Если однажды жизнь отнимет тебя у меня...

Коэн Тьерри

Клара и Габриэль не должны были быть вместе: сын богатых родителей, наследник успешного семейного бизнеса, и простая танцовщица — что у них общего? Кажется, весь мир против них: родители и друзья Габриэля считают их отношения не более чем интрижкой, да и сама Клара временами сомневается, что у Габриэля хватит мужества пойти наперекор воле отца и матери.

Иногда для того, чтобы понять, что важно, а что второстепенно, нужно потрясение. Таким потрясением в жизни Габриэля и Клары стала автокатастрофа. Судьба дала им шанс: либо все исправить, либо все потерять. У Габриэля есть всего восемь дней, чуть больше недели. И за это время ему надо сделать то, на что у многих уходят десятилетия. Но у Габриэля преимущество — он правда очень любит Клару…

 

Безмятежная тишина, яркая зелень.

Среди полей дорога, обсаженная тополями. Дотянувшиеся до неба деревья горды своей величавостью. Они похожи на воинов, стерегущих покой здешних мест, и снисходительны к птицам, мелькающим в светлом весеннем воздухе.

Дорога с тополями ведет в замок.

Живописный уголок. Среди тополей на обочине так и видишь художника с кистью и мольбертом. И еще влюбленных, которые резвятся, гоняясь друг за другом по зеленой траве.

Какое здесь может быть горе? Даже представить себе невозможно, что среди этой красоты может разыграться трагедия.

Нет, невозможно себе представить, что безмятежную тишину разорвет вдруг отчаянный крик.

Потому что и вы, и я, и вообще все на свете люди верят, что красота несовместима со злом, что благодать природы далека от трагедий, что жизнь не подпустит смерть.

Но…

 

Пять лет назад

 

1

Клара бросила сумку в прихожей, заглянула в столовую и поспешила в комнату младшего брата. Никого. Она вернулась обратно.

Мать, как обычно, сидела в старом кресле с прямой спинкой, уставившись в телевизор. Кое-как заколотые седые волосы, синяки под тусклыми глазами с набрякшими веками — она давно перестала следить за собой, ей ни до чего не было дела.

— Где Кевин? — спросила Клара.

Не получив ответа, взяла пульт, уменьшила звук и встала прямо перед матерью.

— На улице, наверное, — равнодушно уронила мать.

— А ты знаешь, что делается там, на улице?! — негодующе осведомилась Клара.

Вместо ответа безразличное пожатие плеч. Но Клара уже побежала к двери и с колотящимся сердцем ринулась вниз через три ступеньки.

На улице остановилась и прислушалась, стараясь понять, откуда доносятся шум и крики. Беспорядки, похоже, на парковке. Клара взглянула на небо: синеву заливало багровое зарево. Из-за угла выбежали два подростка с косынками на лицах. Клара вжалась в стену, пропуская их, слыша их частое дыхание, чувствуя их страх и гнев.

Она заспешила к пустырю, где Кевин обычно играл с приятелями в мяч. Издалека стали слышны крики. Очевидно, полиция перешла от слов к делу. Из открытых окон посыпались ругательства, добавляя смуты. Подростки, теснясь у окон, выплескивали ненависть.

Клара всячески успокаивала себя, превозмогая липкий страх.

На пустыре ни души. Она повернула обратно и услышала вдруг у себя за спиной нарастающий шум и топот. Она вздрогнула. Мчалась лавина подростков, а за ними полиция. Эта лавина неслась на нее. Если не спрятаться, сметет, опрокинет, затопчет. Клара заметалась, ища места, где бы укрыться, и тут кто-то схватил ее за руку, потянул.

— Кевин! — обрадовалась она, увидев брата, но по-прежнему чувствуя страх и не зная, куда спрятаться.

— Сюда! Быстрей! — прошипел Кевин, продолжая тянуть ее за руку. Мальчуган открыл калитку, втолкнул сестру во двор и быстро задвинул щеколду.

— Где ты был? — Клара обняла брата за плечи.

— С ребятами, на том конце квартала, — ответил мальчишка дрогнувшим голосом. — Мы издалека смотрели, как там взрослые. А когда разгорелось всерьез, мы с Хасаном решили вернуться. Тут все как побегут в разные стороны. Мы пошли подвалами и заблудились. Потом все-таки вылезли. Я уже направлялся к дому, а тут ты идешь. — Он старался изо всех сил совладать с собой, стиснул зубы, но слезы у него так и катились градом.

— Милый ты мой! Какого же ты страху натерпелся! — Сестра крепко обняла его и прижала к себе.

* * *

Шум стычек стих с наступлением ночи. Призрачный покой опустился на улицы, скованные напряженной тревогой. Тревогой, которую, казалось, можно было пощупать рукой.

Клара лежала, свернувшись клубком под одеялом, и не спала — перевозбуждение не давало уснуть. Сегодня она даже не пошла на занятия в танцевальную студию — она училась современным танцам. Уже совсем было собралась, вышла из бара, где работала, но услышала, что в квартале опять беспорядки. И тогда, зная, что на мать нельзя положиться и неизвестно, что будет с Кевином, подхватилась и побежала домой.

Сейчас она чувствовала: сил у нее больше нет и впереди одна тоска и безнадежность. Сколько ей еще надрываться и лезть из кожи? У нее на руках братишка, ей надо платить за уроки в студии! И до осуществления заветной мечты как до неба! Сколько девушек в восемнадцать лет живут, забот не зная! Учатся себе, если есть желание. Разве Клара не хотела бы тоже поступить в университет, интересоваться политикой, философией, читать книги, говорить об искусстве с подругами за чашкой кофе, танцевать на дискотеках? Но у нее нет выбора. У мамы хроническая депрессия. Конечно, она ходит по домам, убирает, но денег, которые она зарабатывает, хватает на плату за квартиру и на еду недели на две. А все остальное на ней, Кларе… Девушка закрыла глаза, и мало-помалу мечты вытеснили из ее головы заботы. Настанет день, и она отсюда уедет. Станет танцовщицей, будет заниматься делом, которое любит больше всего на свете. У нее есть талант. Но таланта мало, конкуренция жесткая, устроиться трудно. Целеустремленность, твердость, сила характера — вот подспорье ее таланту, они увеличат ее возможности во сто крат, помогут ей преодолеть препятствия. В мечтах Клара уже видела себя на сцене, перед публикой, которую завораживает пластикой.

И вдруг почувствовала: она не одна в комнате.

— Клара!

Она с трудом разглядела в потемках брата.

— Кевин? Чего тебе?

— Мне… это… не спится…

— Хочешь ко мне под бочок?

— Знаю, мне уже не три года…

— Давай устраивайся, — шепнула сестра и улыбнулась.

Кевин лег и укрылся одеялом.

— Думаешь, завтра опять начнется? — спросил он.

Клара обняла его.

— Кто знает, но ты не волнуйся, я провожу тебя в школу, потом встречу.

Она коснулась губами волос на макушке и вдохнула сладкий запах детства.

— Мама у нас сошла с ума.

Признание очевидности, да еще ночью шепотом, да еще после тяжкого дня больно задело Клару.

— Нет… Ты же знаешь… Мама, она…

— Ну да, болеет… Потому и сошла с ума, что болеет…

— Как прошел день в школе? — поспешила переменить тему Клара.

До чего же ей не хотелось увязнуть вместе с Кевином в болезни матери!

— Ничего, справляюсь, хотя ты сама знаешь, до отличника мне далеко.

— Но ты учись, Кевин. Учись, и тогда чего-нибудь да добьешься. Ты кем хочешь стать?

— Не знаю. У меня семь пятниц на неделе.

— А в эту пятницу?

— Детским врачом.

— Почему детским? — удивилась Клара.

— Ну… Мне нравится одна девчонка, а она сказала, что вырастет и будет детским врачом. Я подумал: неплохо, если мы будем учиться вместе.

Клара прыснула.

— Ты что, влюбился?

— Не знаю. Она мне нравится. Нравится, это точно. А ты? Ты в кого влюблена?

Вопрос задел Клару за живое.

— У меня нет времени влюбляться, — сердито отрезала она. — Когда будет — посмотрю! Все! Давай спать.

Мальчуган прижался к ней и вскоре засопел.

Любовь… Она мало что о ней знала. Бывало, какой-нибудь паренек из соседских казался ей симпатичным, но у них здесь не полагалось обнаруживать свои чувства. Чувства для слабаков, а слабаки всегда в проигрыше. Клара стремилась, чтобы ее уважали. Ходила, высоко подняв голову, с ледяным, гордым видом. Научилась быть резкой. Смотрела всегда сурово, держала дистанцию. Она была красавицей и никого к себе не подпускала.

Быть твердой, решительной, волевой, безупречной — в этом ее спасение. Только так она вырвется из предместья. Только так осуществит свою мечту.

Другой она была только с младшим братом. От него она не прятала нежное сердце, ласково смотрела, заботилась, возилась, тормошила, потому что и вправду любила малыша и хотела скрасить ему отсутствие матери. Но Кевин рос, и Клара делалась все сдержаннее: пора и мальчику набираться твердости.

Иногда посреди ночи, когда сквозняки забот выдували сон, а глухая тишина притворялась надежной защитницей, Клара позволяла истомленному усталостью мозгу покачаться на волнах иллюзий. И тогда, заглянув за черту горизонта, проведенную стыдливостью, она решалась поверить, что однажды встретит мужчину, который ее полюбит. Мужчину, с которым она захочет жить семьей. И семья у них будет надежной и настоящей.

 

2

Габриэль вскочил, опрокинув стул, и потряс в воздухе сжатыми кулаками. Есть! Горящие глаза не отрывались от экрана. Допущен к экзаменам! В магистратуру одного из самых престижных экономических вузов Франции!

Он помчался вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Матери в гостиной не оказалось, он выглянул в сад. Так и есть, нервно расхаживает по аллее, обсаженной розами. Ждет результатов. Взглянула на сына с тревогой, увидела его сияющую улыбку и сразу успокоилась.

— Допущен к устному! — закричал он, подбегая.

Ему хотелось подхватить мать на руки, закружить, расцеловать, но сдержал шаг, умерив порыв восторга, и просто взял ее протянутые к нему руки.

— Я горжусь тобой.

— Сказочное везение, не находишь? — Его опять захлестнула волна восторга.

— Ну еще бы! И куда же ты прошел?

— В Высшую коммерческую.

Тень пробежала по улыбающемуся лицу матери, и Габриэль ее заметил.

— До Высшей парижской не хватило одного балла, но ведь Высшая коммерческая…

— Это просто отлично, — закончила за него мать, извиняясь за невольное свое огорчение.

— Сейчас позвоню отцу. — Габриэль набрал номер на мобильном телефоне. — Папа! — начал он радостно.

— Собрание. Позвоню позже, — отрубил отец.

— Но я… Я хотел… Насчет конкурса, — запинаясь, произнес Габриэль.

— Извини. И что же?

— Прошел. В Высшую коммерческую…

— Ах, в коммерческую? Ну, хорошо, хорошо!

Габриэль снова уловил нотку разочарования, и радость сразу улетучилась. Отец, как всегда, ждал большего.

— Пока. Извини, что побеспокоил, — закончил разговор Габриэль.

— Ничего страшного. Я очень рад, — с нажимом произнес Дени Сансье, сообразив, что допустил бестактность. — Вечером увидимся.

Габриэль отключился, глядя в пустоту, еще тая в себе эхо разговора. Мать внимательно посмотрела на сына.

— Я думаю, отец доволен. — В ее утверждении скорее прозвучал вопрос.

— Он бы предпочел, чтобы я пошел по его стопам и поступил в Парижскую.

Лоррен Сансье повела плечами.

— Вряд ли. Я уверена, он тобой гордится.

— Но я же его знаю!

— Я знаю его лучше. Вечером мы отпразднуем.

— Нет. Вечером я праздную с друзьями, — возразил Габриэль, не в силах скрыть захлестнувшее его раздражение.

— Значит, завтра.

Он кивнул в знак согласия и ушел.

Его душила обида. Гнев против собственных родителей. Он делал все, что мог, из кожи вон лез, а им всегда было мало. На «отлично» учился в школе, был блестящим студентом, но от него всегда ждали большего. И он всегда обманывал их надежды. Должен был сдать бакалавриат на «отлично», а получил «хорошо». И сейчас он снова разочаровал их, потому что, видите ли, не дотянул одного балла до самой престижной из французских школ бизнеса.

Любые родители были бы довольны такими результатами, как у него, но только не его собственные. «Для тебя я хотел бы лучшего, потому что ты на это способен» — таким было кредо его отца. Дени Сансье видел сына главой их семейной фирмы и хотел, чтобы этот пост Габриэль занял исключительно благодаря знаниям и опыту. «Конечно, родня тебя обожает. Но однажды тебе придется стать главным в деле, и надо, чтобы ты главенствовал по заслугам, а не по наследству».

Никто и никогда не спросил самого Габриэля, хочет он этого главенства или нет.

Габриэль иногда отпускал себя на волю и воображал совсем другое будущее — будущее, которое он построит сам, по собственному желанию, без гнетущей воли близких.

Габриэль распахнул окно, сел на подоконник и закурил. Солнце, лучший из осветителей, искусно направило свои лучи, подчеркнув красоту сада. Медленно выпуская дым, Габриэль постарался расслабиться. Залюбовался панорамой сада, отвлекся и почувствовал вдруг, что на него снизошло озарение.

Он все преувеличил. Ему не за что обижаться на родителей. Требовательность — это выражение их любви. Откуда она взялась? Разгадка в прошлом. Отец выбился из низов, получил благодаря воле и упорству блестящее образование. Женой его стала Лоррен Дюмон, наследница старинного рода, с приданым в виде длинной родословной знатной семьи и небольшого земельного участка. Дени сумел уговорить многочисленную родню Лоррен вложить скудные остатки сбережений в покупку фабрики нетканых материалов на базе углеродного волокна. Вложение себя оправдало. Дени удалось сделать предприятие процветающим, и теперь он выглядел в глазах всей семьи героем. Габриэль прекрасно понимал, что ему повезло: он принадлежит кругу избранных. Родители дали ему возможность быть успешным, они его настраивали, подталкивали, поощряли. Конечно, ему бы хотелось еще и тепла, ласковых слов… Но в общем-то он давно привык к любви на расстоянии.

Габриэль успокоился, понял, что обижаться ему не на что. Ему двадцать лет, у него множество преимуществ, он готов к завоеванию делового мира. Все его недовольства — пустой каприз. А капризы не в его вкусе.

Сегодня вечером они с друзьями повеселятся — с вином и девушками.

* * *

Габриэль сидел в компании друзей — таких же студентов, как он, из того же вуза, из того же квартала.

Музыка гремела, заглушая голоса, и молодые люди, расположившись за столиком, общались улыбками, жестами, условными знаками. Стаканы наполнялись, опустошались, наполнялись вновь. Габриэль смотрел на девушек, танцующих на площадке, и наслаждался ощущением всемогущества. У него было все — молодость, красота, ореол успеха. Одна из девушек за столом предложила ему нюхнуть в туалете кокса. Он взглянул на нее: хорошенькая, соблазнительная, готовая на все. Легкая добыча, похожая на множество других, с которыми он набрал немалый донжуанский опыт. Она возбудила в нем желание и пренебрежение.

С такими девушками он умел общаться, легко включался в игру, но в душе их презирал. Они достигали своих целей, используя умение зажигать мужчин, гасить, впрочем, тоже, но сосредоточены были на себе, говорили одно, а думать могли совершенно противоположное. Кокаин помогал им справляться с остатками гордости. Они странствовали по модным барам, ресторанам, дискотекам, казались себе глубокими и свободными, но были пустышками.

Габриэль скрыл за улыбкой презрение и принял предложение. Эта, другая — все равно. В эту ночь он не собирался спать один.

 

Годом раньше

 

3

Габриэль рассеянно поглядывал на сцену. Вокруг него все — кто успешно, кто безуспешно — притворялись, что наслаждаются представлением. С недавних пор стало хорошим тоном камуфлировать деловую сторону благотворительных акций культурной программой. Если бы на эту вечеринку не были приглашены клиенты его отдела, он бы, конечно, никуда не пошел. Но участие в презентациях тоже было его работой. Надо было быть на виду, пожимать руки, обмениваться любезными фразами, поддерживать и завязывать знакомства, необходимые для успешного продвижения биржевых бумаг.

Он уже окончательно изнемог от скуки, когда объявили очередной многообещающий талант.

Танцовщица привлекла его внимание своей изысканностью, фигурой, и он стал следить за танцем. Чем же эта молодая женщина отличалась от остальной труппы? Красотой лица? Тонкостью черт? Нет. Хотя наметанный глаз Габриэля сразу распознал красавицу, и все же она находилась слишком далеко, чтобы он мог оценить всерьез достоинства ее внешности. Нет, дело было не в лице — особенными были ее движения, они завораживали, заставляли следить за собой. Грациозность и сила, точнее, плавность и необузданность боролись в этом гибком теле, то выплескиваясь, то сплетаясь. Ритм был органикой танцовщицы, и она вплетала в музыку свои отточенные движения.

Все остальные танцоры, участвовавшие в спектакле, хотели понравиться зрителям, искали в их глазах интерес или одобрение, ради которых старались, и только эта девушка жила в собственном мире, вне времени и пространства, хотя двигалась со всеми вместе. Казалось, она танцует ради собственного удовольствия, из внутренней настоятельной необходимости. Отличие было разительным, оно поражало. Так изумляют чудо и благодать.

* * *

Выступление закончилось, Клара переоделась и через зал пошла к выходу. Она устала, ничего не видела, смотрела в пол. Огонь погас, она снова была печальной и неуверенной.

Габриэля тронула беззащитность хрупкой фигурки, он невольно встал и поспешил за ней.

— Добрый вечер, — начал он негромко, — я хотел вам сказать, что… Вы произвели магическое впечатление… Колдовское…

Клара подняла на него глаза, холодно посмотрела. Она привыкла к заигрываниям после спектакля, к пошлостям выпивших мужчин и ответила с вежливой улыбкой:

— Благодарю, вы очень любезны. — И направилась к выходу.

Габриэль на секунду замер в нерешительности. Впечатление произвела не холодность танцовщицы, а собственное странное ощущение — сродни боли, почти физической. Ничего подобного он никогда не испытывал, и ощущение это было ему неприятно. Оно походило на страх, холодок предчувствия, предвещавший потрясение. Или драму.

Но он не стал копаться в себе, поспешил за девушкой и догнал, когда она уже взялась за ручку двери. Заговорил, стараясь, чтобы торопливые слова, которые он произносил, складывались в фразы, хоть как-то выражавшие его восхищение.

— Знаете, я не большой поклонник танца. Если совсем честно, на представлении я скучал. Но появились вы, и что-то изменилось. Вы особенная. Танцуя, говорите о другом, не о том, о чем ваши партнеры. В каждом вашем движении таится огонь. Вы глубоко меня тронули. Просто потрясли. — Габриэль торопился, он хотел успеть.

Кларе стало любопытно, с ней еще так не говорили. Но ей хотелось, чтобы с ней говорили так. Воплощать и передавать чувства — ради этого она танцевала. И вот…

Словно очнувшись ото сна, она снова взглянула на юношу и вдруг поняла, что он очень хорош собой. Очень. И знает об этом, и держится поэтому с особой уверенностью.

Жаркая волна вспыхнула у нее в груди, поднялась к лицу и окрасила румянцем щеки. Клара улыбнулась, пытаясь за улыбкой спрятать растерянность.

Габриэлю она показалась еще красивее.

Он воспользовался ее смущением и пригласил куда-нибудь сходить выпить. Клара замерла в нерешительности. Тогда он взял ее под руку. Его обаяние, его чувство юмора должны были ему помочь. Теперь он старался говорить как можно веселее, шутливее.

— Я устала. — Клара все еще не сдавалась.

В другое время ей не составило бы труда отделаться от молодого человека, отправить восвояси любого назойливого приставалу. Но в этом юноше что-то ее привлекло. Самоуверенность служила щитом чувствительности, и это неожиданное сочетание подкупало.

— Отдохнем в соседнем баре. Выпьем за знакомство!

Он смотрел ей прямо в глаза, и Клара почувствовала, что не так уж он в себе уверен.

— Хорошо, зайдем ненадолго. У меня час, не больше. Мне завтра очень рано вставать.

— Отлично. Меня зовут Габриэль. — Он протянул руку.

— Клара.

Ей понравилось прикосновение его руки, теплое, дружеское.

Они прошли немного вперед, и Габриэль толкнул дверь паба. Он хорошо его знал. Спокойное, достойное место. Оформлено со вкусом, изысканная публика, хороший джаз. Что может быть лучше для первой встречи?

Усевшись за столик, Клара огляделась, оценила обстановку, публику, и насмешливая улыбка тронула ее губы.

— Что ты нашла смешного?

— Думаю, зачем я пришла в заведение, предназначенное для легких знакомств, с незнакомым мне человеком?

Брови Габриэля взлетели вверх, он подумал: с этой девушкой надо вести себя предельно осторожно.

— Только чтобы познакомиться, ни для чего больше. Паб мне нравится. Мне кажется, тут красиво, и музыка никогда не грохочет, так что нам не помешают поговорить. Я люблю места, где можно позабыть о реальности, почувствовать себя другим, поверить, что все возможно.

— Все возможно, — повторила Клара и подумала: «Жаль, очень жаль, что он играет пошлую роль донжуана и говорит банальности. Обаяние сразу пропадает».

Габриэль заказал себе ликер «Южный комфорт», Клара — бокал белого вина.

Он попытался вывести разговор на ее жизнь, но она его не поддержала — молчала и рассматривала нового знакомого. Желая избежать тягостного молчания, Габриэль стал рассказывать о себе: о работе, планах на будущее, вкусах в области искусства. Клара его слушала, и взгляд ее становился все пристальнее, словно она старалась рассмотреть что-то очень важное.

Она с интересом слушала Габриэля, но с каждым его словом пропасть между ними росла. Он принадлежал другому миру, работал консультантом в сфере стратегического консалтинга — он объяснил в нескольких словах, в чем состоит его работа. Сообщил, что любит живопись, литературу, и сделал несколько дельных замечаний. Но лучше от этого в глазах Клары не стал. Ну да, она глупее. И что дальше? Будет слушать и кивать?

Габриэль мгновенно ощутил ее отчуждение. Девушка словно бы замкнулась, захлопнулась.

Что же он такого сказал? Растерявшись, не зная, как сделать разговор более доверительным, Габриэль судорожно искал выход.

Он хотел заказать еще вина, но Клара отказалась.

— Мне уже пора. Я скоро пойду, — извинилась она.

— Час еще не прошел.

Клара взглянула на часы.

Неужели ей так с ним скучно?

Габриэль, услышав первые такты песни Фила Коллинза, замолчал и сделал жест рукой, приглашая послушать и Клару:

I can feel it corning in the air tonight, oh Lord And I’ve been waiting for this moment for all my life. [1]

Промурлыкав, подражая интонациям певца, знакомые строчки, Габриэль прибавил:

— Знаешь, забавно, что в песне иной раз звучат слова, которые ты сам хотел бы сказать.

Голос у него при этом был доверительно-проникновенный. Он улыбнулся, но собеседница смотрела холодно и по-прежнему недоверчиво. Она словно бы корила себя за то, что пошла на поводу пошлого записного донжуана. С Габриэля будто сорвали маску, он почувствовал себя смешным. И в этот самый миг, когда он явственно ощутил ее отрицательное о себе мнение, ему захотелось, чтобы их знакомство не закончилось этим вечером.

Перед этой девушкой он был как на ладони, она сразу увидела его насквозь. В ее взгляде была проницательность взрослой женщины — женщины с немалым опытом неудач и разочарований за плечами. Но она была слишком молода, чтобы нажить такую мудрость и трезвость.

Кларе хотелось встать и уйти. За кого этот хлыщ ее принимает? За молоденькую идиотку, которой достаточно бокала вина, пары комплиментов и напетой песенки, чтобы отправиться к нему в постель? Но лицо молодого человека говорило о растерянности. Он смутился, стал застенчивым от ее холодности. Клара вновь почувствовала, что лоск обольстителя наносной, что перед ней живой, чувствительный человек.

— Да, это хорошая песня, — сказала она, решив помочь смутившемуся собеседнику. — Ритм придает особую напряженность чувству, выраженному в словах. — И едва уловимым движением плеч и рук подчеркнула этот ритм, как это может сделать только танцовщица.

— А ты какую музыку слушаешь? — спросил Габриэль, с благодарностью подхватывая тему разговора.

— Разную. Одну слушаю, другую напеваю, под третью люблю танцевать, — сказала она и снова ушла в себя. Помолчала и добавила: — Да и день на день не приходится. Слушаю чаще всего соул и поп-музыку. А танцевать люблю под фанк и ритм-и-блюз, да мало ли еще подо что.

— А что напеваешь?

— Французские песенки. Или то, что слышу по радио.

— Да что ты? — переспросил он, будто встретил какую-то неожиданность.

— А чему ты так удивился?

— Да нет, — замялся он. — Не удивился, скорее растрогался.

— Растрогался? — Нотка снисходительности вывела Клару из себя. — Ты, как я понимаю, слушаешь классику и оперы?

— Я? Нет… То есть да, слушаю. Но поп-музыка мне тоже нравится.

— Я бы тоже не отказалась разбираться в классике. Но образования не хватает. Я училась только танцам.

— Да. Я понимаю, но… — забормотал Габриэль.

— А как может быть иначе? — продолжала Клара не без нотки агрессии. — Как ты успел заметить, мы с тобой живем на разных этажах. У меня не было возможности учиться в университете, я не получила образования, не разбираюсь в живописи и в классической музыке.

Обескураженный, Габриэль не знал, как перекинуть мост через возникшую пропасть.

— Мне в самом деле повезло, очень повезло. Но я не считаю, что на вещи нужно смотреть так антиномично!

— Антиномично? — переспросила Клара.

— Ну да, как на несовместимости, — пробормотал Габриэль.

— Какая может быть совместимость? Ты говоришь, а я тебя не понимаю.

— Извини, я не хотел… Я хотел совсем другого…

— А ты не переживай, я же знаю, что я без образования.

— С образованием, без образования — какая разница! — вспыхнул Габриэль. — Ты мне нравишься, вот в чем дело. Но ты сидишь и молчишь, а я терпеть не могу сидеть молча, вот и понес всякую чушь.

Искренность признания пробила брешь в Клариной обороне.

Желая избежать опасных тем, Габриэль вновь стал расспрашивать Клару о ее жизни, но она опять, обходя его вопросы, говорила только о танце, словно танцем исчерпывалась вся ее жизнь. Он внимательно ее слушал, согласно кивал, задавал вопросы по существу, вживаясь в новый для него мир.

Но при этом, когда она говорила, он не мог не смотреть на ее губы, не замечать, как они выговаривают слова. Сколько мужчин у нее было? Он испытывал ревность к неведомым незнакомцам и почему-то считал, что их было много. Он никогда не испытывал ревности. Новое чувство его удивляло.

Ему хотелось сохранить контроль над ситуацией. Но что он мог предложить этой девушке? И каким образом? Большинство девушек, с которыми он знакомился после нескольких рюмок и пустых льстивых слов, помогавших установить иллюзию понимания, принимали его приглашение и ехали к нему. Иногда заставляли его ждать несколько дней, давая понять, что он должен уважать существующие моральные принципы. Но Габриэль знал, что это всего лишь лицемерный маневр и дальше все пойдет по обычной схеме. Но вот он сидел напротив Клары и не знал, что ему сказать, что сделать, чувствовал себя растерянным и уж никак не способным ни на какие стратегии.

Он понимал, что она гордая, самостоятельная, что у нее есть свои твердые правила и никакому вину и никаким вкрадчивым речам с ними не справиться. Лучше было постараться ее не сердить.

Клара вновь взглянула на часы.

— Я понял, отведенный час истек, — сказал он. — Можно я тебя провожу?

— Нет, спасибо, я вызову такси.

— Не может быть и речи! Я не отпущу тебя одну в такой поздний час!

Когда Клара увидела роскошный лимузин Габриэля, ироническая усмешка тронула ее губы. Они точно были противоположностями. Он выставлял напоказ свои познания, свое богатство, играл на своем обаянии, своей красоте. Она мало что знала, была бедна как церковная мышь и к своей красоте старалась привлекать как можно меньше внимания. Габриэль ее скорее раздражал, и, несмотря на это, ее влекло к нему, и она на себя сердилась. Она привыкла быть себе хозяйкой, справляться со всеми своими чувствами, и собственная овечья покорность ей очень не нравилась. В машине она сидела молча и следила за пробегающими мимо улицами.

Габриэль расценил молчание Клары как свой провал. Он девушке не понравился, и этим все сказано.

Он довез ее туда, куда она сказала, и остановил машину неподалеку от большого, мрачного, строгого дома. Вышел из машины и проводил ее до асфальтовой дорожки к подъезду.

— Извини меня, пожалуйста, — сказал он.

— За что?

— За поведение. У меня единственное оправдание: я еще никогда не встречал такую девушку, как ты.

— Не сомневаюсь, — язвительно усмехнулась Клара.

— О чем ты подумала?

— Такую малообразованную, — продолжала усмехаться она.

— Хватит издеваться! Я имел в виду совсем другое — твою манеру держаться, взгляд, вообще тебя…

— Поняла! Довольно! — Она подняла руку, прерывая поток.

— Но я говорю правду! Я такую никогда не встречал! Ты естественная, незащищенная, чувствительная, уязвимая. Я привык иметь дело с доступными девушками. Видишь, я все говорю как есть.

— Им достаточно промурлыкать две строчки из песенки?

— Представь себе! — засмеялся он. — Ты сочла, что я самонадеянный болван и пошляк.

Кларе хотелось возразить. Сказать, что и она догадалась о его уязвимости, но почему-то промолчала.

— Я не такой, каким показался тебе сегодня вечером. Мне кажется, я вообще-то лучше.

Последняя надежда. Утопающий схватился за соломинку. По дрогнувшим губам, по напряженному взгляду Клара поняла, что Габриэль не рисуется, и он понравился ей еще больше.

— Не сомневаюсь. Думаю, в следующий раз я познакомлюсь с настоящим Габриэлем.

— В следующий раз? Ты… не против меня еще раз увидеть?

— Если ты не против.

Лицо Габриэля осветилось счастливой улыбкой.

— Созвонимся? — предложила Клара.

Они обменялись телефонами, и Габриэль поцеловал ее в щечку.

— Честное слово, я просто счастлив, что тебя встретил.

— А какой песней ты прощаешься?

— Не смейся надо мной, пожалуйста!

Она ответила лукавой улыбкой, помахала на прощание рукой и побежала по дорожке.

* * *

Габриэль был так взволнован, что не мог уснуть, прокручивая в памяти каждую минуту встречи и кляня себя за промахи. Потом стал придумывать, что мог бы сказать или сделать, чтобы понравиться Кларе. Но теперь уже ничего не поправишь. Провал. Полный провал. Хотя нет, не полный, она же согласилась с ним еще раз увидеться.

Он налил себе виски, снова сел на канапе, закурил и впервые отдал себе отчет в своей странной лихорадке. Никогда ни от одной девушки его так не лихорадило. Одного часа с Кларой хватило, чтобы он перестал себя узнавать.

Ему очень захотелось позвонить ей, сказать что-то такое, что сгладило бы негативное впечатление, попросить о новой встрече. Но он не решился. Побоялся. Потому что явно был не в себе и опять мог ляпнуть что-то несуразное, и тогда Клара лишила бы его выданного авансом доверия.

И тут ему пришла в голову замечательная мысль. Внутренний голос возражал и удерживал, но Габриэль все-таки взял мобильник и написал:

Готов на все, лишь бы и дальше тобой восхищаться.

 

4

И было первое свидание, первый поцелуй, первая ночь — события, свидетельствующие о рождающейся любви, вехи, отмечающие серьезность их истории.

Обычно у Габриэля память об этапах любовных встреч испарялась сразу после прощания. Радужные мыльные пузыри, которым он умел радоваться, исчезали без следа. Но с Кларой он дорожил каждой минутой, хотел сберечь драгоценные мгновения, запечатлеть их в душе и в памяти навсегда. Они были мигами творения, и время не имело над ними власти.

Когда Габриэль осознал это, то понял, что полюбил.

Они были актерами, для которых пробил их час, героями романа, который станет их жизнью.

Как-то вечером Габриэль, немало выпив за ужином, впал в несвойственную ему романтическую экзальтацию и торжественно провозгласил:

— Мы с тобой словно две реки, наши истоки далеки друг от друга, мы текли по разным местностям, берега у нас были разные, но вот мы встретились, слились и стали мощным потоком, который способен стремиться дальше.

Удивленный взгляд Клары сказал ему, что он сумел ее растрогать, но в следующую минуту она принялась смеяться, просто задохнулась от смеха.

— Прости… Пожалуйста… — едва сумела она выговорить между двумя приступами хохота.

Габриэлю мог бы показаться обидным такой откровенный хохот над ним, но он обрадовался веселью Клары и тоже стал смеяться, и вот они уже оба хохотали как сумасшедшие в объятиях друг друга.

— Две… реки… — простонала девушка.

Габриэль убрал пряди волос, упавшие на любимый лоб, и стал целовать глаза, щеки…

Она задыхалась от смеха, а он просил:

— Ты дыши, дыши…

И все же неожиданный образ, рожденный порывом любви и алкогольными парами, казался ему верным. И любовь он тоже сравнил с водой, она прибывала, закручивалась водоворотами, сбивала с ног и, набравшись мощи, победоносно все себе подчиняла, умиротворялась и умиротворяла.

Поначалу хлынувший напор оглушил Габриэля, довел чуть ли не до безумия, и он попытался с ним бороться, заслонившись айсбергом разума от бездумно звенящих потоков всех цветов радуги.

Но потом его заворожила их красота, их присутствие, и он отдался потоку неведомых ощущений.

Кларе пришлось преодолевать собственное неверие. Она не готовила себя к счастью. Год за годом борясь с жизненными трудностями, она старалась построить вокруг себя стену, которая оберегла бы ее от разочарований. Свое любящее сердце она прятала за этой стеной и считала себя сильной и неуязвимой. И вдруг поняла, что сама себя обманывала. Поняла, что втайне надеялась и ждала любви, всепоглощающей, романтичной, той самой, которая теперь захлестнула ее и грозила поглотить целиком. И Клара, которая выверяла каждый свой шаг, дорожа покоем, позволила потоку нести себя, согласившись на жизнь вдвоем.

Ей было хорошо с Габриэлем. Она была счастлива. Счастлива, что он не похож на всех тех, кого она знала. Счастлива, что может на него положиться. Но она не могла понять, как это все случилось, какое колдовство свело их вместе. Ей становилось страшно, и она убеждала себя: «Перестань пугаться. Отгони все сомнения. Наслаждайся счастьем. Даже если все оборвется, ты будешь знать: у тебя была любовь. Твоя жизнь станет несравненно богаче».

Но она не хотела, чтобы их совместная жизнь окончилась, она хотела, чтобы они стали парой, которая, прожив слияние страсти, смиренно примет ее угасание, разделение на два существа, связанных теплом, участием и неиссякающей привычкой быть рядом.

Таким был путь, который проделали Клара и Габриэль на протяжении первого года своего совместного существования.

Влюбленным часто кажется, скорее из гордыни, чем по глупости, что сила, которая стремит их вперед, уникальна и неиссякаема, что она дарована им судьбой, что она и есть их судьба.

Но судьбе нет дела до красоты, любви, чувств, потому что из них соткано настоящее.

Судьба шлифует время, не ведая об эфемерном.

Она стремится в будущее и читается, став прошлым.

 

Месяц назад

 

5

Солнечные лучи, пробившись сквозь ставни, смягчили угловатый контур шкафа, превратив его в сияющее пятно.

Клара снова закрыла глаза, лежала, не шевелясь, дорожа гармонией этого мига, отдаваясь его ласкающим волнам, которые, отзываясь в ней, затопляли комнату. Романтику, идеалы, гармонию, счастье, любовь — все рождала пульсация совместного полета двоих по руслу времени. Чудо было результатом особого уравнения. Шанс его решить дается каждому, но одни этот шанс используют, а другие нет.

В сладостной истоме Клара потянулась, стремясь полнее слиться с налетевшей внезапно негой вожделения. Задержала дыхание, затаивая в себе радость, обволакивающую тело, сердце, мозг…

Так жила она уже год. Каждый день начинался для нее как счастливое обещание. Но всегда за мигом счастливой полноты приходило, подспудное, тревожащее чувство вины.

Рука Клары забралась под подушку Габриэля. Картинки проведенного вместе вечера поплыли перед ее мысленным взором, и она снова прикрыла глаза.

Запиликал мобильник. Клара взяла его, не сомневаясь, что послание от Габриэля.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Клара улыбнулась. Игра в послания из строчек песен, намекающих на мысль или чувство, задержалась с их первой встречи, но растеряла всю иронию, стала по-детски простодушной традицией, полной для влюбленных особого значения. Так нежные прозвища, которыми поначалу обмениваются любовники, заменяют со временем настоящие имена.

Клара с секунду подумала и ответила:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Она представила себе Габриэля в офисе, вокруг сидят его коллеги, он в элегантнейшем костюме, стоящем бешеных денег, с серьезным лицом читает бумаги, а потом — тайком — ее эсэмэску, и улыбка скользит по его лицу.

Горячая волна поднялась у Клары в груди, горло перехватило. Захлестывающие приливы любви поражали ее. До встречи с Габриэлем только танец погружал ее в сладостную эйфорию, когда ее тело, преодолев боль усилий, вдруг насыщалось музыкой и плыло по воздуху. Но сейчас чувство счастья было даже полнее и мощнее.

Их любовь была чудом, и Клара часто спрашивала себя, чем она заслужила такого возлюбленного?

Ведь однажды он осознает, что она всего-навсего жалкая танцовщица, научившаяся хип-хопу и джазу на дешевых курсах в своем предместье, работающая в труппе, которая постоянно ищет заработков. Что, если, осознав это, он уйдет?

Зачем ему жить с темной, необразованной девушкой, когда вокруг него толпятся красавицы, знающие обо всем на свете? Разве ей место в его роскошной квартире? Сколько еще времени продлится их любовь? Несколько месяцев? Несколько лет? Всю жизнь?

Скептикам, которых жизнь никогда не баловала подарками, редко удается поверить в магический поворот судьбы, они без конца терзают себя вопросами.

Клара погладила подушку и устало вздохнула. Утренний восторг улетучился, уступив место беспокойству, которое теперь всегда было спутником ее счастья.

Она постаралась себя успокоить: Габриэль любит ее, любит по-настоящему. Достаточно увидеть его глаза, они светятся, когда она к нему подходит. В мужественном лице появляется какая-то беззащитность, взгляд загорается, губы расплываются в безудержной улыбке. А руки? Как жадно они ее обнимают… Его любовь потрясает ее до глубины души.

С первых дней он познакомил ее со своими лучшими друзьями. Разве это не говорит о том, что он сразу взял на себя ответственность за их любовь? Это она стала избегать с ними встреч. У них были разные интересы, она не понимала, о чем они спорят, а их шуткам улыбалась натянуто, из вежливости. В их компании она чувствовала себя чужой, ей становилось одиноко, казалось, что она лишь аксессуар в богатой, многоликой жизни Габриэля. Словно он принадлежал ей только в тот миг, когда они были вместе и были счастливы.

Она знала его счастливым, влюбленным, но видела и подавленным, не знающим, на что решиться. Габриэль стремился к успеху. Его жизнь была лестницей, идущей вверх, и ей не было места на этих ступеньках. Их любовь жила сегодняшним днем, мгновенной радостью настоящего. Габриэль никогда и не говорил о будущем, словно, оказавшись с Кларой, бездумно шагал по неведомой дороге, освещенной светлячком на метр, не больше.

Телефон снова сообщил об эсэмэске:

Я так люблю тебя.

Клара улыбнулась, решив, что это сообщение — хороший знак, ответ на ее мучительные сомнения.

А это что за песня?

Габриэль собирался ответить на вопрос, но тут Декур призвал его к порядку:

— Габриэль, поучаствуй, пожалуйста, в нашей дискуссии!

Габриэль положил телефон, стер с губ ангельскую улыбку, которая его выдавала, и с самым серьезным видом отпустил несколько подобающих случаю фраз, свидетельствующих о его участии в разговоре.

Но старания стараниями, а мысли его блуждали далеко. Он видел лежащую на постели Клару, ее гибкое тело танцовщицы, длинные волосы, рассыпавшиеся по подушке, и ничего не мог поделать с поднимавшейся в нем волной нежности. Нежности и желания.

Как же все это случилось? Он, записавшийся в холостяки, громко ратовавший за мужскую свободу, которая служит карьере, не мог не сдаться перед очевидностью: он полюбил.

И когда он осознал, когда принял эту очевидность, то открыл Кларе сердце. Она вошла к нему в дом, и они стали жить вместе. Жизнь, которую он так долго отвергал, стала для него источником радости. Раньше, глядя со стороны на жизнь двух влюбленных, он замечал только пустоту и мелочность, и они его раздражали. Но теперь! Сколько счастливых мелочей! Сколько возможностей быть счастливым! Он не мог больше жить без Клары, ему нужны были ее присутствие, ее близость, встречи, полные страсти и ласки, их детская игра в цитаты из песен.

Совещание кончилось, и только Габриэль налил себе кофе, как к нему подошел Грегуар.

— Послушай, касательно досье SPMC, — начал он серьезно. — Я думаю, тебе не стоит ими заниматься, пусть занимаются компаньоны.

— А почему ты так думаешь?

— Мы получили неприятную информацию относительно их руководящего состава. Там заправляет русская мафия.

— Не может быть! Они показались мне… вполне нормальными ребятами.

— На нас оказывает давление конкурирующая с ними фирма. Скажу прямо, нам угрожают. Декур просил с тобой об этом поговорить.

— Но это мой самый крупный клиент, Грег. Какая мне разница, кому они принадлежат? Я провожу для этой фирмы интересное исследование, оно откроет для них новые ресурсы.

— Я знаю. Но понимаешь, нас могут подставить, скомпрометировать наше честное имя.

— Дай мне еще пару недель, я закончу работу, выпишу счет, а там мы все решим.

— О’кей, я поговорю с шефом. Но… Ты сейчас не в фаворе, имей в виду.

— То есть?

— Думаю, шеф не одобряет… твоей рассеянности.

— Рассеянности?

— Ну да, твоего поведения на заседании.

— Я ответил на сообщение клиента, — без большой уверенности ответил Габриэль.

— И его сообщение так тебя обрадовало, что ты расплылся в блаженной улыбке.

Габриэль больше не спорил, на лице у него появилась гримаса, как у мальчишки, которого уличили во вранье.

— Я дам тебе полезный совет для твоего же блага: все личные дела оставляй за порогом офиса, — наставительно произнес Грегуар. — Работать в консалтинговой фирме — большая удача, и ты это знаешь. Места здесь на вес золота, и тут не до сантиментов.

— Но у меня же хорошие результаты, Грег.

— Хорошие. Но этого мало. В нашей фирме хорошие результаты — это минимум. Здесь требуют от сотрудников полной отдачи и безупречного поведения. Декур выставит тебя, не задумываясь, если обнаружит малейшую небрежность в оформлении дел.

— Мои дела в полном порядке, — огрызнулся Габриэль. — Но я не собираюсь становиться компаньоном.

— Я знаю, что не собираешься. Ты хочешь освоить методы консалтинга, дополнить свое резюме названием престижной фирмы и затем на вполне законных основаниях встать во главе фирмы своего отца. Все разумно и правильно. Но тебе нужно проработать здесь не меньше трех лет. А если Декур перестанет тебе доверять, это вряд ли удастся.

— Ладно, ладно, я все понял, был не прав. Спасибо за совет.

— Позволь, я дам тебе еще один, и он будет последним. — Грегуар наклонился к Габриэлю. — Я знаю, ты счастлив с этой девушкой. Но… Мне кажется, она тебе не подходит. Нет спору, она красивая, но она из мира, где играют по другим правилам. Она превратит тебя в заурядность. В нашем мире выигрывают только бойцы. Ты прирожденный боец. И был им до встречи с ней. Сейчас ты размяк, Габриэль. Если хочешь чувствовать здесь себя как дома, лучше остаться холостяком или найти девушку своей породы. Посмотри на Артура, он нашел себе отличную пару. У Луизы диплом одной из лучших школ, и амбиций у нее не меньше, чем у Артура. Она никогда не упрекнет его за непрестанные разъезды, за сверхурочную работу. Напротив, станет его во всем поддерживать. — Грегуар взглянул на Габриэля с ощущением несокрушимой уверенности. — Я говорю тебе это без всякой враждебности, — добавил он, похлопал Габриэля по плечу и отошел.

Слова коллеги задели Габриэля всерьез. Он был недоволен самим собой и не возразил Грегуару только потому, что тот был, так сказать, его крестным. Несколько месяцев назад Грегуар принял его на работу, объяснил, как себя вести, и с тех пор постоянно давал советы по существу. Отношения их были сугубо деловыми, любые другие составляющие исключались. Габриэль был обязан выслушивать точку зрения Грегуара, но не имел права подключать чувства. Таковы были правила. Однако упрек больно его ранил. И не только. Он разворошил сомнения, которые сопутствовали ему с самого начала его связи с Кларой. Он знал, что его профессиональное положение несовместимо с такой спутницей, как Клара, ее происхождением, уровнем и целью в жизни. И хотя она тоже стремилась к успеху в своей сфере, в сфере искусства, их сферы ни в чем не совпадали, больше того — они были противоположны. Среда, образ жизни, коллеги — все у них было разное. Разумеется, она никогда не упрекала его за корпоративные вечеринки, деловые поездки, но умела привлечь его к себе, уговорить, и он проводил с ней все свободное время. Ее ласковая привязанность его трогала. В ней-то и было, пожалуй, все дело. Он вырос на руках гувернанток, от родителей получал лишь указания и советы. И, будучи абсолютно честным с самим собой, не мог не признать, что любовь Клары его глубоко потрясала, околдовывала. Габриэля привлекал мир, в котором жила Клара, и порой он даже забывал о своих профессиональных устремлениях, посвящая работе куда меньше времени, чем его коллеги, хотя работал всегда эффективно. Однако в его фирме видимость обладала не меньшим значением, чем результаты, поэтому считалось хорошим тоном задерживаться допоздна, показывая, что работа важнее всего на свете. Грегуар не сказал ничего нового: негласно предполагалось, что, пока человек делает себе имя, он остается один или встречает свою Луизу. Но любовь Артура и его невеста ничуть не вдохновляли Габриэля. Они скорее казались компаньонами, объединившимися ради завоевания будущего, а не влюбленными, которых связали чувства. Да, Клара ничуть не походила на Луизу и на всех других женщин, с которыми он имел дело до нее. Именно за это он ее и любил. Помешает ли Клара его успеху? Этого он не знал. Зато он знал, что большинство друзей не одобряют его выбор, потому что Клара ставила их в затруднительное положение своим незнанием общепринятых правил, отсутствием культуры. Вызывала у них иронические улыбки. Смущало ли это Габриэля? В общем-то нет. Он даже испытывал удовольствие, видя, как она не похожа на всех, словно рядом с ней непохожим на всех становился и он сам. Одинаковость окружающих его марафонцев, бегущих за успехом, его пугала: одинаковые амбиции, одинаковые костюмы, одинаковый отдых, одинаковые темы разговоров. Одна мысль, что он станет серийной моделью, вызывала у него тошноту.

После советов Грегуара Габриэлю стало тоскливо и противно, и, желая справиться с дурным настроением, он вернулся в кабинет и засел за свои папки.

 

6

Оксана Дмитриевна пришла убирать квартиру Габриэля. Она повесила пальто, заглянула в большую комнату и вздохнула с огорчением: опять эта тут! И опять небось прибрала все и по местам разложила! Выживает она ее, что ли?

Раньше Оксана Дмитриевна убирала эту квартиру с удовольствием. Хорошая квартира, и молодой хозяин вежливый, не прижимистый. Сколько она всяких хозяев перевидала с тех, как перебралась во Францию. Большинство нещадно торговались, норовили заплатить поменьше и всем были недовольны. А она, если видела, что семья сама перебивается кое-как, соглашалась на минимальную оплату и на претензии не обижалась, прятала гордость в карман. Но если квартира свидетельствовала о достатке, то извините! Тут уж хозяева должны были проявить понимание, она за свою цену держалась крепко. Что для состоятельных людей лишние два или три евро за час? А для нее прибавка существенная. Две-три сотни евро в месяц много значат для одинокой женщины, растящей двух дочерей и посылающей деньги матери на родину.

Войдя в первый раз в квартиру месье Габриэля, она сразу увидела, что квартира богатая, и назначила цену шестнадцать евро за час. Он согласился. Тогда она еще набавила, сказав, что стирка белья и глажка за отдельную плату. Он и тут не стал спорить и тут же вручил ей ключи, продемонстрировав полное доверие.

Ей стало неловко, что она так пожадничала. Но назад ходу нет, да и где еще она получит такую прибавку к доходу? В общем, Оксана Дмитриевна решила, что месье Габриэль будет ею доволен, и ни одна другая квартира не будет содержаться в таком порядке, как его. Его одежда всегда была идеально постирана и отглажена. Иногда Оксана готовила ему что-то вкусненькое, и ему ее стряпня нравилась, судя по пустым кастрюлькам в раковине. Она чувствовала себя хозяйкой в его квартире, и ей это было приятно. Конечно, иной раз по утрам она находила следы женского присутствия — губную помаду на стакане, диск со смытой тушью в корзине… Доводилось иногда и встретиться лицом к лицу с какой-нибудь девушкой молодого хозяина. Но редко, обычно они уходили вместе. И ни одна стакана на столе не трогала и больше недели не задерживалась. И так было до того дня, когда Оксана увидела в гостиной молодую женщину, делавшую зарядку. Она на нее внимания не обратила, считая, что день-два — и та исчезнет. Но молодая женщина не исчезла. И тогда Оксана поняла, что тут что-то посерьезнее любовного приключения. И сразу невзлюбила втирушу. Из ревности? Да нет, конечно. Будь Оксана молоденькой, она бы влюбилась в красавца Габриэля, но молоденькой она не была и относилась к нему по-матерински. А в этой его подружке, которую звали Кларой, ей больше всего не понравилось, что она возомнила себя хозяйкой в квартире. Иначе зачем, спрашивается, ей тут убирать, пыль вытирать, постирушками заниматься? Ясное дело, хочет показать, что она все делает лучше Оксаны!

— Ой, Оксана, доброе утро! — поздоровалась Клара, выходя из душа. — А я и не заметила, как вы вошли.

— Доброе утро, мадемуазель.

— Зовите меня Клара, прошу вас!

Звать по имени? Ни за что! Это еще что за выдумки? Или она считает, что Оксана не замечает ее подкопов?

Оксана взяла корзину с бельем, разложила доску и принялась за работу. В квартире все было убрано, значит, придется шевелиться помедленнее. Она не решилась включить телевизор, как делала обычно, когда оставалась одна, побоялась побеспокоить «ту».

А когда отправилась на кухню за водой для утюга, то увидела там Клару, сидящую с чашкой кофе в руках. Лицо у нее было грустное. В душе Оксаны шевельнулось злорадство. Кончается твоя история, голубушка, не иначе. Оно и к лучшему. Оксана испытала великое облегчение. Исчезнет втируша, опять начнется веселый хоровод. И пусть!

— Оксана, хотите кофе? — окликнула ее Клара.

— Нет, спасибо, мадемуазель, — ответила та, выпрямляясь, явно шокированная предложением.

— За что вы меня так не любите? — внезапно спросила Клара.

Оксана удивилась, но сделала вид, что занята — сосредоточенно наливала воду в утюг.

— Я? Да нет, что вы!

— Я знаю, что говорю. Я же чувствую. Вы смотрите мимо меня, избегаете. Скажите, в чем дело. Все останется между нами, обещаю.

Оксана резко обернулась, собираясь одернуть нахальную девчонку, но у той вид был настолько горестный, что она даже растерялась.

— Знаете… Мне не нравится, что вы делаете мою работу, — скороговоркой проговорила она. — Она моя, эта работа. Мне за нее хорошо платят, и я не хочу ее потерять.

Клара не сразу поняла, что именно сказала ей Оксана. Потом до нее дошло.

— Господи! Как же я сразу-то не сообразила! А мне и в голову не пришло!

После этих слов у Оксаны камень с души свалился.

— Сейчас я вам все объясню, — продолжала Клара. — Понимаете, у меня мама зарабатывает уборкой, и я стараюсь, чтобы дома все блестело и ей не нужно было после работы еще надрываться. Ну и здесь я делала то же самое. Думала, что вам помогаю, что вам будет легче. Честное слово, не хотела ничего плохого. Извините меня, пожалуйста.

Оксана ошеломленно застыла. Чтобы дочка уборщицы завоевала сердце месье Габриэля!

— Ну вот, теперь, когда мы все выяснили, садитесь и выпьем вместе кофе.

Все еще не опомнившись, Оксана послушалась, взяла чашку, которую протянула ей Клара, и поднесла к губам.

— И где же убирает ваша мама? — спросила она.

— Там, где мы живем, в предместье, по соседству от дома.

Они пили кофе, каждая думая о своем.

— Вы давно знаете Габриэля? — спросила Клара.

— С тех пор, как он здесь поселился. Года два, не меньше.

— Он удивительный, правда? — мечтательно вздохнула Клара.

Доверительный тон, который вдруг принял разговор, смущал Оксану. Ей хотелось как можно скорее допить кофе и вновь приняться за глажку.

— А я только и делаю, что задаю вопросы, — продолжала Клара так же доверительно. — И вы можете меня понять.

— Я?

— Ну да, я дочка уборщицы, а он сын богатых, уважаемых родителей. И каждый день, когда мне выпадает счастье проснуться рядом с ним, я спрашиваю себя, что я тут делаю, в этой красивой квартире с таким мужчиной.

Ее откровенность тронула Оксану.

— Он вас любит, все остальное не важно, так ведь?

— Я тоже себе так говорю. Но боюсь, в один прекрасный день ему станет скучно со мной, я мало в чем разбираюсь, у меня нет образования, нет общего языка с людьми, с которыми он общается, и уж точно я не похожа на девушек, которые были у него до меня.

— А вот за это вы не переживайте, — живо отозвалась Оксана, внезапно посочувствовав собеседнице. — Поверьте, что эти его девушки… В общем, вы меня понимаете.

Клара улыбнулась.

— И все же, что это за девушки?

— Не так много я их видела, — соврала Оксана. — Но те, что доводилось видеть, были лентяйки с претензиями, а подчас и невоспитанные. Иной раз мне даже «здравствуйте» не говорили.

— А с родителями Габриэля вы знакомы?

— Да. Месье Габриэль иногда просит меня помочь им, когда у них большой прием или их помощница отпросилась.

— А они какие?

Оксана молчала. Не могла решить, удобно ли ей говорить о родителях ее хозяина с Кларой. Но возникшая доверительность и желание продолжить беседу взяли верх.

— Госпожа Сансье властная и холодная. Господин Сансье потеплее.

— Габриэль меня с ними не знакомит, — продолжала Клара. — Думаю, боится их огорчить, если вдруг со мной появится.

Девушка правильно понимала ситуацию, но Оксана сделала вид, что на этот счет ей сказать нечего. Она не сочла нужным говорить Кларе, что мадам Сансье часто спрашивает ее о подружке сына, задает наводящие вопросы, пытаясь узнать, кто она такая, из какой среды, как выглядит, какой у нее характер. Оксана мадам Сансье тоже ничего не говорила, отвечала, что ничего не знает, приходит, когда в квартире никого нет.

И вдруг ей стало жаль бесхитростную девчонку, которой, в общем-то, не светило ничего хорошего.

— У месье Габриэля хватает характера, чтобы жить так, как ему хочется, — попыталась она утешить Клару.

Допив кофе, она встала — пора приниматься за работу. Ей не хотелось больше никаких вопросов.

— Мне жаль, что я вас огорчала, — проговорила Клара.

— Я уже перестала огорчаться, — отозвалась Оксана и улыбнулась.

— Предлагаю вам сделку, — обратилась к ней Клара, и лукавая улыбка пробежала у нее по лицу.

— Сделку?

— Да. Я буду по-прежнему немного прибираться, а вы будете учить меня стряпать. Я умею готовить только самое простое, а хотела бы научиться готовить всякие вкусные вещи.

Оксана на секунду задумалась и кивнула:

— Согласна.

— Супер, — обрадовалась Клара. — Завтра и начнем. Сегодня у меня работы на целый день.

— Вы учитесь?

— Нет, я танцовщица.

— Ах, вот почему вы иногда в гостиной делаете всякие упражнения! — воскликнула Оксана.

— Если вам интересно, могу дать билеты на ближайшее выступление нашей труппы.

Оксана хотела было извиниться за то, что принимала девушку в штыки, сказать, что теперь она понимает, почему такой замечательный молодой человек, как месье Габриэль, в нее влюбился, но промолчала, поблагодарила за билеты и отправилась гладить.

* * *

Габриэль вошел в зал ресторана с опозданием. Родители уже сидели за столиком. Отец, не отрываясь от телефона, помахал ему. Мать сидела, как всегда, с прямой спиной, положив руки на стол, и ждала молча. Глаза сына и матери встретились. Габриэль улыбнулся, Лоррен застыла каменным изваянием. Сын подошел, наклонился, чтобы ее поцеловать. Она машинально подставила ему щеку, но вид у нее был недовольный, словно она боялась, что он испортит ей макияж. Дени Сансье закончил разговор и положил телефон.

— Прошу прощения! Встреча затянулась немного дольше, чем я предполагал, — извинился Габриэль.

— Business first, — хмыкнул Дени Сансье. — Ну и как идут дела в вашей фирме?

— Хорошо. Мы на слуху, так что кризис нас не коснулся. Предприятия ищут новые стратегии, которые оградили бы их от экономических потрясений, нам это на руку.

Тема интересовала отца и сына, они понимали друг друга. Посмотрели меню, сделали заказ. Отец был оживлен, общителен. Мать по-прежнему хранила молчание, изредка бросая на сына суровые взгляды. Габриэль понял, что она ждет подходящего момента, чтобы высказать ему свои упреки. Значит, его пригласили не на уютный семейный обед, а на семейную разборку, где будут сводиться счеты.

За десертом мать взяла слово.

— Ты можешь объяснить, почему в последнее время ты нас не навещаешь? — процедила она холодно и недоброжелательно.

— Но я же тебе говорил… У меня много работы.

— Работа не единственная причина, Габриэль.

— Согласен. Ты хочешь поговорить о моей… подружке? Я правильно понял?

— Именно.

— Ну что ж, поговорим, — согласился он, почувствовав заранее невероятную усталость.

Лоррен снова положила руки на стол, показав, что настроена крайне решительно.

— Ты никогда не оставлял при себе так надолго ни одно из своих завоеваний. И никого из них не поселял в своем доме. Должна я сделать вывод, что на этот раз у тебя что-то серьезное?

— Думаю, да. Мне хорошо с этой девушкой, мама.

— С танцовщицей?

Габриэль не удивился осведомленности матери.

— Да, мне хорошо с танцовщицей, — уже с раздражением подтвердил он. — Представь себе, что может быть хорошо с танцовщицей. Она очень милая, деликатная, серьезная.

— И безусловно, весьма заинтересована твоим статусом и карьерой, — едко заметила Лоррен.

— Вовсе нет! — воскликнул задетый Габриэль. — Она любит меня, а вовсе не то, что у меня есть.

— Ах, вот как! Она тебя любит? А ты, значит, любишь ее? — с нажимом спросила мать.

Дени Сансье следил за разговором жены и сына отстраненно, так, словно его это не касалось. Он часто считал, что Лоррен слишком сурова, но зато ее воспитание позволило сыну стать взрослым, ответственным человеком и блестящим профессионалом. К тому же Дени слишком мало времени уделял своему семейному очагу, так что не считал возможным вмешиваться в семейные проблемы, уступив все права супруге.

— Да… Я ее люблю.

— Ты ее любишь? И что собираешься делать дальше? Жениться на ней?

— Пока не думал об этом. Не пришло время, — отозвался Габриэль.

— Ты хочешь сказать, что, когда оно придет, ты можешь о таком подумать?! — Лоррен была искренне потрясена.

— Мама, давай на этом остановимся. Я проживаю чудесную историю любви с хорошей девушкой. Сегодня это так, и на будущее я не строю пока никаких планов.

Дени Сансье вмешался и сказал максимально дружелюбным и спокойным тоном:

— Мы не раздражаемся, Габриэль. Мы с мамой немного волнуемся, что у тебя роман с девушкой… принадлежащей, так сказать, к богеме. И это в очень ответственный момент твоей жизни. Мы боимся, как бы ты не ослабил свои усилия.

— В ответственный момент моей жизни? — повторил Габриэль, вспыхнув. — Но мне кажется, вся моя жизнь состоит из ответственных моментов, один важнее другого. Год за годом я сдавал экзамены, выигрывал конкурсы, добивался, преуспевал, только бы вы были мной довольны, только бы мной гордились!

Лоррен прищурилась.

— Ты хочешь упрекнуть нас за воспитание, которое мы тебе дали?

— Нет, мама, — со вздохом, в котором сквозила безнадежность, отозвался Габриэль. — Я хочу сказать другое. Хочу сказать, что настало время, когда я сам буду решать, что для меня хорошо и что плохо. Что я на это способен.

— И ты, например, решишь, что хорошо жить с… танцовщицей? — продолжала настаивать Лоррен.

Габриэль впился взглядом в глаза матери и стиснул зубы.

— Тебя волнует одно: она танцовщица!

Он подвинул стул и наклонился над столом.

— Мы живем в двадцать первом веке, мама! О чем мы тут говорим? Не хватало только классовой борьбы, о которой не забыло ваше поколение! Какая разница, чем занимается моя девушка и откуда она! Ты что, забыла? Папа тоже из очень скромной семьи.

— Не путай разные вещи! — вскинулась Лоррен Сансье. — Когда мы познакомились, он был блестящим студентом лучшего вуза!

— И поэтому ты в него влюбилась? А если бы он был пекарем или слесарем, ты бы на него не взглянула?

— Тише, тише, — снова вмешался Дени. — При чем тут социальные слои, Габриэль? Мы с мамой беспокоимся об одном — чтобы ты сделал правильный выбор.

— Если дело в этом, расспросите меня о Кларе. А еще лучше, познакомьтесь и посмотрите на нее сами, составьте о ней собственное мнение. Или вы считаете, что я не способен понять, что для меня хорошо и что плохо? Но если вы до такой степени на меня не полагаетесь, то о чем вообще можно говорить?

За столом нависло напряженное молчание.

— Ладно. У меня заседание. — Габриэль встал. — Спасибо за чудесную, теплую трапезу. — Он ограничился кивком на прощание и вышел из ресторана, провожаемый гневным взором матери.

 

За три недели

 

7

Он спросил себя: есть ли другие решения? И ответил: нет, у него нет выбора. Он перебрал все. Если не начнет действовать, окажется на несколько лет за решеткой. С отличным адвокатом — на несколько месяцев. Но в любом случае потеряет все, что наработал. Свалится в пропасть.

Он знал точно: не сегодня завтра его жизнь покатится под откос. Из-за дурака. Невежды, который решил отправить псу под хвост его работу. Гнев душил его. Как посмел этот дикарь принять решение, не посоветовавшись? Ублюдку на всех наплевать. Нечего больше раздумывать, пора спасать свою шкуру. А для этого нужно набраться мужества и действовать. Нелегкие решения — путь великих людей. Разве не так?

Взглянув на клочок бумаги с номером, он тяжело вздохнул, и пальцы набрали номер мобильного телефона.

Пошел гудок. Где зазвонил телефон? Где живут такие люди, к которым он решил теперь обратиться?

В горле пересохло. Он с трудом проглотил слюну.

Стакан воды… Напиться, убрать сухость в горле. И медленно, глубоко дышать. Успокоиться. Не выпуская телефона, дожидаясь, когда возьмут трубку, он добрался до кухни, взял стакан и открыл кран.

Он уже подносил стакан к губам, когда в трубке послышалось:

— Алло!

— Добрый день. Я к вам от… от нашего общего знакомого.

— От кого? Говорите, не смущайтесь.

— Сильвена.

Он не знал этого Сильвена. Но ему порекомендовали назвать именно это имя. Существует этот Сильвен на самом деле или это такой пароль?

— Очень хорошо. И что вы хотите?

— Хотел бы… Хотел бы дать вам одно поручение.

— Вы знаете мой род занятий?

— Да.

— Мои расценки?

— Тоже.

— Значит, встретимся.

— Где?

— В «Комтуар де ля Бурс», во вторник вечером.

— Во вторник? Но не смогу ли я…

— Во вторник в восемь часов.

Твердость и решительность голоса действовали успокаивающе.

Он положил трубку. Рука, которой он держал стакан, дрожала.

 

За несколько дней

 

8

Год и семнадцать дней длится их любовь, подсчитала Клара, устроившись на кушетке. Она отбросила назад волосы и не сводила глаз с потолка, словно ждала, что там покажут фильм с их историей.

Они жили своей страстью и никуда не спешили. Но все изменилось. Теперь каждый день был на счету.

Нужно ли ей сказать ему? И что она должна ему сказать? Что простодушная радость, баюкавшая их все это время, стала прошлым, что теперь им нужно думать о будущем, подвести фундамент под их любовь, ее оформить? Но имеет ли она право требовать больше, чем у нее есть? Да, имеет. Это не право, это долг.

А если… он откажется? Если ее просьба покажется ему до того неожиданной, что послужит поводом, чтобы уйти? Тогда выяснится, что они ошиблись, заблудились, дали обмануть себя дешевой глупой романтике, не имеющей ничего общего с настоящими чувствами, в которые она верила, открывая каждый день глаза.

Но Клара продолжала в них верить. Конечно, ей бы хотелось, чтобы предложение исходило от Габриэля. Решение, объяснение, будущее. Но он пока не был готов, Клара это знала. Сколько еще месяцев ему понадобится, чтобы быть готовым? А может, он вообще никогда этого не захочет?

Скажет ли она? Да, надо сказать. Она поймет когда. Постарается.

С сердцем начеку, она попробует поймать правильную минуту.

* * *

— Ты еще не легла? — удивился Габриэль, увидев Клару, отрабатывающую на ковре шпагат, отброшенный модный журнал валялся рядом.

— Как видишь. Я ждала тебя.

— Прости, дело попалось непростое.

— Чем непростое?

— Мне, видно, придется расторгнуть контракт. Фирма попалась темная, — объяснил он, стараясь говорить как можно небрежнее, чтобы не показывать огорчения.

— Вы даже с темняками работаете?

— Работаем со всеми, кто согласен оплачивать сумасшедшие счета нашей фирмы.

— Ну и ладно. А теперь забудь о них и расслабься.

Габриэль снял пиджак и повесил его в шкаф на плечики, снял ботинки и поставил в нескончаемый ряд других пар, потом принялся развязывать галстук. Клара следила за ним, тая от восхищения, ей нравилось все — методичность, мужская уверенность, изящество каждого жеста.

— Чему ты улыбаешься? — спросил он.

— Ты такой классный, даже когда устал. Когда устал, класса, может быть, даже больше.

— Классный?

— Ну да, у тебя собственное пространство. Как у танцора.

— Танцора! — усмехнулся Габриэль. — Ты прекрасно знаешь, какой я неуклюжий, когда приходится двигаться под музыку.

— Ты танцуешь в обычной жизни. Твоя сцена — пол, асфальт, по которым ты ходишь. Ритм — биение твоего сердца. У тебя не бывает избыточных жестов, все они отточены и предельно эффективны.

Габриэль на секунду застыл, ожидая увидеть на лице Клары иронию. Но нет, ничего подобного. И опять ее неподдельная искренность растрогала его до глубины души. Наверное, за эту искренность он так ее и любил. Клара наблюдала за ним, словно он был самым удивительным, самым потрясающим, самым необыкновенным человеком в мире. Она любила его, восхищалась именно им самим, а все остальные видели то, что он хотел показать, или то, что хотели увидеть они сами. До поры до времени Габриэль был школьником, получающим хорошие оценки, потом студентом престижного вуза, потом человеком с успехом, возможностями и будущей блестящей карьерой, владельцем дорогого автомобиля. Клара же любила его особые черточки, придавая им невероятное значение.

— Ты преувеличиваешь! — засмеялся он, стараясь не показать, до чего растроган.

— Да нет, я говорю правду. У меня наступает свобода, когда цепочка движений тысячу раз отрепетирована. Мои движения создают иллюзию естественности, но они результат неустанных усилий. А ты… ты в ладу со своим телом. С таким изяществом двигаются по своей территории кошачьи, зная все неровности почвы, все опасности.

— Значит, я зверь кошачьей породы?

— Великолепный гепард городских джунглей и запутанных дел.

— Гепард поплещется в ближайшем водоеме, а когда вернется, наверняка захочет испробовать свою силу, — пошутил он.

— А поесть?

— И поесть тоже. Мы посмотрим, что раньше, а что потом.

Они лежали рядом, держась за руки, еще блуждая в только что пережитых мгновениях.

— Как ты считаешь, в каком платье нужно идти на свадьбу Артура?

Габриэль поднес руку Клары к губам и поцеловал.

— Ты не ответил, — тихонько шепнула она.

— А ты не спросила, — так же тихонько отозвался он. — Ты же не ждешь от меня совета, ты сказала, что беспокоишься, как будешь там выглядеть.

— Ты так хорошо знаешь женщин?

— Отвечу, ты будешь прекрасна в любом платье.

— Ты отвечаешь по-мужски. А мне не важно, прекрасна я буду или не прекрасна. Я хочу выглядеть достойно. Хочу придавать тебе веса. Там будут твои друзья. Твои родители…

При одной мысли о родителях Габриэль поежился. Да, там будут его родители. После той, прямо скажем, малоприятной встречи в ресторане он с ними больше не виделся. И вот они встретятся…

— Мое появление на свадьбе тебя смущает? — спросила Клара, надеясь, что говорит спокойно.

Но Габриэлю ее вопрос показался пощечиной.

— Что ты такое говоришь?!

— Не будем себя обманывать. Я знаю, ты не отваживаешься вводить меня в свой круг, знакомить с родителями. Если бы Артур не пригласил меня, ты сам не предложил бы пойти с тобой. Как, впрочем, на все другие празднества, куда ты ходишь без меня.

— Не выдумывай! — оборвал он Клару. Но, вглядевшись в ее лицо, белевшее в полутьме, поразился ее беззащитности и добавил: — Я люблю тебя, не надо во мне сомневаться.

— Я говорю о другом, Габриэль. Я знаю, что ты меня любишь. Но я совсем не та девушка, которую хотели бы видеть рядом с тобой твои родители и друзья. Быть рядом с тобой на этой свадьбе — значит, как бы узаконить наши отношения. Я не права?

— Я не стесняюсь тебя, Клара. Все наоборот, поверь мне! — горячо возразил Габриэль.

— И все же?

— Мои родители… Они такие, какие есть. Я никогда не мог обсудить с ними по-простому ни одной своей проблемы. С самого детства каждый разговор с ними был экзаменом на звание безупречного сына. — Габриэль погладил шелковистые волосы Клары. — Дело не в тебе. Их жизненная позиция — вот главная моя проблема. Но ничего не поделаешь, они мои родители, и я отношусь к ним с уважением.

Клара поднялась и села на постели. Лицо у нее застыло, сделалось отчужденным. Она становилась такой всегда, когда ее всерьез что-то задевало. За отчуждением прятала свои чувства. Хотела выглядеть неуязвимой, когда на самом деле была глубоко задета.

— Значит, все дело в разнице поколений? В разной степени условностей?

— Да, можно сказать и так, — не без осторожности согласился Габриэль.

— Значит, я для тебя не временная подружка, не мимолетная любовь? — спросила она с вызывающим видом. — Значит, ты сам можешь вообразить, что… Что мы с тобой на всю жизнь?

Удивленный ее напором, Габриэль пробормотал:

— Ну да… В общем, я хочу сказать…

— Подумай хорошенько, что именно ты хочешь сказать!

— А почему ты вдруг об этом заговорила?

— А потому, что я хочу знать, что я для тебя!

Оказавшись в затруднении, не понимая причины внезапной настойчивости и горячности Клары, Габриэль любовался ее красотой, красотой, пламенеющей бунтом.

— Ты же знаешь, как я люблю тебя! Ничего лучше нашей любви у меня в жизни не было. И я горжусь тем, что я рядом с тобой.

— Я жду от тебя вовсе не признания, достойного романтической комедии, Габриэль.

Обиженный замечанием, Габриэль вспылил:

— А чего ты от меня ждешь? Клятвы, что я тебя никогда не покину? Предложения руки и сердца? Пока, Клара, я не могу тебе дать больше, чем у нас сейчас есть. Я ничего не знаю. Не могу принять такого ответственного решения. Вот уже год, как мы вместе. Счастливый год, ничего не скажу. Но иначе и быть не могло, когда влюбленные начинают жить вместе…

Габриэль увидел, как у Клары задрожали губы, глаза наполнились слезами.

— Спасибо, я получила ответ на свой вопрос.

— Да нет же, ты не получила никакого ответа! Я люблю тебя, я с тобой счастлив! И не понимаю, с чего ты вдруг хочешь омрачить наше счастье, так жестко требуя ответа на такой серьезный вопрос? Я вырос в среде, которая приучила меня взвешивать каждое слово, каждый поступок — как он отзовется в будущем. Настоящее было только плацдармом будущего. С тобой я открыл для себя совсем другое: наслаждение настоящим, каждым мгновением, каждой минутой. Ты научила меня жить простыми радостями бытия. Я открыл их для себя, а теперь ты, совсем как мои родители, хочешь, чтобы я снова смотрел в завтрашний день?

Клара поднялась с постели и принялась одеваться.

— Черт! Что ты делаешь?

Она не отвечала, продолжая торопливо натягивать юбку, потом блузку.

— Погоди, Клара! Что такого невероятного я сказал?

— Ничего. Ты не сказал совершенно ничего невероятного.

— Куда ты? — Габриэль тоже встал.

— Пойду подышу воздухом.

— Сейчас ночь! Прошу тебя, никуда не ходи. Завтра мы все с тобой обсудим!

Клара чуть ли не бегом направилась к двери, подхватив на ходу сумочку. Дверь хлопнула. Ушла.

Что такое случилось с Кларой? Почему ее так задели его слова? Он никогда не видел ее в таком состоянии. Бывало, что они не сходились во мнениях. Им случалось повышать голос при гораздо более серьезных расхождениях, но всегда все кончалось смехом. Они не ссорились, не злились. Это была их первая ссора, и она потрясла Габриэля.

Неужели у Клары есть неведомые ему черты, которые до сих пор ни разу еще не проявлялись? Теневые стороны характера, которые теперь станут очевидны, вызовут у него отторжение и погубят их любовь? По сути, он ничего не знал о Кларе. Она отказывалась наотрез говорить о своем прошлом, застывала в тревожной немоте, стоило ему задать вопрос о жизни дома с родителями. Как-то очень коротко, в нескольких словах, она сказала, что отец погиб в автокатастрофе, и ей пришлось нелегко, воспитывая маленького брата, борясь с материнской депрессией и вечной нехваткой денег. И все-таки что осталось за стеной, которую Клара воздвигла между своей теперешней жизнью и юностью? Детством?

Ссора подействовала на Габриэля угнетающе в первую очередь потому, что их любовь, которая казалась ему чем-то необычайным, сродни волшебству, вдруг стала обычной житейской историей. Да, все женщины одинаковы. Они получают все, чтобы быть счастливыми, но не радуются, а тут же рвутся к покорению новых вершин. Все женщины, без исключения. А он-то считал, что Клара не похожа на «всех женщин»!

Заложив руки за голову, Габриэль потрясенно вглядывался в темноту, прекрасно понимая, что ответа ему не дождаться.

* * *

Клара не спала. Ну разве что забылась на секунду. Она поднялась с постели, подошла к окну и выглянула в сад. Кусты роз, пурпурные клематисы, прудик с плакучей ивой, плавающие по нему утки не зачаровали ее, как в тот раз, когда она проснулась в этом номере после их первой ночи. Гостиницу они выбирали вместе, им хотелось прожить как чудо предстоящее им событие. И оно стало чудом.

Уйдя от Габриэля, гневная, обиженная, Клара растерялась. Не знала, куда пойти, что делать. Она не хотела идти к Сабрине, своей подруге, не могла поехать к матери. У нее не было желания делиться своей бедой, не было сил ее прятать. Она брела с полными слез глазами по городу, пока не наткнулась на рекламу, которая напомнила ей о гостинице. Наверное, глупо было искать утешения там, где все и начиналось. Но Клара, ни секунды не думая, поддалась возникшему порыву. Быть может, подсознательно она хотела воскресить в себе пережитые чувства, почерпнуть в них энергию и уверенность, которых ей так сейчас недоставало.

Зазвонил телефон. Габриэль уже не раз пытался ей дозвониться, но она не брала трубку. Они с Сабриной, которую Габриэль поднял по тревоге, оставляли ей сообщения. На экране появилось имя брата, и Клара нажала на клавишу.

— Кевин?

— Ты где? — не тратя лишних слов, спросил тот.

— А почему ты спрашиваешь?

— Твой парень обзвонился. Оставил сто сообщений. Пишет, что тебя ищет. Ты с ним порвала?

— Мы поссорились.

— И ты слиняла?

— Да.

— Класс! — обрадовался Кевин. — Сейчас у Сабрины?

— Нет, в гостинице за городом.

— Он здорово волнуется, — насмешливо сообщил Кевин.

— Я этого не хотела. Мне нужно подумать на свободе.

— У тебя проблемы?

— Нет, сердце мое, — ответила Клара, не желая пускаться в объяснения.

— Не называй меня «сердце мое», я же не младенец.

— Ты мой любимый маленький братик.

— Что? Решила наконец бросить своего олуха?

Клара помертвела при одной только этой мысли.

— Почему ты его так не любишь? — спросила она, чтобы не отвечать.

— Не знаю. Думаю, меня бесит его самодовольный мажорский вид, когда он с тобой появляется.

— Неправда, он совсем не такой.

— Значит, бесят прикид, тачка. Он выпендрежник. Берет от жизни все, но не потому, что заслужил, а потому, что у предков полно бабла.

— Ты не прав, Кевин. Габриэль трудяга. Он очень хорошо учился. Тебе просто завидно, что у него все есть.

— Нет, дело не в этом.

— Ну, значит, ты ревнуешь, что теперь не единственный мужчина в моей жизни, — пошутила Клара.

— Что за пурга! Просто ты с ним не будешь счастлива, вот и все. Он другой, не такой, как мы.

С этим Клара не могла не согласиться.

— Я и сама иной раз так думаю, — призналась она.

— Ну вот видишь, ты со мной согласна.

— Мы из разных миров, и мне кажется, он когда-нибудь от меня устанет.

— Ты из-за этого напряглась?

— Да… И еще есть причина…

— Переживаешь?

— Да… Немного. Но ты меня знаешь, я справлюсь.

— Да, я тебя знаю.

— А у тебя как дела? Нашел работу?

— Если дело дошло до меня, предпочитаю попрощаться.

— Скажи все-таки.

— У меня есть планы.

— Планы… — повторила она грустно.

— Ладно, пока! Вечерком созвонимся.

Клара хотела еще что-то сказать, но Кевин повесил трубку.

За окном молодая пара уселась за столик на берегу пруда и принялась за завтрак. Молодой человек взял девушку за руку, поцеловал ее. Она ласково провела рукой по его щеке, взяла тост, намазала маслом, конфитюром и протянула ему. Клара печально улыбнулась, глядя на них. Конечно, это влюбленные, они недавно вместе и полны нежности друг к другу. Может быть, и эти молодые люди, как год назад они с Габриэлем, проснулись после первой ночи любви, ощутив в себе страсть, смешанную со стыдливостью, которая рождается от чувства, что ты отдал все, открыл все и ничего не потерял. Будут ли они так же влюблены друг в друга спустя год? Может быть, судьба посылает ей знак, что пора перевернуть страницу, потому что счастливый период в ее жизни окончился?

Парочка с улыбкой обернулась. Молодые люди говорили с кем-то, кого Клара не видела. Потом появился малыш, бегом бросившийся в объятия к молодой женщине.

По Клариной щеке скатилась слеза.

* * *

Габриэль не пошел обедать с друзьями. Ему трудно было сохранять беззаботный вид, он думал только о Кларе. Она не отвечала на звонки, игнорировала сообщения. Габриэль немного прошелся по улице и, устроившись на террасе кафе, заказал эспрессо. Ему хотелось уловить в окружающей суете эхо соответствия, обнаружить в обыденности щемящую трещину, сродни той, что прошла через его сердце. Но земля продолжала вертеться, безразличная к его заботам. Вся его утренняя деятельность: летучка, переговоры, телефонные звонки — рутина, в которую он обычно погружался с удовольствием, казалась ему отвратительной. Когда он закрылся у себя в кабинете и попытался работать, у него ничего не получилось — мозг отказывался сосредоточиться.

Не могла их любовь закончиться нелепой ссорой, сути которой он не понимал. Такого быть не могло. Ему хотелось верить, что эта ссора — случайность. Или в худшем случае — первый кризис, неизбежный в совместной жизни.

И вот он, с его-то быстрой реакцией, с умением устранять проблемы своих клиентов, находить удачные решения, сейчас безоружен, вынужден ждать, когда отзовется Клара.

— Можно?

Габриэль поднял глаза. Перед его столиком стоял Люка. Он улыбался, но при этом пристально вглядывался в Габриэля, стараясь понять причину его озабоченности. Не дожидаясь неизбежно положительного ответа, Люка занял место напротив.

— И что? — начал он.

— Что — что?

— Что случилось? С чего вдруг такая мрачность?

Люка был самым ярким из друзей Габриэля. Живой ум, потрясающая работоспособность помогли ему занять один из самых высоких постов. Габриэля поражали чуткость и участливость Люка — удивительные качества, несовместимые с его высоким статусом. По принятым в фирме правилам Люка, поднимаясь по лестнице успеха, должен был становиться все отстраненнее и холоднее. Но он оставался прежним. Сделавшись компаньоном, он по-прежнему интересовался своими сотрудниками, расспрашивал о членах семьи, уик-эндах, вникал в неурядицы, если люди ими делились. Сын родителей с очень скромными возможностями, Люка волей и трудом пробился в первые ученики лучшей из коммерческих школ и чувствовал себя обязанным расплатиться за свою удачу. Габриэль быстро с ним подружился. Он всегда восхищался путем отца, Люка проделал такой же.

Люка заказал себе пиво, положил локти на стол и наклонился к Габриэлю, словно собирался выслушать его признания.

Габриэль нелегко шел на откровенность, но и врать тоже не умел. А сейчас ему даже хотелось выразить словами гнетущую его тоску.

— У нас с Кларой произошла ссора, — начал он.

— Серьезная?

— Да. То есть я не думаю, что очень. Все началось как самый обычный разговор. А потом — я даже не понял, по какой такой причине, — она вспыхнула и ушла посреди ночи. Где она, я не знаю. Она не отвечает на мои звонки.

Люка задумчиво покачал головой.

— А из-за чего конкретно произошла ссора?

— Из-за… помолвки. Клара никогда о ней не заговаривала, а тут вдруг неожиданно захотела узнать, собираюсь ли я жить с ней всю жизнь.

— А что в последнее время происходило?

— Ничего. Я чувствовал, что она в напряжении, что беспокоится, но в общем-то ничего. Клара не любит выставлять напоказ свои чувства. И от других тоже этого не требует.

— Мне-то кажется, она прячет свою чувствительность, не хочет быть уязвимой, — заметил Люка.

— Но между нами все было безоблачно!

Люка поморщился, давая понять, что не принимает всерьез реплику Габриэля. Лицо у него было очень серьезное, он хотел найти настоящий ответ.

— Рассмотрим сначала проблему в целом. Мужчины и женщины принципиально отличаются друг от друга. Мы движемся, опустив голову, нацелены на настоящее. Женщины же движутся, высоко подняв голову, впившись взглядом в будущее, ища в настоящем знаки, которые позволят его предугадать и приготовиться к нему. Они смотрят дальше нас. Чаще всего они априори ощущают себя будущими женами и матерями. Мы же становимся мужьями и отцами силой обстоятельств и зачастую обнаруживаем полную неспособность взять на себя эти роли и ответственность за них.

— Согласен. Но с чего вдруг взрыв? — Габриэль недоумевал. — Мы говорили об этом в первый раз. Можно же обдумать все не спеша, Клара могла помочь мне идти по этой дороге.

— Вы никогда не говорили об этом вслух, но Клара наверняка подмечала всякие детали, истолковывала жесты, поступки. У вас были какие-то болезненные точки?

— Можно сказать и так. Она до сих пор не знакома с моими родителями.

— Твои родители не знают, что ты живешь с Кларой?

— Знают, но не хотят ее принять. Они достаточно старомодны, всегда руководили моей жизнью и считают, будто им известно, что для меня хорошо и что плохо.

— Клара… недостаточно хороша для них, — сделал вывод Люка.

— Она не соответствует образу невестки, о которой они мечтают, — уточнил Габриэль.

— Понимаю. Идеальная невестка должна быть из хорошей семьи. Лучше, если из семьи их круга.

— Да, что-то в этом роде. Я их не осуждаю, не злюсь на них. Их так воспитали. Так тогда всех воспитывали.

— И ты не настаивал на их знакомстве с Кларой?

— Причина в другом. Я боюсь, что они помешают моему счастью с Кларой, — признался Габриэль.

— Ты уверен, что это единственная причина? Уверен, что сам не зависишь от своего консервативного воспитания?

Габриэль нахмурился.

— Что ты хочешь мне приписать? Что я не уверен в своей любви к Кларе?

— Да, немного. Сознательно или подсознательно.

— Нет, этого не может быть, — оскорбился Габриэль.

— Тогда что тебе мешает строить планы на будущее? Настоять на своем выборе? Поговорить с родителями?

— Я жду, когда представится случай. И в самые ближайшие дни он представится: родители будут на свадьбе Артура и Луизы.

— Ясно. И ты опасаешься их реакции?

— Да, боюсь, — признался Габриэль. — Мне бы очень хотелось, чтобы все обошлось помягче. Я отношусь к ним с уважением.

— А что Клара? Разве с ней не нужно быть предельно искренним?

— Разумеется. А к чему твой вопрос?

— К тому, что ты позволил недосказанностям проникнуть в ваши отношения. Клара истолковывает твои умолчания, твои подтексты и снимает собственный фильм.

— И что, по-твоему, мне делать?

— Поговорить с ней, точно так же, как ты поговорил со мной. Объяснить свои сомнения, опасения. Она поймет тебя. И так же вести себя с родителями.

Габриэль обхватил голову руками и глубоко вздохнул. Если он мог себе представить, что открывает душу Кларе, то с родителями такая откровенность завела бы его в тупик.

— Знаешь, я выработал для себя одно правило, — доверительно произнес Люка. — Если ум не в силах принять решение, если тонешь в сомнениях и неопределенности, уцепись за неопровержимую для тебя истину и доверься ей.

— Неопровержимую?

— Да. Что на сегодняшний день для тебя главное?

— Не потерять Клару!

— Значит, ты знаешь, что тебе делать.

* * *

Габриэль достал мобильник и принялся писать эсэмэску. Он лихорадочно строчил, не чувствуя в душе большой уверенности. Осталось ли у него право воспользоваться игрой, которая сопровождала их любовь, когда сама любовь под угрозой? Но он тут же прогнал сомнения. Клара должна ему ответить! Он не вынесет еще одной ночи вдали от нее.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

* * *

Клара улыбнулась. Трудно было отнестись серьезно к посланию Габриэля. Но после множества утренних звонков он внезапно замолчал, и Клару его молчание беспокоило. Может, он смирился с тем, что они больше не увидятся? Может, ее уход так подействовал на него, что он усомнился в ней и вообще в их любви? Ведь все, что произошло, произошло из-за нее… Необходимость подтолкнула ее, и она ускорила ход событий…

«Любовь может убедить тебя в одном, а может совершенно в противоположном, — размышляла Клара. — Передышка способна задуть пылающий огонь, и вот ты уже видишь все в другом свете: то, что раньше казалось малодушием, теперь представляется мужеством, правда видится ложью, жертва палачом, а потом наоборот».

Эсэмэска была легковесной, но было понятно, что Габриэль ждет ее, что он ее любит.

Телефон сообщил о новом послании.

Да, глупо. Но на большее сейчас не способен. Песню передавали по радио, и я чуть не расплакался. (Расплакался, но ни за что не сознаюсь.)

* * *

Он взял ее за руку — первое робкое сближение, на которое согласилась Клара. Она сама еще не знала, как вести себя после бегства.

Отдаться на волю чувств? Сбросить ледяную маску, которой она вооружилась, чтобы еще немного продержать оборону? Но, увидев расстроенное лицо Габриэля, ощутив его беззащитность, Клара прониклась сочувствием. Он был уже не уверенным в себе мужчиной, а мальчуганом, нуждавшимся в любви. Она любила обоих, и мужчину, и мальчугана. Ее тронуло то, что он ей говорил, тщательно подбирая слова, с трудом выдавливая из себя фразы, словно продвигался в темноте, боясь свалиться в пропасть.

Габриэль поцеловал руку Клары и наклонился над столом, чтобы быть к ней ближе.

— Помнишь мою историю о двух речках, которые должны слиться? Ты еще над ней так смеялась…

— Помню, — отозвалась она удивленно.

— У меня есть еще одна.

— Пожалуйста, пощади! — воскликнула она, но улыбнулась.

Габриэль набрал в грудь воздуха и продекламировал, как очень плохой актер:

— Будущее — океан, я исследую не спеша его берег, набираясь мужества войти и поплыть. Мне хочется качаться на волнах, хочется, чтобы они баюкали меня. Не бросайся в океан одна, не отдаляйся от меня. Если поплывешь, я, наверное, брошусь тебя догонять. И возможно, захлебнусь раньше, чем догоню. Или останусь на берегу, буду сидеть и ждать твоего возвращения — я не знаю. Но будь уверена: если ты меня подождешь, если мы подготовим наше путешествие, то пустимся в плавание вместе.

— Да-а, — не могла не улыбнуться Клара, — таланта бездна. И где ты только нашел такого скверного писателя?

— Это я сам написал, а потом выучил, — признался Габриэль, опустив глаза и изобразив предельную скромность, обрадованный донельзя, что Клара немного оттаяла.

— И ты всерьез думал таким образом меня убедить?

— Нет, я надеялся тебя рассмешить. И рассмешил, — объявил он торжествующе.

— Я тебя ненавижу, — сообщила Клара, сдаваясь.

— Я тебя тоже очень люблю. Значит, посидим вместе на песке, посмотрим на волны…

Клара снова рассмеялась.

— И что я, по-твоему, должна сейчас делать?

— У тебя есть выбор: ты можешь поцеловать меня сама или позволить мне тебя поцеловать.

— Предложение не работает.

— Жаль, пропадает заранее подготовленный экспромт.

— А что ты приготовил на случай, если я вдруг встану и уйду?

— Кое-что приготовил.

— Телефон!

Телефон Клары запиликал, сообщая о послании. Габриэль кивнул: читай, мол. Клара недоуменно нахмурила брови. Он поднял руку, которую держал под столом, и показал мобильник.

— Ты?

— Да. Эсэмэска была готова, оставалось только послать.

Клара взяла телефон и открыла сообщение.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Клара больше не сдерживалась, она откровенно смеялась.

— Нет, с чужими песнями у тебя нет шанса.

— Когда упустишь единственный шанс на счастье, трудно найти тот, что его вернет.

— Не продолжай! Лучше не надо. — Клара сделала вид, что ей претят банальности.

— Или ты меня поцелуешь, или я буду продолжать. Поверь, у меня еще много чего в запасе. И одно хуже другого. Тебя не было целые сутки, я успел достаточно написать.

* * *

Клара провела рукой по волосам Габриэля. Потом, водя указательным пальцем, стала рисовать его портрет: высокий лоб, прямой нос, губы пухлые, почти женские, твердый мужской подбородок… К покою примирения примешивалось давящее чувство неудовлетворенности. Даже что-то худшее: предчувствие беды. Клара старалась прогнать его и вздыхала.

— Тяжело дышишь? Виной моя внешность?

— Ты красивый. Сам знаешь.

— Я и говорю, дух захватывает от красоты!

Она хотела улыбнуться и не смогла.

— Габриэль… Мне кажется, нам не стоит идти на эту свадьбу, — прошептала она с тревогой.

— Не-не-не! — замахал он руками. — К прошлому нет возврата.

— Это не прошлое. Я совсем о другом. Говорю, что не надо туда идти — и все.

— Но почему?

— Не знаю… Чувствую, а определить не могу…

— Из-за моих родителей?

— Не только.

Конечно, причина в родителях, кто бы сомневался. Клара боится встретиться лицом к лицу с четой Сансье. Главным образом с матерью. Она о ней немало наслышана и, поскольку ее фотографий у него нет, воображает властной матроной с суровым пронизывающим взглядом и поджатыми губами. Из тех, что могут одной фразой смешать с землей.

— У меня дурное предчувствие, Габриэль, — призналась Клара и приподнялась на локте.

— Что ты говоришь? С каких пор ты стала суеверной?

— Мы получили приглашение и поссорились. Мне кажется, эта свадьба… принесет нам несчастье. Мы могли бы… найти какой-нибудь предлог…

— Исключено! Я не могу так поступить с Артуром и Луизой.

— Тогда иди один.

— И это исключено. Я не хочу идти туда без тебя, — поспешно сказал он.

Габриэль уже привык к налетающей порой на Клару мрачности. Это происходило внезапно, без видимых причин, к счастью, ненадолго. Он решил списать это на прошлое, о котором она никогда не говорила.

— Вот увидишь, все будет хорошо, — уверил он ее.

Она поцеловала его и прилегла, но на сердце оставался камень. А сказать больше было нечего. Сейчас она постарается заснуть, доверит свою тревогу ночи. Кто знает, может, завтра проснется с легким сердцем? Но Клара не сомневалась, что тяжесть никуда не денется. Отравляла ей счастье ее тайна, поутру она будет, как всегда, ждать ее. И еще это странное предчувствие. Скорее переплетение смутных неприятных ощущений, заставляющих представлять себе будущее совсем уж мрачно. До сих пор предчувствия ее не обманывали. Сейчас она предчувствовала катастрофу. Наверное, потому и убежала — хотела обмануть судьбу.

Но Клара запрещала себе обозначать словами пугающую ее неотвратимость, не хотела укоренить ее в реальности. Но отмахнуться от нее тоже не могла.

Конец их любви близок.

 

9

Сабрина, на высоких каблуках, скрестив руки, стояла возле примерочной. Потом нетерпеливо постучала:

— Ну что? Надела?

— Да. Теперь снимаю, — отозвалась Клара.

— Э нет, погоди, — запротестовала подруга. — Я хочу посмотреть. Давай выходи!

— Нет. Я в нем жутко смешная.

— Ты всегда преувеличиваешь. Выходи!

Клара вышла, скривив губы, по-детски выражая недовольство.

— Ну и?.. — спросила она.

— Правда смешная.

— Вот видишь! А я что говорила?

— Примерь другое, — посоветовала Сабрина.

— Зачем? Фасон же одинаковый, только финтифлюшки разные.

— Для моего удовольствия. Ты даже представить себе не можешь, как мне приятно видеть тебя смешной!

— Ах ты, гадючка! — расхохоталась Клара.

Сабрина была ее лучшей подругой. Они одновременно пришли работать в бар в центре города и сразу прониклись друг к другу симпатией. Сабрина с первого взгляда оценила, как она выразилась, «высший класс» Клары, а Клара — бешеную энергетику брюнетки, которая вмиг умела поставить на место зарвавшегося клиента. Зеленые глаза красивой молодой женщины с длинными волосами были ласковее лагуны, но при необходимости вспыхивали ледяным изумрудным блеском. Красиво очерченные губы открывали в улыбке остренькие зубки, придававшие ей вид шаловливой школьницы. Сабрина была то сдержанной, то порывистой, а когда говорила, меткие и выразительные слова поддерживала не менее выразительными жестами, словно стремилась завоевать не только собеседника, но и окружающее пространство.

Девушки вышли из магазина и не спеша побрели по улице, останавливаясь перед витринами.

— Ничего не могу найти, — жаловалась Клара. — А ты, скажи на милость, почему мне не помогаешь?

— Нашла знатока в королевских праздниках! — усмехнулась подруга. — Последняя свадьба, на которой я гуляла, была у моего двоюродного братца. Женщины были похожи на торты, мужчины блестели жуткими нейлоновыми костюмами. Невеста сидела под фатой, вся в искусственных цветах. Единственное, что я хорошенько разглядела, так это ее трусы, когда пьяные гости решили стащить с нее чулки. Я боялась, что они сейчас ее изнасилуют с согласия моего милого братца!

— Стоп! А как тебе вот это? — воскликнула Клара, останавливаясь перед очередной витриной.

— Согласна, самое то, — согласилась Сабрина. — Подними глаза выше, взгляни на вывеску и поймешь, почему нет этикеток с ценами. Мечты бесценны, это всем известно.

— Пойдем померим, — восторженно предложила Клара.

— А давай не пойдем, а? Ты знаешь, сколько оно может стоить? Минимум нашу месячную зарплату с допчасами и чаевыми!

— Плевать! Пошли!

Сабрина пожала плечами.

— Ну разве что померить.

* * *

— Ты совсем рехнулась? Спустить столько бабок на платье, которое наденешь один-единственный раз? — возмутилась Сабрина.

— Оно замечательное, — отозвалась Клара, счастливо улыбаясь.

— Минималистское платье по максималистской цене! Лоскуток ткани, не больше. Даже бренда не видно. На твоем месте я оставила бы болтаться этикетку, пусть все видят.

Клара прыснула.

— В ближайшие месяцы подтяну поясок. А сейчас главное не промахнуться с этой свадьбой.

— Поверь, точно не промахнешься. Думаю, даже дашь фору другим гостям. А знаешь? Я за тебя волнуюсь, тебе с твоими средствами трудно поспеть за этим парнем. Пусть он дарит тебе платья и засыпает подарками.

— Не может быть и речи.

— Я тебя не понимаю. Это твой мужчина или нет?

— Да. Но у меня сложные отношения с деньгами, ты сама знаешь.

— И ты не хочешь, чтобы он думал, будто ты с ним из-за денег. Эту песню я уже слышала.

— Вначале так оно и было, хотя, наверное, сейчас уже все по-другому. Но деньги все равно все портят, Сабрина. В отношениях мужчины и женщины сразу возникает зависимость. Хочешь не хочешь. Позволить мужчине засыпать тебя подарками, как ты говоришь, покупать все, что тебе хочется, — значит, это ощущение зависимости укрепить. А в его мире вещи на особом положении. О людях судят по тому, что они имеют: недвижимость, роскошные автомобили, часы немыслимой цены… Мне нужно чувствовать себя свободной. Я работаю, чтобы иметь необходимое, и так будет всегда.

Деньги были единственным вопросом, по которому возникали разногласия между Кларой и Габриэлем, когда они начали встречаться. Он хотел баловать ее, доставлять удовольствия и дарить роскошь, чтобы стереть память о годах лишений и трудностей, но она не соглашалась вести жизнь, к которой не привыкла. Когда он решил купить ей маленькую машинку, она отказалась наотрез.

— Я никому ничего не должна, Габриэль, — объяснила она ему. — И я знаю цену деньгам. Когда я позволяю себе что-то купить, то бываю счастлива. Я люблю свою старую «Твинго», потому что знаю, скольких жертв она мне стоила. Для меня будет унижением раскатывать в автомобиле, который я не заслужила.

— Но это же смешно! Ты все заслужила! Я с тобой счастлив!

— Вот и дари мне счастье в ответ.

— Но имею я право дарить тебе подарки?

— Да, такие, которые и я могу подарить тебе.

Позиция Клары огорчала Габриэля, но он понимал, что за ней стоит. И Кларина шкала ценностей его восхищала.

Они никогда не ходили в звездные рестораны, и Габриэль открыл для себя уют маленьких ресторанчиков с традиционной кухней и необременительными счетами. Платил каждый за себя.

— Если тебе не важны все их ценности, — снова заговорила Сабрина, — то зачем придавать столько значения платью?

Клара вздохнула.

— Тут все сложнее. Я его покупаю не потому, что оно дорогое, а потому, что оно красивое. Не потому, что хочу выставить модный бренд, а потому, что этот бренд подтверждает: я не погрешила против хорошего вкуса. Я не хочу, чтобы ему было за меня стыдно. Понимаешь?

— Стыдно?! Ты что, бредишь? А если вы поженитесь, ты тоже будешь отказываться от его денег? Заставишь жить в жалкой двушке, чтобы самой платить половину?

Клара не ответила. По лицу ее пробежала тень.

— Если поженимся… — повторила она. — Об этом и речи нет.

Сабрина заметила, как помрачнела подруга.

— С чего вдруг такой пессимизм?

Клара смотрела вдаль остановившимся взглядом.

— Эй! Что стряслось? Отчего у тебя такое лицо?

— Не знаю… Не знаю, чем кончится эта история…

— Что-что? Ты разочаровалась? Больше не веришь ему?

— Верю! То есть… Не понимаю. Все случилось так быстро. Я не была готова. Мне всегда приходилось бороться, трудиться, чтобы получить то, что я хотела. Мне удалось стать танцовщицей. Пока я не танцую ничего особенного, но живу тем, что для меня главное. А вот к любви я не была готова. Ждала, конечно, но представляла себе все проще: мужчину, такого же, как я, с которым мы будем стараться добиться лучшей жизни. А появился Габриэль. Идеал. Мягкий, умный, красивый. С большим будущим. Своим собственным. И мне иногда кажется, что мне в этом будущем нет места. Когда я вдруг оказываюсь среди его друзей — а среди них есть очень приятные люди, — контраст разителен. Между нами пропасть. Мы видимся, разговариваем, пытаемся общаться и при этом знаем, что никогда не захотим встретиться.

— Подумаешь! Какое тебе дело, как они к тебе относятся! Важно, как к тебе относится Габриэль.

— Габриэль тоже по ту сторону пропасти, Сабрина. Даже когда он рядом, мне кажется, что ему хочется перепрыгнуть через пропасть и оказаться с ними. Я не на своем месте и мешаю ему быть на своем. Я не хожу в дорогие рестораны, отказываюсь от роскошных банкетов, на которые его приглашают, не провожу каникулы в сказочных краях… Единственная моя уступка его богатству — согласие переселиться к нему в квартиру. Но… происходило это постепенно. Знаешь, после жалких квартиренок с особым чувством просыпаешься в роскошно отделанной мансарде.

— Ой, не говори, а то сейчас заплачу, — насмешливо отозвалась подруга.

— А когда ощущение удовольствия притупилось, мне стало казаться, что я проникла в чужую квартиру незаконным путем, — продолжала Клара. — Каждое утро я стою перед огромным окном, любуюсь панорамой города и… думаю, что пользуюсь этим не по праву. Думаю о брате и матери, которые остались в предместье.

— Синдром самозванца, — вздохнула Сабрина. — Им страдают намучившиеся вроде тебя. Послушай, он тобой дорожит. Ты для него большее счастье, чем самая роскошная квартира и самая быстрая машина. Ты живешь у него, потому что в жизни ты для него на первом месте.

— Я тоже иной раз так себе говорю, но потом думаю, что без меня он был бы счастливее. Что я торможу его в достижении целей, которые он для себя наметил.

— Странно. А знаешь что? Я думаю, ты просто не привыкла к счастью, не научилась быть счастливой, окруженной любовью. Вот тебе и кажется все подозрительным и ненадежным. Классический случай: не имея привычки к счастью, ощущение полета называешь нестабильностью, полноту — утратой контроля. И вместо того чтобы пользоваться настоящим, изобретаешь грозящие тебе проблемы, чтобы оправдать свое состояние. Для калек по части счастья вроде тебя нужно создать курсы по приобщению к хорошему, вас нужно тренировать на получение от жизни удовольствия.

Клара с грустью взглянула на подругу.

— Неужели ты думаешь, что я высасываю проблемы из пальца?

— Конечно, моя дорогая. Ты прекрасно знаешь, что времена изменились. Теперь социальная рознь не ломает любовных историй. Теперь слои общества уже не так изолированы друг от друга.

— Да, согласна… Но у меня, наверное, амбивалентное видение мира, — вздохнула Клара.

— Амби… — что?

— Не обращай внимания. А что ты думаешь о том, что Габриэль до сих пор не познакомил меня со своими родителями?

Клара рассказала Сабрине о разговоре с Габриэлем, о своих опасениях в отношении будущей встречи с четой Сансье.

— Опять ты сгущаешь краски! Как бы там ни было, Габриэлю не нужно согласия родителей на то, чтобы тебя любить. А он от тебя без ума. Наслаждайся лучшим, что есть в твоей любви, и перестань думать о худшем.

Клара молча опустила голову.

— А ты мне все рассказала, Клара? — Глаза Сабрины сделались изумрудно-зеленого цвета.

— Да. А почему ты спрашиваешь?

— Интуиция. Мне не верится, что лучезарное счастье может обернуться мрачной безнадежностью по такой несерьезной причине. С тобой происходит что-то очень неладное, я чувствую.

Кларе очень хотелось довериться Сабрине, но она сдержалась. Не хотела никаких мнений, влияний. Решение должно быть ее собственным. Она примет его после свадьбы.

Телефонный звонок избавил ее от необходимости снова солгать.

 

10

Издалека в мягком обволакивающем свете бара двое мужчин могли показаться отдыхающими бизнесменами. Но стоило подойти к ним поближе, как ощущалось напряжение их тихого разговора. Высокий то и дело нервно приглаживал светлые тонкие волосы. Тот, что был пониже ростом, не отрывал от него недовольного взгляда. Фигура невысокого дышала силой, напором, которые вот-вот выплеснутся, подомнут под себя. Раздражение выдавали судорожные подергивания.

На своего клиента тот, что пониже, смотрел с презрением. Ему не нравился этот человек. Вызывала отвращение его манера говорить, смотреть свысока. Но он шел к нему в подручные и был вынужден слушаться его приказов.

— Вы уверены в успехе? — осведомился первый.

— Все предусмотрено, — ледяным тоном отозвался второй. — Но случай тоже со счета не скинешь, успех зависит от судьбы.

— Я ждал от вас другого ответа. И когда?

— В ближайший уик-энд.

Высокий достал из кармана конверт.

— Аванс, — проговорил он. — Остальное как договаривались.

Бритоголовый подхватил конверт, сунул в карман и поднялся.

— Каким образом я буду извещен?

— Обыкновенным, как если бы не были вкладчиком.

 

В день, когда случилось несчастье…

 

11

— Ты… чудо!

При этих словах, произнесенных с глубокой нежностью, лицо Клары озарилось улыбкой.

— Правда?

— Платье тебе очень идет.

— Спасибо, — мягко проговорила она, поворачиваясь перед зеркалом.

Габриэль примерно представлял, сколько стоит платье, и это было еще одно подтверждение того, что Клара придает этой свадьбе значение — ну просто из ряда вон. Сердце его при этом болезненно сжалось.

— Пошли, — позвал он ее, — а то опоздаем. — Он взял со стола ключи от машины.

На площадке оглянулся — Клара еще не вышла. Он вернулся в квартиру и обнаружил Клару, стоящую посреди гостиной с потерянным видом.

— Эй! Что случилось? С чего вдруг такое лицо?

— Мне что-то не по себе, Габриэль.

— Заболела?

— Нет, что-то другое.

— Что же?

— Сама не знаю.

Он притянул ее к себе.

— Что с тобой, моя радость? — ласково спросил он.

— Прошу тебя… Останемся дома, — умоляюще проговорила она.

— Давай не будем начинать все сначала, ладно, Клара?

— Но… у меня такое дурное предчувствие… — Она опустила голову, словно была не в силах поделиться своими страхами.

— Ну, будет тебе! Пошли! Хватит страдать фигней! — Он схватил ее за руку и потащил к двери.

Она поспешила за ним, но сердце у нее сжалось еще больнее.

В машине Габриэль искоса взглянул на Клару. Она сидела с отсутствующим лицом, и он встревожился. Протянул руку и погладил ее по щеке.

— Ты увидишь, все будет хорошо. Красивый веселый праздник.

Она не ответила и нажала на клавишу проигрывателя.

Голос Пиаф запел «Гимн любви».

Синее небо может обрушиться на нас…

Габриэль улыбнулся Кларе, снова погладил по щеке и принялся потихоньку подпевать.

Но Клара не шевельнулась, она сидела, чувствуя, как по спине у нее бегут мурашки — «Гимн любви» был их песней. Они часто напевали ее, забывая о трагической подоплеке, видя лишь восторженную романтику. Но на этот раз Клара ощущала неистовое отчаяние певицы, посылающей свои слова небу, обращая их к возлюбленному, погибшему в авиакатастрофе.

Слова песни звучали для нее сейчас как предупреждение.

Если однажды жизнь отнимет тебя у меня… Если ты умрешь, если не будешь рядом, Я не расстроюсь, если только ты меня любишь, Потому что тогда я тоже умру…

Клара торопливо нажала на клавишу.

— Ты что? — удивился Габриэль.

— Тяжело. Такие слова…

— Но это же твоя любимая!..

— Не сегодня…

Габриэль не настаивал. Ему хотелось настроить Клару на более положительную ноту, чтобы праздник начался под счастливой звездой.

Предстоящая встреча любимой с родителями его тоже не слишком радовала. Как половчее за это взяться? Какие слова найти? Идей не было. Что ж, положимся на импровизацию.

Клара мало спала ночью и, убаюканная мурлыканием «Ауди», наконец расслабилась и задремала. Она открыла глаза, когда машина въезжала за ограду замка. Вокруг было так красиво, что все ее опасения вдруг рассеялись, и она почувствовала, что улыбается. Лужайки, освещенные солнцем, казались шелковистыми коврами, играющими благодаря искусству садовника всеми оттенками зеленого, который он подчеркнул еще и яркими цветными пятнами — клумбами и цветущими кустами. Замок в глубине парка придавал торжественность раскинувшемуся перед ними изысканному ковру, но зритель, залюбовавшись сначала великолепием архитектуры, вдруг понимал, что радует его гармония, царящая между щедрой палитрой красок и строгой пропорциональностью здания.

— Какая красота! — прошептала Клара, выходя из машины.

Обрадовавшись ее хорошему настроению, Габриэль передал ключи от машины привратнику и поспешил за ней.

— Вот увидишь, здесь потрясающий банкетный зал, — пообещал он ей.

Гости разбрелись по аллеям, окружающим партер. Нарядные, с бокалами в руках, они с оживленным видом вели беседы. Квартет в старинных костюмах играл менуэты. Клара обратила внимание на роскошные туалеты и несколько искусственную веселость приглашенных. Она выпрямила спину и подняла чуть повыше голову, решив, что не позволит себя смутить.

Как только они подошли поближе к буфету, к Габриэлю заспешили знакомые.

— Габриэль! — радостно закричала молоденькая девушка, бросившись ему на шею. — Как я рада тебя видеть!

Они расцеловались и обменялись несколькими словами.

— Познакомься, это Клара. Клара, — моя кузина Барбара, — познакомил Габриэль девушек.

— Очень рада, — бросила та и протянула Кларе руку, тогда как Клара уже наклонилась, чтобы поцеловать родственницу Габриэля.

Кузина быстро повернулась к Габриэлю и потянула его за руку.

— Пошли! Братья тоже хотят тебя видеть, — говорила она, направляясь к стайке молодых людей.

Те заметили Габриэля и с радостными криками окружили его, оттеснив Клару. Она старалась скрыть смущение, натянув на лицо вежливую, терпеливую улыбку.

Юноши засыпали Габриэля вопросами, он, смеясь, отвечал. Их воодушевление было ему приятно. Взгляд Габриэля упал на Клару. Она стояла, держась очень прямо, и с интересом наблюдала за ними.

— Познакомьтесь, Клара, — объявил Габриэль.

Стайка обнаружила присутствие незнакомки и с любопытством оглядела ее, прежде чем поздороваться. Клара почувствовала, что любопытство таит в себе враждебность или какое-то подобие неловкости, но сделала вид, что ничего не замечает. Габриэль обнял ее за плечи. Увидев в нескольких шагах друзей, он распрощался с родственниками.

— Кажется, мне собирались устроить экзамен, — шепнула ему Клара, — а я взяла и сбежала.

— Ты подруга их обожаемого кузена. Они хотели узнать, достойна ли ты меня, — ответил он дурашливым тоном, надеясь ее развеселить.

Грегуар, Люка и Марк приветствовали их, подняв бокалы.

Все перецеловались. Среди друзей Габриэля Клара почувствовала себя свободнее. Люка ей нравился простотой обращения, Марк застенчивостью. На Грегуара она старалась не обращать внимания. Ей не нравился его взгляд, обращенный на нее, а еще меньше — ироническая улыбка, которая кривила ему губы, стоило ей заговорить. «Да он просто завидует!» — отмахнулся Габриэль, когда она поделилась с ним своими неприятными ощущениями.

— Следующая ваша очередь, — бросил Грегуар.

— Не обижайтесь, если узнаете об этом последними, — отшутился Габриэль.

— Естественно! Я так тебя понимаю! — продолжал насмешничать Грегуар. — Первыми должны узнать твои родители. Вот их-то тебе придется непременно проинформировать.

Всех слегка напрягло откровенное недоброжелательство Грегуара. Габриэль с упреком поглядел ему прямо в глаза, но тот сделал вид, что ничего не замечает.

— Кстати, твои родители здесь, — прибавил Грегуар, кивнув в сторону небольшой группы людей, стоявших по другую сторону партера.

Клара сразу же посмотрела туда, но откуда ей знать, кто из стоящих мадам и месье Сансье. Лицо Габриэля стало серьезным.

— А кто из этих людей — твои родители? — тихонько спросила она.

— Мама в темно-синем костюме, отец — такой лысоватый, стоит с ней рядом, — озабоченно шепнул он ей в ответ.

Госпожа Сансье, высокая худая женщина, могла бы еще казаться красивой, если бы ее костистое лицо со светлыми, глубоко посаженными глазами не было так сурово, а ее уверенность в себе не производила впечатление враждебности. Муж казался мягче, округлое лицо и лысина придавали ему добродушие, которое, правда, плохо вязалось с выправкой и высоко поднятой головой. Клара отметила, что Габриэль походит и на отца, и на мать, от каждого из них он взял лучшее, сплавив в собственную, особенную красоту.

— Они тебя до сих пор не заметили?

— Заметили, конечно. Ждут, когда я к ним подойду.

— Ну так пойдем и поздороваемся, — предложила Клара, зная, что не будет ей покоя, пока не минует эта формальность.

Габриэль нахмурился.

— Нет, я подойду один, — нехотя пробормотал он. — В последнее время я редко их навещаю, так что меня ждет нагоняй. Предпочитаю избавить тебя от колкостей. Я вас познакомлю, когда настроение у них улучшится.

Клара не настаивала, ей было неясно, правду говорит Габриэль или маскирует свою нерешительность. Она боялась обнаружить в нем малодушие.

Взгляд Клары следовал за Габриэлем: вот он подходит, вот родители сделали вид, что только заметили его. Отец ждет сына с дежурной улыбкой, зато жесткое выражение лица госпожи Сансье не сулит ничего хорошего. Клару удивило, что мать может смотреть на сына столь недружелюбно. Габриэль отклонился в сторону, пропуская кого-то, и Клара вздрогнула: враждебный взгляд госпожи Сансье был устремлен из-за плеча сына на нее!

Растерявшись, она попыталась понять, как ей отреагировать на такой прием, но не успела что бы то ни было решить: Лоррен Сансье уже повернула голову и смотрела на Габриэля.

Клара, ошеломленная, застыла, продолжая наблюдать, как все они без малейшего тепла поцеловались, а затем о чем-то заспорили. Она догадалась — о ней.

— Добро пожаловать в безжалостный мир власти и денег, — тихо проговорил Люка, встав рядом с ней с бокалом в руке.

Клара не знала, заметил ли Люка ее растерянность или просто выражает солидарность — ведь он вышел из такого же скромного круга, что и она.

Люка вел себя так, словно в новом обществе чувствовал себя вполне комфортно, но иной раз Клара замечала, что ему здесь тоже не совсем по себе. Как только молодые люди начинали перебрасываться особыми жаргонными словечками, он из собеседника становился наблюдателем, ученым-этнографом, попавшим в неизвестное племя. Клара и Люка никогда не говорили о своем прошлом, но порой чувствовали себя союзниками и обменивались быстрыми, понимающими взглядами, когда, например, молодые люди начинали кого-то высмеивать.

* * *

— Ты мог бы предупредить нас, что приведешь ее сюда! — упрекнула сына мадам Сансье, не скрывая неодобрения.

— Почему я должен вас предупреждать? Насколько мне известно, не вы устроили этот праздник. И не я привел сюда Клару, а ее пригласили, она такая же гостья, как все остальные.

— Но ты же понимаешь, что, явившись сюда с ней, официально заявляешь о вашей связи? Среди приглашенных твои родственники, нам будут задавать вопросы. Что прикажешь отвечать?

Господин Сансье, как давным-давно повелось у них в семье, лишь присутствовал при разговоре матери с сыном, не вмешиваясь в него.

— Отвечай, что Клара моя девушка, — проговорил Габриэль. — Что наши отношения достаточно серьезны, и поэтому мы вместе на этом празднике.

— Надеюсь, ты шутишь, — оскорбленно поджала губы мать.

— Нисколько! — воскликнул Габриэль.

— Должна ли я сообщать, что она… танцовщица? — осведомилась Лоррен, понизив голос до шепота.

— Конечно! Кто тебя просит лгать, — ответил сын с вызовом.

— А нельзя ли поменьше эмоций? — не выдержал и вмешался в разговор месье Сансье. — Малоподходящее место для обсуждения волнующих тем. На нас могут обратить внимание.

Лоррен признала мнение мужа справедливым и поднесла к губам бокал.

— Вот и прекрасно. Счастлив, что встреча с сыном вас порадовала, — не удержавшись, съязвил Габриэль.

— А мы счастливы, что ты не забываешь родителей, — не осталась в долгу Лоррен.

— Может, не стоит начинать все сызнова, — остановил их отец семейства.

Габриэль сделал шаг, собираясь уйти, но тут же спохватился.

— Я хотел бы вас познакомить, — сказал он.

— Не может быть и речи, — мгновенно пресекла его попытку Лоррен. — В глазах наших родственников это означало бы, что мы одобряем твою связь.

— А мне казалось, что это означало бы, что вы достаточно вежливы, чтобы поздороваться с моей девушкой.

— Можешь считать, что я недостаточно вежлива.

К чете Сансье подошла знакомая пара.

— Люси! Жерар! Какая приятная встреча! — обрадованно встретила их Лоррен.

Габриэль не мог не оценить способности матери мгновенно преобразиться из грозного судии в улыбчивую даму.

— Жерар! Люси! А это наш сын Габриэль!

— А-а, чудо-сын, — шутливо проговорил Жерар, подавая руку.

Габриэль пожал ее с отсутствующим видом.

— Габриэль, Жерар хотел задать тебе несколько вопросов по поводу фирмы, где ты работаешь, — сказал месье Сансье.

— Сожалею, но у меня сейчас нет ни времени, ни желания говорить о работе. Меня ждут, — сухо ответил Габриэль.

— Габриэль! — шепотом одернула сына Лоррен Сансье, бросив на него суровый взгляд.

— Учусь невежливости, мама. У меня хороший учитель, — парировал сын, повернулся и ушел.

* * *

— Мне бы хотелось, когда-нибудь показать такой праздник моим родителям, — признался Люка Кларе.

— А ты никогда не приглашал их пойти с тобой?

— Нет. Знаешь, им бы это, скорее всего, не понравилось.

— Как так? — удивилась Клара, продолжая исподволь наблюдать за разговором Габриэля с родителями.

— Как-то я пригласил их в один из лучших ресторанов, хотел отпраздновать свое поступление на фирму. Мне казалось, они будут очень довольны.

— И что же?

— Спору нет, им сначала понравилась обстановка, обслуживание. Но очень скоро они засмущались. Стали опасаться, что ведут себя не так, как положено, что я буду их стыдиться, и в конце концов совсем сникли. Как я ни старался, они так и не развеселились. Им даже кухня не понравилась. Сидели, чувствуя себя чужаками среди нарядной публики. До них вдруг дошло, что мир красоты, элегантности, хороших манер, который они считали журнальной картинкой, существует на самом деле, но им в него не попасть, потому что они бедны и заурядны.

— Не говори так! — возразила Клара. — Ты подарил им что-то вроде сна или мечты, и они наверняка с гордостью рассказывают обо всем, что видели, знакомым и соседям.

— Может, и так, — задумчиво согласился Люка.

Клара хорошо понимала, о чем говорит Люка. Примерно то же самое чувствовала бы и ее мать, попади она на эту свадьбу.

— Мы унаследовали от них наши комплексы, — продолжал Люка. — Но мы способны с ними справиться. Чтобы существовать в мире богатых, главное не поддаваться смущению, которое сковывает бедняка перед властью денег. Нужно сохранять достоинство, веру в себя и собственные ценности, нельзя теряться и обнаруживать неуверенность. Нужно помнить, что люди здесь умеют распознать затаившегося в тебе раба и не упустят возможности обернуть это против тебя.

— Это совет?

— Скорее несколько утрированная, но правдивая картина. Впрочем, суди как хочешь. А вот и твой друг возвращается, так что я вас оставляю.

Габриэль направлялся к Кларе, но вынужден был то и дело останавливаться, здороваясь то с друзьями, то с родственниками. Клара видела: улыбка Габриэля — натянутая, настроение у него не ахти. Вот он подошел к ней, крепко обнял и прижал к себе.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Ничего. А что?

— Пожалуйста, не притворяйся. Я прекрасно видела, что ты говорил с родителями на повышенных тонах. И до сих пор еще сердишься.

— Да, я с ними немного повздорил.

— Из-за меня?

Габриэль мотнул головой и потянулся за хрустящим хлебцем, желая избежать взгляда Клары.

— При чем тут ты? Они недовольны, что я их не навещаю, — ответил он.

Клара поняла: Габриэль ни за что не скажет ей правды, и не захотела настаивать, чтобы не портить ему настроение. И себе тоже.

* * *

Гостей пригласили за стол. Клара сидела между Габриэлем и Люка. И на протяжении всего ужина чувствовала, что за ней наблюдают. Кроме друзей Габриэля, с которыми она была уже знакома, никто с ней не заговаривал. Она вела себя сдержанно и с достоинством, не опускала глаз и не улыбалась жалкой улыбочкой, стараясь завоевать расположение.

Родители возлюбленного откровенно ее игнорировали. Они сидели за столиком по соседству, и госпожа Сансье нарочито избегала взгляда Клары.

— Значит, ты нас не познакомишь? — прошептала тихонько Клара Габриэлю.

— Сегодня неподходящий день, — вынужден был признать он. — Ты же понимаешь, они на меня в обиде.

— Да… Я понимаю.

Клара даже слишком хорошо все понимала. Ее охватило отчаяние. Она взяла бокал и выпила несколько глотков белого вина, чтобы растворить ком, подкативший к горлу. Не помогло.

Грегуар затеял спор с Габриэлем, и Клара вновь почувствовала, что она одна, ее снова одолели самые черные мысли. Она не прикасалась к еде, потихоньку потягивая вино и осторожно наблюдая за четой Сансье. Во что бы то ни стало она хотела встретиться взглядом с властной дамой, узнать, как она на самом деле относится к ней. Равнодушно? С любопытством? Враждебно?

Клара делала вид, что заинтересована разговором, но сама застыла в настороженном ожидании и, когда вдруг ощутила на себе пристальный взгляд Лоррен Сансье, мгновенно обернулась и посмотрела ей прямо в глаза. Мать Габриэля этого не ожидала и на секунду замерла. Клара слегка улыбнулась и едва заметно кивнула. Лоррен продемонстрировала полную слепоту и отвернулась.

Молчаливая дуэль не продлилась и секунды, но Клара получила ответ на все свои вопросы. Речь шла не о любопытстве, не об опасениях, не о ненависти. Мать Габриэля испытывала к ней отвращение и запрещала к ней приближаться.

Потрясенная, Клара поглубже вздохнула, стараясь справиться с незаслуженным оскорблением.

— Все эти люди производят впечатление высокомерных, занятых собой и непримиримых, — прошептал ей Люка.

Он успел заметить их поединок?

— И они такие на самом деле? — спросила Клара, надеясь за разговором вернуть себе самообладание.

— Не обязательно. Они ведут себя как сектанты, но в целом прагматичны и стремятся избегать нежелательных историй.

— И что это означает?

— Что как только родители Габриэля убедятся, что он жить без тебя не может, они примут тебя. А потом и полюбят.

— Значит, ты считаешь, что сейчас они не готовы меня… принять?

— В их мире ничего и никого не принимают без предварительного исследования. Любовь подвергается точно такому же анализу, как деловое предприятие. Сейчас пошло предварительное анкетирование. Они хотят знать, кто ты такая, откуда появилась, чем занимаешься.

— По анкете я не подойду, — невесело усмехнулась Клара. — Как только получат ответы, они меня возненавидят.

— Не факт. На втором этапе будет проанализирована прочность ваших отношений из желания понять, есть ли возможность повлиять на них. Затем подведут итог и проведут следующее исследование, цель которого можно сформулировать примерно так: каким образом повлиять на ситуацию, чтобы добиться желаемого. Вычислят также степень риска: не потеряем ли любимого сына. Выводы умножат на десять.

— Почему на десять? — удивилась Клара.

— На три, на пять. В общем, на число лет, которые они смогут выдержать, не общаясь со своим дорогим мальчиком.

— Ты говоришь ужасные вещи!

— Согласен. Я немного преувеличиваю, но ты меня знаешь, в моих словах далеко не все шарж. Сама посуди: для своей семьи Габриэль божество. Родители, дяди, тети, кузины считают его совершенством. И согласимся, что он неплох, этот парнишка. В него вложено много любви и много надежд, от него ждут профессиональных успехов, чтобы в один прекрасный день он встал во главе семейного предприятия, где все они в той или иной мере акционеры. Они считают себя вправе высказывать свое мнение относительно его друзей и подружек.

— И они все считают, что я недостаточно хороша, чтобы стать одной из Сансье.

— В общем-то они ничего особо не считают. Но люди, вроде нас с тобой, вынуждены всегда преодолевать препятствия. За спиной у нас нет истории, нет родословной, значит, мы должны сами предоставлять доказательства своей годности, их требуется гораздо больше. В общем, им нужно время, чтобы составить мнение. Вернее, не так — им нужно время, чтобы оно подтвердило или опровергло составленное ими мнение.

Габриэлю удалось свернуть дискуссию с Грегуаром, он схватил Клару за руку.

— Пошли танцевать! — воскликнул он.

Клара отказалась.

— Знаешь, мне что-то не хочется.

— Пошли, пошли, я знаю, ты любишь эту песню!

— Shaka Ponk? My name is Stain? А ты сможешь танцевать под нее? — шутливо поинтересовалась Клара.

— Постараюсь как-нибудь.

На площадке Клара на секунду прикрыла глаза, чтобы лучше почувствовать музыку. Тело ее уже гармонично раскачивалось. Габриэль смотрел на нее с нескрываемой нежностью.

— Ты — чудо, — шепнул он ей.

Клара ему улыбнулась и позволила ритму завладеть собой. Хотела забыть, где она, кто она, забыть о своем фиаско на этом вечере. Музыка всегда была ее главной утешительницей. Другие танцующие скользили по ней взглядами. «Танцовщица начала представление», — подумала она с горечью.

Зазвучала другая песня, Люка потянул Клару за руку, и они начали другой танец, медленный, элегантный. Люка умел чувствовать ритм. Габриэль, уступив свою девушку, отошел в сторону. Несколько совсем молоденьких девчонок встали кружком вокруг танцующей пары, которая внезапно сделалась центром внимания.

Клара мало-помалу поддалась музыкальной эйфории и повела своего партнера. Группа молодых людей стала хлопать в ладоши в ритм их танца. Музыка смолкла, и Люка подвел Клару к Габриэлю и поклонился ей.

— У тебя появились фанаты, — шепнул ей с улыбкой Габриэль.

— Пойдем сядем, — весело предложила Клара.

Они прошли через танцевальную площадку, и некоторые из присутствующих приветствовали их улыбками.

Клара поспешно взглянула на родителей Габриэля: Лоррен Сансье была все так же отстраненно холодна.

* * *

Время перевалило за полночь, когда Клара встала, решив навестить дамскую комнату.

В коридоре она увидела мать Габриэля. Лоррен шла в обратном направлении. Их взгляды встретились, Лоррен Сансье подняла голову еще выше, собираясь миновать девушку, не взглянув на нее. Клара готова была стушеваться, но внезапно, в приливе гордости, ни о чем уже не думая, встала перед Лоррен, преградив ей путь.

— Добрый вечер, мадам, — поздоровалась она и протянула руку.

Лоррен Сансье после минутного колебания не отвергла проявление вежливости и холодно ее пожала.

— Я Клара. Мы встречались не раз за этот вечер, но у меня не было возможности поздороваться с вами.

— Очень приятно, — сухо ответила дама, собираясь двинуться дальше.

— Я подруга Габриэля.

— Мне это известно, — ледяным тоном отозвалась Лоррен.

— Думаю, я отчасти виновата, что Габриэль стал реже вас навещать и в последнее время вы меньше видитесь. Наверное, он стесняется сказать вам, что проводит время со мной. Опасается, что вы решите, будто я ему не пара.

Не ожидая столь искреннего объяснения, Лоррен Сансье на секунду застыла в недоумении.

— Позвольте моему сыну самому отвечать за свои поступки, — наконец ответила она.

— Я хотела еще вам сказать… Я люблю вашего сына.

Взгляд шестидесятилетней женщины стал еще холоднее и жестче.

— Вы бросаете мне вызов?

— Вызов? Нет, даже не думала. Я просто хотела сказать, что люблю его глубоко и преданно.

Разговор был неприятен Лоррен, она очень хотела с ним покончить, но не могла не отдать должное искренности этой девушки.

— Вы хорошенькая, — признала она, словно сообщила результат обследования. — И кажется, настроены весьма решительно. Но я скажу вам прямо: опасения моего сына оправданны. Вы совсем не та девушка, которую я хотела бы видеть рядом с ним.

— И какая же я девушка? — ринулась в атаку Клара.

— Остановимся. Продолжать не стоит.

— Почему же? Скажите без стеснения, какая я, по вашему мнению, девушка!

Не повысив голоса, но усилив напор, Лоррен Сансье ответила:

— Девушка, которая выступает на танцплощадках.

Реплика выбила Клару из седла, она растерялась. Не поняла, намек ли это на ее профессию или на недавний танец?

— Да, правда, я танцовщица. И добилась этого волей и трудом. Я порядочная девушка, и мои ценности не отличаются от ваших.

Клара тут же почувствовала, как жалко и по-детски звучат ее слова. Но почему, собственно, она должна оправдываться? У нее на глазах закипели слезы, и она вскинула голову, чтобы не дать их заметить.

— Нисколько не сомневаюсь, — отозвалась Лоррен. — Речь не о вас, мне не в чем вас упрекнуть. Наши отношения с сыном — это только наши отношения.

— Нет, это не так. Конфликт возник из-за меня. Из-за того, кто я, что собой представляю.

— Не спорю. Но не с вами буду это обсуждать. Хорошего вечера. — Лоррен обошла собеседницу и удалилась.

На Клару нахлынули сомнения. Стоило ли ей заговаривать с мадам Сансье? Их разговор продолжал звучать у нее в ушах, и она пыталась вникнуть в его подспудный смысл. Сомнений не было: она столкнулась с откровенной недоброжелательностью. Но возможно, она проявила неуважение? Как понять глубинную суть их разговора, если не владеешь кодом людей этого круга? Наверняка она выставила себя в нелепом виде, создав впечатление, что требует к себе уважения и привязанности. Всплывающие обрывки разговора больно ранили Клару. «Я порядочная девушка». Какая непроходимая глупость. «Я люблю вашего сына». Смешно. «Девушка, которая выступает на танцплощадках».

Слезы подступили к глазам, потекли по щекам. Удержать их она не могла и поспешно вернулась в зал.

Габриэль поднялся ей навстречу.

Клара судорожно схватила сумочку.

— Что с тобой? — забеспокоился он.

— Я уезжаю.

— Что-то случилось?

Она не ответила и заторопилась к выходу.

— Причиной моя мать, не так ли? Она с тобой говорила? Я видел, что она вернулась незадолго до тебя. Что она тебе сказала?

— Не важно. Но мне здесь делать нечего.

— Это она тебе сказала? — вспыхнул Габриэль.

Клара быстрее застучала каблучками.

— Подожди! Нельзя же вот так взять и уйти! — крикнул он, пытаясь ее удержать.

— Ты можешь остаться. Я возьму машину.

— И куда поедешь?

— Вернусь домой.

Габриэль взял Клару за руку и повернул к себе.

— Не поступай так со мной, Клара. Это нечестно. Ты же знаешь, я не могу уйти с этой свадьбы. Молодые не поймут меня.

Вся в слезах, Клара высвободила руку и продолжала идти к выходу.

— Не обращай внимания на слова! Мало ли что можно сказать!

— Дело не в словах. Посмотри вокруг, Габриэль! Эти люди не принимают меня. Я им не нравлюсь и никогда не понравлюсь. Мне нет здесь места.

— Не смеши меня.

— Вот именно. Ты нашел слово. Целый вечер я всех смешу. — И Клара помчалась вниз по лестнице.

— Ну и уматывай! — рявкнул ей вслед разозлившийся Габриэль. — Давай, ставь мне подножку! Где твой хваленый сильный характер, Клара?!

Побелевший от гнева, он вернулся в банкетный зал. Ему хотелось сразу же подойти и поговорить с матерью, но немыслимо было здесь и сейчас устраивать скандал. Что они друг другу наговорили, эти две женщины? Увидев залитое слезами лицо Клары, он легко представил, что могла сказать ей его мать. Он вспомнил Клару в минуты затруднения, неловкости… До чего она была трогательна и прелестна и так достойно вела себя, не давая себя смять. Ей пришлось в этот вечер нелегко.

В порыве любви и сострадания Габриэль бросился догонять Клару.

Охранник отдал Кларе ключи и открыл дверцу «Ауди». Она села за руль и тронулась с места. Свет фар выхватил кусочек парка. Клара задумалась, по какой из аллей ей ехать к выходу, и тут услышала рядом какой-то шум. Удивившись, затормозила.

У окна она увидела Габриэля, он открыл дверцу, сел и перевел дыхание.

— Тебе нельзя ехать в таком состоянии, — объявил он.

— Выходи из машины.

Он вздохнул в нерешительности, не зная, как себя вести.

— Почему бы нам не поговорить? — спросил он примирительным тоном.

Клара ответила непреклонно:

— Отправляйся к своим.

— Послушай! В таком состоянии тебе нельзя вести машину. Ты разнервничалась. Пусти меня за руль.

— Высаживайся! — повторила она холодно.

— Я не пущу тебя одну в такую темень. Ты заблудишься.

— А я ни за что не вернусь на эту свадьбу.

— Хорошо, согласен, поехали. Я покажу тебе дорогу к гостинице, ты пойдешь в номер, а я на машине вернусь обратно.

Клара резко прибавила скорость.

 

За десять минут

 

12

— Да! Так оно и есть! И пошло все к чертям собачьим!

Александр Дебер не только выругался, но еще и хлопнул дверью.

А когда уселся в машину и тронул ее с места, то яростно нажал на акселератор.

— Вот дерьмо! Достала! — прорычал он, пристукнув кулаком по рулю.

Он вовсе не собирался скандалить с женой. Наоборот, хотел спокойно поговорить, как-то сгладить разногласия. Но судьба есть судьба. На телефоне, что лежал на низеньком столике в гостиной, появилась эсэмэска от Алисии, и Дженна ее прочитала.

Александр злился на любовницу. Он запретил ей посылать сообщения вечером. Но если честно, то злиться нужно было на самого себя. Он один был в ответе за скверную ситуацию.

А как, собственно, все получилось?

Связь с Алисией, ассистенткой, лет на десять его моложе, началась, как начинаются все легкомысленные связи. Какое-то время они просто работали вместе без всяких двусмысленностей, а потом она начала проявлять активность. На авансы он не отвечал, но ему было приятно, что он ей нравится. Алисия возвращала ему иллюзию молодости, которая промчалась как-то уж слишком быстро. В конце концов он не устоял. Отношения с женой уже не радовали страстью, которая много лет их влекла друг к другу. А все потому, что в делах уже не ожидалось блестящих успехов. Потому, что он чувствовал, как стареет. Потому, что начал сомневаться в себе, и интерес молодой и красивой женщины добавлял ему уверенности.

Поначалу между ним и Алисией все было просто и предельно ясно, без флера лживой сентиментальности. Она дарила ему свою молодость и страстные ночи, а он ей — богатство и роскошь. Секс в обмен на подарки. Внимание в ответ на внимание. Но постепенно их отношения менялись, они стали теснее, появилась зависимость. Александр стал привирать Дженне, изобретать деловые командировки, необходимость засиживаться на работе и проводил все больше времени с любовницей.

Семейная жизнь дала трещину. Дженна стала следить за мужем, расспрашивать, допрашивать. Добралась до истины, и начались скандалы. Дочь, Элоди, естественно, встала на сторону матери. Александру больно было видеть вызов и ненависть, горящие в глазах его женщин.

Он не понимал, куда исчезла любовь?

В первые годы после женитьбы он был вынужден много ездить: налаживал и поддерживал по всей Европе сеть дистрибьюторов, обеспечивавшую работу фирмы, которую он задумал и создал. Постоянные отлучки мало-помалу отдалили его от жены и дочери. Дженна и Элоди заключили союз, в котором ему не оказалось места. Он приезжал, жена и дочь обменивались взглядами, жестами, понимающими улыбками, и он чувствовал себя с ними чужаком.

Став подростком, Элоди вступила в борьбу с отцом, всячески избегая его. Это поколение не шло на прямой конфликт, оно молчало, наполняя свое молчание осуждением. Девочка стала то ли эмо, то ли готом — отец не разбирался в молодежной символике и особенностях одежды. Элоди лечила свои комплексы одеждой черного цвета, пирсингом, татуировками, длинными прядями черных крашеных волос. Она ходила, низко опустив голову, словно под грузом всевозможных печалей, закрывалась у себя в комнате и проводила время в телефонных разговорах с друзьями и за компьютером. У нее был свой блог, как у большинства ребят ее возраста. Александр наткнулся на него совершенно случайно и словно бы вошел в запретную пещеру, так он был странно оформлен. Но еще больше его поразили откровения Элоди, ее любимые песни, ода Курту Кобейну, пренебрежение к авторитетам. Все это до того его взволновало, что он поделился своей тревогой с женой.

— У них свой особый мир, со временем все пройдет, — успокоила она его.

— Но… С тобой она делится по-прежнему?

— Меньше, чем раньше, правда, я умею читать у нее по лицу. А с каких это пор ты заинтересовался дочерью? — задала вопрос Дженна, увлекая его к новой схватке.

И Александр пошел на попятный. Жена была права. Он не имел права первого голоса в семейных делах.

По этой причине или по другим — а их было немало — Александр приохотился к алкоголю. Не днем на работе, а вечером, в ресторане или дома. Как, например, и в этот вечер. Несколько стаканчиков виски его расслабили. Помогли забыть, что он несчастлив, что жизнь прошла мимо, что скоро ему сорок пять. В глазах дочери он старикан, и у него не хватает мужества откровенно поговорить с женой.

Александр стал припоминать прошлое. Элоди в детстве. Маленькая послушная девочка, широкие зубки, веселый смех. Счастливое время? Без всякого сомнения. Он чувствовал, что все может. Любил жену, дочку, работу. Верил, что работой поможет своему счастью, укрепит его.

Он ошибся.

Теперь только алкоголь возвращал ему ощущение всемогущества. Алкоголь и Алисия.

Но и это померкло из-за чувства усталости. Откуда она? Из-за ссор? Напряженной работы? Алкоголя?

Александр задумался, куда ему ехать. Не к любовнице, это уж точно. Он поедет к себе в офис, выспится на диване у себя в кабинете. И он повернул на перекрестке и поехал в сторону фирмы. Дорогу он знал наизусть, но сегодня, в потемках, она казалась ему незнакомой, даже враждебной.

* * *

Двоих в «Ауди» разделяло тяжелое молчание. Вокруг сгущалась темнота. Очертания замка, слабый свет фонарей утонули в потемках. Фары «Ауди» резким светом освещали впереди небольшой кусочек дороги.

— Мне так горько, Клара.

У Габриэля сделалось лицо расстроенного маленького мальчика.

У Клары к глазам подступили слезы, но она сдержалась и не заплакала. Ей хотелось ему сказать, что и ей горько, что она так много ждала от этого праздника, и так недовольна собой, и так жалеет, что испортила конец вечера. Ей хотелось именно сейчас открыть ему причину своей нервозности, но сил заговорить не было.

Завтра. Завтра они будут одни и тогда обо всем поговорят. Да, завтра она все ему скажет.

Габриэль нажал клавишу проигрывателя, и опять зазвучали первые ноты песни Пиаф.

— Никто и ничто не отнимет тебя у меня, Клара, — прошептал Габриэль с проникновенной нежностью.

Слезы потекли у нее по щекам. Она хотела ответить, но комок стоял в горле и не пропускал слова.

Позади них из темноты вынырнула «БМВ». Она мчалась на большой скорости, сигналя им фарами.

— Каков мерзавец! — возмутился Габриэль.

Клара заморгала, стараясь прогнать слезы, сосредоточиться на дороге.

Чужая машина была в опасной близости от них.

— Гад! Что же он делает?! — вспылил Габриэль.

«БМВ» вильнула в сторону и поравнялась с ними.

— Настоящий гад! Обходит впритирку! — злился Габриэль. — Сбавь скорость, Клара. Пусть объедет.

Но «БМВ» продолжала их теснить.

— Он пьян! — осенило Габриэля. — Сейчас в нас врежется!

Клара съехала бы на обочину, но стражи-тополя не пускали.

— Эй! Осторожнее! — заорал Габриэль, наклоняясь, чтобы увидеть шофера.

Он протянул руки, собираясь перехватить руль и выровнять «Ауди», но «БМВ» не дала ему такой возможности.

Мощный толчок… И…

— Габриэль! — закричала Клара, почувствовав, что машина ее не слушается, что она…

А Габриэль вдруг сообразил, что забыл пристегнуть ремень безопасности. Он вцепился изо всех сил в панель. Уперся ногами.

— Вот черт!.. Не надо… — прошептал он.

Клара повернулась к Габриэлю, и последнее, что успела заметить, — его недоуменный, непонимающий взгляд.

 

Минуту спустя

 

13

Габриэль понял: это у него мозги плывут.

И еще понял, что произошло. И сразу подумал о Кларе. Боли он не чувствовал, только голова кружилась. Ему показалось, что сейчас он потеряет сознание, и он сделал усилие, чтобы этого не произошло.

Габриэль повернулся, ища глазами Клару. Увидел и похолодел от ужаса. Клара лежала, привалившись головой к стеклу дверцы, красная струйка стекала у нее со лба ко рту. Он прислушался — она дышала. В столбняк ужаса просочилась надежда.

Габриэль окликнул Клару. Она не отозвалась. Хотел протянуть к ней руку, рука не послушалась. Он что, парализован? От одной этой мысли им овладела паника. Нет, он должен собраться, должен остаться хозяином положения, постараться найти помощь. От него зависит жизнь Клары. Он огляделся. Машина врезалась в дерево. Одна фара продолжала пронизывать тьму белым лучом. Ветровое стекло разлетелось вдребезги, и груда железных и пластиковых обломков придавила его к сиденью. Вторую машину отбросило вперед, и теперь она торчала перед ними.

Габриэль видел неотчетливо, перед глазами у него все колебалось, плыло. Он попытался встать. И… Как будто неведомая сила помогла ему подняться. Он сам не понял, каким образом, но выбрался из машины и встал на асфальт шоссе.

Мотор молчал, ни одна железка не вибрировала. Тишина была похожа на густое, темное масло, поглотившее все звуки, все предметы.

Водитель «БМВ» тоже лежал без сознания.

Габриэль обошел «Ауди», подошел к дверце, к которой привалилась Клара. Кровь из раны на лбу продолжала сочиться. Он попытался открыть дверцу. Не получилось. «Клара! Держись! Это не конец!» — заорал он. Но голоса не было, его словно обложили ватой.

«Сосредоточься, Габриэль. Постарайся что-то придумать».

Он снова осмотрелся. «Ни одной машины. Помочь нам некому. Но я должен найти помощь. Сейчас я позвоню».

Он вспомнил, что положил мобильник в карман на дверце, и вернулся за ним. Удивился, что дверца оказалась заперта. Как это может быть? Он же через нее только что вышел. Поднял голову и различил темную фигуру там, где только что сидел.

Ничего не понимая, наклонился, желая разобраться.

Там сидел мужчина с поврежденным черепом и залитым кровью лицом.

Габриэль наклонился еще ниже, вгляделся в лицо.

И глухо вскрикнул.

Там сидел он сам.

* * *

Разум отказывался верить.

Как это может быть? Он здесь, и он там…

«Бред, наверное. Конечно. Шоковый удар. Я потерял сознание, и теперь у меня видения».

— Нет, такова реальность, — твердо заявил голос у него за спиной.

Габриэль вздрогнул, обернулся, осмотрелся вокруг, но никого не увидел.

— Печальная реальность — так скажут те, кто вас найдет, — продолжал таинственный голос.

— А ты кто такой? — заорал Габриэль.

— Успокойся, пожалуйста, — посоветовал голос.

Габриэль вгляделся в темные кусты.

— Но… Что вы там делаете в темноте? Я попал в автокатастрофу. Моя невеста истекает кровью. Покажитесь же, черт вас побери! Помогите мне!

— Я здесь, чтобы помочь тебе, Габриэль.

— Откуда вы меня знаете? Кто вы? — продолжал допрашивать Габриэль, вглядываясь в темноту.

— Если ты очень хочешь, я покажусь.

— Хватит дурацких шуточек! — снова заорал Габриэль. — Некогда играть в прятки!

— В каком виде явиться? Вот в чем вопрос, и всегда один и тот же, — бормотал невидимка, словно бы разговаривая с самим собой.

— Что это, собственно, значит? Это…

— Как ты представляешь себе смерть, Габриэль?

Габриэль вздрогнул.

— Смерть? Вот уж скверный вопрос некстати! В машине женщина истекает кровью! Сделайте что-нибудь! Позовите на помощь!

— Душа уже все поняла, — отозвался ласковый, завораживающий голос, — а разум сопротивляется. Пока сопротивляется. Ты отвергаешь очевидное, и это естественно. Никто не может ничего понять, если все происходит так… грубо. Только те, кто уже приготовился, понимают сразу.

— О чем вы, черт побери? И где находитесь?

— У тебя за спиной, Габриэль.

Габриэль обернулся и увидел мужчину, который спокойно смотрел на него. При других обстоятельствах лицо этого человека показалось бы Габриэлю даже приятным, успокаивающим.

— Откуда вы здесь? Кто вы такой?

— Я пришел за тобой, Габриэль.

— За мной?

Мужчина не обратил внимания на вопрос. Он подошел к машине, наклонился над сиденьем.

— Неприятно смотреть. Но смерть не бывает красивой, — вздохнул он.

— Смерть? — переспросил Габриэль. — Почему вы заговорили о смерти?

Мужчина ласково посмотрел на него.

— Ты прекрасно знаешь, что произошло, знаешь, кто я, но не хочешь принять этого.

У Габриэля внезапно возникло ощущение, что он знает этого человека.

— Ну да. Разве не такой ты меня воображал? Я хорошенько покопался в твоем мозгу, прежде чем нашел твой образ смерти.

Габриэль внимательно вгляделся в лицо мужчины и все-таки не узнал его.

— А ты помнишь, почему ты наградил меня таким лицом, когда я навещал тебя в кошмарах?

Габриэль не ответил. Он пытался найти разумное объяснение странной встрече. Разумеется, у него видение. Вот именно, видение. Он без сознания, и вокруг него теснятся сны.

— Из-за смерти дедушки, Габриэль. Тебе было семь лет. Тебя заставили войти в комнату, где лежал твой «деда» — чтобы попрощаться с ним, поцеловать его. Тебе было страшно до дрожи, но ты это сделал, чтобы показать, какой ты большой и смелый, чтобы никого не огорчить. Ты увидел неподвижное лицо покойника — бледное, с синими кругами под глазами. Потом ты позабыл травмировавшую тебя встречу, но в кошмарах смерть всегда являлась к тебе именно такой.

Габриэля пронзило острое ощущение правдивости слов незнакомца. В самом деле, тот был похож на его дедушку.

— Я ничего не понимаю. С чего вдруг такая странная галлюцинация?

— Не лги себе, Габриэль. Постарайся четко сформулировать мысль, которая пробивается в твое сознание.

Что хочет сказать ему незнакомец? Постараться сформулировать что?

— Именно, Габриэль… Еще небольшое усилие…

Слова нащупали мысль, проникшую ему в мозг.

— Я… умер? — выговорил он.

— Да, Габриэль. Наконец-то. Еще несколько секунд, и ты умрешь. Сердце еще бьется, но еле-еле. Оно остановится, и мы с тобой уйдем.

Габриэль повернулся и снова внимательно осмотрел разбитую машину.

Увидел свое обмякшее тело, кровь, текущую по лицу, промокшую от крови рубашку…

— Этого не может быть! — возмутился он.

— Мне очень жаль, Габриэль.

На секунду Габриэль застыл в молчании. Страх прогнал мысли, факты теснили разум.

— Не надо… Не теперь… Я слишком молод…

Он снова вернулся к единственному и успокаивающему объяснению: он видит сонный кошмар. Худший из всех кошмаров. Но сейчас он проснется.

— Нет, это реальность. Вовсе не та, которую вы рисуете в своих научных изысканиях. Другая реальность.

— Вы читаете мои мысли? — поразился Габриэль.

— Ты теперь только мысли.

«Неужели это правда?»

И как только Габриэль мысленно задал вопрос, тут же возник непреложный ответ.

— Я… умер, — прошептал он в отчаянии.

Явь становилась все очевиднее, она внедрялась в него.

— Да.

— А вы? Кто вы такой?

— Проводник душ.

— Проводник душ, — повторил Габриэль, словно бы стараясь лучше запомнить новое понятие.

Он посмотрел на Клару. Она тихонько дышала.

— А она?

— Пока нет.

— Пока?!

Проводник сделал вид, будто не слышал вопроса.

— Что ты хочешь сказать? Что это скоро случится? — закричал Габриэль.

Необычный гость уставил взгляд черных глаз на Клару.

— Нет. Я пришел забрать только одну душу.

— Тогда почему ты сказал «пока нет»?

Проводник сделал несколько шагов к другой машине.

— Не знаю, хорошо ли я поступаю, открывая тебе кое-какие истины.

Габриэль бросился к нему, хотел схватить, но руки ощутили пустоту.

— Гнев свойственен людям, Габриэль. Избавляйся от него, он тебе больше не нужен.

— А что я должен делать? Спокойно смотреть, как она умирает, и читать молитвы?

— Ирония — тоже достояние живых.

— Скажите мне, что с ней будет! Прошу вас!

Мужчина задумался, потом ответил:

— Она присоединится к тебе, Габриэль.

— Ко мне? Но вы сказали, что пришли забрать только одну душу.

— Сегодня, да. Но через неделю приду за ней.

— Как?! — запаниковал Габриэль. — Неужели она умрет от ран?

— Можно сказать и так.

— Нет! Это невозможно! Оставьте ее в живых! Пожалуйста! — умолял Габриэль.

— Это не мое решение, — отстранился проводник.

— А чье же?

— Ее.

— Ничего не понимаю.

— И не надо. Неделя у нас здесь равна вздоху.

— Но это же нечестно! Вы берете мою жизнь, разбиваете нашу любовь, и вам мало? Зачем вам нужно, чтобы она тоже умерла?!

— Нам не нужно. Она сама так решит.

— Она сама?

Лицо проводника выразило огорчение, он колебался, сказать ли больше, потом передернул плечами.

— Она захочет смерти, Габриэль.

— Она себя… Нет! Быть такого не может! Клара никогда не покончит с собой. Я ее знаю, она не способна на самоубийство.

Проводник душ обвел пальцем на стекле контур головы Клары.

— Она тебя очень любит.

— Но…

— Теперь она совсем одна, Габриэль. Она отчается и захочет последовать за тобой.

— Зачем мне говорить об этом? Зачем меня мучить?

Проводник встал перед Габриэлем, склонив голову набок. Он словно бы старался рассмотреть что-то особенное, чего еще не видел.

— Ты же сам меня спросил, я ответил. Зачем тебя мучить? А почему ты не обрадовался? Как только мы прибудем на место, тебя догонит Клара. Бог соединит влюбленных, как поется в песне.

— Чему мне радоваться? Когда она очнется, она будет так страдать, что забудет обо всем, что ей дорого, захочет быть со мной.

— Смысл сущего тебе еще не виден, Габриэль. Твой ум работает в режиме, который вы называете «жизнь». Смерть кажется тебе важным событием, но она лишь крошечная частичка, по логике небес.

— Мне нет дела до логики небес! — вспыхнул Габриэль. — Мне плевать, что мы соединимся в какой-то потусторонности! До этого она будет страдать! Ужасно мучиться! Я не хочу, чтобы она страдала!

— У тебя благородная душа, Габриэль. На удивление благородная.

— Нашли время издеваться! — рассердился Габриэль.

— Я не издеваюсь. Большинство в момент смерти думают только о себе, а ты думаешь о ней.

— И вот так воздается благородным душам? Ну и что же это за небесная логика?

— Скоро ты поймешь ее.

— А вы не могли бы понять мою логику и помочь мне?

Мужчина улыбнулся.

— Я ждал этого вопроса, Габриэль. Но чем можно тебе помочь? Оставить тебя в живых? Этого я не могу, у меня нет такой возможности. Автокатастрофа должна привести к нам одну душу. Твоя душа готова перейти к нам.

Габриэль посмотрел на другую машину.

— А убийца, значит, останется в живых? — спросил он.

— Да.

— Почему такая несправедливость? Ведь это он устроил аварию!

— Справедливость, несправедливость, — вздохнул проводник. — Если бы ты послушался Клару, то не пошел бы на эту свадьбу. Если бы Клара не пришла в отчаяние, она бы не сбежала с праздника… Если бы, если бы, если бы…

— Значит, я во всем виноват?

— Не мое дело выносить приговоры.

Габриэль повернулся к Кларе.

— Дайте мне еще несколько дней, — умоляюще произнес он. — Я помогу ей стать сильнее, чтобы она не покончила с собой. Она должна поверить, что жизнь, даже без меня, стоит того, чтобы ее прожить.

— Невозможно, Габриэль. Я обязан забрать тебя с собой.

— Нет! Должно существовать какое-то средство! — не соглашался Габриэль. — Вы не можете согласиться с самоубийством Клары!

— Вообще-то да, у нас не любят самоубийств, — задумчиво произнес проводник. — Смерть — это не выбор, смерть — это постижение решения небес. И все-таки я не могу прибавить тебе жизни, чтобы ты помешал Кларе покончить с собой. Твоя просьба неисполнима: если ты жив, тебя не похоронят. Как учить ее жить без тебя?

Проводник задумался. У Габриэля вспыхнула надежда. Может быть, есть возможность на него повлиять? Нужно только найти слова, которые бы его убедили. Любовь и отчаяние придали вдруг Габриэлю столько сил, что он готов был потягаться со смертью, с дьяволом, с самим Богом!

— Дайте мне неделю. Я найду решение, уверен.

Проводник погрузился в размышления. Он ходил по дороге взад и вперед, потом подошел к Габриэлю.

— Вполне возможно, что средство есть, — объявил он.

Габриэль вздрогнул.

— Какое?

— Скажи сначала, ты готов ни перед чем не останавливаться? Ты на все готов, чтобы помочь любимой? Ты не отступишь?

— На все! — твердо ответил Габриэль. — Только позвольте мне быть с ней рядом! Сделайте меня импотентом, лишите зрения, рук, ног, но дайте возможность побыть возле нее неделю и отговорить от гибельного решения.

— И ты принимаешь любые условия?

— Любые. Через неделю вы придете за мной, и я последую за вами.

— Хорошо, Габриэль. Я сделаю это для тебя.

Габриэль чуть не закричал от радости. Он вернется в жизнь. Кошмар сейчас кончится. Он спасет Клару.

Проводник задумчиво смотрел на Габриэля.

— Вот условия контракта. Во-первых, ты примешь свершившееся. Во-вторых, никому не скажешь о нашем договоре. Если ты одним словом обмолвишься о случившемся Кларе, мы немедленно тебя заберем. Сердечный приступ, разрыв аорты, все возможно. И тогда ничто ее не спасет. В-третьих, ровно через неделю в десять часов я приду за тобой, и ты последуешь за мной без возражений. Тебе все ясно?

— Да, мне все ясно. И… большое вам спасибо.

— Не благодари. Ты не знаешь, что тебе предстоит одолеть. Но если ты справишься, твои действия будут в ладу с нашей логикой: ты помешаешь самоубийству, поддержишь жизнь, вернешь ее в естественное русло. — С этими словами проводник удалился. Потом обернулся и напомнил: — Не забывай, Габриэль! Три условия и срок — неделя!

Он окончательно растворился во тьме.

Габриэль хотел ответить, но все поплыло у него перед глазами. Он потерял сознание.

 

14

Вокруг переговаривались голоса. Глухо. Словно доносились из дальней дали. Резкая боль полоснула голову, потом растеклась, заполонила тело. Что ему до боли? Он жив!

Габриэль открыл глаза и различил силуэт врача, склонившегося над Кларой.

— Ушиб головы, лица, — говорил врач. — Пульс прощупывается. Частота удовлетворительная. Шесть по шкале комы Глазго. Фиксируем шейные позвонки, зажим на вену и увозим!

До него донесся еще один голос. Видно, из другой машины.

— У меня пульса нет. Остановка дыхания. Перебой в работе сердечной мышцы. Стимулируем.

Речь, должно быть, шла о водителе, устроившем аварию. «Он выживет, — подумал Габриэль. — Проводник мне сказал».

Теперь настала его очередь. Руки стали его ощупывать.

— У этого вид получше, — объявил врач «Скорой».

Обрывки мыслей засуетились в голове Габриэля, но он не мог их додумать до конца. Не важно. Он жив. Клара справится. У него неделя, он ее убедит. Проводник не подвел.

Проводник? Неделя?

В вязком ватном тумане шевельнулось сомнение. Что, если договор с ангелом смерти — плод воображения? Что, если он бредил? Рана, горячка, страх смерти, паника… Да что сомневаться? Все ему привиделось. Это ясно. Невозможно даже представить, что это было на самом деле! Какой там проводник? Глупость! Какой договор? Смешно! Клара и он, оба живы! Они скоро забудут этот несчастный случай… И он попросит ее выйти за него замуж. Их ждет долгая жизнь, а не сколько-то жалких дней!

Резкая боль подсекла его радость, он застонал. Жжение в плече, в теле было настолько сильным, что ощущалось как прикосновение льда.

От ледяного дыхания начали костенеть руки, ноги, Габриэль почувствовал, что уходит. Попытался не поддаться окостенению, но был слишком слаб.

— Габриэль! — закричала Клара.

Он вздрогнул. Клара звала его отчаянно, а он словно бы окаменел. Но ему стало легче от того, что она пришла в сознание.

Открыв глаза, он увидел Клару: она лежала в нескольких метрах от него. Он хотел ее окликнуть, успокоить, но голоса не было. Как привлечь ее внимание? Она не смотрела в его сторону, голова была повернута в другую. Почему она так закричала? С такой болью, так отчаянно! И почему она на него не смотрит? Если бы она его увидела, ей бы стало спокойнее.

Врач наклонился над Кларой, и она сразу затихла. Габриэлю тоже стало легче. Наверное, врач сказал ей, что он жив.

И снова у него все поплыло перед глазами. Он успокоился и отдался слабости и усталости.

* * *

Тишину нарушил телефонный звонок. Дженна Дебер мгновенно проснулась, села на кровати и вгляделась в темноту, пытаясь понять, что происходит. Что? Уже утро? Она нащупала часы на тумбочке: 3 часа 8 минут. Телефон продолжал пронзительно трезвонить. Кто-то настойчиво хотел нарушить их покой. Дженна поняла, что телефонный звонок не ошибка, не скверная шутка — беда рвется к ним в дом.

Она соскочила с кровати, выбежала в коридор и столкнулась с дочкой, та тоже выскочила из своей комнаты. Они обменялись недоуменными взглядами, пытаясь найти успокоительное объяснение ночному звонку, но не получилось, пришлось вернуться к реальности.

Дженна сняла трубку.

— Мадам Дебер?

— Да.

— Служба «Скорой помощи».

— Боже мой! Что случилось?

Элоди с тревогой смотрела на мать.

— Ваш муж попал в аварию, — привычно сообщил мужской голос. — Мы отвезли его в ближайшую больницу.

— В аварию? Но… Как это случилось?

— Я ничего не знаю. Наша обязанность вам об этом сообщить.

Она не поблагодарила, дождалась, пока он окончит фразу, и повесила трубку. Волнение дробило мысли. Что делать? С чего начать? Сообразила, что Элоди рядом и ждет объяснений.

— Он… — выговорила Элоди и замерла.

— Нет, попал в аварию. Его отвезли в больницу.

Лоррен Сансье не спала. Воспоминания о вечере неотступно преследовали ее.

Ночные потемки выманивали темные тени, что осаждали ее душу.

До чего же наглая эта Клара! Конечно, при других обстоятельствах она бы отдала должное такому характеру, но речь шла о будущем сына! А сын! Тоже хорош! Оставить торжественный прием и броситься за этой бесстыжей! Что же? Неужели он от нее без ума?

Спору нет, она очень хороша собой. Но на внешности жизнь не построишь. Танцовщица… Почему не стриптизерша? А как она танцевала на свадьбе?! Да, двигаться она умеет, умеет выставить напоказ свои прелести. Но кто так похотливо танцует на свадьбе? В этом-то все и дело: полное отсутствие деликатности. Соблюдение правил хорошего тона, пусть даже самых поверхностных, требует тонкости и ума, их без хорошего воспитания взять неоткуда. Нет воспитания, и самозванец разоблачен. Не принят. Осужден. Изгнан.

Конечно, хороший тон могут считать замшелостью, ей тоже это известно. Приличия, условности — кто их теперь соблюдает? Но держаться за них — значит, иметь возможность гораздо быстрее продвигаться по социальной лестнице. У Габриэля есть все: он умен, обаятелен, красив. Ему не хватает только женщины, которая поддерживала бы его и помогала. И естественно, что мать печется о лучшей партии для сына. Почему она должна поддаваться теперешнему попустительству, соглашаться на все, принимать неведомо что, а через несколько лет собирать осколки? У нее богатый жизненный опыт, она знает, что нужно ее сыну, чтобы он благополучно прожил жизнь и справился со всеми препятствиями. Подтверждение этому — ее собственная семья, ее отношения с мужем.

Лоррен думала и передумывала все одно и то же, как вдруг услышала, что в дверь их номера стучатся. Она сразу взглянула на часы. Кто посмел тревожить их в неурочный час?

Дени тоже проснулся.

— Пойду узнаю, кто там, — сказала Лоррен.

Муж приподнялся на локте и смотрел, как она надевает халат.

Лоррен открыла дверь. За дверью стоял портье, лицо его выражало крайнее огорчение.

— Простите за беспокойство, мадам. Но к вам невозможно было дозвониться.

— Да, я сняла трубку.

— Это крайне важно.

— А вы знаете, что сейчас три часа ночи?! — в ярости прошипела Лоррен.

Молодому портье никогда еще не приходилось сообщать таких ужасных вещей. Он проглотил слюну и с трудом выговорил слова, которые сейчас раздавят эту женщину.

— Звонили из больницы… По поводу вашего сына… Положение очень серьезное…

Лицо Лоррен застыло, гнев в глазах погас, его сменило непонимание, потом страх. Она вцепилась в косяк, чтобы не упасть.

— Нет, нет, только не мой сын, — прошептала она.

 

День первый

 

15

Сквозь сомкнутые веки Габриэль почувствовал дневной свет. Затем ощутил свое тело, окружившее невесомую душу. Осторожно попробовал пошевелить руками, и они ответили. Как же он был доволен: он в самом деле жив! Похоже, и двигательные функции не отказали.

— Очнулся! — произнес чей-то голос.

Он медленно открыл глаза. Яркость света ударила, ослепила. Вспышка погасла, появились очертания предметов. Он смог различить даже контуры лица. Возле его постели сидела женщина со светлыми волосами и с большими зелеными глазами.

«Клара?» — вспыхнуло в мозгу.

Габриэль сделал усилие, стараясь сосредоточить внимание, обострить зрение. Теперь он различил белый халат. С другой стороны к нему наклонилась другая женщина.

Ему понадобилось небольшое усилие, чтобы понять, о чем она его спрашивает, а потом шевельнуть головой, отвечая «да».

— Тебе больно? — спросила светловолосая.

Он стал думать. То, что он ощущает, — это боль? Нет, скорее напряжение, тяжесть в некоторых частях тела. И еще яростное жжение в плече, жжение, которое, похоже, спалило уже кожу до кости.

Зрение сделалось зорче, он внимательно вгляделся в женщину, задавшую вопрос.

«Нет, конечно, не Клара».

Он хотел заговорить, спросить, кто она такая, но слов не получилось, только вздох.

— Надо дать ему отдохнуть, мадам, — сказала медсестра и пригласила светловолосую за собой.

Габриэль остался один в боксе, вернулся в прошлое, и картины торопливо заполнили эфир его сознания. Сначала свадьба: лицо Клары, ее глаза, лицо, танцевальная площадка, недовольство матери, их спор. Потом авария на дороге: машина, шоссе, свет фар, вскрик Клары, кровь на ее лице. Но авария позади, Клара осталась в живых. Он видел сам, как врачи «Скорой» занимались ею. Проводник тоже сказал ему: она выживет. Проводник! Габриэль вздрогнул, вспомнив о странном незнакомце и разговоре с ним. В памяти отчетливо всплыло каждое слово.

«Глупость какая-то, — подумал он. — Бред, наваждение, только и всего».

Ему очень хотелось увидеть Клару. Где она? Наверняка в соседнем боксе.

Он попытался подняться, сделал рывок, но резкая боль остановила его. Габриэль пошевелил правой рукой — вроде бы в порядке. Убедившись, что рука двигается, он провел ладонью по груди и нащупал повязку.

Он повторил усилие, желая встать. Ноги его послушались, уперлись, помогли. Ему удалось сесть на кровати, но сильно закружилась голова, и он на секунду замер. Потом, спустив с кровати ноги, с трудом, но встал, сделал один шаг, потом второй. Заметил на стене зеркало, подошел к нему, заранее прищурившись, чтобы лучше видеть.

Взглянул на отражение и в ужасе вскрикнул.

* * *

Лоррен и Дени вошли в приемный покой больницы.

— Мы родители Габриэля Сансье, — представился Дени, сам не свой от тревоги.

Дежурная медсестра не могла не заметить, в каком они состоянии. Да, им предстоит нелегкая встреча. Она ласково им улыбнулась и заглянула в список.

— Его привезли сегодня ночью, — прибавил Дени.

Лоррен смотрела на сестру из-за плеча мужа, вглядывалась в ее лицо, словно та должна была дать окончательный ответ на мучивший ее вопрос.

— Да, привезли. Я сообщу профессору Атали, что вы приехали, — сказала медсестра нарочито непринужденным тоном.

— Где мой сын? — спросила Лоррен глухим, разбитым голосом.

— Не могу вам пока сказать, мадам. Подождите минутку. Профессор сейчас вам все скажет.

По тону сестры Дени и Лоррен догадались, что она чего-то недоговаривает. Но не отважились настаивать, оттягивая миг пугающей истины. До тех пор, пока слово не произнесено, факта не существует.

— Я провожу. Профессор вас ждет.

Чета Сансье прошла мимо светловолосой женщины, сидевшей в коридоре, и не обратила на нее внимания. Они не заметили, с каким сочувствием она взглянула на них. С сочувствием и чувством неловкости.

Дженна — это была она — обняла себя руками, пытаясь унять колотившую ее дрожь.

* * *

Габриэль вглядывался в отражение своего убийцы.

Нет, это отражение не было ночным бредом или помрачением ума после катастрофы. Он вернулся к жизни, но в другом теле! В теле своего убийцы. Предупреждение проводника теперь звучало особенно язвительно. «Не благодари. Ты не знаешь, что тебе предстоит преодолеть».

Теперь он мог себе это представить. Он остался в мире живых на одну-единственную неделю в теле лихача, который лишил его жизни. Такова реальность. Невероятная. Жуткая. Жестокая.

Сам он уже был, конечно, мертв. Клара, его родители, друзья, наверное, его оплакивают. И он ничего не может им сказать, утешить, поддержать…

Подавленный, обескураженный Габриэль уселся на кровать и повторил про себя то, что ему открылось, стараясь осознать то, что стало для него реальностью, как-то приспособиться к этому. Он смотрел на совершенно неизвестное ему тело и чувствовал к нему отвращение. Тело, ставшее тюрьмой. И вместе с тем это его орудие, единственная связь с жизнью, которую он так хотел изменить.

Он должен прожить с этой тайной до своего… Воскрешения. А потом? Потом он уйдет окончательно.

Смерть его больше не пугала. А раньше? Раньше он боялся смерти?

Чего он действительно боялся, так это смерти близких. Она представлялась ему утратой, невозвратимой потерей. О своей смерти он не думал по беспечности молодости. Кипение сил мешало ему представить ее себе. Он жил в настоящем, предвкушая блестящее будущее, которое его ожидало. А теперь его ждала только смерть. Ждала через несколько дней. Она пришла к нему в человеческом облике, согласилась исполнить его просьбу, заключила с ним договор.

Габриэль вдруг почувствовал опустошенность, одиночество, пустоту.

И тогда возникло лицо Клары. Вот о ком он должен думать. Только ради нее он сюда вернулся.

Клара, конечно, в отчаянии.

Может быть, мысль о том, чтобы последовать за ним, уже зародилась в ней.

А почему он, собственно, решил бороться с ее решением? Разве не завидная судьба соединиться в послесмертии? Завидная? А что он, собственно, знает о послесмертии? И о душах влюбленных в нем?

Строчки песни Пиаф поплыли в памяти.

Перед нами распростерлась вечность, В небесах никто нас не разлучит, Мы там станем любить, только любить, Ведь Бог не разлучит влюбленных.

Слова песни вызвали у него раздражение. Подлая ложь! Бог или не Бог, но их с Кларой разлучили, а они любили друг друга!

А почему он так хочет, чтобы Клара осталась в живых? Потому, что ничего не знает о послесмертии? Или потому, что жизнь представлялась ему богатством, несмотря на испытания и трудности, которыми она чревата, которые ее омрачают?

Да какая разница? Просто он хотел, чтобы Клара жила, и должен был помочь ей смириться с реальностью и отказаться от самоубийства.

И если даже смерть пошла на уступки, значит, он был прав!

Или с ним играют, как кошка с мышкой, и он не сможет сделать то, что задумал? Разве может спасти Клару убийца их любви? Так кто же посмел так издеваться над ним и его любовью?

Только что Габриэль был полон смирения, а теперь его душил неистовый гнев — на лихача, который столкнулся с ними на дороге, на ангела смерти, который так над ним посмеялся: превратил свой дар в абсурд и дал такой короткий срок.

Габриэль окончательно уверился, что над ним посмеялись, когда осознал, что его лишили возможности прикоснуться к Кларе, обнять ее, поцеловать.

Опустошенный, усталый, он вытянулся на кровати.

Бессмысленно бороться против судьбы.

Боль тут же воспользовалась его слабостью, заполнила его тело и мозг. Его словно бы кромсали ножом. Может быть, ножом вооружилась его ярость? Это она кромсала тело убийцы?

Неделя! Жалкая неделя на попытку уберечь Клару, вернуть ей желание жить! И кто должен был это сделать? Душа в теле убийцы.

* * *

Профессор Атали глубоко вздохнул. Не раз выпадало ему на долю это тяжкое испытание, но привыкнуть к нему он не мог. Паре, что сейчас сидит у него в кабинете, он должен сообщить удручающее известие. Он сделал все, что было в его силах, но молодой человек, когда его привезли в больницу, уже находился в коме. Тяжелая травма головы. Профессор принял его смерть как собственную неудачу. Он собрался с мужеством и вошел в кабинет. Муж и жена повернулись к нему, ища его взгляда, не отрывая от него глаз.

Он сел напротив них, продолжая готовиться. Как хорошо он знал эти молящие, испуганные глаза, они с надеждой вглядывались в него, ища доброго знака. Но они прочтут правду, которой боятся, и, все уже понимая, откажутся принять ее.

Муж и жена застыли в ожидании. Мужчина всеми силами пытался сохранить лицо. Так он защищался. Отстранял от себя мысль о худшем. Женщина перестала защищаться. Глаза у нее покраснели от слез, губы дрожали. Вцепившись в руку мужа, она старалась держаться прямо.

— Я глубоко сожалею, — тихо сказал профессор, склонив голову.

Священная ключевая фраза была произнесена. Все остальные будут неизбежным приложением к ней. Профессор уже участвовал в этой пьесе, все реплики знал наизусть.

— Что же… Вы… — начала женщина, охваченная паникой.

— Мы сделали все, что могли, однако…

— Он?..

Лоррен Сансье не сумела произнести последнего слова. Она поднесла руку к губам, глаза ее расширились от ужаса.

— Нет. Но… Он получил сильную травму. Сканер показал отек головного мозга, электроэнцефалограмма нереактивна.

— Что это значит? — спросил Дени.

— Что он находится в коме. Его мозг не функционирует, остальные органы еще действуют.

— Но он ведь не умер, правда? — подняла голову Лоррен.

— Он на аппарате искусственного дыхания, сердце у него бьется.

— Значит, не умер! — закричала она.

— Клиническая смерть. Если отключить аппараты, наступит биологическая.

— Не отключайте! — властно распорядилась Лоррен, мгновенно почувствовав себя хозяйкой положения. — Мы, безусловно, найдем средство его спасти. Пригласим специалистов, лучших хирургов. У нас большие связи.

«Конечно, как не надеяться? — вздохнул про себя профессор Атали. — Они не хотят смириться с реальностью. Обычная реакция, когда смерть, так сказать, не вписывается в порядок вещей. Какие родители согласятся потерять ребенка?»

— Специалисты скажут вам то же самое, — произнес Атали с профессиональной ласковостью.

— Я запрещаю вам отключать! — истерически закричала Лоррен.

— Лоррен, прошу тебя, — вмешался Дени.

Она повернулась к мужу, взглянула ему в глаза, ища поддержки, и не нашла ее.

— Нельзя, чтобы они отключили его, Дени. Еще можно что-то сделать. Ты же сделаешь, Дени, правда? Прошу тебя, Дени!

В глазах мужа, полных слез, Лоррен прочитала смирение. Она еще никогда не видела, чтобы он плакал.

— Нет, Дени, нет! Скажи мне, что это не конец, — простонала Лоррен, разражаясь рыданиями.

Муж ничего не ответил, только крепко прижал ее к себе.

— Наш сын! Господи, наш сын!..

Врач опустил голову, словно бы устраняясь, словно бы давая им возможность побыть наедине.

— Когда вы собираетесь его… отключить? — спросил месье Сансье.

— Когда вы дадите свое разрешение. Предпочтительно в течение недели.

Дени Сансье встал, лицо у него стало суровым. Он выпрямился, стараясь не показать, что у него подкашиваются ноги. Он должен быть сильным, поддержать жену, думать только о ней. Он даст себе волю потом. Дени взял жену за руку. Она тоже поднялась, плача, прижимаясь к плечу мужа.

— Можно его увидеть? — спросила она внезапно.

— Я бы вам советовал немного повременить, — осторожно сказал профессор Атали, поглядев в глаза отца несчастной жертвы, ища у него поддержки.

Потребуется время, чтобы перебинтовать раны молодого человека, подготовить его, чтобы не пугал своим видом. Такого вслух не скажешь, но, возможно, месье Сансье поймет. И он понял. А может быть, хотел набраться сил и мужества перед следующим испытанием.

— Завтра, Лоррен. Мы увидим его завтра.

* * *

— Александр?

Габриэль не сразу понял, что окликают его. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину, которая пристально в него вглядывалась. Но почему так пристально, он понять не мог.

— Александр, — снова повторила женщина, словно хотела убедиться, что он окончательно проснулся.

«Александр. Значит, так зовут моего убийцу. А это, скорее всего, его жена, и она уже заметила, что я не сплю».

Габриэль сообразил, что ему придется иметь дело с чужой семьей и незнакомыми друзьями. И не обрадовался.

— Это я, Дженна.

Габриэлю не составило труда сохранить безразличие и смотреть пустыми глазами. Пусть считает, что у него проблемы с памятью.

— Ты меня узнаешь?

Он отрицательно покачал головой.

— О господи! — горестно вздохнула женщина.

— А меня, папа? — спросил другой голос.

С другой стороны к кровати подошла девушка с крашеными черными волосами. Мрачный тусклый цвет. И таким же обведены карие глаза. Пирсинг оттягивал нижнюю губу.

— Ты же знаешь, кто я, правда? — продолжала она настаивать.

Габриэль снова отрицательно покачал головой.

— Это Элоди, наша дочь, — сообщила женщина.

Он опять отрицательно покачал головой.

— Да что это за идиотизм! — взорвалась девчонка. — Может, дело в лекарствах?

Мать положила руку на плечо Элоди — ласковый приказ утихомириться.

И обе застыли, молча, словно дожидались чуда.

Габриэль предпочел не участвовать в этой сцене и сделал вид, что заснул.

Он слышал, как они тихонько между собой разговаривали.

— Успокойся, пожалуйста, — просила мать. — Это шок. Он пройдет.

— Пройдет? А ты откуда знаешь?

— Во всяком случае, мы можем только ждать. У нас нет другого выхода.

— Мне ждать нечего, я пошла!

Девчонка ушла, женщина еще какое-то время посидела возле того, кого считала своим мужем. Габриэль слышал, как она потихоньку плачет, но нисколько ей не посочувствовал.

Он хотел, чтобы она как можно скорее ушла и оставила его одного.

* * *

Клара открыла глаза и увидела рядом с кроватью Люка. Что он здесь делает? Голова была тяжелой, сознание плыло, и она прикрыла глаза, полагая, что видит сон.

Что за прихоть воображения привела в ее сон приятеля Габриэля? Он же снится ей. Да, он ей снится, если только… Внезапно сердце ее тоскливо сжалось, и она, желая ему помочь, освободить, впустила воспоминания. И будто открыла шлюз: они хлынули беспорядочным потоком, перемешивая обрывки фраз, картины, лица. Заработал адский стробоскоп, торопливо кромсая все подряд.

Клара в ужасе открыла глаза. Открыла не у себя в постели, а в больнице.

И тогда она все поняла.

— Габриэль! — позвала она, но как-то глухо, тускло.

Тоскливое лицо Люка встревожило ее еще больше.

— Где Габриэль? — спросила она.

— В соседней палате, — тихо ответил он.

Значит, он жив! Она успокоилась, но только на секунду. Опечаленное лицо друга говорило совсем другое.

— Как он?

Люка не ответил.

— Скажи, очень тебя прошу!

— Он… Он в коме.

— В коме?

Через несколько секунд Клара уже знала, что такое кома, и поняла, что жизнь Габриэля на волоске.

— Но… Он же выйдет из нее, — пролепетала она.

Люка пожал плечами, затрудняясь ответить.

— Исследования не закончены, нужно подождать.

Люка говорил неправду. Клара поняла это по тому, как он отвел взгляд. Она хотела его расспросить подробнее, но перед глазами все поплыло, а внутри стало пусто, будто ее выпили. Она опустила веки, спасаясь от нахлынувшей безнадежности.

Перед ней возникло лицо Габриэля, он улыбался ей огорченно и ласково.

Она хотела позвать его, кинуться в объятия, но все потонуло в навалившейся усталости.

* * *

Профессор Атали изучал результаты анализов.

— Гематома селезенки, — сообщил практикант, который принес эти результаты. — Положение пока стабильное, но нельзя исключить кровоизлияния в самое ближайшее время.

— Да, я вижу, — кивнул хирург. — Будем держать ее под наблюдением и, если понадобится, удалим селезенку, чтобы избежать разрыва.

— Да, конечно. Но… хирургическое вмешательство рискованно.

Хирургическое светило посмотрел на юного коллегу с особым вниманием.

— По какой же причине?

Практикант подтолкнул ему карту. Профессор досмотрел результаты анализов до конца.

— Черт! — выругался он.

Положил карту на стол и задумался. Случай этой пациентки был особым. Профессор и сам не знал, почему он был ему небезразличен. Он приучил себя обходиться без лишних чувств, работая с пациентами. Но судьба Клары Астье почему-то его трогала.

— Она знает? — уточнил он.

— Понятия не имею. Она отказывается с нами разговаривать.

 

День второй

 

16

Габриэль вынырнул из сна, не сохранив о нем никаких воспоминаний. В глубоком сне нуждалось израненное тело, а его душа, обитательница чужеродной оболочки, не извлекла из него никакой пользы.

Габриэля мучил вопрос, сколько времени прошло после аварии.

Высокий, полный мужчина в мешковатом костюме, войдя к нему в бокс, уселся возле кровати и холодно на него посмотрел.

— Инспектор Панигони, — представился он. — Ваше самочувствие позволяет отвечать на мои вопросы?

Мужчина был мало похож на полицейского. Добродушное круглое лицо, полнота, темные масленые глаза, мягкие движения свидетельствовали о жизнелюбии, почти что располагали к нему, но говорил он жестко.

— Экспертиза установила наличие у вас в крови значительного количества алкоголя. На этом основании, учитывая трагические последствия автокатастрофы, вы находитесь под следствием.

Габриэль принял сообщение с полным спокойствием.

Инспектор ждал ответа, но пострадавший остался безучастным.

— Я советую вам помогать следствию. В противном случае я буду вынужден требовать вашего ареста, как только вы выпишетесь из больницы.

Тюрьма. Угроза подействовала. Оказавшись в тюрьме, он не сможет ничем помочь Кларе.

— Я вас слушаю, — сказал он и удивился голосу, которым говорил: это был голос его убийцы.

— Расскажите мне, как произошло столкновение.

В мозгу Габриэля затеснились картинки — неотчетливые, беспорядочные, лихорадочные.

У него появилось искушение рассказать о них, сделав достоянием лихача-водителя, но он не позволил себе этого. Он и дальше должен разыгрывать амнезию, иначе как объяснишь полное незнание жизни человека, в чье тело теперь вселилась твоя душа?

— Я ничего не помню, — сказал Габриэль.

Панигони посмотрел на него с неприязнью.

— Так-таки ничего? Неужели?

— Свет фар. Потом потерял сознание.

— Амнезия не послужит для вас оправданием, — объявил инспектор, глядя на него с подозрением.

— Я не пытаюсь защититься. Я знаю, что виноват.

Полицейский разгладил галстук и поправил воротник рубашки.

— Очень хорошо. Я подожду. Вернемся к разговору позже.

— Могу я задать вам один вопрос, инспектор?

Инспектор разрешил, слегка кивнув.

— Какой сегодня день?

Панигони внимательно посмотрел на лежащего, словно бы прикидывая, не вовлекает ли подследственный его в свою игру.

— Понедельник.

Габриэль мгновенно подсчитал: два дня! После несчастного случая прошло два дня!

— В машине была женщина, — осторожно проговорил он.

— Да, — подтвердил инспектор. — Память к вам вернулась?

— Нет. Помню только ее испуганное лицо перед столкновением.

— Она была со своим женихом, — прибавил Панигони.

— И… как она?

— Более или менее благополучно. Физически, я имею в виду. Психологически она в тяжелом состоянии.

— Что это значит?

— Подавлена, отказывается говорить, есть.

Инспектор пристально наблюдал за лежащим. Его вопросы, взволнованное лицо плохо вязались с типичным поведением любящих выпить лихачей.

— Состояние здоровья ее жениха, похоже, вас волнует меньше.

— Нет… Он…

— Он в предсмертной коме, — объявил Панигони и закрыл за собой дверь.

Габриэль остался один и постарался обдумать полученную информацию.

Клара в отчаянии и начала свой путь к смерти.

Сам он еще не умер. Тело его еще где-то здесь, в ожидании души, готовой к переходу.

* * *

Дени и Лоррен вышли из реанимационной палаты на цыпочках, словно боялись разбудить сына. Трудно было сказать, кто из них кого поддерживал, оба походили на тени, шаги их были слабыми, неверными.

Рокот аппаратов в ритме вздохов и выдохов был мрачным фоном их свидания. Приглушенный свет рисовал на стенах и на полу странные, тревожные арабески из теней. Позади них на кровати лежало тело Габриэля, хрупкий кораблик, поддерживаемый на плаву усилиями врачей.

Лоррен хотела вернуться, чтобы еще раз взглянуть на сына, словно надеясь на прощальный взмах или виня себя, что оставляет своего ребенка угасать в одиночестве. Но Дени не позволил ей.

* * *

До встречи с Габриэлем Клара всего лишь существовала, скользя по поверхности жизни. Габриэль создал из нее женщину, любящую женщину. Он разбудил в ней желание жить, и жить счастливо. Он стал ее настоящим, ее будущим, отцом детей, которых ей хотелось родить, мужем, с которым ей легко было бы преодолевать годы, с которым все вокруг становилось осмысленным и драгоценным. Он мог бы справиться и с ее прошлым.

Он был… Клара вдруг поняла, что употребила прошедшее время, думая о Габриэле, и рассердилась на себя. Тело Габриэля было все еще здесь, в этой же больнице, в нем искусственно поддерживали жизнь.

И может быть, все-таки… Нет. Врач сказал категорически. Мозг Габриэля бездействует. Только искусственные легкие поддерживают биение его сердца.

Клара поджала ноги, прижала к животу подушку и заплакала в нее, стараясь приглушить рыдания.

У нее отняли любовь, отняли жизнь, оставив только нескончаемую боль — иссушающую, невыносимую, которая, словно жар, выпила ее энергию, все силы и оставила ее плакать, лишив возможности даже думать.

Умертвила ее.

Теперь она осталась одна. Мама… Даже если она поймет ее горе, то что она может сделать? Как помочь? Брат… Он еще мальчишка и сам впадет в отчаяние, увидев в таком состоянии сестру, которую привык видеть стойкой и мужественной.

Она одна.

* * *

— Это она его убила.

Дени поднял голову. Лоррен сидела, откинувшись в кресле, рядом с ней стыла чашка кофе. Это были ее первые за день слова. Она ничего не пила, не ела. Транквилизаторы, которые прописал ей семейный доктор, отдалили от нее мысли. Сначала она только плакала, повторяя имя сына. Сила горя Лоррен была для нее спасительной, она держала ее и не отпускала. Дени это понял. Он не мог себя отпустить, позволить себе поддаться горю, бродить его непредсказуемыми дорогами, открыть шлюзы воспоминаний, которые стучали ему в виски. Он должен был сохранять силу и здравомыслие ради Лоррен. Теперь в этом был смысл его жизни, он боролся за нее. Боролся ежесекундно, не ожидая побед, надеясь, что не допустит утраты.

— Она его убила, — повторила Лоррен с еще большей горечью.

Дени понял, кого она обвиняет. И еще он понял, что для жены благотворнее русло ненависти, чем русло горя. Но он был с ней не согласен. Она неправильно выбрала объект. Ее нужно было разубедить, направить ее силы на другого врага.

— Она отняла у нас сына, — с ненавистью продолжала Лоррен.

Денни понимал: надо дать ей выговориться. Пусть кипящая магма чувств, которая ее обжигает, оформится в слова и выльется из нее.

— Если бы он с ней не связался, послушался нас, то был бы жив.

Дени сел рядом с Лоррен, взял ее за руку. Она подняла на него глаза, ища в нем ту же ненависть. Он готов ее поддержать? Они будут ее ненавидеть вместе? Но лицо мужа хранило спокойствие. Лоррен поняла, что он не последует за ней.

— Она напилась, — продолжала Лоррен с ненавистью. — Я видела, она пила. А потом села за руль.

Дени знал несостоятельность ее доводов. Стена, которую жена строила, защищаясь от горя, не могла устоять перед правдой. Если эта девушка и пила, если и села за руль, решив уехать, то только потому, что они отказали ей в знакомстве. Они сделали ее несчастной, возможно, даже унизили. Девушка убежала сразу после разговора с Лоррен. Эта истина откроется его жене, как только рухнет ограждающая стена. Откроется и раздавит.

— Нет, все случилось не по ее вине, — возразил он ласково.

Жена слегка от него отодвинулась, выразив недовольство и удивление его несогласием.

— Доктор сказал, что у нее в крови почти не было алкоголя, — продолжал Дени. — Данные экспертизы свидетельствуют, что она ехала с нормальной скоростью и не совершала никаких нарушений. Причиной всему машина, которая стала их обгонять. Водитель был пьян. Скорее всего, он заснул за рулем, ничего не видел, столкнулся с «Ауди» Габриэля, и машину отбросило к тополю.

Лоррен внезапно застыла, глядя перед собой блуждающим взглядом. Она вернулась в ночь катастрофы. Преображала слова в картину, стараясь увидеть машину, что, вихляя, ехала по деревенской дороге. Ей нужна была картина, чтобы все понять, чтобы хаос одолевающих ее чувств обрел порядок, сконцентрировался вокруг реальности, факта. Чтобы вместо бури возник циклон. И она хотела постичь закрутивший ее циклон, взвесить его силу, скорость, длительность воздействия, возможность затишья.

— Кто этот человек? — пробормотала она.

— Пока не знаю. Мне скоро нужно идти в комиссариат.

— Я поеду с тобой. Я хочу знать его имя, взглянуть ему в лицо. Я хочу знать, кто убил моего сына.

— Он вышел из аварии почти без повреждений, — подлил масла в огонь муж, направляя ненависть Лоррен на настоящего противника. — Только несколько ушибов.

— Господи! Какая несправедливость! — вспыхнула Лоррен.

— Он от меня не уйдет, обещаю тебе! Он заплатит за смерть Габриэля.

Лоррен согласно кивнула.

Дени достиг своей цели. Отныне у его жены появился враг, о котором она будет думать. Враг с именем, с определенным лицом. Дени помог жене сделать шажок в сторону от всепоглощающего страдания.

* * *

Профессор Атали стоял возле кровати пациентки.

— Ну вот, теперь вы все знаете.

Он говорил ласково, сообщив результаты обследования.

Клара никак не отозвалась, не спросила, можно ли надеяться. Врач видел, что она смиренно покорилась судьбе. Ее отказ бороться за себя ему не нравился.

— Если мы не вмешаемся, кровотечение может возобновиться. Оно чревато смертельным исходом.

Профессор не заметил легкой улыбки, которая тронула губы Клары. Ее жизнь уже кончилась. Заключение хирурга не напугало ее, а успокоило. Может быть, смерть придет к ней сама? Внутреннее кровоизлияние, кома и… Все кончено. И если правда, что Бог соединяет влюбленных… Габриэль уже там.

Клара осталась невозмутимой и тогда, когда врач заговорил о Габриэле. А ему хотелось, чтобы она заплакала, стала жаловаться и ругать себя за то, что не может спасти возлюбленного. Врачу нужен был всплеск возмущения, говоривший о том, что в ней еще остались силы на борьбу, есть воля к жизни. Как же нужна была его пациентке эта воля! Но Клара по-прежнему лежала, съежившись, и смотрела в пустоту.

Врач попробовал последнее средство, чтобы расшевелить ее.

— Мы отключим искусственные легкие через неделю. Родители попросили отсрочку, чтобы успели собраться родственники.

Дрожь пробежала по телу Клары, но она справилась с собой и не шевельнулась.

— Может быть, вы хотите с ними поговорить, высказать свое мнение. Он же был вашим женихом.

Доктор намеренно употребил прошедшее время, зная, что оно часто возвращает близких к осознанию реальности. Намеренно упомянул о родителях юноши, зная от персонала, что они ни разу не навестили девушку, ни разу не спросили, в каком она состоянии. Значит, отношения неблагополучные, значит, они могут стать рычагом, который выведет ее из ступора.

И он увидел слезу, скатившуюся по щеке Клары. Единственное свидетельство, что она услышала его слова. Сдержанное выражение ее горя. Пока врач вынужден был им ограничиться. У него было и еще одно нелегкое известие для нее. Но получить его она должна была, распростившись с летаргическим безразличием, почувствовав, что готова жить и бороться.

Пока еще все висело в воздухе.

* * *

За Габриэлем-Александром приехали, посадили в кресло-каталку, повезли на обследование. Он не сопротивлялся, послушно исполнял все, что ему приказывали.

Мыслями он был возле Клары. Представлял, как она лежит одна, сжавшись под тяжестью своего горя, пытаясь найти слова для непоправимого, случившегося с ней. Может быть, она уже решила последовать за ним туда, где надеется его найти.

Медбрат привез Габриэля обратно в бокс. Вскоре вошел врач, окруженный толпой практикантов.

— Сканер не показал никаких мозговых нарушений, — сообщил врач. — Ваша амнезия — следствие перенесенного шока. Она может иметь также психогенный характер. Вы не хотите принять действительность, ваше подсознание стирает все, что может нарушить ваше внутреннее спокойствие.

Врач, похоже, не осуждал лихача-убийцу. Его холодная категоричность была чисто профессиональной. Зато одна из студенток, слишком молоденькая, чтобы скрывать свои чувства, смотрела на него враждебно.

Профессор с практикантами вышел. Около Габриэля осталась медсестра, принявшаяся менять ему повязки. Руки умело работали, но она избегала на него смотреть.

Габриэль больше не мог ждать, он задал вопрос, который жег ему губы:

— Женщина в машине, которая сидела рядом…

Слова отказывались участвовать в странной игре, навязанной Габриэлю.

Сестра сделала вид, что ничего не слышала. Она продолжала работать, не обращая внимания на попытки больного заговорить с ней.

— Женщина из другой машины… Она тоже в этой больнице? Тоже в этом отделении?

— Зачем вам знать? — сухо ответила сестра.

— Просто я очень… очень… — ничего больше Габриэль ответить не мог.

— Да, она здесь. Совсем недалеко от вашего бокса. Если бы она плакала, вы бы ее слышали. Но она молчит. И не знает, что вы здесь. Семья тоже не знает.

 

17

Высокий не прикасался к кофе. Кофе потягивал, сидя напротив временного своего начальника, подручный и внимательно поглядывал на него. Подавленность Высокого его напрягала. Всегда одно и то же с этими выскочками, которых судьба слишком быстро вывела к успеху. Они кажутся себе всемогущими, но у них есть потолок. Стоит такому игроку выйти за пределы привычного поля, как он теряет всю самоуверенность и скисает. Достаточно любой неожиданности, чтобы его уверенность в собственных силах, не имеющая под собой солидного фундамента, испарилась и он начал колебаться, сомневаться, проседать. И дело всегда кончается одинаково: он предает других или самого себя.

— Не паникуйте. Сохраняйте спокойствие. Все в порядке, — повторил помощник.

— Мы лоханулись, — мрачно буркнул Высокий.

— Я лоханулся, — поправил второй.

— Не важно, теперь мы оба в одном дерьме.

— Но пока все в ажуре, — снова повторил Коротышка.

— Пока… А если начнется следствие, — не успокаивался Высокий.

— А какие у них основания для следствия? Заурядное дорожное столкновение. Парень здорово набрался, полиции все яснее ясного. Мы выйдем сухими из воды.

— А если к нему вернется память?

У лысого Коротышки усилился нервный тик в ноге.

— И что? Он вряд ли понял, что произошло.

— У него могло возникнуть ощущение, что машина вышла из-под контроля, — возразил Высокий.

— Могло. Ну и что? В общем, давайте спокойно ждать. Посмотрим, как будут развиваться события. Тогда и будем действовать. — Подручный поднялся и прибавил: — Успокойтесь, убедите себя, что ничего не случилось. Живите, как обычно. Если почувствуете опасность, свяжитесь со мной. Я всегда найду выход.

Лысый Коротышка вышел из бара. Высокий, оставшись в одиночестве, взял чашку, поднес к губам, отхлебнул и скривился: кофе безнадежно остыл.

* * *

Габриэль, видно, задремал, сам того не заметив, потому что, открыв глаза, обнаружил, что лежит в боксе один. Ночные потемки просочились в больницу, приглушив звуки, отменив суету. Кончались вторые сутки, а он еще ничего не сделал, чтобы спасти Клару.

И тут же подумал с усмешкой, что втайне продолжает надеяться, а вдруг все происходящее, весь этот жуткий кошмар — только тяжкий бредовый сон, который вот-вот перестанет сниться, и он проснется рядом с любимой.

Он тут же одернул себя, заставив посмотреть правде в глаза: Клара в больнице, лежит в боксе поблизости, ей больно, она страдает…

Габриэлю безумно захотелось ее увидеть. Увидит, наберется сил и справится с тем, что задумал. Сообразит, как приняться за дело. Как ему ее не хватало!

Идея показалась ему сумасшедшей, но что не было безумием в этой истории? Почему бы не рискнуть? Он осторожно, тайком поглядит на нее одним глазом.

А что, если Клара его увидит? Интересно, она успела разглядеть своего убийцу? Нет, вряд ли. Все произошло слишком быстро, и в его сторону она не смотрела.

Габриэль попытался представить последствия своей авантюры. Но желание увидеть Клару отмело все разумные соображения, все предосторожности.

Он поднялся с постели, ноги подогнулись, он почувствовал резкую боль, но он заставил себя не сдаваться. Сделал несколько медленных шагов, стараясь сохранить равновесие, приспособиться к движениям чужого непривычного тела.

Почувствовав себя увереннее, он открыл дверь и выглянул в коридор, освещенный беспощадным неоновым светом.

Его бокс был первым в длинной череде других. Сестры болтали где-то неподалеку за закрытой дверью. Слышались звуки работающих телевизоров.

Клара не могла лежать в соседнем боксе. Жертву и убийцу не поместили бы рядом. Габриэль, подумав, решил, что найдет Клару в дальней части коридора.

С трудом волоча ноги, он добрался до следующего отсека, набрал в грудь воздуха и осторожно приоткрыл дверь. В боксе сидела женщина и смотрела телевизор. Появление Габриэля нисколько ее не удивило. Он кивком извинился и заглянул в палату рядом. Там лежал с закрытыми глазами мужчина, весь в проводках, подключенных к аппарату. Габриэль собрался закрыть дверь, но услышал голоса двух медсестер. Он вошел в полутемный бокс и затаился, пережидая, пока они пройдут.

Мужчина пошевелился, Габриэль вздрогнул. Мужчина открыл глаза и посмотрел на Габриэля. Габриэль встревожился — может, он напугал больного своим неожиданным появлением?

— Они сюда не войдут, — прошептал больной.

Габриэль подошел к кровати. Болезнь стерла возраст этого человека, трудно было сказать: он преждевременно постарел или в самом деле стар. Из глаз его смотрела вековая усталость.

— Кто вы? — прошелестел больной.

— Габ… Александр. Я в палате рядом, решил немного размять ноги.

Старик, кажется, ему не поверил, а может, вообще не обратил внимания на ответ.

— Жозеф, — представился он едва слышно. — Кого ищете?

— Видите ли… Здесь где-то лежит одна моя знакомая, — доверился Габриэль.

— А подробнее? Я здесь много чего знаю. Все думают, что умирающие ничего не понимают, ничего не слышат, поэтому говорят при мне без утаек. А мое единственное развлечение — слушать разговоры.

— Я ищу молодую женщину, которая попала в автомобильную аварию.

— Понял. Ее привезли позавчера. Она отказывается есть и разговаривать, — снова прошелестел старик.

— Да, именно ее.

— Вы же не причините ей зла, правда? — спросил Жозеф и тут же, не дав возможности Габриэлю ответить, ответил сам: — Нет, вы безобидный. Я умею понимать людей по глазам.

«Интересно, что он там прочитал, — подумал Габриэль. — И о ком? Обо мне или о моем убийце?»

— Она в двадцать втором, а я в двадцать шестом.

Габриэль погладил Жозефа по плечу в знак благодарности.

— Загляните еще как-нибудь. Время тянется долго, когда ждешь конца.

— Обязательно, обещаю. Простите, если побеспокоил.

— Не извиняйтесь. Наша встреча — это судьба.

— Что вы имеете в виду? — не мог не спросить удивленный Габриэль.

— Жизнь тоже что-то вроде больничного коридора. За каждой дверью гнездится какое-то существо. Мы идем, ищем тех, кто поможет нам построить нашу жизнь: ищем любовь, друзей. Кому-то везет, а у кого-то есть интуиция, и они открывают нужные им двери. А другие так и блуждают по коридору, не решаясь постучать. А если даже войдут, не сумеют расспросить всерьез, заинтересоваться тем, с кем повстречались. И снова закрывают дверь, ища чего-то неведомого. Почему? Да потому что сами не знают, чего ищут. Не знают и о себе, кто они такие. Я-то считаю, что каждая дверь, каждая встреча предрешены судьбой и должны нам что-то открыть.

— Вы считаете, я не умею искать? — спросил Габриэль, удивленный словами Жозефа.

— Может быть. Или не знаете, кем теперь стали.

Старик, сам того не подозревая, попал в точку.

— Не подумайте, что я вмешиваюсь, — продолжал он. — Но вы молоды, растерянны, полны тревоги.

Молод? Да, Габриэль был молодым, а вот Александр уже в возрасте. Кого видит в нем старый Жозеф? Может, с высоты его возраста и сорокалетний кажется юнцом? Габриэль хотел его спросить, но не было времени.

— Мы еще поговорим. Я к вам еще приду, — пообещал он.

— Буду ждать. Мне, кроме вас, ждать некого.

Габриэль попрощался и ушел. В коридоре он стал искать номер 22 и нашел его очень быстро.

Его любовь здесь, в двух метрах от него. Она жива и страдает, лежит за этой вот дверью, за ручку которой взялась его рука. Взялась, но медлит открыть. Габриэль вздохнул поглубже и, толкнув дверь, сделал шаг и обежал комнату взглядом. Он увидел Клару, которая лежала, подтянув колени к подбородку. Волосы рассыпались по подушке. Она не заметила, что он вошел, потому что взгляд ее был словно прикован к стене. Как жалко и одиноко она выглядела, затерявшись в белизне простыней. Она была так несчастна.

У Габриэля перехватило дыхание. Ему хотелось обнять ее, прижать к себе, поцеловать, рассказать все, что с ним приключилось.

«Я здесь, Клара, — мысленно проговорил он. — Я здесь, моя девочка, мое сердечко! Какая дурацкая случилась с нами история. Мы собирались жить и любить, а у нас все украли. Но я хочу, чтобы ты жила. Так надо. Нельзя остановить время на этой минуте. Ты должна жить, чтобы дать мне силы умереть».

По щекам Габриэля катились слезы.

Клара пошевелилась.

— Габриэль? — позвала она едва слышным разбитым голосом, словно почувствовав, что он стоит рядом.

Он отступил назад.

— Габриэль? — повторила она. — Ты здесь?

Теперь она обращалась к нему уверенно.

Он торопливо и неслышно закрыл за собой дверь и заспешил по коридору.

— Габриэль! — раздался отчаянный крик.

Он едва успел закрыть за собой дверь своего бокса, как услышал быстрые шаги сестер.

— Это молодая женщина из двадцать второй, — сказала одна.

— Бедняжка! — отозвалась вторая.

Габриэль в слезах повалился на кровать.

 

День третий

 

18

Он открыл глаза, и боль, притупленная искусственным сном, вновь очнулась, он снова видел перед собой лежащую на больничной кровати Клару, Клару, которая услышала его слова. Картина не отпускала его, она была с ним неотступно, она рвала ему сердце.

Клара звала его, и ее голос непрестанно звучал у него в ушах.

Неужели она почувствовала, что он стоит рядом?

Проводник открыл ему, что они будут вместе и после смерти. Может быть, их души сообщаются между собой?

Габриэль заблудился в тумане переживаний, он не понимал, не мог сообразить, что должен делать. Значит, нужно действовать спонтанно, доверяться интуиции. Но для начала желательно обжить новую реальность, приспособить ее к себе, чтобы не мешала действовать.

Габриэль постарался осознать как можно отчетливее положение, в котором оказался, и принял несколько решений. Он наметил две ближайшие цели. Во-первых, нужно собрать информацию о человеке, в чьем теле он теперь пребывал. Пусть он потерял память, но его поведение должно соответствовать поведению этого человека. А во-вторых, ему необходим толковый адвокат, который помог бы ему избежать предварительного заключения в ближайшие дни. Жестокая ирония: защищать собственного убийцу ради спасения Клары.

Габриэль встал и, заглянув в больничный шкафчик, обнаружил там коробку с личными вещами Александра. Взял бумажник, открыл, достал удостоверение личности. Его теперь звали Александр Дебер, ему исполнилось сорок пять, он жил в богатом предместье. Визитная карточка сообщила Габриэлю, что он занимает пост президента и генерального директора компании, занимающейся программным обеспечением медицинских учреждений. На фотографии его убийца стоял рядом со светловолосой женщиной, которую Габриэль видел у себя в боксе. Фотография была старая, потускневшая. Женщина выглядела красавицей, и девочка походила на нее. На обратной стороне фотографии подпись: «Дженна и Элоди, июль 2000, Лос-Анджелес».

Еще он нашел смартфон с разряженной батарейкой.

В боксе зазвонил телефон.

Габриэль подошел не сразу, потом решил, что не имеет права отгораживаться от реальности, и взял трубку.

— Алло!

— Это я, — сказал женский голос.

— Кто вы?

— Алисия.

— Алисия? Но… Сожалею… Но…

— Значит, это правда? Ты потерял память? О господи! — Голос собеседницы понизился до шепота.

— Скажите мне, кто вы, может, это мне поможет.

— Хорошо, я…

На секунду она заколебалась.

— Я твоя ассистентка… И любовница…

— Ах, вот оно что, — вот все, что сумел выдавить из себя Габриэль.

— Не может быть! Это просто безумие какое-то! — воскликнула она. — Мне кажется, что я говорю с незнакомым человеком!

— Представьте, у меня точно такое же впечатление, — невольно сыронизировал Габриэль.

— На работе все в шоке, — заговорила снова Алисия. — Все за тебя волнуются. Но ты не беспокойся, мы как-нибудь выкрутимся без тебя. Пока тебе не станет лучше.

— Спасибо.

— Ты один?

— Да.

— Говорят, ты можешь попасть под следствие.

— Так оно и есть.

— Я чувствую себя виноватой, — снова понизив голос до шепота, сказала она.

— Да?

— Да. Это же я настаивала, чтобы мы встретились.

— Понятно, — сказал Габриэль и ограничился этой короткой репликой.

Она помолчала.

— Знаешь, с тобой очень трудно разговаривать. — Голос ее звучал жалобно. — Я повешу трубку.

Габриэль отключился первым, даже не попрощавшись. Не опуская трубку, он набрал номер справочной и попросил дать ему номер телефона адвокатской конторы «Марки и К».

— Могу я поговорить с Пьер-Андре Марки? — спросил он секретаршу.

— Не уверена. Он занят и не сможет сейчас с вами говорить.

— Я хочу предложить ему дело. Очень серьезное.

— Хорошо, я узнаю. Спасибо за ожидание.

— Пьер-Андре Марки, — объявил долгожданный голос.

— Александр Дебер. Мне нужна ваша помощь.

— Кто вас направил ко мне? — сухо осведомился адвокат.

— Никто. Ваша репутация, известность…

— Что у вас случилось?

— Я стал причиной аварии.

— Я не веду таких дел, — прервал Габриэля адвокат. — Я направлю вас к моему коллеге, и он…

— Авария случилась два дня назад. — Теперь Габриэль прервал адвоката. — Я врезался в машину молодой пары.

Уточнение произвело впечатление на собеседника Габриэля.

— Я подумаю, — сказал он.

Пьер-Андре Марки был одним из лучших адвокатов Парижа и заклятым врагом отца Габриэля. Их вражда началась еще в студенческие годы. Дени Сансье увел у Пьер-Андре красавицу Лоррен. Их соперничество продолжил серьезный судебный процесс. Отец Габриэля снова вышел победителем. Эти двое ненавидели друг друга тяжелой ледяной ненавистью. Кто мог лучше Марки защитить Александра-Габриэля от всех, кто готов засадить его за решетку, потому что отец уже наверняка кого-то нанял, собираясь засудить убийцу сына?

Но Марки может не захотеть стать участником разыгравшейся драмы. Что, если у него окажется достаточно самоуважения и он не станет отыгрываться на несчастье врага?

Адвокат думал. Обиды боролись с совестью. Но гипертрофированное самолюбие и ненависть взяли верх.

— Вас допрашивала полиция?

— Да.

— Что вы сказали?

— Ничего. У меня потеря памяти.

— Потеря памяти. Очень интересно.

— Я не симулирую.

— Я понял. Как бы там ни было, не отвечайте ни на какие вопросы. Я постараюсь, чтобы вы остались на свободе.

 

19

Дженна, собранная, решительная, вошла в бокс, подошла к постели. Габриэль наблюдал за ней. Она уже не была так ослепительно хороша, как на фотографии. Грусть и усталость наложили свой отпечаток.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, помолчав.

Габриэль ограничился неопределенным жестом.

— Как память?

— Отсутствует.

— Меня это не удивляет. Ты всегда старался убежать от реальности, если она тебя не устраивала, — сказала она с горечью. Дженна подошла поближе и посмотрела на его ссадины. — Вполне возможно, что завтра тебя выпишут, так мне сказал доктор, и ты поедешь домой. Разумеется, если полиция не решит иначе. Тебе нужен адвокат.

— Я поговорил с адвокатом.

— Уже? Я вижу, трезвый разум остался при тебе, не то что память. — Дженна взяла стул и села возле кровати.

— Могу я задать вам… Извини, тебе один вопрос? — отважился Габриэль не слишком решительно.

Она кивнула.

— Каким я был мужем?

И следом задал вопрос себе: с чего это он вдруг заинтересовался семейной жизнью Александра? Чтобы не сидеть в гнетущем молчании? Или ему правда интересно?

Дженна сначала удивилась, потом улыбнулась.

— Неужели так и есть на самом деле? — спросила она.

— Что? Я не понимаю.

— Неужели ты действительно лишился памяти?

— Да. А ты сомневалась?

— Я сомневаюсь во всем, что касается тебя. Ты насквозь фальшивый, насквозь лживый. Я решила, ты ломаешь комедию, желая избежать тюрьмы. Но тогда ты не стал бы спрашивать меня, каким был мужем. Не захотел бы выслушать от меня горькую истину. Или… Ты гораздо сильнее, чем я думала.

— Я ничего не помню. Поверь.

Дженна сверлила Александра-Габриэля инквизиторским взглядом.

— Тогда слушай. Ты был худшим из мужей. Тебе хотелось власти, денег и общественного признания. Ты был бесчувственным и неверным.

Габриэль кивнул, соглашаясь. А что он мог еще сделать?

— Но когда мы познакомились, ты был совсем другим, — продолжала Дженна задумчиво. — Ты был обаятельным, может быть, немного бахвалом, но всегда нежным, внимательным, любил, чтобы я была рядом. Ты гордился моей красотой. Да, тогда я была красивой. Мы были замечательной парой. Нами все восхищались, у нас было все, чтобы преуспеть в жизни и быть счастливыми. Конечно, у тебя и тогда были недостатки, но я их не замечала, а может, не придавала значения твоим неожиданным приступам гнева, твоему неистовству перед неудачами. Я считала их проявлениями гордыни, умения побеждать. Я тебя так любила…

— Почему же я изменился?

— Почему? — переспросила она удивленно. — Ты задал серьезный вопрос, Александр. Я бьюсь над ним уже не один год, и у меня нет ответа, есть только предположения.

— И какие же?

Дженна нахмурилась.

— Первое предположение, которое меня устраивало: тебя изменил успех. Второе менее утешительное: твои недостатки — это твоя органика, они были у тебя, когда мы познакомились, но в зачаточном состоянии. Во всяком случае, мой влюбленный взгляд не мог рассмотреть, во что они могут развиться в будущем. А последнее, самое травмирующее: ты изменился, потому что изменилась я, потому что разучилась тебя любить, перестала понимать твои слабости, не захотела брать их на себя.

— И какое тебе кажется самым верным?

— Мне кажется, что верны все три. Но для меня они существуют по отдельности. В зависимости от моего самоощущения. В зависимости от того, кого я ненавижу — тебя или себя.

Габриэль внимательно вгляделся в женщину, которую понемногу разрушала жизнь. Она говорила искренне, и ее горечь была столь же глубока, как была глубока любовь к мужу.

Она растрогала его, и он еще больше возненавидел мужчину, который словно был предназначен судьбой разрушать чужое счастье.

— Ты ничего мне не скажешь? — спросила она.

— Я не знаю, что тебе сказать. Но все очень странно.

— Что именно?

— Моя амнезия. То, как ты меня воспринимаешь. Тон, каким обо мне говоришь.

— Это говорит усталость, Александр.

— Да, я понимаю.

Дженна подошла к окну и, сложив руки на груди, задумчиво наблюдала, как в больничном саду чистят дорожки. Потом, не обернувшись, спросила:

— Она приходила?

— Кто?

— Твоя шлюха.

Габриэль понял, о ком говорит Дженна, и на секунду растерялся. Он не имел права вмешиваться в чужие жизни. Но израненное сердце этой женщины вызывало у него сочувствие.

— Нет, меня никто не навещал.

— Она тебе звонила?

Он чуть было не солгал, удивился своему желанию и ответил:

— Да, сегодня утром. И объяснила… кем была для меня.

Дженна грустно улыбнулась.

— Ты ведь к ней ехал вчера ночью?

— Во всяком случае, она так сказала.

Дженну удивили его прямота и откровенность.

— Знаешь, я ведь всерьез на нее не сержусь. Она молода, красива, влюблена. Может быть, умеет любить тебя лучше меня.

— Я ее не помню. Не помню, что она что-то для меня значила, — произнес Габриэль, словно хотел утешить Дженну.

— Значит, перед твоей амнезией мы с ней на равных, — невесело усмехнулась Дженна. — Но как только к тебе вернется память, ты опять побежишь к ней.

— Почему мы не развелись?

Габриэль чувствовал, что чужая жизнь мало-помалу втягивает его. Жизнь была чужой, проблемы тоже чужими, но он вдруг испытал настоятельное желание узнать эту жизнь, понять и, быть может, наладить. Он оправдывал свое желание необходимостью правдиво играть роль Александра, чувствовать себя свободно, выполняя свою миссию. Оправдывал, но при этом знал, что это не совсем так. На самом деле он чувствовал властное желание внедриться в эту жизнь. Настолько властное, что у него возникало ощущение, будто его туда толкают.

Дженна села у его кровати.

— Потому что я твой компаньон, — ответила она с сардонической усмешкой. — И я тебя держу. Ты так любишь свою фирму, что представить себе не можешь, как заодно со мной лишишься и ее тоже. Жалкая история, правда?

— Согласен, жалкая.

Они замолчали, продолжая приглядываться друг к другу.

— Элоди о тебе беспокоится, — нарушила молчание Дженна.

— А почему она не пришла?

— Она болезненно пережила то, что ты не узнал нас в прошлый раз. Я попросила ее подождать, пока тебе станет лучше.

— А если не станет?

Дженна попыталась представить себе такую возможность.

— Не знаю, что сказать. Но твоя вдумчивость вселяет надежду на лучшее.

Дженна продолжала настойчиво в него вглядываться.

— Странно, очень странно, — прошептала она.

— Что странно?

— У меня такое впечатление… Нет, конечно, даже думать смешно… Но ты мне кажешься другим…

Габриэль отвел глаза и пожал плечами:

— Амнезия…

— Нет, не только. Можно было бы думать, что амнезия загнала в темный угол твои глупость и злость и снова появится краешек того человека, каким ты был еще несколько лет назад. Но нет, дело совсем не в этом. Ты другой. Даже в тебе молодом не было теперешней твоей тонкости.

— Я что, никогда не проявлял чувствительности?

— Ты умел быть любящим, иногда нежным. Но никогда не был уязвимым.

— Я не знаю, каким я был.

— Ты как будто что-то скрываешь, — продолжала Дженна.

— Тебе снова кажется, что я притворяюсь? — проговорил Габриэль, пытаясь скрыть смущение.

— Нет, я так не думаю. Ты по-другому смотришь, у тебя глубокий взгляд. Ты здесь и… совсем в другом месте.

— Может быть, и так, — согласился Габриэль, невольно взволнованный.

Дженна отвернулась.

— Я пойду, — сказала она. — Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо. Вообще-то… Не знаю. Если что, я скажу.

Она собралась было наклониться, поцеловать, но сдержалась, помахала на прощание рукой и вышла.

* * *

В безликом боксе время тянулось медленно. Медсестра принесла обед. Габриэль к нему не притронулся. Как это — кормить совершенно ему постороннее тело? Он был занят Кларой, пытался продумать, что можно предпринять, но мысли прыгали, сбивая его с толку. Он только ясно видел цель, ради которой задержался в этом мире. А вот пути, что к ней вели, терялись в сумятице мыслей.

— Как вы себя чувствуете?

Габриэль не слышал, как вошел инспектор Панигони. Наверняка тот уже несколько минут стоял на пороге и наблюдал за ним.

— Как человек, совершенно не понимающий, что с ним произошло.

— Ах, ну да! Ваша знаменитая амнезия.

— Похоже, что вы мне не верите.

— Мое дело не верить, а проверять. Вы нашли себе адвоката. Отличного, надо сказать.

— Да, мне тоже так показалось.

— Удивительная прыть для человека с амнезией. И каким же образом вы его нашли?

— Попросил поискать в справочной.

— Неужели? И сразу попали на главную звезду. Какая, однако, удача! Но в ближайшее время я не буду вам докучать, хотя по сути ничего не изменилось. Факты остаются фактами, вы их признаете. Обвинения против вас серьезные, но ваш адвокат выхлопотал отсрочку в связи с состоянием вашего здоровья. Однако не тешьте себя иллюзиями, суда вам не избежать.

— Я и в мыслях не имел убегать от ответственности. Я готов ответить за то, что совершил.

Дверь бокса открылась, и вошли двое мужчин и женщина.

— Простите! Мы зайдем позже, — сказал мужчина постарше.

Женщина, красавица брюнетка с карими глазами и чувственными губами, не сводила с Габриэля глаз, в которых светились тревога и любопытство.

— Проходите, я закончил и ухожу, — отозвался следователь. — А вы, собственно, кто?

— Коллеги мсье Дебера, — объяснил тот, к кому он обратился, и представился: — Я Дуй Дерен, компаньон и заместитель. А это коммерческий директор Виктор Жермен и Алисия Лефор, ассистентка господина Дебера. А вы его родственник?

— Нет, я инспектор полиции, веду следствие.

Лица вновь прибывших вытянулись.

Панигони простился и вышел.

Луи и Виктор обменялись с Габриэлем рукопожатием. Женщина наклонилась и поцеловала его.

— Зачем приходил? — спросил Луи.

— Сообщить, что я под следствием.

— Погано.

Женщина по-прежнему не сводила с него глаз, смотрела с тревогой, почти по-матерински.

— Ты нас помнишь? Меня помнишь? — спросил заместитель и компаньон.

— Нет, — сухо отозвался Габриэль, ему надоело отвечать на один и тот же вопрос.

— Пусть тебя это не беспокоит. Случай не редкий. После шока обычное дело.

— Хочешь маленькое резюме о состоянии дел в конторе? — предложил Виктор.

— Перестаньте! Не лезьте к нему с делами, — потребовала Алисия.

— Не стоит, ты права, — согласился Виктор. — Но не сомневайся, мы со всем справляемся.

Несколько минут они говорили о травмах начальника, но он продолжал молчать, и посетители решили, что пора дать ему отдохнуть.

— Я ненадолго задержусь, — сказала Алисия.

Мужчины кивнули, и Габриэль понял, что они в курсе отношений между патроном и ассистенткой.

Они ушли, и Алисия села возле него, взяв его за руку. Он не мешал ей.

— Я в отчаянии, Алекс, не надо мне было настаивать, чтобы ты приехал. Но мне было так одиноко! Ты сердишься на меня?

Он качнул головой, давая понять, что нет.

— Я места себе не нахожу с того дня, как все это случилось, но раньше не хотела приходить, чтобы не встретиться с твоей женой. Но сегодня, как известно, она в своем благотворительном комитете, вот я и прибежала. Луи и Виктор тоже решили обязательно тебя навестить.

— В каком благотворительном комитете?

— Который помогает одиноким старикам. Она работает там один день в неделю во второй половине дня, а мы это время проводим в гостинице.

Сообщение неприятно поразило Габриэля.

— Неужели ты не помнишь о наших свиданиях? — ворковала Алисия. — Часах, когда мы любили друг друга?

Она положила руку ему на живот и стала его поглаживать.

— Хватит! — грубо сказал Габриэль и, взяв за запястье, снял ее руку.

— Извини, — удивленно проговорила Алисия.

— Оставь меня.

— Но я хотела только…

— Оставь меня, — раздельно и твердо произнес Габриэль.

— Но, Александр…

— Объясни себе, пожалуйста, что вместе с памятью я потерял и чувство к тебе.

Габриэль сообразил, что он впервые проявил себя в жизни своего убийцы. А кто, собственно, ему позволил нарушать течение чужой жизни?

Глаза Алисии наполнились слезами, и он почувствовал себя виноватым.

— Но ведь память к тебе вернется, правда? И все опять будет как прежде?

Губы молодой женщины дрожали, как у маленькой девочки, готовой расплакаться. Габриэль не мог остаться равнодушным к ее горю. В конце концов она тоже была жертвой этого негодяя, в чьем теле он ненадолго нашел себе пристанище.

— Вполне возможно. Но сейчас пойми, ты для меня совсем чужая, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче.

— Да, конечно, я понимаю.

Она наклонилась, хотела поцеловать в губы, но он отвернулся, и поцелуй достался щеке.

Габриэль взял мобильный Александра и решил его изучить. Едва он включил телефон, сигнал сообщил ему о сообщениях, поступивших на голосовую связь. Первое послала Александру жена, оно пришло за несколько минут до аварии.

«Ты в очередной раз решил сбежать, — говорила она голосом, в котором слышались слезы. — К ней, конечно. Но если у тебя не сохранилось ни капли уважения ко мне, подумай о дочери. Что она должна думать об отце, который среди ночи срывается и едет к любовнице?»

Остальные были от Алисии, она все больше и больше волновалась, почему его нет.

Вошла медсестра, молча осмотрела его ссадины и начала делать перевязку.

— Я вам очень не нравлюсь, не так ли?

— Не мое дело любить или не любить пациентов, я работаю.

— Но я не такой пациент, как остальные, и вы даете мне это почувствовать.

Медсестра распрямилась, потом сделала вид, что ничего не слышала.

— Как себя чувствует Кла… молодая женщина?

Медсестру удивил не вопрос, а искреннее беспокойство, прозвучавшее в его голосе.

— Спит.

— Спит, — повторил Габриэль. — Но это же не ответ!

— А я не обязана отвечать на ваши вопросы, — возразила медсестра.

— Да, действительно. А про себя еще прибавили, что со всякими подлецами нужно быть пожестче. Что я должен получить по полной за то, что сотворил, и вы считаете своим долгом принять участие в моем наказании.

— Ничего такого я не говорила, — вяло возразила медсестра.

— Тогда ответьте на мой вопрос. На мой век хватит наказания, всю жизнь буду расплачиваться.

Медсестра кончила возиться с бинтами и повернулась, чтобы уйти. На пороге задержалась и обернулась.

— Да, правда, у меня к вам недоброе чувство, — сказала она. — У нас у всех сердце надрывается смотреть, как мучается бедняжка.

— У меня тоже надрывается, поверьте.

Медсестра, похоже, не сочла его слова пустой фразой.

— Плохо она себя чувствует. Мы ей даем успокоительное, чтобы она спала. Она поспит, а как глаза откроет, так в той же беде.

* * *

Габриэль открыл дверь Клариного бокса. Она спала.

Он увидел овал ее лица, белевшего в полутьме. Подошел, едва дыша от волнения. Клара спала крепко, но беспокойно, дышала тяжело и часто.

Он наклонился над ней.

«Любовь моя, женщина моей жизни», — подумал он. И от одной этой мысли к горлу у него подкатил комок. Он коснулся пальцем ее щеки, Клара вздрогнула. На секунду он замер, потом снова погладил щеку и лоб. Дыхание Клары стало ровнее. Неужели она почувствовала, что он рядом?

Он опять наклонился, приблизил к ней лицо, вдохнул ее запах. Ему хотелось поцеловать ее. Но, наклоняясь, он увидел свое отражение в зеркале, висящем на стене. На него смотрел незнакомец, убийца. Он не смел целовать его любимую. Габриэль сдержался.

Он приблизил губы к уху Клары.

— Любовь моя, — прошептал он.

Она снова вздрогнула.

— Я здесь, любовь моя. Я рядом с тобой.

Легкая улыбка пробежала по ее губам. Или ему только показалось?

— Я хочу, чтобы ты жила, Клара. Хочу, чтобы ты отказалась от своего ужасного намерения!

Морщинка перерезала лоб любимой. Ей не понравились его слова?

— Я хочу, чтобы ты жила, — повторил он.

Она его слышала, в этом не было сомнений. Он говорил с недремлющей частью ее сознания. С ее душой.

В коридоре послышался шум. Габриэль выпрямился и осторожно вышел из бокса. Голова закружилась, ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Он едва дышал, грудь сдавило от волнения. Он не мог справиться с бушевавшей в нем бурей чувств, с их бешеным напором.

Не мог оставаться в этом мрачном коридоре. Ему нужен был глоток свежего воздуха!

Александр-Габриэль заковылял в сторону больничного сада.

 

20

— Ну, вот, тебя выписали, и я взяла бумаги, — сказала, входя, Дженна. — Можем ехать.

Габриэль отметил, что она привела себя в порядок, подкрасилась и смотрела на того, кого считала мужем, так, словно хотела ему понравиться, но прятала свое желание за крайней сдержанностью. Было очевидно, что, несмотря на трагический исход аварии, она считала потерю памяти благом, шансом, который им дали, чтобы спасти их семейную жизнь, новой точкой отсчета.

Габриэль всей душой рвался остаться с Кларой, но сделать ничего не мог и последовал за Дженной — в неведомую страну, в чужую жизнь, где он ничего не знал и где его ждали неисчислимые трудности.

Дженна остановила машину перед величественным домом в середине ухоженного парка. Она не спешила выйти, давая возможность мужу как следует оглядеться, надеясь, что их дом что-то ему шепнет. Но он остался совершенно равнодушен, и тогда она предложила идти за ней.

— Что ж, придется мне побыть для тебя гидом в твоем собственном доме, — с досадливой усмешкой сказала она.

Дженна провела его по комнатам — общая, в современном стиле. Открытая кухня, их спальня, его кабинет… Габриэль отдал должное богатству и удобству комнат. Солнце радостно смотрело в широкие окна, согревая их уютным теплом.

— Вот здесь ты спишь, — сказала Дженна, открыв дверь в гостевую комнату. — Уже давно. Это твое решение.

Габриэль отметил печальную нотку в голосе Дженны. И надежду тоже.

— Думаю, здесь я и расположусь, — сказал он.

Улыбка на лице Дженны стала печальной.

— Ты же меня понимаешь, — продолжал он. — Мне было бы странно спать рядом с тобой, когда я тебя совсем…

— Не знаешь? Да, конечно, я понимаю. Никаких проблем. Привыкла, — отозвалась она с горечью.

— Где Элоди?

— В лицее. Примерно через час будет дома. Она по-прежнему под впечатлением от случившегося. Будь, пожалуйста, с ней терпелив.

Габриэль опустился на кровать.

— Я собираюсь поехать за покупками, — сказала Дженна. — Позвони, если тебе что-то понадобится.

Габриэль внезапно понял, что смертельно устал. Он вытянулся на кровати, и усталость навалилась, налила собой каждый мускул, каждую жилочку, он старался не поддаться ей. У него так мало времени, сон не должен красть у него драгоценные минуты. Но болезненная слабость восторжествовала над всеми его усилиями.

* * *

Габриэль погрузился в глубины забытья, и ему привиделся сон. Сон, греза или видение. Он чувствовал себя одновременно и участником происходящего, и зрителем. В его мозг словно вторгалась какая-то сила со стороны. Тревожная сила, пытающаяся вытянуть из ночной тьмы неведения какие-то картины, принуждая его вглядываться в них.

Он вглядывался, и наконец что-то стало проясняться. В общих чертах, без подробностей. Но потом механик будто отладил проектор, и он четко увидел и лица, и обстановку.

Луи, тот самый, который навещал его в больнице, стоял перед Александром, сидящим за письменным столом.

— Ты не имеешь права так поступать, Алекс! — кричал Луи.

— Неужели? И почему?

— Потому что я не согласен!

— И ты думаешь, этого довода достаточно, чтобы меня убедить? — усмехнулся Александр.

— Да! Потому что это мне мы обязаны успехом нашей фирмы!

Он вперил свой взгляд в глаза Александра.

— Однако ты много о себе воображаешь, — с той же усмешкой отозвался начальник.

— Но ты же сам это прекрасно знаешь, Алекс. Я не спорю, ты создал эту фирму, идея была гениальной. Затем ты нашел несколько контрактов. Но всерьез раскрутил фирму я! Я вывел ее на международный рынок. Я обеспечил ее серьезными клиентами. Я разумно диверсифицировал наше производство!

— Я всегда признавал твои заслуги, Луи! Потому и сделал тебя акционером.

— Нашел о чем говорить! Десять процентов! Разве это цифра! — сердито бросил Луи.

— Тебе мало? А ты знаешь, сколько это будет, если мы продадим нашу фирму?

Луи положил ладони на стол и наклонился к Александру.

— Нашу фирму рано продавать, Алекс! — с упором произнес он делано спокойным голосом и рубанул рукой воздух. — У нас еще черт знает сколько неиспользованных возможностей. Перед нами целина! Новые рынки! Мы можем продать ее лет через пять, и уверяю тебя, она будет стоить совсем других денег!

— Я устал бежать, Луи. Я хочу остановиться.

Компаньон затряс в воздухе кулаками и заорал:

— Но ты уже остановился! Это я ворочаю всеми делами, пока ты валяешь дурака и занимаешься любовью!

— Я тебе не позволю! — вспылил Александр.

Луи направился к двери, потом резко обернулся и, вытянув указательный палец в сторону Александра, пообещал:

— Я тебе не позволю продать ее! Ты еще у меня поплачешь, обещаю!

Александру не понравился огонек, вспыхнувший в глазах компаньона. Угрожающий огонек. Он ощутил вдруг ледяное дуновение страха. И от этого страха Габриэль проснулся.

Проснулся и с тревогой обвел глазами комнату. Он лежал на кровати в комнате для гостей в особняке Деберов.

* * *

Что означал этот странный сон? В полном недоумении Габриэль снова припомнил всю сцену, но не нашел в ней никакого смысла. При этом все было таким реальным. Может быть, сознание Александра проникло в его сознание? Да нет, что за глупое предположение? За последние два дня он наслушался разного, и теперь ему снятся глупые сны.

Габриэль отправился в ванную, пустил воду посильнее и хорошенько умылся, стараясь не смотреть на себя в зеркало.

 

День четвертый

 

21

Странный сон не выходил у Габриэля из головы. И как ему себя вести? Забыть и сосредоточиться на своем? Или войти глубже в проблемы жизни человека, в которого на время переселилась его душа? Имеет ли он на это право? Габриэль отбросил вопросы: дело не в праве, а во времени. Его слишком мало. Он не может его терять и заниматься проблемами, которые его не касаются.

Габриэль принял не решение — данность. Но с такой же настоятельной очевидностью возникла другая данность: он не мог просто так отмахнуться от Александра. Необъяснимый интерес к собственному убийце неотступно преследовал Габриэля. А вот помогать Кларе у него пока не было никакой возможности. И чем бесполезно ходить по кругу, стоило внимательнее присмотреться к сложной жизни того, в чьем теле он оказался.

Габриэль двинулся по квартире, решив навестить кабинет. Проходя мимо комнаты Элоди, остановился. Подтолкнуло то же неодолимое любопытство. Дочь Александра была на занятиях, и Габриэль заглянул в комнату. Мрачная обстановка. Стены серые, мебель и покрывало на кровати — черные. Несколько ярких пятен все же оживляли серую мрачность — воспоминания о веселом детстве маленькой девочки. Девочки, ставшей подростком — фанаткой групп Eskemo и Jena Lee, чьими афишами и постерами были оклеены стены. Главное место на столе занимал компьютер, лежали книжки и диски. Элоди еще не вышла из подросткового возраста, и комната рассказывала о том, как ей боязно входить в мир взрослых. На столике у изголовья внимание Габриэля привлекла семейная фотография, снятая явно несколько лет назад. Они стояли все втроем: Элоди и Дженна сияли улыбками, лицо Александра скрывала тень от шляпы.

Да, Габриэль не был Александром, но почему-то его жизнь была ему небезразлична.

В кабинете Александра он заглянул во все ящики, но нашел только рабочие папки, касающиеся дел фирмы. Он быстренько перелистал их, чтобы понять, какого рода деятельности отдавал свое время человек, приютивший сейчас его душу.

Сел перед компьютером, включил его — система потребовала пароль. Он попробовал год рождения Александра, фамилию, имя, имя любовницы. Без толку. Тогда он решил ввести имя дочери. Отцы часто пользуются именами и датами рождения детей в качестве паролей. После многочисленных комбинаций он все-таки набрел на нужное сочетание: Эло1996.

В почте обнаружилась активная переписка с Луи Дереном и Виктором Жерменом: цифры, отчеты, обсуждение рабочих и коммерческих стратегий, организационные вопросы.

Последние письма Александра и Луи свидетельствовали о конфликте. За три дня до аварии Луи прислал письмо с настойчивой просьбой:

«Алекс, я прошу тебя пересмотреть твою позицию. Ты поступаешь как эгоист. Мы должны вернуться к нашему разговору».

И сразу в голове Габриэля всплыл сон. Или он был реальностью?

Габриэль заглянул и в переписку с Алисией. Его покоробило мальчишество Александра, его легкомыслие, подчас похабщина. Еще он заметил, что в последние недели его двойник стал немного отдаляться от любовницы. Она его за это упрекала, требовала большей близости.

Габриэль вышел из почты и стал просматривать файлы. Среди деловых документов набрел на один с обозначением «персо». Заколебался, чувствуя вину и неловкость, но необходимость — жестокий диктатор, и он его открыл. В конце концов полученная информация может помочь ему лучше ориентироваться в той жизни, которая волей-неволей стала теперь его! Щекотливость нелепа в подобных обстоятельствах. Этот человек украл у него жизнь, а он стесняется заглянуть ему в душу.

Внимание Габриэля привлекла папка с названием: «Настроения». Прочитав первые несколько строк, он понял, что имеет дело с дневником, который Александр начал вести сразу же после рождения Элоди. Он прочитал первые несколько страниц. Радость стать отцом, влюбленность в жену тронули сердце Габриэля. Почему, он и сам не знал. Возможно, потому, что человек, к которому он относился исключительно негативно, проявил светлые стороны своей натуры. Габриэль продолжил читать, понимая, что любовь Александра к Дженне была столь же безоглядна, как и его к Кларе, и, наверное, он был бы так же счастлив стать отцом, если бы жизнь осчастливила его таким подарком.

Глубоко взволнованный, он прочитал и последнюю страницу, написанную накануне катастрофы.

Я замарал свою жизнь. По глупости позволил грязи проникнуть на ее страницы. Смотрю теперь на уродливые пятна и не могу их стереть.

Я жив, но я уже не победитель, я обесточен, я солдат без армии, который бредет, понурив голову, чтобы не видеть потерь и разрушений, понесенных в войне без противника. Я был солдатом и врагом в одном лице. Все эти годы я старался одолеть призраков, называя их успехом и удачей, веря в радость тщеславия, пытаясь наслаждаться бестолковой бессмыслицей. Что мне принесли безвкусные победы? Добычу, которая годится лишь для жадного варвара, обуреваемого жаждой роскоши и бесстыдства.

В свою взрослую жизнь я входил с идеалами, не слишком отчетливыми, но сотканными из благородных чувств. Мне хотелось прожить особенную жизнь, не похожую на ту, которая окружала меня, пока я рос. Я был уверен, что любовь будет смыслом моей жизни, ее началом и концом. Жить, чтобы любить, любить, чтобы жить, — так я тогда себе говорил. Что это было — наивность? Или величие души?

Я разбрасывал свои мечты по всем дорогам, какие попадались мне и по которым я легкомысленно бежал, думая, что расстаюсь с прошлым. Сегодня я понял, что расстался с самим собой. Растратил свои ценности, утратил смысл, ради которого пустился в путь, удовольствия перепутал со счастьем, претензии и амбиции — с гордостью. Я отдалился от жены, от дочери, говоря, что хочу поберечь их. Нет! Я отдалился от них, потому что они остались воплощением моей веры, моих идеалов, которые стали чужими для человека, которым я стал.

Я бы хотел вернуться в прошлое, вновь обрести любовь Дженны, ту нерассуждающую любовь, которая давала нам силы представлять себе жизнь как нескончаемое движение вперед. Иной раз из глубины души — или сердца? — я чувствую, поднимаются тени прошлых чувств. Теперь они мои палачи. Я позволяю им мучить меня до невыносимости, стараясь вспомнить себя, каким я был. Так тень говорит о солнце, боль сожалений свидетельствует о поруганной чистоте.

Но и в объятиях Алисии я бывал счастлив. Мимолетным счастьем, но когда оно вдруг охватывало меня, я вдруг поддавался иллюзии, что возможно опять начать все сначала, пройти еще одну дорогу, не забыв про опыт ошибок. Но я знаю, что это всего лишь иллюзия. Я не люблю Алисию так, как любил Дженну. Я люблюее молодость. Люблю ее за любовь ко мне. Ее молодость помогает мне верить, что я не постарел. Сегодня только Алисия смотрит на меня влюбленным, восхищенным взглядом, полным обещаний и будущего.

Можно ли отредактировать собственную жизнь, поработав над ней, как над рукописью романа? Разорвать странички с неудачной историей и написать другие, не сомневаясь, что теперь умеешь управляться с подводными рифами?

В минуты полного владения собой я не сомневаюсь в ответе. Но я позволяю хмелю взять надо мной верх, и опьянение называю ясновидением.

Все прежнее еще возможно. Но хватит ли у меня сил вернуть его? Осилю ли я принятые решения? Иногда я верю, что осилю, но потом легкомыслие, обида или моя непроходимая глупость вновь толкают меня в объятия Алисии.

Сегодня вечером я непременно поговорю с Дженной. Признаюсь ей в своих ошибках, скажу, как сожалею о них и как хочу начать все сызнова. И если она еще готова меня выслушать, если согласна поддержать меня, мне удастся осуществить задуманное.

Габриэль закрыл компьютер. Зеркало напротив него показало человека, с которым он только что познакомился. Ему показалось, что он видит на его лице след душевных мучений: затаенная неуверенность в глазах говорила о его неуверенности в мире. В них были печаль и тайная стыдливость. Морщинки вокруг глаз, морщины на лбу. Теперь он ясно читал в лице этого человека тревоги, страхи, тоску. А поначалу он показался ему бездумным тупым алкоголиком, варваром, животным.

Теперь Габриэль испытывал сочувствие к Александру, и его удивляло, что он его испытывает. Почему он его испытывает? Потому что живет в его шкуре?

— Ну и как? Искал в кабинете воспоминания? — Дженна стояла в дверях, держась рукой за косяк.

— Да. Но ничего не нашел.

— Я сварила кофе, — сказала она, приглашая его следовать за собой.

В кухне он не сразу решился. Эта история его не касается! И все-таки любопытство взяло верх.

— Что произошло вечером перед аварией?

— То есть?

— Что произошло между нами?

— Ничего особенного. Поссорились.

— Да, но… Из-за чего?

— Ты же знаешь, мы постоянно ссоримся. Из-за всего. Но в этот вечер ты превзошел сам себя.

— Объяснись…

— С самого начала повел себя странно… Сказал, что сожалеешь о своих поступках, что хочешь все исправить, вернуть прошлое, — перечисляла Дженна меланхолично.

— Но это же… хорошо. Разве нет?

— Хорошо, если бы ты ограничился этой своей декларацией. Мне трудно было тебе поверить, но говорил ты искренне. В конце концов ты меня растрогал. Ты вдруг стал таким, каким я тебя знала, — увлеченным, полным надежд, веры в будущее. Я почувствовала себя счастливой, но это был миг, короткий миг. Я готова была простить тебя, забыть свои страдания, ночи, когда я ждала тебя и плакала… Но ты тут же открыл мне истинную причину твоего раскаяния. Можно себе представить, как горько мне стало после такой ослепительной, неслыханной надежды.

— Истинную цель?

— Да. Ты просто решил мной манипулировать. Как только я проявила слабость, ты объявил, что хочешь уехать куда-нибудь, хочешь дать нам новый шанс.

— И что же?

— Что для этого мы должны продать нашу фирму. И у тебя даже есть покупатель.

— И что тебе показалось подозрительным?

— Несколько недель назад ты мне уже говорил об этом своем намерении, и я тогда не согласилась. Не потому, что была так уж против… Скорее хотела тебе досадить. А ты за моей спиной продолжал вести переговоры. Но без меня тебе нашей фирмы не продать, у тебя же всего двадцать пять процентов акций, потому что я финансировала фирму, когда она делала первые шаги. Но твоему покупателю нужен контрольный пакет, и значит, я должна уступить свои. Вот ты и решил мной манипулировать. Но я держу тебя этими акциями. Не хочу, чтобы ты ушел от меня. Это мой единственный козырь. И я тебе это сказала.

Дженна опустила глаза, стыдясь, что обнаружила, как сильно она его любит. Габриэля растрогало ее чувство. Ему хотелось обнять ее, успокоить, утешить по-дружески, но она истолковала бы его порыв иначе. Он не имел права вмешиваться в сплетение сложных чувств, где он не отвечал ни за уток, ни за основу.

— Я думаю… что был совершенно искренен, — выговорил он наконец, желая утешить Дженну.

Она посмотрела на него с удивлением.

— К тебе возвращается память?

— Нет, я так чувствую.

Габриэль мог бы сказать ей о дневнике, найденном в кабинете ее мужа, о трогательной странице, которой он доверил свое желание вернуться к жене, но почувствовал, что не вправе это делать. И еще почувствовал опасность для себя: семейные дела Александра могли отвлечь его от выполнения собственных обязательств.

— Так, значит, у тебя семьдесят пять процентов акций? — спросил он.

Она грустно улыбнулась:

— Деловой человек не дремлет.

Он взмахнул рукой, отметая ее сомнения и подозрения.

— Я просто пытаюсь быть в курсе ситуации.

— Нет, шестьдесят пять.

Габриэль почувствовал, что по спине у него пробежали мурашки.

— А десять процентов принадлежат… Луи.

— Ты вспомнил, да?

— Нет, сделал логическое заключение.

Габриэль больше не сомневался: сон был посланием. Но от кого? И что он ему сообщал?

* * *

Дженна исподтишка посматривала на мужа, пока тот пил кофе.

Габриэль куда острее, чем Дженна, страдал от необычной ситуации: сначала он был обманщиком, чувствовавшим себя в полном праве распоряжаться Александром, который отнял у него жизнь, но теперь, в эпицентре сложных интимных отношений, им владело чувство вины перед доверчивой, болезненно чувствительной публикой, которую он морочил.

Дженна ждала от мужа взгляда, улыбки, нежного прикосновения, и Габриэль вполне мог бы на что-то подобное расщедриться…

Раздался телефонный звонок, Габриэль сидел, не двигаясь.

— Твой мобильный, — сказала Дженна.

Он порылся в кармане и нажал на клавишу.

— Пьер-Андре Марки. Нам нужно встретиться. — Голос адвоката был твердым, уверенным.

— Когда?

— Во второй половине дня у меня в кабинете.

— Хорошо.

Он повесил трубку, Дженна начала убирать со стола.

— Твоя любовница? — спросила она, маскируя агрессию иронией.

— Нет, мой адвокат.

— У тебя с ним встреча?

— Да, сегодня во второй половине дня. И еще я хотел бы зайти на работу.

— Чтобы?

— Не знаю… Чтобы увидеть.

— Увидеть ее?

— Послушай, давай закроем эту тему. Я потерял память и потерял все чувства к ней, ты это уже знаешь.

Дженна серьезно смотрела на мужа.

— А ты знаешь, что не лежи молодой человек в коме без надежды на восстановление и не будь его невеста в таком отчаянии, я бы благословила эту аварию.

Габриэль опустил голову, не зная, что отвечать.

— А ты о нем думаешь? — спросила она.

Габриэль представил самого себя, лежащего в боксе, с аппаратом, поддерживающим в нем жизнь.

— Да. Постоянно.

— Он работал в консалтинговой фирме. Жених и невеста были очень красивой парой.

Прошедшее время. Все им сказанное об их с Кларой любви, о постигшей их трагедии — теперь только в прошедшем времени. Габриэля пронзила острая боль. Любовь, минуты волшебного счастья и безвозвратный ужас свершившегося — все вместила в себя короткая эпитафия.

— Как ты поедешь? — спросила Дженна. — Права у тебя отобрали. Если хочешь, я тебя отвезу.

— Нет, спасибо. Я возьму такси.

— Да, конечно. Позвони, если что-то понадобится.

Габриэль пошел принимать душ. Долго стоял под водой, ему казалось, что струи, текущие по теперешнему его лицу и телу, уносят смятение чувств. А когда решил намылиться, то почувствовал брезгливость — ему не хотелось касаться чужого тела, чужой кожи. Это вернуло его к реальности. Он взял рукавичку и намылился.

В комнате открыл платяной шкаф, наугад взял рубашку, брюки, пиджак и быстро оделся.

* * *

Такси остановилось у дома адвоката. Габриэль заглянул в бумажник Александра и обнаружил, что уехал без денег. Шофер недоверчиво взглянул на него.

— Можно расплатиться и карточкой, — сообщил он.

Габриэль машинально протянул пластиковый прямоугольник.

— Не уверен, что вспомню код, — пробормотал он.

Шофер протянул ему машинку. Как только Габриэль взял ее в руки, четыре цифры замерцали у него в мозгу. Он набрал их, нажал на клавишу, и, к его удивлению, оплата была благополучно принята.

Откуда он мог знать секретный код Александра? Неужели у него появился доступ к его памяти?

* * *

— Вы в самом деле ничего не помните? — спросил адвокат, пронзая Габриэля недоверчивым взглядом.

Высокий, сухой, с аскетичным лицом, темными глазами под густыми бровями, морщинами на лбу — адвокат выглядел суровым и недобрым. Редкие седые волосы зачесаны наверх. Элегантность костюма граничила с претенциозностью, свидетельствуя о тоске по ушедшей молодой красоте.

— Я не симулирую.

Пьер-Андре Марки кивнул, но Габриэль не понял, поверил он ему или удовлетворился формальным утверждением для очистки профессиональной совести.

— Положение таково: вы находились за рулем пьяным, послужили причиной аварии, в которой были нанесены серьезные телесные повреждения.

— Молодой человек погиб, — подсказал Габриэль.

— Пока еще нет. Что и позволяет нам подготовить защиту. И вы должны сообщить мне какие-либо смягчающие обстоятельства.

— А именно?

— Объяснение вашего тяжелого душевного состояния, из-за которого вы в этот вечер выпили больше обычного.

— Но, кажется, напиваться вечером стало у меня привычкой?

— Вполне возможно. Но я хочу объяснить эмоциональной травмой ваше внезапное решение покинуть ночью дом и напиться. Мне безразлично, на какой почве будет эта травма — семейной или профессиональной.

— Что бы ни случилось, ничего не может оправдать напившегося до чертиков субъекта, который разнес машину влюбленной пары, — возмутился Габриэль.

— Разумеется. Никто и не собирается наивно прикрываться душевной травмой. Но защита будет строиться на смягчении аргументов противника. Задача не в том, чтобы снять с вас вину, а в том, чтобы вы предстали в человеческом виде. Сейчас вы в глазах общества чудовище, а должны стать уязвимым и ранимым человеком.

— Жертвой?

— Если хотите. Человеком, который напился, потому что не мог справиться с обстоятельствами: проблемы с фирмой, семьей… Я отправлю вас на консультацию к врачу, и он засвидетельствует ваше депрессивное состояние.

— Вы думаете, мне возможно избежать тюрьмы?

— Битва предстоит тяжелая. Тем более что отец молодого человека из несгибаемых. Но мы постараемся свести ущерб к минимуму.

— Вы знакомы с его отцом?

— Да, мы сталкивались по кое-каким делам.

Габриэль вгляделся в лицо Пьер-Андре Марки. Какого рода ненависть владеет этим человека, если он готов топтать ногами поверженного?

Он уже начал сомневаться в правильности своего выбора. С одной стороны, мастер своего дела, Марки уже помог ему остаться на свободе, чтобы он мог довести свое дело до конца. В чем-то он даже помогал отцу: борьба с заклятым врагом, возможно, отвлечет его от непереносимого горя. Хотя наверняка поначалу отец будет угнетен, столкнувшись с заведомым врагом в самом личном, самом болезненном деле.

Утешительный расчет, но рискованный. А что, если он ошибется? Что, если отец почувствует себя растоптанным, окончательно лишенным достоинства?

И как должен вести себя он сам? Принять игру адвоката? Или встать на сторону отца и позволить ему выиграть процесс? Впрочем, этот вопрос его не касался: ему нужно было всего несколько дней. Потом он уйдет, и Александр Дебер будет самостоятельно разбираться с правосудием.

* * *

— Алекс!

Луи широко раскрыл объятия, показывая, до чего рад видеть своего компаньона.

— Ну, как себя чувствуем?

— Устал.

— А память?

— Все то же.

Лицо Луи сделалось серьезным.

— Если я могу хоть чем-то помочь…

— Да, можешь.

— Правда? Я с радостью! — воскликнул он, усаживаясь за стол и приглашая Габриэля сесть в кресло напротив.

— Опиши, в каком я был состоянии перед аварией.

Компаньон пожал плечами.

— В каком ты был состоянии? Ну-у… Скажем… В нервозном. Депрессивном.

— Из-за продажи нашей фирмы?

— А ты помнишь о продаже? — удивился Луи.

— Дженна мне сказала.

— Да, тебя занимала продажа. И конечно, твои личные проблемы. Впрочем, ничего особенного не было. Как обычно.

— Но… мы с тобой не пришли к согласию в вопросе продажи, так?

Луи сделал неопределенный жест.

— Так. Я считал, что ты торопишься. У нас впереди великолепные перспективы, возможность развития. Через несколько лет мы получим во много раз больше. Но так и быть, ты решил по-другому, ты хозяин.

— Мы с тобой ссорились на этот счет?

Компаньон почти не скрывал, что не хочет касаться этой темы.

— Да, ссорились. И не один раз. Зачем тебе это?

— Хочу понять.

— Что понять?

— Что произошло в тот вечер.

Габриэль заметил, что у собеседника дрогнули губы.

— Ты напился, больше ничего не произошло. Вообще-то ты много пил в последнее время. Я пытался тебя предостеречь. Но ты же никого не слушаешь.

— Спасибо тебе, — поблагодарил Габриэль и поднялся. — А что касается продажи… Объясни ситуацию покупателям. Мы вернемся к продаже позже.

— Хорошо, займусь. Они поймут.

* * *

Габриэль уже направился к выходу, но тут его догнала Алисия:

— Алекс! Ты не можешь уйти просто так, не сказав мне ни слова! Даже не попрощавшись!

Она говорила жалобно, но Габриэль различил в ее тоне жесткие нотки. Эта женщина привыкла быть хозяйкой положения и теперь была недовольна.

— Извини, у меня много дел.

— Послушай, я знаю, что ты не помнишь о том, что было между нами. Но, если мы, например, проведем какое-то время вместе… Может, это тебе поможет. Я очень рассчитываю…

— Напрасно. На сегодняшний день я забыл тебя в самом прямом смысле слова, — резко ответил он. — Я чувствую привязанность только к своей семье.

— Ты больше не хочешь меня видеть? — изумленно спросила она.

Габриэль на секунду задумался. Имеет ли он право решать за Александра? Разумеется, не имеет. Ему нужно просто отстранить Алисию на какое-то время, а там пусть Александр забирает бразды правления и решает, как ему заблагорассудится.

— Сейчас, во всяком случае, нет. Если я любил тебя… любовь должна вернуться ко мне вместе с памятью, не так ли? Пока для меня главное — отдых. И еще я должен целиком сосредоточиться на последствиях злосчастной аварии.

— Я все поняла, — сказала Алисия, гордо вздернув подбородок. — Я подожду. Но не могу обещать, что мое терпение будет безгранично!

— Это угроза? — насмешливо спросил он.

— Понимай как хочешь.

В один миг влюбленная женщина стала своенравной упрямицей. Слезы высохли, губы поджались. Алисия стояла, гордо выпрямившись, и смотрела почти презрительно.

Габриэль подумал, что в эту минуту она показала свое истинное лицо.

* * *

Дженна еще не вернулась, и Габриэль застыл на секунду посреди комнаты, не зная, куда идти и что делать. На него навалились внезапная усталость и чувство бессилия: часы текли, а все, что он делал, не приближало его к цели. Клара лежала в больнице и пребывала в отчаянии, лелея самые черные мысли, готовя мрачный исход, а у него не было никакого плана, никакой идеи, как ей помочь.

— А-а, ты здесь! — Элоди стояла и смотрела на него.

Он в знак приветствия слегка помахал рукой, по-прежнему занятый своими мыслями.

Элоди уселась на диван, скрестила на груди руки и уставилась прямо на него своими большими, подведенными черным глазами.

— Ну и… — начала она.

— И что?

— Твоя память.

— Ноль по-прежнему.

Девочка достала пачку сигарет, закурила, затянулась, выпустила дым и сквозь синее облако стала гипнотизировать взглядом того, кого принимала за отца, словно ждала от него совсем другого ответа.

— Значит, все еще не хочешь отвечать за свои подлости, — уничижительно произнесла она.

Габриэль узнал в ее словах слова Дженны. Мать и дочь вместе сражались против Александра.

— Чего и ждать? Жалкий муж, жалкий отец, и убийца тоже жалкий.

Агрессия девочки удивила, шокировала Габриэля. Как смеет дочь так разговаривать с отцом? Как она воспитана, если может проявлять такое неуважение? Или как больно уязвлена, если так безудержно посягает на отцовский авторитет? Неизвестно, почему, но Габриэль и расстроился, и обиделся. Он собрался встать, не желая начинать ссору.

— Ну ясно! Как обычно, в кусты — и никаких разговоров!

— А у нас разговор? Мне показалось нападение.

— Возможно. Но ты же не реагируешь. Тебе что ни скажи, все мимо.

Габриэль вспомнил, что писал Александр о дочери. Он любил ее, вне всякого сомнения, но не умел выразить свою любовь. Терялся перед подростковой агрессией.

— Чтобы реагировать, нужны доводы, а доводы поставляет память, — попытался он защититься.

— Как легко ты хочешь отделаться, — возмутилась девчонка. — Нечего прикрывать свою трусость амнезией. Ты вел себя точно так же и раньше!

Габриэль позволил ее словам растаять в пространстве комнаты, подождал, когда тишина умерит воинственность девочки.

— Послушай меня, — наконец заговорил он. — Сейчас я не знаю, кто я. Надеюсь, что пройдет несколько дней, и память ко мне вернется. Но пока то, что я узнаю о себе, меня не радует. Я, похоже, порядочный лузер, который не сумел справиться с жизнью, думает только о себе, плюет на семью…

Удивленная, Элоди выпрямилась и нервно затянулась.

— Но я все же думаю, что был когда-то вполне себе неплохим парнем. До безумия любил твою маму и, когда стал отцом, не меньше любил дочь. А потом… Какой-то слом. Почему? Не знаю. Из гордости? По глупости? Старости испугался? Не могу понять.

Габриэль начинал этот разговор, словно ролевую игру, но внезапно почувствовал, что говорит совершенно искренне. Все слова принадлежали ему, обо всем этом он сам думал. Где же кончалось сознание Габриэля и начиналось Александра? Разве могут души сливаться и перемешиваться?

В глазах девочки появилось смятение, она пыталась спрятать его за завесой дыма.

— А ты что на этот счет думаешь? — спросил он, обращаясь к Элоди.

Та открыла рот, собираясь ответить, но промолчала.

— Давай, говори! Скажи, что я собой представляю! — настаивал Габриэль. — Каким я стал для тебя отцом?

Элоди пожала плечами и поднялась с дивана.

— Теперь ты убегаешь? Только не говори, что трусость, в которой только что меня упрекала, унаследовала от меня!

Девочка смерила его возмущенным взглядом.

— Нет… Я не знаю.

— Чего ты не знаешь?

— Не знаю, с кем я сейчас разговариваю. Ты никогда со мной так не говорил.

— Ну так воспользуйся случаем! — воскликнул Габриэль. — Скажи, какой я. Каким ты меня себе представляешь?

Элоди, сердясь, что разговор так глубоко ее задел, сделала шаг к отцу с вызывающим видом.

— А я понятия не имею, какой ты. Не имела возможности узнать. Тебя же никогда не было! Хотя, извини, преувеличиваю. Изредка тебе хотелось побыть папой. Например, получив в конце года дневник с отметками. На пять минут ты становился родителем, который печется о будущем дочери. Высказывал упреки, предостережения и снова возвращался в свою персональную дерьмовую жизнь. Жизнь воротилы, жадного до власти и денег. Вонючих денег, которые ты так широко тратишь, лишь бы не замечать, что ты трус и ничтожество! Вот какой ты отец! И я бы тебя простила и была бы к тебе снисходительна, если бы страдала только я. Но тебе нужно разрушить все в угоду своему эго! Ты знаешь, что, когда ты отправляешься в так называемые деловые поездки с твоей шлюхой, мама плачет ночи напролет? Тебе это в голову не приходит, потому что она делает вид, будто ей наплевать. Но она плачет. Потому что имеет дурость до сих пор любить тебя!

Габриэль не сдержался и дал Элоди пощечину, тут же понял, что натворил, и отступил в ужасе. Элоди застыла, схватившись рукой за щеку, и, побелев, спросила:

— Да как ты посмел?

Действительно, как он посмел? Он не хотел ее ударить, все вышло совершенно непроизвольно. Рука сама отвесила оплеуху. Может быть, он просто хотел заставить ее замолчать, больше не слышать ее крика? Но почему, собственно? Все, что она говорила, нисколько его не касалось… И все же… И все же девочка больно ранила его. Габриэль стоял в растерянности, оглушенный нахлынувшим потоком мыслей.

— Жалкое ничтожество! — С этими словами Элоди унеслась к себе в комнату.

Габриэль в изнеможении опустился на диван.

— Ты, мне кажется, погорячился. — Дженна вернулась и, похоже, застала конец сцены. Она подошла и села рядом с Габриэлем на диван.

— Не знаю, что на меня нашло, — пробормотал он.

— Наверное, ты просто попробовал быть ей отцом. Но переход получился слишком резким — от полного равнодушия к пощечине. Подростку с проблемами такого не понять.

— Никогда в жизни я не поднимал руку на женщину.

Габриэль сообразил, что говорит от своего собственного имени, и подумал, что мог промахнуться.

— Я знаю, — согласилась Дженна.

Габриэль нервно тер себе лицо, пытаясь успокоиться.

— Пойду приготовлю что-нибудь на ужин, — сказала Дженна, вставая.

— Не стоит. Я не хочу есть. Мне, наверное, лучше лечь.

Когда он проходил мимо Дженны, она взяла его за руку.

— Постарайся успокоиться. А с ней поговоришь завтра.

Вместо ответа он грустно улыбнулся и ушел в свою комнату.

* * *

Ночью ему приснился сон. Такой же яркий, как предыдущий.

Александр входит в комнату с маленькой дочуркой на руках. Он укладывает ее в постельку, целует. Сам он гораздо моложе и куда стройнее. Элоди года четыре или пять, она лежит в кроватке и смотрит на отца.

Он собрался уходить, но девочка его окликает:

— А пектаклъ, папа?

— Уже поздно, радость моя!

— Ну пожалуйста!

Александр улыбается.

— А сколько раз ты меня поцелуешь?

— Вот сколько! — Элоди показывает две ручки, растопырив пальчики.

— Тогда согласен!

Александр направляется к комоду, вынимает два носочка, розовый и голубой, надевает их на пальцы и садится за изножьем кровати.

Девочка приподнимается в возбуждении.

— Голубой — ты, розовый — я, — объявляет она. Шевеля пальцами, Александр начинает кукольное представление, в котором розовый носок объясняется в любви голубому.

— Здравствуйте, месье. Я принцесса Элоди. Я ищу своего папу.

— А какой он, твой папа? — интересуется голубой носочек.

— Высокий, красивый, милый-премилый!

— Понимаю! Он у тебя прекрасный принц!

— Он красивее прекрасного принца.

— Да неужели? И куда же подевался этот папа?

— Уехал по делам. Он часто уезжает.

— По делам?

— Да.

— И очень скучает без тебя!

— Он сказал тебе?

— Да. Он просто жить без тебя не может.

— Я хочу с ним повидаться.

— Сейчас я его позову.

Рука исчезает, потом снова появляется.

— Моя принцесса!

— Папочка!

Александр изображает горячие объятия, поцелуи, а потом носочки отплясывают фантастический танец. Девочка хохочет. Дверь приоткрывается, в детскую заглядывает Дженна.

— А, у вас пектаклъ! — улыбается она.

Александр встает и раскланивается перед публикой. Малышка хлопает в ладоши. Он наклоняется к ней.

— А теперь поцелуй меня!

Элоди обнимает его своими маленькими ручонками, покрывает поцелуями. Дженна весело улыбается.

 

День пятый

 

22

Утреннее солнце добралось до постели Габриэля. Свет и тепло разбудили его, но ему показалось, что тени Дженны и Элоди еще не покинули комнаты.

Внезапно Габриэль понял, что видел не просто сон. Не его мозг создал фантазию о семейной жизни Александра — он приобщился к его воспоминаниям. Наверное, они были откликом на вчерашнюю сцену. Конечно, так оно и было. У него возник доступ к памяти своего убийцы.

Но послание было случайным или целенаправленным? Александр сознательно поделился с ним своими воспоминаниями? Он чего-то хотел от него? Ждал? Но это же невозможно!

Невозможно? Габриэль улыбнулся с горькой иронией. Возможным, как он убедился, было все. Он сейчас проживал совершенно сверхъестественную историю.

Оставалось только понять, что он должен извлечь из этого сна? Подумав немного, он решил, что ничего. Он оказался здесь вовсе не для того, чтобы исполнять пожелания своего убийцы. Ему дали возможность спасти Клару.

Габриэль встал, принял душ и отправился на кухню.

Дженна встретила его приветливой улыбкой. Во сне она была куда моложе.

— Ты хорошо спал?

— Неплохо.

Она поставила перед ним чашку кофе, намазала маслом два тоста.

— Давно мы с тобой не завтракали вместе, — сказала она.

— Да? — удивился он.

— Да. Мы привыкли избегать друг друга.

Габриэль не нашелся что ответить.

— Какие планы у тебя на сегодня? — спросила она.

Габриэль ума не мог приложить, как заставить судьбу изменить свой ход.

— Еще не знаю. Подумаю. А у тебя? — отозвался он.

— Меня пригласили в комиссариат. Инспектор Панигони хочет выяснить у меня, что послужило причиной твоего ночного отъезда.

Габриэль поставил чашку на стол.

— Я был пьян, когда уехал из дома?

— С точки зрения закона, безусловно. С моей, ты был полностью в себе.

— Что я пил?

— Несколько порций виски, как обычно по вечерам. Тебе нужно гораздо больше, чтобы потерять голову.

— В этот вечер хватило…

— Да. Ты устал, нервничал. Наша ссора довела тебя до крайней нервозности. Все совпало.

Дженна встала и быстренько убрала посуду со стола.

— Элоди выпила кофе и заперлась у себя в комнате, — сказала она. — Может, тебе стоит с ней поговорить?

Дженна вышла, взяла сумочку и снова заглянула в кухню.

— Что мне сказать следователю?

— Правду.

Она покорно кивнула.

* * *

Габриэлю нужно было повидать Клару, поговорить с ней. Другого выхода он не видел. У него было слишком мало времени. Да и чем он рисковал? Самым трагическим был ход судьбы.

Запомнила ли Клара лицо Александра? Он надеялся, что нет. Во время аварии она не могла его видеть. И вряд ли следователь, который, без всякого сомнения, уже приходил к ней, стал показывать ей фотографию, увидев, в каком она состоянии. Во всяком случае, Габриэль на это надеялся.

Он оделся и направился к выходу. Из комнаты Элоди до него донеслась тяжелая, мрачная музыка. Ему захотелось войти к девочке. И он тут же себя одернул: ему некогда. Он не имеет права отвлекаться. Миновал дверь и остановился, чувствуя угрызения совести. Вернулся и тихонько постучал в дверь. Никакого ответа. Он повернул ручку и заглянул в комнату. Элоди лежала на кровати и смотрела в потолок. Она не могла не почувствовать его присутствия, но не шевельнулась.

— Могу я поговорить с тобой?

Элоди сделала вид, что не слышит.

Габриэль подошел к музыкальному центру, уменьшил звук и сел рядом с девочкой.

— Мне очень стыдно из-за вчерашнего.

Она по-прежнему не смотрела на него.

— Не знаю, что со мной стряслось. Да нет, знаю. Не выдержал правды, которую ты высказала мне в лицо.

Мрачная улыбка тронула губы девочки.

— Я не уверен, что могу объяснить, почему спустил в унитаз все, что у меня было. Для этого нужно вспомнить конкретные факты, а память меня подводит. Белая страница, пустота. И все же что-то осталось, иначе я не пришел бы поговорить с тобой. Остались чувства. Уверенность в чем-то. Например, что тебя я любил больше всех на свете. И продолжаю так любить. Чувства живут во мне, их истребить невозможно. Они же не память, они душа. Ты главная часть меня, Элоди, и когда ты меня ненавидишь, я начинаю ненавидеть себя еще больше, и мне совсем уж некуда деваться.

Элоди уже не улыбалась, она побледнела как полотно и старалась справиться с нахлынувшим волнением.

Вскочила, схватила сигареты. Села напротив отца. Искала взглядом, на что опереться. Хотела казаться сильной. По-прежнему противостоять. Но уже готова была уступить, сдаться.

— Думаешь, что ты хозяин жизни, и вдруг понимаешь, что она тащит тебя как придется, — продолжал он. — Не заметил, как из актера стал статистом. Незаметно, мало-помалу произошла подмена. Там уступил, там поддался, и вот уже ты совсем не такой, каким был. И тебе уже легче идти вперед, не оглядываясь, не смотреть назад, отмечая свои предательства. Авария меня остановила. Я очнулся среди разора, которому стал причиной, но я его увидел. Понимаешь, какой случился парадокс: меня лишили памяти, которую я замусорил, но зато я ясно стал видеть свою вину и готов нести за нее ответственность. Я увидел, до чего докатился. Увидел факт, хотя не знаю, когда и почему так произошло. Но я убежден, что с самого начала не был таким подлецом, каким ты меня вчера описала. Я был нормальным, хорошим парнем. Любил маму, любил тебя. У меня был свой идеал, свои мечты, мне хотелось, чтобы мы вместе прожили счастливую, необыкновенную историю, и у меня были на это силы. Теперь, похоже, огонь погас. Но я знаю, что способен вновь его раздуть. Конечно, мне никуда не деть своих ошибок, но их можно исправить, можно постараться их учесть. Только если я буду один, у меня ничего не получится. Мне нужна твоя помощь. Вот что я хотел сказать тебе: память я потерял, но не могу жить без твоего прощения.

Габриэль замолчал, удивленный, что говорил с такой страстью, словно и впрямь его жизнь зависела от прощения Элоди.

Девочка с глазами, полными слез, судорожно курила.

— Я боюсь тебе верить, — прошептала она страдальчески. — Поверишь, а ты опять преподнесешь какой-нибудь сюрприз.

— Не всегда же я был таким ничтожеством, каким ты меня воображаешь. У нас были счастливые времена. Во всяком случае, когда ты была маленькой.

— Мама мне говорила. На фотках это тоже видно. Но я ничего не помню. Может быть, потому, что хотела забыть, чтобы не было «раньше», не было «потом», не было моих вопросов и чувства вины.

— Ну вот видишь. Мы оба с тобой страдаем амнезией. Ты забыла все хорошее, а я все плохое. Забаррикадировались, ничего не скажешь.

Девочка горько улыбнулась.

Габриэль поднялся. Уже выходя из комнаты, он вдруг остановился, потом вернулся. Ему пришла в голову забавная мысль, и он направился к комоду.

— Закрой глаза на секундочку, — попросил он.

— Зачем? — удивилась Элоди.

— Увидишь…

Она закрыла глаза. Он порылся среди ее одежек, вытащил ярко-красные колготки, сунул туда руки и спрятался за стул.

— Что ты там делаешь?

— Все в порядке, можешь смотреть.

Элоди открыла глаза.

— Господи! Куда ты делся?

Над спинкой стула появилась «кукла».

— Неужели ты забыла, принцесса Элоди?

Над спинкой появилась вторая.

— Забыла о чем? — переспросила она тоненьким голоском.

— О «петаклях», которые я тебе показывал вечером перед сном.

— Нет, я ничего не помню, — сказала вторая.

— А тогда ты так смеялась…

— Потому что я была маленькая, веселая, а теперь у меня так тяжело на сердце!

— Понимаю. Ты разлюбила папу, который был когда-то красивым, сильным, да?

— Не знаю, если честно.

— А вот ты увидишь, что я люблю тебя по-прежнему. Что я всегда тебя очень любил.

Не слыша ни слова в ответ, Габриэль поднялся на ноги. Элоди плакала.

— Я вспомнила, сейчас вспомнила, — пробормотала она.

Он подошел, хотел обнять ее, утешить, но вовремя удержался. Это же не его дочь. Он и так зашел слишком далеко, присвоив себе чужие чувства.

— А ты… Ты как об этом вспомнил? — спросила она, всхлипывая.

— Я? Мне приснился ночью такой сон. Мне было так горько, что я тебя обидел. И вообще причинил тебе столько боли, что, видно, память захотела меня как-то утешить.

Элоди попыталась улыбнуться.

— Ты поможешь мне, Элоди?

— Обещаю, что попробую.

Габриэлю вдруг стало так отрадно, так радостно, что вновь протянулась ниточка между отцом и дочерью. И опять он себе удивился. Слишком уж близко к сердцу он стал принимать горести и радости человека, который дал приют его душе.

* * *

Габриэль, боязливо оглядываясь, шел по больничному коридору. Любая медсестра могла узнать его и выставить вон. Он больше не имел права здесь появляться. Но ему удалось беспрепятственно добраться до бокса Жозефа. Он постучался и, не дожидаясь ответа, вошел.

Старик узнал его.

— Александр, — прошептал он едва слышно.

— Добрый день, Жозеф.

— Я слышал, что вас выписали.

Габриэль подошел к кровати больного старика.

— Не говорите, что пришли узнать, как я себя чувствую, я вам все равно не поверю.

— И будете правы… Хотя мне приятно повидать вас.

— Тогда скажите, зачем пришли?

— Мне хотелось бы повидать… мою знакомую… Клару. И я хотел бы узнать, когда это будет удобно. Когда она будет одна.

Старичок улыбнулся.

— Сестры уже заканчивают обход. Через пять минут они уйдут к себе, чтобы немного отдохнуть. У вас будет добрых десять минут, чтобы поговорить с вашей приятельницей. А потом они пойдут делать уколы.

— Вы, наверное, спрашиваете себя, кто я такой и что мне надо?

— Нет. Любопытство давно забытая страсть. Когда занят смертью, вопросы лишаются смысла.

Габриэль положил руку на плечо старика, оно было таким хрупким. Смерть сблизила их, соединила невидимой, но невероятно прочной нитью. Они были двумя пассажирами, приготовившимися к полету в неведомые края и встретившимися в пустом зале ожидания.

— Вам страшно? — спросил Габриэль.

— Страшно? Нет. Страшит болезнь, потеря физических или умственных возможностей. А смерти я никогда не боялся. Конечно, я задумывался, что со мной будет, когда сердце у меня остановится. И мне были по душе любые возможности. Например, после смерти ничего нет, душа гаснет, все кончается. Пустота. То есть наступает состояние, какое и вообразить себе невозможно, потому что мы такого не переживали. И честное слово, мысль об абсолютном несуществовании, которое человек даже представить себе не может, кажется мне крайне привлекательной. Или другая возможность: душа продолжает жить, расставшись с телом, и… Начинается новое приключение. Бог? Какой же он, Бог? Потусторонний мир? Но каков он, этот мир? Мир идей? Или мир счастья? Ключ к смыслу жизни в решении этого вопроса: остается жить душа после смерти или нет? Если бы у людей был ясный и точный ответ на этот вопрос, мир очень бы изменился.

Мудрость Жозефа растрогала его гостя.

— Да, душа продолжает жить, расставшись с телом, — уверенно сказал он.

Больной посмотрел на него с любопытством.

— Я это точно знаю, — продолжал Габриэль с легким смешком.

И невольно на миг мысленно окунулся в бесконечность, которая вот-вот откроется перед ним.

— Да, душа продолжает жить, — повторил Жозеф. — В некоторых религиях даже считается, что она возвращается на землю, чтобы продолжать совершенствоваться, — проговорил старик задумчиво. — Мне эта мысль нравится.

Замечание удивило Габриэля.

— Иногда говорят, что душа вправе выбирать свое новое существование. Бывает, она возвращается в свою семью, чтобы исправить причиненное зло. Отец становится сыном или, например, внуком. У иудейских мистиков это переселение душ называется гилгул. Впечатляет, не правда ли?

— Впечатляет.

— Вот и нужно иметь семью, людей, которых любишь.

— У вас нет семьи?

— Нет. Я не умел любить тех, кого мне доверяла жизнь. Совершил столько ошибок! Конечно, мне нужно снова сюда вернуться и постараться, чтобы они меня простили. А вы? Если бы вам предстояло умереть и снова воплотиться, кем бы вы захотели быть?

Габриэль задумался.

— Возможно… ребенком моей любимой, — признался он, глубоко взволнованный.

Жозеф улыбнулся.

— Сразу видно, что вы еще очень молоды… Но желание трогательное.

Они смотрели друг на друга, словно пытаясь найти в глазах собеседника ответы на самые невозможные вопросы.

— Да… Стать сыночком своей любимой, — задумчиво повторил Жозеф. — Ну что ж, идите. Сестры уже у себя, отдыхают.

— Мы скоро увидимся, — пообещал Габриэль, вставая.

— Не сомневаюсь, — прошептал Жозеф с улыбкой.

* * *

Как же колотилось у Габриэля сердце, когда он проник в бокс Клары! Она лежала на кровати с закрытыми глазами. Он подошел, стараясь не дышать, чувствуя, что от волнения может задохнуться. Остановился у кровати и стал смотреть на любимую: высокие дуги бровей, тонкий нос, бледные сухие губы. Синяки на лице, растрепанные волосы ничуть не вредили ее красоте. Как же ему захотелось вытянуться с ней рядом, обнять, прижать к себе. Как мучительна и жестока была невозможность утолить это страстное желание.

Внезапно Клара вздрогнула и открыла глаза. Свет показался ей резким, и она прищурилась.

— Габриэль?

У Габриэля все поплыло перед глазами, он не сумел ничего ответить.

Клара привыкла к свету и присмотрелась к своему гостю.

— Кто вы? — спросила она бесцветным голосом.

Габриэль обрадовался, что Александр ей незнаком, и постарался справиться с огнем, который бушевал у него в сердце.

— Пациент этой больницы. Меня уже выписали.

— Зачем вы пришли?

— Решил с вами поговорить.

— Со мной?

— Да, с вами. Я в курсе, что произошло.

— И почему вас это касается? — вяло поинтересовалась Клара, продираясь сквозь апатию, в которую погрузили ее транквилизаторы.

— Я… пережил то же самое.

Тень любопытства мелькнула в ее глазах.

— Беда пришла к беде? — У нее хватило сил на насмешку.

— Решил, что имею право.

Габриэль продолжал бороться с волнением и ограничивался короткими фразами, на которые у него хватало дыхания.

— Уходите. Оставьте меня в покое, — прошептала Клара, пряча лицо в подушки.

— Вам нужно выслушать меня, Клара.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— В больнице все о вас знают.

— Жалеют…

— Конечно.

— Ваши переживания меня не касаются, вам нечего мне сказать. Уходите.

Клара повернулась лицом к стене.

— Я потерял женщину своей жизни в автокатастрофе, — торопливо сказал Габриэль.

Он почувствовал, что Клара его слушает.

— Я хотел просить ее выйти за меня замуж.

Клара продолжала слушать.

— Как бы я хотел ей сказать, что люблю ее и мне ее не хватает. Но не нахожу слов, чтобы выразить свою любовь, рассказать о той пустоте, в которой вынужден выживать.

Габриэлю так хотелось протянуть руку, коснуться Клариных волос.

— Отсутствие — бездна, едва удерживаешься на краю, чтобы не скатиться. Кричать бесполезно, голос возвращается эхом. Пустота бездонна, она втягивает в себя весь мир. И кажется, нет другого выхода, кроме как броситься в эту бездну, слиться с пустотой. Только одна эта мысль преследует нас, когда пустота завладевает сердцем, связывает нас по рукам и ногам, внедряется в мозг. Мы забываем обо всем, что вокруг, обо всех, кто еще для нас существует. Мы хотим одного: прыгнуть и исчезнуть.

В коридоре послышался шум. Габриэль взглянул на часы. У него оставалось еще несколько минут.

— Подумайте о моих словах, Клара. Подумайте о любимом, которого потеряли. Представьте себе, чего он хотел бы для вас. Скажите себе: он со мной рядом, он ждет, что я очнусь. Ваша боль — мука для него. Он хотел бы уйти с легкой душой, но не может. Не может, пока не убедится, что вы способны жить. Согнуться под натиском горя не значит любить. Истинная любовь в том, чтобы встать, оторвать взгляд от бездны, вступить в схватку с пустотой и победить ее. Он хочет, чтобы вы выбрали жизнь.

Внезапно Клара привстала, повернулась и посмотрела на Габриэля-Александра глазами, полными слез.

— За кого вы себя принимаете, вещая мне свои истины? Вы пережили несчастье, горе и, возможно, можете понять мое. Но откуда вам знать, что он хочет, чего ждет от меня? Как вы смеете говорить, что он хочет, чтобы его забыли? Вы нашли утешение в религии, я уверена. И теперь тянете меня в свою веру! Хотите чувствовать себя нужным, заполнить свою пустоту. Уходите! Оставьте меня!

Габриэль уже слышал голоса медсестер и отступил к двери.

— Он не хочет, чтобы вы его забыли, — настаивал он на своем. — Он хочет продолжать жить в вас.

Клара расценила новое откровение как пощечину. Она впилась взглядом в собеседника, словно надеялась получить ответ на вопрос, который невозможно даже выразить в словах.

Габриэлю показалось, что она узнала его, что она смотрит ему прямо в душу.

— Уходите, — попросила она едва слышным голосом.

 

23

Габриэль вытянулся на кровати, понимая, что потерпел фиаско, и пытался найти в себе силы бороться дальше.

Разговор с Кларой не подвинул его к цели ни на йоту. Впрочем, на что он, собственно, надеялся? Что к нему, словно по мановению волшебной палочки, придут нужные слова и мгновенно подействуют на Клару, исцелив ее боль? Что на помощь прилетят потусторонние силы, которые устроили ему весь этот кошмар?

Скорее всего, он просто хотел увидеть свою любимую, немного поговорить с ней, почувствовать, как велика ее боль…

А стоит ли вообще продолжать бороться? Может, куда разумнее примириться с судьбой и спокойно ждать, когда Клара придет к нему в мир иной?

Однако Габриэля не оставляло твердое, неведомо откуда взявшееся убеждение, что Клара должна жить. И даже если пока ему ничего не удалось сделать, в пользу его упорства говорил один очень важный довод: если проводник вернул Габриэля на землю, значит, у него есть возможность изменить ход событий. И он не имеет права отчаиваться и должен цепляться за любую положительную деталь. И его разговор с Кларой вовсе не был бесполезным. Он сумел сказать ей много важного, она услышала его, она ему отвечала. Так что сдаваться нельзя.

Габриэль знал, что люди, замышляющие самоубийство, сосредоточиваются на своем горе, замыкаются в нем, ничего больше не хотят видеть, не думают, как их самоубийство переживут близкие.

Выходит, его задача — пробиться сквозь кокон боли, в котором замкнулась Клара, заставить ее увидеть окружающее. Помочь почувствовать близость людей, которые были ей дороги!

* * *

Габриэль взял машину Дженны, чтобы съездить к себе, в свой настоящий дом. Затормозил у подъезда, бегом поднялся по лестнице. Перед дверью в квартиру пошарил в кармане, выудил монетку и открыл ею дверцу, за которой находились электросчетчики — на одном из них лежали ключи. Он держал их там во избежание неприятных неожиданностей.

Вошел, включил свет и словно бы осветил театральную сцену которую только что покинули актеры. Волнение перехватило ему горло. Все было так, словно они с Кларой только что закрыли за собой дверь, отправившись на свадьбу. Словно время повернуло вспять, и он оказался в мгновении их ухода, сохранившего и торопливые движения, и эхо их слов.

Габриэль сел в кресло и дал возможность заговорить вещам, помнящим об их с Кларой счастье.

Стоп! Не сметь тосковать! Габриэлю пришлось совершить над собой новое усилие: он встал и занялся тем, ради чего сюда приехал.

Ему нужны были номера телефонов. Он открыл компьютер, заглянул в записную книжку, взял нужные бумаги, на прощание оглядел комнату и вышел.

* * *

Габриэль набрал номер Сабрины. Кларина подруга была жизнерадостной, стойкой девушкой, и Габриэль ей симпатизировал.

— С кем я говорю? — спросила она не без агрессии.

— Добрый день, я… друг Габриэля.

— А-а… Подождите, найду место потише, — сказала она гораздо мягче.

Он слышал, как она прошла по бару, где работала, и вышла на улицу.

— Слушаю. Кто вы и откуда у вас мой телефон?

— Я… Франсуа, коллега Габриэля. Его друг. Ваш телефон нашел в его записной книжке, на работе.

— Мы с вами виделись? Знакомы?

— Да. Но вообще-то не слишком хорошо. Я был на дне рождения Габриэля. Мы с вами обменялись несколькими словами.

— Возможно. На дне рождения было столько народу!

— Я звоню вам по поводу Клары.

— Клары?!

— Да. Вы ее навещаете?

— Конечно, каждый день. Но… Она со мной не разговаривает.

— Именно это меня и беспокоит.

— Что вы хотите этим сказать?

— Понимаете, я совершенно случайно узнал, что она находится под особым наблюдением. Она в состоянии тяжелой депрессии, а отказ от общения чреват…

— Понимаю. Я сама думала об этом. Но Клара никогда так не поступит. Мне кажется, сейчас она принимает на себя всю тяжесть горя, а потом понемногу начнет с ним справляться.

— Самоубийство становится неожиданностью именно для близких, им не приходит в голову ждать такого конца.

Сабрину удивило мрачное предостережение.

— Вы хотите меня напугать?

— Да. Я не настолько хорошо знаком с Кларой, чтобы оказать ей дружескую поддержку. К тому же уезжаю на несколько дней в командировку. Но уверен, чтобы справиться, ей необходимо чувствовать, как любят ее близкие ей люди. Знать, что они в ней нуждаются.

— Клара знает, что может на меня положиться.

— Замечательно. Но хорошо, если бы, рядом с вами был и еще кто-то.

— Вы знаете, Клара необщительный человек. Кроме меня, у нее нет подруг.

— А родные?

— Ее мать не способна понять, что происходит. А Кевин навещает сестру каждый день. Как обычно, играет в непрошибаемого, но потрясен до глубины души. Клара и с ним не разговаривает.

— Главное быть с ней рядом, когда… Когда врачи отключат Габриэля от аппарата.

— Я слышала, что это произойдет через три дня.

Габриэль принял информацию к сведению. Она не противоречила тому, что он знал и сам. Тогда-то Клара и попытается его догнать.

— В этот день ее нельзя оставлять ни на секунду! — воскликнул он.

— Да, конечно. Я отпрошусь и буду сидеть рядом с ней.

Габриэль повесил трубку и почувствовал, что ему стало немного легче. У него возник план: в день его смерти Клара ни на единую секунду не должна оставаться одна, чтобы не совершить непоправимого.

* * *

Кевин не отвечал на звонки, и Габриэль решил повидать его, а заодно поговорить с мадам Астье.

Он был мало знаком с братом Клары. Клара делилась с Габриэлем своими тревогами относительно Кевина. Он внезапно бросил учебу, связался с парнями из их квартала, избегал сестру, не желая слушать ее упреки. Несмотря на это, она каждый месяц подкидывала ему немножко денег. Габриэль познакомился с Кевином на спектакле, который давала Кларина танцевальная группа. Молодой человек пришел с крайне вульгарной девицей в кричащем наряде, говорящей на сленге, держался высокомерно и ушел, не дожидаясь конца представления.

Второй раз Габриэль увидел его на празднике, который устроил в честь Клариного дня рождения. Габриэль знал, что у Клары мало друзей, и рассчитывал ее порадовать обществом брата. Кевин появился только в конце вечера и держался холодно. Клара всячески старалась расположить их друг к другу. Габриэль со своей стороны тоже приложил старания, и Кевин мало-помалу оттаял. Молодой человек был чувствителен, уязвим, но защищался грубыми манерами парня из предместья. Габриэль сумел понять, что хулиган и дебошир — только маска, что паренек страстно привязан к сестре, которая всегда любила его и оберегала.

Габриэль не спеша шел вдоль длинного ряда домов. Странное зрелище: совершенно одинаковые громадины, ощетинившиеся сотнями антенн-тарелок — единственным украшением фасадов. Сердце его сжалось при мысли, что Клара выросла в таком безотрадном квартале. Он представил ее маленькой девочкой, потом девушкой. Горделивая, изящная, она мчится летящей походкой танцовщицы по унылым улицам, провожаемая хищными взглядами парней.

Вот и дом, где живут Астье. С гулко бьющимся сердцем Габриэль поднялся на нужный этаж и остановился перед квартирой. Здесь он никогда не был. Не был знаком с матерью, знал, что Клара в непростых с ней отношениях. Она и сама навещала ее нечасто, но обязательно раз в неделю звонила, скорее из чувства долга, чем по сердечной привязанности, и каждый раз после телефонного разговора погружалась в молчание, сродни депрессии, не допуская Габриэля к этой стороне своей жизни.

Он позвонил, и через несколько минут ему открыла дверь немолодая женщина. Габриэль вздрогнул: перед ним стояла Клара в будущем — такой она стала бы, если бы они старели вместе. Клара в шестьдесят лет, рано постаревшая и неухоженная. Спутанные седые волосы висели по обеим сторонам лица, морщинистая кожа, мешки под глазами стерли черты и выражение. Мать Клары подняла на него равнодушный взгляд и ждала, что он скажет.

— Добрый день. Простите, что беспокою… Я… Я хороший знакомый Клары.

Женщина не стала дожидаться продолжения, повернулась и, волоча ноги, поплелась в комнату. Габриэль счел это приглашением следовать за ней. Он вошел, закрыл за собой дверь и пошел за мадам Асгье. Она уже сидела в кресле напротив балконной двери, словно решила полюбоваться открывающимся оттуда видом, но там виднелся лишь унылый ряд домов, и она столь же уныло смотрела на него.

Потоптавшись, Габриэль сел на диван. Он ждал от Клариной матери вопросов, любопытства, но она, похоже, успела забыть о его существовании.

— Вы, конечно, навещаете Клару? — начал он разговор.

Она помолчала несколько секунд и неожиданно, будто вспомнив о кастрюле, оставленной на плите, поднялась и ушла на кухню.

Смущенный, Габриэль не знал, что ему делать, и внимательно осмотрел комнату. Все здесь говорило о безрадостном смирении — разрозненная жалкая мебель, вытертый ковер, несколько выцветших сувениров. Однако хозяйка из последних сил боролась за уют — в комнате было чисто прибрано. Габриэль поискал фотографии на потрескавшемся буфете, на стенах с облупившейся краской, но не нашел.

Мадам Астье вернулась из кухни с двумя чашками кофе, поставила одну перед Габриэлем и вновь уселась в кресло.

Габриэль поблагодарил и отпил глоток обжигающего кофе.

— Да, я ее навещала, — наконец сообщила мадам Астье безразличным тоном.

— Ваша дочь в плохом состоянии.

— Клара со всем справится, — буркнула мать, словно бы сердясь за это на дочь.

— Не уверен, что сейчас у нее хватит сил и желания справиться, — заметил Габриэль, огорчившись равнодушием Клариной матери. — Попал в автокатастрофу ее самый близкий друг. Клара знает об этом и не может с этим смириться.

Габриэлю показалось, что на лице женщины мелькнула тень улыбки.

— Вы его знали?

— Друга Клары? Да.

— Правда он был красивым и богатым? Сын так сказал. Но он часто врет.

— Да. Он из состоятельной семьи и неплохо зарабатывает, — подтвердил Габриэль, мысленно отметив, что не стал говорить о себе в прошедшем времени.

— Моя дочь всегда меня удивляла. Ей удавалось принимать решения, строить свою жизнь. Уехала же она отсюда, стала жить по-другому. Так что она выкарабкается.

— Клара любит этого человека, она в депрессии, и боюсь, у нее недостанет сил выкарабкаться, как вы говорите. Я знаю, что в юности Клара прошла через тяжкие испытания. Ведь ее отец, ваш муж, тоже погиб в автокатастрофе. Она сумела справиться, оказалась способна принимать решения, но… Сейчас ей невыносимо тяжело. Ей нанесен удар в самое сердце.

И снова на губах седой женщины промелькнула улыбка и даже сразу не исчезла, задержалась немного. Габриэлю показалось, что мать Клары над ним посмеивается.

— Что такого смешного я сказал? — поинтересовался он не без раздражения.

— Вы сказали, отец Клары погиб… в автокатастрофе?

— Да. И что?

— Она это рассказывает своим друзьям?

Тон женщины покоробил Габриэля.

— Отец Клары вовсе не погиб в автокатастрофе, — заявила мадам Астье, глядя в лицо Габриэля. — Клара отправила его в тюрьму. Он заболел там, а потом через несколько лет умер.

Габриэлю стало не по себе. Он нервно заерзал на диване, приглаживая волосы.

Мадам Астье наблюдала, как подействовало ее откровение.

— Говорю вам, она сильная.

Неужели Клара такая прямая, такая цельная, могла скрыть от него такое? Ложь, передергивания были для нее нестерпимы. Она всегда ждала от него только правды. Она…

— Клара отправила отца в тюрьму? — переспросил Габриэль.

Мать Клары сдвинула брови, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, как все было. Ей не очень-то хотелось делиться воспоминаниями.

— Да. Она рассказала полицейским, что он меня бьет. И что ее бьет тоже.

— А он не бил?

— Почему не бил? Бил, конечно. Но она не имела права сажать его в тюрьму.

— Я чего-то не понимаю…

— А чего тут не понимать? Я его любила. Поди знай, почему, но любила. Он ведь не всегда был такой. И я никогда не забывала, что он крепко любил меня, был со мной ласковым, и всегда ждала, что он снова будет прежним. Его сгубили беды, обычные, житейские. Потерял работу, стал попивать, а во хмелю буянил, никого ему не было жалко. А когда проспится, всегда извинялся.

— И детей своих тоже бил?

— Поначалу не бил. Но Клара полезла на рожон.

Печальная улыбка тронула лицо, которое не пощадили время, горе и сожаления.

— Я сердилась на нее, зачем лезет в драку. Считает, что ли, что сильнее меня? А потом поняла: она меня защищает, принимает на себя колотушки. Она за меня боялась. Она ведь и впрямь была покрепче, чем я.

Перед глазами Габриэля поплыли картины этих схваток, и комок подступил к горлу.

— Как-то она вернулась с братом из школы, а я лежу вся в крови, и лицо у меня разбито. Не знаю, что на отца нашло, никогда он еще так не дрался. Малыш как закричит, как бросится на отца, а тот ему оплеуху. Тогда Клара схватила на кухне нож и пригрозила ему. Уходи, говорит, отсюда. Стыдно ему стало, и он ушел. А Клара вызвала полицию. Я ее умоляла этого не делать, но она меня не послушала. «Он маленького ударил!» — крикнула она, да так, словно после этого жить уже нельзя. Когда полиция приехала, я ничего говорить не стала, а Клара подала жалобу. И отца посадили на три месяца и запретили к нам приближаться. И он больше к нам не вернулся. Умер несколько лет спустя, больной, один-одинешенек.

Женщина замолчала, погрузившись в свои нерадостные воспоминания.

— И вы… Так и не простили свою дочь?

— Сначала очень обижалась. Я всегда верила, что он станет прежним, таким, как был. А со временем поняла, что Клара тоже с кровью его отрезала, как-никак отец.

Габриэль услышал, что открылась входная дверь.

Кевин вошел и застыл на пороге.

Габриэль под впечатлением рассказа своей собеседницы смотрел на паренька с особым чувством, потом встал и протянул ему руку.

— Я хороший знакомый Клары, — представился он.

Парень не пожелал пожать протянутую руку.

— Пришел сказать, что тревожится за Клару, — объяснила сыну мать. — Но я не знаю, чего уж он так боится. Я ему объяснила, что сестра у тебя крепкая.

— Могу я с тобой поговорить? — спросил Габриэль.

Кевин нехотя кивнул и мотнул головой, приглашая выйти с ним за дверь.

На лестнице он помчался через три ступеньки вниз, а на первом этаже внезапно обернулся, схватил обеими руками Габриэля за воротник и с неожиданной силой прижал к стене. Габриэль не успел и глазом моргнуть, как почувствовал у своего горла нож, и Кевин, трясясь от ненависти, глядя бешеными глазами, прошипел:

— Что тебе у нас понадобилось, мразь поганая?

— Я… Я не понимаю…

— Я же знаю тебя, гада! Из-за тебя моя сестра лежит на больничной койке! Мне в полиции показали твою фотку. Хотели узнать, может, я тебя знаю.

И тут Габриэль вспомнил, как он выглядит.

— Я пришел, чтобы…

— Мы тебя простили?

Подросток был неузнаваем. Перед Габриэлем стоял молодой бандит с безумным взглядом и улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. Кожей он чувствовал лезвие ножа.

— Погоди, успокойся. Дай слово сказать…

— Откуда узнал наш адрес? — прошипел Кевин.

— Не важно. Важно, что жизнь твоей сестры в опасности. Вот из-за чего я к вам пришел!

Паренек от неожиданности ослабил хватку, его шокировало услышанное. Он попытался понять смысл, но не мог его уловить и разъярился еще больше.

— Нашел дурака басни рассказывать? Ты ее едва не укокошил, а теперь о здоровье волнуешься? Сбрендил, что ли? Из сумасшедшего дома сбежал?

— Выслушай меня, очень тебя прошу, — спокойно произнес Габриэль. — Я пришел, чтобы с твоей сестрой не стряслось плохого. Она может наделать глупостей.

Подросток убрал нож и отступил назад.

— Каких еще глупостей?

— Я слышал, как врачи говорили, что она может покончить с собой.

Кевин уставился в пол.

— Быть не может. Клара такого никогда не сделает.

— Ты уверен?

— Уверен. Клара, она не слабачка.

— При чем тут слабачка? Она угнетена, перенесла тяжелый удар. У нее депрессия. Под влиянием болезни люди меняются.

— Конечно, ей сейчас тяжело. Но меня она ни за что не бросит.

— Возможно. Но сейчас она никого не видит от горя, забыла обо всех. А в тот день, когда отключат аппарат, и ее жених…

— Хлыщ-то этот, — пренебрежительно отозвался подросток, не скрывая, что эту причину для беспокойства считает и вовсе не серьезной.

Габриэля не порадовало столь пренебрежительное мнение Кевина на его счет. Насчет человека, уже погибшего или находящегося при смерти.

— Она его любит.

— Знаю.

— А ты? Ты ненавидишь?

— Тебе-то какое дело?

— Хочу… понять.

— Ты с ним одного поля ягода, вам не понять, как мы живем. Она для него была забавой. Он ее охмурил.

— Ты думаешь, он не любил ее? — возмутился глубоко задетый Габриэль.

— Любил. Как свою машину, свои часы. Трофей. Красивая женщина, почему не побахвалиться?

— Она была с ним счастлива.

— Имела возможность помечтать. А про себя всегда знала…

— Что знала? — распсиховался Габриэль.

— Что в один прекрасный день он ее бросит.

— Она говорила тебе это?

— Да. На свой лад, конечно.

— И когда?

— За несколько дней до аварии. Они тогда здорово поссорились.

Кевин опомнился, и лицо его снова окаменело.

— Да чего ты меня потрошишь? Хочешь все свалить на сестру? Мол, чувствовала себя несчастной, потеряла над машиной контроль? Или сама в дерево втюхалась? Это ты задумал?

— Да ничего подобного. Я виноват в аварии. И уже признал свою вину.

Кевин пытался понять, что привело к ним этого человека, чьи слова и манера себя вести мешали выплеснуться его агрессии. А ему так хотелось ее выплеснуть…

— Что бы ты ни задумал, — заявил Кевин, жалея, что не получается говорить более жестко, — я тебе не советую трогать мою сестру!

Габриэль, погрузившись в свои мысли, был настолько подавлен, что ничего не ответил.

Кевин, видя тоскливую печаль, в которую погрузился странный посетитель, отпустил его.

— Давай мотай отсюда, — приказал он.

— Следи за сестрой. Не оставляй ее. Будь с ней рядом, когда врачи отключат аппарат Габриэля.

— Мотай, я сказал.

Габриэль повернулся и побрел по улице. Светило солнце, но тепла не было. Он едва волочил ноги, такими они стали тяжелыми. Добравшись до машины, рухнул на сиденье и закрыл глаза. Ему нужно было набраться сил, чтобы продолжить свою миссию. А что, собственно, продолжить? Все его попытки выглядели смехотворно по сравнению с тем, чего он хотел бы добиться…

 

24

— А вот и мой ангел-хранитель, — прошептал Жозеф, увидев у себя в боксе Габриэля.

Габриэль взял стул и сел возле больного старика. Он показался ему еще более слабым.

— Знаете, Александр, мне почему-то нравится думать, что вы не совсем из здешнего мира. Да, вы кто-то вроде ангела, которого мне послали, чтобы он добрыми словами облегчил мне уход. Вот до чего можно додуматься, когда ты один как перст, когда все твои привычные представления, нажитые жизненным опытом, работой, размышлениями, вдруг рассыпались перед неотвратимой явью конца.

Габриэль — ангел… проводник. Он не мог не улыбнуться очередной насмешке судьбы.

Он взял Жозефа за руку и ощутил слабое биение его жизни. Болезнь одолела тело, но остаток жизненной энергии еще светился в глазах.

— Я был бы рад познакомиться с вами пораньше, — прошептал Жозеф, растроганный дружеским жестом Габриэля. — Мне кажется, мы бы многому друг друга научили.

— Вы бы меня научили, без всякого сомнения. А я? Чем я мог бы быть вам полезен? — пожал плечами Габриэль.

— Возможностью поделиться, — улыбнулся старик. — Раньше я всегда считал, что желание поделиться продиктовано самовлюбленностью. С какой радости считать свой опыт ценностью, которую нужно передавать? Чему такому особенному ты научился? Тем более что твои познания и умения хороши в первую очередь для тебя. Каждый человек в особицу, и нечего лезть со своим к другим. Но с тех пор как я болею, я о многом начал думать иначе. По-другому стал смотреть на вещи. Невозможная гордыня — считать себя особенным. Верить, что распоряжаешься своей жизнью, — тоже большая ошибка. Воображать, что жизнь начинается и кончается тобой, — тут уж и не знаю…

— У вас есть семья? Дети?

— Да, но я оставил им только тяготы и дурные воспоминания. И поэтому я теперь один.

— Мы передаем что-то свое не только детям, — заговорил Габриэль. — Случайная встреча, неожиданный поворот судьбы тоже предоставляют нам такую возможность. Вы же сами говорили мне о дверях, которые открываются. С них и началась наша дружба. Иногда достаточно беглого знакомства, нескольких слов. Они врезаются в память навсегда, становятся точкой отсчета, помогают двигаться вперед, расти. Я уверен, что ваша мудрость помогла очень и очень многим.

— Может, и так, — прошептал растроганный Жозеф.

— Во всяком случае, знайте: я счастлив, что мы с вами встретились, и я буду о вас помнить. Ваши слова запали мне в душу, и они всегда будут мне помогать.

Старик отвернулся к окну, пытаясь совладать с волнением.

— Вы в этом уверены? — переспросил он, вновь поглядев на Габриэля.

Почему больной старичок сомневается? Он догадывается о том, чем Габриэль не имеет права поделиться?

— Я не понял, почему вы задали мне этот вопрос? — отважился спросить Габриэль.

— От вас ускользает главное.

— Что именно?

— Скажите, кто я такой для вас? Не стесняйтесь, говорите откровенно, кого вы перед собой видите.

— Больного… который размышляет о смерти.

— А еще?

— Человека, умудренного житейским опытом.

— Вы пока ничего не поняли, Александр. Мое стремление поделиться с вами означает, что вы почерпнете у меня крупицу истины, которая поможет вам двигаться дальше.

— Так что я должен узнать или понять?

— Правду об одиночестве. Я человек, совершивший непоправимые ошибки, и, умирая, могу рассчитывать только на случайный визит чужого человека. Я всего лишь больничный пациент, объект для суровых рук медсестер и врачей, ждущих, когда я освобожу койку для другого больного. Для вас я представляю некоторый интерес: больной, размышляющий о смерти. И вы меня утешаете. Но ведь не размышлений о смерти вы искали.

— Я вообще ничего не искал.

— Вспомните, что я сказал вам о дверях, которые вдруг распахиваются, — прервал Габриэля Жозеф. — И спросите себя еще раз: кто я такой для вас?

Габриэль напрягся, ему стало не по себе. Возникло ощущение, что ему хотят сказать что-то очень важное, а он никак не может уловить сути.

— Вы тот, кем могу стать и я? — отважился он спросить, не зная до конца я — это Габриэль или Александр.

Жозеф, явно довольный, рассмеялся.

— Да, это начало правильного ответа. А теперь пора! Спешите! Она, наверное, уже одна.

* * *

Габриэль подходил к Клариному боксу и вдруг увидел, что дверь открылась. Вышла Клара, придерживая обеими руками на груди халат. Она безнадежным взглядом окинула коридор, словно прикидывала, хватит ли у нее сил одолеть его, и двинулась вперед. Любовь его, его девочка, превратилась в тень былой Клары. Спутанные волосы, обострившиеся черты лица, сгорбленная спина, волочащиеся ноги. Где летящая грациозная танцовщица? Клара едва ползла по коридору.

Габриэль осторожно следовал за ней — он догадался, куда она направляется.

Клара дошла до бокса, где лежало безжизненное тело Габриэля, и с опаской подошла к кровати.

Габриэль затаился за приоткрытой дверью.

Клара наклонилась, поцеловала любимого в губы, села рядом и взяла бессильную руку.

— Здравствуй, любовь моя, — тихонько начала она, ласково гладя его волосы и щеку. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Очень важное.

Она замолчала, ища слова. Потом снова заговорила:

— Возможно, скажи я тебе раньше, ничего бы не произошло. А вернее, все произошло бы именно из-за этого.

Клара, похоже, погрузилась в воспоминания об их былом счастье и позабыла о признании, которое собиралась сделать. Но вот она выпрямилась, потом со всхлипом припала к Габриэлю и выдохнула с душераздирающей безнадежностью:

— Я жду ребенка, любовь моя…

* * *

Признание как громом оглушило Габриэля. Мозг взорвался. Он вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть. Горло перехватило, дыхание прервалось. Клара носила под сердцем их ребенка! Неужели поэтому Габриэль так хотел, чтобы она осталась жить?

Клара подождала немного, словно ждала, что ее признание полетит туда, где пребывает душа ее возлюбленного. Но он лежал все так же неподвижно, и она снова расплакалась.

— Теперь ты знаешь, любовь моя, почему мне вдруг захотелось, чтобы наша связь стала более прочной. Я не хотела ребенка, Габриэль. Конечно, я видела себя матерью твоих детей, но хотела, чтобы это чудо произошло, когда мы оба так решим, чтобы это было завершением нашей любовной истории и началом семейной жизни. Но судьба распорядилась иначе. Несмотря на все наши предосторожности, я забеременела. Когда я купила в аптеке тест, руки у меня дрожали, но я не знала, от страха или от надежды. Увидев положительный результат, я засмеялась. Сочла, что судьба посылает нам знак. Я ведь принимала противозачаточные и все-таки забеременела. Сначала наивно собралась сделать тебе сюрприз, какой делают все счастливые женщины: оставить тест в комнате на виду и посмотреть на твое лицо. Потом задумалась и поняла, что все не так просто, как мне кажется. Что я не знаю, обрадуешься ты или нет, потому что ты никогда ничего не говорил о нашем будущем. Сказать тебе о беременности означало заставить тебя принять решение. Мне этого не хотелось. Кто знает, а вдруг ты попросил бы меня сделать аборт? Я бы не послушалась и потеряла бы тебя. А если бы ты захотел сохранить нашего ребенка, то по какой причине? Из любви ко мне или из чувства долга? И что сказала бы твоя семья, которая настроена против меня? Что я хочу вытянуть из тебя деньги? Вот о чем я думала все последнее время, Габриэль. Вот почему я стала гораздо требовательнее и раздражительнее. Я убрала тест и стала ждать от тебя какого-то знака. Я хотела подтолкнуть тебя к проявлению чувств, но у меня ничего не получалось…

По щекам Габриэля-Александра катились слезы. Как ему хотелось утешить Клару, которая так мучилась, так страдала в одиночестве перед тем, как случилась авария. Страдала из-за его легкомыслия, неспособности вникнуть в происходящее.

А она продолжала говорить:

— Теперь все это не имеет смысла. Твои родители оказались правы: мне не судьба быть с тобой. Я твоя жена? Я мать твоего ребенка? Бред! Жизнь настигла меня, и я уже никто.

Клара замолчала, словно ждала, пока последние ее слова займут все пространство, опустошив ее сердце. Она больше не плакала. На лице ее не осталось живого волнения, каким оно дышало во время исповеди, — только смертный холод, свидетельство твердости ее решения. Увидев ее лицо, Габриэль чуть с ума не сошел от отчаяния.

— Скоро увидимся, любовь моя, — сказала Клара и поцеловала Габриэля.

Она приняла решение, сделала худший из всех выборов. Габриэль теперь знал это совершенно точно.

Клара встала и провела рукой по волосам Габриэля.

Александр-Габриэль отступил назад, теперь его нельзя было увидеть, и он чуть ли не побежал.

Ему нужен был укромный угол, чтобы спокойно посидеть, утихомирить расходившееся сердце, обдумать услышанное. Будь у него возможность выразить обуревавшие его чувства, он бы вопил в голос от отчаяния и гнева, жалуясь на несправедливую судьбу, на обрушившийся на них безысходный кошмар.

* * *

Габриэль сам не знал, сколько просидел в больничном парке. Он опустился на скамью сразу же, как только вышел из больницы, чувствуя, что не в силах двинуться дальше. Парк полыхал яркими цветами, словно бы насмехаясь над человеком, считающим себя царем природы, однако трагедии в стенах больницы свидетельствовали скорее совсем о другом. Сознание Габриэля словно бы отключилось, не желая участвовать в буре чувств, потрясших его душу до самой глубины. О чем, собственно, он мог думать? Искать смысла в том, что случилось? Мечтать о ребенке, который мог бы у него родиться? О жизни, предложившей ему лучшее, что могло с ним случиться, а он этого испугался и отверг из боязни нарушить свои планы? О Кларе, выбравшей смерть, несмотря на то, что ждала ребенка? Как это могло случиться? Слова, произнесенные Кларой, вспыхивали у него в мозгу, кружились в бешеном танце, мешая ему думать и рассуждать.

Теперь и он точно так же, как Клара, опустошенная после исповеди, чувствовал, что готов покориться судьбе, зажавшей его в тиски, чтобы раздавить и перемолоть.

В конце концов он все-таки встал со скамьи и направился к стоянке машин. Сделал несколько шагов и остановился. В его сторону двигались две знакомые фигуры, они шли медленно, поддерживая друг друга.

Появление родителей удивило Габриэля, их вид вызвал нестерпимую жалость.

Землистое лицо матери пересекали глубокие морщины, которых раньше Габриэль никогда не замечал. Она больше не заботилась о том, как выглядит, утратила лоск, высокомерие, холеность. Отец старался держаться, оставаясь для жены опорой, но и он поддался отчаянию, о котором говорили мятая рубашка, непричесанные волосы, взгляд, устремленный под ноги.

Габриэль остановился, не в силах сделать ни шагу. Наверное, ему надо было бы убежать. Как Кевин, его родители наверняка видели фотографию Александра. И только он подумал о такой возможности, как взгляд матери скользнул по нему. Сначала невидящий, равнодушный, в следующую секунду с затеплившимся интересом, который вмиг превратился в ненависть.

— Это он, — прошептала она.

Габриэль застыл на месте, не понимая, как ему себя вести.

Теперь на него пристальным, суровым взглядом смотрел отец.

— Это он, — сказала чуть громче мать, обвиняюще ткнув в него пальцем. — Убийца нашего сына! — И она устремилась к нему. Подбежала и, охваченная ненавистью, бессильно ударила кулачком в грудь. — Убийца! Вы убийца! Вы убили моего сына! Единственного моего сына!

Габриэль стоял неподвижно, получая удары кулачками, с испугом отмечая, как жестоко горе обошлось с его матерью: она постарела, впала в отчаяние, исходила ненавистью, хотела причинить ему боль, злилась на свое бессилие.

Отец подошел к ней, взял за талию, почти что поднял, стараясь увести.

Неожиданное воспоминание вспыхнуло в мозгу Габриэля: ему пять лет, он переоделся, нацепил маску, и все, кто встречается ему на пути, делают вид, что не узнают его, пугаются, когда он издает громкий крик. Ему припомнилось удивившее его ощущение. Он сделался злым незнакомцем, в нем открылись возможности причинять зло. И сейчас он почувствовал себя тем самым злым ребенком. Но сейчас его обличье в самом деле внушало ужас, а он ничего, совершенно ничего не мог поделать.

Мать перестала молотить его. Голосом, сдавленным гневом и слезами, она повторяла одно и то же:

— Убийца! Вы отняли у меня моего единственного сына!

Отец поднял голову, Габриэль увидел его суровое лицо, холодный взгляд.

— Успокойся, — сказал он, продолжая вглядываться в Александра, словно стремился прочесть причины, которые привели его к преступлению. Потом обратился к нему: — Не думайте, что содеянное сойдет вам с рук. Вы наняли знаменитого адвоката, надеясь, что он избавит вас от тюрьмы, но вы ошиблись. Я сделаю все, чтобы вы отсидели полный срок. Но если у меня это не получится, ваша жизнь будет адом до тех пор, пока я буду жив.

Габриэль опустил глаза, он не хотел разжигать мучительную для них ненависть и не мог вынести ненависть, направленную на него, какую читал у них в глазах. Родители отошли и продолжили свой путь. Габриэль снова опустился на скамейку.

Все, что переполняло его, все чувства, все горе нашли наконец исход — из глаз его хлынули слезы. Он закрыл лицо руками и, сгорбившись, разрыдался.

Он не видел, что мать его обернулась и была удивлена, что чудовище, лишенное, по ее мнению, каких бы то ни было человеческих чувств, так искренне горюет. И еще, сама не отдавая себе в этом отчета, невольно откликнулась на этот плач, потому что он был ей знаком.

 

25

Габриэль добрался до особняка Деберов. Остановил машину, выключил зажигание и замер, не в силах двинуться дальше, в чужую для него реальность.

Легкий стук. Габриэль от неожиданности вздрогнул. Элоди стучала в стекло.

Габриэль вылез из машины. Девочка ему улыбнулась, побежала к дому и вошла первой. Оставила в прихожей сумку и отправилась на кухню, где Дженна готовила обед.

— Вот и мы, — объявила Элоди.

— Кто — мы? — спросила мать, не видя никого, кроме дочери.

— Я и папа, мы с папой вернулись одновременно, — объявила Элоди.

Дженна заглянула в гостиную.

— Ты ездил на машине? Не думаю, что при твоих обстоятельствах это разумно, — сказала она, глядя на мужа.

Хватит ли у него сил на очередной спектакль? Габриэлю необходимо было расслабиться, забыть все, что только что с ним произошло. Он поискал бар, нашел, налил себе в стакан виски и выпил одним глотком. Почувствовал, как алкоголь затуманивает голову, снимает возбуждение, успокаивает.

Дженна поставила на стол две тарелки. Элоди принесла и поставила третью.

Дженна, не показав удивления, села на привычное место.

Габриэль тоже сел за стол.

— Ты всегда сидишь тут, — объявила девочка и показала на другой стул.

Габриэль пересел, и Дженна вручила ему салатницу.

— Я так рада, что мы обедаем вместе, — сказала она.

— Да, большой подарок, — насмешливо подхватила Элоди.

Дженна предпочла в ответ промолчать.

— Чем занимался сегодня? — спросила она Габриэля.

Габриэль жевал листок салата, соображая, что ответить.

— Сначала заехал на работу, — начал он. — Потом навестил адвоката.

— А потом?

— Потом гулял.

— Гулял?

— Ну да, мне нужно было подумать.

— Что сказал адвокат?

— Сказал, что постарается избавить меня от тюрьмы.

Элоди резко положила вилку на стол, не скрывая раздражения.

— Я считаю это безнравственным! — заявила она.

— Что именно? — спросила ее Дженна.

— Считаю безнравственными хлопоты об избавлении от тюрьмы.

— Да неужели? — оскорбилась Дженна. — А ты, значит, хочешь, чтобы твоего отца отправили за решетку?

— Не неси чушь! — вспыхнула Элоди. — Мне кажется, кроме как о себе, нужно побеспокоиться и о судьбе двух несчастных!

Габриэль готов был улыбнуться. Эта девчонка, честное слово, ему нравилась!

— Мы о них все время думаем! — тут же отозвалась Дженна. — Почему твой отец в таком состоянии? Из-за разбитой машины, что ли?

— Нет, конечно… Но речь-то все время об адвокатских штучках, а не о жертвах!

— Какие еще штучки? — снова возмутилась Дженна. — Для адвоката закон на первом месте.

— Ладно, не спорю… Но поставьте себя на место пострадавшей семьи. Трудно пережить, если виновник гибели твоего ребенка избегнет наказания просто потому, что у него хватило бабок на хорошего адвоката.

— И что, по-твоему, должен делать отец? — продолжая кипятиться, спросила Дженна. — Постараться сесть в тюрьму, чтобы помочь их горю? Ты считаешь, горе их утихнет?

— Да я же не про это, — возразила девочка. — Мне кажется, он бы мог… извиниться.

— Пойти к ним в гости?

— А почему нет? Лично я пошла! — заявила Элоди с бравадой.

Оба взрослых застыли от удивления.

— Не поняла, — осторожно начала Дженна.

— Я хотела узнать, как себя чувствует эта девушка, — объяснила Элоди. — Когда мы приходили к папе в первый день, я вышла из бокса и наткнулась на ее брата. Мы познакомились, выкурили по сигаретке в парке.

— Ты сказала ему, кто ты? — спросила Дженна.

— Нет, сказала, что навещаю подругу.

— И что же?

— Он был очень встревожен. Мы немного поговорили. На следующий день я опять была в больнице.

Родители внимательно ее слушали.

— И что? Ты всерьез думаешь, что отцу стоит пойти, поговорить, извиниться?

— Нет, пока еще рано, а вот написать…

— Написать?

— Ну да, мы же с тобой знаем, что папа не убийца. Мы видим, как он переживает, как все это его мучает. Может, если он честно все напишет…

— Они откажутся от своего иска, так, что ли? — закончила Дженна.

— Ну, не знаю. Но все-таки им будет не так тяжело. Я видела одну передачу: родители погибшего говорили, как непереносимо им молчание человека, отнявшего жизнь у их сына. Молчание казалось им безразличием и переполняло их ненавистью. И папе тоже стало бы легче.

Родители молчали, размышляя над словами дочери, а дочь смотрела на них пронзительным, полным ожидания взглядом.

— Почему бы и нет? — высказала наконец свое мнение Дженна. — А ты как думаешь, Алекс?

Габриэль кивнул.

— Хорошая мысль, — негромко сказал он. — Просто замечательная.

Элоди поднесла ко рту вилку, вздохнув с облегчением: впервые после аварии на лице отца появилась тень улыбки.

 

День шестой

 

26

Нетерпение мешало Габриэлю сосредоточиться. Он шагал по кабинету, стараясь продумать до конца пришедшую в голову идею и опасаясь, что волнение помешает ему предусмотреть все возможные последствия. Сейчас он не имел права на ошибку. Если ошибется, времени что-то поправить уже не будет.

Значит, в первую очередь нужно успокоиться. Он сел в кресло, вытянул ноги и постарался дышать как можно глубже. И тут же понял, что так расслабиться не удастся. Ему непременно нужно было действовать. И как можно скорее.

Он взял листок бумаги и написал несколько первых попавшихся слов. Опасения оказались ненапрасными, почерк был не Габриэля, а Александра. Но он не впал в отчаяние. Подумал несколько секунд и сообразил, как обойти возникшее препятствие.

Вышел из кабинета, миновал гостиную и взял ключи от машины.

* * *

Габриэль вошел в квартиру, стараясь не смотреть по сторонам. Он твердо решил не поддаваться слабости, вникая в молчаливые свидетельства былого, затаившиеся вокруг.

Клара могла спрятать тест на беременность только в одном-единственном месте: в шкафу, который он отдал в ее полное распоряжение и куда, разумеется, никогда не заглядывал. Действительно, он нашел его в стопке белья.

Взял в руки, рассмотрел с любопытством и печалью, словно эта полоска открывала ему правду, еще более весомую, чем та, которую он уже знал.

Он видел ее в ладони Клары, когда она пережила свое невероятное открытие. Удивленные большие глаза, дрогнувшие губы, сердце, забившееся от волнения, попытка ощутить в глубине своего существа зародившуюся новую жизнь. А потом страх, сомнения, отчаяние.

Габриэль сел за свой стол и открыл компьютер.

Изменил дату, час и принялся писать, не давая себе времени на размышления. Он знал, что хочет сказать, и предоставил чувствам вести его руку.

Вторник, 12 июня

Любовь моя!

Ты, конечно, удивишься, получив от меня письмо. До сих пор я посылал тебе только короткие эсэмэски или оставлял голосовые сообщения. Делился внезапной мыслью, переживанием, порывом сердца. Несколько слов вместо топлива, поддерживающих энергию нашей всепоглощающей страсти.

Первоначальный пьянящий туман рассеялся, и наша любовь потребовала большего пространства, более глубокого дыхания. Время перед нами, словно перед воинами, опьяненными первыми победами, предстало как бесконечность, но со своими пожеланиями и опасениями. Хотелось дать возможность нашей любви жить в этом новом пространстве. Возникло опасение, удастся ли это, достаточно ли у нас сил на бесконечность…

Ты сочтешь, что в письме слишком много лирики. Улыбнешься наивности переживаний. Удивишься, видя, скольких усилий мне стоит выразить словами на бумаге то, чего я никогда не умел сказать тебе устно. Я не хочу, чтобы мое «Я люблю тебя» было простой запятой в потоке молчаливой любви, которая нас объединяет. Оно не эхо твоего «Я люблю тебя». И не возглас в момент наших страстных, сумасшедших объятий.

Мое «Я люблю тебя» — это признание и обещание будущего. Будущее я беру в свидетели, признаваясь тебе в любви.

В моем «Я люблю тебя» нет больше страхов: страха оказаться не на высоте, не суметь сделать тебя счастливой, боязни стать мужем и отцом, состариться рядом с тобой.

И если я не сказал тебе этого раньше, то только потому, что не умею высказывать чувства словами. Потому что робею перед нашей любовью. Ее не передать теми скудными средствами, которые даны мне для выражения моих чувств. И когда я пытаюсь что-то сказать тебе о них, то теряюсь в залитой солнцем пустыне без компаса.

Но сегодня я набрался мужества тебе написать. После нашей ссоры я решил, что потерял тебя, и ужас, который я испытал, был куда сильнее страха не суметь выразить свои чувства или страха перед ответственностью.

Да, я робею перед нашей любовью. Я похож на ребенка, который столкнулся с тем, что превосходит его понимание, изумляет безмерностью и загадочностью. А я ведь хороший специалист, консультант. Всех восхищают зрелость моих рассуждений, умение принимать решения, способность убеждать.

Но я был персонажем из чужого сценария. Для родителей я некий потенциал, возможность, удачная фишка, чьи достоинства можно развить, а недостатки устранить. Я не осуждаю их. Их любовь выражается в желании дать мне все, о чем они мечтали сами, обеспечить благополучное будущее, высокое положение в обществе, чтобы никто не мог обидеть меня и ранить.

Но я был ребенком таким же, как все. Меня пугала безграничность Вселенной, переполненной призраками, ловушками и чудесами. Меня никто никогда не попробовал успокоить. Меня просили расти, быть разумным, быть взрослым. Я должен был быть на высоте амбиций, которые уже заготовили для меня в туманном будущем. Это будущее мне предстояло уверенно и твердо завоевывать. И я послушно следовал намеченной программе, убежденный, что достаточно идти след в след за моими родителями, и я избегу всех ловушек и призраков, буду неуязвим. Я играл супергероя, которым все и хотели меня видеть.

Благодаря тебе я прекратил игру. В твоих глазах я увидел себя таким, какой я есть. Твой взгляд проявил мое существование, выстроил прошлое, прояснил будущее, связал их между собой, отыскал во мне особенность, вдохновившую тебя.

Никто до сих пор не смотрел на меня так.

Сначала меня захватил, опьянил поток чувств.

Потом под влиянием этих чувств я усомнился во всем, что считал своими достижениями, и это меня потрясло. Мной овладело малодушие, знакомое многим мужчинам, когда любовь открывает им их собственную слабость на уже проделанном пути.

Вот еще почему я не сумел произнести тех слов, которых ты от меня ждала.

Я мог бы и дальше отстраняться от своих проблем. (На самом деле неуверен, что мог бы!)

Но вчера ты ушла, и я ощутил, до чего уязвимы наши отношения. До чего они хрупкие. Я остался один, без руля и ветрил, в ужасе при мысли, что тебя потерял. Я не понял причины твоего неожиданного гнева, ведь, на мой взгляд, все было как нельзя лучше. Наши отношения казались мне идеалом, о будущем я не помышлял. Во всяком случае, не помышлял с той настоятельностью, с какой о нем стала думать ты. И я не мог понять, что заставило тебя рассердиться, уйти и оставить меня. Потом я понял, что ты взрослее меня. Горизонты для тебя обширнее, а раз обширнее, то и ненадежнее.

Я испугался, что ты ко мне не вернешься, Клара. Осознал, сколько ты для меня значишь. Чувствовал себя отчаявшимся, перепуганным тупицей. Старался понять, что произошло и почему ты вдруг ушла.

Я случайно разгадал твою тайну, Клара. Нечаянно открыл шкаф и наткнулся на тест на беременность. Тогда я все понял. Я понял, почему ты так настоятельно хотела услышать мой ответ. И еще я понял, что хочу появления нашего ребенка.

Почему я с тобой не поговорил? Из-за неуверенности, застенчивости, боязни, что не сумею всего высказать. Высказать свою радость от того, что нас будет трое. Я понял, что слова меня могут подвести, и тогда решил тебе написать.

Ты получишь мое письмо и поймешь, как я люблю тебя, как люблю ребенка, который родится от нашей любви.

Я надеюсь, ты простишь меня, Клара, за то, что я не сумел тебе все это просто сказать.

Клара, я люблю тебя.

Габриэль писал письмо на одном дыхании, словно боясь, что у него отнимут возможность его окончить. Да, конечно, по времени кое-что не совпадало, но он старался как можно лучше управиться с реальностью, которая досталась ему как фантастический подарок от проводника. Хронология хромала, зато чувства были подлинными.

Теперь ему предстояло вновь сосредоточиться и написать еще одно письмо. Хватит ли ему сил? Первая исповедь далась ему нелегко, и Габриэль сомневался, удастся ли сладить со второй. Но он должен был собраться и написать письмо родителям. Иначе все, что он задумал, грозило обрушиться. Он закрыл глаза и призвал на помощь воспоминания, картины, чувства, которые могли бы ему помочь.

* * *

Габриэль положил письма в конверты, на каждом крупными буквами написал имена адресатов, стараясь воспроизвести свой почерк. Отнес на столик напротив двери в прихожей — пусть лежат на самом видном месте. Но если Оксана не придет завтра или послезавтра, весь его план рухнет. Пока было видно, что она после аварии сюда не приходила. Габриэль взял мобильный и, убрав свой номер, послал короткое сообщение с просьбой прийти и убрать у него в квартире. Оксана наверняка решит, что распоряжение послала его мать, и непременно исполнит просьбу. Если нет, он найдет еще какой-нибудь способ.

Прежде чем уйти, Габриэль в последний раз оглядел свое жилище, потом погасил свет, вышел, запер дверь и положил ключи на привычное место.

По лестнице спускался медленно, глубоко уйдя в свои мысли. Он не заметил притаившиеся в углу две тени, готовые на него наброситься.

 

27

Инспектор Панигони сидел напротив Габриэля, положив на скрещенные руки подбородок. Поза подходила скорее священнику, чем инспектору полиции, зато инквизиторский взгляд принадлежал уж точно полицейскому.

— Итак, я повторяю свой вопрос: что вы делали в этой квартире?

Габриэль продолжал молчать. Да и какой вразумительный ответ он мог дать?

— Вы уже не в первый раз посещаете эту квартиру, не так ли?

Панигони уставился на не желающего отвечать подозреваемого и продолжил:

— Соседка утверждает, что видела вчера какого-то человека, входившего в квартиру молодой пары. Она проявила бдительность. И сегодня, снова услышав шум у двери, позвонила нам.

Получившие сигнал полицейские схватили Габриэля, решив, что речь идет об обыкновенном воришке. Но ничего у него не нашли. Зато, присмотревшись, крайне удивились: они арестовали человека, который, будучи виновником аварии, находился под следствием за нанесение тяжелых телесных повреждений хозяину этой самой квартиры.

Инспектор Панигони примчался в комиссариат, чтобы допросить месье Дебера, который ничего, кроме презрения и недоверия, ему не внушал. Он нисколько не верил, что у этого типа амнезия. А появление Александра Дебера в квартире Габриэля Сансье подразумевало историю куда более сложную, чем банальная дорожная авария.

— В каких отношениях вы были с Габриэлем Сансье?

— Ни в каких. До аварии я не подозревал о его существовании.

— Тогда каким образом вы узнали его адрес и место, где он прячет ключи? И что вам понадобилось у него в квартире?

Габриэль не хотел оказаться в руках полиции по одной-единственной причине: у него оставалось слишком мало времени. Соврать? Но любая ложь только увеличит подозрения. Молчать? И молчание не приведет ни к чему хорошему.

— Я… Я хотел понять, что за человек был Габриэль Сансье, которого я лишил жизни, — наконец ответил он.

— Значит, на посещение квартиры вас подвигло любопытство? — насмешливо протянул Панигони.

Габриэль не обратил внимания на насмешку.

— Вы думаете, мне безразличны последствия трагедии? — продолжал он. — Я же убил человека! Его близкие в отчаянии. Я только об этом и думаю.

— И вы пожелали узнать, что это был за человек. И явились к нему в дом, чтобы узнать это. Логично, ничего не скажешь, — издевательски подхватил инспектор.

— Я не собирался идти к нему. Я никак не мог заснуть, сел за руль, поехал прогуляться по Парижу. А потом решил взглянуть на его дом.

— Сели за руль, хотя у вас отобрали права? Прекрасно. Но сейчас мы не будем касаться очередного вашего правонарушения. Откуда вам известен адрес Сансье?

— Я нашел его в Интернете.

— Предположим. Вы подъехали к его дому. Что дальше?

— Я вышел из машины, хотел посмотреть на подъезд, на дом, в котором он жил.

— Конечно, как же иначе? А потом не смогли устоять перед желанием подняться до двери его квартиры.

— Вы совершенно правы.

— И удача вам улыбнулась — сразу же указала, где спрятаны ключи.

— Нет, мне пришлось хорошенько поискать. Многие прячут вторую связку, так сказать, в надежном месте. Я поискал, поискал и нашел.

— Ну, ясное дело. А когда нашли ключи, решили войти.

— Да. Сам не знаю почему. Хотел посмотреть…

— А я думаю, что вы держите меня за полного идиота, — прервал Габриэля Панигони, хлопнув ладонью по столу.

— А вы что думаете? — вскинул голову Габриэль. — Что я хотел обокрасть квартиру? Нет, я ничего там не взял.

— Действительно, при вас ничего не нашли.

— Так в чем вы меня обвиняете?

— Езды на автомобиле без прав и вторжения в чужую квартиру вполне достаточно, чтобы задержать вас в участке на двое суток. Завтра мои люди хорошенько изучат квартиру Габриэля Сансье. Мне сдается, что вы были знакомы со своей жертвой. И пришли, чтобы забрать что-то ценное. Возможно, мы отыщем что-то важное, что подскажет нам, в каких отношениях вы находились.

Габриэль запаниковал. Если его сейчас посадят за решетку, как он сможет помочь Кларе? А письма? Он оставил их на самом видном месте в надежде, что их сразу увидит домработница. А если первыми придут полицейские? Тогда письма не скоро дойдут до адресатов!

— Ваши предположения беспочвенны! — возмущенно заявил он. — До аварии я не знал этого человека!

— Откуда вам это известно? Вы же потеряли память! — ехидно напомнил Габриэлю инспектор.

— Да, но я тоже задавал себе вопрос, а не был ли я раньше знаком с этой парой, но не нашел ничего, что свидетельствовало бы о нашем знакомстве. Несчастный случай. Они оказались у меня на дороге случайно.

— А может быть, речь не о несчастном случае, а о намеренном… убийстве?

Панигони уставился испытующим взглядом прямо на подозреваемого.

— Убийство? Я сознательно врезался в их машину?

— Почему бы и нет?

— Смешно.

— Чего я только не насмотрелся, работая столько лет следователем. Вы толкнули их так, что остались живы, а машина ребят разбилась о ствол дерева.

Габриэль мог бы ответить, что нападение на них невозможно было запланировать, потому что они с Кларой не должны были ехать в этот час по этой дороге. Но Александр никак не мог этого знать.

— Если принять версию, что я хотел их убить, то, наверное, нашел бы более надежный способ. Несчастный случай не может гарантировать смерти.

— Может быть, вы хотели их напугать? Заставить себя бояться?

Инспектор чувствовал, что предположение о преднамеренном убийстве малоправдоподобно. Но вместе с тем что-то ему подсказывало, что связь между Дебером и Сансье существует. И он должен был во что бы то ни стало выяснить, какая связь.

Панигони поднялся.

— Вы задержаны, Дебер. У меня двое суток для выяснения истины.

* * *

Судьба ополчилась против Габриэля. Проводник, пославший его на землю, похоже, просто издевался над ним. Он и сейчас, верно, смеется, глядя, как барахтается жалкая пешка, пытаясь выиграть в игре, правила которой становятся все неумолимее.

Габриэль растянулся на скамье, служившей кроватью в камере. Мысли, то вполне разумные, то сумасшедшие, вихрем крутились у него в мозгу, утомляя повторяющимися наскоками. Он прикрыл глаза, пытаясь утихомирить их пляску, вычленив решения, которые были бы еще возможны. Но усталость взяла свое, и он погрузился в беспокойный сон. Сон, в котором ему открылась истина.

* * *

Замелькали отчетливые картинки. Они неслись беспорядочным торопливым потоком, словно монтажер задумал сплести из кадров фильма психоделический клип.

Он увидел себя за рулем машины, фары освещали темную дорогу и загородные окрестности. Габриэль сосредоточился и понял, что это не его машина. Внезапно перед ним появилась «Ауди». Она ехала медленно, тащилась еле-еле. Он подал ей знак фарами, но водитель не обратил внимания. Расстояние между ними сокращалось. За рулем сидела женщина, с ней рядом мужчина. Габриэль понял, что видит Клару и рядом с ней себя. Значит, он был Александром, и сейчас должна была произойти авария.

Он решил обогнать «Ауди», повернул руль, прибавил скорость, но машина его не послушалась. С ней что-то произошло. Он нажал на тормоз, но механика отказала. Его «БМВ» продолжала мчаться на прежней скорости. Он уже ехал рядом с «Ауди», повернул голову и увидел женщину за рулем. Теперь все происходило так, словно съемка стала замедленной. Он ясно видел, что происходило в каждую секунду перед катастрофой, замечал детали, зафиксировал испуганное лицо Клары: в ее глазах застыли страх, непонимание, из них текли слезы. Габриэль испытал шок, увидев самого себя — он наклонился, пытаясь рассмотреть водителя «БМВ», а может, просил Клару быть осторожнее или помогал ей, перехватив у нее руль.

Машина Александра резко подалась в сторону, толкнула «Ауди», и он понял, что машина съехала с дороги. Ему показалось, что он слышит крики, их собственные крики. Он услышал, как они закричали, посмотрев смерти в лицо. Или тоже вспомнил этот миг, и его воспоминания стали звуковой дорожкой для финальной сцены.

Габриэль очнулся от сна. Страх мешался с недоумением. Что это было: Александр поделился с ним обрывками своих воспоминаний, желая помочь выбраться из западни? Или все-таки он сам, Габриэль, создал это сновидение из того, что помнил и знал?

Как бы там ни было, но Габриэль успокоился.

 

День седьмой

 

28

— Почему вы попросили вызвать меня?

Инспектор стоял в дверях кабинета, держа в руках две чашки кофе.

— Несчастный случай… не был случайностью.

— Повторите, пожалуйста.

Панигони протянул руку, собираясь поставить кофе перед Габриэлем, но рука застыла в воздухе.

Когда ему утром сообщили, что Александр Дебер, проснувшись, хочет сделать важное сообщение, он не сомневался, что речь пойдет о посещении квартиры. Он не ждал признаний относительно дорожной аварии.

— Мне кажется… молодая пара врезалась в дерево на обочине вовсе не потому, что за рулем сидел пьяный лихач.

— А кто же? Объяснитесь, пожалуйста, обстоятельней, — попросил инспектор, садясь напротив Габриэля и внимательно на него глядя.

— Этой ночью у меня было что-то вроде… В общем, я кое-что вспомнил. Пережил заново сцену столкновения, и довольно отчетливо. На самом деле не я гнал и плохо управлял машиной. Дело в том, что машина перестала меня слушаться.

Инспектор вглядывался в подследственного, стараясь по глазам, по лицу понять, лжет он, выкручивается или нет.

— А точнее?

— Они ехали очень медленно. Я решил их обогнать. Помигал фарами. Молодая женщина поняла мое желание и подалась в сторону. Я нажал на акселератор, повернул руль. Я пытался оторваться от их машины, но моя перестала меня слушаться. Я хотел затормозить, тормоз отказал тоже, и я врезался в их машину.

— Вы уверены?

— Да, — твердо ответил Габриэль, продолжая сомневаться про себя, видел ли он обыкновенный сон или ему послали открывающее истину видение. Но вырази он сомнение, инспектор не принял бы его заявления всерьез.

— Вы что-нибудь еще помните?

— Нет, только это.

Панигони принялся за кофе с таким видом, словно заботил его только кофе, а вовсе не сообщение подследственного.

— Вы мне не верите? — спросил Габриэль.

— Я размышляю.

— О чем?

— О нежданно всплывшем воспоминании. Очень странно, что ваша амнезия так избирательна, она пропускает лишь то, что доказывает вашу невиновность. В частности, этот факт.

— Вы считаете, что я лгу?

— Не в этом дело. Интереса мне лгать у вас быть не может, потому что я могу ваши слова проверить. Но я уверен, что вы помните гораздо больше, чем говорите. Вы симулируете потерю памяти по неведомой мне причине, но как только оказываетесь в сложной ситуации, выдаете очередное воспоминание.

— Это не так, инспектор. Я вспомнил только то, о чем вам сказал.

Панигони встал.

— Хорошо. Я проверю сказанное вами.

 

29

Лоррен Сансье следила глазами за мужем, который расхаживал по главной аллее, разговаривая по телефону, и продолжала думать об убийце Габриэля. Она хотела его ненавидеть, но он так рыдал, сидя на скамье, что возбудил в ней что-то вроде сочувствия. Он казался ей грубым животным, равнодушным к беде, которую причинил, и вдруг она увидела человека, раздавленного горем и чувством раскаяния. И что ей теперь делать с чувством величайшей несправедливости, гневом и горем, которые душили ее, если она не могла винить этого человека, винить Клару?

И вдруг… У нее открылись глаза: ей некого винить, она одна виновата в произошедшей катастрофе. Она была нетерпима, она держала сына на расстоянии, не пожелала согласиться с его выбором. Проявила неумолимость и жесткость во время праздника. Из-за нее убежала с этого праздника Клара, униженная ее пренебрежением.

А сын, сын ушел из этого мира, помня, что он с родителями в ссоре.

Дени закрыл телефон и сел на скамейку рядом с Лоррен.

— У меня есть новости об убийце нашего сына, — объявил он.

Лоррен очень хотелось сказать, что они ей совсем неинтересны, но она сдержалась, продолжая думать о своем.

— Этим вечером полицейские задержали Дебера, выходившего из квартиры Габриэля.

Новость вывела Лоррен из ступора, она подняла на мужа глаза.

Ничего не менялось от этой новости. Но, возможно, вместо несправедливой случайности судьбы откроется злокозненная интрига? Возможно, хоть часть невыносимой вины будет с нее снята?

* * *

Оксана Дмитриевна вошла в квартиру Габриэля с тяжелым чувством. Бояться ей было нечего, но войти в разоренное покинутое гнездо было тяжело.

Сложив на груди руки, она оглядела знакомые комнаты, и глаза у нее наполнились слезами. Надо же случиться такому несчастью! Совсем молоденький! И так у него все хорошо шло! И любовь свою встретил! Оксана на свой лад тоже чувствовала себя причастной к любви Габриэля и Клары. И вот на тебе! Пьяный лихач в один миг все порушил!

Оксану заботили и собственные неприятности, ей снова надо было искать работу, но она горевала по Габриэлю искренне, у нее было доброе сердце.

Сама она никогда бы больше не вернулась в эту квартиру, но не могла не исполнить просьбы, полученной вчера на телефон. Кто ей послал сообщение? Кто-то из семьи месье Габриэля, не иначе.

Она бродила по квартире, не в силах за что-либо приняться. Потом встряхнулась, сняла куртку и пошла в прихожую повесить ее в стенной шкаф. И вот тут-то увидела на столике письма. Их было три. Когда молодой хозяин оставлял письма на видном месте, Оксана должна была их отнести на почту. Одно письмо было адресовано Кларе, второе родителям месье Габриэля, а третье… ей. Дрожащими руками Оксана открыла конверт и нашла в нем чек. Сумма удивила ее. Она равнялась ее полугодовой зарплате. Что бы это значило? Ее увольняли и выплачивали выходное пособие? Нет, месье Габриэль не стал бы так поступать. Она снова заглянула в конверт и обнаружила там еще листочек. Подумать только! Месье Габриэль написал ей! Она добралась до дивана, села и принялась читать.

Оксана!
Габриэль

Вы знаете, как я вам доверяю. Поэтому я прошу вас, окажите мне услугу. Непростую, потому что я попрошу вас солгать. Я понимаю, что подобная просьба покоробит честную женщину, но речь идет о совсем маленькой лжи, которая обернется всем на пользу.

Объясняю суть дела: по неведению я ранил самых дорогих мне в мире людей. Желая исправить свою провинность, я написал им письма. Но не отправил, потому что было очень много работы. Они могут понять меня и простить, только если будут знать, что я отправил им свои письма сразу после недоразумения.

Прошу вас, передайте им эти письма. Увидев дату, они вас спросят, когда я передал их вам, и вот тут я прошу вас солгать. Пожалуйста, прошу вас, скажите, что взяли их со столика во вторник, 12 июня, но забыли передать.

Я понимаю, что моя просьба бросает тень на вашу исполнительность, но вы окажете мне огромную услугу и смягчите их обиду.

Если вы не захотите давать объяснений, какие я прошу, я пойму вас и не буду в претензии. В таком случае доставьте эти письма просто по адресам.

Вы найдете в конверте чек. Не считайте его подкупом, это скорее премия в благодарность за вашу работу и внимание, каким вы всегда меня баловали.

В любом случае мы сохраним нашу тайну. Мне хотелось бы также, чтобы вы никому не показывали мое письмо, оно не должно попасть в чужие руки.

Каково бы ни было ваше решение, Оксана, знайте, что я вам бесконечно за все благодарен.

Оксана несколько раз перечитала письмо, желая увериться, что все поняла правильно. Еще она хотела немного успокоиться. В волнении и тревоге она то и дело принималась причитать на своем родном языке.

Ее растрогало доверие молодого хозяина. Взволновало, что он посвятил ее в свои тайны. Что именно она может помочь ему разрешить возникшие проблемы. А ложь? Да бог с ней, с этой ложью! Кто из нас в жизни не привирал, то улаживая дела, то желая без обид помириться? Письма написал, а отправить забыл — с кем не бывает? При его-то занятой молодой жизни!

А тут все возьми да и повернись! И что? Она не должна теперь отправлять эти письма? Наоборот, еще как должна! Если месье Габриэль обидел родителей и свою подружку, а извиниться не успел, то тем более нужно поторопиться. Теперь его извинения стали еще важнее.

Оксана, желая утихомирить расходившееся сердце, отправилась на кухню попить водички. На кухне еще раз прочитала письмо. Это ведь последняя просьба Габриэля! Она спрятала письмо сначала за пазуху, потом положила в карман юбки. И, собираясь довести благородное дело до конца, забрала и два других письма.

С письмом мадам и месье Сансье особых проблем не было. Оксана знала, где они живут, ездила к ним помогать во время больших приемов и когда их горничная бывала в отпуске. На автобусе, с двумя пересадками, дорога длинная, но известная. А вот Кларе придется нести письмо в больницу.

Оксана не решилась навестить ее, не чувствовала, что имеет на это право, но теперь у нее была важная причина, и она этому даже обрадовалась.

Еще раз оглядев квартиру, Оксана решила, что уборка подождет, и снова надела куртку. Но в тот миг, когда подошла к двери, вдруг услышала скрежет ключа в замочной скважине, и в испуге отступила.

* * *

Полицейские были весьма удивлены, обнаружив в квартире Оксану. Взглянув на испуганное лицо женщины, тот, что помоложе, блондин с маленькой головкой на широких плечах, схватился сразу одной рукой за кобуру, другой достал удостоверение.

— Полиция! — объявил он, помахав пластиковой карточкой.

Полицейский постарше с равнодушным землистым лицом вел себя куда спокойнее.

— Не пугай ее, она и так боится, — одернул он коллегу.

И подошел к Оксане.

— Кто вы такая?

— Приходящая домработница, — проговорила она, стараясь успокоиться.

— Что здесь делаете?! — повысил голос молодой.

— А что может делать домработница? — уже сердито ответила Оксана, находя тон неподобающе агрессивным.

— Но вы собирались уходить! — продолжал наступать полицейский.

— Да, за покупками.

Молодой заметил в руках Оксаны письма.

— А это что такое?

— Письма моего хозяина. Мне нужно было их отправить уже несколько дней назад, а я забыла. Сейчас иду отправлять, — сказала Оксана и показала полицейским письма, желая тем самым выразить им свое расположение.

— С вашего позволения, эти письма я у вас заберу, — объявил пожилой.

— Нет, что вы! — запротестовала Оксана. — Хозяин доверил их мне…

— А вы о них забыли. Значит, не беда, подождут еще немного. Не беспокойтесь, мы передадим их адресатам, сделаем только небольшую проверочку.

— А с чего вдруг к нам полиция? Что все это значит? — возмущенно начала Оксана.

— Думаю, вы не сочтете невежливостью, если отвечать буду не я вам, а вы мне, и я задам вам еще несколько вопросов?

Оксане ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия. Инспектор забрал у нее письма и убрал в сумку.

— Садитесь, и немного поговорим, — вежливо пригласил он ее.

Оксана машинально повиновалась.

— А ты приступай к осмотру квартиры, — приказал старший младшему.

* * *

Кевин сел на краешек кровати и ласково погладил сестру по голове. Клара лежала с закрытыми глазами, делая вид, что не заметила прихода брата. Однако ласка ее тронула.

— Почему ты не хочешь поговорить со мной? — спросил Кевин.

Клара плотнее вдавила голову в подушку.

— Я знаю, я не идеальный брат, не слушаюсь твоих советов, веду себя кое-как. Но поверь, я совсем неплохой парень. Способен тебя выслушать, понять. Мне еще ни разу не доводилось тебе помочь, и я очень хотел бы…

Клара открыла глаза и посмотрела на брата безнадежным взглядом.

— Ты тут ни при чем, Кевин. Я… Этого не скажешь словами…

— Понимаю, — согласился он. — Но ты возьми себя в руки, Клара. Ты никогда не сдавалась. Твое мужество было и мне опорой. Ты помогала мне, когда я был маленьким. И сейчас тоже помогаешь. Я всегда себя спрашиваю: «А что решила бы Клара? Что она сделала бы на моем месте?» Я понимаю, такое испытание не каждому по плечу, но, если ты опустишь руки, у меня вообще ничего не останется.

— Мне так тяжело, Кевин, так тяжело.

— Я не хочу сравнивать… Но когда ушел отец, с мамой случилось то же, что с тобой. Она перестала жить. Если ты поступишь так же, я останусь совсем один.

Клара подавила рыдание.

— У меня нет сил, Кевин. Я хотела бы… — Она не договорила, лицо ее исказилось от боли.

— Что с тобой? — испугался Кевин.

— Очень больно, — с трудом выговорила Клара, пытаясь вздохнуть.

Она положила руку на живот и не могла сдержать стона.

Кевин вскочил и ринулся к двери.

— Сейчас я кого-нибудь позову!

Кларе казалось, что ей разрывают внутренности. Она подумала о своем ребенке. Сейчас она его потеряет. Она чувствовала, что потеряет…

* * *

Панигони положил телефонную трубку. Заключение экспертизы не оставляло сомнений: система управления и тормоза машины Дебера не работали. Дебер сказал правду. Дело приобретало совершенно иной оборот. Александр из убийцы превращался в жертву. Чью жертву? И что он делал в квартире Габриэля Сансье, если даже не был с ним знаком? Да-а, весьма запутанное дело.

Панигони постарался собрать воедино факты и понять, что связывало этих двух людей. И понял: их ничего не связывало. Ничего не дал и обыск квартиры. Ничего важного не сказала домработница. Значит, следствие нужно начинать с нуля, изучать окружение, допрашивать новых свидетелей, искать, кто мог быть заинтересован в смерти Александра Дебера и Габриэля Сансье.

И письма тоже представляли немалую загадку. На конвертах были отпечатки пальцев двух человек — Оксаны Дмитриевны и… Александра Дебера. Отпечатков Габриэля Сансье на них не было. Спрашивается, какое отношение имел подследственный к этим письмам? В то же время, судя по данным компьютера, письма были написаны именно в тот день, который и был на них обозначен.

В общем, концы с концами в этой истории никак не желали сходиться. Сами письма внушали подозрение. Было похоже, что они… предсмертные. Может, Габриэль Сансье чувствовал какую-то угрозу? Или трагический ход событий вложил в них что-то прощальное?

Панигони взял телефон и набрал номер четы Сансье.

* * *

Лоррен и Дени Сансье пришли вскоре после звонка. Они были крайне взволнованы письмом Габриэля.

Передавая письмо, Панигони предупредил:

— Это копия. Оригинал находится на исследовании в лаборатории.

Лоррен смотрела на листок бумаги так, словно он был магическим талисманом. Она не решалась протянуть к нему руку, ей было страшно. Что она там найдет?

— На исследовании? — переспросил Дени Сансье бесцветным голосом.

— Да. Идет следствие, и мы тщательно изучаем все, что может оказаться уликой. А теперь я вас оставлю, читайте. — Инспектор положил на стол письмо, которое все это время держал в руках.

* * *

Вторник, 12 июня
Ваш сын

Мама и папа, мое письмо — любовное послание сына к родителям.

Первая фраза вас удивит, но вы скоро поймете ее смысл.

Я знаю, сколько вы приложили усилий, чтобы сделать из меня настоящего человека.

Иногда мне казалось, что вам дороги только ваши пожелания. Что мой будущий успех должен радовать вас, наполняя сознанием исполненного долга.

Позже я понял, что так выражается ваша любовь ко мне. Иногда мне хотелось, чтобы вы выражали свою любовь немного по-другому — ласковыми словами, нежной улыбкой. Но любовь у всех людей разная. Твою любовь, мамочка, тебе подарило воспитание. А твоя любовь, папа, уходит корнями в опасение оказаться не на уровне. Тебе хотелось, чтобы я избежал тех трудностей, какие сам ты встретил на пути.

Когда я был совсем маленьким, моя любовь выражалась искренними наивными порывами. Но порывы нуждались в обуздании, меня учили их сдерживать, учили управлять собой, чтобы я не был поглощен стихией эмоций. Меня научили отдавать предпочтение уважению, а не привязанности, восхищению, а нелюбви, целеустремленности, а не бессознательному влечению.

Я вас уважал, вами восхищался и с должной сдержанностью выражал свою привязанность.

Недавние наши ссоры, а главное, их причина открыли для меня истинный смысл слов, позволили избавиться от завесы, прячущей чувства, и я теперь могу сказать открыто — я вас люблю.

И знаю, что вы меня тоже любите. Мы никогда не признавались друг другу в любви из боязни показаться слабыми, не желая поддаться юношеской непосредственности, такой опасной для честолюбивых замыслов.

Я люблю тебя… Слова до того стертые, что могут показаться смешными. Или до того значимые, что становятся нескромными.

Клара научила меня думать ими, произносить их. Она помогла мне понять, что эти слова таят в себе не слабость, а силу, способную раздвинуть мои внутренние границы, не интеллектуальные, а человеческие.

Запрограммированный на успех, я двигался в будущее, как робот. Но что подарило бы мне будущее? Подтверждение, что я был мужественным и волевым? Получив такое подтверждение, стал ли я счастливее?

Клара открыла мне меня, любимого и хорошего. Я увидел себя ее глазами. Увидел себя таким, каким был, с сильными сторонами и слабостями. Увидел, каким стану, если она будет со мной рядом.

Я всегда слушался ваших советов, следовал вашим рекомендациям. Но стать взрослым — значит сделать собственный выбор, научиться слушать свое сердце и свою душу, идти своей собственной дорогой.

Мое сердце, моя душа выбирают любовь к Кларе.

Я знаю, что она не соответствует вашим представлениям о жене, с которой я должен прожить свою жизнь. Но ведь речь идет о моей жизни, и сегодня я в состояниипонять, какую жизнь хочу прожить и в каком направлении двигаться.

Клара так не похожа на всех женщин, которых я встречал до сих пор. Ее необычность меня покорила. Она не оригиналка, от каких шарахаются в сторону. Узнавая ее, понимаешь, какой она необычный человек.

Парадокс нашего с вами разногласия заключается в том, что меня и Клару объединяет то же, что объединяет и вас. Знайте, что вы всегда были для меня идеалом семейной пары. Ваше молчание, ваши взгляды всегда были переполнены любовью, которую вы не осмеливались выражать. Вы живете друг ради друга, один в другом, у вас рождаются одинаковые мысли, один начинает фразу, другой ее заканчивает, вы стали единым существом. Долгое время я думал, что мне не будет дано такого счастья, что ни одна женщина не покажется мне красивее и сильнее тебя, мамочка.

Встретив Клару, я понял, что, стремясь быть похожим на тебя, папа, ища женщину, похожую на тебя, мама, я расстанусь сам с собой.

С Кларой я нашел себя. Она вникает в мои мысли, она меня чувствует, там, где я слаб, она придает мне силы.

И если она хочет познакомиться с вами, то прежде всего потому, что знает, как я вами дорожу.

Клара — часть моей души, а я часть ее. Теперь она стала мне еще дороже, мы с ней еще неразрывнее связаны и душой и телом.

Клара ждет моего ребенка.

Мы не собирались его заводить, но он возник точно так же, как между нами возникла любовь. Сильное дерево, питаемое плодородной почвой и солнцем, всегда подтверждает свою жизнеспособность плодами.

Я бы очень хотел сообщить вам радостную весть по-другому, живым голосом, держа Клару за руку.

Но какая, собственно, разница? Главное, что я сообщаю вам о своей любви и о радости жить.

Клара идет со мной на свадьбу Артура и Луизы. Вы вряд ли захотите с ней познакомиться, потому что для вас все это еще так непривычно. И я на вас не обижаюсь. Я знаю, пройдет время, и вы оцените мой выбор. Потому что вы любите меня так же, как я люблю вас.

* * *

Руки Лоррен Сансье дрожали. Глазами, полными слез, она перечитывала строчки письма, вбирая в себя всю полноту выраженных в нем чувств. Ей казалось, она слышит голос сына, который читает ей свое письмо.

Дени сидел рядом с ней, опустив глаза. Они сидели так довольно долго, погрузившись в поток мыслей, воспоминаний, вопросов, чувств, сдержать который не было возможности.

Инспектор Панигони, вернувшись, замер на пороге, невольно отдавая дань почтения глубокой печали этой пары. Дени первым заметил его возвращение. Он взял жену за руку и нежно сжал ее.

Инспектор колебался. Он не знал, нужно ли ему говорить, что найдено еще одно письмо, обращенное к возлюбленной Габриэля. Но предпочел сохранить тайну переписки. Кларе он отнесет письмо во второй половине дня.

А новые факты о случившейся аварии сообщать было пока еще рано.

 

30

Дженна Дебер ждала возле комиссариата адвоката, нервно куря, торопливо затягиваясь и тут же выпуская дым. Почему ее муж отправился на квартиру к Габриэлю Сансье? Почему поставил себя в такое странное положение? Все, что говорил и делал Александр после аварии, казалось Дженне совершенно необычным. Словно вернулся тот самый человек, которого она любила вот уже пятнадцать лет, и она чувствовала себя счастливой. Но это с одной стороны, а с другой… С другой, ей порой казалось, что перед ней человек, с которым она никогда в жизни не встречалась.

Выходя из комиссариата, Пьер-Андре Марки был так же невозмутим и спокоен, как и когда входил туда.

— Сейчас ваш муж выйдет, — ровным голосом сообщил он.

— Надо же! Тем лучше! — воскликнула Дженна, собираясь выслушать дальнейшие сообщения адвоката.

— Да, тем лучше, — повторил адвокат и ничего больше не добавил.

— Как вам это удалось? Он дал какие-то объяснения?

— Нет. Но следствие выявило очень важный факт.

Адвокат снова замолчал, как будто Дженне Дебер было совершенно достаточно этого сообщения.

— Неужели? И что же это за факт?

— Похоже, что ваш муж не несет ответственности за случившуюся аварию. Кто-то нарочно испортил его машину.

— Вы хотите сказать… Его хотели… убить?

— Вполне возможно. Полиция продолжит расследование.

— Вы чем-то недовольны? — спросила Дженна в ответ на направленный на нее инквизиторский взгляд адвоката.

— Мне кажется это естественным. Трудно защищать клиента, который ничего тебе не рассказывает.

— Но если он невиновен, вам не придется его защищать! — воскликнула Дженна.

— Дело крайне запутанное. Вашему мужу предстоит объяснить, по какой причине кто-то мог желать его смерти. И еще: почему он так настойчиво посещал квартиру Габриэля Сансье. Он упорно молчит. Я понятия не имею, какую игру он ведет. Как адвокату мне это не нравится.

* * *

— У меня есть для вас новости, Клара, — сообщил профессор Атали.

Клара скользнула по нему пустым взглядом. Врач старался найти успокоительные слова, но не нашел и сказал все как есть.

— Результаты обследования отрицательные. Предстоит операция.

— Я не позволю лишить меня ребенка.

— Речь идет о вашей жизни, Клара. Оперативное вмешательство необходимо, и как можно скорее.

— Есть шанс, что мой ребенок останется жив?

— Отслоение плаценты и операция представляют для него немалую опасность. Но вполне возможно, все обойдется.

— Я отказываюсь от операции. Ребенок — это все, что у меня есть.

— Но у вас нет выбора, Клара. Я отвечаю за вас, и мой долг вас прооперировать.

Как ни странно, новость, сообщенная врачом, подействовала на Клару успокаивающе. Она узнала, что решение, которое она только хотела принять, уже принято без нее, и ей стало легче. Мрак рассеивался, забрезжил рассвет. Еще немного, и взойдет солнце в потустороннем мире. В мире, где Габриэль будет уже через несколько часов.

Судьба против Клары. Кто же борется со своей судьбой? Кларе ничего уже не нужно решать, осталось только подчиниться течению событий.

Все теперь лишилось смысла. Она не хотела больше страдать, сопротивляться, жить в отчаянии. Не хотела больше существовать.

* * *

Луи Дерен схватил мобильный и дрожащей рукой набрал телефон сообщника.

— К нему вернулась память, — сообщил он.

— То есть?

— Он помнит, что его перестала слушаться машина.

— Кто вам об этом сказал?

— Его жена. Я позвонил ей, чтобы узнать новости.

— Хорошо. Я займусь этим сам.

— Что вы собираетесь делать? — нервно осведомился Дерен.

— Не люблю разговоров по телефону.

— Ничего не предпринимайте без моего разрешения.

— Не звоните мне больше, — отрезал собеседник и повесил трубку.

Без его разрешения! За кого он себя принимает, жалкий слизняк? Он терпел, так и быть, его начальнический тон, дурацкие потуги на крутого, но теперь речь идет о спасении собственной шкуры. При чем тут какой-то месье Дерен?! Если Дебер заговорил, легавые арестуют заказчика. А заказчик тут же назовет его имя.

Так что нужно спешить, причем без всякого разрешения.

* * *

Практикант перехватил профессора Атали при выходе из операционного блока.

— Профессор… Мне нужно с вами поговорить, — начал он тревожно.

— А подождать немного нельзя?

— Нет… Дело очень серьезное.

— Что такое?

— У нас проблемы. С Габриэлем Сансье.

Атали удивленно посмотрел на ученика.

— Хорошо бы вам самому прийти и посмотреть, — прибавил практикант.

В боксе Габриэля практикант протянул профессору карту больного.

— Черт подери! Что за ерунда такая! — Профессор перелистывал карту. — И когда вы это заметили?

— Два часа назад, но вы были на операции.

— Аппарат барахлит?

— Это единственное объяснение.

— Проверьте еще раз хорошенько. С этим пациентом не должно быть никаких ошибок! Понятно? Вы отвечаете за него головой. До момента, когда мы отключим аппарат!

— Хорошо, профессор, я все понял, — озабоченно ответил оробевший ученик.

Атали, широко шагая, поспешил к себе в кабинет. Стоит ли сообщать новость родителям? Нет, не стоит. К чему подвергать их новым испытаниям, если нет уверенности.

 

31

Дени и Лоррен ехали в больницу. В тишине им обоим чудился голос Габриэля. Его признание в любви, сообщение о будущем ребенке потрясло их до глубины души. Им казалось, что сын с ними рядом, что он разговаривает с ними — вопреки злой судьбе, их непониманию и упрекам. Им понадобится время, чтобы в свете исповеди сына увидеть другими глазами прошлое. Но изменить прошлое невозможно, а вот настоящее, наполнившись новым смыслом, призывало их к себе. Их последнюю ошибку возможно было исправить, и они собирались это сделать. Из любви к сыну, из любви к будущему ребенку.

И вот они стоят перед боксом Клары, и Лоррен, пытаясь призвать мужество, берет мужа под руку. Постучались. Никакого ответа. Дени отворил дверь. Клара лежала, свернувшись комочком на кровати, повернувшись лицом к стене. Они ждали от нее какого-то знака, позволяющего им войти, но она лежала, не двигаясь.

— Добрый день, Клара, — мягко произнес Дени.

Она не ответила. Дени взглянул искоса на жену, словно спрашивая, как им поступить. Заметила ли их Клара? Делает вид, что не замечает? Находится в прострации под действием лекарств?

Дени встал так, чтобы попасть в поле зрения Клары. Она подняла на него глаза, и ее полный горькой безнадежности взгляд ожил.

Клара повернула голову к двери, увидела Лоррен и села на кровати, подобрала ноги, обняла колени, словно защищаясь, словно испугавшись, увидев возле себя мать Габриэля.

Дени мучительно подбирал слова. Что сказать? С чего начать? Какое уж тут красноречие, когда теряешься в сомнениях.

Тяжело нависшее молчание нарушила Клара.

— Мне очень жаль, — пробормотала она разбитым голосом.

Удивившись, они хотели что-то ответить, но Клара продолжала говорить, уставившись взглядом в пустоту.

— Вы оказались правы, мне не быть вместе с вашим сыном. Я тоже думала, что не заслуживаю его любви, что рано или поздно он поймет это и расстанется со мной…

— Подождите, — вмешалась Лоррен, желая остановить Клару.

— Но каждый день, проведенный с ним, был таким счастьем, — медленно продолжала Клара. — Его слова, его взгляд успокаивали меня. И я в конце концов поверила, что, кто знает, может, мы и в самом деле проживем нашу жизнь вместе. Вам не удалось разлучить нас. Нас разлучила судьба.

— Клара… — снова попыталась вставить слово мадам Сансье.

Но Клара продолжала говорить, уставившись на простыню:

— Я вам не понравилась, хотя не понимаю, по какой причине. Теперь вы и вовсе меня ненавидите. Из-за меня Габриэль уехал с этого праздника. Я была за рулем. Я плакала. Не сумела вовремя включиться. Потеряла над машиной контроль.

Дени подошел к кровати.

— Мы не думаем вас ненавидеть. Мы пришли… Мы хотим извиниться…

Удивившись, Клара подняла голову.

— Вы ушли с праздника по моей вине, — заговорила Лоррен. — Я обидела вас. Но тогда я думала в первую очередь о сыне. Нет, конечно, не только о нем. О нас всех, о своих пожеланиях относительно него. Я не верила в вашу любовь. Хоть это очень глупо, но я не считала сына достаточно взрослым, чтобы положиться на его выбор. Я всегда грешила гордыней и считала себя вправе принимать решения за моих близких. Так что, Клара… виной всему я.

— И я, — заговорил отец Габриэля. — Я позволил себе забыть, откуда вышел я сам. Я поднялся наверх и постарался избавиться от всего, что напоминало мне прошлое. Вы мне напомнили о нем. И я должен был бы поддержать вас, увидеть, как искренне вы любите Габриэля. Но я оказался слеп, постоянное стремление к успеху лишило меня способности трезво смотреть на вещи.

Дени хотел еще прибавить, что результаты расследования полностью сняли с нее вину, но Клара прервала его.

— Наши извинения не имеют теперь никакого смысла, — безнадежно произнесла она.

— Имеют, и очень большой, — сказала Лоррен и тоже подошла к кровати.

— Какой же?

— Габриэль написал нам письмо за несколько дней до аварии, но оно не было отправлено. Полиция нашла его в квартире и передала нам.

Клара вздрогнула.

— Не понимаю, зачем ему было писать, когда он мог с вами увидеться?

— Потому что в нашей семье не принято… не принято говорить о чувствах. Он хотел сообщить нам важные вещи прежде, чем мы встретимся на свадьбе. Он… Он не питал иллюзий относительно нашего отношения. Господи! Он хорошо знал своих родителей!

— И что же написал Габриэль в письме?

Клара смотрела на месье и мадам Сансье широко открытыми глазами, готовая принять самую горькую правду.

— Он написал о вашей любви и…

— Лучше дай Кларе прочитать письмо, — посоветовал Дени.

— Да, так будет лучше.

Лоррен достала копию письма из сумочки и протянула Кларе.

Клара не решалась взять протянутый листок.

— Прошу вас, — настойчиво повторил Дени.

Клара взяла, развернула и начала читать. Читая начало, она не могла удержаться от слез. Прочитав письмо до конца, она выпрямилась, слез не было и в помине. Лицо ее застыло, стало жестким. Похоже, Кларе запала какая-то мысль, завладела ею, сосредоточила на себе. Теперь она смотрела на родителей Габриэля темным недобрым взглядом.

Она вернула письмо и сухо, гневно сказала:

— Уходите!

Дени и Лоррен обменялись тревожным взглядом.

— Я… Я не понимаю вас, — начала Лоррен.

— Вы пришли не извиняться. Вы пришли за моим ребенком. Вам наплевать на то, что я чувствую и переживаю. Ваш цинизм отвратителен!

— Нет! Что вы такое говорите! — воскликнула Лоррен. — Мы пришли с самыми искренними чувствами!

— Конечно, ваш ребенок для нас надежда, — признал Дени. — Но мы говорили с вами вовсе не потому, что задумали вами манипулировать. До этого письма мы не понимали, насколько Габриэль любит вас.

— Вам не увидеть этого ребенка, — жестко заявила Клара.

Лоррен взглянула на мужа, прося у него помощи. Но увидев, как он подавлен, поняла, что сейчас он ей не в помощь. В отчаянии, не зная, что сказать и что сделать, она поспешно вышла из бокса.

— Поверьте нам, мы были совершенно искренни, — тихо и растерянно произнес Дени. — Подумайте о нашем разговоре, очень вас прошу.

Он направился к двери, но на пороге обернулся и посмотрел на Клару.

— Мы пришли еще, чтобы вам сказать, что Габриэля отключат от аппарата завтра в десять часов утра.

* * *

Гнев мгновенно утих, словно выплеснувшиеся слова избавили Клару от невыносимого напряжения, в котором она находилась. Ее поразило в самое сердце то, что она только что узнала, и мысль об этом не оставляла ее. Так, значит, Габриэль знал… Откуда же он мог узнать? Почему не сказал ей? Почему не успокоил относительно будущего, догадываясь, в какой она живет тревоге? Или он ждал решающего слова родителей? В письме он написал, что любит ее. Но оставить ее мучиться, решая судьбу ребенка, — разве значит любить? Судя по письму, он хотел от нее ребенка, но ей о своем желании и словом не обмолвился…

* * *

На улице уже смеркалось, когда Габриэль вышел из комиссариата.

Он был неприятно удивлен, увидев Дженну и Элоди. Они ждали его с озабоченными лицами, стоя возле машины. А ему так нужна была свобода действий.

Элоди подошла к нему и поцеловала. Дженна улыбнулась ему. Они сели в машину.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Дженна.

— Устал.

Она положила ему руку на плечо.

— Ничего, сейчас вернемся, и ты будешь отдыхать, — пообещала она. — Мы все перенервничали с этой историей.

 

32

Панигони взял стул и поставил его возле Клариной кровати.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов, — сказал он, садясь.

Клара безразлично смотрела перед собой.

— Вы знакомы с Александром Дебером?

— Нет, — уронила она сухо.

— Ваш жених произносил когда-нибудь это имя?

Клара отрицательно покачала головой.

Инспектор открыл конверт, достал фотографию и показал Кларе.

— Вам знаком этот человек?

Клара скользнула равнодушным взглядом по фотографии и узнала мужчину, который заходил к ней в бокс. Инспектор внимательно следил за ее реакцией.

— Вы его уже видели, не правда ли? — спросил он, по-охотничьи насторожившись.

— Да.

— При каких обстоятельствах?

— Несколько дней назад он зашел сюда.

— Что он хотел от вас?

— Хотел утешить, как все другие.

— Утешить? — не поверил своим ушам Панигони.

— Да, он сказал, что понимает мое состояние, что тоже потерял в аварии женщину, которую любил.

Панигони нахмурился.

— А еще что он сказал?

— Больше ничего.

— А вы видели его раньше?

— Нет.

Инспектор почесал в затылке. Чем дальше в лес, тем больше дров. Ну и дельце ему досталось!

— Машина этого человека врезалась в вашу, — сообщил инспектор.

Клара вздрогнула.

— А как же…

— Да, да, да, я могу понять ваше удивление.

Почему убийца Габриэля пришел к ней? Из-за угрызений совести? Да, наверное. Удивление прошло, и ей стало совершенно безразлично, по какой причине приходил к ней этот человек.

— Мы вчера обнаружили его в квартире вашего жениха, — объявил инспектор, надеясь что-то понять по реакции Клары.

Клара собралась задать вопрос, но не задала его.

— Он сказал, что им двигало чувство вины, что ему хотелось посмотреть, где вы живете, а когда он нашел ключи на электросчетчике, то не мог устоять перед искушением.

Клара выслушала сообщение равнодушно. Она не хотела вникать, правду говорит этот человек или лжет. Ее это не интересовало.

Панигони понял, что Кларой вновь завладевает мрак отчаяния. Ее взгляд потух, она ушла в себя. Торопясь задержать ее, инспектор поднялся и пошарил у себя в карманах.

— Когда мы осматривали квартиру вашего жениха, то нашли там два письма.

Клара мгновенно вернулась к действительности.

— Одно было адресовано его родителям, а другое вам.

* * *

Дженна подождала, пока Элоди уйдет к себе, и заговорила наконец о том, что ее мучило:

— Теперь мы одни. Скажи, ты знаешь, кто намеревался… с тобой расправиться?

Даже при мягком приглушенном свете, царившем в гостиной, было видно, как Дженна взволнована.

— Мне подумалось…

— Говори же!

— Луи.

— Луи? — удивилась Дженна. — Но… Нет, быть этого не может!

— Он не хочет, чтобы я продавал фирму.

— Да, от продажи он не в восторге. Но чтобы дойти до…

— Я тоже ни в чем не уверен. Но в тюремной камере какие-то обрывки памяти ко мне вернулись. Мы с ним крупно поссорились незадолго до аварии. Чуть ли не до драки.

— Вы часто ссорились. У Луи тяжелый характер. Но он не способен…

— Говорю тебе: это всего лишь предположение.

— Ты поделился им с полицией?

— Нет. Обвинение слишком серьезное, голова у меня сейчас не в порядке, я не могу себе полностью доверять и не хочу делать из Луи подозреваемого.

— Что ты собираешься предпринять?

— Пока не знаю. Подумаю. Сейчас я слишком устал.

* * *

У Габриэля оставалось очень мало времени. Он понятия не имел, как отреагировали на его письма Клара и родители. Лежа в темноте, он старался придумать самый действенный способ. Теперь он уже не мог увидеться с Кларой. Дженна ему сказала, что у нее был Панигони, и уж он наверняка показал ей фотографию Александра…

Внезапно он почувствовал, что не один в комнате. Дженна скользнула к нему на кровать, прижалась к нему. Габриэль, смутившись, застыл в неподвижности. Она губами искала его губы.

— Не стоит, Дженна, — прошептал он.

Оскорбившись, она приподнялась.

— Извини, — сказала она. — Глупое и ненужное желание нежности.

— Я понимаю, но…

— Я идиотка, Александр. Я так за тебя переживаю, а твое отношение в последние дни… И я подумала… — На глазах у нее блестели слезы. Она уже собиралась встать с постели, но он взял ее за руку и удержал.

— Подожди. Ты ни в чем не ошиблась. Но все, что со мной произошло, так на меня подействовало, что сейчас я не могу заниматься любовью. И все-таки… останься со мной.

Дженна колебалась.

— Останься. Мне не хочется быть одному.

И она сдалась, легла, прижалась.

Смущение, неуют, владевшие Габриэлем, оставили его, он внезапно почувствовал глубокий покой.

 

День восьмой

 

33

Профессор Атали уселся за письменный стол. Работа хирурга приучила его отстраняться от любых эмоций. Она требовала предельной концентрации и исключала вмешательство чувств. Долгий опыт научил его относиться к операциям как к техническим задачам. Но в данном конкретном случае профессор не мог обойтись без эмоций. Молоденькая пациентка была жертвой трагедии. Последствия этой трагедии все еще длились. И у него было слишком мало возможностей, чтобы изменить что-то и как-то помочь.

Сейчас он ждал результатов еще одного обследования Габриэля. Но каковы бы они ни были, его случай безнадежен. И все же профессору хотелось знать, откуда взялся неожиданный всплеск, который заметил его ученик. Эта ошибка. Этот сбой.

Но он запретил себе об этом думать. Закрыл глаза и мысленно шаг за шагом начал делать предстоящую операцию. Сейчас он должен стать совершенным инструментом, ничего больше.

В дверь неожиданно постучали. Все коллеги знали, что отсутствие ответа означает: тревожить его можно лишь в случае крайней необходимости. Однако стук повторился.

— Войдите, — сердито разрешил он.

На пороге стояла перепуганная медсестра.

— У нас проблема, — объявила она.

Профессор недоуменно поднял брови, он не привык к обилию чувств у своего персонала.

— Клара Астье… Она исчезла.

* * *

Габриэль даже не притронулся к стоящему перед ним кофе. Уставившись глазами в кухонный стол, он старался понять, смог ли защитить Клару от самой себя и что может еще сделать в оставшиеся ему несколько часов?

Элоди вошла в кухню, наклонилась к нему и поцеловала.

— Мамы нет?

— Нет. У нее встреча.

Элоди налила себе кофе, добавила молока и села напротив него.

— Я рада, что ты с нами, папа, — прошептала она и заслонилась большой чашкой.

Габриэль слабо улыбнулся.

— Я просыпалась ночью… И я вас видела, — прибавила она.

Дженна и Габриэль уснули спина к спине, по-дружески.

— Что будешь делать сегодня? — спросила Элоди.

— Не знаю. Мне не дает покоя молоденькая пострадавшая.

— А почему?

— Знаешь, у меня какое-то дурное предчувствие.

Элоди отпила глоток из чашки.

— Сегодня ее должны оперировать, — сообщила она.

Габриэль вздрогнул.

— А что с ней такое?

— Внутреннее кровотечение.

У Габриэля закружилась голова, и он схватился руками за край стола, чтобы сохранить равновесие.

— И когда назначена операция?

— На сегодня на восемь часов.

Габриэль взглянул на стенные часы, висевшие на кухне. Девять. Значит… А что это значит? Если Клара лежит сейчас на операционном столе под наркозом, у нее нет доступа к собственной жизни. Или… А что, если ее душа в свободном полете, пока тело спит под анестезией?

Габриэль встал, взял телефон и начал набирать номер.

— Я уже звонила Кевину сегодня утром, — сообщила Элоди, радуясь своей предусмотрительности. — Операция не состоялась, потому…

Габриэль застыл в ожидании, чем закончится фраза.

— Потому что Клара сбежала этой ночью из больницы.

* * *

Габриэль позвонил Сабрине и Кевину. К кому, как не к ним, могла сбежать Клара? Но они ничего не знали и паниковали оба. У Клары кровотечение, если не сделать операцию в ближайшее время, ее жизнь под угрозой.

Запаниковал и Габриэль, кляня себя за то, что не предусмотрел такого развития событий. Он нервно расхаживал по кухне, пытаясь поставить себя на место беглянки и понять, где она могла укрыться. И вдруг пришел ясный и отчетливый ответ: в той самой гостинице, где началась их история. Да, Клара решила умереть там, где они в первый раз любили друг друга. Когда они впервые поссорились, она сбежала именно туда.

Он нашел номер гостиницы, позвонил, но телефон был занят. Нельзя было терять ни минуты. Он спустился, сел в машину Дженны и помчался, решив, что дозвонится по мобильному.

Затылок взмок от пота, по спине побежали холодные струйки. Габриэль протянул руку, чтобы вытереть затылок и шею, но рука наткнулась на холодный металл. Вздрогнув, он уставился в зеркало заднего вида и обнаружил на сиденье позади себя нежданного гостя. «Гость» наставил револьвер ему в затылок.

* * *

Клара лежала на постели. Той самой, на которой они впервые прикоснулись друг к другу.

Она подложила руку под подушку, пытаясь представить себе, что рядом с ней лежит Габриэль. Движения ее были механическими, руки холодными. Она ничего не чувствовала, кроме опустошенности. Не было печали, не было ностальгии. Клара задержала дыхание и представила, что уже умерла. Через несколько секунд кровь забилась у нее в висках. Какое же из сердец бьется? Ее или ребенка?

Мучительная боль скрутила ей живот. Клара задержала дыхание, пытаясь с ней справиться. Она положила на живот руки, пытаясь пообщаться с бедняжкой, который так печально начинал свою жизнь, но ощутила лишь ледяной холод. Неужели смерть? Бесчувствие, бездыханность, лед.

Зазвонил мобильник, но она не обратила на него внимания.

Час. Остался час. Через час Габриэль попрощается с этим миром. А она предоставит решать свою участь судьбе. Может быть, боль убьет ее, и она уйдет вместе с Габриэлем. Может быть, ее помилуют. Она покорится любому решению.

* * *

— Не останавливайся!

Голос незнакомца на заднем сиденье был жестким, приказ коротким. Откинувшись на спинку, он опустил револьвер, но Габриэль чувствовал его близость.

— Кто вы такой? — спросил он. — Что вам надо?

«Гость» не счел нужным отвечать на вопросы. По мрачному безразличию Габриэль угадал профессионала, и на него повеяло могильным холодом.

— На развязке свернешь на шоссе, — приказал «гость».

Габриэль взглянул на часы на панели. Жить ему оставалось ровно полчаса.

— Я не знаю, кто вы такой, но…

— Помолчи!

Они ехали по шоссе, потом незнакомец приказал снова свернуть. Из кармана он вытащил футляр, из футляра достал шприц.

— Видишь впереди озеро? Вот там ты и умрешь. Банальное самоубийство.

Габриэль задумался. У него оставалось всего двадцать минут, чтобы добраться до Клары. Если он избавится от этого типа и поедет быстро, то уложится.

Незнакомец держал в руке шприц.

— Остановись, — распорядился он. Они подъехали уже к самому берегу озера.

Габриэль понял, что его ждет. Сейчас ему вколют какую-то отраву, потом сбросят в озеро. Смерть сойдет за самоубийство. Ничего невероятного, замучили угрызения совести. Но этого не может быть! В сценарии, которым поделился с ним проводник, не было гибели Александра. Уверенность придала Габриэлю сил, он почувствовал, что неуязвим, его хранила сама судьба.

— Стоп, тебе говорю! — заорал убийца.

Но Габриэль надавил на педаль акселератора и резко повернул руль. Убийца потерял равновесие и выронил шприц.

— Стой, сука! Стой, говорю тебе! — орал он, направляя на Габриэля револьвер.

Габриэль резко затормозил, звук выстрела слился со скрежетом шин.

Резкая боль пронзила Габриэля.

Машина опрокинулась в озеро.

* * *

Еще немного, и Клара уснет вечным сном. Если влюбленные умирают в одно время, они встречаются в загробном мире. Так, по крайней мере, обещают в книгах и песнях. И Кларе хотелось в это верить. Хотелось, потому что ей вдруг стало страшно. Да, теперь она не очень-то хотела умирать. Она пыталась сосредоточиться на их будущей встрече, но ничего не могла себе представить, и невесомое будущее вытесняло счастливое прошлое. Их встреча, лицо Габриэля, первый поцелуй и другие моменты, самые разные, ставшие для них радостной повседневностью. Габриэль, вот он идет, вот он улыбается ей в ресторане, вот смотрит на нее ранним утром, вот берет ее за руку…

Приступ резкой боли вновь стал выкручивать ей внутренности.

— Прости меня, — шепнула она, сама не зная, просит ли прощения у Габриэля или у их малыша. Но больше не надо думать, не надо бороться, принимать решения, нужно просто уснуть. Уснуть навсегда.

* * *

Машина не утонула. Озеро здесь было слишком мелким. Габриэль попытался открыть дверцу, но боль не давала ему двигаться. Он решил, что сильно ударился. Опустил глаза и увидел кровь. Провел рукой по липкой жидкости, понял, что незнакомец выстрелил ему в спину.

Под кожу забирался холод. В голове мутилось. Он хотел вздохнуть поглубже, успокоиться, но боль была слишком сильной, она ему мешала.

Габриэль взглянул на панель приборов. Оставалось пятнадцать минут.

Он с трудом дотянулся до телефона, кое-как набрал сообщение. Пальцы пачкали кровью клавиши.

Он сумел побороть головокружение и все-таки отправить эсэмэс. Он сумел набрать и номер. Ему ответили. Он сказал самое необходимое и потерял сознание.

* * *

Погружаясь в туман полусна, Клара услышала звук мобильного — пришло сообщение. Зачем оно ей? Ей нет ни до кого дела. Утонуть во сне, и поскорее.

Но что-то вроде предчувствия, а возможно, подспудное нежелание умереть все-таки подтолкнули ее взяться за ниточку, которая выводила в жизнь. Но в любом случае все сообщения опоздали. Она прочитает его и продолжит погружаться в сон. Клара открыла глаза. Мобильный лежал с ней рядом. Она протянула руку, которая стала словно бы из свинца. Невероятным усилием взяла телефон и открыла сообщение. Читая, обмерла:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Похоже, у нее начался бред. Да, прилетевшие к ней слова были безумием случайности перед неизбежностью смерти. И голоса, которые звали ее из-за двери, тоже.

* * *

«Скорая» приехала через четверть часа после вызова. Профессор Атали лично отправил команду.

В первом операционном блоке у Александра Дебера вытащили пулю. Она прошла через легкие, он потерял много крови. Исход был пока неизвестен.

Во втором блоке на операционном столе лежала Клара Астье.

Профессор вошел в первый блок и спросил у своего коллеги, который оперировал, как прошла операция. Одобрил все, что тот сделал, и перешел во второй.

Как случилось, что молодая женщина и виновник всех ее бед лежали в нескольких метрах друг от друга и врачи боролись за их жизни?

Профессор себя об этом не спрашивал, ему было некогда. Для него самым важным было то, что оба пациента имели шанс выжить. Ему сказали, что какой-то сельский житель позвонил в полицию, сообщив о странной сцене, которая произошла на его глазах: машина съехала с дороги и свалилась в озеро.

О Кларе сообщил таинственный звонок: молодая женщина в состоянии депрессии в такой-то гостинице. Голос был слабым, прерывался. Звучал умоляюще.

Человек, найденный на заднем сиденье машины Александра Дебера, с залитым кровью лицом, проходил обследование. Его состояние было удовлетворительным. Он вполне мог подождать.

* * *

Дженна и Элоди, ни секунды не медля, приехали в больницу. Их встретил практикант, ввел в курс дела, описал состояние больного и попросил подождать в приемной. Они вошли в холодную белую комнату, с трудом справляясь с мучительной тревогой. В приемной уже сидел молодой человек, взглянувший на них полным беспокойства взглядом, — Кевин. Элоди поздоровалась с ним, села рядом, взяла его за руку.

Дженна устроилась напротив пожилой супружеской пары. Старшее поколение выглядело спокойнее, но Дженна чувствовала, какой тяжкий груз лежит у них на сердце.

 

34

К Габриэлю вернулось сознание. И ощущение, что он стал легче, чище. Где он? В операционной. Он увидел хирурга и сестер, которые склонились над ним, забеспокоился, приблизился и понял, что на столе лежит Александр. И тогда осознал — сам он теперь только душа. Его душа покинула телесную оболочку, которая целую неделю служила ей убежищем, и теперь продолжит свой путь в мир иной.

— Я здесь, — произнес рядом с ним голос.

Обозначился проводник. Габриэль хотел расспросить его, но почему-то ему было трудно произнести те вопросы, которые его мучили. Где Клара? Ему удалось сделать то, чего он так хотел?

— Вы удивительно вели себя, Габриэль. У вас была задача: спасти Клару. Но вы сумели вникнуть в проблемы Александра и его семьи.

Проводник в задумчивости сделал несколько шагов.

— Вы могли бы не обратить внимания на Деберов, а вы им помогли. Вы проявили лучшие качества вашей души, Габриэль.

Рядом с проводником появилось что-то вроде тени. Что бы это могло быть?

— Вы позаботились о жене Дебера и его дочери, — продолжал проводник. — Вы занялись и самим Дебером. Поняли, что и вы тоже могли бы стать именно таким. Спасая его, вы поработали и на свое собственное будущее.

Зачем проводник говорит ему все это? Почему молчит о Кларе и ребенке? Почему он сам не может ничего сказать проводнику, хотя при первой встрече они так легко разговорились? Потому что теперь он умер?

— В каждом человеке таится добро и зло, — продолжал ангел, не обращая внимания на тревоги Габриэля. — Доброе в нем становится его достоинствами, помогает проявить таланты, использовать возможности прожить успешную жизнь. Зло лишает возможности видеть последствия своих поступков, мешает понять, что человек пошел по дурному пути. Между добром и злом лежит зона свободного выбора.

Проводник подошел к двери операционной и заглянул в соседнюю комнату.

— Там Клара, — проговорил он.

Габриэль подошел к проводнику. И в соседней операционной хирург и сестры, склоняясь, работали, но Габриэль не видел, кто там лежит.

— Я прошу прощения.

Почему он просит прощения? Что хочет сказать? Габриэль с ума сходил от беспокойства, напрягал все силы, чтобы заговорить, закричать.

В эту минуту что-то случилось в операционной Клары. Врачи и сестры явно забеспокоились. Каждое движение сестер говорило о скрытой тревоге. Глаза хирурга посуровели. Он отдавал распоряжения сухим резким тоном.

Габриэль в ужасе повернулся к проводнику. И не увидел его.

Проводник теперь стоял возле Клары. До Габриэля донесся его голос так отчетливо, будто он по-прежнему стоял рядом.

— Еще одна душа, Габриэль. Мне нужна еще одна душа.

Габриэль задохнулся от слез.

— Вы не имеете права! Неужели вы мне солгали? Я сделал все, что мог!

— Бог не разлучает любящих, — ответил ангел.

— Нет! Не смейте этого делать!

Внезапно в комнате потемнело, темнота поглотила все — и людей, и вещи. Габриэль пытался закричать, но голос его не слушался. Что же с ним творится? Он уходит в смерть. Да, он чувствовал, как съеживается его душа. Он уйдет из этого мира, так и не узнав, что будет с Кларой.

* * *

Хирург вышел из операционной. В приемной сидели и ждали родственники. Врач подошел к Элоди и Дженне.

— Состояние стабильное. Он вне опасности.

Дженна и Элоди с облегчением вздохнули, но сдержали свою радость. В лице профессора Атали они увидели напряжение и поняли, что состояние других больных не столь благополучно.

Они тихонько поблагодарили профессора и отошли в сторонку.

Хирург повернулся к Кевину и супругам Сансье. Трудно было понять выражение его лица, но веселым оно не было. Он уже собрался начать говорить, но тут к нему подошла медсестра и прошептала что-то на ухо.

Взгляд хирурга выразил крайнюю степень изумления.

— Иду! — ответил он медсестре.

— Что там случилось? — не удержался от вопроса Дени Сансье, не в силах больше сдерживаться.

Профессор предпочел бы сообщить о слабой мозговой деятельности, которая была обнаружена его учеником у больного вчера вечером, о том, что она, судя по всему, не является заблуждением врача или неисправностью техники, но все-таки слишком слаба, чтобы надеяться на благополучный исход. Но он не стал вдаваться в подробности — сообщил именно то, что только что сообщили ему.

— Ваш сын, — выговорил он, — вышел из комы…

* * *

Пол зашатался под ногами Лоррен, и Дени подхватил ее. Они смотрели вслед уходящему хирургу, не зная, следовать за ним или ждать его здесь.

— Господи!.. Господи!.. — судорожно шептала мать Габриэля.

Муж крепко прижал ее к себе.

Дени Сансье словно бы заледенел со дня катастрофы, и вот кровь снова побежала у него по жилам. Из груди его рвались смех и рыдание, он готов был смеяться и плакать. Все чувства перемешались, и он уже больше не мог их сдержать. И тут он вспомнил, что в приемной он не один. Дени обвел глазами присутствующих и встретил счастливые улыбки. Все радовались их радости. Радовались счастливому событию, были растроганы счастьем отца и матери.

 

Через три дня

 

35

— Габриэль?

Голос прилетел из дальнего далека и замер возле уха. Откуда он прилетел? Кто его зовет?

Кто-то взял его руку, и Габриэль почувствовал успокаивающее тепло пожатия. Что за странные иллюзии? Откуда могут взяться физические ощущения, если он…

И тут что-то вдруг забрезжило. Словно бы возник лучик света. Словно бы дотянулся до него извне. Извне чего? Да, Габриэль почувствовал свет. Но ведь его глаза… Он разомкнул веки. Поначалу поплыли какие-то мерцающие пятна, потом глаза приспособились, и то, что он увидел, изумило его до онемения.

Рядом стояла мама и улыбалась ему.

— Это я, — шепнула она, отвечая на его немой вопрос.

Рядом с мамой стоял отец, на глазах у него блестели слезы. Наверное, это сон. Прощальный сон перед уходом.

Но нет, и папа, и мама настоящие. Так, значит, он жив?.. Мысль показалась Габриэлю совершенно невероятной, безумной и сказочной одновременно. Буря чувств забушевала в нем. Вспыхнула сотня вопросов, на которые он не мог получить ответа.

Что спасло его от приговора судьбы? Габриэль припомнил свою последнюю встречу с проводником, когда тот ему сказал… Он похвалил Габриэля за доброту, за его помощь… Неужели поэтому ему дали второй шанс? Но проводник сказал, что ему непременно нужна другая душа. Что он имел в виду? Предположение повергло Габриэля в ужас.

— Клара! — позвал он в панике.

— Я здесь, — откликнулся голос с другой стороны кровати.

Он с трудом повернул голову и увидел Клару — бледную, осунувшуюся, но с сияющими счастьем глазами.

— Я здесь, любовь моя.

Успокоившись, Габриэль готов был погрузиться в океан блаженства, глядя в глаза любви всей своей жизни, но еще одно опасение пронзило его. Еще одна душа…

— Наш малыш? — прошептал он.

Клара ответила грустной улыбкой.

— Поспи, любовь моя, — шепнула она и поцеловала его.

* * *

Профессор Атали, нахмурив брови, искал правдоподобного объяснения случившемуся, говоря с Лоррен и Дени Сансье. И не мог.

— Я не могу объяснить, что произошло, — честно признался он. — Мы иногда встречаемся с удивительными случаями, которые можно назвать только чудом. Все обследования показали, что мозг перестал работать. И вдруг практикант заметил, что он подает признаки жизни. Новая серия обследований показала, что наличествует слабая жизнедеятельность. Я не решился сообщить вам об этом. Не хотел давать ложную надежду. Мне нужна была уверенность. Едва заметная активность не обещала положительного исхода, а он наступил.

— Ваши аппараты могут давать сбои? — спросил Дени.

— Могут. Но, учитывая то, что произошло, это объяснение нелогично, — вздохнул профессор.

— Можно подумать, что Габриэль следил за Кларой, — задумчиво проговорила Лоррен. — И вернулся к жизни в тот самый миг, когда ребенок…

— Да, иной раз нам приходится отказываться от привычной логики и пытаться найти объяснение в ненаучных теориях, — признал профессор.

— У него будут какие-то осложнения? — спросила Лоррен.

— Контузия и десять дней комы, безусловно, могут быть чреваты какими-то нарушениями, но первые обследования дали положительный результат. Я советую вам больше не задавать вопросов. — Тут профессор широко улыбнулся. — Вам вернули сына. Рядом с ним любимая женщина, и если они захотят, у них будут еще дети.

* * *

В бокс Габриэля въехал на инвалидном кресле Александр Дебер, везла его Дженна.

Они подъехали к самой постели. Мужчины переглянулись, едва заметно улыбнувшись.

— Ничего, если мы ненадолго останемся одни? Ты не обидишься, Дженна? — обратился Александр к жене.

Она кивнула и вышла.

— Я пришел и хотел… В общем… Я хотел поблагодарить вас, — проговорил Александр.

— Это я должен вас благодарить. А в остальном — такова судьба.

— Нет, я знаю, что многим вам обязан.

— Откуда вы знаете? — удивился Габриэль.

— У меня в памяти сохранились частички вашей. О том, что происходило в эту неделю. Поток картин, образов, событий. Похоже на сон, но некоторые факты абсолютно ясны. Как будто это время я прожил вместе с вами.

— А где киллер, который хотел меня убить? То есть, простите, вас.

— Он в полиции, арестован.

— И какие мотивы?

— Деньги. Мой компаньон тратил на себя деньги фирмы. Растратил большую сумму. Аудиторская проверка, которая предшествует продаже, открыла бы растрату. Он просил повременить с продажей, надеясь возместить украденное. Но я не хотел. И он решил, что у него нет выбора. Он не хотел сидеть в тюрьме и решил убрать меня.

Габриэль протянул руку Александру, тот пожал ее.

— Берегите жену и дочь, — сказал он. — Третьего шанса не представится.

— Это я понимаю, — кивнул Дебер.

На таком же кресле Кевин ввез в бокс Клару. Они пристально посмотрели на Александра, не зная, здороваться с ним или нет.

— Я ухожу, — объявил Александр.

Вошла Дженна и увезла мужа.

— Я не понимаю, вы что, знакомы?

Габриэль не знал, связан ли он по-прежнему обещанием, которое дал проводнику: ничего не рассказывать о том, что с ним произошло? Впрочем, сейчас главным было не волновать Клару. И самому Габриэлю хотелось как можно скорее позабыть этот эпизод из своей жизни и наслаждаться будущим, которое открылось перед ними.

— В каком-то смысле, — отозвался Габриэль. — Если хочешь, мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

Клара не настаивала. В этой истории было так много неясностей, она столького в ней не понимала, у нее было столько вопросов к Габриэлю!.. Но что значили все вопросы, все неясности по сравнению с чудом? Он остался жив! Они были вместе. Все остальное не имело значения.

 

Еще через неделю

 

Эпилог

Всю неделю Габриэля обследовали, родные и близкие навещали его, а он наслаждался, ощущая себя живым.

Пережитое было настолько невероятным, что он до конца в него так и не поверил, не мог осознать во всех тонкостях, вникнуть в смысл. Более того, ему хотелось отстраниться от прожитых сумасшедших дней. Разумеется, он никогда их не забудет, но пусть настоящее заполнит его, станет ярче пережитого кошмара, обесцветит его, растворит.

Как только Габриэлю разрешили ходить, он решил навестить бокс Клары. Первый выход к ней!

В коридоре он вспомнил притчу Жозефа о дверях, открывающих нам чужой опыт тогда, когда мы способны им воспользоваться.

Жозеф! Как он мог позабыть о нем?! В потоке нахлынувших событий встреча с ним растворилась, затерялась… Габриэль почувствовал себя виноватым. Надо зайти, спросить, как у него дела.

Бокс Жозефа был рядом, и он решил сначала навестить его. Постучался, вошел. Комнатка стояла пустой. Габриэль замер. Неужели?.. Не может быть! Его, наверное, перевели в другой блок, назначили другое лечение. Габриэлю сразу стало легче, и он окликнул медсестру.

— Скажите, пожалуйста, а куда перевели пациента из этой палаты? — спросил он.

Сестра удивленно на него посмотрела.

— Какого пациента? Бокс номер двадцать шесть стоит пустой вот уже месяц.

— Да нет! В нем лежал старичок по имени Жозеф! — настаивал Габриэль.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь. В боксе была протечка, его должны ремонтировать, и пока он не занят. К тому же в последнее время у нас не было пациентов с таким именем.

И медсестра ушла, она торопилась к кому-то с уколом.

Сестра не права. Это невозможно! Габриэль видел этого старичка, он с ним разговаривал. Подумал и тут же себя одернул. Невозможно? Опыт навсегда зачеркнул это слово в его словаре.

Другое дело, что он должен понять, что произошло. В его истории каждая мелочь имела смысл. Дверь, открывшаяся в бокс Жозефа, вела его к новым открытиям.

Габриэль шел к Кларе, вспоминая слова Жозефа, и внезапно его осенило озарение. Он не был одинок в своем опасном странствии. Добрые души поспешили ему на помощь, они поддерживали его, помогали понять главное.

Клара уже проснулась и встретила Габриэля нежной улыбкой. Он поцеловал ее и сел рядом. Она не могла не заметить необычное выражение его лица.

— С чего вдруг такой загадочный вид?

Габриэль ласково погладил ее по щеке.

— Согласись исполнить три моих желания, Клара, — тихо попросил он.

— Я стала феей и могу исполнять желания? Три? Всего-навсего?

Габриэль поцеловал ее.

— Ты меня убедил. Начинай, говори, чего ты хочешь.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Глаза Клары наполнились слезами, а губы счастливо улыбнулись.

— Это желание я могу исполнить.

— Как только это станет возможным, я хочу, чтобы у нас был ребенок.

Горло у Клары перехватило, ответить она не могла, но положила руку себе на живот и кивнула, давая понять, что согласна.

— Третье мое желание может показаться тебе причудой… Но для меня оно имеет значение…

— Говори, я слушаю.

— Нашего ребенка… Если это будет мальчик, я хотел бы назвать сам. Ты разрешишь?

— Конечно, — отозвалась она удивленно. — И как бы ты хотел его назвать?

— Жозеф.

Клара нахмурилась, губы недовольно поджались.

— Ты против? — огорченно спросил Габриэль.

— Не в том дело, — ответила она, о чем-то задумавшись.

— А в чем, скажи.

Она еще помолчала, и лицо ее смягчилось.

— Хорошо, — кивнула она. — Может, это совсем неплохая мысль. Примирение прошлого с будущим.

— О чем ты? Я не понимаю, — признался Габриэль.

— Жозефом звали моего отца.

 

Благодарности

Огорчение путешественника.

Счастье писателя.

Он вернулся из путешествия. Сердце переполнено пережитыми впечатлениями, ум занят новыми мыслями и картинами. Он чувствует, что обогатился новым замечательным опытом, открыл новую вселенную, познакомился с людьми, к которым с течением времени успел привязаться. И теперь ему грустно: он знает, что вернулся в привычную обыденность и больше не увидит ни этих мест, ни этих людей.

В конце каждого романа я — путешественник, который вернулся из долгого прекрасного странствия. Я всегда немного растерян, стоя на границе двух миров. Мне радостно и вместе с тем грустно. Самое печальное — это расставаться с героями, которые жили со мной столько времени, когда я так их любил и так за них тревожился. Творил и боялся за свое творение.

А потом роман напечатали.

И читатели, одни доверяя мне, другие заинтересовавшись, третьи по совету друзей, принялись читать мой роман, следовать моими дорогами, знакомиться с моими героями.

И случается, что история читателям нравится, и тогда, закрыв книгу, они подают мне весточку о своем путешествии и моих уже подзабытых друзьях-героях. Их весточки меня трогают, они возвращают мне улыбку и… желание пуститься в новое странствие.

Эти несколько слов предназначены моим читателям. Вас, читатели, я хочу поблагодарить за то, что вы меня читаете, странствуете по моим мирам, оживляете моих персонажей, помогаете мне стать счастливым автором.

Я благодарю также доктора Микаэля Атали за его советы и Клару Ковэн за ее терпение.

Спасибо всем, кто после появления романа примет участие в его невероятных и любопытных событиях, придуманных, чтобы было интересно меня читать.

Ссылки

[1] «Я чувствую, как это появляется в воздухе нынче вечером, о Господи, всю жизнь я ждал этого момента» (англ.).

[2] Песня композитора Ричарда Девита, исполнитель Серж Кулен.

[3] Песня Тэйлор Свифт.

[4] Песня Ж. Бреля. (Пер. Г. Русакова).

[5] Песня Робера Дэвида, французского певца тунисского происхождения, исполняющего песни на английском языке.

[6] Французская экспериментальная рок-группа, основанная в 2014 году.

[7] Автор песен, музыкант и художник, более известный как вокалист и гитарист американской рок-группы «Nirvana», исполнявшей гранж.

[8] Шкала для оценки степени нарушения сознания и комы детей старше четырех лет и взрослых. Минимальное количество баллов — 3 (глубокая кома), максимальное — 15 (ясное сознание).