II
Неожиданный поворот событий
Ночью я спала плохо и встала рано, с мучительно щемящим сердцем и гудящей головой. День предстоял чрезвычайно важный: я решила, что не могу ждать, когда мистер Рандольф соберется сделать мне предложение, но должна пойти к нему и быстро покончить с делом. Мысль о браке с ним отнюдь не вызывала у меня отвращения: безусловно, многие счастливые браки заключались на основании много слабейших взаимных чувств, чем питали мы с ним. Он любил меня, вне всяких сомнений, а я относилась к нему достаточно тепло, чтобы выйти за него замуж, если это послужит делу моего отца. Однако все подобные соображения не приносили никакого утешения, ибо сердце мое было разбито из-за великой жертвы, на которую мне пришлось пойти. Став женой Рандольфа Дюпора — и теперь будущего лорда Тансора (хотя сам он еще не знает этого), — я заживу обеспеченной и благополучной жизнью, достойной всяческой зависти; но это не возместит мне горькой потери.
Когда я завтракала, явился Баррингтон с запиской от мистера Роксолла, где спрашивалось, удобно ли будет мне прийти в Норт-Лодж попозже утром.
«Я ожидаю инспектора Галли, — писал он. — У него есть новости, которые Вам следует знать. Посему я надеюсь, что Вы изыщете возможность принять участие в очередном совещании нашего триумвирата».
По совету доктора Пордейджа Эмили в тот день осталась в постели, но не позвала меня посидеть с ней; и потому я, быстро выпив чашечку кофе, прошла в гостиную, чтобы черкнуть ответ, а затем велела одному из лакеев отнести записку в Норт-Лодж.
Возвращаясь наверх, я нагнала на лестничной площадке Чарли Скиннера, несшего поднос с кофе и утренней закуской. Он — вот удача-то! — направлялся к мистеру Рандольфу, который, пожаловавшись на головную боль, велел подать завтрак в постель.
— Если вы не против, Чарли, я сама отнесу поднос мистеру Рандольфу, — сказала я.
— Пожалуйста, мисс, коли вам так угодно, — ухмыльнулся Чарли, явно одобряя столь вопиющее нарушение домашнего этикета.
— Да, кстати, Чарли, — сказала я, — вы помните старую женщину, навещавшую леди Тансор как-то вечером в прошлом сентябре, вскоре после моего прибытия в Эвенвуд?
Малый почесал в затылке.
— Старую женщину… — Он поджал губы и прищурился, напрягая память, а потом вдруг воскликнул: — Ах да! Та ведьма! Уродливая карга. Жарко, жарко, пламя ярко!
Продемонстрировав таким образом свое остроумие и литературную образованность, он испустил скрипучий смешок.
— Так значит, вы ее видели? — уточнила я.
— О да, мисс. Видел и кой-чего слышал. А потом рассказал Сьюки Праут.
— Говорите, вы что-то слышали?
— Ага, имя. Мужское имя.
— Чье имя, Чарли?
— Да джентльмена, что гостил здесь на Рождество. Мистера Вайса.
— Еще что-нибудь?
— Что-то насчет письма, которое у ней было с собой, в смысле у ведьмы — она все размахивала им перед носом миледи. Сказала, что оно станет для нее богатым… как там она выразилась? — Он снова поджал губы и почесал крупную круглую голову с торчащими в разные стороны соломенными волосами. — Источником дохода! Точно. Богатым источником дохода.
— Спасибо, Чарли, — поблагодарила я, беря у него поднос.
— Всегда к вашим услугам, мисс, — ответил он, отступая назад, подмигивая и залихватски козыряя мне.
У комнаты Рандольфа я ставлю поднос на столик и тихо стучусь.
— Кто там?
Придвинув лицо вплотную к двери, я негромко произношу свое имя.
— Эсперанца! Как?! Минуточку…
Немного погодя дверь открывается, и он стоит передо мной — не в ночной сорочке и халате, как я ожидала, но в сюртуке, замшевых лосинах и высоких сапогах с отворотами, явно готовый к выходу.
— Надеюсь, я не побеспокоила вас, — говорю я. — Можно мне войти — если вы не больны?
— Болен?
— Чарли Скиннер сказал, вы велели подать завтрак в постель, поскольку у вас болит голова, — вот, я принесла ваш поднос.
— Голова? А, ну да, — отвечает он, невесть почему нервничая. — Просто раскалывалась, когда я проснулся, но сейчас мне уже гораздо лучше, благодарю вас. И вы принесли мой завтрак? Вам не следовало этого делать, знаете ли. Это обязанность Скиннера, а уж никак не ваша.
— О, пустяки! — говорю я. — Я случайно встретила Чарли по пути наверх, вот и все. Мне внести поднос?
— Нет-нет! — восклицает он. — Ни в коем случае. Оставьте его здесь, хорошо? Знаете, я вдруг понял, что совсем не голоден. Пожалуй, перекушу позже.
Несколько секунд мы стоим в дверях, неловко улыбаясь, потом мистер Рандольф отступает в сторону, пропуская меня — не очень охотно, как мне кажется, хотя он весело говорит: «Милости прошу!»
Я вхожу в маленькую, скудно обставленную переднюю комнату; на полу здесь повсюду разбросаны рыболовные снасти и старые номера «Спортинг таймс». Через открытую дверь видна спальня, где царит такой же беспорядок. Мистер Рандольф явно чувствует себя не в своей тарелке и настроен только на самый пустяшный разговор; я же надеюсь, что он все-таки воспользуется моментом и сделает мне предложение, чтобы мы могли быстро покончить с делом. Однако, исчерпав все формальные вежливые вопросы, молодой человек бросает взгляд в окно и говорит: «Наконец-то выдался ясный день. Пожалуй, я пойду прогуляюсь часок».
Ничего себе! Где же огонь страстного нетерпения в глазах, свидетельствующий о пылкой надежде, что я приму предложение, сделать которое он так долго не решался? Или он не догадался, зачем я пришла?
Я на миг задаюсь вопросом, уж не ошиблась ли я, посчитав, что слова, произнесенные мистером Рандольфом во время нашей прогулки к Храму Ветров, допускают только одно толкование. Тогда мне показалось, что он высказался совершенно недвусмысленно, и в его глазах я увидела гораздо больше, чем могли выразить его неуклюжие речи. Заверив себя, что все в порядке и что его поведение объясняется единственно волнением и неискушенностью, я решаю немного помочь мистеру Рандольфу, дав понять, что у него нет причин бояться моего отказа.
— Я думала, — начинаю я, — вы пожелаете сказать мне что-то, как собирались. Заверяю вас, я готова выслушать все, что вы имеете сообщить мне. И выслушаю с великой охотой.
— Будь оно проклято! — внезапно восклицает он. — Ну и болван же я! Все последние месяцы я только и думаю, как бы найти удобный момент и сказать вам кое-что… то есть обсудить с вами один вопрос… э-э… личного характера. А теперь, когда вы сами даете мне такую возможность, я мнусь и колеблюсь, точно туповатый мужлан, и опять думаю отложить все на другой раз. Но я больше не стану праздновать труса.
Я ободрительно улыбаюсь и говорю, что я рада это слышать.
— Итак, — продолжаю я, воодушевленная вступительной речью молодого человека, — вам лучше поскорее задать мне ваш вопрос, пока вы снова не передумали — и пока я не передумала.
— О, теперь я не передумаю, — отвечает он. — Вы не представляете, как мне хотелось излить душу и открыться вам — вам одной, дорогая Эсперанца, ибо вы здесь единственный человек, способный… ладно, неважно. Мне было так трудно хранить свою тайну, не имея возможности ни с кем поделиться.
— Так откройтесь же мне, — снова призываю я, на сей раз понастойчивее, поскольку, хотя слова мистера Рандольфа звучат пылко, меня слегка тревожит чудно е выражение его глаз.
Видимо, здесь требуется дальнейшее поощрение — и вот, я беру молодого человека за обе руки и начинаю притягивать к себе, не думая о приличиях. Мистер Рандольф, однако, явно встревожен и смущен моими действиями. Быстро высвободив руки, он отступает на шаг назад.
— Нет-нет! — восклицает он, заливаясь краской. — Вы не должны, право, не должны!
— Но в чем дело?
Я пристально вглядываюсь ему в лицо, стараясь понять причину столь неожиданной реакции. Потом я еще раз пробую подбодрить молодого человека, чтобы он наконец отважился признаться в своих чувствах, и говорю, что — если это придаст ему смелости — я и сама готова сейчас открыть маленький секрет, как сделал он во время нашей прогулки из Истона.
Он недоуменно хмурится.
— Секрет?
— Да. Вот он: я знаю — я догадалась, — о чем вы хотели просить меня.
На лице мистера Рандольфа отражается неподдельный ужас.
— Вы знаете?
— Ну конечно! — со смехом восклицаю я.
— Но как?..
— Да как же я могла не догадаться? — Я снова смеюсь, пытаясь его подбодрить, но на сей раз мой смех звучит натужно и неуместно. — Вы совершенно ясно дали мне все понять, когда мы гуляли у озера.
Мистер Рандольф в явном смятении ерошит пятерней волосы и принимается расхаживать взад-вперед, словно испытывая неожиданное и необъяснимое потрясение.
— И что же вы, по-вашему, знаете? — почти сердито спрашивает он. — Я не могу… я не скажу больше ни слова, покуда вы не ответите.
— Ну, раз вы меня вынуждаете, — говорю я, теперь охваченная смущением, — значит, мне придется сказать. Я полагаю, вы хотели сделать мне некое предложение — предложение, как вы сами выразились, личного характера. Короче говоря, я ожидала, что вы зададите мне вопрос, на который я могла бы ответить единственным словом: «да». Ну вот. Вы удовлетворены?
Несколько мгновений мистер Рандольф ошеломленно смотрит на меня. Потом до него вдруг доходит.
— Вы говорите о брачном предложении?
— Разумеется, — отвечаю я, уже утомленная его тупостью. — О чем же еще?
— Но, дорогая моя мисс Горст… Эсперанца… вы меня неправильно поняли… совершенно неправильно. Я не имел в виду… никак не мог иметь в виду… то есть…
В следующий миг я слышу шорох в смежной гостиной, потом скрип открываемой двери.
Я оборачиваюсь и вижу входящую в комнату миссис Баттерсби. Без единого слова мистер Рандольф подходит к ней и становится рядом.
— О, Эсперанца! — говорит он почти шепотом, и я внутренне содрогаюсь, услышав неприкрытую жалость в его голосе. — Я не могу… не мог… просить вашей руки и не имел в виду ничего подобного тогда на прогулке. Видите ли, я уже женат.
Он поворачивается и нежно берет миссис Баттерсби за руку.
— На моей любимой Джейн.
Я не в силах описать, что я испытываю, услышав эти слова. О жестокий мир! Жестокий падший мир! Что мне делать? Великое Предприятие потерпело крах, но сейчас это не имеет для меня ни малейшего значения. Что мне до него, когда я потеряла самое дорогое на свете?
Я отринула любовь моего обожаемого Персея, бывшего наследника Дюпоров, для того лишь, чтобы оказаться отвергнутой его братом, который скоро займет его место. Если мне не удастся доказать, что я наследую законные права своего отца, обманом отнятые у него, мистер Рандольф станет преемником своей матери, а миссис Баттерсби — подумать только, миссис Баттерсби! — получит титул леди Тансор. Переворот судьбы столь же поразительный, сколь непредвиденный.
Как же такое получилось? Вот что я узнала от младшего Дюпора и домоправительницы тем ужасным утром.
Начну с вечно улыбающейся миссис Джейн Баттерсби.
Как и я, она была не той, за кого себя выдавала, а сестрой товарища и друга Рандольфа, мистера Риса Пейджета. В семнадцатилетнем возрасте Рандольфа отослали в частную школу-пансион доктора Ланселота Сэвиджа в Саффолке, чтобы он завершил там свое образование под наставничеством упомянутого господина, чье учебное заведение леди Тансор считала своего рода заменой университету.
В первый же день своего пребывания в школе Рандольф подружился с Рисом Пейджетом, сыном вдового священника. Он получил приглашение провести часть летних вакаций в доме нового друга близ Лланбериса и там познакомился с мисс Пейджет, старшей единокровной сестрой своего друга, — красивой, благовоспитанной девицей с утонченным умом и изысканными манерами, которая вдобавок обладала замечательной практической сметкой, позволившей ей успешно вести домашнее хозяйство после смерти мачехи.
Молодой человек и дочь священника сразу же прониклись глубокой приязнью друг к другу. Несмотря на разницу в возрасте и неравенство в общественном положении, их взаимное уважение очень скоро переросло в настоящую любовь.
После кончины мистера Герберта Пейджета его дети унаследовали дом в Лланберисе, но больше почти ничего, ибо несколькими годами ранее мистер Пейджет потерял львиную долю своего состояния при печально известном крахе банка «Оверенд Гарни». Как следствие, его дочери пришлось искать работу, чтобы не лишиться родного дома, который они с братом очень любили.
Взяв девичью фамилию покойной матери, Баттерсби, она сначала устроилась на должность гувернантки в Шрузбери, а потом нашла место помощницы домоправительницы в Лондоне. Набравшись опыта, она впоследствии стала домоправительницей в семействе одного баронета, проживавшем всего в нескольких милях от Бери-Сент-Эдмондс и неподалеку от школы доктора Сэвиджа.
Когда доктор Сэвидж узнал из анонимной записки о связи своего ученика со служанкой (чье имя, правда, не называлось), он почел своим долгом немедленно поставить в известность леди Тансор. Поскольку мистер Рандольф не стал ничего отрицать (хотя и отказался назвать имя возлюбленной), его мать, исполненная твердой решимости устранить всякую вероятность скандала, связанного со славным именем Дюпоров, тотчас попросила своего родственника, майора Хант-Грэхэма, проживавшего поблизости от школы доктора Сэвиджа, привезти заблудшего сына из Саффолка в Эвенвуд, где она обрушит на него всю силу своего гнева за опасное и безответственное поведение.
Таким образом был положен конец пребыванию мистера Рандольфа в школе доктора Сэвиджа, но не его любви к мисс Пейджет, которую со временем он полюбил еще сильнее и которая отвечала ему полной взаимностью.
Несколько месяцев влюбленные томились разлукой, но потом удача улыбнулась им.
Когда в Эвенвуде внезапно освободилось место домоправительницы после смерти пожилой дамы, на протяжении многих лет ведшей хозяйство, мистер Рандольф уговорил мать провести собеседование с некой Джейн Баттерсби, якобы настоятельно рекомендованной одним другом мистера Риса Пейджета. Другие претендентки на должность, к счастью, не подошли по разным причинам, а поскольку «миссис Баттерсби» произвела на леди Тансор благоприятное впечатление своим гордым нравом и незаурядными способностями, а вдобавок предъявила превосходные рекомендательные письма, она была взята на место и вскоре заняла высокое положение в домашней иерархии Эвенвуда.
Сразу после рождественских праздников влюбленные принялись планировать брак. Все сильнее тревожась, как бы их тайна не раскрылась, они решили совершить сей окончательный, необратимый шаг до совершеннолетия Рандольфа, а не после него, как собирались поначалу.
Церемония состоялась в Лондоне, вскоре после нашего отъезда в Италию. Это объясняло и отлучку из Эвенвуда домоправительницы, якобы навещавшей больную родственницу, и замеченные мной перемены в поведении мистера Рандольфа.
Все это проливало свет на многие обстоятельства, прежде вызывавшие непонимание и недоумение, но как же вышло, что я неверно истолковала намерения мистера Рандольфа в отношении меня?
Все очень просто. Он всего лишь хотел сделать меня сочувственной соучастницей своей тайны, надеясь использовать мои близкие отношения с леди Тансор, чтобы с моей помощью убедить последнюю отнестись благосклонно к его женитьбе. Он намеревался предложить мне не руку и сердце, а доверительную дружбу. Услышав это и вспомнив все прежние слова мистера Рандольфа, я с мучительной ясностью понимаю, что наделила их смыслом, какого он в них вовсе не вкладывал.
— Я очень хотел, чтобы вы стали нашим другом, — говорит мистер Рандольф, — нашим настоящим другом, достойным безоговорочного доверия. Вы не представляете, как нам было тяжело хранить нашу тайну от всех — кроме дорогого, преданного Пейджета, разумеется.
— Если дело обстоит так, — отвечаю я довольно раздраженно, — почему миссис… то есть ваша жена… с самого начала выказывала такую неприязнь ко мне?
— Милая, — обращается мистер Рандольф к женщине, которую я буду по-прежнему называть «миссис Баттерсби», — оставь нас наедине, пожалуйста.
Она не произнесла ни слова, пока Рандольф рассказывал вышеизложенную историю, но продолжала стоять рядом, время от времени ободряюще сжимая его руку.
— Хорошо, — кивает она, а потом поворачивается ко мне с обычной своей раздражающей улыбочкой: — Должно быть, вам очень неприятно, мисс Горст. Я сочувствую вам, поверьте. Надеюсь, однако, мы с Рандольфом можем рассчитывать на ваше молчание? Для всех нас будет лучше, если дело до поры останется втайне и не дойдет до сведения леди Тансор. Уверена, вы согласитесь, что нам не нужны лишние неприятности.
О, эта двусмысленная улыбка! «Видите, мы доверили вам нашу тайну, — словно говорит она. — Но если вы нас выдадите, худо придется не только нам, но и вам». Я явственно читаю угрозу в этой улыбке: при необходимости миссис Баттерсби без колебаний объявит меня пособницей в их тайных отношениях.
Не дожидаясь ответа, домоправительница одаряет меня очередной снисходительной улыбкой, от которой кровь вскипает в моих жилах, и покидает комнату.
— Я почел за лучшее ответить на ваш вопрос в отсутствие жены, — начинает мистер Рандольф, когда мы остаемся одни. — Тут дело деликатное.
— Деликатное? — презрительно переспрашиваю я. — В таком случае, сэр, подбирайте слова тщательнее. Я не желаю терпеть оскорбления, знаете ли.
— Вы сердитесь, — сокрушенно говорит он, — конечно сердитесь. Это стало для вас ударом, и я искренне сожалею, что по своему недоумию заставил вас подумать такое, чего вы ну никак не должны были подумать. Ну вот, видите? Я опять выражаюсь нескладно. Ну не умею я изъясняться ясным слогом, в отличие от моего дорогого брата, — а как хотелось бы! Будь я не таким косноязыким, ничего этого не случилось бы. Но это случилось, и теперь я…
— Довольно! — раздраженно перебиваю я. — Я выслушала слишком много объяснений для одного дня — не услышала только одного: почему ваша жена относилась ко мне с нескрываемой неприязнью, если вы оба, по вашему утверждению, хотели подружиться со мной и посвятить меня в свою тайну. Отвечайте же.
— Боюсь, все дело в обычной ревности, — вздыхает мистер Рандольф.
— В ревности?
— Да. Понимаете ли, с первого дня вашего пребывания здесь Джейн забрала себе в голову, что вы имеете… ну, виды на меня. Не спрашивайте, как такие мысли вообще возникают, но они возникают, ну и возникли у нее. Дело стало хуже, когда я встретил вас в «Дюпор-армз» и Джейн увидела, как мы возвращаемся вдвоем. Потом был мой день рождения и другие разы, когда она видела нас вместе. Она все не могла отделаться от беспочвенного подозрения, что вы… мы… ну, вы меня понимаете. Конечно, я полагал себя в полном праве уверять Джейн, что наши с вами отношения совершенно невинны и вы не обнаруживаете никакого предосудительного интереса, никаких намерений в отношении меня — ничего большего, чем допустимо между нами; но она не желала меня слушать и продолжала считать, что вы — извиняюсь за выражение — положили на меня глаз… Но она оказалась права, не так ли, дорогая Эсперанца? Можно мне по-прежнему называть вас Эсперанцей? Я ведь очень хочу, чтобы мы остались друзьями, если вы не против. Похоже, у вас и вправду сложилось ко мне особое отношение, из-за которого… ну, вы понимаете. Если бы я только знал о ваших подлинных чувствах! Но я полный болван в таких делах, да и во многих других тоже. Я говорил вам не то, что следовало, и не так, как следовало, — вот и все.
Я уже собираюсь вывести мистера Рандольфа из заблуждения и сказать, что в действительности он не ошибался, полагая, что я не питаю к нему никаких нежных чувств, но потом передумываю. Мной владеют усталость и отчаяние, и у меня нет ни малейшей охоты объяснять истинное положение вещей.
Он смотрит на меня жалобным взглядом, но мне больше нечего сказать, совершенно нечего. Я желаю доброго утра и напоследок выражаю радость, что головная боль у него прошла. Потом поворачиваюсь прочь и выхожу из комнаты под звонкое, мелодичное пение птиц, вплывающее на крыльях легкого ветра в открытое окно.