигает, наконец, ступней. Время уходит, а он все еще один на скамейке. Человек-гора куда-то запропастился. Может, он здесь не каждый день. А может, он больше не появится?

Карман с пачкой сигарет, который топорщился радостно, теперь топорщится с печалью. Господину Лину невыносимо грустно – старик вспоминает о руке человека-горы на своем плече, вспоминает о том, что на самом деле, они с внучкой одни-одинешеньки на свете. Их двое, и они одиноки. А родина очень далеко. Ее фактически больше нет. Она разлетелась на щепки воспоминаний и снов, живых лишь в голове усталого старика.

День клонится к вечеру. Где-то вдали солнце падает в небо. Пора возвращаться. Человек-гора так и не появился. Господин Лин уходит; в кармане у него – неоткрытые сигареты, а на языке – непроизнесенное bonjour.

Старик спит плохо. Он словно скован льдом. Ему кажется, будто у него все украли, всю его одежду и даже чемодан с мешочком земли и выцветшей фотографией. Он ворочается с боку на бок, и ближе к рассвету погружается в тяжелый сон, как будто летит в темный бездонный колодец.

Старик просыпается поздно и сразу же чувствует: что-то не так. Он тянет руки в разные стороны – пусто. Вскакивает, оглядывается, мечется.

– Сандью! Сандью! Малышка пропала! На месте ее нет! Сандью!

Женщины, кружком сидевшие вокруг тазика и чистившие овощи, обернулись на крики господина Лина. Их мужья еще храпят.

– Сандью! Сандью! – обезумев, повторяет старик, чувствуя, как сердце в груди стучит быстрее и все кости скрипят.

Внезапно на другом конце спальни Лин замечает троих смеющихся детей. Это самые мелкие, и они развлекаются. Смеются звонко-звонко. Но кто же там с ними? Сандью! Его внучка. Они передают ее из рук в руки, неаккуратно, неосторожно, а малышка ошалело хлопает глазами. Господин Лин одним прыжком оказывается возле ребят и выхватывает у них малютку:

– Прекратите! Прекратите! Вы ее пораните, она еще слишком маленькая, чтобы с вами играть!

Он берет Сандью на руки, качает ее, гладит, успокаивает. Старика трясет. Он очень испугался.

Возвращаясь к своему матрасу, он проходит мимо женщин. Одна из них говорит:

– Это же дети, папаша, они имеют право немного повеселиться, почему бы вам не оставить их в покое?

Господин Лин крепко, очень крепко прижимает к груди ребенка и ничего не отвечает. Женщина смотрит на него с отвращением.

– Старый маразматик! – цедит она сквозь зубы.

Позже, чтобы только к нему не приближаться, другая женщина бросит ему пачку сигарет. И старик быстро сунет ее в карман – рядом с первой.

В этот день господин Лин медлит с выходом из дома. Он долго лежит на матрасе, словно в прострации, пока Сандью спит. Не притрагивается к еде, которую поставила рядом с ним одна из женщин.

Вдруг помещение буквально взрывается воплями разругавшихся мужчин, которые играли в карты. Они вскочили со своих мест и таращатся друг на друга, словно быки на красную тряпку. Один обвиняет другого в жульничестве. Вспыхивает драка. Женщины напуганы. Господин Лин не хочет, чтобы внучка смотрела. Он быстро одевает ее, облачается в сто одежек и выходит из комнаты в тот самый момент, когда один из мужчин, сверкая гневным взглядом, прямо перед носом противника выхватывает нож.

На улице хмарь. Моросит холодный дождик, тот же, что в первый день, когда беженцы сошли с корабля. Низкое небо словно стремится раздавить город. Господин Лин надвигает шапку девочке на лоб. Теперь малышки почти не видно. Сам поднимает воротник.

Толпа на тротуаре вновь снует в бешеном ритме. Люди больше не прогуливаются семьями, не смотрят в небо и не улыбаются. Все куда-то бегут, глядя под ноги. В этом потоке господин Лин напоминает ствол маленького мертвого дерева, которое уносит течением, мотает туда-сюда.

– Господин Tao-laï! Господин Tao-laï!

Словно во сне, старик слышит, как мягкий хрипловатый голос дважды повторяет «bonjour». Быстро осознав, что голос вовсе не во сне, а за его спиной, старик узнает его, останавливается; рискуя быть кем-нибудь затоптанным, оборачивается и в десяти метрах от себя видит поднятую вверх руку, затем вторую; голос произносит «Bonjour!» еще дважды.

Господин Лин улыбается. Сквозь рваную карту дня будто засветило солнце. В два счета запыхавшийся господин Барк оказался рядом. Он тоже улыбается от уха до уха. Старик на секунду прикрывает глаза, припоминает слово, сказанное переводчицей, и громко обращается к господину Барку:

– Bonjour!

Господин Барк так долго бежал, что никак не может отдышаться. Господин Лин чует от него запах табака. Человек-гора подмигивает старику:

– Чертовски рад вас видеть! Идите же скорей сюда, а то еще простуду подхватим под этим дождем!

И Барк тянет за собой Лина в неведомое место. Лин не сопротивляется. Он счастлив. С человеком-горой он пойдет куда угодно. Ощущая в кармане две пачки сигарет, старик улыбается еще шире. Ему уже даже не холодно. Он забыл об общей спальне, о глупых женщинах, о драке. Он просто идет, прижав к себе внучку, шагает подле заядлого курильщика, выше его на две головы и наверняка весом около тонны.

Господин Барк толкает дверь кафе и пропускает господина Лина. Выбирает столик в углу и жестом предлагает старику сесть на диванчик, сам пододвигает стул.

– Ну и погодка! Скорее бы уже наступили теплые деньки! – говорит господин Барк, потирая руки, закуривая новую сигарету и делая первую затяжку с наслаждением, как всегда, чуть прикрыв глаза.

Барк улыбается, глядя на малышку.

– Сандьё! – смеется он.

Господин Лин кивает, любуется внучкой, которую положил рядом с собой на диванчик и которая тут же уснула.

– Сандью, – повторяет старик с гордостью, потому что девочка очень красивая, похожа на сына, на жену сына и на любимую жену господина Лина – такая цепочка вырисовывается у него в голове.

– Я сделаю заказ, – говорит господин Барк. – А то нас никогда не обслужат! Доверьтесь мне, господин Tao-laï, хорошо? Я знаю, что нам нужно, чтобы согреться.

Господин Лин не знает, почему человек-гора постоянно твердит нечто вроде «bonjour», но делает он это с таким обаянием и мягкостью, что можно только восхищаться. Понимая, что ему задают вопрос, старик слегка кивает.

– Отлично!

Господин Барк направляется к стойке. Делает бармену заказ.

Тем временем старик потихоньку вынимает две пачки сигарет и кладет их рядом с металлической потертой и поцарапанной, словно побитой, сигаретницей Барка. Тот стоит у бара. Ждет. Господин Лин впервые видит его со спины: немного сутуловат, словно всю жизнь таскал тяжести. «Может, он грузчик?» – думает господин Лин. Быть может, его работа – носить кирпичи, штукатурку или землю.

Голос господина Барка прерывает мыслительный процесс:

– Осторожно! Горячо!

Он несет две чашки с дымящимся напитком, от которого по залу кафе распространяется удивительный густой лимонный аромат. Опустив чашки на стол, Барк садится. Занятый тем, чтобы все не опрокинуть и не обжечься, двух пачек сигарет он в упор не замечает. Заметив, сперва решает: это чья-то ошибка. Оглядывается, затем вдруг понимает, в чем дело. Смотрит на старика. Тот хитро улыбается.

Господину Барку давным-давно не делали подарков. Жена часто дарила ему разные вещицы – ручки, галстук, платок, кошелек. Он тоже ее радовал – духами, розами, элегантным шейным платком. Без всякого повода. Так они и жили играючи.

Барк берет сигареты. Держит их в руках, испытывая невероятную уже давно забытую радость. Сигареты совсем простые, марку эту он не любит, да и ментоловый вкус не переносит. Но какая разница? Он смотрит на старика и хочет сжать его в своих объятиях. А слов подыскать не может – ком в горле. Наконец звучит простая благодарность:

– Спасибо… спасибо, господин Tao-laï, не стоило. Знаете, мне очень приятно, мне ужасно приятно!

Господин Лин счастлив, потому что порадовал человека-гору. И поскольку в этой стране все слова звучат как «bonjour», он снова обращается к Барку, как научила молодая переводчица.

– Вы правы! – отвечает Барк. – Сегодня отличный день!

Большими пальцами он разрывает целлофан, рвет серебристую бумагу, слегка постукивает пальцами по дну пачки, чтобы сигареты выскочили, предлагает господину Лину, тот, улыбаясь, отказывается, Барк тоже улыбается, мол, все еще не курите, раздается щелчок старой зажигалки, первая затяжка – и глаза закрываются.

И поскольку сигареты подарил старик, они внезапно кажутся Барку лучшими, чем в его воспоминаниях, просто замечательными. Да, эти сигареты – восторг. И запах мяты очень к месту. Теперь господин Барк спокоен. У него ощущение, будто легкие раскрываются, и воздух проникает легче. Ему хорошо в этом кафе. Он чувствует благодать.

Господину Лину тоже хорошо. Вокруг почти никого. Ребенок спит, как в колыбельке. Все хорошо.

– Пейте же скорее, пейте! Иначе остынет, а тогда никакого смысла!

Господин Барк показывает пример. Берет чашку в руки, несколько раз дует на напиток и, причмокивая, делает большой глоток. Старик пытается повторить фокус: берет чашку, дует, проглатывает, причмокивает, но внезапно закашливается.

– Да, это штука непростая. Но вы увидите, как согреетесь! Секрет в том, чтобы подавать напиток почти кипящим. Вода, сахар, лимон и рюмка какого-нибудь спиртного – любого, какое под руку попадется. Не очень сложно, да?

Никогда еще господин Лин не пил ничего подобного. Вкус лимона ему знаком, а вот всего остального… Он пьет маленькими глотками, и постепенно все вокруг становится теплым, а он сам словно покачивается на волнах, чувствуя приятное жжение в животе.

У человека-горы порозовело лицо. Щеки у него красные, как два фонаря. Кажется, сигареты старика пришлись ко двору – Барк прикуривает от почти докуренной одной, хватается за другую, и так до бесконечности.

Лин расстегивает пальто, плащ и вдруг начинает без причины смеяться. Голова немного кружится, а лицо горит.

– Ну что, так лучше? – спрашивает господин Барк. – Иногда мы с женой сюда приходили. Зимой. Здесь спокойно. Тихо…

Внезапно он мрачнеет. Перестает смеяться – резко, словно в огонь бросили горсть земли. Он вертит на блюдечке пустую чашку с мокрым кусочком лимона на дне. Его глаза блестят. Он хмурится и молчит. Даже забывает вновь закурить. Бармен выводит Барка из оцепенения. Парень заканчивает рабочий день и хотел бы рассчитаться. Человек-гора роется в карманах, достает мелочь, дает бармену.

Господин Лин смотрит с улыбкой.

– Иногда жизнь просто отвратительна, да? – говорит Барк.

Старик не отвечает, по-прежнему улыбается, и вдруг ему на ум приходит песня, от которой не отделаться, он чувствует себя словно под гипнозом:

Солнце обязательно взойдет…

Он напевает на языке своей страны, получается глухая синкопированная хрупкая музыкальная тема:

И распустятся чудесные цветы, Их лучи согреют, дождь польет…

Господин Барк слушает. Музыка окутывает его.

Скоро чьей-то мамой станешь ты.

Господин Лин умолкает. Что с ним такое? Зачем он спел человеку-горе? Зачем промурлыкал непонятные слова? Внезапно ему становится стыдно, но он смотрит на господина Барка и снова чувствует себя счастливым.

– Красиво, господин Tao-laï, очень красиво, даже если слова и непонятны. Спасибо.

Старик осторожно и нежно берет на руки малышку, которая слегка приоткрывает глаза. Встает и кланяется господину Барку.

– Хорошо провели время, – говорит тот. – Мне с вами было хорошо.

– Bonjour, – говорит господин Лин.

– Ну, до свидания, господин Tao-laï, надеюсь, до завтра!

Старик прощается дважды. Человек-гора кладет руку ему на плечо. Лин уходит и уже у дверей кафе слышит:

– И спасибо за сигареты! – Барк потрясает в воздухе двумя пачками.

Старик улыбается и, склонив голову, уходит. Когда покидаешь теплое кафе, морозный воздух кажется пощечиной. Старые ноги не хотят снова куда-то идти. Лин чувствует себя одновременно тяжело и легко. Немного болит голова. Во рту остался странный привкус, но старик рад, что повидал человека-гору и провел с ним время, пока малышка отдыхала.

Домой Лин возвращается затемно. Мужчины мирно играют в карты. Бросают на него взгляд – мертвый взгляд, невидящий, как если бы старика не существовало. Женщины даже не оборачиваются. Дети тоже.

Господин Лин раздевает малышку, купает ее и облачает в хлопковую рубашку. Кормит рисом, молоком и толченым бананом. Сам старик не голоден. Он раздевается и ложится рядом со спящим ребенком. Вспоминает о человеке-горе, о его удивленной улыбке при виде двух пачек сигарет. Глаза слипаются. Вкус обжигающего лимонного напитка все еще на губах.

Сон вступает в свои владения.

Господин Лин встречается с господином Барком каждый день. В хорошую погоду они сидят на скамейке. Когда идет дождь, друзья отправляются в кафе, и господин Барк заказывает странный напиток, который они пьют, зажав чашку между ладонями.

Отныне, едва проснувшись, старик ждет момента, когда увидит «друга». Именно так Лин мысленно называет Барка, ведь так на самом деле и есть. Человек-гора стал настоящим другом, хоть и говорит на непонятном языке, хоть ни слова и не выловить из потока клокочущих «бонжуров». Это неважно. Все неважно. Человек-гора ведь до сих пор не знает, что «Tao-laï» – приветствие, а не имя.

Благодаря господину Барку новая страна обрела для старика свое лицо, свой вес, свою энергию, свою печаль, свою улыбку и свой запах – сигаретного дыма. Человек-гора не подозревает о том, сколько всего поведал господину Лину.

Сандью тоже привыкла к встречам, к теплому дыханию господина Барка, к его сильным потрескавшимся рукам и широким пальцам в мозолях. Иногда, если господин Лин устает, малышку несет Барк. Девочка не возражает. На руках у человека-горы она выглядит как Дюймовочка, это забавно. На руках у великана с ребенком не может произойти ничего плохого. Господин Лин спокоен. Похититель детей никогда не осмелится даже подступиться к такому силачу.

Господин Барк по-прежнему много курит, может, даже больше, хоть это и невероятно. Но теперь только ментоловые сигареты, отныне его любимые. Когда господин Лин вынимает из кармана пачку, предназначенную в подарок, у Барка от волнения немного сводит живот и в горле как будто холодит. Барк улыбается старику, благодарит за сигареты, открывает их, стучит по донышку, вынимает штучку.

Иногда друзья вместе бродят по улицам. Не по одной и той же улице, как раньше Лин, а по разным. Господин Барк показывает старику город, новые кварталы, площади, улицы и переулки, пустынные места и места, где полно народу, где люди, как пчелки, снующие из одного улья в другой, с жужжанием проносятся из одного магазина в другой.

Обыватели с любопытством рассматривают удивительную парочку – маленького сухонького старика в ста одежках, кажущегося беззащитным и уязвимым, и человека-гору, мощного как танк и вдобавок с сигаретой, и, конечно, люди разглядывают Сандью, сокровище господина Лина.

Когда смотрят слишком пристально или вдруг враждебно, господин Барк, в свою очередь, начинает внимательно взирать на смотрящего, хмурить брови, гримасничать. Можно подумать, господин Барк – злобный издеватель.

Старика все это забавляет. Каждый праздный ротозей тут же прячет глаза, идет своей дорогой. Барк и Лин смеются от души.

Как-то раз в кафе, пока друзья наслаждаются напитком, от которого у старика всегда немного кружится голова, а внутри становится тепло и томно, словно начинается лихорадка, но не настоящая, а совершенно безболезненная, господин Лин вынимает из кармана фотографию, единственную, которая у него есть. Он достал ее из чемодана, чтобы показать другу. Барк понимает – дело серьезное. Он бережно подцепляет фотографию огромными пальцами. Смотрит.

Сначала ничего не видит – картинка размытая и выцветшая, солнце и время над ней поработали. Затем различает молодого человека рядом с постройкой, легкой, почти воздушной, на деревянных столбах, а рядом с человеком – девушку, моложе его, очень красивую, с густыми волосами, заплетенными в косу. Мужчина и женщина смотрят в объектив. Не улыбаются, они очень сосредоточенны, словно боятся или взволнованы торжественным моментом.

Вглядываясь в лицо человека, Барк понимает, что перед ним Tao-laï. То же лицо, те же глаза, та же форма губ, тот же лоб, но тридцать лет назад, а может, и сорок. А женщина, несомненно, умершая жена господина Tao-laï, ведь Барк никогда не видел своего друга с ней вместе. Человек-гора разглядывает черты юной девушки, прекрасной и загадочной именно в силу своего природного очарования, волнующей естественности, безыскусности, простоты.

Господин Барк аккуратно кладет фотографию перед собой, роется во внутреннем кармане куртки, извлекает кошелек, где тоже хранится фотография жены. Он улыбается, чуть склонив голову влево.

На фотографии – лицо, только лицо, полное, круглое, бледное, с красными губами. Глаза немного щурятся из-за улыбки и от солнца. Фон зеленый. Может быть, листва. Господин Лин пытается понять, листва какого дерева, но не понимает. В его стране таких деревьев нет. Женщина кажется счастливой. Толстой и счастливой. Толстая жена человека-горы. Господин Лин никогда ее не видел. Наверное, она работает все время. Или… нет, наверное, она умерла. Теперь она в стране мертвых вместе с его супругой, и, кто знает, быть может, они встретились, как на земле встретились Барк и Лин. От этой мысли Лину хорошо, спокойно. Старик надеется, что его жена и правда встретилась на небе с женой Барка.

Малышка спит на диванчике. Господин Барк закуривает новую сигарету. Его глаза блестят. Господин Лин напевает свою песню. Так друзья проводят вместе довольно долгое время, и перед ними у пустых чашек лежат фотографии покойных жен.

На выходе из кафе господин Барк берет старика за плечо и провожает до дома – теперь он всегда так делает. У двери Лина друзья долго прощаются: старик то и дело повторяет «bonjour».

В общей комнате все как обычно. Другие семьи все еще здесь. Мужчины проводят дни и половину ночей за игрой в маджонг, разглагольствованиями, криками. Они шутят, оскорбляют друг друга, ссорятся, мирятся, иногда напиваются допьяна.

Старшие дети теперь ходят в школу. Возвращаются все более и более учеными – уже лопочут иностранные слова, слова страны, куда их забросила судьба. Учат этим словам младших. Женщины готовят, стирают. Господину Лину по-прежнему оставляют еду возле матраса. Он благодарит, кланяется. Никто не обращает на него внимания, никто с ним не говорит. Но ему плевать. Он не одинок. У него есть Сандью. И друг – человек-гора.

Однажды господин Барк отводит старика к морю. Лин впервые за долгое время видит море. Человек-гора показывает другу не набережную, где тот высадился с корабля, не порт с подъемными кранами и судами в процессе разгрузки, пыхтящими грузовиками и открытыми, зияющими, как дыры, складами, а пустынный берег с рыбаками и чистым небом, тихой гладью воды приглушенно-синего оттенка.

Друзья делают несколько шагов и садятся на скамейку. Лицом к морю. Зима на исходе. Солнце пригревает. В небе щебечут и кружат стаи птиц, порой они ныряют в воду, а затем взмывают ввысь, летят брызги, и, если улов удачный, воздух серебрится от рыбьей чешуи. Рыбаки на лодках спокойно чинят сети. Некоторые насвистывают. Другие громко переговариваются, смеются. Приятное место. Господин Лин дышит полной грудью и прикрывает глаза. Да, он не ошибся.

Здесь настоящие ароматы – соли, ветра, сушеной рыбы, смолы, водорослей, воды. Невероятно! Впервые эта страна чем-то пахнет, впервые у нее есть запах. Старик чувствует себя почти опьяненным. Всем сердцем он благодарен другу за то, что тот привел его на берег.

Господин Лин поправляет на девочке одежки, чтобы ей легче дышалось, и сажает между собой и человеком-горой. Ребенок открывает глаза. Смотрит на море. На необъятное блюдо воды. Старик тоже смотрит на море. Вспоминает корабль и все, что произошло – перед ним мелькают чудесные, страшные, омерзительные картинки из прошлого. Словно удары кулаком – в грудь, в живот, во все члены. Да, далеко за морем, много-много дней назад, все это было. Было.

Господин Лин поднимает руку и пальцем показывает на море, на небо, на бело-голубой горизонт, затем вслух произносит название своей страны.

В этот момент господин Барк чувствует, как мурашки пробегают у него по спине, как от напряжения и возбуждения у него вздуваются вены, он тоже вспоминает чудовищные, жуткие, страшные вещи. Громким голосом он произносит вслух название страны господина Лина, страны за чертой горизонта. Затем повторяет название – все глуше и глуше, у него опускаются руки, опускаются плечи, он роняет окурок, но не спешит его раздавить и не закуривает новую сигарету.

Господин Барк, человек-гора, повторяет название страны старика как молитву, и глаза его наполняются слезами, которые он не пытается скрыть; слезы текут по щекам, по подбородку, по шее, за воротником рубашки их уже не видно.

Господин Лин кладет руку другу на плечо и тихонько похлопывает по нему. Тогда господин Барк отводит взгляд от моря. Сквозь потоки воды, выливающиеся из его глаз, он смотрит на старика.

– Я знаю вашу страну, господин Tao-laï, я ее знаю… – Густой голос господина Барка вдруг становится тоненьким, хрупким, разбивающимся.

– Да, я знаю ее, – продолжает он, снова глядя на море, вдаль. – Я туда ездил. Давным-давно. Я не решался вам сказать. Знаете, у меня не спрашивали моего мнения. Меня принудили. Я был молод. Ничего не понимал. Шла война. Не та, что сейчас. Другая. Одна из многих. На долю вашей страны многое выпало…

Господин Барк на секунду умолкает. Слезы льют ручьем.

– Мне было двадцать лет. Что мы знаем в двадцать лет? Я ничего не знал. В голове было пусто. Дырка от бублика. Я был большим ребенком. Вот и все. А мне в руки вложили ружье. Фактически дали ружье ребенку. Я видел вашу страну, господин Tao-laï, о да, я многое там повидал и помню так отчетливо, словно вернулся вчера, во мне все осталось – запахи, цвета, дожди, леса, детский смех и крики.

Господин Барк поднимает помутневшие глаза к небу. Делает глубокий вдох.

– Когда я приехал и все увидел, то подумал: вот на что похож рай, если он существует. Нам приказали разрушить рай, посеять в нем смерть. Ружья, бомбы, гранаты…

Господин Лин внимательно слушает человека-гору, который тихо рассказывает свою историю, в то время как слезы текут у него по щекам. Старик цепляется за звук, за интонацию, силится уловить начало или конец какого-то сюжета. Вспоминает фотографию смеющейся женщины, которую Барк показывал несколько дней назад. Думает о странной карусели в парке; друзья ходили на нее смотреть – она крутится и крутится без конца. Деревянные лошадки – как леденцы на палочке. Кружатся. Двигаются вверх, вниз. Дети смеются, машут родителям руками. Играет громкая ярмарочная музыка. Человек-гора тыкал пальцем в каждую лошадку и много говорил. Судя по всему, он отлично знал, как работает карусель, и любил ее. Господин Лин не понимал почему, но внимательно слушал и кивал. Сандью казалась счастливой. Ей тоже нравилось зрелище. В конце прогулки человек-гора пожал руку мужчине, который занимался каруселью. Они обменялись парой слов, и господин Лин вместе с Барком покинул парк. После этого человек-гора долго молчал.

Господин Лин внимательно смотрит на своего плачущего друга, который продолжает что-то говорить. Теперь старик почти уверен, что женщина с фотографии и карусель с лошадками как-то связаны, но ни того, ни другого в жизни Барка больше нет, и он страдает, именно из-за этого он плачет, сидя солнечным днем на скамейке у моря.

– Все эти деревни, в которых мы побывали, джунгли, которые мы прошли, нищие люди, в которых нас заставляли стрелять, хлипкие соломенные домики, как тот, на вашей фотографии… Огонь в домах, пожары, вопли, голенькие детишки, бегущие по дорогам в темноте, в ночи, во время пальбы…

Господин Барк перестал говорить, но все еще плачет. Его тошнит. Тошнота идет из глубины, его колотит, трясет, он складывается пополам. Стыд буквально рвет Барка на части.

– Простите меня, господин Tao-laï, простите… за все, что я сделал вашей стране и вашему народу. Я был мальчишкой, дураком, которого заставили стрелять, разрушать, убивать… Я настоящая сволочь, сволочь…

Господин Лин смотрит на друга. Человек-гора сотрясается в долгих рыданиях, будто спровоцированных его же последними словами. Барк весь дрожит, напоминая корабль во время шторма. Старик пытается обнять друга за плечо, но тщетно – рука слишком короткая. Тогда он просто улыбается, выражая своей улыбкой все то, на что не способны слова. Затем снова поворачивается к морю, глядит вдаль и произносит название своей страны уже не с печалью, а с радостью и с надеждой. Обняв господина Барка обеими руками, Лин чувствует себя счастливым и защищенным; Сандью по-прежнему лежит между ними.

Спустя три дня господин Барк приглашает господина Лина в ресторан. Это грандиозное место с кучей столиков и официантов. Господин Барк удобно усаживает друга, который восторженно смотрит вокруг. Никогда еще старик не бывал в таком потрясающем месте. Человек-гора просит дополнительный стул, на котором устраивают Сандью. Затем обращается к человеку в забавном черно-белом костюме, диктует ему что-то, тот записывает, кивает и удаляется.

– Мы повеселимся, господин Tao-laï, вот увидите!

Господин Барк повязывает себе вокруг шеи большую белую салфетку, лежавшую рядом с тарелкой.

Господин Лин все повторяет за человеком-горой – повязывает салфетку себе, потом внучке, которая терпеливо ждет своей очереди, молча сидя на стуле.

– Мы с женой иногда приходили сюда, – говорит Барк. – Когда хотели себя побаловать.

Его голос опять становится глухим. Пауза. Он заговаривает, но произносит фразы медленно. Иногда надолго умолкает, будто ищет слова глубоко в себе и с трудом находит.

«Нелегок его путь», – думает господин Лин. Хрипловатый глубокий голос человека-горы кажется старику родным, хотя он даже не понимает монологов Барка. Голос напоминает о морской волне, бьющейся о скалы, о валунах, катящихся с горы, о ветре, приходящем в долину издалека – смеющемся, стонущем, свистящем. Это музыка жизни, в которой фальшивых нот и недостроенных аккордов столько же, сколько гениальных ходов и бессмертных гармоний.

Господин Барк молчит. Запрокидывает голову. Тыльной стороной ладони вытирает пот. Через стеклянную стену ресторана смотрит на облака.

– Какое огромное небо… – шепчет он.

Затем обращается к другу:

– Я несказанно рад быть здесь с вами, господин Tao-laï.

Появляется официант с подносами. Господин Барк заказал все лучшее. Ничто не искупит вины. Человек-гора вспоминает о дне в порту, обо всем, что тогда сказал и почувствовал, вырвал из сердца, о своем молчании, о страдании, о стыде, о жестах старика. Кровь невинных людей не смыть.

Господин Барк и господин Лин едят и пьют. Господин Лин пробует блюда, о существовании которых не подозревал. Все вкусно и ново. Маленькими глотками он пьет вино, которое подливает человек-гора. Голова горит. Столики постоянно двигаются. Старик смеется. Иногда пытается угостить каким-нибудь диковинным кушаньем малютку, но та не хочет. Она молчит, не плачет, просто не ест. Господин Барк наблюдает за дедом и внучкой с улыбкой. Некоторые посетители оборачиваются и с любопытством разглядывают друзей. Но Барку плевать.

После десерта, когда на столе уже прибрано, Барк наклоняется к сумке, стоящей рядом, вынимает подарочный пакет и протягивает господину Лину.

– Сюрприз! – восклицает он. И поскольку старик не решается взять пакет, продолжает: – Ну же, господин Tao-laï, это подарок для вас! Прошу, возьмите!

Господин Лин берет пакет. Руки у него дрожат. К подаркам он не привык.

– Откройте же! – подбадривает господин Барк, призывая к действию одновременно жестом и словом.

Старик аккуратно снимает оберточную бумагу. Это занимает время, потому что Лин старается не разорвать упаковку, а старые неловкие пальцы не приучены к таким кропотливым занятиям. Наконец у него в руках оказывается чудесная коробочка.

– Открывайте же! Открывайте! – смеется человек-гора.

Господин Лин снимает крышку. Внутри… У старика бьется сердце. Он взволнован. Отодвигает оберточную ткань… Ахает. В коробке платье принцессы, изящное, пышное, праздничное, бережно сложенное. Восхитительное платье. Платье для Сандью!

– Ей пойдет! – говорит господин Барк, глядя на малышку.

Господин Лин едва дотрагивается до платья. Вдруг помнет? В жизни он не видел наряда красивее. И этот наряд – подарок человека-горы. Господин Лин нервно шевелит губами. Укладывает платье обратно в коробку и закрывает крышку. Берет господина Барка за руки, сжимает их. Очень крепко. Долго не отпускает. Сажает Сандью к себе на колени. Его глаза блестят, он смотрит на друга, на внучку, дрожащим ломким голосом напевает:

Умолкнув, господин Лин склоняется перед Барком, словно приветствуя его.

– Спасибо, господин Tao-laï… – говорит тот.

В конце дня господин Барк провожает Лина до дома. Погода стоит отличная. Не холодно. Зима на исходе. Подойдя к двери, друзья прощаются как всегда: господин Барк говорит «до свидания, господин Добрый день», а господин Лин говорит «bonjour» господину Барку.

Старик счастлив, он удаляется в общую спальню, прижимая малышку к груди.

На следующий день женщина с берега и молодая переводчица появляются как раз в тот момент, когда Лин собрался на прогулку. Они пришли за ним. Он должен следовать за ними. Надо показаться врачу. Его заранее предупреждали. Так положено. Затем по плану встреча в конторе по делам беженцев – надо заполнить кое-какие документы.

Господин Лин в неловкой ситуации, но сказать об этом не осмеливается. Что подумает Барк? Впрочем, женщины уже уводят старика.

– Могу я взять внучку с собой? – спрашивает он у молодой переводчицы. Та переводит для женщины с берега.

Женщина смотрит на малышку, размышляет, отвечает:

– Нет проблем, папаша!

Господин Лин объясняет, что в таком случае ему потребуется несколько минут – девочка еще не одета. А врач – очень важная фигура. На него хочется произвести хорошее впечатление. Вынимает из коробки платье, подаренное Барком, одевает Сандью. Она прекрасна. Настоящая маленькая принцесса. Женщины, глядя на нее, улыбаются. Детишки из других семей подбегают поближе, чтобы рассмотреть платье, матери резко окликают их.

Машина, на которой везут господина Лина, едет по неведомым улицам. Старик сел в автомобиль впервые. Ему страшно. Он забился в угол и крепко прижал к себе внучку. Девочка совершенно спокойна. Ее платье сияет под солнечными лучами. Почему машина мчится так быстро? Для чего сумасшедшая скорость? Господин Лин вспоминает, как легко и ритмично покачивались повозки, запряженные буйволами, как в них чудесно мечталось или спалось, как они убаюкивали, как замечательно медленно они катились вперед, позволяя полюбоваться изменчивым пейзажем, по-настоящему вглядеться в мир, насладиться видом полей, лесов, рек, поговорить со встречными незнакомцами, прислушаться к их голосам, обменяться новостями. Автомобиль – словно сброшенный с моста сундук. В нем задыхаешься. В нем слышишь разве что дикий глухой рев. За окном стремительно мелькают картинки, создается впечатление, будто ураган все сметает на своем пути. Ни за что невозможно зацепиться взглядом. Кажется, вот-вот разобьешься.

Врач – высокий молодой человек. Женщина с берега вошла в кабинет вместе с господином Лином. Девушка – тоже. Поговорив с доктором, женщина с берега удаляется. Девушка остается, чтобы переводить. Врач смотрит на внучку господина Лина и задает переводчице вопросы. Та отвечает. Доктор кивает, задает другие вопросы, девушка переводит:

– Папаша, сколько вам лет?

– Я стар, – отвечает господин Лин, – очень стар. Я родился в тот самый год, когда смерч опустошил деревню.

– Вы не знаете, сколько вам лет? – удивленно спрашивает переводчица.

– Я знаю, что очень стар, вот и все. Точная цифра совершенно ни к чему.

Девушка передает слова старика врачу, тот делает записи. Вопросы продолжаются. Девушка переводит. Господина Лина когда-нибудь оперировали? У него был лечащий врач? Он принимал лекарства? У него нет гипертонии? Диабета? Проблем со слухом или со зрением?

Старик понимает примерно половину слов, произносимых девушкой. Смотрит на нее с удивлением.

– Ты совсем не знаешь страны, – говорит он. – Я видел врача один раз в жизни, лет сто назад, когда понадобился армии. В деревне все сами себя лечили. Если болезнь была неопасная, люди поправлялись. Если коварная, как черт, люди умирали. Вот и все.

Девушка переводит. Врач о чем-то толкует. Девушка объясняет господину Лину, что доктор должен его осмотреть. Надо раздеться. Она подождет за ширмой.

Старик вручает переводчице Сандью. Девушка аккуратно принимает малышку в свои объятия и восхищается ее нарядом. Господин Лин тронут. Он думает о своем друге, человеке-горе.

Врач осматривает тощее тело старика, пальпирует живот. Скользит рукой по коричневой шелковистой коже. Просит Лина открыть рот, проверяет глаза, нос, прикладывает к груди и спине пациента странные инструменты, оборачивает какую-то штуковину вокруг руки, стучит молоточком по коленям. Затем делает знак – мол, можно одеваться.

Когда переводчица с малышкой выглядывают из-за ширмы, доктор уже что-то строчит за столом. Это длится довольно долго. Затем девушка говорит:

– Все, папаша, можно идти!

Переводчица направляется к двери, но господин Лин останавливает ее:

– Как же так, ведь доктор даже не взглянул на малышку!

Девушка не отвечает. Думает. Обращается к врачу. Тот кивает.

– Вы молодец, что спохватились, папаша, – говорит переводчица. – Сейчас доктор осмотрит и вашу внучку.

Старик раздевает Сандью и передает в руки врача. Тот кладет девочку на смотровой стол. Малышка молчит. Господин Лин разговаривает с ней, чтобы успокоить. Доктор прикасается к Сандью осторожно, ласково. Он проверяет зрение, слух, сердце, кладет руки ребенку на живот. Затем поворачивается к старику, улыбается, что-то объясняет переводчице.

– Доктор говорит, она в полном порядке, папаша. Можете не беспокоиться. Еще он говорит: очень красивая девочка!

Господин Лин улыбается счастливой гордой улыбкой. Он одевает ребенка. Вновь ощущает под пальцами мягкую, словно кожа младенца, ткань платья.

Когда женщины провожают Лина домой, уже поздно и темно. Идти на прогулку нет смысла. Барк, наверное, давно покинул скамейку. Наверное, не понимает, что стряслось. Наверное, волнуется.

Прежде чем оставить старика, переводчица говорит:

– Завтра мы вас переселяем, папаша. Так что здесь вы ночуете в последний раз. На новом месте вам будет в сто раз спокойнее, удобнее и лучше.

Господин Лин в панике.

– Но как же так! Мне и здесь хорошо! Я не хочу уезжать…

Девушка переводит для женщины с берега. Несколько секунд они совещаются.

– Мне жаль, но мы не можем поступить иначе, – говорит переводчица. – Мы всех расселяем, это помещение скоро закроют. К тому же новое жилье совсем недалеко. Это ведь не другой город.

Последние две фразы немного успокаивают старика. Он не уедет из города. Значит, сможет видеться с другом. Он объясняет девушке, в чем дело. Словно просит не разлучать его с Барком.

– Конечно же, вы сможете видеться! Будьте завтра наготове! Мы за вами придем.

В голове у господина Лина все путается. События происходят слишком быстро: сначала – врач, теперь – переезд.

– Вы ведь не отберете у меня внучку? – вдруг вскрикивает старик, прижимая девочку к груди. Он за нее и в огонь, и в воду, будет биться, кусаться, царапаться – из последних сил.

– Папаша, что за нелепая идея! Вы всегда будете заботиться о внучке, не сомневайтесь в этом!

Господин Лин успокаивается. Садится на краешек матраса. Молчит. Женщины стоят над ним в течение нескольких секунд. Затем переводчица напоминает:

– Не забудьте про завтрашнее утро!

И дамы уходят.

Спит старик плохо. Малютка рядом с ним тихонько посапывает, но его это не успокаивает. Он вспоминает последнюю ночь на родине, ночь, проведенную во тьме и в страхе.

Покинув деревню, от которой остался лишь прах, он много дней скитался, шел к морю с внучкой на руках. На берегу он встретил других крестьян, тех, что выжили, – у многих не было ничего, даже одежды. Господин Лин тогда почувствовал себя самым удачливым человеком. Он бежал не с пустыми руками, у него была Сандью, его кровь и плоть. И худенький чемоданчик со старой фотографией да матерчатым мешочком с землей, черной илистой землей, которую Лин всю жизнь пахал, а до него – его отец и дед. Эта земля кормила его семью и принимала в себя мертвых.

Всех беженцев согнали в бараки, сколоченные из досок. Сотни людей. Они жались друг к дружке, молчали, прерывисто дышали, боялись шелохнуться, сказать слово. Некоторые шептали, что скоро за ними придут: перережут им горло, бросят здесь умирать, а последние деньги, отданные паромщикам, пропадут.

Господин Лин всю ночь прижимал внучку к груди. Вокруг царили страх и трепет, ужас, ночной кошмар. Затем наступило утро, и все озарило белым сиянием. А к вечеру вдали появился корабль – дни и ночи он плыл по волнам, под палящим солнцем, которое жгло палубу, обдавало огнем тело корабля, и только на исходе дня, поздно-поздно, падало в море, подобно мертвой звезде.

Господин Лин слышит, как мужчины играют в карты в глубине спальни, шепотом рассказывая разные истории – о сокровищах и несметных богатствах, о больших глиняных кувшинах, доверху наполненных золотыми монетами и зарытых в родной земле где-то далеко-далеко. Мужчины мечтают вслух, обрушивая одну карту на другую. Старик размышляет над услышанным. Думает о том, что значит настоящий клад и что значит родная страна. Крепче прижимает к себе малютку. Засыпает.

На следующее утро господин Лин собирает чемодан и аккуратно складывает подаренные ему вещи. Ждет. Он готов. Девочка тоже готова и одета – по-простому, в хлопковую рубашку, свитер, колготки и штанишки, пожертвованные конторой по делам беженцев. Платье принцессы покоится в чемодане рядом с фотографией и мешочком с землей.

К десяти часам приходят женщина с берега и переводчица. Приветствуют старика.

– Мы за вами, папаша! – говорит переводчица.

Старик встает. Голова у него тяжелая. В общей спальне с другими семьями было не очень-то уютно, но что поделать – Лин привык и, в конце концов, почувствовал себя здесь хорошо. Он словно выстроил вокруг себя невидимый мир из воспоминаний о былой жизни.

Господин Лин прощается с тремя женщинами, которые наблюдают за его уходом, и с мужчинами, склонившимися над игрой в карты. Женщины глупо смеются: «Да-да, до свидания, папаша, удачи! Хорошенько заботьтесь о малышке! Дети – хрупкие создания!» Мужчины машут руками, не глядя на старика. Вот и все.

В машине господину Лину не по себе. Он не узнает мелькающие в окне улицы. Идет проливной дождь. Картинка размыта, краски смазаны, формы вытянуты, все тонет, все выглядит неестественно.

Поездка долгая. Старик не думал, что город столь велик. Он бесконечен. Женщины время от времени обмениваются репликами, затем смолкают. Переводчица улыбается Лину, словно желая его ободрить. Шофер молчит. Лавирует в автомобильном потоке.

Наконец, добрались. Машина остановилась перед диковинными железными воротами. Водитель сигналит. Из маленькой дверцы в стене рядом с воротами появляется человек, которому водитель, опустив стекло, что-то говорит. Человек кивает, исчезает за дверцей, и спустя несколько секунд, как по мановению волшебной палочки, ворота открываются. Машина выезжает на длинную дорожку, петляющую в огромном парке, и по гравию медленно взбирается на холм – к замку. Дождь кончился. Выйдя из машины, господин Лин поднимает глаза на величественные башни замка, словно парящие в небе. Строение великолепно.

– Здесь ваш новый дом, папаша, – говорит девушка, пока старик всматривается в облака.

– Здесь? – недоверчиво переспрашивает Лин.

– Да, здесь вам будет хорошо. Смотрите, какой парк. Можно много гулять! А с другой стороны внизу видно море. Вам понравится. Тут чудесно!

– Море… – неосознанно повторяет господин Лин.

Женщина с берега берет старика под руку и ведет в дом. Холл размером с целый город. Там гостей встречает человек, которому женщина с берега что-то объясняет, указывая на господина Лина. В углу в горшке стоит пальма. В другом углу в креслах сидят три старика в синих домашних халатах из плотной ткани. Они смотрят на господина Лина мертвыми глазами, будто все в них умерло.

Старик прижимает внучку к груди. Вспоминает о своем друге, человеке-горе, ему безумно хочется, чтобы тот вдруг появился из ниоткуда. Лин был бы счастлив! Но Барк не появляется, вместо него к гостям выходит женщина в белой форме. Встречающий мужчина что-то ей говорит, она кивает, затем обращается к женщине с берега и к переводчице:

– Пойдемте, папаша, вам покажут вашу комнату.

Женщина в белом хочет взять у старика чемодан, но Лин мотает головой и крепче сжимает ручку своего бесценного груза. Женщина не настаивает. Все следуют за ней, минуют множество коридоров и лестниц. По дороге встречают стариков, мужчин и женщин, одетых совершенно одинаково – в синие халаты, – медленно и безмолвно шаркающих по неведомому замку. Старики смотрят на Лина потухшими глазами. У многих из них палочки, костыли и странные штуковины на колесиках, которые они толкают перед собой и на которые опираются.

– Вот, папаша, это теперь ваша комната!

Господин Лин оказывается в комнате с бежевыми стенами. Комната довольно большая, светлая, чистая, с кроватью, стулом, маленьким столиком и ванной. Женщина в белом раздвигает шторы пошире. За окном растет дерево, его вершину качает ветер.

– Красивый вид, правда, папаша?

Господин Лин подходит к закрытому окну. Деревья, парк с лужайками цвета листьев банановых пальм, а вдали – бесчисленные, наползающие друг на дружку крыши города, города на холмах, с домами, напоминающими стада белых барашков; в этом городе – улицы, толпы людей, снующие туда-сюда машины, рев моторов, автомобильные сигналы и в водовороте жизни – человек-гора, Барк, которого господин Лин не видел уже два дня и который, наверное, переживает.

– Мы станем регулярно вас навещать. Увидите, люди здесь очень симпатичные, они хорошо о вас позаботятся. Вы ни в чем не будете нуждаться.

Переводчица улыбается.

– А мои сигареты?

Девушка спрашивает у женщины с берега, та – у женщины в белом. Идет обсуждение. Наконец переводчица поворачивается к старику.

– Папаша, здесь запрещено курить. К тому же ведь вы знаете, что это вредно для здоровья!

Господина Лина внезапно охватывает грусть. Ему кажется, будто его тело вскрыли и вытащили оттуда ненужный, но самый дорогой для него орган. Да, внутри вдруг образовалась пустота. На старика накатывает мертвецкая усталость, но ему не хочется, чтобы малышка это почувствовала. Надо быть сильным – ради ребенка. Внучка нуждается в дедушке. Она еще такая маленькая и хрупкая. Лин не имеет права быть слабым или жаловаться на свою участь.

– Все будет хорошо, – говорит он переводчице.

Позже, когда женщина с берега, переводчица и женщина в белом покидают комнату, старик остается в одиночестве с внучкой на руках, садится на кровать и оглядывает бежевые стены. В сознании внезапно всплывает образ больших клеток, у которых толпились родители с детьми в городском парке. И словно невидимая стрела пронзает сердце господина Лина: как наяву, он видит рисовые плантации, пушистые зеленые дали, начинающиеся от гор и заканчивающиеся далеко-далеко, у моря, которого никто не видел, но о котором все знали.

Худыми узловатыми пальцами старик касается лба, щечек, ротика и век любимой внучки. Затем закрывает глаза и тихонько напевает.

В конце дня к Лину заходит женщина в белом. Она приносит пижаму и синий халат. Жестами объясняет, что надо переодеться. Выжидает, сложив руки на груди. Господин Лин оставляет внучку на кровати, сам бредет в ванную. Облачается в пижаму и халат. Халат ему велик. И слишком длинный – почти до полу. Странноватый наряд. Лин возвращается в комнату. Глядя на старика, женщина в белом улыбается, но не злобно, а с симпатией и умилением. Она забирает прежнюю одежду господина Лина и покидает комнату.

Лин чувствует себя по-дурацки. Он смотрится в большое зеркало на двери комнаты и кажется себе куклой, утонувшей в длинном синем балахоне – рук не видно, ног не видно. Глаза невероятно печальные.

Смеркается. Господин Лин сидит на кровати, качает ребенка. Снова является женщина в белом – знаком просит следовать за ней. Идет быстро. Старик семенит позади, путаясь в полах синего халата, которые то раскрываются, то закрываются. Миновав множество лестниц и коридоров, путешественники, наконец, прибывают в большой зал. Там примерно тридцать столов, и за каждым – пожилые мужчины и женщины в синих халатах едят суп.

Женщина в белом подводит господина Лина к свободному столу. Он усаживается между двумя мужчинами. Напротив – женщина, по обе стороны от которой – тоже мужчины. Никто не поднимает глаза на нового человека. Лину приносят тарелку супа. Он повязывает внучке салфетку. Сандью на коленях у деда ведет себя спокойно, как всегда, но есть не хочет. Старик, впрочем, тоже. Суп течет по губам и по подбородку малышки. Лин вытирает и, чтобы подать хороший пример, проглатывает несколько ложек сам.

Никто не обращает на деда с внучкой внимания. Никто не смотрит. Одни склонились над кушаньем, другие пустым взглядом уставились в одну точку где-то в пространстве зала. У некоторых голова и руки трясутся – суп разбрызгивается. Все молчат. В зале очень странная тишина: только стук ложек о тарелки, чавканье, иногда кашель. Ничего больше.

Господин Лин вспоминает общую спальню, насмешливых женщин, мужчин за игрой в карты, шумных детишек. Внезапно старик осознает, что скучает по тем чужим семьям, которые говорили на его языке, хоть почти никогда к нему и не обращались. Но, по крайней мере, он слышал музыку слов своей родины, пронзительную мелодию и гнусавые голоса. Теперь все это далеко. Почему от всего приходится отдаляться? Почему конец жизни обернулся сплошными утратами, смертью, забытьем?

Господин Лин прижимает ребенка к груди. Трапеза завершена. Люди встают из-за столов, двигают стулья, раздается скрежет и скрип, едоки покидают помещение. Зал пустеет. У господина Лина нет сил, чтобы встать. Женщина в белом провожает его в комнату. Затем произносит несколько слов и уходит.

Старик смотрит в окно. Ветер больше не раскачивает дерево, зато в городе зажглись тысячи огней – мигающих и словно порхающих с крыши на крышу. Как будто звезды слетели вниз и снова хотят взмыть в небо. Но не могут. «Нельзя вернуться к тому, что потерял», – думает господин Лин.

Проходят дни. Старик постепенно привыкает к новому дому, к сложным маршрутам по коридорам и лестницам, теперь он знает, где находится столовая, а где комната с креслами – так он прозвал одно помещение – там повсюду кресла, ждущие своих гостей. Лин выучил расписание столовой. Является вовремя, садится всегда на свое место, рядом с одними и теми же немыми стариками. Синий халат его больше не смущает, а даже нравится – малышку удобно укутывать и прижимать к сердцу, когда в замке прохладно.

Единственное, что Лина поражает, так это то, что окружающие люди в халатах совершенно равнодушны друг к другу, словно прохожие на городских тротуарах. Никто ни на кого не смотрит. Никто ни с кем не разговаривает. Иногда, очень редко, по неясной причине разгорается ссора, и какая-нибудь парочка устраивает гвалт, но женщины в белом сразу разнимают врагов.

Господин Лин старательно избегает пожилой дамы, которую однажды встретил в парке. Она подошла к нему и, смеясь, но ни слова не говоря, крепко схватила Сандью, попыталась взять малышку на руки. Старик воспротивился, отстранил даму, и в следующую секунду она с дикими воплями бросилась бежать за ним по пятам. В конце аллеи господин Лин спрятался за деревьями. Он шептал внучке на ухо ласковые слова, просил ее не волноваться. Дама сбилась со следа и вскоре куда-то пропала. С тех пор, лишь завидев сумасшедшую, Лин разворачивается и меняет маршрут.

Парк большой. Погода все лучше. Днем господин Лин часто гуляет по солнышку. Иногда он снимает синий халат, остается в своей дневной пижаме – ему объяснили, что одна пижама ночная, другая дневная, – но женщина в белом тут же возникает из ниоткуда и просит надеть халат. Лин не протестует.

Глядя на город, старик постоянно думает о своем друге, о человеке-горе. Глядя на море, он вспоминает родной край. И город, и море навевают грусть. Со временем господин Лин все более болезненно ощущает пустоту внутри себя. Но ради малютки он должен быть сильным, веселым, улыбаться, петь песню, кормить девочку по часам, следить, чтобы она хорошо спала, росла, превращалась в здорового красивого ребенка. Увы, время – убийца, оно ранит сердце, вынимает душу, не дает дышать.

Лину нестерпимо хочется увидеть друга. Ему бы спросить у переводчицы, как это сделать, но ни девушка, ни женщина с берега его не навещают. Поэтому, поразмыслив, старик решает действовать самостоятельно – выбраться в город, найти улицу, где жил, затем парк, сесть на скамейку напротив парка и ждать столько, сколько потребуется.

Наступает подходящий день – солнечный и теплый. План выхода в город разработан Лином заранее. Он отправится сразу после обеда. Явившись в столовую одним из первых, старик серьезно принимается за еду, берет две порции и сметает все до последней крошки, ведь в дороге ему необходимы силы. Женщина в белом доброжелательно наблюдает за тем, как Лин расправляется с едой, затем подходит к столу, кладет руку старику на плечо, улыбается, отходит в сторону. Сотрапезники ведут себя отрешенно, как всегда. Белки их глаз напоминают озера с красноватыми берегами, а зрачки – неподвижные бесцветные камни посреди озер. Но господину Лину уже все равно. Он ест и ест до тех пор, пока чувство сытости и бодрости не велит прекратить. Теперь пора в путь. Да, можно отправляться.

Сандью заснула у дедушки на плече. Покинув столовую, Лин ступил на центральную аллею парка, по которой его привезли в замок в первый день. Чем больше старик отдаляется от замка, тем меньше встречает людей, а видит лишь птиц, стремительно взмывающих ввысь, камнем падающих из-под облаков – пернатые охотятся на земляных червей, выслеживают их в траве, хватают, те возмущенно извиваются, выскальзывают из клюва, чуть ли не подпрыгивают на гравии.

Господин Лин подходит к железным воротам. Рядом с ними – маленькая пристройка. Ворота заперты, но примерно в трех метрах от них есть дверца в стене. Старик направляется к ней, дергает ручку, и в этот самый момент за его спиной раздается крик. Лин поворачивает голову: из пристройки появился человек, человек обращается к нему, спешит, хочет нагнать его, человек словно лает. Старик помнит: этот мужчина в первый день открыл ворота, когда подъехало такси.

Ни капли не смутившись, Лин продолжает дергать дверь. Вот она открыта, и улица уже видна, но лающий человек резким движением захлопывает дверь, встает перед ней, перегораживает выход и отталкивает старика.

– Я хочу выйти, – говорит господин Лин. – Мне надо повидать друга.

Человек, разумеется, ничего не понимает. Он не говорит на языке Лина, но Лин продолжает тараторить, объяснять: мол, надо на улицу, в город, есть неотложные дела.

Человек положил руку старику на грудь и держит его на расстоянии. Одновременно произносит какие-то слова, поднося ко рту черный аппарат, который периодически странно стрекочет. Вскоре на парковой аллее слышится топот ног. Со стороны замка бегут трое: две женщины и мужчина, все в белом.

– Мне надо выйти, – снова повторяет господин Лин.

Его окружают. Женщины пытаются успокоить старика, увести обратно в замок, но он не слушается. Одной рукой Лин держит внучку, чтобы та не упала, другой – изо всех сил цепляется за дверь.

Женщины в белом постепенно перестают улыбаться и смотреть ласковым взглядом. Мужчина в белом по одному разжимает пальцы господина Лина, ухватившиеся за ручку двери. Старик пойман, но на протяжении нескольких минут яростно отбивается. Тогда женщина в белом достает из кармана блузы прямоугольную металлическую коробочку, извлекает оттуда шприц, выпускает немного лекарства в воздух, проверяя уровень жидкости, поднимает левый рукав халата господина Лина, затем – рукав пижамы и делает укол в мышцу плеча.

Старик умолкает, опускает руки, чувствует, как тело становится ватным и горячим, а голова кружится. Лица окружающих людей вытягиваются, плывут. Голоса раздаются будто эхом, издалека, аллея превращается в реку – она течет, в ней отражаются солнце и небо, а на дне перекатываются камешки. Прежде, чем потерять сознание, Лин успевает заметить, что женщина в белом (не та, которая делала укол) взяла на руки Сандью. Убедившись в сохранности ребенка, старик срывается и падает в пропасть глубокого искусственного сна.

Ночь длится бесконечно. Таких ночей у господина Лина никогда не было. Ему кажется, будто он спит целое столетие, но тьма его не пугает. Он словно погрузился в одну из тех пещер, высоко в горах над деревней, где обыкновенно скрываются летучие мыши, и бредет навстречу далекому белому сиянию. По мере приближения к свету старик чувствует, как силы к нему возвращаются. Мышцы напрягаются и расслабляются без труда, ноги твердо стоят на земле и шагают уверенно, тело сделалось невероятно гибким, а кожа гладкой. У выхода из пещеры Лина ослепляет свет. Солнечные лучи пробиваются сквозь листву ветвистых деревьев, на которых кричат обезьяны. Старик моргает. Световой поток застилает ему глаза и одновременно наполняет необъяснимой детской радостью.

Привыкнув к свету, господин Лин замечает в нескольких метрах от себя человека, удобно устроившегося на камнях. Человек сидит спиной. Любуется лесом. Курит сигарету. Под ногами у господина Лина хрустят сухие ветки. Внезапно человек оборачивается, удовлетворенно улыбается, качает головой. Старик тоже улыбается, ведь перед ним Барк, его друг.

– Как же вы замешкались! Я уже две сигареты выкурил! Гадал, придете ли вы вообще… – Человек-гора делает вид, будто он страшно возмущен.

Господин Лин отлично понимает друга, но нисколько этому не удивляется.

– Просто путь дальний. Я шел, и шел, и шел, а дорога все не кончалась.

Человек-гора тоже прекрасно понимает старика и тоже не удивляется.

– Я боялся, что вы уже ушли, не дождались меня… – говорит Лин.

– Да вы что! Шутите?! Я всегда так счастлив вас видеть. Я бы ждал целыми днями, если бы понадобилось.

Последние слова Барка особенно трогают старика. Он сжимает друга в объятиях:

– Идемте.

Они спускаются по лесной дорожке. День стоит чудесный, и красота вокруг несказанная. Влажный воздух пропитан ароматом плюмерии. Подушечки мха будто бы расшиты нефритами. В бамбуковых деревьях щебечут птицы. Господин Лин шагает впереди. Иногда он оборачивается и предупреждает друга, словом или жестом, об опасностях, мол, не споткнитесь об эту корягу, не пораньтесь об эту ветку. Вскоре лес уступает место равнине. Друзья останавливаются на опушке, любуются зеленой далью, простирающейся до самого моря.

На рисовой плантации женщины распевают песни, собирая молодые побеги. Они ступают по горячей мягкой почве, утопая в ней ногами. Буйволы неподвижно стоят, опустив головы, а буйволовые птицы, распушив белое оперение, гарцуют у них на спинах. Детишки ловят лягушек, с визгом бьют по воде ивовыми прутиками. Дует легкий бриз, а на небе ласточки выписывают удивительные вензеля – возможно, это строчки замечательных стихотворений.

– Какая красота! – восклицает человек-гора.

– Моя родная страна… – говорит господин Лин, поднимая обе руки к небу, словно страна ему принадлежит.

По широкой тропинке друзья идут дальше. Иногда встречают крестьян, те возвращаются с рынка с пустыми коромыслами – видно, покупателей было много. Господин Лин приветствует их, представляет своего друга. Все обмениваются любезностями, желают удачи, расходятся.

В родной деревне господина Лина друзей окружает толпа кричащих детишек, которых старик, не жалея сил, хорошенько отчитывает. Но в его интонациях нет злости, потому что эти резвые босые малыши, коричневые, словно кофейные зерна, загорелые, черноглазые, черноволосые, с молочными улыбками и пухленькими животиками – молодые побеги, живительная влага, солнце завтрашнего дня, будущее любимой земли господина Лина.

– А вот хижина брата Дука. А здесь дом брата Лана. А тут живет брат Нанг. А тут – брат Тьеп…

Господин Лин показывает другу деревню. Знакомит Барка со всеми старшими членами семьи, теми, что греют кости, сидя у порога. Люди приветствуют человека-гору, складывая руки на груди и склоняя голову. Барк улыбается. Говорит господину Лину, что давно не чувствовал себя таким счастливым.

На главной улице в пыльных канавах нежатся свиньи. Псы потягиваются, зевают или выкусывают у себя вшей. Курицы бранятся из-за потерянного зерна. В тени огромного многовекового баньяна старушки плетут из бамбука разные вещицы. Рядом трое мальчишек, сидя на попе, играют c самодельным воланом для бадминтона.

– А вот и мой собственный дом, – улыбается господин Лин и жестом приглашает Барка войти.

Человек-гора поднимается по лестнице, ступени слегка проседают у него под ногами.

– Вы уверены, что она достаточно крепкая?

– Я сам строил! – отвечает господин Лин. – Она и слона бы выдержала. Не беспокойтесь!

Друзья смеются.

В большой комнате господин Лин предлагает Барку сесть. Обед уже готов. Его приготовила невестка старика, прежде чем отправиться в поле с мужем и малышкой Сандью.

Еда подана на тарелках и в мисках. Это пир на весь мир: суп из смилакса и лимонной мяты, жареные креветки с чесноком, фаршированный краб, лапша с овощами, свинина с кисло-сладким соусом, банановые лепешки и клейкие рисовые пирожные. В доме восхитительно пахнет свежим кориандром, корицей, имбирем, овощами и карамелью. Господин Лин угощает Барка и сам ест много, с удовольствием, по нескольку раз наполняя тарелку. Сто лет не ел с таким аппетитом. Из маленьких стаканчиков друзья пьют рисовую водку, улыбаются до ушей. В окно видны зеленые плантации и сверкающее в воде солнце.

– Никогда так вкусно не ел! – говорит человек-гора. – Поздравьте от меня хозяйку!

– Хозяйка и правда отличная, – отвечает господин Лин. – К тому же они с моим сыном любят друг друга. И она родила ему прекрасное дитя.

Человек-гора двумя руками держится за живот. Все кушанья съедены. Друзья сыты.

– Покурите, прошу вас, – говорит господин Лин. – Мне нравится аромат ваших сигарет.

Барк достает из кармана пачку сигарет, желтоватыми пальцами постукивает по донышку, предлагает господину Лину, тот качает головой, улыбается. Человек-гора зажимает сигарету губами, делает первую затяжку, прикрывает глаза.

День в разгаре. Очень жарко, но тепло расслабляет, ласкает тело. Друзья любуются пейзажем, смотрят друг на друга, разговаривают. Проходят часы. Господин Лин указывает на горный хребет, образующий полукруг. Его вершины словно подрагивают в дымке, исчезают в облаках. Старик знает название всех гор и рассказывает связанные с ними легенды, порой очень страшные, а порой забавные. Человек-гора внимательно слушает и курит сигарету за сигаретой.

К вечеру, пока солнце не село и огромная лапа тьмы не накрыла землю, господин Лин предлагает Барку:

– Давайте прогуляемся? Уже достаточно свежо. Мы можем пройтись, я вам кое-что покажу.

И вот друзья снова на улице, потом на рисовой плантации, потом в лесу. Крики обезьян, гулкий полет саранчи, щебет птиц резонируют в пространстве, постоянно сопровождают Барка и Лина. Старик шагает впереди с бамбуковым стеблем в руках, бьет им по острой высокой траве, растущей вдоль тропинки, и напевает любимую песню:

– Красивая песня, – говорит человек-гора. – Мне всегда нравилось, как вы поете.

– Обычно ее поют женщины, но я знаю, что малышка любит мой голос, поэтому я мурлычу ей на ухо, даже когда она спит, и знаю, что во сне у нее блестят глазки. Но оцените другую мелодию!

Господин Лин прикладывает указательный палец к уху, призывая друга прислушаться.

Из лесу доносится журчание воды, хотя ни реки, ни ручья поблизости нет. И, тем не менее – это голос воды, ее тембр.

Господин Лин жестом просит Барка следовать за ним. Свернув с тропинки, друзья углубляются в лес. Последние красные лучи солнца сияют тут и там в зарослях и на подушечках мха, и внезапно посреди зелено-огненной лесной мозаики возникает источник. Он бьет из камней, и вода разбрызгивается в пяти направлениях, словно чья-то рука с растопыренными пальцами определила для своего обладателя сразу пять дорог. Вода рождалась и тут же исчезала в земле; чудо жизни длилось одно мгновение.

– Это не простой источник. Говорят, если испить из него, то забудешь все плохое. Когда кто-нибудь в деревне знает, что умрет, сразу отправляется сюда – один. Все знают, куда человек пошел, но никто за ним не следует. Сюда надо являться в одиночестве и в одиночестве становиться на колени. Источник облегчает память, оставляет в ней лишь радостные счастливые моменты. А все, что ранит, душит, убивает, гнетет, все дурные воспоминания просто растворяются в воде, подобно капле чернил в океане.

Господин Лин смолкает. Человек-гора качает головой, словно обдумывает услышанное.

– Ну вот, – продолжает старик. – Теперь вы знаете, куда нам идти, когда почувствуем приближение смерти.

– У нас еще есть время! – смеется Барк.

– Да, – говорит господин Лин, тоже смеясь. – Вы правы. У нас еще есть время…

Стоит прекрасная погода. Вечерний воздух вобрал в себя все ароматы земли.

Поскольку уже темнеет, друзья возвращаются к пещере. По дороге человек-гора курит, и ментоловый запах сигареты смешивается с благоуханием папоротника, цветов и древесной коры. У пещеры друзья останавливаются. Барк любуется пейзажем.

– Какой прекрасный день мы здесь провели!

Господин Лин улыбается, сжимая друга в объятиях.

– Главное теперь не опоздать.

– Да, до скорого и еще раз спасибо!

Человек-гора входит в пещеру. Господин Лин следит за ним взглядом. Барк машет рукой, и постепенно его силуэт растворяется во тьме.

Тогда старик закрывает глаза.

Проснувшись, господин Лин чувствует себя словно прикованным к постели. Но нет, ему это только кажется, его руки и ноги свободны. Он в своей комнате. Но где же внучка? Старик вскакивает с кровати. Сердце бьется, замирает, стучит громче и быстрее, успокаивается. Малышка здесь, лежит в кресле. Господин Лин берет девочку на руки, прижимает к груди и снова опускается на кровать.

Вспоминает все, что произошло. Ворота. Лицо кричавшего человека. Женщин и мужчину в белом. Укол, потерю сознания, сон.

Голова раскалывается, к тому же старика мучает страшная жажда. Но не только. Еще его мучает вопрос: где он? Что это за место, откуда нельзя выбраться? Больница? Но ведь он не болен! Тюрьма? Но ведь он не совершил преступления. Сколько времени прошло с момента укола? Час? День? Месяц? Кто ухаживал за Сандью? Ее хоть кормили, купали, гладили по головке?

Девочка спокойна, как всегда. Тихонько спит и ровно дышит. Господин Лин лежит с широко раскрытыми глазами. Думает о Барке, о своем друге. Думает с надеждой и печалью. Вспоминает его улыбку. Ни ворота, ни лающий человек, ни десятки женщин в белом, ни уколы не помешают Лину снова увидеть друга. Внезапно старик ощущает прилив энергии, чувствует себя неуязвимым, сильным и одновременно легким, хотя секунду назад подавленности его не было предела.

На следующее утро господин Лин снова надевает синий халат и вместе со всеми бродит по бесконечным коридорам, послушно ходит в столовую, сидит за столом, ест не спеша, не подает никаких признаков нестерпимого голода, волнения или апатии. Чувствует, что женщины в белом постоянно за ним наблюдают, не выпускают его из поля зрения. Старик гуляет вдоль стен, улыбается, опускает глаза, не пытается выйти из парка, садится на скамью, качает ребенка, нашептывает девочке ласковые слова, смотрит на море внизу, вдали, на стремительно несущиеся волны. Вечером после ужина господин Лин первым возвращается в комнату, ложится в постель, выключает свет после контрольного обхода женщины в белом, работающей в ночную смену.

В течение нескольких дней старик подчиняется дисциплине, и за ним перестают пристально наблюдать. Теперь все как раньше: Лин – просто старик, хрупкая тень среди других теней, завернутых в синий саван, бесшумно плавающих по аллеям огромного парка.

Сандью, кажется, вовсе не переживает из-за смены обстановки. Она мудрый ребенок. Старик думает, что внучка изо всех сил старается, лишь бы не доставлять ему хлопот. Ей всего несколько месяцев, а уже такая умная. Скоро научится ходить, станет девочкой-подростком, молодой девушкой. Время бежит быстро. Жизнь проходит быстро. Бутоны лотоса стремительно распускаются, превращаясь в чудесные озерные цветы.

Господин Лин хочет наблюдать, как его девочка растет. Он живет ради этого и не может провести остаток жизни в стенах замка, в доме престарелых. Нет. Он и так вдали от родины. Прекрасный цветок Сандью должен распуститься на воздухе, на воле, под солнцем, а не в больнице и не в тюрьме. Человек-гора наверняка мог бы помочь. Только он способен помочь выбраться. Господин Лин все ему объяснит, жестами, и тот поймет, это точно. Во что бы то ни стало надо снова увидеть Барка, друга, по которому старик безмерно скучает. Надо снова услышать его голос, его смех, снова почувствовать запах его сигарет, посмотреть на его большие натруженные руки, ощутить его тепло и силу.

Третий день весны. Раннее утро. Позавтракав, господин Лин покидает столовую первым. Другие обитатели замка еще сидят, макают хлеб в чай или в кофе, а старик уже бодро шагает по траве. Он знает, что в этот утренний час мужчины и женщины в белом за ним не пойдут – они все в закутке около столовой, тоже пьют чай-кофе, болтают и шутят. Никто ни за кем особенно не следит.

Ворота господин Лин игнорирует. Он направляется в рощу, которая видна из окна. Знает, что за ней стена, ограждающая парк, ниже, чем в других местах, и что ветка дерева там совсем близко.

Старик шагает быстро. Внучка у него на руках время от времени открывает глаза, будто спрашивая, что дедушка задумал. Наконец Лин у стены. Он не ошибся. Лезть не очень высоко. Верхняя часть кладки обвалилась, так что строение завершается на уровне лба. Как же быть? На ветку, которую старик видел из окна, попробуй заберись. Зато на земле валяется ствол мертвого дерева с крепкими частыми сучками. Господин Лин устраивает Сандью на земле, а сам прислоняет ствол к стене. Теперь его можно использовать как лестницу. Старик делает первую попытку. Удачно – ему легко удается вскарабкаться на самый верх. Но как спуститься с другой стороны? Да еще с ребенком?

Господин Лин вспоминает женщин из родной деревни и то, как они носили с собой новорожденных детей, когда отправлялись работать на рисовую плантацию или в лес за хворостом. Старик снимает халат и, убедившись, что старая фотография и мешочек с землей не выпадут из кармана, крепко привязывает Сандью к своей спине. Девочка в безопасности. Старик ловко взбирается наверх, поднимает «лестницу», прислоняет к внешней стороне стены, в последний раз окидывает взглядом парк – на хвосте никого, – вздыхает. Затем торопливо спускается вниз, и вот – он уже на пустынной улице. Он свободен. Свободен и одет в пижаму, а к спине его халатом привязана внучка. Господин Лин счастлив. Он готов кричать от счастья. И бежать от замка бегом. Словно помолодел на двадцать лет.

Быстрым шагом Лин спускается в город. Он снова надел халат и взял внучку на руки. Вокруг пустынно. Иногда встретится человек с собакой или дворники, метущие улицу. Но никто не поднимет глаз и не обратит на старика внимания.

Оказавшись на приличном расстоянии от замка, Лин останавливается передохнуть, садится на скамейку и переодевает Сандью в чудесное платье, подаренное человеком-горой и, конечно, не забытое в замке. Дедушка смотрит на прекрасную внучку. Гордится ею и собой.

Из окна комнаты старик внимательно рассмотрел город, сообразил, как расположены главные улицы и кварталы, где находится контора по делам беженцев, любимое кафе Барка и скамейка, на которой друзья всегда проводили время. Лин шагает вперед, уверенный в том, что движется в нужном направлении и быстро отыщет знакомые места.

Старик представляет себе лицо Барка, когда тот его увидит, и нисколько не сомневается в том, что скоро достигнет цели. Город, конечно, большой, даже огромный, но никакие расстояния не помешают встрече друзей. Лин улыбается, заранее радуясь.

Милые домики с маленькими садиками постепенно уступают место огромным складам тусклого металлического оттенка, тянущимся вдоль бесконечных широких улиц. Перед ними паркуются грузовики. Водители болтают, чего-то ждут. Некоторые при виде господина Лина свистят, смеются, громкими голосами выкрикивают непонятные слова. Старик кивает незнакомцам, ускоряя шаг.

Лабиринту серых улиц нет конца. И повсюду странные вытянутые здания и маета, грузовики, уезжающие и приезжающие – в дыму выхлопных газов, под оглушительные гудки клаксонов и вопли водителей. У господина Лина болит голова. Он боится, как бы внучка не разволновалась, закрывает ей уши ладонями. Но девочка, верная своему спокойствию, молчит. Только глазами хлопает. Ничто не выводит из равновесия эту тихоню.

У старика начинают болеть ноги и ступни. В тапочках идти неудобно. К тому же теперь, когда солнце в зените и палит, в халате становится очень жарко. Впервые в сердце господина Лина закрадывается тревога, сомнение: а вдруг он идет не по той дороге? Вдруг он заблудился? Он останавливается, озирается. Ничего не понимает. Вдали, кроме крыш высоких домов, вертящихся подъемных кранов, стальных шпилей и белых густых птичьих стай, не видно ни зги.

Глядя вокруг, старик вдруг вспоминает день своего приезда в страну. Несмотря на жару, у него почему-то мороз по коже. Будто снова, как тогда, моросит мелкий ледяной дождь. Подъемные краны напомнили тот далекий, но близкий день и порт. Господин Лин размышляет. Если большой порт там, то маленький рыбацкий порт здесь, а если он здесь, то и скамейка здесь.

Старик сворачивает налево. Он вновь полон энергии. И даже забавляется, представляя, как в замке его ищут люди в белом. Должно быть, под каждой кроватью проверили и весь парк обшарили. Какие у них, наверное, глупые лица!

Развеселившись, старик не замечает на мостовой пробоину со зловонной стоячей водой. Проваливается туда левой ногой. Теряет равновесие и чуть не падает, но подпрыгивает и удерживается. Нога теперь босая. Тапка слетела, прицепилась к сломанной решетке люка. Крепко держа малышку, господин Лин пытается оторвать тапку от решетки. Тянет с силой, не сдается. Наконец разодранная вонючая мокрая тапка – у него в руках. Старик в отчаянии. Он отжимает испорченный башмак и снова обувается – половина стопы торчит. Лин пускается в путь. Ступает медленно. Волочит ногу, словно хромой. Тошнотворный запах тянется за ним шлейфом: рукав халата и полы искупались в протухшей воде, пока старик выуживал тапку. Солнце обжигает, и тяжесть в ногах не дает идти. Сандью, впрочем, по-прежнему спокойна. Спит счастливым сном, не обращая внимания на мелкие неприятности.

Господин Лин на тротуаре уже не один. Толпа не столь плотная, как возле парка, у скамейки, но мужчин, женщин и детей вокруг все больше – они держатся за руки, бегут, пихают друг дружку. Склады остались позади.

Дома на улицах в основном не очень высокие, и на их первом этаже непременно расположен какой-нибудь магазинчик – бакалея, рыбная лавка – или прачечная. Почти на каждом углу собираются поболтать компании молодых людей. Проезжают полицейские машины, раздается вой сирен. На господина Лина таращатся, но не враждебно, просто удивленно. Старик чувствует, что о нем шепчутся. Ему стыдно за рваную тапку и грязный халат. Он опускает голову, ускоряет шаг.

Больше трех часов Лин кружит по кварталу, думая, что движется вперед, но на самом деле каждый час возвращаясь на прежнее место. Уличный гвалт, музыка, доносящаяся из квартир с открытыми окнами или из радиоприемников, которые многие подростки носят на плечах; выхлопные газы, рев моторов, запах кухни, гнилых фруктов, выброшенных на тротуар, – все это выматывает старика.

Теперь он ступает очень медленно. Из-за разодранной тапки и вынужденной хромоты у Лина разболелось бедро. Ребенка нести все труднее. Девочка словно весит тонну. Старика мучает жажда. И голод. На секунду он останавливается, опирается о фонарь и достает пакетик с бриошью, смоченной в молоке и в воде. Пытается накормить Сандью, не запачкав ее чудесное платье. Сам проглатывает пару кусочков.

Внезапно из цветочного магазина, напротив которого застыл Лин, выскакивает женщина и направляется прямо к старику. Наверное, хозяйка. Она трясет метлой и кричит. Призывает людей в свидетели, метлой указывает на разорванную тапку и вонючие пятна. Гонит оборванца прочь, требует, чтобы он немедленно убрался. Машет рукой, тычет пальцем в горизонт, словно предлагая Лину провалиться сквозь землю. Вокруг собираются зеваки. Старик сам не свой от стыда. Женщина под смех толпы заводится сильнее. Она ликует, напоминая при этом глупую толстую цесарку, в ярости разметавшую навоз на заднем дворе. Лин поспешно прячет пакетик с бриошью в карман и сбегает. Люди смеются, глядя на хромого испуганного человека, подволакивающего лапу, подобно раненому зверьку. А толстуха продолжает кричать, бросая слова, будто камни. И смех вонзается в сердце старика, рассекая его своим острым лезвием.

Господин Лин больше не видит солнца, не чувствует первого нежного тепла весны. Он шагает на автомате, из последних сил прижимая к себе малышку, едва переставляя ноги, не замечая ни улиц, ни домов. Глядя вперед безумным взглядом странника.

Проходят часы, день клонится к вечеру. Господин Лин в пути с раннего утра. С раннего утра он цепляется за надежду – отыскать нужную улицу, скамейку и своего друга. Мысли путаются. Старик начинает думать, что поступил опрометчиво, что город подобен огромному чудищу, которое сожрет его с потрохами. Ему кажется, он уже не найдет ничего – ни друга, ни скамейку, ни даже замок, откуда сбежал. Лин злится на себя. Но не потому что устал, сломался и выглядит жалко, а потому что переживает за внучку. Ведь и ее он обрек на истощение, на скитания, на пыль, зной и шум, на смех прохожих. Какой из него дедушка? Стыд отравляет, словно яд.

Господин Лин прислонился к стене. Медленно, сам того не осознавая, он соскальзывает на землю. Падение длится то ли секунду, то ли всю жизнь. И вот старик уже на мостовой, а малышка – у него на коленях. От усталости, страданий, разочарований, расставаний и поражений у господина Лина тяжело в голове. Что человеческая жизнь, если не ожерелье из потерь? Какой смысл продираться сквозь дни, месяцы и годы, если с каждым часом ты все ближе к бессилию и смерти? Какой смысл в завтрашнем рассвете, если он обещает больше слез, чем сегодняшний?

Мысли в голове у старика ударяются друг о друга, словно льдины. Внезапно прямо перед собой господин Лин видит ноги мужчины. Видимо, тот уже давно стоит рядом. Старик поднимает глаза. Человек высокий. Он что-то говорит, пальцем указывает на рваную тапку, затем на малышку. Лицо у незнакомца не злобное. Он говорит и говорит. Лин, конечно, ничего не понимает. Человек склоняет спину, роется в кармане пиджака, что-то достает, вкладывает в правую ладонь старика, аккуратно закрывает ладонь, кивает головой и уходит.

Господин Лин разжимает пальцы и видит, что незнакомец вложил в его ладонь деньги – три блестящих на солнце монеты. Милостыня. Человек принял старика за нищего. Господин Лин чувствует, как по его щекам текут слезы.

Позже, спустя долгое время, он снова на ногах, снова шагает, думая лишь о том, как бы удержать на руках послушную красавицу Сандью в розовом шелковом платье. Он движется вперед медленно, слегка покачиваясь, расталкивая людей, но ощущая, как толпа смыкается вокруг плотным кольцом и не дает дышать. Господин Лин ничего не видит, ничего не слышит. Смотрит лишь под ноги. Словно глаза превратились в гигантские магниты и тянут своего обладателя к чужой земле, по которой он обязан ступать, подобно каторжнику, обязанному страдать. Часами. Беспрестанно.

Все сливается воедино. Места, дни, лица. Старик представляет родную деревню, рисовые поля, как блестящую или матовую – в зависимости от времени суток – шахматную доску, связки неочищенного риса, спелое манго, глаза человека-горы, его толстые пожелтевшие от табака пальцы, лицо сына, кратер от бомбы, развороченные тела, поселение в огне. Вперед, вперед. Господин Лин утыкается в собственные воспоминания и в людей, которые бегут, не останавливаясь, словно предназначение человека – бежать, бежать к пропасти.

Внезапно резкая боль в плече отвлекает старика от водоворота, в который его засосало. Молодой человек с коробкой в руках случайно врезался в господина Лина. Ему неловко. Он обращается к старику, спрашивает, все ли в порядке. Слава богу, Лин не выронил малышку. Сандью лишь слегка подбросило, и она открыла глаза – все в порядке. Не дождавшись ответа, молодой человек несется дальше.

Господин Лин осматривается. Вокруг тысячи людей – мужчин, женщин, детей, целых семей, шумных и веселых – все они направляются к большим воротам, за которыми на фоне неба легко различимы высокие деревья, холмы, аллеи и клетки. Клетки.

Старик чувствует, что сердце его бьется все быстрее. Клетки. Клетки с животными. Он их видит. Львов. Обезьян. Медведей. Внезапно у господина Лина возникает впечатление, будто он попал на фотографию, которую часто разглядывал. Парк! Это же парк! Вход в парк с каруселью с деревянными лошадками! Но если он около парка, значит, напротив… Ну конечно, там, на другой стороне улицы, где проносятся тысячи машин, – скамейка! А на скамейке подобно огромному толстому привидению – господин Лин не верит своим глазам! – расположился человек-гора! Друг ждет своего друга!

Старик в секунду забывает и об усталости, и о босой ноге, и о замаранном халате, и о вони, и об отчаянии, которое чуть не лишило его последних сил. Никогда раньше солнце не сияло так ярко. Никогда раньше предвечернее небо не было таким чистым. Никогда раньше господин Лин не испытывал такой пронзительной радости жизни.

Сломя голову старик несется через улицу – к скамейке. И кричит. Выкрикивает единственное известное ему французское слово, перекрывая даже рев моторов.

– Bonjour! Bonjour! – приветствует Лин господина Барка, до которого осталось меньше ста метров. – Bonjour! – орет старик, будто вся его жизнь держится на одном коротком слове.

Барк только что раздавил ментоловую сигарету каблуком. Ему плохо. Он чувствует себя усталым и ненужным. Много дней подряд он провел на скамейке в одиночестве. После полудня и до самого вечера, по будням, по выходным человек-гора ждет своего друга. А тот не приходит. Барк думает о старике ежечасно. Как он его любил! Его улыбку, внимательный взгляд, учтивое молчание, жесты, песню. Господин Tao-laï был родным человеком. Они с Барком понимали друг друга без слов.

Человек-гора попытался навести справки. Спустя несколько дней после исчезновения старика, когда Барк понял, что господин Tao-laï уже не придет, он отправился к дому, куда так часто провожал друга. Консьерж сказал, что раньше на первом этаже располагалось общежитие для беженцев, но теперь помещение закрыто и продано – скоро здесь будет рекламное агентство или агентство недвижимости – точно не известно.

Господин Барк описал своего друга.

– Ах да, я знаю, о ком вы говорите! – заявил консьерж. – Старик был незлобивый. Держался особняком, но доброжелательно. Пару раз я пытался с ним пообщаться, но он ни слова не понял. Другие беженцы над ним смеялись. Теперь его здесь больше нет. Женщины увели его.

Служащие в конторе по делам беженцев долго искали в своих списках человека по имени Tao-laï, но так и не нашли. Барк удалился восвояси с чувством глубокого разочарования и тоски.

Уже поздно. Человек-гора собирается домой. Но он не любит возвращаться в свою квартиру. В последнее время, только сидя на скамейке с сигаретой в зубах, Барк чувствует себя спокойно, потому что сигареты напоминают о друге. Достав пачку, он стучит по донышку, сигарета выскакивает, Барк зажимает ее губами, закуривает, прикрывает глаза, наслаждается первой затяжкой.

И внезапно, пока ментоловый дым проникает в тело, пока человек-гора пребывает в легких сумерках, глядя на мир сквозь опущенные ресницы, издалека раздается голос, будто идущий из другого мира:

– Bonjour! Bonjour!

Господин Барк вздрагивает. Открывает глаза. Голос принадлежит его другу! Он его узнал!

– Bonjour! Bonjour! – продолжаются крики.

Человек-гора вскакивает. Крутится как волчок, пытается понять, откуда идет голос, все более громкий и близкий, несмотря на душащий рев бесчисленных моторов и гул клаксонов. У господина Барка екает сердце. Наконец-то! Совсем рядом, в тридцати или двадцати метрах от него – господин Tao-laï, почему-то одетый в синий халат, с вытянутой рукой и лучезарной улыбкой на пергаментном лице, спешит навстречу другу с воплем «Bonjour! Bonjour!». Барк подбегает к самому краю тротуара. Он счастлив. Кричит:

– Стойте там, господин Tao-laï! Не двигайтесь! Осторожнее! Машины!

От радости и усталости старик позабыл и об улице, и о машинах, о мотоциклах, грузовиках, автобусах, которые едва успевают затормозить в последний момент, чтобы не задеть и не сбить безумца. А тот, светясь от восторга, движется вперед с такой легкостью, словно летит на облаке или плывет по пруду.

Теперь господин Лин может хорошо разглядеть Барка. Слышит его приветствие.

– Ведь я говорил тебе, что мы его найдем! Он здесь! Какое счастье! – обращается старик к Сандью.

Напрасно господин Барк кричит, Лин его не понимает. Мчится вперед. Улыбается. До встречи осталось метров десять. Человек-гора и старик видят в лицах друг друга, в глазах друг друга непередаваемую радость – оба мечтали об этой минуте.

Внезапно лицо господина Барка меняется и застывает – глаза вытаращены, рот открыт. Время будто останавливается. Старик сознает, что его друг кричит, но не слышит крика, дикий грохот перекрывает все шумы и приближается. Господин Лин поворачивает голову и видит машину, летящую на него, не в силах затормозить, перекошенное лицо водителя, его напряженные руки, сжимающие руль, и растерянный испуганный взгляд. Старик обнимает внучку крепче прежнего, закрывает собой, как щитом. А минуты тянутся, тянутся.

Немому кино нет конца: беззвучные вопли человека-горы, на которого Лин снова уставился и которому улыбается, долгое горизонтальное скольжение машины на полной скорости, ужас в глазах водителя. Время превращается в бесконечность. Но господину Лину не страшно, он уже не чувствует усталости, он снова увидел друга, все хорошо; главное – защитить внучку, старик мурлычет первые слова любимой песни; машина совсем близко; девочка открывает глаза, смотрит на деда; тот целует малышку в лоб и вспоминает родные лица, запахи далекой страны, моря, леса, неба, огня, животных, цветов, шкур, – и сотни ароматов захлестывают Лина одной волной, когда его тело отлетает на несколько метров от машины, складывается пополам, предохраняя ребенка, когда раздается глухой удар головы об асфальт, и вместо боли приходит тьма.

Господина Барка знобит. В течение нескольких секунд он не двигается с места, будто заново переживая уже случившуюся катастрофу, видя улыбку господина Tao-laï, машину, несущуюся на полной скорости, резкое торможение и столкновение, тело, подброшенное в воздух, а затем тяжело приземлившееся на асфальт, звук, похожий на удар топора по дереву.

Господин Барк дрожит. Тело окружили зеваки. Водитель в машине неподвижен. Наконец человек-гора бросается к старику, в ярости расталкивает любопытных. Господин Лин, скорчившись, лежит на боку. Полы синего халата, разметавшиеся по сторонам, напоминают венчик огромного цветка. Рядом – разорванный мешочек с черной пыльной землей и выпавшая и кармана фотография, которую Барк узнает.

Он опускается на колени. Поднимает фотографию. Ему хочется обнять друга, поговорить с ним, успокоить, попросить продержаться до приезда «Скорой помощи», пообещать, что в больнице его вылечат, он поправится, и тогда они снова будут вместе гулять, пойдут в ресторан у моря, поедут в деревню, больше никогда не расстанутся – честное слово.

Глаза господина Tao-laï закрыты. Из раны на затылке струится кровь. Она течет по мостовой, словно ручеек, в пяти разных направлениях: эдакий рисунок руки с пятью растопыренными пальцами. Господин Барк наблюдает за тем, как жизнь старика исчезает в потоках, покидает бренное тело, и вдруг при взгляде на странную, написанную кровью картину ему вспоминается недавний сон – об источнике, деревьях в лесу, тихом вечере, чистой воде и забвении.

Как раньше, господин Барк кладет руку на плечо старика и долго ее не убирает. Очень долго. Никто не осмеливается потревожить друзей. Спустя какое-то время человек-гора медленно встает. Люди смотрят на него вопросительно. Расступаются. Будто ослепленные красотой или светом. Только тут господин Барк замечает в ногах у одного из зевак Сандьё, чудесную куклу господина Tao-laï, с которой старик никогда не расставался и о которой ежесекундно хлопотал, как о настоящем ребенке. Барк любуется черноволосой куклой, и сердце его замирает – малышка одета в розовое шелковое платье. Человек-гора не верит своим глазам. Ни единой царапины. Игрушка в целости и сохранности. Разве что лицо немного удивленное или застывшее в ожидании. Барк наклоняется, аккуратно поднимает куклу. С улыбкой шепчет ей на ухо «Сандьё», а слезы уже катятся по щекам. Человек-гора возвращается к телу друга и кладет куклу ему на грудь. Кровь остановилась. Господин Барк закрывает глаза. Внезапно на него наваливается невероятная усталость. И глаза уже не хотят открываться. Ночь под опущенными веками тиха. В ней уютно. Нет ни малейшего желания прерывать покой.

– Сандью… Сандью…

Господин Барк не открывает глаза.

– Сандью… Сандью…

Он слышит голос, но знает, что это сон. Чудесный сон, от которого нельзя отказаться.

– Сандью… Сандью…

Голос все еще звучит. Становится громче. И счастливее. Господин Барк открывает глаза. Старик смотрит на него с улыбкой, прижимает к сердцу Сандьё, одной рукой гладит девочку по волосам, другой, дрожащей, тянется к человеку-горе. Пытается поднять голову.

– Не двигайтесь, господин Tao-laï! Не двигайтесь! – орет Барк, смеясь радостным смехом, необъятным смехом, который не остановить. – «Скорая помощь» сейчас будет!

Старик понял. Он аккуратно опускает голову на асфальт. Барк берет друга за руку. Рука теплая, живая. Человек-гора готов расцеловать каждого человека в толпе, каждого, кого мгновением раньше с удовольствием бы прибил. Господин Tao-laï жив! Жив! «Вот что значит бытие! – думает человек-гора. – Чудо, смех, счастье, надежда неожиданно пробивают пустоту и мрак!»

Уже вечер. Небо молочного цвета слегка хмурится, опускается ниже обычного. Легкая молчаливая Сандью лежит на груди у деда, и господину Лину мнится, что внучка заряжает его своей молодой энергией. Старик словно перерождается. Какая-то несчастная машина его не убьет. Он прошел через войны, переплыл моря, он голодал. Теперь он непобедим. Господин Лин целует малышку в лоб. Улыбается человеку-горе. Несколько раз произносит: «Bonjour». Барк тоже говорит: «Bonjour, bonjour», и повторенное дважды слово кажется Лину песней, песней для двух голосов.

Приезжает «Скорая помощь». Спасатели суетятся вокруг раненого, со всеми предосторожностями укладывают его на носилки. Старик будто не чувствует боли. Господин Барк не выпускает его руку из своей. Весна только-только началась. Все расцветает. Старик смотрит на друга с улыбкой. Худыми пальцами прижимает прекрасную куклу к сердцу так крепко, словно от нее зависит жизнь, словно игрушка – настоящая внучка, тихая, спокойная и вечная.

Дитя рассвета, дитя Востока. Единственное на свете. Дитя господина Лина.

Название книги

Клодель Филипп

Ссылки

Содержание