«Сперва форма, потом — содержание», — вот каков был мой сокровенный девиз с октября 1970-го, когда началась моя vita nuova . Понимал я это девиз в смысле, обратном тому, что вкладывали в него формалисты и авангард: нужно сперва свести форму к минимуму, а вместе с тем и сделать ее безупречной. Не гениальной, нет, куда мне, — а именно такой, чтобы упрека в безвкусице мне бросить было бы нельзя, чтобы оградить себя, сколько можно, от суда глупца и смеха толпы холодной. Глупец и толпа — это был, в первую очередь редактор, собирательный редактор советских изданий.
Тут немедленно встал вопрос о пишущей машинке. Жить без нее было дальше нельзя. Отпечатанный текст — уже защищен, нивелирован, избавлен от интимной индивидуальности почерка. Эрика Житинского не выходила у меня из головы, волновала мое воображение не меньше, чем самые тайны мастерства. Об эрике, однако ж, нечего было и мечтать. Стоила она 240 рублей, я же получал в месяц 110, а чистыми, после вычетов, и того меньше. Мне едва удалось уговорить родителей раскошелиться на более скромную сумму; сочинительства они не одобряли. Но что покупать? Машинки в ту пору на прилавках не стояли, их немедленно расхватывали. Приходилось ловить слухи.
И вот сообщают, что где-то у чорта на куличках «выбросили» машинки марки «Москва» за 135 рублей. Я кинулся, куда нужно, трясущими руками выложил неимоверную сумму и, обнимая сокровище, как возлюбленную, приволок домой. Машинка оказалась неважнецкая. С болью в сердце я видел: она уступает эрике моего старшего друга совершенно так же, как мои стихи уступают его стихам. Но это было уже что-то. Жить дальше было можно. Неказистая, да моя. Буду и такую любить. И с каким же упоением шлепал я по клавишам!
Наличие машинки отразилось и на моей плодовитости (я стал писать больше — ведь теперь стихи можно было показывать, не только произносить), и на самой форме стихов. Эпитеты совсем петушиные отчетливее выпирали из отпечатанного текста. Пусть шальные метафоры хоть десять раз гениальны в чьих-то глазах — освободимся от них, побережем душу, — она еще пригодится, заявит о себе, лишь бы сейчас ее топтали поменьше.